Читать онлайн Элегия бесплатно

1.1. «Матрёшка»

   Матрёшка – русская деревянная игрушка, состоящая из полой внутри ярко разрисованной куколки овальной формы, в которой находятся вложенные одна в другую такие же куколки меньшего размера. Название игрушки произошло от уменьшительно-ласкательной формы.

   (Лингвострановедческий словарь)

   Обсценный корень в слове «матрёшка» – случайность, не имеющая непосредственного отношения, хотя общеизвестно, что и матрёшка, и указанная случайность – давнишнего происхождения, но пусть исследованием этого факта займутся другие.

   Узкий жилой дом имел два входа: один – с тихого зелёного двора – в квартиры, второй – с фасадной – в Дом писателя, издательство «Вешние воды», типографию издательства, клуб «Сермяжная правда», магазин duty-free и кафе «Хочу всех», над баром которого угнездилась яркая вывеска: «Коньяк – плод любви дуба и чачи». Дом был поставлен в угол (буквально) улиц: Тургенева – фасадом, правой стороной – перпендикулярно Салтыкова-Щедрина. На небольшой площади перед Домом писателя, справа от дорожки, ведущей к входу, почти в самом углу пересечения улиц на пьедестале стоит указанная, покрашенная под бронзу металлическая скульптура 2-х метрового весёлого мужика в кепке, который вывернул пустые карманы своих штанов, надо полагать, как прообраз небогатой жизни. Комдив и Закруткин, проходя мимо, обычно похлопывали мужика по босой ноге (эта пророческая скульптура была поставлена на указанном месте очень давно, как говорится, при царе Горохе, и на сессиях городской Думы иногда возникали дискуссии о сносе этой двусмысленности с вывернутыми карманами). На третьем этаже Дома писателей обреталось издательство и устроился литературный клуб, на втором – типография издательства, на первом – конференц-зал, кафе и магазин. Первоначально кафе владельцем планировалось назвать легкомысленнее и почти откровенным намёком на лиричность взаимоотношений мужчины и женщины, но при согласовании аренды в издательстве ему мягко указали, что краткость – сестра таланта, а талант – кусок серебра, чем короче назовёт, тем таланта будет больше. Кафе и магазин кормили-поили всех желающих, а duty-free – только по удостоверениям с фото, печатью и подписью директора, впрочем, завсегдатаев, в т.ч. Комдива и Закруткина, помнили и без удостоверений, но иногда для дисциплины проверяли.

1.2. Комдив и Феня

   Василь Иваныч или Комдив – как называли начальника артели бульдозеристов товарищи, даже будучи начальником, бросался в атаку, как Чапаев, впереди всех «на лихом коне» (поэтому его так и прозвали). Специфика работы оригинально преломилась на Комдиве запахом солярки, который был принят столичной литературной гостьей за редкий арабский парфюм (рассказано в главе «Делегация столицы»). В сегодняшнее воскресное утро Василь Иваныч сосредоточенно сидел, опершись правым локтем на стиральную машину перед ним и ладонь уперев в лоб, а левую положил на левое же колено. Неожиданно, но кстати в голову Комдива пришла сакральная мысль о том, что человечество поглощает массу еды и питья, но часть этого добра посредством экскре́ции выводится в канализацию – что-то тут неправильно: или еда и питьё, или бог промахнулся с внутренним устройством своих созданий.

   Задумчивый Комдив повернул голову в сторону Фени -

маленькой, трёхцветной кошечки, также сосредоточенно сидевшей за компанию над своим лотком, и задумчиво смотревшей в сторону хозяина. Ей казалось, что поза Василь Иваныча – почти абсолютно – соответствовала позе «Мыслителя». Пусть Роден, отсекавший при ваянии всё лишнее, извинит на небесах это невольное кошачье сравнение. Феня после исполнения гражданского долга перебралась на крышку «устройства».

У неё в характере проявлялась иногда претензия на охрану, что подтвердил указанный случай и демарш в сторону гостьи хозяина (в главе «Сон»)

А Комдив вдруг вспомнил, что устройство, на котором он только что восседал, нравилось почему-то его не изведанной во всей полноте бывшей виртуальной подружке. Она представила себя в интернете, где они и познакомились, в парадно-выходном халате (из байки), что безусловно свидетельствовало о её оригинальности. (Аналогичный случай был зафиксирован в больничном коридоре, где

женский персонал разгуливал в халатах, из-под которых заметны были ночнушки, а одна из них вообще, улыбаясь мужчинам, красовалась в ночнушке без халата). Сногсшибательное фото подружки, спровоцировало Комдива сочинить начало неоконченной поэмы:

   Ваш канонический халат

   не признаёт мой апокрИф.

   Но скажу Вам в одночасье:

   «В раю намного климат мягче,

   но лучше общество в аду».

   Вот туда Вас и зову.

   Конечно, начало поэмы было не бесспорно с точки зрения поэзии, и вообще предпочтение Комдива –  проза, как в чтении, так и сам. Собственно, если сказать честно, но откровенно (интересный неологизм – надо запомнить), сочинял он не о бульдозерах и даже не о Карфагене и римском Сенате, а о девушках, к которым после двух опытов, объяснённых Чиа Дао ду коротко: «Женский успех – это на 60% успех модельеров и косметологов», относился, как Шопенгауэр, с предубеждением. «Не изведанная во всей полноте», приехала-таки, знакомиться. Вместе с Комдивом она вошла в комнату, молча поставила свечку на стул, зажгла её и стала наблюдать. Когда свечка догорела, барышня сообщила, что интуиция ей подсказывает о неправильном горении. Не говоря более ни слова, гордо вышла, оставив Комдива в трансе. Да уж, так говорил Чиа Дао ду: «интуиция – это инстинкт большого опыта», но Комдив так и не уследил в женской логике гостьи сомнительное соитие в одном флаконе интуиции и горения свечки.

Василь Иваныч вымыл руки Absolut,ом – не водкой, послеперестроечного польского происхождения, а из флакончика с пневмопуском – жидким мылом цвета хаоса броуновского движения живчиков, пролитых внутрь девичьих чресел и априори знающих, куда им дальше стремиться. Однако более комфортным он считал исполнение экскре́ции на корточках в летнем туалете или на пленере – «петушком», как квалифицировал это Арамис – один из квартета, о котором ещё будет сказано. Следует отметить, что далее возможны ещё некоторые натуралистические эпизоды, так ведь они имеют место быть в жизни, и, в конце концов, эти эпизоды, далеки от тех, что в «Водно-болотных угодьях» Шарлотты Рош. Феня, тоже по своему умывшись, пришла к лежавшему с закрытыми глазами на диване в своей гостиной Комдиву, свернулась калачиком на его груди и мирно замурлыкала, бдительно посматривая на хозяина, символизируя свой «образ любви».

В новогоднем номере журнала издательство опубликовало один из мыслеобразов Комдива по мотивам картины Оскара Херфурта ввиду предстоящего 14 января. На титульном листе была воспроизведена копия картины Херфурта: зал трактира и большой стол, за которым сидят смеющиеся собутыльники во главе с рассказывающим свою правду Мюнхгаузеном. Над столом висит огромная люстра с горящими свечами. На полу у стола – собаки с весёлыми глазами и раскрытыми ртами. Закруткин положительно отозвался об этой новелле.

   Спич Мюнхгаузена

   Genossin, позвольте мне провозгласить свой спич.

   Иероним фон Мюнхгаузен самый правдивый человек всех времён и народов – это отметил ещё Чиа Дао ду за много тысяч лет до Иисуса, а тот повторил, когда был в вертепе, и это медицинский факт. (В зале засмеялись). Что ха-ха, что ха-ха? Официально заявляю: сейчас 13-е января (не 31 июня), 23 часа, 45 минут. Потому что завтра – четырнадцатое – наш Старый Новый год. И это тоже медицинский факт. Вы же знаете о моей службе российскому престолу в бытность на нём Елизаветы Петровны? Но я вовсе – не об этом… Так о чём это я? Ах, да, кельнер, плесните рейнского… О новогоднем, о том, чем женский контингент привлекателен для мужчины – и не только в Новый год … Если верить книге Десмонда «Голая женщина» – это удивительное создание природы («она всегда всех удивляла – такою уж она была») – женщина, естественно, хотя и книга тоже. Уточняю, говорю о том, что в контингенте привлекательно. Ги де Мопассан заметил, что женщины и мужчины в общем одинаковы, но у женщин есть нечто, привлекающее мужчин. Остап Бендер уточнил: – У моей подружки есть маленькая штучка (впрочем, это его политическая ошибка – должно быть «маленькая изюминка»). Некая [email protected] в этом смысле образовала сайт, который так и назвала: «Дадим себе шанс» и присовокупила:

   «P.S. Не исключаю возможность временного переезда, например, в Крым или Прибалтику, оставаясь подмосквичкой. Если будет такое предложение, обязательно рассмотрю». Это ж надо, «оставаясь подмосквичкой», и в Прибалтику, хорошо, не в Париж, чтоб умереть. Ещё у одной в аккаунте среди «любимых книг» Туринский папирус, но заявила, обидевшись, что это не её аккаунт. Открою вам, meine Freunde, что привлекательна не собственно женщина, а… Слышу, слышу ваши обсценные междометия. Поясняю. Оглянитесь вокруг… Не крутите головами – это я фигурально. Gott ist mit uns, ещё прольёте драгоценную влагу на скатерть, а я, как культурный человек, должен буду это не заметить, по мнению А.П.Чехова. Что мы видим? Мы лицезреем волшебную силу искусства. Женские ножки и между ними «окошки» … Это не только прелестная цель, но и движение к высшей (буквально) цели… Как сказал Эдуард Бернштейн: «Цель – ничто, движение – всё!». Женский персонал, количеством на один миллион больше нас, просто-таки окружает мужское население. И у стоящих на прелестных ножках с «окошками» – не только круглые колени, но и другие части тела… А? Ну, да – не совсем круглые, полусферические, danke. И «нам от них не спрятаться, не скрыться», хотя некоторые пытались: Диоген жил в бочке, Менделеев – в дупле, Сократ стал философом, Одиссей уплыл в Трою, Толстой вообще убежал «от жены, от детей», и кое-кто – от Якобины (которая, обозвав супруга на разводном процессе мерзавцем, потребовала вернуть ей его)… Что, meine Freunde, в Коране написано? «И самая лучшая из них – змея». И Чехов предупреждал: «Бабы – бич божий». На что уж Цветаева – Марина, а и та прямо, не взирая, заявила: «Бабы- дрянный народ». Уже не буду напоминать Маяковского, Шопенгауэра, даже Ницше, который будто был сумасшедшим, но Заратустра у него говорил вполне здраво: – Идёшь к женщине, возьми с собою плётку. – Стенографисту:

– Мein Herz, Вы успеваете?.. Продолжаю. Записывайте… На телевидении – женские детективы и «лечащие» врачи… В интернете? Масса женских клубов. Мeine Herrschaften, этим барышням вечно «не хватает: зимою – лета, осенью – весны», как забитого платяного шкафа, у которого они плачут: «Опять нечего надеть». Смотрят на нас перед ими же назначенным свиданием из-за угла – как он там, этот несчастный, которому «только одно надо»? А нам, между прочим, не только «одно», мы ещё и есть хотим, и какая-то странная привычка образовалась, кameraden, – каждый день. Вы все конечно помните, genossin, как Василиса Премудрая отметила это в своём докладе на сессии Генеральной ассамблеи ООН в связи с Международным женским днём. Вот случайно попалась в интернете фотография… Совсем не в том смысле… И такие фильмы только несколько раз смотрел – с познавательной целью: замуж они там выйдут, в конце концов? Завалили интернет кошечками, самими себя и сообщениями о покупках «эксклюзивно – гламурного» нижнего белья. Зачем они таким образом предъявляют себя прогрессивному человечеству? Женщины дают понять, но не всегда дают исполнить. Они необязательны, непоследовательны и меркантильны. Об этом ещё Губерман говорил:

 Какие дамы нам не раз

   шептали: – Дорогой!

