Читать онлайн Романы под царским скипетром бесплатно

Две женщины, две красавицы далёкого, казалось бы, девятнадцатого века, вписали свои имена в недавнюю историю России. Так причудливо прочертила судьба линии их жизни, так непреодолимо вела к сближению русскую княжну и датскую принцессу…

При рождении их разделяло огромное пространство – тысячи земных вёрст и сотни морских миль. Но время было одно – календари Российской империи и Датского королевства отсчитывали дни и месяцы 1847 года.

Княжна Катенька Долгорукова родилась в октябре, в полтавской усадьбе Тепловка. И это счастливое событие было по-домашнему скромно отпраздновано в доме её отца, князя Михаила Долгорукова.

Принцесса Мария-София-Фредерика-Дагмар появилась на свет спустя три недели, в ноябре, в Копенгагене. В Золотой палате королевского дворца. Король Дании Кристиан VIII ещё успел порадоваться рождению своей правнучки, и день этот был отмечен праздничным фейерверком и пышным застольем в королевском семействе.

Несказочная принцесса

В далёком Датском королевстве подрастала юная принцесса, превращаясь в стройную грациозную девушку с чудесными глазами. И недалёк был тот час, когда её нарекут невестой одного из самых завидных женихов Европы – русского наследника, великого князя Николая, старшего сына могущественного монарха Александра II.

Поистине понятия «любовь» и «династический брак» – «две вещи несовместные». Случилось счастливое исключение из жёсткого правила – молодые люди полюбили…

В сентябре 1864 года великий князь и цесаревич Николай Александрович прибыл в Копенгаген просить руки принцессы, увидел её и забыл обо всём на свете. И вот уже в Петербург любимому папá, императору Александру II, летит сыновье признание: «Dagmar была такая душка! Она больше, чем я ожидал; мы оба были счастливы. Мы горячо поцеловались, крепко пожали друг другу руки, и как легко было потом. От души я помолился тут же мысленно и просил у Бога благословить доброе начало. Это дело устроили не одни люди, и Бог нас не оставит».

Придворный из свиты цесаревича наблюдателен: «Увидев принцессу Дагмар, я тотчас узнал молодую девушку, фотография которой всегда была при великом князе и которую он мне показывал. Она была во цвете своих шестнадцати лет. Одета была она простейшим образом: в лёгоньком и светлом летнем платье и чёрном фартушке. Причёска тоже была неизысканной – гладкие волосы были зачесаны в причёску и собраны в сеточку. Тонкий и изящный стан, маленькая выразительная головка; глубокий взгляд одновременно добрый и ласковый».

Впрочем, этот словесный портрет не расходится с милым обликом принцессы, запечатлённым на старинных фотографиях.

Своё первое письмо юная Дагмар адресует будущему свёкру. Она просит русского императора не о дорогих безделушках либо светских услугах – принцесса умоляет Александра II защитить её маленькую любимую Данию от посягательств хищной Германии.

Визит наследника завершён, состоялась счастливая помолвка, и великий князь Николай с глубочайшей грустью покидает свою невесту. Но ангельский образ маленькой Минни, как называют принцессу самые близкие, уже в его сердце. Чувства переполняют великого князя, и единственный, с кем он может поделиться, – его младший брат Александр.

Ему, милому брату, готов он доверить свои восторги, зная, что тот, как никто другой, поймёт его: «Грустно быть так далеко в разлуке с моей милой Минни, моей душкой, маленькою невестою. Если бы ты её увидел и узнал, то, верно бы, полюбил как сестру. Я ношу с её портретом и локон её тёмных волос. Мы часто друг другу пишем, и я часто вижу её во сне. Как мы горячо целовались, прощаясь, до сих пор иногда чудятся эти поцелуи любви!»

Принцесса Дагмар. Начало 1860-х гг.

Начало 1860-х гг.Цесаревичу Николаю доведётся ещё раз увидеть свою очаровательную невесту. Но встреча их будет горькой.

Во время визита в Италию наследник почувствует недомогание: то были первые признаки грозной болезни – туберкулёзного менингита. Прописанные холодные ванны в Голландии принесут лишь ухудшение. В декабре 1864-го Николая Александровича перевезут в Ниццу, где его встретит мать, императрица Мария Александровна. Императрица имела слабое здоровье, страдала частыми воспалениями лёгких, и по предписанию врачей ей приходится подолгу жить в тёплом средиземноморском климате.

Диагноз больного царевича Николая особых беспокойств не вызывал, всё казалось спокойным, и Мария Александровна имела счастье часто навещать сына. Благо вилла императрицы «Пейон» находилась поблизости с той, где жил её любимец Никс: владения разделялись лишь зелёной изгородью.

Принцесса Дагмар с женихом-цесаревичем Николаем Александровичем. Копенгаген. 1864 г.

О былом величии царской резиденции можно судить по старой журнальной статье: «Вилла стоит над широким прудом, в котором плавают утки и лебеди, через который висит швейцарский мостик, и где возвышается средневековая башенка, и отражаются искусственные руины, а порой катается кто-то на милой лодочке. Вода для пруда вытекает из развалин галереи, на разошедшихся стенах которой вьётся плющ. Слева от дома находятся элегантные теплицы, где растут и зреют бананы. За зданием пасутся в загоне несколько кашемировых коз. Рядом в китайском вольере чирикает сотня экзотических птиц, крылатая прелесть сада, по утрам славя своим пением нежность нашего климата».

Но в этом райском уголке Марии Александровне пришлось пролить немало горьких слёз. Поначалу прогнозы медицинских светил звучат ободряюще, сын-цесаревич выезжает в коляске на ежедневные прогулки по набережной. Но вскоре газеты, освещавшие курортную жизнь Французской Ривьеры, выносят на первые полосы главную новость: на вилле «Бермон» умирает прекрасный юноша, наследник русской короны.

Лишь Тютчев, бывший в то время в Ницце, смог выразить скорбь, переполнявшую русские сердца:

В начале апреля 1865-го из Петербурга в Ниццу приезжает брат, великий князь Александр. Чуть позже на самом скором по тем временам поезде прибывает из России встревоженный император-отец. Спешит к жениху, в сопровождении матери-королевы, и датская принцесса Дагмар.

«Какая она прелестная, не правда ли?» – взглянув на невесту, чуть слышно прошептал цесаревич. Принцесса умела владеть собой, она не упала в обморок, не залилась слезами, увидев измождённый лик возлюбленного. Как настоящая сестра милосердия, она преданно ухаживала за ним, поправляла подушки, нежно гладила его слабые руки.

Мучительно тянулись скорбные часы. И умирающий наследник подолгу держал одной рукой хрупкую ручку невесты, а другой – широкую ладонь своего брата, словно навеки соединяя их. И кроткая улыбка теплилась на его хладеющем лице…

Всю жизнь Александр и Дагмар будут вспоминать эту встречу в Ницце и считать её промыслом Всевышнего…

На исходе яркого апрельского дня скончался в молодых летах наследник российского престола цесаревич Николай Александрович. Ему шёл всего лишь двадцать второй год…

Юная невеста, не будучи ещё супругой, но в одночасье обратившись вдовой, предавалась горьким воспоминаниям. Письмо-исповедь принцессы Дагмар отцу, королю Дании Кристиану IX: «Я не могу, однако, не благодарить Бога за то, что застала его, моё дорогое сокровище, ещё в живых и была узнана им в последнюю минуту. Ты не можешь поверить, дорогой Папá, как я благодарна за это Господу Богу. Никогда, никогда, я не смогу забыть взгляд, которым он посмотрел на меня, когда я приблизилась к нему. Нет, никогда!!!»

Ночью при свете факелов траурная процессия шествовала от виллы Бермон к улице Лоншан, к храму во имя святителя Николая и святой мученицы Александры. Бедную невесту, обезумевшую от горя, с трудом смогли увести из русской церкви, где под каменными сводами, в гробу, весь в весенних цветах, покоился её бедный царевич…

В храме же после утренней панихиды священник зачитал манифест императора, объявлявший, что отныне его сын, великий князь Александр Александрович, именуется наследником русского престола.

А сам православный храм в недалёком будущем станет свидетелем иных судьбоносных событий для наследников Дома Романовых.

Часовня в Ницце на месте виллы «Бермон», где скончался цесаревич Николай Александрович. Фотография Л.А. Черкашиной. 2002 г.

…Ныне от виллы русской императрицы осталось совсем немного – старинный особняк словно растворился в новых строениях клиники «Бельведер». Большой современный госпиталь будто поглотил исторический дом. Осталась лишь часть старой стены, украшенной изящной лепниной и портиками, – словно напоминание о былом величии.

И, верно, есть своя символика в том, что царская вилла через века превратилась в госпиталь: Мария Александровна славилась благотворительностью – покровительствовала больницам, сиротским домам, воинским лазаретам. И ныне прежняя резиденция императрицы находится на бульваре Царевича, названного в память её страдальца-сына.

Давно уж нет виллы «Бермон», последнего земного дома наследника Николая Александровича, стены коей помнили те трагические дни. Её вскоре разрушили и спустя три года возвели часовню в память почившего цесаревича.

Первым о том заговорил князь Пётр Вяземский. Именно он, близкий друг Пушкина, знавший наследника и бывший свидетелем его последних часов, в своих мемуарах «Вилла „Бермон“», предложил выкупить виллу, дабы она стала собственностью России, и возвести на том печальном уголке земли храм-часовню.

Александр II тому совету внял, и в марте 1867-го на месте виллы была заложена Никольская часовня. Ровно спустя год она была освящена в присутствии великого князя Александра Александровича.

Мраморная часовня в византийском стиле, богато украшенная настенной росписью, и по сей день высится в парке «Бермон». Массивные бронзовые двери ведут к тому скорбному месту, где некогда стояла кровать больного цесаревича Николая, означенному в полу плитой из чёрного мрамора.

Городские власти Ниццы приняли тогда знаковое решение – назвать близлежащую улицу бульваром Цесаревича, позднее ставшую бульваром Царевича.

Так необычно распорядится история: в тот самый год, когда в Ницце освящали часовню памяти цесаревича, в мае 1868-го, под Петербургом, в Царском Селе, появился на свет другой наследник, царевич Николай. Полный тёзка несчастного цесаревича, которому так и не суждено было войти в историю России самодержцем Николаем Вторым…

Судьба династии Романовых, а быть может, и всей России (так уж сложилось!) вершилась именно здесь, в Ницце, на Лазурном Берегу.

Юная княжна

А в самой России тем временем подрастала юная княжна Екатерина Долгорукова.

Впервые Александр II увидел одиннадцатилетнюю Катеньку в её родовой усадьбе – поместье Тепловка Полтавской губернии. Некогда императрица Екатерина II пожаловала хутор и окрестные земли графу Григорию Теплову как награду тому за тайный надзор за деяниями Кирилла Разумовского, последнего гетмана Войска Запорожского.

Через десятки лет хутор перерос в село и обратился Тепловкой, по имени бывшего владельца, «соглядатая гетмана». Имелась в малороссийской Тепловке церковь Святого Духа. Название же села впервые появилось на подробной карте Российской империи в царствование Александра I. А в начале 1840-х Тепловкой стал владеть князь Михаил Михайлович Долгоруков.

Там, в княжеском доме, и остановился приехавший на военные манёвры российский император Александр II. Уже тогда запомнилась ему встретившаяся в саду бойкая темноглазая девочка. Она смело подошла к императору и с детской непосредственностью, нарушая незыблемый придворный этикет, представилась Государю. Словно сама избрала свою судьбу.

Княжна Катя Долгорукова. Ок. 1866 г.

Известен точный день, когда Александр встретил будущую любовницу, подобно куколке бабочки преобразившейся вдруг в обольстительную барышню. Знаменательная встреча произошла в имении князей Долгоруковых Тепловка 20 сентября 1859 года, что удостоверяется дворцовым «Маршрутом Высочайшего путешествия Государя Императора осенью 1859 года».

Есть две версии того первого знакомства. Одну, известную и цитируемую всеми биографами, приводит Морис Палеолог, вторую – зять Светлейшей княгини Юрьевской. Князь Сергей Оболенский, муж младшей дочери Екатерины Михайловны, немало времени провёл со своей титулованной тёщей, внимая её рассказам. Позднее Сергей Платонович издал воспоминания, где живо воспроизвёл сцену знакомства девочки-княжны с императором: «Он (Александр II) встретил её (Катю) одну верхом, когда она пыталась заставить пони прыгнуть через маленькое препятствие. Она не могла заставить пони прыгнуть. Император очень развеселился, остановился и начал её дразнить по этому поводу, что ужасно её разозлило. Она сказала ему, что думает о нём и о своём пони, что развеселило его ещё больше. Позже этим днём Александр, у которого было отличное чувство юмора, остановился со своим сопровождением в доме её отца, и она ужаснулась открытию, что нагрубила императору».

Вряд ли память подвела Екатерину Михайловну, когда она рассказывала зятю сей забавный эпизод.

От того осеннего дня протянулась вереница недель, месяцев, лет, где услужливая судьба не замедлила сделать свои отметины: 1 июля 1866 года юная княжна потеряла невинность в объятиях венценосца; 6 июля 1880 года над головой Екатерины вознёсся брачный венец, вот-вот готовый обратиться в вожделенный царский; 1 марта 1881 года – Светлейшая княгиня Юрьевская накинула на себя чёрную вдовью вуаль. Но ещё долгих сорок лет вдова-княгиня будет жить с именем возлюбленного Александра, уносясь душою в минуты былого блаженства, когда она была счастливейшей женщиной в бескрайней Российской империи.

Однако та самая первая встреча не изгладилась из памяти Екатерины Долгоруковой. И спустя годы, в апреле 1874-го, император читал эти строки, обращённые к нему: «Воспоминания о Тепловке вновь преследуют меня сегодня, возвращаясь к впечатлению, которое ты произвёл на меня, это была взаимная симпатия, которая мало-помалу превратилась в любовь».

