Читать онлайн В небе над поездом парили медузы бесплатно

ПОЕЗД БЫЛ ВСЕГДА

Здесь и далее – Алаис Зар

«Воспоминания о прежней жизни – жизни до поезда – мелькают будто кварки, мгновенно исчезающие в черной дыре самосознания. За них невозможно ухватиться, развернуть и внимательно рассмотреть.

Я что-то забыл. Что-то важное. Значительное. Имя! Я забыл… Или забыла?.. Кто я? Почему я сижу на крыше поезда, бегущего в облаках? Может, надо найти другой подход, взглянуть на прошлое иначе? Так, так, так… Я не помню свое имя, я не помню мужчина я или женщина… И я совершенно не помню, как здесь оказался.

Многие годы я жалел о том, что не могу взять в руки фотоальбом и разглядеть каждое лицо, каждое место, каждую деталь из своего прошлого.

В какой-то момент я убедил себя, что никакого «до» не было. Верил, что поезд был всегда. И я в поезде тоже был всегда, ведь поезд не может существовать без проводника, а проводник без поезда. Мы неразрывно связаны. Я всем своим существом ощущаю холодный металл несущегося во времени и пространстве состава.

Вначале я точно знал, что мое место здесь и нигде более, но после… Платформа за платформой, пассажир за пассажиром, разные города, страны, миры, звездные системы… Я стал терять смысл и уверенность. В голове раз за разом вспыхивали мысли. Кто я? Зачем я живу? Кто меня сделал таким? Почему я одинок?

Раньше я искал знакомств среди пассажиров, слушал их истории, заводил друзей… но они покидали меня. Добирались до нужной станции и возвращались к своей жизни. Я же оставался в одиночестве, полном самопознания и попыток осознать или хотя бы выдумать ответы на вопросы: зачем я живу и как я здесь оказался?»

Поезд сбросил скорость, раздались два коротких гудка. Человек на крыше вагона встрепенулся, пригладил острые лацканы пиджака, слегка потревожив при этом небольшую брошь в виде медузы; провалился сквозь крышу внутрь вагона и начал хлопотать: постельное белье само не выгладится и не сложится, да и собственный внешний вид привести в порядок будет не лишним. Проводник открыл шкафчик с одеждой в личном купе и…

– Ух ты! Шляпка! – обрадовался он, уже предвкушая смену образа, и его губы растянулись в лукавой улыбке.

ПОТЕРЯННЫЙ СОСУД

Алиса Мейн

Хрупкая на вид девушка с густыми каштановыми волосами до пояса, собранными ярко-красной шифоновой лентой в подобие «мальвинки», волокла за собой увесистый чемодан.

За все время пути она уже дважды подвернула ногу и теперь ругала Вселенную за то, что дорога была отвратительная, чемодан – тяжелым и громыхающим на всю округу, а семья возлюбленного выгнала ее из дома.

Слезы бессильной злобы сдавливали девушке горло и застилали глаза, но она не намеревалась задерживаться в этом чертовом городе больше ни на минуту. Даже для того, чтобы раздобыть бумажные салфетки и привести себя в порядок.

Утро выдалось непривычно влажным и прохладным для этой местности, поэтому Энни чувствовала, как через легкое темно-синее платье в мелкий горошек ее пробирает зябкая дрожь. Но девушка мало обращала на нее внимания, видя цель в приближающейся метр за метром железнодорожной станции.

В небольшом городке Плезант-Велли на юго-западе штата Калифорния останавливались лишь проходящие поезда, и Энни молила всех возможных богов, чтобы ей повезло и не пришлось долго ждать ближайшего. Ей не хотелось проводить много времени в одиночестве на вокзале малознакомого города.

Она сомневалась, что Лео примчится за ней, чтобы остановить. Он даже не поинтересовался, куда она отправилась одна с неподъемным чемоданом.

Наконец, поднявшись на перрон и отдышавшись, Энни осмотрелась по сторонам в поисках кассы. Вокруг не было ни души. Что и неудивительно: вряд ли в этом захолустье проживала и сотня человек. И еще меньше была вероятность того, что кому-то из них понадобилось бы в такую рань отправляться куда-то на поезде.

Едва заметный полукруг окошка кассы чернел в противоположной части станции. Вздохнув со стоном, девушка направилась к нему. Расцарапанные и местами помятые после нещадного путешествия от дома Лео до платформы колесики чемодана надсадно поскрипывали по бетону.

Энни подошла к кассе и заглянула в окошко:

– Здравствуйте?

Ответом ей были тишина и дувший в лицо ветерок от сквозняка из приоткрытой с другой стороны кассы двери.

Девушка постучала по облупленному пластиковому подоконнику:

– Есть тут кто живой?

Энни вздрогнула и отскочила от окошка, услышав внезапный громкий всхрап. В темном проеме показалось круглое, похожее на курагу, морщинистое лицо, по которому трудно было определить, мужчина это или женщина.

Кассир сонно поморгал на девушку и вопросительно причмокнул.

– Мне нужен билет на ближайший поезд. – Энни пришла в себя и потянулась к висевшей через плечо небольшой бежевой сумочке за кошельком.

– Когда? – проскрипело лицо в окошке. Даже по голосу Энни не могла понять половую принадлежность собеседника.

– Я же говорю, самый ближайший.

Лицо сморщилось еще больше, если это было вообще возможно, и скрылось из поля зрения.

Девушка растерянно смотрела в пустоту, пока кассир не появился так же внезапно, как и исчез:

– До Гровер Бич. Через семнадцать минут.

Энни задумчиво покусала губы, с трудом представляя, в какой стороне мог находиться этот город. Она выпрямилась, еще раз оглянулась вокруг и, убедившись, что пейзаж из полуразрушенной станции и пустыря ее совсем не привлекает, вновь обратилась к человеку в окошке, уже начавшему снова клевать носом.

– Давайте.

Спустя десять мучительно долгих минут Энни стояла у края перрона, держа в одной руке билет на поезд, а другой придерживая ручку чемодана, и хмуро смотрела вдаль. Сердце отчаянно билось, только непонятно, от чего. От ожидания неизвестности или все еще от злости?

Наконец вдали показалась едва заметная черная точка, и послышался долгожданный призывной гудок. Энни глубоко вдохнула и расправила плечи, понимая, что обратного пути… Нет. Он есть. Но только в конце обратного пути ее никто не ждет. А что ждет впереди?

Энни рано потеряла мать и почти ее не помнила. Отца так и вовсе не знала. Она выросла под опекой двоюродной тетки, которая любила приложиться к выпивке и не очень-то жаловала «племяшку со странностями». Поэтому как только в семнадцать лет Энни поступила в университет, она не преминула переехать в студенческое общежитие, и с тех пор ни разу не то, что не посещала нерадивую родственницу, но даже с ней не созванивалась.

Поэтому из-за родни ей переживать точно не стоило.

Точка неспешно приближалась, постепенно приобретая очертания и превращаясь в так же сонно, как человек с похожим на курагу лицом, двигавшуюся стальную ящерицу.

Девушке почему-то казалось, что кассир ее обманул, и поезд сейчас проедет мимо этой заброшенной богом станции. Но состав, шумно выдохнув и протяжно проскрипев по надкусанным ржавчиной рельсам, все же остановился.

Энни направилась к ближайшему вагону. Дверь выдвинулась вперед и отъехала в сторону. Железные ступеньки приглашающе опустились перед единственным пассажиром.

Девушка озадаченно смотрела в тамбур. Все разы, что она ездила в поездах, двери всегда открывали проводники. Проверяли билеты, показывали места… Сейчас же она одна стояла на пустом перроне, не до конца понимая, может зайти в вагон или нет.

Энни подождала пару минут, после чего подняла ногу и сделала первый нерешительный шаг на ступеньку.

В реальность ее вернул огромный чемодан, который ей предстояло самостоятельно поднять наверх. Громко сопя и несколько раз позволив себе выругаться, она все же справилась со своей ношей и оказалась в тамбуре. Навстречу так никто и не вышел.

Девушка вздрогнула, когда ступеньки позади убрались с платформы, а дверь автоматически задвинулась обратно. Она чуть не упала, когда поезд дернулся и двинулся с места. Посмотрела на свой билет и нахмурилась. На нем был указан номер поезда, время отправления, а также время и место прибытия, ее данные и… все. Она даже не обратила внимания, что на билете не было номера ее места.

Не теряя надежды все же найти хоть одну живую душу, Энни зашла в вагон. Она оказалась в узком коридоре с красной ковровой дорожкой, оформленными под дерево дверями купе слева и окнами с развевающимися от ветра белыми шторками справа.

Постучавшись в дверь ближайшего купе, девушка заглянула внутрь. Там никого не оказалось. Бросив еще один взгляд на пустующий коридор в ожидании, что кто-нибудь все же покажется, Энни зашла внутрь, затащила чемодан и закрыла за собой дверь.

На полу был постелен такой же красный ковер как и в коридоре вагона. У окна, завешенного короткими полупрозрачными шторками, приютился компактный столик, а по бокам находились обитые темно-синей тканью сиденья с высокими спинками.

В купе было ужасно душно. Энни потянулась через столик, чтобы приоткрыть форточку и впустить пока еще свежий утренний воздух. Глубоко вдохнув, девушка села и начала наблюдать за проносящимися за окном пейзажами.

Энни вспомнила последние слова Лео перед тем, как оказалась за дверью его дома с чемоданом:

– Прости, я же не знал, что мои родители так остро отреагируют на то, что ты ведьма.

Девушка сжала челюсти. Не знал. А кто должен был знать? Едва зайдя к ним домой, она сразу заметила развешанные по всем углам деревянные кресты и рассыпанные у порога каждой комнаты семена мака.

Только эти фанатики были плохо знакомы с современными ведьмами: вместе с их иссякшей магией иссякли и меры противостояния ей.

Энни без проблем могла один раз моргнуть и посдувать все эти жалкие «меры предосторожности». Она не стала устраивать из этого шоу лишь потому, что потом ей пришлось бы выпить несколько литров ромашковой настойки, чтобы хоть чуть восполнить силы.

Девушка оперлась локтями о столик и положила голову на ладони. А начиналось все так хорошо: ухаживания, смущенные взгляды, неловкие попытки взять за руку или поцеловать в щеку, предложение познакомиться с родителями, а потом: мечты о том, как пройдет их свадьба.

Энни с самого начала понимала, что Лео не был ее «признанной парой». Да, он был красив, обаятелен, с отличным чувством юмора и даже, пожалуй, действительно ей нравился. Но между ними не было той искры, того пламени, о которых она читала в старых ведьминских легендах. Того едва уловимого острого ощущения, которое испытывает каждая ведьма, наконец встречая свой сосуд.

Даже несмотря на все это, Энни согласилась встречаться с Лео, отбросив мечты о «признанной паре». В конце-концов, в последний раз подобное случилось более сотни лет назад. На что она рассчитывала?

Ее размышления прервал раздавшийся издалека заливистый детский смех. Энни недоуменно покосилась на дверь купе, а затем вновь повернулась к окну, решив, что ей почудилось.

Смех раздался снова. На этот раз гораздо ближе.

Энни не любила детей. Они казались ей шумными, непослушными и надоедливыми. Хотя, возможно, ей просто не везло сталкиваться с подобными. Но сейчас девушке хотелось абсолютной тишины, тем более, что она уже почти смирилась с мыслью, что едет в вагоне одна. Еще не хватало, чтобы по соседству обосновались дети.

К смеху присоединился топот ног, который с каждой секундой становился все громче.

Затем резко наступила тишина.

Энни вздрогнула, когда дверь ее купе с грохотом отъехала в сторону и на пороге показался смуглый мальчишка лет тринадцати с темными кучерявыми волосами, поверх которых было нахлобучено странное сооружение, похожее на шляпку гриба со свисающими по краям лентами.

Мальчик раздвинул обеими руками закрывавшие лицо ленточки и Энни увидела веснушчатый нос и большие карие глаза, смешливо смотревшие на нее.

– Привет! – больше крикнул, чем сказал он, внимательно оглядывая купе. – Ты не видела тут чего-то необычного?

Энни приподняла брови:

– Например, твой головной убор.

– Чего? – мальчик недоуменно воззрился на нее.

– Что у тебя такое на голове?

Мальчик опустил ленточки и внезапно начал присаживаться, крутя головой из стороны в сторону и заставляя тканевые полоски прийти в движение.

– Так ты не видела ничего странного, но очень ценного? – спросил он, продолжая свои чудные телодвижения.

Энни подумала, что у него что-то не так с головой, и решила, что ей нужно как можно скорее избавиться от его присутствия:

– Ничего я не видела.

Мальчик перестал присаживаться и вертеть головой, глянул на девушку одним глазом, который не закрывала лента, и громко расхохотался.

– Где твои родители? – Энни пришлось повысить голос, чтобы перекричать этот жутковатый гогот.

Мальчик резко оборвал хохот и склонил голову набок, придерживая шляпу одной рукой. Затем выпрямился и молча убежал.

Энни поднялась с места и метнулась за ним в коридор, чтобы понять, с кем он едет, и попросить взрослых внимательнее следить за ребенком. Но только выйдя из купе, обнаружила, что мальчика и след простыл.

Девушка недоуменно замерла, глядя в том направлении, в котором он убежал, затем обернулась и почувствовала резкую боль во лбу и замелькавшие перед глазами искры. Схватившись за лоб и громко зашипев, Энни отступила на полшага и увидела перед собой молодого человека с таким же, как скорее всего сейчас у нее, мученическим выражением лица держащегося за подбородок.

Не отрывая от нее взгляд, он поводил челюстью, вероятно, чтобы убедиться, что она не сломана.

– Смотрел бы, куда идешь! – не удержалась Энни, обиженно глядя на парня. Хотя она понимала, что и сама могла бы быть повнимательнее, от боли и досады ей нужно было на ком-то выместить злость.

Молодой человек опустил руку, и Энни увидела, как сильно покраснел его подбородок после столкновения с ее лбом.

Девушка же боялась опускать руку, потому что подозревала, что лоб ее сейчас тоже наверняка покраснел, а в скором времени и потемнеет от образовавшегося там синяка. Лишь бы шишка не выскочила. Кажется, все же придется сегодня немного поколдовать.

Молодой человек кивнул на ее лоб:

– Тебе бы что-нибудь холодное приложить.

Энни тут же почувствовала себя неудобно. Разозлилась на парня ни за что, так еще и голос повысила. А он между тем был довольно симпатичным: высокий, стройный, с угольно-черными волосами и такими же темными глазами.

Засмотревшись на него, Энни забылась и опустила руку. Молодой человек сочувственно поджал губы:

– Да, точно нужно что-то приложить.

– Ой, – выдохнула Энни и вновь спрятала лоб. – Ты не видел тут мальчика в странной огромной шляпе, похожей на медузу? – Она решила сменить тему в надежде избавиться от накатившей на нее неловкости.

Парень пожал плечами:

– Думаю, такого я бы сразу заметил. Меня, кстати, Джейсон зовут. – Он улыбнулся. И улыбка эта была такой искренней и теплой, что Энни почувствовала себя еще хуже.

– Я Энни, – надув губы, произнесла она. – Ты прости, что накричала.

– Я понимаю, – он продолжал улыбаться. – Не каждый день бьешься лбом о подбородок случайного попутчика.

По губам Энни тоже расползлась улыбка.

– Прошу прощения, мне нужно вон туда, – парень указал куда-то за спину девушки. Энни торопливо посторонилась, пропуская его. Проходя мимо, он указал пальцем на ее руку, прикрывающую лоб: – А про что-нибудь холодное все-таки не забудь.

Энни проследила взглядом за парнем, пока он не исчез в тамбуре, а затем торопливо вернулась в купе, взяла лежавшую на столике сумочку, достала из нее маленькое зеркальце, взглянула на себя и охнула.

Травма оказалась серьезнее, чем она ожидала. По трети лба расползлась краснота, а в самом месте удара назревала маленькая шишка. Энни приложила к ней прохладную поверхность зеркальца, судорожно вспоминая заклинание. После этого коснулась лба кончиками пальцев и пробормотала нужные слова. Пульсирующая боль в месте удара прошла, но вместо нее накатила слабость, заставившая Энни полезть в чемодан за ромашковой настойкой.

Стоило ли оно того? Пожалуй, да. Ей не хотелось красоваться перед другими пассажирами побитым лбом, а за время дороги силы восстановить она успеет.

По примерным подсчетам Энни, после столкновения с Джейсоном прошло около получаса, которые она провела за неспешным потягиванием подслащенной настойки и чтением книги Элис Хоффман «Практическая магия».

Это было ее своеобразным хобби: читать книги современных авторов, которые писали про ведьм и колдовство. Благо, Энни повезло, и в подростковом возрасте ей посчастливилось встретиться с настоящей ведьмой, такой же, как она.

Это была пожилая женщина, которая уже почти ничего не видела и не слышала, но много чего знала. Она рассказала Энни про книги, в которых говорилось о настоящей магии, и подсказала, где и как их можно раздобыть. Она также позволила девушке полистать ее объемные фолианты с заклинаниями и рецептами, которые кропотливо записывала на протяжении всей своей долгой, стопятидесятилетней жизни. Часть из них была составлена ею самой.

Энни не удержалась и выписала себе некоторые из них и теперь бережно хранила в небольшом черном блокноте с красным трикветром, надеясь, что со временем ее записи разрастутся и превратятся в такие же внушительные книги, которые она видела у старой ведьмы.

Увлекшись чтением «Практической магии», Энни даже на некоторое время позабыла о своих проблемах: о неудавшемся женихе с его чудаковатыми родителями; о том, что она едет одна в поезде в никуда; о странном мальчике в странной шляпе; и даже о симпатичном соседе Джейсоне. Хотя был ли он проблемой?

За дверью раздались непонятные звуки. Девушка отложила книгу и встала, чтобы посмотреть, что там опять происходит.

Приоткрыв дверь и выглянув наружу, Энни увидела мальчика, о котором успела забыть, в точно такой же шляпе-медузе, но только уже бирюзового цвета. Он стоял в нескольких метрах от нее с опущенной головой, определенно что-то разглядывая на полу. Присмотревшись, Энни увидела осколки чего-то, похожего на вазу или какой-то сосуд.

– Тебе нужна помощь? – спросила Энни.

Мальчик вздрогнул, поднял голову и удивленно уставился на девушку из-за бирюзовых тканевых лент. Затем его губы расплылись в жутковатой улыбке и он громко засмеялся, держась за живот.

Энни открыла дверь пошире и, скрестив на груди руки, серьезно посмотрела на мальчика.

– Ты что, ненормальный? – спросила она, в целом сомневаясь, что за гоготом он расслышал ее слова.

С другой стороны послышались шаги. Энни повернула голову и увидела подошедшего Джейсона, с любопытством смотревшего на хохотавшего ребенка.

– Это ты его до такого состояния довела? – поинтересовался он, тоже скрестив руки и прислонившись плечом к стене совсем рядом с Энни.

– Ой! – воскликнул мальчик, заметив Джейсона, и резко перестал смеяться. Затем покрутил головой, так, чтобы ленты снова задвигались и, указав пальцем на Энни, произнес: – Тебе самой помощь нужна. Открой глаза! Найди то, что ищешь!

Брови Энни поползли наверх. А мальчик тем временем фыркнул и побежал в направлении двери в тамбур.