   Конечно, да! Но не сейчас,

   не здесь и не с тобой!

   Они вообще делят нас – пленников женских форм на две категории: которые не нужны им и которым нужны они. А стоит нам по наивности поверить их предвыборным декларациям, как они тут же: – За руку брал? Брал – женись. Вы понимаете – о чём я. А сайты знакомств? Что они там пишут. Вот один случай. Профессорка пишет о себе и всех других дочерях Евы: – Милые красавицы! Неиссякаемый источник восхищения и вдохновения! От них не уклониться. Любая царства стоит. Мужьям порой прощают загулы и запои. В любви краёв не знают. И до глубокой старости они во сне летают и т.п. Как упомянутые предвыборные обещания: готовлю вкусно, говорю мало, голова не болит. Честный, но откровенный Мюнхгаузен видит насквозь и даже глубже этих дочерей Евы или Ксантипп – по Роттердамскому и девушек с «маленькой штучкой» – по Бендеру, которые так привлекательны – по Мопассану… И это не только моё скромное мнение, вот пример. Барышня дала о себе объявление согласно правилам русской грамматики: «уж, замуж, невтерпёж», в стремлении к обеспеченности за границей. Нашёлся – араб, из Франции. И мама барышни озаботилась обрезанием. Не о том думать надо. Их дети во время войны будут призваны стрелять в папу своей мамы – своего дедушку, а может и в маму своей мамы (а la guerre comme а la guerre – Франция член НАТО)… Скажу, кстати, о другом, как русский ротмистр – почему не принимали женщин в армию – они неправильно исполняли команду «Ложись». Они нелогичны (вы же знаете, друзья, эту женскую классику: – Муж мне изменяет, и я не знаю – от кого у меня дети). Вот вам фотография девицы – за ГМО агитирует. Сама как ГМО. Специально принёс. Ноги спрятаны платьем в пол – может кривые? Was ist das? Ни за что не догадаетесь, а я сообразил… Кто это сказал «опять»? Господа, трезвый, как стёклышко. Эта «белая лебедь» танцует свою хабанеру. Вверх ногами, но платье не падает ей на голову – она просто перевернула фото при воспроизведении. Кстати о платьях. Что они вытворяют, господа. Прошло каких-то 200 лет или около того, и они, которых товарищ Саахов назвал: «другом человека», в своём соблазнении нас перешли Рубикон: от кринолина до шотландских юбочек. Платья? Это же ночные сорочки на шпагатиках. Эти хитрые «друзья человека», а «хитрость – ум дураков» – предупреждал Чиа Дао ду, знают, как охмурить – мы же глазами… Бывает им надо что-то застегнуть. Вот представьте, друзья мои, если у меня расстёгнута пуговица на камзоле – кому это интересно? А если пуговичка – на женской блузке?.. А если не одна?.. А если не только на блузке?.. А если вдруг этому «другу человека» надо что-то поправить в сбруе – entschuldigung – в одежде? Это же, готт мит унс… Тэк-с, кто оприходовал моё рейнское, пока я говорил? Я? Когда ж я успел? Кельнер. Стой, ты кому столько льёшь? Мне? А, ну тогда плесни ещё. Danke sehr. Господа, все вы знаете, что в 1744 году я командовал отрядом, встречавшим в Риге невесту Петра Третьего – будущую Екатерину Великую. Но, возможно, не знаете, что она поцеловала меня… Я не так уж красив, но в кирасе чертовски привлекателен… А Фике уже тогда знала, что Мюнхгаузен – он такой один, как Тиньков. И это правда – нечего ухмыляться. Вы же не можете не доверять вкусу Екатерины Великой – она знала толк в мужчинах… Так вот. Привлекательны для мужчины не женщины, но женские формы. Знаете ли вы, что это такое? Нет, вы не знаете, что это такое. Процитирую Владимира нашего Маяковского: – Ночью хочется звон свой спрятать в мягкое, в женское. «Женские формы» – это сферы наслаждения… А? Ну да, данке, – полусферы. Это, господа, полусферы, но не какая-нибудь там геометрия – это совершенство… Кельнер. В космосе – планеты и звёзды – шары… А во Франции, например, первые бокалы появились по форме и объёму груди королевы Марии-Антуанетты – жены Людовика 16-го. Михаил Светлов написал об этом:

   Двух бокалов, влюблённых звон

   Тушит музыка менуэта.

   Это празднует Трианон

   День Марии-Антуанетты.

   Ну, чем они оба кончили – не буду отвлекаться от новогоднего… О чём я… Нет, о рейнском-то я как раз всегда помню – оно же, как женщина, пьянит и зовёт… Ага, – о женщинах, т.е. женских формах и почему не женщина, но её формы. Следите за мыслью, господа. Они, формы действуют на мужчин умиротворяюще. До потери сознательности. Что? Ну да – бывает и до потери сознания. Господа, поднимая этот бокал, провозглашаю здравицу женским формам. Поздравляю всех с наступающим контрольным Новым годом, который вскоре станет ещё и годом очередного животного по зодиаку (опять нет повода не выпить). А что сулит нам животное этого года? Если вам надо подвижного ребёнка с задатками гения, ваша девушка срочно должна начать беременеть. Дети, рождённые в этом году, отличаются умом и сообразительностью. Около 60% гениев рождены в аналогичные годы. Посмотрите на меня… Наступающий год – в первую очередь женский. Поэтому всем женщинам стоит обратить внимание на состояние души и тела. Это позволит избежать множества проблем, которые могут подстерегать в этом году. Помимо этого, повышается шанс успешного зачатия, беременности и рождения ребёнка. Год будет щедрым на романтику и интересные знакомства. Одним удастся завязать серьёзные отношения, другие окажутся в центре головокружительного романа. Всем, кто мечтает о любимом человеке, можно сказать повезло… Ими будет управлять животное романтичное, общительное, склонное к новым знакомствам, контактам с противоположным полом, он поможет заинтересованным в решении их любовных задач. Итак, – за женские формы. Пьём. Будьте. И живите. Прозит.

   Спич Мюнхгаузена многократно прерывался аплодисментами, которые он из скромности пытался остановить поднятой рукой, но они только усиливались… В конце спича произошли громкие рукоплескания, переходящие в овацию. Хрустальные подвески люстры пришли в движение, как будто солидаризируясь с присутствующими в их восторгах, которые всё нарастали – до такой степени, что люстра начала раскачиваться, а свечи – подмигивать, посуда в шкафах – дребезжать и подпрыгивать, столы – двигаться, громадная зала монолитного здания трактира – гудеть … Всех присутствующих – в том числе стенографиста и собак – охватили неизъяснимые экстаз, эйфория и катарсис. Все встали, и даже – собаки. Раздались многоголосые крики: «Ура», «Браво», «Многая лета», «Гром победы раздавайся», «Мюнхгаузена – в канцлеры» (все – на немецком). Собаки залаяли и завыли (разумеется, тоже на немецком)… Оркестр на антресолях давно громыхал ораторией Свиридова на слова Маяковского: «Во весь голос», но его невозможно было расслышать за шумом всеобщего счастья и веселья, как присутствующих в трактире, так и присоединившихся к ним миллионов жителей по всей Земле и на Луне, которые со слезами умиления на глазах слушали спич Мюнхгаузена в прямом эфире: по радио, телевидению и в интернете… В общем, как напишет потом некий А.С. Пушкин, ставший известным и знаменитым поэтом, но прославившийся благодаря исключительно одной прозаической фразе в повести: «Капитанская дочка» в связи со спичем Мюнхгаузена и вселенской реакцией на него:

«Сделалась метель».

В разделе «Публицистика» того же журнала Комдив подошёл к Новому году с другой стороны:

   Логичный новогодний лозунг

   Господи мой Боже,

   зеленоглазый мой!

   дай же ты каждому,

   чего у него нет…

   дай всем понемногу…

   И не забудь про меня.

   (Б.Ш.Окуджава. «Молитва»)

   31-го декабря, в предстоящий год под бой курантов и бокалов закричат: – С Новым годом, с новым счастьем, с новым здоровьем… Повсеместно, традиционно. Однако, если посмотреть на этот лозунг вооружённым глазом, то можно увидеть не только «одну звёздочку» (известно, что «лучше, конечно, пять звёздочек»). Значит, предыдущие «счастья» были не то? К тому же, счастье – это не вечность – очевидно и не вооружённым глазом. Что это за пожелание?.. А – здоровья? Людям, которые пьют, едят, поют и пляшут? Желать здоровья следует больным. С Новым годом – это последовательность, оправданная календарём. Но чему ж тут радоваться – будто это мы сделали себе подарок? «Замечательное» в подарке только то, что «вот и стали мы на год взрослей». И – к пожеланию (как говорил Чиа Дао ду: – Резко врезать и резко закусить). Пусть наше останется с нами. (Новые годы приходят и уходят, а мы остаёмся пока). И не надо много денег. Пусть будет достаточно. Пусть наше останется с нами, «и никаких гвоздей, вот лозунг…».

