Читать онлайн Восемь пуль людоеду бесплатно

2 апреля 1999 года,

3 часа 15 минут

Ирина не любила ночь. Ее деятельная натура каждой клеточкой противилась бездействию и отдыху – а ночь у нее ассоциировалась именно с этими понятиями. За ночь Ирина могла проснуться три или четыре раза и всякий раз немедленно хваталась за будильник, считая, сколько еще времени осталось до его нудного сигнала. Ей казалось, что драгоценное время безвозвратно теряется, что самое лучшее в своей жизни она могла бы сделать именно в эти часы, и надо же такому случиться, что природой определено предаваться такому бесполезному делу, как сон.

Поэтому ночные телефонные звонки, случавшиеся, к слову, довольно часто, она очень любила и ценила – они означали, что та машина, которую она создала и запустила собственноручно, продолжает работать даже ночью, и именно в эти тихие, кажущиеся ей бессмысленными часы кто-то испытывает в ней жгучую необходимость…

Но в этот раз переливчатый сигнал телефона не вызвал в ней обычного оптимизма. Ирина всегда спала очень чутко и трубку схватила почти моментально, успев за это короткое время выстроить в голове целый ряд возможных собеседников и даже определить стиль поведения с каждым из них, но знакомое тяжелое дыхание из трубки заставило ее встревожиться. Появилось предчувствие: дело плохо. Что это задело, и почему оно так плохо, Ирина не могла себе даже представить, но предчувствие было достаточно явственным, чтобы вынудить ее немедленно задать главный вопрос:

– Что случилось, Марк?

– Плохие новости, Ира. Только что арестовали Антона.

Ирина откинула одеяло, сбросила с себя тяжелую руку Сергея и резко села на кровати. У нее было много знакомых с тем именем, которое ей назвал Марк, но сейчас она ни на секунду не усомнилась, о ком именно идет речь.

– За что?

– Пока мне известно вес только в самых общих чертах. Но дело, похоже, вязкое. Его обвиняют в убийстве. Час назад он ворвался в какую-то квартиру и из пистолета в упор расстрелял хозяина.

– Черт! Его взяли на месте?

– Да, он даже и не пытался скрыться. Он приказал супруге хозяина сидеть тихо, а сам прошел на кухню, достал из холодильника бутылку водки и расположился там, глотая рюмку за рюмкой. Супруга хозяина сначала подчинилась его приказу и почти полчаса лежала в постели, боясь пошевелиться, но потом, когда убедилась, что к ней не проявляют никакого интереса, взяла телефон и вызвала милицию… Его забрали совершенно пьяным, он даже не сопротивлялся. Чтобы установить его личность, позвонили мне…

– Почему именно тебе?

– Антон сам сказал: позвоните Рудневу, он все объяснит.

– Странно. И что же ты смог объяснить?

– Ничего! Мне кажется, он просто хотел, чтобы об этом деле стало известно тебе, но не захотел называть твоего имени. Решил избрать в качестве посредника твоего адвоката.

– Идиот!

– В сущности, он поступил правильно.

– Все равно идиот. За что он пристрелил этого бедолагу?

– Подробности мне пока неизвестны. Если ты даешь мне «добро», я немедленно возьмусь за это дело.

– И как можно скорее, Марк!

– Мне кажется, твое присутствие будет не лишним.

– Хорошо, я собираюсь. Заедешь за мной.

– Понял. Скоро буду.

Услышав отбой, Ирина бросила трубку на рычаги и встала с кровати. Сергей шумно заворочался, подминая под себя обе подушки, а когда сквозь сон понял, что место справа пустует, приоткрыл глаза. Ирина включила ночник, и Сергей тут же прикрыл лицо ладонью.

– В чем дело? Который час? – едва внятно поинтересовался он.

– Рано еще. Начало четвертого.

Ирина сняла ночнушку, влезла в шлепанцы и, шаркая по паласу, направилась в ванную. Сергей в спину спросил:

– Куда ты собралась?

– Сейчас за мной приедет Руднев. Антона арестовали.

– Какого Антона? – Сергей никак не мог отделаться от сна и все еще туго соображал. – Начальника твоей службы безопасности?

– Какого, к черту, начальника! Антона – моего брата.

Сергей сразу перестал подминать под себя подушки и приподнял голову.

– Что он опять натворил?

– Дело серьезное.

– Мне поехать с тобой?

– Нет необходимости, я с Марком.

В ванной она привела себя в порядок. Она умела делать это быстро – научилась за последние годы, и теперь ей казалось странным, как раньше она позволяла себе тратить на это долгие часы. Впрочем, раньше и косметика у нее была не лучшего качества, даже после крошечной чашки кофе приходилось заново подводить губы помадой, а уж о той дешевой туши для ресниц, которая через полчаса осыпалась черными крупинками, образовывая под глазами большие темные синяки, она всегда вспоминала с содроганием. С той поры изменилось многое, косметическая промышленность не стояла на месте, да и контуры для губ Ирина, ничтоже сумняшеся, сделала «вечными» – нанесла татуаж в салоне красоты, вычислив, что тем самым сэкономит себе массу времени, однако до сих пор не могла избавиться от привычки время от времени украдкой смотреться в зеркало, проверяя, в порядке ли у нее губы и не появились ли под глазами прежние «синяки». Одно время она испытывала сложности с прической, а когда поняла, что длинные волосы требуют слишком тщательного ухода, безжалостно отрезала темно-русую груду волос и, после краткого обсуждения все в том же салоне красоты, сделала стрижку «под мальчика»…

Когда она облачилась в темно-синий брючный костюм, одно из самых строгих своих одеяний, под окнами раздался гудок автомобильного клаксона. Ирина посмотрела на часы – со времени звонка Руднева прошло двадцать минут. В дневной сутолоке Марк никогда не смог бы добраться до ее дома в столь короткий срок, но сейчас была ночь, вернее – раннее утро.

– Чмок-чмок, – сказал на прощание Сергей, снова начиная подминать под себя подушки.

– Чмок-чмок, – ответила Ирина и вышла из дома.

В темноте у ворот горели красные габаритные огни огромного «Лендровера» – машины Руднева. Приметив вышедшую из дома Ирину, Марк немедленно выскочил из салона и почтительно открыл дверцу.

– Спасибо, Марк. Ты еще что-нибудь выяснил?

Руднев сел за руль и тронул машину с места, объезжая большую лужу, поросшую по краям ледяной коркой.

– Несколько звонков я сделал, но это пока только меры предосторожности, на всякий пожарный. Звонил своим друзьям из милиции, даже связался с прокурором, хотя он был еще не в курсе дел… Но есть и кое-что поинтересней. Теперь я начинаю понимать, почему твой брат решил прежде всего связаться с тобой, а не с кем-нибудь из своей «братвы».

– Не тяни, Марк, говори же!

– Мне известно имя убитого, и тебе это может не понравиться.

– Ну!

– Это Медведев.

– Фамилия не такая редкая, как тебе кажется, Марк.

– Речь идет о том самом Медведеве. Олег Иванович Медведев, пятьдесят второго года рождения. Извини, Ира, но, насколько мне известно, в свое время вас с ним связывали некоторые отношения… хм, личного плана.

– Послушай, Марк, говори прямо, хорошо? Да, я спала с этой сволочью, был такой грешок. И в свое время он мне изрядно попортил кровь. Но при чем тут Антон?

– Это нам и предстоит выяснить. Не забывай, Ира, это не было ограблением, Антон шел к Медведеву с определенной целью и, достигнув ее, даже не пытался уйти от наказания. А когда его арестовали, то отказался от каких бы то ни было объяснений и предложил связаться с твоим адвокатом.

– И что с того?

– Ничего, кроме того, что я не имею к нему никакого отношения, по сути, я с ним даже толком не знаком… Как давно ты виделась с братом, Ира?

Ирина ненадолго задумалась.

– Да как сказать… Не так уж давно, пару недель назад, в марте. Мы тогда собирались всей семьей – и я, и мать с отцом, и Антон, и Славка с женой и ребятишками. Пообедали, поболтали. Кстати, я тогда в разговоре упомянула Зубастого, и Антон сразу куда-то ушел. После этого я больше его не видела.

– А почему вдруг ты упомянула Зубастого?

– Так, просто разговор зашел.

– Кстати, кто такой Славка и почему он был с вашей семьей, да еще с женой и ребятишками?

– У меня два брата, Марк, – Ирина вздохнула. – Славка – младший. Он писатель, странно, что ты его не знаешь, мне всегда казалось, что ты не прочь полистать детективы.

– Вячеслав Савченко – твой младший брат? – Удивленно сказал Руднев. – Вот уж не думал. Знал бы – попросил бы познакомить. Всегда интересно поговорить с живым писателем, даже если его книги – барахло.

– Ты только ему об этом не обмолвись – повесится.

– Ладно, давай вернемся к среднему брату. Ведь Антон – средний?

– Да, он младше меня на три года. Он с семьдесят пятого.

– Помнишь, около месяца назад ты говорила мне, что никак не можешь найти свой пистолет, хотя точно помнишь, что он лежал у тебя в гостиной в серванте?

Ирина нахмурилась и с нехорошим прищуром посмотрела на Руднева.

– Помню. Но при чем тут мой пистолет? В моем доме столько всякого хлама, что лошадь с телегой потерять можно, не то что какой-то там пистолет…

– Не скажи, Ирочка. Это не «какой-то пистолет», а «беретта М-92» калибра девять миллиметров, с магазином на пятнадцать патронов. Помнишь, когда ты покупала его, я предупреждал, что негоже такой хрупкой женщине, как ты, носить с собой такую мортиру? «Есть миниатюрные дамские модели, – говорил я, – вполне пригодные для того, чтобы защитить себя от нападения и поднять шум». Но ты не слушала меня, тебе хотелось чего-нибудь большого, тяжелого, чтобы держать нужно было двумя руками. Тогда меня еще, помнится, посетили странные мысли…

– Фрейда начитался? – мрачно спросила Ирина.

– Никогда не слышал о таком человеке, – с ухмылкой отозвался Руднев. – Но я был прав – очень скоро оказалось, что таскать с собой такую пушку выше твоих сил, тяга к оружию у тебя быстро отпала, и ты забросила его пылиться в сервант на дальнюю полку, совсем забыв, что пистолет – это не игрушка.

– Я не пойму, к чему эта критика? Да, я была дура, и пистолет мне хотелось иметь скорее для куража. Потом расхотелось. Ну и что?

– После задержания у Антона был изъят пистолет, это была именно «беретта М-92», совсем новенький такой пистолетик. Еще неизвестно, на чье имя он зарегистрирован, но для меня будет неприятным сюрпризом, если выяснится вдруг, что это имя – твое.

– Какая чушь! Ты прекрасно знаешь, какими делами занимался мой братец, он с детства не расставался с оружием, и, чтобы кого-то пристрелить, ему совсем не обязательно было воровать оружие у своей старшей сестры.

– Как сказать. Впрочем, ты превратно меня понимаешь. Ты настроена так, словно я в чем-то тебя обвиняю. Нет, Ирочка, просто я перечисляю известные мне факты и пытаюсь делать некоторые предположения.

– Не надо никаких предположений. Скоро мы увидимся с Антоном, и, я думаю, он сам нам все расскажет. Иначе зачем бы ему нас вызывать?

– А он нас и не вызывал, Ирочка. Похоже, ему глубоко плевать, придет ли кто к нему на выручку или нет. Он просто переадресовал вопросы. К тому же он все еще пьян, возможно, сейчас он и не помнит, что вообще называл чьи-то имена. Вот потому я и предложил тебе прокатиться вместе со мной. Думаю, родную горячо любимую сестренку он не посмеет прогнать. Хотя кто знает – он у тебя очень нервный мальчик, особенно если вспомнить, что он выпустил в Медведева восемь пуль, последние пять из которых, судя по слухам, попали уже в труп.

– Мне кажется, ты напрасно пытаешься связать это убийство с моими старыми отношениями с Медведевым, – сказала Ирина. – Антон далеко не сентиментальный человек, и его братские чувства ко мне никогда не были настолько глубоки, чтобы заставить загореться жаждой мести за честь сестры. И вообще, все это чушь – жажда мести, честь сестры… Давай не будем кривить душой, Марк, Антон – бандит, и у меня есть основания сомневаться, что это убийство для него – первое. Просто так получилось, что он попался именно в этот раз, а то, что жертвой оказался Медведев, не более чем стечение обстоятельств. Медведев из тех людей, кто редко умирает собственной смертью. Такие люди существуют за счет того, что постоянно причиняют неприятности другим людям, и всегда может найтись один самый нервный, или гордый, или слишком крутой, кто решит рассчитаться за свои неприятности при помощи итальянской игрушки калибра девять миллиметров. Антон – один из таких, причем и нервный, и гордый, и крутой одновременно. Его с Медведевым могли связывать какие-нибудь темные делишки, и Медведев, по своему обыкновению, смошенничал. За что и поплатился.

– Почему-то твоя версия мне не внушает особого доверия, – сказал Руднев, объезжая очередную лужу, в свете фар кажущуюся черным бездонным омутом. – Если бы речь шла о простой бандитской разборке, то вряд ли бы Антон оставил в живых свидетеля – жену убитого, и тем более не стал бы задерживаться на месте преступления, чтобы распить бутылку водки.

– Не могу поверить, что Антон смог бы убить женщину, тем более ни в чем не повинную, – насупившись, сказала Ирина. – С мужчинами он никогда особо не церемонился, но перед женщинами часто терялся, становился покорным, как овечка. Особенно – перед красивыми женщинами, а я не думаю, что такой тип, как Медведев, мог взять себе в жены уродину. Да дело и не только в этом. Ведь рассматривать проблему можно и несколько иначе: а что, если Антон пришел к Медведеву уже пьяный, застрелил его, решил пропустить еще рюмочку, на посошок, и эта рюмочка оказалась для него роковой – он попросту уснул за столом?

Руднев задумчиво покивал.

– Сапожник напивается в стельку, – пробормотал он, – плотник напивается в доску, а как напивается милиционер?

– Старая шутка, – сказала Ирина. – Но сейчас нам не до шуток, Марк. Лучше скажи, что ты собираешься делать, чтобы вытащить Антона?

– Вытащить? Ты, наверное, шутишь? Твой брат на глазах у перепуганной женщины убивает ее мужа, и ты думаешь, что его так сразу же и отпустят? Для начала нам необходимо выяснить, что там произошло на самом деле. Кто знает, может, эта женщина не так уж удручена горем и не настолько уж откровенна… Кстати, мы уже приехали.

Около отделения милиции Руднев снизил скорость до предела и остановил джип рядом с милицейским «уазиком». Ирина хотела немедленно выйти из машины, но Руднев сказал, подняв указательный палец: «Одну минуточку, Ира», выскочил из машины и уже через секунду раскрывал перед ней дверцу, предлагая руку. Ирина позволила помочь себе сойти на землю. Будь на месте Руднева кто-нибудь другой, эти упражнения в галантности могли бы вызвать только лишь раздражение, но с Марком Ирина была знакома уже давно и знала: эта галантность не наиграна. Он действительно был таким.

– А нас пропустят? – спросила Ирина, входя в здание и отряхивая с каблуков слякоть.

– Еще как, – Руднев вошел следом, придержал дверь, чтоб не хлопнула, и подошел к окошку дежурного. – Здравствуй, Генаша. Егорыч у себя?

– Здравствуйте, Марк Васильевич, – услышала Ирина в ответ молодой сонный басок. – Да, он у себя.

Руднев сделал знак Ирине следовать за ним, и они быстрым шагом направились вперед по длинному узкому коридору. Освещение было слабеньким, тусклые лампочки под высоким потолком горели через одну, а местами и реже, но и при таком освещении было заметно, что здание уже давно нуждается в ремонте. Невзрачный линолеум на полу ссохся, окостенел и являл собой теперь лишь тропинку, рваную и исшарканную. Штукатурка на отсыревших стенах местами обвалилась.

Дойдя до середины коридора, Руднев неожиданно притормозил, пошарил взглядом по сторонам и метнулся к неплотно закрытой двери с табличкой, надпись на которой Ирина так и не успела прочесть – адвокат рывком открыл дверь нараспашку и шагнул в кабинет.

– A-а, Марк Васильевич! – донесся оттуда приветливый звонкий голос. – Заходи, рад видеть, старина!

Ирина вошла в кабинет следом и увидела обладателя приветливого голоса. Это был человек лет сорока, может быть, с небольшим; поначалу Ирина решила, что человек абсолютно лыс, и попыталась представить себе обстоятельства, при которых можно полностью утратить шевелюру в таком возрасте, но, приглядевшись, поняла, что ошиблась – человек не был лыс, просто его стриженные «ежиком» волосы были настолько белесыми, что при таком освещении казались просто невидимыми. Глаза у него были маленькими, такими же белесыми, как волосы, а на контурно выпирающих скулах поигрывали угловатые желваки. Человек был почти на голову выше Руднева, который на рост никогда не жаловался; у него была длинная крепкая шея, длинные крепкие руки с длинными крепкими пальцами, а улыбка была открытой настолько, что блеснули широкие коренные зубы из белого металла.

С Рудневым они приветствовали друг друга горячо, по-мужски – сначала обменялись резким рукопожатием, а потом коротко обнялись, похлопав друг друга по спинам.

– Сто лет не виделись, – объяснил белесый мужчина, бросив на Ирину приветливый взгляд. – Ты с дамой?

Руднев тут же перестал улыбаться.

– Да, Коля, познакомься, это Савченко Ирина Владимировна. Она сестра твоего арестанта.

Белесый тоже немедленно принял серьезный вид. Улыбка выключилась резко, как электрическая лампочка, желваки опустились и пропали, металлический блеск во рту исчез за сомкнувшимися губами. Это был знак, что пора брать инициативу в свои руки.

– Рада познакомиться, – Ирина в два широких деловых шага преодолела расстояние от двери до стола и протянула белесому раскрытую ладонь. Секунду поколебавшись, тот осторожно ее пожал.

– Фомин Николай Егорович, – представил белесого Руднев. – Мой старый знакомый.

– Да уж, – сказал Фомин и, криво улыбнувшись, показал на Руднева пальцем. – Почудили мы с Марком в свое время… Но, мне кажется, Ирина Владимировна явилась сюда в этот час не для того, чтобы слушать наши воспоминания.

– Я бы хотела увидеть своего брата, – сказала Ирина. – Это возможно?

Фомин покосился на Руднева. Тот был невозмутим и, кажется, очень занят тем, что искал по карманам зажигалку.

– Как скоро я могу сделать это? – спросила Ирина, почувствовав, что молчание затягивается.

Фомин поднес ко рту мощный кулак и издал раскатистый звук, означающий предварительное откашливание.

– Хорошо, Ирина Владимировна, я попрошу, чтобы его привели прямо сейчас… Но хочу предупредить: он не совсем трезв.

– Как сапожник или как милиционер? – тут же поинтересовался Руднев, прекратив поиски зажигалки.

Фомин улыбнулся.

– Как плотник…

– Ну, это не страшно. Во всяком случае, говорить он сможет.

Фомин кивнул, взялся за телефон и отдал соответствующие распоряжения. Потом предложил гостям сесть и сам опустился за свой стол, заваленный всяким барахлом: всевозможными канцелярскими принадлежностями, работоспособность многих из которых показалась Ирине весьма сомнительной, папками для бумаг и бумагами без папок, старыми газетами, потрепанными книжками карманного формата, а в центре стола находилась большая пепельница из черепашьего панциря, и была она с горкой завалена искуренными до фильтра окурками. Из пепельницы неприятно пахло, и Фомин, сообразив, что Ирина это почувствовала, поторопился отправить сие мрачное захоронение окурков на подоконник, где порядка было не больше, чем на столе.

Ждали недолго, пару минут. Затем из коридора послышались шаги, дверь в кабинет открылась, и Ирина непроизвольно встала со стула.

– Егорыч, вот доставил твоего бандита.

Румяный милиционер с фуражкой, прилепленной к самому затылку, втолкнул в кабинет широкоплечего крепкого парня с корочкой запекшейся крови на лице. Он раскачивался, голова, опущенная ниже плеч, раскачивалась тоже; парень то и дело собирался придержаться за стену, но всякий раз оказывалось, что наручники, сковывающие руки за спиной, мешают ему сделать это. После третьей неудачной попытки парень глубоко вздохнул и, несуразно подергиваясь, вскинул голову. Криво и бессмысленно улыбнулся в пространство перед собой.

Ирина шагнула к нему и остановилась, не зная, что делать дальше. Она хотела взять его за руку, но поняла, что, не снимая наручников, это будет сделать невозможно, и вопросительно уставилась на Руднева. Понимающе кивнув, тот обратился к Фомину:

– Коля, нельзя ли снять с парня наручники? Куда он отсюда денется, а?

Фомин махнул рукой румяному милиционеру, и уже через несколько секунд Антон морщась растирал запястья.

– Что ты натворил, Тошка? – сказала Ирина вполголоса. – Что ты натворил?

Антон беззвучно усмехнулся.

– Тройка, – сказал он пьяным голосом.

– Что? – не поняла Ирина.

– Я говорю, что твоя попытка разыграть участие тянет на троечку. – Пожалуй, если бы Антон не старался скрыть свое опьянение, то его речь была бы разборчивей. – Или даже на три с плюсом. Поздравляю, ты делаешь успехи, Птичка!

Он театрально похлопал в ладоши.

– Прекрати, – сказала Ирина строго. Она не любила, когда кто-нибудь называл ее этим старым прозвищем, даже если это был ее родной брат. – Не смей так со мной разговаривать!

– Ты еще назови меня сопляком…

– Сопляк! – Ирина повернулась к Фомину. – Николай Егорович, можно я поговорю с братом с глазу на глаз?

– Конечно, конечно! – Фомин, закусив сигарету, потряс спичечным коробком, проверяя наличие в нем спичек, и направился к двери. – Я буду тут, в соседнем кабинете.

– Марк, ты слышал – я сказала, с глазу на глаз!

– Извини, Ира, – Руднев не двинулся с места, – но сейчас не то время, чтобы вести личные разговоры. Давайте условимся: сейчас мы будем заниматься только делом, а сантименты и ваши личные душевные порывы оставим на потом. – Он подошел к Антону и поводил перед его глазами указательным пальцем. – Ты вообще хоть что-нибудь соображаешь? Или будет лучше, если ты сперва проспишься? Мне нужна твоя полная откровенность. И взаимопонимание.

– Пошел к черту, – сказал Антон с недовольством. – Ирка, что это за тип? И почему я должен с ним откровенничать?

– Не груби, – сказала Ирина. – Это Марк Васильевич Руднев, мой адвокат. С этой минуты он и твой адвокат тоже.

– Ах, Руднев… – Антон склонил голову набок, с интересом оглядывая адвоката. – Так вот ты какой, северный олень… Наслышан, наслышан. Это я дал ментам твой телефон – знал, что ты сразу обо всем расскажешь Ирке. И, как обычно, я угадал.

– Я так и думал, – сказал Руднев. – Ты куришь, Антон?

Антон курил.

– Тогда вот возьми сигарету и сядь на стул, нам с тобой есть о чем поговорить. Ирина, ты тоже сядь, возможно, разговор будет долгим.

Усадив брата с сестрой на стулья, Руднев сам пристроился на угол стола.

– Теперь давай договоримся: мне совсем неинтересно, какие у тебя были отношения с этим Медведевым, и, вообще, за что ты его пристрелил. Больше меня интересует: кто был этому свидетелем, насколько он был вменяемым и какие есть возможности, чтобы опровергнуть его показания.

Антон смотрел на Руднева с легким недоумением и методично взмахивал ресницами.

– Итак, – продолжил Руднев, – сегодня около часа ночи ты ворвался в квартиру Медведева Олега Ивановича, известного также под кличкой Зубастый, и выпустил в него восемь пуль из пистолета «беретта». К слову, Зубастому вполне хватило бы и одной пули, но ты был за что-то так зол на него, что добавил еще семь. Впрочем, твоя злость меня пока тоже не интересует. Мне интересны подробности, на которые, возможно, ты не обратил внимания поначалу, но которые нам с тобой сейчас и предстоит выяснить.

Руднев соскочил со стола, сложил руки за спиной и прошелся по кабинету, от двери до окна.

– Каким образом ты проник в квартиру, Антон? Отмычки? Или у тебя был ключ?

– Ничего подобного, – ответил Антон, усмехнувшись. – Зубастый сам открыл мне дверь.

– В час ночи? – Руднев засомневался. – Вот так просто взял и открыл?