– А ну стой! – крикнула девушка и метнулась за ним, но была остановлена Джейсоном, который взял ее за плечо. Она обернулась, вопросительно уставившись на него.

– Пусть бежит, – сказал он.

Энни вырвалась и уперла руки в бока:

– Что он такое несет? Что я потеряла? И почему он вообще так странно себя ведет? Что здесь за чертовщина вообще творится?

Вместо ответа Джейсон заглянул ей за спину и посмотрел куда-то вниз, озабоченно вздохнув. Энни проследила за направлением его взгляда и поняла, что он смотрит на осколки, оставленные мальчиком.

– Уже второй раз за день, – протянул Джейсон, заставив девушку обернуться и снова удивленно приподнять брови.

– То есть ты его до этого уже видел и ничего мне не сказал?

Джейсон перевел абсолютно спокойный и даже несколько обреченный взгляд на нее:

– Нет, второй раз за день я замечаю что-то разбитое. А мальчугана я и сам впервые вижу.

Энни ни капельки ему не поверила. Она недовольно хмыкнула и направилась в свое купе, теряясь в догадках от того, что только что произошло и от слов мальчика. Что она должна найти? И с чего он взял, что она вообще что-то потеряла? Может, она не заметила, как он прошмыгнул к ней в купе и что-то украл? Нет, на ее чемодане и сумочке висели защитные заклинания, которые дали бы ей знать о пропаже.

Погруженная в свои мысли, Энни не заметила, как Джейсон зашел в купе следом за ней. Только сев на место, она обнаружила, что он стоит в проходе и неуверенно косится на нее.

– Можно я?.. – он кивнул на сиденье напротив.

Энни чувствовала некоторую злость на Джейсона за то, что тот не дал ей возможности пойти за мальчиком и разобраться в происходящем. Посмотрев на парня снизу вверх, она еще раз отметила его привлекательную внешность: идеальная осанка, слегка вьющиеся волосы, большие глаза, прямой нос, острые скулы и пухлые, сейчас плотно сжатые губы. Надетые на нем черные джинсы и черная водолазка подчеркивали светлую, едва ли не сияющую изнутри кожу.

Несмотря на сохраняющееся раздражение, Энни смущенно отвела взгляд и неопределенно пожала плечами.

Джейсон, очевидно, воспринял это как разрешение и сел напротив. Первое, на что он обратил внимание, были лежавшие на столике книга и стеклянный пузырек с настойкой. Энни быстро схватила его.

– Это ромашка, – пробурчала она и потянулась к сумочке, чтобы убрать.

Джейсон приподнял открытую книгу, чтобы рассмотреть название.

– «Практическая магия»? – спросил он. Энни заметила в его взгляде насмешку.

– Ну да, а что такого? – В ней вновь начало подниматься недовольство. – А ты книжек, что ли, не читаешь? Ах, ну да, вам-то, парням, подавай какую-нибудь научную фантастику, триллеры.

Энни вырвала книгу из его рук и прижала к груди, обиженно насупившись.

– Да нет, почему же. – Джейсон окинул ее заинтересованным взглядом. – Я разное читаю: и фантастику, и фэнтези, и сентиментальную прозу доводится. – Он откинулся на спинку сиденья и в поле его зрения оказалась открытая сумочка Энни, которая лежала рядом с ней. Глаза парня удивленно округлились. Девушка покосилась на сумочку и заметила, что, торопливо убирая пузырек с настойкой, не обратила внимания, как из бокового кармашка высунулся уголок льняного мешочка.

Энни испугалась и почувствовала приливший к щекам жар. Затем притянула к себе сумочку и постаралась незаметно запихнуть мешочек обратно. Сейчас Джейсон обо всем догадается и убежит сломя голову, как это сделала мать Лео, узнав, что она ведьма.

Прошло несколько минут в тишине, прерываемой лишь звуком равномерного стука колес, усиленным из-за приоткрытого окошка.

К ее облегчению, Джейсон ничего не сказал и лишь кинул на нее задумчивый взгляд.

– Откуда ты? – спросил он и скрестил на груди руки.

– Еду или вообще?

Джейсон улыбнулся одними уголками губ:

– И едешь, и вообще.

– Вообще я из Монтаны…

У парня приподнялись брови:

– Тогда что ты забыла здесь?

Мысли о том, почему она оказалась в этом странном поезде, придавили Энни тяжелыми воспоминаниями.

– Сама не знаю, – пробормотала она и угрюмо покосилась в сторону окна. – Нужно было оставаться в Монтане и продолжать учебу, а я понадеялась… – Энни оборвала сама себя, испугавшись сболтнуть лишнего. Джейсону не нужно было знать, по какой причине она оказалась на юго-западе Калифорнии. – Неважно.

Парень понимающе кивнул, приняв ее нежелание развивать эту тему:

– А я вот еду от родственников. У меня на западе Аризоны живет тетка – сестра матери. Давно звала меня в гости. Вот на время каникул решил выбраться, сменить обстановку. Сам я живу в Монтерее, – добавил он, предваряя ее вопросы. – Учусь на архитектора. Мечтаю когда-нибудь смоделировать и построить замок, – он весело усмехнулся.

Замок? Теперь этот парень казался Энни самую малость чудным. Впрочем, других попутчиков помимо него и странного мальчишки у нее не было, так что приходилось довольствоваться тем, что имелось.

– Пока ты ехал на поезде, тебе попался хоть один человек за время пути? – не удержалась Энни.

Джейсон на секунду задумался, а потом пожал плечами:

– Да я как-то не обратил на это внимание. Пустили на поезд? Пустили. Никто не трогает? Ну и ладно. Мне же спокойнее.

Несколько минут они помолчали, затем Джейсон внезапно спросил:

– Слушай, а на кого ты училась?

– На историка.

В его взгляде промелькнуло уважение, смешанное с недоумением:

– Интересно, почему такой выбор. Я лично никогда не любил историю: мне было сложно запоминать все эти имена, даты, события… Да и к тому же история – это о прошлом. Зачем она нужна мне, если впереди – только будущее? – Джейсон выглядел крайне заинтересованным этой темой.

Энни снисходительно улыбнулась:

– Очень даже зря. Знание истории помогает понимать современный мир. Почему мы живем именно так, а не иначе. И, исходя из того, что мы имеем сейчас, предполагать, что нас ждет в будущем. Я специализировалась на шестнадцатом веке. Это был один из самых сложных периодов… – Энни снова резко замолкла, подняв неуверенный взгляд на собеседника. – Да и к тому же меня всегда интересовали мои предки.

Джейсон после ее слов заметно оживился, убрал руки с груди и уселся поудобнее:

– А что с ними?

Девушка замялась. Джейсон не был похож на человека, которому было бы интересно слушать про ведьмачество. В лучшем случае он бы принял ее за сумасшедшую, копающуюся в выдуманных легендах.

– Мама рассказывала… всякое. – Энни постаралась сделать вид, что это не имеет такого большого значения. – Что они были необычными людьми…

– Интересуешься магией? – неожиданно спросил Джейсон. Энни испуганно на него взглянула. Но ни в голосе, ни в выражении лица парня не было сомнения или упрека, лишь любопытство.

Поняв, что тыкать в нее пальцем с воплями «ведьма! ведьма!» никто не собирается, Энни чуть осмелела:

– Немного.

Скрывать очевидное было уже бессмысленно, но всю правду она рассказывать не собиралась. По крайней мере пока.

К ее удивлению, Джейсон подался вперед и сложил руки на столе:

– Мне всегда было интересно все, что связано с колдовством. Наверное, если бы я родился девочкой, мне было бы легче, – он усмехнулся, а сердце Энни от его слов готово было выпрыгнуть из груди. Если бы родился девочкой?

– Моя бабка была ведьмой, – скорее всего разглядев немой вопрос в ее глазах, пояснил он.

Бешено забившееся сердце девушки ухнуло вниз. Энни сглотнула:

– Правда?

Джейсон кивнул. Не было похоже на то, чтобы он шутил. Получается, если бы он действительно был девочкой, напротив Энни сейчас сидела бы точно такая же ведьма как и она!

– Просто ты заговорила о шестнадцатом веке и о необычных родственниках, и мне захотелось поделиться с тобой. Надеюсь, ты не примешь меня за сумасшедшего? – Джейсон прищурился.

– Нет, что ты! – воскликнула Энни. – Меня действительно интересует история магии. И вообще удивляет, что многие люди до сих пор даже не догадываются о том, что она мало того, что возникла давно, так еще и не знают, что она существует до сих пор! Жаль только, ее так мало… – с сожалением добавила она.

– Ты когда-нибудь встречала ведьм? – спросил молодой человек, отчего-то окидывая ее оценивающим взглядом.

– Д-да, кажется… – Энни по привычке хотела смягчить углы, но потом вспомнила, что Джейсон минуту назад признался ей, что сам едва не родился колдуньей, и уже более уверенно произнесла: – Встречала. Ей было сто пятьдесят лет, и она рассказала мне много… разного. Например, мне всегда было интересно, откуда появилась магия и из-за чего она начала исчезать. Та женщина рассказала, что причиной стал некий вирус, который распространялся только среди ведьм. Якобы группа исследовательниц отправилась на поиски древних захоронений, которые могли быть источником могущественной силы, но, открыв одну из гробниц, надышались пыли, которая впоследствии оказалась отравой. – Энни, видя, с каким интересом ее слушает Джейсон, уже не могла остановиться и продолжала рассказывать историю, которая не давала ей покоя все последние годы. – Затем они, не найдя никакой силы и ничего не подозревая, вернулись домой и перезаражали всех знакомых колдуний. И так по цепочке – из клана в клан, от человека к человеку распространилась эта хворь и… магия исчезла. Твоя бабушка не рассказывала тебе об этом?

Джейсон неуверенно повел головой:

– Рассказывала, но как-то вскользь. Она говорила, что вернуть хоть какие-то остатки колдовства смогла только спустя пару столетий одна ведьма, которая случайно нашла некий сосуд…

Энни судорожно вздохнула:

– Да. Именно так. Ее звали Мирена Улльман. Она нашла свою «признанную пару» – и только благодаря этому сейчас в мире остались хотя бы отголоски магии. Неизвестно, что было бы, если бы этого не произошло.

У Джейсона загорелись глаза:

– Можешь рассказать подробнее, что за «признанная пара»?

Энни была рада поделиться своими знаниями с понимающим человеком, потому расслабилась и продолжила:

– «Признанная пара» – это мужчина, который рождается и живет ради своей ведьмы. Он является для нее сосудом, источником безграничной магии. Один мужчина рожден для одной ведьмы. И, наоборот – у одной ведьмы может быть только один сосуд. Поэтому они и называются признанными друг для друга. Они могут родиться в разных уголках планеты и даже никогда не встретиться. – Энни не удержалась от печального вздоха. – Но если произойдет чудо, и они все же найдут друг друга… Эта ведьма станет самой могущественной на свете или одной из самых могущественных – если таких счастливиц с сосудами окажется несколько.

– А почему сосуд?

– Я уже говорила, что мужчина рождается ради своей ведьмы. В нем заключена огромная сила, о которой он даже не догадывается и которой не может воспользоваться, но он может поделиться ею со своей признанной парой, делая ее всемогущей. Она – его смысл, он – ее сила.

– То есть сосуд может родиться и умереть, даже не подозревая, что является чьей-то парой?

Энни, поджав губы, кивнула.

– Сколько добра пропадает, – хмыкнул Джейсон.

Девушка не удержалась от слабой улыбки:

– Найти «признанную пару» сложно еще и потому, что никто толком не знает, как это делается. Может, есть какой-то ритуал или заклинание призыва? Может, стоит им только пересечься взглядами и они понимают, что нашли друг друга…

Энни вздохнула и с грустью подумала о том, что понадеялась, будто Лео был ее признанной парой. У нее было несколько парней, но каждый из них называл ее полоумной, стоило ему узнать, что она колдунья. Лео же принял эту новость благосклонно и сказал, что все равно любит ее. После этого Энни, просыпаясь каждое утро, искала в себе зачатки великой магии, которая должна вот-вот пробудиться. Но все было напрасно. И Лео, и надежды, и старания.

– История Мирены и ее «признанной пары» – это что-то вроде легенды. Говорят, конечно, что с того времени встречалось еще несколько ведьм, которые смогли найти свою пару, но почему тогда они не воспользовались своими силами и не попытались сделать шаги по возвращению магии – вопрос, – с тоской заключила она. – Ты хорошо знал свою бабушку? – неуверенно спросила Энни, склонив голову набок. Если родственница Джейсона действительно была ведьмой, у Энни была уникальная возможность узнать хоть что-то, касающееся магии.

– Достаточно для того, чтобы знать, зачем нужен ромашковый настой и корица с сушеным апельсином, которыми пропахло все купе. – Бровь Джейсона поползла вверх и он кивнул на амулет на шее Энни. – Ну и это. Розовый кварц, если не ошибаюсь?

Девушка прикрыла ладонью амулет, вновь почувствовав, как загорелись ее щеки и до кучи и уши.

– Он улучшает настроение и избавляет от бессонницы, – пробормотала она, отводя взгляд. Додумалась нацепить любовный камень. Но он ей очень нравился: он был выполнен в форме шестигранника, обвязанного тончайшей серебряной цепочкой. Да и откуда она могла знать, что попадет в один вагон с тем, кто настолько хорошо разбирается амулетах и оберегах?

Удовлетворенный ее реакцией, Джейсон улыбнулся:

– Да ты, как я погляжу, не просто интересуешься, а совсем даже неплохо осведомлена в этом вопросе.

Энни разрывалась между неловкостью и злостью. Судя по ухмылке Джейсона, он наверняка принял ее за шарлатанку, коих сама она много встречала за свою жизнь. Чаще всего это были девушки, с ног до головы обвешанные оберегами, набивавшие без разбору в льняные мешочки разнообразные травы, зачастую настолько несовместимые, что могли бы, пожалуй, вызвать ураган даже без помощи заклинаний.

– Я не просто интересуюсь магией. Я сама ведьма, – не удержалась Энни. Ей не хотелось, чтобы ее держали за мошенницу.

Улыбка Джейсона стала еще шире:

– Я знаю.

Девушка испуганно замерла. Неужели он?.. А она, дура, рассказывала все эти легенды, да еще сболтнула ему, не подумав… Ее глаза судорожно забегали по его шее и рукам в поисках татуировки в виде глаза Гора. Она не могла не заметить…

Парень негромко рассмеялся:

– Если думаешь, что я охотник – нет. Они, насколько мне известно, вымерли задолго до того, как начала пропадать магия.

– А как же ты понял? – недоверчиво спросила Энни, вцепившись обеими руками в сумочку и судорожно вспоминая, остался ли у нее пузырек с настойкой из бурши и лютика.

– Почувствовал. Плюс у тебя кончики пальцев сверкают, – он кивнул на ее руки. – Я заметил еще когда ты прикрывала лоб после удара. К слову, синяка у тебя тоже так и не появилось, – он лукаво прищурился.

Энни озадаченно уставилась на свои руки. Сверкают кончики пальцев? У нее вполне обычные руки, ничего особенного…

– Не знаю, может, скромное наследство моей бабушки, – продолжил Джейсон, тоже задумчиво покосившись на ее пальцы. – Она была довольно сильной колдуньей по современным меркам. И даже могла видеть будущее. Смутно, отрывками, но могла.

Девушка только открыла рот, чтобы сказать еще что-то, как дверь в купе отъехала в сторону и на пороге вновь появился мальчик. На этот раз шляпа на его голове была бледно-розового оттенка.

«Или с этим поездом что-то не так или со мной», – мелькнула мысль в голове Энни. Несмотря на то, что мальчик завладел всеобщим вниманием, она продолжала коситься на Джейсона и незаметно засунула руку в сумочку, перебирая содержимое. Да, она читала о том, что последний охотник на ведьм погиб за несколько десятков лет до того, как магический мир захватила неведомая хворь и колдуньи начали терять свои способности. Но она знала недостаточно много об охотниках, чтобы быть уверенной в том, что обаятельно улыбавшийся ей юноша на самом деле не опасный хищник, который в любую минуту может достать из-за пояса кинжал с ядом и воткнуть ей в шею.

Тем временем мальчик приподнял тканевые ленты, закрывавшие лицо, и драматично перекинул их себе за плечи подобно волосам.

– Ваши билеты, – грустно пробубнил он. Энни вопросительно поморгала, даже не сразу поняв, что он произнес.

Мальчик с полным печали лицом плюхнулся на сиденье рядом с Джейсоном, который смотрел на него не менее удивленно, чем Энни.

– Ваши билеты. – Казалось, мальчик в любую секунду мог расплакаться. – Я проводник этого поезда, и мне нужны ваши билеты.

Несколько мгновений Энни и Джейсон озадаченно смотрели на ребенка. Он беспокойно подергал себя за маленький кармашек на серенькой рубашке, которая была на нем, и Энни только сейчас заметила на ней маленькую брошку. Приглядевшись повнимательнее, она рассмотрела, что она была в виде медузки.

«Что за пунктик на медузах?» – подумала про себя девушка, а вслух произнесла:

– Мальчик, как тебя зовут и почему ты без конца бегаешь по всему вагону? И где, в конце-концов, твои родители?

Ребенок смотрел на нее полными слез глазами. Энни почувствовала себя неуютно, даже позабыв о том, как несколько минут назад переживала, что ее могут убить.

– Вы должны показать мне свои билеты, иначе… – он всхлипнул. – Иначе…

– Да нам не сложно, – успокаивающим голосом произнес Джейсон и полез в задний карман джинсов.

Энни снова насторожилась, но парень всего лишь вытащил аккуратно сложенный листок, расправил его и протянул мальчику. Пока ребенок угрюмо изучал написанное в билете, Джейсон выразительно приподнял брови, посмотрев на Энни, и кивнул в сторону мальчика. В его взгляде явственно читалось: неужели тебе так сложно его чуть порадовать? Покажи уже и ты ему свой билет.

Девушка совсем уже перестала понимать происходящее, но тем не менее достала из сумочки билет и тоже отдала его «проводнику». Спустя несколько секунд тот обиженно пробурчал «все в порядке» и протянул им билеты обратно.

– Дай мне свою ленту, – выпалил мальчик, пристально глядя на Энни.

– Что?

– Ленту, – он указывал пальцем на ее волосы. Девушка еле сдержалась, чтобы не заявить, что показывать пальцем неприлично, но перспектива остаться без ленточки смутила ее сильнее, чем отсутствие манер.

– С какой стати я должна отдавать тебе свою ленту? Это какая-то глупость. У тебя вон своих целая шапка, – она кивнула на его головной убор.

Но мальчик в ответ лишь покачал головой и повторил:

– Дай ленту.

– Зачем она тебе?

Ребенок опустил палец и снова поник:

– Очень нужна.

– Если ты не заметил – мне она нужнее, – Энни выразительно приподняла несколько тяжелых локонов.

– Да что ты, в самом деле. – Джейсон приподнялся, протянул руку и ловко подхватил кончик красной ленточки на голове Энни.

Девушка возмущенно ойкнула, почувствовав как волосы рассыпались по шее и плечам. Она стрельнула злым взглядом в Джейсона, который отдал ее ленточку еще сильнее погрустневшему мальчику.