   Кстати, сочинял Комдив не всегда один, иногда в соавторстве с Закруткиным – они же оба были аборигенами клуба «Сермяжная правда». Но, как сказал Борис Бабочкин в образе Чапаева: «хуже, Петька, хуже». Например, упомянутая в халате, написала отзыв на один из его рассказов. Она предложила заменить местоимение «он» на «я», хотя именно это и не нравилось Василь Иванычу – не потому, что буква была последней в алфавите, а наоборот, она казалась ему категорически нескромной. Надо пояснить, что, кроме работы, дававшей ему хлеб насущный, он иногда поддавался соблазну авторства и забрасывал свои бессмертные литературности в терпеливый интернет. Это было для него, как передохнуть (ударение на «у»). Случалось и Закруткин печатался, однако его статьи публиковались в научно-производственной «Промышленной энергетике», и он получал даже гонорары. Конечно, оба они были дилетантами, как и другие в «Сермяжной правде», хотя в членах состояли и несколько профессионалов, в т.ч. Клеопатра Львовна Шумская, назначенная там «классной дамой», и другие – не для плагиата непосредственно, а ленясь читать выходящие апериодически альманахи клуба, но какую-то корысть возможно получали или сравнивали. Типография издательства печатала и клубные произведения малыми тиражами: в библиотеки издательства и самого клуба – бесплатно и по заказу всем желающим – уже с оплатой по прейскуранту. Можно добавить, что самые-самые мыслеобразы рождались у Комдива, не всегда в позе «Мыслителя», а обычно в горизонтальном положении. И прецеденты были: говорят, Флобер вдохновлялся запахом прелых яблок, Россини сочинял лёжа… (Возможно, похожее было и у Закруткина, который из-за падения сердечного верхнего давления и удара электрическим током несколько раз падал, ударяясь головой. А до этого, в восьмом классе школы директор Бахтин Василий Тихонович как-то сказал по его поводу: «Умная голова, но дураку дана». Директор, конечно, не Чиа Дао ду, но позже Закруткин встретил такую же фразу у Шолохова по поводу Валетки, кажется, в «Донских рассказах»). И немыслимый мыслительный процесс уносил обоих в такие эмпиреи, что они казались себе не то, что уж прямо-таки, но категорически с надеждой.

Через несколько дней, к Комдиву в горизонтальном положении, прошмыгнул мыслеобраз, никак, впрочем, не связанный с предыдущими. Кстати можно добавить к характеристике Комдива из аннотации к «Фрейду» Ж-П.Сартра: «Он набрасывает основы некой другой литературы, освобождённой от образа и иконы».

   Отступление в сублимацию

   Василь Иваныч как-то откопал – буквально, по его чистосердечному признанию – нечто. Бульдозерами освобождали от частных домов на слом территорию под строительство очередного торгово-развлекательного центра «Де-Жанейро», хотя город был уже заставлен такими «Бразилиями», где много, много обезьян. В обеденный перерыв, задумчиво бродя по результатам своей геростратовской деятельности и жуя бутерброды – размером с буханку, Комдив споткнулся обо что-то. Остановился, пнул сапогом. Это оказался коричневый ящичек с замком-защёлкой, как будто мастера Брамса, напомнив бессмертное произведение Ильфа и Петрова. Заинтересовавшись, Комдив присел и вытащил «Брамса» из-под обломков прошлой жизни. Ящик местами был изъеден мышами и временем – надо полагать, пребывая на чердаке одного из разрушенных домов, переходя вместе с домом от одних хозяев к другим. Комдив тут же определил, что ящик не пустой – там что-то погромыхивало, он стёр рукавицей слой мусора и пыли с крышки и, чихнув, открыл. Внутри в замшевом чёрном мешочке не оказалось бриллиантов (прошу пардону у тех, кто их ожидал), там был диск, переливающийся на солнце всеми цветами радуги. Как это ни противоречило железному лозунгу на бульдозере, Комдив был любопытным завсегдатаем книжных развалов, и шкафы его большой домашней библиотеки ломились не только от технической литературы, но и беллетристики, в т.ч. классики – отечественной и зарубежной. Вернувшись с находкой к своему кормильцу, заинтригованный, он осторожно своими «клешнями» вложил ящичек в полиэтиленовый пакет от тормозка и аккуратно опустил в карман чехла позади спинки сиденья. Едва дождавшись конца светового дня, Василий бегом поставил бульдозер под навес строительной площадки, забрал пакет, свистнул охране, втиснулся кое-как в свою неубиваемую «копейку» и, с вожделением поглядывая на пакет на соседнем сиденье, помчался домой, не заезжая в гараж. Подъехав в сумерках к дому и оставив машину во дворе, он поднялся к себе, положил свёрток на кухонный диван, а сам полез в душ. Покончив со смыванием пыли и пота, достал из пакета ящик, оттуда – мешочек, из него – диск, протёр осторожно салфеткой и оставил пока, прислонив к ящику. Потом перекусил яичницей на помидорах с колбасой, запивая приготовленным заранее, согласно телепрограмме, к футбольному матчу (хоккей он не смотрел, т.к. не успевал взглядом за маленькой шайбой), попил чайку и одновременно, дрожащими от волнения пальцами громадной пятерни с трудовыми мозолями, кое-как вставил диск в дисковод своего ноутбука. Уже беглое знакомство с содержанием задержало не только его внимание, но, пожалуй, остановило бы и его бульдозер, несмотря на железный лозунг. Комдив отказался от соответствующего пива, лицезрения по телевидению, как «22 бугая» катают по полю один мяч, и озадаченно приступил к подробному чтению. Текст на диске сохранился, несмотря на мышиное варварство и происки времени. Василий читал до первых петухов, увлекаясь и удивляясь. Иногда всё-таки прикладывался – из-за пересыхающей гортани – к баклажке с пивом. Чуть не опоздал на работу. Учитывая содержание прочитанного, несколько дней пытался было поискать возможных хозяев найденного «клада», но, как говорится, – «иных уж нет, а те далече». Дело печальное и обычное: старшие поумирали (может они и были теми хозяевами или даже авторами текста на диске), а молодёжь поразъехалась – домик был забыт, как старый слуга Фирс в «Вишневым саде», а о ящике, может быть, «наследники» и не подозревали. Вспомнив, Василь Иваныч, зайдя по-соседски к Закруткину, предложил предать гласности случайность, как в своё время Максим Максимыч в «Герое нашего времени». Закруткин, приняв с интересом это «рационализаторское предложение», совместно с инициатором придумали название, изменили имена и некоторые ситуации, что-то удалили, кое-что добавили. Таким образом, вещь приобрела отдельную от оригинала не авторизованную самостоятельность. К слову сказать, название книги было обусловлено тем, что всё, созданное человечеством, а может быть и бог, является результатом сублимации – под этим названием – с добавлением слова «вариант» – книжка и была опубликована впоследствии издательством.

1.3. Клеопатра Львовна Шумская, «Суламифь», Куприн и Бунин

   Пути Господни неисповедимы.

   (Библия. Посл. к Рим. 11:33)

   Шумская – «дама, приятная во всех отношениях», несколько старше тургеневского возраста (Чиа Дао ду говорил, что возраст женщины можно определить по длине каблука её туфель – увидим в главе «Фарфоровая чашечка»), светлая шатенка с серыми внимательными глазами – вовремя, как говорят специалисты, защитила диссертацию – в 28 лет, знала несколько языков – разумеется, кроме русского, побывала за границей и замужем, работала редактором в издательстве «Вешние воды», курировала «Сермяжную правду», читала лекции в местном университете – «преподдавала», как шутили весёлые студенты, была хороша лицом и стройна телом, продуманно одевалась и чувствовала на себе внимание не только ректора университета. В тоже время, это современный образ Веры из «Героя нашего времени», за которой мчался, загнав коня, Печорин, как за недостижимой и замечательной мечтой. А в русских сказках Шумская – Елена Прекрасная и Елена Премудрая «в одном флаконе», у неё один, пожалуй, недостаток – она не мужчина, и потому имеет особенности, присущие дочерям Евы – это и замечательно. Как показало время, которое никого не лечит (по мнению Чиа Дао ду), в просвещённой и независимой Клеопатре стала накапливаться «критическая масса» тёплого отношения к Комдиву, даже отчасти к его профессиональному «парфюму», на который клюнет и столичная гостья (об этом – в главе «Делегация столицы»). Как-то Шумская задержалась в издательстве, когда другие работники уже ушли. Внизу ещё работало кафе и занял место у входа ночной дежурный. Шумская закрывала дверь кабинета, и здесь же, как рояль в кустах, оказался Василь Иваныч. Он молча зажал Клеопатру в угол, крепко обнял, что она не смогла свободно вдохнуть и также поцеловал. Кто-то опять скажет: это цинично и натуралистично. Ну что же делать – бывает, Комдив даже написал с Закруткиным рассказ по мотивам. А Шумская инстинктивно выпалила, как того велит традиция:

– Вы что?.. – Но к выходу они спускались практически рядом – лестница-то одна. Выйдя, пошли к своим машинам: она – здесь же, на Тургенева, у входа в издательство – льгота, он – перпендикулярно, на Салтыкова-Щедрина.

– Василь Иваныч, – позвала Шумская, что стало неожиданностью для Комдива, – подойдите, пожалуйста. – Он с опаской вернулся. – Ближе. Ещё ближе… Ладно, ступайте. – С сожалением махнула рукой Шумская. – Спокойной ночи…

– Спокойной ночи… – Ответил Комдив. Они сели в свои машины и поехали домой – каждый к себе. Хотя казалось бы по сюжету Шумской следовало бы обнять посягнувшего Комдива, а Комдиву – прочувствовать и повторить свой демарш, третий раз – контрольно в лоб, но: улица Тургенева, отсвет окон кафе и свет стилизованных фонарей. А дальше? «Будем посмотреть» – пообещал Чиа Дао ду.

   У себя дома Шумская прочитала компиляцию Комдива «Суламифь», прониклась, забыв о некотором присущем автору цинизме и железном лозунге, но не рекомендовала к публикации – хотя бы и с иллюстрацией Natha Truneva – русской художницы, живущей во Франции, из-за большого объёма цитирования, создающего впечатление пересказа.

   Куприн и Бунин

   Суета сует и томление духа…

   (Библия. «Книга Экклезиаста. 1:2, 1:14»)

   Всё проходит…

   (Соломон)

   Некоторые не понимают природной одарённости, лошадиной трудоспособности и неистребимого любопытства и желания испытать всё на себе, Куприна. И во мне просыпается иногда желание почувствовать, как того хотел, милый сердцу, часто пьющий Куприн («Если истина в вине, сколько истин в Куприне»). Вот что писал он о своих желаниях: «Я бы хотел на несколько дней сделаться лошадью, растением или рыбой, или побыть женщиной и испытать роды…» и «Господи, почему и мне не побыть ямщиком. Ну хоть не на всю жизнь, а так, года на два, на три. Изумительная жизнь!».

   «Образ любви» – царский, ветхозаветный, возможно, недостижимый и непостижимый. Замечательный русский писатель Александр Иванович Куприн, как Иван Поддубный, Иван Заикин, Владимир Гиляровский – в беллетристике и жизни…

   Положи мя яко печать на сердце твоём,

   яко печать на мышце твоей:

   зане крепка яко смерть любовь,

   жестока яко смерть ревность:

   стрелы её – стрелы огненные.