– А что еще ему оставалось делать? Ждать, когда я вышибу дверь? Или открою стрельбу прямо через нее?

– И он сразу открыл дверь?

– Конечно… Впрочем, нет, не сразу. Он открыл только через минуту. Отлучился, я думаю, чтобы надеть халат и взять пушку.

– У Зубастого был пистолет?

Вместо ответа Антон только хмыкнул.

– Я не так поставил вопрос. У Зубастого пистолет был при себе, когда он открыл тебе дверь?

– Естественно. Только это не пистолет – у него был револьвер, «магнум» сорок пятого калибра.

– Так-так-так, для нас это хорошо, особенно если за этим «магнумом» тянутся красные следы. Ты не в курсе, Антон, – за ним не тянутся красные следы?

И снова Антон только лишь хмыкнул. Подобные вопросы, вероятно, казались ему слишком банальными и даже глупыми, чтобы вызвать серьезное к себе отношение.

– Хорошо, и что было дальше?

– Как только он приоткрыл дверь, я ударил в нее плечом и вломился в квартиру. Он упал на пол, и я его расстрелял.

– Это произошло в прихожей?

– Да, прямо в прихожей.

– А где в это время находилась супруга Зубастого?

– Супруга? – Антон презрительно хмыкнул. – Это Сонька Губа, она супруга каждому, кто заплатит. И когда я завалил этого гада, она не сильно печалилась. Больше испугалась, все ждала, когда я за нее примусь, тряслась, как осиновый лист. Может, со страху ментов и вызвала – в другое время никогда бы не стала, но тут, видно, подумала: пан или пропал. И решила рискнуть.

– Где находилась эта Сонька Губа, когда ты стрелял в Зубастого?

– В постели, где же еще? Спала уже, да выстрелы разбудили. Когда я вошел в спальню, она хотела завизжать, но я ей пригрозил…

– Каким образом?

– Собственно, я и не грозил даже, а просто показал пистолет и покачал головой, но она меня прекрасно поняла. Кричать, по крайней мере, не стала.

Руднев перестал наконец расхаживать от двери к окну, остановился у стула, на котором сидел Антон, и присел на корточки.

– А сейчас, Антон, постарайся припомнить расположение комнат в квартире Зубастого. Только внимательно, как можно точнее.

– Ну и?

– Скажи, находясь в спальне, лежа в постели, можно видеть, что происходит в прихожей?

– Н-нет, – сказал Антон неуверенно. Потом добавил уже более окрепшим голосом: – Нет, это невозможно. Во-первых, дверь в спальню была прикрыта…

– Прикрыта или закрыта? – перебил его Руднев.

– А что, есть какая-то разница?

– Огромная. Если дверь закрыта, то это значит – заперта так, что никто не сможет увидеть, что происходит за ней, и тем более не сможет проникнуть. А если она всего лишь прикрыта, то всегда есть шанс что-нибудь подсмотреть в оставшуюся щель. Понимаешь?

– Понимаю. Дверь была закрыта. Никаких щелей. Это во-первых. А во-вторых, даже если дверь и раскрыта настежь, то все равно, лежа в постели, невозможно видеть прихожую. Это реально, если стоять у окна, лицом к двери, да и то… А лежа в постели – нет, невозможно.

Руднев хлопнул себя по коленям и распрямился.

– Это мне нравится, – сказал он. – Это нам на пользу… Хотя хочу тебя предупредить – все очень и очень серьезно. Не стоит ни на минуту забывать об этом, Антон.

Антон нахмурился с какой-то, как показалось Ирине, брезгливостью. Она хотела еще раз напомнить Антону, чтобы тот не смел грубить адвокату, но брат не дал ей и рта раскрыть.

– Какого черта? – сказал он. – Если ты думаешь, что я буду тут расшаркиваться перед тобой только потому, что ты адвокат, то ошибаешься… Знаешь, кого я не люблю больше всего на свете? Адвокатов.

– Все не любят адвокатов, – согласился Руднев. – Но когда приходит нужда, многие бегут именно к нам, адвокатам, и готовы последнее отдать, лишь бы их дело попало к кому-нибудь половчее… Впрочем, этот довод стереотипный. То же самое говорят о себе милиционеры, сантехники, связисты и еще целая армия народу. И даже бандиты.

– Заткнись, – посоветовал ему Антон.

– Антон! – вспылила Ирина, вскочив со стула. – Мне кажется, будет лучше, если ты действительно сперва проспишься, там, на нарах…

– А я и так спал, пока вы не пришли, – сказал Антон невозмутимо. – И я не просил меня будить. И тем более не просил тебя приводить с собой адвокатов.

Знаешь, Птичка, если бы я боялся тюрьмы, то попросту убежал бы и не стал дожидаться, когда за мной придут.

Ирина посмотрела на Руднева. Тот, поймав взгляд, коротко покивал: мол, видишь, я так и предполагал.

– Но почему?! – спросила Ирина с чувством, возведя руки к небу. – Почему ты сделал это?

Антон рассмеялся. Потом сказал:

– Если честно, то я и сам не знаю… Может быть, и не стоило этого делать, а может, и наоборот, – надо было сделать это уже давным-давно… Кто знает? И если уж кто-то и виноват, что все сложилось таким образом, то это не я.

– А кто же?

– Не знаю. Может быть, и ты.

– Я?! – возмутилась Ирина. – Ну, знаешь ли… Спасибо, Тошка, спасибо, братец драгоценный. Разреши узнать, с чего это вдруг ты сделал такие выводы?

Скривившись, Антон махнул на нее рукой.

– Сестренка, прекрати! Ты же прекрасно знаешь, что я не мастак что-нибудь объяснять. Это у нас Славка писатель, мастер слова и все такое прочее. А я – так, просто бандит, и ничего более. Да и долго все это объяснять. Может получиться целый роман, а у меня нет времени писать романы, я не Славка.

– Ты упомянул его уже дважды. Это что – зависть?

– Ха! Нет, Птичка, я человек не завистливый. И Славку я упомянул не потому, что злюсь: у него, видите ли, жизнь сложилась, а у меня, видите ли, нет; у него видите ли дом, жена, дети, популярность, а у меня только наручники да нары… Нет, все совсем не так. Просто я в самом деле вряд ли смогу что-нибудь объяснить. Это как цепочка – начнешь говорить одно, оно потянет за собой другое, потом третье и так далее. Она может уйти слишком глубоко в прошлое, эта цепочка, но что самое обидное – все это никому не будет интересно, кроме меня самого.

– Мне будет интересно, – вставил Руднев.

Антон посмотрел на него слегка затуманенным взглядом. Потом продолжил, словно и не заметив реплики:

– Да и в этом ли главное? Никого не должно волновать, ПОЧЕМУ я это сделал. Сделал – и все тут! И если ты хочешь помочь вытащить меня отсюда – пожалуйста, я не стану мешать. А если не хочешь, то упрашивать я тоже не буду, как-нибудь обойдусь.

Он говорил очень твердо, уверенный в собственной правоте, но на последнем слове что-то случилось с его голосом – едва заметное, неуловимое, словно споткнулся Антон на этом месте, да споткнулся так, что с размаха упал лицом в грязь и от обиды закусил губу, чтобы не расплакаться.

Вряд ли Руднев обратил на это внимание. Но Ирина слишком давно знала Антона, чтобы не заметить этого. И у нее тоже моментально перехватило горло. И она тоже не смогла ничего больше сказать. Лишь ближе подсела к брату, обняла и прижала его бритую голову к своей груди.

– Тошка… – прошептала она. – Как же мы так?

Она не сказала «ты», она сказал «мы», и Антон это заметил. Ирина почувствовала, как вздрогнули под ее руками его плечи.

– Как все это объяснить? – сказал Антон тихо. – Как объяснить, почему один человек становится писателем, уважаемым и популярным, другой – миллионером и самым богатым в городе человеком, а третий – всего лишь бандитом, хотя они росли все вместе и воспитывали их одни люди?

– А ты говорила, что твой брат не склонен к сантиментам, – заметил Руднев.

Но на него не обратили внимание.

– Если ты хочешь, я могу все рассказать, – сказал Антон все так же тихо. – Эта цепь слишком тяжелая и ржавая, но мне самому будет интересно вытащить ее наружу. Так что, если тебе интересно…

– Конечно, – сказала Ирина и потерлась щекой о колючие волосы брата. – Мне будет очень интересно…

Глава 1 (1985 год)

Трудно сказать, когда Антон впервые понял, что такое злость. Возможно, это произошло еще в пеленках, когда у матери неожиданно кончилось молоко. Антон сначала просто недоумевал по этому поводу, а когда же ему предложили взамен бутылку с натянутой на горлышко соской, вот тогда-то все его существо и воспротивилось такой несправедливости. Сначала он выплевывал соску и непослушными ручонками отпихивал от себя бутылку, пытаясь втолковать неразумной женщине, что он не желает брать в рот эту противную резину, а хочет вкусную мамину грудь. Но его мнение, похоже, никого не интересовало – ему настойчиво продолжали запихивать в рот соску. И вот тогда он разозлился. Он задергал руками и ногами, закричал изо всех своих младенческих сил, стараясь как можно доходчивей втолковать всем и каждому: я злюсь!

Впрочем, сейчас подтвердить это не смог бы никто, даже сам Антон. Так же можно сказать, что впервые он разозлился еще при родах, когда треклятая пуповина обмоталась ему вокруг шеи и стала душить, душить, душить…

А если говорить о настоящей, осознанной, рвущейся изнутри злости, когда кровь застилает глаза, когда перестаешь мыслить разумно и живешь одной лишь злостью, когда хочется уничтожить объект своей ненависти… то, пожалуй, первый такой случай, навсегда оставшийся у Антона в памяти, произошел, когда он учился в четвертом классе.

Хулигана звали Бек. Антон считал тогда, что это кличка, и все никак не мог понять, за что тот ее получил; только позже он узнал, что это была его истинная фамилия. Собственно, настоящим хулиганом Бек не был. Он был из тех, кто никогда не приобретает настоящих друзей, кто прогуливает уроки, чтобы в одиночестве покурить на школьном крыльце, потому что на переменах в свои компании его никто не приглашал, а заводить непринужденные знакомства он не умел, кто все свои странные и непонятные большинству сверстников дела предпочитает творить в одиночестве, кто никогда не влезает в большие драки, но вместе с тем слывет грозой младшеклашек.

Антон в те времена считался младшеклашкой, и Бек был для него чем-то вроде пугала. Он казался ему каким-то сверхъестественным существом, вездесущим и грозным, и то, почему старшеклассники без страха и даже наплевательски относятся к его присутствию в своей среде, было вне его понимания.

Бек был довольно крепким для семиклассника. Роста невеликого, плечи имел широкие и угловатые, а ноги – толстые и короткие, так что со стороны Бек напоминал ходячий шкаф, или, вернее – комод, облаченный в темно-синюю школьную форму. Он никогда не упускал возможности поиздеваться над младшеклашками, причем всегда делал это молча, и лишь маячила на его лице какая-то странная кривая улыбка.

Антону обычно везло. Бек уже давненько охотился за ним и еще парочкой его приятелей, но всякий раз им удавалось уйти от его цепких рук – то выскочат из школы на улицу и что есть сил побегут к гастроному, где всегда можно затеряться, то юркнут в учительскую под каким-нибудь идиотским предлогом, то найдут защиту под крылышком Тошкиной сестры Ирины, которая училась с Беком в одном классе и считала его полным дебилом.

Но однажды Антон попался; зашел в самом конце перемены в туалет, а на выходе уткнулся лбом прямо в чей-то огромный живот. Мысленно ругнувшись, он поднял голову. В груди сразу похолодело – перед ним стоял Бек и улыбался своей знаменитой блуждающей улыбкой. Антон и пикнуть не успел, как крепкая рука схватила его за шиворот и приподняла над полом. Проделано это было с такой легкостью, что Антон сразу же почувствовал себя слабым и беспомощным.

– Попался, – кратко констатировал Бек.

– Отпусти, – слабо дернув ногами, попросил Тошка. – Че я сделал?

– А кто обзывал меня «толстым»? – поинтересовался Бек.

Обзывал его вовсе не Антон, а Костик Жмыхов, Тошкин приятель, но объяснять это Беку не имело смысла. Для него все младшеклашки были на одно лицо.

– Сейчас я из тебя буду делать Иисуса!

Тошке стало совсем нехорошо. Он знал, что значит «делать Иисуса». В том же закутке, где располагались туалеты, было большое окно – начиналось оно почти от самого пола и заканчивалось под потолком; стекла в нем были матовые и очень толстые, небьющиеся, но все же для перестраховки окно было забрано металлической решеткой. Это место и называлось «распятием». Бек имел обыкновение своих жертв пристегивать к этой решетке на все пуговицы, которые имелись на школьной форме, прижав жертву к решетке животом и раскинув ей по сторонам руки. Потом он шнурками привязывал к нижней перекладине ботинки, и жертва уже ничего не могла поделать – только трепыхаться, как попавшая в паутину муха. Самостоятельно вырваться из такого плена было очень трудно, почти невозможно, и надеяться можно было только на то, что после звонка на урок, когда Бек удалится, кто-нибудь случайно наткнется на тебя в этом закутке.

– Не надо, ну не надо, – слабо уговаривал Тошка своего пленителя, не надеясь, впрочем, что уговоры помогут. – Я ничего тебе не сделал. И скоро уже звонок…

Бек не имел желания вести беседу. Молча, точными движениями опытного инквизитора, он пристегнул Тошку к решетке пуговицами на пиджаке, потом раскинул ему руки в стороны и пристегнул манжеты. Зазвенел звонок. Тошка дернулся и забормотал:

– Все, хватит, отпусти, мне на урок надо!

Беку тоже надо было на урок, и поэтому он поторопился кончить дело – завязал шнурки на два узла и, подумав, усилил путы, привязав Тошкину шею к решетке пионерским галстуком.

– Все, отдыхай, – с усмешкой сказал Бек на прощание, отвесил затрещину, и Тошка услышал его тяжелые удаляющиеся шаги.

– Эй! – крикнул Тошка с отчаянием. – Эй ты, Бек, толстый, отпусти меня!

Но от Бека уже и след простыл.

– Гад! – закричал Тошка, дергаясь на решетке. – Скотина толстая!

Больно не было, но зато было очень обидно, настолько, что на глаза навернулись слезы. У четвертого «Б» класса, в котором учился Тошка, сейчас был урок математики, учитель объявил контрольную работу, первую в этом учебном году, и пропустить ее по вине Бека было очень обидно, тем более что вчера Тошка к ней так старательно готовился. Ведь потом ему никто не поверит, что он пропустил контрольную из-за Бека – учитель уж точно не поверит.

– Сволочь! – крикнул Тошка. – Свинья!

В школе постепенно становилось все тише, голоса замолкали, только из кабинетов неподалеку доносилось едва слышное бубнение. И вдруг в туалете девочек послышались шаги. Топ-топ-топ – простучали каблуки туфелек по полу, двери отворились, и Тошка, выворачивая голову, увидел Катю. Он сразу же перестал трепыхаться. Замер. В голове сильно и болезненно забился пульс, и Тошка понял, что стал красным, как рак.

Катя Васильева была ему отнюдь не безразлична. Он считал, что влюблен в эту девочку, по мере возможности оказывал ей всяческие знаки внимания и всегда старался предстать перед ней в самом лучшем виде – то курящим на школьном крыльце длинную сигарету (как взрослый), то отчаянно мутузящим своего приятеля Костика Жмыхова. И в таком униженном виде, как сейчас, он еще никогда ей не являлся. От обиды слезы градом посыпались из его глаз, и, чтобы Катя не заметила этого позора, он поторопился утереть лицо плечом, насколько это было возможно в его положении.

Катя увидела его, заинтересовалась. Сделала к нему робкий шажок и остановилась.

– Антошка? – спросила она удивленно. – Что ты здесь делаешь?

– Отдыхаю, – отозвался Антон.

Он хотел, чтобы ответ выглядел весело, с небольшим оттенком язвительности, но в этот миг из глаз снова хлынули слезы, а изо рта непроизвольно вырвался громкий всхлип. Больше сдерживаться Тошка не мог. Такой позор казался ему страшнее смерти и еще больше усугублялся тем, что свидетелем его стала именно Катя.

– Уходи… – выжал из себя Тошка, отворачивая лицо, и если это позволило ему скрыть слезы, то всхлипы, которые непроизвольно вырывались из его горла, скрыть было невозможно. – Уйди, я тебе говорю!

Теперь Катя будет думать, что никакой он не крутой, а обычный маменькин сынок, который по пустякам распускает нюни. Будет так думать сама и еще расскажет своим подругам. Все девчонки в школе будут говорить: «Вот идет Тошка, маменькин сынок, нюня!»

Странно, но именно эта мысль вдруг породила в нем злость. Прошиб холодный пот.

– Уходи! – вместе с отчаянным всхлипом закричал он что было силы.

– Может, тебе помочь? – испуганно предложила Катя. – Ведь сейчас контрольная, ты опоздаешь.

– Не надо мне помогать, я и сам справлюсь! – заорал Тошка, начиная судорожно биться на решетке. – Плевал я на контрольную! Я ему морду набью, гаду толстому! Уходи!

Катя испуганно шарахнулась и бегом устремилась прочь – она впервые видела своего одноклассника в таком бешенстве. А Тошка уже не сдерживался. Он рыдал, заливаясь слезами, задыхался от всхлипов и дергался всем телом, пока пуговицы на манжетах не вырвались с корнем. Затянутый на шее галстук душил, но Тошка развязал его очень быстро и столь же стремительно справился с пуговицами на пиджаке. А вот узлы на шнурках были затянуты так туго, что развязать их не было никакой возможности, но Тошка и не думал возиться с ними. Он упал на пол и дернул ногами с такой силой, что шнурки лопнули.

«Убью, убью! – рыдал Тошка. Он встал на четвереньки, снова упал, снова встал, ринулся в туалет, продолжая всхлипывать: – Убью толстого, изуродую!» Ворвавшись в туалет, он схватил старое грязное ведро, которое уборщица поставила сюда в качестве урны, высыпал из него мусор на пол и поставил в умывальник. До отказа открыл оба крана; вода, грохоча, ударилась о дно. «Ты у меня попляшешь, толстый! Ты меня узнаешь! Ты у меня захлебнешься слезами!»

Наливать полное ведро Тошка не стал – слишком тяжело, а в кабинет, где у семиклассников шел урок биологии, надо подниматься на третий этаж. «Ну, ничего, для тебя, толстый, хватит и половины!» Подхватив ведро, Тошка бросился к лестнице. Слезы продолжали душить его, он все так же всхлипывал, но занимало его сейчас совсем другое – в дне ведра обнаружилась дырочка, и вода вытекала из нее тоненькой струйкой, и надо было торопиться, чтобы успеть донести ее до кабинета биологии. А в школе тишина, лишь изредка доносятся откуда-то одинокие глухие голоса. Вперед, вперед, воды осталось уже не так много…

– Савченко, ты куда? Стой, тебе говорят! – это окрик в спину, и даже оборачиваться не надо, чтобы понять, что это завуч Мария Петровна – обходит свои владения, выискивая прогульщиков. Но на объяснения с ней нет времени – вода вытекает, скоро ее может не остаться совсем.

А вот и восемнадцатый кабинет – «Биология». Из-за двери не слышно ни звука. «Ну, Тошка, вперед, задай этому толстому гаду!»

Тошка рванул дверь и ворвался в кабинет. У доски, перед каким-то расписным плакатом стояла Надежда Ивановна, биологичка. Удивленно, поверх очков, она посмотрела на растрепанного, заплаканного четвероклашку с мятым ведром в руке.

Семиклассники тоже удивленно повернули к нему головы. Кто-то сразу же захихикал, кто-то вставил глупый комментарий по поводу его появления. А вон, на третьей парте у окна, Ирка, даже рот открыла от удивления и ничего не может понять… Ладно, сейчас не до Ирки, ему нужен Бек.

Вот он, Бек, на задней парте. Морда расплылась, глаза превратились в щелочки, желтые зубы торчат наружу… Мерзкая такая физиономия, наглая, от ее вида обида вспыхнула с новой силой. И слезы снова хлынули. Но теперь ему уже все равно, ведь Катя его уже видела…

С громким рыданием Тошка кинулся к Беку и, выкрикнув на ходу: «Получи, гад толстый!», опрокинул ведро ему на голову.

И остановился, сквозь слезы любуясь содеянным. В эту минуту он испытывал настоящее блаженство, наблюдая, как отвратительная улыбка на лице Бека сменилась сначала катастрофическим непониманием происходящего, затем – растерянностью, которая вполне могла бы вызвать жалость, если не продолжала кипеть в груди густая злоба, и только потом на ненавистном лице появилось выражение обиды. Бек привык чинить свои издевательства в одиночестве, и, будь они с Тошкой сейчас один на один, он и мокрого места не оставил бы от наглого младшеклашки. Но здесь, среди почти трех десятков своих сверстников и на глазах у учителя биологии, женщины строгой, но справедливой, он не знал, что предпринять. Поэтому он просто сидел, глупо моргал и молчал.

А потом семиклассники начали смеяться. Они не знали, что может означать эта странная сцена, но выглядел Бек в эту минуту таким смешным, что удержаться было невозможно. Даже Надежда Ивановна, ахнувшая сначала: «Что все это значит?», и та не смогла сдержаться. Закрывая лицо руками и вздрагивая от смеха, она опустилась на стул.

Бек кинулся вон из класса. Глядя на него, могло показаться, что он вот-вот расплачется, а может быть, он и плакал, но ручейки грязной воды, все еще текущие по его лицу, не давали этого разобрать.

А Тошка вдруг почувствовал, что злоба улетучилась. Исчезла в одно мгновение, ее место заняло ощущение полного отмщения, и это было очень приятно, он счастливо улыбался, покидая кабинет биологии. Только что он в одиночку справился со страшным Беком, выставив против его тупой наглости свою бешеную злость. И злость победила. А это стойло того, чтобы пропустить контрольную…

Из этого случая Тошка сделал для себя вывод: злоба – страшное оружие, если находится в умелых руках. Только надо правильно ею управлять и уметь определять ту ее минимально необходимую дозу, которую необходимо выплеснуть из себя в настоящий момент. А уж к людям, которые владеют этим искусством, относятся с опасливым уважением.

«Надо уметь злиться, – частенько повторял себе Тошка с того дня. – Если ты не умеешь злиться – ты ничто…»

– Брага, – сказал Костик. – Из рябины, целое ведро. Отец поставил ее две недели назад, сейчас она уже должна быть готова. Можно пить.

Тошку охватило волнение. Он всегда волновался, когда собирался сделать что-нибудь в первый раз. Точно так же было, когда он впервые взял в руки сигарету. Но спиртного он еще не пробовал никогда. Было жутко интересно, но в то же время страшно – он не раз видел своего отца в пьяном состоянии, и его всегда интересовал вопрос: зачем человек собственноручно, с энтузиазмом вливает в себя эту вонючую жидкость, если наперед знает, что на следующее утро будет страшно страдать? Значит, есть в алкоголе нечто такое, что превыше грядущих страданий? Но что это такое? И как оно проявляется?

Однажды он поинтересовался у отца, что чувствуешь, когда пьешь спиртное, и получил странный ответ: все видится в розовом свете. Такое объяснение показалось ему не совсем понятным: почему именно в розовом? Чем розовый лучше остальных? И что, в конце концов, в этом приятного? Нет, объяснение отца его не удовлетворило, и он твердо решил при первом же удобном случае выяснить этот вопрос самостоятельно.

И вот случай представился – у Костика есть целое ведро «рябиновки», и родители на работе…

– Но есть проблема, – сказал Костик.

– Что за проблема? – сразу насторожился Тошка.

Наличие проблемы не входило в его планы. Он не хотел быть пойманным за руку в момент употребления браги Костиного отца. Если этот факт станет достоянием общественности, то это может превратиться в ЧП общешкольного масштаба, а Жмыхов-старший за свою драгоценную брагу может и уши надрать.

– Словами трудно объяснить, – сказал Костик. – Лучше пошли ко мне, сам посмотришь.

Друзья немедленно направились домой к Костику, где на кухне извлекли из-под стола большое эмалированное ведро и сняли крышку. Ягодно-дрожжевой дух резко ударил в нос, Тошка поторопился отдернуть голову. Однако он сразу поют, в чем именно заключалась проблема. Ягоды в ведре всплыли выпуклой оранжевой «шапкой» и высохли, так что о том, чтобы извлечь жидкость из-под нее, не взбаламутив «шапки», не могло быть и речи. А если Жмыхов-старший обнаружит, что его драгоценностью кто-то пользовался, – будет скандал.