Княжна Екатерина Долгорукова. 1867г.

О давнем том дне на склоне лет повествует и Екатерина Михайловна в своих «Воспоминаниях…», что с помощью печатной машинки перенёс на бумажные листы один из биографов княгини Юрьевской: «Никогда я не забуду мой экстаз, когда я заметила эту великолепную фигуру, преисполненную добром и благожелательностью. Я чувствовала, что это появление производит впечатление и уменьшает застенчивость, я не понимала, что со мной происходит, так он взволновал меня. Я не могла не сделать своего детского признания моей старой бонне, что я обожаю и искренне влюблена. <…> Император никогда не забывал оказанного ему приёма».

Имение разорившегося князя Михаила Долгорукова Александром II будет взято под собственную императорскую опеку. Юных княжон – сестёр Екатерину и Марию, или, по-домашнему, Катиш и Муш, – при содействии самодержца определят в Петербург, в знаменитый Смольный институт благородных девиц.

Сам Государь примет участие в судьбе сестёр, но Катеньку будет выделять особо. Известен даже мартовский день 1865 года, когда царский взор остановился на очаровательной смолянке Кате Долгоруковой. Её словесный портрет тех юных лет: «Среднего роста, со стройной фигурой, шелковистой кожей цвета слоновой кости и глазами испуганной газели, с соблазнительными губами и светло-каштановыми локонами, – она смотрелась изысканным созданием».

Императору доставляло удовольствие наблюдать за уроками танцев воспитанниц старших классов, за их грациозными па, а после занятий вместе с юными грациями участвовать в традиционном чаепитии.

Смолянки безгранично обожали Александра II, и вот признание одной из них: «Горячая любовь и бесконечная преданность к Государю и его семейству владели нашими сердцами всецело. И если бы кто-нибудь сказал нам, что для спасения Его жизни надо было выпустить из нас нашу кровь всю до капли и нашими жизнями заплатить за его жизнь, я думаю, ни одна из нас тогда не запротестовала бы и отдала бы свою жизнь просто и охотно, без всяких громких фраз и красивых поз».

Подчас то глубочайшее чувство, владевшее девичьими сердцами смолянок, обретало забавные черты. Так, однажды, Государь оставил институткам верного сеттера Милорда, коего величали «тенью императора», на время, как бы вместо себя, обещая, что скоро сам вернётся за своим любимцем. Пользуясь отсутствием его державного хозяина, смолянки поспешили остричь бедного пса, оделив драгоценной шерстью Милорда, к коей прикасалась царская рука, каждую счастливицу.

Визиты Александра II в Смольный институт станут более частыми и продолжительными, а разговоры с юной княжной откровеннее… Так одна из прогулок по аллеям Летнего сада запечатлелась в памяти императора: «Помнишь ли, когда я тебе это сказал в первый раз. Вы удивились? Я думаю, нет. Потому что вы видели, как я был рад вас встретить, жать вам руку и с вами болтать».

Александр II среди смолянок. Художник М. Зичи. Начало 1860-х гг.

Любопытно, что в любовных посланиях император обращался к Катеньке, часто мешая «Ты» и «Вы». Пушкинские лирические строки, обращённые к Аннет Олениной, – о тех незримых оттенках чувств:

Непостижимо, но гений Пушкина сумел постичь женскую душу, затронув самые тайные и сокровенные её струны, так тщательно скрываемыми героинями, – любовь к власти, или, вернее, к её всесильным обладателям! К гетману ли Мазепе, увенчанному сединами, к коему воспылала красавица Мария Кочубей, к самозванцу ли Дмитрию, сулившему русский трон надменной пани, – первопричина одна: их избранники наделены великой силой, сродни мистической.

О, как мечтала о московском престоле гордячка Марина Мнишек! «Но, конечно, это была странная красавица, – размышлял творец „Бориса Годунова“. – У неё была только одна страсть: честолюбие, но до такой степени сильное и бешеное, что трудно себе представить. Посмотрите, как она, вкусив царской власти, опьянённая несбыточной мечтой, отдаётся одному проходимцу за другим…»

Ах, какие же любовные чары таит в себе власть! Вот и княжна Катенька Долгорукова, как и пушкинская Мария, попала в те властные тенёта: в объятиях самодержца и она – царица.

Властелин огромной империи дарует Катеньке свою любовь, а она властвует над ним! Такое чувство не даруется простым смертным. То высшее наслаждение! Да и сама Екатерина Михайловна много позже признавалась в том, и разница в летах не имела для неё ни малейшего значения:

Известно одно откровение Светлейшей княгини, и весьма значимое: «…Император не имел от меня секретов, я была осведомлена о делах в течение 14 лет».

Император Александр II. 1870-е гг.

Не счесть биографов, мнимых и добросовестных, пытавшихся воссоздать ставшими достоянием истории жизнь и судьбу княжны Долгоруковой. Верно, самым известным из них стал французский дипломат Морис Палеолог.

Жорж Морис Палеолог – таково полное имя политика, писателя и пожизненного члена Французской академии.

С января 1914-го и до июля 1917-го он – посол Третьей Французской республики в Российской империи. Имел немало знакомств в аристократических и правительственных кругах тогдашнего Петрограда. В том числе – среди августейших представителей Дома Романовых.

Выйдя в отставку, он, кавалер российского ордена Святого Александра Невского и французского Почётного легиона, занялся литературным трудом. Его перу принадлежат книги «Царская Россия накануне революции», «Царская Россия во время мировой войны» и «Le Roman tragique de l'empereur Alexandre II».

В русском переводе название звучит как «Трагический роман императора Александра II». Книга увидела свет в Париже в 1923 году, когда её героини, Екатерины Юрьевской, уж не было на белом свете.

К чести автора романа, замечу: он не увлёкся морализаторством – напротив, пытался постичь душевные порывы юной княжны. «Не царю она отдалась, а мужчине, – утверждал француз-биограф. – И женский инстинкт не обманул её».

Рискну вступить в спор с Морисом Палеологом, пусть и виртуальный: нет, царю! И уж любила его за то, что царь, – вот здесь женский инстинкт подсказывал, что этого-то выказывать и нельзя, а нужно любить мужчину в… царе!

Автору «Трагического романа» легко было понять чувства стареющего императора: «…В душе Александра естественно росло и крепло чувство любви. Раздуваемое разлукой, воспоминаниями и мечтами, это чувство обращалось в лихорадочную страсть – исключительную, настойчивую, становилось неизлечимой болезнью».

Поистине, если любовь – болезнь, а её так нередко именуют, то любовь страстная и вовсе неизлечима. Особенно если приключился сей недуг уж «не по летам».

«Принадлежу тебе совсем»

Год 1866-й для венценосной семьи Романовых ознаменован двумя судьбоносными событиями: свадьбой наследника престола великого князя Александра Александровича с датской принцессой Дагмар, в православии – Марией Фёдоровной, и началом второй тайной семьи самодержца и Государя Всероссийского Александра II.

Правда, по времени второе событие предшествовало первому. Летом того же года в одном из уединённых павильонов петергофского парка случилось то, чего так страстно желал император и чему столь долго противилась юная княжна. Тот день, 1 июля 1866 года, когда она стала невенчанной женой одного из самых могущественных владык в мире, Катенька Долгорукова запомнит навсегда.

«Не понимаю, как я могла противиться ему в течение целого года, как не полюбила его раньше?» – спустя годы будет искренне недоумевать она. И ещё в памяти навсегда останутся слова Государя, сказанные ей при первом свидании: «Увы, я сейчас не свободен. Но при первой возможности я женюсь на тебе, ибо отныне и навеки я считаю тебя своей женой перед Богом…»

О встрече с императором в Петергофе, в павильоне, именуемом Берёзовым домиком (то был рубленый деревянный дом в русском стиле, запечатлённый ещё на открытках начала двадцатого века), Екатерина Михайловна вспоминает как о целомудренной, призывая в свидетели… Господа Бога: «А я ещё не знавшая жизни, невинная душой, не понимала, что в подобных обстоятельствах другой мужчина мог бы воспользоваться моей невинностью».

Княжна Екатерина Долгорукова с сеттером Милордом, любимцем императора. Конец 1860-х гг.

То ли стареющей княгине хотелось представить картину интимного свидания именно в таком умилительном ключе, то ли…

Однако все домыслы по сему поводу разрушает сам Александр: «…Я никогда не ожидал, что такая юная девушка, как ты была тогда, влюбится в меня таким образом, которому ты дала мне доказательства в наш первый тет-а-тет в Берёзовом домике».

Но отчего-то другой день, уже ноябрьский, император считал днём подлинной близости – когда случилось нечто, после чего он заключал: «…Принадлежу тебе совсем».

Те царские слова – больше, чем обычное любовное признание: властелин могучей империи принадлежит (!) Катеньке. Всего лишь одной юной барышне из миллионов его подданных! Ни Отечеству, ни законной супруге, ни наследнику, но только ей одной, и полностью!

И всё же 1 июля стало для влюблённых «Днём рождения нашего сердца». Столь поэтически называл тот летний день сам император Александр II. История сохранила его слова, обращённые памятью к первому интимному свиданию: «…Я ваш навсегда, и Вы моя, и мы оба счастливы отдать себя другому на всю жизнь. Да будет так».

Как тут не вспомнить схожую романтическую историю, приключившуюся с Александром Первым! Ведь император встречался с любовницей Софьей Вельо в Баболовском дворце, возведённом в укромном уголке Царскосельского парка, чему свидетельством и пушкинские строки:

И юная княжна Катенька полностью отдалась новому для неё неизведанному чувству, в чём открыто признаётся самодержцу, а он, в свою очередь, приходит в восторг от подобных откровений: «И я был этому счастлив, но тогда ты всё-таки ещё не воображала себе, какое блаженство нас ожидает…»

Подчас императору приходилось довольствоваться блаженством иного рода – так, ему доставляло особую радость облачиться в мундир Екатеринославского полка, ведь на его эполетах золотом сияла буква «Е», и никто из офицеров, печатавших шаг на полковых смотрах, не мог и помыслить, что значит для Государя сей символ! Имя его Екатерины.

Словесный портрет Александра, оставленный в 1867 году французским поэтом-романтиком, побывавшим в России, Пьером Жюлем Готье: «Волосы Государя были коротко острижены и хорошо обрамляли высокий и красивый лоб. Черты лица изумительно правильны и кажутся высеченными художником. Голубые глаза особенно выделяются благодаря коричневому тону лица, обветренного во время долгих путешествий. Очертания рта так тонки и определённы, что напоминают греческую скульптуру. Выражение лица, величественно-спокойное и мягкое, время от времени украшается милостивой улыбкой».

Император Александр II. Конец 1860-х – начало 1870-х гг.

Можно понять и чувства юной княжны, ведь она завоевала сердце красавца-монарха!

Письма к Катеньке донесли сквозь века голос влюблённого Александра: «…Я с такой же неистовой силой, как и Вы, дорогой Ангел, испытываю нравственную муку от разлуки и пустоту существования без Вас».

Как согласно царское откровение с признаниями Пушкина к жене: «Мне без тебя так скучно, так скучно, что не знаю, куда головы преклонить».

И милую Натали поэт тоже называл своим ангелом: «Тебя, мой Ангел, люблю так, что выразить не могу…»

Государь свято веровал, что Катенька для него – ангел-спаситель! Год 1866-й останется в памяти российского императора Александра II не только началом тайного страстного романа, круто изменившего его судьбу. Он будет омрачён ужасным происшествием, заставившим содрогнуться всю Россию: свершилось неслыханное доселе преступление – на царя, Божьего помазанника, дерзнули поднять руку! У входа в Летний сад, 4 апреля, в императора стрелял Дмитрий Каракозов.

То было самым первым из череды покушений на Александра II, и жизнь его словно тогда же начнёт свой обратный отсчёт…

В тот день император прогуливался по аллеям Летнего сада с юной княжной и простился с ней всего лишь за минуты до дерзкого выстрела Дмитрия Каракозова. И полагал, что своим чудесным спасением обязан только ей, а вовсе не мещанину Комиссарову, оттолкнувшего руку безумца.

Но более всего умилило Государя, что следующим апрельским днём его Катенька, не убоявшись сильнейшего ливня, поспешила в Казанский собор и горячо вместе со всеми молилась о чудесном спасении Государя. Александру II о том стало ведомо: «Это доказательство твоего интереса глубоко меня тронуло и было вдобавок ростком симпатии, которую я уже у тебя вызывал».

Княжна Екатерина Долгорукова. Фотография. Конец 1860-х – начало 1870-х гг.

Особому дару Катеньки – хранить его жизнь – Александр изумлялся не единожды. Так было и в Париже в мае 1867-го, когда в Булонском лесу в русского царя целился фанатик-поляк. Княжна Долгорукова тоже в те дни пребывала в Париже, тайно встречаясь с августейшим возлюбленным. Именно её присутствие там, верил Александр, незримо отвело руку убийцы. За день до покушения император, переполненный счастьем, признавался своей Кате: «До этих пор мне всё ещё не верится, что всё, о чём мы так долго мечтали, сбылось теперь наяву и где же? В Париже».

Свой вояж во Францию Александр II совершил с целью посетить Всемирную выставку, что во всю ширь развернулась на знаменитом Марсовом поле. Примерно в пять часов пополудни 25 мая русский император выехал с парижского ипподрома Лоншан (Longchamp – крупнейший ипподром Парижа, занимавший часть Булонского леса), где проходил военный смотр. В дорогом вместительном экипаже восседали августейшие особы: Александр II вместе с французским императором Наполеоном III. Государя сопровождали сыновья: великие князья Александр и Владимир Александровичи. В тот самый час, когда экипаж тронулся от ипподрома, к нему быстрым шагом подошёл неизвестный и разрядил свой пистолет в русского царя.

Один из офицеров царской охраны, мгновенно оценив опасность, резко оттолкнул террориста. Пуля попала в круп лошади, и её кровь, фонтаном брызнувшая из раны, буквально обагрила всех царственных седоков.