   (А.И.Куприн. «Суламифь»)

   В 1909 году Академия Наук присудила Куприну – вместе с И.А.Буниным – Пушкинскую премию. (Тогда – это Академия Менделеева, Мечникова, Толстого, Короленко, Стасова, Горького – его членство было отменено Николаем Вторым, Чехова…). Но что такое Бунин по сравнению с Куприным – эстетствующий барин, бывший сотрудник «Орловского вестника» и лауреат Нобелевской премии по литературе?.. Назначенец Нобелевской по политическому соображению, так же, как Пастернак, Солженицын. Что написал так и не окончивший гимназию Бунин: незаконченный автобиографический роман «Жизнь Арсеньева» (в котором автор с симпатией и грустью сочувственно пишет о поколении помещиков из культурного дворянства, о старых господах), рассказы о несчастной и трагической любви: «Митина любовь», «Тёмные аллеи», преувеличенный «Солнечный удар», злопыхательские, «закусившего удила филистера», «Окаянные дни», перевод двадцати двух главной, со вступлением и эпилогом «Песни о Гайавате», ностальгические «Антоновские яблоки»… Горький так отзывался о творчестве периода рассказов Бунина (до революции 1905г.): «Не понимаю, как талант свой красивый, – как матовое серебро, он не отточит в нож и не воткнёт им куда надо». Лев Толстой пишет о Куприне: «Я самым талантливым из нынешних писателей считаю Куприна. Куприн – настоящий художник, громадный талант. Поднимает вопросы жизни более глубокие, чем у его собратьев». Бунин умер в Париже 8 ноября (на следующий день годовщины революции, не принятой им – «…отмщение и аз воздам…» (к Римл. 19:21) в 1953г.

   Справедливости ради надо отметить один абзац в «Жизни Арсеньева» («Юность», книга первая, третий абзац), который может показать Бунина, как писателя: «У нас нет чувства своего начала и конца. И очень жаль, что мне сказали, когда именно я родился. Если бы не сказали, я бы теперь и понятия не имел о своём возрасте, – тем более, что я ещё совсем не ощущаю его бремени, – и, значит, был бы избавлен от мысли, что мне будто бы полагается лет через десять или двадцать умереть. Не рождаемся ли мы с чувством смерти?».

Куприн также был в эмиграции – почти одновременно с Буниным – осенью 1919 года он «перешёл советскую границу и стал эмигрантом», но через 18 лет, в 1937 году вернулся в Россию. «Эмигрантская жизнь – писал Куприн из Парижа – вконец изжевала меня и приплюснула дух мой к земле. Нет, не жить мне в Европах!.. Чем дальше я отхожу во времени от родины, тем болезненнее о ней скучаю… Знаете ли, чего мне не хватает? Это двух-трёх минут разговора с половым из Любимовского уезда, с зарайским извозчиком, с тульским банщиком, с владимирским плотником, с мещерским каменщиком. Я изнемогаю без русского языка…». Бунин вспоминал: «Я как-то встретил его (в Париже) на улице и внутренне ахнул: и следа не осталось от прежнего Куприна! Он… плёлся такой худенький, слабенький, что казалось, первый порыв ветра сдует его с ног, не сразу узнал меня, потом обнял с такой трогательной нежностью, с такой грустной кротостью, что у меня слёзы навернулись на глаза». Безысходная бедность. Куприн добавлял: «Сейчас мои дела рогожные… какой это тяжкий труд, какое унижение, какая горечь, писать ради насущного хлеба, ради пары танов, пачки папирос… Всё, всё дорожает. Зато писательский труд дешевеет не по дням, а по часам. Издатели беспощадно снижают наши гонорары, публика же не покупает книг и совсем перестаёт читать». Когда в 1957 году, по прошествии 19 лет после смерти автора, Гослитиздат выпустил шеститомное собрание сочинений Куприна тиражом 550 тысяч экземпляров – читатели расхватали их в несколько дней. Горький не однажды негативно высказывался о «Суламифи» Куприна, однако, Воровский относился к ней иначе, в статье о Куприне он писал, что повесть – «гимн женской красоте и молодости».

«Суламифь» (часть фрагментов Комдива)

   1

   «Царь Соломон не достиг ещё среднего возраста – сорока пяти лет, – а слава о его мудрости и красоте, о великолепии его жизни и пышности его двора распространилась далеко за пределами Палестины.

   2

   «Семьсот жён было у царя и триста наложниц, не считая рабынь и танцовщиц. Также разделял он ложе с царицей Савской, превзошедшей всех женщин в мире красотой, мудростью, богатством и разнообразием искусства в страсти; и с Ависагой-сунамитянкой, согревавшей старость царя Давида… На указательном пальце левой руки носил Соломон гемму из кроваво-красного астерикса, извергавшего из себя шесть лучей жемчужного цвета. Много сотен лет было этому кольцу, и на оборотной стороне его камня вырезана была надпись на языке древнего, исчезнувшего народа: «Всё проходит».

   3

И понял царь, что во многой мудрости много печали, и кто умножает познание – умножает скорбь. Всё суета сует и томление духа, – так говорит Екклезиаст.

   4

   Девушка в лёгком голубом платье ходит между рядами лоз… и поёт. Рыжие волосы её горят на солнце.

   Соломон произносит голосом, ласкающим ухо:

– Но зачем ты стоишь далеко от меня? Скажи мне твоё имя?

– Суламифь… Иногда я рою корни мандрагоры, похожие на маленьких человечков… Скажи, правда ли, что ягоды мандрагоры помогают в любви?

– Нет, Суламифь, в любви помогает только любовь.

   8

   «Семь дней прошло с того утра, когда вступила Суламифь в царский дворец. Семь дней она и царь наслаждались любовью и не могли насытиться ею.

   9

   «– Скажи мне, мой царь, – спросила однажды Суламифь, – не удивительно ли, что я полюбила тебя так внезапно? Чем ты так пленил меня, мой возлюбленный? – И царь, тихо склоняясь головой к нежным коленям Суламифи, ласково улыбнулся и ответил:

– Тысячи женщин до тебя, о моя прекрасная, задавали своим милым этот вопрос, и сотни веков после тебя будут спрашивать об этом своих милых. Три вещи есть в мире, непонятные для меня, и четвёртую я не постигаю: путь орла в небе, змеи на скале, корабля среди моря и путь мужчины к сердцу женщины. …тысячи раз может любить человек, но только один раз он любит. Тьмы людей думают, что они любят, но только двум из них посылает бог любовь.

   11

   «Все части тела Озириса нашла Изида, кроме одной, священного Фаллуса, оплодотворяющего материнское чрево, созидающего новую вечную жизнь.

– Это ты, Элиав? – спросила царица юношу, который тихо вошёл в дверь.

– Все мои ночи будут принадлежать тебе. Ты знаешь пропуск. Ты пойдёшь сегодня во дворец и убьёшь их обоих! Ты убьёшь их обоих! – Элиав хотел что-то сказать. Но царица притянула его к себе и прильнула к его рту своими жаркими губами и языком. Это продолжалось мучительно долго. Потом, внезапно оторвав юношу от себя, она сказала коротко и повелительно:

– Иди!

– Я иду, – ответил покорно Элиав».

   12

   «И была седьмая ночь великой любви Соломона. Странно тихи и глубоко нежны были в эту ночь ласки царя и Суламифи. Глядя в окно на небо, Суламифь остановила свои глаза на яркой голубоватой звезде, которая трепетала кротко и нежно.

– Как называется эта звезда, мой возлюбленный? – спросила она.

– Это звезда Сопдит, – ответил царь.

– Может быть, мы увидимся там с тобою, царь, после того как умрём? – спросила Суламифь.

– Тогда царь сказал:

– Жизнь человеческая коротка, но время бесконечно, и вещество бессмертно. Человек умирает и утучняет гниением своего тела землю, земля вскармливает колос, колос приносит зерно, человек поглощает хлеб и питает им своё тело. Проходят тьмы и тьмы-тем веков, всё в мире повторяется, – повторяются люди, звери, камни, растения. Во многообразном круговороте времени и вещества повторяемся и мы с тобою, моя возлюбленная. Это также верно, как и то, что если мы с тобою наполним большой мешок доверху морским гравием и бросим в него всего лишь один драгоценный сапфир, то, вытаскивая много раз из мешка, ты всё-таки рано или поздно извлечёшь и драгоценность. Мы с тобою встретимся, Суламифь, и мы не узнаем друг друга, но с тоской и с восторгом будут стремиться наши сердца навстречу, потому что мы уже встречались с тобою, моя кроткая, моя прекрасная Суламифь, но мы не помним этого.

– Положи меня, как печать, на сердце твоём!..

– Не бойся смерти, Суламифь! Также сильна, как и смерть, любовь…

– Подожди, мой милый… сюда идут… Да… Я слышу шаги…

– Кто там? – воскликнул Соломон. – Но Суламифь уже спрыгнула с ложа, одним движением метнулась навстречу тёмной фигуре с блестящим мечом в руке. И тотчас же, поражённая насквозь коротким, быстрым ударом, она со слабым, точно удивлённым криком упала на пол.

Старший врач сказал:

– Царь, теперь не поможет ни наука, ни бог. Когда извлечём меч, оставленный в её груди, она тотчас же умрёт. – Но в это время Суламифь очнулась… Глядя на своего возлюбленного и улыбаясь кротко, говорила с трудом прекрасная Суламифь:

– Благодарю тебя, мой царь, за всё… Вспоминай иногда о твоей рабе, о твоей обожжённой солнцем Суламифи. – И царь ответил ей глубоким, медленным голосом:

– До тех пор, пока люди будут любить друг друга, пока красота души и тела будет самой лучшей и самой сладкой мечтой в мире, до тех пор будет произноситься, клянусь тебе, Суламифь, имя твоё во многие века будет произноситься с умилением и благодарностью. – К утру Суламифи не стало. Царь же пошёл в залу судилища, сел на свой трон … и, склонив голову на ладонь, приказал (писцам, в тревоге затаившим дыхание):

– Пишите! «Положи меня, как печать, на сердце твоём, как перстень на руке твоей, потому что крепка, как смерть любовь, и жестока, как ад, ревность: стрелы её – стрелы огненные». И помолчав долго, сказал:

– Оставьте меня одного. – И весь день, до первых вечерних теней, оставался царь один на один со своими мыслями, и никто не осмелился войти в громадную, пустую залу судилища».

   * * *

   И будто услышал Соломон чей-то голос… Однако, это внутри него кто-то сказал циничные слова, будто высеченные на тыльной стороне камня старинного перстня на указательном пальце левой руки Соломона: «И это пройдёт»… Но по мудрости своей подумал вслух Соломон, будто высек слова на камне перстня своего, носимого на указательном пальце левой руки: «Ничто не проходит»… Если бы Куприн написал только «Поединок», «Гранатовый браслет» и «Суламифь», он уже оставил бы своё имя в изящной словесности. После Куприна можно уже и не читать Ветхий Завет – он весь в его «Суламифи». При этом, в ветхозаветной «Песнь песней» Соломона и в 12-и главах эротической сказки Куприна больше чувства и аромата жизни, чем в неразделённости взаимоотношений у Бунина. «Суламифь» – это плотский вариант «Гранатового браслета».

2.1. «Образ первой любви»

Кто смотрел «Полосатый рейс», возможно помнят сцену на морском пляже, к которому плывёт «вон та группа в полосатых купальниках» после побега с парохода. Солнце, жара, жёлтый песок и горизонтальные загорающие. Один из них: толстый, усатый под белой войлочной шляпой обгорает в сонном состоянии. «Группа в полосатых купальниках» высаживается на берег, пляж во главе с молодым Лановым (возможно, это была его первая роль в кино) в ужасе разбегается, толстяк в шляпе продолжает похрапывать, один из тигров в недоумении подходит вплотную и обнюхивает лежащего. Тот сквозь сон бормочет:

«Вава, ты всегда мне снишься в таком экзотическом виде»

.  Поворачивается на бок, поправляет шляпу на голове и продолжает досматривать свой «экзотический» сон.