– Что будем делать? – насупившись, спросил Костик.

Тошка быстро соображал. Сдаваться из-за какой-то там высохшей ягоды казалось ему постыдным, тем более что кое-какие мысли у него уже появились.

– Нужен шланг, – сказал он. – Желательно резиновый и не очень толстый.

Костик моментально понял, что хочет предложить его сообразительный приятель. Резиновый шлангик они отыскали в медицинской аптечке, осторожно по самому краю ведра опустили его в ведро, стараясь не перемешать ягоду, потом Тошка ртом затянул в шланг бражку и опустил конец в заранее приготовленную двухлитровую банку. Содержимое ведра заметно уменьшилось, хотя «шапка» по-прежнему оставалась сухой и нетронутой. Затем друзья таким же способом закачали в ведро недостающие два литра воды из-под крана, поставили банку в пакет и поторопились покинуть «место преступления».

Теперь необходимо было найти место, где можно было не спеша и без боязни опустошить заветную банку. Было страшновато, но в то же время им не терпелось перейти прямо к делу. В конце концов друзья отправились в парк, на свою потайную поляну, со всех сторон окруженную густым кустарником.

– Пить будем здесь, – сказал Тошка, выставляя банку. – Но только сперва нам надо дать клятву…

– Какую клятву? – удивился Костик. – О чем?

– О том, что когда мы напьемся, то не будем орать песен и драться.

– А почему ты решил, что нам захочется орать и драться? – еще больше удивился Костик.

– Не знаю, но мой батя всегда орет, когда пьяный, а твой дерется. Вот мы и поклянемся, что не будем такими.

Костик не видел необходимости в такой клятве, но раз Тошка настаивает… Мальчишки произнесли торжественную клятву, разлили брагу по стаканам и, трепеща от волнения, опустошили их.

– Сладкая, – сказал Тошка, морщась. – И резкая, как лимонад… А в общем-то ничего, вкусная. Не знаю, почему ее не разрешают пить детям. Ничего такого в ней нет.

– Да, – согласился Костик. – Надо будет пацанам рассказать, а то они наверняка еще не пробовали. Если бы ее у нас было много, мы бы ее каждый день пили, перед школой.

– Конечно, – согласился Тошка. – Такую вкуснятину можно пить, не отрываясь…

Однако уже через несколько минут их мнение слегка изменилось. В том состоянии, в которое они пришли, выпив меньше половины банки, в школу их вряд ли бы пустили. Наконец Тошка понял, что значит видеть мир в розовом свете. И в первые минуты это ему очень понравилось. Весь мир был чудесным. Чудесной была эта полянка, где они с Костиком любили уединяться, чудесны были кусты вокруг и мятая трава под ногами, чудесно весеннее солнце, теплое и ласковое, а уж о друге Костике и говорить нечего – это был тот самый человек, которому можно доверять, как самому себе, который никогда не предаст и всегда придет на помощь в трудную минуту… Что и говорить – лучший друг… Правда, Костик? Ведь мы друзья с тобой? Тогда давай обнимемся, друг, – крепко, как мужики, ведь ничто не может разрушить нашей мужской… ик… дружбы… А теперь давай споем… Ерунда, мы клялись про другие песни, а с тобой мы будем петь нашу, любимую…

Ну, затягивай!

Сначала было хорошо. Потом, правда, память дала течь. Позже Тошка с глубоким изумлением осознал, что многое из происшедшего в тот день попросту выпало у него из памяти, а то, что осталось, сохранилось в виде беспорядочного набора застывших фрагментов. Тошка в сотый раз поведал своему другу, как он в свое время расправился с Беком, приукрасив рассказ новыми фактами. Костик заявил, что лично он не стал бы бегать по школе с ведром, а просто набил бы Беку морду.

– Я знаю один прием – Бек бы сразу отключился… Тут вся хитрость в том, чтобы ударить первому, пока он не опомнился.

– Я тоже знаю такой прием.

– Тогда пошли найдем Бека и отдубасим!

– Но мы же поклялись, что не будем драться…

– А мы драться и не будем, мы просто набьем ему морду.

Разгоряченные, друзья немедленно оставили свое укрытие и отправились на поиски Бека. Но далеко они не ушли. Там же, в парке, па дорожке, ведущей к воротам, их окликнула компания мальчишек, человека четыре. Это были ребята из другого района, и между ними часто возникали конфликты, из которых обе стороны выходили с синяками и шишками. Сейчас противников было вдвое больше, но зато боевой дух Тошки с Костиком был выше всякой критики. Не медля ни секунды, они ринулись в бой. В первое мгновение противники опешили и даже дрогнули, но потом опомнились и двинулись в наступление.

Тошка плохо помнил, как дрался. Он помнил только, что совершенно не чувствовал боли, а при каждом своем удачном ударе издавал пронзительный индейский клич, чем повергал противников в страшное недоумение. Друг Костик дрался плечом к плечу и тоже время от времени визжал.

А потом земля вдруг ушла из-под ног. Тошка попробовал придержаться за воздух, но это ничего не дало, тогда он отчаянно задергал ногами, стараясь дотянуться до земли, но не смог. Несколько секунд он висел в воздухе, не в силах сообразить, что произошло. А потом увидел Костика, и сразу же все стало ясно.

Костик тоже висел в воздухе и смешно болтал ногами – его держал за шиворот большой мускулистый мужчина со смуглым, очень недовольным лицом. Мальчишки из соседнего района вовремя дали стрекача – их сверкающие пятки еще можно было видеть там, где дорожка делала плавный поворот.

Мужчина пошевелил большими рыжими усами, словно раздумывал, что ему дальше делать со своими пленниками; посмотрел сперва на Тошку, потом на Костика и наконец сказал:

– Ну, драчуны, успокоились?

– Отпусти… – мрачно сказал Тошка и в очередной раздернул ногами, правда, с прежним результатом.

Рыжие брови у мужчины приподнялись и изогнулись дугами.

– Э-э-э… – пропел он удивленно. Потом поднес Тошку поближе и повел большим носом у его лица. – Да ты, приятель, пьяный… Вот это да! Тебе сколько лет?

Тошка почувствовал вдруг, как желудок у него стянулся в тугой комок и этот комок медленно, но неотвратимо пополз вверх, к горлу.

– Вам-то какое дело… – пискнул Тошка. – Отпустите…

– Как же я тебя отпущу, такого пьяного.

Костик вдруг издал пронзительный вопль и, крутанувшись вокруг оси, вывернулся из рук мужчины. Упал на дорожку, кубарем откатился в сторону и, треща ветками, исчез в кустах. Тошка проводил его взглядом, полным сожаления.

– Отпустите… – попросил он едва слышно. – Мне плохо…

Мужчина тут же поставил его на землю, и Тошка рухнул на колени как подкошенный. Все так же, на четвереньках, он попытался добраться до кустов, но на это у него не хватило сил, и его стошнило прямо посреди дорожки. Стоя на четвереньках, он покачивался, как больная корова, потом его снова стошнило, буквально выворачивало наизнанку, и он никак не мог остановиться. Даже стыдно ему сейчас не было, просто хотелось, чтобы это поскорее закончилось. «Никогда больше не буду пить… – мысленно клялся он, дрожа всем телом и пытаясь отхаркаться от розовой слизи, свисающей у него с губ. – Никогда в жизни… Никогда-никогда…»

Потом он услышал прямо над ухом:

– Ну что, приятель, полегчало?

Тошка сплюнул и с трудом приподнял голову.

– Маленько.

– Ты где живешь-то?

– Здесь недалеко… Совсем рядом…

– Я тебя отведу.

Тошка не нашел в себе сил возражать и сопротивляться. Да он и не хотел. Родительский гнев не казался ему сейчас страшным, гораздо страшнее будет, если кто-нибудь из одноклассников увидит его в таком виде – жалким, беспомощным, в луже блевотины. Это будет еще ужаснее, чем тогда, на «распятии»…

Мужчина помог Тошке встать на ноги и сунул в руки носовой платок: «Утрись, на тебя противно смотреть». Тошка послушно утерся. Придерживаемый мужчиной за плечо, он кое-как добрался до дома.

– Все, пришли, я здесь на первом этаже живу. Спасибо.

– Ну, бывай, герой. Больше не пей и не дерись… Кстати, где ты так драться научился?

– Как? – не понял вопроса Тошка.

– Вот так, как ты. Грамотно.

Тошка с трудом пожал плечами.

– Не знаю. Всю жизнь так дерусь.

– Ну-ну. Самородок, значит… – пробормотал мужчина невнятно и, отвесив Тошке легкую затрещину, отправился по своим делам.

Мама уже вернулась с работы и сразу поняла, в чем дело. Впрочем, Тошка и не скрывал. Он с порога кинулся в туалет и повис над унитазом, проклиная ту минуту, когда согласился на предложение Костика.

Потом мама засунула его в ванну. Она не ругалась, только расстроенно вздыхала.

– Как же ты так, а? Докатился.

– Не знаю… Сначала было вкусно. А потом я ничего не помню.

– Умывайся и живо в постель, пока отец с работы не вернулся. Если он узнает, то покажет тебе, как это «вкусно»…

Отец так ничего и не узнал. Только удивился, с какой это стати его сын завалился спать в такую рань.

– Приболел он что-то, – сказала мама. – Купается до посинения, а ты ведь сам знаешь, какая в Оби вода в сентябре. Сейчас отлежится. Но пусть и не надеется завтра школу прогулять…

Последние слова предназначались скорее сыну, чем мужу. Впрочем, Тошка и не собирался отлеживаться еще один день, ему не терпелось увидеться с Костиком.

На следующее утро, чувствуя себя непривычно и довольно странно (с похмельем он еще не был знаком), он вышел из дома и вдруг обнаружил, что у подъезда его поджидает вчерашний мужчина с рыжими усами. Происшедшее вчера казалось сейчас далеким и нереальным, поэтому поначалу Тошка даже и не узнал его и был очень удивлен, когда услышал себе в спину окрик:

– Эй, приятель! Ты меня не узнал?

Тошка остановился.

– Здравствуйте, – ответил он неуверенно.

Мужчина подошел, похлопал Тошку по плечу.

– Ты как? Голова не болит?

– Не очень… Но все еще подташнивает.

– Понимаю. Знаешь, а я ведь здесь именно тебя поджидаю.

– Зачем? – сразу ощетинился Тошка. – Ведь вы же не будете обо всем рассказывать в школе?

Мужчина рассмеялся.

– Нет, жаловаться на тебя я не собираюсь… Кстати, как твое имя?

Решив, что, раскрывая свое имя, он ничем не рискует, Тошка представился:

– Антон.

– А меня Роман Макарович, – мужчина протянул Тошке свою большую крепкую руку, и Тошка, все еще недоумевая, ее пожал. – Я ждал тебя, Антон, вовсе не для того, чтобы справиться о твоем здоровье. Я хотел спросить: действительно тебя никто не учил драться? Я имею в виду какую-нибудь спортивную секцию. Нет?

Тошка помялся.

– Да нет, я никуда не ходил… Разве что отец показывал несколько приемов.

– А кто у тебя отец, Антон? Он спортсмен?

– Нет, что вы, – Тошка улыбнулся. – Он на стройке работает, на кране.

– А вот я спортсмен, – сказал Роман Макарович. – Рекордов, правда, я не ставлю – учу пацанов вроде тебя. И в связи с этим у меня есть к тебе предложение, Антон, – ты не хотел бы посещать мою секцию?

– Какую?

– Конечно же, я имею в виду бокс. Я боксер, Антон, причем довольно неплохой, и мне не стыдно учить мальчишек кое-чему из того, что сам умею… Что ты на это скажешь?

Ничего сказать Тошка не мог. Он порядком опешил.

– Бокс? Я… я не знаю. А почему именно я?

– Ну, видишь ли, приятель, дело в том, что я своими глазами видел, как ты вчера дрался. Конечно, это далеко не бокс и, по сути, даже не драка, а так – размахивание руками, но мне определенно понравилось. Если над тобой поработать, в будущем ты можешь стать большим мастером, парень. Я говорю это не потому, что хочу заполучить еще одного ученика – моя секция совершенно бесплатная и желающих заниматься вполне хватает. Но ты действительно можешь представлять интерес для большого спорта.

Выражение «большой спорт» Тошка уже неоднократно слышал по телевизору, но применительно к нему самому это казалось несколько нелепо. Но в то же время очень заманчиво.

– Деньги, значит, платить не надо… – повторил он, раздумывая.

– Я же сказал – секция бесплатная. Но сразу надо договориться: отнесись серьезно к своему решению. Мне бы не хотелось, чтобы ты стал одним из тех, кто приходит просто для того, чтобы убить время, на пару месяцев. Надо будет идти до конца.

– Ответ надо дать прямо сейчас?

– Не обязательно сейчас, но чем скорее, тем лучше. Скажем, сегодня в пятнадцать ноль-ноль ты сможешь явиться с ответом?

– Смогу. А куда?

– Я провожу тренировки в центральной спортивной школе. Специального зала для бокса там нет, поэтому мы занимаемся в общем зале после баскетболистов.

– Хорошо, я приду.

– Отлично, парень, – Роман Макарович с довольным видом похлопал его по плечу. – Я думаю, ты сделаешь правильный выбор…

После этого разговора Тошка вдруг почувствовал себя важной персоной. Это было с ним впервые в жизни. Как и то, что кто-то из взрослых обращался к нему с деловым предложением.

Он уже знал, какой ответ даст Роману Макаровичу.

В спортивную школу он прибежал раньше времени – не выдержал. Еще с полчаса покрутился у входа, выжидая время, потом махнул на все рукой и вошел внутрь.

Сердце у Тошки взволнованно стучало. Недавние мечты о славе, золотых медалях и пьедестале почета показались ему вдруг мелкими и смешными, а слова Романа Макаровича о «большом мастере» – всего лишь лестью, не имеющей к реальности никакого отношения. Это чувство усугубилось, когда он, собравшись с духом, заглянул в спортзал. Там находилось около десятка мальчишек, и с первого же взгляда на них Тошка понял, что и в подметки им не годится. Все это были рослые крепкие ребята, самый младший из которых, по самым скромным Тошкиным прикидкам, был на пару лет старше его самого. Ребята были как на подбор мускулистые и загорелые. Глядя на них, Тошка почувствовал себя маленьким и слабым и даже хотел незаметно смыться, но в последний момент его остановил Роман Макарович:

– Антон, ты куда? Я здесь, иди сюда.

Тошка нехотя повернулся к большой боксерской «груше», около которой Роман Макарович что-то объяснял сумрачному чернявому пареньку лет тринадцати.

– Иди, иди, я познакомлю тебя с ребятами…

Все так же нехотя Тошка подошел. Он уже сомневался в том, какой ответ сейчас даст.

Роман Макарович переливчато свистнул в свисток и поднял вверх руку. Шум в зале тут же стих, ребята как один прекратили упражнения и уставились на своего тренера.

– Ребята, подойдите сюда, – сказал Роман Макарович. – Познакомьтесь, это Антон, я пригласил его заниматься в нашей секции. Ты хорошо обдумал свой ответ, Антон?

– Да, – сказал Тошка. – Я…

«Будь что будет!» – подумал он, махнув рукой на все свои сомнения.

– Я согласен!

– Вот и отлично, я в тебе нисколько не сомневался, – Роман Макарович потрепал его по волосам. – Тогда познакомься с ребятами, Антон, отныне вы одна команда… Это Валя, он у пас самый старший. А это Сережа, он, наоборот, – самый младший. Во всяком случае, был младшим до твоего появления… Это Женя… – Роман Макарович представил всех ребят, и каждому из них по очереди Тошка пожал руку. Рукопожатия у них были очень крепкими, и если, приветствуя первого, Тошка услышал явственный хруст своих пальцев, то, пожимая руку последнему, он уже боялся, что не сможет завтра в школе держать в пальцах ручку.

– Вот и познакомились, – сказал Роман Макарович. – На этом вступительная часть закончена. А теперь давай, Антон, посмотрим, на что ты способен в трезвом состоянии, – он заговорщицки подмигнул Тошке.

Тошка почувствовал, что краснеет.

– Вы хотите сказать, что я сейчас буду драться?

– Да, небольшой спарринг, в ознакомительных целях, конечно, а не на победу… Вот, пожалуй, с Сережкой вы почти в одной весовой категории, – Роман Макарович похлопал по плечу чернявого сумрачного паренька. – Он не намного крупнее тебя. Женька, будь добр, дай Антону свои перчатки…

– Но… но я не взял спортивную форму, – попробовал возразить Тошка. Ему почему-то жутко не хотелось сходиться в спарринге ни с кем из этих ребят, даже с самым маленьким из них.

– Ерунда, боксер всегда в форме. Надеюсь, ты в трусах?      ‘

– Да.      .

– Вот и раздевайся до трусов… И не бойся, это не настоящий бой, я просто хочу внимательнее присмотреться к твоей технике – вчера она меня поразила.

Роман Макарович дал команду ребятам, и они в минуту устелили пол посреди зала толстыми матами. Тошка разделся до трусов, скинул сандалии. Тренер помог ему завязать перчатки и подтолкнул к матам.

– Ну, парни… – он взмахнул рукой. – Бокс!

Тошка неуверенно принял боксерскую стойку, прикрывая лицо огромными перчатками, и закружился вокруг чернявого Сережки, пружиня на упругих матах. Сережка, время от времени бросая вопросительные взгляды на тренера, поступил точно так же. Он иногда делал обманные движения руками и всем корпусом, но ударов не наносил – должно быть, чувствовал, что противник гораздо слабее его как физически, так и технически, и слегка недоумевал: для чего тренер на первой же тренировке выпустил новичка в спарринг?

– Ну же, парни, давайте, – подбадривал их Роман Макарович, видя некоторую скованность мальчишек. – Не бойтесь, это просто небольшая разминка… Антон, ну давай же, не уходи от боя!

«К черту!» – решил Тошка и тут же нанес справа короткий удар, метя в корпус. Сережка легко отбил его руку, не дав удару достичь цели, затем так же легко отбил удар слева в голову, но ответной серии проводить не стал – снова вопросительно покосился на тренера.

– Ну бокс же, бокс! – взмолился Роман Макарович. – Что с вами, ребята? Сергей, в чем у тебя проблема? А ты, Антон? Чтобы войти в раж, тебе нужен допинг? Извини, у нас здесь не наливают…

Тошку бросило в жар. Он никак не ожидал от Романа Макаровича такой подлости – при всех этих мальчишках почти в открытую намекать на его вчерашние похождения. Это было по меньшей мере нечестно. Нет, Роман Макарович вовсе не давал ему никаких обещаний не заводить разговор о вчерашнем, да Тошка и не просил его об этом, но ему казалось вполне естественным желание молчать об этом, и он считал, что Роман Макарович тоже должен это понимать.

Нахмурившись, он продолжал прыгать на матах по кругу, сквозь защиту перчаток наблюдая за сумрачным Сережкой, но попыток атаковать больше не предпринимал, только следил за тем, чтобы не пропустить удар со стороны противника.

– Брэк, – вздохнув, сказал Роман Макарович.

Мальчишки сразу остановились и опустили руки. Тренер подошел к Тошке, взял за плечи за подбородок двумя пальцами и вздернул голову.

– Антон, – сказал он строго, – в чем дело? Тебя как будто подменили. Я уже начинаю думать, что страдаю галлюцинациями и ничего необычного в той драке вчера я не увидел, а просто пытаюсь выдать желаемое за действительное… Что случилось? Может, ты стесняешься? Здесь все такие же, как ты, стесняться некого… Или твои таланты проявляются только после порции алкоголя? В это я никогда не поверю.

– Не знаю, – ответил Тошка, насупившись. – Я не умею драться просто так…

– Но вчера же дрался!

– Вчера они первые начали.

– А вот это неправда. Я видел все с самого начала – первым начал именно ты, и этот… твой дружок.

– Но они стали к нам приставать, не ждать же, пока нас начнут бить! К тому же они нас разозлили.

– Вот! – сказал Роман Макарович и слегка встряхнул Тошку. – В этом все и дело, Антон. В злости! Но не в той злости, которую испытываешь после выпитой! бражки, а хорошей злости, спортивной. Разозлись! У тебя отлично это получается, я своими глазами видел. Разозлись, Антон, и все пойдет как по маслу.

Он сошел с матов и скомандовал:

– Бокс!

Мальчишки снова закружились по матам. «Разозлиться… – думал Тошка. – Легко сказать. С чего мне вдруг злиться на этого Сережку? Он ничего мне не сделал. Я даже его и не знаю толком…»

Мальчишки обменялись парой несильных ударов по перчаткам.

– Злитесь! – крикнул им Роман Макарович. – Больше злости!

Сережка умело провел хук справа, Тошка не успел уклониться и едва не упал. Хук слева заставил его затрясти головой, чтобы прийти в себя. «Ах ты!.. – мысленно возмутился Тошка. – Ну, ладно, Сереженька, вот теперь я действительно начинаю злиться!»

Он сделал обманное движение корпусом и левой рукой, и Сережка поймался на это, как новичок. Он поставил блок справа, на секунду упустив из внимания правую руку своего противника, и Тошка не замедлил этим воспользоваться. Он нанес великолепный удар снизу Сережке прямо в подбородок, вложив в него всю свою массу и умение, и хотя Сережка был тяжелее и опытнее, но ничего не смог противопоставить этому удару. Его даже подбросило над матами. Но не успел он еще приземлиться, как Тошка резким ударом в корпус не дал ему удержать равновесие и свалил на маты. «Вот так мы умеем злиться! – мысленно кричал он, прыгая вокруг ошалело стоящего на четвереньках противника. – Мы еще и не так умеем!» Сережка поднял голову, сделал попытку встать на ноги, и Тошка сразу же подскочил к нему, чтобы правым ударом окончательно повалить его на маты, но в этот момент Роман Макарович перехватил его руку.

– Брэк! – крикнул он. – Все, Антон, молодец, ты победил… Сережка, вставай, с тобой все в порядке?

– Нормально, – отозвался Сережка. – Легкий нокдаун. Я бы смог продолжать бой.

– Хм… Если бы я не прервал схватку, то легкий нокдаун мог бы стать глубоким нокаутом. Я же говорил, что это перспективный парень.

– Да уж…

Роман Макарович протянул Антону свою огромную руку.

– Держи пять, боксер!..

* * *

– Какого черта! – воскликнула Ирина. – Я не понимаю, какое отношение это имеет ко всему, что ты натворил! При чем тут твое детство?

– Действительно, ни при чем, – пьяно хмыкнув, сказал Антон. – Просто я сам себе пытаюсь объяснить, как и с чего все это началось. Судьба – это цепочка случайностей, сестренка, и кто знает – не приложись мы в тот день к браге Костикова отца, и жизнь наша сложилась бы совсем по-другому. Выпади из этой цепочки хоть одно звено, и не сидел бы я сейчас здесь, а тот гад не был бы трупом…

– Ты говоришь о Зубастом? – Ирина скривила рот. – Тебе-то он чем не угодил?

Антон вдруг зашелся в смехе. Смеялся долго и с видимым удовольствием, но, когда смех умолк, Ирина увидела, что глаза брата полны слез.

– Антон, я ничего не понимаю. Объясни мне, только все по порядку!

– Чем я и занимаюсь, Птичка. А ты не даешь мне это сделать.

– Но ты забрался в такие дебри! Детство, брага, бокс… Бек… Ты бы еще вспомнил, как обошелся с Плохишом!

Ирина сказала это и сразу же напряглась, потому что заметила в глазах брата нехорошую искру.

– Ты что, Антон?! Ты и об этом тут собрался рассказывать? Не надо, мне и без того все известно! Я не хочу вспоминать об этом!

– Зато я хочу. И рассказываю я это не столько тебе, сколько себе. К тому же тебе известно далеко не все, Птичка…

Глава 2 (1990 год)

– Сваливаем! – сказал Плохиш.

Он склонился над лежащим на мокром асфальте пареньком и, заметив, что тот пытается приподнять голову, коротко ударил его в скулу. Кастет в его руке был тяжелый, иззубренный, и паренек с коротким криком откинулся.

– Лежать, падла! – цыкнул на него Плохиш.

Паренек больше не двигался. Тогда Плохиш вытер о его рубашку кастет и кинулся к мотоциклу.

– По тачкам, братва! – крикнул он. – Какая-то сука ментов вызвала.