Энни открыла рот, чтобы высказать, что думает по поводу всего происходящего, но прикусила язык, наткнувшись на очаровательную улыбку молодого человека.

– С распущенными лучше, – произнес он.

Мальчик тем временем придирчиво изучил ленту, удовлетворенно кивнул и убрал ее в карман шорт.

– То есть возвращать ты мне ее не собираешь… – начала Энни, но ее остановило «псыканье» Джейсона.

На некоторое время повисла неловкая тишина.

Внезапно мальчик щелкнул пальцами, и в руке у него появилось круглое коричневое печенье, похожее на овсяное.

Энни с Джейсоном вздрогнули.

– К-как ты… – пробормотала Энни, округлив глаза и смотря на то, с каким аппетитом мальчик захрустел печеньем. – Как ты это сделал?

Она не могла поверить в происходящее. Кем был Джейсон? Кем был этот чудной мальчик? Как так он с легкостью смог наколдовать печенье? Причем такое, что его действительно можно было съесть?

Джейсон был удивлен не меньше ее, сосредоточенно следя за ребенком и на всякий случай отодвинувшись от него ближе к окну.

– В этом мире еще есть немного прелюбопытной магии, – невозмутимо произнес мальчик, не обращая внимания на выпадающие изо рта крошки. – Вот я и подумал: отчего бы этим не воспользоваться.

Энни почувствовала возмущение. Она всю свою жизнь училась, искала крупицы волшебства в окружающем мире, пыталась беречь свою магию, надеялась, что когда-то найдет свою «признанную пару»… А какой-то школьник в клоунской шапке по одному щелчку пальцев смог материализовать печенье и даже глазом не моргнул?

– Или ты сейчас же говоришь, кто ты, или я… – Энни уже сбилась со счета, в который раз за сегодняшний день начинала злиться.

– Я же сказал, я проводник.

– Это уже не смешно! Откуда такая сила? Ее… ее не должно быть!

– Магия летает в воздухе, перед самым носом, – загадочно протянул мальчик. – А ты все никак не можешь догадаться схватить ее и подчинить себе.

– И откуда ты только такой умный взялся? – съязвила Энни. – Может, для этого достаточно обзавестись такой же идиотской шапкой?

Внезапно мальчик резко поднялся и указал на нее оставшимся кусочком печенья:

– Вместо того, чтобы ругаться, лучше бы протянула руку и получила то, что никак не можешь найти! – воскликнул он и метнулся к выходу из купе.

– Стоять! – завопила Энни и, позабыв и про сумочку и про Джейсона, выбежала в коридор следом за мальчиком. Этот сорванец владел сильной магией и знал, где ее можно было достать. Да еще и глумился над ней!

Энни пробежала через весь коридор и выскочила в тамбур, даже не закрывая за собой двери. Впереди маячила теперь переливавшаяся несколькими цветами – от бледно-желтого до ярко-красного шапка-медуза, развеваясь своими лентами и будто бы дразня девушку. Они пробежали, кажется, три или четыре вагона, совершенно не отличавшихся друг от друга. На краю сознания Энни мелькнула мысль, что за время погони ей так и не встретился ни один человек.

Кораллово-красная медуза с каждым вагоном становилась все дальше, а Энни начала чувствовать назревающую боль в боку. Она уже не помнила, когда в последний раз столько бегала.

В шестом или, может, уже восьмом вагоне по ходу ее движения внезапно открылась дверь одного из купе и перед девушкой выросла фигура Джейсона. Энни, ошарашенно глядя на него, едва успела затормозить, чтобы вновь с ним не столкнуться.

Раздражающе-оранжевая шапка под громкий детский смех исчезла за очередной дверью, ведущей в тамбур.

– Что ты… Как ты здесь оказался? – Энни сложилась пополам, пытаясь отдышаться и сдуть растрепавшиеся и прилипшие к лицу волосы.

Джейсон нахмурился и скрестил на груди руки, глядя на нее:

– Я никуда и не ходил. Сидел ждал когда тебе надоедят эти гонки и ты вернешься в купе.

– Но я же… – Энни выпрямилась и обернулась назад. Это был тот же самый вагон, с которого она и начала свою погоню? Но она пробежала штук семь вагонов точно. – Ничего не понимаю… – Энни подошла к Джейсону и заглянула в купе. Да, это было ее купе: у самого входа приютился коричневый чемодан, а на сиденье лежали брошенная сумочка и книга.

Девушка молча зашла внутрь и, озадаченно глядя перед собой, медленно заняла свое место.

Краем глаза она видела, как Джейсон прошел мимо нее и вновь сел напротив.

– С тобой все в порядке? – В его голосе звучало беспокойство.

Энни подняла глаза и попыталась сфокусировать на нем взгляд:

– Ты видел, что он сделал?

– Ты про печенье?

Девушка неуверенно кивнула. Джейсон мягко улыбнулся:

– Видел.

– И ты так спокоен? – Энни даже и не вспомнила о том, что раньше приняла Джейсона за охотника. – Это же была магия! Откуда? Этот… этот поезд. – Девушка окинула взглядом купе. – Еще когда я садилась в него, мне показалось странным, что здесь никого нет. С ним что-то не так. Он будто бы из другого мира! И этот мальчик. И его шапка. И его поведение… – Энни вновь посмотрела на молодого человека. – Или я сошла с ума или…

Джейсон подался к ней, продолжая улыбаться:

– Ты не сошла с ума.

Энни внимательно на него посмотрела. Казалось, молодой человек чего-то от нее ожидал, но она не понимала, чего:

– Ты с этим мальчишкой заодно, да? Вы что-то оба знаете, чего не знаю я. Но почему вы не можете мне этого сказать?

Улыбка Джейсона стала печальной. Он вдруг встал и пересел к ней. Энни испуганно отстранилась.

– Пожалуйста, вспомни, что тебе сказал проводник.

– То есть и ты теперь называешь этого негодника проводником? Господи, и как я только тут оказалась…

Джейсон покачал головой и придвинулся к ней еще ближе:

– Все это не просто так, Энни. Проводник, мальчишка, негодник… называй его как хочешь. Только, прошу тебя, вспомни, что он тебе сказал.

Во взгляде молодого человека было столько мольбы, что Энни совсем растерялась. Она начала судорожно вспоминать.

– Что-то про магию в воздухе… – пробормотала девушка.

– Что она перед самым носом, да? – На лице Джейсона вновь мелькнула улыбка.

– Вроде… да. Что нужно протянуть руку…

Парень активно закивал, не отрывая от нее глаз:

– А теперь вспомни легенды про «признанную пару».

– Но при чем здесь…

– Ты сама говорила, что «признанная пара» – ключ к обретению невиданной магической силы.

Казалось, еще немного, и Джейсон навалится на нее всем телом, – так близко он был к ней. Энни чувствовала его судорожное, пшенично-пряное дыхание на своих щеках, видела светлые крапинки в искрящихся карих глазах, каждую веснушку на его лице, даже самую бледную.

Так до конца и не поняв, чего он хочет от нее добиться, Энни инстинктивно протянула руку, чтобы отодвинуть Джейсона от себя.

Едва она дотронулась до его груди, как ее пальцы засветились мягким серебристым светом. Энни опустила изумленный взгляд на свою руку. Так вот что имел в виду Джейсон, когда говорил, что ее пальцы светятся!

Парень, увидев ее реакцию, сам едва ли не засиял точно так же. Хотя… Энни посмотрела на него и ахнула. Лицо Джейсона действительно сияло как и ее пальцы.

Он положил ладонь себе на грудь, крепче прижимая ее руку. Энни вновь ахнула, почувствовав пульсацию. Казалось, сердце Джейсона не было спрятано под кожей, мышцами и ребрами, а билось прямо у нее в руке. Такое большое, теплое.

С каждым ударом через ее ладонь и руку в тело Энни будто бы вливались невидимые потоки. Это действительно можно было бы сравнить с водой, если бы это не была магия. Магия исходила из сердца Джейсона и перетекала в ее тело, наполняя каждую жилу, каждую клеточку, каждую пору силой.

Энни будто бы стало легче дышать. Откуда-то, точно не из открытого окна, подул ветер, который ласково погладил ей щеки и приподнял волосы. Джейсон радостно засмеялся, протянул вторую руку и легко коснулся шеи Энни.

– Ты светишься, – прошептал он. Девушка видела в его глазах свое отражение. Она и правда светилась. И свет этот пульсировал вместе с его сердцебиением.

Энни глубоко вдохнула, почувствовав, как по ее венам потекла магия. Девушка знала, что это она, потому что всю жизнь прожила, храня в себе лишь ее жалкие капли. Теперь же капли превратились в поток, который мог бы ее снести, не будь она зажата в угол сидевшим рядом парнем. Парнем, который был ее «признанной парой». Который был ее сосудом.

– Откуда? – выдохнула она, не в состоянии оторвать глаз от лица Джейсона, сейчас казавшегося ей самым прекрасным на свете. – Почему ты не сказал?

– Я не мог, – негромко ответил он, нежно гладя тыльной стороной ладони ее по щеке. – Я же говорил, что моя бабушка могла видеть будущее? Она рассказала мне и то, что однажды в поезде, – не простом поезде, – я встречу свою признанную пару. Но я ни в коем случае не должен был говорить об этом. Будущее всегда предопределено. Ты должна была сама обо всем догадаться.

Сияние начало гаснуть и с каждой секундой Энни все слабее чувствовала сердцебиение Джейсона. Он обхватил ее лицо обеими ладонями, прижавшись прохладным лбом к ее лбу.

Они просидели так несколько минут, молча, прижавшись друг к другу, пока движение вокруг них не прекратилось, а ветер не успокоился.

Энни приоткрыла глаза и заметила в дверях силуэт. Отклонившись от Джейсона, она смогла разглядеть мальчика-проводника в ярко-красной шляпе. Он радостно улыбался, глядя на них, и держал в руке ленту Энни. Затем поднял ее и поднес к своей шляпе-медузе.

Кончик ленты засиял, будто бы слегка расплавился и присоединился к краю головного убора, став с ним единым целым. Мальчик провел по ленте сверху вниз. От его прикосновения она сузилась, растянулась и стала точно такой же как и остальные ленты.

Энни улыбнулась мальчику и одними губами произнесла «спасибо».

В ответ проводник хитро подмигнул, махнул рукой и прямо у них на глазах распался на тысячи сверкающих частиц.

ЭФФЕКТНО ПОЛУЧИЛОСЬ

«Эффектно получилось. И улыбка у ведьмы была такая добрая и искренняя».

Проводник скривил губы перед зеркалом в своем купе, стараясь повторить эмоцию. Отчего-то она никак не выходила естественной. Он помотал головой из стороны в сторону, расслабляя мышцы мальчишеского лица. Шляпа зашелестела разноцветными лентами.

«Хорошая шляпа, ручной работы. Раньше она была совсем без лент, но сейчас гораздо лучше. Одна пассажирка сшила ее для меня в благодарность. Эта шляпа удивляет людей, вводит в замешательство, вызывает эмоции. За их реакциями интересно наблюдать. Это захватывает».

Проводник почувствовал, что поезд ускорил бег – где-то за многие километры отсюда его ждал пассажир, спешащий в новую жизнь.

ПО ТУ СТОРОНУ БУДУЩЕГО

Ойлин Нокс

Егор бежал по эскалатору вниз, ловко перепрыгивая разом по несколько ступеней. Стоящие по правую сторону люди не обращали на него никакого внимания – к таким торопыгам, особенно утром, все давно привыкли. Москвичей уже мало что могло удивить. Спустись в метро даже сам Железный Человек, никто бы и глазом не повел. Лестница ехала предательски медленно, словно всеми силами пыталась не допустить, чтобы мужчина попал на собеседование. Да Егор и сам не был уверен, что ему туда надо, но угроза быть исключенным из института перед защитой аттестационной работы за невыполнение договора заставляла его торопливо спускаться в недра Земли. По условиям контракта, каждый студент должен был устроиться в фирму и подтвердить это трудовым договором, иначе придется выплатить полную стоимость обучения. А двухсот тысяч рублей у Егора, конечно же, не было. Будь они, разве стал бы мужчина участвовать в программе содействия занятости в тридцать один год?

Индикаторы дверей уже горели красным, когда молодой человек запрыгнул в вагон. Спустя мгновение створки закрылись, и поезд помчался по темному туннелю. Егор плюхнулся на свободное сиденье, посмотрел на часы и выдохнул – успевает.

Есть большое преимущество у конечных станций – всегда можно найти свободное место, вставить наушники в уши и вздремнуть, пока железная махина увозит тебя все дальше от окраины города, приближая к его центру и красивой жизни. Этот день не стал исключением – Егор вставил наушники, и в погрузился в любимый рок.

На следующей станции вагон заполнился людьми: мужчины и женщины разных возрастов и национальностей. Но всех их объединяло одно: уставшее выражение лица и серые мешки под глазами. Люди, день ото дня живущие по одинаковому расписанию, словно роботы, наполняли вагоны, не отрывались от телефонов, потягивали энергетические напитки из железных банок. Будто жизни в них не было вовсе. Они выполняли одни и те же действия день за днем, год за годом.

Егор и сам понимал, что ничем от них не отличается. Редкий житель столицы мог похвастаться интересной и красочной жизнью. Если ты не блогер, певец или миллионер, скорее всего, ты проводишь под землей немалую часть своей жизни. А железные черви, на которые были похожи поезда метро, возят тебя туда-обратно с утра до вечера. Система, такая отлаженная, но такая избитая, работала как часы. Даже думать не надо: встал, умылся, залил в себя кофе, на час спустился под землю, отработал восемь часов (в лучшем случае), снова под землю, и снова на час. Чай, бутерброд, сон. И завтра по новой. Егора передернуло. Не о такой жизни он мечтал, когда садился в самолет до Москвы без обратного билета пять лет назад.

Едва начав расслабляться и растворяться в музыке, Егор вспомнил, что не заполнил анкету. Спохватившись, мужчина открыл на смартфоне документ и начал вводить свои данные. Номер паспорта, предыдущее место работы, прописка – по стандарту. С этим Егор справился за пару минут. А вот на графе «семейное положение» задержался. Вроде женат, но два года жену не видел. А оформить документы так и не попалось случая. Помедлив, поставил галочку на варианте «холост» и отправил документ по е-mail. Снова открыл документ, решив изменить значение на «женат», но передумал – не хотел выглядеть в глазах потенциального работодателя полным идиотом, который не может определиться в собственной жизни. Хотя на самом деле это было правдой.

Шумно выдохнув, Егор засунул телефон поглубже в карман джинсов. Женский вокал популярной металл-группы помогал отвлечься. Закрыв глаза и топая ногой в такт музыке, Егор вспомнил о своих детских мечтах. Тогда, лет двадцать назад, он хотел, чтобы деньги сами появлялись каждый день на тумбочке в необходимом для жизни количестве. Мужчина улыбнулся – отличное желание. Он и сейчас не отказался бы от такого подарка судьбы.

Честно сказать, Егор не жаждал работать в офисе. Он до сих пор грезил о своей музыкальной группе, но, преодолев рубеж в тридцать лет, так ничего для этого и не сделал. Детские мечты остались мечтами, а реальность уносила его по красной ветке метро от Сокольников в сторону центра.

До Парка Культуры, где находился офис компании, ехать минут двадцать, а значит можно было выдохнуть и отпустить ситуацию. Сейчас от него уже ничего не зависело.

Поезд мчался по рельсам, и его монотонное покачивание убаюкивало, вводило в транс. Веки отяжелели. Мужчина и не заметил, как провалился в сон.

***

Сквозь закрытые глаза пробивалось еле заметное красное мерцание. Вместо громкого рока в ушах – тишина. Покачивание исчезло. Вагон не двигался. Раскрыв глаза, Егор не сразу понял, где он и что здесь делает – бессонная, наполненная волнениями, ночь давала о себе знать. Мужчина не сразу привык к темноте. Но вскоре глаза стали различать сквозь тусклый алый свет силуэты людей. Одни из них сидели на сиденьях, и головы их свисали вбок. Другие (их было больше) – лежали на полу. Все они были недвижимы. Странный сон. Очень странный сон. Пора просыпаться.

Но ничего не менялось.

Егор вынул наушники и убрал в карман. Телефон разрядился и не подавал признаков жизни, хотя еще полчаса назад показывал полный заряд. Полчаса ли? Сколько прошло времени? Мужчина медленно поднялся, замечая, как пульсирует в висках. Неприятное чувство. Голова словно превратилась в желе. Егор посмотрел в свое отражение, чтобы убедиться, что череп еще на месте. Убедился. Выглядел мужчина как обычно: растрепанные кудрявые волосы, которые невозможно уложить ни одним средством, темные глаза, мешки под ними. Синий вельветовый пиджак, брюки, рубашка. Испуганный взгляд. А вот этого раньше не было.

Нервным движением пригладив волосы, Егор попытался всмотреться дальше, за собственное мутное лицо, сквозь толстое стекло вагонного окна. Но там ничего не было. Ничего, кроме густой тьмы тоннеля.

– Есть кто живой?! – крикнул Егор в коридор вагонов, но в ответ прилетело лишь эхо.

Медленно ступая между телами, стараясь не отдавить бедолагам конечности, Егор поплелся к началу состава – повезло, что поезд не старого образца, где вагоны отделены друг от друга.

Пробираться сквозь тела оказалось нелегко – на полу не осталось свободного места, чтобы можно было уверенно ступать. Поэтому каждый шаг мужчина просчитывал заранее.

Состав казался бесконечным. В густой тишине собственное тяжелое дыхание казалось Егору удушающим. Звуки пульсирующей в ушах крови мешали сосредоточиться, а нарастающий гул из тоннеля заставлял двигаться все быстрее. Что, если по перегону следует еще один поезд, и его машинист не знает об аварийной остановке впереди идущего состава? Столкновения не избежать. Нужно скорее выбираться.

Когда гул стал такой силы, что захотелось закрыть уши руками, Егор впрыгнул в первый вагон, забыв об осторожности. Чьи-то конечности запружинили под ногами.

Резким движением нажав кнопку аварийного открывания двери, Егор выскочил в кромешную темноту, пробежал вперед несколько метров и бросился на пол, в углубление между рельсами, закрыв голову руками. Но, вопреки ожиданиям, ничего не происходило. Гул стих, а ветер, который должен был говорить о приближении поезда, не поднимался. Все было тихо.

Тяжело дыша, мужчина открыл глаза. Он ощущал, как вибрируют шпалы от стука сердца, как пот крупными каплями стекает со лба, разбиваясь о старое дерево. Егор сглотнул. Решившись, поднял голову и посмотрел вперед. Прямо перед ним все так же стоял поезд, обесточенный и недвижимый.

Егор задумался, много ли он знает о строении метро? Поезда питаются электричеством, которое подается по контактному рельсу. Он должен быть справа, если смотреть на поезд. Егор медленно повернул голову в нужную сторону, боясь пошевелиться. Глаза уже начали привыкать к темноте, поэтому ярко-желтый цвет контактного рельса был заметен даже сквозь густую тьму тоннеля. Проверить, включено ли питание, мужчина не решился. Да и не знал, как это сделать. Лучшим решением было держаться от него подальше. Но нельзя же вот так просто лежать здесь, посреди путей. Нужно выбираться. Идти в сторону станции, искать помощь.