Вот приблизительно так происходило сосуществование Закруткина с девушками. Начиная с детского сада. Там вместе с ним в одной группе обреталась девчушка, склонная к полноте, которой он как будто нравился, если иметь в виду её опекание молодого Закруткина, вплоть до сопровождения в руки его мамы, когда та приходила, чтобы забрать его домой. Эту девчушку он помнил как факт, непонятый по отношению к себе. Ещё тогда же была Тата (Татьяна – «русская душой») – этакий нежно-розовый поросёночек, подаваемый к богатому застолью и который вырос со временем – нет, не в огромную свинью – став гламурной дамой.

Небольшое отступление о книгах

   Как

–то Закруткин дремал на кухонной кушетке, уронив, изданную в мягком переплёте карманного формата дурацкую книжку о женской любви, написанную к тому же женщиной, и вспоминал «образ первой любви». Высказанная им гипотеза о том, что понятие «любовь» – философское (кто первый докажет, что – это не так, пусть первый бросит в Закруткина камень) проецируется на сознание своими «образами», пока не опровергнута, зато не раз подтверждалась. Известно, что есть авторы, получающие за свои сочинения деньги, их творения не только печатают в мягких переплётах, но народ читает в поездах и залах ожидания, оставляя потом на сиденьях. Есть другие, книги которых держат в домашних библиотеках и перечитывают. И есть авторы, которые доступны безвозмездно. Кого из них больше? В домашних библиотеках писателей не так много, и бывает, они напишут всего одну книгу за свою жизнь, как Сервантес. А теперешних в интернете? Справедливости ради, надо отметить, что не все они неграмотные графоманы.

Образ первой любви

Закруткин с сослуживцем, будучи в командировке,

сидели уставшие, но довольные в гостиничном номере. Монтаж закончили досрочно, и директор заказчика, подписывая акт сдачи-приёмки, тоже был доволен – предприятие должно было производить военные изделия – и обещал написать благодарственное письмо фирме, где служили Закруткин с товарищем, а это грозило им премией. Надо признаться, что ребята не просто «сидели довольные», но и выпивали, и товарища вдруг бросило в мемуары об указанном «образе»:

– Вот ты говоришь «первая любовь»…

– Не говорю, а слушаю. – Отреагировал, начинавший дремать Закруткин.

– Правильно. – Добавил «мемуарист». – Должна же быть последовательность перед «вечной», о которой писала Тэффи.

   Эта сентиментальная мелодрама (хотя мелодрам без сантиментов не бывает) произошла по пути в очередную командировку – куда и зачем – это не столь важно, интересно другое. Как уже бы

вало не раз, это происходило в купе поезда, где мы случайно оказались вдвоём (возможно, такие случайности случаются, если Гегель вместе с автором не врут – отметил мысленно Закруткин). При этом, попутчиком (точнее – попутчицей, и это следует из логики сюжета) оказалась симпатичная блондинка… Поэтому и родилось в тот вечер то, что хочу поведать об одном из множества тобою упомянутых «образов любви» в ряду других примеров изящной беллетристики (извини за тавтологию и правильно пойми: для традиционного рождения требуется 270 вечеров, т.е. приблизительно девять месяцев, а в командировки так долго не ездят). Вот несколько книжных примеров: по Фрейду «образ сублимированной любви» (сублимации), у Тэффи показан «образ вечной любви» (тоже начавшийся в вагоне поезда), у Житинского – «образ элегической любви» (также в вагоне), Толстой предложил «образ возмездной любви» (эротика с подоплёкой военного шпионажа, опять же в купе), от Одоевцевой – «образ могильной любви» (буквально, на могильном холме, не на вагонном диване, но тоже очень, очень…), у Слаповского – «образ непроходящей любви», у Богданова и того же Толстого – «марсианский образ любви». Причём, ни один «образ» не обходился и не обходится без физиологии, а другое, кстати, Фрейд считал ненормальностью. (Закруткин, ничтоже сумняшеся, было добавил в этот список свой детсадовский, но передумал).

   Пройдя по ковровой дорожке коридора вагона, остановился у двери купе, номер которого был указан в билете и деликатно постучал. Почти сразу девичий серебр

истый голосок, позвал: «Войдите»… Начитанный в глубокой юности, как и ты, указанными «образами» и в надежде, что в купе больше никто не постучит, нажал на ручку двери… «Прощайте, мои бедные глаза, вы никуда не годитесь после такого» – сказал бы Гоголь, но он в командировки не ездил, а я поприветствовал незнакомку, попросил извинить за беспокойство, уточнил соответствие номера купе указанному в моём билете, сообщил свой маршрут и представился. Сидевшая на диване с книгою в руках, девушка в свою очередь назвала себя.

Она прехорошенькая – подумалось мне – но строгого вида. И книга, как успел заметить, имела соответствующее название: «Формальная логика». Разместившись, завёл разговор о том, о сём, как это случается в поездах, но не о погоде. Попутчица оказалась раскрепощённой и интересной собеседницей, весело реагировавшей на байки, несмотря на «Формальную логику». Не жеманясь и без ханжества поучаствовала «за знакомство» в дегустации «Хванчкары» (хотя у меня был и коньяк, который мы пьём). Согласно неформальной логике заговорили нечаянно об «образе первой любви», (который имеет место быть впереди «вечной», не так ли?). Что возобладало в купе: «формальность» или естественность – умолчу (потому, как по Тэффи, «о тех, которые были недавно, рассказывать не принято»). Но случай – почти по Житинскому. Девушка в ходе разговора, кокетливо спросила, поглядывая на мои седеющие виски:

   –

А какой была у Вас «первая любовь»? Хоть один случай.

– Один? Их столько, что затрудняюсь.

– И все первые?

И вот тут, засыпающий после трудного дня и коньяка Закруткин с открытыми глазами, продолжил всё-таки мысленно своим детсадовским «образом».

– Натурально. Любви не первой не бывает.

Вот, например, одно маленькое приключение. Дело было, конечно, давно. О тех, которые были недавно, джентльмены не рассказывают (хотя Пушкин даже написал, что у него было в стогу с «чудным мгновеньем»). Случилось это… Дверь из комнаты, если её открыть, а открывалась она наружу, в небольшой холл, образовывала с перпендикулярными стенами замкнутый треугольник, некое подобие алькова, где мы и разместились кое-как с возлюбленной. Свои трусики девочка предусмотрительно сняла (возможно априори или уже была наслышана о случае под телегой в «Петре Первом»), а может и вообще не надевала (в предчувствии моды танцплощадок в будущем). Кто приподнял край платья – может, моя Мальвина, повернувшись спиной? Как сейчас помню: присев, укусил её левую бело-розовую полусферу юго-восточной части спины (это то место, куда при необходимости вкалывают лекарство). Было ли это проявлением моего любовного пыла в настоящем или женоненавистничества – в отдалённом будущем, но то, что пушкинская болтливость моей Дульсинеи повлияла на последнее – можно предположить, как вероятность. Нечего говорить, что девица была счастлива вниманием к прелести части её туловища, и потому не замедлила похвастаться своей радостью с воспитательницей нашей группы (надо признаться, «это всё происходило в городском саду», как пела Анна Герман своим ангельским голоском). Воспитательница в течение всего дня с изумлением посматривала на меня (ведь «в СССР секса нет») и с сожалением, негодованием и завистью – на мою Лолиту, но ничего не говорила до прихода моей мамы. Они пошептались тет-а-тет, после чего мне была прочитана примерно получасовая лекция – не запомнил содержания, но с явным уклоном против аморальности моего «подвига». Дома меня не побили, что явилось случаем из ряда вон выходящим, т.к. и за меньшие преступления мама обычно воспитывала физически – посредством юго-восточной части моей спины, но этим элементом организма «воспитание» не ограничивалось, доставалось и другим частям. Таким образом, в детском саду (что естественно) «образ первой любви» остался незавершённым…

В это время вагонное радио в рассказе товарища четырьмя октавами неподражаемого Лепса напомнило об экономии энергоресурсов: «Гасите свечи». Но обнадёжило: «И если некому вас обнимать за плечи, спокойной ночи, может, завтра будут встречи…».

– Да уж,.. – прервал свой монолог, тоже готовый уснуть, рассказчик.

А оптимист Закруткин в противовес этим не состоявшимся «образам» вспомнил состоявшийся, октябрьский, произошедший с ним на аэродроме, когда он очутился на краю гибели.

Октябрь

   Нет последнего прощания с жизнью, потому что желание жить столь огромно, что никто в свою смерть не в состоянии поверить.

   (Я.Вишневский. «Между строк»)

   Не надо впадать в отчаяние…

   («Особенности национальной охоты»)

   Ну и октябрь – холод собачий. Работал на крыше склада парашютов – это около 4 м. над уровнем аэродрома. Залезал туда со стремянки, а т.к. высота стремянки – 3,25 м., то на необходимый «уровень» надо было ещё и запрыгнуть. Облокотился локтями на «уровень», подтянулся и, оттолкнувшись, запрыгнул. Встал на ноги, а когда вытягивал на крышу кабель от артскважины, для ремонта которого и полез, услышал специфический звук упавшей алюминиевой конструкции. Вернулся сверху посмотреть, – что бы это значило? Стремянка, задетая кабелем, упала… Путь к возвращению на грешную землю невозможен.

   «Всё, можно впадать в отчаяние».

   Что делать? – этот, первый из двух сакральных вопросов, присущих русскому человеку, категорически взбудоражил. Но второго – кто виноват? – не возникло, т.к. на крыше был в одиночестве, если не считать больших птиц, круживших в небе, словно зовущих туда. Нет, это не были коршуны или тому подобные стервятники, чтобы поживиться несчастным, умершим на крыше склада парашютов от голода и жажды, т.е. чтобы склевать (можно подавиться – из-за большего количества костей, чем мяса – из рагу Маяковского (может потому, что купили в магазине – если мама поэтически фантазировала о том, что нашла младшего сынишку на острове, около коровы, которая зализывала волосы ему надо лбом. Эта женская наивная метафора составляет, тем не менее, историческую правду, т.к. надо лбом образовалась «закрутка», которая и является, якобы, результатом парикмахерской деятельности упомянутой коровы).

   Это были аисты – из сочувствия, может быть, собиравшиеся отнести меня кому-нибудь в подарок. Кроме аистов – в воздухе, мне молча сочувствовали – на поле аэродрома, сиротливо стоящие несколько самолётов.

