Читать онлайн Тря дня без Христа бесплатно

Я не ставил перед собой цели создать достоверный научный труд по истории или религиоведению. Всё, что написано здесь – лишь попытка простого мирянина представить, что должны были делать и ощущать знакомые нам с детства персонажи самой важной истории на земле, в те часы, когда она еще только становилось таковой.

ПЯТНИЦА

тринадцатый день месяца Нисана

Небо над Иерушалаимом захватили черно-красные пятна, будто кто-то вылил чернила, перемешав их с кровью. Людей на улицах почти не было. Все попрятались по домам, опасаясь новых подземных толчков. То там, то тут можно было заметить следы разрушений от недавнего землетрясения. Был вечер пятницы 13-го Нисана. Несколько часов назад по этим камням, истекая кровью, шёл Человек, окруженный ревущей толпой. Он нес на искалеченной плетьми спине тяжелый деревянный крест, который своим весом впивался в свежие раны…

Ледяной дождь смыл все следы. Солнца на улицах не было. Еще в обед началась ночь.

Совсем недавно ударом копья было закончено земное пребывание Бога среди нас. Но никто на земле, даже самые близкие ему люди, пока ничего не поняли. За пятницей настанет суббота, потом будет воскресенье, а с ним наступит великое облегчение, и всеобщий шок от внезапной смерти сменит еще большее потрясение – светлого Воскресенья и Вечного триумфа добра над злом. Но это будет нескоро. Совсем нескоро, потому что идет дождь; потому что Он умер; потому что Он – преступник, а вокруг злые люди усердно ищут всех, кто был с Ним, кто слушал Его; потому что нет выхода… Всё кончено.

На самом деле всё только началось. Сегодня только пятница. Первый день без Него…

Дворец Пилата.

Слуга и советник Понтия Пилата трибун по имени Марк заходит в приемную залу. Пилат спокоен. Он устал. Он сидит на троне.

Марк: Пришел человек. Член городского совета. Его зовут Иосиф из Аримофеи. Он просит твоей аудиенции, префект.

Пилат: Узнай у него, не мог бы он попросить аудиенции в другой раз. Сегодня был тяжелый день.

Марк: Его просьба нуждается в разрешении сегодня – перед праздником. Она связана с осужденным Иисусом из Назарета.

Пилат: Сегодня, как я понимаю, всё связано с осужденным Иисусом из Назарета. Пусть войдет.

Марк удалился. Через минуту в дверь вошел Иосиф из Аримофеи – статный преисполненный достоинства, совершенно не похожий на вечно сгорбленных и блеющих иудеев, которым всегда что-то нужно. В дверях, закрыв их, остался стоять Марк. Иосиф подошел к трону и поклонился.

Иосиф: Приветствую тебя, префект. От лица члена городского совета, чьи обязанности некоторым образом совпадают с твоими, я прошу обеспечить порядок в городе. Как известно префекту, завтра великий праздник. Много людей уже прибыло в Иерушалаим, много прибудет завтра. Не стоит в такой день омрачать город тремя распятыми иудеями.

Пилат молчал. Иосиф неожиданно для себя самого добавил то, что говорить в глаза Пилату не собирался.

Иосиф: Тем более, что вина некоторых из них так и не найдена. Людям не следует весь праздник вспоминать об этой казни передавать ее подробности из уст в уста.

Пилат: Я понял эту мысль. В ней есть логика. Можешь говорить прямо, Иосиф, чего ты хочешь от меня?

Иосиф: У твоего дворца стоят мать и близкие друзья осужденного Иисуса из Назарета. Ты не нашел в Нем вины, но Он распят. Прошу выдать Его тело для погребения по нашим обычаям.

Пилат (обращаясь к Марку): Разве Иисус из Назарета уже умер?

Марк: Сотник подтвердил – Назаретянин мертв.

Пилат (обращаясь к Иосифу): Мне кажется, сегодня уже поздно для погребения. Слишком уж рано стемнело. Я даю вам разрешение снять Его завтра, если Каиафа не будет возражать.

Иосиф: Завтра Пасха и любые погребения запрещены. Снять Его после Пасхи означало бы оставить тело на кресте на весь период праздника, но, по-моему, префект сам согласился, что для спокойствия в городе на праздник лучше все-таки снять тело?

Пилат: Это ваши религиозные обычаи. Меня они не касаются. Хотите снять тело – ступайте к Каиафе.

Иосиф: При всем уважении, не слишком ли большой властью префект наделяет иудейского первосвященника за один день?

Иосиф вдруг осекся. Зная крутой нрав Пилата, следующая фраза могла бы стоить жизни, но Пилат пока молчал, а мысль уже висела в воздухе – не произнести ее означало бы проявить нерешимость, а нерешимость породила бы отказ.

Иосиф: Сначала ты позволяешь Каиафе судить вместо тебя, потом позволяешь ему отпускать осужденных тобой преступников, потом ты отдал ему право осуждать на смерть людей, в которых сам ты вины не находишь. Может, городскому совету не стоит больше обращаться за правосудием к римским властям, а решать все вопросы напрямую со священнослужителями? Разве они отвечают за порядок в городе?

Пилат понял, что внезапно разозлился, но злился он сейчас на себя, а не на посетителя. Этот Иосиф из Аримофеи прав, но что важнее: завтрашний порядок или сегодняшний страх показаться слабым перед ним? Сегодня важнее был порядок. Еще один бунт приведет к расследованию, а расследование выявит, что к смерти приговорен безо всякой вины некто Иисус из Назарета. Сам префект сказал людям, что не нашел в Нем вины. Человек казнен не по приказу префекта, хотя никто кроме него не имеет права приговаривать к смертной казни. Что скажет кесарь?

Пилат понял, что молчит слишком долго.