Егор не знал, где состав совершил внеплановую остановку, какая станция была ближе, и в какой стороне она находилась. Обходить состав и идти назад глупо. К тому же, пришлось бы снова возвращаться в вагоны, наполненные сотнями человеческих тел. Егор не думал, нужна ли им помощь. Едва ли он смог бы помочь такому количеству людей посреди перегона. Да и не был он героем, способным стать спасителем чужих жизней. Сейчас бы спастись самому…

Трясущимися руками мужчина приподнялся и неуверенно встал на колени. Посмотрел на свой внешний вид: пиджак испачкался техническим маслом и крысиным пометом. В таком виде появляться в офисе престижной компании точно не стоит. А значит, собеседование можно считать проваленным.

Встав на ноги, Егор подошел к кабине машиниста – мужчина средних лет лежал на приборной панели без признаков жизни. Из ушей бедняги текла кровь.

Что же здесь случилось?

Стараясь не оставаться возле поезда ни минуты, Егор бросился бежать. Но уже спустя несколько метров понял, что это плохая идея – в такой темноте разобрать дорогу было невозможно. Как бы ни хотелось скорее добраться до спасительной платформы, Егор решил идти осторожно, аккуратно ступая по шпалам и стараясь держать равновесие. Шаг, второй, третий. Шпала, шпала, что-то липкое и маслянистое.

– Фу! – брезгливо бросил Егор в темноту, шаркая подошвой ботинок об пол. О содержимом кучи, в которую он вляпался, можно было только догадываться.

Темнота давила, с каждым шагом все больше хотелось обернуться. Казалось, кто-то невидимый наблюдает со стороны. Чувство опасности не покидало. Почему он? Почему все, кто был рядом, упали навзничь? Почему с Егором ничего не случилось? На мысли, что Егор тоже лежит в том вагоне в виде мертвого тела, а его душа теперь будет слоняться по черным туннелям на протяжении вечности, мужчину передернуло. Но отрицать такую возможность он не стал. В любом случае, останавливаться не было смысла. Ни живому Егору, ни мертвому.

Он шел и шел дальше, отсчитывая шпалы под ногами. Когда счет перешел за сотню, спереди отчетливо послышался стук колес, и мужчину обдало холодным сырым дуновением. Поезд? Не может же он двигаться по путям в противоположном направлении? Вопреки всем логическим объяснениям, законам движения поездов в метро и надеждам Егора, в темноте туннеля показался свет фар. Два ярких пятна неслись на огромной скорости, с каждой секундой приближаясь к мужчине. Сердце исполнило твист и попыталось сбежать, но часто вздымающаяся грудная клетка его остановила.

Осознав, что встреча с нежданным гостем неизбежна, Егор вновь кинулся на землю между рельсами, закрывая голову руками. В ту же секунду над его спиной пронеслась железная махина со скоростью, не свойственной обычному поезду метро. Еще через минуту по тоннелю пронеслись раскаты столкновения двух механических исполинов. Воздух, горячий, как пары глинтвейна, и сырой, как миазмы канализации, начал мигрировать по тоннелю, оставляя в душе мужчины след с нотками страха и отчаяния.

Поднявшись на трясущихся руках, Егор бросился бежать в темноту перегона, забыв об осторожности. Ноги несли его все дальше, а страх пересиливал внимательность. Шаги, широкие и неуверенные, сменяли друг друга. Ноги цеплялись за старое дерево и железные болты.

Преодолевая дистанцию между станциями лучше любого спринтера, Егор неожиданно потерял равновесие и инстинктивно схватился за первое попавшееся под руку. С размаха приложившись лицом о холодный металл, мужчина увидел ярко-желтую окраску контактного рельса. И, судя по тому, что Егор все еще был жив, рельс, к большому облегчению, был обесточен.

Вытерев тыльной стороной ладони кровь под носом и истерически хихикая, мужчина прислонился спиной к стене и вскинул голову вверх. Своды тоннеля, испещренные трубами и проводами, молча смотрели свысока, защищая маленького человека от многотонной массы раскинувшегося на поверхности города.

Только сейчас Егор осознал, что видит своды перегона достаточно ясно. Оглянувшись, Егор воскликнул от радости: причина стала ясна. Свет ярких ламп проникал в глубину тоннеля, растворяя мрак и тьму, даруя надежду и глоток свободы. Впереди, в паре сотен метров виднелась платформа.

Измазанный в крови, грязи и крысиных фекалиях, Егор медленно поднялся на ноги и не спеша поплелся к источнику освещения, молясь о встрече с людьми, прося Вселенную о помощи.

***

Освещение платформы ослепляло. После долгого путешествия по перегону глаза никак не могли привыкнуть к свету и сфокусироваться.

Егор шел по путям, щурясь и стирая стекающие слезы. Чем ближе становилась платформа, тем сильнее билось сердце. Такая обычная и привычная вещь, как станция метро, в эту минуту казалась чем-то волшебным, спасительным, приносящим радость.

С каждым шагом свод тоннеля расширялся и вскоре превратился в широкое помещение. Желтый цвет плитки на стенах станции заставлял нервничать – еще сильны были переживания от встречи с контактным рельсом. Но на внутреннее состояние повлиял не только цвет свежей горчицы облицовки станции, но и ее состояние. Вокруг было тихо. Поднявшись по технической лестнице на станцию, Егор увидел, что вся платформа заполнена людьми. Точнее, их телами. Недвижимыми, замершими, обмякшими. Стараясь справиться с мелкой дрожью и осознать, где он находится, Егор осмотрелся. На стене противоположного перегона крупными буквами была надпись «Библиотека им. Ленина», а рядом с ней – поезд, наполовину застрявший в тоннеле. Движения не было и там – пассажиры также не подавали признаков жизни.

Выругавшись всеми доступными нецензурными словами из своего лексикона, Егор запустил пальцы в волосы, сел на корточки и начал раскачиваться. Монотонные движения на какое-то время дали успокаивающий эффект и возможность обдумать произошедшее. Здесь могло случиться что угодно: утечка газа, землетрясение, радиация… Возможность последнего Егор отрицать не стал, хотя объяснить этот вариант рационально не мог. Но, что бы ни произошло, почему это не коснулось Егора? Восстанавливая в памяти детали поездки, мужчина вспомнил наушники с тяжелым роком. Что, если они стали для Егора спасением? Возможно, была атака звуковыми волнами, которые чудесным образом не смогли пробиться сквозь вибрации тяжелой музыки. Вариантов случившегося, по предварительным подсчетам аналитика по первой специальности, были десятки, но разбираться в этом не было ни сил, ни времени. Нужно выбираться на поверхность. А нужно ли?

Закутавшись плотнее в пиджак и трясясь от озноба, Егор двинулся к широкой лестнице. Надпись над сводами платформы гласила, что выход ведет в город. Вот только что было там, за границей метро, мужчина не знал. Ступенька, вторая, третья. Волнение нарастало. Но Егор продолжал подниматься все выше и выше, пока за спиной не послышался голос:

– Не советую этого делать.

Мужчина резко обернулся. На путях, с которых только что поднялся Егор, стоял поезд, а из дверей вагона машиниста выглядывал молодой парень. Егор несколько раз моргнул, закрыл глаза, досчитал до десяти, вновь открыл. Поезд все так же стоял на путях. Но оказаться он здесь никак не мог. Это был не обычный состав метро. На путях находился серо-красный исполин с надписью «РЖД» на вагонах. Каким образом сюда занесло пассажирский поезд можно только догадываться. Логических объяснений у Егора не было. Но ощущение реальности покинула это подземелье еще пару часов назад, так что удивление тоже стало не частым гостем.

Аккуратно ступая между телами, Егор начал спускаться обратно, не сводя взгляда с поезда. Теперь он, наоборот, старался не моргать, чтобы ненароком не потерять видение, ведь машинист был единственным нормально функционирующим человеком на этой станции, и лишаться возможности поговорить хоть с кем-то живым Егор не хотел. Шаг, второй, третий, десятый. Поезд становился все ближе. От него веяло силой и чем-то потусторонним, пахло техническим маслом и свежей краской. Егор так и стоял, оглядывая железную махину, пока машинист не вывел его из транса.

– Двери нашего поезда открыты для новых пассажиров, – парень улыбнулся, обнажая идеально ровные белоснежные зубы.

Улыбка его казалась такой же механической, как и движения, словно он был не машинистом, а частью этого состава.

Егора передернуло. Он медленно осмотрел станцию, убеждаясь, что ничего не изменилось, и люди по-прежнему неподвижно лежат на мраморном полу. Затем снова посмотрел на парня, который к этому времени сложил руки на груди и внимательно наблюдал за каждым движением Егора. Выбора не было. Довериться или шагнуть в неизвестность, поднявшись на поверхность. Интуиция подсказывала, что под толщей земли будет безопаснее, поэтому Егор неуверенно шагнул в открытую дверь первого вагона. Машинист последовал за ним. Едва дверь закрылась, поезд тронулся с места.

– Разве не вы управляете составом? – удивленно спросил Егор, переводя взгляд с незнакомца на окна, за которыми была лишь темнота тоннеля.

– Он сам знает, куда ехать, – парень пожал плечами и указал рукой на длинный коридор. – Выбирайте, какое купе вам ближе.

Егор оглянулся: перед ним, действительно, раскинулся длинный коридор обычного междугороднего поезда. По левую сторону расположилась череда дверей, ведущих в многочисленные купе.

– Какое не занято? – спросил Егор, всматриваясь в миролюбивое лицо незнакомца.

– Здесь нет никого, кроме вас, – парень улыбнулся еще шире. – Кофе?

– Не откажусь, только… – Егор замялся. – Составите мне компанию?

– С превеликим удовольствием! – оживился молодой человек и направился в противоположную сторону вагона.

– Подождите! – крикнул Егор ему вслед. – А куда мы едем?

Парень остановился и с той же механической улыбкой на лице ответил:

– А это уже вам решать. – Парень посмотрел Егору в глаза. – Купе номер пять. Думаю, оно подходит вам больше всего.

На этой фразе он развернулся на пятках и, напевая под нос неизвестную мелодию, скрылся за дверью комнаты проводника.

Егор погрузился в размышления, смотря на свое отражение, за которым мелькали тени проносившихся мимо стен тоннеля. На пару секунд перед взором открылась следующая станция – «Кропоткинская». Освещение было слишком тусклым, но даже сквозь сумеречную пелену стало ясно – судьба этого места не отличалась от остальных. Картинка канула во тьму перегона быстрее, чем Егор смог хоть о чем-то подумать.

Слова парнишки не выходили у Егора из головы. Разве можно решать самому, куда направляется поезд, и почему здесь нет машиниста? Есть ли другие варианты, кроме изначально запланированного направления? Реальность распадалась на куски, и собрать этот пазл воедино уже не было никакой возможности.

– Если вы не откроете эту дверь, нам придется пить кофе посреди коридора, – молодой человек возник словно из ниоткуда. – Не подумайте, что я против. Не важно, где ты находишься, лишь бы в хорошей компании.

– Как тебя зовут? – спросил Егор, открывая дверь пятого купе, которая, как оказалось, все это время была за его спиной.

– А как бы вам хотелось меня называть? – вернул вопрос парнишка.

– Не знаю, – Егор пожал плечами и сел на нижнюю полку, застеленную пледом. – Ты похож на… – мужчина задумался, – Ивана. Как будто из русских сказок, только с печи слез. Правда движения у тебя, как у робота. Я назвал бы тебя Робованя, – Егор рассмеялся, понимая глупость сказанных слов. Но нервное напряжение последних часов не давало вести себя адекватно. Осознав это, Егор поперхнулся. – Прости, глупость сморозил.

– Все нормально, – ответил парнишка, – Робованя – отличное имя. Мне нравится.

– Что здесь произошло? – выпалил Егор, не желая ждать ни минуты. Этот вопрос крутился в его голове слишком долго и так и норовил вырваться наружу.

– Полагаю, люди доигрались в свои игры, – задумчиво протянул Робованя, смачно всасывая кофейную пенку с характерным звуком. – Проиграли сами себе.

– Но почему я не отключился, как остальные?

– Я бы не был в этом уверен, – парнишка вытер губы ладонью, за окном пронеслась станция. Должно быть, «Парк культуры».

Егор задумался. Все было слишком сложно: ни ответов, ни понимания происходящего. Он запутался еще сильнее, погряз в череде нерешенных вопросов.

Егор смотрел на парня напротив, крутя в руках стакан с кофе, так и не находя силы сделать глоток. Ему казалось, если он попробует напиток, то захлебнется в водовороте безысходности.

– А ты кто? – Егор сдвинул брови, поняв, что не спросил этого раньше. Их было двое в этом странном мире, и было неплохо знать, кто остался невредимым кроме него самого.

– Я – проводник, – ответил Робованя, доставая из кармана брюк портсигар и протягивая Егору.

Мужчина отрицательно помахал головой и все же сделал глоток остывшей жидкости. Горький привкус жареных бобов мгновенно привел мысли в порядок. Словно не хватало именно этой чашки кофе этим неоднозначным утром.

– Как ты сюда попал? – Егор обвел руками пространство купе. – Пассажирские поезда не приспособлены для путешествий под землей.

– Полагаю, так же, как и ты, – Робованя поднес зажигалку к концу самокрутки, отчего та сразу вспыхнула и потухла, источая в воздух едкий табачный дым. – Вот только цели путешествия разные.

Егор вопросительно вскинул бровь, но перебивать не стал.

– Тебе дано было увидеть, что станет, если люди не остановятся. А мне, – парнишка на секунду замолчал, – исполнить твой последний выбор.

К этому моменту тоннель вывел поезд наверх, к поверхности земли. Аккуратно снижая скорость, железная махина остановилась посреди станции. «Воробьевы горы» – гласила надпись на стене. Закрытый мост над Москва-рекой. Знаковое место для многих москвичей и гостей столицы.

Егор прильнул к окну: к его удивлению, станция оказалась безлюдной. Здесь было так пусто, что на секунду показалось, будто жизни и не было вовсе. Что все, что помнил Егор о привычной жизни, оставалось лишь игрой воображения.

Стекло запотело от горячего дыхания. Купе наполнялось сигаретным дымом. Вглядываясь сквозь белую пелену в улицы города, Егор все больше отдалялся от реальности. Мир не был прежним. Это ощущалось.

Пустота и скорбь, дым и огонь. Ни единой птицы в небе, ни единого движения живых существ. Небо заволокло серо-оранжевыми тучами, такими плотными, что, казалось, сквозь них никогда не пробьется солнечный свет. Да и есть ли он, этот свет? Там, где должны были стоять густые кроны деревьев, были лишь оголенные стволы, убого перекошенные и прижатые к земле. Да и сама почва рыжела под сотнями обгоревших тел.

Резким движением Егор выскочил из купе и бросился на платформу. Проводник неспешно последовал за ним. Оказавшись посреди пустой станции, Егор смотрел во все глаза, пытаясь уловить хоть толику знакомого образа столицы. Но он не проявлялся. Москва, с ее привычной гонкой, исчезла. Вместо нее остались лишь руины некогда цветущей цивилизации.

– Это что, будущее? – спросил Егор. Его голос прозвучал на пару тональностей выше обычного.

– Время относительно, – протянул проводник. – Твое прошлое может быть моим будущим. – Он сделал глубокую затяжку и выпустил в воздух три ровных дымных кольца. – Ровно, как и наоборот.

– И что же теперь делать? – спросил Егор, впиваясь пальцами в кожу головы.

– А ты как думаешь? – Робованя прикрыл глаза от наслаждения, жадно вдыхая едкий дым самокрутки.

– Я не знаю… – Егор шумно выдохнул, облокотился об колонну и сполз на серый мраморный пол. – Мы все просрали…

Проводник многозначительно кивнул. Спорить было глупо, как и доказывать свою правоту, прикрываться моралью и принципами. Все уже в прошлом. Уже не важно, кто за что боролся. Не важно, кто что хотел доказать. Доказали. Борьба закончена. Вот только кто теперь порадуется победе? Кто вскинет победный флаг? Все кончено. Нас больше нет. Нет больше высшей формы жизни, остался лишь единый организм, что жил миллионы лет до нас и будет жить миллионы лет после. Мы не смогли стать его частью. И были изгнаны с поверхности планеты. Своими же методами. Своим же оружием.

– Ты свободен, – кивнул Робованя в сторону выхода со станции. – Твоя жизнь в твоих руках. Этот мир теперь твой. В тебе есть силы начать все с нуля, ты можешь…

– Нет, – перебил его Егор. – Нет смысла воскрешать мертвую лошадь. Нам давно пора убираться отсюда. Человечество – паразиты. Мы сами это знали. Понимали. Осознавали. Чувствовали. Мы – болезнь этой планеты. И без нас ей станет только лучше.

– Тогда ты можешь поехать дальше, – проводник бросил окурок под ноги и затушил его резким движением ботинка.

– Дальше? – Егор внимательно посмотрел в молодое лицо парнишки. – Куда дальше?

– ДАЛЬШЕ, – Робованя отчеканил это слово слишком ясно. – За границу жизни. Пока ты здесь, ты вряд ли сможешь это понять. Пора сделать выбор.

Егор поднял взгляд к небу. Густая серая масса клубилась в высоте, переливалась багровыми оттенками, смыкая в мертвое кольцо возможность существования жизни. Нет, здесь все кончено. Оставаться больше негде. Пора идти дальше. Вперед. Пора исправить ошибку вселенной и сделать шаг навстречу своей судьбе.

Егор поднялся на ноги и сделал глубокий вдох. Он готов. Готов шагнуть за пределы привычной реальности. Что бы его там ни ждало.

Вскинув голову, будучи уверенным в своем выборе, как не был уверен ни разу в своей жизни, Егор шагнул на ступеньку вагона.

– Куда едем? – спросил проводник, заходя следом.

– Дальше, – отозвался Егор, оправляя лацканы пиджака.

***

– Молодой человек… Эй… Пассажирам нельзя в депо. Молодой челове-е-ек. Вам штраф грозит.

– Саныч, кажись пульса нет.

– Твою мать. Чё делать?

– Скорую вызывай, чё.

– Алло? У нас мужчина без сознания в вагоне метро. Северное депо красной линии. Не дышит. Пульса нет. Угу. Понял.

– Ну чё там?

– Чё, чё. Закончилась смена наша на сегодня, Иваныч. Приехали, блин.

ТОНКАЯ ТАЛИЯ В ЧЕРНОЙ АМАЗОНКЕ

– Робованя! Ха! Вот это он неожиданно меня обозвал, – подумал проводник, разместив Егора и оставив размышлять о будущем.

«Уже не важно, где и когда поезд даст ему сойти. Он здесь, и рано или поздно разберется. А я? Здесь ли мое место? Но кто, если не я? Я не могу оставить поезд».

Проводник поглядел на обтянутую коричневым дермантином койку, демонстративно закатил глаза, как это делала блондинка с ярким макияжем, попавшая на поезд десятилетие назад, подумал о большом и мягком кресле. Стена раззявила огромный рот будто чудовище из кошмарного сна, втянула внутрь себя койку, а обратно выплюнула книжный стеллаж и пухлое кресло с деревянными подлокотниками и высокой спинкой. Проводник уселся и взял с полки одну из забытых в поезде книг. Дорога предстояла не близкая.

