Читать онлайн Последние бои на Дальнем Востоке бесплатно

П. Петров¹

В Приморье (1921–1922 гг.)²

После оставления нами Забайкалья, как известно, было объявлено об образовании буфера – «Дальне-Восточной Республики», объединившего все Забайкалье, Приморье и Амурскую область. В Чите созвано было Дальневосточное народное собрание, образовано особое от Советской России правительство; владивостокская власть превратилась в местную, без прежних государственных функций.

Читинская власть по отношению Японии заняла ту позицию, которая диктовалась ей из Москвы; оттуда требовалось не задираться, а добиваться соглашения и эвакуации Приморья. Чита одно время пробовала говорить великодержавным языком, но это выходило только смешно; единственно, где она взяла верх, – это в вопросе о своем наступлении в Забайкалье осенью 1920 года вопреки соглашению: очевидно, и у японцев на это соглашение был взгляд как на пустую бумажку.

Япония или, вернее, военная партия в ней после эвакуации своих войск из Забайкалья, по-видимому, не оставила мысль о создании буферного правительства, но в более ограниченных размерах: в Приморской области. С этой целью она не дает Чите хозяйничать во Владивостоке так, как бы ей хотелось; не дает разорить Гродековское гнездо, не признающее владивостокской власти, покровительствует бывшей армии, прибывшей зимой из Забайкалья, старается объединить русские противобольшевистские организации во Владивостоке и Харбине вокруг атамана Семенова³, которого она, несмотря на выпады против интервентов после Хадабулакского соглашения, все еще держит «на всякий случай» в Дайрене.

Местная владивостокская власть во главе с Антоновым может и хотела бы окончательно придавить остатки белых армий, но это им не позволялось. Она, согласно соглашениям с японцами, имела право держать некоторое количество вооруженных, но только для охраны порядка – никакой гражданской войны формально не допускалось. Если бы японцам захотелось допустить уничтожение какой-нибудь группы, они, конечно, всегда могли закрыть глаза на те или иные действия местных властей.

При такой обстановке остатки Дальневосточной армии влезли явочным порядком в Приморье и расположились в Раздольном, Никольске и Гродекове. Официально это не была ни армия, ни отдельные воинские организации – это были люди, которые ищут пристанища, работы. Неофициально организация сохранилась. Велись переговоры о работах, и часть людей впоследствии была даже переведена во Владивосток, как бы для отправки на рыбные промыслы. Официально было разрешено людям уходить для подыскания работы, но пришедшие цеплялись друг за друга и не уходили. Трехлетняя война сказывалась – люди отвыкли от работы, не хотели расставаться друг с другом, а главное, боялись попасть в большевистские ловушки, вроде реэвакуации. Конечно, всякому не закрывающему глаза было видно, что военная организация осталась полностью, что есть даже оружие, хоть в недостаточном количестве, что до перехода на рабочее положение далеко; конные части не распродавали лошадей; во всех бывших частях весной начались даже занятия.

Во главе оставался по-прежнему генерал Вержбицкий⁴, при нем штаб – на нелегальном положении. Командование искало выхода. Подчинение Д.В.Р. было невозможным, так как распыляться пришедшим не хотелось, а выговаривать какую-либо автономию бесполезно, так как она могла существовать только при известных условиях до поры до времени. Искать работы где попало не хотелось, так как подходящих работ, где бы можно работать, сохраняя организацию, не было, а распылению все противились. Все еще надеялись, что остатки каппелевцев в готовой организации могут потребоваться как кадры Русской армии, ибо время работает на нас.

Но существовать в том виде, в каком мы пришли, то есть на нелегальном положении, тоже нельзя до бесконечности, прежде всего потому, что надо ведь кормиться. Пришло всего с семьями до 20 тысяч человек; кроме того, было около 4 тысяч лошадей. Все это требовало, при самых скудных рационах, денег, а их не было. Атаман Семенов имел в своем распоряжении кое-какие средства, но подкармливал только тех, кто определенно признавал его как главнокомандующего, а каппелевцы решили ни в коем случае не связывать в дальнейшем своей судьбы с атаманом. Впрочем, и у атамана иссякли средства, а на получки он мог рассчитывать только в случае, если он встанет во главе будущего буфера.

Владивостокское правительство, конечно, не кормило пришедших; японские власти отказывали в выдаче даже тех денег, что были сданы армией полковнику Изомэ. Уже в марте месяце положение было критическим; пришедшие доедали те остатки запасов, что каждая часть обыкновенно припрятывает на черный день. По нашему расчету выходило, что при использовании всех ресурсов можно дотянуть до 1 мая и только при самых благоприятных условиях до 1 июня.

Кажется, в марте месяце во Владивостоке собрался съезд представителей различных несоциалистических организаций полосы отчуждения и Владивостока. Несмотря на явно противобольшевистский характер съезда, владивостокские власти должны были допустить его и не могли помешать окончанию. Съезд наметил программу работы будущего правительства, если оно будет создано в Приморье или на Дальнем Востоке, и избрал совет съезда. На съезде выяснилось, что атаман не имеет вовсе шансов на возглавление ни правительства, ни армии; но Семенов, находясь в Порт-Артуре, все еще обнадеживал Гродековскую группу, что он скоро снова встанет у власти в Приморье. В Харбине шла даже работа по подготовке для Семенова правительства – создалась для этого так называемая «экономическая» группа.

Еще в апреле начались разговоры о скором перевороте. Я находился в это время в Харбине, и харбинская пресса в погонях за сенсацией устраивала переворот несколько раз. В апреле была действительно попытка переворота, но неудачная. По-видимому, японцы не могли ясно определить физиономии переворота и помешали. После этого «недоворота» слухи о переворотах настолько были часты, что, когда 26 мая действительно случился переворот, многие не поверили. Зная положение армии, я не сомневался, что она должна будет прибегнуть к перевороту хотя бы «с голода», и потому, не будучи в курсе всех намерений армии, в апреле месяце ждал переворота каждый день.

Новое правительство почти полностью вышло из состава совета несоциалистического съезда; во главе правительства встал С.Д. Меркулов⁵. Однако это, видимо, было не совсем в планах японцев, и на японском пароходе во Владивосток неожиданно прибыл атаман, будто бы извещенный о перевороте в его пользу. Гродековская группа войск была на стороне атамана, а каппелевцы, наиболее сильные, еще ранее заявили о подчинении новому правительству во главе с Меркуловым.

Я не был в это время во Владивостоке, но, судя по газетам и рассказам, началась безобразная борьба за власть между двумя группами со всеми разлагающими людей в такой борьбе историями. Новое правительство заняло твердую позицию: в Приморье атаману нет места; правительству доказывали, что атаман имеет право на такое место, как всякий русский, и прочили его в военные министры или главнокомандующие; правительство настаивало на своем. Японцы не могли открыто настаивать на соглашении, но помогали всякими способами атаману. Атаман настаивал на своем праве на власть, не желая, видимо, уступать. Он не мог помириться с мыслью, что ему нужно отойти от дела, и не мог понять, что своим прибытием он положил снова начало группировкам в армии.

Кажется, в это же время собрался 2-й несоциалистический съезд, расколовшийся тоже на две группы, чуть не дравшиеся. Не обошлось дело и без крови. Гродековская группа решила активно поддержать атамана и отправила во Владивосток отряд. Гарнизон в Раздольном получил приказание не пропускать этот отряд, дело дошло до боя с убитыми и ранеными. Почти весь июнь прошел не в работе, а в этой борьбе. В конце концов, Семенов уехал обратно в Порт-Артур, но вражда между группами в армии осталась на все время.

Новому правительству осталось неважное наследство. Денег почти не было, запасы в руках русской власти небольшие, доходы только от таможни и акциза; есть еще доходы, и довольно значительные, от рыбного промысла, но здесь большую роль играет желание японцев платить; при хороших отношениях японских властей могут быть поступления, при плохих всякие увертки и отговорки. Есть громадное количество военных грузов, но все это под охраной японцев. Если бы буфер был признан, из этих грузов можно извлечь много. Для японцев новое правительство, видимо, было только приемлемым, но вовсе не желательным, которому они хотели бы помогать. Поэтому они не передавали запасов и старались держать все в своих руках.

Новому правительству или, вернее, городским самоуправлениям разрешено держать милицию, и ей отпущено вооружение по счету. Остальное – в армии, резерв милиции. Армия и ее командование официально не признаются, так же как и правительство. А расходы в Приморье оказались громадными. В военном ведомстве до 25 тысяч ртов и 4 тысяч лошадей. Гражданское – имеет громадный, сложный аппарат. Во Владивостоке во время различных эвакуаций собралось множество остатков различных организаций, которые хотят кормиться. Один бюджет армии исчислен более чем в 12 миллионов в год.

Первый раз после переворота я был во Владивостоке в начале ноября 1921 года. Из разговоров с верхами командования вынес впечатление, что у них громадные затруднения в хозяйстве, но в общем они на правительство пожаловаться не могут: армия участвовала в образовании правительства как наиболее влиятельная группа, выговорила себе некоторую автономию и продолжает пользоваться влиянием и в правительстве, и в Народном собрании. Народное собрание, как деловой аппарат, не имеет значения, но поднимает престиж государственного образования. Полного согласия между правительством и Народным собранием нет, но нет и вражды.

К этому времени все запасы, полученные от старой власти армией, были съедены, и начинались ежедневные недоразумения с недостатком средств, с недополучением их даже на текущее довольствие. О жаловании в армии уже не говорили. Попытки разрешить вопрос с хозяйством армии на более прочных началах не удались: армия добивалась передачи в ее распоряжение части имущества, годного для продажи, но правительство старалось держать все в своих руках. Началась чувствоваться вся неправильность принятого порядка в ведении хозяйства.

С самого начала правительство построило его на шатком фундаменте. Вместо того чтобы согласовать свои расходы только с теми доходами, которые были совершенно достоверны, оно в этих расходах далеко выходило из рамок достоверных доходов. Были учреждены сметы, открывались по ним кредиты первостепенным распорядителям, а те в свою очередь открывали кредиты дальше, не справляясь с наличием средств, с состоянием кассы. Выписывались ассигновки на пустую кассу, и в результате в казначействе очереди, а с очередями злоупотребления. Правительство начинает регулировать очереди – начинается спекуляция на ассигновках. Часто получает не тот, кому нужно, а тот, кто имеет «руку» в правительстве. Ассигновки продолжают выпускаться по всем статьям расходов, начинают служить предметом торга. Военное ведомство в это время еще не впускало своих ассигновок по всем открытым кредитам; выдача их на одно жалованье могла бы сразу создать финансовый кризис.

Система разрешения всяких мелких и крупных хозяйственных дел наибюрократическая. Так как правительство стремится держать все по этой части в своих руках, то всякий вопрос проходит целый путь, скажем, через командующего войсками, окружной совет, совет управляющих ведомствами, правительство. Были случаи, когда после прохождения через все инстанции вопроса, например о поставках, поставщики отказывались, так как за долгое время мытарств совершенно менялась обстановка. Члены правительства проводили свои дни в работе без передышки, но эта работа не давала результатов, так как большая часть времени шла на разговоры с разными посетителями и только незначительная на дело, но и то на текущее.

Как раз во время моего приезда в ноябре месяце во Владивосток там обсуждался вопрос о выступлении против большевиков, которое затем вылилось в Хабаровский поход зимой 1921/22 г. Власть, после вступления в управление краем, объявила, что она не сторонница гражданской войны и не будет преследовать пассивных коммунистов, но, само собой разумеется, не могла спокойно смотреть на то, что почти рядом, в Анучине, стоит большевистский гарнизон, имевший во Владивостоке агентов и готовый в любое время войти в город, если бы не мешали японцы. Это был центр агитаций против правительства, связанный с Читой через Хабаровск и Харбин.

Выступлению мешало то, что нелегальная армия не имела ни оружия, ни патронов и что оно могло состояться только при содействии или благожелательном нейтралитете японцев. Последние не могли оказать явной и серьезной поддержки, так как заявили, что не вмешиваются во внутреннюю борьбу; тайная же поддержка не могла быть значительной, так как ограничивалась средствами, бывшими в руках местного командования.

Это было время как раз перед Вашингтонской конференцией, на которую правительство отправляло свою делегацию, так же как и правительство ДВР. Говорили о том, что необходимо заявить фактами на конференции, что на русской земле остались еще люди, протестующие против советского правительства с оружием в руках. Вопрос принципиально был решен положительно, но далеко продвигаться не собирались. Вообще о большом масштабе выступления речи не было; от первоначального плана отступили после первых успехов. Не знаю, что было создано для этого выступления в смысле средств; они были, во всяком случае, ничтожны. Очевидно, рассчитывали, что после успехов японцы дадут из охраняемых складов больше, чем они дали. Может быть, рассчитывали, что охрана будет совсем снята.

Во второй половине ноября в Харбине я узнал об успехах белоповстанцев в Анучинском районе; захвачены пушки, которых не было в армии, патроны, пленные. В дальнейшем успехи белоповстанцев (под этим наименованием было выступление армии) развивались головокружительно быстро. Большевики бежали, вовлекая в отступление и подкрепления; только местами они пробуют организовать оборону, но неудачно. Армия забирает пушки, винтовки, патроны: в общем, вооружается полностью. В конце декабря взят Хабаровск. Менее чем в полтора месяца пройдено около 600 верст. «Каппелевцы» показывают, что они могут наступать, что у них еще может быть порыв «вперед». Местное население в Хабаровском районе встречает белоповстанцев хорошо, но ничего не дает в их ряды, так же как и Владивосток.

К сожалению, как и раньше, белоповстанцы умеют лучше наступать, чем удерживать занятое. У правительства, у командования от успехов кружится голова. О партизанском характере выступления совершенно забывается. Одновременно между командованием и правительством начинаются трения. Выдвижение далеко вперед войск усилило агитацию коммунистов в тылу; начались партизанские набеги на сообщения с Хабаровском. Требуется большой расход людей для охраны. Эксплуатация нового участка железной дороги требует новых больших расходов; нужен немедленный ремонт многих мостов и разрушенных сооружений.

Белоповстанческий отряд под начальством генерала Молчанова⁶ весь поход от Хабаровска ничего не берет от населения даром; генерал Молчанов борется с самовольными реквизициями. Но для этого нужны деньги на все – на корм, на подводы и проч. Пока наступали, захватывали патроны и расход их был небольшой; как только остановились, расход патронов увеличился, а запасов не было. Наши люди по-прежнему не умели экономить патронов.

В декабре наступил резкий холод; пока шли вперед, это еще не было горем; при остановке холода чувствуются резче. Нужны валенки, полушубки, теплое белье. На все нужны деньги. Валенки не заказаны, полушубки посланы из Харбина в начале ноября, но задержаны на Китайской железной дороге «по претензиям к Атаману Семенову». Там же задерживается и другое добро по указке лиц, хорошо знавших то, что ранее отправлялось из Маньчжурии, и старавшихся заработать на этом. Нужны деньги и деньги.

Правительству не хочется сознаться, что все рассчитано было только на партизанский набег, что средств неоткуда взять, что правительство в этом отношении бессильно и что приходится бросить захваченный район. Начинаются вопли о злоупотреблениях по снабжению, а на самом деле просто не было расчета того, на что способны, что потребуется. Очевидно, была надежда, что с успехом придут и деньги – на этом все строилось. Начинаются выступления в Народном собрании против правительства с запросами о том, что предпринимается для армии.

Между тем успехи белоповстанцев не на шутку встревожили ДВР, а за ним и советское правительство. Начались обычные крики о японских наемниках и проч.; начали собирать все, что можно, для противодействия. В начале января против Хабаровска под командой Блюхера собралась сильная группа с броневиками, которая и начала наступление. Оборона в сильные морозы без теплой одежды скоро оказалась не по силам нашим войскам; они вообще-то плохо оборонялись. В первых числах января около ст. Волочаевка произошли горячие бои, в которых красные понесли большие потери; у нас было много обмороженных; запас огнестрельных припасов оставался ничтожным. Перед командованием вставал вопрос, что делать дальше, так как видно стало, что справиться в дальнейшем со снабжением невозможно. Решено бросить Хабаровск и постараться организовать фронт где-нибудь поближе, если позволят средства. Начался отход.

В конце января я снова был во Владивостоке несколько дней. Рознь между правительством и армией или, вернее, между С. Меркуловым и командованием усиливалась. Командование определенно винило председателя правительства в том, что после начала отхода белоповстанцев он занял какую-то враждебную армии позицию, советуясь за спиной командования с безответственными лицами о разных способах реорганизаций, перемен и т. д. Началось снова выращивание различных группировок в армии – семеновцев, глуткинцев, флотских, в которых правительство ищет поддержки против каппелевцев.

Народное собрание поддерживает командование в оппозиции против правительства. Меркуловы винят командование в больших расходах на походе, в неправильной постановке снабжения, сваливают вину на командование. Внешне члены правительства в дружбе с командованием, продолжаются обеды и т. д. Но не могут подвести итоги возможностей и вместе наметить, что делать дальше.

В конце февраля месяца уже намечалась полная ликвидация Хабаровского похода в виде возвращения армии в казармы с отнятыми у красных пушками, причем японцы, видимо, были страшно недовольны этим и заявили о том, что все отходящие будут разоружаться. В это время шли разговоры о соглашении Японии с советской Россией и об эвакуации Приморья.

В поисках какой-нибудь опоры и для ориентировки посылаются от правительства и от армии представители к маршалу Жоффру, возвращавшемуся домой через Пекин из Японии. В середине марта я ездил во Владивосток, чтобы передать результаты поездки в Пекин; приехал в момент, когда части армии бросили Иман и отводились в казармы. Было много недоразумений с японцами при возвращении.