   Если спрыгнуть – можно разбиться, т.к. земля мёрзлая и бетонные ступени входа на склад – на расстоянии прыжка. Пошёл по пресловутой крыше по периметру: два-три места позволяли как бы спастись, но при этом обещали покалечить. Замаячила перспектива голодной смерти в одиночестве (не в яме, но и без Аиды. Кстати, в глубокой юности, в Туле побывал на нескольких представлениях опер Саратовского театра, в т.ч. «Аиды». И был потрясён. Конечно, музыка, голоса, декорации, хор – да. Но, не зная сюжета тогда, по своей впечатлительности был потрясён его pointe: Аида добровольно и тайно спустилась в яму, чтобы встретить там осуждённого на смерть Радамеса и умереть вместе с ним).

   «Да, есть из чего впасть в отчаяние».

   Ещё побродив по крыше с печальной мыслью о превратностях судьбы и загробной жизни, обнаружил близко растущее дерево и вспомнил барона Мюнхгаузена. Одно из двух: либо он утонул бы в болоте, куда угодил вместе с конём, либо … одно из двух (как говорил бесподобный Швейк: «… либо пациент жив, либо пациент мёртв»). Все знают, что выбрал Мюнхгаузен. Правильно – жизнь, потому что голова у барона была думающая, а рука сильная – и он вытащил себя за волосы из болота, разумеется, вместе с конём. Очевидно невооружённым глазом, что мне далеко до милого моему сердцу Мюнхгаузена, во всех смыслах, но последовал его примеру и выбрал жизнь, потому что ничего ещё не успел совершить героического – даже пообедать сам и накормить свою собаку Джемму, вернуть долги, обнять кого-то и даже сочинить эту записку. Коротко говоря, попёрся в сторону дерева спускаться. Как – это надо рассказывать отдельно и в другом месте. Однако, не буду преувеличивать своё достижение: спускался-то без лошади (правда, у меня была нелёгкая сумка с инструментом, которая оседлала меня, как барон – своего коня). И ведь спустился таки – несколько ободранный, но в общем без потерь, чтоб, как было сказано поэтом: «ногою твёрдой встать при море» (в моём случае – при аэродроме). Опять нет повода не выпить. К чему привело это событие, мини подвиг, удачно завершившийся? К философскому резюме: чтобы что-то получить, надо чем-то пожертвовать (как в шахматах: количеством – за качество или в моём случае – ободранностью за спасение, хотя бы и временное). Что сказал персонаж в «Особенностях национальной охоты»? Он сказал:

– Не надо впадать в отчаяние.

   В несчастьях следует утешаться тем, что самый тёмный час – перед рассветом. «Спокойной ночи, господа. Может завтра будут встречи»…

Вот это имело место быть наяву и именно с Татой…

2.2. Закруткин и Тата

   Вечером пятницы Закруткин с серьёзной рожей сидел в халате и домашних туфлях за столом перед ноутбуком и сочинял никому не нужную рефлексию на ещё более никому не нужную утопию Мальвины – так обозвал он барыш

еньку – профессорку, написавшую свои прекраснодушные:

«Размышлялки»:

   «В чём секрет притягательности хороших стихов? Почему даже неискушённого они завораживают, захватывают и не отпускают, пока не начнёт задыхаться от нахлынувших чувств? Такое чудо случается, если поэт глубоко чувствует малейшие вибрации души и в своём воображении проживает, как собственные, драмы других людей. Необычный стиль и самобытный стихотворный строй только усиливают накал сопереживания, не оставляя ни малейшего шанса равнодушию. Хорошие стихи говорят сами за себя. Нужно только услышать. Но много ли тех, кому это удаётся в полной мере?».

   Закруткин недоумевал по поводу смерти и считал её несправедливостью, а Яндекс пообещал ему октябрь 2038 года… И вот, не дожидаясь назначенного, Закруткин наваял о «Размышлялках»:

«Медаль»

   И нет такой глупой бабёнки, которая не готова была бы высказать свое твёрдое мнение по любому поводу.

   (Монтень)

   Сударыни и судари. Товарищи и – соответственно – товарищи. Никого не собирался и не хочу обидеть и тем более – оскорбить. Много ли таких, как барышня с «размышлялками», которой «удаётся в полной мере услышать чудо поэта, глубоко чувствующего малейшие вибрации души» и т.д.? Циник решительно скажет: – Опять у дочерей Евы словесная диарея, дилетант же полагает, что «Размышлялки» не «Ёжик в тумане», а демагогия. Эта претенциозность барышни о себе Айоге (или Ай-Яге?), нюхательный и жевательный табак, о чём уже сказал Пушкин:

   «А ты, прелестная!.. но если уж табак

   Так нравится тебе – о пыл воображенья! -

   Ах! если, превращённый в прах,

   И в табакерке, в заточенье,

   Я в персты нежные твои попасться мог,

   Тогда б я в сладком восхищенье

   Рассыпался на грудь под шёлковый платок

   И даже… может быть…

   Ах, отчего я не табак!..»

   Прозой была выражена другая, здравая мысль «О женском сердце»:

   «… кверху поднимается сок, а через глаза залетает мирская тщета и движется вниз. Встречаются в середине груди, вскипают и соединяются в чёрную субстанцию, которая есть корень женского естества. От него в мире вся злоба и сучество, боль сердца, мракодушие и тоска. И не избыть того никак, ибо женщина влечёт к себе через неправду, а если рассеять обман, то сразу видно, что она и вовсе не нужна, а без неё намного лучше. Этой ясности ей не пережить, и узреть истину мужчине не даст, поскольку охотиться сама не может. Потому всё время врёт и сучествует, и сама понимает, как завралась, но сделать ничего не в силах, и в глазах у неё тоска и страх. А если припереть к стене и долго бить по морде, то сознается во всём, но скажет, что без той хитрости иссякнет жизнь. Истинно так. Потому мудрые говорят, что жизнь есть надувательство и чёрный обман».

Но с другой стороны (ведь у всякой медали две стороны, и у этой – тоже), если сопоставить текст с названием: «Размышлялки» (жанр, рубрика – was ist das?), не подходящим к «тайне»? В этом-то и «порылась собака» – название (жанра, рубрики или чего?) нечаянно выбрано для последующего текста, открывая его несерьёзность, «надувательство и чёрный обман» (сам иногда вру, но не обманываю), «сучество, корень женского естества, иррациональность, мракодушие и тоска». Такова вторая сторона медали барышни, остепенённой в теории научного коммунизма темой: «Социальная справедливость и ответственность личности в условиях совершенствования социалистического общества». Совсем не обязательно дочерей Евы «припереть к стене и долго бить по морде», они всё равно не сознаются, но скажут, «что без той хитрости иссякнет жизнь». Во как.

Практически текст был готов, и Закруткин, держа в руках блокнот и карандаш, размышлял – как бы содеянное сократить?.. Звонок в дверь прервал его задумчивость.

– Да уж… – Подумал «неискушённый» Закруткин, читавший обычно прозу и не только свою (иногда), потому что сочинить одну страницу её труднее, чем две рифм, и до «вибрации» от рифм пока не доходило, хотя в больницу он всё-таки угодил именно из-за «вибраций», но других.

   Отступление о судьбе

   Закруткин угодил в больницу с аритмией. Там его несколько дней помучили таблетками и капельницами, привели в равновесное состояние и молодой врач (или доктор – как правильно?) сказал, что болезнь купировали и предложил коронарографию, вкратце объяснив назначение и технологию. Закруткин согласился. Ему уже выдали станок безопасной бритвы – оказывается катетер надо было вводить через паховую артерию. А к вечеру у него немного подскочила температура, и дежурная медсестра, очевидно, посоветовавшись с дежурным врачом, отправила Закруткина этажом выше, во вторую кардиологию. Закруткин, на ночь глядя, заметался по поводу бритья, что ему с большим трудом удалось осуществить и он, физически подготовленный, улёгся на указанную дежурной кровать в похрапывающей палате. Температура быстро сама собой перешла в «среднюю по больнице», а лечение продолжила новый врач (или доктор). Прошли дополнительные исследования, в т.ч. с «телевизором», как это здесь называлось больными (суточная кардиограмма в реальном времени). И вскоре доктор подошла к нему с разговором о коронарографии. Она объяснила, что это не просто исследование, а операция с возможными нежелательными последствиями… Закруткин резонно заметил, что если полученные до сих пор показатели в пределах нормы, то зачем тогда коронарография? И, как он понял по её отмене, необходимости в ней кардинальной не было. В ближайшую пятницу по его просьбе выписали из больницы (хотя собирались подержать до понедельника), и он отправился домой. Не подскочи у Закруткина температура, он остался бы в первой кардиологии и ему сделали бы обещанную коронарографию. Уже в домашней постели Закруткину явился постфактум мыслеобраз:

   Экзерсис

   …не спрашивай никогда, по ком звонит Колокол; он звонит и по Тебе.

   (Дж.Донн. «Молитвы»)

   О смерти «думают» так или иначе все – больше писатели и поэты (как более впечатлительные натуры, особенно – последние), а также философы и другие рефлексирующие. В древние века авторы (в т.ч. – Библии) в общем настраивали и настраивались на восприятие смерти, в качестве возвращения. Церковь призывала радоваться и уж никак не плакать. Можно ли говорить о справедливости смерти? Или это риторический вопрос? Человек создан по образу и подобию, бог бессмертен, а человек – нет (указанное в Библии наказание человека будущей смертью при изгнании из рая нелогично, т.б. что первые люди жили не 72 года, определённые Мечниковым в «Этюдах» и даже не 120 лет, назначенные Библией, а, как в ней же указано: «наказанный» Адам – 930 лет, Ной – более 950, правда, о Еве подобной записи не обнаружено, и ближе к новому времени продолжительность жизни заметно уменьшилась: Моисей умер в 120 лет). Можно отметить субъективный ответ на сакраментальный вопрос о справедливости смерти человека: у бога нет «справедливости», у бога есть милость… Вместе с тем, зачем было рождаться? При том несправедливом факте, что черепаха или ворон и даже баобаб живут дольше (хотя – надо признать – тоже умирают). Всё-таки задумано было наверное не это. Предназначение человека не в смерти, по крайней мере – не в такой скорой. Как заметил М.М.Жванецкий: – Пусть умру, если без этого не обойтись. Но нельзя же так быстро.

   Дети стоят в очереди за своими родителями, а перед теми уже никого – умерли. Режиссёр «Ленкома» Марк Захаров предлагал захоронить тело Ленина из Мавзолея. «Ждал, ждал, пока не дождался». Схоронили Абдулова. Схоронили Караченцова … И самого Захарова, к сожалению… «Сия пучина поглотила их. В общем, все умерли». Теперь перед дочкой Марка Анатольевича – Александрой никого нет. Закруткин иногда оглядывался на себя… По субъективному ощущению – без кардинальных изменений («Практически здоров», – как заключил стоматолог призывной медкомиссии, выдирая без обезболивания «глазной» зуб с левой стороны), кроме неудач в беге за уходящей маршруткой и неподъёмности массы более 50 кг. Как пишет Игорь Миронович Губерман:

   Я дряхлостью нисколько не смущён

   И часто в алкогольном кураже

   Я бегаю за девками ещё,

   Но только очень медленно уже.

   Тата

… часть моя в тебе.