Террориста схватили, им оказался поляк Антон Березовский. На допросе он дерзко заявил: «Я сознаюсь, что выстрелил сегодня в императора во время его возвращения со смотра, две недели тому назад у меня родилась мысль цареубийства, впрочем, вернее, я питал эту мысль с тех пор, как начал себя сознавать, имея в виду освобождение родины».

Дело в том, что вспыхнувшее в 1863 году в Польше восстание было подавлено русскими войсками, и отнюдь не мягким способом. Березовским двигало чувство мести: мысль убить царя пришла к нему, когда он стал свидетелем пышной встречи в Париже российского монарха. Спустя несколько дней фанатик обзавёлся двуствольным пистолетом и стал ждать нужного момента. То стало вторым покушением на Александра II…

«Я полон любви и нежности к тебе в эту годовщину, когда Бог сохранил меня для тебя, во второй раз таким чудесным образом, и когда ты была, как 4 апреля, моим ангелом-хранителем», – заверял свою Катю влюблённый венценосец. Царское признание звучит несколько странно – выходит, Бог уберёг Александра от гибели не для России, не для августейшей семьи, но лишь для неё одной: «сохранил меня для тебя»!

Да и княжну не оставляла вера, что рука Всевышнего (и, вне сомнений, через неё!) спасает возлюбленного: «Не знаю, как благодарить Бога, который спас тебя, – пишет она спустя годы, – сегодня уже 8 лет этому – для меня. Его воля на тебе, ты благословен во всём, и ты сохранён от несчастий».

Ах, как глубоко ошибалась молодая экзальтированная дама! Но грядущие дни наглухо сокрыты от влюблённых…

Ну, а тогда в Париже, романтической столице мира, оба они – юная княжна и седеющий император – испытали небывалое блаженство. «О, какое безумие нас охватило, и как я люблю вспоминать эти 10 дней счастья!» – признавался Александр II. И среди царских сокровищ, быть может, самым дорогим для императора был подаренный ему молитвенник, где рука его ненаглядной Кати начертала удивительное признание: «От той, которая любит тебя без памяти, день и ночь думает о тебе. Ты знаешь, кто она?»

Покушение в Булонском лесу на Александра II. Литография из парижской газеты. 1867 г.

Годом ранее парижской истории любви, в апреле 1866-го, тотчас после придворного и семейного торжества – празднования серебряной свадьбы с супругой-императрицей Марией Александровной (по словам мемуариста, всё прошло без официальных торжеств, и «только самые близкие люди собрались утром для принесения поздравления», венценосный супруг преподнёс императрице «кольцо, подобное обручальному, с цифрою „XXV“ из бриллиантов и золотое пасхальное яичко с двойным числом помолвки и её 25-летней годовщины; то же число было изображено на браслете с крупной жемчужиной и на портрете Государя в полной парадной форме лейб-гвардии Преображенского полка») – Александр II встретился с юной княжной. Тот знаменательный вечер известен со слов самого императора: «…На самом деле я первый, а не Вы – позволил почувствовать Вам привязанность, которую я испытываю к Вам, когда попросил прийти ко мне 18 апреля. И это Вы, Вы, мой Ангел, Вы всего лишь хотели исцелить ту боль, которую причинили мне своим ответом». И княжна много позже вспоминала о свидании как о «полном безумии» и уж чувствовала, что не может боле противиться чувствам.

При встрече император вручил юной княжне свой первый подарок: «браслет с маленьким рубином и маленькими бриллиантами вокруг». С тех давних пор у влюблённых явилась традиция – в этот апрельский день дарить друг другу памятные подарки. И оба – и Александр II, и Катенька Долгорукова – следовали ей долгие годы, и то было величайшей радостью для обоих.

Но куда более драгоценным, чем первый царский подарок, «святой залог любви», явилось для княжны признание августейшего любовника, самого могущественного человека империи: «С тех пор, как я полюбил тебя, другие женщины перестали для меня существовать… В течение целого года, когда ты отталкивала меня, а также и в течение того времени, что ты провела в Неаполе, я не желал и не приблизился ни к одной женщине».

Часовня у Летнего сада на месте покушения на Александра II. Старая почтовая открытка

Да, в своё время, дабы уберечь Катеньку от пагубной страсти, близкие отправили юную барышню в Неаполь в надежде, что южные итальянские красоты исцелят «ужаленное» девичье сердце. Не случилось.

Ключик от счастья

Государь не лукавил – для него более не существовало других женщин, кроме его Кати. И свидетельством тому – великое множество трепетных посланий к княжне, впрочем, как и её, ответных.

Только представить – пять тысяч писем императора Александра II и Екатерины Долгоруковой хранит лишь один российский архив! А сколько ещё интимных эпистол «осело» в частных собраниях, разбросанных по миру!

Княжна Долгорукова. Конец 1860-х гг.

Помню, как кручинился некогда барон Эдуард Фальц-Фейн, что не сумел однажды выкупить с аукциона хотя бы несколько царских писем. И то чувство сожаления не отпускало его многие-многие годы. Но тогда он был молод и беден. «На моей памяти, – рассказывал барон, – состоялось несколько аукционов, на которых продавались личные вещи княгини Юрьевской, её архив, переписка с царём. Аукцион в Париже в отеле „Drouot“, который состоялся в 1931 году, проходил в полупустом зале, там продавались и письма… В конце аукциона вынесли маленький ключик от тайной квартиры Кати в Зимнем дворце».

Ключ от тайного дворцового покоя, этот ключик от счастья, – верно, княгиня Юрьевская так дорожила им, что не забыла захватить заветный амулет с собой в долгие странствия…

Эдуард Александрович хранил каталог иного аукциона, что прошёл летом 1941-го в отеле «Savoy» в Ницце. Тогда с молотка пошли двести любовных писем Александра II и редкие фотографии. Русские эмигранты, в большинстве своём обнищавшие аристократы, заполнившие зал, лишь горестно усмехались – увы, они ничего не могли приобрести.

Эпистолярное наследие досталось богатому французу – так, за каждое письмо императора (а первоначальная стоимость одного послания равнялась всего трём франкам!) он заплатил по сто франков, а уникальную фотографию княжны Кати в декольтированном белом атласном платье выкупил за пятьсот. Лишь одно письмо императора княжне, начинавшееся со слов «Я в отчаянии и люблю тебя до безумия», было продано за тысячу триста франков. Да ещё «Новый Завет», принадлежавший Александру II, ушёл с молотка за четыреста франков.

Все те сокровища безымянный француз позднее с большой выгодой перепродал коллекционеру-американцу. Правда, тот позволил биографу княгини, эмигранту из Тифлиса и бывшему гардемарину Морского кадетского корпуса, снять копии с оригиналов, а затем опубликовать отрывки из писем в его бестселлере «Katia: Wife Before God».

Книга Александра Тарсаидзе «Катя: жена перед Богом» вышла на английском. Однако потребовался бережный перевод писем, ведь любовная переписка меж царём и княжной велась исключительно на французском языке.

…Писем много. Иногда за день курьер доставлял княжне Долгоруковой одно царское послание за другим, дожидаясь её ответа. Быть может, это самая полная и откровенная история любви, когда-либо поведанная в письмах.

Историкам ничего не нужно домысливать: Александр II имел смелость исповедаться перед грядущими поколениями. И хотя его интимные письма предназначались одной лишь Катеньке, но в грядущих веках царские послания обратились бесценным наследием.

Одно из писем Александра II княжне Долгоруковой. 1868 г.

Поистине письма имеют бóльшую силу, чем исторические мемуары – на пожелтевших их страницах запеклась кровь событий, тревог и раздумий. И лишь им подвластно в иных столетиях свершить чудо: оживить запечатлённые на бумажных листах чувства и хоть на мгновение содеять невозможное – остановить безудержный поток времени. Так, что голоса давно покинувших мир людей вновь начинают звучать с былой силой и страстью.

…Утром 1 октября 1868 года Екатерина Долгорукова распечатывает письмо Александра II: «После возвращения с утренней прогулки по парку я, переполненный счастьем, занялся своим любимым занятием – чтением твоего письма. <…> Мы двое жаждущих, которые не могут дождаться момента соединения один с другим, и мы неразлучны навсегда, чувствуя счастье быть мужем и женой перед Богом».

Днём любимой летит новое послание: «Несмотря на то, что я дышу только в объятьях моего любимого Ангела, я пользуюсь первой свободной минутой с утра, чтобы тебе написать несколько слов. <…> Я принадлежу тебе и только тобой дышу. Ты знаешь, что твоё внимание – единственное желание моего сердца, и я не буду не благодарен. Спасибо тебе за добрые слова, которые ты пишешь своему мужу. На этом заканчиваю. У меня много дел».

Тем же вечером влюблённый Государь вновь берётся за перо: «О, мой Ангел, я вспоминаю нашу близость и то, как мы сходили с ума от наслаждения, будучи мужем и женой. <…>

О! Спасибо, спасибо, дорогой Ангел, за все эти нежные воспоминания, которые принесли мне столько удовольствия, как и всё, что мне приносит моя сладкая женушка, которая является центром моей жизни. И я счастлив и горд быть её мужем перед Богом. Не мы виноваты, что упустили своё счастье. Нашему счастью ничто не может помешать. Я так люблю счастливые воспоминания, которые ты даришь мне. Я не могу найти подобное в жизни с Марией, хотя, возможно, я забыл про них в нашем гнёздышке. <…> Обнимаю тебя, душа моя Катя, и счастлив, что я твой навсегда».

Настоящий дневник любовной энергетики, страсти, что бушует в душе Александра II. Его Вселенная, «центр жизни» да и сама жизнь – княжна Екатерина Долгорукова!

И она, как мантру, не устаёт повторять августейшему возлюбленному:

«Мы созданы, чтобы составить священное исключение»;

«Мы единственная пара, которая любит с такой страстью, как мы, и кто знает радость культа, который нам внушён Богом»;

«Мы одни понимаем вполне всю святость этого чувства, которым мы счастливы и гордимся».

А вот и сам Александр спешит признаться любимой:

«Я получил твоё дорогое письмо… и чувствую себя озарённым нашим солнцем»;

«Обнимаю тебя от души и счастлив тем, что ты моя, а я Твой на всегда»;

«Я чувствую, как никогда, что наша жизнь сосредоточена в дорогих моментах, которые мы проводим вместе. Всё меркнет и исчезает для нас перед сокровищем, которым мы владеем, т. е. перед священным культом, который внушил нам Бог и за который мы не перестаём благодарить Его. Пусть он не откажет нам в единственном счастье, которого нам не хватает и которое составляет нашу мечту».

Вот уж поистине ревностные служители некоего, ведомого лишь им двоим, культа! Даже в письмах они не разделяют себя, оба – единое целое, и оба веруют в исключительность любви, внушённой им самим Господом Богом. И невероятно тем счастливы.

Напутствие великого сказочника

Год 1866-й после стольких страданий принесёт счастье датской принцессе – Дагмар вновь станет невестой. И женихом будет наречён брат её незабвенного Никса – великий князь Александр Александрович.

И Александр, поначалу так скептически воспринявший любовные восторги старшего брата, сам не избежал чар обворожительной принцессы.

Копенгаген. Отсюда лежал путь на корабле принцессы Дагмар в Россию. Фотография Л.А. Черкашиной. 2004 г.

Ясным сентябрьским днём датская принцесса покидала своё королевство. На набережной в Копенгагене, в старом порту, где близ причала покачивались на морских волнах датский корабль «Шлезвиг» и русская яхта «Штандарт», пришли проводить красавицу-невесту тысячи горожан, и среди них был великий сказочник Ханс Кристиан Андерсен. Принцесса узнала его, остановилась и протянула доброму волшебнику свою изящную царственную ручку.

Из старого лебединого гнезда между Балтийским и Северным морями, что зовётся Данией, выпорхнул лебедь со славным именем…

Цесаревна Мария Фёдоровна. Фотография. Конец 1860-х гг.

У Андерсена на глаза навернулись слёзы, и он горестно вздохнул о судьбе юной принцессы, ведь та ехала в неведомую ей страну:

«Вчера на пристани, проходя мимо меня, она остановилась и протянула мне руку… Бедное дитя! Всевышний, будь милостив и милосерден к ней!

Говорят, в Петербурге блестящий Двор и прекрасная царская семья, но ведь она едет в чужую страну, где другой народ и религия, и с ней не будет никого, кто окружал её раньше…»

Под раскаты салюта военной императорской эскадры Россия встречала свою будущую императрицу. Не пройдёт и года, как в мае 1868-го небо над Петербургом и Царским Селом вновь озарится вспышками праздничных фейерверков – у великой княгини Марии Фёдоровны, принявшей новое имя вместе с православной верой, родится сын, продолжатель царской династии, наречённый Николаем. Никакого другого имени у августейшего малютки и быть не могло, – память о почившем в Ницце цесаревиче была ещё так свежа и болезненна…

Венчание великого князя Александра Александровича с Марией Фёдоровной. (Справа от священника – Александр II с супругой Марией Александровной). Художник М. Зичи. 1867 г.

Великий князь Александр Александрович нарёк сына в честь старшего брата, которого любил, по собственному его признанию, «больше всего на свете». Невероятное совпадение: царственный младенец станет полным тёзкой своего несчастного дяди – Николаем Александровичем Романовым. И даже в будущем присовокупит к монаршему титулу и его, несостоявшийся, – Николай Второй.

1866-й – пролог встречи двух восемнадцатилетних красавиц: Марии и Екатерины. Именно с этого года, желали они того или нет, жизненные пути их будут тесно соприкасаться, и всякий раз подобные «сближения» станут наносить каждой из них новые сердечные раны.

Тайная семья

Тогда их разделяла огромная пропасть – великая княгиня, будущая царица, и фрейлина императрицы, возлюбленная Государя. Вряд ли в первые месяцы жизни в августейшей семье цесаревна Мария Фёдоровна слышала что-либо о своей сопернице.

Нет, княжна Долгорукова вовсе не желала распространять свои чары на её супруга, великого князя, она претендовала на большее – на… русский трон. Не для себя – для своих будущих наследников.

Правда, такой поворот событий поначалу казался мифическим. Вернее, о нём Мария Фёдоровна и не задумывалась, хотя первые признаки раздора в царской фамилии уже появились…

Время шло. В великокняжеском семействе появлялись на свет дети: вслед за Николаем в мае 1869-го у Марии Фёдоровны родился сын Александр (у младенца была недолгая жизнь); в апреле 1871-го – Георгий; в марте 1875-го – Ксения; в ноябре 1878-го – Михаил… И последней появилась на свет в июне 1882-го дочь Ольга, единственное порфирородное дитя, – она родилась, когда её отец был уже увенчан царской короной.

Во второй, сокрытой от сторонних глаз, семье Александра II также рождались дети – тайная связь не замедлила принести свои земные зримые плоды: в один из апрельских дней 1872 года покои чопорного Зимнего дворца огласились младенческим криком: на свет явился мальчик, наречённый Георгием. В его жилах текла кровь Романовых и Рюриковичей, великих князей Черниговских и Московских. На следующий год родилась дочь Ольга, затем – сын Борис (умерший в младенчестве). И следом – младшая Екатерина.

Александр II с супругой-императрицей Марией Александровной в день серебряной свадьбы. 1866 г.

Александр II был нежным отцом, о чём и свидетельствует сам в письме к княжне, вспоминая день, когда маленькая Оля (по-домашнему Oly) «была такой милой в своей постели и также у меня на коленях, когда я давал ей суп, который она ела с большим аппетитом. <…> Гого (Георгий) был очаровательным, говоря с кучером и отправляясь в коляске с нами».

О детях отец-император особо тревожился, будучи на театре военных действий русско-турецкой войны, а значит, и в опасности: «Надиктованное дорогим пупусей (Георгием) порадовало меня как обычно, привязанность, которую он нам выказывает с самого рождения, поистине трогательна. Храни, Господь, для нас его и Олю, чтобы оба продолжали быть нашей радостью».

На другой день – новое письмо: «Доброе утро, дорогой Ангел моей души, я спал хорошо и переполнен любовью и нежностью к тебе, моя обожаемая маленькая жёнушка… Ох! Как я вспоминаю наши славные послеобеденные часы, когда дети любили спускаться ко мне и рассказывать тебе о чём-нибудь перед тем, как выпить своё молоко. Меня так и тянет к вам. Дай нам Бог вернуться поскорее!»

Переписка между возлюбленными не прерывается ни на день. И вот в ней появляются новые участники: княгиня Юрьевская посылает письма детей, вернее, записывает их нежные слова к отцу-императору, что не могло не радовать и умилять Александра. Увы, те детские письма с надеждой на скорую встречу с любимым папá, канули в Лету…

Зато известно письмо императора, полное боли за Россию и доверия к своей избраннице: «Господи, помоги нам окончить эту войну, обесславливающую Россию и христиан. Это крик сердца, который никто не поймёт лучше тебя, мой кумир, моё сокровище, моя жизнь».

Да, Александр делится со своей Катей «державными трудами» – делами в государстве, вопросами внешней политики – всей тяжестью незримой «шапки Мономаха», венчавшей его седеющую голову. А княжна внимает ему и порой даёт дельные советы, явно польщённая откровениями венценосца.

Верно, те чувства, что владели пушкинской Марией, не были чужды и княжне Кате. Особенно в минуты доверительных бесед с коронованным любовником.

Александр II с княгиней Екатериной Юрьевской и детьми: сыном Георгием и дочерью Ольгой. Конец 1870-х гг.

…Так уж совпало, что в 1878-м – знаменательном для России году победоносного завершения войны с Турцией – обе, и великая княгиня Мария Фёдоровна, и княжна Екатерина Долгорукова, разрешились от бремени здоровыми младенцами.

Таинственная незнакомка

История хранит необычный символ противостояния двух соперниц – живописный. В своё время картина Ивана Крамского «Неизвестная» наделала немало шума в обществе, представ впервые в марте 1883-го в Императорской академии наук на выставке художников-передвижников. В красавице-незнакомке, изысканно одетой и гордо восседающей в открытой дорогой коляске, что на минутку остановилась на Невском против дворца, зрителям чудилась… княгиня Екатерина Юрьевская.

Неизвестная. Художник И. Крамской. 1883 г.

Картина-загадка. Нет, в чертах лица странной красавицы особой схожести с княгиней не замечалось. Но величественная стать, но отстранённо-надменный взгляд тёмных глаз, то ли с поволокой, то ли с затаённой печалью, чуть трагический излом бровей, но чувственные губы и само элегантное одеяние, известное при редких выездах Юрьевской в свет (бархатная шляпка с перьями, отороченное мехом пальто, кожаные перчатки тончайшей работы), но драгоценный браслет – всё выдавало её, любовницу царя!

Да и фотография 1880-го, где она, Светлейшая княгиня Юрьевская, в очень схожем наряде – в элегантной шляпке и пальто-накидке, усеянном атласными бантами, – умильно взирает на четвероного царского любимца, что улёгся у её ног, будто приоткрывает завесу тайны.

Княжна Екатерина Михайловна Долгорукова с любимцами-псами. 1870-е гг.

Искусствовед Ирина Чижова, знаток светского этикета, повествует о другом обнаруженном ей любопытном факте: «…И вдруг в одном журнале мне встретилась репродукция с картины Литовченко с изображением Александра II на манёврах. Рядом с ним сидит его морганатическая супруга, и на ней такой же костюм и шляпка, как на портрете у Крамского».

Историки моды «рассекретили» наряд молодой дамы: «Шляпа „Франциск“, отделанная изящными лёгкими перьями, „шведские“ перчатки, сшитые из тончайшей кожи, пальто „Скобелев“, украшенное собольим мехом и синими атласными лентами, муфта, золотой браслет – всё это модные детали женского костюма 1880-х, претендующие на дорогую элегантность». Однако сделали и несколько парадоксальный вывод: «Кодекс неписаных правил исключал строгое следование моде в высших кругах русского общества», – следовательно, и незнакомка, представшая на полотне Крамского, вряд ли могла принадлежать к высшему свету. И всё же кто она, эта «Русская Джоконда»? Давняя интрига и по сей день не даёт покоя пытливым умам.

Фотопортрет княжны Долгоруковой в доме её немецкой правнучки Клотильды фон Ринтелен в Висбадене.

Ирина Чижова провела своё исследование и нашла убедительнейшие доказательства: изначально «Неизвестная» должна была стать портретом княгини Юрьевской, но после трагедии на Екатерининской набережной Крамской вынужден был отказаться от прежнего замысла, изменив черты лица особы, в одночасье ставшей вдовой и попавшей в немилость к августейшему пасынку Александру III. Ведь картина, начатая ещё в царствование Александра II, завершена спустя два года после его гибели.

И ещё одно «за» в пользу версии Чижовой: в Висбадене, в доме Клотильды фон Ринтелен, немецкой правнучки русской княжны, мне довелось видеть незнаемую прежде фотографию Екатерины Долгоруковой. Старый снимок, украшавший гостиную, зримо напоминал незнакомку с шедевра Ивана Крамского: тот же взгляд, тот же гордый поворот головы и водружённая на ней элегантная шляпка.

При жизни самодержец любил совершать прогулки в открытом экипаже (схожем с тем, что изобразил на полотне художник) вместе со своей Катей. В одном из писем Александру сохранилось её интимное признание: «Я обожаю управлять твоим кабриолетом, прижимаясь вся к твоему красивому телу, которое моё – так бы всего и съела».

Не отказалась от любимой забавы пара и после венчания. Александра II и Светлейшую княгиню придворные могли часто созерцать в Царском Селе, вместе в одной коляске, не ведая о тайной свадьбе императора и поражаясь дерзости и смелости княгини Юрьевской.

Молодая красавица на полотне Крамского (она одна в экипаже, без сопровождающих – мужа ли, брата либо компаньонки – явно нарушает незыблемый этикет!), вызывающе устремившая свой взор, представлена на фоне тающего в петербургской дымке Аничкова дворца, резиденции Александра III и его молодой супруги. Вызов царице вновь брошен!

На Галерной

Но задолго до взрыва на петербургской набережной «гордой главе» Александра II не давала покоя одна мысль: каким явится будущность для детей, его и Кати? Не будет ли суждена им безрадостная участь бастардов? Посему ещё летом 1874-го монарх издал Указ Правительствующему Сенату: «Малолетним Георгию Александровичу и Ольге Александровне Юрьевским даруем Мы права, присущие дворянству, и возводим в княжеское достоинство с титулом Светлости». Ещё со времён Петра Великого титулом тем удостаивались подданные за особые заслуги перед царём и Отечеством.

Дом на Галерной в Петербурге, где поселилась молодая чета Пушкиных.

В том памятном году княжна Катя Долгорукова поселилась в снятой для неё великолепной квартире на Галерной, где частым гостем бывал сам император. «О, какое удовольствие доставило мне видеть наконец твоё милое жилище в твоём новом доме, – восхищается Александр. – В нём всё мило и уютно, а всего милее милейшая хозяйка». Катенька не медлит с ответом, вторя возлюбленному: «…О, какое удовольствие доставил мне вчера твой визит в мою комнату, почему мы не можем остаться вместе навсегда?»

Исторические параллели. «На Галерной, в доме Брискорн» – адрес первой семейной квартиры поэта в Петербурге. Именно сюда из Царского Села, где прошли счастливые месяцы супружества, в октябре 1831-го поэт привозит свою Натали в дом на Галерной.

Вероятней всего, переехать на Галерную посоветовал Пушкину его шурин Дмитрий Гончаров, временно поселившийся на ней, а затем навестивший сестру и её мужа в Царском Селе. О своих петербургских новостях извещает он дедушку Афанасия Николаевича: «Прибывши сюда благополучно… переехал в Галерную улицу в дом Киреева… Я видел также Александра Сергеевича, между ими царствует большая дружба и согласие; Таша обожает своего мужа, который также её любит; дай Бог, чтоб их блаженство и впредь не нарушалось. Они думают переехать в Петербург в октябре, а между тем ищут квартиры».

Выбор Пушкина остановился на квартире, что сдавала внаём вдова тайного советника госпожа Ольга Константиновна Брискорн. Прежде таких дорогих квартир в Петербурге поэту снимать не доводилось. «Женясь, я думал издерживать втрое против прежнего, вышло вдесятеро», – пенял он на дороговизну петербургской жизни другу Нащокину.

На новой квартире Пушкиным предстояло прожить осень – первую в их совместной жизни, встретить новый 1832 год и весну. Сюда на Галерную из мастерской Александра Брюллова, брата великого Карла, возвращалась с портретных сеансов Натали – художник работал тогда над акварельным портретом красавицы Пушкиной. Супруг жаждал поскорее увидеть творение мастера: «Брюллов пишет ли твой портрет?»

В дом на Галерной доставлялись из Москвы «Милостивой государыне Наталии Николаевне Пушкиной» письма мужа-поэта. Исполненные любовных признаний и беспокойства:

«…Тоска без тебя; к тому же с тех пор, как я тебя оставил, мне всё что-то страшно за тебя. Дома ты не усидишь, поедешь во дворец, и того и гляди, выкинешь на сто пятой ступени комендантской лестницы».

Натали уже носила под сердцем дитя…

Первые месяцы супружеского счастья, или, по Пушкину, покоя и воли. А ведь ещё недавно друзей Пушкина так занимала его будущая свадьба: не погасит ли проза семейной жизни святой огонь поэзии?

Мудрец Василий Жуковский, пристально наблюдая за душевным состоянием женатого Пушкина, нашёл, что его семейная жизнь пошла на пользу и поэзии.

В этом доме Натали и сама дерзнула писать стихи, или, точнее, послать их на отзыв мужу. «Стихов твоих не читаю. Чёрт ли в них; и свои надоели. Пиши мне лучше о себе, о своём здоровьи», – её робкие поэтические опыты Пушкин безжалостно пресёк. Почти как Онегин, резко одёрнувший милую Татьяну. Продолжала ли юная поэтесса втайне заниматься стихотворчеством? Кто может ныне ответить… Однако супружеская жизнь потребовала от неё вскоре иных забот, и дом на Галерной стал для Натали своего рода «школой молодой хозяйки».

И петербургская Галерная, и Царское Село явились неким вневременным перекрёстком для двух влюблённых пар.

Венчание в Царском Селе

Императрица Мария Александровна скончалась в Санкт-Петербурге в мае 1880 года…

Минут недели, и овдовевший супруг-император Александр II предстанет перед алтарём со своей избранницей Екатериной Долгоруковой. Император спешил узаконить их давние отношения, нарушая не только придворный этикет, но и чисто человеческие понятия о трауре – времени скорби и горестных раздумий.

Вот как повествует о том Морис Палеолог: «…Ровно месяц спустя после того, как он (Александр) похоронил императрицу, он неожиданно обнял княжну Долгорукую и сказал спокойно и серьёзно: „Петровский пост кончится в воскресенье, 6-го. Я решил в этот день обвенчаться с тобой перед Богом“».

И как ни умоляли ближайшие друзья императора и его придворные – граф Александр Адлерберг, министр Двора, и оба генерал-адъютанта: Александр Рылеев и Эдуард Баранов, – отсрочить венчание, император ответил отказом. Словно предчувствуя беду, Александр желал обвенчаться как можно скорее, несмотря на увещевания придворных и глухой ропот своих взрослых детей.

Парадный въезд в Царскосельский дворец. Конец XIX – начало XX в.

Свадьба в Царском Селе. Знаменательный тот день – 6 июля – был памятен и в семействе поэта: Александр Александрович Пушкин, его старший сын и любимец, отмечал свой день рождения. А ровно месяцем ранее полковник-гусар Пушкин был на открытии памятника своему великому отцу в Москве.

