Читать онлайн Два спутника планеты Ксюша бесплатно
© Раевская Т., 2024
© Лапшина Д. Ю., рис. на обл., 2024
© ООО «Издательство АСТ», 2024
* * *
Меня зовут Татьяна Раевская. Я писатель и переводчик. Люблю изучать иностранные языки и путешествовать. А еще люблю лошадей. Познакомилась с ними в тринадцать лет и сразу поняла, что это любовь на всю жизнь. Считаю, что лошади многому меня научили: внимательности, чуткости, терпению, умению понимать другого, ответственности. Я писала эту книгу с большой благодарностью к этим удивительным, прекрасным и мудрым существам.
Прототипом Спутника является мерин тракененской породы по кличке Рабфак, самый добрый и ласковый из всех лошадей.
Глава 1
20 сентября
– Ты же понимаешь, что все это не серьезно! – мама выслушала мои причитания и вздохнула.
Я отпихнула фарфоровую тарелку, на которой расположился любимый тост с авокадо и лососем. Не до него сейчас. Тут такое! Моя судьба решается!
– Что все? Что несерьезно? Дружба? Мы уже десять лет дружим, десять! И вот так, бросить его?
– Да-да, я понимаю, это очень тяжело, – голос мамы казался участливым, – но…
– Что «но»? Что «но»?
Я не находила слов, хотелось только кричать и топать ногами. Как будто что-то во мне готовилось взорваться. И никак не могло. Почему я? Почему выбрали меня? Я не хочу никуда уезжать! Я чуть не бежала из школы, чтобы рассказать маме эту новость! Я думала, она на моей стороне! А она… Для меня это полная катастрофа!
– Ксюшенька, пойми, нужно думать о будущем. Это такой шанс!
Я замерла, уставившись на маму. Неужели она ничего не понимает? Какой шанс? Если бы на неделю, на две, даже на месяц, ну ладно, мы бы потерпели друг без друга, но год! Почти весь учебный год жить во Франции и не видеть его!
– Зря я тебе сказала!
– Я бы все равно узнала. – Мама снова пододвинула ко мне тарелку. Раздражает ее спокойствие! Конечно, ей-то наплевать, не она же уезжает. – Поешь. Мадам Вейле наверняка сегодня в телеграм напишет. И мы все обсудим.
И сказать нельзя, и не сказать нельзя, все плохо! А мое мнение интересует кого-то здесь? Вы там свои дела взрослые решаете, а я что, не человек? У меня своих чувств нет, что ли?
Я схватила приборы. Отрезала кусочек тоста с лососем и запихнула в рот. Я чувствовала, что иначе вот-вот сорвусь на крик. Я никогда не кричала на маму, никогда. Алиска, моя лучшая подруга, рассказывала, что у них дома часто орут друг на друга, а дети (их в семье трое) дерутся, но мне трудно такое представить.
А сейчас я была на грани. Внутри все дрожало. Я жевала тост и не чувствовала вкуса. Он был словно резиновый. Хлебный комок, пропитанный мякотью и соком авокадо, застрял в горле и не хотел идти дальше, но я заставила себя и проглотила с усилием. В голове только одна мысль: «Надо достучаться, надо объяснить маме, что это невозможно, нужно отказаться от поездки!» Эта мысль мешала горлу глотать.
А мама продолжала, как будто не видя, что я давлюсь:
– Раньше больше возможностей было, сейчас все изменилось, так что отказываться неразумно. И удобно, что восьмой класс, потом не до этого будет, экзамены… Во Франции язык подтянешь. Думаю, и папа тоже согла…
– Мам! Ну не могу я его бросить!
Вилка звякнула о край тарелки.
Я ойкнула и виновато посмотрела на маму. Как громко! Мама вздрогнула и быстро обернулась к двери из столовой. Все понятно, боится, что Уля проснется и пришлепает сюда.
И тогда мы сразу все забудем, умильно сложим ручки и будем смотреть, как она здорово стучит ложкой по кастрюле.
И никакого разговора с мамой не получится. А это ведь очень важно!
– Ты говоришь, точно это твой жених! – Мама снова повернулась ко мне, выдавила смешок, но я только хмуро улыбнулась в ответ. Она не понимает… Они все не понимают. Для них это просто легкое увлечение, ничего серьезного. А для меня – вся жизнь. У меня такого друга больше нет.