(С.А.Есенин. «Милая…»)

Божественная искра человеческой личности вспыхивает только в соприкосновении двух полюсов – женского катода и мужского анода.

(Д.С.Мережковский. «Наполеон»)

– Кому это приспичило в субботу с утра пораньше?.. – Хотя уже вечерело. Помедлил. В дверь несильно стукнули кулачком и несколько секунд спустя – каблучком.

– Похоже, девушка. Да, лучше открыть, пока соседи не проснулись. – Вернул ступни в домашние туфли, запахнулся и пошлёпал открывать. В открытом проёме двери, предусмотрительно улыбаясь, стояла Татьяна – «русская душой» или Тата, как её называли близкие.

– Это я ломаю дверь. – Напомнила она «Иронию судьбы…» и обняла опешившего хозяина, прижавшись всеми передними поверхностями своего девического организма. От неожиданности он выронил блокнот и рефлекторно обнял гостью. Та поцеловала его напряжённый лоб и доверительно сообщила:

– В гостиницу меня не берут…

– Это при её-то финансах и знакомствах. – Успел подумать ошарашенный Закруткин.

– Возьми ты… По глазам вижу, что рад и согласен. – И заговорчески прошептала ему в ухо:

– Будем бесконечно показывать наше стояние всем проходящим?

– Да уж, – сообразил он, внёс гостью внутрь и, повернувшись вместе с ней, пяткой захлопнул дверь. – Как же ты меня нашла и в такую рань припёрлась?

– Во-первых, где эта «рань» на ночь глядя? А, во-вторых, сочинитель, если я училась с тобой в начальных классах, это не значит, что не узнаю, где ты, как гордый пферд оставил свои копыта в пресловутых Доме писателя и «Вешних водах» в соседстве с питейным заведением «Хочу всех».

   * * *

   Они учились в одном университете, но он на год позже. Отношения были тёплыми: вместе сбегали с занятий, ходили в кино, гуляли в парке, готовились к экзаменам – были товарищами. Однажды Татка позвонила, помочь в каком-то задании. Он приехал, надел предназначенные ему тапочки. Посмотрел задание, девушка в процессе как бы нечаянно прижималась. Вскоре нашлось решение, Закруткин собрался прощаться. Вдруг Татьяна, стоявшая у кровати рядом с сервантом, без слов сбросила с себя юбку и распахнула блузку, таким образом оказавшись почти голой:

– Ну, что же ты?.. И я… – Достала из ящичка серванта и протянула ему пакетик. Он, попятившись, рефлекторно взял, а она достала ещё тюбик с каким-то кремом. Закруткин заметил у неё увлажнённость над четвёртым «окошком»:

– «Поплыла». – Цинично подумал Закруткин, и недоумённо: – А крем-то зачем? Ты же…

– Ты, когда,.. то не сразу, не сильно…

– Так ты?..

– Да, ни разу, ни с кем…

– Татка, тебе же замуж ещё… – Закруткин поперхнулся, бросил полученное от внимательной хозяйки, и прямо в тапочках, забыв, закрыл за собою дверь. Неизвестно, что было с Татьяной после, но через несколько дней она позвонила:

– Всё… Я сама…

   -?..

– Морковкой. Было немного больно и крови… Приезжай, очень жду тебя.

– Ты дура?..

– Закруткин, я ж, чтоб ты не переживал, я тебя люблю…

– Вот когда и если поумнеешь… – После этого нонсенса они не встречались, кроме университета и не разговаривали, тапочки он ей вернул по почте.

   Оба в своё время закончили универ, Татьяна – с красным дипломом. Арамис рассказывал, что она всё-таки побывала замужем, его звали Феликс – дань уважения родителей к «железному Дзержинскому». Закруткин немного помнил мужа Татьяны по школе: высокий худощавый парень, отдалённо напоминавший тёзку (это, наверное, было во вкусе Таты), который через год-полтора счастливой совместной жизни, но не очень революционной, повесился, и это уже было в его «вкусе». Детей у них не случилось – не хотели или не успели. Всех последующих упёртых претендентов Татьяна дипломатично отправляла на три буквы русского алфавита (это она могла). В тоже время, Тата была умница, красавица, дорого и продуманно одевалась, работала управляющей с евро-зарплатой в представительстве какой-то западной фирмы.

   * * *

– Время ужина. – Продолжила Тата. – Или утро у тебя от счастья? – Она прошла мимо него на кухню и заглянула в холодильник:

– Надо же, работает… – На крыше холодильника стояла початая бутылка коньяку, внутри лежало одно яблоко и кусочек сливочного масла, а в морозилке – классическая пачка пельменей.

– «Медвежье ушко» – ну, назовут же. Зато, – подумала дальше она, – конкурирующей фирмы нет. Ты вот что, сочинитель, – продолжила она вслух затормозившемуся хозяину, – подбери блокнот, дуй вниз, принеси, пожалуйста, из такси пакеты, да, и расплатись. Не переодевайся – так ты больше на мужа похож – чтоб таксист не подумал чего в мой целомудренный адрес.

– Какая предусмотрительная. А много наездила?

– А чёрт его знает, что он там накрутил, может рублей 500. – Закруткин хмыкнул, но послушно достал из куртки на вешалке кошелёк, переобулся и, не вызывая лифт, задумчиво потопал пешком. Расплатился, забрал два тяжёлых пакета – из одного нахально торчало горлышко «Киндзмараули». В течение получаса стараниями Таты ужин был готов – к удивлению Закруткина – и оказался вкусным. Закруткин для демонстрации широты своей натуры, но сознавая, что угощать пришедшую в гости девушку коньяком, тем более уже из початой бутылки, не очень хороший тон, тем не менее объявил:

– У меня ещё и коньяк есть… – Татьяна посмотрела на него:

– Ну, это понятно, уже заметила. Но это с горя, а у тебя радость. – После завершения трапезы и оприходования бутылки красного в противовес коньяку, Татьяна спросила:

– Что с горячей водой?

– Посуду сам вымою. – Сокрушённо ответил Закруткин.

– И это правильно, как сказал классик. Но я про душ – функционирует?

– Обижаешь …– Закруткин достал из шкафа большое банное полотенце.

– Нормалёк, а ты пока с посудой разбирайся. – Из ванной гостья вышла разрумяненная и завёрнутая ниже талии в полученное полотенце:

«И целомудренно и смело,

До чресл сияя наготой,

Цветёт божественное тело»,

как сказал поэт, а топлес Тата символически прикрывала ладошками:

– Что глаза таращишь? Халат на тебе, что мне было делать? – Неожиданно полотенцу пришла блажь или от высказанного «возмущения» оно свалилось без предупреждения:

«Только избранным пояс развяжется,

Окружающий чресла богинь»…

«Развязанная богиня» ойкнула и быстро (к сожалению Закруткина) подняла перед Закруткиным полотенце, как тореодор – красный плащ перед быком, открыв одновременно прелестную грудь – символ «образа любви». Надо признать, что это пикантное начало продолжилось утром кофе с известным коньяком, а предшествующий вечер, после красного вина, мытья посуды и душа, застал обоих в горизонтальном положении в одной постели. Сначала, правда, Закруткин свернулся калачиком на кухонной кушетке. Но когда среди ночи почувствовал рядом девичье тело и уже без полотенца, то из тесноты кушетки они вместе: она, крепко держа его за руку, а он, обняв её за юго-восточную часть спины, перекочевали босиком несколько метров в комнату на более просторную постель, где только что была Татьяна. Здесь Закруткин обнаружил, что мягкие полусферы нижнего бюста у Татьяны прохладные, и вспомнил, что в Англии существует закон, по которому муж имеет право развестись, если у жены холодные ноги. Татьяна, как бы почувствовав английскую дискриминацию, переложила руку Закруткина на свои верхние полусферы, которые оказались тёплыми.

– Надо же, как это у девушек… Надо будет спросить у Комдива, что по поводу Татьяны мог сказать Чиа Дао ду – Скороговоркой подумал Закруткин и блаженно вытянулся за спиной Татьяны. Проснулся он ранним утром, приоткрыл глаза – утро тоже только начиналось, и хотя кофе он ещё не пил, однако, обнаружил рядом, лежащую на спине, Татьяну. Шёпотом (чтоб не разбудить) он рассказал эротическую историю:

– Жена выставила на ночь мужа на кухонную кушетку. Через некоторое время тот просовывает голову в дверь спальни и убедительно просит: «Ну дай хоть одёжную щётку»…

Татьяна сквозь дрёму почувствовала Закруткина, уже проникшего в неё (о tempora o mores (лат.), и проснулась… В общем они и утром были счастливы.

Позже, из-за его впечатлительности, непредсказуемой, как прошедший ливень, событие стало прообразом сочинения о женском и мужском, под названием: «Футболист» (которое он пока воздержался отдавать в альманах «Сермяжной правды», но мы к нему ещё вернёмся). А Тата? Да. Они учились в первом и втором классах той самой, знаменитой школе № 18: он, она и Славка Бойко. У последнего Закруткин был как-то на дне рождения вместе с другими ребятишками и запомнил большую бутылку сидра и миловидную светловолосую маму Славки. Часто после занятий в школе мальчишки подбегали сзади к девчонкам, которые нравились, и своим портфелем выбивали портфели из их рук. В ответ получали благодарность, похожую на меморандум: – Дурак. – Но «дураки» с сознанием исполненного мужского долга с достоинством следовали мимо осчастливленных их вниманием девчонок или убегали, если те готовы были «отмстить неразумным хазарам». Да, так вот, однажды оба второклассника направились к Тане домой, чтоб пригласить погулять (оба ей симпатизировали). Мама девочки снарядила её, выдала ухажёрам санки (дело было зимой), и напутствовала, имея в виду приближающиеся сумерки и мороз:

– Недолго и недалеко… – Ухажёры усадили подружку в санки у дома и помчались по улице в сторону двойной Московской – «двойной» потому, что посредине пролегали железнодорожные рельсы, а параллельно с двух сторон – шоссе. И вот эти два второклассных (в прямом и переносном смыслах) балбеса разогнали санки с Татой поперёк Московской, минули первое шоссе, железную дорогу и выкатились к параллельному шоссе, по которому как раз ехала полуторка. «Кони» испугались и бросили верёвку, за которую тащили санки, а сами встали, как вкопанные, устремив глаза к возможному. Санки вместе с девочкой внеслись в шоссе… Видно бог иногда существует, а к шоссе был ещё ускоряющий спуск, и девчушка на санках успела таки проскочить дорогу перед машиной. Что было потом Закруткин не помнил, также как не слышал тёплые, добрые слова шофёра, которые у водителей в экстренных случаях рождаются. Да уж. Было и ещё одно происшествие. Он как-то с сослуживцами проектного, где с удовольствием работал, расположился в ресторане при гостинице «Октябрь» (тогда это было до теперешних капиталистических азартных игр вместо еды и питья и сурового вратаря, который на вопрос: – А пообедать?.. – махнул, ощетинившись, рукой в соседнюю забегаловку). Сидели, как обычно: выпивали, разговаривали, слушали ресторанный оркестр, без поползновения к танцам – Закруткин так никогда и не освоил эту замечательную и эротическую возможность без последствий обнять представительницу противоположного пола. Вдруг (как это бывает в плохих романах) она тронула его за плечо (был «белый танец») – это оказалась Татьяна, всё такая же стройная и красивая, как прежде. Когда они сделали несколько па, Татьяна, разглядывая его отрешённую физиономию, с надеждой спросила:

– Закруткин, ты что, не узнаёшь меня?..