Памятник поэту, творение скульптора Опекушина, думалось открыть 26 мая (по старому стилю), в день рождения Пушкина. Но за несколько дней до задуманного торжества умерла императрица Мария Александровна, и открытие пушкинского монумента пришлось перенести. Однако траур по почившей государыне очень уж стремительно завершился венчанием вдовца-императора. Как торопил Александр тот заветный для него день! Но кто может ныне сказать, было ли это желание самого Государя или его возлюбленной Кати, лелеявшей мечту стать законной женой?

Все события, и события неоднозначные, судьбоносные, словно затеяли некую игру вперегонки – и смерть несчастной императрицы, и всенародное пушкинское торжество, и тайная свадьба Государя! Безумный тот калейдоскоп будто промелькнул в истории России.

Для обряда венчания предназначен был один из залов Большого Царскосельского дворца. Государь в тот день предстал в голубом гусарском мундире, княжна облачилась в светлое скромное платье. «По длинным коридорам Александр Николаевич и княжна Долгорукая прошли в уединённую комнату без всякой мебели, выходящую окнами во двор, – продолжил Морис Палеолог. – Там уже находились протоиерей, протодьякон и дьячок. В середине комнаты стоял походный алтарь – простой стол, на котором находилось всё необходимое для совершения обряда: крест, Евангелие, две свечи, венцы и обручальные кольца. <…>

Протоиерей трижды повторил торжественные слова венчания, старательно упоминая каждый раз императорский титул супруга. Он исполнял при этом специальное указание царя, сказавшего: „С Екатериной Михайловной венчается не просто Александр Николаевич, но император“. И священник трижды повторил: „Обручается раб Божий, благоверный Государь, с рабой Божьей Екатериной Михайловной“».

После венчания Александр II предложил жене вместе со старшими детьми Георгием и Ольгой прокатиться в коляске по Царскосельскому парку. Похоже, мемуаристу удалось «подслушать» царские речи, что велись в той свадебной поездке: «Обратив к жене свой восторженный взгляд, он (Александр) сказал: „О, как долго я ждал этого дня. Четырнадцать лет. Что за пытка! Я не мог её выносить, у меня всё время было чувство, что сердце не выдержит более этой тяжести“.

Но внезапно его лицо приняло трагическое выражение: „Я боюсь своего счастья, я боюсь, что меня Бог слишком скоро лишит его“.

После минутного молчания он прибавил: „Если бы отец знал тебя, он бы тебя очень полюбил“».

Как важно было Александру одобрение августейшего отца, царя, кого именовали «последним рыцарем Европы»! Но в год, когда Николай I закончил земной путь, будущей его невестке сравнялось всего семь лет…

И другой значимый разговор «расслышал» французский дипломат. Обращаясь к любимцу-сыну, Александр II произнёс: «Гого, дорогой мой, обещай, что ты меня никогда не забудешь». Семилетний мальчик поначалу не понял, о чём просит его отец, но мать пришла на выручку, подсказав сыну нужные слова, и Георгий твёрдо ответил: «Обещаю тебе, папá».

Растроганный до глубины души Государь шепнул жене: «Это настоящий русский, в нём по крайней мере течёт только русская кровь».

Большой Екатерининский дворец в Царском Селе, где венчался Александр II с княжной Долгоруковой. Конец XIX – начало XX в.

На исходе того июльского дня Александр II подписал Указ Правительствующему Сенату: «Вторично вступив в законный брак с княжною Екатериной Михайловной Долгорукой, Мы приказываем присвоить ей имя княгини Юрьевской, с титулом Светлейшей. Мы приказываем присвоить то же имя с тем же титулом присвоить Нашим детям: сыну Нашему Георгию, дочерям Ольге и Екатерине, а также тем, которые могут родиться впоследствии, Мы жалуем их всеми правами, принадлежащими законным детям…»

Выбор исторического титула был неслучаен. Княжеский род Долгоруковых, бравший свои истоки от легендарного Рюрика, происходил от древних черниговских князей. В числе именитых предков княжны был и великий князь Юрий Долгорукий, сын славного Владимира Мономаха. Так что сама царская династия Романовых не могла соперничать древностью происхождения с княжеских родом Долгоруковых. Написание исторической фамилии – иногда она звучит как Долгорукие – разнится так же, как и мнения генеалогов по сему поводу.

По другой версии, фамилия дана в честь бояр Захарьиных-Юрьевых, живших в Москве в XV–XVI веках. Племянник Юрьевской, сын её сестры Марии, Борис фон Берг писал, ссылаясь на материнский рассказ: «Когда стали искать брачные связи между Долгоруковыми и Романовыми, вспомнили, что первый царь из династии Романовых Михаил был женат на княжне Марии Долгоруковой. Кроме того, Михаил был прямым наследником боярина Юрия Захарьина. <…> Отсюда имя Юрьевские».

Этой же версии – фамилия княгине была дана от Юрьевых, древнего прозвища Романовых, – придерживаются и современные исследователи.

В любом случае род Екатерины Долгоруковой прославлен в истории России многими именами: сенаторов, полководцев, публицистов, генерал-губернаторов, поэтов и генеалогов. Княжеский род Долгоруковых, или Долгоруких, Рюриковичей, внесён в «Бархатную книгу». Патриархом обширного рода, в том числе и князей Оболенских, семейные предания именуют князя Михаила Всеволодовича Черниговского. Родоначальник же фамилии – князь Иван Андреевич Оболенский, живший в первой половине XV века и получивший прозвище Долгорукий якобы за свою мстительность.

Среди князей Долгоруких – окольничие и бояре; воеводы в Пелыме, Калуге, Кашире, Твери; стольники царей Фёдора Алексеевича и Петра Алексеевича, цариц Натальи Кирилловны и Прасковьи Фёдоровны…

И, тем не менее, брак Александра II и княгини Юрьевской признавался морганатическим, то есть неравнородным. Ведь супруга монарха не принадлежала ни к одному из владетельных европейских домов.

Прежде ни для кого из приближённых не являлось секретом существование второй, незаконной, семьи императора. Однако поведение монарха не обсуждалось, и на все разговоры о княжне Долгоруковой и её детях было наложено строжайшее табу.

Мария Фёдоровна могла делиться своими опасениями, и вовсе не напрасными, лишь с мужем, великим князем и наследником Александром Александровичем. Но что оба они могли предпринять?! Лишь вздыхать и утешать друг друга.

«Живёт только для меня»

Ничто после венчания, казалось, не могло омрачить счастья Государя. Тотчас он спешит поделиться радостной вестью с сестрой Ольгой Николаевной, королевой Вюртембергской, жившей в немецком Штутгарте: она единственная из семьи поддерживала своего царственного брата: «Княжна Долгорукая, несмотря на свою молодость, предпочла отказаться от всех светских развлечений и удовольствий, имеющих обычно большую привлекательность для девушек её возраста, и посвятила всю свою жизнь любви и заботам обо мне. Она имеет полное право на мою любовь, уважение и благодарность. Не видя буквально никого, кроме своей единственной сестры, и не вмешиваясь ни в какие дела, несмотря на многочисленные происки тех, кто бесчестно пытался пользоваться её именем, она живёт только для меня, занимаясь воспитанием наших детей, которые до сих пор доставляли нам только радость».

Ольга Николаевна отвечала брату, что, вне сомнений, выбор его «мог пасть лишь на достойную по своим сердечным качествам особу». Однако не исключала возможности ссор между княгиней и супружеской четой цесаревича, советуя проявлять деликатность с обеих сторон и «главное – не торопить событий».

И ещё одному человеку была доверена тайна царского венчания – графу Лорис-Меликову. Граф, срочно вызванный в Царское Село, склонив голову, слушал своего Государя: «Я знаю, что ты мне предан. Впредь ты должен быть также предан моей жене и моим детям. Лучше других ты знаешь, что жизнь моя подвергается постоянной опасности. Я могу быть завтра убит. Когда меня больше не будет, не покидай этих столь дорогих для меня лиц. Я надеюсь на тебя, Михаил Тариэлович».

Вряд ли генерал-адъютанту и министру внутренних дел Лорис-Меликову показалась странной просьба императора: угроза жизни Александру II была слишком явной. Но вот чему бы граф несказанно подивился, так это будущему родству с самодержцем! Правда, супружество их внуков, связавшее царственный род с древним армянским, случится много позже.

Вскоре в Петербург вернулся великий князь Александр Александрович, лечившийся на одном из курортов. И тотчас был призван к императору, где и узнал новость о женитьбе августейшего отца, потрясшую наследника. Но к чести великого князя стоит заметить, он достойно принял очень горькую для него весть.

Император посчитал нужным заручиться словом сына-цесаревича, что тот в случае непредвиденных обстоятельств позаботится о мачехе и единокровных сёстрах и брате: «…Ты их не оставишь и будешь их покровителем и лучшим советником».

В сентябре того же года Александром II было составлено завещание и внесено в Государственный банк более трёх миллионов рублей в процентных бумагах на имя Светлейшей княгини Юрьевской и троих детей. Всё то огромное состояние, по мысли императора, должно быть «поровну разделено между Нашими детьми… после их совершеннолетия или при выходе замуж Наших дочерей».

Светлейшая княгиня Екатерина Юрьевская с сыном Георгием и дочерью Ольгой. Фотография. Конец 1870-х гг.

После венчания Александра II его невестка-цесаревна и княгиня Юрьевская словно поменялись ролями. Светлейшая княгиня из любовницы превратилась хоть и в морганатическую, но всё же законную жену императора, а следовательно, в свекровь (!) для Марии Фёдоровны. Вот тут-то для бывшей датской принцессы и начались настоящие страдания, ведь всё, что должно было перейти к ней по праву, – корона государыни, держава и скипетр для наследника, – в одночасье могли стать достоянием её счастливой соперницы. И её сына Георгия.

Великий князь Александр Михайлович живо воссоздал атмосферу, царившую тогда в большой, но отнюдь не дружной, а, напротив, раздираемой неприязнью семье Романовых:

«Голос церемониймейстера… звучал неуверенно.

– Его Величество и Светлейшая княгиня Юрьевская!

Мать моя (великая княгиня Ольга Фёдоровна. – Л.Ч.) смотрела в сторону, а моя будущая тёща, жена наследника престола Мария Фёдоровна, потупилась…

Император быстро вошёл, ведя под руку молодую красивую женщину… Княгиня Юрьевская любезно отвечала на вежливые поклоны великих княгинь и князей и села рядом с императором в кресло покойной императрицы… Мне понравилось выражение её грустного лица и лучистое сияние, идущее от светлых волос. Было ясно, что она волновалась…

Долгая совместная жизнь нисколько не уменьшила их взаимного обожания. В шестьдесят четыре года Александр II держал себя с нею, как восемнадцатилетний мальчик. Он нашёптывал слова одобрения в её маленькое ушко. Он интересовался, нравятся ли ей вина. Он соглашался со всем, что она говорила. Он смотрел на всех нас с дружеской улыбкой, как бы приглашая радоваться его счастью…»

Но безграничное счастье супруга-императора разделяла, увы, лишь его Катя. Августейшие родственники негодовали. Вот великая княгиня Мария Павловна, невестка императора, выказывает своё недовольство гессенскому принцу Александру: «Она (Юрьевская) является на все семейные ужины, официальные или частные, а также присутствует на церковных службах в придворной церкви со всем двором. Мы должны принимать её, а также делать ей визиты. И так, как княгиня весьма невоспитанна, и у неё нет ни такта, ни ума, вы можете себе представить, как всякое наше чувство просто топчется ногами, не щадится ничего».

Нелестные мнения о княгине Юрьевской витали в салонах и гостиных аристократического Петербурга. Но говорили о ней, передавая и скабрёзные сплетни, шёпотом, дабы не навлечь гнев самодержца.

Другая яркая картинка вновь оживает под пером великого князя Александра Михайловича: «Когда Государь вошёл в столовую, где уже собралась вся семья, ведя под руку молодую супругу, все встали, и великие княгини присели в традиционном реверансе, но отводя глаза в сторону… Княгиня Юрьевская элегантно ответила реверансом и села на место императрицы Марии Александровны. По любопытству я внимательно наблюдал за ней… Она была явно очень взволнованна. Часто она поворачивалась и слегка пожимала его руку. Её усилия присоединиться к общему разговору встретили лишь вежливое молчание… Когда мы возвращались домой, моя мать сказала отцу (великому князю Михаилу Николаевичу, младшему сыну Николая I. – Л.Ч.): „Мне неважно, что ты думаешь или делаешь, я никогда не признаю эту наглую авантюристку“».

Мемуарист объективен: бедной «авантюристке» приходилось несладко под колкими взглядами августейших родственников. Но страдала не только она.

Крымская идиллия

Самым тяжёлым испытанием для цесаревны стали месяцы, проведённые ею в Ливадийском дворце в Крыму, осенью 1880-го, вместе с императором и его новым семейством. Марии Фёдоровне пришлось изрядно поволноваться – отныне, после вступления её самодержца-свёкра в брак с княжной Долгоруковой, у Ники появился реальный соперник, претендент на российский престол – Георгий, которого Александр II любил больше, чем своего внука. Так, по крайней мере, ей казалось. Да и в целебном крымском воздухе носились болезненные и обидные для цесаревны слухи…

Александр выехал в Крым с супругой и старшими детьми, Георгием и Ольгой, на исходе августа. Княгиня Юрьевская с детьми отправилась в путешествие в царском поезде. Впервые для неё и для свиты Государя – придворные терялись в догадках, отчего император оказывает ей столь высокую честь? Удивлению не было предела, когда княгиня остановилась в самом… Ливадийском дворце! Ведь прежде она всегда жила поблизости, на даче в Бьюк-Сарае. О том, что княгиня Юрьевская – супруга императора, знали лишь избранные.

Вид Ялты. Художник К. Боссоли. Начало 1840-х гг.

То были дни счастья для царской четы. Наконец исполнилась давняя мечта – они могут вместе кататься верхом, вместе обедать, вместе любоваться красочными морскими закатами. И наблюдать за резвившимися в саду детьми. Не скрываясь более и не боясь чужих глаз. Вот она, семейная идиллия!

Но и государственные дела требовали внимания императора. Благо при нём неотлучно находился граф Лорис-Меликов. Морис Палеолог приводит одно замечание графа, касавшееся недавней женитьбы императора и обращённое к нему: «Было б большим счастьем для России иметь, как встарь, русскую императрицу». Отсыл к старине прозрачен: первой женой царя Михаила Фёдоровича была русская княжна Долгорукая.

Александр III с императрицей Марией Фёдоровной и августейшим семейством. Петербург. Конец 1880-х гг.

Ещё один эпизод из книги французского дипломата: «В другой раз, когда император работал со своим министром на веранде, сын Александра II Георгий, игравший около них, вскарабкался к нему на колени. Поиграв с ним немного, Александр Николаевич сказал: „Теперь поди, мы должны работать“.

Лорис-Меликов, посмотрев вслед уходящему ребёнку, о чём-то задумался, а потом, обратившись к царю, сказал: „Когда русский народ познакомится с сыном Вашего Величества, он весь, как один человек, скажет: „Вот этот наш“. Эти слова произвели сильное впечатление на Александра II, так как ему показалось, что министр отгадал одну из самых заветных его мыслей“».

Другие мысли и чувства владели той крымской осенью великой княгиней Марией Фёдоровной: «Я плакала непрерывно, даже ночью. Великий князь меня бранил, но я не могла ничего с собой поделать… Так или иначе я переносила ежедневные унижения, пока они касались лично меня, но, как только речь зашла о моих детях, я поняла, что это выше моих сил. У меня их крали, как бы между прочим, пытаясь сблизить их с ужасными маленькими незаконнорождёнными отпрысками. И тогда я поднялась, как настоящая львица, защищающая своих детёнышей. Между мной и императором разыгрались тяжёлые сцены… Совместные прогулки с новой семьёй прекратились, и княгиня крайне раздражённо заметила мне, что не понимает, почему я отношусь к её детям, как к зачумлённым».

Александра II возмутило подобное поведение невестки. «Прошу не забываться и помнить, – резко выговорил он цесаревне, – что вы лишь первая из моих подданных!»

Екатерина III

Почти открыто поговаривали, что сын, рождённый от русской княгини, будет наречён наследником. И будто бы сама Светлейшая княгиня готовится к скорой своей коронации, и уже отдано распоряжение – изготовить для будущей императрицы вензель.

К разработке грядущего церемониала был привлечён и Лорис-Меликов. По воспоминаниям, один из священников «даже ездил в Москву, чтоб из архивов извлечь подробности о коронации Екатерины I… Добыв в Москве архивные сведения для будущей коронации, он с торжеством возвращался в Петербург, как вдруг на полпути узнал о событии 1 марта».

Другое свидетельство. Действительный тайный советник Анатолий Куломзин оставил запись: «…Носились зловещие слухи о желании Государя короновать княгиню Юрьевскую… Всё это волновало до глубины души… Повелено было найти в архиве Министерства двора церемониал коронования Петром Великим Екатерины I. Узнав об этом, наследник объявил, что если произойдёт это событие, то он с женой и детьми уедет в Данию, на что последовала со стороны Александра II угроза в случае такого отъезда объявить наследником престола рождённого до брака от Юрьевской Георгия».

Ни в каких официальных бумагах тот царский брак не именовался морганатическим. Однако в лексиконе придворных особ нередко мелькало то тяжёлое нерусское слово, словно каменной оградой отделявшее княгиню Юрьевскую от «правильной и законной» великосветской жизни, – так её дворцовые апартаменты именовались «морганатическими покоями», а приёмы – «морганатическими обедами»!

Герб Светлейших князей Юрьевских, утверждённый императором Александром II. Санкт-Петербург. 18 января 1881 г.

В декабре 1880-го император, ведя под рукуСветлейшую княгиню, вместе с сыном Георгием, прошёл на молебен в церковь Зимнего. Одна из фрейлин была потрясена сим явлением: «Едва Государь и княгиня Юрьевская вошли в церковь, как все служители вздрогнули, будто разорвалась бомба. Дьякон, произносивший литии, сбился, клир фальшивил, и обыкновенно звучный голос архиерея Рождественского потерялся».

Не правда ли, какой зловещей мистикой звучит сравнение всеобщей растерянности со взрывом бомбы?!

А в январе грядущего нового года на торжестве водосвятия Светлейшая княгиня явилась уже с двумя детьми: Георгием и Ольгой. И вновь – скандал в свете. В Аничков дворец, резиденцию наследника, срочно затребовали министра внутренних дел Михаила Тариэловича Лорис-Меликова и, как вспоминала Юрьевская, «сделали ему сцену по поводу того, что дети показались, между тем, как это не был большой свет; и слёзы, и стенания».

Никогда ещё такая волна ненависти и обид не разделяла этих двух женщин – Светлейшую княгиню и цесаревну – в их соперничестве за трон. В конце февраля 1881-го начался Великий пост, и накануне исповеди всё августейшее семейство собралось в Малахитовом зале Зимнего дворца, дабы испросить прощения друг у друга. Цесаревич исполнил всё, как и должно. «Старший сын (императора Александра II) принёс мне извинения, – вспоминала Екатерина Михайловна, – чувствуя свою вину передо мной, я ему ответила, что прощаю его от всего сердца, и обняла его».

Мария Фёдоровна же, нарушив каноны, предписывавшие испросить прощения у близких и дружески обняться, расцеловавшись, лишь сухо пожала княгине Юрьевской руку. Александр II пришёл в ярость от неподобающего поведения цесаревны и со всей строгостью отчитал своенравную невестку. Одна из фрейлин стала невольной свидетельницей семейного скандала: «Император обрушил ливень возбуждённых слов, наполненных накопившимся за месяцы гневом. „…Саша хороший сын, – кричал он, – но Вы – у Вас нет сердца!“»

Великой княгине пришлось оправдываться – дескать, она не ведала, что княгиня Юрьевская, как и она, будет исповедоваться.

Чуть поостыв, Александр сказал своей Кате, что «ужасно сердит, так как это было уж слишком, так неделикатно и так глупо». И, помедлив, в сердцах произнёс: «И это те люди, которые должны позаботиться о вас после моей смерти». Будто ему ведомы были грядущие дни…

Тревожится и цесаревич Александр Александрович, ожидая в январе 1881-го приезда братьев – великих князей Сергея и Павла – в Петербург: «Я с отчаянием думаю о возвращении братьев сюда и как они сживутся с этой новой обстановкой их семейной жизни! Нам, старшим братьям, было это невыразимо тяжело и грустно».

Взрыв

Уникальный случай в истории православной страны – царь, Божий помазанник, долгие годы имел одновременно двух жён: законную – императрицу Марию Александровну и непризнанную – княжну Екатерину Долгорукову.

Клубок невероятных жизненных коллизий с вплетениями из государственных тайн, любовных признаний, светского злословия, придворных интриг, лести и зависти распутала всемогущая смерть. Она и дописала последнюю страницу закрученного по всем канонам жанра любовного остросюжетного романа.

Всё изменилось в один день, все волнения и надежды разом разрешил взрыв на набережной Екатерининского канала, мощным эхом отозвавшийся по всей России: на жизнь Государя было совершено покушение, последнее из шести.

Буквально накануне трагедии Александр II исповедовался у своего духовника протопресвитера Василия Бажанова. Счастье, как того и боялся Александр, длилось недолго…

Свершилось великое злодеяние: в Петербурге в царский экипаж была брошена бомба. И когда Государь вышел из кареты, чтобы ободрить раненых, под ноги ему полетела ещё одна бомба… Истекавшего кровью императора по его воле доставили в Зимний. «Во дворец… Там умереть хочу», – чуть слышно прошептал он.

Княжна Екатерина Долгорукова. Фотография. 1878 г.

…Бытует легенда о мистическом предсказании Пушкиным судьбы будущего царя. Увидев бюст наследника у Жуковского в Царском Селе, поэт, пристально вглядевшись в мраморного двойника цесаревича, вдруг произнёс показавшиеся всем странные слова:

«Вижу славное царствование, великие дела и – Боже – какой ужасный конец! По колени в крови!»

Последние слова Пушкин, словно в забытьи, повторил несколько раз…

Кто может сказать ныне, где и когда встречался поэт с великим князем Александром Николаевичем, – на придворных церемониях, балах, церковных службах? Но один день известен: суббота, 18 июня 1832 года. Пушкин провожал до Кронштадта Жуковского – вместе с наследником он отплывал в дальний заграничный вояж на пароходе «Николай I». Вероятно, в тот день Василий Андреевич представил поэта цесаревичу, зная, какое отрадное впечатление произведёт та встреча на его августейшего воспитанника. Сам он свято верил в своё высокое предназначение: «Я принадлежу наследнику России, эта мысль сияет передо мной как драгоценная звезда!»

Государь Александр II в своём кабинете в Зимнем дворце. 1870-е гг.

Свидетельств об увлечении цесаревича пушкинской поэзией немного, но всё же они есть, – им сделан список с «Песни о вещем Олеге»: рука великого князя вслед за поэтом вывела и эти провидческие строки:

Роковой жребий выпадет в грядущем обоим: и самодержцу, и поэту…

Вот запись из дневника великого князя Александра Николаевича, сделанная 29 января 1837 года: «Во время обеда узнали, что бедный Пушкин от раны скончался в ¾ 3 часа…»

Сколь много сострадания и боли заключено в этой скупой записи!

По словам петербургского приятеля поэта Николая Любимова, чиновника Министерства иностранных дел, а затем сенатора, в скорбные январские дни цесаревич приезжал в дом на Мойке, чтобы справиться о самочувствии Пушкина.

Достойно удивления, что умирающий Пушкин в последние свои земные часы вспоминает о цесаревиче…

В апреле 1834 года Пушкин не явился в Зимний дворец, где пышно отмечалось совершеннолетие наследника Александра Николаевича, чтобы засвидетельствовать свои верноподданнические чувства, хотя и подробно описал в дневнике торжество, назвав его «государственным и семейственным».

В письме к жене поэт сообщил главную петербургскую новость: «Нынче великий князь присягал; я не был на церемонии, потому что рапортуюсь больным, да и в самом деле не очень здоров». Но и пожалел, «что не видел сцены исторической и под старость нельзя… будет говорить об ней как свидетелю». И всё же со всей твёрдостью заявил: «К наследнику являться с поздравлениями и приветствиями не намерен; царствие его впереди, и мне, вероятно, его не видать».

К несчастью, слова те оказались пророческими. Не привелось Александру Сергеевичу дожить до судьбоносного дня – увидеть свободную Россию под скипетром нового монарха.

Именно Александру II суждено было подписать столь долгожданный манифест об отмене крепостного права и войти в историю России Царём-Освободителем!

«Царь с евангельскою душою, с любовью к ближнему святою» – эти тютчевские строки выверены всей жизнью Александра II. И особенно зримо – участием к семье Пушкина: к помощи императора не единожды прибегали вдова и дети поэта, – не было случая, чтобы он ответил отказом.

Нет, не уберегли милостивого Государя от злой смерти ни царская охрана, ни вышколенные жандармы, ни его ангел Катя.

Злодейское покушение на Александра II 1 марта 1881 года. Художник Порфирьев. 1881 г.

…Александр II мученически умирал в дворцовых покоях. Как вспоминала княгиня Мария Мещерская: «Император уже потерял сознание и оставался весь бледный, с восковым лицом, с лёгкой раной над бровью. На обеих ногах кости были совершенно раздроблены…»

Слово великому князю Александру Михайловичу: «Княгиня Юрьевская вбежала полуодетая. Говорили, какой-то чрезмерно усердный страж пытался задержать её при входе. Она упала навзничь на тело царя, покрывая его руки поцелуями и крича: „Саша! Саша!“ Это было невыносимо. Великие княгини разразились рыданиями».

Оправившись от удара и проявив редкое самообладание, Екатерина Михайловна ухаживала за умирающим мужем: давала ему дышать кислород, растирала виски эфиром, помогала хирургам перевязывать его раздробленные ноги, пыталась говорить с ним то по-русски, то по-французски…

Царственный мученик страдал недолго, он умер в тот же день – 1 марта 1881 года. Но что пришлось испытать его супруге!

Александр Михайлович продолжил горестные воспоминания: «Лейб-хирург, слушавший пульс царя, кивнул головой и опустил окровавленную руку.

– Государь Император скончался! – громко промолвил он. Княгиня Юрьевская вскрикнула и упала как подкошенная на пол. Её розовый с белым рисунком пеньюар был весь пропитан кровью. <…>

Из комнаты почившего вынесли бесчувственную княгиню Юрьевскую в её покои».

Какое невероятное стечение обстоятельств: именно в этот день император обещал своей «дорогой Катрин» вернуться раньше, чтобы вместе с ней отправиться на прогулку в Летний сад. Туда, где впервые грянул пистолетный выстрел. Будто грозное предупреждение… И там, где он уверовал: милая Катя стала ему ангелом-хранителем.

Но ведь в тот злополучный мартовский день Екатерина Михайловна тревожилась и умоляла супруга не покидать Зимний. На что он ласково успокаивал любимую, заметив, что не может же он, Государь, быть в заточении, подобно птице в золотой клетке…

По воспоминаниям, «последний вечер Его драгоценной жизни, в который Он занимался чтением Святого Евангелия с княгиней».

Наступившим воскресным днём император отправился в Манеж, где наблюдал развод войск, а после в Михайловский дворец, пить чай с кузиной, великой княгиней Екатериной Михайловной.

Но террористы-метальщики, изготовившись, уже заняли свои места вдоль набережной Екатерининского канала…

Сердца многих русских людей полнились в те дни великой скорбью. И одно из них – Петра Чайковского. «Известие это так поразило меня, – делится композитор горестными раздумьями с госпожой фон Мекк, – что я едва не заболел. В такие ужасные минуты всенародного бедствия, при таких позорящих Россию случаях тяжело находиться на чужбине. Хотелось перелететь в Россию, узнать подробности, быть в среде своих, принять участие в сочувственных демонстрациях новому Государю и вместе с другими вопить о мщении. Неужели и на этот раз не будет вырвана с корнем отвратительная язва нашей политической жизни? Ужасно подумать, что, быть может, последняя катастрофа ещё не эпилог всей этой трагедии».

А вот какими размышлениями предавались в Зимнем дворце. Великий князь Александр Михайлович, очевидец того страшного дня, вспоминал:

«Ночью, сидя на наших кроватях, мы продолжали обсуждать катастрофу минувшего воскресенья и опрашивали друг друга, что же будет дальше? Образ покойного Государя, склонившегося над телом раненого казака и не думающего о возможности вторичного покушения, не покидал нас.

Мы понимали, что что-то несоизмеримо большее, чем наш любящий дядя и мужественный монарх, ушло вместе с ним невозвратимо в прошлое. Идиллическая Россия с Царём-Батюшкой и его верноподданным народом перестала существовать 1 марта 1881 года.

Мы понимали, что Русский Царь никогда более не сможет относиться к своим подданным с безграничным доверием. Не сможет, забыв цареубийство, всецело отдаться государственным делам. Романтические традиции прошлого и идеалистическое понимание русского самодержавия в духе славянофилов – всё это будет погребено, вместе с убитым императором, в склепе Петропавловской крепости.

Взрывом прошлого воскресенья был нанесён смертельный удар прежним принципам, и никто не мог отрицать, что будущее не только Российской Империи, но и всего мира, зависело теперь от исхода неминуемой борьбы между новым русским Царём и стихиями отрицания и разрушения».

Внезапная смерть Александра II помешала исполнению его тайной мечты – наследовать трон должен был Георгий, сын его и (наконец-то!) княжны русской крови, а не немецкой принцессы. Но все монархические и жизненные планы смешал роковой взрыв на набережной Екатерининского канала. Каким непостижимым образом имя любимой российского самодержца соединилось с местом его гибели!

Тот день стал единственным, когда горе примирило соперниц, и они, забыв былые обиды, обе, обнявшись, рыдали в осиротевшем дворце.

…После минутного замирения весы судьбы вновь качнулись: Мария Фёдоровна из цесаревны обратилась царицей, а княгиня Юрьевская – вдовой императора. Но и сей горький её титул был отвергнут Романовыми!

Ах, как корила себя несчастная Катя, что в тот роковой день не сопровождала любимого мужа, а значит, и не отвела от него смерть! Она умоляла супруга не покидать дворец, а накануне злосчастного дня обсуждала с Лорис-Меликовым меры безопасности охраны императора.

Но тогда, тотчас после убийства Александра II, княгиню чуть ли не обвиняли в беспечности к венценосному супругу. Но более всех досталось Михаилу Тариэловичу. «Теперь расскажите, – язвительно вопрошал некий аноним в письме в редакцию газеты „Голос“, – чем Лорис-Меликов занимался в то время, когда делали подкоп на Садовой и снаряжали бомбы для 1 марта, успокаивал Государя, льстил Юрьевской, любезничал со всеми».

А простонародье будоражили и вовсе невероятные слухи – «будто помещики наняли армянского генерала, чтобы убить царя».

Страшные, горькие для России дни, полные отчаяния и брожения в умах.

Но страдания, что испытывала княгиня-вдова, были ужасающими: её ноги и руки сводило страшной судорогой, а пальцы – «крючками», она рыдала ночами напролёт и мечтала лишь о скорой своей смерти, признаваясь в том молодому Государю Александру III: «…Призываемая мною смерть не является, а мучения только усиливаются, и положительно не знаю, что делать».

Битва шедевров

А для молодой государыни настал миг торжества. И как символично, что её парадный портрет в тот год заказывается живописцу Ивану Крамскому, автору «Неизвестной»!

Портрет Марии Фёдоровны завершён в июле 1881-го в петергофском коттедже «Александрия». Самого художника буквально ослепил блеск драгоценностей, что сияли на точёной шее позировавшей ему молодой государыни. «Эффект бриллиантов словами решительно нет возможности определить, – дивился Крамской. – На Невском есть, конечно, в магазинах похожие, но дело в том, что они там всё же положены изредка, а здесь всё сплошь залито блеском. В таком огромном количестве, как у Императрицы, бриллианты имеют особый переливающийся блеск».

Представленный на выставке «Портрет императрицы Марии Фёдоровны в русском парадном платье» вызвал восторг не только публики, но и знатоков живописи. О том свидетельствовал и журнал «Всемирная иллюстрация»: «Самым изящным по тонам ансамбля и грации выражения оказывается большой портрет Ея Величества Государыни Императрицы в орденском костюме Св. Екатерины. Блеск белого глазета и приятность вообще белых тонов при благородстве выражения не могут не поразить при всматривании в этот портрет-картину».

Светлейшая княгиня Екатерина Юрьевская. Художник К. Маковский. 1880 г.

Не беру на себя смелость утверждать, что выбор царицей орденского наряда Святой Екатерины являлся неким посылом её былой сопернице. Но как знать…

Немного истории. Орденом Святой Великомученицы Екатерины (или орденом Освобождения) в Российской империи награждались великие княгини и дамы высшего света. Он имел две степени: «Большой крест» – для царственных особ и «Малый крест» – для дам высшего дворянского сословия. Учреждён ещё Петром Великим в честь героического поступка супруги Екатерины Алексеевны во время Прутского похода.

Женский орден обладал и двумя девизами: «За любовь и Отечество» и «Трудами сравнивается с супругом». На кресте ордена с лучами из драгоценных камней золотом сиял медальон, где святая держала в руках крест и пальмовую ветвь. А ещё орден Святой Екатерины служил царским оберегом, ведь в нём читались начальные буквы латинского заклинания: «Domine, salvum fac regum» – «Господи, спаси царя». Будто код сакрального шифра.

К ордену полагался особый костюм: знак Большого креста носился на красной с золотой каймой ленте, переброшенной через правое плечо. Без сомнения, имела бы орден своей небесной покровительницы и Екатерина Юрьевская. Не судьба…

Но и, будучи вдовой, она стремилась получить заветный орден, хотя и сознавала, что вряд ли сможет предстать в свете в желанном орденском обличье: «…Мне в жизни вероятно никогда не придётся одевать этот орден ввиду моей уединённой жизни».

Но то, что однажды в Доме Романовых нарушен был строгий запрет, княгиня знала. Исторический факт: морганатическую жену великого князя Константина Павловича, польскую красавицу-графиню Жанетту Грудзинскую, тотчас после венчания пожаловали орденом Святой Екатерины. И титулом Её Светлости княгини Лович. Правда, морганатический сей брак стал для цесаревича Константина поводом отречься от русского престола…

Есть в том некая символика: портрет Марии Фёдоровны в парадном орденском одеянии работы Крамского вплоть до 1918-го, пока не попал в Эрмитаж, украшал покои Аничкова дворца. Именно на его фоне художник рискнул некогда изобразить прелестную незнакомку – правда, весьма хорошо известную молодой императрице.

Кисть и другого прославленного живописца, Константина Маковского, запечатлела царственный облик непримиримых красавиц: Светлейшей княгини Екатерины Юрьевской, в то время обвенчанной с императором (по словам придворных, он восхищался портретом супруги и требовал от них тех же восторгов!), и чуть позднее – молодой государыни Марии Фёдоровны.

Императрица Мария Фёдоровна. Художник И. Крамской. 1881 г.

Итак, год 1880-й. Крымская осень. Ливадия. Модный и любимый царём художник Константин Маковский (Александр II называл его «мой живописец») пишет портрет Светлейшей княгини, облачённой в элегантный голубой капот и мирно сидевшей в кресле.

Почти одновременно Маковский работал над портретом детей: Гого, Оли и Кати. Ежедневно за живописцем в Кореиз, где тот остановился, посылалась из Ливадии коляска. Государь часто присутствовал при живописных сеансах, был любезен с художником, шутил с ним, подчас давал осторожные советы, иногда успокаивал расшалившегося сына. И даже доверительно делился с Маковским о неладах в августейшей семье, особенно – с невесткой-цесаревной.

Графу Сергею Шереметеву, адъютанту наследника, довелось, по его словам, стать «свидетелем многого, чего бы не желал видеть, и очевидцем смутной и мрачной эпохи (полнейшего разложения и упадка обаяния царской власти)». Он же не без раздражения замечал: «Маковский в то время делал портрет княгини Юрьевской; нужно было ходить им любоваться… Можно сказать, что семейный быт царской семьи представлял из себя целый ад».

Ну а чуть позже, когда «семейный ад» для цесаревны сменился райским покоем, молодая царица предстала на полотне Маковского в драгоценном обрамлении жемчугов и бриллиантов.

Вот уж поистине – битва живописных шедевров! Будто прежнее соперничество продолжилось уже на ином поле.

…Через годы императрице Марии Фёдоровне предстояло испытать те же душевные страдания, что выпали на долю её морганатической свекрови. Но, в отличие от Светлейшей княгини, ей будет дарована горькая отрада проститься с умирающим супругом, слышать последние слова Александра III: «Чувствую конец, будь спокойна, я совершенно спокоен».

Но не было спокойствия в убитой горем душе императрице. Всего через неделю после похорон почившего Государя, в ноябре 1894 года, в придворной церкви Зимнего молодой император Николай II венчался с великой княгиней Александрой Фёдоровной, в девичестве – гессенской принцессой Аликс.

Августейший поэт К.Р., великий князь Константин Константинович, свидетель того торжества, был глубоко потрясён душевными страданиями царственной вдовы, да и самим её видом: «Больно было глядеть на бедную Императрицу. В простом, крытом белым крепом вырезном платье, она казалась ещё бледнее и тоньше обыкновенного, точно жертва, ведомая на закланье…»

Отныне и до скончания дней Марии Фёдоровны титул вдовствующей императрицы станет её печальным достоянием.

В Мраморном дворце

Вдове убитого императора Светлейшей княгине Юрьевской не судьба была стать государыней Екатериной Третьей. Да и в России, своём Отечестве, она чувствовала себя лишней.

Правда, по велению императора Александра III за Светлейшей княгиней сохранялись её апартаменты в Зимнем дворце, дарованный ей Малый Мраморный дворец в Петербурге, дачи в Царском Селе и Петергофе, поместья в Крыму. Она обеспечивалась рентой из государственной казны – сто тысяч рублей в год (по тем временам – сумма значительная, позднее увеличенная вдвое); дочери Ольга и Екатерина имели право на царское приданое, а Георгий – на достойное для сына императора образование.

Не единожды, особенно в спорных ситуациях, княгиня Юрьевская обращалась к августейшему пасынку: «Убедительно прошу Вас из любви к Вашему отцу прочитать его завещание, в котором он просил Вас быть нам защитником и другом».

Государь Александр III от обещаний отцу-императору и не мыслил отрекаться. Символом его истинно царского попечения о судьбе осиротевшего семейства стал Малый Мраморный дворец, что красовался на Гагаринской улице. Ранее сей петербургский дворец в стиле флорентийского ренессанса, облицованный розовым и серым мрамором, возведён был графом Кушелевым-Безбородко, меценатом и любителем живописи. После смерти просвещённого владельца, аристократа Екатерининской эпохи, хозяином дворца, сей «драгоценной шкатулки» Петербурга, именовался великий князь Николай Константинович. Но недолго. За серьёзную провинность (кражу фамильных драгоценностей!) молодой аристократ был выслан из Северной столицы, закончив свои дни, к слову, весьма печально, в далёком Туркестане.

Император Александр III. Литография. 1881 г.

Вот у него-то, опального Романова, изгоя в августейшем семействе, и приобрёл император Александр III Малый Мраморный дворец для мачехи, ставшей в одночасье вдовой, и своих единокровных сестёр и брата.

Внутреннее убранство дворца отличалось изысканностью: пол нижнего вестибюля цвета спелой вишни усеян был звёздами из золотистого мрамора, а парадная лестница, с бронзовыми канделябрами и классическими скульптурами, словно излучала нежно-розовое мраморное сияние.

При входе, в дворцовом вестибюле, княгиня Юрьевская распорядилась поставить чучело матёрого медведя, некогда добытого на охоте Александром II. Не только тот царский охотничий трофей – всё в жилище княгини-вдовы полнилось памятью об убитом супруге.

Сердцем дворца, его святыней, стала мемориальная «Опочивальня Его Величества». В самом её центре, украшенном лепным гербом Светлейших князей Юрьевских, возвышалась двуспальная кровать с табличкой: «Проведена последняя ночь жизни до 1 марта 1881 Государем Императора Александра II». Все предметы в опочивальне не были немыми свидетелями былой жизни – каждый из них, даже самый обыкновенный рукомойник, будто повествовал, рассказывал свою историю: «Государь Император Александр II употреблял… до 1 марта 1881 в Зимнем дворце». Или: «…У зеркала, где причёсывался…» Другая памятная вещица – канделябры – вещала: «Подарено Императором Александром II Его Жене Княгине Юрьевской».

Стены дворцовых покоев сплошь покрывали портреты и фотографии возлюбленной пары. Казалось, жизнь Екатерины с ненаглядным её супругом не замерла после того злосчастного мартовского дня. И Любовь свершила невозможное – победила саму смерть.

Мечта царственной вдовы: «Всё, что было употребляемо до самой мелкой вещи я прошу собрать и из всего этого сделать маленький музей <…> Все портреты Государя и мои и фотографии должны быть в музее, и публика беспрепятственно может входить по воскресеньям».

Малый Мраморный дворец

В Малом Мраморном дворце устроена была домовая церковь во имя Святого князя Александра Невского, всем своим убранством напоминавшая походную церковь в Царском Селе, где не столь давно княгиня стояла перед аналоем с дорогим ей Александром.

Младшая дочь царственной пары, Екатерина Александровна, вспоминала: «Эти комнаты с их драгоценными и любимыми реликвиями стали местом, к которому русские совершали паломничество. Я могла видеть их печаль и благоговение от этих живых напоминаний об императоре, которого они так сильно любили».

Сама же княгиня-вдова каждый божий день вместе с детьми совершала печальный маршрут: в Петропавловскую крепость, в собор, где покоился страдалец-супруг. Могила императора благодаря заботам Екатерины Михайловны буквально утопала в венках и гирляндах из свежих цветов. Сама же она из тех надгробных цветов составляла букетики и раздавала их простым петербуржцам, кои они с благодарностью принимали, почитая за святыню.

Пересказывали как чудесную легенду: во время похорон Александра II княгиня Юрьевская остригла свои прекрасные косы и, свернув их венком, вложила в руки почившему супругу. То не легенда – именно так поступила обезумевшая от горя молодая вдова.

Эмиграция

Светлейшей княгине немного довелось прожить в своём петербургском «гнезде»: уже через год после трагедии она вместе с детьми покинула его.

Вилла в Ницце. Старинная гравюра

Путь Екатерины Юрьевской лежал во Францию – в Париж, где она обосновалась в роскошном особняке в престижном районе Нейи-Сюр-Сен, близ Булонского леса. Не в память ли о прежних днях счастья с возлюбленным Александром, когда она, юная княжна, тайно отправилась вслед за императором в Париж?!

Сломленная горем молодая женщина не могла противостоять царской семье, могущественному клану Романовых. И прежде всего – соперничать с Марией Фёдоровной, отныне законной мператрицей.

Светлейшая княгиня в траурном одеянии покидала Россию. С собой она захватила дорогие её сердцу реликвии – ученические тетрадки Александра с лекциями Василия Жуковского, рубашку венценосного супруга с пятнами засохшей крови, его Евангелие и карманные часы с оставшейся от удара о мостовую вмятиной (цепочку от часов – печальное украшение – она всегда носила поверх платья). Взяла со стола в императорском кабинете перо с застывшей капелькой чернил на конце. (Утром своего последнего дня Александр II работал над новой российской конституцией, долженствовавшей стать мирной преобразовательной силой в России.) Не забыла и последнее одеяние супруга, в чём застала его смерть: венгерку, фуражку, рейтузы, а также запонки с царской рубашки, с гравировкой памятного дня венчания: «6 июля 1880». И ещё Екатерина Михайловна захватила с собой тысячи писем, адресованных ей Александром и вдохновлённых его великой любовью.

Иногда княгиня наведывалась в Санкт-Петербург. Молодой император Александр III поначалу довольно чутко относился к мачехе, позволив ей обращаться к нему на «ты». Но вскоре внешняя участливость сменилась холодной учтивостью. Известен случай, когда, в очередной раз приехав в Петербург, княгиня Юрьевская поделилась с Государем планами на будущее: вскоре, как только её дочери повзрослеют, она вернётся в свой дворец и будет давать балы. На что Александр III холодно, но веско заметил: «На вашем месте, вместо того чтобы давать балы, я бы заперся в монастыре».

Парадный вход на виллу княгини Юрьевской «Георг» в Ницце.

И лишь спустя годы, когда на российский трон взошёл Николай II, Екатерина Михайловна вернулась в покинутое жилище. Вероятно, к этому времени относятся воспоминания великой княгини Ольги Александровны, жившей неподалёку от Малого Мраморного дворца. Младшая сестра Государя, с душой чуткой и сострадательной, симпатизировала княгине Юрьевской, говоря, что «очень привязалась» к собеседнице, слушая её рассказы. Ольга Александровна, не раз встречавшаяся с ней, была буквально поражена той безграничной любовью, что питала вдова к её несчастному деду. И тому, как ревностно хранила Екатерина Юрьевская память о погибшем императоре.

Великая княгиня вспоминала: «Всякий раз, как я приходила к ней, мне казалось, будто я открываю страницу истории. Жила она исключительно прошлым. Она только о нём и говорила».

Екатерина Михайловна сберегла все мундиры Александра II, его кивера, кирасы, шинель… Не был забыт ею даже домашний халат императора. И конечно же, царские ордена, орденские ленты и оружие: искуснейшей работы сабли, ружья, шашки, пистолеты. Все эти дорогие свидетельства бытия любимого хранились под стеклом в домашней часовенке.

Жемчужина Средиземноморья – Ницца. Фотография Л.А. Черкашиной. 2002 г.

Позднее княгиня Юрьевская решилась-таки расстаться с петербургским дворцом. Продала всё, кроме личных вещей Александра II и его августейшего отца Николая I.

Все фамильные сокровища были доставлены в её парижский дом. Но им вскоре предстояло ещё одно путешествие – в Ниццу. Выбор Екатерины Михайловны пал на этот красивейший курортный городок. Так неожиданно город на Лазурном Берегу стал перекрёстком судеб Светлейшей княгини и молодой русской императрицы!

Ницца, где некогда датской принцессе предстояло пережить самые скорбные часы, Ницца, одарившая её надеждой новой жизни, стала прибежищем для бывшей соперницы!

Русский собор

Верно, им предстояли печальные встречи и в этом благословенном земном уголке: императрица Мария Фёдоровна приезжала сюда не раз, ведь под её августейшим покровительством возводился величественный православный собор.

Мысль о строительстве нового храма в Ницце (старая церковь во имя святителя Николая и святой мученицы царицы Александры уже не вмещала многочисленных русских прихожан) возникла у неё в 1896 году, когда она совершила вояж на Французскую Ривьеру вместе с сыновьями Георгием и Михаилом и дочерью Ольгой. Минуло более трёх десятилетий с того дня, как здесь, в Ницце, умер её жених, – и собор Святителя Николая Чудотворца, или Свято-Николаевский собор, должен был стать данью памяти и любви русской императрицы.

Николай II горячо поддержал желание матери, и Мария Фёдоровна приступила к осуществлению давнего духовного обета. Создан был строительный комитет, одобрен проект собора, великолепного образца храмовой русской архитектуры, и место его возведения – парк «Бермон», принадлежавший лично Николаю II и великодушно подаренный им будущему храму.

Императрица Мария Фёдоровна, чьим замыслом воздвигнут русский собор в Ницце. Художник В. Маковский. 1912 г.

12 апреля 1903 года, в годовщину смерти наследника, в основание храма заложили первый камень. И лишь в декабре 1912-го, в преддверии трёхсотлетия Дома Романовых, был отслужен торжественный молебен, и Свято-Николаевский собор близ бульвара Царевича предстал во всей своей празднично-величественной красе.

Ему суждено было стать самым красивым и самым большим православным храмом в Западной Европе. Поистине, красавица Ницца обзавелась новой «драгоценной шкатулкой».

Собор во имя Святителя Николая в Ницце. Старая почтовая открытка.

А святыней православного собора явилась икона Николая Чудотворца. Этот образ принадлежал больному Николаю Александровичу и во время тяжких страданий царевича находился у его изголовья. Позже икона была водружена над входом в часовню, возведённую на месте царской виллы. Но солнце, дождь и морской ветер сделали своё дело – за долгие годы святой лик превратился в одно тёмное неразличимое пятно. Икону сняли с часовни и перенесли в новый храм, развернув образ к алтарю. И через двадцать лет свершилось чудо – краски посветлели, и лик Святителя вновь проявился. Научных объяснений тому феномену нет. Да, верно, и быть не может…

Русская церковь во имя святого Николая и святой царицы Александры. Старая открытка.

Прихожанкой храма, возведённого заботами вдовствующей императрицы Марии Фёдоровны, станет и Светлейшая княгиня Юрьевская. В его сокровищницу она передаст дорогие её сердцу фамильные реликвии – безмолвные свидетели давней трагедии. Долгие годы они будут покоиться в крипте – церковном подземелье. Каким долгим эхом отзовётся взрыв на заснеженной петербургской набережной в солнечной Ницце!

Однако не всё было безоблачным в жизни самой княгини: часть аристократической русской колонии питала враждебность к Екатерине Михайловне, упрекая её за «царские замашки» и стремление именовать себя вдовой Александра II.

Зато августейшие «домочадцы» Романовы (правда, далеко не все!) со временем смягчились к Юрьевской и почитали долгом, будучи в Ницце, наносить ей визиты. Посещали роскошную виллу на бульваре де Бушаж великие князья Константин и Михаил Николаевичи. Да и великий князь Владимир Александрович, сын Александра II, очень по-доброму относился к «Светлейшей мачехе».

А в 1911 году Екатерина Михайловна со всей пышностью отметит в Ницце юбилей главного деяния в жизни незабвенного супруга, наречённого Царём-Освободителем, – пятидесятилетие отмены крепостного права в России.

«Как неразгаданная тайна»

Ранее ещё одно памятное торжество прошло на роскошной вилле Светлейшей княгини – свадьба старшей дочери Ольги.

Княгиня Юрьевская, как и всякая мать, готовилась к столь знаменательному событию. Екатерине Михайловне вовсе не хотелось быть забытой Романовыми, своими царственными родственниками. Кто, как не она, мать, должна позаботиться о будущем старшей дочери, её положении в обществе? Ведь дочери и сын приходились единокровными сёстрами и братом императору Александру III. Прошлое для княгини было не столь далёким, помнились обиды, нанесённые ей как любовнице императора и матери его незаконнорождённых детей.

В своё время и она принесла душевные страдания императрице Марии Александровне. Больной государыне невыносимо было слышать топот детских ножек и шаги любовницы мужа, что гулко раздавались над её опочивальней. Известны слова, сказанные Марией Александровной одной из верных фрейлин: «Я прощаю оскорбления, нанесённые мне как монархине, но я не в силах простить тех мук, которые причиняют мне как супруге».

Император Александр II. Литография. 1858 г.

…Когда-то, путешествуя по Европе, наследник российской короны встретил четырнадцатилетнюю принцессу Марию Гессенскую и был настолько покорен её юной прелестью, что тотчас объявил августейшим родителям о страстном желании жениться. Через год принцесса прибыла в Россию и, приняв крещение с именем великой княгини Марии Александровны, обручилась с великим князем Александром Николаевичем. Вскоре в Петербурге праздновали их пышную свадьбу.

В общем хоре приветствий и славословий высокородной невесте слышались и недовольные голоса. Правда, суждения, подобные тем, что поведал дневнику Леонтий Васильевич Дубельт, вслух не произносились: «Государь Наследник Цесаревич обручён. Виноват, эта партия мне не нравится… Не знаю, что-то сердце сжимается при мысли, что такой молодец, как наш Наследник, делает партию не по сердцу и себе не по плечу».

Странно, почему милая и скромная гессенская принцесса так не понравилась главному российскому жандарму? Но его недоброе предчувствие сбылось…

Семейная жизнь и вправду не принесла счастья императрице, хотя в самом её начале она была любима и любила. И, верно, не раз вспоминались ей те безмятежные часы, когда на маленьких дворцовых вечерах, где царили весёлость и непринуждённость, собирались гости, и муж-цесаревич был неизменно ласков и приветлив с ней.

Императрицей Марией Александровной восторгалась её фрейлина Анна Тютчева: «…Она была необычайно изящна, тем совершенно особым изяществом, какое можно найти на старых немецких картинах, в мадоннах Альбрехта Дюрера, соединяющих некоторую строгость и сухость форм со своеобразной грацией в движении и позе, благодаря чему во всем их существе чувствуется неуловимая прелесть и как бы проблеск души сквозь оболочку тела. Ни в ком никогда не наблюдала я в большей мере, чем в цесаревне, это одухотворённое и целомудренное изящество идеальной отвлечённости…»

Цесаревна Мария Александровна. Акварель. 1847 г.

И другое откровение дочери поэта: «По-моему, у неё очень много обаяния; во всем её существе есть то высшее изящество, которое гораздо лучше красоты. Но в ней есть то, что ещё глубже проникает мне в сердце, это её голос, её манера говорить».

К слову, Анна Фёдоровна Тютчева, дочь поэта, узнав о тайной свадьбе Государя, тотчас поспешила покинуть двор, чем вызвала недовольство Александра II, посчитавшего этот протест умницы-фрейлины неким дамским капризом…

А ведь ранее она, восхищаясь императрицей, называла Марию Александровну «счастливой женой и матерью, боготворимой своим свёкром (императором Николаем I)».

После рождения в 1860 году последнего, восьмого, ребёнка, сына Павла, силы императрицы начали таять – чахотка незаметно, но верно вершила своё роковое дело. Придворными врачами предписано было Её Величеству жить в тёплом климате – в Крыму и на юге Франции. Встретившись с государыней Марией Александровной в Ницце, Фёдор Тютчев посвятит ей проникновенные строки:

Поэтические строки легли на бумажный лист в ноябре 1864-го, совсем незадолго до того, как в Ниццу привезли больного цесаревича Николая. Смерть сына-наследника, скончавшегося в молодых летах, стала сильнейшим ударом для императрицы Марии Александровны.

Неожиданная кончина наследника престола потрясла не только августейшую семью, но и всю Российскую империю. Но более всех – императрицу-мать. Великая княгиня Ольга Николаевны в своих мемуарах «Сон юности» сумела тонко обрисовать тогдашнее душевное состоянии Марии Александровны, заметив, что она только внешне казалась собранной, неукоснительно выполнявшей свой долг государыни и даже будто бы интересовалась внешними событиями, но близкие ведали, что со смертью сына-цесаревича «из неё вынули душу».

Императорская чета: Александр II и Мария Александровна. 1870-е гг.

Да, ей предстояло пережить и душевные потрясения, и мучительные нравственные страдания. Но Мария Александровна достойно несла свой крест: оставаясь русской царицей, не выказывая ропота и обид, зная, что у обожаемого ею супруга есть другая, любимая женщина, к которой тот стремится всем сердцем, – княжна Екатерина Долгорукова.