Пилат: Марк, – обратился он к своему советнику у дверей, – проследи, чтобы этот человек снял с крестов всех осужденных сегодня. – Он снова повернулся к Иосифу, – если мне не изменяет память, сегодня на Голгофе распяли не одного только Назаретянина, а напоминание о казнях народу в праздник ни к чему. Марк, проследи, чтобы член городского совета позаботился обо всех распятых. Если нужно захоронить их именно сегодня, пусть поторопится – время позднее, а на улице уже тьма.

Иосиф поклонился, лицо его было бесстрастным. Больше отнимать время у префекта он не намерен. Марк вышел с ним. У входа в залу стоят двое солдат. Иосиф из Аримофеи проследовал мимо них к выходу из дворца, там ждала его небольшая группа. Из-за колон Марк наблюдает за ними. Все спешно направились прочь от дворца, едва Иосиф присоединился к ним. Марк посмотрел на стоящих у входа солдат, подозвал одного из них и тихо сказал:

Марк: Найди Петрония. Быстро.

Люди не успели скрыться из виду, когда центурион Петроний подбежал к Марку.

Марк: Видишь этих людей? Сопроводи их до Голгофы, если потребуется, и дальше. Они снимут казненных сегодня преступников и захоронят их по своим обычаям. Твоя задача, чтобы не было никаких препятствий. Если им нужна какая-нибудь помощь, оказывай без промедления. Не ввязывайся ни в какие религиозные препирательства – ни с ними, ни с другими местными. Если возникнут перепалки, попросту отсылай всех во дворец – ты просто исполняешь приказ префекта, все, кто не согласен с чем-то, пусть идут прямо к Пилату. Вернешься – доложишь мне лично. В любое время.

Марк хлопнул центуриона по плечу, давая знак действовать. В это время по лестнице поднимался другой солдат, мокрый от дождя. Он подошел к Марку, желая заговорить, но тот жестом остановил его, наблюдая, как исполняется его распоряжение. Люди удалялись быстро, центурион Петроний догнал их на лошади и следовал чуть позади, не отставая и не обгоняя. Марк перевел взгляд на мокрого солдата, тот заговорил.

Солдат: Наши ребята нашли висельника. Местные не хотят его снимать с петли и хоронить. Говорят, он проклят. Я навел справки – это Иуда Искариот – он тайно сотрудничал с Каиафой, а вчера прилюдно швырнул ему деньга в храме, отказавшись на него работать. Люди говорят, что Иуда Искариот очень помог Каиафе с сегодняшней казнью.

Марк думал несколько секунд.

Марк: Как думаешь, а Каиафа помог своему бывшему сотруднику повеситься после такой выходки на глазах посторонних людей? Или все-таки Иуда Искариот сам отпраздновал свой успех и свою отставку таким вот образом?

Солдат: Он повесился не сегодня. Своего успеха не увидел. Тело давно висит. Местные отказываются к нему прикасаться. Что делать нам? Ситуация непонятная, завтра у них праздник…

Солдат еще что-то хотел сказать, но Марк перебил.

Марк: Это далеко?

Солдат: В Акелдаме.

Марк: Попроси приготовить мне коня. Возьми с собой еще пару ребят.

Голгофа.

Центурион на коне, Иоанн, три Марии – мать Иисуса, Мария Клеопова и Мария Магдалина, с ними Иосиф из Аримофеи подошли к Голгофе. Возле Голгофы их ждал старец Никодим, держа за поводья двух груженых мулов. Никодим поклонился женщинам, они ответили поклоном. Все молча направились к трем возвышающимся крестам. Один из распятых навсегда сотрется из памяти людей. Того, что в центре и по правую руки от Него уже не забудут никогда. Но об этом еще никто не знает. Несколько минут назад солнце снова явилось миру. Так же необъяснимо, как и исчезло.. Но дождь не кончается и тучи закрыли весь свет. Все окоченели. У креста стоят двое. Ученики неуверенно подходят к центральному кресту, но эти двое преграждают им путь.

Первый: Вы куда?

Ученики переглядываются. Молчат.

Иосиф: У нас разрешение префекта, чтобы снять и похоронить распятых сегодня до наступления Пасхи.

Первый: По закону они должны висеть в назидание другим. Трогать казненных, особенно этого, – он указал на центральный крест, – запрещено до особых распоряжений первосвященника.

Ученики смутились.

Иосиф: Префект дал разрешение на захоронение всех тел, – он повернулся к центуриону, ожидая его поддержки, но тот пока не вмешивался.

Первый: Мне дал указания первосвященник. Если нужно, можете захоронить этих двух, на их счет у меня нет указаний – они казнены по приговору Пилата. Этот же обвинен в преступлениях против Бога, а значит, идите разговаривать с первосвященником.

Центурион слез с лошади и вышел вперед.

Центурион: Этот человек тоже осужден Пилатом. Его вина – государственная измена и попытка бунта. Он, как и ты, подсуден римским властям. У меня приказ – оказывать этим людям содействие, а посему можете смело оставить свой пост и доложить первосвященнику обо всем, что видели. Если его не устраивает решение префекта, пусть эти решают они вдвоем, а не мы, и не здесь.

С этими словами солдат подошел к кресту и в одиночку попытался поднять его, чтобы вытащить из ямы. Крест был тяжелым. Два старца, юноша и женщины поспешили помочь, минуя растерявшихся людей первосвященника, но тут второй охранник, доселе молчавший, ухватил Иоанна за рукав и грубо притянул к себе.

Второй: Повторяю! Трогать этого человека запретил первосвященник! Он казнен по закону, и в назидание другим Его тело будет висеть здесь до поступления других распоряжений первосвященника, – он посмотрел на центуриона и обращался к нему. – Хочешь командовать – езжай к себе в Рим. Если посмеете тронуть тело, оскорбите чувства верующих. Ваш префект посылал тебя устроить новый мятеж накануне праздника? Вы его получите, и сам кесарь нас не успокоит! Ступай на базар, солдат, и командуй там уличными торговцами, а мне наплевать на твоего хозяина и его приказы. Если первосвященник доверил мне охранять этого богохульника, я буду сторожить его тело, пока жив!

Охранник хотел отбросить Иоанна на землю, но тот удержался на ногах и оттолкнул неприятеля. На лице охранника появилась злобная усмешка и он вытащил откуда-то нож. Всё застыло. Охранник заорал и бросился на Иоанна.

Центурион: Довольно.

Но приказ не остановил стражника. Он пытался ударить юношу ножом снизу вверх, а Иоанн, который был явно слабее нападавшего, ухитрился поймать его руку и пока пресекал попытки нападавшего нанести удар ножом, но нападавший был сильнее и шансов у Иоанна не было, еще мгновение и Иоанн будет повержен. Все происходило быстро и в то же время медленно, как в липком сне. Все молча смотрели, как убивают Иоанна. Мария-мать держала за руку Никодима, которых хотел помочь, но сам понимал, что слишком стар для драки, Магдалина что-то кричала, Первый охранник улыбался и смотрел на дерущихся, Иосиф сверлил взглядом римского солдата, а солдат, словно пытаясь уйти от этого взгляда, медленно пошел к схватившимся друг в друга людям. Он медленно обошел их вокруг, потом аккуратно и спокойно захватил напавшего с ножом охранника и легко отбросил его в сторону. Тот упал, но быстро вскочил и бросился на центуриона. Римлянин как-то очень ловко и также медленно выбил нож из рук нападавшего, схватил его рукой за горло и потащил его в сторону, пока не прижал спиной к деревянному стволу толстого креста, где был распят разбойник, чья душа сегодня не попала в Рай. Другой рукой солдат вытащил из ножен длинный меч и ловко сменил руку на шее стражника на острое лезвие, упершееся в кадык. Центурион заговорил громко и властно.

Центурион: Ты ошибаешься, иудей. Не будет нового мятежа. На Голгофе просто станет на одного мертвеца больше. Пилат даже не обратит на это внимание, да и твой первосвященник вряд ли побежит ссорится с префектом из-за такого пустяка. Я прибыл сюда, чтобы эти люди захоронили тела, и чтобы никто им не помешал этого сделать. Мне совершенно безразлично, будет ли в числе захороненных тел еще и твое. Эй, ты, – обратился он к первому стражнику. – Помоги спустить тела с крестов. Сначала спускаем Того, что в центе. И найди нам инструменты, чтобы вытащить гвозди.

Никодим: У меня с собой лестница и все нужные инструменты.

Ученики принялись доставать из воза Никодима все необходимое. Капли дождя стучали по широкому клинку меча, а из под клинка на солдата смотрели горящие бессильным гневом глаза. Первый стражник, пользуясь замешательством, убежал. Никодим приставил к кресту лестницу. На кресте висело безжизненное истерзанное тело. Даже дождь не в силах был смыть куски запёкшейся повсюду крови. Казалось, Иисус побежден, казалось, что Он ошибся и теперь мёртв, казалось, навсегда…

Акелдама.

Место повешения Иуды Искариота

Второй раз за день вошедшее солнце было как будто не таким ярким, за тучами оно виделось луной среди пасмурного дня. Было темно. Под ногами чавкала мокрая красная глина, в центре безжизненного пространства каким-то чудом из глиняной почвы выросло и торчало в одиночестве кривое дерево без листьев и плодов. Высоко, почти в два человеческих роста над землей, висело на веревке тело, зловеще раскачиваясь сильным ветром из стороны в сторону. Марк смотрел, как трое солдат снимают висельника. Снимали уже долго. Всё шло не так. Сперва один попытался влезть на дерево, чтобы перерезать веревку сверху, но почти в самом начале поранил руки о ствол, не смог зацепиться за мокрое дерево и упал вниз. Его сменил второй, но он сломал ветку, на которую как раз перебросил вес и тоже рухнул на землю с приличной высоты, к счастью, ничего не сломав. Третий попытался метнуть топор, чтобы перерубить веревку, но топор неудачно ударился об натянутую веревку рукояткой, а не топорищем, и срикошетил в сторону, ударив лошадь. Лошадь осталась жива, но от удара взбесилась, кинувшись в сторону на других лошадей. Всадник успел ухватить узду одной из лошадей и забраться на нее. Потом догнали других и, успокоив, вернули на место. Из крупа раненой лошади сочилась кровь. Нужно было торопиться. Марк был терпелив. Он наблюдал молча. С этим висельником и вправду было что-то не так, но снять его было необходимо.

В конце концов, один солдат посадил другого на плечи, а тот зацепился за толстую ветку, потом встал на нее и смог дотянуться до веревки, чтобы перерезать ее. Веревка вымокла под дождем и никак не давалась.

Марк: Зачем он так высоко залез, чтобы повеситься? До неба хотел дотянуться? Можно было с легкостью выбрать крепкую ветку пониже.

Солдат, докладывавший ему во дворце: Это и исключает убийство. Кому охота так высоко карабкаться, чтобы подвесить мертвое тело, а живого вообще не утащишь, он же будет сопротивляться, биться о дерево, на теле остались бы лишние следы.

Марк: Осмотрите его хорошо. Были ли побои? Связывали ли ему руки? Ноги? Может быть, сюда его волокли? На земле, понятно, после такого дождя искать нечего, но может быть земля как раз есть на нем. Внимательно все осмотрите.

Веревку срезали. Великий Предатель рухнул на мокрую землю и завонял гнилью и кислой брагой. Марк – а он был метрах в десяти от дерева – поморщился. Предатели всегда заставляют морщиться. Даже мертвые предатели.

Голгофа.

Иоанн щипцами вытащил гвозди из ног Иисуса. Никодим стоял на лестнице, держась за крест одной рукой, а другой, пытаясь вытащить гвозди из ладони Спасителя. Острый холодный дождь бил старого человека по лицу, он боялся потерять равновесие, усталые глаза ничего не видели в полутьме, лестница вымокла и ветер сносил с ног. Гвоздь медленно поддавался. И вот, наконец, вышел из дерева. Никодим чуть было не слетел с лестницы и схватился за крест обоими руками. В двадцати сантиметрах от него было тело Христа. Никодиму вдруг страстно захотелось разглядеть Его, прикоснуться к Его щеке. Оставался последний гвоздь. Тело висело пока на веревках, которые завязали, чтобы оно не рухнуло наземь и не разорвало своим весом и без того измученную плоть, висящую сейчас на одном гвозде. Никодим медленно слез. Иоанн и Иосиф переставили лестницу к другой руке. Иоанн посмотрел на уставшего старика и решил сам залезть, чтобы вырвать последний гвоздь из ладони Учителя, но Никодим задержал его.

Никодим: Пожалуйста, позволь мне еще раз прикоснуться к Нему. Я так мало видел Его, когда Он жил, дай хоть насмотрюсь на Него мёртвого.

Иоанн уступил место. Вместе с Иосифом они придерживали лестницу, а Никодим полез наверх. И вот он уже поравнялся с лицом Христа с другой стороны, и вот он тянется к Его ладони, чтобы вытащить последний гвоздь, но ладонь залита кровью, и Никодим не может поймать щипцами в пасмурном сумраке темную головку гвоздя, боясь поранить руку Господа лишний раз.

Никодим (обращаясь в небо): Господи, позволь снять Тебя!

Снова не получается зацепить. Тут ветер стал стихать. Лицо Никодима перестали бить ледяные капли дождя – дождь прекратился. Никодим и все, кто был сейчас у креста, замерли, боясь пошевелиться. Наверху начали таять тучи, а из-под них вылезло угрюмое солнце. Все, стоящие на земле у креста как один смотрели сейчас не на небо, а на распятого Человека и как по команде рухнули перед Ним на колени. Только Никодим даже не удивился внезапному чуду, а просто подцепил показавшуюся в свете головку гвоздя. Было около девяти часов. В Иерушалаиме шел второй месяц весны. Бог не отобрал у них день за то, что случилось сегодня – солнце по-прежнему на небосклоне, а значит, может быть, Бог простит им сегодняшние преступления – самые страшные из тех, что когда-либо совершались человеком перед Богом. Но даже если не простит, главное сейчас успеть похоронить Его, пока солнце не село. Никодим вытащил гвоздь.

Акелдама.

Место повешения Иуды Искариота.

Марк удивленно разглядывал чистое небо и солнце на нем. Марк мог поклясться, что по положению солнца сейчас примерно пять вечера. Но это обман. Приближалась ночь.

Солдат: Следов побоев нет. При нем ничего не найдено. Это самоубийство. Что нам с ним делать? Где хоронить этого человека и по каким обычаям?

Марк: Накройте тело и оставьте здесь под деревом. Я сам решу вопрос с его похоронами. – Он подумал и добавил. – Оставьте здесь одного сотника. На всякий случай. Звери могут найти тело, а потом скажут, что это римские солдаты надругались над бедным иудеем. Если понадобиться, утром нужно будет его сменить.

Марк оседлал лошадь и поскакал прочь.

Дворец Пилата.

Пилат в своих покоях на кресле за столом. На столе стоит шахматная доска, фигуры. Напротив в кресле сидит Прокула – молодая жена Префекта. Они играют в шахматы.

Пилат: День закончился. Чему он научил нас, Прокула?

Прокула: Сегодняшний день мало чему научил, но очень многое показал.

Они молча сделали несколько ходов.

Прокула: Например, сегодня выяснилось, что ты несносный муж, а кроме того, либо плохой политик, либо плохой юрист. Выбирай, что тебе больше нравится.

Пилат: Ну, мужем-то я всегда был несносным. Полагаю, что сегодня я в очередной раз ослушался тебя, ведь ты просила меня отпустить этого Иисуса из Назарета, я этого так и не сделал. В тебе говорит обида. И это понятно.

Она медленно кивнула, улыбаясь ему.

Пилат: Хороший ли я политик? По-моему на этот вопрос обычно отвечают потомки, нет? Но почему я еще и перестал вдруг быть хорошим юристом?

Они снова молча сделали несколько ходов.

Прокула: Я знаю – ты хотел отпустить этого человека и решил поскорее покончить с этим. Ты рассудил как политик и вывел людям отъявленного убийцу и невиновного безумца, спросив у толпы, кого из них выпустить. Ты до сих пор веришь в предсказуемость толпы? Хитрый политический ход не удался – народ закричал не то, что ты ожидал. Но как юрист ты уже поставил на весы двоих людей, тем самым уравняв их, чтобы помиловать одного из них, то есть фактически признал вину и того, и другого. Какой юрист поступил бы так?

Пилат сходил. Прокула ненадолго задумалась над ходом. Тоже сходила и продолжала.

Прокула: Потом, проиграв политическую игру, ты решил все же сыграть в юриста и спросил, какого же наказания заслуживает Иисус из Назарета. Народ закричал: "Распни", и ты снова поступил как политик. Ты решил избить Его плетьми до полусмерти, унизить и опозорить Его, чтобы усладить ревущую толпу, но потом – и это твои слова – ты велишь Его отпустить. Так и сделал бы последовательный политик. И это был бы сильный политик. Ты измочалил невиновного человека, а народ все еще кричал: "Распни". Юрист знает, что никто не может нести наказание дважды за одно и то же деяние, а политик знает, что во всякой непонятной ситуации лучше отступить и переждать. Но ты просто отступил, передав Его в руки первосвященников. Человека, которого ты признал невиновным, уравнял с убийцей, наказал и снова отдал на суд. Вот и вся партия. Решив отыграть политическое фиаско ты приказал прибить к Его кресту странную табличку с надписью "Царь Иудейский", чтоб хоть как-то умаслить тех, кто верил в этого пророка. Интересно, Ирод уже знает об этой табличке? Что он думает об этом? Это что, намек на то, что в твоей власти самостоятельно назначать иудеям царя? Или скрытая угроза Ироду? К чему эта детская ненужная выходка?

Пилат уже и не знал ответа. Днем все казалось куда логичнее.

Прокула: Что же из всего этого получилось? Убийца выпущен тобой на свободу и, наверняка, еще натворит дел, местный пророк казнен по прихоти местного священника с твоего согласия, настроение любимой супруги испорчено, если уж ее маленькую просьбу влиятельнейший супруг не пожелал исполнить. Кому сегодня ты сделал добро, префект? Кем запомнит тебя история по итогам одного сегодняшнего дня? Плохим юристом или плохим правителем, не справившимся с бестолковой толпой аборигенов?

Пилат слушал внимательно. Прокула пристально посмотрела ему в глаза. Она была красавицей. Она была вдвое моложе его. Он обожал ее и временами боялся – другой такой женщины он не встречал никогда. Если вдруг она решит его разлюбить, он бы сразу почувствовал это и не позволил бы ей жить, а, может, сам покончил бы с собой. Она знала это, но при этом абсолютно не боялась его. Странная женщина.

Пилат: Да, день вышел паршивый. Что-то я давно не припомню такого неудачного дня. Но ты уверена, что история вообще узнает об этом дне?

Прокула: История очень коварна, дорогой. Она стирает из памяти великие триумфы людей, чтобы оставить после них один неудачный день. Может быть, история будет помнить тебя как талантливого полководца, римского всадника, может, вспомнят твои великолепные судебные процессы здесь, в Иудее и те мудрейшие решения, которые ты принимал, будучи префектом. Может, тебя переведут, наконец, в Рим, и твоя карьера там навсегда вычеркнет из памяти наше пребывание в этой душной пустыне. Может быть, завтра будет мятеж, и бунтари убьют нас всех. Убьют так жестоко, что этим мы и войдем в историю. Что скажешь?

Пилат: Ты права, каждый день может быть последним. По крайней мере, здесь. Хотелось бы верить. И хотелось бы, чтобы последний день не был таким нелепым, как сегодня.

Он улыбнулся жене.

Пилат: Пускай историки после придумывают мне эпитеты и решают, в какой роли я был хуже. История – это всего лишь точка зрения.

Прокула: Тогда будем надеяться, что историки будут любить тебя так же сильно, как я…

Голгофа.

Истерзанное тело Иисуса из Назарета сняли с креста. Крест вытащили из ямы. Центурион все еще был на Голгофе в стороне от всех на почтительном расстоянии, чтобы не мешать горю людей. Магдалина целовала Его лицо, пытаясь осторожно вытащить щипцами терновые шипы, глубоко впившиеся в голову. Иоанн отмывал руки Христа от крови, Иосиф Аримофейский старался отмыть ноги, а Мария-мать не могла даже прикоснуться к Его телу. Она стояла на коленях возле сына и громко рыдала. Никодим стеснялся подойти. Он собрал в привезенное ведерко все гвозди, вытащил из воза несколько сосудов и поднес их к телу. Мария Клеопова разрывала на куски новую материю для омывания, потому что тряпки быстро пропитывались кровью. Она раздавала всем новые куски. Иосиф в это время встал, она заняла его место и начала оттирать ноги покойного. Иосиф посмотрел на Никодима, на привезенные сосуды с миртом и благовониями для погребения – два нагруженных воза. Иосиф подошел к Никодиму.

Иосиф (тихо, обращаясь только к Никодиму): Откуда ты взял такое количество масла и благовоний? Это целое состояние. Даже очень состоятельных людей омывают скромнее.

Никодим был старым человеком. Он не был богачом. Иосиф внимательно разглядывал его, задавая ему этот вопрос. Иосиф из Аримофеи и Никодим раньше не знали друг друга лично. У них были разные жизни: Иосиф Аримофейский был уважаемым и очень умным человеком, членом городского совета, умеющим решать любые вопросы и выпутываться из любых ситуаций. Он не мог быть учеником Христа хотя бы потому, что на это у него не хватило бы времени. Никодим был небогатым горожанином, очень честным и любознательным. Он слышал учение Христа, несколько раз говорил с ним наедине. В его жизни было много несправедливостей и горя, но он старался верить в добро и быть лучше и добрее, чем заставляла его жизнь. Никодим видел зверства римских префектов и их неуправляемых солдат, он видел безумства Ирода Великого, который 30 лет назад повсюду убивал младенцев мужского пола, он видел, что его сынок Ирод Антипа сделал с Иоанном, который крестил иудеев в воде и предсказывал скорый приход Спасителя. Никодим видел многое. Густая седая растительность скрывала черты его лица. Иосиф смотрел в глаза Никодима – они были полны слез. Ничего нет больнее для человеческого сердца слез старика. Никодим старался говорить тихо и ровно, не выдавая эмоций.

Никодим: Он учил, что нужно суметь отказаться от всего, чтобы заслужить быть рядом с Ним. Когда я был ребенком, мне не нужны были дворцы и вина. я радовался просто солнцу или дождю, а вокруг все были такие же как я – не лучше и не хуже. И это было хорошо. Это было правильно. Он учил, надо быть как дети. Он тоже жил как ребенок, а люди убили Его за это. Это нехорошо. Неправильно.

Никодим захлебнулся своими словами и начал тихо рыдать. Иосиф не мешал ему, а просто приказал себе собраться – кто-то должен был не проронить в этот день ни слезы. Оставалось мало времени, а ему по милости Пилата нужно было захоронить еще двоих.

Дворец Каиафы

Окна занавешены и проступивший на улице свет не проникает в комнату. Да, Каиафа знает, что снова настал день, но отчего-то не рад этому. Он поймал себя на мысли, что боится этого солнца. Завтра будет новый день и всё станет на свои места. На столе Каиафы зажаренный ягненок и пасхальные яства. Каиафа убирает с пола осколки – у него разбилась бутылка красного вина, припасенного к празднику. На полу в красной луже битое стекло. Каиафа водит по нему веником, веник вымок в вине и лишь развозит склизкие кровавые следы по полу – шире и шире. Стекло прилипает к венику и не желает перемещаться в совок.

За тщетными манипуляциями Каиафы из темноты глубокого кресла наблюдает Анна – знаменитый своим коварством и хитростью тесть первосвященника, давно передавший свой титул, но не передавший при этом власти. Его в комнате почти не видно – причудливая игра свечей наделяет Анну неуловимыми чертами. Стоит пламени шелохнуться, и кресло кажется пустым. Анна научился управлять тенями. Он умеет быть незаметным даже в самый яркий день. Каиафа как раз повернулся и явно хотел что-то сказать тестю, но Анна встрепенулся, будто почуявшая опасность лань, и утонул в глубине кресла, исчезнув из зримого мира. напоследок он указал пальцем на приоткрытую дверь. Оттуда, несмотря на поздний час, выбивался в комнату дневной свет, а в свете двигалась чья-то тень. В двери появился человек, закрытый серым капюшоном в бесформенном балахоне. Это был мужчина. Он миновал стражу и явно сделал это профессионально. Каиафа сегодня боялся любых неожиданностей и сейчас, конечно, злился на стражников-ротозеев. Визит странного гостя его не обрадовал.

Каиафа: Кто ты и что тебе нужно?

Гость огляделся и не найдя в комнате больше никого, снял капюшон. Это был римский трибун Марк – советник Понтия Пилата.

Каиафа: Сегодня для всех был тяжелый день, трибун, а посему прошу изложить цель визита без предисловий. Я очень устал и не ждал гостей.

Марк: Разве день был тяжелый? Я не заметил. На мой взгляд, Иисусу из Назарета день показался куда более тяжелым.

Каиафа: Не замечал в тебе раньше любви к преступникам, трибун, но вина богохульника нашла подтверждение, иначе он был бы жив и отпущен префектом. Разве не так? Наказывать за богохульство – это не моя прихоть. Так велит мне закон, а я всего лишь должен его блюсти. Но Иисус казнен за преступления перед Римом.

Марк: "Не убий" – учит ваш закон или я что-то напутал?

Каиафа: Господь карает тех, кто насмехается над Его законом. Назаретянин был злейшим из богохульников, а потом Бог распорядился так, как случилось сегодня.

Марк: Я слышал, что ваш Бог не стал убивать даже Каина, убившего собственного брата и отрекшегося от своего Создателя. Интересно, почему до сегодняшнего дня ваш Бог ни для кого не избирал в качестве наказания мучительную смерть? А, может, вовсе не Бог пожелал смерти Иисусу из Назарета?

Марк зло улыбался и пристально смотрел на Каиафу.

Каиафа: Ты забываешься, трибун. Если ты решил прийти ночью ко мне, чтобы клеветать на меня, то должен понимать, что ответишь за свое поведение. Я просил говорить без предисловий! Если цель визита – богословская беседа, тогда прошу покинуть мой дом!

Марк (невозмутимо): Цель моего визита – тридцать сребренников, – Марк выдержал паузу. – Те самые, которые Иуда Искариот отдал тебе и твоему тестю в храме в присутствии свидетелей, отказавшись работать на вас.

Каиафа: Не понимаю, о чем идет речь. На меня никогда не работал Иуда… как? – Искариот. Я Божий слуга и мне не нужны наемники.

Марк (будто не слыша Каиафу): Он ведь вел себя крайне дерзко, да еще и при свидетелях, да еще и в стенах твоего храма? А вот теперь он мертв.

Каиафа искренне удивился и Марк это заметил.

Каиафа: Как мертв?

Марк: Его повесили. На дереве в Акелдаме. Недавно он оставил у вас на хранение свои 30 сребренников, так что проблем с захоронением, думаю, у вас не будет.

Каиафа: Его повесили? Кто повесил его?

Марк: Не исключено, что он мог повесить сам себя. Все зависит от трактовки событий. Ты ведь лучше меня умеешь трактовать события. И всегда знаешь, в чью пользу их лучше трактовать. Последний человек, с которым разговаривал Иуда Искариот был ты, первосвященник. А он грубо разговаривал и обвинял тебя. Он вел себя в храме так, как не позволено никому, а мы с недавнего времени знаем, как ты крут с богохульниками. У тебя или твоих приближенных могло возникнуть ощущение, что Бог хочет его смерти?

Каиафа молчал, и Марка устраивало, что ему нечего ответить.

Марк: У меня нет ни времени, ни желания копаться в этой истории. Люди боятся и не хотят хоронить Иуду Искариота, считая его проклятым. А работал этот проклятый человек на тебя. Его тело там же – в Акелдаме. Его охраняет мой сотник. Деньги на его погребение он оставил у тебя. Так или иначе, все равно выходит, что ты причастен к его смерти, а я не буду больше возвращаться к этому вопросу. Сделай так, чтобы мой сотник вернулся во дворец до окончания ночи и доложил мне, что охранять ему больше некого.

Марк начал уходить, но вдруг остановился. Каиафа по-прежнему молчал. В комнате стояла мертвая тишина, но Марк почувствовал, что хочет сказать этому человеку то, что с утра не давало ему покоя.

Марк: Сколько пророков приходит из Галилеи каждый день? На моей памяти их было десятки. Каждый второй вопит на базарной площади, что он спаситель, которого вы ждете, и он освободит вас от гнета проклятых римлян. Самое суровое, что ты делал с ними – забивал камнями, пока они не скроются в ближайшем переулке под гомон толпы. Этот Иисус из Назарета уже давно рассказывал людям, что Он Бог, и подкреплял свои рассказы чудесами. Он давно критиковал тебя и всех священников, унижая их в синагогах на потеху толпы. Я видел, как Он вошел в Иерушалаим неделю назад. Я слышал, как его встречали люди и ЧТО они кричали про Него. Я ждал, что ты снова подымешь бузу, а если ты этого не сделаешь, то смуту подымет Он, но уже против тебя. В любом случае – ничего хорошего в Его приходе я не видел. И вот настал вечер. Потом пришел день. Ты не реагировал на Иисуса из Назарета никак. Не хотел или боялся?

Каиафа давал инициативу собеседнику, потому что пока не разгадал, в чем именно снова обвиняет его трибун.

Марк:На протяжении многих десятилетий твой тесть – бывший первосвященник – Анна был единственным хозяином всех торговых рядов во всех синагогах Иудеи. И вдруг случилось невиданное – его лавки со всеми товарами разгромила кучка приезжих чудаков во главе с Иисусом из Назарета. И народ слушал Его и присоединился к Нему, выгоняя из всех церквей ваших торговцев, потому что Иисус из Назарета прав – по вашим законам торговать в храмах нельзя. Иисус из Назарета одним своим жестом навсегда прикрыл ваш процветающий бизнес и показал людям, что нужно делать с обнаглевшими торговцами Анны. Только за этот урон – и ни за что больше – Анна решил убить этого человека. Ни за веру, ни за закон, ни за чудеса – ведь Он их в вправду совершал. Он убит тобой по настоянию твоего тестя за причиненные вам финансовые убытки. Вот и вся философия. И не нужно ломать передо мной комедию про оскорбленного первосвященника. Люди скоро это поймут, вот только для них убийцей окажешься ты, а не твой тесть. О нем даже не вспомнят, когда камнями будут выгонять тебя из храмов. Думаю, что он и сам кинет камушек тебе вслед. А что ты думаешь об этом? – Марк не ждал ответа, он просто накинул капюшон и направился к двери, сказав не оборачиваясь, – Не зли людей раньше срока – похорони Иуду Искариота.

Прошло время. Из тени кресла показались глаза Анны. Он посмотрел на Каиафу. Каиафа посмотрел на него.

Анна: Напомни, что мы решили сделать с теми 30 сребренниками?

Каиафа: Не помню, чтобы мы что-то решали.

Анна: О деньгах нужно думать всегда. 30 сребренников – четырехмесячный труд виноградаря без выходных с учетом, что он не будет есть и пить. Легкие деньги для этого Иуды Искариота.

Каиафа: Я бы не хотел, чтобы они снова оказались в церковной сокровищнице. Как минимум две смерти связаны с этим мешком монет, а люди видели, что он вернул их нам. Что бы мы не решили с ними делать, люди должны узнать об этом.

Анна: Ты прав. В сокровищнице им не место. Может, отдать часть денег матери этого Назаретянина на погребение? Тело провисит еще пару дней, а потом? Где вдове плотника найти деньги? На другую часть денег похороним Иуду Искариота. Можно даже сэкономить и похоронить их вместе.

Анна широко улыбнулся своей шутке. Каиафа пропустил ее мимо ушей.

Каиафа: Акелдама – глиняная земля. Там ничего не растет. Где он нашел там дерево?

Анна: Желающий найти подходящий сук для петли, обязательно его отыщет.

Каиафа: Какая польза от этой земли? Люди будут считать это место проклятым, а она находится в черте города. Нужно выкупить землю у городского совета и устроить там кладбище для иноверцев и язычников. Власти могут хоронить там путешественников и бродяг – вечная проблема, а мы поможем решить ее за наш счет. Вернее за счет Иуды Искариота, но кто об этом знает. Думаю, и в глазах людей, и в глазах городского совета наш поступок будет высоко оценен.

Анна: А еще это на время утихомирит сплетни о твоей корысти и жадности, зять. И еще. Что касается корысти. Думаю, что виноградарь не сможет заработать на землю в Акелдаме за четыре месяца. Пошли людей. Пусть они не напоминают по внешнему виду священников и никак не указывают на связь с нами. Пусть похоронят Иуду Искариота ночью прямо перед Пасхой. Там же у дерева в Акелдаме. Проклятого человека на месте его повешения. Думаю, даже горшечники больше не придут туда за глиной и цена на землю очень упадет, и городской совет продаст ее даже самому ленивому винограднику по первой просьбе.

Каиафа хотел выйти, чтобы без промедлений отдать необходимые распоряжения. Он умел действовать быстро, когда обстоятельства того требовали. Стремительно наступала ночь. Анна крикнул ему вслед.

Анна: Пусть с нашими людьми все-таки будет кто-то узнаваемый, как представитель духовенства. Только нужен такой человек, которого в случае надобности не жалко будет закидать камнями. Подумай хорошо – дело тонкое.

Каиафа ушел. Ему предстояло много работы и бессонная ночь. На полу засыхали красные винные пятна. Анна не собирался дожидаться зятя. Не вставая с кресла, он несколько раз пытался задуть свечи на столе. Не получилось. Тогда он просто откинулся в глубину кресла, закрыл глаза и сразу уснул. Для него этот день закончился.

Гробница Христова.

Заброшенная каменоломня недалеко от Иерушалаима.

Рядом сад. В скале состоятельные горожане выкупали себе места для родовых гробниц. Гробница Иосифа Аримофейского была пуста. Он покупал ее для себя. Рядом с входом в гробницу прислонен к скале огромный валун. Перед гробницей небольшой дворик, метров семь шириной. В центре дворика продолговатый камень в виде стола, на котором следовало бальзамировать усопшего и прощаться с ним в последний раз. Солнце, столь неожиданно и щедро озарившее вечер, очень быстро падало, догоняя свое привычное время. Три Марии, Иоанн, Иосиф Аримофейский и Никодим закончили бальзамирование тела Христова. Он был окутан в чистую погребальную плащаницу, на голове, закрывая терновые раны положен сударь. Тело источало благодатный запах. Иисус из Назарета молод и красив. Почти как живой. Ученики постарались на славу. Центурион по-прежнему не покидал их. Он стоял далеко в стороне возле сада, наблюдая, чтобы никто не помешал. Скоро все было закончено. Мужчины стояли уставшие, а женщины рыдали, лобызая Тело Христово. Иосиф из Аримофеи отошел от них и направился в сторону центуриона.

Иосиф (подойдя к солдату): От лица городского совета я благодарю тебя за помощь, центурион. Я очень надеюсь, что ты будешь любезен до конца. С нами три женщины, два старика и неокрепший юноша, а камень очень тяжел. Помоги нам закрыть гробницу и закончить обряд, как велит нам наша вера.

Центурион пошел за ним. Он стоял в стороне, пока люди заносили тело в гробницу. Он лишь помог им задвинуть огромный камень, закрыв вход в гробницу. Такой камень не под силу сдвинуть с места одному и даже двоим здоровенным мужчинам. "Тем лучше", – думал центурион про себя.

Все было кончено. Вдруг Мария-мать подошла к Иосифу Аримофескому, взяла его руку и попыталась поцеловать ее.

Мария-мать: Спасибо, добрый человек.

Иосиф никогда не был учеником Иисуса и Мария не видела его в окружении сына. Откуда он взялся и почему помогает, она не понимала. Иосиф отдернул руки и обнял Марию за плечи.

Иосиф: Не надо, Мать. Он вернется и Сам поблагодарит, и я буду просить Его позволения коснуться Его руки.

Мария тупо смотрела на Иосифа, пытаясь понять его слова и его поступки. Магдалина взяла ее и повела прочь, несмело поклонившись богатому и щедрому горожанину. С ними пошли и Мария Клеопова и Иоанн. Мария Магдалина поклонилась также Никодиму, который остался стоять на месте. "Спасибо, – прошептала ему Мария-мать, – Спасибо вам всем".

Они ушли. Солдат и два старика остались стоять во дворике возле гробницы. Наступила темнота. Иосиф тяжело вздохнул и обратился к обоим мужчинам.

Иосиф: Я обещал Пилату, что похороню всех осужденных до наступления Пасхи. Таково было его условие. Никодим оставил масла и благовония, которых хватит, чтобы достойно погрести несчастных – спасибо, что не отказал мне в этой просьбе. Я прошу у вас обоих помочь мне. Я старый человек и без вашей помощи мне придется тяжело.

Никодим: Я пойду. Мне некуда торопиться.

Центурион: Я обязан помочь вам похоронить всех.

Трое мужчин удалились с места погребения. Для них этот день еще на закончился, но для остального Иерушалаима солнце перестало светить. Город уснул, изможденным событиями ушедшего дня. Город остался без Бога.

Еще на два дня.

СУББОТА

четырнадцатый день месяца Нисана

После поимки Учителя Его последователи мелкими группами разбежались по городу и прятались, опасаясь жестокой расправы над ними. Их сердца сковал ужас от увиденного уничтожения Того, Кого они считали сыном Бога и который так страшно и бесславно умер на глазах смеющейся и издевающейся толпы. Всё, что знали они теперь – обрывки слухов, догадки и страшные предчувствия. В Иерушалаиме наступил новый день, но повсюду в городе прятались те, для которых так и не закончилась беспросветная мгла и дикое отчаянье…

Погреб

в небольшом складском помещении рыбной лавки.

Ее хозяин был родом из Каны Галилейской, и его сын играл в детстве с братьями Филиппом и Варфаламеем. Вместе детьми они удили рыбу, втихаря забирая снасти у отцов. Отказать он им не мог – они просили спрятать их в чужом городе, но радости ему от этого было мало. В погребе прятались трое – Варфаламей, Филипп и Фома. Ученики знали о нежелательности их пребывания в этом погребе, но страх быть пойманными и замученными до смерти вынуждал их злоупотреблять скупым гостеприимством хозяина рыбной лавки. Они постеснялись попросить место для сна, а он и не предложил. Втроем он расположились по углам погреба, боясь лишний раз пошевелиться. В последний раз они ели в четверг на вечере в доме Симона-прокаженного.

Филипп: Они не придут. Никто больше не придет. Всех давно уже переловили и пытают во дворце Каиафы.

Они ждали братьев Петра и Андрея – своих земляков, которым по большому счету, тоже некуда было бы деться в этом большом и чужом городе. Никто ничего не хотел отвечать Филиппу. За второй день пребывания в этом погребе они уже вдоволь наговорились и уже надоели друг другу так, будто прожили в этих стенах три последних года.

Фома: Чем дольше мы здесь сидим, тем страшнее становится здесь находиться. Рано или поздно хозяин сдаст нас властям. Я знаю, зачем мы все еще сидим здесь. Мы ждем завтрашнего дня. Мы ждем чуда. Мы ждем, что этот ужас кончится. Но завтра ничего не произойдет. Если бы Он мог что-то сделать, то сделал бы. Еще вчера сделал бы. Он избавил бы Себя и нас от этого дикого, от этого всё съедающего ужаса! От этой непостижимой боли, от этой дикой охоты на слабых и бесправных людей, которые не знают что ответить свои полоумным палачам! Никого нет. Ничего больше нет. Он учил нас, чтобы мы учили других. А что я скажу тем другим, если спросят меня, где же нынче ваш Спаситель? Кого Он спас, если даже Себя спасти не смог? Что я им тогда скажу?

Фома уткнулся лицом в свои согнутые колени и заревел, глухо и бессильно как смертельно раненый зверь.

Наверху открылась дверь. Кто-то осторожно прошел в кладовую. Прислушался. Сделал несколько шагов, видимо, что-то взял, а скорее всего, просто зашел проверить своих непрошенных гостей, и вышел. Сверху на Фому упал робкий синий свет. Рассвело.