– Ну что ты, Тань, спрашиваешь о невозможном, как можно забыть зиму, санки, тебя на них перед ехавшей полуторкой и нас со Славкой – двухклассных идиотов, чуть не угробивших тебя, не дав охмурить будущего мужа. А вот нашу «первую любовь» в детском саду не помнишь уже ты.

   Эти поэмы о несбывшемся в детском саду и в вагоне – уже рассказаны, теперь – о семье, в которой родился Закруткин.

2.3. Семья

   У родителей было трое мальчишек, и все они родились в какой-то памятный день: старший, Лев – 10 ноября (будущий День милиции), средний, Борис – 5 декабря (День сталинской Конституции) и младший, как его прозвали братья: Закруткин (возможно из-за завихрения волос надо лбом, а может быть в связи с неугомонностью, а может по версии мамы, которая рассказывала, что нашла его на острове, где корова зализывала ему указанное «завихрение) – 8 Марта.

   Однако, всё это, конечно, случайные совпадения. Поговорим далее о среднем (как Аристотель в своих «Аналитиках» при отсутствии сказуемого и подлежащего в силлогизмах). Борька бывал недоволен необходимостью делить со старшим коробку с цветными карандашами, бывшую предметом периодических раздоров (Закруткин тогда ещё не случился, а когда произошёл, то на той же карандашной почве сталкивался с подросшим Борисом при желании того помочь). Борька сказал как-то с серьёзным видом, обращаясь к родителям, но дуясь на брата, который с наслаждением раскрашивал цветными карандашами картинки в папиной книге:

– Вот заболею – будете тогда знать… – И правда, в детстве он часто и тяжело болел. Ещё, как в кино, он видел светлую комнату, где они жили, кровать и на ней – себя.

   Калач

   Летом, в отпуск Григория Ивановича – главы семьи и вместе с ним всей семьёй традиционно отправлялись к родителям Григория Ивановича в Калач Воронежской области, а Борька – так на всё лето. Город утопал в зелени садов, среди которых ярко горели золотом огромные головы подсолнухов. Для Борьки это всегда было самым весёлым временем в году. И дедушке с бабушкой нравился простой и непосредственный (в отличие от старшего – Левона, как они его называли) младший (тогда) из братьев. Тем не менее, как только в очередной приезд Борька появлялся в калачеевской избе, дед Иван внушительно изрекал, добродушно, однако, глядя на улыбающуюся физиономию внука:

– Щоб я вид тэбэ ни якой шкоды нэ бачив. Чуешь?.. – Говорилось это не напрасно. Деятельная детская натура Борьки так и искала приключений.

    Но на дедушкину тираду он тут же кивал с готовностью, мол, «чую», выражая лицом невинное согласие. Калач – типичный для старой России провинциальный городок, в нём и теперь ещё сохранились купеческого стиля дома и городская церковь с пирамидальным куполом. Вокруг города в радиусе 10-15 км организовались т.н. «хутора» крестьян, отличные от деревень центральной России. Совсем недалеко от города расположилась на взгорье деревенька ПрИшиб.

По легенде название закрепилось после того, как здесь была пришиблена насмерть старушка, свалившимся откуда-то бревном. За деревней начинались невысокие меловые горы, покрытые скудной растительностью, перемежающейся мелкими рощицами. Под деревней протекала река с задернованными берегами. Пейзаж дополняли и оформляли сады – обязательная принадлежность каждого жителя ПрИшиба. А из этой массы зелени летом выглядывали белёные известью, с соломенными крышами хаты крестьян-колхозников с жёлтыми головами подсолнухов на огородах. С незапамятного времени в ПрИшибе пошёл род Сторовых. До революции здесь жил с семьёй, известный всей округе, силач Кузьма Сторов. Но огромная физическая сила не помогла ему выбиться из нужды. Умер Кузьма от язвы желудка в 50-и летнем возрасте. Его сын Иван оказался счастливее: для его детей – их было девять, и его самого – началась после 1917 года новая жизнь. Отгремела Гражданская война, в которой принимал участие старший сын Ивана, Григорий, в 1919 году, 14-и летним подростком подвозил снаряды на позиции Красной Армии. Разгромили и прогнали интервентов, и Григорий пошёл учиться. Знание грамоты и напряжённый труд помогли ему закончить механический институт, и он поехал на работу в Тулу, на оружейный завод. Отец Григория оставался на родине, работать в колхозе. В Туле молодой специалист познакомился с девушкой Машей. Скоро они поженились. Дело житейское: Маше настало время рожать, она очень хотела девочку. Родила, но мальчика, назвали Сашей. Однако, первый опыт оказался горьким: ребёнок во младенчестве умер. В 1932 году у Маши и Григория Сторовых родился сын – Лев, а в 1936 (после переезда семьи в Н-ск) – Борис. Григорий Иванович был человек практический, что обусловливалось крестьянским происхождением – да ещё из «хохлов» – некоторое время разводил кроликов. Собрал лучшие с белым мехом, сам их выделал (работа эта была адски тяжёлая), а Мария Семёновна создала из них шубку и капор. Вот в этом белоснежном одеянии Борька и прибыл весной в Калач в сопровождении папы. Старший брат к вящему Борькиому удовольствию не удостоился по какой-то причине провести это лето в Калаче, а остался с мамой в Н-ске. Выслушав от дедушки традиционное: – Щоб я вид тЭбэ… и т.д., Борька попал в ласковые бабушкины руки. Та, подхватив внука, со слезами умиления на глазах – какой большой стал, повела в горницу, чтобы с дороги добре накормить его варениками. Спать Борьке предстояло на лежанке печи, где всегда сушили яблоки, груши, сливы и всевозможные лекарственные травы, и потому с установившейся вокруг лежанки атмосферой садов, обильно сдобренных южным солнцем. После приезда Борька весь был в хлопотах, и дни вприпрыжку бежали за днями… Вначале он слезал с лежанки, когда просыпался. И с удивлением видел, что дедушка уже прилаживает зубья к деревянным самодельным граблям или заканчивает отделку топорища, или плетёт из лозы вершу – это уже непосредственно для внука. А бабушка с порозовевшим лицом в это время хлопотала, ставя и вынимая рогачом бесконечные чугуночки и чугуны, кувшины и кувшинчики в арочное отверстие русской печи. Борька потому и просыпался, что ему становилось жарко от топившейся печи. В один из дней по приезду ненаглядного внучка бабушка, облачив его в белоснежную шубку и капор – утренники были ещё прохладными да и сыро – позволила ему погулять во дворе – разумеется после того, как он поел блинов и выпил молока. Борьке нравилось гулять в одиночестве. Выйдя на крыльцо, он внимательно осмотрел соседние дворы, видневшиеся вдали горы с меловыми просветами и бабушкин сад, уже наливавшийся весенней силой. За огородом и садом, спускавшимся по взгорью, была река, по поводу которой дед и плёл внуку верши и готовил удочки. Наконец, Борькин взгляд, описав окружность, вернулся во двор. Перед домом рос молодой вяз, летом всегда обвитый хмелем, который делился с ним своим запахом. В сторону сада, также у дома расположилась «кошара» – небольшой сарайчик под соломенной крышей – место пребывания коровы-кормилицы. Тут же, у плетня были ясли – закуток, тоже отгороженный плетнём, куда бабушка, встретив вечером корову из стада, набрасывала свежей травы или сена. Между кошарой и домом на небольшом взгорке был построен погреб, где она хранила всевозможные припасы: молоко всех видов, огурцы, помидоры, капусту, яблоки, варенья – соленья и всякую всячину. Напротив кошары стоял сарайчик с сеном для коровы и рядом – ещё открытый стожок. Отметив в уме, что особых катаклизмов с прошлого его приезда во дворе не произошло, Борька, уже было направившись к калитке на улицу, вдруг обнаружил поразившую его новость: около погреба образовалась замечательная и просторная лужа (почти как в гоголевском Миргороде, и будто специально к его приезду – «такая совпадения»). Лужа сразу же затмила в его воображении даже вольницу улицы, и естественно, что он немедленно направился к ней. Подойдя поближе и заглянув в неё, он увидел в зеркале воды на фоне голубого неба маленького мальчика в шубке и капоре с большими глазами и вздёрнутым – «кнопкой» – носиком. Это как будто было похоже на его портрет, но Борька усомнился, и для проверки слегка топнул ботиком по луже – изображение исчезло, потом появилось вновь, всё дрожащее рябью. И автора эксперимента эти изменения чрезвычайно заинтересовали и понравились. Он решительно вошёл в середину лужи и, подпрыгнув, сколько позволяло всемирное тяготение, обоими ботиками топнул одновременно. Мириады брызг разлетелись вверх и в разные стороны, сверкая на весеннем солнце радугой. Это неожиданно-прекрасное зрелище так заворожило Борьку, что он принялся подпрыгивать с возможной быстротой, чтоб сохранить непрерывность картины, и, прищурив глаза, засмеялся, повизгивая от радости и счастья… В апогее Борькиной эйфории, выбежавшая на крыльцо бабушка, ахнув, с ужасом увидела, что всё белоснежное в недалёком прошлом облачение внука мокро и приобрело серо-грязный цвет, поднятой со дна лужи грязью. Незадачливый молодой «капитан Немо» был немедленно доставлен обратно на кухню и посажен на скамью рядом с дедом, извещённым тут же бабушкой о вселенской беде и ошарашенным то ли недейственностью своего: «Щоб я вид тэбэ ни якой шкоды…», то ли лицемерием дорогого внучка, позволившего себе такую непоследовательность. Ни дедушка, ни бабушка – надо сказать – никогда не воздействовали на Борьку физически, но только морально. Вот и теперь: оба стали сосредоточенно демонстрировать свою крайнюю занятость чем-то, но не внуком – как бы не замечая исследователя водных глубин. Борька проникся и хмурой сосредоточенностью деда, и последующими бабушкиными «охами», которые демонстрировали её страх перед возможной – после утреннего холодного душа из лужи – весенней простудой «экспериментатора» и был искренне огорчён: даже сиявшее в окна солнышко уже не казалось ему таким ярким и весёлым… Просидев в задумчивости «на скамье подсудимых» около часа (что Борька едва смог вынести при его подвижном характере), после того, как его ступни натёрли какой-то пахучей жидкостью и засунули их в шерстяные носки домашней вязки и видя, что шубка и капор подсыхают и принимают почти прежний вид, а бабушка как будто не только отошла от недавнего потрясения, но вроде бы и «забыла» об этом, что позволяло надеяться на помилование, преступник и он же потерпевший счёл возможным обратиться к деду, как к собрату по мужскому сословию: