Читать онлайн Терапия неисправимой бесплатно

Вступление

Путь длиной в тысячу ли начинается у тебя под ногами.

Лао-цзы

На часах 23:48, я стою на балконе в пижаме и курю. Уже почти 2 часа как я должна спать в целях соблюдения режима. Режим важен, режим нужен – так говорит мой психиатр. Эмпирическим путем я пришла к тому, что это правда, но тело нагло игнорирует этот факт и игнорирует регулярно. Да, есть снотворное, но к нему я быстро привыкаю, поэтому стараюсь избегать такого способа уснуть.

На часах 23:52, я стою на балконе в пижаме, курю и параллельно пишу это. Пишу спонтанно, но к этой спонтанности вели годы. Даже название этого опуса пришло в одно мгновение, будто я была беременна им и сама того не замечала. Но таки родила неожиданно для себя самой. Я смотрела программу, где женщина была реально беременна и не знала этого. Вот и я так же.

О чем будет эта история? Все просто: о жизни с ментальной болезнью. Здравствуйте, меня зовут Анна, и у меня биполярное аффективное расстройство (БАР). Надеюсь, мой опыт поддержит тех, кто тоже столкнулся с этой болезнью.

Глава 1. Точка отсчета

Когда-то я хотела быть ветеринаром. Потом бойцом группы захвата. А затем психиатром. Со всем этим не сложилось. Наверное, все-таки к счастью. Но так я думала не всегда. И совершенно не ожидала, что в 31 буду в той точке, в которой нахожусь сейчас: во второй профессии, браке и ремиссии. Последнее – самое неожиданное. Впрочем, как говорила мама Форреста Гампа, жизнь – это коробка конфет, и никогда не знаешь, какую из них вытянешь.

Тут хотелось бы добавить, что это коробка не просто конфет, а «Берти Боттс» из «Гарри Поттера», где может попасться и «сладость» со вкусом ушной серы. Но в конце концов я вытянула неплохую, как минимум интересную конфету. Она похожа на дуриан: первое впечатление от запаха тошнотворное, но стоит надкусить – и становится вкусно. Только вкусно стало не сразу, а спустя какое-то время, как это обычно и бывает. Но об этом я еще расскажу.

Итак, все началось… Не знаю, когда все началось, не могу определить точку отсчета, т. к. моя психика успешно вытеснила почти все лет до 16. Но, если все-таки вдуматься, я бы сказала, что момент Х – это моя первая мысль о самоубийстве, появившаяся до этих 16 лет точно. Кажется, мне было 11 или 12. Тогда, целую жизнь назад, я лежала в тишине ночи и думала о чем-то. И это что-то привело к внезапной для меня на тот момент мысли: «стоило бы выйти в окно». Вот так просто: ночь, бесплотные попытки уснуть и спасительный, как мне показалось, балкон.

Я совершенно не помню, как эта мысль выкристаллизовалась во мне, но сама она запомнилась. После этого я стала другой, хотя очевидно, что к этому все шло какое-то время, это был не психоз и мгновенно зажегшаяся мысль. Я не поняла, что это за идея и что с ней делать, я не сталкивалась еще с самоубийствами, и мне стало неуютно с этим, страшно. В какой-то момент той ночи я сказала вслух, что хочу выйти в окно. Мама спала со мной в одной комнате, но ответа не последовало: то ли она просто спала, то ли ей нечего было ответить. Тогда я впервые поняла, что есть вещи, о которых нет смысла говорить.

Спустя годы я узнала, что она не спала.

Глава 2. Школа

Я не сумасшедший, просто моя реальность отличается от вашей!

Льюис Кэрролл «Алиса в стране чудес»

Лет в 12-13 ко мне пришла очередная «замечательная» мысль: может не просто тошнить естественным путем, рвоту можно попробовать вызвать самостоятельно. И это еще до знакомства с группами типа «40кг» и «thinspiration» – я начала впадать в булимию, даже не зная, что это такое. Впала успешно. Впала продуктивно. Так целеустремленно, что позже, в университете, это перерастет в анорексию, когда с 73 кг я похудела до 43 кг и приступов сердцебиения и трясущихся ног при спуске по лестнице. Я ожидала, что стану счастливее вместе с приобретением худобы, однако, как не сложно догадаться, это так не работает. Но тогда я абсолютно искренне писала в дневнике, что «мое счастье начинается с цифры 4».

Сейчас, почти в (!) 2 раза (на 35 кг) тяжелее благодаря нейролептикам и преимущественно сидячему образу жизни, я в сто крат счастливее. Скажите это мне в 16 (да и в 20, и в 25 тоже) – я бы рассмеялась вам в лицо. Сейчас я, тридцатичетырехлетняя и увесистая, смеюсь в лицо самой себе из тех далеких 16 лет.

Как же все-таки я пришла к РПП? Сейчас я нашла свои старые записи, в которых кратко описан этот путь, пугающий меня сегодня своей простотой и обыденностью: я бросила занятия спортом, к которым последнее время принуждала семья, и стала набирать вес. Однажды в магазине я примеряла юбку (до сих пор помню ее цвет – небесно-голубой), и мама сделала замечание, которое уже точно не помню, но оно осталось в памяти как неодобрение моего выбора в связи с моей новой фигурой. Я поверила, решив, что мое тело – это то, чего нужно стесняться и с чем нужно бороться. Во мне воспитывали волю и умение преодолевать трудности, сцепив зубы, и я применила эти навыки в своем стремлении стать другой.

Отдельно хотелось бы заметить, что не только и не столько внешность подтолкнула меня к РПП, в большей степени расстройство питания поддерживалось ощущением отсутствия контроля над своей жизнью. Победа над базовой потребностью в пище давала чувство всемогущества – ведь если можно побороть его, то можно все или почти все.

Как-то раз учительница литературы заметила, что я похудела, и сказала: «Если хочешь похудеть, то спроси Анну как это сделать». Нет, не стоило у меня спрашивать об этом. Но сложно было предположить, какими методами я достигала уменьшения себя в пространстве. Тогда меня это позабавило, но я ничего не сказала.

Тут у читателя может возникнуть вопрос, а почему бы просто не начать бегать по утрам, заниматься физкультурой и прочей очевидной полезностью? Ответ прост: мои отношения со спортом и любой физической активностью были испорчены, меня тошнило от этого как от символа принуждения, чувства власти над жизнью не хватало, а борьба с едой решала обе этих проблемы. Кроме того, вспоминаем про мои аутоагрессивные наклонности, проявившиеся той далекой ночью, ознаменовавшейся первым желанием полетать с балкона.

Чуть позже аутоагрессия вылилась еще и в самоповреждающее поведения: я начала резать себе руки, а затем и ноги, т. к. это было легче скрывать. Я помню, как сидела в туалете и вырезала на ногах слова «боль» и «гнев». Это давало мне облегчение: через надрезы на коже будто выходила моя душевная боль, а вид крови казался мне красивым. К счастью, этот морок прошел и я уже давно не повторяла этих упражнений по разрушению себя.

Если говорить о бытовой стороне РПП, то отказ от еды привлекал внимание, которое мне было не нужно. Эту проблему я с детской наивностью решала обманкой: смиренно ела, а затем тайно вызывала рвоту. Так прошло несколько лет, точную цифру я даже назвать не могу, т. к. все слиплось в единый ком «еда – рвота – учеба – еда – рвота»…

Я настолько погрузилась в булимию, что перестала нуждаться в каких-либо контактах: у меня не было ни друзей, ни подруг, на уроках я лишь молчала, думая о еде и сигаретах (в 13 я начала курить, эта привычка преследовала всю нашу семью, кроме брата и бабушки). Учеба мне была также не важна, как и общение, я занималась ею ровно до того уровня, чтобы меня не исключили.

Получать удовольствие от нее я уже тогда не могла, т. к. не была этому научена: весь мой семейный опыт говорил лишь о неком долге, а никак не об удовольствиях. Все надо было делать сквозь призму «надо». В итоге я сидела на лекциях (в нашем лицее были лекции и семинары как в вузе), мечтая о целом ведре кавардака – фирменного блюда моего дедушки, который после отставки взял на себя быт, пока моя мама – его дочь – зарабатывала на всех. Даже мои сны были нередко посвящены еде и тому, как объедаюсь, от чего я в ужасе просыпалась.

В мастерстве рвоты за эти годы я достигла таких высот, что мне долго удавалось проделывать это при полном доме людей: я вызывала рвоту аккуратно в пакетик, тщательно заворачивала его в еще один, чтобы избежать протечки, а затем выбрасывала в мусоропровод. Возможно, мои близкие и догадывались об этом, но я не была уверена до конца: кажется, что здоровому человеку сложно представить, что в ванне можно не только мыться, но и сознательно блевать. И так каждый день.

Правда, однажды мой план дал сбой, и этот пакет был обнаружен, но это ни к чему не привело. Тогда я решила, что это к счастью. Со временем я еще больше усовершенствовала технику рвоты, мое безумие вдохновляло меня: вместо воды я пила мыльный раствор. В какой-то момент я посчитала, сколько раз в день вызываю рвоту: мой рекорд – 6 раз за сутки. Мне было тяжело элементарно пить, не срываясь в попытки «очиститься». Говорят, что человек опускается на дно, но я была уже где-то ниже, почти у самого ядра Земли.

Все это время я пребывала в депрессивном состоянии с регулярными приступами дереализации и деперсонализации. До сих пор помню, как шла по улице и мне стало казаться, что все вокруг – декорация, даже небо искусственное. Будто я нахожусь в игрушке наподобие снежного шара, чьи стенки сейчас лопнут и карточный домик мира рухнет. Расстояние до предметов стало странным: оно то увеличивалось, то уменьшалось, все вокруг пульсировало. Было ощущение, что я могу протянуть руку, дотронуться до неба и почувствовать его плотность – ведь оно было лишь частью коробки, в которой находится мир. И я действительно поднимала руку, чтобы ощутить вещественность неба и солнца. Разумеется, ничего не происходило, от чего казалось, что я опрокидываюсь на спину и начинаю проваливаться в пустоту, отдаляясь от всего вокруг. Это была смесь «Шоу Трумана» и «Алисы в стране чудес». И в такие моменты я была искренне уверена, что это и есть реальность. Точнее, полная нереальность, которая никогда не закончится. Позже я выработала механизм совладания с такими состояниями, заземляясь через прикосновения к предметам с ярко выраженной текстурой (кора ближайших деревьев, шероховатые кирпичи домов). В 30 я открыла для себя духи: ароматы тоже дают мне ощущение какого-то якоря. Самым любимым стал аромат The Matcha от Le Labo. Да, спустя годы я научилась получать удовольствие.

Тогда, в далекие школьные годы, я боялась выходить на улицу и разговаривать. Мне казалось, что все вокруг знают о моем внутреннем и внешнем уродстве и смеются над этим. Я понимала, что никому нет до этого дела, но избавиться от навязчивых мыслей не удавалось. Мне было страшно.

Сейчас я читаю книгу про историю Кристофера Найта, ушедшего жить в лес на 27 лет (он жил бы там и дальше, если бы не был пойман на воровстве съестного из детского лагеря), и понимаю, что в свои школьные годы тоже не отказалась бы от отшельничества, я все равно была замкнута и жила в своей голове. Мне так было проще. Я и сейчас предпочитаю затворничество, но, в отличие от Найта, я испытываю нежную любовь к благам цивилизации и комфорту в виде ортопедического матраса, теплого туалета и доставки еды: без первого моя остеохондрозная спина болит, без второго я просто не готова жить зимой, а без третьего необходимо выходить на улицу, где часто людно и шумно, если живешь в городе. Пожалуй, моя идеальная жизнь протекает где-нибудь в лесах Карелии в небольшом удалении от какого-нибудь относительно развитого поселка, чтобы была возможность заезжать туда раз в месяц за провизией и пользоваться мобильной связью и интернетом для удаленной работы. Или не в Карелии, а где-нибудь в более теплых, но не жарких местах, в лесах и рядом с горами.

Если же возвращаться к моим школьным годам, то я будто не была полноценным подростком, скорее его личинкой, зародышем: многое из того, что интересовало одноклассников (походы, неформальные тусовки, первые романтические и сексуальные опыты), меня не трогало. Впрочем, позже это также не сильно занимало меня в силу отсутствия особой потребности в своей компании. Да и, честно говоря, даже при желании у меня вряд ли бы получилось наладить такой контакт: я совершенно не понимала, как работают все эти социальные штуки, как технически можно завести дружбу, а не просто ситуативное общение. Мне было непонятно, что и когда нужно говорить, как смотреть в глаза, если это вызывает у меня дискомфорт. Но если со зрительным контактом я разобралась, приучившись смотреть человеку либо между глаз, либо на нос или рот, то с разговорами проблема оставалась еще какое-то время, пока я не стала осознанно наблюдать за другими людьми, пытаясь выявить какую-то систему в их коммуникации.

Я была целиком погружена в чтение и свои фантазии: могла специально с учебы спешить домой, чтобы полежать и пофантазировать (тут есть интересный нюанс: у меня афантазия, поэтому мои мечтания представляют собой будто бы проговаривание идей, как если бы я читала книгу, которая сочиняется прямо на ходу). Мое состояние носило в основном депрессивный характер, но порой я сутками читала-читала-читала (я действительно прочитала очень и очень много в тот период, отдавая особое предпочтение немецкой классической литературе и статьям про серийных убийц и секты), не могла спать и остервенело гналась за уменьшением веса и объемов. Я была одержима. Я хотела быть совершенной хоть в чем-то.

Но были и приятные моменты. Из моих немногочисленных воспоминаний об этом периоде жизни сохранилось наиболее ярко два эпизода.

***

Мне примерно 12 лет, я на даче валяюсь на траве, а вокруг разгар лета. Лежа на животе и болтая ногами, я впервые читаю Гессе. До сих пор помню, что это было «Последнее лето Клингзора». Именно с этого момента началось мое увлечение немецкой литературой в целом и Гессе в частности.

***

Вот я сижу на старой перевернутой лестнице, прислоненной к одному из наших дачных домов, курю (вероятно, мне было уже лет 13 в этот момент) и смотрю на солнце сквозь листву и угол соседского дома. Щурясь, я вижу лишь осколки солнца и голубизну неба, вдыхаю приятный тогда и сейчас табачный дым, греюсь и ни о чем не думаю. Ощущение полного счастья и слияния со всем, что меня окружает. Такой полноты принятия существования я еще долго не испытывала.

Глава 3. Университет

К моменту поступления в вуз моя самооценка находилась где-то между полом и ядром Земли, кроме того, я, поглощенная своими демонами, не имела ни малейшего представления о том, куда мне идти учиться и чем же заниматься в будущем. Пойти туда, куда хотелось бы (на психиатрию, философию или ветеринарию), я элементарно боялась, т. к. привыкла чувствовать себя никем, глупым, никчемным и далеким от реальности человеком. Поэтому выбрала специальность, о которой по сути не имела никакого реального представления: реклама. Мне виделось, что там-то моя никчемность не будет замечена, т. к. сама специальность в моем уме была такой же никакой, как и я. Кроме того, эта работа позволяла быстро начать зарабатывать деньги, в отличие от медицинского образования, а висеть на шее семьи я не могла себе позволить: я хотела как можно быстрее обрести полную финансовую независимость.

Я планомерно, через «надо» и «не могу», училась на дневном, параллельно подрабатывая то курьером, то продавцом-консультантом (это был для меня самый ад из-за количества общения), то офис-менеджером. Брать стажировки по специальности боялась, продолжая считать себя никчемной, а кому нужен такой стажер?

Я попробовала марихуану и алкоголь, чтобы снять напряжение, которое уже не удавалось снизить за счет рвоты, голодания, самопорезов. Мне нравился эффект допинга, но я чересчур боялась потерять из-за этого учебу и работу, поэтому не злоупотребляла, все мои эксперименты остались на уровне разовых акций. При этом я пребывала все время в каком-то ажитированном и при этом депрессивном состоянии, которое пыталась заглушить пригоршнями антидепрессанта, имеющего дополнительный бонус для человека с РПП – снижение аппетита вплоть до полного его исчезновения. Помню, как запила кучу таблеток виски, чтобы отрешиться от реальности, и лежала морской звездой на диване, пока окружающий мир еле-еле пробивался к моему сознанию сквозь какую-то вату, воздух был почти вещественным, будто его можно резать ножом.

И вот здесь скучная и грустноватая сказочка, казалось бы, стала приобретать яркие краски: благодаря имиджбордам (вот уж шутка жизни) я встретила человека, которого мое состояние не сильно отпугнуло и в которого я сильно влюбилась. Он поддерживал меня в моменты, когда у меня нашли опухоли в груди (к счастью, затем выяснилось, что доброкачественные), оплатил диагностику в момент, когда произошло сильное защемление лицевого нерва. В общем и целом принц мой состоялся. Сейчас, почти 12 лет спустя, мы по-прежнему вместе. Помимо любви, все так же на имиджбордах я нашла глубокую и важную для меня дружбу: А. стал для меня со временем не просто другом, а братом. И эта дружба длится до сих пор, лет эдак 15. Я никогда не могла предположить, что у меня будет друг, да еще и близкий. И так долго. Забавно, что и муж, и друг тоже не очень хороши в установлении связей, и как-то без ожиданий в отношении друг друга произошло привыкание, переросшее в нечто большее: с мужем у нас есть общие хобби, юмор, взгляды на религию и политику, а также представления о том, какой должна быть обыденность и будущее у пары, а с другом можно под вино обсуждать фотоны, дурацкие телешоу и философию.

Но, несмотря на то что объективно все вокруг было вполне приемлемо, я продолжала сходить с ума, катаясь на американских горках аффекта и ненависти к себе. Тот факт, что поводов для этого не было, добивал меня: я чувствовала себя какой-то калекой, какой-то поломанной и испорченной, если мне плохо даже тогда, когда ничего чудовищного вокруг не происходит. Меня не покидало чувство, будто я продолжаю падать с бесконечно высокой скалы в абсолютную черноту.

***

16.11.2011

«немогунемогунемогутак. не могу больше блевать в полиэтиленовые пакеты, прятать их, а потом тайно выкидывать, чтобы не палиться с засорами труб. стоять на коленях в душе, и тошнить в пакетик, и смывать с себя рвоту, и думать, что это последний, сука, раз, и знать, что ни хуя не последний, не могу посрать сама, пью слабительное пачкой, а оно больше не действует, еда комом в желудке, я немогумогутак, убейте меня»

***

Здесь должна быть история про мою первую госпитализацию в психиатрическую больницу, но этот аспект я хочу затронуть в отдельной главе.

Глава 4. Первая госпитализация

Впервые я попросила маму помочь с выбором врача лет в 19. Тогда на первом плане у меня стояла острая булимия, психиатр посоветовал мне лечь в стационар, а на мой отказ от госпитализации выписал антидепрессанты, параллельно заметив, что в больнице я могу «познакомиться с интересными людьми». Таких попыток найти помощь было несколько, т. к. лекарства не помогли. Я даже обращалась к гипнотерапевту, но он отказался со мной работать, сказав, что я нахожусь в слишком нестабильном и расшатанном состоянии. Мне было горько от этого, но он был прав.

В феврале 2012-го мое состояние привело к добровольной госпитализации, т. к. врач-психиатр испугалась моих дереализаций и сильнейшего тремора. В больнице предположили, что у меня, насколько я помню, шизоаффективное расстройство, но это не точно. После этого я уже не собиралась прибегать к помощи ни психологов, ни психиатров, будучи разочарованной в результате «лечения».

Больница была ужасна для меня: гулять можно только от начала и до конца коридора, сон на кушетке в этом самом коридоре из-за недостатка коек и полное игнорирование со стороны врача. И еще запрет на телефонные звонки первые дни, а потом лишь под присмотром медсестры.

Я хотела позвонить маме и брату, но мне не позволили – врач не давал разрешения. Когда он приходил с обходом, я шла за ним по пятам и просила позволить звонок, но это не увенчалось успехом. Хотелось плакать, но мои «сокамерницы» сказали, что этого не стоит делать, т. к. это может продлить нахождение в этой юдоли печали – так это назвала потом моя мама.

Я понимаю, что в первые дни в остром отделении человек, как правило, находится в довольно специфическом состоянии, и без минимального контроля и при наличии собственного мобильного телефона это может вылиться в бесконечные звонки, которые могут еще больше расшатывать пациентов. Но если позволить хотя бы один звонок в присутствии медперсонала, это точно не привело бы ни к чему плохому хотя бы потому, что медсестра в любой момент может прервать звонок, который совершается с теперь уже непривычного стационарного телефона.

Стало ясно, что нужно спасаться, но выписаться сама я не могла просто физически: у меня не было ни бумаги, ни ручки для того, чтобы написать какое-то заявление, а врач со мной практически не разговаривал. Я оказалась в каком-то кафкианском мире.

Однако в какой-то момент мне удалось уговорить одну из медсестер дать мне позвонить с конфискованного при приеме мобильного. Она отвела меня в какую-то комнату и выдала телефон. И я дозвонилась до брата или мамы (точно не помню), быстро рассказав, как мне здесь «хорошо». Тогда вся эта ситуация казалось какой-то нереальной, каким-то кино про шпионов. Как же я благодарна той медсестре.

Вскоре приехала мама, чтобы поговорить с врачом, но оказалось, что в тот день он болел. В итоге мама пару часов просидела в холле корпуса ради свидания со мной, наблюдая за тем, как привозят стайки старушек с деменцией. После окончания тихого часа удалось прекрасно и весьма результативно пообщаться со старшей медсестрой, напоминавшей статную благородную смотрительницу (цитирую маму): на следующий день можно было меня забрать. За мной приехали брат и бабушка. Передача им на поруки прошла легко и быстро: кажется, что старшая медсестра имела большой вес в отделении.