Книга затянула его и сюжетом, и чудесными описаниями, и главной героиней. Уже в середине истории ему в голову пришла замечательная идея. Он перелистал обратно – в то место, где автор описывал внешний вид героини. Щелкнул пальцами, и на двери купе появилось зеркало в полный рост.

«Да уж, Робованя – вполне подходящее имя».

Проводник заглянул в книгу: «Блестящие, казавшиеся темными от густых ресниц, серые глаза…», «Красивая голова ее с выбившимися черными волосами… полные плечи, тонкая талия в черной амазонке…».

Волосы отросли чуть ниже плеч, изменили цвет с мышиного на иссиня-черный и закурчавились, тело приобрело пышные формы и тонкую талию, цвет глаз стал серым. Что такое «амазонка» проводнику было невдомек, и он по привычке изменил мужской вариант стандартной формы на женский. Брюки превратились в элегантную черную юбку-карандаш, белая рубашка стала блузой, а пиджак обтянул талию, вместо ботинок на ногах заблестели лакированные туфли на высоком каблуке. Проводник оглядел свой образ и осознал, что вид этот не особо подходит для комфортной работы – каблук уменьшился до четырех сантиметров.

Довольная своим новым внешним видом проводница, уселась обратно в кресло и вернулась к чтению «Анны Карениной».

ПОТЕРЯННАЯ ДУША

Вера Эристави

Девушка на перроне

Город остался позади, теряясь посреди пустынной местности. Несколько одиноких деревьев смущенно замерли в стороне, прикрывая нагой стан густой листвой. Трава издалека отдавала золотом. Беспечные муравьи лениво пересекали дорогу, нисколько не боясь грозных, смертельных колес. Несмотря на близость границы, машин здесь было немного. Лишь где-то вдалеке чуткий слух мог уловить знакомые звуки, аккорды давно забытых сигналов, которые в последнее время звучали все реже.

Трасса казалась и на самом деле была заброшенной, постепенно погружаясь в сухие объятия песка и земли. Редкие путешественники по незнанию выбирали ее, чтобы добраться до таможни, но очень быстро понимали свою ошибку: дорога резко обрывалась, ведя в никуда. Лишь самые глазастые могли рассмотреть вдалеке небольшое строение, напоминающее перрон. А чуть в стороне и саму границу – массивный ангар, который жадно глотал легковые машины, выплевывая их уже на другой стороне. Дорога там была неровная, грубая, словно собирали ее ночью, в маске для сна, чтобы не видеть – сложился пазл или нет.

Песок хрустнул под ногами, эхом разнося треск по пустоши. Удивительное место, где бессердечно выжженная солнцем земля соприкасалась с нежным цветением весны.

Дорога оставляла позади себя лишь недоумение и бесконечные вопросы. Вопросы, на которые невозможно было найти ответы. Лишь шаг за шагом, идя вперед, можно было попытаться потянуться к ним. Остаток пути пришлось преодолевать пешком: медленно переставляя ноги, потягивая за собой бремя неизбежности.

В стороне осталось и небольшое поселение. Всего несколько ветхих домиков, больше похожих на сказочные хижины, нежели на строения современности. К ним вели узкие тропинки сквозь дивные сады. Деревья тянулись гибкими ветвями к окнам, защищая от палящего солнца местных жителей. Ведомые любопытством, они липли к запотевшим стеклам.

Старались высмотреть одинокого путника, медленно перебирающего ногами.

Шаг за шагом, неторопливо, человек направлялся в сторону перрона. Под тяжестью прожитых лет плечи опустились ниже. Голова склонилась вперед, словно человек пытался углядеть что-то на земле. Но солнце мешало, паля неистово, безбожно. Приходилось щуриться, тянуть руки вниз, а затем пытаться выпрямить исстрадавшуюся спину. Непросто было осилить этот бесконечный путь.

Таможня, оставаясь где-то там, терялась в песках. Отдаленные окрики, веселый хохот, недовольные гудки – все сливалось воедино, в общий гомон, который превращался в белый шум. Горячий ветер подхватил песок, бросая его под ноги и отвлекая от звуков.

Разбитые ступени, ведущие на перрон, шуршали под ногами от обилия мелких камней. Табло, которое вяло покачивалось от касаний беспощадного ветра, заметно потрепалось со временнем. На нем еще хранились записи от руки, сделанные когда-то очень давно. В те дни, когда поезд на перрон подъезжал в одно и то же время. Каждый день. Когда вереница вагонов бесшумно скользила по сухой местности, едва касаясь призрачных рельс.

С тех пор минуло несколько столетий. Горячий песок жадно поглотил проложенные пути, оставив лишь незначительные тонкие полосы металла, которые блестели на солнце, напоминая о себе. Словно давно забытый образ чего-то вечного и могущественного, но так легко отброшенного в прошлое.

Потрепанный перрон наводил ужас. Обшарпанные перила, асфальт, который не раз топтали человеческие ноги. Следы от скамеек, которые когда-то сокращали ожидание, не давали физически устать. Которые, возможно, были с навесом, который легонько покачивался на ветру.

Поездов давно никто не ждал. Жизнь вокруг перрона остановилась. Даже с границы сюда никто не доходил. Незачем. Пустые, раскаленные развалины, где ни спрятаться, ни дух перевести. Лишь жалкое напоминание о некогда полезном месте. Правительство даже не смотрело в эту сторону, не было повода. Граница есть, таможня работала, а значит все отлично. Незачем тратить ресурсы на иллюзию, никто уже давно не пользовался поездами. Они вымерли, как динозавры. Метеоритом стали новейшие самолеты, что распахнули крылья, как орлы…

***

Он появился неожиданно. Не издав ни звука, огромный и важный, поезд вздрогнул и замер, слегка качнувшись. Притих, мягко распахнув створки, словно десятки голодных ртов.

– Добро пожаловать, госпожа Ирэн.

Проводница, стоя в дверях, улыбалась. Ровные, белые, словно первый снег, зубы сверкали в лучах горячего, ненасытного солнца. Оно будто проводило раскаленным языком по коже, оставляя покраснение. Касалось шеи, затрудняя дыхание. Жар сковывал горло, впитывался, пробуждая пламя внутри. Произносить слова больно.

Больно было и смотреть перед собой.

Ирэн подняла затуманенный взгляд, медленно скользя им вдоль стального гиганта, похожего на гусеницу-трансформера. Крошечные окна походили на глаза, мелкие и разбросанные вдоль длинного, бесконечного тела. Металлические заплатки заменяли двери, а ступени больше напоминали клыки, вросшие в кожу с разных сторон.

Проводница продолжала улыбаться. Странно и неестественно.

Можно ли было назвать эту улыбку вежливой? Живой? Настоящей?

Время растворилось в раскаленном песке, растаяло, словно кусок деревенского масла, смачно брошенного на свежие блины. Стекавший жирными струйками по сочным слоям прожаренного теста.

Ирэн оглянулась, возможно, искала что-то. То ли позабытые вещи, то ли собственную тень, ловко похищенную светилом. На перроне больше никого не было, в руках пусто, пальцы то и дело сжимали воздух: горячий, сухой. Она снова оглянулась, медленно обвела взглядом пустошь. Мутные глаза отразили яркий свет, зрачки впитали тепло, как губка. Наполнились лучами солнца, которое расплавленным золотом поглотило радужку. Сквозь жгучую лаву проступили два живых огонька: темных, подобно глубокой ночь.

Первый шаг ей дался тяжело: пришлось высоко поднять ногу, чтобы зубья чудища не вспороли кожу. Вторая ступня плавно опустилась рядом с первой. Босая, Ирэн удивленно ощутила прохладу металла, будто кубиком льда мазнули по губам. Еще один шаг, за ним еще и еще. Взгляд немного прояснился, туман рассеялся. Идти стало легче. Она расправила плечи, смахнула песок с рук и колен, слегка качнула головой. Из густых волос цвета горной ржавчины посыпались последние песчинки.

– Госпожа Ирэн желает чай или кофе? – Голос проводницы прозвучал ровно. Эмоции не касались идеального лица. Не было в нем изъяна, как будто сама вселенная создала ее специально для этого поезда. А как еще появлялись на свет проводницы? – Может быть – горячее молоко или сок?

Ирэн провела ладонью по холодной двери своего купе. Подушечками пальцев надавила на металл, затем сжала ручку, округлую и твердую. Опустила ее вниз и сделала вдох. Все казалось таким родным и знакомым.

Словно она жила в этом поезде.

Словно не покидала его никогда.

– Я хочу сок. Со вкусом завтрашнего дня, – прошептала она в никуда, не оглядываясь и не смотря на ту, что покорно застыла за спиной. – Куда мы едем?

– По ту сторону пустоши, госпожа Ирэн.

Проводница удалилась так же беззвучно, как и появилась вместе с поездом. Вагон плавно качнулся, переминаясь с одних колес на другие, будто бы взбираясь на рельсы и оседая на них. Ирэн представлялся кот, сытый, большой, который карабкался на табурет и ерзал, пока устраивался поудобнее. А затем начинал мурлыкать, издавая легкую вибрацию, которая и качала стул. Ровно так же качался и вагон.

Ирэн села у окна и позволила себе вытянуть ноги. На лице, худом и загорелом, проступила тень страха, боязнь возможной боли. Но нет, ничего не произошло. Мягкие пятки, нежные, как щеки младенца, коснулись кожаного сиденья.

Ирэн протянула руку, провела ладонью по ноге вниз, затем вернулась обратно. Никакой боли, лишь фантомные всплески на дне сознания. Словно когда-то очень давно она чувствовала что-то.

Что-то иное, плохое.

Поезд мягко покачивался на рельсах, как толстая гусеница, лапки которой превратились в гибкие колеса. Крошечными пальчиками она цеплялась за металл, заставляя вагоны послушно тянуться следом. Будто довольный и упитанный господин, что вразвалочку идет домой, поезд следовал привычному маршруту в никуда. Сухие, выжженные земли не заканчивались.

Они миновали таможню, которая серой крышей нависла над землей, поглощая одну машину за другой, и выпуская целые автобусы. Словно перерабатывала внутри себя, трансформируя и придавая новый облик и окрас. Миновали они и вереницу одиноких деревьев, которые замерли в ожидании чуда – редкого в этих краях дождя.

Ирэн окинула взглядом купе. Цвета нежных лепестков роз, оно напоминало утробу матери, где каждый чувствовал себя защищенным. Возможно, для этого и был подобран окрас, чтобы успокоить тревогу в сознании, расслабить уставший мозг. Сиденья были мягкими и одновременно упругими, будто свежее мясо, обтянутое тонкой кожей. Надавливаешь на него, и оно проседает глубже, но ты и не проваливаешься.

Улыбнувшись своим мыслям, Ирэн прикрыла глаза. Всего на одно единственное мгновение, чтобы запечатлеть его, запомнить таким, каким узрела.

– Ваш сок, госпожа Ирэн.

Проводница стояла в дверях. Но ведь они были закрыты! Или она не повернула замок и забыла? Может у проводницы есть свой особый ключ?

– Благодарю вас… – Пассажирка подняла брови. Слегка. Немой вопрос застыл в глазах цвета мутного болота.

– Брам Квал, – представилась проводница, склонив голову. Это странное движение напомнило Ирэн об этикете древних времен, когда положено было кланяться в три погибели. Дети солнца до сих пор следовали правилам предков, но она уже очень давно нигде не была. Связанная по рукам и ногам путами бессердечного времени, Ирэн только сейчас почувствовала свободу.

Брам поставила высокий стакан на круглый стол, что находился посередине купе, разделяя два сиденья. Под окном, совсем маленьким, стояло одинокое кресло.

Ирэн протянула руку и коснулась пальцами гладкой посуды. Напиток внутри оказался прохладным, а вкусом напомнил ей лето, утреннюю росу и россыпь звезд на небе: вечер, переходящий в утро, которое превращалось в новый день. Жидкость была сине-голубой, блестящей и одурманивающей.

Ирэн залпом допила сок, еще несколько мгновений смакуя и причмокивая влажными губами. Пара капель стекла по подбородку, улизнув от пальцев, и поползла вниз по шее. Девушка поднялась на ноги, удивленно осматривая купе и вышла, едва коснувшись руки проводницы. Та застыла в ожидании.

Не совсем понимая, что именно она делает, Ирэн двинулась вдоль коридора, минуя плотно прикрытые двери других купе. Остановилась напротив самого последнего. Нежно-розовое, с оттенками сочного персика и нектариновыми пятнами, оно привлекло внимание девушки. Заманило ее в свою утробу.

– Куда держит путь госпожа Ирэн?

Брам снова стояла рядом, но порог не переступала. Давала возможность осмотреться, облюбовать это место.

– Далеко, – отозвалась босая пассажирка. – Я должна успеть. Не могу опоздать.

Проводница кивнула. С пониманием и принятием, будто запоминая.

– Я не могу опоздать, – повторила Ирэн, обернувшись и судорожно вдыхая. Губы цвета спелого граната дрогнули. Влажные после сока, они наверное еще и блестели под освещением купе. Смотреться должны были красиво. – Не могу.

Проводница снова кивнула.

– Поезд довезет вас, госпожа Ирэн, – проговорила Брам. – Может быть чай или кофе?

– Чай, пожалуйста.

На этот раз слова слетели с губ просто, без излишних прикрас. На душе стало теплее, словно Ирэн оказалась дома. Прижавшись к мягкой стенке купе, она прикрыла глаза. Дрема, легкая, как перо ангела, не принесла облегчения, но подарила выдох свободы. Еще один. Ирэн снова вытянула ноги, на этот раз не планируя срываться с места.

Чай уже дымился на столе. Пар рвался вверх, кокетливо касаясь розового потолка и заставляя тот вздрагивать и ловить мурашки. Ирэн хорошо знала эти ощущения: отец обожал доводить ее до хохота, шумно дул в шею и живот, щекотал, а затем сбегал в соседнюю комнату. Пар напомнил ей дыхание отца, живое и горячее. Его сильные руки всегда крепко и уверенно держали ее, не давая упасть.

Дотянувшись до большой кружки, Ирэн осторожно сделала глоток. По привычке, она сперва коснулась напитка самым кончиком языка, пробуя. И только потом рискнула сделать небольшой глоток. Вкус миллиарда лепестков, самых дивных и различных, смешался с ароматом цитруса и специй. Удивительная смесь заставила Ирэн широко распахнуть глаза, когда поезд мягко качнулся и замер. Вагоны едва ощутимо дрожали, вдыхая и выдыхая, подобно легким.

За окном не было перрона, не было и намека на город или какое-либо поселение. Вокруг царила пустота, наполненная одиночеством и болью. Безысходность, как старая, влажная тряпка, не стиранная годами, душила затхлым запахом. Песок, словно забытое древнее золото, сверкал под лютым солнцем. Оно не покидало пост ни на мгновение, невзирая на прошедшие часы пути. Вцепившись в небеса, светило уверенно заполонило собой все пространство. Где-то вдалеке показались робкие тучи, но, смутившись, быстро ретировались, будто их и не было.

Поезд не двигался, продолжая дышать вагонами. Окно запотело, купе слегка сжалось, в ожидании чего-то необычного, а может и ужасного. А может даже и прекрасного?

Ирэн допила чай, но продолжала сжимать в ладони кружку. До ее слуха донеслись первые голоса. Весь поезд был погружен в волшебный сон, и только два голоса: детский и мужской, – нарушили эту тишину.

Мужчина в вагоне

– Я не хочу туда ехать! – воскликнула девочка, влетая в купе первой. Румяная, словно поросенок перед Рождеством, она насупилась и села у окна. Мужчина в твидовом костюме и с пышными усами вошел следом. Его появление было подобно рассвету: теплому, долгожданному, дарящему новый день. – Мы должны найти ее!

– Уже все решено, малыш, мы не можем сдать билеты.

Мужской голос походил на бархат, который ласково касался кожи на шее, скользил вверх и вниз, замирал под ухом. Шептал слова, теплые, как плед в зимний вечер.

Девочка же не реагировала. Она скрестила руки на груди, отвернувшись к окну. Исходящее от нее негодование походило на лаву, обжигающую, смертоносную и поглощающую все вокруг себя.

Ирэн улыбнулась, разглядывая недовольное создание. Вспоминала и себя в этом возрасте, когда только и делала, что топала ногами, визжала и барабанила кулаками по ноге отца, убегала от бабушки. Не сидела на одном месте, не слушалась взрослых. Так же любила отворачиваться и смотреть в другую сторону, чтобы не видеть упрека в глазах отца.

Мужчина вздохнул, но не стал ничего говорить. Его взгляд, ласковый, как первые лучи солнца, скользнул по дочери. Девушку они оба словно не замечали. Но Ирэн была этому рада. Семейные сцены не нравились ей от слова «совсем»: особенно, когда родители пытались достучаться до чад в надежде, что те услышат мудрые речи. Но это ведь дети – нежные создания, вечно себе на уме, уверенные в собственной правоте. Мир малышей всегда полон красок.

Ребенок тихо фыркнул, как маленький паровозик, не поворачивая головы. Ее можно было понять: когда капризы не выполнялись, хотелось злиться. Крики, слезы и истошные оры – не работали.

Мужчина нежно дотронулся до макушки дочери, склонился для поцелуя. Девочка не шевелилась, продолжая дышать собственными обидами.

– Скоро мы увидим маму, – пообещал он тихо, боясь растерять слова, выпустить их на волю раньше времени. – Она будет нас ждать.

– Не будет, – упрямо ответила девочка и сжалась, прячась в углу сиденья. – Не хочу! Не хочу! Не хочу я ехать! Хочу найти Евангелину!

Отец ничего не сказал, прекрасно все понимая.

Понимала и Ирэн, чьи глаза наполнились сочувствием. Ее переполняли ностальгия, сожаление и чувство потерянного времени. Когда-то давно, еще совсем маленькой девочкой, она наделала глупостей, которые не могла простить себе сейчас. Ее душа, истерзанная мыслями, металась внутри тела, запечатанная и умирающая.

Взгляд печальных глаз скользнул по девочке, а рука сама потянулась к ней, но Ирэн вовремя опомнилась. Не мать она, не тетя. Никто. Не имела права прикасаться, говорить и уму-разуму учить. У девочки был отец, но так хотелось вмешаться и помочь. Лишь силою воли Ирэн отодвинулась, села поглубже на сиденье и обняла себя руками. Не могла она спокойным взором смотреть на ребенка, что так напоминал ее саму давным-давно.

А девочка все хмурилась, покачиваясь в такт вагону. На шее у нее болтался кулон, маленькое сердечко, синее, как в каком-то старом фильме. Оно еще переливалось так странно, как будто внутри хранилась вода. Хотя, почему бы и нет? Наверное, подарок отца, в цвет его глаз.

– Может быть вкусного обеда желает дитя? – Брам Квал улыбалась в дверях белоснежной улыбкой, которая ничего не выражала. Она просто была, как вселенная, как звезды на небе, как губы на лице. Так была и улыбка. Без эмоций, но взгляд старался поменяться. Глаза немного метались, как будто проводница искала внутри себя что-то очень важное, полезное, но не находила.

– Благодарю, обед не помешает, – ответил мужчина. Пышные усы дрогнули, выдавая улыбку. Добрую, искреннюю, настоящую. Брам Квал с интересом наклонила голову вперед, как будто бы разглядывая изгиб губ и повторила его точь-в-точь. Возможно, это был ее особый ритуал знакомства, Ирэн не знала.