Есть, конечно, Алиска. Мы и за одной партой сидим, и после школы домой вместе идем, и обсуждаем все события нашего класса. Алиска любит все обсуждать – кто на кого как посмотрел, кто что сказал и каким тоном и что на самом деле он или она думает. Еще она всех тестирует: у кого какой темперамент, кто какое дерево по гороскопу друидов и каким знаком зодиака по обычному гороскопу. Алиска на психолога хочет учиться, но мне кажется, она не справится. Ей все время мерещатся всякие интриги и козни, как будто мир вокруг – одно сплошное зло. Жила бы она в Средневековье, точно была бы кардиналом или коварной миледи.
А к НЕМУ у меня особые чувства. Кажется, что мы понимаем друг друга с полуслова. Даже не с полуслова, потому что мы с ним не разговариваем. А по-другому. Телепатически, что ли. Так с самого начала было. И никаких нет интриг или даже просто раздражения. И каждый раз только радость. Но как это объяснить человеку, который никогда не испытывал такого? Наверное, никак. Алиске я даже боюсь заикнуться. Смеяться будет. Скажет, что я живу в нереальном, полностью выдуманном мире.
Сердце билось как бешеное. Я все жевала и жевала тост, и мне казалось, что это монотонное действие успокаивает меня. Рот был чем-то занят, а значит – я не закричу.
Я посмотрела в тарелку. Она была любимая, мы купили ее четыре года назад на блошином рынке в Страсбурге. Раньше, до рождения Ули, мы много путешествовали, объездили если не весь мир, то половину точно.
Из-под тоста выглядывал всадник в нарядном камзоле, скачущий по полю, а по краю тарелки шел золотой ободок. Я думала в детстве, что она, такая красивая, наверняка принадлежала королю. Или, в крайнем случае, принцессе. Когда я ее увидела среди всяких очаровательных чашек, блюдец, сотейников и другой посуды, то вцепилась в маму. У меня словно внутри что-то задрожало: «Хочу, хочу!» Как будто сам всадник мне подмигнул с тарелки и сказал: «Возьми меня к себе домой! В свою коллекцию лошадей».
Продавец, увидев мои умоляющие глаза, добродушно улыбнулся в усы и погладил меня по голове. «У вашей дочери есть вкус, – сказал он маме по-французски, а я перевела. – Это тарелка XVII века». Я вообще-то ненавижу, когда меня трогают чужие люди, особенно за волосы, но тут ради всадника в камзоле стерпела. Скорчила что-то вроде ответной улыбки и даже сделала неловкий книксен. «Женьяль, женьяль»[1], – пробормотал дядечка и снизил цену. И хотя при упоминании о XVII веке мама слегка усмехнулась, тарелка стала моей! Так всадник покинул родную страну и живет теперь в нашем огромном дубовом буфете за стеклом, так что я могу им постоянно любоваться, когда прихожу на кухню не поесть, а выпить чаю, например.
– У вас у обеих страсть к коллекционированию, – смеясь, сказал папа, когда мы вернулись с прогулки и я кинулась ему на колени с драгоценной тарелкой. Он работал на компьютере в лобби отеля, пока мы с мамой гуляли по Страсбургу.
Мама слегка покраснела, но на самом деле это так.
Она любит ходить по всяким интересным местам типа антикварных магазинов и блошиных рынков и выискивать красивые вещи. Древние бронзовые статуэтки, крохотные книжки на старо-французском в перламутровых обложках с замочком и маленьким ключиком, висящим на цепочке, маленькие стеклянные бутылочки причудливых форм с помутневшими стенками, на которых осели остатки эликсира, гравюры с изображением средневековых городов… Иногда мама только вертит эти вещицы в руках, иногда нюхает и о чем-то мечтательно вздыхает, иногда покупает.
Мамочка! Где же ты? Мы так хорошо понимали друг друга раньше… А теперь точно весь мир рухнул. За пять минут. Почему сейчас ты такая чужая?
И почему мне так плохо, что хочется разгромить все вокруг и даже разбить эту тарелку! Чтобы брызнули осколки по полу и чтобы мне стало еще больнее…
И чтобы я, наконец, закричала во все горло.
Глава 2
Вот так новость
Когда вчера на французском мадам Вейле сказала, что три человека из нашей школы поедут на год учиться в Париж, у меня внутри что-то екнуло.
– Илюха, ты что? – спросил Никита, мой друг и сосед по парте.
А я и сам не знаю. Словно током дернуло. А сердце в живот провалилось. У меня однажды так было в детстве, у прабабушки на даче. Там плита электрическая, и, видимо, контакт отошел. Я пельмени варил, ложку сунул в кастрюлю, чтобы их помешать, а меня как ударит! Как будто прямо в грудь. И на языке привкус сразу такой неприятный, железный. Ощущения отстой.
Так и здесь. И я даже не понял, почему меня дернуло. Меня-то точно не отправят. Не из-за чего переживать, да и не нужна мне эта Франция. А когда объявили список, все стало ясно.
Ксюха.
Ксюха во Францию едет. На целый учебный год!
Я словно утонул. И сквозь толщу воды вяло смотрел, как Ксюха вышла к доске, а мадам Вейле сначала пожала ей руку, а потом даже обняла.
– Mes chers amis[2], – сказала француженка и приложила к глазам белый платок, – времена сейчас непростые, но я верю в дружбу наших стран и очень рада, что Ксения будет учиться в Париже. Она достойна!
Ксюха стояла рядом бледная и, похоже, не слишком веселая. Будто даже расстроенная. Неужели не хочет ехать? А может, она… да нет, нет, не может быть, ей до меня и дела нет.
Она слабо улыбнулась мадам Вейле и пошла за свою парту, где уже ждала Алиска. Пока мадам Вейле толкала речь, та вся извертелась. Чуть ли не подпрыгивала. А когда Ксюха протиснулась мимо нее на свое место у окна, она схватила ее за руку:
– Ксюха! Я ору! Целый год в Париже, красота! Я к тебе приеду!
– Да была я в этом Париже сто раз, ничего там нет интересного… – Ксюха вытащила руку из крепкого, почти боксерского зацепа Алиски, подперла ею голову и уставилась в окно. Кабинет наш на третьем этаже, и видны тополя во дворе. У некоторых прошлой весной верхушки отпилили, и они стояли точно обезглавленные. А молодой клен уже начал рыжеть. Слегка совсем, часть листьев покраснела, остальные пока зеленые.
Интересно, доучится ли Ксюха первую четверть или уже в октябре уедет. Хотя какая разница, месяцем раньше или позже. Все равно ее не будет целый год.
– Ты что, совсем? Не рада, что ли? – допытывалась Алиска. Я слышал ее шепот так отчетливо, как будто она мне на ухо это все говорила. Что почти так и есть, потому что мы с Алиской, получается, совсем рядом друг от друга, разделены только проходом. Они с Ксюхой за третьей партой сидят, и мы с Никитой тоже.
– Рада, рада, – тихо сказала Ксюха, думая о чем-то своем. Но если бы были слышны человеческие мысли, я бы гарантировал, что она подумала: «Отстань от меня, не до тебя сейчас». Ну, может, конечно, тут не стопроцентная вероятность, но девяносто семь процентов точно есть. Вот интересно, научатся ли в будущем люди мысли читать? Тогда никто не сможет схитрить или соврать, все будет на лбу написано, как моя бабушка говорит. Что же с Ксюхой? Что не так? А может, подойти, спросить? Сделать уже шаг. Или подождать… Рано пока…
В этот момент Алиска, будто почувствовав мой взгляд, повернула голову ко мне и прошипела.
– Что, Перельман[3], тоже во Францию хочешь?
– Тебе-то что? – огрызнулся я. Бесит она своими шуточками и кликухами. Была бы мальчишкой, я бы ей накостылял. Но девочек нельзя и пальцем тронуть.
«Учись отвечать достойно, словами, – мне еще в детстве папа сказал, когда в третьем классе меня Севка Мамин очкариком обозвал, а я на него с кулаками накинулся. – Учись контролировать себя, а иначе чем ты отличаешься от обезьяны?»
Папа и сейчас дает хорошие советы. Жаль только, он не живет теперь с нами…
Я вспомнил, что должен сдержаться. И вдруг брякнул неожиданно:
– Извини, Алиса.
Она как будто поперхнулась. Округлила глаза. На картинке из будущего я отчетливо прочитал у нее на лбу горящую огненными буквами надпись: «Илюха совсем сбрендил. Точно сумасшедший. Все математики такие».
Она, может, впервые в жизни не нашлась, что ответить. Хмыкнула, сверкнула голубыми глазами и отвернулась к Ксюхе.
Глава 3
Пока молчу
Ксюха молча смотрела в окно. А класс гудел. Одноклассники перешептывались и поглядывали на худенькую спину. Почему-то их шепот мне показался похожим на шипение. Особенно возмущалась Попова, наша отличница. Понятное дело, тоже хотела во Францию. Хотя ее папа может и без всякого конкурса ее туда в любой момент отправить, хошь на год, хошь навечно.
– Мадам Вейле? – Попова подняла руку, и француженка вздохнула. Наверное, предчувствовала вопрос.
– Oui, Carine?[4]
– По каким критериям отбирались победители? – Попова подтянула рукава темно-синего пиджака с фирменной эмблемой школы, точно готовилась вступить в рукопашный бой с учительницей. Уперлась пальцами с ярко-алым маникюром в край парты и откинулась на стуле. Чем-то ее поза напомнила мне сфинкса, но, в отличие от него, у Карины было не спокойное выражение лица, а надменное. Она привыкла во всем быть первой. – По результатам городской олимпиады прошлого года?
Это был удар под дых. Потому что ту олимпиаду выиграла как раз Попова. Она уже в своих мечтах, наверное, с Эйфелевой башни нам всем привет передавала. А тут такое… Кек.
– Не только. По сумме факторов, – уклончиво ответила француженка. Она сложила руки на груди и сделала шаг назад. Было непонятно, отступает ли она или набирает силы для борьбы с Поповой. Она у нас небольшого роста, с мелкими пепельными кудряшками и с чувством юмора, но иногда как скажет что-то таким металлическим голосом… Спорить с ней осмеливался не каждый. Она открыла было рот, видимо, хотела объяснить, но потом вспомнила что-то и не терпящим возражений тоном добавила:
– Решение принималось коллегиально и в случае с Ксенией было почти единогласным.
Попова вернула стул на место и снова завела:
– А кто голосовал…
Но мадам Вейле пресекла дальнейшую дискуссию:
– Не расстраивайтесь, Карина, у вас будет еще шанс! А теперь – au travail[5]!
Попова скривилась и уткнулась в тетрадь. Не удивлюсь, если она дома куклу вуду сделает с Ксюхиным лицом и будет в нее иголками тыкать. Она может. Почему-то у всех представления, что отличницы всегда тихони не от мира сего, вечно сидят дома и зубрят, зубрят целыми днями. Наша Попова не такая. У нее отец какой-то там замминистра, что ли. Но даже дело не в этом. У нее характер такой. Она всегда хочет быть лучше всех и получать, что пожелает.
Она себе в четвертом классе дреды сделала, хотя у нас в школе они категорически запрещены. У нас же спецгимназия, мы должны быть чуть ли не эталоном во всем – и в поведении, и в учебе, и во внешности. Но с Поповой как с гуся вода. Наверное, папа ее откупил. Когда он в школу приезжал, несколько улиц вокруг оцепляли. А в этом году она себе волосы в фиолетовый цвет покрасила, а одна прядь – бордовая. В раздевалке после физры парни ее часто обсуждают. Что у нее и фигура уже, как у Марго Робби[6]. И грудь. В общем, считают ее первой красавицей. Попова тоже так считает и конкуренток, как мне кажется, готова со свету сжить. Но я Ксюхе ментальную защиту поставлю. Эйнштейн говорил, что все есть энергия. Так что не тронут Ксюху злые мысли. Позитивные вибрации сильнее негативных.
Я оглядел класс. Может, еще кто-то Ксюхе зла желает? Надо почувствовать.
Рядом со мной сидит Никита Верник, он мой приятель, и мы с ним много что обсуждаем после уроков, но до девчонок ему и дела нет. Или он так говорит. Никита по росту самый низкий в классе из парней. Очень переживает из-за этого. Но известно же, что это просто возраст такой. Потом нагонит. У меня тоже так было. Я вырос за прошлое лето. И продолжаю расти, всех в классе уже обогнал. Но для Никиты эта тема болезненная, лучше молчать.
Перед нами сидят девчонки, которые терпеть друг друга не могут. Это очень забавно, потому что у них фамилии похожи – Белла Белецкая и Тамара Терлецкая. Белла рыжая и с желто-зелеными глазами, а Тамара – высокая худая блондинка. Они друг с другом не разговаривают с третьего класса, у них там случился какой-то конфликт на почве влюбленности в Антона Каша, и с тех пор они враги. Но почему-то все равно сидят вместе. Может, их объединяет ненависть к Поповой.
Та сидит на первой парте у стены, в правом ряду, и как раз с Антоном. Они вроде как пара. Но странные. До дома он ее не провожает, и по глазам не заметно, что, типа, влюблен. А она ему из дома пироги какие-то носит и бутерброды с черной икрой. Нас вообще-то нормально кормят в столовой. У нас же гимназия с углубленным изучением французского языка и математики. Родители за питание платят и, если что не так, идут к директору жаловаться. Так что еда всегда свежая. И вкусная, мне нравится.
У меня дома ни мама, ни бабушка особо готовить не любят. Мама все время в командировках, она организует путешествия в разные страны и часто с группами летает по всему миру. Каждый месяц недели две ее дома нет. А бабушка очень занята научной деятельностью, за ней самой глаз да глаз нужен, а то поесть забудет. Я ей бутерброды делаю и приношу в кабинет. Бабушка меня рассеянно благодарит: «Спасибо, Миша». Хотя Мишей зовут моего папу, бабушкиного сына. Они с мамой развелись, и он живет теперь отдельно. Мы с мамой здесь остались, так всем удобнее – мне в школу близко ходить, и, когда мама в отъезде, бабушка за мной присматривает. Вернее, я за ней.
Бабушка по привычке меня с папой путает. Не потому что у нее склероз или Альцгеймер, а просто она, когда погружается в свои бумажки, как будто пропадает из этого мира. И ей в принципе все равно, Миша я или Илья. И с чем бутерброд – с сыром или со сгущенкой.
Поэтому я в школе ем все, и мне все нравится. Я бы и добавку брал, но неудобно. Вдруг из-за меня кому-то не хватит. На завтрак у нас сырники или каша гречневая, на выбор, на обед обычно суп-пюре, грибной или тыквенный, или чечевичный. И второе. Макароны с курицей, еще и салат. В автомате можно кофе купить. А еще в буфете бутеры с красной икрой и свежие круассаны с шоколадом. Если деньги есть, то можно шикануть. Так что зачем Попова Антону эти пироги таскает? Неужели это такое примитивное выражение любви? Как-то скучно. А он ничего, ест. Сядут в столовке в уголке, шушукаются и пироги трескают.
Мне кажется, любовь должна возвышать человека. Так бабушка говорит, а она все-таки литературовед, Петраркой занимается и другими итальянскими поэтами Средневековья. Я с бабушкой согласен. Еще она говорит, что чувства – вещь тонкая, их беречь надо и кому попало не открываться. Иначе могут ранить. Рассказать можно только самому-самому главному человеку. Я пока молчу.
Глава 4
Первая встреча
Я люблю читать, особенно про любовь, особенно с первого взгляда. Но ни у кого из писателей не помню про дружбу с первого взгляда. А у меня случилось именно так. Хотя мне было всего четыре года, а сейчас уже почти четырнадцать, но я помню все свои ощущения, словно тогда мне показали кино и я в нем играла главную роль. Я из своего детства ничего больше так отчетливо не помню, как нашу первую встречу. Все остальное – будто в тумане.
Я захотела есть после прогулки, и папа притормозил у большого конно-спортивного комплекса. Справа от парковки виднелось широкое огороженное забором поле, на котором стояли препятствия. Они привлекали внимание яркой расцветкой. Стойки, на которых висели перекладины, были оранжевого или зеленого цвета, а сами перекладины, в основном, в полоску – желто-красные, например, или сине-оранжевые, или фиолетовые с белыми вкраплениями. Почти все барьеры стояли в углах поля, а в центре возвышалась кирпичная стена. Огромная!
В это время на манеже я увидела только одного всадника. Это был мальчик моего возраста верхом на пони. Он просто шагал и даже не собирался прыгать через препятствия. А так интересно было бы посмотреть, как он на своем толстеньком пони перелетел бы через барьер! А что будет, если пони за эту стену ногами зацепится? Стена рухнет? Бум, и все? А лошадь об нее ногу не сломает?
Я помню, что тогда, в четыре года, мне хотелось пожалеть маленькую лошадку, которая ударила ногу о препятствие, и я даже чуть не заплакала. Хотя никто еще ничего не сломал.
– Там ресторан есть, за конюшней, кормят неплохо, – мои мысли были прерваны папиным голосом.
Мы припарковались. Папа вышел и подал маме руку, а потом они высвободили и меня из детского кресла, и я спрыгнула с высокой ступеньки джипа на землю. К нам подошел высокий мужчина в черных блестящих сапогах, и папа завел с ним разговор. А я понеслась к длинному одноэтажному кирпичному зданию.
– Ксюша! – Мамины каблучки поцокали за мной, но я успела прошмыгнуть в приоткрытую дверь.
Забежала внутрь и… В нос мне ударил сильный запах сена. А вокруг, справа, слева, сверху – звуки! Кто-то фыркал. Кто-то вздыхал. Кто-то как будто стучал в дверь. А кто-то всхрапнул, да так громко!
Но мне было совсем не страшно. Я точно попала в сказку, где живут волшебные существа. Но тогда я не знала, кто они такие. Просто почувствовала, что они добрые.
Длинный коридор уходил вдаль, а посредине него стоял он. Огромный, рыжий. Я подбежала к нему. Сначала я увидела только ноги. Подняла голову. А он опустил свою. На носу у него был ремешок, а внизу – кольцо, к которому были привязаны две веревки. Они расходились в обе стороны, но куда, я не могла увидеть.
Глаза! Сиреневые, блестящие, и внутри них – девочка с темными кудрявыми волосами в голубом платье принцессы.
Он меня понюхал и пошевелил губами, словно что-то прошептал.
– Ксюша! Осторожно! Отойди, – мама подбежала и схватила меня за руку.
– Фыр-фыр-фыр! – сказал он, а я засмеялась.
– Да, можно, – я услышала мужской голос, оторвалась от сиреневых глаз рыжего гиганта и оглянулась. В конюшню вошел папа с тем человеком в сапогах.
– Вот это как раз он. Так называемый пони-класс. Это не пони, по всем параметрам он – настоящая лошадь, просто он по росту подходит для детей. Зовут Спутник.
– Хочешь прокатиться? – Папа присел рядом со мной, я кивнула. У меня папа лучше всех. Он всегда угадывает мои желания.
– А это не опасно? – мама по-прежнему крепко держала меня за руку. У меня замерло сердце. А вдруг она опять не разрешит? Мне и на горке запрещают лазить и на качелях высоко летать.
– Нет, он спокойный. Ему уже четырнадцать лет.
– А как же обед? – Мама постаралась меня отвлечь, но я уже хотела только одного.
Я никогда не забуду, как сидела первый раз на его спине. Я как будто плыла над всем миром. Меня слегка покачивало, а земля была так далеко. Я казалась себе огромной. С тех пор никогда в жизни я не была такой большой, ни когда выигрывала олимпиады по французскому, ни даже когда Илья этим летом написал мне в личку то стихотворение из трех строчек. У меня и тогда подпрыгивала душа, но летела она только в тот самый первый раз, с ним, с моим Ники, Спутником.
Я вынырнула из детских воспоминаний на кухню и умоляюще посмотрела на маму.
– Я не хочу уезжать. Он без меня умрет. Он же уже старенький! – Я держалась изо всех сил, но голос все-таки сорвался на крик. Мне он показался жалким.
Ну как, как им объяснить? Двадцать четыре года для лошади – это очень много. Нельзя, не могу я! Я как подумаю о том, что целый год его не увижу, мне так больно становится! Как будто не я, а меня бросают. Ведь это предательство! Все так хорошо было, а сейчас все рушится. И почему они меня выбрали? Поехал бы кто-нибудь другой, хоть Каринка Попова или Алиска, она мечтает. А мне здесь надо быть!
Я почувствовала, что подбородок вот-вот задрожит, и незаметно для мамы под столом впилась ногтями в руку. Еще не хватало зарыдать тут, как истеричке.
Мама изучающе смотрела на меня. Что она думает, было совсем непонятно. Она смотрела вроде бы спокойно, а с другой стороны – немного свысока, как на маленькую. Я очень люблю маму. Очень. Но в такие моменты мне кажется, что она где-то далеко.
– Пей! Папа придет, еще поговорим. – Она забрала тарелку с недоеденным лососем и подвинула ко мне чашку с травяным чаем.
Может, еще не все потеряно…
Я потянула ноздрями воздух. Ух, какой аромат! Пахнет, как сеном на конюшне. Обожаю этот запах. Одновременно терпкий и волнующий, как бриз на море, и рот сам наполняется слюной и хочется лечь где-то в поле в самую траву и лежать среди этих ароматов весь день, глядя на облака, которые улыбаются тебе с неба. Наверняка, там смородина и чабрец. У Ники есть какой-то любимый цветок, но пока не поняла, какой. Когда ему сено приносят, он нюхает, нюхает. Шевелит розовыми губами. Как будто ищет его. А когда находит, фыркает, и столько радости у него! Может, это клевер?
Я вытащила руку из-под стола. Между большим и указательным пальцами краснело круглое пятно.
– Мам…
– Ма… пи-пи… – в дверном проеме появилась Уля. Светлые влажные волоски прилипли ко лбу, а щеки алели, как будто их свеклой натерли. – Пи-пи.
Мама подбежала, схватила Улю на ручки и тут же скрылась с ней за дверью. Они только-только начали ходить на горшок.
Ну все. Теперь пиши пропало. Начнется сюсюканье и ласковое мамино «ах ты умничка моя, лапочка, мышонок», и уже будет не до меня. Горшок, конечно, важнее.
Вернулись они обе довольные, словно шоколада наелись, с одинаково блестящими синими глазами. Уля больше похожа на маму, а я на папу. У нас с ним глаза серые.
Тут же Уля вскарабкалась ко мне на колени и начала подпрыгивать. Это ей играть хочется. «По кочкам, по кочкам». Вот почему у нее жизнь без забот? Поспала, пописала, теперь играет. А все вокруг нее носятся.
– В ямку-у-у-у, – завела я, а Уля замерла, сжалась в комочек, и – бух! – зависла у меня между ног и заливисто захохотала.
– Бух! Бух!
Я сдвинула колени, и она забралась обратно, обняла меня, щекоча волосенками:
– Юша, Юша, бух, бух!
И толстенькая мягкая попа снова подпрыгнула на мне, как мячик.
У меня что-то лопнуло внутри. Какая же она у нас смешная. Посмотришь на нее, и лицо в улыбке расплывается. Даже не представить уже, как мы жили раньше, без нее.
– По кочкам, по кочкам…
Эта игра ей не надоедала. После пятого раза я бросила взгляд на маму. Ее лицо засветилось, будто помолодело.
И тут я снова вспомнила о своем. А может, сейчас? Еще одна попытка.
– Мам, – сказала я, не переставая поднимать и опускать колени, на которых скакал мячик Улиной попы, – ты же сама говорила про высшие ценности, что без них никак! Что важно всегда сохранять человечность, что каждый поступок либо приближает тебя к ней, либо…
Мама вытаращила глаза, а потом вдруг захохотала. Я давно не видела, чтобы она смеялась так громко, самозабвенно. Она даже похрюкивала. Отсмеявшись и вытерев слезы, она положила мне ладонь на руку и сказала:
– Из тебя получится отличный дипломат.
Бесполезно!
Я посадила Улю на стул, чмокнула ее в макушку, и ушла к себе. Закрыла дверь изнутри. Кричать уже не хотелось, на смену отчаянию пришло какое-то тупое равнодушие. Я вперилась в стену. Стала разглядывать портрет Спутника. Какой же он красивый! Смотрит такими мудрыми глазами…
Что же делать? Папа? Он, конечно, меня любит, но и он будет с мамой заодно. Знаю, что он скажет.
– Доча, ты же понимаешь, что нужно использовать этот шанс… Посмотри на ситуацию логически… На кону не конь, а все твое будущее. – И сам улыбнется своей шутке.
Что же делать?
Глава 5
Спутник мой Ники
Я приехала на конюшню и сразу побежала к нему. Даже не переоделась. Он ждал, просунув морду сквозь прутья денника. А когда я подошла, тихонько заржал. Это он так «привет» говорит на своем, на лошадином. Он всегда так делает, это у нас типа ритуала. А я целую его в розовое пятнышко между ноздрей. Там кожа совсем нежная, будто бархатная. Как пузико у маленького щенка. Как шляпка у боровика.
– Сейчас, сейчас, смотри, что у меня есть! – Я порылась в рюкзаке и достала пакет с морковкой, порезанной кружочками. Протянула кусочек на раскрытой ладони, и он аккуратно, еле касаясь губами, взял его и начал жевать. Я открыла дверь денника и вошла к нему. Обхватила за шею. Прижалась к ней и вдохнула такой знакомый аромат.
– Ники, хороший ты мой, как ты тут без меня?
Он искоса посмотрел на меня и покачал головой, словно говоря: «Все отлично, а ты чего такая грустная?»
Я все кормила и кормила его морковкой, пока та не кончилась. Он весело хрумкал, ничего не подозревая, а у меня было так тошно на душе. Я погладила его по шелковистой шерстке и побежала переодеваться. Синие бриджи, ботинки для верховой езды и сверху на них еще краги – специальные голенища, которые застегиваются на молнию. Их можно на любую обувь надевать, это удобно. Сапоги для верховой езды у меня тоже есть, кожаные, нарядные. Когда их начистишь, они ух как блестят! Но я не люблю в них ездить, только на соревнования их надеваю. Они очень узкие, и, чтобы их снять, нужно сначала пяткой опираться в специальное деревянное приспособление, а потом тянуть снизу за каблук. Так неудобно. Интересно, я во Франции смогу заниматься конным спортом? Тогда мне надо отсюда все забрать.
Ох-х… О чем я думаю! Не поеду я никуда! Надо придумать, как сделать так, чтобы не поехать. Может, просто отказаться? Или заболеть? Но если что-то нестрашное, грипп или простуда, то меня отправят позже, это проблемы не решит. А вот если что-то серьезное… Может, ногу сломать? Тогда точно дома останусь. Но так не хочется ноги ломать. Это же больно, наверное. Надо еще думать.
Я вышла из раздевалки и побрела по коридору к амуничнику, где висят уздечки и седла. У нас с Ники свой уголок. Под кронштейном для седла и уздечки написано его имя, год рождения, порода и родословная. «Спутник, 2000 г., тракененская, Серебряный-Табия». Я погладила жесткую кожу седла. Мы с папой купили его в этом году, заказали по каталогу. И долго ждали, пока привезут. Но какое же оно удобное! Сидишь как влитая, и нога отлично прилегает к боку лошади, и шенкель не болтается. Я сняла с держателя уздечку с двумя поводьями (которые отходят от трензеля и мундштука), взяла ее в правую руку и на сгиб локтя повесила седло. Тяжеленное оно, но что делать. Мы привыкли сами все таскать.
Ники уже нетерпеливо крутился в деннике. Конечно, хочется ему на волю, весь день стоял. Когда пять лет назад мама с папой обсуждали, купить ли лошадь или оставить меня в группе проката, этот момент был главным.
– На тренировки надо ездить почти каждый день, – задумчиво сказал папа, когда мы ужинали все вместе в столовой.
– Зачем? – мама очень удивилась. А может, не хотела меня возить, это ведь за городом, далеко.
– Тренер сказала. Лошадь надо выводить каждый день, иначе у нее застой в мышцах случится. Это ведь даже не собака, с которой надо гулять. А целая лошадь! – Он ласково посмотрел на меня, а я на него – умоляюще.
Я, кажется, даже забыла, как дышать. Все замерло вокруг, застыло. А потом совсем исчезло. Остались только папины глаза, в которых плескалась любовь и немного сомнений.
– Иди спать, малыш. Мы с мамой еще поговорим. – Он подошел ко мне, и я запрыгнула на него, как обезьянка, обхватив руками и ногами, и так мы пошли в мою комнату.
– Папочка! Я буду каждый день! Я все-все буду делать! Пожа-а-алуйста… – я обняла его за шею, и он чмокнул меня, пощекотав легкой щетиной.
– Ладно, ладно, разберемся. А сейчас – спать! – сказал он строго. Но я знала – эта строгость понарошку.
Я быстро впрыгнула в пижаму и забралась под одеяло. Закрыла глаза. Обычно папа или мама читали мне на ночь, но в тот день я даже не просила. Дверь тихо затворилась.
Я обняла своего любимого желтого единорога и повернулась на правый бок. Но заснуть долго не могла. Передо мной кружились картинки, на которых я гуляю с Ники в поле, скачу на нем по берегу моря, плаваю с ним в озере. И как он несется мне навстречу прямо по небу, по облакам, а я тоже бегу к нему… а облака такие мягкие, как вата…
Один день у нас выходной. Это понедельник. Один день с Ники тренер занимается, Алена Викторовна. Это в среду. А я приезжаю, как и обещала, пять раз. В прошлом году, когда родилась Уля, мама перестала меня возить, и я добираюсь сама. Сначала на маршрутке до метро три остановки, потом до конечной станции на метро, потом опять на маршрутке. Полтора часа в один конец. Но ничего! Я и почитать успеваю, и музыку послушать, и домашку поделать.
Я ни разу не подвела Спутника. И в жару, и в мороз приезжала, и даже с больным горлом. Но оно у меня удивительным образом излечивалось, как только я видела его славную морду, выглядывающую сквозь прутья решетки. Только на каникулы меня забирали родители с собой в отпуск, но это святое. Хотя я бы могла и не ехать, мне и тут весело. Но папа однажды твердо сказал: