Читать онлайн Записки племянника и откровение от дядюшки бесплатно

Вступление

Мне казалось, что мне больше не придется воспроизводить переписку злых духов, но я ошибся. Недавно я обнаружил дневник Гнусика. И теперь не могу удержаться от того, чтобы не поведать людям доброй воли о новых коварных планах и делах духов злобы поднебесной. Итак, читайте и размышляйте над дневником Гнусика, или Баламута-младшего.

Но прежде еще раз прислушайтесь к словам Клайва Льюиса: «Советую моим читателям помнить, что дьявол – отец лжи и не все, что говорит Баламут, следует считать правдой, даже с его собственной точки зрения…»1.

Записки Баламута

Я долго ждал очередного поучительного письма от моего дяди Баламута-старшего, но не дождался. Видно у него много дел. Я даже заскучал от однообразия и скуки последних месяцев. Но вот одно событие меня всколыхнуло и заставило вести дневник. В так называемой «авиационной катастрофе» в России погибло все руководство ЧВК «Вагнер». Меня это очень порадовало. Я вспомнил, как дядя в последних числах июня мне писал, что «не нам судить о планах низшего командования, к тому же и у нашего Врага есть свои планы на эту войну».

Не бесу моего ранга, конечно, делать такие выводы, но все же выскажу свое мнение: все планы на Россию и на весь мир теперь у нас, а не у Врага нашего.

***

Ну, это так – лирическое отступление. Я решил вести дневник, или скажем «Записки не с ума сошедшего». С чего бы начать? Начну, пожалуй, с обхода дел моих подопечных, и в первую очередь с моего незабвенного Пожарника.

Он недавно, не без моего конечно участия, влез в одну финансовую авантюру, короче: в Сбербанке завел кредитную карточку. Миловидная дама из этого «богоугодного западения» вбухала ему кредит на 50 тыс. рублей, заверяя, что в течение трех месяцев не надо платить никакие проценты. Месяц он продержался но, в конце концов, страсть к халяве победила, и он распечатал кредит (перевел 5 тыс. рублей на свою банковскую карточку). И вот тут-то и началось то, о чем его никто не предупреждал. В одну секунду его долг вырос не на 5 тыс. руб., а на 5.390 руб. (390 рублей составили так называемая комиссия). Но на этом дело не закончилось. Немного успокоившись, он стал оплачивать через кредитку покупки и услуги. Все шло одно к одному. Но вскоре с него содрали энную сумму за страхование счета на месяц. Но это были цветочки: буквально вчера вечером, опять же не без моего подсказа, он решил позаимствовать у «щедрого» дяди Семам 70 руб. на оплату телефона и каково было его негодование, когда на эти 70 руб. пришла та же комиссия в 390 рублей. Мой бедный Пожарник не спал всю ночь, проклиная все банки и их отцов основателей, а я подпитывался гаввахом его страданий. Мелочь конечно, но мне приятно. Молодцы наши братья финансисты, многому чему научились за века!

У меня даже возникла мысль: хорошо бы стать журналистом (тоже наши люди, умеют профессионально обманывать) и написать фельетон «Витязь на распутье, или не играйте с бесом в орлянку». Вот как бы я начал: «Ехал, ехал витязь по своим делам никого не замечая, никого не обижая, вдруг пред ними камень с надписью. На камне написано: «Прямо поедешь – живу не быти – нет пути ни проезжему, ни прохожему, ни пролетному. Направо ехать – женатому быти; налево ехать – богатому быти». Подумал, подумал витязь и поехал налево…».

В целом, мой Пожарник в своей вере в Него статичен на протяжении уже многих лет. О, если бы он мог видеть разницу между первой порой и текущим моментом, то ужаснулся бы своему падению! Мне недавно пришлось перечитать письма моего незабвенного дядюшки английской поры, и я нашел советы, которые можно приложить к моему Пожарнику. Мой умнейший дядюшка писал тогда: «Он ни в коем случае не должен заподозрить, что сейчас он медленно удаляется от солнца в холод и мрак совершенно безбрежной пустоты: именно поэтому я почти обрадовался, услыхав, что он все еще молится, ходит в церковь и приступает к таинству. Я знаю, это опасно для нас, но было бы еще хуже, если бы он понял, как далек от высокого накала первой поры. Пока он внешне сохраняет привычки христианина, можно поддерживать его в уверенности, что у него просто появилось несколько новых друзей и новых удовольствий, но его духовное состояние в основном такое же, как и шесть недель назад. Пока он так думает, нам даже не надо бороться с осознанным раскаянием во вполне определенном грехе. Будем только ослаблять смутное и тревожное чувство, что он не совсем правильно вел себя в последнее время… Поистине, самая верная дорога в ад – та, по которой спускаются постепенно, дорога пологая, мягкая, без внезапных поворотов, без указательных столбов».

***

Ах, дядя, как жаль, что ты сейчас в секретной командировке, как не хватает мне твоего мудрого совета, твоей поддержки… Какой трудный народ, какой трудный народ, иногда я жалею, что променял мой «туманный Альбион» на эту ледяную пустыню.

Привезли тут одного в гробу из Украины. Сидел бы дома, пил в Москве пиво, так нет же, понесло бедолагу воевать добровольцем в 62 лет. И что же? Не в бою погиб, а умер в окопе от инсульта. А какая разница? Смерть есть смерть – всему венец. Жил человек бурно: шатался по всему свету, любил хулиганить и воевать, Родину любил и еще одну «подлую», стихи пописывал – в общем спорный был человек, а вот хоронили как героя. И что самое обидное, когда отпевали, вместе с разрешительной грамотой положили в гроб стихи одного «похабника и скандалиста» (он у них теперь любимый поэт). Вот эти стихи:

«Пусть не сладились, пусть не сбылись

Эти помыслы розовых дней.

Но коль черти в душе гнездились –

Значит, ангелы жили в ней.

Вот за это веселие мути,

Отправляясь с ней в край иной,

Я хочу при последней минуте

Попросить тех, кто будет со мной, –

Чтоб за все за грехи мои тяжкие,

За неверие в благодать,

Положили меня в русской рубашке

Под иконами умирать».2

Ах, дядюшка, дядюшка, сентиментальный становлюсь, в кого бы это? Ну, это так. Минута слабости. Главное – наше подлое дело.

О делах своего клиента Пожарника, я уже писал, теперь хотелось бы сделать обзор дел моих подопечных бесов и их клиентах. Начну с Психиатра и его клиентов – Австрийца и Фотографа. Австриец все так же ходит с полочкой, креститься двумя перстами и «проповедует», сам не зная что. Фотограф учит всех, с кем еще не поссорился, «благочестию», обижается на весь мир, якобы «погрязшем в грехе» и в очередной раз предрекает свою кончину (последний раз он обещал умереть через три месяца после Пасхи, но вот опять, что-то задержался).

Безумные люди, разве можно играть в смерть, тем более предрекать ее! Одна из местных поэтесс когда-то написала:

«Уж сколько их упало в эту бездну,

Разверстую вдали!

Настанет день, когда и я исчезну

С поверхности земли…

И будет жизнь с ее насущным хлебом,

С забывчивостью дня.

И будет все – как будто бы под небом

И не было меня!..

– Меня, такой живой и настоящей

На ласковой земле!

К вам всем – что мне, ни в чем не знавшей меры,

Чужие и свои?! —

Я обращаюсь с требованьем веры

И с просьбой о любви…»3.

Что нам нужно в первую очередь истреблять в людях: так это веру в Него и любовь к ближнему, и тогда все наши клиенты окажутся в аду, а самые способные предстанут пред лицом отца нашего. Не только люди, но не все бесы способны выдержать взор его горести. Как писал Данте Алигьери:

«Я не был мертв, и жив я не был тоже;

А рассудить ты можешь и один:

Ни тем, ни этим быть – с чем это схоже.

Мучительной державы властелин

Грудь изо льда вздымал наполовину;

И мне по росту ближе исполин,

Чем руки Люцифера исполину;

По этой части ты бы сам расчел,

Каков он весь, ушедший телом в льдину.

О, если вежды он к Творцу возвел

И был так дивен, как теперь ужасен,

Он, истинно, первопричина зол!..»4.

Сейчас люди считают, что «Божественная комедия» – плод фантазии автора, а в средние века простой народ воспринимал поэму Данте буквально. Помню, мне один мой приятель рассказывал, что сам слышал как две женщины в Вероне, увидав живого Данте, обменялись репликами: «Посмотри, – сказала одна, – вот тот, кто спускается в ад и возвращается оттуда, когда пожелает, приносит весть о пребывающих там грешниках». Другая отвечала: «Должно быть, ты права: посмотри, как борода его курчава и лицо его черно от дыма и копоти адского огня».

***

Что же с другими моими подопечными моей десятки? Саморезик все «мучается» с Приживальщиком, который причащается почти каждую неделю, параллельно попивает вино и волочится за женщинами. Интересные субъекты есть среди людей; хотят «Богу свечку поставить и черту кочергу подать».

Дядюшка часто меня журит, что я мало знаю о России, ее деятелях и особенно писателях. Может это и так. Но я в последнее время живо интересуюсь ее историей и особенно, религиозной стороны ее жизни. Воистину (хотя это не наше слово) ее духовная жизнь полна противоречий, как уже сказано: «И Богу свечку и черту кочергу».

Вот, например, я сейчас читаю роман одного из русских писателей по фамилии Шишков «Угрюм-река». Меня заинтересовал один эпизод. Он обрадовал меня двоеверием многих русских людей и силой возможностей наших братьев и их адептов. Ну, к делу.

«Марья Кирилловна, после отъезда мужа, ежедневно заказывала обедни с коленопреклонными молебнами о здравии страждущего и путешествующего отрока Прохора.

Отец Ипат с сугубым усердием и воздеванием рук справлял заказную требу – плата была приличная и, помимо того, каждый раз сдобный пирог с изрядной выпивкой. Марья Кирилловна не пожалела бы для отца духовного и бочки самого лучшего вина, лишь бы праведный Господь внял неусыпным ее мольбам, приклонил ухо стенаниям ее.

Заручившись через посредство отца Ипата Божьим милосердием, Марья Кирилловна, подчиняясь своей женской слабости, а главное – по наущению стряпухи Варварушки и приказчика Ильи, решилась обратиться с ворожбою и к шаману, сиречь к услугам адских сил самого диавола. Не обмолвилась она об этом ни одним намеком отцу своему духовному, хотя прекрасно знала, что от злостного запоя лечил отца Ипата шаман-тунгус.

И декабрьским вечером, наказав всем сказывать, что уехала в город к мужу, в сопровождении глухого дворника, белобрысого горбуна Луки, отправилась в темную тайгу за ворожбой.

«Господи, прости ты меня, грешную!» – всю дорогу вздыхала тайно душа ее, но уста безмолвствовали, нельзя имя Божье поминать, раз решилась на такое дело, нельзя даже крест на груди иметь – Марья Кирилловна ехала без креста, как изуверка…

– Здорово, Машка! Пошто прибежаль?

– Голубчик, Гирманча, – начала она. Вот какое дело-то… И все рассказала ему про сына, потом вынула из саквояжика дары.

– Это тебе, а это жене твоей. Ради Бога… Ой, тьфу, тьфу, тьфу! Погадай, пожалуйста… Места не найду. Того гляди разума лишусь. Сердце мое в тоске.

– Ничего… Это ладна, – радостно сказал шаман, с жадностью набрасываясь на бутылку коньяку – подарок. – Ужо пойду самый главный шайтан кликать, самый сильный…

Звал-призывал Гирманча в тайге главного шайтана, и гортанный голос его то взлетал над чумом, то спускался в преисподнюю, был глух, придавлен… Движения его четки, быстры… Настроение шамана стало нервным. Он бесперечь курил, заразительно позевывал; трещали скулы, он присвистывал, что-то невнятно бормотал. И вновь без конца зевал, раздирая скулы. Взволнованная Марья Кирилловна сидела по ту сторону костра, напротив шамана, с упоением смотрела на него.

Вдруг худощавый, с моложавым ласковым лицом Гирманча исчез – перед ней сидел теперь грозный, грузный, в колдовском облачении шаман.

– Бубен! – крикнул он и тихо ударил колотушкой в хорошо натянувшуюся кожу.

Глухо вздохнул оживший бубен: раз, другой, удары в бубен стали постепенно учащаться, стали громче.

–Эй, духи, собирайтесь! – Он уткнулся головой внутрь бубна и запел, приветствуя каждого явившегося духа:

– А, это ты, Гагара? Вот славно… Ты самая проворная! Эй, Добро! Помнишь, как мы ныряли с тобой, едва дна достали?.. Карась тогда густо шел, не протолкнешься. О-о-о… А где твоя сестра, твой брат?

И чудится суеверной Марье: один за другим духи собираются, собираются, невидимкою садятся на край бубна, ждут. От дыры вверху, сквозь которую смотрят с неба звезды, и до последнего темного угла весь чум стал наполняться жутью, нежитью. И чудится всем, одуревшим, всем потерявшим здравый рассудок: ночные волшебные силы шепчутся, колышут присмиревший, напитанный адским смрадом воздух, все прибывают, прибывают, тихим свистом приветствуя своего знакомца, который призвал их к бытию. Добрые и злые, покорные и, как взбесившийся сохатый, буйные, слетаются со всех семи небес, земли и преисподней…

Вот оглушительно ударил бубен – все в чуме затряслось, заколыхалось. Гикал, гукал шаман страшным голосом, и все железища на его шубе злобно встряхивались и звенели…

– Все! – крикнул шаман и поднялся во весь рост. – Слетелись, съехались, примчались… Все! Та-та-та… Та-та-та… О, вас много!.. Бубен мой огруз… Эй, подсобляйте! Выше подымайте меня, выше!

Он крутнулся, ударил что есть сил бубном в левое колено и стал скакать вокруг костра на обеих ногах враз, как воробей. Гикал, каркал, пел на непонятном языке, и зрители, доселе равнодушные, начали подхватывать хором никому неведомую песню.

Выше, выше, подымай!