– Я не откажусь от обеда, – вставила она. Еда. Ирэн причмокнула губами, сохранившими остатки влаги. Чай был допит, но его вкус и аромат не покидали. Ирэн даже глаза прикрыла, чтобы удержать приятные ощущения, не отпускать их еще немного. Внутренне она сложила ладони вместе, образуя шар, и спрятала там вкус. Чтобы вернуться к нему потом, попозже, снова лизнуть воздух и вспомнить, каково было ей в то мгновение.

Брам Квал принесла поднос: большой, цвета первого яблока, еще не спелого, но уже подбирающегося к этому этапу. Три тарелки, три наполненных стакана. В каждой внушительные порции всякого разного, чтобы распробовать. В самом центре лежало нечто розовое, такое нежное на вид, беззащитное.

– Что это? – Ирэн смотрела на нечто с любопытством, не испытывая отвращения или страха. Брам Квал улыбнулась, на этот раз более естественно.

– Это наше фирменное. Особый сорт, редчайший. Только в этом вагоне и только для вас, госпожа Ирэн, – проговорила проводница, чеканя каждое слово, как будто лично подбирала их в словаре. – Это маринованная медуза.

Ирэн наклонилась вперед, касаясь пальцем ценного деликатеса.

– Почему только для меня?

Мужчина не проявлял к ней интереса. Лишь однажды удостоил взглядом, сперва тарелку, а потом и ее саму, но не сказал ни слова. Его заботила дочь, которая теперь отказывалась есть.

– У нас существует поверье, что есть определенные гости, кого стоит угощать этим. Тела, чьи души неспокойны, получают шанс сделать вдох и выдох.

Ирэн посмотрела в глаза проводнице, но не увидела никаких намеков. Откуда та могла знать об ее душе, о тех метаниях и боли, неуверенности и сомнениях? Откуда бы она узнала про неспокойное состояние, если только не видела насквозь?

Страшно, глупо, нелепо и непонятно.

Девушка перестала смотреть по сторонам. Отец сумел победить упрямство дочери, соблазнил ее вкусной хрустящей корочкой мяса, приговаривал что-то ласковое и рассказывал о каких-то дальних странах. Там жили только дети и они правильно питались, ели много и вкусно, пили соки и лимонады, жили своей жизнью. Но не было там взрослых, которые бы помогли им. Вот и приходилось детям жить на улице, накрываясь коробкой, чтобы спастись от дождя.

Ирэн слегка поморщилась, как от резкой головной боли. История эта казалась ей знакомой. Настолько, что девушка словно вживую видела эти потрепанные коробки, промокшие от настойчивых капель дождя, сметающих все на своем пути. Ей мерещились сотни и тысячи пар глаз, полных отчаяния, боли, где-то даже надежды. Тихие всхлипы, слабые стоны. Хотелось помочь всем и сразу, но стоило Ирэн сделать хотя бы шаг, как иллюзия рассеивалась.

Она отправила в рот сочно поджаренную картошечку, такой блестящей и хрустящей, с золотящейся от масла корочкой. Мелко-мелко нарезанная зелень, щедро посыпанная сверху, напоминала прощание осени с летом. Словно теплая пора еще пыталась о себе напомнить, но сентябрьская роскошь уже вступила в свои законные права ветреного наследника. Изумрудная пыль казалась лишь жалкой попыткой передать привет.

– Я не хочу это есть! Я не хочу слушать эти глупые истории!

Ирэн подняла глаза, посмотрела на ребенка, который вновь насупился. Ей послышались знакомые нотки. Все в этом купе напоминало о прошлом, как будто специально. Как будто само купе являлось шагом назад, в детство. Девушка помотала головой, попыталась отогнать наваждение. Ей не хотелось туда, не хотелось снова прикасаться к тому, что давно сгинуло в дебрях памяти.

Чувствуя себя чужой в этом мгновении времени, Ирэн хотела уже встать и уйти. Покинуть купе, спрыгнуть с поезда на ходу, чтобы погрузиться в пучину небытия.

Но перехватила взгляд ребенка.

Большие, нет – огромные глаза, наполненные светом и невинностью, не тронутые взрослыми проблемами, не познавшие боли утраты и горечи расставаний. Глаза, как утреннее море, прозрачные и чистые, не омраченные грязью. Девочка, как сам свет во плоти, озаряла собой все вокруг, делая мир ярче и теплее.

И Ирэн осталась, обнимая себя руками.

– Гавань Разбитых Сердец, – объявил ровный голос проводницы. Он разнесся по всем вагонам, напоминая о движении поезда. Они по-прежнему неслись вперед, рассекая время и пространство, дыша каждым вагоном, меняя образы за окном.

Ирэн вышла в коридор, опираясь ладонями на поручень. Холодный, как первый лед, он легонько подрагивал. Словно ему самому было не по себе. Девушка провела подушечками пальцев по металлу, нежно поглаживая. Почувствовала, как дрожь утихла.

Поезд распахнул свои голодные двери, но на перрон никто не вышел. Ирэн видела лишь полупрозрачные силуэты, которые медленно направлялись в их сторону. Внутри каждого алело нечто непонятное, смятое, поломанное.

– Кто это? Что это?

– Разбитые сердца, госпожа Ирэн. Эти души вкусили всю боль разбитого сердца, и не нашли в себе силы двигаться дальше. Они так и не поняли, что на одном человеке свет клином не сошелся, – Брам Квал говорила четко, но без эмоций. Будто выучила простые истины, которыми охотно делилась. – Они не знают, что поломанное сердце можно исцелить.

– А у вас оно разбито? – Ирэн повернула голову в сторону проводницы.

– У меня – нет. Но ваше, госпожа Ирэн, на грани.

Девушка склонила голову набок.

Силуэты приблизились, стали подниматься в поезд, но в другой вагон. Дрожь прошлась по всему составу, давая пассажирам прочувствовать шлейф печали.

– А это кто? – Но проводница уже ушла.

Из поезда вышла девушка. Нет. Это была молодая женщина.

Золотистые волосы развевались на ветру, еще слабом и неуверенном, но с характером погодного хулигана.

Она подняла голову, вскинула глаза и посмотрела на яркое, палящее солнце. Лучи лизнули ее зрачки, обжигая, но женщина не среагировала. Тонкое, хрупкое тело словно начало растворяться, теряться за пределами вагона.

Ирэн прильнула к окну, жадно всматриваясь в незнакомку. Та повернула голову и улыбнулась. Грустно, с болью, с затаенной обидой. Словно именно она, Ирэн, была во всем виновата. Но нет. Они даже не были знакомы. Девушка была уверена, но на одно мгновение ей показалось, будто она видела уже этот взгляд, брошенный через плечо. Может быть давно, очень давно.

– Госпожа Агата покинула поезд! – объявила Брам Квал и прошла по коридору, проверяя купе. Остановилась рядом с Ирэн, вместе с ней смотря на женщину, которая сошла.

– Почему она вышла здесь? – спросила девушка, не поворачивая головы.

– Иногда самые близкие люди причиняют самую сильную боль, – ответила Брам Квал будничным голосом того, кто учил наизусть большое стихотворение. Без выражения, без чувств. Она произносила слова, складывая буквы вместе как математик числа. Одна подходила другой, вторая – третьей. Так до бесконечности. – И приходится уходить, чтобы мир не рухнул окончательно.

Ирэн не понимала. Ничего не понимала. Уверилась лишь в одном – незнакомка была ей знакома. Имя женщины ни о чем не говорило, но тому виной память, которая не держала ничего.

Девушка прижала ладонь к окну. Оно оказалось живым, теплым, мягким. Легонько прогнулось под прикосновением, сохраняя отпечаток руки.

– Почему ты уходишь? – крикнула Ирэн, не надеясь, что женщина услышит.

Она и не слышала, но запоздало повернула голову снова, ища кого-то глазами. Взгляд сочно-зеленых, по-ведьмински прекрасных глаз, скользил от одного крохотного окна к другому. Но никого не находил. И тогда Агата вздохнула, оседая прямо на перрон. Она сложила руки на коленях, грустно теребя тонкие, полупрозрачные пальцы.

– Я не хотела тебя бросать, – зашептала она громко. Ирэн слышала ее даже через закрытое окно, через вечность, что их разделяла. Слышала и смотрела, жадно ловя каждое движение губ.

Поезд вздрогнул, зашевелился, ожил. Готовился двигаться дальше, но Ирэн так сильно хотела узнать, в чем же дело, что бросилась к выходу. Двери упрямо не открывались, не поддавались ее настойчивым ударам кулаками.

– Я хотела любить тебя, но ошиблась. Сделала глупость. Предала. За то и поплатилась, – продолжала бормотать Агата, не смотря ни на кого. И Ирэн продолжала слышать ее голос. Казалось, что он звучал в голове, проникал в сознание. Девушка упала на колени, дергая дверь.

Поезд покачнулся, плавно дрогнув на рельсах.

– Моя дочь. Моя дивная, нежная дочь. Я увижу тебя однажды снова. Ты простишь меня когда-нибудь. На твоей руке такая же родинка – в форме перечеркнутого месяца, только у меня он смотрит налево, а у тебя направо.

Ирэн не сводила глаз с безумной матери, которая шептала слова для своего ребенка. Ребенка, который никогда не услышит этих слов, и она не понимала, для чего это, кому предназначено.

– Вам стоит вернуться в купе, госпожа Ирэн, – произнесла Брам Квал, возникнув за спиной. Девушка не пошевелилась, не сводя взгляда с женщины, которая все еще сидела на перроне, но постепенно удалялась, становилась крохотной точкой в огромной вселенной, пока вовсе не исчезла.

Поезд нырнул в ночь, словно погрузился в желе, лениво протискиваясь сквозь него.

Ирэн поднялась на ноги, перестав дергать дверь, и повернулась к проводнице.

– Дочь ведь не услышит слов матери, – прошептала она с горечью. Было больно осознавать, что где-то там был ребенок, который ждал мать, но так и не дождался. Ни матери, ни последних слов. Который, возможно, вырастет без нее, чувствуя внутри себя прожигающее одиночество, затягивающую пустоту без материнской любви. Ребенок, которому суждено всю жизнь оправдываться, почему мамы нет рядом.

Ирэн прошла мимо проводницы и вернулась в купе, вжимаясь в угол. Ей не хотелось смотреть на усатого отца и его маленькую дочь, которая отвлеклась на синего медведя с большими желтыми глазами. Как два желтка, они смотрели прямо в душу, пока девочка щупала меховые бока. Она дергала лапы, мяла хвост и радостно улыбалась.

– Чай, кофе, сок? – Брам Квал снова возникла на пороге, держа поднос одной рукой.

– Сок, – попросила Ирэн, грустно смотря на свой остывший обед. Маринованная медуза все так же лежала посередине, но девушка к ней так и не притронулась. Чувствовала, что еще рано. – Со вкусом разбитого сердца.

Брам Квал медленно кивнула и обратилась к остальным, но Ирэн не слушала их ответы. Ее не покидало чувство, что она упускала что-то важное.

Мужчина с ребенком в купе. Женщина с разбитым сердцем на перроне. Ощущалась пустота и незаконченность. Поэтому Ирэн поднялась на ноги, снова вышла в коридор, где столкнулась с проводницей. Та молча протянула ей стакан и широко улыбнулась, изображая приветливость. Девушка кивнула и залпом осушила предложенный напиток. Жидкость раскаленным железом растеклась по желудку, оставив боль в сердце, которое сиротливо сжалось.

Ирэн сделала шаг, выходя в тамбур. Здесь витали запахи прошедших лет, с ароматом вишни и ананаса, легкий дым впитывался в волосы, но почти сразу растворялся в них.

Девушка потянула носом, запоминая мгновения, которые забудет очень быстро. Ей чудилось, будто она уже парила в облаках, которые вместо поезда покачивали ее, окутывали, грея в пушистых объятиях.

Она открыла глаза и дернула ручку двери туалета. Замерла, удивленно смотря на широкие ступени, которые вели наверх. У поезда снаружи не было второго этажа, но может она просто не видела этого? Может она не обратила внимания, когда солнце прожигало насквозь ее хрупкие кости?

Оглянувшись, Ирэн не увидела никого, кто бы ее остановил, и сделала первый шаг, хватаясь за перила, которые легонько задрожали. Переставляя ноги, она чувствовала, как тяжесть лет касалась плеч, словно вековая усталость обнимала сзади.

Дойдя до самого верха, Ирэн оказалась в коридоре, который с обеих сторон был украшен окнами различных видов. В самом конце она увидела широкие двери и одинокую фигуру.

Помедлив лишь мгновение, чтобы сделать шаг, Ирэн посмотрела на свои ладони. Они не казались ей детскими, не были и старыми. Но дергались, неуверенно пытаясь сжаться в кулаки.

Заведя руки за спину, Ирэн двинулась вперед.

Вдова на балконе

– Я потеряла мужа с десяток лет назад, – произнесла статная женщина. За широкими дверями оказался балкон, который возвышался над поездом, не подчиняясь физике и скорости состава. – Хорошим человеком был, да только глупым. Считал, что весь мир – это гадальный шар, который покрасили в яркие цвета, а бог – сидит и крутит этот шар. Где ладонями проведет, там солнце светит, а та часть, что без касания – дождем омывается, ночью еще зовется.

Ирэн застыла на пороге, смотря в прямую спину. Женщина в черном, платье в пол, светлые волосы, собранные в высокую прическу, тонкая шея усыпана жемчугом и сеточкой морщин. Возраст ничего не значил, когда душа жила и горела, когда тело не собиралось стареть и умирать.

– Я смеялась, но не спорила. Это же дивно – слышать ересь такую.

Девушка не ответила, но подошла ближе и встала рядом. Ей вдруг стало так уютно подле женщины, которая ясным взглядом провожала горизонт.

– Он хмурился, все ворчал, говорил: «Октавия, послушай, я серьезно!» – а я смеялась. Забавным был, добрым, но глупым, – повторила женщина и посмотрела на Ирэн, задерживая дыхание и внимая каждому слову. – Сад красивый разбила. Газон дивный был, а деревья-то какие. Сына родила ему, крепкого, хорошего. Верила я, наивная, что ему больше повезет.

Ирэн не смела говорить, мешать потоку сознания. Чувствовала, что нечто важное слушала, но боялась все испортить. Обняла себя руками и вздохнула, ощущая острую необходимость быть рядом с женщиной, этой прекрасной вдовой, которая так охотно рассказывала о себе. Зачем она это делала, для чего, почему говорила ей? Может Ирэн повезло стать свидетелем откровения? А может не было ничего удивительного, и Октавия искала лишь свободные уши, любые, без привязки к человеку.

– Не повезло. Остался один, – женщина вздохнула, опуская ладони на широкие, каменные перила, больше похожие на те, что бывали возле реки. – Говорила ему не бежать за первой же девчонкой, а он, дурень, влюбился. Говорил мне: «Маменька, погляди, она же диво какая красивая, какая умная!»

Поднялся ветер, поезд ускорился, но на балконе не ощущалось этого, лишь легкий свист, да пыль в стороне, которая не долетала до двух замерзших женщин, глядящих поверх стального червя.

– Я и дала добро, любил ведь. А она дурной была, ветреной, – Октавия вздохнула тяжело, опустила голову ниже и посмотрела на свои руки. В глазах ее, синих, как вечернее море, сверкнули искорки, как две медузы, они пронеслись и исчезли в темных волнах. – Только и хорошо, что ребенка родила, хорошего, любимого нами. Сын мой с ума сошел от счастья, всегда мечтал отцом быть. Вот и носился с ней с рождения, а жена-то и рада была.

Ирэн крепче обняла себя, вздыхая. Ей нравилось слушать этот рассказ. История жизни, пропитанная болью, горечью, но смешанная с счастьем: искренним и долгожданным. Неужто вся жизнь похожа на такие истории, где боль рука об руку шла с улыбками? Почему нельзя родиться, вырасти и прожить жизнь без проблем, без щемящего сердца, горьких слез и дрожи в теле, когда вот-вот нагрянет беда? Почему никто не предупреждал, что жизнь – это мука?

– Они вместе? – робко спросила Ирэн. Как можно тише, чтобы не спугнуть. Октавия удивленно посмотрела в ее сторону: то ли подивилась, что кто-то есть рядом, то ли озадачилась глупостью вопроса.

– Нет никакого «вместе». Никто не бывает «вместе», – изрекла она с нотками мудрости. – Люди сходятся, чтобы прожить бок о бок время, родить детей, быть счастливыми. Но никто никогда не бывает «вместе». Это иллюзия для тех, кто верит в истинную любовь. А ее не существует.

Ирэн расстроенно отвела взгляд.

Она не помнила ничего из своей жизни. Память давно уже посмеялась над ней, оставив лишь пустоту да мрак. Закрывая глаза, она видела лишь безлюдный перрон посередине раскаленного песка, шум границы вдалеке и лениво покачивающееся табло, исписанное от руки. Ноги, стертые в кровь, не говорили, откуда привели ее. Может быть где-то там и была истинная любовь, так сильно необходимая раненной душе. Может быть был и муж, и ребенок, и собака с кошкой, а может и попугай, который крикливо приветствовал всех дома. Но Ирэн ничего не помнила, от того и грустила.

– Любовь – большое искушение. Ты влюбляешься, становишься сильным, но теряешься. Забываешь смотреть на мир и жить в нем. Ты можешь свернуть горы ради любви, но и провалиться в жерло вулкана запросто можно, – женщина продолжала говорить, смотря вдаль. Синие глаза впитывали нежность розовых облаков, отражавших малиновый закат. Солнце шустро спряталось, ненадолго, до рассвета. Оно знало, что его ждут, с опаской или нетерпением, но ждут. – Любовь – это обман.

– Но вы ведь любили, – заметила Ирэн. Тепло и душевно женщина говорила о покойном муже, несмотря на его глупость. Вдова кивнула, улыбнулась грустно и запрокинула голову.

– Я любила, и это привело меня сюда. Я одна, совсем одна.

– А как же сын? И его ребенок?

– Время никого не щадит, дитя, – Октавия повернулась и ласково коснулась ладонью щеки Ирэн. – Я потеряла мужа, сына, внучку. Я потеряла семью, которая потеряла меня. Решение потерять – непростое, со временем оно приходит к каждому.

– Я не понимаю…

– Ты живешь, дышишь, занимаешься своими делами, но ты несчастна. Так лучше потерять все и снова жить, чем заживо гнить внутри себя.

Ирэн нахмурила тонкие брови, силясь понять смысл сказанного, но он ускользал. Никак не хотел проявляться сквозь туман беспокойных мыслей, которые хаотично вертелись в голове. Слова вдовы звучали странно, от того и не могла Ирэн воспринимать их, не чувствуя согласия.

Не помня ничего, Ирэн все же верила в любовь, верила, что нельзя отказываться от чего-то, намеренно терять, чтобы дышать. Не понимала, как это вообще могло работать, как можно было продолжать жить, зная, что ты предал семью. Зная, что разбил сердца самых близких.

– Ты еще мала для всего этого, – раздался голос вдовы, – не понять тебе жизни.

– Госпожа Октавия, через три минуты будет Порт Разочарования.