– Почему ты так решил? – гулким басом спросил Клоп. Заслышав про милицию, он сразу же вскочил на свой мотоцикл и теперь лихорадочно дергал стартер, но двигатель не заводился.

– Когда началась драка, окно вон в том доме погасло, а потом свет снова включился.

– Ну и что?

– Они погасили свет, чтобы разглядеть, что происходит на улице, и как только сообразили, что это драка, то сразу снова включили свет. Им вовсе не хотелось досмотреть, чем закончится драка, они просто вызвали милицию.

– А если нет? – спросил Клоп. Он в очередной раз дернул стартер, и мотоцикл наконец взревел. Усаживаясь в седле удобнее, он повращал ручкой газа. Глушитель с мотоцикла был снят, и рокот стоял невообразимый.

– А если да? – резонно спросил Плохиш.

– Вадик прав, пора уезжать, – сказала Ирина.

Они никогда не называла Плохиша по кличке. Она ей не нравилась, и Ирину очень удивлял тот факт, что сам Плохиш весьма ею доволен.

Ирина потеснилась на мотоцикле, дав Плохишу возможность сесть впереди. Мотоцикл зарокотал. Ирина обхватила Плохиша за пояс и прижалась к его спине. Где-то вдалеке послышался нарастающий вой сирены.

– Поехали, – сказала Ирина. – Ты был прав, они вызвали милицию…

Они находились на небольшой площадке в окружении лысеющих тополей и двухэтажек старой постройки – шесть человек из банды Плохиша, все с кастетами, нунчаками и на мотоциклах; на окровавленном асфальте лежало четверо ребят с разбитыми лицами, они не двигались – кто-то потому, что был без сознания, а кто-то из-за боязни, что его станут добивать. Это были местные ребята, с Овражьего околотка, и, возможно, они даже не принадлежали к здешней банде, но Плохиша это особо не интересовало – главное, они здесь жили, а значит, были врагами. Такие наезды на вражеские территории Плохиш предпринимал почти каждую неделю; они были жестокими и быстрыми – стремительное вклинивание на мотоциклах в глубь территории, подчиненной вражеской банде, затем стремительный поиск жертв и наконец – жестокая расправа. Убивать не убивали, по многие из таких стычек выходили искалеченными…

Шесть мотоциклов рванулись с места. Ирина сильнее прижалась к Плохишу. Спина у пего была широкая и крепкая, Ирина чувствовала, как буграми напряглись на ней мышцы.

Когда выехали на дорогу, была уже полночь. Но темно не было – на небе светила полная луна, да и фонари вдоль дороги работали исправно. Они ехали не спеша, чувствуя свою безнаказанность; Плохиш был из тех, кто никогда ничего не боялся, но в то же время он всегда был очень осторожен – за ним охотились очень многие, от милиции до вражеских группировок, но до сих пор никто не мог похвастаться хотя бы тем, что напал на его след. Плохиш был неуловим, и Ирина не могла понять, являлось ли это простым бандитским везением или же тонким умелым расчетом. Назвать Плохиша очень умным она не могла – умный человек, в ее понимании, должен был обладать как минимум большой эрудицией и, уж во всяком случае, должен был много читать, что нельзя было сказать о Плохише. Но и назвать его глупцом она вряд ли решилась бы. Во-первых, потому, что Плохиш действительно им не был, а во-вторых – она его любила. Она не была членом его банды – какой прок от девчонки, когда то и дело приходится размахивать кулаками и нунчаками? – да она и жила-то не в районе Плохиша, а именно здесь, в Овражьем, и, по сути, должна была стать для Плохиша врагом номер один, если бы не это сумасшедшее чувство к нему. Именно сумасшедшее. Уже не однажды она пыталась убедить себя, что у нее – нормальной приличной девочки, умницы, надежды родителей и прочее, и прочее – не может быть ничего общего с таким типом, как Плохиш, что связь с ним может быть очень опасна, и что ни к чему хорошему она не приведет. Причем умом она понимала резонность этих доводов, но сердце ей говорило другое. «Ну и что?! – кричало оно в ответ. – Если он любит драться и кататься на мотоцикле без глушителя, это еще не означает, что он плохой человек! Просто некоторые считают его негодяем, а Вадику плевать на их мнение, чтобы он стал его опровергать… Если бы они знали, КАК он меня любит, свою Птичку, то сразу же пересмотрели бы свои взгляды. Плохой человек не может любить так, как любит он…»

Скорее всего она выдавала желаемое за действительное. Целовать девчонку, спать с ней и катать на мотоцикле еще не означает любить, но Ирина этого не понимала, или, вернее, – не хотела понимать. Где-то на задворках сознания у нее имелась мысль, что долго ее связь с Плохишом не продлится, и что на самом деле он вовсе в нее не влюблен, а просто использует красивые слова, чтобы затащить ее в постель, но всем своим существом она сопротивлялась тому, чтобы эта мысль завладела ею. Ей нравилось быть влюбленной. А то, что влюблена она в негодяя, даже как-то подогревало ее страсть…

Мотоциклы с оглушительным рокотом неслись по Овражьему околотку. Справа вдоль обочины тянулся кажущийся бесконечным ряд одинаковых аккуратных сосенок – их посадили здесь лет десять назад, когда дорога, по которой они сейчас ехали, еще не была покрыта асфальтом, а Овражий околоток состоял всего из нескольких пятиэтажек и представлял собой большую строительную площадку.

Через несколько минут в свете фар стал заметен поворот налево, и мотоциклисты снизили скорость. Сразу же за поворотом начинался большой овраг, через который был переброшен виадук. Мост был широкий, капитальный, но въезжать на него из-за поворота на большой скорости было делом рискованным – Ирина помнила несколько случаев, когда любители больших скоростей, не вписавшись в поворот, проламывали железные перила моста и глазом моргнуть не успевали, как оказывались на самом дне оврага. Остаться в живых, упав с такой высоты, было почти невозможно. Во всяком случае, до сих пор никто не оставался…

– О, черт! – вскрикнул вдруг Плохиш.

Крик был хорошо слышен даже сквозь рокот мотоциклов, и от нехорошего предчувствия у Ирины сдавило сердце. Она закрутила головой, пытаясь сквозь стеклянное забрало шлема рассмотреть, что же стало причиной этого крика, но понять ничего не могла. Впереди метался свет фар, сверкали красные огни стоп-сигналов, мелькали какие-то тени.

– Черт! – снова крикнул Плохиш.

А потом послышался звонкий удар, металл о металл, и Ирина почувствовала, что мотоцикл начинает заваливаться на бок. От страха и неизвестности она закричала. Скорость была небольшая, но и на боку мотоцикл протащило по асфальту с десяток метров. Сноп искр взметнулся из-под защитных дуг и ударил Ирине прямо в лицо. Она продолжала кричать, пытаясь удержаться за Плохиша, но какая-то невероятная сила выдернула ее из седла и отбросила в сторону. Кувыркаясь, она пролетела еще несколько метров и остановилась.

Сознание она не потеряла. Она не раз ударилась головой о дорогу, но на ней был шлем, и это спасло ей жизнь. При последнем ударе шлем в конце концов слетел и откатился в сторону, а Ирина сразу же вскинулась. Бегло осмотрела себя. Кожаная куртка разорвана, из драного рукава стекает густая кровь, в темноте кажущаяся черной, плечо горит. Кости гудят, но, кажется, переломов нет.

В эту секунду со стороны моста донеслись крики, и Ирина тут же забыла о себе. С усилием встав на ноги, она повернулась к мосту. И сразу же поняла, что произошло. У моста шла драка. Вернее, дракой это можно было назвать с большой натяжкой – шестерых мотоциклистов Плохиша, выбитых из седел, избивали человек десять, били жестоко и методично – дубинками, железными цепями, нунчаками.

Ирина заметалась. «Где Вадик? Где он?» Она сделала решительный шаг к мосту, под свет фонарей, но сразу же остановилась. Снова отшатнулась назад, в темноту. Никто ведь не посмотрит, что она девушка, для них она такой же враг, как и все остальные, и поступят с ней соответственно… Цепи и нунчаки – удары ими она не выдержит, их и парни не выдерживают, а у нее кости тонкие, хрупкие, лопнут при первом же ударе. Ее убьют и даже имени не спросят.

Стало очень страшно. Но не только за себя. И за Вадика тоже. Возможно, тем, кто устроил здесь на них засаду, и неизвестно еще о происшедшем двадцать минут назад побоище в их районе, но… А если уже известно? Если они готовы сейчас на все, даже убивать?

Ирина совсем растерялась. А у моста по-прежнему шла бойня, сопровождаемая криками и звонкими металлическими ударами.

«Ну где же Вадик, где?!» – Ирина все еще ни на что не могла решиться. Ее начинало трясти, даже боли она уже не чувствовала. Инстинкт самосохранения заставлял ее бежать отсюда – спрыгнуть в черный кювет слева, скатиться вниз по мокрой траве, а там бегом вдоль оврага в ближайшую рощу, где ее уже не найдут, но мысль о Плохише не давала ей сдвинуться с места. У моста его почему-то не видно, впрочем, там вообще не разобрать, где кто, – свалка, а мотоцикл все еще лежит где упал и, кажется, горит. Вероятно, из бака вылился бензин и вспыхнул, а вскоре пламя охватит и весь мотоцикл.

«Мамочка, мама!.. Его убьют, убьют…»

Вдруг сбоку к ней метнулась большая тень. Она машинально отшатнулась, закрывшись руками, почувствовала, что кто-то схватил ее за куртку и отшвырнул к кювету. Ирина коротко вскрикнула, но сильная рука тут же зажала ей рот.

– Тише, не ори. Это я.

Плохиш… Лицо разбито, волосы слиплись от крови. Но – живой.

– Все, уходим отсюда. Плохо нам придется, если поймают…

– А как же ребята? – слабо спросила Ирина, хотя ей было глубоко плевать на всех этих подонков, которыми окружил себя Плохиш. Но чувствовать себя предателем она не хотела.

– Выкрутятся. Сейчас мы им ничем помочь не сможем, только сами пропадем. Надо сматываться. А завтра я устрою в Овражьем бойню…

Он снова рванул Ирину, и они скатились в кювет. Их никто не заметил – схватка у моста все еще продолжалась, хотя крики уже стали тише. Плохиш с Ириной по сырой узкой тропинке спустились к оврагу, где тропинка становилась еще уже и сквозь густой кустарник шла вдоль обрыва. Тут темнота была полная, Ирина даже Плохиша не могла рассмотреть, хотя они шли совсем рядом и его хриплое дыхание было слышно совершенно отчетливо.

Вскоре крики у моста совершенно стихли – либо драка кончилась, либо они убежали уже достаточно далеко. Тогда Плохиш остановился, выпустил руку Ирины из своей и наклонился, уперевшись в колени. Он тяжело дышал и непрерывно плевался. Ирина терпеливо ждала.

– Гады, – наконец сказал он, когда слюноотделение закончилось. – Суки… Ты поняла, что произошло?

– Не очень, – сказала Ирина. – На нас напали?

– Это и ежу понятно, – Плохиш распрямился и утер лицо рукавом. – Они поставили поперек дороги трубу. Там фонари светят только у моста, и когда я увидел трубу, то было уже поздно. А Клоп ее так и не заметил. Похоже, ему кранты – шею сломал. Да и остальные тоже… Хорошо еще, я вовремя заметил эту трубу – успел завалиться набок. Колено повредил, да кусок мяса с ноги сорвало. А ты как?

– Немного ушиблась, но, в общем-то, все в порядке. Могло быть хуже.

– Конечно. Гораздо, гораздо хуже… Но ничего, я завтра же отыграюсь и за себя, и за Клопа, и за остальных. Они у меня, суки, попляшут, я им все кости переломаю.

– Ты их запомнил? – осторожно спросила Ирина.

Плохиш махнул рукой.

– Это не имеет значения. Главное, что они местные, и я буду отыгрываться на всех, кого встречу.

– Но ведь так нельзя… – попробовала возразить Ирина, но Плохиш ее перебил.

– Еще как можно! – заверил он. – Я всем им, гадам, рога пообломаю. Пусть не думают, что этот вечер им так легко сойдет с рук… Но все же одного из этих гадов я хорошо запомнил. К нему у меня счетик особый.

– Ты о ком?

– Да был там на мосту один типчик. Сопляк еще совсем, щенок, малявка, я даже поначалу на него и внимания не обратил, думал, что случайно затесался… Но потом он Сивухе так кастетом сунул, что тот кувырком полетел и уже не шевелился. Этот щенок, оказывается, у них там что-то вроде главаря…

– Как ты у своих? – поинтересовалась Ирина.

– Почти. Только этот сопляк, помладше. Но дерзкий тип. И держался крепко. Когда я сообразил, что он у них главный, сразу к нему рванулся, хотел вывести из строя первым делом. Но просчитался.

– Почему?

– Он оказался сильнее меня, – признался Плохиш.

Ирина взглянула на него с удивлением – таких слов от своего парня она не слышала никогда. Он был слишком самолюбив, чтобы признаваться в таком, и, должно быть, в этом пареньке он увидел действительно серьезного противника.

Так оно и оказалось.

– Он сшиб меня с ног первым же ударом, – сказал Плохиш с задумчивыми нотками в голосе, словно попутно вспоминал, как все это происходило. – Я и сообразить ничего не успел – от неожиданности должно быть, – как он завалил меня. Нос, кажется, сломал, сука! Все кастетом в висок метил, я еле успел увернуться, так он мне чуть затылок не проломил.

Плохиш вдруг зло рассмеялся.

– Как, однако, бывает обманчива внешность, – заметил он. – Больше всего меня смутило то, что он совсем еще пацан, я рассчитывал его одним пальцем раздавить. А он, видать, не промах. Из новых – никогда раньше с ним не встречался. – Плохиш снова рассмеялся, и на сей раз его смех понравился Ирине еще меньше. – Ничего, я с ним еще встречусь. Я тоже ему отметину поставил, щеку кастетом разорвал, шрам хороший останется.

Плохиш показал Ирине кулак, забрызганный капельками крови.

– Вот только мотоцикл жалко, сгорел… Ну, ничего, я с ним за все рассчитаюсь!

Он замолчал, еще раз сплюнул в темноту и, развернувшись, прихрамывая, зашагал по тропинке. Ирина засеменила следом.

– Ты иди домой, – приказал ей Плохиш, не оборачиваясь. – А у меня еще есть дела…

Ирина не ответила. Она знала, что спорить с Плохишом в таком состоянии не имеет смысла, да она и не хотела сейчас спорить – больше всего на свете ей сейчас действительно хотелось домой. Она даже не думала о том, что скажет ей мать, увидев порванную куртку и кровь. Нет, ничего доказывать она не собирается. Она собирается в постель. Скорее забыться.

Домой она добралась быстро. С Плохишом расстались не попрощавшись, он только буркнул сквозь зубы: «Я им, гадам, устрою!» – и исчез в темноте. Проводив его взглядом, Ирина подошла к дому и встала под окнами своей квартиры, напротив детской. Привстав на цыпочки, трижды стукнула ногтем по стеклу. Входить в квартиру через дверь она не хотела – мать обязательно проснется, а это был бы не лучший поворот событий.

Подождав с минуту, она повторила стук. В окне замаячил худой силуэт Славика, младшего брата. Стукнули шпингалеты, окно раскрылось.

– Двери нет? – недовольно спросил Славик.

– Цыц, – сказала Ирина. – Где мамка?

– Спит уже, где же ей быть?

– А Тошка?

– Не знаю, не приходил еще.

Ирина ухватилась за раму, подпрыгнула и, скользнув ногами по стене, впорхнула в комнату. Квартирка у них была маленькая, всего из двух комнат, одна являлась гостиной и спальней родителей одновременно, а во второй приходилось ютиться всем троим детям Владимира и Елены Савченко. У мальчишек кровати стояли в два яруса, верхняя принадлежала Славику, а снизу безраздельно властвовал Тошка; Ирина же довольствовалась старенькой софой в углу у окна.

Не зажигая свет, она сняла куртку, повесила ее на спинку стула и легла на софу, прямо поверх покрывала. Расслабилась и сразу же поняла, что падение с мотоцикла прошло вовсе не так бесследно, как ей казалось. Тело моментально заныло, загудело, и, даже не рассматривая себя, Ирина могла сосчитать все свои синяки. Левая нога – один сплошной синяк, левое плечо тоже, тело было почти сплошь усыпано мелкими ссадинами.

Разбудил ее тихий стук в окно. Она моментально открыла глаза, словно и не спала. За окном темнота, значит, еще по-прежнему ночь. Ирина нащупала на тумбочке будильник и поднесла его к глазам. Стрелки слабо светились и показывали два часа ночи.

Стук повторился. Ирина резко села на кровати и едва не вскрикнула – тело уже не просто ныло, а буквально разрывалось при малейшем движении. Шепотом ругаясь, она встала и открыла окно.

– Где ты шлялся? Мать узнает, голову оторвет.

– Подвинься, – сказал Тошка, вскарабкиваясь в окно. – Ты сама-то давно нарисовалась?

– Я уже взрослая.

– По твоей морде не скажешь.

Ирина дотронулась до поцарапанной щеки. Царапины были большие и уже покрылись толстым слоем запекшейся крови.

– На себя посмотри, – обиженно сказала она, посмотрев на Тошку. – Твоя морда ничем не лучше. Кто тебе щеку порвал?

Неожиданно она замолчала. Вдруг испугалась чего-то, хотя в первую секунду не сообразила, чего именно, только почему-то подумала: «Все пропало!» А уже в следующее мгновение поняла, что ее испугало.

«Я тоже ему отметину поставил, – вспомнились слова Плохиша. – Щеку кастетом разорвал, шрам хороший останется…»

«Был там на мосту один типчик. Сопляк еще совсем, щенок, малявка…»

А Тошка, между прочим, боксер, уже два года занимается, призы домой носит, грамоты, тренер пророчит ему большое будущее, через неделю состоятся областные соревнования, где Тошка собирается забрать главный приз.

Тело сразу же перестало ныть, вернее, эту боль затмила другая – пронзительная боль в груди. Вероятно, это был страх, а может, просто предчувствие чего-то нехорошего, чего она так боялась и что все-таки случилось.

– Где ты был? – с замирающим сердцем спросила она брата.

– А тебе какое дело? Я же не спрашиваю, где была ты!

Тошка закрыл окно, скинул куртку и зажег ночник. Уставился на сестру, словно видел ее впервые в жизни.

– Кстати, а где ты была? И кто тебя так подрал? Тебя изнасиловали?

– Кретин! – сказала Ирина. Потом схватила брата за грудки и встряхнула. – Ты был на мосту? Был, я тебя спрашиваю?!

– На каком мосту? – Тошка казался очень удивленным.

– Не придуряйся! Я говорю про виадук! Это ты был там со своей шпаной?! Отвечай, боксер чертов, или я из тебя всю душу вытрясу!

Ирина снова встряхнула его с такой силой, будто на самом деле намеревалась вытрясти из брата душу, хотела встряхнуть еще раз, но Тошка схватил ее за запястья и оттолкнул от себя.

– Не ори! – прошипел он. – Мать разбудишь, она устроит тебе «ночь длинных ножей». Откуда ты знаешь про виадук?

– Значит, это все-таки был ты! Что же ты наделал, гад! Ты же Клопа убил, щенок! Человека убил! Из-за тебя теперь здесь начнется настоящая война!

– Из-за меня? – уже совсем не шепотом спросил Тошка; в голосе его слышалось немалое возмущение. – Эти подонки избили четверых наших, один из них, Костя Жмыхов, сейчас в реанимации. Ему глаз вышибли, теперь кривым будет, если вообще жив останется.

«Мамочка!» – испуганно ахнула Ирина.

– Откуда ты знаешь? – прошептала она.

– Женька Сомов все видел из окна своей квартиры. Он вызвал «Скорую» и сразу же позвонил мне. А я придумал сделать засаду на мосту.

Тошка замолчал.

– Послушай, – сказал он немного погодя, – а тебе-то какое до этого дело? При чем тут ты? И откуда тебе известно про засаду?

Он приблизился к сестре и взял ее за подбородок. Пробежал взглядом по царапинам на лице, по изодранной руке, по ноге и сказал:

– Ты тоже была там, да?

– Почему ты так решил? – Ирина отдернула голову.

– У тебя интересные шрамы, сестренка, – все направлены в одну сторону. Такие шрамы остаются, когда падаешь с мотоцикла на асфальт и тебя тащит по нему несколько метров. У тебя разбито колено, значит, ты сидела сзади, потому что спереди тебя защитили бы дуги… Ты была с ними, да? С этими гадами?

– К твоему сведению, – стараясь казаться злой, заявила Ирина, – с этими гадами у меня нет ничего общего. Если я там и была, то не потому, что мне нравится их компания. Я была там с одним-единственным человеком, который мне дороже всех на свете!

– Что? – Тошка даже рассмеялся, коротко и зло. – Дороже всех на свете? Один из этих подонков? Ну ты даешь, сестренка! И кто же это, если не секрет? Уж не Клоп ли?

– А вот это уже совершенно не твое дело, братец!

– Ты стыдишься своего дружка? Тогда, может быть, это Сивуха?

– Заткнись!

– Нет? Не иначе это сам Плохиш! Я угадал? Ну, точно! Надо же, никогда бы не подумал.

Он покачал головой и вдруг шлепнул Ирину по щеке, не сильно, пальцами, но очень обидно. Ирина тут же залепила ему ответную оплеуху. Тошка уже вознамерился снова ударить сестру по щеке, как вдруг его остановил сонный голос младшего брата:

– Вы что там, совсем сдурели? Идите на улицу, там и деритесь… Дайте поспать, а?

Брат с сестрой замерли. Посмотрели друг на друга ненавидящими взглядами, отвернулись, стиснув зубы, и разошлись в разные стороны. Тошка завалился на свою кровать, а Ирина снова легла на софу. Они молчали долго, почти полчаса. Потом, когда стало отчетливо слышно громкое сопение Славика, Тошка сказал шепотом:

– Передай своим, что, если Костя умрет, я завалю Плохиша собственными руками.

– То же самое Вадик сказал и о тебе, – немедленно отозвалась Ирина. – В том случае, если умрет Клоп.

– Вадик? – с усмешкой переспросил Тошка. – Вот, значит, как зовут Плохиша… Ну-ну. Скажи своему Вадику, что его Клоп жив и здоров, драпал от меня через виадук, как заяц, и про мотоцикл свой забыл.

«Клоп жив!» – облегченно вздохнула Ирина и порадовалась, что в комнате так темно. Она не хотела, чтобы брат видел, как прояснилось ее лицо в этот момент.

«Завтра прямо с утра найду Вадика, – решила она. – Надо будет первой сообщить ему хорошую весть и уговорить не мстить. Теперь они квиты. Только бы Костик остался живым, тогда, может быть, и Тошка не стал бы начинать войну. Он хоть и псих, но с головой на плечах, он понимает, что эта война ни к чему хорошему не приведет. Дело может кончится колонией для несовершеннолетних». «А если Вадик не захочет меня слушать, – подумала она, уже засыпая, – я применю все свое очарование, чтобы его уговорить. Я знаю, ради меня он пойдет на все, и если я скажу, что он собирается воевать с моим родным братом, то он трижды подумает, прежде чем что-то предпринимать…»

Глава 3

Когда Ирина проснулась утром, ни Тошки, ни Славика уже не было. Солнце ослепительно светило сквозь тюль, на подоконнике были видны следы от обуви, а дверь в комнату была заперта изнутри – должно быть, мальчишки ушли через окно, даже не посетив ванную. «Но я-то не мальчишка, – сказала себе Ирина. – Я не могу идти к Вадику драной, потной и грязной…»

Родителей тоже не было – ушли на работу. И хорошо – если шрамы на руке и ноге можно скрыть под халатом, то на лице следы ночных событий скрыть невозможно, а никакого вразумительного объяснения их появлению Ирина пока так и не придумала.

Приняв ванну, Ирина отправилась к Плохишу. Она слегка волновалась, но почему-то была уверена: Вадик не сможет ей отказать. Он не раз говорил, что на все готов ради нее, и вот представился случай доказать это. Эту войну нельзя допустить ни в коем случае.

Она знала, где найти Плохиша. У него был большой сарай неподалеку от дома – Плохиш часто собирал там свою банду, летом даже ночевал там, да и Ирина не раз проводила с ним ночи. В сарае имелось все самое необходимое – раскладной диван, большой стол с облупившейся полировкой, несколько самодельных табуреток.

Было и электричество, а в дальней части сарая Плохиш устроил мастерскую, куда его приятели пригоняли на ремонт свои мотоциклы.

Ирина оказалась права – Плохиш был там. По пояс голый, он сидел на диване и неторопливыми круговыми движениями натачивал короткий широкий нож, явно самодельный. Когда Ирина вошла, Плохиш и бровью не повел, так и продолжал монотонно швыркать лезвием по бруску.

– Привет, – негромко сказала Ирина. Почему-то она уже была не так уверена в силе собственной красоты. Пиратский вид ее друга внушал опасение.

Плохиш бросил на нее неприветливый взгляд и кивнул, не оставляя своего занятия. Ирина подошла и села на стол, против Плохиша.

– Я хотела поговорить, – сказала она.

Плохиш ответил не сразу. Он потер бруском кончик ножа, посмотрел лезвие на свет и только тогда поднял на подругу глаза.

– О чем?

– О вчерашнем. Клоп жив, с ним все в порядке.

– Я знаю, – Плохиш кивнул. – Я его уже видел. Сейчас он собирает братву, вечером мы за все отыграемся.

– Зачем? Ведь ничего страшного не случилось. Вы побили их, они побили вас, все живы и нет никакого смысла все начинать заново.

– Ха! – только и сказал Плохиш, снова принявшись за нож.

– Ты не понимаешь! У них один мальчишка тоже очень сильно пострадал, его отвезли в реанимацию. Ты выбил ему глаз. Это не шутки! В больнице его обязательно навестит следователь, хочет он того или нет, и я не думаю, что, лишившись глаза, он станет покрывать тебя перед ментами… Мальчишки в Овражьем очень злятся и тоже вовсю готовятся к войне!

– «Хочешь мира – готовься к войне», – ответил Плохиш, покивав. – Это нам на руку. Значит, будем драться стенка на стенку, не придется их вылавливать по одному по всему Овражьему.

– Боже, почему ты не можешь меня понять?! – взмолилась Ирина.

Она спрыгнула со стола и присела на диван рядом с Плохишом. Забрала у него нож, брусок и бросила их на стол.

– Вадик, милый… Если я попрошу тебя, ты сделаешь для меня одну вещь?

Плохиш улыбнулся на одну сторону, отчего одна ноздря его горбатого носа хищно раздулась. Он потянулся к Ирине рассеченными губами, и она с готовностью предоставила свое лицо для поцелуя.

– Все что пожелаешь, Птичка.

Плохиш обхватил ее за плечи, и она опомниться не успела, как уже лежала на диване; Плохиш зарывался ей носом в распущенные волосы и довольно болезненно покусывал за шею, а Ирина пыталась хоть чуть-чуть отодвинуть его от себя, чтобы придать своим последующим словам хоть толику обстоятельности.

– Вадик, Вадик, – пробовала она достучаться до Плохиша. – Ты послушай, что я хочу тебе сказать… Ты слушаешь меня?

– Да, Птичка, да, – говорил Плохиш, но Ирина почему-то очень сомневалась, что до него доходит смысл ее слов.

– Вадик, я хочу сказать, что ты должен отказаться от своей затеи.

– А что плохого в том, что мы сейчас займемся тем, что нам обоим нравится?

– Я говорю не об этом.

– А о чем же еще?

– О твоей мести. Ни к чему это все.

– Ерунда. Ты не должна об этом думать. К тому же много времени это у нас не займет. Мы покажем этим щенкам, кто хозяин положения, а заодно научим, что к старшим следует относиться с уважением. Это будет для них наукой. А тому сопляку с кастетом я просто переломаю руки.

Плохиш говорил все это, не переставая целовать Ирину в шею, одновременно расстегивая пуговицы на ее рубашке.

– Вадик, подожди… Да подожди же, я говорю! Именно о том сопляке и речь.

– Вот как? А тебе какое до него дело?

– Он мой брат…

Плохиш замер. Медленно поднял голову.

– Брат?

– Брат.

– Родной?

– Родной.

– Ты уверена? Может, мы говорим о разных людях?

– Нет. Очень хотелось бы, но… Он рассказал мне, как было дело – как узнал о тех четверых мальчишках, что вы избили ночью, как придумал сделать на вас засаду, как бил Сивуху, как убегал от него Клоп. В общем, это был он, мой родной брат. Антон.

– Понятно, – прошептал Плохиш. Он по-прежнему лежал на Ирине, опираясь на локти, голова его была чуть повернута, и странный застывший взгляд холодно буравил потертый гобелен дивана.

Он замер надолго, и скоро Ирина поняла, что не слышит даже его дыхания.

– Что «понятно»? – спросила она осторожно, не в силах угадать, какие мысли витают сейчас у него в голове.

– Антон, – повторил Плохиш, по-прежнему не двигаясь. – Антон Савченко…

– Да, – слегка удивившись, ответила Ирина. – Разве ты его знаешь?

– Кое-что слышал, но лично никогда не встречался. Так вот почему он меня свалил. А я все никак не мог понять, откуда у этого сопляка такой крепкий удар.

– Он боксер, – сказала Ирина. – Но он не любит драться на улицах. Да и тренер не позволяет, Тошка рассказывал, что все они давали какое-то торжественное обещание не использовать свое умение в корыстных целях… или что-то вроде того.

– Угу, – сказал Плохиш. – Хорошо же твой братец держит обещания.

– Но это же совсем другой случай! Я попробовала поставить себя на его место и поняла, что он поступил совершенно правильно. Ты сам не оставил ему выбора – не мог же он равнодушно сносить, что избивают его друзей. Это было бы не только не по-мужски, но и по-свински. Потому-то я и хотела тебя попросить, чтобы ты не начинал эту войну. Не надо, Вадик. Я сердцем чувствую, что вес это плохо кончится.

– Сердцем? – с усмешкой спросил Плохиш и наконец пошевелился. Он убрал локти и навалился на Ирину всем телом, снова зарывшись носом в ее густые темно-русые волосы с обесцвеченной перекисью водорода прядью. Снова последовали поцелуи в шею и чувствительные покусывания.

Ирина слегка хлопнула его по спине.

– Это означает, что ты согласен?

– Умгу…

Отталкиваясь локтями от скрипучего дивана, Плохиш поднялся чуть выше, дотянулся до ее губ и, причмокивая, всосал их себе в рот, тут же испачкав ей слюной пол-лица. От него пахло табаком и еще чем-то, не очень приятным – вероятно, наспех перехваченным завтраком, но Ирина не стала его отталкивать. Она очень боялась его обидеть. И даже не потому, что он мог передумать насчет войны с Овражьим, а просто опасалась, что он может в ней разочароваться. И потому, зная, что его охватывает страсть при первом же поцелуе, всегда старалась подыгрывать ему, инсценируя не менее буйный жар. «Возможно, со временем я научусь получать от этого удовольствие», – думала она всякий раз, вслушиваясь в страстные звуки, которые издавал Плохиш, и стараясь (с определенным успехом) издавать такие же, чтобы показать любимому, что находится в не менее возбужденном состоянии. Она не знала, верил ли Плохиш ее инсценировкам или тоже просто делал вид, что верил, но скорее всего его и не интересовало состояние подруги. Как ни горько это было осознавать Ирине, но ее парень был из тех, кто заботился в первую очередь о собственном удовольствии и всерьез полагал, что сам факт общения с ним уже должен приводить девушек в экстаз. Иногда это раздражало Ирину, а иногда доводило прямо-таки до бешенства, но она ни разу не показала своего недовольства. Она очень дорожила своей любовью. Быть девушкой Плохиша было пределом мечтаний слишком многих девчонок, чтобы можно было вот так вот запросто высказывать свое недовольство…

– У-ух! – сказал Плохиш, застегнул «молнию» на джинсах и сел. – Какая ты у меня, однако, сладенькая, Птичка.

Ирина опустила на грудь задранный лифчик, застегнула рубашку на пару пуговиц – лишь бы прикрыться – и, натянув джинсы, села рядом с Плохишом. Обняла его за шею и поцеловала в щеку.

– Покурим? – предложил он.

Речь, естественно, шла о наркотике.

– Если ты хочешь, Вадик, то я составлю тебе компанию.

Плохиш достал из ящика стола спичечный коробок с «травкой» и пачку «Беломорканала». Затем выдул из одной папиросы табак, в два счета забил ее коноплей, послюнявил и закрутил кончик. Прикурил, тут же потерявшись в клубах дыма, и с зажмуренными глазами протянул косячок Ирине.

– Неплохая трава, – сказал Плохиш. – Мне ее один тип с барахолки подогнал, обещал еще партию сделать, если понравится. Как ты думаешь, может, стоит взять?

Ирина сделала три короткие шумные затяжки, посидела, оценивая, потом кивнула.

– Твой тип эту траву на старом кладбище рвет, там ее целая плантация. Вот если бы тебе это кладбище под свой контроль взять, тогда бы я и слова против не сказала, а с пацанами воевать – тут от меня поддержки не жди.

Плохиш присел перед ней на корточки.

– Дунь, – попросил он.

Ирина взяла папиросу огоньком в рот, Плохиш вытянул к ней губы, словно опять собрался целоваться, и Ирина «дунула». Плохиш всосал в себя толстую струю, потер щеки, жмурясь, и хлопнул Ирину по колену.

– Ты все верно говоришь, Птичка, но, как всегда, с некоторым запозданием. Я уже раздумывал насчет старого кладбища, выяснял и пришел к выводу, что пока нам туда соваться не следует. Там слишком серьезные ребята работают, они не станут возиться с кастетами и нунчаками. Нас из пистолетов перещелкают и не спросят, кто такие. У них там за главного какой-то Зубастый, опасный тип, говорят. Говорят еще, что он прежних хозяев кладбища собственными руками передавил. Сейчас у него в банде человек тридцать, взрослые мужики, у всех пистолеты, многие с отсидками, кое-кто и за убийство… Нет, сейчас строить планы насчет кладбища еще рано. Подождем более подходящего случая. А вообще, ты права – стать в тех местах хозяином было бы весьма, весьма, весьма…

Голос Плохиша пошел на затухание.

За воротами сарая послышался топот многочисленных ног. Ирина спрятала косячок в кулак, но в эту секунду калитка распахнулась, и в сарай вошло человек восемь из банды Плохиша. Со многими из них Ирина уже была знакома, но некоторых видела впервые. Войдя в сарай, они тут же разбрелись по нему, как тараканы, – кто принялся ковыряться со стоящим в закутке мотоциклом, кто уселся за стол, а к Ирине подошел Клоп (живой и здоровый, только нос опух и сильно скривился вправо) и попросил затянуться. Ирина отдала ему косячок. Клоп немедленно завалился на диван и принял кайфующий вид.

Несколько минут в сарае невозможно было различить отдельных слов и фраз – стоял мерный гул; потом Плохиш вышел на середину и поднял руку.

– Заткнитесь все! – сказал он. – Клоп, туши косяк и открывай глаза… Беря, оставь мотоцикл в покое, успеешь еще повозиться…

Плохиш обвел своих людей взглядом.

– Надеюсь, все приготовились топать в Овражий? Клоп, ты достал еще кастеты, как я просил?

– Пять штук, – Клоп достал из-за пазухи завернутые в тряпку кастеты и бросил их на стол.

Ирина мысленно кивнула. Сейчас Вадик скажет: «А теперь, Клоп, забери их и спрячь, потому что они нам не понадобятся. Война отменяется». И почему все считают Плохиша мерзавцем? Если бы только люди знали, какой он на самом деле хороший, у них бы язык не повернулся говорить такое. Если бы они знали, как он ее любит…

– Замечательно, – сказал Плохиш. – Парни, разбирайте, у кого нет. У меня еще есть три ножа. Нунчаки в подполе, целая связка. Беря, спустись, достань. Мы не будем ждать до вечера, к тому времени могут возникнуть осложнения.

– Какие осложнения? – тут же встрепенулся Клоп.

– Один из тех, кого мы поймали вчера в Овражьем, попал в больницу, к нему приходил следователь. Если этот сучонок раскололся, то вечером нас могут там поджидать менты. Поэтому мы начнем немедленно, сейчас нас никто не ждет.

Ирина не поверила своим ушам. Ей даже показалось сначала, что Плохиш шутит – сейчас он рассмеется и скажет, что просто проверял своих бойцов на преданность и что никакой войны с Овражьим не будет, во-первых, потому, что это глупо, а во-вторых, что его попросила об этом она, его крошка Ирина, которую он очень любит.

Она напряглась в ожидании этих слов, но они так и не прозвучали.

И тогда она все поняла.

Ирина медленно поднялась с дивана. К ней сразу же повернулись. Она была единственной девчонкой в этой банде и привыкла уже, что в ее адрес постоянно отпускались шуточки, разной степени солености, иногда ее шлепали по заду и щипали за грудь, но всегда это принимало форму шутки – грубой, неотесанной, но шутки – и еще никогда никто не осмеливался напрямую приставать к ней, ведь для всех она была девушкой главаря. И если поначалу она еще немного побаивалась этих парней и предпочитала отмалчиваться, то теперь решила говорить при них все, что считала нужным. И не собиралась молчать сейчас, когда ее предали…

– Вадик… – сказала она, не в силах найти нужных слов. – Вадик, ты что? Ты же мне обещал!

Плохиш повернулся к ней и сморщился.

– Что я тебе обещал?

– Вадик, там же мой брат. Ты же сказал… Это нечестно!

Нужные слова по-прежнему не шли на ум. Да и говорить она уже не могла, чувствовала: скажи она еще хоть слово – о честности, об обещаниях, о любви, – и ее прорвет, хлынут слезы, и это будет ее полным крахом. В этой компании слезы не в почете.

– Нечестно, – повторил Плохиш и рассмеялся.

Его поддержало дружное гоготанье из восьми глоток.

– Представляете, пацаны, только что я узнал любопытную вещь… – Плохиш с довольным видом оглядел своих слушателей. Ему внимали с великим интересом. – Сивуха, ты помнишь вчерашнего сопляка, который тебя с первого же удара вырубил?

– Ну уж не с первого… – начал Сивуха, но Плохиш его оборвал:

– С первого, с первого. И меня тоже с первого. И Клопа, говорят, гнал, как зайца, по виадуку. Так вот, братва, этот щенок, оказывается, родной братец нашей крали.

«Нашей крали»? Ирина не поверила, что он это сказал. Она никогда не была «нашей кралей», и никто ее так не называл – она всегда была только девушкой Вадика. Неужели ей это только казалось?

– Тошка Савченко? – удивленно спросил кто-то – сквозь застилающую глаза слезную пелену Ирина уже не видела ничего вокруг.

Кто-то присвистнул.

– Я слышал об этом типе, – голос Клопа. – Он недавно в люди выбился, но сразу же подчинил себе почти весь Овражий. Раньше там Хребет все в руках держал, но Савченко его быстро потеснил. И сильно. А впрочем, это нам даже на руку, теперь мы их по отдельности валить можем.

– Правильно, – сказал Плохиш. – Я тоже так подумал. Потому я и хочу как можно скорее приняться за этого сопляка.

– Вадик! – закричала Ирина, чувствуя, что слезы уже катятся по ее щекам и дальше сдерживать их она не в состоянии. – Ты же… Ты же обещал мне!

Плохиш расхохотался. Ему с удовольствием вторили.

– Обещал! – сказал Клоп с гоготом, оглядывая аудиторию и потрясая перед собой руками, словно был на сцене и призывал зрителей поддержать себя аплодисментами. – Ну и дура!

Плохиш разразился отвратительным уханьем, это даже не был смех – скорее просто издевательские мерзкие звуки.

Обида была настолько сильной, что Ирина не могла больше сдерживаться. С плачем она бросилась сначала на Клопа, наотмашь ударила его по лицу, без всякого результата, впрочем, потом накинулась на Плохиша. Продолжая смеяться, тот отмахнулся от ее рук, по инерции она сделала вперед еще два шага, наткнулась на стол и пронзительно закричала от душившей ее обиды. Хохот в сарае стал еще громче, и обида от этого еще только усилилась, хотя это и казалось невозможным. Ирина окончательно потеряла над собой контроль. Взгляд ее скользнул по столу и остановился на лежащем тут ноже Плохиша.

Я заставлю вас заткнуться, свиньи!

Ирина схватила нож и бросилась туда, где, по ее расчетам, должен был находиться Плохиш – пелена слез настолько застлала ей глаза, что она уже практически ничего не могла видеть, только размазанные силуэты. Она взмахнула ножом – очень неумело, даже сама почувствовала, как глупо выглядит со стороны, но сейчас ей на все было плевать, хотелось лишь отомстить за свое унижение.

Хохот сразу смолк, а в следующую секунду удар тяжелым ботинком по руке вышиб нож из ее руки, а второй удар, в грудь, бросил се на пол.

– Ах ты, сука, падла, шлюха вонючая…

Один за другим последовали сильные улары ногами в лицо, в живот, по рукам и спине; сначала бил ее только Плохиш, «милый Вадик», потом к нему присоединились Клоп и еще кто-то. Она попробовала закричать, но увидела летящий в лицо ботинок и сразу же сжала зубы, закрылась руками. «Только бы не выбили зубы, – подумала она, прежде чем ей на голову обрушился оглушающий удар и сознание помутилось. – Я не переживу, если мне вышибут зубы…»

Когда сознание оставило ее, бить перестали. Кто-то плеснул ей в лицо холодной водой. Она затрясла головой, отплевываясь.

– Сволочи, – прошептала она. – Вас всех изуродуют! Мой брат боксер, у него все друзья боксеры, они из вас отбивные сделают!

– Да что ты говоришь! – воскликнул Плохиш. – Мамочка, как я испугался! Как я боюсь твоего сопливого братца!

Он схватил ее и поднял с пола. Рубашка с треском порвалась, в два рывка Плохиш сорвал ее окончательно. Потом сорвал лифчик и отшвырнул его в сторону.

– У меня коленки дрожат от страха! Я весь трясусь!

Он схватил Ирину за волосы и швырнул в толпу. С хохотом ее подхватили, стали трогать за живот, за грудь. А Плохиш кричал как сумасшедший:

– Ребята, минуту внимания, у меня для вас хорошая новость! Я дарю вам эту шлюшку!

Громкий восторженный рев.

– Можете развлекаться, даю вам полчаса! А потом возьмемся за дело!

Снова рев. Ирина сразу же поняла, что ей сейчас предстоит вытерпеть, но ни страха, ни брезгливости не почувствовала – ей было все равно. Она хотела только, чтобы все это поскорее кончилось, и она смогла бы отправиться на поиски Тошки, чтобы предупредить его. «А уж он-то вам покажет… Он вам устроит… Как он там сказал? Ночь длинных ножей?»

Но она зря надеялась – когда все закончилось, ее не отпустили.

– Бросьте се в подпол, – приказал Плохиш. – Пусть посидит, пока мы разберемся с делами. Да, и заткните ей рот, чтобы орать не вздумала, пока нас нет.

Ей связали за спиной руки, заткнули рот какой-то грязной, воняющей мазутом тряпкой и бросили в подпол; на крышку же поставили тяжелый диван.

За ней вернулись только вечером. Усталые и злые. Драка в Овражьем произошла не совсем так, как они рассчитывали, – их там уже поджидали, и война, которую они так красочно себе представляли, вдруг обернулась для них чем-то вроде «избиения младенцев», причем в роли последних оказались именно они. Мрачно переговариваясь, они выпили несколько бутылок водки, потом достали Ирину из подпола, развязали и разрешили попить воды. Предложили водку, но Ирина лишь презрительно отвернулась.

– Капризная шлюха, – сказал Клоп.

– Выброси ее отсюда, – раздраженно сказал Плохиш, закуривая «косячок». – Она действует мне на нервы.

– Куда выбросить? – спросил Клоп.

– Куда угодно. Отведи на пустырь, и пусть топает на все четыре стороны… Или ты хочешь еще с ней покувыркаться?

– Да ну ее к черту. Пусть проваливает.

Через лесопосадку ее отвели на пустырь. Только там развязали руки и толкнули в шею.

– Иди, – сказал Клоп. – Ио запомни, детка, если ты хоть слово пикнешь о том, что произошло, или еще хотя бы раз попадешься мне на глаза – тебе не жить. Это я тебе обещаю. Кстати, то же самое можешь сказать и своему братцу.

– Тошка вам отомстит, – сказала Ирина, отойдя на несколько шагов. – Вам всем будет плохо.

Вслед ей кинули камень.

Глава 4

– Корпус работает, – сказал Роман Макарович. – Активнее, Антон, активнее… Во-от, молодец! Витька, а ты не уходи от боя. Давай, показывай свои финты, ты же умеешь. Тебе самому через час драться, так что тренируйся.

– Если СЕЙЧАС Тошка поймает меня на моем финте, то ЧЕРЕЗ ЧАС драться я уже не смогу, – резонно возразил Витька, скользя по кругу.

Шел уже третий день областных соревнований по боксу. Их спортивная школа по очкам была на первом месте, правда, делила его со школой Юго-Западного микрорайона. Собственно, никаких неожиданностей в ходе соревнований пока не происходило – все шло точно так, как Роман Макарович и планировал. Но завтра должно было все решиться. Теперь все зависело от того, сколько очков наберут Витька Панков и Тошка Савченко в личном зачете. Если Витька проиграет бой с большим отрывом, то Антону придется сильно постараться, чтобы добавить в общекомандную копилку такое количество очков, которое позволило бы им сохранить за собой первое место. За Тошку тренер был спокоен, а вот Витька… Три первых боя Витька провел с неплохим результатом, но зато четвертый обернулся для него оглушительным поражением. Некто Савин из спортшколы. Все свои бои он провел с разгромным счетом, и Витька не стал исключением. Бой закончился нокдауном, и с тех пор обычно бесстрашный Витька – Витек, Витус – словно заболел страхом перед схваткой. Даже сейчас, на тренировке, в спарринге с лучшим другом Тошкой, он словно не верил в себя и, что хуже всего, – не верил Тошке. Витька явно боялся, что его могут ударить так же сильно, как это сделал Савин.

Тренер и с сожалением покачал головой. Это хуже всего, когда начинаешь бояться ударов. Если ты не сможешь преодолеть этого страха, ты уже не боксер. И на ринге тебе не место.

«Нет, Витька не выдержит, – с сожалением подумал Роман Макарович. – Виду, конечно, не подаст, что боится, не убежит с ринга, но и очков много не заработает…» Хорошо еще, что противник у него не ахти, Семенов из Железнодорожного района. Этот парень вышел в финал не потому, что хорошо дерется, – просто волей жребия противники ему доставались не из лучших, и по очкам он шел далеко впереди Витьки, однако в бою во многом ему уступал. В этом Роман Макарович не сомневался. Если не случится ничего непредвиденного, если Витька не испугается в последний момент, если размеренно и настырно будет зарабатывать очки для себя и команды, то…

Впрочем, что значит «то»? Имеется еще очень много «если». Как поведет себя Тошка в этот последний день соревнований? Как сложатся оставшиеся два боя? В исходе первого можно не сомневаться – здесь тоже противник не из лучших, но во второй схватке, вероятнее всего, драться придется все с тем же Савиным, а это уже серьезно. Зверь, а не парень.

Тренер взглянул на часы и поторопился дунуть в свисток. -

– Все, ребята, заканчиваем. Сходите в душ, переоденьтесь – и в автобус. Через час начнутся соревнования.

Тошка с Витькой стукнули друг друга по перчаткам и отправились в раздевалку, зубами развязывая шнурки на перчатках. За ними отправились остальные ребята, обсуждая предстоящий день.

Тошка нисколько не волновался. Он видел, что ребята волнуются не столько за себя, сколько за него (для них соревнования уже практически закончились, теперь все в основном зависело только от него), что тренер тоже волнуется и нисколько этого не скрывает, но сам он чувствовал себя совершенно спокойным.

Два боя? Фи! За те два года, что он занимался в секции Романа Макаровича, он выдержал столько боев, что предстоящие два можно было считать ничем. Подумаешь, какой-то Савин с Юго-Западного! И почему его так все боятся? Возможно, о нем говорят больше, чем он стоит. Правда, Тошке еще воочию не доводилось видеть его в деле – соревнования проходили в спорткомплексе «Сибирь» в очень жестком режиме, в двух залах, у участников не было свободной минуты, чтобы наблюдать за каждой схваткой и высчитывать своего возможного противника. На соревнования было отведено лишь три дня, а спортсмены собрались со всей области.

Но дело даже не в том, видел ли Тошка своего противника в деле или нет. Просто он был уверен в себе. И полон злости. Прошло чуть больше недели с той ночи. когда бандой Плохиша были жестоко избиты четверо ребят из Овражьего околотка и когда была устроена та эффектная засада на виадуке. Битва на следующий день наглядно показала, что ребят с Овражьего не так– то легко взять на испуг. Война закончилась, не успев начаться, но Тошка продолжал ждать подлости со стороны Плохиша. Он находился в постоянном напряжении, ожидая подлого удара в спину, но за прошедшую неделю больше не было ни одного налета со стороны Плохиша. Возможно, это было связано с начавшимися соревнованиями – за ними внимательно следил весь город, каждый мальчишка болел за честь своего района, и подобное перемирие могло быть вполне понятным, если бы… Если бы Тошка не был уверен: Плохишу плевать на спорт. Скорее всего он просто выбирает удобный момент для нанесения удара. Он, конечно, псих, но не дурак – понимает, что сейчас не самое лучшее время для разборок. Тем более после того, как стало ясно, что Костик Жмыхов ослеп на один глаз. Вероятно, Плохиш просто выжидает, когда улягутся страсти.

Но он еще не знает, что злость в Тошкиной душе не уляжется никогда… В тот вечер, когда Тошка увидел, что Плохиш сделал с его сестрой, он понял – покоя ему не будет, пока месть не свершится. Не то чтобы он испытывал какие-то глубокие чувства к своей сестре – они жили разной жизнью, виделись практически только по вечерам, да и характеры их были разными. Если Тошка пошел в мать, такой же обычно невозмутимый и предпочитающий держать эмоции при себе, то Ирина была вся в отца, такая же взбалмошная, непоседливая (не зря получила прозвище «Птичка»), неуравновешенная, всегда уверенная в правильности совершаемых ею поступков, за что не раз и получала по носу. Взять хотя бы ее недавнюю сумасшедшую любовь к Плохишу. Сейчас она не могла понять, как смогла влюбиться в такого типа («Скотина, сволочь, подонок!»), но три месяца назад она готова была горло перегрызть каждому, кто отозвался бы плохо о ее ненаглядном.

Сейчас, по прошествии недели после разрыва с Плохишом, синяков и шишек у нее все еще было предостаточно, а вот от былой любви не осталось ничего. Вернее, осталась одна ненависть. И жажда мести. И жгучий стыд от того, что теперь многим ее друзьям (во всяком случае – некоторым) хорошо известно, как с ней обошелся ее «любимый Вадик»… А ведь ее предупреждали, ей говорили… Не-ет, это непростительно. Она убила бы его собственными руками, если бы могла. Ну ничего, зато у нее есть брат, который сказал в тот день, стирая мокрым платком корочку запекшейся крови с ее лица: «Потерпи, Ирка, потерпи еще немного… И я за тебя отомщу, обещаю…» Она удивилась тогда – странно было слышать такие слова от Тошки. Она никогда особо серьезно не относилась к своему брату, считала его еще слишком маленьким, чтобы разговаривать с ним на равных, а уж для того, чтобы просить у него помощи, он вообще еще был в ее глазах сопляком. Но после событий на виадуке она взглянула на брата по-новому. Не то чтобы она прониклась к нему уважением, просто поняла: братец уже не мальчик. И на него можно положиться. И если он сказал, что отомстит, то можно не сомневаться – отомстит. Он такой. Он всегда был таким, только сейчас, ко всему, еще и стал взрослым…

Тошка тоже в себе нисколько не сомневался. Он знал, что рано или поздно (лучше, конечно, рано, чем поздно) возмездие свершится. Он найдет Плохиша, даже если тот зароется под землю или взлетит под облака.

Никуда ему не деться. Вот только закончатся соревнования.

– Славка, ты пойдешь смотреть соревнования? – спросила Ирина. – Сегодня последний день. Говорят, Тошка получит главный приз, если выиграет решающий бой.

– Не знаю, – сказал Славик, водя фломастером по альбомному листу. – Я и так уверен, что Тошка выиграет Он всегда выигрывает.

– Завидуешь? – улыбнулась Ирина.

– Еще чего!

– А почему ты думаешь, что он победит?

– Вычислил математически. Первый бой он выиграет легко – ему предстоит драться с Кривичем; он из области, крепкий парень, но Тошке и в подметки не годится. Все так говорят.

– А кто второй?

– Это пока еще неизвестно. Но скорее всего Савин с Юго-Западного, он все бои провел без поражения, так что он пока единственный кандидат.

Ирина медленно опустила руки. Вместе с этим она почувствовала, как опускается куда-то в живот сердце.

– Кто? – спросила она сипло.

Славик оторвался от альбомного листа и косо посмотрел на сестру.

– Савин с Юго-Западного, – повторил он. – Хороший боксер, и весу в нем побольше, чем в Тошке, но все равно я уверен: Тошка победит.

– Господи… – сказала Ирина. – Господи…

Потом рванулась в прихожую, сорвала с вешалки куртку и, ругаясь сквозь зубы, принялась торопливо завязывать кроссовки.

Славка боязливо выглянул из комнаты.

– Ты куда? – осторожно поинтересовался он.

Ирина подняла на него безумный взгляд.

– Мне срочно надо поговорить с Тошкой, – сказала она.

Витька Панков явно шел впереди. Во всяком случае, по очкам он опережал своего противника; не то чтобы сильно, но разница все же ощущалась. Тренер был доволен, он никак не ожидал, что в этом бою Витька так проявит себя. Роман Макарович уже заранее подсчитывал очки, которые команда может недосчитаться после этого боя, а также то их количество, которое понадобиться набрать Тошке, чтобы удержать свою спортшколу на первом месте. Но как только прозвучал гонг, призывающий спортсменов на середину ринга, как только последовали первые обмены ударами, – тренер понял, что был слишком низкого мнения о Витьке. Если он чего-то и боялся, то на время боя предпочел об этом забыть. Теперь на ринге был прежний Витька-Витус, который не боялся никого и ничего, и цель у него сейчас была только одна: победить. И он шел к этой цели упрямыми шагами, гоняя своего противника по рингу, прижимая его к канатам, то и дело проводя великолепные серии ударов, умудряясь уходить от ответных ударов. В общем, Витус делал все, что от него зависело, дабы не уронить себя в глазах друзей, тренера и отца, стоящего почти у самых канатов; он старался на всю катушку, и уже очень скоро его противник сломался – прижался в синий угол и ушел в глухую защиту. Мальчишки орали и свистели, девчонки – визжали и пищали, и Витус, чувствуя эту поддержку, только усиливал мощь своего напора, окончательно деморализуя противника.

– Вау-вау! – орали мальчишки, размахивая руками. – Левой, Витус, левой! Снизу!

Роман Макарович, естественно, не кричал и не свистел, хотя испытывал огромное желание сделать это. В волнении он расхаживал от стойки к стойке, а когда прозвучал заключительный гонг и рефери поднял Витусу руку, он проскользнул между канатов, подхватил Витуса за под мышки и подбросил вверх. Витус с улюлюканьем взмыл над головами рефери и своего огорченного соперника. Девчонки с визгом рукоплескали, мальчишки издавали непрерывные боевые кличи.

Из-за стола поднялся главный судья, кашлянул прямо в микрофон и объявил:

– И, наконец, финальный бой наших соревнований… На ринге Антон Савченко, центральная спортшкола, и Вадим Савин, Юго-Западный микрорайон.

Зал загудел, заголосил, заглушая микрофон. Тошка ударил перчаткой о перчатку и поднялся со стула; друзья хлопали его по плечам и подталкивали в спину.

«Главное – разозлиться, – говорил он себе, перелезая через канаты. – Сейчас я разозлюсь, и все будет в порядке. Я сильнее этого парня с Юго-Западного, все так говорят. Пусть он тяжелее, но у меня техника лучше. Так тоже говорят».

Он вышел на ринг и огляделся. Казалось, что все смотрят на него, а впрочем, так оно и было. Вон мальчишки, все еще машут руками и орут, но он уже не обращает на это внимание. Он полностью готов к бою. Ага, а вот и отец – тоже машет ему рукой. Должно быть, он специально отпросился с работы, чтобы увидеть финальный бой. А вот и Ирка. Только что пришла. Лезет сквозь толпу и что-то кричит. Ладно, сестренка, потом все выскажешь, сейчас не до тебя.

Слева толпа зашевелилась, расступаясь. Савин идет. Роста он невысокого, его светлая стриженая макушка едва заметна в толпе, но Тошка знает – не в росте дело.

Он снова посмотрел направо, где бесновались его болельщики. Ирина уже пробилась сквозь толпу, она была уже почти в первом ряду и что-то кричала, пытаясь оттолкнуть с дороги грузного и неповоротливого дядю Ваню, отца Костика Жмыхова. Разобрать смысл слов Тошка был не в состоянии, сначала он пытался прислушиваться и даже приставил перчатку к уху и крикнул, не слыша самого себя: «Что?!», а потом махнул рукой. «Потом, Ирка. Не до тебя…»

Он похлопал себя перчатками по голове, взлохматив коротко остриженные волосы, и повернулся к противнику, пытаясь дружелюбно улыбаться, как и положено участнику соревнований.

– Поприветствуем друг друга, – предложил рефери и отечески похлопал но спинам обоих мальчишек.

Но Тошка его не услышал. Он уже и не улыбался, а руки его так и замерли на уровне головы.

Напротив него, всего в каком-то метре, стоял Плохиш. Он гоже не мог отвести глаз от своего противника, и тоже не двигался.

«Вот мы и встретились», – подумал Тошка. И понял вдруг, что больше не волнуется. Исчезло волнение, словно его и не было. Он даже забыл, что находится на ринге, что вокруг толпа народа и что здесь вовсе не место для выяснения личных отношений. Вокруг уже никого не было – лишь он и Плохиш.

Он медленно огляделся. Ему казалось, что кругом стоит полная тишина – мальчишки молча размахивали руками и открывали рты, словно рыбы, и только Ирина уже не кричала, просто смотрела на него странным взглядом, одним из тех, от которых у Тошки мурашки ползли по спине. Глядя на сестру, он кивнул: «Я все сделаю как надо, не беспокойся». Ирина не отводила от него глаз, и в какой-то момент Тошке показалось, что она отрицательно качает головой. Тогда Тошка небрежно скинул со своего плеча руку рефери и подошел к канатам. Роман Макарович тут же кинулся к нему.

– В чем дело, Антон? Ты хочешь что-то сказать?

– Да, хочу, – сказал Тошка.

– Что?

– Бой надо отменить.

Роман Макарович отпрянул и вытаращил глаза.

– Отменить? Ты что говоришь, Антон? Зачем отменять? Почему?!

– Так надо.      .

– Ты с ума сошел! Это же финал! – Роман Макарович помолчал, не находя слов. Потом наконец нашел: – Ты что, испугался? Брось, я никогда этому не поверю! Не надо бояться, злись, Антон, злись!

– Да я не боюсь, – Тошка поморщился. – Дело не в этом.

– А в чем же тогда?

Тошка вздохнул. Сказал с расстановкой:

– Если бой не отменят, я его убью.

– Что? – Тренер опешил. Лицо у него непонимающе вытянулось, на мгновение окаменело, а затем его сломала широкая улыбка.

– Тошка, не дури! Что за смешные отговорки? Не бойся, малыш, задай ему перца!

Тошка вздохнул.

– Ну, хорошо. Вы не оставили мне выбора. Но только не говорите, что я не предупреждал.

Он вернулся в центр ринга. Рефери смотрел на него удивленно – впервые в его практике боксер отказывался приветствовать своего противника. А впрочем, это личное дело боксера.

– Бокс! – скомандовал рефери, взмахнув рукой.

Плохиш сразу закрыл лицо перчатками – лишь маленькую щелочку оставил для обзора – и запрыгал, постепенно отступая. Тошка даже не поднял рук.

– Боишься, – сказал он, усмехаясь. – И правильно делаешь, Плохиш, – тебе самое время бояться. Потому что сейчас я тебя убью.

Рефери ничего не мог понять. И никто не мог понять, только Плохиш понял все – это было заметно по тому, как он побледнел. И вдруг кинулся вперед. Тошка пропустил удар, но Плохиш не думал, что противник даже не попытается увернуться, и перчатка прошла по лицу лишь скользом.

– Почти попал, – прокомментировал Тошка. – Плохой удар. Сразу видно, что ты мало тренировался и драться предпочитал с девчонками. Что ж, теперь попробуй подраться со мной, Плохиш!

Он сделал шаг вперед, легко отбил руку Плохиша в сторону и нанес ему удар в голову. Плохиш не успел закрыться, и его отбросило к канатам. Тошка не стал дожидаться, когда Плохиш очухается, он напрыгнул на своего врага и резким хуком сбил его с ног.

– Брэк! – крикнул рефери, выставив руку перед Тошкой, но тот не обратил на это никакого внимания. Он оттолкнул рефери, подскочил к Плохишу, который, ошалело мотая головой, пытался подняться на ноги, и серией ударов отправил его обратно на пол.

– Брэк, брэк! – кричал рефери за спиной. – Савченко, прекрати немедленно!

– Тошка, перестань! – раздался крик из-за канатов. Должно быть, тренер.

«Ну и пусть, – Тошка крепче стиснул зубы. – Я предупреждал… А теперь меня не остановить…»

Он взял Плохиша за голову, поднял с пола и крепко врезал лбом ему в переносицу. Плохиш снова упал, разбрызгивая кровь, которая потоком хлынула у него из носа. Рефери схватил Тошку за руку, пытаясь удержать, но это его только разозлило.

– Отпусти! – Тошка вырвался, снова подскочил к Плохишу и принялся бить его, не давая возможности встать.

– Получи, сука, сволочь, гад! Как ты ее бил?! Ногами? Вот, получи ногами! А теперь вставай! Поднимайся, я тебе говорю!.. Уйди! – это он крикнул судье, который предпринял новую попытку оттащить Тошку от Плохиша, но она, как и в прошлый раз, закончилась неудачей.

Тошка рывком поставил Плохиша на ноги и в два удара загнал его в угол. Плохиш предпринял было попытку уйти в глухую защиту, но Тошка не позволил ему сделать это.

– А как ты бил Костика Жмыхова, гад? Ты ему глаз выбил, скотина! Хочешь, я тоже выбью тебе глаз?

Он обхватил Плохиша за шею, наклонил и с размаху ударил коленом в глаз. Плохиш закричал.

– Что – больно? – наклонившись, Тошка выкрикнул ему прямо в лицо. – Костику было больнее! Сейчас ты узнаешь, что такое настоящая боль!

Тошка разогнул Плохиша, отошел от него на шаг и вдруг с криком пнул его в грудь, прямо в сердце. Плохиша прижало к стойке, и на секунду он окаменел с перекошенным лицом. Потом медленно осел и вытянулся на полу. Больше он не двигался.

Тошку наконец скрутили, а впрочем, он и не сопротивлялся. Его утащили с ринга. Он видел, что к Плохишу бежит женщина в белом халате, склоняется над ним. старается нащупать пульс… Похоже, она в крайней растерянности – свое присутствие на соревнованиях она считала просто рутинной обязанностью, перестраховкой, и вот надо же – понадобилась! И не знает, что делать…

Когда Тошка проходил через толпу, перед ним расступились. Только один человек остался стоять у него на дороге – Ирина. Она подождала, когда брат поравняется с ней, взяла его за руки и стала неумело развязывать перчатки. Он не вырвал рук и ничего не сказал, только едва заметно улыбнулся.

Никто им не мешал.

Плохиш остался жив. Его немедленно увезли в больницу, где он и провел весь последующий месяц.

Тошка и раньше был не слишком разговорчивым подростком, а после этих соревнований стал попросту замкнутым. Его отношения с сестрой с той поры изменились – теперь Ирина не относилась к нему, как к младшему братцу, которого раньше называла не иначе как «раздражающим фактором». Теперь они стали равными, хотя и нельзя сказать, что между ними завязалась дружба.

Секция бокса центральной спортивной школы после Тошкиного финального боя была лишена всех заработанных очков, команда не вошла даже в пятерку лучших. После длительного расследования Роман Макарович был уволен с работы, а Тошку не раз навещал следователь и задавал много вопросов. Тошка в основном молчал.

Однажды он навестил Романа Макаровича прямо у него дома. Тренер был небрит, сер, а в квартире стоял тяжелый алкогольный дух.

– А, Тошка, – сказал тренер, покачиваясь. – Проходи, будь как дома.

– Я ненадолго, – Тошка прошел в комнату, озираясь. Обстановка была спартанской – Роман Макарович был холостяком и не слишком заботился о порядке в квартире.

– Чай будешь?

Тошка повел плечом – чаевничать в подобной атмосфере было выше его сил.

– Нет, спасибо. Я просто зашел попросить прощения.

– Прощения? За что?

– За то, что я так подвел вас.

– Чушь, – Роман Макарович отмахнулся. – Потом мальчишки мне рассказали, почему ты так поступил. Ты все сделал правильно.

– Значит, вы на меня не обижаетесь?

– Конечно, нет, малыш, не говори ерунды. На твоем месте я поступил бы точно так же. А если нет, то стал ненавидеть бы сам себя. Тут и говорить не о чем.

– Правда?

– Конечно, правда. Я вообще никогда не вру, малыш.

Тошке сразу же стало легче.

– Это хорошо, – сказал он. – Тогда я пойду?

– Ну, если ты торопишься…

Тошка заулыбался.

– Вообще-то, чай не такая уж плохая идея, – сказал он.

Глава 5 (1993 год)

Этот сон приснился ему под утро и был похож на кошмар. Он видел мертвую женщину, лежащую на мокрой земле, видел ее растрепанные волосы, перепачканные в грязи, видел вытаращенные глаза, в которых навсегда застыло выражение ужаса и страдания, видел окровавленный рот, чуть приоткрытым, словно в последний момент жизни женщина собиралась что-то сказать, но смерть не дала ей сделать этого. И еще он видел свои собственные перемазанные кровью пальцы, рвущие еще теплую, но уже мертвую плоть, слышал хруст выворачиваемых суставов и резиновый скрип, с каким зубы пережевывали плохо прожаренное несоленое мясо…

Другому это могло показаться страшным бредом. Но он-то знал, что это не так.

С тоскливым криком он вскочил с кровати. По лицу стекали холодные капли, одеяло насквозь было пропитано потом.

«Сейчас все пройдет, – подумал он. – Это всегда проходит. Это только сначала страшно до судорог, а через минуту все уже задергивается туманом, а через пять минут все забывается вовсе и снова приходит сон. А уже утром все будет, как всегда. Надо уснуть. Мне просто необходимо уснуть и обо всем забыть! Все будет хорошо…»

Будильник загрохотал, оглушая, – он вздрогнул всем телом. Отбросил одеяло, схватил будильник и с силой швырнул его на пол. Грохот стих.

«Так быть не должно, – подумал он, прячась под одеялом с головой. – Я должен уснуть. Я должен все забыть…»

Но все уже было бессмысленно. В полной неподвижности пролежав около получаса, он наконец открыл глаза, глубоко вздохнул и сел.

«Надо вставать. Надо идти на работу, будь она проклята… И надо держать себя в руках, может, еще ничего страшного и не случится».

Но в последнем он был совершенно не уверен.

В одних трусах он вышел из дома, оглядел дворик и, подхватив с крыльца пустое ведро, зачерпнул воду из бочки, стоящей под желобом водостока. Вода была теплой, застоявшейся, по ней плавали водомерки, но он не обратил на это внимания – выплеснул ее, как есть,

прямо на голову. Прислушался к себе: не стало ли легче? Нет, не стало.

«Да и черт с ним! – подумал он, неожиданно разозлившись. – Никакие воспоминания не должны отравлять жизнь. Что было – то прошло!»

Он так решил. Однако он чувствовал, что с этого дня что-то переменится. И очень страшился этой перемены.

Побрившись и приняв холодный душ – не торопясь, как обычно по утрам, – он выгнал машину и отправился на работу. Будничные дела основательно заглушили в нем пробудившийся после многолетней спячки страх, однако ближе к вечеру случилось то, чего он так боялся.

Все произошло неожиданно. Его автомобиль отказался заводиться. Помучив стартер, он в конце концов вышел наружу, открыл капот и, проклиная «эту старую рухлядь», какое-то время ковырялся в двигателе, хотя и без всякой надежды – он мало что понимал в технике. Потом посмотрел на часы, сплюнул и захлопнул капот.

«Бессмысленно, – подумал он, обтирая руки тряпкой. – Пусть стоит в ограде, завтра починю. Придется возвращаться своим ходом».

Он уже много лет не пользовался общественным транспортом и не мог объяснить, почему боится этого. Он знал, что ответ сидит где-то в подсознании, и достаточно лишь слегка копнуть… Но он боялся делать это. Даже думать об этом не хотел. Пусть все идет, как есть. Не надо ничего менять, ведь только богу известно, к чему это может привести…

Он запер машину и неспешно направился к ближайшей станции метро.

Последний раз он пользовался услугами метрополитена пару лет назад, когда вот так же по чистой случайности на время остался без автомобиля. И все обошлось. Но в тот раз было уже достаточно поздно, народу в метро было мало, да и на темных улицах редко можно было встретить случайного прохожего.

А сейчас шестой час вечера, час «пик». И это его пугало.

Непроизвольно втягивая голову в плечи, он спустился в метро. Несколько минут стоял перед входом, подглядывая за действиями других пассажиров. Потом неумело разменял в автомате крупную купюру и, затаив дыхание, прошел через турникет.

Ничего не случилось. Ничего и не должно было случиться, но с некоторых пор он опасался любых отклонений от привычной жизни. Он во всем ждал подвоха и был в какой-то мере удивлен, когда осознал, что ничего не происходит. Никто не обращал на него никакого внимания, только какой-то ворчливый дедок, пройдя через турникет, подтолкнул его в спину:

– Ну, что встал на проходе? Ты или туда, или сюда! Встанут туг, понимаешь, и торчат, как столбы, ни пройти, ни проехать…

Он торопливо посторонился. Поддергивая на костлявом плече драный рюкзак, ворчливый дед проследовал к эскалатору, и вскоре его блестящая лысина исчезла в глубине подземки.

Подталкиваемый обгоняющими его людьми, он подошел к эскалатору. Словно озорной мальчишка прыгнул на верхнюю ступеньку и пошатнулся, схватившись за плывущий рядом поручень. И почти сразу же сделал для себя первое открытие: поручень двигался быстрее лестницы, и время от времени приходилось перехватываться.

С эскалатора он спрыгнул неуверенно и снова едва не упал.

– Осторожнее, мужчина, – сказал кто-то за спиной. – Ребенка раздавите.

Он поторопился отойти в сторону и затерялся в толпе, ожидающей прибытия поезда. Он не часто присутствовал при таком скоплении народа и в первый момент почувствовал легкое головокружение, в глазах поплыло. Стало не по себе.

«Где же поезд? Где этот проклятый поезд?!»

Электронное табло над входом в тоннель показывало, что предыдущим состав ушел три минуты назад, но он не знал, с какой периодичностью ходят поезда и потому это ему ничего не сказало.

Головокружение усиливалось. Он почувствовал, как из-за этого в нем начинает нарастать раздражение, и, чтобы не высказать вслух своего недовольства, крепче стиснул зубы. На спине выступил пот, рубашка неприятно прилипала к телу.

Через несколько минут из тоннеля повеяло прохладой, донесся шум, и синий поезд, вылетев наружу, замер у перрона.

«Наконец-то!»

В вагоне было тесно, толпа оттеснила его от выхода и прижала в двери в конце вагона. В следующем вагоне, так же тесно прижавшись к стеклу дверей, стояла молоденькая девушка, студентка должно быть. На мгновение они взглянули друг другу в глаза, и, заметив, что девушка улыбается, он поторопился отвернуться. Раздражение, возникшее у него еще на перроне, как-то очень уж неожиданно превратилось в какой-то навязчивый, необоснованный страх.

«Что со мной? – подумал он, почувствовав, как отчаянно заколотилось у него сердце. – Чего я испугался? Неужели этой девчонки в соседнем вагоне? Но с какой стати?! Почему я должен бояться какой-то соплячки?»

Он снова покосился в стекло на двери. Девушка уже не смотрела на него – неподвижным взглядом она уставилась в темноту туннеля за окном и не мигала.

«Соплячка…» – еще раз подумал он. И в этот момент внутри у него все оборвалось. Он понял вдруг, что девушка эта как две капли воды похожа на ту, которую он видел в том страшном бреду сегодня утром.

Он снова зажмурился и вжался в дверь, обеими руками вцепившись в ручку. «Убежать… убежать… – повторял он, словно молился. – Спрятаться, скрыться…»

Открыть глаза он решился только на конечной станции, когда пассажиры покинули вагон и на смену им в поезд устремились другие, тоже все на одно лицо – мертвенные, окровавленные, вместо слов издающие отвратительные резиновые скрипы.

Сломя голову он бросился из вагона, расталкивая суетящихся пассажиров. Вслед ему неслись возмущенные возгласы, но он не понимал их смысла, они казались ему страшным дьявольским хохотом.

Выскочив на перрон, он заметался. Рванул налево, наткнулся на какую-то женщину, в ужасе оттолкнулся от нес. рванул направо, ударился о колонну, развернулся. прижался спиной к холодному мрамору. Толпа быстро рассасывалась, разделившись на две почти одинаковые части – одна устремилась к эскалатору слева, другая – к эскалатору справа. На него никто не обращал внимания… Почти никто. Только та девушка, которую он заметил у дверей соседнего вагона, никуда не шла. Она стояла, положив руки на висящую у нее на плече сумку, и смотрела на него. Прямо в глаза. А может быть, это была и не та девушка, сейчас все люди были для него на одно лицо – страшное, мертвое лицо! – но ему почему-то казалось, что это именно она.

Прижимаясь мокрой спиной к холодному мрамору, он медленно отошел за колонну и сполз вниз, обхватил голову руками.

– Вам плохо? – услышал он.

Сначала не поверил, что обращаются к нему, но голос прозвучал в такой непосредственной близости, что он на всякий случай поднял глаза. Рядом стояла та самая девушка.

– Вам помочь? Может, вызвать врача?

Он потряс головой.

– Нет-нет…

Он понял вдруг, что уже почти перестал бояться. Крови на лице этой девушки он уже не видел, как и не слышал больше резинового скрипа, и голос у нее оказался очень мягким, приятным.

Оттолкнувшись спиной от колонны, он распрямился. – Спасибо, – сказал он.

– За что? – девушка улыбнулась, и тут он впервые понял, что не может не смотреть на эту улыбку.

– Вы очень внимательны к людям. В наше время редко предлагают помощь, даже если видно, что человеку действительно плохо. Чаще всего люди думают: «Это не мое дело», или: «Мне сейчас некогда», или просто: «Да он пьяный!», и бегут прочь.

Девушка пожала плечами: мол, я не такая. Она ничего не сказала, и он понял, что сейчас она повернется и уйдет, и больше они никогда не увидятся. Он не мог этого допустить.

– Вы сильно торопитесь? – спросил он.

Девушка снова пожала плечами.

– Не очень. Собственно, вообще не тороплюсь, но я очень хочу есть, поэтому мне надо домой.

– Есть предложение, – сказал он, воодушевившись. – Тут рядом, прямо над нами, – он потыкал пальцем в высокий потолок, – есть кафе. Там очень мило, и я мог бы угостить вас неплохим ужином. В знак благодарности, так сказать, за внимание к людям. Я сегодня получил зарплату, – он хлопнул себя по нагрудному карману, в котором лежал бумажник, – и так получилось, что мне не с кем это дело отметить. Как вы к этому отнесетесь?

Девушка оценила его продолжительным взглядом аквамариновых глаз и, вероятно, только сейчас заметила, что имеет дело с человеком весьма незаурядной внешности: От него так и веяло огромной внутренней силой и интеллектом.

– Ну-у… Вообще-то, я не против. Но только у меня одно условие: кафе я выберу сама.

– К вашим услугам.

Девушку звали Наташа, она оказалась студенткой архитектурно-строительного института и жила совсем недалеко от станции метро, всего в нескольких минутах ходьбы. Она проживала вместе с родителями, и у нее было два младших брата.

А что дама будет заказывать?

Дама заказала французский салат и пельмени в горшочке.

А что дама будет пить?

Нет-нет-нет! Только кофе!

А может, все-таки – «Старый замок»?

Ну хорошо, пусть будет «Старый замок»…

Минут через сорок он уже не представлял, как раньше мог жить без этой девушки. Он был влюблен! Так же страстно, как и тогда, много лет назад, когда случилась та страшная история, о которой никто не знал, кроме него самого и старых кедров в таежной глухомани…

В тот вечер они долго сидели в кафе. А когда он проводил Наташу до дома и за ней захлопнулись тугие подъездные двери, он окончательно понял, что снова влюблен. Как мальчишка. И ни минуты не может жить без объекта своей страсти.

Ночью он плохо спал. Практически глаз не сомкнул, так и проворочался всю ночь с боку на бок, превратив простыню в пропитанный потом комок. Наташа ни на секунду не шла у него из головы; чтобы заснуть, он даже нарочно попытался думать на отвлеченные темы, но это не помогало.

Успокоение не пришло и на следующий день. Он ни о чем не мог думать, ничего не мог делать. Думал только о ней, о своей Наташеньке. Около трех часов дня он наконец не выдержал и позвонил ей домой (она оставила ему номер телефона).

По ее голосу он понял: она давно ждала этого звонка. Старалась не подавать виду, но ждала. Они договорились встретиться. В том же самом кафе, в восемь часов вечера.

В этот раз на встречу он поехал на автомобиле, купив у торговки букет цветов, и вчерашний вечер как бы повторился вновь. С той лишь небольшой разницей, что теперь они были гораздо ближе друг к другу. Он держал ее руки в своих, и она не возражала против этого.

А потом они целовались. Он был в восторге, он наслаждался собственными ощущениями.

Потом они целовались у него в машине.

– Я хочу, чтобы ты увидела мой дом, – сказал он. – Я уверен, тебе понравится…

Наташа не возражала. Он купил бутылку шампанского, и они отправились к нему домой. Он волновался, как малолетка – он уже очень давно не был с женщиной, много-много лет. Ему даже показалось, что это с ним впервые. Он был влюблен и вовсю наслаждался этим…

Но когда ночью он неожиданно открыл глаза и увидел перед собой совершенно незнакомое, желтое от лунного света лицо, он почувствовал опустошение. Наташа крепко спала и была по-прежнему прекрасна, но он не узнавал ее и вообще не мог понять, как еще несколько часов назад мог сходить по ней с ума. Теперь он хорошо видел, что это совсем не та женщина из его сна – совершенно на нее не похожа. Как он мог перепутать?

Опустошение как-то очень быстро перешло в раздражение, а то, в свою очередь, – в ненависть. Он встал с кровати и какое-то время смотрел на спящую девушку. Сердце у него забилось сильно и гулко, почти болезненно, и он все пытался угадать, предвестником чего это может являться, но в голову ничего не шло. Его заполняла ненависть, и скоро она заполонила его полностью.

Но зато теперь он знал, как поступит.

Он прошел на кухню, пошарил на полках, нашел топорик для рубки мяса, взял в ванной таз и вернулся в спальню. Потряс девушку за плечо.

– Просыпайся, – сказал он.

Наташа открыла глаза. Зевнула, закрывая рот маленькой ладошкой.

– Что, уже утро?

– Нет, еще ночь.

– Понимаю, – девушка улыбнулась. – Сегодня ты не оставишь меня в покое…

– Не оставлю, – сказал он.

И взмахнул топориком.

Костя Жмыхов пришел ночью. Непрерывно зевая, Антон впустил друга в квартиру, показал жестом: «Проходи на кухню», и, закрыв дверь, направился следом за ним, подтягивая трусы.

На кухне Костя по-хозяйски залез в холодильник, распечатал бутылку лимонада и облокотился на подоконник. Антон сел на холодный табурет, обняв себя за плечи.

– Как дела с работой? – поинтересовался он. – Нашел что-нибудь?

После окончания техникума они с другом уже второй месяц искали работу, но ничего подходящего не подворачивалось. Это раздражало. Отец звал Антона к себе на стройку, но его это не устраивало: во-первых, он ни в чем не хотел зависеть от родителей, а во-вторых, не желал расставаться с Костей. Друзья решили работать вместе. В мечтах это выглядело очень просто, а на деле оказалось почти нереальным.

– К черту работу, – сказал Костя, поправляя черную повязку, которая прикрывала ему выбитый в детстве глаз. – Все это лажа.

– Да? – сказал Антон. – И какая же муха тебя сегодня укусила?

– Муха тут ни при чем. Просто сегодня я встретил одного своего старого приятеля, и он подал мне одну интересную мысль.

Антон не стал спрашивать, что это за интересная мысль. В первую очередь он предпочел поинтересоваться:

– И что это за приятель?

Вопрос был резонный. Многочисленные «старые приятели» Костика порой подавали ему настолько «интересные» мысли, что Антону зачастую не оставалось ничего другого, как только разводить руками и качать головой. Иногда ему стоило больших трудов убедить своего друга, что все его «интересные мысли» не более чем обычная чепуха, авантюры, в которые здравомыслящий человек не станет влезать ни за какие коврижки.

– Ты должен его помнить, это Серега Кошкарев, он учился в нашей школе, в одном классе с твоей сестрой.

Антон покивал – Кошкарева он помнил. Этот квадратноголовый огромный парень, на весь Овражий славившийся своей недюжинной силой и вместе с тем беззлобным нравом, некогда был влюблен в Ирину, но поскольку характер имел стеснительный, то напрямую признаться в своих чувствах не находил смелости и лишь однажды решился передать записку объекту своей страсти через ее младшего брата. Антон к этому поручению отнесся со всей серьезностью, записку вручил из рук в руки, правда, не преминул сделать парочку язвительных замечаний. Ответа от Ирины Кошкарев так и не дождался. Она не хотела его обижать, но подходящего ответа так и не смогла придумать. Тошка очень переживал по этому поводу – ему страшно хотелось, чтобы сестра дружила с этим мощным, всеми уважаемым парнем, и он никак не мог понять, как она посмела отказать ему.

Говорят, с тех пор Кошкарев многого добился. Особо крупным бизнесменом он не стал, но имел довольно широкую сеть торговых киосков в городе и окрестностях, раскатывал на импортном автомобиле и пользовался сотовым телефоном.

– Да, я помню Кота, – сказал Антон. – Но не могу представить его в качестве поставщика «интересных идей».

– Ты все поймешь, как только услышишь, ЧТО он мне предложил. Ты помнишь старый Дом пионеров?

– Помню, – сказал Антон. – И что с того?

– Там есть большой подвал, который сейчас никто и никак не использует.

– Да-да, я знаю этот подвал, одно время мы там играли. Но мне непонятна связь между нашей работой и этим подвалом.

– Сейчас все поймешь. У меня уже давно бродили кое-какие мысли относительно этого подвальчика – я хотел сделать там что-то вроде забегаловки. Днем это было бы обычное кафе, а ночью – ресторан, возможно даже со стриптизом.

– Хм, – сказал Антон. – Со стриптизом? Ничего себе идейка!

– Вот и я говорю – это было бы здорово! – обрадовался Костя, видя, что друг огорошен его сообщением. – Такие заведения очень прибыльные, особенно если учесть, что во всей округе пока нет ни одного подобного. Если мы будем единственными, то и все клиенты будут только нашими.

– Ты так говоришь, будто мы уже решили открывать этот ресторан.

– А почему бы и нет! – воскликнул Костя. – Это и есть та самая интересная мысль, о которой я тебе говорил. Зачем нам искать работу, если можем ее сделать сами себе? К тому же работать на себя гораздо приятнее, чем на дядю. Лично мне эта идея нравится!

– А мне не очень, – Антон скептически помотал головой. – Я хорошо помню, что представляет собой тот подвал. Ты хоть раз задумывался, во сколько обойдется один только ремонт? Где мы возьмем деньги? И это только ремонт. А все остальное? Ведь ресторан – это не только чистый подвал, это еще и столы, стулья, еда, напитки, официанты… Потребуется просто прорва бабок, нам никогда столько не достать.

– Спокойно, я все продумал, – успокоил Костя друга. – Мы возьмем ссуду.

– Ссуду? Ты с ума сошел? Кто нам ее даст? Думаешь, в банке тебя встретят с распростертыми объятьями? Да с тобой там даже разговаривать не станут! К тому же ссуду надо возвращать, и с процентами… Нет, твоя затея не кажется мне удачной.

– Ты меня недослушал. Я вовсе не собирался брать ссуду в банке.

– А где же тогда? Сомневаюсь, что найдется какой-нибудь идиот, который даст тебе собственные деньги.

– «Нам», Тошка, «нам». Не мне одному, а нам с тобой. Такой человек есть, и он очень заинтересован.

– Только не говори, что Кот согласен дать нам деньги. Он не такой кретин.

– Вот как раз потому, что он не кретин, он и изъявил желание вложить свои деньги в это дело. Я уже печенкой чувствую – у нас будут большие бабки.

– А с чего это вдруг Кот так расщедрился? Это на него не похоже.

– Видишь ли, дело в том, что у него есть одно условие, – сказал Костя осторожно.

– Л. так я и думал, что есть какой-то подвох! И что же это за условие?

– Пока не знаю. Но это, как мне кажется, касается тебя. Во всяком случае, Кот сказал, что обсуждать условие будет только с тобой.

– Не знаю, Костян, я не уверен, что мне эта затея нравится.

– Тошка, не дури! – вскричал Костя. – Это же золотое дно! Я не знаю, что там за условие придумал Кот, но мне кажется, каким бы оно ни было, нам надо соглашаться. Такой случай больше не представится! К тому же нам все равно не найти такую работу, куда бы нас взяли обоих. Никому мы не нужны, разве ты этого еще не понял? А так у нас будет собственное дело. Наше дело!

– Ну, не знаю. – Антон поднялся с табурета, взял чайник и отхлебнул из носика. Утер губы кулаком. – Собственно, пока не станут известны условия, которые выдвинул Кот, я не вижу смысла обсуждать этот вопрос.

– Согласен, – тут же сказал Костя. – Сейчас обсуждать ничего не будем. Но обещай, что тщательно обдумаешь этот вопрос.

– Обещаю, – сказал Антон. – Когда, говоришь, Кот назначил тебе встречу?

– Завтра в девять утра, в том самом подвале. Он сказал, что ему надо там ко всему внимательно присмотреться…

На следующий день к девяти часам утра, как и было уговорено, друзья отправились в бывший Дом пионеров. Кошкарев был уже дам – по крайней мере, его «Опель» стоял у парадного крыльца.

– Вот видишь! – обрадованно сказал Костя, в возбуждении хлопнув ладонью по капоту автомобиля. – Значит, он всерьез заинтересовался этой идеей, если приперся сюда в такую рань. Из этого выйдет толк, я чувствую!

Они вошли в здание, прошли коридорами и остановились у приоткрытой двери, ведущей в подвальное помещение. Костя поправил прическу, повязку на глазу, как будто собирался встретиться здесь с девушкой своей мечты, и распахнул дверь.

– Серега, ты здесь?! – крикнул он.

– Здесь, здесь! – послышался ответ. – Заходите, пацаны, я вас уже жду.

Вниз вела пыльная бетонная лестница, забросанная мусором самого разного пошиба – мятые сигаретные пачки, окурки, фантики от конфет, рваные газеты. Кое– где виднелись подозрительные темные кучи, и Антон шагал по ступеням с большой осторожностью. В подвале было сумрачно – лампы горели через одну и вполнакала, но и этого освещения было достаточно, чтобы понять: ремонт здесь требовался нешуточный. У Антона даже под ложечкой засосало, когда он представил, сколько труда придется затратить, чтобы навести здесь порядок. Костина идея теперь казалась ему еще безнадежнее.

Кошкарев ждал их у лестницы, с интересом разглядывая сырой угол, заваленный всяким хламом.

– Унылое местечко, – заметил Антон, пожимая Кошкареву руку.

– Есть немного, – согласился тот. – Впрочем, если навести здесь соответствующий порядок, то будет очень даже неплохо… Вот здесь будут стоять столики… – широким жестом Кот показал, где именно, по его мнению, должны стоять столики. – А вон там можно поставить стойку бара. Очень удобно получится. Танцплощадка получится большой – этот как раз то, что надо. У нас любят потанцевать.

– Ты говоришь так, как будто уже все решено, – сказал Антон. – А между тем я еще не слышал твоих условий.

Усмехаясь, Кот похлопал его по спине.

– Собственно, это даже не условия, – сказал Кот. – Скорее встречное предложение.

– И в чем его суть?

– Ну, прежде всего я обязуюсь обеспечить вас финансами на ремонт этого подвала, на закупку оборудования, на текущие расходы… Процентов – никаких, к тому же, в случае форс-мажорных обстоятельств, я буду оказывать вам посильную помощь. Мы же друзья, а друзья должны помогать друг другу, правда?

Антон подумал, что друзьями они никогда не были и что подобное панибратство кажется ему подозрительным, но вслух ничего не сказал. Он ждал продолжения.

Кот дружески обнял его за плечи и повел через подвал, туда, где у дальней стены виднелась покосившаяся дверь.

– Ресторан – это очень неплохая идея, – говорил Кот. – Основной части жителей нашего района приходится посещать рестораны в других районах, а те кафе, что имеются у нас, не соответствуют современным требованиям. Во-первых, они открыты лишь до десяти вечера, а что делать тем, кто хотел бы продолжить? К тому же ни в одной из наших забегаловок нет даже жалкого подобия варьете, а Костян, как я понял, предлагает устроить здесь настоящее стриптиз-шоу. В ночное время, разумеется, – нам ни к чему конфликты с властями… А вон там можно поставить бильярд – наверняка найдутся желающие. Я и сам не прочь в свободное время погонять шары.

Антон согласно кивал – все мысли Кошкарева выглядели вполне трезво и обдуманно. На первый взгляд. Но Антон был уверен – все эти слова лишь прелюдия к тому, что будет сказано немного погодя.

– Я тут говорил с некоторыми ребятами, – сказал Кот. – Советовался, так сказать, по поводу этой затеи. Ребята бывалые, прожженные, плохого не посоветуют. Так вот, им эта затея приглянулась. Всем уже давно хотелось, чтобы подобное заведение было прямо под боком.

– Я все понимаю, – сказал Антон, которому уже начинала надоедать недоговоренность. – Но в чем тут подвох?

– Никакого подвоха!

– Да? И вот так запросто ты дашь нам деньги без всяких процентов? Свежо предание, но… – Антон развел руками.

– Возможно, ты меня не совсем правильно понял. Не то чтобы процентов совсем не было. Просто возмещать ты их будешь в своеобразной форме…

Это Антону понравилось еще меньше. Он еще не знал, на что намекал Кот, но если учесть, как настырно он уходил от прямого объяснения, то подразумевалось, что его предложение придется Антону не по вкусу. Хм… Мысли появились самые черные. На всякий случай Антон снял со своего плеча тяжелую руку Кота.

– И что это за «своеобразная форма»? – спросил Антон настороженно. – Надеюсь, ты не… – он сделал недвусмысленный жест.

Кот весело заухал, затряс плечами, заходясь смехом. Отвесил Антону дружескую затрещину.

– Конечно, нет, как ты мог только подумать такое!

– Согласись, ты довольно странно себя ведешь, недоговариваешь – что, по-твоему, я должен думать?

– Сейчас все поймешь.

Они подошли к покосившейся двери, и Кот щелкнул выключателем. Скрипя, дверь открылась. Антон шагнул через порог и очутился еще в одном помещении, чуть меньше предыдущего, а может, так казалось оттого, что оно было квадратным. Порядка здесь было не больше – повсюду валялся хлам, гнилые доски, какая-то рвань, битое стекло и даже дохлая крыса. Антон брезгливо сморщился.

– Да-а… – услышал он философский вздох Кости Жмыхова. – Хотя здесь можно было бы устроить склад. Установить железные двери, у стен поставить стеллажи – и цены не будет этой комнате.

Особого энтузиазма, впрочем, в его голосе уже не слышалось.

– Чепуха, – сказал Кот. – Под склад здесь уже есть помещение, очень удобное. А насчет этой комнаты у меня другие планы…

Антон понял, что они наконец добрались до сути дела.

– Идея с рестораном, конечно, неплохая, – сказал Кот, – но слишком уж банальная. Нет, прибыль, естественно, будет, и немалая, но очень скоро у вас появится масса конкурентов, уж поверьте. Пройдет пара лет, и будет полно подобных заведений. Вот тогда прибыль станет меньше, и ваш ресторан превратится из единственного в один из многих. Впрочем, даже в этом случае ваши дела будут идти неплохо. Но, чтобы сохранить конкурентоспособность, потребуется еще кое-что, кроме спиртного и стриптиза. Нужна изюминка.

– Стриптиз и есть изюминка, – насупившись, сказал Костя. Ему не понравилось, что его идею назвали банальной.

– Не для каждого, – возразил Кот. – Кто-то захочет прийти сюда со своей подругой, а не каждой женщине придется по душе, если ее спутник будет весь вечер пялиться на голых баб. Так можно и клиентов растерять. Не-ет, я говорю о другой изюминке. Как вам нравится идея кулачных боев?

– Что – прямо в ресторане? – изумился Антон. – Да здесь же перебьют все! Ресторан не место для драк. Кому хочется – пусть идет чесать кулаки на улице. Я лично могу быть вышибалой, у меня никто и пикнуть не посмеет.

– Ты меня неправильно понял, – сказал Кот. – Я говорю о кулачных боях, а не о пьяных драках. По сути, это те же драки, но только за деньги и в строго отведенном месте. Естественно, это мероприятие будет для узкого круга посвященных. Бои будут проводиться в этой комнате, места здесь вполне достаточно. В центре сделаем ринг. А желающие сделать ставки есть уже сейчас – я зондировал почву. Дело – просто класс. Лучше и придумать невозможно.

– А это будет законно? – спросил Антон.

– Не совсем. Тут есть некоторые нюансы, но вам их знать вовсе не обязательно. Да и риска нет никакого. Я же сказал – эти бои будут лишь для узкого круга посвященных. И люди эти очень богатые. Они готовы щедро платить. Да и полезные знакомства вам на первых порах не помешают.

– А без боев обойтись никак невозможно? – сумрачно спросил Антон, понимая, что вопрос этот чисто риторический.

Кот развел руками.

– Дело в том, что деньги на ваше заведение даю не только я, их дают и другие люди, а они никак не согласны вкладывать капитал в обычный ресторан. Им требуются именно кулачные бои. На меньшее они не согласны.

Антон вздохнул.

– Но это еще не все! – сказал Кот, подняв вверх палец. – Есть еще один нюанс.

Антон понял, что ничего утешительного он уже не услышит. И угадал.

– Народ требует, чтобы на первых порах на ринге выступал именно ты, Антон.

– Я?!

– Да. Многим из твоих потенциальных инвесторов по душе, как ты проводишь бои. Честно говоря, мне и самому приятно на это посмотреть. Надеюсь, былую классность ты еще не потерял?

– Мама родная! И с кем же мне придется драться?

– Кандидаты есть, и их немало. Кое-кто уже жаждет сразиться с тобой на ринге. Надеюсь, о выгоде этого дела говорить не стоит – за каждый бой ты будешь получать хорошие деньги, и это позволит тебе довольно быстро рассчитаться с долгом. И тогда ты сможешь отказаться от поединков, если, конечно, сам этого захочешь.

Антон был несколько ошарашен. Предложение Кошкарева звучало весьма заманчиво, но чувствовалось в нем что-то гниловатое, некий подвох. Только знать бы, в чем именно заключается этот подвох, ведь на первый взгляд все выглядит вполне благопристойно. А ответ надо дать немедленно…

– Насчет боев… – медленно сказал Антон. – Хочу уточнить. Это будет бокс?

– Ты можешь драться, как душа пожелает. Среди противников будут и боксеры, и самбисты, и каратисты. В общем, полный набор. И все желают встретиться с тобой. Так что, чем скорее вы с Костяном займетесь делом, тем скорее к вам потекут деньги.

И Антон решился. Они хлопнули по рукам. В тот же день Кот привез им необходимые документы, и они занялись оформлением своего предприятия. Попутно заключили договор с районной администрацией, на балансе которой и находился бывший Дом пионеров, а уже через два дня в подвал были завезены все необходимые для ремонта материалы.

На первых порах Антон с Костей обходились без помощников – они вооружились носилками, лопатами, метлами и в течение трех последующих дней вынесли из подвала столько мусора, что, когда с работой было покончено, на заднем дворе Дома пионеров выросла целая гора. Жители окрестных домов начали роптать, видя это безобразие, и пришлось срочно заказывать самосвал и вывозить мусор на свалку.

Работать приходилось с утра до вечера; был самый разгар лета, жара стояла страшная, а в подвале было довольно прохладно и сыро, так что вскоре Костя на несколько дней слег с ангиной. Антону пришлось взять все заботы на себя.

Поняв, что в одиночку ремонт ему не осилить, Антон нанял бригаду рабочих, пообещал хорошую оплату, если работа будет выполнена качественно и в срок. Пропитые мужички из бригады не очень-то серьезно отнеслись к своему нанимателю – они не привыкли, чтобы ими командовал восемнадцатилетний пацан, но как только им был выдан аванс, отношение немедленно изменилось. В те дни Антон впервые увидел, какой поистине магической силой обладают деньги. Подвал преображался буквально на глазах – он был вычищен, отшпатлеван и выбелен; были сделаны подвесные потолки с большими бесшумными вентиляторами и потайными светильниками. Стены обили деревянными панелями, а пол выложили мраморной плиткой. Костя предложил оборудовать ресторан в стиле кают-компании старинного парусника, и Антону эта идея понравилась. Они сумели достать десяток самых настоящих иллюминаторов – больших, с толстыми прочными стеклами. Стекла были отдраены с нашатырным спиртом, бронзу начистили пастой, затем иллюминаторы повесили на стены в ряд и под стекла приклеили большие фотографии с морскими видами. Получилось впечатляюще.

– Это называется «уотервью», – пояснил Костя, издали любуясь своим творением. – «Вид на море». Здорово, правда?

– Неплохо, – согласился Антон. – Но этого недостаточно. Чтобы имидж был полным, надо добавить что-нибудь еще из морской атрибутики. Например, штурвал, якорь какой-нибудь, корабельный колокол…

– Рында, – сказал Костя.

– Что?

– Колокол на корабле называется «рында». Но тут есть нюанс – ничего из того, что ты перечислил, в настоящих кают-компаниях не бывает. В гонке за имиджем мы можем удалиться от истины.

– Бред. Сколько ты можешь назвать в Овражьем человек, кто хоть раз в жизни бывал в настоящей кают-компании? И скольким из них не наплевать на то, насколько близка к реальной будет обстановка в нашем кабаке?

– Но ведь дело в принципе.

– Нет, дело не в принципе, а в том, чтобы каждому входящему сюда становилось ясно, какой имидж у нашего ресторана. Для верности еще надо будет повесить на стены картины с видами парусников. И отгородить специальный уголок, имитирующий стол капитана, – с морскими картами, старинным глобусом, навигационными приборами…

– Но капитан не имеет никакого отношения к навигационным приборам! – взмолился Костя.

– Не занудствуй! – отмахнулся Антон. – И не строй из себя морского волка – ты тоже парусники видел только на картинке. Кстати, ресторан можно будет так и назвать: «Кают-компания». А официантов нарядить в морскую форму. Бармен может быть боцманом.

Против этой идеи Костя ничего не имел. Наоборот, она ему очень понравилась, и он немедленно отправился на поиски соответствующей атрибутики.

С оборудованием проблем не возникло, да и какие могут быть проблемы, если есть деньги и поддержка кое-кого не из последних людей в городе? На кухню были завезены печи, целая куча всевозможных кухонных принадлежностей – по рекомендации Кошкарева друзья наняли эстонского повара с кучей дипломов, он-то и предоставил им список всего необходимого. Список был длинный, цифра в графе «Итого» выглядела внушительно, но Алекс – так звали повара – с легкостью убедил своих работодателей, что ничего лишнего в этом списке нет. С ним согласились, и вскоре небольшое помещение в подвале, выделенное под кухню, выглядело по высшему разряду.

В зале были установлены десяток деревянных столов с гнутыми ножками. «Вполне достаточно, – сказал Костя, – если столов будет больше, то место под танцплощадку уменьшится, а это никому не надо…»

Недалеко от стойки бара располагалась довольно просторная сцена – для музыкантов. Впрочем, не только. Костя, как большой любитель эротических зрелищ, не оставлял своей идеи о стриптиз-шоу и рассчитывал, что когда-нибудь этой идее суждено будет осуществиться. В мечтах ему уже виделись шикарные голые девицы, размахивающие своими длинными ногами…

С залом для кулачных боев все было просто. В самом центре был сколочен деревянный помост, на котором и установили ринг. Стойки и канаты, несмотря на внешнюю простоту, стоили изрядных денег, но Кот сказал: «На это денег не жалейте… Вообще, ни на что денег не жалейте, все должно быть по высшему разряду». Собственно, именно так все и было. Из мечты ресторан постепенно превращался в реальность.

Костя устроил конкурсный отбор официантов (вернее – официанток. «Когда тебя обслуживает девушка, это гораздо приятнее», – заявил он. Антон не возражал).

Незадолго до открытия Антон дал рекламу «Кают-компании» в газеты и на местное телевидение, и разослал приглашения на презентацию (под диктовку Кошкарева) наиболее видным людям города.

И презентация состоялась.

Газета называлась просто – «Городские ведомости». Раньше, несколько лет назад, ее название звучало гораздо патетичней – «Знамя коммунизма», однако время гнуло свое, никакое «знамя» не могло помочь повысить тираж, и название приобрело более практичное звучание. Газета была еженедельной, выходила на тридцати страницах, и, поскольку редакция испытывала постоянные финансовые затруднения, качество бумаги и немногочисленных фотографий оставляло желать лучшего. На первой странице, выполненной в тусклых черно-бело-красных цветах, крупным шрифтом был набран анонс номера, и среди уже привычных, навязших на зубах заголовков в глаза бросался следующий: «Смерть студентки. Людоед приходит в город». Это было набрано крупным шрифтом, белым по черному, а чуть ниже значилось, уже мельче: «О страшном происшествии, случившемся в прошедшие выходные, читайте на третьей странице номера».

На третьей странице, в рубрике «Происшествия», эта статья стояла первой. Она так и называлась: «Людоед приходит в город». «Как мы уже сообщали, 15 июля сего года двое подростков 13 и 14 лет, прогуливаясь в районе большого оврага, обратили внимание на странный мешок, стоящий под одним из деревьев. Сам мешок и трава под ним были странного черного цвета, и подростки заинтересовались его содержимым. Когда завязка была развязана и содержимое вывалилось на траву, мальчишек обуял ужас. Это были части человеческого тела, отчлененные по всем правилам – голова, кисти рук, стопы… Как показало следствие, останки принадлежали студентке второго курса архитектурно-строительного института Козиной Наталье, жительнице Октябрьского района, об исчезновении которой за несколько дней до этого заявили в УВД Октябрьского района родители девушки… И вот спустя несколько недель случилось еще одно происшествие, которое представляет это и без того страшное дело в еще более неприглядном свете.

В прошедшее воскресенье, в самом центре города, на пляже в районе коммунального моста, были обнаружены человеческие кости. Очень быстро было установлено, что, это недостающие останки все той же убитой студентки, но самое страшное заключалось в том, что все они были сварены и обглоданы, причем на остатках плоти были обнаружены следы человеческих зубов.

Это первый официально зарегистрированный случай каннибализма в нашем городе, и в связи с этим жители города вправе задаться вопросом: а последний ли это случай?

Пока людоед не найден, никто из нас не может чувствовать себя в безопасности. Лето близится к концу, скоро грянут холода, и не знаю, как тебя, читатель, а меня это заставляет задуматься: а не захочет ли людоед запастись провизией впрок?..»

Глава 6

С утра стояла несусветная жара. В воздухе просто витало напряжение – когда же разразится гроза? Это душное, потное, нездоровое ожидание изматывало, выводило из себя.

Возможно, именно из-за жары все и случилось. Впрочем, сама Ирина была уверена: рано или поздно это все равно должно было случиться, в жару, слякоть или мороз. Просто – вопрос назрел.

Короче говоря, ее уволили.

– Я бы давно уже сама ушла, – объяснила она позже Натке Крайновой, своей лучшей подруге. – Этот

Лысый меня уже давно доставал, но я не думала, что он решится на ТАКОЕ…

«Лысый» вовсе не был лысым в прямом смысле слова – кое-какие волосы у него на голове еще сохранились. Его звали Собачников Николай Степанович, был он начальником некоего отдела па крупном заводе, и Ирина уже полгода работала у него секретарем. Завод был полудохлый, как и большинство российских заводов. Основная масса рабочих находилась в вынужденных неоплачиваемых отпусках, но начальство вместе со своей свитой продолжало исправно выходить на свои рабочие места и усиленно делать вид, что забот у него выше головы. Возможно, именно это вынужденное безделье и подействовало на сознание Собачникова так развращающе, а может, в этом виновата была узкая мини-юбка Ирины – тем не менее Николай Степанович, который и раньше время от времени оказывал своей секретарше знаки внимания, в этот день словно спятил. Под каким-то идиотским предлогом он вызвал Ирину в свой кабинет, предложил сесть, а сам, словно невзначай, запер кабинет на ключ. Ирина почуяла неладное, но ничего не сказала. Она давно знала, что шеф у нее «с прибабахом», и старалась не придавать значения его странностям.

– Жарко сегодня, – известил Николай Степанович, ослабляя узел галстука. – Просто невыносимо… Ты хочешь минералки, Ирочка?

Ирина хотела, но еще больше она хотела как можно скорее покинуть кабинет – от шефа несло потом.

– Спасибо, Николай Степанович, не хочу.

«Скорее говори, что тебе надо, – раздраженно подумала она. – Через десять минут идти обедать – я не хочу из-за тебя терять свое время… черт старый!»

Николай Степанович вовсе не был старым, ему было всего сорок пять, по для Ирины, в ее двадцать один, он был уже в тираже. К тому же действительно приближалось обеденное время. Но шеф, похоже, не спешил. Он достал из холодильника минеральную воду, налил в стакан и с бульканьем выпил. Потом подошел к Ирине со спины и положил руку ей на плечо.

– Как у тебя сегодня настроение, Ирочка? – поинтересовался он.

– Нормальное, – сказала Ирина. «Отвратительное, – одновременно подумала она. – Что тебе от меня надо? И убери, пожалуйста, руку, у тебя потная ладонь…»

У Николая Степановича в самом деле была потная ладонь. Но он этого не замечал. Ирина вдруг почувствовала, как рука его вдруг зашевелилась, пальцы сжались. Она напряглась. В другой ситуации и с другим человеком она без разговоров скинула бы с себя его руку и сказала что-нибудь вроде: «Отвали, кретин», но с начальником так поступить не решилась. Только вздохнула мысленно: «Не может без того, чтобы не пощупать…»

Николай Степанович вдруг, по-прежнему не убирая руки, придвинул второй стул и сел рядом, почти вплотную.

– У меня есть для тебя хорошая новость, Ирочка, – сказал он.

При этом он так шумно повел носом, что Ирина нисколько не усомнилась – он ее нюхает. Сразу стало неуютно – ладно еще, если бы она благоухала духами, это можно было бы понять, но когда ты мокрая, как мышь, и разит от тебя потом… Впрочем, шеф, как ей показалось, был в восторге от ее запаха.

Ирина непроизвольно подалась в сторону.

– Какая новость, Николай Степанович? – спросила она несколько сдавленно.

– Помнишь, ты просила меня посодействовать в получении бесплатной путевки в санаторий?

Ирина помнила. Путевку она просила не для себя – у Славки, младшего брата, врачи обнаружили какие-то проблемы с легкими и настойчиво рекомендовали ему провести курс лечения в санатории. Но путевка стоила больших денег, а через завод можно было получить ее полностью оплаченной.

Ирина просила начальника о помощи еще месяц назад, но тогда он лишь пробурчал в ответ что-то невнятное, и она решила не возобновлять этот разговор. И вот месяц спустя шеф наконец дал ответ. Правда, в такой странной форме…

– Помню, Николай Степанович. А что – есть возможность?

– Есть, Ирочка, есть. – Он снова повел носом. Ирине показалось, что он облизывается. – Завтра же можно все оформить. Заезд в санаторий со следующей недели. Надо будет только пройти медкомиссию – и с понедельника на двадцать четыре дня ты вольная птица.

– Это не мне, это брату, я вам говорила.

– Тем более.

Николай Степанович продолжал тянуться носом к ее шее, Ирина продолжала отодвигаться, и в какой-то момент угол наклона начальника превысил все разумные пределы. Не удержавшись на стуле, он завалился и уткнулся носом ей в ключицу. Он попробовал придержаться, но сделал это очень хитро – единственно, за что он счел нужным ухватиться, это за саму Ирину.

– Николай Степанович! – воскликнула она, пытаясь подняться со стула, но все ее старания привели лишь к тому, что они оба, в обнимку, грохнулись на пол.

Эта умышленная неуклюжесть ее взбесила. Но Ирина все еще пыталась сдержать себя. Она силилась подняться, но шеф, явно намеренно, не давал ей сделать это, даже наоборот – все сильнее старался прижать ее к полу своей тушей.

Вдруг она поняла, что он ее целует. Мало того – он пытался забраться своей шершавой рукой ей под юбку, а этого Ирина уже никак не могла ему позволить.

– Эй! Эй! – закричала она, сжимая ноги. – Николай Степанович! Тьфу, черт, отвали, придурок!

Собачников не реагировал. Ирина ударила его кулаком, но при ее силе сложно было пробить слой жира, которым оградил себя ее начальник от внешнего мира. Сообразив, что голыми руками с этим типом ей не справиться, Ирина протянула руку к столу, нащупала бутылку минеральной и с размаху треснула ею начальнику по затылку. Собачников тут же забыл о поцелуях, вскинул голову и зашипел, жмурясь от боли. Бутылка не разбилась, и остатки минеральной воды прыгающей струйкой вытекали ему на лысину.

– Ах ты!.. Ах ты!.. – запричитал Собачников, тряся головой и отплевываясь от минералки. – Больно, падла! Ой, как больно!

Ирина отпихнула его и вскочила на ноги. Кинулась к двери, рванула за ручку – закрыто. Где ключ?

Она повернулась к Собачникову.

– Дайте ключ, я уйду.

Бутылку она все еще держала в руке, за горлышко, как гранату, и размахивала ею в такт словам, словно дирижерской палочкой.

– Ключ? – прошипел Николай Степанович, медленно подымаясь на ноги. – Я тебе дам ключ… Я тебе такой ключ сейчас дам!

Ирина грохнула бутылку о стену и выставила перед собой острый осколок бутылочного горлышка.

– Гони ключ, коз-зел, пока я тебе яйца не отрезала!

Николай Степанович замер, с ненавистью глядя на свою секретаршу, оказавшуюся такой строптивой. Но Ирину этот взгляд ничуть не смутил – она умела за себя постоять.

– Ключ!

Она сделала шаг вперед и взмахнула перед собой осколком. Собачников заметно струхнул. Он отшатнулся, прикрылся стулом и торопливо выхватил из кармана ключ. Бросил его Ирине.

– На, подавись. Мотай отсюда. После обеда можешь не появляться.

– Я ВООБЩЕ здесь больше не появлюсь, – поставила его в известность Ирина, отпирая замок. – Мне надоело работать с таким уродом…

– Сука! – возмущенно выкрикнул ей вслед Николай Степанович.

За Ириной не заржавело.

– Кобель! – крикнула она в ответ и с грохотом захлопнула за собой дверь.

Ее работа в качестве секретаря на этом была закончена.

– Не буду больше работать на таких уродов! – заявила она Натке Крайновой. – Ерунда какая-то получается – мой младший братишка открывает собственный ресторан, а я должна терпеть поползновения потного придурка! Да я лучше к Тошке в официантки пойду!

– Уже поздно, – сообщила Натка. – Они набрали студенточек, так проще. Никаких обязательств и можно платить гроши. Но даже на таких условиях у них был большой конкурс.

– Я пошутила, – Ирина махнула рукой. – Я не собираюсь быть в работницах у собственного младшего брата.

– Гордость, – кивая, сказала Натка. – Понимаю. Но где ты теперь собираешься брать деньги? Ведь ты хотела снять квартиру и уйти от родителей… А без работы это будет сделать не просто.

– Что-нибудь придумаю.

– Когда?

– Чуть позже. Сейчас у меня голова забита тем, как отомстить этому лысому ублюдку.

– А ты хочешь ему отомстить? – удивилась Натка.

– Еще как! Я уснуть спокойно не смогу, если не сделаю ему какую-нибудь гадость! Тебе легко говорить спокойно – он тебе не лазил под юбку, а я как вспомню об этом, так орать хочется.

– Вечно у тебя какие-то проблемы с мужиками… – проворчала Натка недовольно. – И почему ко мне никто не пристает? Я бы не стала строить из себя недотрогу.

– А что-нибудь умное ты можешь сказать? – спросила Ирина холодным тоном. – Или ты уже забыла, как это делается?

– Ну почему же? – Натка покачала головой. – А что – ты так сильно хочешь отомстить своему лысому?

– Еще как!

Тут Натка хитро прищурилась.

– У меня есть кое-какие мысли. Ты не знаешь – он женат?..

– Как там, в «каюте»? – спросил Антон. – Порядок?

– Все отлично, – сказал Костя.

Он сидел перед монитором камеры внутреннего наблюдения, сложив ноги на стол, и лениво жевал зубочистку.

– Клиенты пьют и танцуют, и никто из них даже не подозревает, что в соседнем помещении сейчас начнется турнир по кулачному бою…

Антон скинул с себя «олимпийку», брюки и остался в одних спортивных трусах. Сделал несколько упражнений для разминки суставов, семьдесят раз отжался от пола и принялся наматывать на кулаки эластичные бинты.

– В последний раз предлагаю: возьми свинчатку, – сказал Костя. – Спрячь ее под бинты, никто и не заметит.

– Это будет нечестно, – возразил Антон. – Я не хочу, чтобы из-за какого-то турнира у нашей «Кают– компании» возникли проблемы. Ты бы еще кастет предложил надеть.

– Кастет не надо, кастет заметят сразу же. А свинчатка не повредит… Ты видел, с кем тебе предстоит драться? Это же не человек, это глыба! У него кличка – Бизон! Он в два раза тяжелее тебя и выше на целый кочан! Я же о тебе забочусь, дурак! Возьми свинчатку!

– Обойдусь бинтами…

Антон побил себя кулаками по скулам и провел короткий бой с тенью.

– Бизон идет, – объявил Костя, единственным своим глазом глядя па монитор камеры слежения за турнирным залом. – Мамочка, мне уже сейчас страшно. У него кулаки больше, чем моя голова!

– Не пугай – пуганый. Лучше спроси меня, написал ли я завещание.

– Ты написал завещание?

– Нет. А теперь спроси почему?

– Почему?

– Потому что я не собираюсь помирать. Я не боюсь этого Бизона. Я уделаю его на пятой минуте. Спорим?

– Пожалуй, я поставлю на тебя пару баксов, братан… Пошли, нас ждут.

Они вышли через запасной выход, проследовали через влажную бойлерную и оказались в турнирном зале. Зрителей здесь было человек двадцать, глаза резало от малиновых пиджаков. С появлением Антона в зале возникло заметное оживление; когда он шел к рингу через толпу, его подбадривали криками: «Давай, Тоха, покажи, что ты умеешь! Не подведи, братан, я на тебя штуку баксов поставил! Давай, братан, врежь, покажи, на что мы в Овражьем способны!»

Антон перелез через канаты. Бизон уже был на ринге. Неприятно скаля мелкие с никотинным налетом зубы, он оценивающе осмотрел своего противника. Потом тихо хмыкнул и покачал головой. По нему было заметно, что в своей победе он не сомневается ни на йоту. «Мелочь пузатая, – должно быть, думал он. – Положу первым же ударом… Щенок…»

«Здоровый парень, – уважительно подумал Антон, тоже приглядываясь к сопернику. – Я-то думал, Костян преувеличивает, когда сказал, что он в два раза тяжелее и выше на целую голову… Но, кажется, наоборот – он преуменьшил…»

Бизон действительно был огромен. Одет он был в узкие плавки, под которыми не было заметно ни малейшего намека на первичные половые признаки; зато мышцы у него так и выпирали во все стороны, бугрились и блестели, словно намазанные маслом. Лицо у Бизона было узкое, угловатое, а щетина коротких черных волос торчала вверх, как проволока. Кулаки его тоже были плотно обмотаны эластичными бинтами, и можно было только подивиться, какие они огромные и тяжелые, эти кулаки, какой мощью от них веет… Впрочем, мощью веяло не только от кулаков – она чувствовалась во всем его теле.

Антон услышал раскатистый гул, но не сразу сообразил, что это сигнал гонга – это он понял только тогда, когда увидел, что Бизон стремительно приближается к нему, поднимая руки для атаки.

«Бокс!» – сам себе скомандовал Антон, машинально уходя в защиту. Он отбил летящий в лицо кулак и сразу же понял, насколько это отличается от обычного бокса. Не было привычного шлепка перчаток, не было упругого давления, которому можно было бы противопоставить свои тренированные мышцы – был резкий хлесткий удар, от которого в подставленном под удар предплечье тут же вспыхнула пронзительная боль. Впрочем, ничего необычного. Это знакомая боль, и он знает, что делать дальше…

Антон поднырнул под поднятую руку Бизона и нанес ему сокрушительный хук в корпус. Бизона отбросило. Открыв на выдохе рот, он пытался привести в порядок дыхание, но это ему удавалось с трудом. Будь Антон в перчатках, удар, возможно, и не возымел бы такого эффекта, но обмотанный бинтами кулак насквозь пробил защиту и достиг болевой точки… Сейчас главное не останавливаться. Добавь ему, Тошка! Левой в корпус. Правой в голову. Левой в голову. Правой…

Завершить серию он не успел. Бизон пришел в себя значительно быстрее, чем можно было ожидать, и его ответный удар в переносицу был страшен. Антона бросило на канаты, они самортизировали и швырнули его в обратном направлении, а второй удар в лицо свалил его на пол.

В зале заорали, засвистели, Антон услышал собственное имя, выкрикиваемое чьим-то обозленным хриплым голосом. А потом он перестал что-либо слышать, только увидел летящий в лицо кулак и успел отвернуться, а последовавший вслед за этим удар в ухо почти лишил его сознания. И он знал, что еще легко отделался, потому что такой удар мог бы и убить, придись он на пять сантиметров повыше, в висок…

Очень хотелось лежать и не двигаться, и чтобы никто не трогал, но он заставил себя открыть глаза, однако ничего не увидел – все лицо было залито кровью. Он не видел ее, но чувствовал, что на лицо у него словно надета липкая маска… Рядом чувствуется движение воздуха… Ну, нет, Бизон, я не доставлю тебе такого удовольствия – этой мой ресторан и Кости Жмыхова, здесь командуем мы!

Он заставил свое тело сжаться, как пружина, а затем, резко распрямившись, отбросил себя в сторону, как раз в тот момент, когда Бизон нанес удар ногой в то место, где только что была его голова.

А Антон был уже на ногах. Он смахнул с глаз кровь и немедленно сгруппировался. Бизон стоит к нему вполоборота – он все еще не может поверить, что удар ногой пришелся в пустоту; он не верит, что этот мальчишка, щенок, смог так стремительно выйти из-под удара. И не понимает, куда подевался его противник. На лице даже появилось какое-то отупелое выражение, словно только что на его глазах свершилось чудо… Впрочем, почти так оно и было…

Вот – огромная бугристая спина открыта для удара. Это как для быка красная тряпка. Злость просто захлестывает.

Антон ударил. Бизон даже подпрыгнул – так силен был удар, и пролетел вперед почти метр, пока не уткнулся в канаты. Антон снова ударил. Кажется, Бизон вскрикнул. Правильно, это и должно быть больно.

Антон коротко саданул в открытый затылок, потом еще раз – и замер с отведенным кулаком, ожидая, что же будет дальше.

Бизон вдруг странно задрожал всем телом, потом, держась за канаты, медленно опустился на колени и уронил голову на грудь, приняв позу приговоренного перед гильотиной.

– А теперь на пол! – злобно скомандовал Антон, продолжая помахивать кулаком у Бизона перед затылком. – На пол, я сказал! Раз, два, три!

Бизон медленно завалился на бок.

Антон обвел взглядом зал. Здесь бушевал ураган. Люди орали, брызжа слюной, лица у всех были красные, как и их пижонские пиджаки, а два парня в спортивных костюмах уже уносили с ринга беспомощно пускающего слюни Бизона.

Через канаты перебрался довольный Кот; удалецки улыбаясь, он хлопнул Антона по спине и что-то крикнул в зал – что именно, Антон не смог разобрать, вероятно, что-нибудь хвастливое.