Голоса их дики, исступленны – словно медвежий зык; они рычали, взлаивали по-собачьи; вот кто-то подавился, кто-то пронзительно завыл. Действо началось. Все кругом взбесилось. Чум дрожал.

Агык! Агык!.. Та-та-та-та! – ревел шаман, крутясь и ударяя в бубен.

– Я уже высоко, – заговорил он теперь далеким, как чревовещатель, голосом, а неистовый рев кругом начал меркнуть, униматься. – Вот реку вижу на три оленьих перехода вверх, на три вниз… Вот чум… Эй, кто там? Эге, это старый Синтип сидит… Ага, тут возле озера – леший о семи глазах. Пусть торчит, как сгнивший пень… Там, внизу, не видать ни одного врага… Важно… Эй, мошкара моя! Поднимай меня выше! Буду дальше смотреть.

И застонал, и заметался. Звякали железища неистово, дрыгали на шапке совиные перья. Громко, пронзительно крикнул шаман:

– Вижу! Все вижу!.. На сто оленьих переходов. И еще громче крикнул:

– В гроб! Назад, в гроб скорей!.. Геть, шаманка, в гроб!..

– Вижу, слышу… Жив… – хрипел шаман, и большущий бубен грохотал, как гром в горах.

Шаман крутился в своей пудовой шубе, как легкий вьюн, ветер бурей летал по чуму, швырял пепел во рты, в глаза сидящим, и пламя костра, гудя, металось. Быстрей, еще быстрей!

Белая вспузырившаяся пена запечатала весь рот шамана, тяжко хрипит шаман. Сердце умирает, едва бьется.

– А-а!.. Вот ты где? Ну, здравствуй, – чуть слышен его шепот. Грохнулся на землю шаман.

– Держи бубен! Хватай! – вскочил на ноги весь чум: сгорит, порвется бубен, тогда шаману смерть.

Шаман лежал ничком с закрытыми глазами. Он весь подергивался, весь дрожал, пена клубилась на губах. Бережно перевернули вверх лицом, отерли с губ белую густую пену, накрыли голову шелковым платком-подарком. Захрипел шаман.

Горбун Лука, раскорячившись, непрерывно поминая Христово имя, тер снегом лицо и шею обомлевшей Марьи Кирилловны. Вот шевельнулась, взглянула на Луку, и веки ее вновь закрылись.

Когда окончательно пришла она в себя, шаман Гирманча сидел на прежнем месте, улыбался ей. Он в красной рубахе, на груди большой серебряный крест, как у попа. Длинные поповские волосы спутались и были влажны. На моложавом, со втянутыми щеками, лице Гирманчи ласково блестели живые, но полные страдания глаза.

– Эге, Машка, здравствуй! Чего случилось? – осведомился он и взял в рот трубку, раболепно поданную соседом: всяк норовил подать шаману свою трубку, наготовили, набили табаком – кури.

– Ну, Гирманча, – сказала Марья Кирилловна, оправляясь. – Век не забуду… Ой, и страх!.. – И медлила спросить о главном – а вдруг? Приказывала языку, но язык немел.

– Живой, – беспечально прозвучал вдруг голос Гирманчи из едучего махорочного облака: – Как жа, совсем живой… Чай пьет, цахар трескает… Во.

– Где же? В тайге? В снегу? – придвинулась Марья Кирилловна.

– Да-а-леко… – Гирманча в медленном раздумье повернулся во все стороны и указал направо. Живой, здоровый… Кра-а-сный… Шаманка спасла его, девка, из гроба встала… А черкесец поколел…

В мире с жизнью, в тихой надежде возвращалась обрадованная мать домой служить коленопреклоненный, благодарственный молебен»5.

Кудряво умели писать русские писатели про нашего брата. У меня в памяти еще один эпизод одного известного здесь писателя, но об этом как-нибудь в другой раз.

***

Продолжаю читать отчеты моей десятки о работе с клиентами. Вот Обжора пишет: «В постах, она (Тощая) – Эйнштейн, ест мало и всегда читает, что написано на этикетках, если прочитает, что в продукте содержится молоко или сливочное масло, то с негодованием отвергает, вводя окружающих в уныние и тоску». Это только выдержка из его отчета. Обжора большой любитель пространных отчетов. А каково мне читать все их длинные, мутные опусы, а потом писать свой отчет к низшему начальству. Вот чего не люблю, так эту бумажно-отчетную волокиту. Как начали писать со времен Хаммурапи так до сих пор отписаться не можем. Благо научили этому людей, бедные двуногие, теперь вместо того, чтобы лечить и учить, все пишут, пишут и пишут.

Но далее о моих подопечных. Болтун все мучается с Певчей. У нее большой опыт духовной жизни и, как Тощую, ее не подсидишь на пищевых воздержаниях, но вот на словесном воздержании ее поймать можно, она любит поболтать, особенно по телефону. О, наш Болтун большой подстрекатель в области словоблудия.

Плут с Пересмешником все хотят по храмам и прочим местам человеческого общежития, смеются над человеческой глупостью и провоцируют молодых священнослужителей.

Зашли они как-то в один храм, где новорукоположенный диакон готовился к первому в жизни всенощному бдению. Они заметили, как тот судорожно, трясущимися руками, листает новенький служебник. Вот наступает волнительный момент начала богослужения, диакон принимает из рук пономаря дьяконскую свечу, просит предстоятеля благословить кадило, совершает каждение алтаря и затем, ватными ногами, выходит на амвон и – тут забывает, что надо говорить. Тут Плут-Пересмешник вместо слова «востаните» шепчут ему на ухо «вознесуся». И, о ужас и смех для окружающих, диакон во все горло кричит: «Вознесуся!..».

Хорошо настоятель был опытный и говорит:

– Только свечу оставь.

Только через пятнадцать минут началась служба, когда клирики и певчие пришли в себя от смеха.

А вот еще недавно они стали читать объявления на дверях храмов и монастырей и завели целый Талмуд разных изречений. Я читал их и смеялся от всей моей падшей души. Вот некоторые их них.

При входе в один храм весит объявление: «Уважаемые братия и сестры! Свечи, купленные на улице, в храме недействительны! Просьба ими не пользоваться».

На храмовой доске весит объявление. «Сегодня тема богословских чтений: «Страшен ли Страшный суд».

Объявление в женском монастыре: «Матери и сестры. Благословение матери игуменьи не запускать в корпус кошек, которых взяли без благословения. В корпусе остаются только: Мяучка, Пятнашка, Лиска, Мурка, две кошки у Веры, одна у Инны. Кто будет пускать кошек в корпус, епитимья – 0,5 года без Причастия за вопиющее непослушание».

Ха! Ха! Ха! Ха! Впрочем, мне что-то в последнее время изрядно надоели люди. Чем больше узнаешь людей, чем больше любишь животных (кошечек, собачек). Наша «цыганская почта» принесла мне рассказик про одну собаку.

Жила-была у одного охранника собака по кличке Сармат (годовалый щенок был глупым и беспечным). Но вот она со своим хозяином оказалась на украинском фронте. Собаку – как подменили. Она, жившая, в тепличных условиях, стала настоящим бойцом, не впадала в истерику, не кидалась на людей, поводок не рвал, четко выполнял команды. Сармат был биолокатором отряда добровольцев. Только собака могла учуять прилет снаряда или мины. За несколько секунд до прилета смерти она кидалась в сторону, а за ней весь отряд. В отряде не было ни одной потери. Сармат служил и охранником, и психологом, и негласным талисманом подразделения. Один раз при осмотре территории Сармат нашел мину, хотя ее дрессировали как патрульно-постовую собаку.

Собака не дожила до своего второго дня рождения 10 дней и погибла, нарвавшись на растяжку, тем самым спасла жизнь своему хозяину. Сармата похоронили с воинскими почестями, как полноценного бойца подразделения.

Эх, читал бы мои опусы дядюшка, наверное, обвинил бы меня в сентиментализме, что многие считают нашему брату не свойственно. А напрасно считают.

И вот еще о чем мои мысли. Люди могут, или не могут любить Его, а животные привязываются к человеку, следовательно, человек в ответе за тех, кого приучил из «братьев своих меньших». Их нельзя бросать и тем более убивать, разве кроме пропитания, согласно закону: «служения низшего высшему». Растения служат пищей для животных, животные служат человеку, в том числе пищей (после Потопа), а человек служит Ему. Таков закон, установленный Им. Мы часто ловим людей на нарушении этого закона. Я знаю случай, когда один человек отравил кота своего соседа и сам умер через несколько месяцев. Вот так.

***

Нам в борьбе за души людей противостоят ангелы-хранители. Как там у Данте:

«И видел я: с небес в зарнице

Два ангела, вращая против сил

Меч пламенный с тупым концом в десницах,

Как лист, сейчас рожденный, зелен был

Цвет их одежд, и их покров клубился,

Волнуем взмахом их зеленых крыл…»6

Сейчас я вынужден прервать мои лирические опусы на срочное сообщение. «Сегодня утром арабы-палестинцы напали на Израиль». Что это? Открытие второго фронта нашей борьбы с Врагом за души людей? Кто и зачем это сделал? Наш ли это план, или Его? Эх, дядя, где ты?! Вот уже скоро два месяца, как от тебя нет никаких известий. Как мне не хватает твоего мудрого совета!

Я своим скудным умом все же кое-что понимаю. Война России с Украиной, поддержанной США и Европой, это периферия мировой политика, а здесь, на Ближнем Востоке, самая болевая, сама главная точка нашей борьбы с Врагом. Конечно, еврейская кровь это гаваах для наших братьев в этом регионе, как и арабская, кстати. Но мне не безразлично, на чьей стороне будет победа. Евреи, когда-то бывшие богаизбранным народом, еще в ветхозаветные времена не раз уклонялись в нашу сторону. А во время Его вочеловечевания они окончательно после слов: «кровь Его на нас и наших детях», – отреклись от Него. С тех пор, вот уже на две тысячи лет, они как бы застыли в своем развитии. «Распни! Распни Его!», – требовали они от Понтия Пилата, и сейчас я слышу голос того же народа, что в Израиле, что в США, что в Европе, даже в той же дремучей России, когда говорят, что только евреи – это «благочестивые люди», все остальные народы (гои) – это недочеловеки (как бы говорящие животные). Но здесь надо быть очень осторожными и хитрыми, чтобы не перегнуть палку, чтобы все народы не объединились против наших главных союзников на земле. Здесь важен старый римский принцип «Разделяй и властвую». Главное сейчас выделить главных врагов – русских и палестинцев, а потом и до других доберемся.

P.S. Сегодня идет 10 день войны на Ближнем Востоке и 600 день войны на Украине, или в Украине, как кому нравиться. И что же? Евреи еще не начали наземную операцию, а украинцы все лето и осень не могут сдвинуть русских с позиций.

***

«Кому война, а кому мать родна», – говорят в этой стране. Мне все больше и больше кажется (даже креститься не надо), что кому-то не только в мире, но и в этой стране выгодно, чтобы эта война длилась как можно дольше. Мне смешно, когда в России говорят не война, а «специальная военная операция», сказал бы кто-нибудь так на Украине, – чтобы с ним сделали? Израиль пока еще только бомбит сектор Газа, но уже сейчас это называется войной. А мне-то что, как говорится «чума на оба ваших дома», не моего ума это дело.

Поговорим о другом. Недавно познакомился со своим коллегой – десятником по кличке Повар. У него есть подопечный по прозвищу Созерцатель. Любопытнейший субъект, должен вам доложить. Вообще здесь в России много любопытных субъектов. Про всех не пропишешь. Но на этом Созерцателе остановлю свое внимание, правда, их стало маловато (век информатики делает свое дело), а раньше было многовато. Из таких-то и можно лепить прекраснейшие продукты нашего бесовского пиршества.

Вот как их Достоевский описывает подобных субъектов: «Если бы в то время кому-нибудь вздумалось спросить, глядя на него: чем этот парень интересуется и что всего чаще у него на уме, то, право, невозможно было бы решить, на него глядя. А между тем он иногда в доме же, аль хоть на дворе, или на улице, случалось, останавливался, задумывался и стоял так по десятку даже минут. Физиономист, вглядевшись в него, сказал бы, что тут ни думы, ни мысли нет, а так, какое-то созерцание… Если б его толкнуть, он вздрогнул бы и посмотрел на вас, точно проснувшись, но ничего не понимая. Правда, сейчас бы и очнулся, а спросили бы его, о чем он это стоял и думал, то, наверно бы, ничего не припомнил, но зато, наверно бы, затаил в себе то впечатление, под которым находился во время своего созерцания. Впечатления же эти ему дороги, и он, наверно, их копит, неприметно и даже не сознавая, – для чего и зачем, конечно, тоже не знает: может, вдруг, накопив впечатлений за многие годы, бросит всё и уйдет в Иерусалим, скитаться и спасаться, а может, и село родное вдруг спалит, а может быть, случится и то, и другое вместе. Созерцателей в народе довольно…»7.

Да, в свое время из таких созерцателей навербовали много сторонников «революционного переустройства мира», и с таким же успехом упертых религиозных фанатиков.

Для нас «духов злобы поднебесной» важно подвести человека к преступлению (преступление от слова переступить: т. е. нарушить правила установленные законом), главное переступить нравственный закон, данный людям нашим Врагом. В данном случае преступление называется грехом.

Нас еще в начальной школе искушения учили, что есть три ступени к греху: помысел, желание и замысел. Очень важно, на чем замешан помысел. Если через преступление человек хочет стать богаче и знатнее – это хорошо, но не надежно. Нужен особый помысел, основанный на собственной, или заимствованной теории своей исключительности.

Вот пример, у того же Достоевского у двух литературных героев: у Смердякова и Раскольникова было одно желание – стать исключительными людьми через преступление, но помыслы у них были разные.

В сердце Смердякова голоса Врага (люди его называют совестью) никогда не было, он безбожник от природы, иначе естественный атеист, и принцип «все позволено» вполне отвечает его внутреннему закону. И Россию он ненавидит, только боится уголовного наказания.

У Раскольникова же есть теория: тварь ли он дрожащая или право имеет. Смысл ее сводится к тому, что все люди делятся на две категории: низшую и высшую. К низшей принадлежит большинство людей, которых он называет материалом для воспроизведения себе подобных. В высшую категорию входят собственно люди, способные привнести в общество что-то новое, благодаря своим талантам. Подвластные люди из низшей категории призваны приумножать численность людских особей, быть послушными и не нарушать законы. Представителей высшей категории Раскольников называет «законодателями и установителями человечества». Ради идеи этим избранным властителям дается право перешагнуть «через кровь», преступить закон, ликвидировать любое количество людей, чтобы «сделать известными свои открытия всему человечеству». Да, какие только мысли удается нашим братьям внушать людям.

И вот оба, как сказано, «вышли из задумчивости, пошли, убили и ограбили». А что же дальше. Убив двух человек и ограбив, Раскольников все же не смог преступить нравственный закон, он даже не воспользовался украденным. Остановило его то, что он вообще не принимал в расчет, а именно: этот проклятый Его фактор в человеке – совесть. Началась душевная болезнь и терзания совести. У него замаячили две дороги «или пуля в лоб, или по Владимирке». Тот выбрал уголовное наказание и вырвался из наших лап, хотя чистилища он не избежал. Но зато Смердяков теперь благополучно пребывает в доме отца нашего. Он повесился перед вочеловеченным образом нашего Врага, показав при этом Ему фигу, а на столе оставил записку: «Истребляю свою жизнь своею собственной волей и охотой, чтобы никого не винить». Так совершает он последний акт нашего и его своеволия.

Итак, к чему все эти мои измышления? Надо чаще подталкивать своих клиентов к греху через уголовное преступление. В данном случае я говорю о Широком и его подопечном Поручике. Ему крайне нужны деньги и у него уже возникают разные крамольные помыслы и желания. Дело за замыслом, а там и преступление не за горами.

Дела у Очевидца с Ученым тоже продвигаются помаленьку. Тот в своем дневнике записал, что мол «Христова любовь к людям, есть в своем роде невозможное чудо на земле». А в разговоре с одним священником сказал: «Я думаю, что если дьявол существует и, стало быть, создал его человек, то создал он его по своему образу и подобию». На что остроумный пастырь ответил: «В таком случае, равно как и Бога».

Ничего, ничего пускай умничают, когда-нибудь веревочка совьется в плеть.

***

Да, были, были уже такие умники. Помню, как Волчье ухо рассказывал, как он одного русского купчишку еще до их революции спровадил к отцу нашему. Тот по молодости говорил: «Я купец. Может сюда на Угрюм-реку работать приеду. Но я дело иначе поведу… Все, все про меня узнают. Прежде всего, всех мерзавцев, что грабят мужиков, в омуте утоплю. Я поведу дело по справедливости: рабочие у меня будут получать хорошую зарплату, чистые дома, школы, богадельни… А потом…

А потом был суп с котом. Ха-ха-ха! В подсознании он связался с одной покойной шаманкой, снял с шеи крест, надел ее амулет и положился во всем на нечистую, т. е. на нашу силу. Во всем стало вести молодчику. Стал поговаривать: «Прохор Громов решает навсегда и сразу. Прохор Громов не ошибается. Прохор Громов идет по земле сильной ногой, ворочает тайгу, как травку… И пусть лучше никто не становиться мне поперек дороги…».

И что же? Ради богатого преданного переступил через любовь, кровь, оклеветал в убийстве другого человека. А когда этот купчишка вошел в силу стал таким мироедом, что в округе за тысячу верст искать не сыскать. Узнали все молодца по походке, а соплю по полету.

Стал нещадно эксплуатировать рабочих, копейку зашибать. Как то ему его главный инженер сказал:

– Логика, здравый смысл говорит, что всякое предприятие может быть сильным только при условии, если рабочий заинтересован в прибылях или, в крайнем случае, обеспечен настолько, что может существовать по-человечески…

На что купчишка-предприниматель заметил:

– Ну, так как этого у меня ничего нет, так как я эксплуататор, то мои предприятия должны рушиться? Однако они стоят и крепнут. Рабочим нельзя давать поблажку, я смотрю на них, как на навоз под пашню, как на грубую силу для устроения земли…

Да наш брат, черт, свое дело знает: новые капиталы – чужой пот, слезы и даже кровь. Самомнение демоническое было у этого купчика, когда он с пафосом говорил: «Десять лет назад я начал дело с 33 тыс. рублей, с торговой лавки, теперь у меня 33 млн. капитала: заводы, рудники, пароходы, а еще через 10 лет я буду иметь 33 млрд. рублей, стану полноправным хозяином тайги…

– Смелыми Бог владеет, – часто поговаривал этот хозяин тайги и с грустью добавлял; – а мною, наверное, владеет черт.

Все дело закончилось тем, что не он победил жизнь, а жизнь победила его. Жена объявила его умалишенным, отстранила от дела и хотела отправить в «желтый дом». Но Сенильга, так звали шаманку, подвела Прохора Громова к последней черте. Он сбежал из дома и бросился вниз с утеса в Угрюм-реку с криком: «Иду к тебе, моя Анфиса-Сенильга!».

На земле остались только его мысли, мысли «вывернутой наизнанку души». Вот они. Они как разрешительная грамота в царство отца нашего, поэтому оглашаю их в некотором сокращении.

«Я не верю в справедливость, я не верю в искренность, в дружбу, в долг, честь. Я не верю в добро, в бескорыстную любовь человека к человеку. Я ни во что не верю.

Я, сегодняшний, никому не верю, ничему не верю: нет в мире того, чему можно бы поверить. Достоверна лишь смерть. И вот я, Прохор Громов, подвожу итоги своей тридцатитрехлетней жизни и заявляю сам себе: «Я верю только в смерть, только в смерть, как избавительницу от всякого безверия».

Да, да… Прохор Громов сошел с ума, Прохора Громова не стало. Пройдет еще малое мгновенье, и душа его, содрогаясь, упадет в вечную тьму. Горе, горе Прохору Громову. И некому понять, некому искренне, от всего сердца, пожалеть его. Ему бы не нужно родиться на свет. Горе Прохору…

Что же нужно тебе, Прохор, для душевного спокойствия? Для спокойствия души тебе нужно, Прохор, вернуться к своей юности, принять живую Анфису в свое сердце, навсегда соединиться с ней. Но Анфисы нет, возврата к прошлому нет, лишь сосущая тоска по Анфисе, и ты, Прохор Петрович, умер. Значит, правильно говорят старики: «живи, да оглядывайся».

Будь проклято чрево, родившее меня! Будь проклята земля, соблазнившая Прохора Громова свиными соблазнами, будь проклято небо, что не послало мне непрошенной помощи! Смерть, смерть, возьми меня!..

Нина, если мне суждено умертвить себя, знай, что Прохор Громов казнит себя за то, что не он победил жизнь, а жизнь победила его. «Гордыня, гордынюшка заела тебя», – говорили мне старцы. Да, сатанинская гордость не позволяет пережить мне полного краха всего дела моего. Крах неожиданно, неимоверно быстро обрушился на меня. И вот Прохор Громов, коммерческий гений, – раздавлен» 8.

***

Я десятник «волчьей сотни», 2-й когорты, 71-го Восточного легиона. У меня в подчинении 10 кнехтов (мелких бесов), но по своим способностям я давно мог бы занимать должность сотника. Надеюсь, что здесь в России у меня это получиться, благо поле деятельности здесь обширное, да и дядюшка не последний бес в ранге среднего командования. Все дело в успехах моих подчиненных бесов. Я уже описал дела семи из них. Продолжу в своих записках анализ дел моей десятки. Я считаю, что самым успешным является Гончий (я его, пожалуй, буду рекомендовать на десятника, если меня повысят). Его подопечный Приобретатель вполне успешно сочетает дела коммерческие с «благотворительностью». Недавно клиент Пучеглазого наградил его грамотой «за усердные труду понесенные на благо и во славу Святой Церкви». Мы с Гончим от души смеялись. Не одну из заповедей нашего Врага он не соблюл, а его любимая поговорка: «Ничего личного, только бизнес».

Какие они бывают разные эти люди! Для кого-то главный девиз жизни – «ничего личного, только бизнес», а для кого-то – «если Бога нет, то я бог, и поэтому заявляю самоубийство, как высший пункт своеволия». Да, пути разные и оба ведут в ад. Я это пишу, вспоминая Борзого и его клиента Инженера с его завиральной теорией «человеко-бога». Как писал этот Инженер: «Если человек застрелится, то, проявив своеволие, сам станет богом. Если Бог есть, то вся воля его, и без воли его я не могу ничего сделать. Если нет, то вся воля моя, и я обязан заявить своеволие…». Забавно, забавно, вот только эта его теория что-то никак не превратится в практику – контрольного выстрела нет. Борзый заявляет, что не хочет торопить своего клиента, нужен подходящий момент, говорит «если поспешишь, не только людей, но бесов насмешишь». Я их понимаю своих подчиненных, сам такой был, привыкаешь к людям, не хочешь с ними расставаться, знаешь все, что они скажут, или сделают, все их слабости – удобно, а тут дадут нового клиента, намыкаешься с каким-нибудь религиозным или идейным фанатиком и рискуешь быть утилизированным. Однако, всякому начальству нужны результаты, а мне и подавно, если строить карьеру. Буду торопить Борзого.