Брам Квал появилась на пороге балкона бесшумно, не обращая внимания на Ирэн, которая во все глаза смотрела на вдову. Так сильно хотелось прижаться к этой статной женщине, обнять ее, почувствовать себя маленькой девочкой без потерь и боли, ощутить надежную защиту от невзгод. Но Октавия отошла от перил и направилась к выходу, лишь под конец она оглянулась.

– Любовь – это иллюзия, – повторила она. – Главное в жизни – это прощение.

Собака на газоне

Ирэн вцепилась в перила, силясь увидеть вдову еще раз, высматривая ее внизу, на перроне, но большая черная толпа скорбящих вдов пронеслась по платформе, унося сестру по несчастью. Было неясно, то ли они все вышли из поезда, то ли просто сновали без дела, принимая в ряды себе подобных. Высокая светлая прическа только один раз мелькнула вдалеке и растворилась среди других.

– Госпожа Октавия покинула поезд, – объявила Брам Квал и поднялась на балкон, выжидающе глядя на девушку. Та не шевелилась, погруженная в думы. Как понимать слова вдовы? Как жить с этими знаниями теперь? Как вспомнить прошлое и понять, права была Октавия или нет?

Луна, словно сырный блин, выкатилась на синее небо, усыпанное звездами, подобно сахарной пудре. Задержавшись ненадолго на одном месте, она мягко направила свои невольно-холодные лучи вниз, освещая путь.

Ирэн посмотрела по сторонам, в надежде увидеть хотя бы намек на то, куда мчал их поезд. Только он несся вперед, не разбирая дорог, снося пространство и время, разбиваясь о хрупкое равновесие мира.

– Желаете остаться? – Брам Квал не двигалась, источая удивительное спокойствие. Выдержка проводницы была на зависть всем вокруг, взгляд невозмутимый, улыбка пустая. Ирэн с силой сжала пальцами перила, уже почти отвернувшись от горизонта, от луны и звезд, от бесконечности дорог. Почти шагнула к выходу, когда услышала лай. Это был точно он – протяжный, громкий, с тоскливым подвыванием, отбрасывающий далеко назад, во времена суеверий и страха.

Ирэн замерла и резко обернулась. В полумраке мира, освещенного лишь лунным светом, она постаралась разглядеть то создание, что так завывало жалобно, зовя на помощь, прося не бросать. Будь ее воля, девушка бы покинула поезд, давно бы уже бегала и всех обнимала.

– Мы не можем взять ее? – с надеждой спросила Ирэн, поворачиваясь к проводнице. Та лишь пожала плечами, механически, неестественно, как будто повторяла чужие движения. Не было в этом действии искренности, которая могла без слов дать нужный ответ.

– Уже слишком поздно, госпожа Ирэн.

Девушка с обидой посмотрела на проводницу, но поняла, что речь не о времени суток, не о глубокой ночи. Вой собаки становился громче, перетекал в мелодию боли и грусти, лишал всех надежд. Даже самой последней. Той, где поезд все же остановится, хотя бы на одно мгновение. Но этот зубастый и глазастый червь мчался вперед, подгоняемый жаром дневного солнца, которое вот-вот должно было вернуться на небо, небрежно отпихивая грациозную луну.

Поезд все несся по рельсам, но Ирэн успела увидеть одиноко стоящий дом. Два этажа, аккуратно подстриженный газон, красивые ветвистые деревья, полные фруктов. В окнах никого, как и в саду. Словно кто-то слизнул жизнь одним неверным движением. И только собака, прекрасная, изящная, с большими преданными глазами, стояла посреди газона, тоскливо глядя в сторону уходящего поезда.

Ирэн видела, что собака ухоженная и воспитанная. Значит ее любили, о ней заботились. Кормили и ласкали, учили командам и фокусам. А ей многого и не надо было – лишь чуткие хозяева да крыша над головой. Этого достаточно. Только вот одна осталась она, за порогом пустого, покинутого всеми дома. В жару и холод, в снег и дождь.

Возможно, неугодной стала собака. Надоело хозяевам следить за ней, ухаживать, перевозить из одного дома в другой. Оно понятно: накладно, сложно и не все смогут. Ирэн бы не позволила выбросить такую красоту на улицу. Не смогла бы спать спокойно, если бы собака скулила под окнами.

– Е–а–е–и–а, – прошептала она набор гласных, никак не связанных между собой. Они сами пришли ей на ум, стоило лишь прикрыть глаза.

– Поздно уже, госпожа Ирэн, все поздно. Рассвет лишь один раз наступает утром, а вечером бывает только закат. Не поменять их местами. Не изменить ничего, – Брам Квал была беспощадна. Ее слова разрывали сердце пополам, но была в них доля истины.

– Неужели совсем ничего изменить нельзя?

– Вы не можете заставить весь мир оглянуться назад. Нельзя, следуя своим капризам, идти в прошлое и менять его. Получится у вас – захотят и другие. Одно изменение – одна деталь. Если смогут все, изменится вся картина целиком, – мудро изрекла проводница, словно читая текст из книги. Повторяя то, что видела и слышала. – Вы не можете снова стать младенцем, как и увидеть то, что не дозволено.

Ирэн отвернулась, не желая смотреть на собаку, которая едва-едва дергала хвостом, все еще надеясь. Ее жалобный лай, тихие порыкивания, скулеж и вой. Ветер приносил эти страшные звуки, а поезд уезжал все дальше и дальше.

Ирэн убежала с балкона. Едва не падая, слетела с лестницы и бросилась к дверям, дернула их на себя. Те не поддались.

Через крохотное окно она видела очертания дома, извилистые деревья и ярко сияющий в темноте газон, посреди которого прилегла одинокая и грустная собака. Она больше не выла и как будто бы смирилась с неизбежным.

– Прости меня, – прошептала Ирэн, закрывая глаза и не видя, как растворяется в небытии собака. – Прости.

Брам Квал спустилась следом. Она прошла мимо девушки и скрылась в коридоре.

– Закуток Пустых Обещаний.

Поезд вздрогнул и начал замедляться, как будто бы его обхватили щупальца со всех сторон. Рельсы стали влажными, скользкими. Чавкающие звуки говорили о том, что колеса тяжело вошли в металл, стали ерзать внутри и пытаться сдвинуться. Сперва замер один вагон, а следом за ним и другие.

Вся правда на ладони

Ирэн замерла, прислушиваясь. Как же ей хотелось вернуться домой, под теплое и уютное одеяло, которое дарило покой и защиту. Не хотела она более находиться в этом странном месте, где мимо нее проходили незнакомые ей люди.

Девушка поспешила к себе в купе и снова вжалась в угол. Усатый мужчина вздохнул и наконец приобнял маленькую дочь. Та дернулась.

– Отстань! Я хочу найти Евангелину! И к маме хочу! Ты надоел мне! – заверещала малышка и громко всхлипнула. Мужчина тяжело поднялся, мрачно посмотрел на дочь и вышел из купе. Шаги его затихли около тамбура. Ирэн перевела взгляд на девочку, которая продолжала дуться. Ее взгляд метал маленькие молнии, а брови так сильно сдвинулись, будто готовы были переплестись.

– Нельзя так, – тихо прошептала Ирэн. Ребенок никак не отреагировал. – Нельзя обижать папу, ведь он у тебя один. Он тебя любит, заботится о тебе. Вам пришлось уехать далеко, но скоро все наладится.

– Так не должно быть, – пробормотала девочка. Она подняла глаза и их взгляды наконец встретились. Впервые за все это время. – Ты не должна со мной говорить. Так нельзя.

– Почему же? Я пытаюсь помочь тебе.

– Ты вмешиваешься, – малышка выглядела расстроенной и напуганной одновременно. – Нельзя.

– Прости отца за то, что увез тебя, помирись с ним.

Ирэн закусила губу, отводя взгляд, и посмотрела на свою тарелку. Маринованная медуза все еще лежала там. Девушка подцепила ее пальцами и медленно поднесла к губам. Лизнула на пробу. Медуза должна была оказаться скользкой, неприятной, или странной. Но удивительно: нотки сладости попала на самый кончик языка, слегка пощипав кислинкй. Это необычное сочетания удовольствия и удивления зажгли внутри Ирэн огоньки, которые забавно было ощущать.

В купе вернулся мужчина и опустился на свое место. Он раскрыл газету, готовый с головой нырнуть в какие-то важные события мира.

– Папочка, я люблю тебя.

Мужчина перевел взгляд на дочь. Его глаза, как две кружки горячего шоколада, с нежностью взирали на крохотное, неразумное создание, которое только-только начинало жить. Ей предстояло многое осознать и принять, со многим столкнуться по жизни, что-то потерять. Девочка только-только соприкасалась с миром, еще не подозревая, что ее ждет.

Ирэн грустно улыбнулась, отложила маринад и тихонько вышла из купе. Ей не сиделось на месте, не могла она унять дрожь в руках, помнила взгляд той женщины на перроне, голос вдовы на балконе и слышала жалобный вой собаки у дома. Неужели все они несчастны? Неужели она такая же одинокая и никому ненужная?

– Госпожа Ирэн, вы довольны?

Брам Квал возникла рядом неожиданно. Ирэн только сейчас поняла, что внешне она чем-то напоминала голливудскую актрису сороковых, лицо одухотворенное, но совершенно незатейливое. Без каких-либо излишеств, ни грамма косметики, никаких нарощенных ресниц, даже помады не было.

– Не знаю, – ответила девушка. Пожала плечами, бросая взгляд за окно – маленькое и круглое, оно больше походило на иллюминатор. Там занимался рассвет. Как свежее масло, еще не застывшее, он растекался по нежным творожным облакам. А они жадно впитывали золотистое тепло. – Не знаю, не понимаю. Я совсем потерялась.

– Не вы потерялись, госпожа Ирэн. Ваша душа.

Девушка удивленно обернулась, всматриваясь в ясные глаза проводницы. Та изобразила улыбку и положила руку ей на плечо.

– Скоро ваша остановка, госпожа Ирэн.

Мир завертелся перед глазами. Резко погас свет, растеряв краски. Полная тьма настигла и затопила сознание Ирэн, которая вцепилась в поручни подле окна. Ее душа изнывала от одиночества и боли, потерянная во времени, пропавшая в прошлом и не нашедшая выхода в настоящее, она так и не появилась в будущем.

Ирэн снова вернулась в купе, сбившись со счета – сколько раз она уже переступала порог? Сколько раз натыкалась на равнодушную спину усатого мужчины, который все свое внимание уделял дочери? А она, глупая, капризничала, отворачивалась. Но сейчас сидела, прижавшись к отцу. Ирэн улыбнулась и посмотрела на свою тарелку, и она решила, что время пришло.

Маринованная медуза оказалась странной, но интересной. Без особого вкуса, хрустящая. Как огурчик, только пресная. Ирэн медленно прожевала и проглотила этот деликатес, жмурясь.

В голове вновь все заиграло красками, снова завертелись яркие события. Как в сказочном мультфильме, где взмахом волшебной палочки возвращаются воспоминания. Жизнь начала казаться не такой серой и унылой, не прожитой зря, насыщенной, но очень грустной. Ирэн закрыла лицо ладонями, пальцами надавливая на глаза. Ей захотелось снова ничего не помнить, стать той, кто бегал от одного окна к другому, пытался все понять.

Не надо было понимать.

Ирэн вскочила, но неожиданно крепкая мужская рука ухватила ее запястье, мягко сжимая. Девушка посмотрела в глаза усатому мужчине, чье имя знала и так. Ему не надо было представляться, не надо было ничего говорить.

Юджин.

Она чуть пошевелила рукой. Сжала его ладонь своею, склонилась и прижалась губами к его руке, прикрыла глаза, зажмурилась, чтобы не расплакаться. Чтобы не видеть этого теплого, всепонимающего взгляда. Который больше она никогда не увидит.

Ирэн выскочила из купе, все так же босиком, в легком одеянии, с распущенными волосами цвета горной ржавчины. Она уверенным шагом направилась вдоль коридора, все ближе и ближе подходя к тамбуру, минуя его, а следом проходя еще коридор. Пока не оказалась у выхода.

Она тяжело дышала, нервничая, но поезд начал замедляться, а ее дыхание – выравниваться. С каждым плавным толчком по мягким рельсам ее сердцебиение становилось спокойнее. Солнце, словно золотистый чай в кружке, выскользнуло на ярко-голубое небо. Сочные цвета. Изумительное сочетание.

Смерть на перроне

Ирэн кусала губы в нетерпении. Ей было одновременно и страшно, и волнительно. Ведь она не знала, что ждало впереди. Не знала и знала наверняка. Двоякое ощущение зародилось внутри, как нечто первородное, древнее. Сомнения всегда преследовали человека, невзирая на его статус, уверенность.

Она тяжело дышала, отводя взгляд от окна каждый раз, когда поезд дергался. Но в какой-то момент Ирэн замерла.

– Пустыня Последнего Вздоха.

Брам Квал незаметно оказалась совсем рядом. Она не касалась, ничего не говорила, ничего и не делала. Лишь стояла подле Ирэн, словно в ожидании чего-то.

– Моя остановка, – прошептала девушка.

– Да, госпожа Ирэн. Вы готовы?

Она неопределенно улыбнулась проводице, поправляя прядь волос. Пальцы слегка подрагивали. Такие непривычно шершавые на ощупь. Ирэн посмотрела на свое отражение в дверях, кое-как собираясь с мыслями.

Была ли она готова?

Бабушка всегда говорила, что любовь – это иллюзия. И главное в жизни – прощение. Ирэн улыбнулась, помня ее, статную, высокую женщину, которая нежно любила свою единственную внучку, смирившись со всем. Ее прохладные ладони всегда обнимали так тепло, а рядом было уютно.

Ирэн толкнула дверь и стала спускаться. С каждым шагом двигаться становилось все тяжелее, словно груз минувших лет опустился на хрупкие плечи.

Бабушка всегда поджимала губы, когда была недовольна. Например, когда пришлось оставить собаку и покинуть дом, с любовью обставленный, созданный своими руками. Собака, прекрасная, белоснежная Евангелина, преданно охраняла их, не пуская чужих на порог. Но, к сожалению, выпуская и своих.

Ирэн коснулась босой ногой перрона, все еще крепко держась за поручень, словно не желая отпускать поезд. Не желая, чтобы он ехал дальше без нее. Пальцы сдавливали металл, мягкий и податливый. И снова сотни маленьких глаз окнами уставились на нее.

Она безумно любила отца, и ей так не хватало его. Чуткий и заботливый, он не бросал ее. Пережил измену жены, ее уход, и встал на ноги, чтобы вырастить дочь.

Ирэн коснулась пальцами кулона на шее, маленького синего сердца, как в старом фильме про огромный корабль. Отец тогда пошутил, что внутри хранилась вода из того самого океана. А в воде – частичка воспоминаний о той ночи.

– Прощайте, госпожа Ирэн… – произнесла Брам Квал, и дверь вагона захлопнулась.

Уже-не-девушка упала на колени. Ноги не держали ее, руки тряслись. Волосы, некогда цвета горной ржавчины, покрылись первым снегом. Ирэн почувствовала, как силы покидают ее, и упала на бок.

Поезд начал плавно двигаться дальше, равномерно стуча колесами по влажным рельсам.

– Я увижу тебя однажды снова, мама, – прошептала Ирэн одними губами. – Я прощаю тебя. Где бы ты ни была. Ведь мы семья… На твоей руке такая же родинка – в форме перечеркнутого месяца, только у меня он смотрит направо, а у тебя налево…

Поезд отъехал, оставляя перрон в гордом одиночестве. Ни вывесок, ни людей.

Лишь старая седая женщина с кулоном на шее и родинкой на руке лежала на земле и улыбалась в пустоту. Ее глаза больше ничего не выражали.

ЛЮБИ СЕБЯ

Многочисленные наблюдения привели проводницу к выводу, что счастье уйти из жизни без сожалений доступно только избранным. Тем, кто любил себя, уделял больше времени духовному развитию, исполнял свои мечты, выражал чувства открыто, имел силу поддерживать отношения с близкими людьми и смелость жить своей жизнью, не оглядываясь на предрассудки общества.

Большинство же людей этого счастья были лишены напрочь. Они жалели. О том, что слишком много работали. О том, что не успели сказать близким, как сильно их любят. Или так и не смогли уйти из ведущих в никуда отношений. О мечтах стать художником или скульптором, летчиком или водителем трамвая. О том, что никогда не были во Флоренции и не видели своими глазами собор Санта-Мария-Дель-Фьоре, не плавали с черепахами у побережья Травангана, не спускались на лыжах со склонов в Гудаури. И о том, что никому не передали накопленные за жизнь знания.

Но хотя бы некоторым повезло оказаться в этом поезде…

«Поезде? Кажется я помню название поезда… Хм… Аурелия! Точно! Его так назвала моя…»

Проводница затрясла головой неестественно, рвано, будто ее пронзило током. Приступ закончился так же неожиданно, как и начался. Женщина посмотрела на руки – одна была заметно больше другой, тряхнула ими и пристально оглядела еще раз. Пропорции выровнялись.

– Так-то лучше. Гораздо лучше. А теперь пришло время проверить плацкарт, – пробубнила проводница.

Хлопнув тяжелой дверью, она зашла в третий вагон. Прошла мимо пассажира в дырявом черном носке, подумала, что пора бы ему уже спешиться, а то так можно всю жизнь прокататься. Шутка ли? Уже третий год едет. Проводница вспомнила, что когда-то носок был целехонький, потом штопаный, потом уж сквозь маленькую прореху показался кусочек розовой кожи и в конце концов кривоватый большой палец, будто новорожденный, вылез целиком. Еще пара лет – оторвется и в школу пойдет. Сам. Без хозяина. Ищи-свищи его.

На койке рядом с туалетом валялась смятая банка из-под газировки. Проводница вытащила из кармана тряпку и сунула руку в стену, достав баллончик с чистящим средством и пульверизатором. Распылила средство по поверхностям. Скрупулезно протерла койки и столик. Результат ее более чем устроил.

Женщина подхватила жестяную банку и вместе с баллончиком закинула в стену.

ДАЛЕКО ДОМОЙ

Анна Ильина

Он дождался, когда поезд мягко затормозит, и его по инерции чуть отбросит в тамбуре. Поправил лямки рюкзака. Сверился с часами. Стоянка – две минуты. Потом повторил то, что видел уже сотню раз: открыл дверь вагона, откинул крышку, спустил ступеньки. От шума проводница должна проснуться, тогда-то и закроет. Ему надо спешить.

Он успел обогнуть последний вагон, когда поезд двинулся дальше, в южный край, где так хочется раствориться в море и прожаренном песке. На этой маленькой станции пахло мазутом, остывающим за ночь асфальтом и дождем, что чуть смочил землю. Здание вокзала было одноэтажным, щурилась в темноте яркая лампочка у входа. Буквы вывески с названием станции поблекли от времени и осадков.

«Бережки». Он прочитал это слово и несколько раз повторил про себя. Что-то вспомнилось? Ничего. Его зацепила центральная площадь этого городка. Какая-то сонная, с яблонями, старыми, покалеченными, но усыпанными трогательно краснеющими мелкими плодами. Где-то в груди кольнуло и всплыли в памяти глаза, серо-зеленые, с коричневыми крапинками, как камешки в старом пруду. Он вспомнил запах хлеба из магазина с желтой вывеской. А еще маленькую церковь.