Генерал Вержбицкий был на фронте. Председатель правительства вернулся «после болезни» на свой пост. Оказывается, это был уход от работы по настоянию командования. Очевидно, С.Д. Меркулов теперь передумал. Началась борьба за власть или, вернее, борьба за сохранение поста С. Меркуловым, сначала устранившимся, но затем передумавшим. Верхи командования считали дальнейшее пребывание его в правительстве недопустимым, так как ему нельзя верить ни в чем. С. Меркулов начал определенно обвинять командующего армией в неудаче похода, в непорядках по снабжению и пр.

В конце марта я получил письмо от генерала Пучкова⁷ с просьбой приехать во Владивосток и принять должность начальника снабжения. Прибыл туда, кажется, 31 марта. Генерал Вержбицкий предложил мне ознакомиться с положением снабжения, для чего быть председателем особой комиссии, назначенной для проверки снабжения. Как раз в это время председатель правительства прислал письмо с фантастическими выкладками расходов, произведенных на содержание армии, основанных, по-видимому, не на действительно выданном, а на разных сметных предположениях, которые были вообще не выполнимы. Помнится, что указывалось, будто содержание каждого человека в армии обошлось чуть ли не в 80 рублей в месяц. Это письмо было предвзятым обвинением в неумении вести хозяйство.

Комиссия собралась 3 апреля и, конечно, прежде всего занялась подсчетом, что получила армия по сметам в действительности по 1 апреля и куда пошли деньги. Только что комиссия успела собрать необходимые материалы, как командующий войсками получил приказ прекратить ее действия, так как правительство назначает особую комиссию под председательством члена правительства. Эта последняя комиссия работала долго; уже летом я слышал от председателя, что никаких особенных злоупотреблений она не открыла.

Пользуясь собранными для работы комиссии под моим председательством материалами, я представил командующему армией сводку данных по снабжению войск за 1921 год и начало 1922-го и свои личные выводы. У меня под рукой не осталось документов, но помнится:

1) По смете 1921 года расход на человека определялся около 40–45 золотых рублей в месяц; на неотложные потребности (продовольствие, топливо, санитарная помощь, ремонт жилищ, починку одежды и обуви) нужно было не менее 20 золотых рублей в месяц на человека. Выдано было деньгами и ассигновками (которые учитывались в это время с потерями от 5 до 15 %) не более 25 золотых рублей, причем выданы не своевременно, а с запозданием до 1 апреля.

2) По смете 1922 года расход определялся приблизительно в таких же цифрах. Выдачи не достигли и 20 рублей на человека в месяц, несмотря на то что увеличился выпуск ассигновок по военному ведомству.

3) В общем, приходилось удивляться, как могло изворачиваться командование, чтобы люди не голодали. Единственным объяснением было, что командующий войсками периодически получал из-за границы небольшие суммы в помощь и заполнял прорехи.

4) У начальника снабжения не было почти никаких ресурсов для создания хоть ничтожных запасов; была только задолженность, кажется, около 200 тысяч рублей.

5) По нашему подсчету, нужно было на апрель месяц для текущих нужд около 400 тысяч рублей; кроме того, чтобы выйти из положения в дальнейшем, нужно было создать хотя бы полумесячный запас продовольствия и фуража, а также сделать небольшие заказы по вещевому довольствию (обувь, белье). В общем, чтобы выйти из положения, надо было искать около одного миллиона или выдумывать что-нибудь для сокращения расходов.

6) Относительно деятельности управления начальника снабжения можно было сказать пока только одно, что оно в ежедневных хлопотах билось как рыба об лед и ничего не могло сделать, чтобы поставить работу на более прочный путь; писались многочисленные доклады; создавались проекты, но они погибали, так как правительство не хотело ничего выпускать из своих рук. Помню, что для доказательства волокиты я пометил факт, как вопрос о продаже каких-то пустых банок на сумму около 200 рублей проходил через совет снабжения, совет управляющих ведомствами и правительство около двух месяцев.

Таким образом, письмо председателя правительства относительно больших расходов на войска совершенно не отвечало действительности.

Скоро было назначено заседание совета управляющих ведомствами специально для обсуждения вопроса о положении снабжения войск. Председательствовать явился С.Д. Меркулов. Я был командирован на это заседание, чтобы дать необходимые справки по собранным материалам. Я думал, что на заседании будут искать выходов, искать средств, наметят, что делать дальше. Но С.Д. Меркулов выступил просто с обвинительной речью, повторяя содержание своего письма к командующему войсками.

Начальник штаба генерал Пучков, явившийся по приказанию генерала Вержбицкого, с цифрами в руках, выведенными мною, доказал, что обвинение это ни на чем не основано и что цифровой материал, данный председателю правительства, – или грубейшая ошибка, или намеренное извращение фактов. Эти доказательства в общем подтвердил и управляющий ведомством финансов, и в конце концов С. Меркулов выразил неудовольствие, что ему не подготовили всех данных, тогда как военное ведомство их собрало.

В дальнейшем С. Меркулов перешел к критике недостатков организации войск (многочисленность частей и проч.), но вопрос о том, что надо сделать для выхода из положения, так и не поднимался. Генерал Пучков, не отрицая того, что многочисленность частей играет большую роль в упорядочении хозяйства, настаивал, что дело все же в количестве ртов, которым нужен в месяц определенный минимум; если правительство укажет твердую цифру того, что оно может отпустить, то в соответствии с этим можно будет строить все; в конце концов он заявил, что поведение главы правительства как будто показывает, что он добивается упразднения армии; если это так, то надо об этом заявить прямо.

Лично у меня, видевшего С. Меркулова всего во второй раз, составилось самое скверное впечатление о нем как о человеке. Свободное распоряжение материалом, совершенно не отвечавшим действительности, заведомое извращение некоторых данных, заведомо неправильные ссылки, стремление уложить противника нечестными приемами, забывая о предмете обсуждения, указывали, что во главе правительства стоит человек, легко обращающийся с правдой. При таком положении и отношениях между правительством и армией я отказался от предлагавшейся мне должности.

В это же время начались разговоры об открытии снова переговоров между Японией и советской Россией и о согласии Японии эвакуировать Приморье. Японское командование предупреждало о возможности эвакуации. Больше всего это касалось, конечно, армии, которая не имела ни сил, ни средств для борьбы с советской Россией с надеждой на успех; не могла подчиниться большевикам, и некуда было уйти – только в Китай. Приморский обыватель и население относились к правительству и армии или безразлично, или холодно, или даже враждебно. Многие не видели несчастья в том, что придут большевики, очевидно толкуя о них по примерам прежним, когда во Владивостоке было правительство Медведева или Антонова. Даже многочисленные беженцы, скопившиеся во Владивостоке с 1917 года, не ожидали репрессий со стороны большевиков. Командование считало, что не захочет ни в коем случае остаться в Приморье не менее 10 тысяч человек из армии плюс семьи этих военнослужащих. Если даже выбрать Китай как убежище, нужны средства хоть на первое время, а их нет.

В заботы об этом правительства совершенно не верили и считали, что остатки армии будут предоставлены самим себе, просто брошены. Правительству не под силу будет справиться даже с эвакуацией лиц гражданских учреждений, часть которых не могла оставаться. Считали, что вопрос может быть поставлен так: «Раз вы не в состоянии драться, кто же о вас будет заботиться». Раздавались голоса, что единственным выходом из положения для армии является, как только будет объявлена японская эвакуация, передача власти военному командованию. Генерал Вержбицкий был против того, чтобы власть была передана ему. Говорили о переброске остатков армии даже на Камчатку, но для этого нужны были большие средства. Японское командование ничего не могло сказать о том, как будет поступлено с различным военным имуществом, так как о нем должно быть решено на конференции.

После описанного заседания совета управляющих ведомствами правительство устроило съезд старших войсковых начальников; я на нем не был, но слышал, что делового значения он не имел, так как речь опять шла о недостатках, нуждах, а не о том, сколько может выделяться на армию средств в действительности. Точно нарочно закрывали глаза на то, что есть известный минимум расходов, уменьшить который уже никак нельзя. На неотложное нужно было до 13 тысяч рублей в день, а часто выдавали всего 2–3 тысячи.

В лучшем положении был флот, которому его ежедневную норму выдавали более исправно; общего для всех снабжения не было, и флот был на особом положении. По тем порядкам, которые были ранее установлены в армии, 1 мая часть людей могла уйти со службы, так как служба считалась добровольной и каждый доброволец два раза в год мог уйти. Несмотря на то что люди сжились, скверное финансовое положение, невыплата вовсе жалованья делали то, что значительная часть людей искала заработка и собиралась уйти. Командование не предполагало удерживать людей, а ограничиться только обращением держаться вместе.

Поэтому я был очень удивлен, когда, вернувшись в Харбин, прочел в газетах приказ правительства с воспрещением 1 мая покидать ряды (подписанный вслед за С. Меркуловым и генералом Вержбицким). В той обстановке, какая была во Владивостоке, по-моему, следовало давно не мешать уходу. Правительство объявляло о том, что обстановка требует не только оставления всех, но может заставить произвести мобилизацию. Очевидно, рассчитывали на какие-то большие ресурсы.

В мае месяце вражда между Меркуловым и верхами командования не прекратилась. Обе стороны искали выхода. Меркуловы наметили изъятие из ведения командующего армией вопросов снабжения и передачу этого в руки Н.Д. Меркулова; намечалось, по-видимому, устранение генерала Вержбицкого и Пучкова вопреки известной автономности армии. Просили из Харбина прибыть для совещания генерала Дитерихса, но тот отказался, ответив, что всякие советники пользы не принесут, что раз есть командующий армией, то он и должен пользоваться всеми правами в армии, какие положены законом. Верхи командования определенно ни в чем не верили С. Меркулову и считали, что он должен уйти. Народное собрание было на стороне командования.

В середине мая я снова прибыл во Владивосток; положение не изменилось. Правительство жило тревожно; его все время пугали переворотами. Контрразведчики, которых держали при себе Меркуловы, видимо, пользовались моментом и почти ежедневно приносили разные сведения. Генерал Молчанов показывал мне две записки С. Меркулова, в которых тот приказывал ему арестовать лиц так называемой семеновской ориентации, а затем писал о заговоре, в котором принимает участие даже комендант города. В то же время правительство решило распустить Народное собрание, чтобы не быть связанным ничем.

29 мая я был вызван к командующему армией; там застал генерала Пучкова, Молчанова и, кажется, Смолина⁸. Генерал Вержбицкий предложил мне поехать в Харбин и просить приехать генерала Дитерихса⁹, которому он передаст командование; я должен был передать, что командование поступит по его указаниям вполне, вплоть до ареста Меркуловых, если это будет нужно.

Я знал приблизительно отношение генерала Дитерихса к приморской обстановке и различным персонажам; он считал, что худо ли, хорошо ли правительство, но оно создано совместно с армией и потому надо с ним мириться; знал, что он пойдет в армию, чтобы помочь ей, но как отнесется к вопросу об устранении Меркуловых или к принятию командования помимо их, не знал.

Я должен был выехать немедленно, но как раз в это время в полосе отчуждения КВЖД началось выступление сторонников У-пейфу и правильное движение прекратилось. Несколько дней было неясно, долго ли продлится борьба и даже кто возьмет верх. Н. Меркулов¹⁰ одно время настаивал на военном вмешательстве с целью поддержать Чжан Цзолина, но решено было ограничиться мерами предосторожности на случай, если война перекинется через границу.

1 июня утром совершенно неожиданно узнаю, что ночью произошел переворот. Народное собрание объявило всех членов правительства устраненными от власти и передавало ее временно президиуму Народного собрания. Меркуловы должны быть арестованы, но это не выполнено. Оказывается, вечером 31 мая стало известным о роспуске Народного собрания. Последнее решило не расходиться, и президиум обратился к командованию за поддержкой; командование решило охранять Народное собрание, выставило караул и одновременно заявило, что оно не считает возможным в дальнейшем оставления прежнего состава правительства.

Народное собрание вообще не пользовалось репутацией делового, и последнее время раздавались голоса, что для Приморья это большая роскошь. Военное командование за малыми исключениями в общем было равнодушно к судьбе его, о чем знало и правительство. Но в этот раз командование узнало, что правительство помимо роспуска Народного собрания решило стать в отношении армии на путь лишения ее известной самостоятельности (переорганизации, назначения и т. д.), которая была выговорена еще при первоначальном образовании правительства, перед переворотом в 1921 году. Поэтому оно решило воспользоваться столкновением Народного собрания с правительством.

Если бы в войсках армии и флота было полное единодушие, то, конечно, дело бы и кончилось этой революцией. Считалось, что группа недовольных будет так мала, что просто промолчит. Обстановка оказалась более сложной. Низы армии, конечно, не были в курсе всех трений и опасений верхов командования и потому не понимали, почему это нужно, тем более что только недавно, 26 мая, был парад по случаю годовщины противобольшевистского переворота.

Флот решил не признавать революции и выставил караул к Меркуловым на их квартире. Часть казачьих частей в Никольске и Спасске решила не признавать переворота и ожидала… атамана Семенова.

Генерал Глебов¹¹ на Первой Речке под охраной японцев объединил ожидающие Семенова и заявившие верными правительству казачьи части и начал собирать свою группу. С. Меркулов ночью 31 мая послал в Никольск полковника Глуткина¹² (у генерала Молчанова сохранился приказ об аресте его как заговорщика против правительства) с приказом перевезти во Владивосток стрелковую бригаду; результатом было столкновение частей генерала Смолина с бригадой и смерть полковника Глуткина. С. Меркулов объявил командующим верными правительству войсками адмирала Старка¹³.

Народное собрание, передав временно власть президиуму, должно было торопиться выбором нового состава правительства, так как президиум не пользовался особым доверием и началась агитация. Чуть ли не 2 июня решено было просить в состав правительства в качестве председателя генерала Дитерихса, хотя неизвестно было его отношение к событиям. Если бы вопрос разрешался силой, то, вероятно, Меркуловы не решились бы бороться, зная, что устроившие переворот много сильнее «верных». Но применение силы устранялось, так как были японцы, которые мирили группы, но в общем были скорее на стороне прежнего состава правительства.

1 июля после переворота командующий армией отдал приказ о передаче в будущем командования генералу Дитерихсу, а до его приезда генералу Молчанову. Начальник штаба генерал Пучков получил отпуск. Оба уходили, чтобы не быть заподозренными в перевороте для личных целей. Я получил приказ генерала Молчанова вступить в исправление должности начальника штаба.

Меркуловы начали устраивать около своей квартиры митинги; с балкона ежедневно говорились речи, в которых щедро обливались помоями бунтовщики. Бессовестная ложь еще больше возмущала «бунтовщиков». Лагерь «бунтовщиков» начал выпускать газету, в которой не стеснялся выставить Меркуловых в своем освещении. В общем, вышло все не так гладко, как ожидали. Как будто Меркуловы должны сдать, но пока существуют два правительства и оба отдают приказы. В банке и казначействе являются за деньгами от тех и других. Дело доходит до столкновений. «Бунтовщики» ожидают приезда генерала Дитерихса; несмотря на перерыв связи, удалось передать ему телеграмму и даже получить ответ, что выедет, как только будет возможно. Позже получена телеграмма, что выедет 7 июня; к этому времени движение по железной дороге уже наладилось. Меркуловы сначала всячески стараются опорочить известие, затем сами посылают встречных, чтобы ориентировать приезжающего по-своему. Народное собрание посылает в свою очередь для встречи делегацию.

8 июня приехал генерал Дитерихс. Город и войска «бунтовщиков» встретили его восторженно. У него, по-видимому, уже составилось мнение, что обстановка во Владивостоке до крайности запуталась, и он решил не вступать сразу в управление. Но затем в Народном собрании, когда его приветствовали как председателя правительства, он не заявил, что не вступит в управление, и вечером было объявлено о прибытии и вступлении в управление; Меркуловы сначала были ошеломлены, но потом решили все же не сдаваться.

Утром 9-го генерал Дитерихс говорил поочередно с управляющим ведомствами, которые примкнули к переворотчикам. Они все подробно доложили ему состояние их ведомств. Затем начались разговоры с представителями различных организаций и различными лицами из обоих лагерей. Флот продолжал стоять на прежней позиции «неприятия революции», а за ним продолжали укрываться Меркуловы. Они одновременно начали выступления против прибывшего и в то же время пытались завязать переговоры с ним. Обстановка оставалась все такой же путаной; бунтовщики надеялись, что Меркуловы будут принуждены сдать, а со сдачей и все успокоится.

В городе были уже жертвы смуты; в помещение Народного собрания была брошена бомба, и убит один солдат охраны. Во время похорон этого солдата кто-то из меркуловцев на автомобиле пытался помешать процессии и был убит. Японцы настаивали на прекращении усобицы, причем, по-видимому, запутались в уяснении, кому помогать. Городская управа склонилась на сторону прибывшего; разные несоциалистические организации, поддерживаемые Меркуловыми, кричали о восстановлении прежнего правительства.

Кажется, числа 10-го Дитерихс добился самороспуска Народного собрания, а 11-го неожиданно для «бунтовщиков», спросив генерала Молчанова, «будет ли исполнен безоговорочно всякий его приказ», объявил о том, что он не находит иных законных способов к устранению возникшей политической смуты, отказывается от избрания председателем правительства и до Земского собора подчиняется Приамурскому временному правительству.

«Бунтовщики» были ошеломлены, но подчинились, хотя и не безропотно. Меркуловы и их сторонники торжествовали. Ожидавшие атамана Семенова затаились. Но подчинение Меркуловы приобрели ценою выполнения целого ряда условий, в числе которых стоял немедленный, чуть ли не в две недели, созыв Земского собора для установления структуры и состава власти, отказ от всякого преследования и ограничений «бунтовщиков» и проч. Неисполнение одного из пунктов давало право командующему войсками принимать меры по своему усмотрению. С. Меркулов, по-видимому, надеялся, что это соглашение или останется бумажкой, или он сумеет втянуть в свою орбиту генерала Дитерихса. Особенно характерно для него было отношение к созыву Земского собора; дав обещание созвать его чуть ли не в две недели, он созвал его только через шесть недель, да и то под давлением генерала Дитерихса.

Июнь и большая часть июля прошли в хлопотах по объединению армии, и в этом отношении улучшение безусловно наметилось. Начинала налаживаться хозяйственная сторона, но слабо. Н.Д. Меркулов, взявший на себя заботы по снабжению, воочию убедился, что дело это не так просто, когда нет твердых отпусков. Правительство и генерал Дитерихс внешне жили хорошо, но на самом деле шла борьба за влияние и за дальнейшее направление дела.

До созыва Земского собора были столкновения несколько раз по различным причинам. Правительство, согласившись никого не преследовать, пыталось так или иначе (до арестов включительно) разделаться со своими противниками. В армии они были под крылом у генерала Дитерихса, а вне преследование было возможно. Был арестован бывший председатель Народного собрания; пришлось его выручать. Правительство занялось составлением положения о Земском соборе и, конечно, не хотело включать в состав своих противников из армии и общественных организаций. Когда ему было указано, что это противоречит условиям, началось уменьшение числа членов из армии, допускаемым к выборным урнам.

Так продолжалась междоусобица, и С. Меркулов всеми средствами старался обеспечить свое вхождение в правительство. А между тем обстановка в Приморье была вовсе не такая, чтобы бороться за власть. В июне месяце японское правительство объявило о выводе своих войск из Приморья, а главное японское командование объявило свой план эвакуации: предполагалось начать ее в конце августа и закончить в середине октября, последовательным, по зонам, выводом войск. Между японским военным министерством и дипломатами, видимо, еще шла борьба; военные надеялись, что некоторая часть войск будет оставлена, но все же об эвакуации было определенно заявлено и расписание составлено до конца.

Надо было думать о возможности дальнейшего существования, без японцев. Правительство, конечно, собрало совещание, как только Япония объявила эвакуацию. Меркуловы и флот не видят выхода и не верят в возможность удержаться после опыта Хабаровского похода. Генерал Дитерихс отмалчивается, ограничившись заявлением, что за ним армия пойдет, куда он прикажет. В общем, ничего не решено; намечено лишь выяснить у японцев вопрос об имуществе, передача которого заблаговременно облегчит положение.

Есть попытка затормозить созыв Земского собора, но она не удается. Генерал Дитерихс считает, что Земский собор поможет создать власть, способную помочь выходу из положения; настоящей не верит большая часть армии, которая наиболее заинтересована в судьбе Приморья после ухода японцев. Обстановка, собственно, требовала немедленного прекращения всяких разговоров и только действий, практической работы. Будь на месте С. Меркулова другой, он сам бы постарался передать власть в руки военного командования и был бы лишь помощником, так как он сам понимал, что положение безнадежно, и лишь тешился тем, что японцы могут не уйти.

Что положение безнадежно, в этом разногласий не было. Так оно понималось правительством, так оно понималось командованием. Действительно: есть некоторое число людей, но нет ни боевых припасов, ни денег, ни соответствующего настроения для упорной борьбы. Почему ж сразу не было принято решение, соответственно пониманию обстановки? Объяснение может быть только такое: или надежда на изменение обстановки до конца эвакуации японцев, или боязнь открыто сознаться в своем бессилии и предоставление всему идти своим логическим путем.

Какие же изменения в обстановке могли ожидаться? Главное – остановка эвакуации и, значит, обеспечение центра. Далее – изменение отношений японцев к местной власти; передача военного имущества давала в руки запасы оружия и огнестрельных припасов; давала возможность усилить армию. Раз были бы средства – возможно усиление войск, так как людей, готовых пойти в армию, было можно найти. Затем, изменение обстановки в Забайкалье. Был момент, когда там можно было рассчитывать на успех выступления противобольшевистских организаций. Нужны были только средства и оружие. Раз в Забайкалье был бы успех, Чита не смогла бы дать войск для Приморья, а тогда можно рассчитывать на сохранение положения. Кое-какие выступления могли быть на Амуре и в ближайшем тылу Хабаровска. В общем, главное было в зависимости от японцев, даже вопрос о выступлении в Забайкалье.

Лично мне казалось, что, не теряя надежды на изменение обстановки, надо главное внимание направить в сторону подготовки на случай оставления Приморья. Нужно было сговариваться с китайцами. Положение казалось мне безнадежным, не раз я порывался даже отказаться от должности, но все-таки оставался, под влиянием той мысли, что надо оставаться, пока в вашей работе есть нужда.

23 июля открылся, наконец, Земский собор. По своему составу он был подобран так, что на нем меньше всего бывших «бунтовщиков». Обстановка была такова, что имел значение только выбор лиц, которые должны выводить Приморье из тяжелого положения. Но это было забыто, как только заговорили, – видимо, еще не выговорились российские граждане. Заговорили о выдвижении определенного идеологического лозунга для будущей власти и построении власти соответственно с этим.

Говорили, говорили и после долгих разговоров, в конце концов, в один голос заявили, что надо бороться с большевиками, выставив на знамени спасение России только в монархии – в восстановлении династии Романовых на всероссийском Земском соборе. После новых долгих разговоров решили, что и в Приморье власть надо организовать по принципу единоличности. Меркуловы протестовали, но прежние их сторонники отходили. Не помогло и то, что председатель правительства старался все заседания вести сам. Выдвинута для избрания фигура Н.Л. Гондатти¹⁴. Меркуловы противятся; генерал Дитерихс заявляет, что он с войсками поддерживает эту кандидатуру. Начинаются вызовы Гондатти; тот упирается, а затем отказывается категорически.

После новых споров, 8 августа, то есть через две недели после открытия собора, почти единогласно избирается генерал Дитерихс, который 9 августа принимает власть и объявляет себя правителем Приамурского земского края и воеводой земской рати (так переименована армия).

Генерал Дитерихс всегда высказывался против претензий различных правительств на значение всероссийской власти и теперь ставил себе задачей только подготовку наиболее благоприятных условий для будущего воссоздания России. При начале Земского собора он отрицательно относился к разглагольствованиям общего характера, добиваясь только такой власти, с которой можно быть спокойными за судьбу остатков армии и Приморья. Но в конце концов и он был вовлечен в постройку идеологических лозунгов, подкупленный единством взглядов. Было забыто, что состав Земского собора вовсе не отвечал идее Земского собора; это был тот же несоциалистический съезд, что и в 1921 году.

После Земского собора, несмотря на тяжелую общую обстановку, мы все же вздохнули свободно, так как прекратилась бесплодная переписка, различные трения и недоразумения, появился один хозяин дела, близко стоявший к интересам войск. В армии особых реформ и переорганизаций по существу не произошло; войска были переименованы в земскую рать, корпуса в группы, части в дружины, уменьшена хозяйственная часть. Назначен ряд ревизий для проверки состава ртов в тыловых учреждениях, сокращен состав штаба, переформировано снабжение. Хозяйство начало налаживаться. Мы начинали мечтать не только об удовлетворении ежедневных нужд, но и об образовании запасов, обеспечении одеждой на осень, о выплате небольшого жалованья.

Одной из первых мер по гражданскому ведомству было сокращение расходов на содержание аппарата. Одно упразднение различных контрразведок, имевших задачей следить за разными группами, давало выгоды. Задачи для армии были совершенно ясными, но, увы, в обстановке просвета не было и после Земского собора.

Японское командование в общем относилось к генералу Дитерихсу очень хорошо, но оно было стеснено политикой центра, и надежды на улучшение не было.

В отношении гражданского аппарата и вообще гражданского ведомства обстановка была несколько другой, чем в армии. Не ограничиваясь выдвижением на Земском соборе известных идей, генерал Дитерихс решил сразу же перестроить местную жизнь в соответствии с этими идеями и потому, вместо создания аппарата для ближайших практических целей, начал все переделывать по-своему. Образована земская дума, появился совет внешних дел, поместный совет, подготовляется созыв Поместного собора. Большинство слабо понимало это возвращение к старине, и в результате вместо дела генералу Дитерихсу приходилось всех учить.

Впоследствии начались перемены – был организован совет земской думы, долженствующий разрешить все гражданские дела, но тоже слабо понимавший свои функции. Все это со стороны походило на какую-то забаву в обстановке, которая требовала одного – готовиться прежде всего к борьбе и… подготовляться на случай неудачи. Эта сторона работы вызывала недоумения, но мы были рады, что в армии, в войсках, как будто начал пропадать понемногу прежний антагонизм, началась общая работа. В связи с предстоящими задачами намечены были роли для войсковых групп, а пока происходили работы по подготовке.

26 августа генерал Дитерихс с полевым штабом переехал в Никольск-Уссурийск, чтобы заняться ближе военными делами, так как начиналась эвакуация Спасского района японцами. В Никольск переведена и земская дума, а все остальные учреждения остались во Владивостоке; ежедневная сутолока уменьшилась. Только «общественные деятели» появлялись иногда, организуя «Национальный Съезд» в Никольске на половину сентября. После Земского собора нужды в этом съезде не было, но генерал Дитерихс разрешил его и дал средства, надеясь использовать его для создания настроения в обывательской среде и для известной моральной опоры при проведении своих мер защиты, если японская эвакуация будет продолжаться целиком по тому плану, который был объявлен. По плану эвакуации, в начале сентября японцы очищали Спасский район, и красные смотрели на него как на свой, так как еще при стоянке японцев в Спасске спокойно было только в их расположении близ самой станции, а близ поселка часто появлялись партизаны.

Еще до нашего переезда в Никольск, сразу же после Земского собора, войсковые группы были перемещены в соответствии с будущими боевыми задачами. Группа генерала Молчанова, около 3000 человек, сосредоточена в Никольске с тем, чтобы принять Спасский район и действовать на север. Группа генерала Смолина, около 2000 человек, перемещена в Гродековский район для очистки от партизан Приханкайского района и тыла в районе Полтавки. Казачьи группы генерала Бородина¹⁵, около 1000 человек, против Анучина, а генерала Глебова, около 1500 человек, против Сучана. Флот регулярно осматривал побережье. Пограничная стража и Железнодорожная бригада несли службу по охране железной дороги; последняя готовила бронепоезда. Во Владивостоке оставался резерв милиции из двух дружин около 700 человек.

Красные к этому времени в общем были против нас в следующих группах: 1) Хабаровская группа регулярных войск в районе ст. Уссури-Иман. Хабаровск, по нашим сведениям, имел до 20 000 ртов, но мог выставить не более 6000 штыков и 1500 сабель, причем состояние частей было скверное. Эта группа следила за тем, что делают японцы, и готовилась сразу же занять Спасск, как только он будет оставлен японцами. 2) Анучинская группа. В этой группе было два батальона хабаровских войск при 2–4 пушках, и на нее базировались различные партизанские отряды; она в период наших перебросок войск несколько раз подрывала железную дорогу и поддерживала связь с Сучанской группой. Численность примерно до 1000 человек. 3) Сучанская группа из одного пришлого батальона и партизан – всего 600–800 человек. Группа готовилась сразу же занять Сучанскую ветку после ухода японцев и угрожает нам выходом через Щкотово на Угольную. 4) Группы партизан в районе озера Ханка и в Полтавском районе. Эти группы все время портили железную дорогу от Спасска до Пограничной. 5) Мелкие группы красных по побережью моря до Ольги. Эти группы никакого серьезного боевого значения не имели; они только мешали гражданским властям.

В общем, мы могли рассчитывать, что с этими всеми группами можем справиться, если они не получат свежих сил. Хабаровская группа в том виде, в каком она была летом, не представляла серьезной угрозы: на первое время гораздо большие хлопоты причиняли нам партизаны. Было совершенно ясно, что к Хабаровску будут направлены части из Читы, и скоро мы получили сведения о начинающихся перебросках. Можно было ожидать прибытия до двух пехотных бригад и одной кавалерийской с артиллерией. По нашему расчету, они могли быть в районе Хабаровска в последних числах сентября и прибыть к Спасску примерно в начале октября. Выступление в Забайкалье было необходимо во что бы то ни стало и притом немедленно, чтобы затормозить переброски. В том направлении были даны указания, но препятствий для выступления оказалось больше, чем можно было ожидать. Амурские противобольшевистские организации могли только усложнить переброску сил, но не прекратить ее.

Выходило так, что для успеха борьбы, хотя бы в первый период, нужно было: 1) До прихода подкреплений из Читы нужно основательно растрепать наличные красные силы, отбросив выдвинувшуюся часть Хабаровской группы не ближе, как за Уссури, и покончив с Анучинской группой. 2) Подготовиться к первой половине октября к решительному бою со всеми собранными большевиками силами. 3) Непременно поднять восстание в Забайкалье.

На успешное выполнение первой задачи в сентябре рассчитывать было можно, так как наши части к этому времени были, за небольшими исключениями, в хорошем состоянии; была надежда на то, что состояние еще улучшится в будущем. Вторая задача была более трудной, но все же, при благоприятной обстановке, выполнимой. Она требовала сосредоточения к половине октября всех наличных сил на одном направлении, требовала притока новых сил хотя бы для охраны тыла и боевых припасов. Последнее было самым больным вопросом, так как наличные запасы боевых припасов, особенно ружейных патронов, были ничтожными, а японцы не передавали запасов по-прежнему. Впрочем, у них было много артиллерийских припасов, а ружейных патронов было мало. Патроны были самым неразрешимым вопросом.

Выполнение второй задачи еще не означало выигрыша дела, так как несомненно повлекло бы новую присылку войск в Приморье из советской России, если не восстанет Забайкалье. Но тут начиналась область веры в чудо, веры в изменение обстановки к лучшему… к половине октября. Не будь этой веры – трудно было бы приниматься за выполнение первых двух задач, мы говорили: надо побить и побьем красных за Спасском, может быть, будем иметь успех в начале октября, а там будет видно. К сожалению, после наших первых успехов большинство забыло об этом и решило, что все пойдет хорошо без особых усилий.

Когда японцы стали уходить из Спасска, мы чувствовали уже, что первая задача будет выполнена успешно. Наши выдвинувшиеся части везде имели успех, и красные, считавшие свою задачу мелкой, а каппелевцев бессильными, были жестоко побиты. В двух местах они пробовали организовать контрудары, но безуспешно. Однако нам не удалось захватить моста через Уссури, как было намечено, так как в последние дни операции пошли дожди и даже мелкие речонки вздулись страшно. Для овладения же мостом предполагалось перебросить часть конницы через реку в тыл. Эти же дожди помешали выполнить и другую часть первой задачи – уничтожение Анучинской группы партизан. Предполагалось, что, как только красные будут прогнаны за реку Уссури, генерал Молчанов из района Спасска направит на Анучино часть своей конницы с севера, а в это время казачья группа генерала Бородина перейдет в наступление с юга. Это было отложено и сыграло затем скверную роль в событиях октябрьских.

Генерал Дитерихс 5 сентября выезжал в Спасск и севернее, чтобы не месте ознакомиться с обстановкой и познакомить население со своими взглядами на дальнейшее. Вернулся он дней через пять совершенно больной, но бодрый.

Итак, первая задача выполнена. Правда, в несколько ограниченном масштабе, чем предполагалось, но все же с успехом. А ведь еще недавно в Спасске было такое настроение, что все ожидали немедленного перехода его к красным без сопротивления бывших здесь войск, которые не рисковали даже выходом на экспедицию против партизан. Во Владивостоке стали смотреть на это как на крупное событие и хорошее предзнаменование.

Мы верили в первый успех и были обрадованы, что не обманулись. Однако надежды на дальнейшее не могли быть радужными: «Может быть, выиграем бой и тогда, когда будут введены Читинские силы, но ведь это не решает судьбы дальнейшей борьбы». Это будет только отсрочкой на 1–2 месяца, не более. Нужно, чтобы за это время произошли очень крупные события, – тогда можно на что-то рассчитывать. Эти крупные события могли быть только в Забайкалье и перемены в Японии.

После первых успешных боев была разработана программа дальнейшей нашей работы на период подготовительный ко второй решительной схватке с красными. Этой программы мы потом почти целиком и придерживались. В общем, было намечено: 1) Генерал Молчанов обеспечивает Спасский район, выведя в резерв возможно большую часть людей. 2) Генерал Смолин к первым числам октября должен очистить свой район от партизан и передать охрану железной дороги пограничникам. В дальнейшем он должен иметь в виду, что его части будут сосредоточены для боя в Спасском районе. 3) Генерал Бородин со своими казаками должен покончить с Анучинской группой красных. 4) Генерал Глебов должен действовать активно на Сучанской ветке и быть готовым в первых числах октября к переброске в Спасский район для участия в общей операции. 5) Флот продолжает свои операции по наблюдению за берегом. 6) Во Владивостоке собирается особая резервная группа из разных мелких частей. Она должна усилиться после объявления призыва в ряды армии военнослужащих; призыв произвести, как только выяснится, что можно рассчитывать на снабжение призываемых оружием. К 5 октября, во всяком случае, группа должна быть готова к смене генерала Глебова на Сучанском направлении, к принятию охраны железной дороги в районе Владивостока примерно до Раздольного. 7) Все должны иметь в виду, что около 5 октября начнется сосредоточение в районе Спасска или южнее всех сил для решительного боя. В тылу не должно ничего оставаться, будет снята даже охрана железных дорог. 8) Забайкальским противобольшевистским организациям указано на желательность немедленного выступления для того, чтобы повлиять на переброски. От Амурской требовалось наблюдение за перебросками и помеха беспрепятственному движению поездов и пароходов. От разведывательных органов потребовано крайнее напряжение для выяснения успеха переброски красных. 9) Всеми способами собирается запас патронов. В этом отношении решено не жалеть никаких средств и идти на все сделки, лишь бы добыть что-нибудь. 10) Создаются запасы продовольствия в районе Никольска на один месяц; принимаются меры для упрощения системы снабжения, благо местные средства позволяли.

Все это имело значение для подготовки к предстоящей операции, но только к операции, а не к войне. Из этой программы остался невыполненным очень важный пункт – уничтожение Анучинского гнезда. Было предпринято наступление, но оно не увенчалось успехом. После многих боевых эпизодов оренбуржцы генерала Бородина вернулись в исходное положение. Партизаны, имевшие в населении своих сторонников, действиями на тыл и фланги наступавших затормозили операцию. Дошло до того, что каждую партию хлеба, патронов, больных приходилось сильно охранять, а группа была вообще весьма слаба. Это была крупная прореха, так как Анучинский район висел над Никольском и железной дорогой Спасск – Никольск. Правда, когда после отхода в исходное положение оренбуржцев и енисейцев красные попробовали захватить укрепленную д. Ивановку, то они были сильно наказаны.

На Хабаровском направлении красные, получив жестокий урок, сидели спокойно, но, имея мост на Уссури в своих руках, смогли направить в Анучинский район до 1000 человек подкреплений. С прибытием этих подкреплений борьба за д. Ивановку одно время приобрела очень напряженный характер, но, в общем, наши с честью оборонялись и даже расходовали мало патронов. Все же нахождение этой группы в районе Ивановка – Анучино имело большое значение для предстоящей операции, так как, с одной стороны, была ею связана часть наших сил, а с другой, она имела возможность помогать наступающим с севера постоянной угрозой нашему тылу войск и разрушением железной дороги, прекращением связи.

Остальное из программы почти полностью выполнено. Особенно нас радовало то, что бывшие весной и летом совершенно небоеспособными забайкальцы на Сучанском направлении начали подавать надежды на поднятие боеспособности. Сначала они сдали часть участка, затем остановились и закрепились, а потом перешли к мелким активным операциям, и притом с успехом. Генерала Дитерихса, конечно, заботило не только то, как пройдут эти операции, а главным образом дальнейшее. Он все еще надеялся, что Приморье удастся удержать.

15 сентября в Никольске собрался национальный съезд. На нем собрались главным образом представители несоциалистических организаций Приморья и полосы отчуждения КВЖД – более 200 человек. Еще больной после поездок на фронт и сельские съезды, генерал Дитерихс на открытии съезда выступил с большой речью. Помещаю почти полностью эту речь, так как она отражает взгляды генерала Дитерихса на положение, а также те шаткие надежды, что удастся поднять всех на борьбу.

«Не много времени прошло с тех пор, когда мною был издан указ о созыве Национального Съезда. Но значительно больше за это время изменилась та обстановка, которая в настоящее время создалась вокруг маленькой, молодой, национальной, антисоветской, Приморской государственности.

Я, господа, прежде всего хочу познакомить вас с этой обстановкой, чтоб в нашей работе, в том, что ждет от вас Приморская государственность, вы не имели решительно никаких сомнений. Если месяц тому назад, с точки зрения политической, экономической, финансовой, с точки зрения житейской, положение Приморской государственности можно было назвать почти безвыходным, то в настоящее время с человеческой точки зрения – оно безнадежно. Международное положение, окружающее Приморье, сейчас складывается из следующих обстоятельств. После долгой борьбы в Японии между ее военной партией и партией дипломатической, последняя восторжествовала и в Чаньчуне начались переговоры с Д.В.Р. и стоящими за ними представителями Советской России. Господа, нам, Русским, совершенно понятно, что ни к чему эти переговоры не привели, но раз они начаты, то, какие бы ни были сами по себе переговоры с господами из Советской России, те, кто переговариваются, все равно пострадают одинаково. Пример этому мы имеем слишком яркий в лице хотя бы Германии. И я говорю, что повторение Чаньчунских переговоров – это есть капитуляция Японии перед политикой коммунистической Советской России.

Последствия таких переговоров мы, господа, тоже переживали, начиная с 1917 года. Результаты этих компромиссных переговоров с антиморальными принципами, с носителями антихристианских принципов мы испытали внутри себя в течение этой гражданской войны. Поэтому мы хорошо знаем, как они были захватывающи, как они были затягивающи. Никакими внутренними, обманчивыми, никакими противосоциалистическими, противодействующими мерами не предотвратить той стране, которая ведет эти переговоры, развала у себя. Будет ли это теперь, будет ли это на месяц позже, будет ли это позже на полгода, но результаты неизбежны и революция постигнет Японию. Я говорю, что Япония в своей политике выдержала большую борьбу тех элементов, которые называются военными и перед глазами которых близко проходила действительно вся картина внутренних причин этой опасности. Она старалась предупредить эту опасность, защитить свою национальную целостность, свою национальную независимость от проникновения этого интернационального течения. И не она будет виновна, если последует то, что мною предвидится и во что я слепо верю. Тот, кто дотронулся до антихристова огня, тот не может не загореться.

Но какие отсюда последствия в ближайшее время ожидают Приморскую государственность. Последствия уже сейчас начинают сказываться, а именно, то, чего не решается произвести Советская Россия, именно снимать войска из Забайкалья, она это начала делать 20-го августа. Начала переброску своих советских войск, а не ДВРовских на Сретенск и Хабаровск. Значит, через месяц на нашем северном фронте будет уже не та численность советских войск, а по крайней мере в два раза больше.

Иные, несколько иные причины влияют на довольно легкое восприятие советского влияния в полосе отчуждения Китая. Западная часть полосы отчуждения от Харбина до Маньчжурии переживает сейчас весьма для нас, антисоветских деятелей, тревожное состояние. Пользуясь внутренней разрухой в Пекине, советские деятели очень искусно, играя на разных сторонах китайских деятелей и китайской администрации, сумели запустить свои щупальца в административную толпу Маньчжурии. Есть много явлений и актов, показывающих на то, что власть на местах далеко не является той координированной величиной, которая могла бы действительно противодействовать серьезно помимо нее проникновению в полосу отчуждения реальных сил советской власти. Помимо сего полосе отчуждения грозит и другое явление и признак тому уже в ней есть. А именно, как вам известно, советская власть, убедившись в невозможности убить в русском народе террором, кровью, голодом – всеми ужасами этой четырехлетней гражданской войны, четырехлетнего ига над русским народом, убить в нем его действительную национально-историческую идеологию, его веру, они прибегали к новому и иезуитскому приему: ввели новую, так называемую «живую церковь», церковь, где центром поставлен не Бог, а человек. И нет никаких границ, чтобы в ближайшее время в полосе отчуждения не появилось нового советского духовенства. Я подчеркиваю нарочно эту опасность для полосы отчуждения, указывая на то, что если нам, Приамурской государственности, с житейской, человеческой точки зрения угрожает, быть может, еще экономическая причина, то там, в полосе отчуждения, безусловно, более близка опасность непосредственного советского воздействия на русские антисоветские элементы в полосе отчуждения.

Финансово-экономическое положение Приамурской государственности – трудно себе представить что-нибудь более тяжелое. Доходность в настоящее время не превышает 400–430 тыс. золотых рублей в месяц. Никаких решительно мало-мальски широких финансовых предприятий или экономических комбинаций сейчас вести или начинать не представляется возможным потому, что никто решительно в этом на помощь не пойдет. Случайные продажи того или иного груза, конечно, не являются нормальным и единственным разрешением финансово-экономической жизни какого бы то ни было государства. Это есть только паллиатив, для того, чтобы прожить данный день, для того, чтобы прожить данный месяц, но мечтать о дальнейшем не приходится.

Господа представители русской интеллигенции, я рассказываю вам об этом так открыто и так искренно не для того, чтобы вас запугивать, и не для того, чтобы в конце концов сказать вам, что делать нам нечего, а надо соображать о том, как быть. Нет. Четыре года антибольшевистские русские элементы боролись не на жизнь, а на смерть. Были в их распоряжении и деньги, были в их распоряжении и выгодные международные политические комбинации, были и люди как вооруженные силы, было и неисчислимое количество всяких боевых и огнестрельных припасов, и тем не менее ни одна из организаций антисоветских не выдержала и погибла в борьбе с Советской Россией. Причина тому – это мое глубокое убеждение и моя глубокая вера, как христианина – не было идеи борьбы. Минувший Земский Собор в Приморье, скажу, что с борьбой, с решительной огневой борьбой, одержал верх. И здесь впервые в нашей непримиримой борьбе с советской властью воздвигнуто знамя светлой великой идеи.

Мы, господа, теперь заняли положение, обратное тем, предшествовавшим нашим белым организациям и государственным образованиям. Мы богаты, мы сильны великой воздвигнутой Земским Собором идеей, но мы совершенно нищие и совершенно беспомощны во всех остальных житейских началах и житейских пониманиях борьбы.

Мне пришлось за эти дни посетить довольно много сел и деревень, освобожденных от советской власти, или от красной власти, вернее сказать, от власти партизан и т. д., и всюду, где бы я ни был, я встречал одно и то же явление: русский народ, русский крестьянин сохранил в себе, несмотря на то что ему пришлось пережить как в смысле террора, так и смысле различных социалистических экспериментов над ним от апологетов советской власти, он сохранил в себе те же великие исторические начала своего бытия и своей государственности, какие были воздвигнуты Земским Собором во Владивостоке. Но, господа, вы, руководители интеллигентной русской массы, – не ждите того, чтобы русский крестьянин или русский рабочий смогли бы начать сами по себе какое-либо движение против советской власти. Нет. Они ждут руководителей, они ждут, чтобы их повели, они в этом нуждаются безусловно, и их вести можете, господа, только вы, вы, русская интеллигенция. Если вы всецело, всемерно проникнитесь одним сознанием, что вы должны стать их руководителями, не только на словах, не только на возгласах, но и на примере, – только живым примером ему вы его поднимете и поведете за собой. Этого-то он от вас и ждет.

Господа, не пугайтесь слов. Не смотрите на мой призыв как на пустое играние фразами и словами. Нет. Раз выдвинута Земским Собором Великая и Святая идея, идея, тесно связанная с религией, исповедуемой нашим народом. Те, кто выдвинул, а выдвинула интеллигенция, мы должны на примере показать, что мы и на деле способны ее поддержать. Иностранцы сейчас смеются над нами, что мы выдвигаем флаг не по силам нам. Неужели же в русской интеллигенции мы не найдем достаточно силы доказать, что русская интеллигенция может и делать. Раз она говорит, то должна делать.

Господа, я собрал вас, чтобы вы разрешили, как русская интеллигенция, практически этот вопрос. Это и есть задача вашего съезда, задача, поставленная мной вам на разрешение. Пора действительно проникнуться всем своим существом, что нам уходить отсюда, из Приморья нельзя. Здесь нам Бог дал этот кусочек земли, чтобы мы могли выдержать экзамен, нам назначенный судьбой и провидением Божьим, выдержать его в полной мере и доказать, что мы действительно сохранили в себе всю силу русских интеллигентных руководителей. Господа, я зову вас всех идти объединенно вместе с нами, с Приамурской государственностью. Покажите вы вашим личным поведением, вашей службой хотя бы в рядах войск, в рядах специальных дружин, покажите пример народу, – он пойдет, поверьте, за вами, но он ждет. Это потому, что его и в 1917 году интеллигенция потащила в пропасть и теперь он ждет, что интеллигенция выведет его из этой пропасти. Раз флаг Святой Великой идеи выкинут, то за ним первыми должны пойти действительно интеллигентские массы России, и вы есть тот небольшой клочок интеллигенции, который остался и который должен показать этот пример. Господа, я повторяю вам слова Минина искренне и чисто: пусть ваши жены идут и на самом деле несут кольца, камни и бриллианты, тогда действительно явятся средства и в этом маленьком Приамурском государстве появятся помимо веры и средства, чтобы это выполнить. Господа – это честь русской интеллигенции перед всем миром, перед Родиной и перед нашей религией Христа».

Речь произвела большое впечатление. Настроение было такое, что чуть ли не сразу начался сбор пожертвований. Но от слов, горячих, искренних, далеко до дела. Съезд выбрал особый Совет обороны, поручив ему практическую работу, обсуждал еще несколько дней положение и меры, и тем дело кончилось. Совет обороны сначала начал присылать для одобрения свои воззвания, а затем занялся вопросом о создании дружин для самообороны. Толку от этого не было никакого. Только немногие, отдельные лица горячо приняли призыв; некоторые пошли в ряды, другие из последних крох приносили пожертвования.

Генерал Дитерихс в своем стремлении найти выход из безнадежного положения, опираясь на те настроения и пожелания, что проявились на съезде, не придавая значения намеченным съездом мерам, решил перейти от слов к делу и потребовал той действительной жертвенности, о которой всеми говорилось. Был объявлен призыв военнообязанных в Никольске и Владивостоке; призываемые срочно должны быть одеты городскими самоуправлениями и отправлены в части войск по особой разверстке не позже начала октября. Города должны дать средства на армию, срочно собрав их и сдав в особый фонд. Города должны создать самоохрану, чтобы можно было вывести в поле в случае необходимости полицию и освободить от всяких караулов все части. Молодежь учебных заведений должна пойти в ряды войск первая. Военные училища перебрасываются в район военных действий. Выполнение всего этого зависело от тех, кто в действительности не хотел прихода большевиков, и если бы желание борьбы до конца было осознано ясно, то появление в рядах наших каппелевских дружин свежих пополнений могло совершенно изменить настроение. А дух в гражданской войне делает чудеса. Когда был отдан этот приказ, во всех дружинах только и разговору было, что они скоро усилятся и пойдут вперед.

Была еще другая часть необходимого для того, чтобы претворить в жизнь намеченное усиление армии, – это оружие и патроны. Чтобы добиться от японцев определенного ответа, генерал Дитерихс послал в Японию хлопотать о передаче запасов, а затем, не дождавшись результатов хлопот, так как время уходило, письменно 4 октября в печати обратился к японскому правительству с требованием определенного ответа к половине октября. Это обращение своим тоном походило на ультиматум и вызвало неудовольствие японских дипломатов, уже решивших предоставить большевикам в Приморье свободу действий.

Ни оружия, ни запасов получено не было. Однако все же пополнения могли сыграть свою роль; но через несколько дней стало ясно, что ничего не выйдет ни с призывом, ни с деньгами, ни с созданием охраны городов. По призыву добровольно откликнулась часть офицеров и солдат, даже из полосы отчуждения; остальных надо было принуждать. Во Владивостоке призванных набралось для организации батальона резерва. На фронт же из Владивостока пришло всего 160 человек, из которых часть сочувствовала большевикам. Никольск дал всего около 200 человек. Ни одеть, ни снабдить их города не смогли, а обратились за помощью к интендантству, которое в это время было богато только ватными штанами, недавно полученными со ст. Пограничная. Вопрос о сборе средств начал обсуждаться, причем начали раздаваться голоса не о том, как собрать, а о том, как избавиться от требований. Одиночные голоса с призывом к сбору тонули в массе противящихся. Для организации самоохраны города ничего иначе не придумали, как объявить о найме желающих, причем заявили, что те, кто пойдет на эту службу, будут освобождены от призыва в войска.

В сущности, после этого нужно было сказать: «Кончено, один в поле не воин». Но как уступить поле вовсе без боя. Ведь закричат все: противники власти о предательстве, о преднамеренности, о трусости и т. д. Свои, пожалуй, тоже осудят, так как давно говорили, что ничего не выйдет из призывов, что надо попробовать одним. Может создаться паническое настроение. И принято решение – попытаться с наличными силами, с теми, что прошли Сибирь, без надежды на помощь приморского жителя, во враждебной обстановке вступить в бой с надвигающимися красными.

К 1 октября мы имели сведения, что в район Хабаровска начинают прибывать новые части из Читы. Через несколько дней они могли быть в районе ст. Уссури. Расчеты, в общем, оправдались. Так как переброска всех войск к северу от Спасска для операций была затруднительна по техническим причинам и, кроме того, жел. дор. и эшелоны почти ежедневно подрывались партизанами, решено было главными силами генерала Молчанова далеко за Спасск не выдвигаться; передовые части должны задерживать наступление наличными силами и отходить примерно до ст. Свиягино, где генерал Молчанов предполагал произвести контрудар по передовым частям противника. К решительному же бою готовиться в районе южнее Спасска, выигрывая время для окончательной подготовки.

Мелкие боевые стычки севернее ст. Свиягино завязались с 1 октября; противник обеспечивал высадку частей в районе ст. Уссури. Мы имели сведения, что с высадкой некоторых эшелонов произошел скандал, так как красноармейцы потребовали выдачи каких-то предметов снабжения.

Операции генерала Молчанова в районе ст. Свиягино 4–6 октября успеха не имели, хотя противник еще не ввел в дело новых частей. После безуспешного слабого удара он перешел к выжидательному образу действий, но и выжидательный бой не дал ожидаемого результата; наоборот, настроение начало падать, так как в этом бою понесли большие потери юнкера военного училища, попавшие под пулеметный огонь при переходе в наступление. В бою обнаружено присутствие читинских частей, но еще не всех, о которых имелись сведения. Несомненен был ввод в бой прибывших конных частей.

После этого генерал Молчанов решил использовать для боя укрепления самого Спасска, которые были построены еще японцами, и перейти в наступление, как только красные ввяжутся в бой за Спасск. 7 октября прошло в подготовке к бою за Спасский район. В этот же день генерал Смолин сосредотачивался в районе ст. Мучная для совместных действий в дальнейшем. 8 и 9 октября прошли в горячих боях за Спасск; красные понесли большие потери, но предполагавшийся генералом Молчановым переход в наступление не был осуществлен; выяснилась угроза правому флангу генерала Молчанова, и он решил отойти на юг.

Одновременно с наступлением на Спасск красные из Анучинского района повели наступление на Ивановку, угрожая при успехе Никольску, который был почти пуст, так как все было направлено к Спасску; создавалась угроза и тылу Спасской группы наших войск, которые могли быть принуждены сойти с железной дороги. Оренбуржцы и енисейцы стойко выдержали новый удар красных, и те после двух дней атак, понеся большие потери, отошли.

Партизаны продолжали рвать железную дорогу. Каждый день начальник военных сообщений докладывал о двух-трех взрывах и о срезанных телеграфных столбах. В день переброски частей генерала Смолина его эшелон наскочил на фугас – были жертвы.

Когда выяснилось, что части генерала Молчанова не в силах не только отбросить противника, но даже задержать его надолго и тем дать выигрыш времени, решено было к 12–14 октября подготовиться к решительному бою в районе ст. Монастырище – Ляличи. На фронте севернее Черниговки был оставлен генерал Смолин со своими частями, а генерал Молчанов отведен в район сосредоточения, чтобы подготовиться и дать людям отдых. Туда же спешно перебрасывались части генерала Глебова и все намеченные для участия в бою.

Бои за Спасский район с противником, еще не введшим в бой всех своих сил, по своим нерешительным или отрицательным результатам были для нас уже показательны. Мы не могли севернее Спасска перейти в наступление, сосредоточив туда все силы, а часть наших сил, имея перед собой приблизительно еще равные силы, начинает сдавать. Раз начались уступки – это уже плохо на войне, а в гражданской в особенности. Преждевременное оставление Спасского района было скверным предзнаменованием, и так как к этому времени окончательно определилась безнадежность положения в тылу в смысле пополнений, сбора средств, настроений, отношений японцев, запаса патронов, то еще 9 октября чуть не был отдан приказ о прекращении борьбы и об отводе войск.

Опять победило то же чувство – как же без боя уйти? Как не попробовать еще раз вводом в бой всех сил повернуть боевое счастье на нашу сторону. А в сущности, даже успех в это время не решал дела, так как он давал только небольшую отсрочку.

Решительные дни падали на 13–14 октября. К 13 октября в районе железной дороги у ст. Ляличи сосредоточились полностью части генералов Молчанова и Глебова с тем, чтобы в этот день перейти в наступление под общим начальством генерала Молчанова. Части генерала Смолина, после боев у Дмитровки и Мучной, были выведены несколько к западу от железной дороги и должны были содействовать наступлению генерала Молчанова нажимом на фланги и тыл противника в направлении на Халкидон. После ночного перехода часть сил генерала Смолина была к утру 13-го еще не готова для действий. Группа генерала Бородина должна была обеспечить правый фланг генерала Молчанова, выдвинувшись из района Ивановки; 13 октября ничего из наступления не вышло. Предполагалось перейти в наступление, как только противник подойдет к переправам в районе д. Ляличи, но он не двигался, видимо выжидая подхода из Спасского района свежих сил. Тогда генерал Молчанов отдал приказ о переходе в наступление на Монастырище.

Во время развертывания и движения вперед забайкальских казаков они попали под пулеметный огонь передовых частей противника и сбились в кучу, потеряв полковника Буйвида¹⁶. Пришлось тратить много времени на восстановление порядка, и только вечером боевой порядок вошел в соприкосновение с противником, занявшим район Монастырище и, видимо, выжидавшим. Генерал Смолин 13-го ничего не мог сделать, так как люди после ночного перехода сильно устали.

Атака противника отложена на утро 14-го. Рано утром узнали, что она была безуспешной; красные сами перешли в наступление, и генерал Молчанов начал отводить свою группу. Отход начался после неудачи в одной из частей группы; кроме того, выяснилось, что генерал Смолин не может продвигаться и даже принужден отходить. Отход же его уже создавал угрозу тылу. Как ни безнадежно мы смотрели на дело, но все же еще были какие-то надежды на отсрочку решения. 14-го утром был положен конец всяким надеждам. Нужно было думать о выводе людей и их семейств.

Вечером 14 октября был отдан приказ о бесцельности дальнейшей борьбы и о прекращении ее. Все действия должны ограничиваться только мерами обеспечения отхода. В приказе было, между прочим, сказано, что генерал Дитерихс не пойдет туда, где японцы; приказ предназначался для фронта, но был передан во Владивосток и создал там много недоразумений, так как был понят как отказ генерала Дитерихса от власти. Прежде всего адмирал Старк, который являлся начальником тылового района, как бы должен был заменить генерала Дитерихса и руководить эвакуацией. Он решил создать особый аппарат для работы – на это начали смотреть как на образование нового правительства.

Затем нашлись люди, которые продолжали мечтать, что еще не все кончено. Чуть ли не пошли разговоры об измене, предательстве и образовании нового фронта у Угольной. Владивосток, по которому свободно прогуливались партизаны, должен был, по их мысли, превратиться в крепость. Недоговаривали только одного: «Они надеются, что японцы останутся в самом городе». После один из мечтающих спрашивал меня, чем объяснить такой отказ от борьбы и отход; я спросил: а если бы до нашего отхода японцы ушли, не пришлось бы вам драться за пароходы или бросаться в воду. Он согласился, что вполне могло создаться такое положение.

Согласно плану эвакуации, японцы совершенно оставляли Владивосток 26 октября. Последние дни они были уже на транспортах и только часть людей на берегу для охраны. Эти данные были отправными для эвакуации, но, конечно, как всегда, кто не верил в окончательный уход японцев, а кто пугал, что они бросят все и уйдут раньше.

16 октября ночью мы вернулись во Владивосток и застали там страшную растерянность. Порядок в городе охранялся офицерским батальоном, полиция уже развалилась. Все тыловые учреждения прекратили работу; начались саботаж, а затем и забастовки. Люди начали заботиться только о том, как бы выбраться или приготовиться к встрече красных войск. А нам нужно было во что бы то ни стало вывезти все семьи военнослужащих, вывезти беженцев, соединивших судьбу с армией издавна, вывезти часть грузов, усилить свою тощую казну, перебросить в Посьет части войск, отходящие на Владивосток и расположенные в городе, вывезти военно-учебные заведения, больных, раненых.

Задачи эти казались непосильными, так как средств для перевозки всего этого не хватало. Да и куда направлять все это в дальнейшем, не имея средств? Вопрос о семьях всегда был самым тревожным. Отцы, мужья были брошены на фронт, а все семьи были сосредоточены во Владивостоке, даже и тех, которые по ходу событий должны были отходить на Пограничную. Перед началом боевых действий в Спасском районе все семьи военнослужащих были переведены во Владивосток и организованны там по группам; каждая войсковая группа имела свою группу семейств со своим заведывающим, а во главе всех семейных групп поставлен был генерал 3., который и был ходатаем по всем их нуждам.

Пока семьи были во Владивостоке, мы, несмотря на скудность средств, могли кормить их и кое-что делать для улучшения положения. Гораздо сложнее и труднее было перевезти их в другие районы и там поддерживать. Мы считали, что из 6 тысяч ртов пойдет из Владивостока не более половины, а заявили желание выехать почти все. Предполагали начать переброску семейств в Посьет, а затем в Ново-Киевск раньше, но все это затянулось до последнего момента. Семьи группы генерала Смолина должны были отправиться на Пограничную, но как раз около 10 октября, после перевозок войск, был сожжен большой мост на 26-й версте; когда мост починили, было уже поздно, так как сообщения с Пограничной были прерваны уже 15 октября.

Генерал Дитерихс приказал нанять для перевозки семей и проч, японские транспорты, но получались неопределенные ответы: то они будут поданы 22-го, то 24-го, а то и позже. Свои плавучие средства были все распределены и заняты. Японское военное командование для своих перевозок имело транспорты, но остерегалось их давать без разрешения из Токио. В конце концов оно сдалось на просьбы, и, кажется, с 20-го числа началась переброска семей в Посьет на японских транспортах. Это было громадной помощью – иначе бы пришлось плохо.

После 14-го наши войсковые группы отходили по тем указаниям, которые были даны. Группа генерала Смолина в район Пограничной; Молчанов и Бородин на Посьет по западному берегу Амурского залива, Глебов на Владивосток. Красные следовали по пятам, но особенно не наседали. По нашим расчетам, около 20-го числа генерал Молчанов должен был быть в районе Славянки, а около 23 – 24-го мог быть в районе Посьета, Зайсановки. К этому времени должна быть закончена переброска семейств, чтобы не вести боев с красными для обеспечения высадки.

Мы предполагали выехать из Владивостока 20 октября, но вечером в этот день поднялась паника, и пришлось остаться. Кто-то пустил слух, что японцы отошли и красные будут впущены в город. На самом деле японцы точно придерживались своего расписания, и когда красные пытались нарушить его, то было принято боевое расположение и красным пришлось ожидать.

21-го вечером мы на маленьком пароходе «Смельчак» выехали из Владивостока и утром были в Посьете. Ночью нас сильно потрепал шторм. Там уже выгружались семьи с японских транспортов. Японское командование помогло перебраться не только семьям военнослужащих, но и просто беженцам. Особенно скверно было положение больных и раненых. Вывозить их, не имея в виду ничего, не имея средств, было не менее жестоко, чем оставлять. Генерал Дитерихс хлопотал о покровительстве Красных Крестов Английского и Американского, но никто из больных не верил в то, что они смогут что-нибудь сделать; все хотели выехать. В невероятно тяжелых условиях они перебрались в Посьет и направлены были потом в Гензан.

24 октября прибыл в Посьет со своими частями генерал Глебов. Люди с лошадьми были высажены, все остальное направлено в Гензан, так как Забайкальская группа имела около 2000 человек в семьях, которые с 1920 года жили в эшелонах и вовсе не имели средств для дальнейшего передвижения.

Через день прибыла вся флотилия¹⁷ с адмиралом Старком: 28 октября адмирал Старк отправился в Гензан, имея на борту около семи тысяч человек; ему послано приказание идти после высадки людей в Гензане на Инкоу. 26 октября Владивосток окончательно покинули японцы и он был занят красными.

Судьба остатков Белого движения на Востоке, выброшенных за границу из Приморья, в общих чертах такова. Те наши части, что были направлены в район ст. Пограничная (генерал Смолин – около 3000 человек), попали в самое скверное положение, хотя казалось, что им будет легче, чем другим. Они поддерживали связь с китайским командованием на ст. Пограничная и отходили в знакомый район; могли пользоваться железной дорогой, могли взять с собой часть имущества. На самом же деле сразу после захвата красными Приморья отношение к нам руководящих китайских властей в полосе отчуждения КВЖД ухудшилось.

Через несколько дней по переходе границы и сдачи оружия солдаты были отделены от офицеров и, несмотря на протесты и просьбы, отправлены в эшелонах в сторону ст. Маньчжурия; чтобы можно было говорить о том, что эшелоны отправляются с согласия солдат, не обошлось без провокаций. Насколько солдаты были согласны на такую отправку, показали следующие события: китайцы, несмотря на охрану, довезли до ст. Маньчжурия немного; большинство бежало различными способами, вплоть до «вывинчивания» из вагонов через крышу. Бежавшие, после долгих мытарств, кое-как устраивались на работы; часть людей после вернулась в советскую Россию. Офицеры были отправлены в лагерь в Цицикар. Семьи этой группы были перевезены в Посьет, а затем в Янздиган, где зазимовали.

Наиболее крупная группа во главе с генералом Дитерихсом, около 9000 человек и 3000 лошадей, пробыла в районе Посьета и Ново-Киевска до тех пор, пока закончилась эвакуация Владивостока и из Посьета ушли на Гензан последние суда. В Ново-Киевске несколько дней собирались подводы для отправки семейств и больных (около 700 женщин, 500 детей, 400 больных и инвалидов). Ожидались результаты переговоров с местными хучунскими китайскими властями, которые не знали, что делать с такой свалившейся на них массой людей. Красные держались далеко, получив в районе Славянки щелчок от наших арьергардных частей. Семьи были отправлены за несколько дней до оставления Н.-Киевска, но переход из Н.-Киевска в Хучун был прямо трагическим. Дождливая погода превратила дороги, перерезанные канавами, местами рисовыми полями, в сплошное море грязи, и короткий путь в два перехода они шли более трех суток, ночуя в дождь в поле, так как населенных пунктов в этом районе было очень мало. Было много несчастных случаев с детьми; много простуженных и заболевших.

В последних числах октября китайские власти в Хучунском районе были приготовлены к встрече, и 31 октября тронулись мы, выслав вперед артиллерию и обозы. Ночевали на таможенной заставе, а 1 ноября перешли границу. Горечь и никакого просвета впереди. Неохотно сдано оружие. В Хучуне местные власти и население отнеслись к пришедшим очень тепло, несмотря на стеснения, которые мы причиняли. В середине декабря, после переговоров в Хучуне и Мукдене, группа начала поэшелонно движение в район Гирина, перестроившись еще в Хучуне в «беженские группы».

Как ни был труден путь по гористой, с перевалами, малонаселенной местности в суровую зиму, как ни тяжелы были условия ночлегов, но все были рады выйти из глухого места к железной дороге, и около 500 верст каждая группа проходила в 12–14 дней. В феврале месяце движение было закончено; люди в Гирине были размещены в лагерях, которые просуществовали до осени 1923 года.

В лагерях внутренний порядок в группах беженцев поддерживался прежним начальством, которое не было отделено от солдат. Только в мае месяце были удалены из лагерей генералы Дитерихс, Вержбицкий, Молчанов. Для характеристики состава Хучунской группы вот некоторые сведения, относящиеся к половине ноября 1922 года.

а) Численный состав.

Как видно из названий группы, здесь были представители от всех местностей, поднявшихся когда-то против большевиков на Востоке.

б) По военным специальностям: пулеметчиков 569 человек, артиллеристов 695, радиотелеграфистов 4, сапер 170, телеграфистов 78, телефонистов 42, авиаторов 20, прочих 5360 человек.

в) По невоенным специальностям: различных мастеровых (сапожники, столяры, кузнецы, портные и пр.) 1278 человек, с различными техническими знаниями (от инженеров до монтеров) 337 человек, интеллигентных профессий (учителя, врачи, агрономы, актеры и пр.) 615 человек, остальное без специальных знаний.

Зимой и весной 1923 года не обошлось, конечно, в большевистской прессе без криков о разных замыслах белогвардейцев в Гирине; сочинялись и приписывались разные планы, один нелепее другого. На самом деле, как только мы перешли в Китай, было объявлено и затем разъяснено, что армия, после сдачи оружия, перестала быть воинской организацией и что необходимо сохранить лишь прежнюю спайку людей, чтобы легче в дальнейшем решать вопросы довольствия, расселения, подыскания работы и проч. Категорически воспрещено удерживать кого-либо в составе беженских групп, в стремлении иметь части, чтобы все не стойкое, не сжившееся могло уйти.

Никаких авантюристических планов, намерений решено не строить и признать как определенный факт, что мы проиграли стадию открытой борьбы 1918–1922 гг., интернировались на территорию чужого государства и стали в положение обыкновенных беженцев. Эту реальность каждый в организации обязан признать и от нее исходить в своих дальнейших намерениях. Основная задача всех стоящих в главе организаций и групп – облегчать общее положение и подыскивать работы. В поисках работ прошла вся весна 1923 года, но устроить на работы группами не удалось, за малыми исключениями. Безнадежность найти заработок заставила искать выхода; часть людей решила вернуться домой в Россию; значительная часть направилась в Америку.

В Гензане (Корея), за исключением тех, кто добрался сюда отдельно и затем выехал по своему усмотрению, собралось около 5500 человек, из них 2500 бывших воинских чинов, 1000 человек гражданских и около 2000 семейств, преимущественно забайкальских. Эта группа оказалась, по сравнению с прочими, в лучшем положении, благодаря заботам японских властей и иностранных благотворительных учреждений. В декабре заботы о большей части людей взяло на себя японское правительство, установив вполне удовлетворительное довольствие; остальные, до 2000 человек (среди них до 500 раненых и больных), поддерживались благотворительными учреждениями. Весною часть людей получила работы в Корее.

Эта группа, состоявшая из забайкальцев с большим количеством семейств, чинов флота, и небольшой группы сибиряков, хотя и объявила себя беженской организацией, но не отказалась сразу и решительно от всяких надежд и планов. Забайкальцы во главе с Глебовым ожидали чего-то от Семенова, другие от так называемого Сибирского правительства, в общем, от японцев. В результате стремились «сохранить части», отпускали людей не без препятствий. Флот во главе с адмиралом Старком потом ушел в Шанхай, а затем на Манилу. Летом 1923 года был положен конец надеждам, когда Япония объявила о прекращении кредитов на содержание группы; группа, в общем, распалась. Часть людей разъехалась одиночным порядком, часть отправилась на пароходах к Шанхаю в надежде найти там работу.

Кроме этих групп, много народу покинуло Приморье еще раньше. Кто пробрался в полосу отчуждения, кто добрался до Шанхая, кто выехал дальше. В Шанхае, Пекине, Тяньцзине, Мукдене, Дайрене, Чаньчуне – везде осели группы русских; везде живут в большой нужде и ждут…

Оставшиеся во Владивостоке и Никольске надеялись, что их никто не тронет. Но уже через несколько дней после ухода японцев мы знали об арестах, убийствах, расправах, регистрациях. Позже зимой большевики предприняли массовые высылки из Владивостока пришлого за последние годы элемента. Вывозили высылаемых эшелонами на Хабаровск.

На этом кончаются мои краткие воспоминания, на которые я смотрю как на свидетельские показания.

Ф. Мейбом¹⁸

Тернистый путь¹⁹

Итак, наша армия в походе по китайской земле. Чекисты, как голодные волки, следовали за нами. Собирали митинги, с разрешения китайских властей, на которых их ораторы выступали от советской власти и уверяли всех, что советская власть простила всех. Добровольцы и казаки молча слушали их и молча расходились. Но один из них начал агитировать ижевцев и воткинцев и также начал уверять, что советская красная власть простила всех. В это время раздался громкий голос:

– Ты! Оратель, что там врешь? Советская власть простила нас! Нам наплевать, что твои убийцы говорят, но знай, что мы им не простили за наших жен и матерей. Ишь, какая сволочь, что говорит… Бей его, ребята! – Ив один миг он был растерзан на куски. Китайская полиция опешила, не знала, что случилось.

За весь наш поход мы потеряли 300 оренбургских казаков. Все усилия разложить нас окончились полной неудачей. Армия теснее сомкнула свои ряды вокруг своих командиров. Да, это был воистину русский богатырь, скованный одной идеей борьбы с гробокопателями нашей Родины. Потеря 300 казаков объяснялась тем, что не выдержал казачий дух бородачей-станичников перед сладкими словами большевистских провокаторов. Тоска по оставленной станице, по семье взяла верх, и они решили ехать домой. Как их ни уговаривали их же станичные офицеры и казаки отказаться от этой безумной попытки, как ни указывали и ни доказывали им, что нельзя верить большевикам, они на все мрачно отвечали в свою бороду:

– Не трожь… довольно… навоевались… теперь што будя – домой и баста…

Провожать их собралась большая толпа казаков и добровольцев. Я также пошел посмотреть со стороны, как их отъезд отразится на оставшихся. Большая толпа стояла молча, на лицах было выражение жалости, а когда поезд тронулся, то все поснимали шапки и крестились, как бы отправляя их на кладбище. Из последнего вагона казаки громко кричали: «Прощайте, станичники, простите!» – а один из них не выдержал и на ходу поезда прыгнул с него и с сияющей рожей громогласно заорал:

– Не могем… значит… остаюсь… пропадать, так сообща!

Рядом со мной стоял старик казак, который с досадой плюнул и со всей силы папахой хватил землю, а также сквозь зубы процедил длинное ругательство и закончил его словами: «Как бы себя, поди ж ты, уговорили, сволочи», и, заметив меня, почтительно, как бы извиняясь, сказал, как бы в оправдание: «Ваше благородие… станичников дюже жаль… казаки хорошие, а на-те… не сохранились, тоска, значит, загрызла, ну… вот… теперь на лютую смерть… в лапы дьявола!..»

Их отъезд произвел на меня очень тяжелое впечатление. Через 4–5 дней китайцы привезли нам трех сильно изуродованных казаков. Мы срочно передали их в санитарный отдел, где доктора предприняли все возможное, чтобы спасти их. Это было очень важно для нас. Вот что они рассказали: когда их эшелон прибыл на 86-й разъезд, то его сразу же поставили в тупик и окружили чекистами. Ночью чекисты ворвались в вагоны и штыками выбрасывали казаков наружу, предварительно отбирая все лучшее из одежды. Тут же на снегу их выстроили в ряды и, поставив пулемет, открыли по ним огонь. Кто оставался живым, тех докалывали штыками, приговаривая: «Ага!.. Белая сволочь… домой захотели?., иди теперь в штаб к твоему Каппелю!»

Эти три казака спаслись чудом только потому, что на них навалилось много убитых казаков, ночью им удалось сбросить с себя трупы и, помогая друг другу, выбраться с 86-го разъезда. Конечно, они были сильно поранены и потеряли много крови. Эта ужасная новость как искра пробежала по всем нашим частям и отбила желание возвращаться домой. Злоба и ненависть к красным еще больше увеличились.

Настало время и нам ответить на провокацию красных провокацией белых. Мы к этому подготовились и на этих днях перешли с большим успехом к активным действиям. Заправилами были я и мои три офицера. Ну, об этом позднее.

Красные делали все, что было в их силах, чтобы сломить нашу веру в будущее. Мы чувствовали, что за нами и с нами движется армия открытых и скрытых красных провокаторов, целью которых было разложить нас, задержать и не допустить нашего перехода через границу Маньчжурии в пределы Приморья, где в то время существовала Дальневосточная республика. Наша армия могла бы пройти этот поход много быстрее, если бы не бесконечные подводы обоза, которые задерживали ее движение.

Итак, наши опасения вскоре оправдались. Мой помощник и заместитель полковник Желков передал мне сведения, которые меня сильно обеспокоили. Из достоверных источников он узнал, что в нашу офицерскую роту внедрилось несколько красных провокаторов и что он лично подозревает поручика Гуткова, который исчезает ночью без разрешения дежурного офицера и возвращается пьяным в роту. Откуда у него деньги, когда у нас едва хватает на кусочек черного хлеба?

Я срочно вызвал к себе капитана Краца, капитана Хвостова и капитана 1-го ранга Хартулари²⁰. На совещании мы решили действовать быстро. В ту же ночь мы вышли на посты, которые наметили заранее. Все вышло так, как мы предполагали: к рассвету показался поручик Гутков, весело насвистывавший какой-то марш. Наткнувшись на полковника Желкова, он был страшно поражен. По сигналу мы все собрались и вместе с поручиком Тучковым отправились в штаб роты. Там мы начали его допрашивать – и без всякой деликатности! В оправдание он понес какую-то чушь, но наконец сознался, что играл в опасную игру, уверяя нас, что у него не было никакого желания повредить нам и что если бы, мол, нам грозила опасность, то он первый предупредил бы нас, – клялся он. Он также дал нам имена других офицеров, которые действительно были коммунистами и проникли к нам с провокаторской целью, – их было шесть человек. В течение двух недель они все были уничтожены.

Теперь через поручика Гуткова мы имели связь с товарищем Грушко, которому решили назначить свидание. Грушко обещал заплатить Тучкову 2500 долларов за свидание с главой офицерской роты. Желания наши были однородны – Грушко хотел поймать нас, а мы его… и 2500 долларов, которые дадут возможность улучшить питание и обмундирование роты. Игра должна быть хорошо продумана. Встреча была назначена в бедной китайской лачуге. В день свидания я взял из роты 20 офицеров и расставил посты. Мы не имели ни одной винтовки и были вооружены исключительно только наганами и ручными гранатами. Лачуга стояла среди поля со скошенным сеном, часть которого была связана в снопы. Мы быстро расставили посты и сговорились о сигналах. Гучкову дано задание пустить ракету, как только мы получим деньги, – это будет сигналом для начала действий.

Я, полковник Желков и капитан 1-го ранга Хартулари вошли в лачугу и были поражены – посредине комнаты был накрытый стол с самыми разнообразными закусками, а товарищ Грушко с улыбкой и протянутой рукой шел нам навстречу, но – рука его повисла в воздухе.

– Мы пришли сюда не для того, чтобы целоваться с вами, – сказал я, – а для того, чтобы говорить о деле. Давайте говорить о том, что бы вы хотели от нас, и мы вам скажем, что мы хотим от вас.

Товарищ Грушко – толстый, с маленькой головой, на которой осталось очень мало волос, и постоянно бегающими глазами. Его адъютант – тип каторжника: рябой, с усами, которым позавидовал бы любой запорожец, и невероятной высоты. Глядя на закуски, особенно на паюсную икру, у нас разыгрался аппетит, но дотронуться до них мы не могли – мы знали, что в некоторых было быстродействующее снотворное. Эти сведения нам дал Гутков, за которого я боялся – его, в конце концов, захлопают. За столом разговор не клеился. Товарищ Грушко, посмотрев на свои часы, сказал, что он ожидает очень важного гостя.

В это время раздались выстрелы. Это наши посты столкнулись с чекистами. Я посмотрел на Грушко и спросил его: «Это ваш важный гость? Так мы его также хотим видеть. Сволочь вы, Грушко, и это ваш конец. Вы приготовили для нас западню и сами попали в нее. Я очень рад и поздравляю вас». В это время началась частая стрельба. Товарищ Грушко хотел было подняться, но я этого только и ожидал: три пули из моего нагана заставили его свалиться на пол, а его адъютант попал под огонь двух наганов и также повалился на пол.

Снаружи слышались неистовые крики наших офицеров: «Скорее! Скорее!! Они нас окружают!» Мы трое с небольшим усилием выбили раму окна и быстро выпрыгнули на улицу, где нас ожидали четыре офицера. Развернувшись в цепочку, уже под огнем, мы быстро перебежали расстояние между «фанзой» и большим стогом сена. Там мы вздохнули и, не теряя времени, достигли леса, где нам были известны все тропинки. Когда мы явились в расположение роты, нас встретили с колоссальным энтузиазмом…

Дежурный офицер передал мне приказ генерала Сахарова²¹, как только вернусь, тотчас же доложить ему, а лучше, если «полковник не устал, то прийти лично с донесением». Я пошел, помылся и привел себя в лучший вид. Генерал встретил меня с открытыми объятиями. Мы знали друг друга с берегов Волги, когда он был еще полковником.

– Ну, Федор Федорович, поздравляю тебя, ты всю операцию проделал выше всяких похвал. В офицерском составе потерь нет, угробил ты двух зверских типов да еще привез денежный ящик в 2500 долларов китайскими деньгами.

Я лично хотел эти деньги передать генералу Сахарову, но он отказался от них и сказал, что они принадлежат офицерской роте.

– Ты, дорогой мой, на эти деньги постарайся улучшить пищу. Многие твои офицеры ходят с заплатками на штанах и гимнастерках.

Я, конечно, согласился с генералом и предложил передать эти деньги бригадному казначею и забирать их по частям, если что будет нужно. Генерал согласился и начал что-то искать по комнате. Наконец нашел и с улыбкой поставил на стол бутылку русской водки. Выпили и закусили чем Бог послал.

Утром наша бригада перешла границу Маньчжурии и мы снова оказались на русской земле, в Приморской области. Наша бригада была расположена в казармах Раздольное, и мы приступили к работам по очистке и приведению в порядок грязных и давно заброшенных казарм. Дни проводили в мытье полов и стен. Строились койки, и пустые тюфяки набивались соломой. Через несколько дней многие части бригады приступили к строевому учению без оружия. Питались очень плохо, доедая наши последние хозяйственные суммы. О мясе, конечно, мы не мечтали, а были довольны иметь изо дня в день соленую сушеную рыбу.

Какой ужас – какая-то интернациональная нерусская шайка убийц уничтожает нашу Мать-Россию, заливая ее кровью русских людей, а мы, последние из Белых Могикан, бессильны помочь нашей Родине. Мысли о поисках работы и в голову не шли. Кусок соленой сушеной рыбы и кусок хлеба с кружкой воды были достаточны, чтобы выждать момент, когда мы сможем взяться за винтовку.

За последнее время все чаще и чаще появлялись слухи, что в недалеко расположенных от нас сопках (горах) появились отдельные шайки красных бандитов. Мы стали увеличивать сторожевое охранение, с уцелевшими наганами и ручными гранатами. Но что мы могли сделать с таким оружием против хорошо организованного и хорошо вооруженного отряда?

У всех у нас была одна мысль – о необходимости достать оружие. Как-то ночью к нам прибежал хуторянин и на коленях, со слезами умолял ему помочь. На его хутор напала шайка «хунхузов» – китайских бандитов. Ему удалось убежать, но вся семья его и рабочие остались там. Спрашиваю: «Как велика банда?» Не знает, но говорит, что пришли они пешком из леса. У меня промелькнула мысль: «Есть возможность достать оружие». Хутор находится от нас в 5–6 верстах. Иду в роту и обращаюсь к господам офицерам с вопросом: кто пожелал бы пойти добровольно за «пополнением оружия». Все господа офицеры готовы идти. Забираем гранаты и наганы. Умоляю начальника хозяйственной части бригады дать нам восемь телег. Он сначала категорически отказывает нам в этом, но в конце концов сдается и соглашается. Иду к генералу просить разрешения «пополниться» оружием. Генерал минуту смотрит на меня, а потом засмеялся и сказал:

– Ты, полковник, не можешь сидеть и дня – что-нибудь да придумаешь. Ну, опять на твою полную ответственность. Я ничего не знаю… Сколько берешь офицеров? – Я говорю, что пятьдесят. – Ну, смотри, постарайся всех их привести обратно. Храни тебя Господь! – И генерал обнял меня и поцеловал.

Быстро садимся на подводы и рысью трогаемся в путь. Не доезжая версты, я слезаю и, взяв полковника Желкова, капитана 1-го ранга Хартулари и хуторянина, иду в разведку. Хутор расположен в лощине, между двух сопок. Из ближних кустов вижу костры – их не менее десяти, и около каждого сидит по семь-восемь хунхузов.

Решаю атаковать их с трех сторон. Я с десятью офицерами первый атакую из ближнего леса, который почти вплотную подходит к хутору. Даю время двум другим группам занять позиции и тоже подойти почти вплотную, забрасываем костры ручными гранатами и орем «Ура!». Рев, паника. Хунхузы бросились от нас по дороге в сопки, но их встретил полковник Желков огнем из наганов и криками «Ура!». Побросав все, что имели, оставив 18 человек раненых и 8 человек убитых, они удрали в чащу леса. Мы их разбили окончательно; если их и осталось, то не больше 8 —10 человек. В наши руки попала богатая добыча, а потери с нашей стороны один офицер, ранен своей же гранатой – ранение пустяковое.

Итак, мы подсчитали нашу добычу: 51 винтовка, со штыками – 40, отдельная повозка для патронов – почти полная, три ящика ручных гранат и один пулемет «максим». Хуторянин, выбрав кое-какое свое имущество, пошел с нами. Он потерял жену и работника, а также и сына 12 лет. Я часто видел его одиноким и горько плачущим. Конечно, в таком горе мы не могли ему помочь.

На следующий день я пошел к генералу с рапортом. Его превосходительство не был в хорошем настроении и за что-то распекал своего денщика… Но, увидев меня, бросил денщика и перешел на меня:

– Ну-с, господин полковник, сколько ты потерял офицеров?

– Ни одного, Ваше превосходительство, а также имеем хорошую добычу. – И когда я дошел до всех моих трофеев, он был форменным образом ошеломлен. Теперь мы уже выставляли охрану с винтовками, и пулемет «максим» был готов в любое время. Но все это нами скрывалось… Наш хуторянин, похоронив свою семью, записался добровольцем в Самарский полк.

Однообразная жизнь начала изрядно всем нам надоедать, и в этом кирпичном городе-казарме было как-то особенно грустно. У всех у нас была одна горькая думушка: что же будет дальше? Когда же снова мы возьмемся за винтовки и снова приступим к нашей священной борьбе? Нельзя же жить так дальше. Казармы опротивели, а однообразие жизни загнанных людей надоело до тошноты. Кроме того, каждый из нас отлично понимал, что рано или поздно вся эта дутая социалистическая власть Приморья рухнет, и на ее месте снова появится красная звериная рожа большевизма… Надо было готовиться, и наше командование, после тщательной подготовки, приступило к выполнению плана захвата власти в Приморье. Началась осторожная и строго секретная работа.

Задача предстояла далеко не легкая. Снова все подтянулись, как бы проснулись от глубокого сна. Снова у всех появилась надежда на скорое светлое будущее, когда на фоне блестящих штыков гордо взовьется наше боевое Белое знамя и снова наше громкое «Ура!» наполнит поля сражения и ущелья приморских и сибирских гор. Снова с боевым задором и лихостью пойдут каппелевцы в атаку – «лучше смерть, чем позор».

Главная задача была – захват сердца Приморья – города Владивостока, который служил главным портом по эвакуации союзных армий из Сибири. В то время он из себя представлял интернациональный пункт, где власть Русская не имела никакого значения. Все союзные армии к тому времени закончили свою эвакуацию, кроме Японии. Въезд во Владивосток нам был строго воспрещен, но наше командование сумело беспрерывно отправлять (и уже успело сосредоточить в нем) группы лучших бойцов, как солдат, так и офицеров. Все это было сделано отправкой одиночным порядком.

Доминирующей силой гарнизона города Владивостока была японская армия, которая совершенно не торопилась с эвакуацией. Но так или иначе, они должны были покинуть русские берега, и дело было только за временем. Как мы, белые, так и большевики с лихорадочной поспешностью готовились к вооруженному восстанию в момент ухода последних частей японской армии. Социалистической власти приходит конец, и преемниками будут те, которые первыми захватят бразды правления.

Конечно, без согласия высшего командования японцев всякое вооруженное восстание было бы обречено на провал. Начались разговоры и переговоры. Время шло, но получить от японцев заверение об их нейтралитете было трудно. Ответы: «Колосо… осень… колосо, но нашему командованию неисвесно»… Бесконечные улыбки и глубокие поклоны, и на этом все наши «митинги» кончались. В то же самое время они очень, очень много помогали нам сосредоточить боевые группы в самом городе. Каждый назначенный на отправку боец имел при себе охранную карточку от Японского жандармского управления. Это давало ему возможность выбраться из рук чекистов в случае, если бы он был арестован.

Тем временем Красная армия сплошным кольцом стянула Приморье и только ждала момента, когда последний японский солдат покинет Владивосток, чтобы своей бесконечной живой силой раздавить нас, полувооруженных белых бойцов. Ждать мы больше не могли. Надо действовать, и, не дожидаясь каких-либо заверений от японского командования, мы приступили к вооруженному перевороту. Около 9 часов утра на улицах Владивостока появились небольшие группы людей, одетых в полуштатские костюмы. У всех у них были в руках пакеты, чемоданы и завязанные веревкой подушки. В определенное время у них появились в руках ручные пулеметы, гранаты и даже кавалерийские карабины. Они неожиданно атаковали все главные правительственные учреждения.

Раздалась по всему городу так всем знакомая пулеметная и ружейная стрельба. Бой разгорался. План переворота был тщательно разработан и хорошо подготовлен. Все было рассчитано до минуты. Город пал в наши руки в несколько часов, за исключением нескольких пунктов, которые пришлось брать шаг за шагом. Потери с нашей стороны были самые незначительные. К 4 часам вечера город полностью был в наших руках. Во время уличных боев японцы проделывали изумительные трюки. Отбирали от нас оружие на одной улице и тотчас же выдавали нам его, только уже на другой улице. Я наблюдал такую картину на Мальцевском базаре: лежат две цепи друг против друга. Одна наша белая, а другая красная. Лежат и не стреляют, потому что между ними гуляет японский жандарм и, качая головой, говорит как одной, так и другой стороне: «Не холосо… осень не холосо». Но там, где нам приходилось тяжело, японцы разоружали в первую очередь красных. Конечно, для нас было ясно, что их симпатии были на нашей стороне.

Образовалось Временное правительство, возглавляемое двумя братьями С. и Н. Меркуловыми, с командующим армией генералом Вержбицким. Японская армия неожиданно останавливает свою эвакуацию и задерживается на неопределенное время. Наша армия переименовалась в военную милицию. Снова, на наше несчастье, начинается говорильня. Видно, что горбатого только могила исправит. Появляется почти забытая вражда между семеновцами и каппелевцами. Происходит борьба за власть, и это все проделывается перед надвигающейся грозной бурей – Красной армией. Чувствуется, что мы потерялись, что нет у нас больше вождя, который бы своим авторитетом мог объединить нас всех и дружно повести в наш последний бой.

В результате возникших недоразумений наше командование решило обратиться к генерал-лейтенанту Дидериксу с предложением принять тяжелый крест обязанностей Верховного правителя Приморья и командующего всеми вооруженными силами белых воинов. Генерал Дидерикс в то время проживал в Китае, в городе Харбине. Без колебания он просто, перекрестив себя, дал согласие. С момента его приезда армия быстро подтянулась. В нем мы искали Белого Вождя, который смог бы прекратить всякие раздоры и повести нас снова по нашему национальному Белому пути. Первым его приказом было переменить имя нашей Белой армии на «Земскую Рать», а также мобилизация всех офицеров, проживающих на территории Приморского края.

Генерал Дидерикс был человек решительный и с большим знанием военного дела, глубоко религиозный и безукоризненно честный. В будущем, уже в эмиграции, он умер в глубокой нищете, занимаясь сапожным ремеслом в городе Шанхае. Мобилизация прошла вяло и не дала ожидаемых результатов. Офицеры в большинстве снова бросились скрываться за границу, спасая свои собственные шкуры. Из всей мобилизации офицерского кадра наша армия смогла создать офицерский отряд в 150–200 штыков, который стоял гарнизоном в городе Владивостоке. Последние части японской армии оставили Приморье. Красная армия готовилась перейти в наступление. Наше командование, зная, что ввиду разбросанности наших частей и их малочисленности обороняться мы были бы не в состоянии, решило, не дожидаясь удара красных, самим перейти в наступление. Удары были намечены в направлении города Хабаровска и города Благовещенска. Шла суровая зима. При 40 градусах мороза наши белые храбрецы наносят сокрушающие удары по противнику, сбивая его с укрепленных позиций, и гонят его. Бесконечные трофеи и тысячи пленных красноармейцев. Эти бои были сплошным геройством белых чудо-богатырей. Примером хочу указать группу анненковских казаков, которые, будучи окружены со всех сторон красными, отходили на сопки (горы), отстреливаясь из-за каждого камня, и расстреляли все патроны. Поднявшись на верх сопки, они покончили жизнь геройским образом. Живыми в руки красных отдать себя не хотели, а, взяв древко в руки, они глубоко забили его в землю, а потом, наклонив головы, семь-восемь казаков одной ручной гранатой взорвали себя. Когда красные ворвались на верх сопки, то они застали вбитое в землю древко и развевающийся национальный флаг и кучи тел белых казаков – Русских Витязей. Вечная память доблестным анненковцам! Когда-нибудь история вспомнит их и занесет на свои славные страницы их имена.

Эти подробности мы получили от взятого в плен красного офицера, который участвовал в этом бою. Он говорил, что при виде ужасной картины многие красноармейцы сняли шапки и перекрестились. Каждый офицер и солдат в этих боях, будь он каппелевцем или семеновцем, отличались стойкостью, храбростью и самоотверженностью. Исчезла ненужная враждебность, и поле сражения снова объединило нас в одну братскую, тесную семью белых бойцов.

Наша армия продолжала теснить врага, и с боями мы все глубже и глубже входили на территорию, занятую Красной армией. Увеличился фронт, и появилась великая нужда в резервах, которых у нас не было. С нашего тыла было взято все живое, могущее нести оружие в руках. Обнажился тыл, и появилась угроза большевистского восстания.

В это время я получил приказ от генерала Молчанова отправиться в город Владивосток и принять там командование над Военным Батальоном полиции, а также и над офицерским отрядом, который только что был сформирован. Как полиция, так и офицерский отряд состояли из вновь мобилизованного состава людей, зачастую чуждых нашим идеям и нашей Белой борьбе.

В самом городе было неспокойно, контрразведка доносила о готовящемся выступлении портовых рабочих. Мне было приказано суровыми мерами охранять порядок в городе и если будут попытки к восстанию, то подавить их немедленно. В случае полного отхода армии забота о наших семьях ложилась на начальника гарнизона, и я ему должен помочь, чем только могу. Прибыв во Владивосток, я тотчас же отправился в офицерский отряд, расположенный на главной улице, Светланке, в бывшем помещении клуба инвалидов. Было около 9 часов вечера.

У входа в помещение офицерского отряда стоит офицер в чине капитана и разговаривает с каким-то штатским. Прохожу мимо и поднимаюсь по лестнице. До сих пор меня не задерживали и не спрашивали, кто я и почему я иду в помещение офицеров. Само помещение с первого взгляда производит отвратительное впечатление. Ряды неубранных коек, и на них валяются с десяток одетых офицеров. Помещение кажется пустым. Невольно напрашивается мысль: «Где же отряд?»

Подхожу к первому офицеру, который сидит у печки и что-то читает. Спрашиваю: «Где командир отряда?» Нехотя оторвавшись от чтения, он грубо ответил: «А черт его знает… Наверное, пошел домой спать… Он ведь семейный». Потом с интересом спросил меня: «А вы кто такой? Загнали вас тоже?» Я ответил утвердительно и, взяв стул, подсел к нему. За полчаса нашей беседы я узнал, что творится в «отряде».

Оказалось, что все семейные офицеры имеют право уходить спать домой. К 8 часам утра они должны все быть в помещении и пробыть в нем до 6 часов вечера. Занятий никаких, караульной службы также нет. Винтовок имеется на 40 человек, а мобилизованных офицеров – 165 человек. Что же это такое? Спрашиваю офицера: «Чем же занимаются господа офицеры от 8 часов утра до 6 часов вечера?» – «Болтовней и ругательствами по адресу тех, кто мобилизовал их», – последовал ответ, и уже с горечью в душе он начал мне жаловаться:

– Посудите сами: я служил в банке, и меня сняли с работы только для того, чтобы глупо сидеть, без всякого дела, в этом дурацком помещении. Ну, для кого была нужна вся эта комедия? Это просто какое-то издевательство, и только. Завтра вот возьму плюну на все, уйду и не приду, как уже сделали многие.

На душе у меня стало грустно… Не такую картину предполагал я застать. Выйдя из помещения, я пошел на вокзал, где по прямому проводу вызвал генерала Сахарова. В кратких словах я описал ему обстановку, которую застал в офицерском отряде, и просил его не назначать меня командиром. Просил его дать мне время осмотреться и позволить вступить в офицерский отряд рядовым офицером. Обещал сообщить дополнительно, когда я смогу принять отряд. Генерал ответил:

– Времени нет, дорогой, и думать много не приходится. Даю тебе один день осмотреться, и ты должен сообщить мне, что принял командование.

Вернувшись, я нашел свободную койку и попробовал заснуть. Сон не приходит в голову. Да еще всю ночь являются господа офицеры, в большинстве случаев под влиянием алкоголя, с пением и громкими ругательствами. Командир отряда – старый полковник Николаев. Дивный старик. Утром представляюсь ему как вновь назначенный офицер. Узнав, что я каппелевский офицер, он пришел в восторг:

– Ну-с, полковник, вы уж извольте принять обязанности помощника командира отряда.

Я, конечно, согласился и был рад, что так все получилось, – обидеть старика, моего старшего брата-офицера, я никак не мог… Началась утренняя поверка. По списку 238 офицеров, налицо 75. Остальные в самовольной отлучке. «Что я могу сделать? Положение безвыходное – никто не желает служить и тем более слушаться».

В этот день я был приглашен обедать к командиру (он коренной житель Владивостока). Во время нашей беседы он откровенно высказался, что ему на старости лет нести такую обязанность и в таких ужасных условиях почти невозможно. Я не хотел больше скрывать моего назначения и искренне рассказал об этом полковнику Николаеву. Старик был действительно рад и обещал мне помочь всем, чем он может. Мы решили, что он сегодня же подаст рапорт о болезни, а я – о вступлении в командование.

Между прочим, о Военном Батальоне милиции (которого я еще не имел времени осмотреть) полковник Николаев сообщил, что, по его мнению, это скрытая, тайная большевистская организация. Положение у меня создалось очень, очень плохое. Вновь разговариваю с генералом Сахаровым и умоляю его прислать из моей офицерской роты 10–12 офицеров. В противном случае я не отвечаю за последствия… На следующий день я вступил в командование. Первым моим приказом были отменены все отпуска. За нарушение моих приказов я обещал военно-полевой суд.

Итак, нужно навестить военную милицию. У них произошла какая-то беготня и суматоха. Когда же я вошел в их спальню, то все казалось спокойно. Дежурный по батальону отдал мне рапорт, и казалось, все в порядке. Проходя по рядам коек, я случайно обратил внимание на ноги действительно спящего милиционера: они были в сапогах… Осторожно и незаметно я поднял одеяло другой койки, и что бросилось мне в глаза – это также сапоги. Теперь для меня не было сомнения в том, что Батальон милиции в полной обмундировке лежит на койках и, конечно, не спит. Надо было держаться спокойно и не показать вида, что я все заметил. Нам нужно было добраться до винтовок, которые стояли в пирамидах у противоположной стороны зала. Стараясь быть совершенно спокойным, я разговаривал с дежурным милиционером и медленно шел к выходной двери, но, не доходя ее, круто повернул направо и быстро, почти бегом, добрался до пирамид с винтовками. Мои офицеры тотчас же заняли посты. Щелкнули затворы винтовок, я громко скомандовал:

– Лежать и не подниматься с коек! Первый, кто нарушит мой приказ, будет убит на месте!

Отобрав револьвер у дежурного офицера милиции, я подошел к телефону, но он не работал. Тогда я послал двух офицеров с моим письменным приказом: «Срочно выслать взвод офицеров» и был удивлен, когда взвод прибыл быстрее, чем я ожидал. Начали подниматься «спящие» милиционеры. Выяснилось, что они ожидали выступления портовых рабочих и должны были поддержать их. Батальон милиции полностью арестован. Пока нет времени разобраться, кто был главой предполагаемого восстания… потом разберемся, а пока – держать их под арестом, с нашей офицерской охраной, в том же помещении, где они и находятся.

Время не шло, а летело, а надвигающиеся события были жуткими. Наш фронт, под натиском больших сил красных, дрогнул, и началось полное отступление. Каждый командир отдельной части возомнил себя «наполеоном», и по его желанию они отступали и наступали, не считаясь с общей обстановкой. Город Владивосток находился под ближайшим ударом красных. Что же мы имели в наших руках, чтобы защитить его от Красной армии? На руках – 160 офицерских штыков, которые были лучшие из лучших, и я стараюсь не разбрасывать их на заставы и патрули, а держать их в кулаке. Ну а что же дальше? Единственная надежда на пароходы, которые могли бы нас взять, или – умереть в бою с противником, который в 15 раз сильнее нас. Мне жаль от всей души этих белых рыцарей, но что я могу поделать. Мы обречены в этом проклятом городе Владивостоке.

Пока все спокойно. Мы взяли 1-й класс вокзала, где пол был покрыт тяжелым, зеленого цвета ковром. Я прошу господ офицеров лечь на ковер и закрыть глаза хотя бы на десять минут. Мое предложение было принято с удовольствием, и, выставив охранение вокзала, мои офицеры улеглись на пол, обнявшись с винтовкой. Через пять минут я услышал храп усталых и измученных людей. Попробуй поднять их в настоящую минуту! Они все уже в стадии полного безразличия… лишь бы спать… спать…

Свисток часового, стоящего на крыше вокзала. Спрашиваю, в чем дело. Говорит, что в Золотой Рог вошли два парохода: один направился на Русский остров, а другой, больший, идет к нам… Спрашиваю: «Какие флаги на пароходах?» Отвечает, что английские. Ну, слава тебе, Господи! Это за нами, а также за большим количеством беженцев, которые толпятся на пристани. Прибыл пароход, который и начал погрузку. Сперва – всех семейных с детишками, потом всех штатских стариков… и видно, что для нас места не хватит, так как многие уже устроились на палубе парохода. Иду с переводчиком, капитаном Арсеньевым, к капитану парохода. Последний очень мило встретил нас и просил не беспокоиться, так как мы можем ожидать с часу на час еще одного парохода. Успокоенные, мы пошли говорить с нашими офицерами. От усталости мои бедные офицеры еле ходят.

Красные на окраине города Владивостока и заняли Мальцевский базар, который уже объят пламенем пожара. Город в темноте, электричества нет. Пожар продвигается к самому городу, а парохода нет… надо что-то предпринять.

Решился на последнее средство. Собрал всех офицеров и объяснил им наше положение. Оставаться в городе невозможно, все сухопутные дороги заняты красными, и я решил срочно забрать все шаланды (так назывались парусные китайские лодки) и в последнюю минуту погрузиться в них и выйти в открытое море. Предприятие очень опасное, но видно, что другого выхода у нас нет. А парохода все нет и нет!

Я предложил господам офицерам два выхода из положения: идти со мной на «шаланды» или остаться с большевиками. Решать надо сейчас же… Около двадцати офицеров подняли руки, сдали винтовки, отошли в сторону, сорвав с себя погоны, и пошли в город, а другие решили остаться со мной. Процент ушедших от нас был очень мал, что меня очень удивило. Приказал снять охрану с Батальона милиции и распустить его. Бог с ними, и Он им Судья. Крови проливать я больше не хотел.

Итак, решили простоять в городе еще один день с устройством парусов на шаландах и утром оставить родные берега. Неожиданно в бухту вошли полным ходом два японских миноносца и в 3 часа вечера высадили свою морскую пехоту. Картина создавшейся обстановки сразу изменилась в нашу пользу. Появилась надежда на благополучный исход. Японские дозоры быстро продвинулись на окраины, и красным было предъявлено требование не входить в город до тех пор, пока не эвакуируются последние японские граждане. Ко мне же очень вежливо, с японскими поклонами подошел полковник японской армии и на ломаном русском языке в очень корректной форме попросил снять всю нашу охрану в городе, обещая, что через несколько часов придет пароход, который заберет нас всех и оставшиеся семейства нашей армии.

Боже мой! Я хотел прямо расцеловать этого офицера. Какое облегчение! Эта неожиданная новость сняла горы тревог, забот и волнений с моих плеч. Ему я поверил, он не может врать, он офицер императорской японской армии. Моя вера в него оправдалась, в бухту вошел другой пароход английского флота. Офицеры – многие из них со слезами на глазах – кричали: «Ура! Ура!»

Под охраной японского военного флота мы начали грузиться. На пароходе также была охрана из английских солдат. Пароход начал разворачиваться, а дальше – тихий ход вперед, и мы оставили наши родные Русские земли… Увижу ли я их снова?

Утро было мрачное, с сильным холодным ветром, который пронизывал до костей. Все ушли с палубы в трюм, но я не мог оторваться от удаляющейся родной земли. Там осталось все, чем я жил, все дорогое и святое для меня – Родина. Слезы невольно капали из глаз по щекам и падали на серую боевую шинель. Увижу ли я тебя, родная, родная Матушка Россия? А мысли в голове, как удары молотка, бьют, и бьют, и бьют… и все упорнее, сильнее. Не выдержав, я упал на колени. Полилась из моих уст горячая молитва и клятва – бороться до конца моей жизни за освобождение моего народа и моей любимой Родины-России.

Налетел шквал ветра, силой своей выхватил у меня фуражку из рук и бросил ее в родные воды. Поднявшись, я увидел, что не один я молился. В разных местах на палубе были разбросаны группы молящихся русских людей. Долго я стоял на палубе, прижавшись к пароходной трубе. Скрылись из глаз последние очертания берегов нашей Родины. Стало пусто на душе. Что ожидало меня впереди? Чужая земля, чужой язык и все чуждое для сердца русского человека.

Невольно напрашивается вопрос: кто же счастливее из нас, белых воинов? Те ли, которые остались лежать в вечном сне на родимой земле, или те, у которых сохранена жизнь, быть может, для великих новых подвигов или же для великих испытаний и страданий? Это покажет будущее. Нужно лишь смело смотреть вперед и всегда быть готовым идти на борьбу против кровавого зверя – коммунизма.

На второй день нашего морского путешествия неожиданно поднялась сильная буря, которая бросала наш пароход в течение 14 часов, как спичечную коробку. Все были больны морской болезнью. На третий день мы вошли в японский порт Гензан. Наше морское путешествие закончено, и наступила другая, новая для нас жизненная полоса. Мы вступали в чужую для нас обстановку эмигранта – человека без родины. Боже! Дай нам силы одолеть и это испытание и выйти из него такими же, как мы вошли в него.

Твердо ступая по пароходному трапу, я вступил на японскую землю. С этого момента началась борьба за личное существование – вещь очень неинтересная и, я бы сказал, жалкая. Но одно, что меня все время поднимало, это вера в наш русский народ и вера в победу над красным сатаной. Отними ее от меня, и я – труп. К моему счастью, эту борьбу за освобождение моей Родины-России могут отнять у меня только тогда, когда отнимут мою жизнь.

Итак, вооруженная борьба временно для нас закончена. Армия должна разойтись. Но от нашей борьбы мы не отказались, а 80 процентов остались такими же, как и пришли. Наших белых братьев по оружию на Юге постигла такая же участь, как и нас, но им пришлось выпить чашу страданий до конца 2-й войны и, пережив все испытания, быть преданными красному сатане на мучения и смерть. В этом случае мы были во много, много раз счастливее наших братьев по оружию – южан.

Б. Филимонов²²

Белоповстанцы. Хабаровский поход. Зима 1921/22 года²³

Войска Временного Приамурского правительства

Осколки различных частей белых армий Восточного фронта, счастливо избегнувшие пленения за время своего движения через Сибирь, проделавшие так называемый Сибирский Ледяной поход, в течение которого за ними установилось прозвание «каппелевцев», проскочив в Забайкалье, по соединении там с частями атамана Семенова, так называемыми «семеновцами», образовали Дальневосточную армию, которая по оставлении Забайкалья в ноябре 1920 года почти целиком прошла в Южное Приморье, где впоследствии ее части получили официальное наименование Войск Временного Приамурского правительства.

Общая численность Белой армии по прибытии ее в Южное Приморье доходила до тридцати тысяч человеческих ртов и нескольких тысяч лошадиных. Многие годы походов, для одних начавшиеся еще в Великую войну, а для других в Гражданскую, давно оторвали чинов армии от родного очага и мирной жизни. С домом у них фактически все было порвано, казалось бы, что из них мог бы выработаться тип кондотьеров, но этого не случилось, и своей массой они остались честными гражданами России и терпимо относились к населению, недоброжелательно и даже враждебно к ним относившемуся.

Огромное большинство чинов Белой армии были родом из Приуралья, с берегов Волги, Камы, отчасти из Западной Сибири и Забайкалья. Уроженцев Средней и Восточной Сибири было немного. Обитателей Амурской и Приморской областей – всего лишь горсть. Населению Приморской области, состоящему главным образом из украинцев, бойцы Белой армии были «чужими». Исключение составляли только казаки оренбургцы и забайкальцы, нашедшие здесь своих сородичей.

Случай, преданность Белому делу, пассивность и упорство привели чинов Белой армии из столь отдаленных краев в Приморье. Многие «практичные» люди, не видя впереди никакого просвета, бросали расстроенные ряды белых войск после Ледяного Сибирского похода или оставления Забайкалья. В рядах остался тот, кто жил борьбой с большевиками, кто продолжал твердо верить в скорое Воскресение России, а пока считал нужным продолжать службу в кадрах будущей Русской армии тот, кто не решался или не желал самостоятельно бороться с жизнью вне рядов войск. Много было и таких, кто, не задаваясь высокими целями, довольствовался настоящим и жил, пока его кормили. Наконец, попадались единичные хищники, кои были не прочь пожить вволюшку на остатки казенных средств, а при случае и «погреть свои руки». Должно отметить, что после майского переворота 1921 года, когда в Приморье образовался Белый Центр, некоторые из оставивших ряды войск вновь вернулись на службу в свои части.

Осколки молодой Русской армии, развернувшейся из добровольческих отрядов и частей народных армий 1918 года (Сибирской³⁰ и Народной³¹), до последних дней своих сохранили характерную особенность своей юности – крепчайшую духовную связь между начальником и подчиненным, происходившую от полной общности интересов, а нередко и близких отношений, предшествовавших службе под Белыми Знаменами. В тяжелой обстановке фронта и ближнего тыла трудами и энергией молодого русского офицерства были созданы белые части Восточного фронта. Волею судеб представители солидного русского генералитета в этой работе участия не приняли. Здесь уместно отметить то, что к этому времени офицерство состояло из бесчисленного ряда лиц различных классов, профессий, взглядов, убеждений и интересов. К тому же солдатами вначале были только добровольцы и самомобилизовавшиеся – учащаяся молодежь, казаки, крестьяне и рабочие. В результате взаимоотношения чинов оказались непринужденными, но вместе с тем, при отсутствии ряда формальностей, воинские чины были скованы на фронте строгой и даже суровой дисциплиной. Равномерного распределения офицерства по частям вначале не было. Не удалось его провести высшему белому командованию и в 1919 году, равно как и превратить добровольцев народных войск в солдат регулярной армии. После Красноярской катастрофы Белая армия по существу своему вновь стала чисто добровольческой, но подъема, как то было в 1918 году, уже не было в ее рядах. Части, пришедшие в Приморье, хотя и сохранили свой облик «добровольческих и народных» частей, тем не менее, под влиянием неудач и катастроф этот облик принял все же искаженные формы.

Нет и не может быть ничего удивительного в том, что при описании воинских частей Временного Приамурского правительства приходится наталкиваться на ряд явлений, чуждых понятиям старой Русской армии. Часть этих явлений, как указано выше, явилась как продукт новых взглядов на вещи и новых отношений, другая часть – болезненна по существу своему. Вместе с тем в частях Белой армии 1921 года сохранились также и многие положительные черты старой Русской армии.

Еще в Забайкалье количество бойцов в частях не соответствовало их «классу», если так можно выразиться. При проходе через полосу отчуждения КВЖД ряды полков еще более поредели. Раскол на две враждебные группировки вконец расстроил порядок, ибо многие боевые единицы распались совершенно или же раскололись на две части.

До отъезда атамана Семенова из пределов Приморья, последовавшего 13 сентября 1921 года, существовали два не зависящих друг от друга высших органа управления войсками: штаб главнокомандующего всеми вооруженными силами Российской Восточной окраины и штаб командующего Дальневосточной армией. Первый находился в Гродекове, второй – сначала в Никольск-Уссурийском, а позднее во Владивостоке.

К лету 1921 года в Приморье в подчинении главнокомандующего находилась только одна Гродековская группа войск, возглавляемая генерал-лейтенантом Савельевым³². В состав этой группы войск входили: все казачьи части и части 1-го корпуса³³, пришедшие в Приморье (часть забайкальцев осела в районе Хайлара в полосе КВЖД), и две стрелковые бригады, выделившиеся из состава 2-го³⁴ и 3-го³⁵ стрелковых корпусов.

В подчинении командующего Дальневосточной армией (генерал-лейтенант Вержбицкий) находились 2-й Сибирский стрелковый (генерал Смолин) и 3-й стрелковый (генерал Молчанов) корпуса. В состав этих корпусов входили только стрелковые и кавалерийские части, не перешедшие весною в Гродековскую группу.

Организация подразумевала подразделение корпусов и Гродековской группы войск на бригады, полки, батальоны, роты и т. п. Так все это и было на бумаге. На деле же многие полки, состоя из двух-трех рот, в действительности представляли собою один батальон, причем роты нередко имели по 15–20 рядовых. В непосредственном подчинении штабов корпусов и Гродековской группы имелся ряд мелких единиц до отдельных рот, сотен и взводов включительно. Коротко: лето 1921 года – время мелких отдельных частей, делающих весь аппарат управления и снабжения громоздким, увеличивающих штабы и управления за счет людей в строю. Отдавая должное, следует отметить, что по приходе в Приморье генерал Смолин свел свой корпус в дивизию, сократив таким образом число штабов, но позднее дивизия вновь была превращена в корпус.

Только что описанная громоздкая и неправильная организация сохранялась по следующим мотивам:

1. Как указано выше, части 1921 года являлись осколками когда-то значительных частей. Каждый осколок старался сохранить себя отдельной единицей до того светлого времени, когда он сможет вновь развернуться.

2. Командиры и начальники, привыкнув командовать крупными частями, инстинктивно цеплялись за «класс» своей части, а потому понижение «класса», то есть сведение частей в менее крупные единицы, во многих случаях влекло за собою уход на покой или откомандирование в штаб ряда лиц, пребывание коих на несоответствующих их чину должностях противоречило психологии чинов армии.

3. Командиры частей определенно не желали терять свою хозяйственную автономию.

Сохранение старых территориальных наименований частей определенно выступало, и не только полки, но батальоны, роты и эскадроны сохраняли наименования тех полков, каковыми они были в 1918–1919 годах. Бригады же, образуемые от слияния сведенных в полки бригад, получали обобщающие наименования. Так появились: Поволжская³⁶, Ижево-Воткинская³⁷ и Сибирская бригады³⁸. Каппелевские части, переходя в состав Гродековской группы войск, сохраняли свои старые наименования (Егерский³⁹, Уральский⁴⁰, Добровольческий⁴¹ полки, Красноуфимский⁴², Камский конные дивизионы).

О внешней подтянутости, выправке, однообразной форме одежды говорить не приходится. Хотя все белые бойцы ходили в погонах и в растерзанном виде солдаты сами не любили появляться, тем не менее особых требований в этом отношении не предъявлялось и предъявлять было нельзя, так как армия после своего прихода в Приморье обмундирования и жалованья не получала.

Если занятия с офицерами и солдатами в некоторых частях и производились, то в большинстве случаев к ним относились не серьезно. Осенью 1921 года во Владивостоке имел место следующий случай, ярко характеризующий психологию белых бойцов: когда одну из белых частей гарнизона вывели на занятия (рассыпной строй), то солдаты оказались премного обиженными: «Как? Всю Сибирь прошли, столько лет воюем? А тут опять учить, что мы и так хорошо знаем».

По уставу полагалось отдание чести всем генералам и офицерам без остановки во фронт, но на практике солдаты отдавали честь только офицерам своей части и тем из «чужих» офицеров, кои при больших чинах солидно выглядели. Недоразумений на этой почве не происходило, ибо офицеры считали вполне нормальным, что их приветствуют только свои солдаты.

Переходы из одной части в другую и выходы на сторону одно время происходили часто самовольно и проходили, за редким исключением, безнаказанно. Некоторые командиры и начальники сами переманивали к себе офицеров и солдат в целях пополнения или развертывания своих частей. Только в редких частях не принимали самовольно переходящих.

Ясное представление о численности и организации белых частей дает следующая сохранившаяся таблица:

ЧИСЛЕННЫЙ СОСТАВ ГАРНИЗОНА РАЗДОЛЬНОГО

6-го марта 1921 года

В вышеприведенной таблице в графе воткинцев показаны Воткинский стрелковый полк⁴³ и Воткинский конный дивизион⁴⁴. Камский стрелковый полк⁴⁵ не показан совсем, надо полагать, что камцы включены в число уфимцев; во всяком случае, в это время камцев было очень немного – они представляли собою батальон под командой капитана Васильева.

Во главе Белой армии в Приморье стояли молодые генералы. Вышедшие на Великую войну в обер-офицерских чинах, они остались совершенно не известными широким массам в течение ее. В Гражданскую войну они выдвинулись, но и здесь ни один из них не занимал столь видного положения, чтобы стать авторитетом для всей Дальневосточной армии. Генералы Молчанов и Смолин командовали на Уральском фронте дивизиями, генерал Бородин был в то время командиром полка, а генералы Савельев и Глебов только в дни крушения Белой армии в Забайкалье (1920 г.) были произведены в генералы. Один генерал Вержбицкий имел за собою командование более крупными силами, именно во время весеннего наступления 1919 года он командовал Южной группой Сибирской армии, действуя в направлении Сарапуль – Казань.

Претендентами на высшие посты являлись – генералы Лебедев⁴⁶ (бывший при адмирале Колчаке наштаверхом до весенней катастрофы на фронте), Лохвицкий⁴⁷ (бывший командармом 1-й осенью 1919 года), Бангерский⁴⁸ (комкор 2-го Уфимского), но и они также не обладали достаточным весом и достаточной объективностью, дабы смирить враждующие группировки.

В прошлом Белой армии было слишком много вольных и невольных перемен в высшем командовании (Гришин-Алмазов⁴⁹, Иванов-Ринов⁵⁰, Болдырев, Лебедев, Гайда⁵¹, Дитерихс, Сахаров⁵², Каппель⁵³, Войцеховский⁵⁴, Лохвицкий, Вержбицкий), чтобы оно способствовало укреплению авторитета командующего просто даже как понятия. Все казалось и считалось легко сменимым и заменимым. В обстановке русской революции и гражданской войны создался тип «атаманов» – неограниченных и не ответственных ни перед кем маленьких владык. Болезнь эта к 1921 году окончательно поразила организм Дальневосточной Белой армии, и самые ярые противники «атаманов» превратились фактически в «атаманов». Соревнование начальников приняло в это время совершенно недопустимые формы и вело к постоянному несогласию. Особенно были черны дни Раздолинского сидения. Обливая грязью своих противников, самые старшие начальники упускали из виду то, что этим самым они сами погружались в грязь. В свои дрязги они стали втягивать офицеров и даже солдат.

Значительная ценность каждого бойца, как результат малочисленности частей, неудачи, частые перемены в командовании, отсутствие самого необходимого из пищи и одежды вырывали почву из-под ног начальника и заставляли его подчас смотреть на некоторые провинности подчиненного сквозь пальцы. Результат не заставил себя долго ждать – воинские чины стали распускаться.

Бессистемные производства и награждения орденами, наличие отдельных самозванцев как результат массовой затери послужных списков вели к тому, что каждого командира, офицера и солдата ценили его начальники, равные и подчиненные постольку, поскольку он был ценен сам по себе, а не по тому чину или званию, которое он носил.

Разделение на «каппелевцев» и «семеновцев», приведшее очень скоро к полному расколу, явилось скорее результатом соревнования начальников, чем антагонизма масс. Действительно, несмотря на ряд эксцессов, падающих на время наибольшего затемнения мозгов, отношение общей массы офицерства и солдат, как каппелевцев к семеновцам, так и семеновцев к каппелевцам, было вполне терпимо.

Все действия начальства, с легкой руки самих командиров, подвергались нещадной критике. Младший офицер в ответ на приказание мог получить молчок, в худшем случае – грубость. Положение обер-офицеров было неважно. Отчасти это объясняется тем, что многие офицеры, получив чины за боевые отличия, панибратствовали со своими друзьями-солдатами. Наличие офицерских рот почти в каждом полку способствовало подобному «равноправному» отношению. С другой стороны, видя, что офицер делает все то же, что и солдат, то же ест, так же спит, все это укрепляло доверие солдат к офицерству, не давало им повода видеть в нем барина, впрочем, многие офицеры барами никогда и не были. Вера друг в друга была полная. В своих солдатах все офицеры были твердо уверены. Боевые приказания исполнялись всегда быстро и беспрекословно. Браня подчас свое начальство, солдат все же верил ему и шел за ним.

При наличии не зависящих друг от друга двух командований вполне естественно существование двух главных интендантств в Белой армии. Одно из них находилось в Гродекове и снабжало части Гродековской группы войск, другое (армейское) после переворота обосновалось во Владивостоке и стало ведать снабжением правительственных войск (генерал-майор Бырдин⁵⁵). Такое положение существовало до тех пор, пока у атамана Семенова имелись средства для прокормления своих частей. Позднее, вследствие острого недостатка продуктов питания, многие гродековские части, оставаясь в оперативном подчинении штаба главнокомандующего, устраивались на довольствие к Приамурскому правительству и получали продукты от каппелевского интендантства. Долго продолжаться такое положение, конечно, не могло, и к осени все гродековские части оказались не только на довольствии у правительства, но и на службе у него.

Питание частей, находившихся на довольствии у правительства, до Хабаровского похода было достаточным. Части получали 2¹/₂ фунта хлеба (половина белого, половина черного), в обед – суп, вечером – каша, но различная мелочь интендантством недодавалась, и средств на приобретение оной не отпускалось. Гродековские части, не перешедшие на довольствие к правительству, летом 1921 года голодали форменным образом, и местное население из сострадания прикармливало голодных солдат и офицеров. Из гродековского интендантства эти части получали только рис и отвратительной выпечки черный с отрубями хлеб. Конский состав гродековских частей довольствовался исключительно подножным кормом и к осени 1921 года пришел в полную негодность. Особенно ужасный вид имели кони Забайкальской казачьей дивизии.

Армия, потерявшая значительную часть своего имущества в эшелонах, брошенных при отходе к ст. Маньчжурия, распродала и размотала другую часть его по линии КВЖД. В Приморье в марте и апреле 1921 года гродековские части получили дрелевое, желтое обмундирование и сапоги. Ожидались шитье и выдача шинелей. Каппелевские части в это время ничего и ни от кого не получали. После майского переворота положение изменилось. В руках каппелевского интендантства оказались некоторые интендантские склады в городах Владивостоке и Никольске, бывшие доселе в распоряжении красных. Части, находившиеся в подчинении каппелевского командования, получили белье, тонкий зеленый шевиот и шинельное сукно. Частям, поступавшим на довольствие к правительству позднее, но не вошедшим в подчинение каппелевского командования, двери интендантских складов открывались не так уж широко. 1-я стрелковая бригада⁵⁶ и Оренбургская казачья бригада⁵⁷ получили синий демсин, а шевиот им выдан не был. Между прочим, 1-я стрелковая бригада шевиота не получила даже летом 1922 года, хотя на складах шевиот имелся. Наиболее обделенными оказались части Забайкальской казачьей дивизии⁵⁸ и «гродековцы» (позднее 3-я Пластунская бригада⁵⁹). Эти части не получили ни шевиота, ни демсина под предлогом того, что весною им было выдано атаманом Семеновым дрелевое обмундирование. Шинельного сукна они не получили уже без всяких предлогов.

Жалованьем части Гродековской группы войск были удовлетворены по март или апрель 1921 года (установить точно не представляется возможным) золотом согласно ставок 1920 года. Оклады были мизерны, так, рядовой стрелок получал рублей 15, офицер-боец – 26 рублей, младший офицер – 28, командир отдельной части – около 40. Из-за отсутствия денежных сумм в дальнейшем части Гродековской группы войск жалованья больше не получали, каппелевские части по этой причине жалованья после отхода из Забайкалья совсем не получали. После переворота Временное Приамурское правительство утвердило оклады жалованья чинам войск (приблизительно такие же, как были в Забайкалье). После этого части стали заготовлять требовательные ведомости и посылать их во Владивосток, но так как наличность в казначействе была все время весьма малой, то ассигновки гасились мелкими частями, а посему и чины в частях получали жалованье по частям.