Читать онлайн На острие ножа бесплатно

Глава 1 ○ Джуд

– Слушай, Джуд, ну хватит уже. У меня ноги затекли, – простонал Морган.

– Соберись! – прикрикнул я, лежа на одной из двух кроватей в нашем гостиничном номере. – И смотри в окно. Нам сюрпризы не нужны.

– Я уже битых три часа гляжу на машины.

– И остался еще час, так что заткнись и не ной, – приказал я.

Он мне уже все нервы вымотал.

Морган вздохнул и чуть-чуть отодвинул темно-коричневую занавеску, чтобы и дальше смотреть за окно на улицу внизу. Отпил из банки с пивом, которое, наверное, давно нагрелось – он держал банку в руке уже час, не меньше. Я ощерился ему в спину, после чего вернулся к пульту в руке и телику на стене. Пощелкав минут пять, я не нашел ничего, что стоило бы посмотреть. Ну и ладно. Раз уж ничего годного по ящику не давали, я остановился на каком-то тупом сериале, за сюжетом которого можно было следить, почти не напрягая мозги. Вот и хорошо, потому что мозги у меня, как всегда, были заняты совсем другим.

Вот, например, Эндрю Дорн.

Он сейчас моя главная цель. Дорн – правая рука самого Генерала, но, если информация, которую мы получили, верна – а с каждым часом я все больше убеждаюсь, что так и есть, – он тоже предатель. Это ему надо сказать спасибо за то, что мы так высокохудожественно провалили похищение Сеффи Хэдли. Это ему надо сказать спасибо за то, что он предал нас, и в итоге все члены вверенной мне ячейки Освободительного Ополчения теперь или в тюрьме, или в могиле – все, кроме нас с Морганом. Генерал этого не знает, но Эндрю Дорн тесно сотрудничает с Крестовыми властями, особенно с Камалем Хэдли, а этот Крест, член правительства, ненавидит нас, нулей, и все, что нам дорого. Потому-то мы и решили похитить его дочку Сеффи. Не в качестве политического заявления, а чтобы ударить Камаля Хэдли в больное место. Но вся операция полетела к чертям собачьим.

Спасибо Эндрю Дорну.

Вот только я не знаю, где он и как до него добраться. Мысль, что такой человек, как он, поднялся настолько высоко в иерархии Освободительного Ополчения, – ух, от этого у меня все внутри узлом завязывается. Скольких еще он предал? Сколько еще достойных людей угодили на виселицу – и всё из-за него! Как же хочется добраться до него! Много времени мне не нужно. Три секунды наедине с мистером Дорном – более чем достаточно для того, что я задумал. Нам в Освободительном Ополчении надо что-то делать, все что угодно, лишь бы снова вдохнуть жизнь в нашу организацию. С тех пор как повесили моего брата Каллума, все у нас идет наперекосяк. Полиция шерстит нас почем зря и предлагает щедрую награду за любые сведения, которые помогут поймать и осудить кого-то из нас. В газетах и по телевизору нас называют безжалостными террористами. А мы не такие. Мы боремся за правое дело. Если ты родился нулем, перед тобой сразу захлопываются миллиарды дверей, не успеешь ты сделать первый вздох, а ведь так нельзя. Нельзя, чтобы, если ты нуль, это автоматически делало тебя гражданином второго сорта. Что такого в нашей светлой коже, отчего темные Кресты настолько нас боятся? Вот мы и боремся за правое дело. Но власти видят всё иначе. Открыли сезон охоты на Освободительное Ополчение. Рады любому предательству, даже по мелочи, а если вдобавок удастся нас вздернуть, наверняка за это полагается славный маленький бонус.

Мы, члены Освободительного Ополчения, для них дичь, но при этом и сами пытаемся понемногу охотиться. Однако стоящие у власти Кресты совершили большую ошибку, когда повесили моего брата Каллума. Теперь Каллум стал мучеником, а мученики гораздо опаснее. Множество нулей потребовало отомстить Крестам за то, что те сделали с Каллумом, и не только члены Освободительного Ополчения. Правда, меня чужое мнение не заботит. Каждый вечер перед сном и каждое утро, едва открыв глаза, я обещаю брату: я добьюсь, чтобы те, кто в ответе за его смерть, как следует настрадались. Все до одного.

Но теперь, когда все ячейки Освободительного Ополчения развеяло по ветру и нам осталось только отчаянно бороться за жизнь, я просто не успеваю прийти в себя настолько, чтобы придумать хоть какую-нибудь долгосрочную стратегию. Какие тут долгосрочные планы – выжить бы здесь и сейчас. Вот, скажем, эта история с так называемым террористом-нулем, которого застрелили на вокзале. Прекрасный пример, как полиция теперь давит нас всеми силами. У нашего бойца из ОО не было ни единого шанса. Видимо, у полиции теперь новый подход – сначала стрелять, а потом уже чаи гонять. Вот так и получилось, что мы – то есть я и Морган – торчим и ждем у моря погоды в дешевом четырехэтажном отельчике в сомнительном районе. Зато в этом районе у нас хотя бы друзья есть.

Морган помешал растворимую лапшу в пластиковой миске, по-прежнему вполголоса ругаясь. Я сделал вид, будто не слышу. Иногда с ним сложно. Не раз и не два после нашей неудачи с похищением Персефоны Хэдли мне приходилось напоминать себе, что мы с Морганом вообще-то друзья. Правда, такая жизнь – по заштатным отелям, вечно в дороге, вечно в бегах – кому угодно испортит характер.

Но вот наконец мы получили новое задание. После нескольких месяцев почти полной тишины нас снова подпустили к делу. И дали вот такой приказ – сидеть в номере четырнадцать и ждать. Потому мы и торчим тут уже два дня – и так пока ничего и не дождались.

Я повернулся взять газету с тумбочки, хотя уже прочитал там все.

– У нас гости, – сказал Морган со своего поста у окна.

Я не заставил повторять.

– Сколько?

– Две… нет, три машины.

Если к парадному входу в отельчик подогнали целых три полицейские машины, сзади наверняка тоже есть, и не одна.

– Как они узнали, что мы здесь? – спросил Морган и кинулся за сумкой.

– Об этом подумаем, когда выберемся, – ответил я.

Если выберемся… Я схватил рюкзак с кровати и двинулся следом за Морганом.

Мы пробежали по коридору к запасному выходу. Когда я останавливаюсь в гостиницах и мотелях, всегда стараюсь снять номер неподалеку от запасного выхода – именно по этой причине. Хотя нам сказали, какой номер занять, к счастью, это была всего четвертая дверь от пожарного выхода. Нас что, подставили? Если да, почему не приказали сидеть в номере дальше по коридору, откуда труднее сбежать? И зачем было дожидаться, пока мы проторчим в отеле два дня, и только потом доносить в полицию? Разве что надеялись, что мы расслабимся и утратим бдительность. Опять делишки Эндрю Дорна? Морган распахнул дверь запасного выхода и перескочил первый пролет бетонной лестницы, я не отставал.

Схватив его за рубашку, я прижал палец к губам. Морган застыл. Снизу отчетливо послышались шаги – и не одной пары ног. Кто-то быстро шагал нам навстречу. Все было предусмотрено. Я получил ответ на один из своих вопросов и показал наверх. Мы с Морганом повернулись и побежали по черной лестнице вверх, быстро, но бесшумно. Поднялись на третий этаж.

Что теперь? Морган отвечал за то, чтобы у нас был план отступления отовсюду, куда бы мы ни попали, с учетом всех неожиданностей. Пора проверить, способен ли он придумать что-нибудь стоящее.

– За мной, – прошептал Морган.

Других планов на вечер у меня все равно не было, поэтому я двинул следом. Мы промчались по коридору. Морган остановился перед номером двадцать пять и стал колотить в дверь, а я тем временем посмотрел в оба конца коридора, держа руку на пушке в кармане. Она была как ледяная у меня под пальцами, холодная, твердая. И надежная. Что бы ни произошло, петля виселицы не поцелует меня в шею.

Почти сразу дверь открыли. Морган рванул внутрь, я отстал только на полсекунды, захлопнул дверь и тут же встал рядом с ней, спиной к стене. Полиция славится тем, что открывает пальбу по ни в чем не повинной двери без предупреждения, а если ты окажешься прямо за ней, что ж, не повезло. Посреди номера стоял мускулистый Крест средних лет с усами и стрижкой бобриком и смотрел на нас. У него хватило мозгов отойти с дороги, когда Морган ворвался в номер. Я прижался ухом к двери и прислушался. Не слышно, чтобы сюда кто-то бежал или даже шел, но я прекрасно понимал, что расслабляться рано.

– Они у нас в номере, ниже этажом, – прошептал я Моргану.

Он кивнул, но я с удивлением увидел, что он даже не достал пушку. Крест по-прежнему глядел на нас безо всякого испуга. Его лицо даже до встревоженного не дотягивало.

– Нам надо выбраться отсюда, – сказал я.

– Шофер и секретарь? – спросил Крест.

– Шеф, тебе как, нормально? – спросил меня Морган.

Я пристально оглядел Креста, оказавшегося с нами в одном номере, и кивнул. Вот оно как: выходит, этот Крест будет нам помогать. Я не знал его имени, да и не хотел знать – хватит и того, что Морган придумал запасной план. Шофер и секретарь – стандартный прием. Беда только в том, что отель окружен полицией, а в такой обстановке прием вряд ли сработает.

– Меня зовут Дилан Хойл, – сказал Крест. Протянул руку. Я ее не пожал. Морган было дернулся, но я глянул на него исподлобья, и он уронил руку. Дилан посмотрел сначала на Моргана, потом на меня, пожал плечами. – Я думал… – начал он.

– Ты ошибался, – оборвал его я.

– Ладно. – Дилан снова пожал плечами. – Вы работали у меня последние полтора года. Ваши фальшивые документы у меня в кармане пиджака. – Он достал корочки и раздал нам. – Поживее. У нас меньше пяти минут, потом они начнут прочесывать все номера в отеле. Постарайтесь выглядеть как можно более похожими на фотографии в фальшивых удостоверениях.

– Нас сразу поймают, – сказал Морган.

– Будете делать, как я скажу, – не поймают. – Тут Дилан повернулся ко мне и добавил: – В точности как я скажу. В шкафу одежда. Одевайтесь. Очки и парики в ванной.

Мы с Морганом сдались на милость Кресту. Не то чтобы я горел таким желанием, но выбора не было. Дилан Хойл Крест. Я ему не доверяю, как не доверяю никому из них. И если он хоть дернется не туда, второго шанса я ему не дам.

Глава 2 ✗ Сеффи

Я держала тебя на руках и ждала, когда что-то почувствую. Все равно что. Ждала. И ждала. И ничего ко мне не приходило. Ни наслаждения. Ни боли. Ни радости. Ни тоски. Ни любви. Ни ненависти. Ничего. Я смотрела сверху вниз в твои темно-синие глаза, синие, как вечерний океан, и твои глаза поглощали меня, словно ты ждала, когда же я… узнаю тебя. Я не могу объяснить это иначе. Но я тебя не знала. Я смотрела на тебя – и ты была мне чужой. И я чувствовала себя ужасно виноватой, потому что продолжала относиться к тебе так же, как и тогда, когда ты была внутри меня. Я и сейчас отдала бы все свои завтра с тобой за крупицу вчера с Каллумом. А мне полагается чувствовать совсем другое. И вот из чего я сейчас состою. Из сожалений и чистого, незамутненного чувства вины.

– Ну что ж, попробуйте покормить ее, – улыбнулась сестра Фашода.

У меня не было никакого желания пробовать, но она на меня смотрела. А я не хотела, чтобы она догадалась, чтó я чувствую на самом деле. Молодым матерям полагается что-то чувствовать – что-то, а не ничего.

– Может, у вас тут найдется молочная смесь… – неуверенно проговорила я.

– В нашей больнице это не приветствуется. Мы не даем детям смесь без веских медицинских показаний, и даже тогда нужно назначение врача, – сообщила сестра Фашода и добавила с ноткой презрения: – Смесь – это для богатых, чтобы они могли отдать ребенка няньке, не успеет он и покакать в первый раз.

При этих словах медсестра многозначительно смотрела на меня. Ну все именно так и есть, не считая той части, где говорится про женщин и про богатство. Мне восемнадцать, и я совсем не чувствую себя женщиной. Наоборот. Я испуганная девочка, бегущая босиком на острие ножа.

– Хорошо. Как ее кормить? – спросила я.

– Используйте то, чем женщины кормили детей задолго до изобретения смесей. – И сестра Фашода показала на мою грудь.

Она говорила серьезно. Я снова взглянула в твои глаза, Калли, а ты по-прежнему смотрела на меня. Я не понимала, почему ты не плачешь. Ведь маленькие дети все время плачут, разве нет? Тогда почему ты не плачешь? Я глубоко вздохнула, спустила с плеча ночнушку, слишком усталая, чтобы стесняться сестры Фашоды, и слишком унылая, чтобы вообще об этом думать. Попыталась приподнять тебя на руках, чтобы ты была на нужном уровне и могла сосать. Но ты не взяла грудь. Я попыталась повернуть твою голову к соску.

– Сеффи, вы не лампочку вкручиваете, – предостерегла меня сестра Фашода. – Не крутите ей голову. Она же не пластиковая кукла. Поворачивайте нежно.

– Если у меня так плохо получается, делайте сами! – воинственно ответила я.

– Не могу, это так не работает, – ответила медсестра.

И тут я поглядела на нее и поняла, сколько всего я не знаю о тебе, Калли, и вообще о детях. Ты была не чем-то абстрактным, безликим и безымянным. Ты была не романтическим идеалом и не палкой, чтобы отлупить моего отца. Ты была живым человеком. Который во всем зависел от меня. Боже мой, мне в жизни не было так страшно.

Я снова посмотрела на тебя, и тут меня накрыло. С головой. И не отпускало. Словно навылет пронзило сердце. Калли-Роуз. Ты… ты моя дочь. Моя плоть и кровь. Наполовину я, наполовину Каллум, на сто процентов ты. Не кукла, не символ, не идея, а живой новый человек с новой жизнью.

И целиком и полностью моя ответственность.

По щекам у меня потекли слезы. Я украдкой улыбнулась тебе, и, хотя видела я нечетко, я готова поклясться, что ты улыбнулась мне. Едва-едва, но большего мне и не требовалось. Я снова попробовала приложить тебя к груди, осторожно повернув так, чтобы твое лицо оказалось у соска. На этот раз ты взяла грудь и стала сосать. Хорошо, что ты знала, что делать: я-то не имела ни малейшего представления. Потом я смотрела на тебя и не могла отвести взгляд. Смотрела, как ты сосешь, закрыв глаза, а один кулачок лежит у меня на груди. Я чувствовала твой запах – наш запах. Я чувствовала, что ты берешь у меня не только молоко. И с каждым нашим общим вздохом последние девять месяцев скрывались в тумане, становились далеким давним прошлым. Но ты сосала совсем недолго. Минуты две, и всё.

– Попробуйте приложить ко второй груди, – посоветовала сестра Фашода.

Я послушалась, развернув тебя неловко, словно ты была из тонкого фарфора. Но ты больше не хотела есть. Ты лежала у меня на груди, по-прежнему закрыв глаза, и словно бы уснула. И я тоже закрыла глаза, откинулась на подушки за спиной и попыталась последовать твоему примеру. Скорее почувствовала, чем увидела, как сестра Фашода попыталась тебя забрать. Глаза у меня тут же открылись, руки инстинктивно обхватили тебя.

– Что вы делаете?

– Хочу положить ребенка в кроватку в ногах вашей койки. Роды были затяжные, вам пора отдохнуть. Если вы вымотаетесь, то не сможете как следует ухаживать за дочерью, – ответила сестра Фашода.

– А нельзя, чтобы она спала у меня на груди?

– Наши койки слишком узкие. Она может свалиться на пол, – сказала сестра Фашода. – Вот будете дома, в своей трехспальной кровати, – тогда можно.

Я пристально посмотрела на сестру Фашоду, не понимая, откуда столько враждебности в ее голосе.

– Я не хотела вас обидеть, – сказала я.

– Посмотрите вокруг, – сказала сестра Фашода. – Это государственная больница, она для всех, но у нас здесь нет и половины того оборудования и персонала, что в больницах для Крестов. В Больницу Милосердия Кресты не особенно рвутся.

– Но я-то уже здесь.

– Да, но вы единственная из Крестов во всем родильном отделении. А когда выйдете отсюда, вернетесь в свой шикарный дом в шикарном районе, понежитесь как следует под горячим душем и забудете нас, как страшный сон.

Ну вот, меня уже оценили и осудили. Сестра Фашода не знала обо мне ничегошеньки, но стоило ей посмотреть мне в лицо, и она решила, будто знает всю мою биографию, все, что было раньше, и все, что будет. Я не стала говорить ей, что кровать в моей квартирке даже у´же той, на которой я сейчас лежу. Не стала объяснять, что спальня, ванная и кухня у меня, вместе взятые, меньше родильной палаты, где я сейчас нахожусь. Что бы я тут ни говорила, сестра Фашода меня не услышит. Она слышит только то, что хочет, то, что уже «знает» и считает истиной. К тому же я очень устала, и мне было не до споров с ней. Я смотрела, как она устраивает тебя в кроватке, и, как только тебя укрыли белым хлопковым одеяльцем, я закрыла глаза. Однако в тот миг, когда сестра Фашода вышла, глаза сами открылись. Я с трудом встала на колени, чтобы посмотреть на тебя. Прикоснулась к твоей щеке. Погладила короткие темные волосы. Я не могла отвести от тебя глаз. Я не могла отвести от тебя глаз, даже когда их застилали слезы.

Глава 3 ○ Джуд

Мой парик был светлый и длинный, гораздо ниже плеч. Морган был в очках в черной оправе. Я взял солнечные и надел, затем поднял на лоб – потом опущу, когда и если понадобятся. Мы сняли обычную униформу – джинсы и рубашки, – и теперь на мне был дешевый, но приличный темно-синий костюм. Морган надел темно-серые брюки, темно-синюю рубашку и длинный плащ. Наша старая одежда была сложена в один из двух среднего размера чемоданов у двери. Проверять, что в другом чемодане, мне было некогда.

– Свяжи волосы в хвост, – велел мне Дилан и вручил резинку.

Я прикусил язык и послушался.

– Пожалуй, я лучше заберу ваши удостоверения, – сказал Дилан.

Морган сразу вернул свое, а я не спешил.

– Возьмите по чемодану и идите за мной. Никто ничего не говорит, пока не посмотрит на меня и я не разрешу. Понятно? – спросил Дилан.

Морган кивнул – он уже во всем подчинялся Дилану. Мне такая покорность давалась труднее. Я привык отдавать приказы, а не исполнять. А уж слушаться какого-то трефа мне было и вовсе поперек горла.

– Хочешь жить – будешь делать как я скажу. – Дилан посмотрел прямо на меня. – Ты упускаешь из виду, что я здесь, чтобы помочь вам, и все мы уже почти покойники.

– Ладно, договорились, – процедил я. – За дело. Но вот что, Дилан: предашь нас – не успеешь даже пожалеть, сразу станешь трупом.

– С какой стати мне предавать вас? – спросил Дилан.

Я не ответил.

– А, ясно. Если уж я могу пойти против своих, значит, мне вообще нельзя доверять, так, что ли?

Второе правило Джуда: никогда не доверяй Кресту. Ни за что.

– По-видимому, тебе в голову не приходит, что и я, как и ты, считаю систему несправедливой, – продолжал Дилан.

– Да неужели? – съязвил я. – Система немножко нечестная, да? И ты, значит, тоже это видишь? И как тебе вид с твоего теплого уютного местечка изнутри?

– Не хотелось бы прерывать ваш философский диспут, но, может, уже сделаем ноги подобру-поздорову, а? – прошипел Морган.

Мы с Диланом злобно поглядели друг на друга. Но оба сдержались – пока. Дилан критически смерил нас взглядом.

– Морган, бери вот этот чемодан. Джуд, бери второй. У нас всего одна попытка, не облажайтесь.

Дилан подошел к двери первым. Набрал побольше воздуху, выдохнул и открыл ее. Небрежной походкой вышел из номера и направился к единственному лифту посередине коридора, а мы с Морганом двинулись следом, отставая на шаг-другой. Он нажал кнопку вызова и начал что-то немелодично насвистывать. К его чести надо сказать, что беззаботность он изображал мастерски. Лифт приехал через несколько секунд. Мы вошли. Дилан нажал кнопку подвального этажа, откуда был выход прямо на маленькую парковку позади отеля.

Лифт поехал вниз, и сердце у меня забилось чуть громче, чуть быстрее. Свободная рука сама скользнула в карман куртки, чтобы ощутить успокоительный холод автоматического пистолета. В магазине у моей пушки четырнадцать патронов и еще один в патроннике, и при мне четыре полные обоймы – по одной в каждом носке, одна в другом кармане куртки и одна заткнута за ремень сзади. Среди детей Мэгги Макгрегор дураков не было, только жутко невезучие.

– Вынь руки из карманов, – велел мне Дилан, не поворачивая головы.

Я неохотно послушался. Лифт открылся. Мы прошли через гостиничную подсобку. С одной стороны от нас стояли металлические и деревянные ящики, поодиночке и штабелями. С другой – бельевые баки, набитые грязным постельным бельем и полотенцами, и деревянные стеллажи, на которых стояли упаковки яиц и ряды коробок с сосисками, затянутых поверху целлофаном. В нос ударил целый фейерверк запахов, в основном противных. Мы прошли через подсобку к двустворчатым дверям в противоположной стене. Дилан толкнул дверь, за ней оказалась парковка. Мы вышли следом за Диланом, не представляя себе, во что ввязываемся. Меня охватило знакомое мерзкое чувство. Чувство подавленной паники и неуместного восторга. Адреналин явно зашкаливал. Я решил, что сейчас самое время надеть пижонские очки. Сдвинул их с макушки, чтобы спрятать глаза.

– Извините, сэр.

К нам мигом подбежал вооруженный полицейский-треф. Еще один остался стоять всего в нескольких метрах позади, уже с пушкой наизготовку.

Мне потребовалось неимоверное усилие воли, чтобы не позволить руке вскинуться к карману куртки.

– Да, офицер? – Дилан шагнул вперед, чтобы мы с Морганом оказались у него за спиной. – Чем могу быть полезен?

– Мы ищем двоих террористов-нулей, которые, как мы предполагаем, остановились в этом отеле, – ответил полицейский. – Вы не видели внутри никого подозрительного?

– Боже милостивый! Нет! – потрясенно ответил Дилан.

Актерище! За такое впору присудить награду Королевской академии.

Офицер шагнул в сторону, чтобы приглядеться к нам с Морганом, потом сверился с листом бумаги, который держал в руке. Мне даже отсюда было видно, что там наши с Морганом фото. Вся наша маскировка тут же показалась какой-то мелкотравчатой. Никаких сомнений, нас с Морганом подставили. А я-то решил, нас пустили обратно в Освободительное Ополчение. Размечтался. Это просто Эндрю Дорн позволяет Крестовым властям делать за него всю грязную работу.

Дилан испуганно огляделся по сторонам:

– Вы думаете, террористы спрятались где-то здесь, на парковке, да?..

– Нет, сэр, по крайней мере… – Офицер вгляделся в нас так, словно мы только что переехали его собачку, не меньше. – Ваша фамилия? – прямо спросил он меня.

Я вспомнил свою роль и сначала посмотрел на Дилана – за разрешением.

– Это Бен, мой шофер, а это Джон Холлиуэлл, мой секретарь, – ответил Дилан. – За них я могу поручиться.

– Ясно, – сказал офицер и снова повернулся ко мне. – Ваше удостоверение личности, пожалуйста. И ваше, – сказал он Моргану.

– Офицер, когда они со мной, я держу их документы при себе, – вмешался Дилан.

– Почему? – спросил полицейский с любопытством на грани подозрительности.

Я затаил дыхание.

– Опыт научил меня, что у кого в руках удостоверение пустышки, у того и его сердце и разум, – ухмыльнулся Дилан. – Не хочу рисковать, вдруг кто-нибудь из нулей, которые у меня служат, решит угнать мою машину или стащить важные документы. Вы же меня понимаете?

– Ясно.

Офицер ответил Дилану улыбкой, а тот полез в карман за нашими удостоверениями. Протянул их полицейскому, тот изучил их и вернул.

– Все в порядке, офицер? – спросил Дилан.

– Да. Последний вопрос. Почему у вас два чемодана?

Въедливый, сволочь! Если не отстанет, поймет, что любопытному на днях прищемили нос в дверях.

– Я только что из деловой поездки, по крайней мере, жена так считает. – Дилан подмигнул.

– Ясно. А если я попрошу разрешения заглянуть в ваши чемоданы, вы не будете возражать?

– Конечно нет! Если вас и правда настолько интересует мое грязное белье. Джон, откройте мой чемодан, пожалуйста.

Морган расстегнул молнию на чемодане и откинул крышку, не произнеся ни единого слова. Там оказалось полным-полно носков, рубашек, брюк и трусов. В одном углу – свернутые журналы по финансам, в другом – толстый детективный роман.

– Бен, откройте второй чемодан.

Я нагнулся и медленно расстегнул молнию. В этом чемодане лежали наши с Морганом шмотки.

– Все в порядке, сэр, – сказал полицейский. – Можете идти.

Я закрыл чемодан – так же медленно. Никакой спешки, никаких резких движений, ничего подозрительного.

– Значит, домой возвращаетесь, сэр? – спросил полицейский.

– Да, офицер. Если вернусь без секретаря и шофера, не сносить мне головы. А эти пустышки умеют держать язык за зубами.

– Какая редкость.

Дилан посмеялся над смешной-смешной шуткой, полицейский-треф – тоже.

– Спасибо, офицер. – Дилан улыбнулся. Крест с Крестом всегда найдет общий язык. Полное взаимопонимание – и, разумеется, на куда более тонком уровне, чем доступно нам, простым пустышкам.

Дилан не спеша подошел к роскошной черной машине средних размеров, стоявшей у самого выезда. Достал ключи, нажал кнопку на брелоке, открыл центральный замок. Потом бросил ключ мне и многозначительно посмотрел на меня.

«Чего это он на меня так пялится?» – не понял я.

Тут до меня дошло. Я изо всех сил затолкал поглубже лютую враждебность и распахнул перед ним заднюю дверцу машины. Он скользнул туда, словно не было ничего естественнее. Я забрал у Моргана чемодан и убрал оба чемодана в багажник. Мне понадобилось все самообладание, чтобы не обернуться и не посмотреть на полицейских за спиной. Что они делают? Наблюдают за мной? Может, чуют адреналин, разлившийся по всему телу? Слышат, как прыгает мое сердце, словно разогретый боксер перед боем? Или уже ушли помогать коллегам обыскивать отель? Я сел за руль. Морган уже сидел рядом. Я завел машину, и мы покатили прочь.

– Да чтоб тебя! Поезжай так, будто тебя нигде не ждут, – прошипел мне Дилан.

Я так и сделал. Меня ведь и правда нигде никто не ждал.

Глава 4 ✗ Сеффи

Дорогая Калли!

Мы с тобой вместе уже несколько часов. Меня перевели из родильной палаты в обычную, и сейчас примерно обед первого дня оставшейся тебе жизни. Ты лежишь в прозрачной пластиковой кроватке в ногах моей койки, и я все время украдкой смотрю на тебя, потому что мне до сих пор не верится, что ты моя. Я пишу это в перерывах между наблюдением, как к другим мамам из палаты приходят родные: мужья, бойфренды, старшие дети, родители. У каждой койки сидит хотя бы один посетитель – у каждой, кроме моей.

Я все думаю о Каллуме, твоем папе, и жалею, что его здесь нет и он не видит нас, не может быть с нами. Зато у меня есть ты, Калли. Мы с тобой против всего света, да? Что я чувствую? Сама не знаю. Как будто разум мой оцепенел – а может, его просто заклинило на нейтрали.

Но вот я снова смотрю на тебя и говорю себе, что мы еще здесь. Мы живы. Мы вместе. Наверное, Каллум хотел именно этого. Я так думаю. Я надеюсь.

Мы с тобой против всего света, мое солнышко. Мы с тобой против всего света.

Глава 5 ○ Джуд

Мы проехали мимо череды полицейских машин по обе стороны от нас. Я не сводил глаз с дороги впереди. Вот уж чего бы не хотелось – так это перехватить взгляд какого-нибудь полицейского-трефа. В конце дороги я свернул налево, в сторону города. Ехал прямо минут пять, не меньше, и тут Дилан подал голос.

– На следующем повороте налево, – приказал он.

Я свернул, как было велено, и поехал дальше – ровно, спокойно, с запасом соблюдая скоростные ограничения.

Потом Дилан принялся командовать – говорил, где и куда свернуть, пока мы минут через пятнадцать не оказались на парковке у гипермаркета. Парковка была полупустая. Большинство машин стояли поближе ко входу в магазин. Я вырулил на самый свободный участок парковки, дальше всего от дверей. Там и сям у всех на виду стояли брошенные тележки – никто не взял на себя труд вернуть их на место.

– Здесь мы расстаемся, – сказал Дилан, как только я остановил машину.

– Спасибо, Дилан, – искренне сказал Морган. – Я перед тобой в долгу.

– Еще в каком, – отозвался Дилан и посмотрел на меня.

Я демонстративно промолчал.

– Заберите из багажника чемодан со своими шмотками, – велел Дилан. – А парики и очки, если можно, верните. Они мне еще понадобятся.

– Ты мне опять приказываешь? – уточнил я.

– Нет. Просто предлагаю, – ответил Дилан.

Мы сняли маскировку и вылезли из машины. Предвечернее солнце сияло мягко и приветливо, но мне стало так жарко, что просто невмоготу. Я списал все на нервы. С тех пор как нас выставили из Освободительного Ополчения, я весь какой-то дерганый. Нервный. Я огляделся. Не хватало еще, чтобы из засады за машинами выскочили полицейские и скрутили меня. Морган и Дилан обменялись рукопожатием.

– До скорого, – сказал Морган.

– До скорого, – серьезно ответил Дилан. Кивнул в мою сторону.

Я сделал вид, что не заметил. Корешиться с трефом? Еще чего.

Дилан сел обратно в машину, на этот раз за руль, а я достал тот чемодан, где были наши вещи. И едва успел захлопнуть багажник, как машина укатила, чуть-чуть забуксовав на щебенке задними колесами. Я повернулся к Моргану.

– С каких это пор у тебя появились дружки-Кресты? – спросил я.

– Ты меня в чем-то обвиняешь, Джуд? – мягко поинтересовался Морган.

– Нет. А надо?

Морган помотал головой:

– Дилан – мой контакт, я знаю его несколько лет, мы познакомились, когда тебя еще не было в ОО. Ты поручил мне составить план отступления, я это сделал. Привлек его и других Крестов дежурить во всех сомнительных гостиницах, где мы жили в последние несколько месяцев, так, на всякий случай.

– Понятно, – ответил я.

Мне и правда стало понятно. Я предоставил все планы отступления Моргану, понадеялся, что он обеспечит, чтобы у нас всегда был выход из положения, если в дверь постучат полицейские. И до сих пор никогда не задавал ему вопросов о его планах и приемах. Что он делал и как – это все было на его усмотрение. И в глубине души я вынужден был признать, что, если бы не этот треф, нам было бы куда как сложнее унести ноги из отеля. Но от этой мысли у меня все внутри жгло, будто кислотой.

– Мне не нравится, что приходится полагаться на трефов, – признался я. – Никому из них никогда нельзя доверять.

– Джуд, иногда нужно сотрудничать с Крестами, которые нам сочувствуют, – сказал Морган.

– Слова «сочувствуют» и «Кресты» взаимоисключающие. Они столетиями были у власти. И не собираются поступаться ей сейчас. Тем более делиться с нами: у нас слишком светлая кожа.

– Освободительное Ополчение не требует, чтобы Кресты поделились властью. Не знаю, за что борешься ты, а я в ОО для того, чтобы бороться за равенство. Все, что нам нужно, – это одинаковые правила игры для всех.

– Проснись, дружок, попей кофейку! – оскалился я. – Одинаковые правила игры – хрен тебе с маслом! Вот что я тебе скажу. Тут не до правил. Нас вообще в игру не взяли.

– Почему же? Мы в нее играем. Благодаря таким, как Дилан, – возразил Морган. – А твой негативизм мешает прогрессу.

Я ехидно хмыкнул, а Морган продолжал:

– Мне уже приходилось сотрудничать и с Диланом, и с другими Крестами.

– И что, тебя все устраивает? – спросил я.

– Меня устраивает все, что идет на пользу нашему делу.

– И тебе все равно, с кем ради этого придется переспать?!

– Я не… не настолько зашоренный, чтобы считать, что все Кресты на планете против нас. Нет, – сказал Морган.

– Совсем дурачок. – Я хмыкнул.

Морган пристально посмотрел на меня:

– Джуд, ты бы поосторожнее.

– Это в каком еще смысле?

– Я вступил в ОО, чтобы бороться за равные права для нулей, – сказал Морган. – А ты зачем?

– Затем же. – Я пожал плечами.

– Точно? Или для тебя ОО – только способ отомстить каждому Кресту, который встретится на твоем пути? Видишь ли, с моей точки зрения это выглядит именно так.

– Ну так посмотри повнимательнее или встань на другую точку зрения, – огрызнулся я.

– Так что же, Джуд? Что для тебя главнее всего? Наше дело или месть? – спросил Морган.

Да как он смеет задавать мне такие вопросы?

– Я на это даже отвечать не буду, – ответил я со всем презрением, на какое только был сейчас способен. – У нас есть более важные темы для обсуждения. Например, кто настучал в полицию, что мы будем в отеле.

Пауза. Потом Морган кивнул – согласился с моим наглым предложением сменить тему.

– Да. Я об этом тоже думал. Это наверняка работа Эндрю. Похоже, он теряет терпение.

– Что делает его еще опаснее, – подчеркнул я.

– Да, понимаю.

– Полиция знает, что мы вместе, поэтому надо разделиться, – с неохотой сказал я. – Будем пользоваться мобильными телефонами для связи и встречаться не реже раза в месяц. Так мы сможем координировать усилия по разоблачению Эндрю Дорна.

– Я не смогу спать спокойно, пока он не заплатит за все, что сделал с нами, – с каменным лицом проговорил Морган. – С нами всеми. Пит погиб, Лейла гниет в тюрьме, а твоего брата повесили – и всё из-за него…

– В смерти Каллума Дорн не виноват – по крайней мере, это не только его вина. Мой брат погиб из-за Персефоны Хэдли! – выпалил я.

– Сюда я соваться не стану, – отрезал Морган, явно не желая ничего обсуждать. – Мы оба много потеряли, оставим все как есть.

Мы постояли молча. Оба думали именно об этом – обо всем, что отняли у каждого из нас. Морган лишился стабильности и чувства принадлежности к самому сердцу ОО. Я потерял все это и многое другое. Морган этого не понимает – да и где ему? Никто даже не догадывается, какие бездны ненависти к Сеффи Хэдли и всем трефам на свете таятся в моей душе. В основном к Сеффи Хэдли. Все началось с нее и моего брата. И вот чем это кончится. Каллума нет. Сеффи за это поплатится. Уничтожить ее станет делом всей моей жизни. Моей наиглавнейшей, наиважнейшей задачей.

– Ну что, договорились? Заляжем на дно, пока не сможем добраться до Эндрю Дорна? – спросил Морган. Я кивнул. – И будем на связи?

– Да, – резким тоном ответил я. – У тебя все будет нормально?

Морган кивнул:

– Где встретимся?

– Второго числа в «Джо-Джо» в торговом центре «Дандейл», – решил я. – Звонить друг другу не будем, только в крайнем случае. Если полицейские засекут наши сим-карты, они смогут следить за нами и даже прослушивать звонки.

– А надо по-прежнему регулярно менять телефоны?

– По месту решим, хорошо? Но связь терять нельзя, что бы ни случилось.

– Ладно. – Морган кивнул. – Ну что ж, до нашей следующей встречи держись тише воды ниже травы.

– И ты.

С этими словами я повернулся и двинулся прочь, хрустя щебенкой под ногами.

И я не обернулся, как ни хотел. Я чувствовал, что Морган смотрит мне в спину, но не обернулся. Пятое правило Джуда: никогда не привязывайся ни к кому и ни к чему настолько, что не сможешь развернуться и уйти, как только понадобится.

Как только понадобится.

Глава 6 ✗ Сеффи

Милая Калли!

Мне столько всего хочется сказать тебе. Столько всего надо объяснить. Стольким хочется поделиться. Даже страшно, как сильно я к тебе привязываюсь. Тебе всего два дня от роду, а я чувствую себя так, словно… словно мое сердце прямо переплетено с твоим. Глупости, правда? А может, и нет. Когда ты это прочитаешь, то, наверное, решишь, что мама городит напыщенную чушь. Слова о личном, слова, которые раскрывают правду, – их так трудно выговорить. Если бы я использовала слова, которые вообще ничего для меня не значат, у меня не было бы чувства, что я с болью вкладываю в них частички себя, когда их пишу. Я где-то читала, что пчела, когда жалит, разрывает себе тело, пытаясь оторваться от жертвы. Вот что сделала правда с моей жизнью.

А вот еще немного правды.

Калли, я хочу быть с тобой честной, всегда-всегда, но говорить такое трудно. Когда я была беременна и ты была внутри меня, я тебя ненавидела. Ты была жива, а Каллум, твой папа, нет. За это я ненавидела и тебя, и себя, и весь мир. Но теперь, когда ты здесь, у моего сердца, я чувствую, что меня охватывает умиротворение. Словно так и должно было быть. Как странно, что я чувствую такое странное спокойствие. Может, это как «глаз бури» – там тоже спокойно. Вообще-то меня вот-вот выставят из квартиры, деньги на исходе, я бедна как церковная крыса. Надо бы паниковать. А я не паникую. Все у нас будет хорошо. Я так думаю. Надеюсь. Молюсь.

Я сижу на больничной койке, держу тебя на руках и смотрю на тебя. Просто смотрю и впитываю каждую черточку, каждую ямочку твоего лица. Глаза у тебя папины – тот же разрез, то же пытливое выражение, – но они темные, темно-синие, а у него были серые, как туча. Нос у тебя мой, крепкий, гордый. Лоб папин, широкий, умный, а уши мои, и все равно ты не похожа ни на кого из нас. Ты новая, неповторимая, уникальная. Кожа у тебя коричневая, но светлее моей. Гораздо светлее. Но ты не Нуль, не белая, как папа. Ты – первопроходец. У тебя свой собственный свет, свое собственное лицо. Может быть, ты сулишь надежду на будущее. Что-то новое, особенное, иное. Что-то, что будет жить, когда все мы вымрем, а наши невежество и ненависть будут забыты. Мы будем как динозавры – возьмем и исчезнем. Давно пора. И все же мне беспокойно. Тебе придется жить в мире, который делится на Нулей и Крестов. В мире, где ты биологически будешь принадлежать к обоим лагерям, а социально – ни к тому, ни к другому. Смешанная раса. Двойственная наследственность. Ярлыки, которые на тебя будут навешивать. Стереотипы, которые придется развенчивать. Не позволяй миру ставить на тебя клейма и штампы и прочую ерунду. Ищи себя. Надеюсь и молюсь, что ты найдешь свое место, пространство и время.

И все же мне тревожно.

Я смотрю на тебя – и слезы неудержимо катятся по моему лицу. Но я не хочу, чтобы ты видела, как я плачу. Не хочу, чтобы в твоей жизни было что-то плохое, враждебное. Я хочу окружить тебя любовью, теплом и пониманием. Хочу возместить тебе то, что ты никогда не узнаешь своего отца. Его звали Каллум Райан Макгрегор. У него были прямые каштановые волосы, серьезные серые глаза, суховатое чувство юмора и колоссальное чувство справедливости. Он был ни на кого не похож. Я буду рассказывать тебе о нем каждый день. Каждый-каждый день. Я буду сажать тебя к себе на колени и рассказывать, как собирались морщинки в углах его глаз, когда он смеялся. Как дергалась жилка на челюсти, когда он сердился. Как он смешил меня – никто на свете не смешил меня так. Как я плакала из-за него, как не плакала ни из-за кого. Я так его любила. И люблю. И всегда буду любить. Его больше здесь нет. Зато есть ты. Я хочу прижать тебя к себе и никогда не отпускать. Не допущу, чтобы тебя кто-то обидел, не допущу, чтобы тебе было больно. Никогда. Честное слово.

Странно, но раньше, когда тебя у меня не было, я всегда считала себя пацифисткой, человеком, который не способен нарочно причинить другому физический вред. Но вот я смотрю на тебя и вижу, что мои чувства уже так сильно изменились, что становится страшно. За тебя я готова умереть. А еще я готова убить за тебя – и это пугает гораздо сильнее. Убить не задумываясь. Я знаю это точно, как знаю, как меня зовут. Я никому не дам тебя в обиду.

Никому.

Мои чувства приводят меня в ужас. Любовь к тебе приводит меня в ужас. До сих пор я любила только одного человека так же, как тебя, и это был Каллум. И моя любовь не принесла ему ничего, кроме несчастья. Любовь – это к несчастью. По крайней мере моя. И вот я валяюсь здесь и жалею себя, потому что Каллума нет со мной. И я знаю, что ты здесь, со мной, Калли-Роуз, но я так скучаю по твоему отцу.

Я так по нему скучаю.

Глава 7 ○ Джуд

Сам не знаю, сколько я просидел напротив ее дома в свежеприобретенной машине – просто смотрел и ждал. Хотя, если бы меня спросили, на что я смотрю и чего жду, я не смог бы ответить. Увидеть ее. Одним глазком – просто убедиться, что у нее все нормально. Этой машине, моей нынешней, было лет пять – черный четырехдверный седан. Я пришел на какую-то парковку на другом конце города, взломал замок и накоротко замкнул зажигание. Новые машины я никогда не угоняю, слишком заметные. А пятилетняя машина особого внимания не привлечет. Мне нужно было слиться с фоном, особенно когда я возле ее дома. Знает ли она, как я по ней тоскую? Чувствует ли, что я смотрю на ее дверь? Я откинулся на сиденье, не сводя глаз с маминого дома, пытаясь силой воли заставить ее выглянуть в окно или открыть дверь и увидеть меня. Дикая сложилась ситуация. В последние месяцы я все чаще об этом задумываюсь. Я словно лодка без паруса – плыву, куда понесет течением. Я даже соскучился по постоянному присутствию Моргана. Но нам обоим так лучше. У меня ни дома, ни друзей, я больше не чувствую себя под защитой Освободительного Ополчения – ведь теперь Эндрю Дорн стал правой рукой Генерала. Раньше мне иногда казалось, что жизнь у меня какая-то ненастоящая, нереальная, а теперь она вообще по ту сторону реальности и нереальности. По крайней мере, в последнее время это так ощущается. Почти постоянно. Но потом я вспоминаю это зрелище – как мой брат болтается на виселице, – и мучительная реальность набрасывается на меня с такой силой, что едва не сшибает с ног.

Каллум Макгрегор, мой брат. Каллум, который был как мое отражение, только хорошее. Это он в нашей семье должен был выйти в люди. Выделиться. Выбиться. Вырваться. Но не получилось. А если у него не получилось, на что можем надеяться мы, все остальные? Если можно одновременно всей душой ненавидеть и любить человека, то именно это я чувствую к брату. У него было все.

И это его погубило.

Мама, я по-прежнему здесь. Я тебя не бросил. Надеюсь, ты как-то можешь почувствовать мои мысли, почувствовать, что я думаю о тебе. Получаешь ли ты деньги от меня? Я посылаю их не каждую неделю, и сумма бывает разная, смотря сколько я могу себе позволить, но хотя бы стараюсь. Мама, как я хочу, чтобы можно было выйти из тени и постучать в твою дверь, как все нормальные люди, – но я не могу. Меня ищут, и ищут меня не те. Государство, полиция и еще кое-кто в Освободительном Ополчении. Но я по-прежнему здесь, мама. Я по-прежнему думаю о тебе, вопреки четвертому правилу Джуда – любовь равна беззащитности. Никогда не показывай ни того, ни другого. Но ты, мама, последнее, что у меня осталось на всем белом свете. И это для меня что-то да значит. Я и сам не рад, но уж как есть. Именно поэтому вот он я – сижу в угнанной машине у тебя перед домом, смотрю, жду и жалею, что наша жизнь не повернулась иначе.

Наверное, я лучше поеду, а то еще заметят. Не удивлюсь, если за твоим домом до сих пор наблюдают, надеются, что я объявлюсь. Ты там держись, мама. И не волнуйся. У меня осталось только одно желание, только одна задача. Я заставлю их всех помучиться.

Заставлю их всех поплатиться.

Постойте. Дверь открывается. Она выходит с мешком мусора.

Господи Боже мой! Как она постарела. Когда она успела так постареть? Голова опущена, плечи ссутулены, шаркает как старуха. Но прошло всего несколько месяцев. Несколько лет. Вся жизнь. Посмотри, что они сделали с тобой, мама. Посмотри, до чего довели. Она поднимает голову и смотрит прямо на меня. Видит ли она меня? Конечно, да. О чем я только думаю? Надо уезжать. Да и вообще приезжать сюда было безумием.

Она зовет меня по имени. Ради бога, мама, не надо. Ты не знаешь, кто смотрит и слушает. О чем я только думал? Она бросила мешок и бежит ко мне.

Заводи машину, Джуд. СКОРЕЕ!

Уезжай.

Беги.

Мама, не плачь. Не плачь, пожалуйста.

Прости меня.

Зря я так.

Никогда себе не прощу.

Я нарушил первое и главное правило Джуда.

Никогда не позволяй себе ничего чувствовать. Чувства убивают.

Глава 8 ✗ Сеффи

Милая Калли!

Пока ты спала:

Я подумала о Каллуме.

Я позвонила в три престижные газеты и разместила в них объявление о твоем рождении. Оплатила кредитной картой. Если отец думает, что я теперь исчезну с горизонта – теперь, когда у меня есть ты, – его ждет большой сюрприз. Как же я его ненавижу.

Но я подумала о Каллуме.

И поцеловала тебя в лоб. И вдохнула твой аромат. И подумала о Каллуме.

Поболтала с Миной с соседней койки. У нее тоже девочка, она собирается назвать ее Джорджа. Славное имя, правда? Джорджа.

Подумала о Каллуме.

Наскоро помылась в душе – не хотела оставлять тебя надолго. Не то чтобы я могла там понежиться, даже если бы захотела. Очередь в душевые тут всегда километровая, поэтому нужно быть шустрой и проворной и успеть скользнуть внутрь и выскочить, пока какая-нибудь разъяренная женщина не примется колотить в дверцу кабинки и ругаться, потому что горячая вода может кончиться.

И я подумала о Каллуме.

Вот в таком порядке.

Глава 9 ○ Джуд

Я сидел в баре «Золотой глаз» на задворках Хай-стрит и потягивал пиво. В такие места я стараюсь заглядывать пореже – на мой взгляд, слишком уж гламурные и много о себе воображают, – зато этот бар был далеко от тех мест, где я обычно околачиваюсь, а мне надо было выпить и посидеть подумать час-другой. «Золотой глаз» был почти на три четверти полон гуляк, решивших пропустить стаканчик после работы. В основном нули, но довольно много и трефов. Одно из тех местечек, куда трефы могут заглянуть на часок в неделю, чтобы потом уговаривать себя, будто они прямо до того либеральные-либеральные и свободные от предрассудков, что даже пить ходят туда, где нули тоже выпивают, а не только обслуживают. Я отхлебнул еще пива и огляделся. Да, в этом баре и правда людно. Зато я несколько месяцев не пил такого отличного пива, как здесь.

Вообще, стоило назвать его «Деревянный глаз». Все толпились на деревянном полу, заляпанном пивом, опирались на деревянную стойку, заляпанную вином, сидели на деревянных скамейках, стульях и табуретах с протертой обивкой. И я был одним из них. Я сидел за столом напротив воркующей парочки влюбленных нулей, которые ничего вокруг не замечали. Для них я был бы невидимкой, даже если бы вдруг отрастил себе вторую голову. Так что я сидел и пил, пил и сидел. Но я устал от бездействия. Устал бегать, прятаться, жить сегодняшним днем. Я стукнул бутылкой пива по столу перед собой и решил, что хватит уже сидеть на попе ровно. Пора вернуть себе ощущение цели и смысла жизни. На поддержку ОО рассчитывать не приходится, особенно сейчас, когда на меня кто-то охотится, вероятно Эндрю Дорн. А мама ничего не может для меня сделать. Я могу полагаться только на одного человека – на самого себя.

Прежде всего нужно раздобыть денег. Много и побыстрее. И если вдобавок получится при этом обобрать Крестов, тем лучше. На свете полным-полно банков, строительных кооперативов и ювелирных магазинов, которым нужен кто-то вроде меня, чтобы удерживать прибыль в пределах разумного. Так что я еще окажу услугу обществу. Я улыбнулся, представив себе такую линию защиты в суде. А что? Если меня поймают, попробую.

– Эй! Место! Место! Полцарства за место! Тут занято?

Я поднял голову и оскалился: передо мной стояла трефа. Волосы заплетены в множество косичек и завязаны оранжевой лентой. Шелковая блузка тоже ярко-оранжевая, а юбка с запáхом темная, то ли черная, то ли синяя – поди разбери при таком освещении. Неужели ей больше некуда сесть? Я огляделся: похоже, и правда все занято. Зараза! Я не хотел, чтобы кто-то из них сидел рядом со мной. Но тут я краем глаза заметил, что в бар входят двое полицейских: один – нуль, другой – Крест.

– Ну, если ты против, я пошла. – Трефа пожала плечами. И уже собралась уходить.

– Нет! Нет, садись, конечно. Пожалуйста, – выпалил я. И даже сумел изобразить улыбку.

Трефа снова пристально оглядела меня, потом решила, что я все-таки не маньяк с топором.

– Спасибо, – с улыбкой сказала она и села. – Меня зовут Кара.

Тьфу, пропасть! С чего она решила, что, если я разрешил ей подсесть ко мне, это значит, будто мне охота с ней поболтать? Но полицейские всё ошивались в баре, а рисковать я не мог.

– Стив, – ответил я глазом не моргнув.

– Рада познакомиться, Стив, – не унималась трефа Кара. – Сегодня тут не протолкнуться. Обычно в будни не так людно.

– Я здесь не очень часто бываю, – сказал я.

– Кажется, я тебя тут раньше не видела.

Да завали уже хлебало, а?! Не хочу я с тобой разговаривать. И сидеть рядом не хочу. Не хочу иметь с тобой ничего общего. Но я улыбнулся и постарался, чтобы мои чувства не читались на лице. Это я умею. Годы тренировки среди Крестов. Уже сбился со счета, сколько раз разные трефы выкладывали мне, что думают обо мне и «таких, как я», за чем обычно следовало: «Я, конечно, не имею в виду тебя лично! Ты-то нормальный!» И что я делал, когда трефы городили такую чушь? Улыбался и молчал. По крайней мере, раньше, когда был моложе. Уже давно никто не пытается разговаривать со мной так. Просто я решил не слишком стараться скрывать свои чувства, и иногда это, наверное, видно.

– Вот разнежились. – Кара кивнула на парочку напротив – те всё целовались, будто до конца света осталась всего минута.

– Как ты думаешь, если я заору: «Пожар!», они отвлекутся? – с усмешкой спросил я.

– Вряд ли услышат. А что, ты живешь где-то поблизости? – спросила Кара Любопытная Трефа.

– Нет. Я к сестре погостить приехал. Она живет отсюда в двух кварталах.

– А как ее зовут?

– А тебе зачем?

– Может, я ее знаю, если она часто сюда заходит, – ответила Кара.

– Линетт, – ответил я не задумываясь. – Мою сестру зовут Линетт.

Кара нахмурилась:

– Нет, не припоминаю.

Я пожал плечами. Кара улыбнулась. Я оглядел зал. Полицейские держали в руках по два листка бумаги и внимательно осматривали всех.

– А ты, Кара? Ты что, где-то тут работаешь? – Я придвинулся к ней поближе.

– Ага, в «Салоне Делани» – парикмахерская за углом, – ответила Кара.

– А Делани – это кто? – спросил я.

– Просто такое название, – объяснила Кара. – Так звали прежнюю владелицу салона, но она смотала удочки сто лет назад. С тех пор сменилось два владельца, а может, и три.

– А теперь кто владелец?

– Я, – сообщила Кара. – По правде сказать, у меня целая сеть «Салонов Делани» по всей стране.

– Сколько? – небрежно спросил я.

Кара отпила из своего бокала и посмотрела на меня чуть ли не с извиняющимся видом:

– Уже семь. Пока немного, но я планирую расширяться.

Кого она обманывает этой ложной скромностью? Точно не меня, это уж как два пальца об асфальт. Но она владеет салонами красоты. Ведет дела. Хочет зарабатывать деньги. Это может быть полезно.

– Прикольный у тебя кулон. – Я показал на ее ожерелье.

Полицейские всё приближались.

– Достался от мамы, – сказала Кара.

Это были два пересекающихся круга, вписанных в овал, на тонкой цепочке, то ли серебряной, то ли платиновой.

– Это что-нибудь значит? – спросил я.

– Мир и любовь, – ответила Кара. – Они перетекают друг в друга и обновляют друг друга. Короче, такая идея.

– Как-то слишком глубоко, – скептически заметил я.

Кара улыбнулась:

– Да нет. Мир и любовь – и всё.

– Я над этим подумаю, – сказал я и поднял бутылку с пивом.

Полицейские были уже за два-три столика от нас. Показывали всем фотографии. А вдруг это фото нас с Морганом, которые показывали те полицейские на парковке?

– Какая же ты красивая, – шепнул я Каре.

И поцеловал ее, хотя меня наизнанку выворачивало. Полицейские протопали мимо. У меня ушли все силы до капли, чтобы не оттолкнуть ее, как только полицейские окончательно повернулись спиной к моему столику.

На том конце зала кто-то заорал:

– Эй, чего расселись! А ну подвиньтесь! Тут еще есть место, даже два!

Я медленно отстранился. Девчонкам так нравится. Им кажется, что тебе не хотелось отрываться от них.

– Ну что, теперь я получу по морде? – спросил я.

– Не знаю. Объясни мне, что все это значит, и тогда я решу. – Брови Кары были приподняты, но на губах играла ехидная улыбка.

– Не сдержался, – ответил я. – Надеюсь, ты не против.

– Надо бы, но нет, – ответила Кара и театрально добавила: – Я просто сказала себе, что меня в очередной раз сочли неотразимой!

Я улыбнулся – и отпил пива, чтобы смыть вкус ее губ.

– Можно угостить тебя?

– Хорошо, – кивнула Кара. – Мне то же самое, что у тебя.

Да если бы у тебя было то же самое, что у меня, ты бы и пяти секунд не продержалась, зло подумал я. Но снова улыбнулся и встал. Я знал, что она болтает со мной просто по-дружески, но все же она дала мне поцеловать себя. Могла отстраниться, могла оттолкнуть меня, но не стала. Тупая трефовая шлюха. Я повернулся и направился к бару. Повернувшись спиной к Каре, я украдкой вытер рот тыльной стороной ладони. Попросил еще две бутылки лагера, расплатился и двинулся обратно к столику.

– Спасибо. – Кара протянула руку за бутылкой.

– На здоровье, – ответил я. – Хочешь, пойдем куда-нибудь, когда допьем?

– Это вряд ли…

– Ничего-ничего. Я просто предложил.

Мы отпили из бутылок.

– А куда мы можем пойти? – спросила наконец Кара.

– Куда хочешь, – ответил я. – В кино, просто погулять, а можешь показать мне свой салон – сама решай.

Кара пристально оглядела меня. Коротко, но подробно.

– Ладно, – сказала она, подумав.

– Что из вышеперечисленного тебе больше нравится?

– Всё! – рассмеялась Кара.

Я снова отхлебнул. Кара допила пиво ускоренными темпами.

– Готов? – спросила она.

– На всё и ко всему, – ответил я и встал.

Конечно, Кара – тупая трефовая шлюха, но она сама упала мне в руки. А я не из тех, кто упускает случай. Мне нужны деньги, и быстро, и Кара мне их обеспечит – добровольно или принудительно.

Глава 10 ✗ Сеффи

Милая Калли!

Пожалуйста, пожалуйста, не покидай меня. Я не знаю, что буду делать, если и тебя потеряю. Тебя забрали у меня и отправили в детскую реанимацию. Мне так страшно. Но у тебя что-то не то с легкими, ты слишком быстро теряешь в весе, поэтому тебя положили в кувез. Я сижу на стуле рядом с кувезом и внушаю тебе, что надо поправиться. Чтобы потрогать тебя и погладить, нужно просовывать руки в два круглых окошка в стенке кувеза. Я пытаюсь направить на тебя через кончики пальцев столько любви и надежды, сколько могу наскрести, чтобы этот поток непрерывно омывал твою кожу и тек вокруг тебя и сквозь тебя. Нельзя даже взять тебя на руки, и это невыносимо.

Мне тут очень тяжко, я даже не думала, что будет так худо. В Больнице Милосердия только четыре кувеза. Всего четыре. Но у меня нет денег, чтобы тебя перевезли в частную больницу, где больше ресурсов и лучше условия. Огромные деньги, которые оставила мне бабушка, я получу, только когда мне стукнет двадцать один, а когда я съехала из дома после казни Каллума, отец перестал давать мне деньги. Я не могу попросить о помощи отца и не хочу просить мать.

Я эгоистка, да?

Калли, я не стану класть тебя на алтарь своей гордыни. Я подожду еще несколько часов, и, если тебе не станет лучше, если покажется, что тебе даже хуже, я сделаю всё, что должна, чтобы ты выжила. Даже отцу позвоню, если потребуется.

Если иначе будет никак.

Я чувствую себя совсем беспомощной – точь-в-точь как в тот день, когда убили Каллума. Нет, сейчас даже хуже, потому что, хотя я не могу удержаться и не надеяться на лучшее, я опасаюсь худшего.

Это все я виновата. После всех моих душевных терзаний я попыталась использовать тебя, чтобы отомстить своей семейке, своим так называемым друзьям, всем тем, кто дал твоему папе умереть – и даже слова не сказал, даже пальцем о палец не ударил. Никто даже не позвонил мне, чтобы показать, что ему все это интересно. Вот я и поместила объявление о твоем рождении во всех важных газетах – потому что ты для меня самое важное, понимаешь? Я думала, что к тому времени, когда объявление напечатают, мы с тобой вернемся в мою квартирку, но потом тебе стало хуже, и мы еще в больнице. Сестра Фашода сказала, что в больницу непрерывно названивают и обвиняют и меня, и саму больницу во всем подряд. Она с большим удовольствием сообщила мне, что нашлись и такие, кто считает, что Каллум еще легко отделался, что его повесили. Они думают, что его нужно было сварить в кипящем масле или сначала пытать на дыбе. А кое-кто считает Каллума предателем за то, что он связался со мной, «своей притеснительницей». Когда это мы с Каллумом успели стать символами и эмблемами, что за ерунда творится?! Когда мы перестали быть людьми – просто живыми людьми? Все эти небезразличные граждане, названивающие в больницу, полные яда, полные ненависти, – и Нули, и Кресты вперемешку. Я их и людьми-то называть не хочу. Буду называть их «перевертыши» – те, кто придерживается диаметрально противоположных взглядов, а по сути несет одну и ту же злобную чушь. Нулям и Крестам нельзя смешиваться. Нулям следует убираться туда, откуда пришли, – неважно, что это и где это.

Сама не знаю, чего я добивалась этими объявлениями. Наверное, просто хотела, чтобы они стали крепкой пощечиной отцу. А все обернулось наоборот. Даже если отец уже знает о тебе, какое ему дело до нас? Это он в ответе за смерть твоего папы, а я для него теперь пустое место. И хватило же мне глупости решить, будто его это как-то тронет!

Неужели все это происходит с тобой, Калли, потому что я поместила объявление в газетах? Не могу вынести мысли, что такое может быть. Неужели я хотела воспользоваться тобой, чтобы покрепче насолить отцу? Нет, не только это, честное слово. Я хотела, чтобы весь белый свет знал о тебе и о том, как любил тебя Каллум, – да, у меня было на это множество причин. А не только чтобы отомстить отцу.

Поправляйся, Калли.

Поправляйся – и я даю тебе честное слово, что больше никогда не воспользуюсь так ни тобой, ни фактом твоего рождения.

Только поправляйся.

Если я потеряю и тебя, и Каллума, я этого не переживу. Если ты умрешь, ты заберешь меня с собой. Не умирай, прошу тебя, прошу тебя!

Ох, Каллум, как жаль, что тебя здесь нет. Ты так мне нужен.

Глава 11 ○ Джуд

По дороге в кино мы проходим мимо сквера с детской площадкой. Кара улыбается, глядя, как детишки носятся и заливаются хохотом. Сбоку площадки стоят ярко раскрашенные лазалки. Одна – в виде огромной звезды, сплетенной из толстых канатов на стальной раме, другая – в виде сине-желтого вертолета, третья – в виде красной ракеты. Три качели, карусель, тарзанка. Четыре малыша пытались разделиться на команды, чтобы наперегонки пройти полосу препятствий по лазалкам. Один, точнее, одна была нуль, остальные трое – Кресты. Они хотели разбиться на пары, но никак не могли решить, кто с кем.

– А я знаю, – сказала девочка-нуль. – Вышел нолик из тумана, вынул ножик из кармана, будет резать, будет бить, все равно тебе водить! Ты со мной, Майкл. Ну, на старт, внимание, марш!

Девочка и Майкл взялись за руки и побежали к лазалкам вместе, вторая пара – за ними. Я смотрел, как все они карабкаются на самый верх звезды и слезают вниз, причем каждая пара держится за руки. А девочкина считалка гремела у меня в ушах. Что она чувствовала, когда произносила ее? Понимала ли, что говорит? Я посмотрел на Кару. Она глядела на детей, и лицо у нее было странное. Потом повернулась ко мне и робко улыбнулась. Я не ответил.

– Ладно, пойдем, – сказала Кара. – А то на сеанс опоздаем.

Кара выбрала какую-то сопливую мелодраму. У меня весь фильм глаза слипались, но в последние десять минут Кара разбудила меня своими вздохами и всхлипываниями. Кошмар, да и только. Парень и девушка весь фильм охали, ахали, тосковали и страдали, но в конце концов, что неизбежно, поняли, что судьба им быть вместе, и жили долго и счастливо. Дайте хоть продохнуть! Кара пыталась скрыть, что плачет, но получилось у нее так себе. Я думал про ее семь салонов по всей стране. Думал о деньгах, которых у меня нет, но которые скоро могут появиться, если я сумею сблизиться с ней, и неохотно обнял ее одной рукой. Она тут же положила голову мне на плечо. Все не должно было быть так просто, вот честное слово, но, похоже, обчистить Кару до пенни будет как отнять конфетку у младенца. По пути обратно она все трещала про Дэли Мерсера, восходящую звезду крестового кино, которого она обожала.

– Он во всех фильмах, которые я видела, просто чудо. – Кара вздохнула. – И такой красавец, правда?

– Ну, я к нему как-то спокойно, – честно сказал я.

Она засмеялась:

– Было бы обидно, если бы ты на него запал!

– Скоро вроде бы выходит новый фильм с ним.

– «Опустошение», – сообщила Кара. – На той неделе премьера. Жду не дождусь.

– А там про что?

– Исторический фильм про призраков. Дэли играет богатого землевладельца в восемнадцатом веке, и у него есть тайна, которая может его погубить. И тут к нему в особняк приезжает богатая наследница, ее играет Десси Черада, и…

На этом месте я отключился. Даже хуже, чем эти розовые сопли, в которых мы только что чуть не потонули. Кара излагала мне сюжет несколько минут.

– Похоже, билеты расхватывают как горячие пирожки, так что нескоро я его посмотрю, – вздохнула она.

Лично я скорее дал бы вырвать себе ногти, чем стал смотреть эту трефовую тягомотину. Очередная киношка, в которой в кадре нет ни одного нуля, разве что в ролях рабов. Именно поэтому я особенно не люблю исторические фильмы. Но даже в так называемых современных фильмах нули встречаются редко и поодиночке.

Потом мы поели – ягненок карри и рис с кокосовой стружкой. Кара хотела заплатить, но я наотрез отказался. В итоге мы согласились разделить счет пополам. Когда я провожал ее домой, мне было понятно, что она хочет увидеться снова. Она не пригласила меня к себе, но было видно, что она борется с собой, стоит или нет. Я решил за нее, пожелав ей спокойной ночи.

– Может, еще как-нибудь встретимся, выпьем, то-се? – спросила Кара Робкая Трефа.

– С удовольствием, – ответил я.

Мы молча стояли у ее средних размеров домика со средних размеров садиком и средних размеров машинкой на подъездной дорожке – машинка была то ли серая, то ли серебристая, не различить в свете фонарей.

– Я тебе запишу свой телефон, – сдалась наконец Кара.

– И это тоже с удовольствием, – улыбнулся я.

Ура! Она дает мне телефон. Даже просить не пришлось. Если я хочу вытрясти из нее хотя бы пенни, надо, чтобы она сама рулила нашими отношениями. Я смотрел, как она роется в карманах куртки, достает из одного ручку, из другого салфетку. Она наспех написала имя и номер, ни разу не взглянув на меня. Я прямо чувствовал, как от нее исходят волны смущения. Она протянула салфетку мне и практически побежала к двери.

– Кара, – окликнул я ее.

Она замедлила шаг и остановилась. Медленно повернулась и посмотрела прямо на меня – впервые с тех пор, как мы подошли к ее дому.

– До скорой встречи, – сказал я.

Она кивнула – и, честное слово, я прочитал на ее лице надежду, и не только. Я посмотрел, как она скрылась в доме, и только потом повернулся и пошел той же дорогой, откуда пришел. Заметил лицо в окне соседнего дома. Притворившись, будто не подозреваю, что на меня смотрят, я продолжил идти, не спеша и глядя чуть в сторону, чтобы не перехватить взгляд не в меру любопытного соседа. Надо вести себя осторожно. Только непонятно, почему Кару вообще не смущает, что ее видят со мной. В смысле, я ж чувствовал, как на нас таращатся, даже когда покупал билеты в кино. Но я посмотрел на Кару – а она просияла в ответ так, словно в этот конкретный момент ничего на свете не имело значения, кроме меня. Поэтому я затолкал подальше неловкость и ответил ей улыбкой, ведь Кара Богатенькая Трефа поможет мне вернуться к вершинам. Надо только правильно разыграть карты. Но тут я не волновался.

С детства обожаю карточные игры, ага-ага.

И, как гласит шестое правило Джуда: делай другим то, что они сделали бы тебе, только успевай первым.

Глава 12 ✗ Сеффи

Милая Калли!

Врачи говорят, ты держишься молодцом. Пытаются намекнуть, что я сама себе враг, потому что совсем не сплю и почти не ем, но я их не слушаю.

Ты пробыла в кувезе почти три дня. Утром я сидела рядом с тобой, просунув руки в окошки кувеза. От усталости я задремала на стуле. Тут меня кто-то осторожно потряс за плечо и разбудил.

– Мисс Хэдли, мисс Хэдли! – пробился ко мне наконец мягкий, но настойчивый голос.

Я открыла глаза и поглядела на медбрата и двух женщин-врачей, одна – Нуль, другая – Крест. И мгновенно проснулась.

– Что? Что случилось?

– Все в порядке, мисс Хэдли, – сказала доктор Элденер, та, которая Крест. Она явно хотела успокоить меня улыбкой, но от этого у меня только возникло чувство, будто она что-то скрывает. – У нас хорошие новости. Ваша дочка набралась сил. Сегодня мы еще подержим ее в кувезе, и, если она и дальше сможет дышать самостоятельно и не возникнет никаких осложнений, она сможет вернуться к вам в палату – или сегодня вечером, или уже завтра.

Во мне вспыхнул фейерверк надежды, но он быстро угас, сменившись сомнениями.

– Может быть, Калли лучше попробовать подышать самостоятельно дольше суток и только потом переезжать ко мне? – спросила я.

Неужели они и правда думают, что ты достаточно окрепла и можешь вернуться ко мне, Калли, или просто хотят перевести тебя в палату при первых признаках улучшения, чтобы освободить кувез для другого ребенка?

– Мы не станем переводить ее, пока не убедимся, что это абсолютно безопасно, – успокоила меня вторая женщина-врач. – Но все мы считаем, что худшее позади.

– Точно? – Мне и правда стало спокойнее, но до конца тревога не отступила.

– Безусловно, – улыбается доктор-Нуль.

Да, я была эгоисткой, но я не собиралась позволить им вынимать тебя из кувеза, пока ты совсем не поправишься. Поэтому я смотрела и ждала. В основном ждала. Весь день и до поздней ночи. Ты дышала сама, без этой жуткой трубки в носу, но все-таки немного сипела и гнусавила. Я кормила тебя каждый раз, когда ты просыпалась, прижимала к сердцу, прикладывала палец к твоей ладони, и твои пальчики обхватывали его, словно спасательный трос. Мне разрешили покормить тебя в первый раз с тех пор, как тебя поместили в кувез.

Я твержу себе, что, раз мне разрешили брать тебя на руки и самой кормить, это, конечно, хороший знак. Скоро мы уедем отсюда, Калли. Я уже все спланировала. Мы вернемся ко мне домой, и я устрою так, что у нас с тобой будет прекрасная жизнь, клянусь. У меня нет денег, но я найду работу и буду трудиться изо всех сил. Образование подождет несколько лет. Мне всего восемнадцать. У меня вся жизнь впереди, я еще успею вернуться в школу, а потом пойду в университет, наверное, на юридический. Хочется приносить пользу, как Келани Адамс, – она адвокат, она защищала и Каллума, и его папу Райана, когда их судили по ложным обвинениям. Я до сих пор живу в надежде, что когда-нибудь тоже стану адвокатом, как она, а может, научусь давать юридические консультации всем, кому они потребуются. Когда-нибудь – обязательно. Так что не бойся, Калли. У нас полно времени – вагон и маленькая тележка. Но прежде всего – ты. Поэтому я найду работу, Калли, и мы с тобой будем очень-очень счастливы, вот увидишь.

Я уже все спланировала.

Глава 13 ○ Джуд

Ночью мне было не заснуть. Давно перевалило за три часа – а у меня сна не было ни в одном глазу. И в комнате было так холодно и тихо. Во всем моем мире сейчас холодно и тихо. Куда ушло мое детство? Что произошло со всем, что я хотел сделать, кем я хотел стать? Я даже не помню. Я не знаю другой жизни, кроме нынешней.

Но прошлая ночь была из плохих.

Иногда я засыпаю, едва коснусь головой подушки. Иногда мы со сном не дружим. В такие ночи я не могу выгнать брата из головы. Может, Каре это удастся. Чтобы я да замутил с трефой – кто мог такое представить себе? Однако она только средство достижения цели. И разве мы все не делаем все возможное, чтобы выжить? Не понимаю, Каллум, почему я все еще здесь, а у тебя не получилось. Может, никогда не пойму. Ты всегда был настолько ярче и смелее меня. Но думать о тебе всю ночь не приносит мне ни радости, ни утешения. Все тело напряжено. Кулаки сжаты. Глаза прожигают тьму вокруг меня. Не только тело – вся душа охвачена яростью. Этой ярости хватит, чтобы поглотить весь мир. Когда я просто думаю о тебе, Каллум, вся ненависть во мне взбухает и взрывается, будто напалм. Это такое сильное чувство, что я даже сам себя боюсь. Вот почему я вчера и лежал в постели и таращился в темноту, строил планы и интриги – и в конце концов обессилел и заснул.

В комнате было холодно.

Но в сердце – еще холоднее.

Вечером я позвонил Джине, своей девушке. Похоже, ей было не то чтобы приятно получить от меня весточку. А может, точнее было бы сказать, что она была не слишком рада получить от меня весточку. Голос ее звучал не холодно и не безразлично – но и не радостно. Сам не знаю, чего я ждал от нее. Наши отношения то разгорались, то затухали – и в последний раз затухли уже довольно давно. Но мне было одиноко, мне хотелось с кем-то поговорить, и я решил, что она сгодится.

– Джуд, мне сейчас некогда, – сказала она меньше чем через две минуты с начала разговора.

Я слышал, что на заднем плане играет музыка. Песня про любовь. Никаких сомнений – с того самого диска Гибсона Делла, который Джина всегда ставила, когда мы были вместе.

– Давно не виделись, Джина. Думал, поболтаем, – заметил я.

– Честно, у меня сейчас совсем нет времени, – снова сказала Джина – тон ее стал резче, голос тоньше. Ей явно не по себе. Я позвонил ей домой. Очевидно, она не  одна.

– Кто там у тебя? – медовым голосом спросил я.

– Никто, – быстро ответила Джина. Слишком быстро. Значит, я прав.

– Кто там у тебя? – повторил я.

– Джуд, я тебе не хозяйка, и ты мне точно не хозяин. Я тебя не видела и не слышала несколько месяцев. Я не машина, которая включается только тогда, когда ты берешь на себя труд оторваться от дивана и набрать меня.

Ну все, Джину прорвало, слова так и сыпались, налетая друг на дружку. И тон становился визгливым. У нее кто-то был, и ей стало совестно.

– Я думал, мы вместе, мы пара, – сказал я ей. – Я ошибался.

– Да как ты смеешь? – заорала она на меня. – Как ты смеешь меня обвинять? Ты со мной неделями не разговаривал, а на свиданиях у меня такое чувство, что ты предпочел бы быть где-нибудь подальше.

Слова Джины меня не обидели, и, признаться, я с некоторым удивлением обнаружил, что совершенно не расстроен, что она встречается с кем-то другим. Но такой неадекватный взрыв подсказал мне, что тут что-то непросто. И тут до меня дошло. Пришлось поломать голову секунды две, но было поздно и я устал.

– Дай трубку Моргану, – велел я.

Настала мертвая тишина, сказавшая мне больше тысячи слов.

– Джина, позови Моргана к телефону, – приказал я.

Я чувствовал, что стоит проявить хоть каплю неуверенности, и она только наорет на меня и будет все отрицать. За глазами тупо заныло. Я закрыл их и внутренне застонал. Это предвещало лютую мигрень.

– Привет, Джуд.

Я ожидал услышать его голос – и все равно вздрогнул. Подозрения, даже очень сильные, – совсем не то, что подтверждение твоих подозрений.

– Привет, дружище, – с нажимом проговорил я.

– У тебя пропал интерес, а у меня появился, – тут же сказал Морган.

В его голосе не было ни извинений, ни сожалений. Только задиристость и воинственность.

Я слишком устал и в голове слишком гудело, так что мне было все равно.

– Забирай ее, Морган, только, поверь мне на слово, ты мог бы найти и получше.

– Это все, что ты хотел мне сказать? – ледяным тоном спросил Морган.

– Нет, но сейчас я не могу с тобой разговаривать. Завтра поговорим. Позвони мне на мобильный из телефонной будки.

И я бросил трубку.

Опять я один.

Естественно.

Я рухнул обратно в кровать и застонал – мигрень мстительно прибавила оборотов.

Глава 14 ✗ Сеффи

Милая Калли!

Ты это сделала! Ты всё преодолела! Мы с тобой пережили последние несколько дней. Я ни за что не соглашусь пройти через такое еще раз. Но тебя перевели из реанимации ко мне в палату, ты нормально дышишь, вес больше не падает. Меня отсюда не выпустят, пока ты не будешь весить по крайней мере на десять процентов больше, чем при рождении, – так, на всякий случай. Я не возражаю. Честно говоря, я не особенно рвусь в свою квартирку. Я не вернулась домой после смерти Каллума. И никогда не вернусь. Это моя старая жизнь. А ты – моя новая, мое будущее. Но Каллум – мое вечное настоящее. Такое чувство, что стоит вспомнить о нем, и время останавливается. И я не могу себе представить, что когда-нибудь буду чувствовать себя иначе.

Я твержу себе, что нужно пройти все этапы скорби и оставить ее в прошлом, но с каждым вздохом лишь сильнее цепляюсь за него. Не хочу оставлять его в прошлом. Он был больше я, чем я сама. Я понимаю, это бессмысленно, но вот такое у меня чувство.

Зато ты в безопасности, ты поправляешься, вот это теперь и будет для меня самое главное.

Глава 15 ○ Джуд

Я стоял у окна, сбоку, и смотрел, как течет мимо жизнь. Небо было как серое ватное одеяло, сплошные облака цвета бетона и ни намека на синеву над ними. Воздух тяжелый, неподвижный – он даже гасит шум машин за окном.

Утро понедельника.

Подо мной прошли мужчина и женщина, держась за руки. Мужчина вдруг остановился, с улыбкой повернулся к спутнице. Что-то ей сказал. Я не видел ее лица – она стояла спиной ко мне, – зато видел его. А он не сводил глаз с женщины перед собой. Улыбнулся ей, потом взял за подбородок и поцеловал ее. Я смотрел, текли секунды, но воздуха ни одному из них не требовалось. Я хотел открыть окно и закричать на них, но не стал. Хотел отойти от окна, и пусть делают что хотят, но не мог. Смотрел, как они теснее прижались друг к другу. Смотрел, как мужчина наконец неохотно оторвался от женщины – и погладил ее по щеке, а потом взял за руку. И они пошли дальше. Я смотрел на эту парочку и мечтал, чтобы они поглядели на мое окно, – хотел заставить их силой воли. Но они не поглядели. Эта женщина наверняка была какая-нибудь потаскуха. Кто еще станет так гулять с Крестом? Она даже не пыталась скрыть, что они вместе. Но я-то знал, кто она. Все женщины-нули, которые гуляют с трефами, – потаскухи.

Тут перед глазами у меня нежданно-негаданно всплыло лицо Сеффи. Сеффи и мой брат Каллум. Как это было, когда они были вместе? Ну тут ничего сложного. Каллуму… она заморочила голову – и это мягко сказано. А она? Она стала его погибелью в красивой обертке из богатства и притворной дружбы. Я смотрел, как женщина-нуль с мужчиной-трефом свернули за угол, играя в любовь в мире, где никакой любви нет.

Пора и мне немного поиграть.

THE DAILY SHOUTER

26 мая, среда

Стр. 5

«Шершни» полны ненависти

Вчера было объявлено, что группа «Шершни» не будет выступать на Пикнике в Парке. Приглашение было отозвано, поскольку, как заявила представитель благотворительного фонда «Наследие», «с тех пор как стало известно, что на Пикнике выступят “Шершни”, нас завалили жалобами и протестами. Это весьма популярная рок-группа, состоящая из нулей, однако у многих вызывают недовольство тексты песен, которые обычно исполняет группа. Их хит “За знаменем” называют прямым призывом к насилию против полиции. Многие считают, что эта группа полна ненависти. Поэтому мы приняли непростое решение не включать их в программу праздника на этот год».

Когда эту новость сообщили Эйдану Дойлу из «Шершней», он, по словам очевидцев, заявил: «Этот их ****** благотворительный фонд может идти на ***. Если они нас боятся, сыграем для тех, кто не боится, *****!» Женщина, которая не пропускает ни одного Пикника в Парке, сказала нашему корреспонденту: «Я ни за что не поведу мужа и детей на концерт, где выступают “Шершни”. Эта так называемая рок-группа только и может, что сквернословить и подстрекать к беспорядкам. Не желаю, чтобы мои дети такое слушали. Вот еще!»

Глава 16 ✗ Сеффи

Милая Калли!

Угадай, кто навестил меня сегодня! Моя сестра Минерва. Я читала газету и даже не заметила, что она пришла, пока ее тень не упала на мою койку. Понимаешь, с тех пор как ты родилась, меня никто не навещал. Правда, я никого и не ждала. Никто мне не нужен. Но вот она – моя сестра, стоит надо мной, и лицо у нее серьезное, будто барельеф в церкви.

– Привет, Сеффи.

– Привет, Минерва.

Я отложила газету.

Прошло несколько секунд. Мы смотрели друг на друга.

– Как рука? – спросила я наконец.

Ну да, ты ведь не знаешь: твоей тете Минерве прострелили руку, когда я была тобой беременна на седьмом месяце. Надо ли объяснять, кто это сделал? Думаю, к тому времени, когда я буду готова отдать тебе этот дневник, а ты станешь такая взрослая, что поймешь, что в нем написано, ты будешь достаточно взрослая, чтобы все узнать, так что вот: в нее стрелял твой дядя Джуд. Джуд – брат твоего папы, и он ненавидит всю нашу семью, но меня – особенно. Сидеть в больнице и ждать новостей после того, как мою сестру ранили, было ужасно. Я не знала, чем все кончится, – вдруг она больше не сможет шевелить рукой, потеряет ее или вообще умрет. Воспоминание из тех, которые хочется подавить, загнать поглубже да еще сесть сверху, чтобы не показывались, будто на мягкую пухлую подушку. Но оно не желает прятаться, оно пружинит и спихивает тебя. Когда Минерва очнулась, я уговорила ее не сообщать о Джуде в полицию. Попросила сказать, что какой-то неизвестный в капюшоне, скрывающем лицо, ворвался в мою квартиру, а когда я отказалась отдавать ему деньги, выстрелил в Минерву и убежал. Минерва так не хотела. Она хотела, чтобы Джуд заплатил за то, что сделал. Я тоже.

Только я понимала, что ничего из этого не выйдет.

Я была эгоисткой, да, согласна. Но мне отчаянно не хотелось снова баламутить эту историю про Макгрегоров и Хэдли. Я не хотела, чтобы журналисты толпились у меня под дверью и пытались поймать меня для интервью, стоит мне высунуть нос из дома. Не хотела, чтобы меня днем и ночью слепили вспышки фотоаппаратов. Не хотела бередить раны – ни мамы Джуда, ни свои. Но в основном свои. Я была эгоисткой просто до истерики. Я упрашивала и умоляла Минерву и в конце концов уломала, и она пообещала мне, что сделает как я прошу. Но после этого отношения у нас снова испортились – и, думаю, навсегда.

Калли, держись от Джуда подальше. Он ни перед чем не остановится и использует кого угодно, лишь бы получить то, что хочет. А хочет он больше всего на свете мое сердце на блюде и мою голову на копье. Я его ни капельки не боюсь. Если бы дело было только в нем и во мне, я бы встала перед ним и сказала: «Ну, давай!» Пусть делает самое худшее, на что способен. Но все будет иначе. Джуд кто угодно, только не дурак. Он хочет, чтобы я страдала. И знает, что единственный способ этого добиться – через тебя.

– Рука уже нормально. – Минерва сжала и разжала кулак, чтобы показать мне. – Ноет иногда к дождю, зато слушается не хуже, чем раньше.

– Минерва, прости меня за… за то, что с тобой случилось, – проговорила я, наверное, в тысячный раз.

– Пожалуйста, прекрати извиняться, – устало ответила Минерва. – И прекрати называть меня Минерва.

– А как мне тебя называть? Ты же терпеть не можешь, когда я зову тебя Минни.

– Мне нравится Минни.

– Ты годами твердила мне обратное, – напомнила я.

– Да, но моя сестра называет меня Минни, – с нажимом сказала Минерва.

Я понимала, чтó она имеет в виду, но она больше не была Минни и, скорее всего, никогда уже не будет. К тому же сложно было закрыть глаза на то обстоятельство, что из-за меня моей сестре прострелили руку.

– Можно мне сесть? – спросила наконец Минерва.

Я махнула рукой на стул для посетителей у койки. Обивка выцвела до унылого блекло-голубого в пятнах, сиденье было неровное и комковатое. Минерва села, и ее попа утонула в промятом сиденье, словно у малыша на горшке. Она поерзала и устроилась на краешке стула, где было тверже.

Я ждала едкого замечания или противного нытья, но ни того, ни другого не последовало. Минерва оглядела палату. Я тоже. Быстрый взгляд подсказал мне, что на нас уставились почти все глаза – и пациенток, и посетителей. Все, наверное, гадали, почему я не стала рожать тебя в частной больнице, Калли, но дело в том, что я хотела, чтобы ты родилась в Больнице Милосердия. Это было важно для меня. Я думаю, Каллум бы так хотел. Но я прекрасно понимала, что, кроме меня, в послеродовом отделении только еще одна женщина-Крест, и я тут самая… ну, скажем, известная. Известная – это если из вежливости. Печально знаменитая – вот ближе к истине. Вторая пациентка-Крест, которую привезли вчера по скорой, лежала на койке прямо напротив меня. Она тоже на нас смотрела. Сама она оказалась здесь, о чем не замедлила мне сообщить во всех подробностях, только потому, что у ее ребенка оказалось тазовое предлежание, когда у нее начались схватки, а Больница Милосердия была ближайшей к дому. Теперь, когда ребенок уже родился, ее собирались перевести в Центральную больницу графства, сегодня вечером или, самое позднее, завтра с утра. Я повернулась к сестре.

– Как ты меня нашла? – не удержалась я от вопроса, а потом сообразила: – По объявлению в газете.

Минерва кивнула:

– Мы его видели. Мы все.

– Вообще-то это не было приглашением меня навещать, – сказала я ей. – Я оплатила объявление и попросила напечатать, когда, по моим расчетам, нас уже должны были выписать, но Калли заболела. Если бы я знала, что мы так долго пробудем в больнице, я бы попросила придержать объявление до тех пор, пока мы не выйдем отсюда.

– Ну что ж, сама виновата, – бесстрастно заметила Минерва.

На это я только поджала губы. Ну вот, она опять за свое – язвить, – но, с другой стороны, я первая начала.

– Извини. Я не хотела тебя подкалывать и пришла сюда не ссориться. – Минерва вздохнула. – Тебе что-нибудь нужно? Что-нибудь принести?

– Нет – на оба вопроса, – ответила я. И стала ждать.

– Тогда можно мне посмотреть на племянницу?

– Вот она, в кроватке.

Я показала на прозрачную пластиковую кроватку в ногах койки.

Минерва встала и пошла на тебя посмотреть. Глядела и не говорила ни слова. Молчала и не шевелилась. Потом наконец медленно погладила тебя пальцем по щеке.

– Ты правда назовешь ее Калли?

– Калли-Роуз, – ответила я. – Как сказано в объявлении.

– Привет, малышка, – проговорила Минерва.

– У нее есть имя. Зачем ты пришла, Минерва?

– Хотела повидаться.

Я пропустила это мимо ушей.

– Значит, ты давно здесь? – спросила сестра.

– Скоро две недели.

– А что так долго?

– У Калли проблемы с дыханием. Ее только вчера перевели сюда из реанимации.

– Ой, надо же. А сейчас она как?

Я изо всех сил взяла себя в руки и ответила:

– Все хорошо, но она еще плохо набирает вес, поэтому ее подержат здесь, пока она не начнет прибавлять как следует.

Минерва пристально поглядела на меня:

– У тебя усталый вид, Сеффи.

– Я и правда устала, – ответила я. – Только что родила.

Минерва кивнула с таким видом, будто понимала, что это значит.

– А кто ее кормит?

Я нахмурилась:

– Я.

– Не боишься, что грудь обвиснет?

Я наградила ее таким взглядом, что, наверное, в нем читалось все, что я хочу сказать, потому что Минерва улыбнулась и сказала:

– Тебе на самом деле наплевать с высокой вишни, да?

– Ну, если бы ты упомянула место, куда солнце не светит, было бы еще точнее, – добавила я.

– Вот и отлично. – Минерва посмеялась, но ее улыбка быстро погасла. – Все-таки больше не Минни, да?

– Я думаю, мы обе это переросли, – сказала я, помолчав.

Минерва пристально поглядела на меня, но я смотрела ей за плечо, и она опустила глаза. Прошли те времена, когда она могла запугать меня одним взглядом.

– Зачем ты пришла? – снова спросила я. – Точнее, почему именно сейчас?

– Хотела тебя повидать, – сказала Минерва обиженно.

– Ты это уже говорила. Но ты не хотела со мной видеться после ранения. Что изменилось?

– Я злилась и считала, что это ты виновата в том, что со мной произошло, особенно после того как ты уговорила меня не заявлять на Джуда, – объяснила Минерва. – И я очень об этом жалею. Это было несправедливо.

– Я тебя понимала. – Я пожала плечами.

– Когда я вышла из больницы, я очень хотела увидеться с тобой, – продолжала Минерва. – Это ты тогда исчезла. Переехала из той квартиры, и никто не знал, где ты. Словно растворилась в воздухе.

– Я была неподалеку.

– Где?

Я снова пожала плечами – мне не хотелось рассказывать подробнее. Да и что говорить? «Помнишь, Минерва, ты думала, та моя квартира была так себе? Так вот, это ты еще новую не видела»? Теперь я живу в убогой, тесной и холодной студии, где даже отдельной спальни нет. Двухконфорочная плитка, диван-кровать и крошечная, как холодильник, ванная.

И совсем не смешно, что деньги так быстро улетают, когда надо платить по счетам и за аренду и покупать все самое необходимое вроде еды, переноски для новорожденного, подгузников, коляски и всего прочего, что нужно детям. Денег у меня осталось примерно на месяц, после чего я окончательно вылечу в трубу.

– Почему ты не вернулась домой после… после того, что случилось с Джудом? – спросила Минерва.

– Это больше не мой дом, – объяснила я.

– Конечно твой. Мы все хотим, чтобы ты вернулась.

– Минерва, после того как тебя ранили, мы с тобой даже не разговаривали ни разу, так что не притворяйся, будто зазывала меня домой с распростертыми объятиями.

– Я же говорю – я злилась, но быстро это преодолела.

А я – нет.

– Мы с мамой по тебе скучаем, – продолжала Минерва.

На это мне было в общем и целом нечего сказать, поэтому я промолчала.

– Честное слово, – серьезно сказала Минерва.

– Как там мама? – спросила я.

– Хорошо. По крайней мере, делает вид.

– Пьет?

– Нет, – удивила меня Минерва. – Когда папа собрал вещи и уехал навсегда, я, мягко говоря, боялась, что она снова начнет. Но сомневаюсь, что она скучает по нему. Слишком уж она поглощена муками совести из-за всего, что у вас с ней не заладилось.

– Ой, вряд ли.

– Честно-честно.

– А ты еще живешь дома?

– Да. Не хочу бросать маму совсем одну, но, если я и съеду, она не сильно огорчится. Ты всегда была ее любимицей, – ровным тоном сказала Минерва.

Я прищурилась:

– Да ну, ерунда. Мама всю жизнь только и твердила, что хочет, чтобы я была больше похожа на тебя.

– Это только разговоры, – отмахнулась Минерва. – Ты с ней спорила. Ты никогда не слушалась. Маме это безумно нравилось. Я была скучная и послушная. А ты воплощала дух свободы.

– Чушь все это! – вскипела я. У меня своих тараканов хватает, а Минерва еще подселяет виноватых.

– Сеффи, я еще с младших классов уговаривала маму отпустить меня в Чиверс. В Хиткрофте мне ничего не светило.

– А тебе не приходило в голову, что мама была только рада сплавить меня с глаз долой?

– А тебе не приходило в голову, что мама просто не могла тебе ни в чем отказать? Ты ее за несколько недель уломала. А я не смогла даже за пять лет.

Нет уж, она меня не заставит играть в эти игры, у кого детство было тяжелее. Я опустила глаза. Минерва снова вздохнула, потом улыбнулась:

– Почему это у нас с тобой все всегда кончается спорами?

– Думаю, нам просто повезло!

Минерва опять засмеялась – и опять ее хватило ненадолго. Я так хотела, чтобы она снова стала Минни, – всей душой хотела. Моя сестра посмотрела на часы.

– Ну, мне пора, – сказала она. – Сеффи, а ничего… ничего, если мама зайдет навестить тебя?

Ну вот, приехали.

– И, предупреждая твой вопрос: нет, я приходила не для того, чтобы спросить, можно ли маме тебя навестить, – поспешила сообщить Минерва. – Я хотела повидать тебя и познакомиться с племянницей.

– Ладно. Хорошо. – Я пожала плечами.

– Так что, можно?

Я снова пожала плечами:

– Если она хочет прийти, я не могу ей помешать.

– Она не придет, если это тебя огорчит.

– Передай ей, чтобы она не говорила о Каллуме ни одного дурного слова, и тогда я не огорчусь, – сказала я сестре.

– Отлично.

Минерва опять посмотрела на часы.

– Куда ты так бежишь? – спросила я.

– Собеседование на работу, – ответила Минерва.

– А где?

– В Daily Shouter.

– Что ты там будешь делать?

– Писать статьи. Хочу стать знаменитой журналисткой.

– Ого, ничего себе! Обалдеть! – Я не стала скрывать, что это произвело на меня впечатление.

– Меня еще не взяли, – подчеркнула Минерва. – Но если не получится в Daily Shouter, попробую попасть в другие центральные газеты. Рано или поздно все получится. У меня большие планы.

– Я и не знала, что тебя такое интересует.

– Я два года была редактором новостной рассылки Хиткрофта – ты забыла?

– Да. – Я понурилась. – И правда забыла.

– Все потому, что тогда ты только и думала что о Каллуме. Если он в чем-то не участвовал, тебе тоже было неинтересно.

Это было обидно. Однако справедливо, не поспоришь.

– Так ты правда решила быть журналисткой? – спросила я.

– Да, в последнее время я все чаще и чаще об этом задумывалась, – ответила Минерва.

– Пиши только правду или гори в аду?

– Вообще-то говорят: «Пиши только правду и гори в аду», – поправила меня Минерва.

– Но все-таки у правды есть шансы?

– Типичный афоризм Сеффи, – сказала Минерва.

– Прости. Зря я ехидничаю.

– Да, зря. – Минерва улыбнулась. – Но я тебя подкалываю, ты в ответ ехидничаешь, и так будет всегда.

Я не стала отрицать, но теперь, в такой ее формулировке, это уже не казалось непереносимо ужасным. Просто вот так мы общаемся. Но я ее все равно люблю.

И, несмотря ни на что, думаю, она любит меня.

– Ладно, удачи тебе на собеседовании, – робко сказала я.

– Спасибо.

Минерва двинулась к выходу из палаты, но через два-три шага остановилась.

– Кстати, Сеффи, дочь у тебя красавица, – сказала она.

– Я в курсе, – ответила я.

Глава 17 ○ Джуд

Я хотел ей позвонить, но передумал. Принял душ, намазался тем лосьоном после бритья, что подороже, надел чистые черные джинсы, такую же черную футболку-поло и черную кожаную куртку и вышел за дверь. Снаружи было уже не просто тепло, а жарко. Еще часа два – и совсем припечет. Я посмотрел в синее небо и вздохнул. Наверное, стоило бы вернуться и оставить дома кожаную куртку, но лень. И к тому же я знал, что она мне идет.

Через полчаса я стоял под дверью салона Кары. Был еще даже не полдень, а в зале уже полно народу. Там была целая куча женщин, которые пришли постричься, покраситься, заплестись, завить волосы, распрямить волосы – не знаю, что там делают женщинам с волосами в таких местах. Над клиентками, щебеча и улыбаясь, хлопотали три женщины и один мужчина. Женщины-парикмахеры были Кресты, а мужчина – нуль, что меня просто огорошило. Я смотрел сквозь стекло, как они работают.

А вот и Кара – улыбается в настенное зеркало одной из клиенток. Клиентка была нуль, и ее светлые волосы заплетали в мелкие косички. Кара, похоже, смешно пошутила, потому что клиентка вся сморщилась от смеха. Я стоял и не знал, входить или нет. Но мне нужны были деньги. А может, и ночлег. А Кара может обеспечить и то и другое. Я вошел в салон.

– Что для вас, сэр? – набросилась на меня девушка за стойкой, не успел я даже дверь закрыть.

– Я к Каре, – ответил я.

– Вы по записи?

– Нет.

– К сожалению, у нас сегодня совсем нет свободных мест, – пустилась извиняться девушка. – Она не сможет…

– Все в порядке, это мой друг Стив.

Кара уже спешила ко мне, улыбаясь от уха до уха. Когда она улыбалась, то словно светилась изнутри. Не просто изгибала губы, как некоторые мои знакомые женщины, а вскидывала голову и улыбалась и глазами, и щеками, и губами. Ну конечно, о чем ей грустить. Она Крест, у нее не жизнь, а сахар.

– Привет!

– Привет, – ответил я. – Вот, зашел. Я же не помешаю?

– Нет, конечно. Рада тебя видеть, – сказала Кара.

Похоже, она действительно была рада. Я ее вообще не понимал. Нас бомбардировали любопытными взглядами. Я сделал шаг вперед, а также глубокий вдох, прежде чем сказать что-нибудь еще. Обращаться к трефе с просьбой вообще трудно, а тем более приглашать на свидание.

– Мне удалось достать два билета на «Опустошение», тот фильм с Дэли Мерсером, который ты хотела посмотреть. Вот, хотел спросить: не сходишь со мной?

– Когда?

– Сегодня вечером.

– Ой, я бы с удовольствием, но мы сегодня работаем допоздна, – огорчилась Кара. – Во сколько сеанс?

Я огляделся. Мы были звездами танцпола. К нам были прикованы все глаза. Я подошел к Каре поближе, чтобы никто не слышал, что я говорю. И без того стыда не оберешься.

– Не рано, в восемь пятнадцать.

– Я освобожусь только в девять, – уныло сказала Кара. – Должна запереть салон, когда все разойдутся.

– Ничего страшного. Я так, просто подумал, – ответил я.

Ладно, что поделаешь. Похоже, напрасно я рассчитывал, что все будет просто.

– Знаешь что? Давай я что-нибудь приготовлю и поужинаем у меня, чтобы было не так обидно! – предложила Кара. – Только предупреждаю, готовлю я неважно.

– А я – вполне прилично, – ответил я, и это была чистая правда. – С тебя продукты, с меня готовка.

– Договорились. – Кара улыбнулась, полная энтузиазма. – Ну что, встретимся у меня?

– Нет. Я приду сюда к девяти, – решил я. – Провожу тебя домой.

– Спасибо, Стив. Тогда до вечера. Жаль, что так вышло с кино.

– Ерунда, – отмахнулся я. – До вечера.

И я двинулся к двери. Не забыл на пороге повернуться и помахать ей напоследок. Девчонки такое любят. А мне совсем не сложно. Вот ведь курица! Другом меня назвала, но мало ли что она говорит – слова не реальность. Не знает обо мне ничегошеньки, а уже домой позвала. Сегодня она останется закрывать лавочку. Мы с ней наедине. Жду не дождусь. Я стану ей учителем.

А Каре предстоит выучить урок: не надо быть такой доверчивой.

Глава 18 ✗ Сеффи

Моя самая-самая дорогая Калли!

Сегодня я разговорилась с соседкой по палате. Она поступила только вчера. Она прелесть. Ее зовут Рокси, и я бы сказала, что ей под тридцать, – правда, я совсем не умею определять, сколько людям лет. Она родила сына часа два назад и завтра выписывается. Везет же некоторым! Как же мне хочется поскорее выбраться отсюда. Но потом я думаю, что меня ждет – жуткая квартира с видом на кирпичную стену из единственного окна, – и сама не понимаю, куда я так тороплюсь. Я не хочу тащить тебя туда, Калли, но у меня нет выхода. Но я даю тебе честное слово: это временно. Как только снова встану на ноги, я найду тебе достойное жилье.

Я думала, Рокси, как я, одиночка. Но я сильно ошибалась.

Было семь вечера, я только что покормила тебя. Положила обратно в кроватку – и тут Рокси перехватила мой взгляд и улыбнулась.

– Какая у тебя красивая дочка, – сказала она.

– Я тоже так думаю, – ответила я. – Но я необъективна.

Тут в коридоре послышались голоса целой толпы.

– Это к тебе? – спросила я.

– Вряд ли. Мой парень работает в Шили, это на севере, так что приехать сможет только завтра днем.

– А кем он работает?

– Кладет рельсы на Национальной железной дороге, поэтому постоянно в разъездах, смотря куда назначат, – ответила Рокси. – А брат и сестры могут заглянуть.

– Сколько у тебя сестер?

– Три. – Рокси улыбнулась. – И один брат, Джексон. А вот и он.

Я повернулась к двери и увидела, как по проходу шагает высокий светловолосый парень с волосами до плеч и гитарой за спиной – да так решительно шагает, будто он здесь хозяин. Он был на вид не старше меня. А когда он приблизился, я увидела, что и брови у него светлые, а самое странное – белые ресницы, отчего сразу хотелось заглянуть ему в глаза. Они у него льдисто-синие и до жути гипнотические, будто у змеи. Кажется, от их взгляда ничего не скроется – ни снаружи, ни внутри, – потому-то он и был такой заметный.

– Привет, сеструха. – Джексон нагнулся поцеловать сестру в щеку, а потом взял у нее из рук племянника и поднял.

– Джексон, это Сеффи. Сеффи, это Джексон Роббинс, мой брат.

– Рада познакомиться, Джексон.

Я улыбнулась, а он даже не покосился на меня – смотрел только на своих.

– Как решила назвать спиногрыза?

– Моего сына зовут Сэм, – надменно ответила Рокси и бросила на меня взгляд, говорящий: «Только посмотри, что приходится терпеть от родного брата». – Он не спиногрыз.

– Спиногрыз? – удивилась я.

– Он же короед, мелюзга, поросюшка…

– Спасибо, Джексон. Думаю, Сеффи уловила общую идею, – перебила его Рокси.

– Не слышала, чтобы детей так называли, – улыбнулась я.

– А это у нулей так принято. Не всё в нашей жизни диктуют Кресты. У нас, нулей, свой язык, знаешь ли. Нам нужно хоть что-то свое. – Джексон впервые посмотрел в упор.

– Да, конечно, – сказала я после паузы.

– Правда? Ты серьезно так думаешь? – с вызовом поинтересовался Джексон. – У нас свои слова, свои выражения, свой акцент, а нам твердят, что мы не умеем нормально говорить, что мы неграмотные и косноязычные!

– Я так никогда не говорю, – сказала я.

– Но тебе наверняка не по себе. Слова-то похожие, а значение совсем другое, – продолжал Джексон. – Наш язык – это то, что вы, Кресты, не понимаете и не контролируете.

– Джексон, отстань от нее! – напустилась на него Рокси. – Сеффи, прости, пожалуйста, мне за него стыдно.

– Ничего-ничего. – Я пожала плечами. – И вообще я люблю, когда словами через рот. Тогда не остается никаких недомолвок.

Я пересела поближе к кроватке, потому что услышала, как ты кряхтишь – вот-вот заплачешь.

– Все хорошо, мама здесь. – Я прижала тебя к груди, чтобы успокоить.

Краем глаза я увидела, как Рокси шепчет что-то брату, а он слушает и смотрит на меня не отрываясь. Я решила не обращать на тебя внимания и проверила твой подгузник – полон доверху! Тогда я помыла тебя и стала переодевать, и тут Джексон подошел ко мне.

– Слушай, если хочешь влепить мне по роже грязным памперсом, валяй, имеешь право, – сказал он.

– С какой радости? – Я засмеялась.

– Рокси мне рассказала, кто ты, – признался Джексон. – Я тебя не узнал. Не сообразил, что ты из наших.

Моя улыбка мгновенно погасла.

Наши и чужие. Мы и они. Одно и то же. Вечно одно и то же.

Джексон посмотрел на мою дочку и опешил – как и все, когда видят ее впервые. Для Креста она слишком светлая, а для Нуля слишком темная.

– Как ее зовут?

– Калли-Роуз.

– Красивое имя. Ей идет, – сказал он.

Я только улыбнулась:

– Она дитя радуги, как в песне.

– Что ты имеешь в виду? – Джексон нагнулся посмотреть поближе.

– То, что она раскрашивает жизнь во все цвета радуги, а не то, какого цвета она сама.

– А, понятно.

– А где ты играешь? – Я кивнула на гитару.

– Ты про нее? – Джексон подтянул гитару так, что она легла ему под руку. – Всегда и везде. Где придется.

Я посмотрела вдоль прохода и сказала:

– Может, сыграешь, чтобы нас повеселить?

Я просто шутила, но Джексон тут же ухватился за идею:

– Только, чур, ты споешь!

– А если мне медведь на ухо наступил? – спросила я.

– Даже лучше! – Джексон ухмыльнулся.

Рокси замотала головой:

– Сеффи, прошу тебя, не подначивай его, он же и правда сыграет!

Я посмотрела на Джексона, который весь сиял, и решила, что Рокси права. Джексон явно из тех, кто сто процентов времени мчится вперед на всех парах.

– Ну что, струсила, да?

– Что споем? – спросила я, уложив уже задремавшую Калли обратно в кроватку. Наверное, она не проголодалась, просто ей было неудобно.

– Вы спятили. – Рокси была в ужасе.

– Что споем? – снова спросила я, ерзая от нетерпения.

– Предлагай, – сказал Джексон.

– «Дитя радуги»? В честь всех новорожденных в палате.

– Погнали, – сказал Джексон и забренчал по струнам. И запел, с вызовом глядя на меня.

Я глубоко вздохнула и после первых двух строчек вступила, сначала тихо, потом все громче с каждым словом. И поймала на себе удивленный взгляд Джексона, когда запела. Наверняка он думал, что мне храбрости не хватит. Но потом он улыбнулся – и мы запели в унисон, всё увереннее и увереннее.

У Джексона был неплохой голос. А у меня? Сначала меня заботило только как бы попасть в ритм и не забыть слова. Но потом я словно поймала волну. И к концу второго куплета мне даже понравилось. Я совсем не смущалась. Исполнение у нас вышло не суматошное, а просто… прочувствованное. Естественно, стоило нам с Джексоном запеть, как мы завладели вниманием всей палаты. И знаешь, Калли, не так-то плохо у нас выходило. Честно говоря, я сама не ожидала, что спою так чисто! В школе я пела в хоре, но меня никогда не выбирали в солистки на школьных концертах или постановках. Я всегда была одной из хора, и меня это вполне устраивало. Но вот я пою в дуэте, и вроде никого не тошнит. Все в палате даже улыбались и хлопали в такт. А Джексон, продолжая петь, буравил меня взглядом, и лицо у него было какое-то странное. Но тут в палату ворвалась сестра Соломон.

– Петь в отделении запрещено! – Она пыталась перекрыть наши голоса. Мы не обратили на нее ни малейшего внимания. И вообще запели громче.

– ПЕТЬ В ОТДЕЛЕНИИ ЗАПРЕЩЕНО! – Сестра Соломон уже не кричала, а визжала.

Мы просто хотели чуть-чуть позабавиться, развлечься. Но сестра Соломон рассвирепела не на шутку. И в конце концов схватила гитару Джексона. Зря это она. Он сразу переменился – будто кнопку нажали.

– Эй ты, трефа недоделанная, чтобы ты больше пальцем не тронула мою гитару, ясно тебе? – процедил Джексон тихим страшным голосом.

Сестра Соломон явно поняла все с первого раза. Отдернула руку, будто обожглась, после чего повернулась и многозначительно на меня посмотрела. В палате стало тихо-тихо, только скулил чей-то ребенок. Сестра Соломон ушла обратно на сестринский пост. Слова Джексона были мне как пощечина. И тут у меня всплыло воспоминание – нежданное и нежеланное. Первый день Каллума в Хиткрофте, моей старой школе. У крыльца собралась целая толпа, протестовавшая против того, чтобы Нулей пустили учиться вместе с Крестами. И я вспомнила, что я кричала, когда пыталась защитить Нулей, помочь им попасть в школу целыми и невредимыми, вспомнила, как обвиняла своих друзей, что они ведут себя как звери. Хуже зверей – как пустышки. Я никогда в жизни не забуду, какое у Каллума стало лицо, когда я это сказала. В тот день я была близка к тому, чтобы потерять его. Он взял с меня слово, что я никогда в жизни больше не произнесу это. Каллум правду говорил, слова могут ранить. Вот как сейчас. Мне было так же больно, как сестре Соломон; хуже того, я чувствовала, что именно я стала причиной этой словесной атаки. Я покосилась на Джексона и пересела в изножье койки проверить, как ты там.

– Прости меня, Сеффи, – с небрежной ухмылкой сказал Джексон. – Зря она схватила мою гитару. Я не тебя имел в виду.

– Нет, меня. Я тоже Крест, – сказала я.

– Мои слова относились к медсестре, – пояснил Джексон.

– Да, но ко мне они тоже относятся, – ответила я.

– Нет. Они…

Я подняла руку, словно отражая все, что он скажет:

– Джексон, ко мне они тоже относятся. А теперь, если не возражаешь…

Я взяла тебя на руки, Калли, и встала перед ним, ожидая, когда он отойдет, чтобы я могла вернуться в постель и покормить тебя. Тебя не надо было кормить, ты вообще почти спала. Но мне надо было что-то сделать, чтобы скрыть унижение.

Джексон вернулся к койке сестры. Я перестала обращать на него внимание и устроилась с тобой, Калли. Но не обратить внимания на его слова я не могла.

Ты из наших.

Из них.

Из наших.

Из них.

В этом был ритм, похожий на стук колес поезда, едущего по кругу – бесконечному, но абсолютно никуда не ведущему.

Глава 19 ○ Джуд

Я остановился у темного салона и посмотрел на часы. Пять минут десятого. Вгляделся в витрину – внутри никого. Пусто. Эта сучонка меня провела. Наверняка вообще не собиралась со мной гулять. Конечно – небось, стоило мне уйти, она всласть посмеялась со всеми подружками, представляя себе, как я буду торчать под дверью салона, будто побитый щенок, а она в это время выпьет с друзьями и от души повеселится надо мной. Руки сами собой медленно сжались в кулаки.

– Стив! СТИВ!

Я повернулся и увидел, что Кара бежит ко мне через дорогу.

– Уф, обошлось. Я боялась, мы разминемся, – пропыхтела она, когда добежала.

Я изобразил улыбку и сказал:

– Я думал, ты еще работаешь.

– Последняя клиентка ушла минут двадцать назад, вот я и сбегала в круглосуточное отделение банка положить на счет дневную выручку. Не люблю оставлять деньги в салоне, – объяснила Кара.

– Мы могли бы зайти туда по дороге к тебе, – сказал я как бы между прочим.

– Само собой, просто я живу в другой стороне, – ответила Кара. – Не хотела тебя таскать туда-сюда.

Я пожал плечами. Обсуждать тут было нечего, хотя я был очень раздосадован. Прощай план раздобыть легких денежек без особых трудов. Ладно, придется еще немного потерпеть.

– Ну, что я сегодня буду готовить для нас? – спросил я.

– Если ты только не расхотел готовить. У меня дома есть паста. И даже, кажется, фарш. И рыба.

– А какая рыба?

Кара нахмурилась, припоминая:

– Пикша и вроде бы еще сибас, у которого завтра истекает срок годности.

– Ну, значит, сибас, – улыбнулся я. – Пошли.

Я предоставил ей болтать, пока вел ее домой. Спросил, как прошел день в салоне, а потом позволил нести всякую околесицу про клиенток и коллег. По ее словам, «Делани» был одним из немногих парикмахерских салонов, где обслуживали и нулей, и Крестов. По ее словам, видеть в одной парикмахерской и клиенток-нулей, и клиенток-Крестов – такая же редкость, как единорожьи какашки. А у Кары была мечта – и та-та-та, и бу-бу-бу. Секунд через сорок я отключился, только иногда вставлял: «Да что ты говоришь?», «Ну и дела» и «Надо же, а я и не знал, что так бывает!», когда в ее монологе возникали подходящие паузы.

– Господи, я трещу как сорока, наверное, замучила тебя до смерти! – воскликнула Кара, когда мы подошли к ее дому.

Да, замучила, и еще как.

– Нет, конечно, – ответил я. – Ты любишь свою работу, это заметно. В этом нет ничего плохого.

– Стив, ты такой славный, – благодарно улыбнулась Кара. – У большинства мужчин глаза давно стали бы стеклянные.

И от тепла ее улыбки мне вдруг стало… неловко. Этого я не ожидал. И оттого, что не ожидал, мне стало еще хуже. Кара открыла дверь, и мы вошли. Что мне теперь делать? Можно, конечно, избавиться от нее, а толку? Денежки-то тю-тю. Остаться в ее доме я не смогу – скоро набегут ее подружки и начнут трезвонить в дверь и задавать вопросы. Тогда зачем? Буду готовить и терпеть общество этой трефы, пока не получу что хочу, а там будь что будет. Надо просто тянуть время.

– Послушай, я же даже не знаю, как тебя зовут, – заявила Кара.

– Стив, – не понял я.

– Да нет, фамилию.

– Виннер. Стивен Виннер, – сказал я ей.

– Позвольте вашу куртку, Стивен Виннер, – сказала Кара, как только за нами закрылась входная дверь.

Я снял куртку и отдал ей безо всяких возражений. Мы минуту постояли в неловком молчании. Мы остались одни у нее дома. Молчание затянулось, и мне пришло в голову, что она, наверное, уже сообразила, что к чему, и жалеет, что пригласила меня. Я оглядел прихожую. Канареечно-желтые стены с постерами. Кленовый паркет на полу. На столике справа от меня стояли телефон и плошка с ароматической смесью, от которой по всей прихожей разило лавандой. Эти Кресты просто сами не свои до ароматических смесей.