Небо на востоке стало светлеть. Еще немного, и начнется новый жаркий июльский день. У него есть время, чтобы осмотреть этот городок и попробовать его на вкус.

***

Валериан Васильевич Ухметов вытащил из кармана платок, вытер выступившие капли пота. Степан Фирсанов вглядывался в далекое марево, высматривая поезд.

– Ты все запомнил? – Ухметов посмотрел на подчиненного.

– Так точно, товарищ майор, – кивнул Степан. – Кажется, подъезжает.

Валериан Васильевич заглянул в авоську с продуктами и горестно покачал головой:

– Эх, зря курочку не взял!

Приняв в полной мере сей печальный факт, он посмотрел туда, куда вглядывался Степан. Поезд появился будто из ниоткуда. Старый, болотно-зеленый. Усталый змей, ползущий и коптящий небо.

– Это точно он? – Степан попытался перекричать шум поезда.

– Он.

Валериан Васильевич вытащил из кармана билет, сверился:

– Нам нужен третий вагон. За две минуты надо влезть.

Степан подхватил спортивную сумку и пакет, покосился на стоящий подле майора старый, видавший виды дипломат, который явно вытащили из дыры во времени прямиком из девяностых.

Поезд подкатил к платформе, замелькали вагоны: первый, второй. Третий по счету замер напротив Валериана Васильевича. Тот весело обернулся к Фирсанову:

– В точку, Степка! Не пропьешь мастерство, – и подняв дипломат, поспешил к поезду.

Степан пожал плечами и двинулся за майором.

Дверь вагона отворилась, заскрипела откинутая подножка. По ступенькам спустились крепкие ноги в блестящих колготках, за ними форменная, будто только из-под утюга серая юбка, потом белоснежная блузка, натянутая на внушительной груди. Слева на рубашке переливалась брошь в виде медузы. На медузу походило и облако взбитых волос цвета светлого блонда. Проводница поджала губы, накрашенные карминовой помадой, прищурила глаза, обведенные светло-серым карандашом. Взгляд ее остановился на майоре. Тот расцвел улыбкой столь нежной, что расплавился бы и бетон, но проводницу это не проняло.

– В третий? – лениво спросила она.

– Да! Доброго дня, – гаркнул Валериан Васильевич и протянул билет.

Она забрала билет, махнула рукой с зажатым флажком, мол, «проходи». Степан заслужил недовольный, усталый «как же вы меня достали» взгляд, пока искал свои документы. Наконец протиснулся мимо проводницы и поднялся по ступенькам.

Не успели они занять места, как поезд тронулся и покатил дальше. С каждым шагом Степан мрачнел лицом, а Валериан Васильевич расправлял плечи и щурился все довольнее.

– Плацкарт, – протянул Степан, отодвигая от лица ногу в дырявом черном носке, торчащую с верхней полки в проход.

– Эх, вся молодость в плацкарте, – довольно крякнул майор, высматривая номера полок.

– Без кондиционера, – парировал Фирсанов, уворачиваясь от падающего пьяного мужичка с верхней боковушки.

– Я места взял, где окно открывается, – майор подмигнул роковой красотке в домашнем трикотажном костюмчике с расцветкой под фиолетового леопарда.

– Рядом с туалетом, – Степан рухнул на полку без сил. С его лица можно было рисовать всю скорбь русского человека.

– Не ной, Степка. Чего ты как маленький? Сверху или снизу поедешь? – Валериан Васильевич по-хозяйски оглянулся, поставил дипломат на полку напротив, щелкнул замками.

Соседей пока не было. Но настроения Степана это не улучшило. Он молча закинул сумку наверх.

– Ну, Серафима Ивановна, ну удружила, – проворчал сержант.

Валериан Васильевич тем временем достал резиновые шлепанцы, спортивные штаны и красную футболку, и, насвистывая, отправился к туалету. Степан проводил его долгим вздохом.

– Хорошо, что не боковушка, – попытался найти Фирсанов хоть что-то положительное в своем положении.

Он посмотрел в окно, где мелькали дачные участки с раскорячившимися в грациозных позах обитателями. Степан вздохнул, вспомнив, как собирался на выходных прогуляться в парк, но вместо этого неугомонный Валериан Васильевич взял билеты на поезд.

На смену дачным домикам пришла густая размытая зелень лесов. Фирсанов погрузился в созерцание, медитативное, не оглушенное другими мыслями. Межвременье, межпространство, когда тебя ничего не волнует, кроме того, что надо поесть, полежать на выданном проводницей белье, лениво выглядывая в окно или слушая попутчиков, откровенных как на сессии с психологом. Да уж, романтика.

Из этого состояния Степана вывел Валериан Васильевич и его спортивные штаны. Майор нагнулся над дипломатом и копался там, штаны угождали хозяину, обтягивая зад.

– Ты чего, уснул, Степка? – спросил он, обернувшись и нахмурившись. – А ну-ка, чайку нам организуй.

– Угу, – сонно кивнул Фирсанов.

Сейчас бы поспать часок. И постель наверху уже застелена, не придется бегать с матрасом. Он потер глаза рукой и двинулся было по коридору, как его остановил Валериан Васильевич.

– И куда ты погнал?

– К проводнице.

– Покупать чай за бешеные деньги? Ну да, ну да, – хмыкнул Валериан Васильевич и сунул ему в руки две пластиковые красные кружки. – Неси кипяток, чай у меня есть. И кофе.

Степан грустно побрел к титану. Ему хотелось чая в подстаканниках. Обжигающего. И сахара побольше. Ну уж суточных на чай точно хватит. Ох уж эта бережливость начальника!

По дороге настроение ему немного улучшили длинные загорелые ноги, расположившиеся на боковой нижней полке. Их обладательница поправила густую каштановую челку, потянулась так, что грудь волнительно поднялась под белой короткой футболкой, и улыбнулась Фирсанову. Поездка уже не казалась столь тоскливой.

Степан прошел мимо ног, повернул заветный краник и стал наливать кипяток в одну из кружек. Купе проводницы было открыто, хозяйка сидела на полке, вытянув ноги в черных удобных туфельках. Голова была наклонена вперед: то ли дремала, то ли задумалась. Заслышав Степана, она подняла серо-голубые глаза, прищурилась:

– Что-то нужно, милый? Печенье, вафли, конфеты есть.

– Да нет, наверное, – опешил Степан. – Я… попозже приду, если что.

– Может кроссворды, газеты? – продолжила проводница, показав на свой столик. На нем блестели цветными иллюстрациями желтые газетки, пухли страницами сборники сканвордов и книжки с анекдотами.

– А давайте, – решился Степан.

– Выбирай, какой.

Степан покопался в стопке, вытащил тот, что потолще. Расплатился и сунул под мышку сборник, подхватил кружки и вернулся к майору. Валериан Васильевич времени даром не терял. На столике расположились вареные яйца, черный хлеб, разрезанные половинками огурцы и огромные помидоры.

– Ого! – обрадовался Степан, пристраивая аккуратно кружки. Пока трясло несильно, но поезд уже разогнался как следует.

– Ну, садись.

– Сейчас, – Степан достал пакет и стал копаться в нем.

Вытащил печенье, сухарики и пирожки. Сухарики были за несерьезностью забракованы майором, а вот глядя на пирожки, он довольно хмыкнул и с интересом посмотрел на Степку.

– Сам что ли или невеста?

– Бабушка, – вздохнул Фирсанов.

И вроде бы есть еще пять минут назад не хотелось, но на полный желудок и ехать веселее. Фирсанов уже смирился и с местами возле туалета, но Валериан Васильевич не дал подчиненному долго пробыть в благостном настроении.

– На-ка, – вытащив из кажись безразмерного дипломата папку, майор протянул Степану ее на верхнюю полку.

– Что это? – зевнул Степан.

– Почитай. Пригодится, – Валериан Васильевич тем временем умыкнул сборник со сканвордами и уже лихо заполнял поля ручкой.

Степан потер глаза, вытащил наушники из-под подушки, открыл папку.

– Домовой, – прочел он вслух. – Валериан Васильевич, так мы что, домового ищем? А почему в поезде?

Майор только хмыкнул.

– Валериан Васильевич? – подал снова голос Степан.

– Несчастье, беда. Шесть букв, первая «О», – пробормотал майор.

– Оказия, – брякнул Фирсанов.

– Подходит, – Валериан Васильевич аккуратно заполнил поля.

– У нас же просто мертвяк был, – попробовал достучаться до начальника Степан. – При чем здесь домовой?

***

Этот поселок тоже не был ему знаком. Хоть яблони и манили запахом наливных плодов, но аромат не был так силен и привязчив как в его то ли снах, то ли воспоминаниях. Он сорвал одно яблочко, задумчиво надкусил. Потом сел прямо на газон, стащил с плеча рюкзак. Заглянул в него: пакет с чистым бельем, пакет с грязной одеждой. Пластиковая косметичка, где виднелись зубная паста, щетка и мыло. Крохотное белое вафельное полотенце. Яблоко, книга и фотография в ней. Она немного выглядывала из томика. Виднелась самая макушка, каштановая и волосы торчат, как антенки.

На фотографии девушка. Светлокожая, с усталым взглядом серо-зеленых глаз. Кто она для него? Непонятно. Но каждый раз, как он рассматривал эту фотографию, внутри чуть теплело. И казалось, что пелена его забытья немного растворялась.

Он бережно убрал фотографию в книгу, затем и в рюкзак. Доел яблоко. Пора двигаться дальше. Вокзал, поезд… Следом новый поселок, городок или деревушка. Вперед к месту, что он может назвать своим.

***

Степан проснулся от остановки. Потер глаза, убрал с груди папку. Почему-то майор не разбудил его. Фирсанов свесил голову вниз: Валериан Васильевич спал, легко похрапывая, укрытый, несмотря на жару, клетчатым одеялом. Спал и остальной вагон. За окном унылый фонарь освещал маленькую станцию. Никто не садился, никто не выходил.

Степан легкой кошкой, стараясь никого не потревожить, спрыгнул с верхней полки, стал нащупывать ногой тапки. Голова чуть кружилась ото сна. Он хлопнул одной дверью, потянулся к другой – закрыто.

– Кто же там? – спросил в темноту Степан.

Пришлось идти до другого туалета, но и там его ждало фиаско.

– Твою ж дивизию! Санитарная зона, – ругнулся Степан.

Придется ждать проводницу с ее волшебным ключом. Зевая, Фирсанов прижался лбом к холодному оконному стеклу. Оно было приоткрыто, прохладный воздух осторожно поглаживал кожу и волосы. Небо уже чуть светлело, стало из сине-черного серым. И по нему плыли розовые, величественные, полупрозрачные как медузы облака.

– Хорошо бы, если бы биотуалет был, – прошептал Степан.

***

Утро наступило от бодрой песни по радио.

Степан зевнул, перевернулся на живот и стал глядеть в окно, где солнце уже вовсю жарило поля и посадки. Валериана Васильевича на месте не было, как и его полотенца. Полка была аккуратно заправлена одеялом. Соседи так и не появились. Степан зевнул: он еще пару раз просыпался ночью из-за остановок. Кто-то вроде заходил в вагон, тащили какие-то баулы. А еще ему снились суетные сны. Как он выбирает обои в квартиру бабушки, как с главным бухгалтером, Серафимой Михайловной, едет отдыхать на юг. От последнего сна и спасло пробуждение. А то лицезреть бы ему телеса старушки-бухгалтерши в бикини.

– Приснится тоже, – поморщился Степан.

Он потянулся, спрыгнул вниз, сел. Сильно хотелось крепкого чая. Степан пододвинулся к проходу, вытянулся по направлению к купе проводника. Там приветливо мигала зеленым лампочка свободного биотуалета. Степан потер глаза, посмотрел в другой, ближайший конец вагона. Другая лампочка краснела.

Степан закрыл глаза, снова потер их руками для верности, чтобы не мерещилось всякое. Когда открыл, увидел начальника.

– Свободно?

– Ты про туалет, Степка?

Степан угукнул.

– Ну да.

Степан медленно поднялся и направился к проходу. Зеленый огонек звал.

Вернулся Степан уже бодрым, с мокрым лицом, но озадаченным. Валериан Васильевич размешивал сахар в чае, напевая что-то.

– Эээ… – начал Степан. – Валериан Васильевич, простите, вам не показалось вчера, что туалет в вагоне обычный был?

– Был, – майор поднял глаза на Степана и усмехнулся в усы.

– Так, а как же? – Фирсанов рухнул на полку напротив Валериана Васильевича.

– Заметил? – майор продолжал усмехаться. – Этот поезд, Степка, не простой.

Степан хмыкнул и потянулся ко второй кружке чая.

***

Он шагнул в теплоту сонного вагона. Мерное дыхание спящих пассажиров наполняло нутро зверя и будто заводило механическое пламенное сердце. Состав передохнул, набрался сил и двинулся дальше по серебристым нитям, уходящим за темный горизонт. Кто-то справа заворочался, повернулся. На него посмотрела сонная растрепанная девочка. Губки растянулись в улыбку, показались нижние зубки, вместо верхних – щербинки. Девочка зевнула и закрыла глаза.

Он прошел дальше. В середине вагона была пустая нижняя полка. Он вытащил сверху шерстяное колючее одеяло, свернул его валиком, положил под голову. Прикрыл глаза.

Улыбка, улыбка. Кто-то стучался за темнотой, что полнила его мысли. Был ребенок? Или он был таким малышом? Теплые руки, что пахли лекарствами и выпечкой. Одеяло, сине-белое, в клетку, в хрустком пододеяльнике с отверстием в центре, обшитом кружевом. С гуся вода – и льется тепло по макушке и ниже. Бабушка. Он помнил бабушку. Так не ее ли дом он ищет? Или это дом родителей? Или это его дом? Он не знал. Знал, что должен ехать дальше. В очередной маленький городок или поселок. Который разрезала бы тонкая струна реки, полнеющей с весенним половодьем. И был запах яблонь и старых черемух. И он вспомнил бы темную аллею, где целовал кого-то. Ту ли девушку с фотографии?

Голова разболелась от размышлений. Он подтянул ноги к груди, сжался в комок и уснул. Вагон обнял его теплом сна.

***

Фирсанов довольно огляделся: они с Валерианом Васильевичем сидели в СВ-вагоне. Мягкие удобные диванчики, тарелки с омлетом, булочками и фруктами. Он с наслаждением наколол на вилку кусочек бекона, засунул в рот. Валериан Васильевич хмыкнул:

– Ну что, наигрался?

Степан перевел мечтательный взгляд на майора:

– Никогда в СВ не ездил. Так что же все-таки за поезд волшебный?

– Расскажу как-нибудь при случае. Но я сам толком не знаю, откуда он взялся. Знаю только, что можно сесть на него.

– Ничего себе, – Фирсанов посмотрел на дачные домики за окном. Очень скоро должна быть очередная маленькая станция. – Сколько же необычного есть в мире!

Валериан Васильевич грустно посмотрел на подчиненного, будто хотел что-то добавить. Не такое сладкое. Но передумал.

– Мы отвлеклись, Степан. То ты с вагоном игрался. Теперь замечтался. А о деле?

– Точно, – Фирсанов потянулся к папке. – Думаете, он тоже на этот поезд сядет?

– Как пить дать здесь будет, – Валериан Васильевич щелкнул замком дипломата.

– Но я все же не понимаю. На кой здесь домовой объявился? Здесь должен быть вагонник или свшник, – Степан почесал отросшую на подбородке светлую щетину.

Валериан Васильевич повернулся к окну, задумчиво покрутил кончик усов:

– Наш домовой заблудился.

– Не понял, – Фирсанов глотнул чай, потом поморщился и добавил еще один пакетик сахара сверху. – Домовой на то и домовой. Чтобы в жилище безвылазно быть. Если только не заберут его с собой при переезде.

– Я тебе, Степка, историю расскажу. Не ручаюсь, что так оно и было. Но очень-то похоже.

Степан подался вперед, сложил пальцы на столе и положил подбородок на руки. Валериан Васильевич задумался, подул на чай, глотнул его и начал:

– Жила-была одна семья. Обычная такая, российская. Мать, сын, бабушка. Отец сгинул куда-то, мальца не навещал. Да и не нужен он в этой истории. Парнишка вырос, хороший, покладистый. Помогал в меру, в меру шалил. Такой же, как и ты наверняка был, Степан. И радости были у него в жизни. Бабушкины пирожки, игра новая или улыбка девушки. Такой, от которой тепло растекается по душе. И хочется бежать за ней на другой конец света.

– Все ясно. Девчонка, – вздохнул Степан и вспомнил обладательницу коротких шортиков. СВ-вагон – это прекрасно, но незнакомку он спрятал за одной из дверей и не являл при коротких проходах Степана по коридору.

– Шерше ля фам, – усмехнулся Валериан Васильевич и отломил половинку печенья.

Он замолчал, уставившись в окно. Степан посмотрел на руки начальника. Валериан Васильевич не носил кольца еще с тех пор, как был священником – это Фирсанов знал по коротким рассказам сплетниц их отделения. Причем сплетниц обоего пола. Позже, когда Валериан Васильевич снял сан и ушел в полицию, кольцо он не носил по другой причине. По этой же причине Степан заставал начальника таким: с потерянными глазами, молчавшего, без привычных шуточек и присказок. Он не решался спросить Валериана Василевича, что стало с его супругой – не привык лезть туда, где постороннему не рады. Фирсанов верил, что если человек захочет чем-то поделиться, то он обязательно поделится. И не стоит спрашивать самому. Не стоит.

– И что дальше было с этим парнем? – спросил Степан, прерывая затянувшееся молчание. – Это же мертвяк наш? Даниил Полосков?

– Он самый, – Валериан Васильевич пододвинул к себе папку с делом, стряхнул с нее крошки печенья, открыл.

Кровавой розой расцветилась серая футболка. Мутные глаза мертвого парня смотрели в камеру: непреклонно, четко. По обе стороны от тела убегали лески рельсов, обрывались или продолжались за кадром. Босые ступни подогнуты, будто жертва сложила их, сворачиваясь в позу эмбриона, чтобы уснуть здесь, на голой земле, на мазутных бетонных шпалах, положив под голову полоску металла. Степан видел и эту фотографию, и тело. Но не мог все еще побороть в себе оторопь и жалость.

Валериан Васильевич тем временем вытащил другую фотографию – живую, теплую. На ней парень лучился улыбкой. Ямочки, морщинки под ясными глазами. И справа от него девушка – тяжелые темные пряди лежат на плечах, белая кожа и усталый взгляд. Улыбка у нее была радостной, но глаза портили все. Словно скол на дорогой фарфоровой чашке, словно рваные края царапины на холсте.

– Дарина Паркина, – назвал ее Степан. – Мы проверяли же ее. Она была в гостях.

– Угу, – кивнул Валериан Васильевич. – Но ты дальше сказку слушай. Не повезло Даниилу с девушкой. Или, наоборот, повезло. Что красива была. Так, что мужики роем надоедливых мушек над спелым виноградом вились. И вроде любила она только его, но привечать – привечала других. И подарки принимала. А иногда и в гости ходила. Как в тот вечер. Знал об этом Даниил, не знал – сейчас никто не скажет. Но соперники о нем знали. Здесь понятная часть сказки заканчивается, а начинается вымысел. В который можно, Степка, верить, а можно лесом послать.