Читать онлайн Моя подружка бесплатно

Наяда

Принимать в холодные зимние вечера

и промозглые депрессивные дни.

Обгорелые плечи, горячий хачапур, горные пики, голые коленки в прозрачной воде, солёные кудряшки, капли на купальнике… Тело стало заметно стройнее в благодарность за этот подарок для него. Впервые за последние двенадцать месяцев что-то было сделано именно для этих мышц, сухожилий, внутренних органов, а не только для самоё себя – в кои-то веки не наслаждение, самолюбование и утоление тщеславия.

Да, когда погружаешься в прозрачную солёную воду, отдыхает не только нервная система, почувствовав себя в невесомости, не только душа созерцает небесную синеву вокруг – тело обретает счастье вернуться в естественную среду и при этом активно двигаться, применяя, наконец, свои ресурсы в настоящем деле. По сути, каникулы на морском побережье – это работа, которую нужно ежедневно проделывать для десяти-пятнадцати минут истинного наслаждения. Когда ты входишь в прекрасную неспокойную воду, готовишься к погружению как к прыжку – но нет, делаешь это не сразу, сначала нужна пара минут, чтобы привыкнуть к разнице температур. И вот теперь истинное наслаждение, ты как будто паришь в воздухе. Паришь над многометровой толщей воды, тебя это немного волнует, потому что если что-то или кто-то захочет тебя утащить вниз – это будет конец.

Наверное, умереть счастливым – это здо́рово, но только не сейчас, не в самом начале, ведь впереди ещё целых две недели счастья, которое хочется ощущать каждый день, хотя бы по пятнадцать минут. Ведь истинное наслаждение дольше длиться и не может. Те, кто рассказывают о многочасовом наслаждении, врут, и врут, в первую очередь, самим себе. Страдать можно месяцами с переходами от очень плохого настроения к просто паршивому, а вот блаженство – это краткие минуты. Когда ты в воде – сначала привыкаешь, потом замёрз; музыка – как правило, пара песен из альбома; литература – долгий поиск своего автора и десятки прочитанных книг, чтобы найти то самое произведение. Секс – это, вы и сами знаете, бесспорно, удовольствие, но настоящее наслаждение – это минуты после. Работа – многомесячный труд и в конце этого трудного пути ощущение радости от удавшегося проекта. Ну, может, стоит добавить сюда ещё сообщение о зачислении зарплаты в интернет-банкинге.

…Сколько я проплавала? Сорок минут уже прошло? Неужели мне удалось продлить удовольствие? Хотя сейчас оно ощущалось не так сильно, как в первый раз. Долгое удовольствие размывает эффект? Хотя какая разница, что удовольствие длилось дольше, если я не заметила ход времени? Удовольствие превращает нас в застывшие точки в пространстве, затаивший дыхание океан во вселенной. Красиво звучит, красота – катализатор творчества. Здесь должны жить прекрасные поэты, надо будет разузнать об этом. Хочется продлить минутку удовольствия, для этого понадобится сменить его источник. Что там у меня сегодня в плеере? Включу случайный выбор.

Где-то там идёт чужая война,

Я с ней её должна тебя делить.

Прощай, оружие! Мой мальчик, мой гордый герой,

Скажи это вместе со мной.

Богушевская. Она меня поддерживает и в тёмные, и в светлые времена. Как странно: почему наслаждение часто идёт рука об руку с болью? Девушкам это очень хорошо известно. Интересно: умирая от ранения, чувствуешь только боль или и наслаждение тоже? Наслаждение от того, что умираешь героем, или от того, что избавляешься от этого ужаса, творящегося вокруг. Где грязь, разрушение, потери и ненависть, которую чувствуешь сам, и она тебя пожирает изнутри как чума, выедая всё живое. Так, что когда убивают тело, кажется, что прикончили оболочку, а внутри уже давно пусто. Хуже всего, когда пусто, тогда всё равно…

Надо срочно сменить композицию, не думаю, что в страховку входит стоимость психоаналитика. Хотя на какое-то время его может заменить мини-бар.

Сообщение из внешнего мира? Как? Откуда? А, это же, наверное, автоматически подключился пляжный вай-фай. Какая из моих подруг не выдержала первой? Та, которую я нарекла Рахиль за приверженность к домашнему очагу и удивительную плодовитость, или романтичная Юдифь, всегда влюблённая и возвышенная – не буду говорить о количестве её возлюбленных, чтобы не вызвать у читателя осуждения моей искренней подруги. Я её люблю за эту искренность. По сути, мы настоящие – это то, что мы думаем и чувствуем. Говорят, делают, поступают люди, которыми мы хотим быть, которыми сами себе кажемся, настоящие мы – внутри себя, когда проживаем события в своей голове, в душе, чувствуем их отражение в клетках своего тела.

Сидя в баре, я раздумывала над тем, выпить сначала коктейль или лучше сразу виски. Ко мне подсела девушка с красивыми длинными волосами. На ней было облегающее платье, подчеркивающее отличную фигуру. Я подумала, что в таком наряде она должна была бы выбрать себе мужчину для компании.

– Где твой спутник? – спросила она меня первым делом.

– Я отдыхаю одна.

– Так я и думала, у тебя слишком независимый вид чтобы быть с кем-то, – ответила Наяда (так я окрестила её про себя). – Мой сейчас в местном казино, подпольном, конечно же, – продолжила она. – Выпьем вместе?

– Конечно. Что ты предпочитаешь?

– Ты ведёшь себя, как мужчина.

– Неожиданный оборот. Значит, я веду себя как мужчина?

– Не в смысле, о котором ты подумала, а, скорее, как идеальный мужчина, которым не каждому из мужчин посчастливилось быть. У тебя есть внутренняя свобода, ты живёшь как хочешь и несёшь ответственность за свои проступки, не чувствуя этого бремени на своих плечах.

– Разве твой спутник не такой? Учитывая стоимость твой сумочки, можно сказать, что его поступки приносят неплохой доход.

– Он не умеет делать деньги, он умеет брать взятки, а незаработанные деньги – это серьёзный удар по совести и самолюбию.

– Ты страдаешь от его угрызений совести?

– Нет, я страдаю от отсутствия у него силы и власти.

– Если его взятки столь велики, что он может позволить себе тебя, значит, и власть должна быть, исходя из должности и положения в обществе.

– В том-то и дело, что должность есть, а силы и власти нет. Он жутко боится. Причём всего, начиная с того, что может разбить свою машину, если сам садится за руль, и заканчивая любым ментом, потому что тот гипотетически может предъявить ему заведённое на него дело.

– Как же он работает на своей должности?

– Он делает вид, что работает, а на самом деле прячется от всех, прикрываясь секретаршей. Приезжая домой, он первым делом пьёт, чтобы почувствовать себя лучше и стать если не смелым, то хотя бы смыть с себя эту липкую трусость.

– Ты его презираешь? Как же ты спишь с ним?

– Это самое простое, потому что происходит в темноте и не нужно смотреть в глаза, как, например, на совместном ужине. Вот их – эти ужины – я ненавижу больше всего.

– Он чувствует твою реакцию?

– Конечно. Он же не дурак. Слабак, но не дурак.

– Он мазохист?

– Нет. Во всяком случае, пока не предлагал надеть наручники и отхлестать «плохого мальчика». Наверное, следующий твой вопрос будет – почему он тогда со мной. Сама не знаю, возможно, всё по Фрейду и виной всему его тяжёлое детство. Или просто я всё понимаю, веду себя как надо и для него это очень удобно. Согласись, нечасто встретишь проститутку, которая разбирается в чём-то кроме сумочек и брендов.

Столь милая беседа послужила началом отличной курортной дружбы между мной и Наядой. Такой разговор, в принципе, возможен только на отдыхе, тут как в поезде – главное найти попутчика, согласного слушать. Потом уже не контролируешь свой монолог, можешь раскрыть собственные, спрятанные в глубинах подсознания мысли и желания, в которых даже самой себе боялась, признаться. Кстати, лёгкость отпускного настроения распространяется не только на склонность к преходящим, ничего не значащим связям с лицами противоположного пола, но также и к выбору друзей на этот период. Не думаю, чтобы в той, другой, серьёзной жизни с работой, шопингом, походами на театральные антрепризы, мы с Наядой смогли бы стать подругами. А здесь всё слишком просто, ни к чему не обязывает, поэтому даже подобное начало общения приводит к вполне крепким связям. Во всяком случае, на время отпуска. Думаю, это в первую очередь связано с тем, что тебе не нужно представлять свою новую знакомую остальным друзьям и родственникам, если вы случайно где-то столкнётесь. Такие встречи чреваты получением звонков и сообщений от последних с подробными расспросами про новую личность, нужно придумывать, что сказать о том, кто она, чем занимается и, вообще, откуда взялась. Как после этого ощущать себя свободной личностью, независящей от общественного мнения?

Как-то раз мы с Наядой, отпросившись у её мужа погулять, поехали в центр нашего прибрежного городка. Музеи и памятники нас не привлекали, хотелось размеренно пить и смотреть на людей (спасибо Саган за эту величайшую находку в жизни – размеренно пить). Обойдя несколько ресторанов и парочку клубов, мы остановили свой выбор на летней террасе. Выбрав столик на двоих, мы с удовольствием окунулись в сладостный мир подглядывания за людьми. С нашего места открывался, как будто из театрального партера, вид на степенно прогуливающихся людей по центральной набережной этого милого городка. В шутку мы спорили, кто из них местный, а кто приехал на отдых. С любовницей ли этот импозантный, но стареющий мужчина, или это его молодая супруга со столь аппетитными формами. Мы не успели оглянуться, как перед нами уже стояла целая батарея пустых бокалов из-под коктейлей, и на улице стало темнеть. Бедный официант: он так рвался освободить наш столик от пустой посуды, но Наяда сразу же пресекала его попытки, мотивируя это тем, что она должна вести подсчёт выпитому, чтобы точно знать, что пора остановиться.

Когда свободное место на нашем столике закончилось, мы решили, что пора уходить, наш бедный официант был очень бледен и обеспокоен. Возможно, на кухне заканчивались бокалы для коктейлей? В любом случае, мы оставили щедрые чаевые, благодаря Наяде и ее чиновнику, за него была произнесена пара последних тостов. За что мы пили в начале вечера, думаю, я не вспомню никогда. Зато мне отлично запомнился таксист, который вёз нас обратно, он всю дорогу так плотоядно взирал на Наяду, что я стала переживать, не обитают ли в этой местности потомки каннибалов. К счастью, когда мы выходили из машины нас встречал чиновник – возможно, он боится спать один и потому с нетерпением ждал нашего возвращения. При виде представительного мужчины с красным цветом лица и довольно разъярённым видом таксист решил не задерживаться, поэтому мы так и не узнали его истинных намерений.

На следующий день, когда утром (ближе к обеду) мы с Наядой возле барной стойки восстанавливали свое душевное равновесие, я спросила у неё про таксиста. Оказалось, что его она совсем не запомнила и рассказывала мне что-то забавное про официанта, на которого я, в свою очередь, не обратила никого внимания.

Сегодня я провела в море два часа. Сначала яростно боролась с ним, остервенело работая руками и ногами, моя кровь разогрелась до того сильно, что стало жарко в прохладной воде. И я сдалась, расслабившись всем телом и покорившись волне. Море нежно подхватило меня, держало в своих объятиях, гладило, успокаивало. Каждый раз я думала, что всё – это последняя минутка, я выбилась из сил, мне нужно на берег, но море подбадривало меня, окутывало тёплым приливом, как пушистым дорогим манто. Принимая подарок, приходилось оставаться.

Периоды активности, сменялись моментами блаженного наслаждения. Мы любили друг друга в эти минуты – я и море. Оно оказалось хорошим любовником, в меру горячим, в меру сладострастным и немножко холодности напоследок. Это для того, чтобы самолюбие потом требовало возвращения для полной победы.

Когда я выходила из воды, увидела Наяду. Лёжа в шезлонге, она провожала меня удивлённым, оценивающим и понимающим взглядом. Кажется, она единственная на не очень многолюдном в тот час пляже поняла, свидетелем какой интимной сцены только что стала. Не думаю, что смогла бы себе позволить такие эмоции в окружении плавающих людей. В эксгибиционизме меня никогда нельзя было упрекнуть. Но всё же со стороны – я та, которая любит плавать в море, что я, в общем, и делала. Думаю, меня выдало только выражение лица и излишняя внимательность Наяды.

Впереди предстоял хороший обед и прекрасный сон. Несомненно, прав был Барышников, утверждая, что подушка – это лучшая любовница.

Как-то раз, за послеполуденным стаканчиком, Наяда спросила:

– О чём ты думаешь, когда заплываешь далеко? Настолько далеко, что даже наш пляжный спасатель начинает заметно нервничать.

– О том, что подо мной тысячи метров воды, которые могут убить меня.

– Ты любишь Сартра?

– Сартра?

– Да, стоило задать тебе этот вопрос, чтобы увидеть это удивленное лицо.

– Я полагала, что тебе ближе философия гедонизма, чем экзистенциализма, – ответила я.

– Да, это мне в тебе особенно нравится. Большинство людей, причисляющих себя к интеллигенции, испытали бы дискомфорт от того, с кем им, оказывается, приходится делить литературу Сартра. Ты же просто удивляешься моему выбору.

– Поясни про «интеллигентных».

– Люди с профессией, признаваемой в обществе, с определённым уровнем дохода и читающие что-то кроме социальных сетей? Они согласны делить с тобой столик в ресторане, бутылку хорошего вина, беседу, но не литературу. Наверное, потом их накрывает волна самобичевания на тему: я что, читаю книги для проституток? Такой вот локальный снобизм.

– Почему ты живёшь так?

– Потому что ленива и не хочу работать. Мне нужно, чтобы за меня кто-нибудь отвечал. Знаешь, как в детстве нам всем рассказывали про крепкое мужское плечо, мне оно действительно нужно. Я, рассуждая, пришла к выводу, что мужчины больше всего берегут свои дорогие вещи. По натуре я совсем не кошка, которая гуляет сама по себе, скорее, преданная собака. Теперь я практически пребываю в роли самой дорогой вещи. Однако мой спутник не способен дорожить даже этим.

– Почему он с тобой?

– Почему терпит моё презрение к нему? Думаю, из-за его чрезмерно властной матери. Знаешь, привык с детства, и теперь ему этого не хватает. К тому же реванш с его стороны: теперь это презрение полностью в его власти.

– Он распускает руки?

– Что ты, он на это не способен.

Кто-то сказал, что люди делятся не на злых и добрых, а только на счастливых и несчастных. Постоянно думаю: к какому типу отнести себя? Хотя счастье так эфемерно и быстротечно, что непонятно, кто же счастлив постоянно. И, вообще, есть ли такие? Недавно видела на пляже девушку, она хромала, но была, несомненно, счастлива, о чём она мне сказала при первой же возможности. Я бы не поверила, если бы в последующие дни не видела её с этой неизменной улыбкой на лице. Через день она поведала очень грустную историю, об автокатастрофе, многомесячной коме, о долгой большой боли, инвалидном кресле и годах восстановления. Теперь она была счастлива хотя бы потому, что может ходить. Она умела ценить жизнь гораздо больше, чем любой из нас. Солнечный свет, зелёные лужайки, голубое небо, певчие птички – мы только внушаем себе, что должны ценить такие маленькие радости жизни, но лишь немногие из нас умеют делать это безусловно. Счастливчики – чувствуют радость каждого наступающего дня, так же просто, как дыхание. Им приходится преодолевать непростые испытания, и взамен открывается этот дар – любить жизнь. А другим выпадает спокойно проживать отпущенные годы, пытаясь ее полюбить или в достаточной мере принять. Не знаю, кому тяжелее. Я чувствую особое сострадание к скучающим, пресыщенным людям. Они пьют, прыгают со скал, гоняют на чём-то модно-гламурном с запредельной скоростью. Им часто, как герою «Фаталиста», случается слышать щелчок осечки у своего виска. Интересно: если патрон окажется не холостым, в этот миг они чувствуют наслаждение, удовлетворение, или наполненность – хотя бы в этот, последний миг?

Мои размышления прервала Наяда, я уже начинаю привыкать к её компании. Вечерами она надевала свои самые откровенные и шикарные платья, чтобы в баре болтать со мной до поздней ночи. Мужчины истекали слюной, нарезая круги вокруг нас, особенно когда в порыве особой тоски она принималась танцевать. Наш бармен чувствовал очень тонко этот момент: если она как бы уходила в себя, он прибавлял музыку, ставил её любимую композиция и весь следующий час наслаждался этим зрелищем. Я обычно не присоединялась к подружке, ну, может, только пару раз, когда перебрала. Не могу даже вспомнить, сколько точно вечеров мы в пьяном угаре скакали так вдвоём, словно школьницы. Мы были как подружки-девятиклассницы, втайне от родителей убежавшие на дискотеку. Отдавались музыке полностью, нашему раскрепощению немало способствовало виски, перемешанное с мартини и водкой. Это безумство привлекало как соучастников, так и простых зрителей. Заканчивалось оно всегда одинаково – приходил владелец Наяды и уводил её в номер, что-то наставительно ей рассказывая. Я как-то пыталась у неё узнать, что он говорит ей в этот момент. Вполне ожидаемо она ответила, что не помнит, потому что обычно не слушает его.

– О чём думаешь? – спросила Наяда, уже пару минут пристально смотревшая на меня.

Сегодня она была особенно хороша: глубокое декольте, открытая спина, разрезы на длинной юбке. Как это платье вообще на ней держалось?

– Зачем ты надеваешь такие платья? Дресс-код или соблазняешь своего спутника? Остальные мужчины тебя явно не интересуют.

– Платья? Это для него.

– Так он быстрее возбуждается и сразу переходит к делу?

– Обычно всё заканчивается на том, что он кладёт свою правую руку на мою ягодицу в кружевных стрингах. И засыпает.

– Переживаешь?

– Что ты, только это мне в нём и нравится. Что сегодня пьём?

…Я снова в море, пытаюсь познать его или понять себя. С берега за мной наблюдает верная Наяда. Она всегда со мной на суше, но в море никогда не заходит. Надо будет спросить почему. Может, не умеет плавать или боится воды. Хотя это хорошо, что она не плавает, тут я могу побыть наедине с самой собой.

– Сегодня ты заплыла дальше, чем обычно. Наш прекрасный страж водной безопасности даже поменял плавки красивые на удобные, – улыбнулась Наяда, когда я опустилась на лежак, обдав её солеными брызгами.

– Адонис в новых плавках? – я оглянулась, чтобы посмотреть.

– Адонис? Действительно, ему идёт. Как ты здорово одним словом можешь сказать о человеке почти всё, – Наяда явно забавлялась.

– Хотела у тебя спросить: почему ты не плаваешь?

– Не хочу тебе мешать, свидание с морем – довольно интимная вещь.

Я мысленно поблагодарила её за это.

– Иногда ты меня пугаешь, как будто ты нереальная – знаешь, как в детстве, воображаемая подруга. Которую слышишь в своей голове настолько реально, что иногда начинаешь забывать, что она не существует на самом деле. Может, всё это миф, игра воображения, а на самом деле я сейчас в деревне у своей бабушки, в стареньком бревенчатом домике, рядом с прудом, в котором дедушка ловил карпов…

– Тогда не буду тебя щипать – оставайся здесь, всё же море лучше, чем пруд с карпами.

Однажды в море начался дождь. Он весело стал ронять большие капли, которые тут же образовывали круги на поверхности. Меня это очень развеселило, вода была везде: и подо мной, и капала с неба. Пресная смешивалась с солёной. Я перевернулась на спину и ощущала падающие капли на своём лице.

С берега доносился какой-то шум. Я посмотрела в ту сторону и увидела Наяду. Она стояла на понтоне, очень собранная, и явно готовилась к прыжку. Я тут же быстро поплыла в её сторону. После стольких дней многочасовых тренировок плыла я очень быстро. Это было странное и новое ощущение, обычно в этом виде спорта я была аутсайдером. Взобравшись на понтон, села рядом с Наядой.

– У тебя был перепуганный вид, что случилось?

– Гроза начинается, я кричала, чтобы ты возвращалась, но ты не слышала.

Я посмотрела на небо и увидела, что оно всё потемнело, Где-то уже шёл приличный ливень, и, похоже, приближался шторм, потому что ветер усилился, и волны становились всё больше.

– Но ты же не умеешь плавать! – сказала я, поражённая.

– С чего это ты взяла? У меня первый юношеский разряд по плаванию.

– Почему же ты никогда не заходишь в воду?

– В детстве наплавалась. Так устала, что теперь целыми днями отдыхаю, – ответила она, смеясь.

– Спасибо за заботу. Теперь нам полагается по стаканчику чего-нибудь горячительного для успокоения.

В этот вечер мы с Наядой устраивали такие танцы, про которые, вероятно, ещё долго будут слагать легенды местные Гомеры.

Я в воде, я чувствую лёгкость и бестелесность своего существования. Почему мозг не может запомнить это ощущение, чтобы потом воспроизводить его по первому требованию своего обладателя? Мне так хорошо, я таю в этих бездонных прохладных руках. Море очень бережно и нежно качает меня на волнах.

Сегодня последний день вместе с ним, завтра рано утром у меня самолёт. Я стараюсь не думать об отъезде, я прощаюсь с морем. Плавая в последний раз, решила выйти раньше, чем насыщение перейдёт в пресыщение. Хотелось запомнить момент удовольствия – пребывания в море, чтобы это было сплошное счастье, не омрачённое сбитым дыханием, ознобом, необходимостью переменить занятие.

Сегодня опять пасмурно, обещали дожди. Гроза обошла нас стороной, но на пляже в считанные минуты никого не осталось. Мы с Наядой наслаждались одиночеством. Слушали, как шумело море, в унисон с ним кружились в голове разные мысли, не слишком отвлекая меня от процесса наблюдения за синевой передо мной и моими чувствами. Смешение наслаждения и боли из-за скорого расставания – эти чувства всегда были для меня самыми сильными. Так более остро я чувствовала полноту самоё себя. Мне нужна была не тихая радость, которая убаюкивает, погружая в тишину удовольствия, и не некая пресыщенность жизнью, а именно эта буря чувств внутри меня. Капелька боли помогала моему наслаждению выйти на тот максимальный уровень, к которому готово тело. Душа бесконечна и невместима, её способности никогда нам не будут открыты здесь, на земле, потому что её сдерживает наша телесная оболочка. Тело конечно, и оно единственное существует в этом пространстве целиком и полностью. Оно подчиняется физическим законам природы, которые царят на земле. Любое, даже самое натренированное тело, имеет свой предел – то, что оно может вынести нагрузки не только телесные, но и эмоциональные, в итоге, пересчитываясь с огромным коэффициентом, оборачивается для него в усиленное напряжение, многократно превосходящее поднятие тяжестей и многодневные марафоны.

Моя душа кормилась за счёт сильных эмоций, каждый раз давая мне понять, насколько несовершенно моё физическое тело, потому что оно не может вынести больше, чем того хотелось бы душе. Физическое наслаждение было огромным, тело отзывалось учащенным пульсом и приливом горячей крови к лицу, шее.

Наяда не смотрела на меня, она только сидела рядом, и её невидящий взгляд был устремлен куда-то далеко вперёд. На самом деле, по моим ощущениям, она всматривалась в себя саму, в собственную суть, скрытую где-то глубоко под кожей, мышцами, клетками. Где обитает наша душа – вопрос, кажется, ещё не решённый научным сообществом.

– Мне будет очень жалко с тобой расставаться, – сказала, наконец, Наяда. – Не подумай ничего такого, просто твои сильные эмоции… я их чувствую. Ну, знаешь, как если бы ты стояла рядом с огромным букетом дивно пахнущих роз, и тебе хотелось бы побыть рядом подольше, наслаждаясь этим ароматом. Как бы тебе объяснить, чтобы ты не сочла меня сумасшедшей… Я чувствую твои эмоции. Они разные, как мне кажется, ты будто то на вершине блаженства, то падаешь вниз с бешеной скоростью. Не могу точно понять, как это происходит, но я ощущаю на себе отголоски эмоций людей, они частично проникают в меня, одаряя похожими чувствами. Это помогает мне, в свою очередь, почувствовать, что я ещё здесь, ещё в этом теле. Самой испытать что-то подобное мне уже не под силу. Знаешь, последние пять лет моя душа совсем ничего не чувствует. Ни гнев, ни злобу, ни восторг, ни наслаждение – ничего нет, осталось только бесцветное «нормально». Душа словно обессилила. Как будто меня посадили на жёсткую диету: ни сладкого, ни солёного, ни кислого – всё никакое. И сам превращаешься во что-то серое и неопределённое.

Она помолчала, продолжая с отрешённым видом смотреть в никуда.

– Сначала я думала, это просто депрессия, всё пройдет, когда вылечусь. Через много месяцев психоаналитик сказал, что я уже выздоровела, но мои чувства – они так и не вернулись в норму. Конечно, я расстроюсь, если, например, разобью машину. Или обрадуюсь новой сумочке. Но, поверь, это как будто одна трёхсотая от того, что было раньше. Знаешь, как у Снежной королевы: она заморозила Кая, и он лишился своих чувств. Так и я. Только нет Герды, которая могла бы меня спасти. Я с каждым годом всё больше становлюсь похожей на ледышку. Не так давно я стала замечать, что сильные эмоции людей, когда я с ними сталкиваюсь, как будто проникают через ледяную корку моей души и немного согревают то, что внутри. Это не то чтобы доставляет мне радость, но помогает вспомнить, что я ещё человек и должна что-то чувствовать. Когда я это поняла, то решила, что нашла свою терапию, которая должна мне помочь. Но, к сожалению, общаясь с разными людьми, я осознала, что бо́льшая их часть страдает той же болезнью, только они не знают или не хотят это осознавать. Они выглядят великолепно, но внутри пустые, бездушные и сами отчаянно ищут тех, кто ещё живёт не только показной, внешней, но и насыщенной внутренней жизнью. Разочарование от этого открытия было очень велико. Я-то считала, что это только со мной что-то не так, а оказалось, что живу в мирке полуманекенов. Хотя нужно признать, что из них я самый неживой манекен.

– Твой спутник тоже такой? – спросила я, ощущая лёгкое состояние дежавю.

– Абсолютно. Свою душу он обменял на состояние уже давно. Правда, вышла неувязочка: душа ушла, но совесть осталась. И эта совесть отравляет ему жизнь. Алкоголь, казино и стрип-клубы – с их помощью он пытается справиться с этим. Я, конечно, презираю его, но осуждать не вправе, он в меньшей степени манекен, чем я. Муки совести не дают ему забыть, что он ещё живой, я же даже на ненависть не способна. Впрочем, злорадствовать мне не приходится: его мучает совесть, а меня – память. Почему она не замерзла вместе с душой?.. Я помню, какой была раньше, помню, как проживала свои потери, помню радости влюблённости, но… уже не могу этого ощутить. Это ужасно. Как будто смотришь фильм про себя и понимаешь, что ты всего лишь зритель и героиней никогда не станешь. Так вот, я всё это к тому, что твои эмоции – сильные, настоящие, они проникают внутрь меня, и я их чувствую. Таких, как ты, очень мало.

– Не завидуй, – сказа я. – У всего есть обратная сторона. Моё тело конечно по сравнению с безграничной душой. Оно не выдерживает её возможностей. Выражается это в болезнях, у меня их целый букет. Не буду вдаваться в подробности, но они достаточно серьёзны и неизлечимы. Они потихоньку убивают моё тело. Конечно, я лечусь, своевременно делаю операции, прохожу обследования и принимаю лекарства. Но всё это не может избавить меня от болячек, помогает только облегчить и замедлить ход развития болезней. Я как скорпион, который жалит сам себя.

– Как интересно, – сказала Наяда. – Мы с тобой два сапога пара: то, чего нет у меня, у тебя с излишком. Поделись со мной!

– Я бы с радостью, если б знала, как это сделать. Управлять своими чувствами мне не под силу: в этой, что сидит сейчас перед тобой, мне подчиняются только конечности. Всё остальное бушует внутри, невидимое постороннему глазу. Я тщетно пыталась договориться со всеми, призывала клетки своего тела не атаковать самих себя, уговаривала свою душу не разрушать нервную систему, а иммунитет – защищать организм. Но почему-то мой мозг не в силах повелевать работой организма – это расстраивает больше всего. Думаю, учёные-биологи работают не в том направлении: клонирование и биороботы – зачем нам это, если мы до сих пор не можем самостоятельно навести порядок в процессах работы своего организма с помощью собственного мозга, который отдаёт сигналы органам.

– Интересная мысль, я никогда не задумывалась об этом. Как тебе это пришло в голову?

– Профессиональная деформация. Я пишу, много думать и анализировать – часть профессии. Знаешь, это ужасно утомляет, но судьбу, как и времена, не выбирают, с ней живут и умирают. В моём случае скорее – живя, умирают.

– Странно. Не похожа ты на безнадёжного, умирающего больного. Как тебе это удаётся?

– Это несложно. На самом деле, мы выглядим так, как чувствуем себя. Нет, скорее, так, как хотим, чтобы мы себя чувствовали. Для меня диагноз – это только запись в медицинской карте. Я вспоминаю про него, только когда прихожу в поликлинику или ложусь в больницу, я не живу этим. Я живу своей интересной насыщенной жизнью с другими заботами и интересами. Мне кажется, что смертельно больные пациенты выглядят так не потому, что смертельно больны, а потому что сами хотят или соглашаются такими быть.

Одиссей

«Хочется жить и поцелуев!»

Вера Мусаелян.

Ну что, подруга, ты меня прости, но настало время с тобой расправляться. Сегодня четвёртый день после операции. Четвёртый день специальная радиоактивно-заряженная пластина медленно убивает мою подругу в глазу. Мой строгий, с военной выправкой, врач уже сообщил мне, что видит первые процессы разрушения, моя подруга плачет кровоизлиянием. Прости, дорогая, но дальше нам не по пути. От тебя, конечно, было много пользы, но ты ведёшь меня в другой мир, а у меня ещё много неоконченных дел в этом. Нельзя подводить своего издателя (для меня он всегда был хитроумным Одиссеем), бедняга взял слишком большую квартиру в ипотеку. А ещё молодая жена, дети от предыдущих браков. Ему нужен стабильный хороший заработок на следующие десять лет. И он на меня надеется, моя первая книга так хорошо пошла и продолжает продаваться, что старик, судя по выражению его лица, уже подумывает, а не прикупить ли ему новую машину для любимой подружки. А тут я со своей меланомой. Бедняга был сильно расстроен, до сих пор помню его растерянное выражение лица, когда я огорошила его своим диагнозом.

Огромный зеркальный кабинет, двадцатый этаж современного комфортабельного офиса в центре подстёгивал его и без того высокое самомнение. Одиссей всегда холёный, а в тот день особенно, в идеальном костюме почему-то тёмно-фиолетового цвета (явно молодая жена постаралась) и белоснежной рубашке, небрежно расстегнутой сверху, был таким франтом. Просматривая финансовые отчёты, он поглаживал свою коротенькую бородку, лёгкая улыбка трогала его губы. Редактор был доволен, как тигр, только что в гордом одиночестве насытившийся средненьким барашком, как бессменный вожак нашей пишущей стаи. В офисе, в отсутствии генерального и финансового директоров, он временно стал самым важным и бесконечно гордился этим, ежедневно проверяя финансовые отчёты по проданным экземплярам.

Наконец, он вынырнул из своей глубокой задумчивости, посмотрел прямо перед собой и увидел мою фигуру, застывшую перед полуоткрытой дверью в нерешительной позе. Его улыбка стала ещё шире, Одиссей встал из-за стола и пошёл мне навстречу. Деваться было некуда, пришлось заходить.

– Солнце моё, что же вы там стоите, проходите немедленно! – услышала я мощный поток голоса, когда своей маленькой цыплячьей лапкой наконец открыла эту тяжеленую стеклянную дверь.

Сочетание нежности и повелительного тона в его словах заставило меня улыбнуться.

– Здравствуйте, – пролепетала я, чувствуя, как оказалась у него под мышкой.

Сильной рукой он уже сгрёб меня в охапку и вёл по направлению к огромному креслу, стоявшему напротив его редакторского трона. Поместив меня в чрево этого кожаного гиганта, он с чрезвычайно важным видом, занял своё место.

– Солнце моё, вы меня сегодня бесконечно радуете.

– Чем же? – не удержавшись, вставила я.

– Смотрел отчёт о продажах, вы меня радуете день ото дня. Показатели не только не снижаются, но, напротив, продолжают расти. Это великолепно, нужно не давать им спуску, бомбануть второй книгой. У вас уже есть новый материал?

– Нет, к сожалению.

– Может, наброски? Ну, может, хотя бы идея? – спросил опечалившийся Одиссей упавшим голосом.

– И идеи, увы, тоже нет.

– Это прискорбно. Но выход найти можно. Скажем, если написать продолжение к первой книге, а?

– Давайте оставим их в покое, – жалобно пролепетала я.

– Конечно! – великодушно согласился он. – Но всё же нужно немедленно продолжать работать. Я надеялся, что к концу года выйдет вторая ваша книга. Понимаете, тянуть долго нельзя: если на длительный срок оставить читателей, то они найдут себе нового кумира. А этого мы ни в коем случае не можем допустить!

Я промолчала и подумала, что никаким кумиром я себя не чувствую, и вообще в последние полгода в моей жизни мало что изменилось. Да, честно говоря, ничего и не изменилось, кроме этого офиса и редактора, который был сначала достаточно суров ко мне, но после получения первого отчёта о продажах моей книги стал очень нежен и предупредителен.

В руках горели медицинские заключения, ладони вспотели, и на пальцах остались синие отпечатки от недавно поставленных печатей. Я чувствовала, как пачкаются руки, и нервно теребила бумажки. Почему-то убрать их в рюкзак мне не пришло в голову в тот момент. Наверное, потому что подсознательно чувствовала, что не смогу объяснить, почему не получится продолжить свою писательскую карьеру.

Он ждал, когда я ещё что-нибудь скажу, но слова застревали в горле ещё в самом начале своего пути. Наконец ему надоело ждать, он уже давно обратил внимание на документы, которые я держу в руках. И как любой редактор, обладающий недюжинным любопытством (это скорее часть профессии), разумеется, хотел узнать, что в них. Срок, который он мысленно себе дал на то, чтобы я сама ему всё рассказала, видимо, уже истёк. Редактор в нетерпении встал со своего кресла и подошёл ко мне.

– Что вы там всё время теребите? – спросил он, уже протягивая руки к моим документам.

Я с некоторым облегчением послушно отдала ему всё, что у меня было. Наблюдая, как он хмурится, вглядываясь в документы, я думала о том, насколько он понимает, что там написано. Всё-таки вряд ли он силён в медицинской терминологии.

– МРТ уже сделала? Метастазы есть? – спросил он сухим деловым тоном участкового терапевта.

–Что? – переспросила я, судорожно пытаясь вспомнить, что мне говорил врач несколько часов назад.

К сожалению, моё сознание, зацепившись за фразу «рак глаза», перестало воспринимать что-либо остальное. В остальное время под монотонное дребезжание голоса Одиссея я примеряла на себя эту фразу, как какая-нибудь скромная девушка примеряет слишком вызывающее платье из новой коллекции. Всё было тщетно, этот диагноз никак не приклеивался ко мне. Я не отступала и пыталась его каким-то способом вписать в свой образ, даже сейчас, хотя очевидно, что фасон не мой и цвет слишком кричащий. Голос редактора вернул меня к действительности.

– Понятно, ничего ещё не делала. Сейчас решим эту проблему.

Я продолжала молчать, не в силах оторваться от своих размышлений, но при этом какая-то часть меня прислушивалась к телефонному разговору. Ничего интересного, кроме моей фамилии, а также требовательных «срочно» и «я заплачу».

Наконец, он положил трубку и обратился ко мне.

– Так, солнышко спускайтесь на первый этаж, вас там уже ждут.

– Кто ждёт? – я совсем ничего не понимала.

– На первом этаже находится центр МРТ, вам сейчас там проведут исследование. Нужно только спуститься и на ресепшн назвать свою фамилию, – тщательно растолковал он мне.

– Понятно, – протянула я и почему-то осталась сидеть в этом огромном кресле, поглотившем меня, как какой-то великан.

– Так в чём же дело? Идите! – нетерпеливо поговорил он.

Эта фраза окончательно вывела меня из оцепенения, и я встала. Уже на выходе опять услышала его голос:

– Не забудьте вернуться ко мне с результатами.

– Конечно, – ответила я и поспешно закрыла за собой дверь.

На пути к лифту, я продолжила свою «внутреннюю примерку». Мысли не отпускали меня до тех пор, пока я не оказалась перед стойкой ресепшн, за которой на меня, улыбаясь, вопросительно смотрела девушка.

– Лапушкина, – сказала я просто, соображая, что ещё должна сказать.

– Да, я уже в курсе, пройдёмте за мной, – ответила она дружелюбно.

Мы вошли в узкую комнату, по правой стороне которой находились примерочные кабинки за толстыми бархатными тёмно-зелёными шторами.

Честно говоря, меньше всего я ожидала увидеть нечто подобное. Предваряя мои вопросы, девушка сказала:

– Проходите, пожалуйста, в кабинку и раздевайтесь.

Я заглянула за штору. Всё как в обычной примерочной – зеркало, табурет и крючки на стене.

– Всё снимать? – неуверенно спросила я, оборачиваясь, и увидела перед собой уже другую девушку в белоснежном халате с не менее миловидным лицом.

– Нет, можно оставить футболку, колготы и носочки. Бюстгальтер и украшения тоже снимать, – добавила она, задёргивая штору позади меня.

Снимая свой огромный чёрный свитер, я подумала о том, что хорошо, что на мне есть футболка. Под джинсами оказались безобразно драные колготки. Жирная стрелка на чёрных колготках прямо по центру ноги заканчивалась дыркой на коленке. Она укоризненно смотрела на меня, отражаясь в зеркале. Присаживаясь на табурет, я подумала, что слишком много чёрного и что стрелки появляются в самый ответственный момент.

Собравшись с духом, я вышла из примерочной с твёрдым намерением вести себя так, как будто этой дырки на коленке не существует. Через пару минут это удалось без всяких усилий, потому что меня уложили на каталку, тщательно пристегнув ремнями, и придавили сверху тяжелым щитом, видимо, чтобы не сбежала. И дальше… О ужас, каталка стала заезжать в трубу, больше похожую на гробик. Не успела я опомниться, как уже лежала в этом гробике полностью, придавленная щитом, с огромными наушниками на голове. И они были на мне не случайно, так как этот чудовищный аппарат стал издавать не менее чудовищные оглушительные звуки. Когда милый женский голос в наушниках в приказном порядке повелел мне не дышать, я даже не думала сопротивляться. Удивительно быстро смирившись с мыслью, что это конец, я задержала дыхание и попыталась представить самые лучшие минуты своей жизни. К сожалению, ничего путного у меня не вышло, радость была связана только с героями моей книги, но после её публикации они как будто в благодарность ушли из моей жизни. Стало спокойнее, но как-то пусто. Затем тот же голос не менее повелительным тоном приказал мне дышать дальше, и я задумалась, есть ли ради чего продолжать дышать.

На самом деле в трубе-гробике я провела не больше часа, но мысли мои – возможно, из-за кислородного голодания, а может, по причине эмоционального шока – неслись галопом, и за этот час, кажется, я прожила несколько лет.

Вспоминая начало этого года, я убеждалась, что он несомненно самый худший из всех. Если рассматривать его целиком или по месяцам в отдельности, получалось одинаково хреново. Так много я ещё никогда не работала, работа заполнила всю мою жизнь, весь дом, всё мое существо. Практически на двадцать четыре часа в сутки. Конечно, на некоторое время я проваливалась в сон, а затем снова продолжала работать. Когда-то очень давно образ деловой женщины, у которой так много работы, что она составляет всю её жизнь, казался мне очень романтичным. Теперь я понимала, как это глупо. Очень быстро наступает эмоциональное выгорание, а за ним и до физического не далеко. Это нам только кажется, что мы молоды, полны сил и вообще можем работать как вечный двигатель, но на практике так не получается. В моих далёких мечтах та деловая женщина была красавицей с хорошей кожей, аккуратным макияжем и счастливыми сияющими глазами. Сейчас же в «примерочной» на меня из огромного зеркало смотрела какая-то невыспавшаяся, угрюмая и упавшая духом тень этой воображаемой красавицы. Бледная, с огромными синими кругами под глазами, тонкая кожа натянута на скулы, скелет с тусклыми тёмными волосами и одет во всё чёрное. Да, видок был такой, как будто я пришла на собственные поминки.