Читать онлайн Девчонки бесплатно
Пролог
Кассета
2024 год
Нью-Йорк
Моя последняя неделя в Нью-Йорке. Я приехала сюда в начале 90х, юной, наивной, провинциальный девчонкой, и город принял меня как принимал миллионы других иммигрантов, приплывавших и прилетавших к его берегам в поисках лучшей жизни.
У каждого иммигранта своя история и свои счёты с Нью-Йорком. Для кого-то это грязный, шумный, дорогой и неудобный для жизни город. Кто-то ненавидит его всем сердцем, а кто-то любит всеми фибрами души. Одни не представляют себя без этого города, а другие не видят себя в нём.
Я люблю Нью-Йорк как любят неудачного ребёнка – оправдывая недостатки, старательно подчёркивая достоинства – «Да, грязно, но зато какой здесь джаз». «Да, метро уродливое и работает без расписания, зато оно везет в Центральный парк или на Бродвей». «Да, жизнь дорогая, но посмотрите какие возможности она дает».
До недавнего времени я не представляла себя ни в какой другой точке мира кроме Нью-Йорка, но жизнь имеет свойства преподносить сюрпризы.
Мой муж ушел из жизни не дожив всего два месяца до своего 70летнего юбилея, который мы с дочкой планировала предыдущие полгода.
Остались приготовленные заранее подарки юбиляру, наш общий бизнес, квартира в которой мы прожили 30 лет, наша дочь и внучка. Такими же бесполезными и ненужными оказались наши планы – выйти на пенсию и объездить весь мир, купить домик в Португалии, взять собаку.
«Ушел из жизни» – звучит буднично как «вышел за хлебом». Я где-то читала что инфаркту больше подвержены мужчины в возрасте 50 плюс и когда мы успешно перешагнули за 60 летний рубеж, успокоилась, решив что опасность миновала. Как оказалось, преждевременно.
Мой муж был старше меня на 16 лет, так что я молодая, по нынешним понятиям, вдова.
Я хорошо сохранилась – спортзал, правильное питание, косметология, но сейчас ощущаю себя очень старой. Смотрю в зеркало и диссонанс нервирует, как будто оно неисправно и не отражает того что должно отражать – морщины которые горе должно было отпечатать на моем лице.
Руся, рыжий спаниэль, с длинными ушами и сомнительной родословной, не отходит от меня ни на шаг. Моя дочь Эмма, принесла ее мне крошечным щенком через месяц после смерти Бориса когда не помогали никакие снотворные. Руся помогла. Уткнувшись в рыжую кисло-сладкую собачью шерсть я засыпала.
Выгуливая Русю по улицам Парк Слоупа, где каждый переулок и каждый дом напоминает о муже – здесь мы бежали с ним под одним зонтом, там он покупал сигареты, я вдруг подумала – а почему бы и нет? Почему не уехать? Что меня собственно здесь держит? У дочери своя жизнь, муж, работа, друзья. Конечно она любит меня и заботится обо мне но действительно ли я так уж необходима ей? Вся моя жизнь в прошлом а у нее все впереди. Я не хочу чтобы мое настроение передавалось ей, чтобы я, как якорь, тянула ее вниз. Деньги – это свобода. И, слава всевышнему, они у меня есть.
Через месяц после похорон я продала наш общий с Борисом бизнес, успешную адвокатскую контору в Нью-Йорке. Просто подписала бумаги не выходя из дома. Деньги от продажи бизнеса плюс то что я получу за свою бруклинскую квартиру обеспечат мне безбедное существование в любой точке земного шара даже если я доживу до ста лет (не дай Бог).
Помимо воспоминаний которые преследуют меня на каждом шагу, есть и другая причина по которой я хочу уехать. Город моей молодости изменился до неузнаваемости. Начиная с 2016 года, Нью-Йорк начал медленное но неумолимое движение вниз (эксперты называют это “decline”). Началом послужили похороны Джорджа Флойда в золотом гробу, разгул БЛМ, разбитые витрины магазинов, бомжи на 5й авеню, запах мочи и горы черных мешков с мусором на входе в бродвейские театры.
Кульминация для меня наступила в 2023 году после трагических событий 7го октября в Израиле. В то время как Израиль только начал хоронить своих убитых и евреи по всему миру еще не успели осознать весь ужас происшедшего и оправиться от шока, на улицы Нью-Йорка вышли «борцы за справедливость», разъяренная толпа с пропалестинскими флагами, призывающими к смерти «сионистов» и «освобождению» Палестины. Абсурд и бесчеловечность происходящего оглушала своей несправедливостью. Ведь это на Израиль напали. Напали ночью на танцующих, безоружных детей, на спящих в своих постелях мирных людей. Это израильских девушек жестоко насиловали, израильским детям отрубали головы на глазах у матерей, и весь мир вышел на улицы в поддержку….Палестины?
И Нью-Йорк? Мой любимый Нью-Йорк? Все происходящее так напоминает Германию 30х годов что сердце сжимается от страха за детей. Но их жизнь здесь и они никуда отсюда не двинутся. А я….у меня есть свобода выбора которую дают деньги и возраст. И я выбираю уехать.
В Португалию мы с Борисом влюбились пять лет тому назад. Проехали от Лиссабона на север в Брагу, жили на винограднике в Долине Доро, ели необыкновенно вкусную рыбу в Назарете, перепробовали 20 видов вишневой наливки в Обидоше и провели четыре волшебных дня на побережье Алгарве. Вернувшись, мы часто говорили о покупке домика в Португалии. Что-то неудержимо влекло к этой стране – чудесная еда, смена пейзажей, дружелюбные люди, певучий язык. Но речь конечно не шла о переезде – мы рассчитывали делить наше время между Америкой и Европой. Мы вообще на многое рассчитывали. Очень самонадеянно с нашей стороны.
Португалия прочно засела у меня в голове. Моя дочь – профессиональный психолог, так что я многое знаю про эскапизм, уклонение, замещение и прочие защитные механизмы. Но что если и так? Пусть мой отъезд – это эскапизм! Так ли это плохо? Худшее что могло случиться уже случилось.
И я решилась. Дочь обижалась и плакала, но в конце концов сдалась – знала какой упрямой я могу быть. Зато у меня наконец-то появилась причина просыпаться по утрам.
После того как я приняла решение все сложилось удивительно легко. Нашлись покупатели на бруклинскую квартиру, отыскался на просторах интернета русский брокер в Лиссабоне и в течение трех месяцев бумаги были подписаны, контракты юридически оформлены и куплен билет до Лиссабона в один конец. Мои вещи временно перевезли в дом дочери и зятя.
Вот уже месяц я живу у них в просторном доме в Нью-Джерси пока идет ремонт в моей квартире в пригороде Лиссабона.
Билет на самолёт через неделю. Я ни разу в жизни не летала на самолёте одна , я никогда не жила одна, я вообще мало что в жизни делала одна. Мне страшно, но страх не худшая альтернатива отчаянию и безразличию. «Все худшее что могло случиться уже случилось» опять повторяю я про себя свою новую мантру. К тому же я не одна, со мной летит Руся. Она полетит со мной в салоне самолета как «животное эмоциональной поддержки» и в этом нет ни капли преувеличения.
Я уже собрала чемоданы с одеждой и сейчас хочу решить что ещё взять с собой. Мои вещи зять перевез в подвал. Я спускаюсь по ступенькам, осторожно держась за перила. Весь подвал завален коробками, по большей части моими. Руся не отстает ни на шаг.
Читаю надписи на коробках – «детские фотографии», «зимняя одежда», «кухонная утварь», на одной из коробок – «Старое, разное». Открываю коробку. В ней две старые видеокамеры, одна начала девяностых, другая конца девяностых и несколько коробок с кассетами и дисками. Я вспоминаю что в начале двухтысячных Costco предлагал сервис по конвертирование старых кассет в компактные диски и Борис отвёз туда целый мешок наших старых кассет. В те времена казалось что компактные диски это предел технологического прогресса. Я беру первую пачку дисков – «Эмма, 1998» «Эмма, утренник, 2003». «Эмма, плаванье, 2006»….
С улыбкой откладываю в сторону – пусть Эмма покажет своей дочке. Беру следующую пачку дисков – снова Эмма, наш отпуск в Канкуне, Ниагарский водопад, Гранд Каньон… на одном из дисков надпись – 1987. Только год, больше ничего. Кладу все диски назад в коробку кроме последнего. Ставлю коробки на место и поднимаюсь наверх. Мой лаптоп на кухне. Вставляю диск в лаптоп но он выдает что-то про «несовместимый формат». Я вспоминаю что у внучки есть старенький магнитофон который я ей подарила когда она была совсем маленькой чтобы слушать сказки на старых дисках. Поднимаюсь к ней в комнату, розовый магнитофон стоит на полке над письменным столом. Вставляю провод в электрическую сеть, огонёк зажигается – значит работает. Нажимаю на кнопку и вставляю диск. Сначала слышен только скрежет и шум. Я жду минуту, другую, ничего не происходит. Прокручиваю диск вперёд почти до конца. Опять нажимаю «Play» и вдруг почти подскакиваю услышав собственный голос:
«Давайте поклянёмся что каждые 10 лет, 23 мая, мы будем собираться вместе где бы мы не находились».
Смех девчонок. Танькин голос – «Клянусь! Даже если я в Африке!».
«в Калахари и Сахаре» смеётся Элька.
«На горе Фернандо По где гуляет гиппопо» – это Машута. Хохот. Опять шум и тишина.
Я осторожно вынимаю диск и сажусь на кровать. Воспоминания накрывают меня.
Глава 1
Начало
Украина
1987 год
Наша неразлучная четверка расположилась на красном с серыми разводами ковре вокруг журнального столика в гостиной. Из кухни доносится аромат кофе который моя мама готовит для нас в турке. Маме нравится когда приходят мои подружки, поэтому чаще всего мы собираемся у меня. А ещё потому что моя квартира ближе всего к школе. Даже не нужно ехать на трамвае, всего 10 минут пешком и мы здесь. Наша школа – лучшая в городе, с преподаванием ряда предметов на английском языке, и большинство детей приезжает из других районов города.
Жаркий майский день, коричневая шерстяная форма слегка помялась и под мышками проступили пятна пота. Какое счастье что ещё пару недель и нам больше никогда не придётся надевать эту проклятую форму. Какое счастье что наконец-то закончились выпускные экзамены.
Элька лежит на спине заложив руки за голову и напевает какую-то только ей слышную мелодию. Танька доедает второй бутерброд с докторской колбасой, челка покачивается в такт над безмятежными светло серыми глазами. Нежная кожа цвета бело-розового зефира, пухлые губы, чуть заостренный курносый носик. Она отправляет в рот кусочек сыра и сладко зевает. Мы все в курсе что прошлый вечер она провела с Димкой Бариновым, самым красивым мальчиком в школе. Нам всем хочется знать подробности но Танька только томно улыбается и тянется за очередным кусочком сыра на тарелке. У Таньки за последний год вдруг выросла большая грудь и вся она стала какая-то жутко женственная, что конечно не осталось незамеченным мальчиками нашего, да и параллельного класса.
Мне 17 лет но я легко могу сойти за 14. Гормоны пока крепко спят и сверстники не вызывают во мне абсолютно никакого интереса как впрочем и я у них. Смуглая и худая, с копной черных кудрявых волос и очками с толстыми стеклами я совершенно точно не воплощение мечты семнадцатилетних мальчишек. Что впрочем меня ни капли не трогает.
Любовь представляется мне чем-то огромным, мощным и необъятным, вроде Ниагарского водопада. Мальчишки из нашего класса больше напоминают лужу после майского ливня, но почему-то я все равно немного завидую Таньке. Как будто она уже знает что-то важное что мне только предстоит узнать.
Машка, которую все зовут Машута, высокая,нескладная, с вечно немытыми волосами и оборванным подолом формы, как-то ухитряется общаться со всеми сразу одновременно. Она гладит Юльку по волосам, протягивает мне орешек и наливает всем еще немного вишневой наливки, которая у нас дома всегда есть в наличии. Моя мама не против, она у меня вообще современная, понимающая мама. К тому же я скоро уеду учиться в другой город и она не сможет контролировать что я ем и что я пью и это она тоже понимает.
Осторожно в комнату заглядывает моя бабушка. Крошечного роста, с выбеленными временем волосами и бровями, она приносит нам витамины – нарезанные дольками яблоки. Бабушка неодобрительно косится в сторону наливки.
Всего несколько недель и выпускной. Мы все разъедемся по разным городам поступать в разные вузы. Я хочу поступать в ин яз, хотя и понимаю что шансы у меня невелики – еврейская девочка из провинции и квоты в институтах никто не отменял.
Элька – химик от бога, у которой в голове каким-то непостижимым образом сами собой складываются структурные формулы, собирается поступать в Ленинградский универ на химический факультет.
Танька просто хочет удачно выйти замуж. Если ради этого нужно в институт поступить то почему бы и нет? У Таньки есть завидное свойство характера. Она никогда никуда не спешит и пребывает в блаженной уверенности что всё хорошее само приплывет к её берегу. Иначе просто быть не может. Видимо это какое-то генетическое качество с которым надо родиться. Мне вот например этот ген не достался и я всю жизнь куда-то лечу сломя голову как будто все хорошее сейчас разберут и мне не хватит. Видимо моя генетическая память сформировалась в очередях за дефицитом.
Тяжелее всего с выбором Машуте. От природы способная, способности у нее широкого профиля. Ей одинаково хорошо даются абсолютно все предметы. К тому же у неё какая-то необузданная, на мой взгляд, любознательность. Ей интересно всё на свете – история, экономика, политика, птицы, рыбы, архитектура, горы и океаны. Так что она единственная до сих пор не определилась с выбором, но точно знает что поедет поступать в Москву. Я уверена что если кто-то и может поступить без блата в московский вуз так это Машута.
Но куда бы мы не поступили и где бы не оказались наша жизнь уже никогда не будет прежней. 10 лет школьной жизни закончились, а с ними и официально закончилось детство. Воздух пропитан возбуждением и страхом, предвкушением и сомнениями.
« Как вы представляете меня через 10 лет»? вдруг спрашивает Машута.
Я закрываю глаза как в спиритическом сеансе и говорю загробным голосом: «Ты станешь министром. Не вижу чего именно, но точно министром. Вижу вокруг тебя толпу подчинённых, репортёры берут у тебя интервью, тебя возит на машине собственный водитель…»
«А дети? А муж?» – она явно расстроена незаконченностью своего взрослого образа. Моё воображение почему-то отказывается преподнести подходящего мужа но я не собираюсь сдаваться. Продолжая раскачиваться с закрытыми глазами, произношу голосом графини из Пиковой Дамы:
«Вижу высокого бородатого мужчину и мальчика с зелеными глазами». Машута смеётся и обнимает меня.
Мне вдруг приходит в голову мысль – «а давайте все запишем на магнитофон? Как мы представляем друг друга через 10, нет….20 лет. А через 20 лет встретимся и прокрутим?» Идею поддерживают с энтузиазмом.
Я открываю шкаф где стоит старый неподъемный бабинный магнитофон и нажимаю кнопку записи.
«Готовы?»
Глава 2
Элька
Пожалуй никого в школе так не уродовала школьная форма как Эльку Гольдман. Высокая, крупная девушка с рано развившимися формами она была создана чтобы носить сарафаны в пол или джинсы клёш с майками-разлетайками. Длинные прямые черные волосы на прямой пробор, умные, слегка ироничные тёмные глаза, нос чуть с горбинкой. В свои 17 она выглядела на 25. Возможны поэтому школьная форма смотрелась на ней так нелепо. Она и сама остро ощущала всю несуразность школьной формы, белых носочков, косичек и бантиков. Но протест в нашей школе жестоко подавлялся. Я не раз была свидетелем того как наша завуч Нонна Ивановна (за глаза просто Нонна) которую боялись не только дети, но кажется и учителя, собственноручно держала Элькину голову над умывальником пока та смывала косметику.
В Нонне Ивановне было 180 см роста плюс туфли на десяти сантиметровых каблуках. Когда Нонна двигалась по школьному коридору, передвигая ноги на гигантских шпильках с грацией жирафа и вытягивая длинную шею в поисках очередной жертвы, школьники жались к стенкам. Волосы она собирала в тугой, высокий узел на голове что прибавляло ей еще 15 см росту.
Моя мама работала в одном конструкторском бюро с мужем Нонны, невысоким, тихим, лысоватым мужчиной. Когда я училась в девятом классе всё конструкторское бюро с мужьями, жёнами и детьми поехало на пикник на правый берег Днепра.
Водки было много, инженеры как-то очень быстро напились, расслабились, мужчины стали щипать чужих жён за мягкие места. К вечеру начались песни и пляски. Никогда не забуду своего изумления когда я увидела нашу Нонну с распущенными волосами, в подвязанной и закрученной узлом высоко на бедрах юбке лихо отплясывающую у костра под нестройное « ты ж мэнэ пидманула, ты ж мэнэ пидвыла».
Забавно что после этой вылазки на природу я не стало меньше ее бояться. Пожалуй даже наоборот – боялась я её просто до обморока. И совершенно напрасно. Я была ей абсолютно неинтересна.
Нонна чуяла бунтарский дух как собака чует сосиску. В Эльке она его явственно чуяла. Её расширенные ноздри улавливали запах сигареты втихаря выкуренной на перемене, зоркий взгляд подмечал ресницы слегка подведённые тушью и бесцветный лак на ногтях.
Но хуже всего было то Эльке действительно не давался английский язык. Имея блестящие способности к химии и физике Элькина голова категорически отказывалась воспринимать правила английской грамматики, все эти паст перфекты и презент перфекты.
С устными экзаменами было ещё хуже. Элька терялась, краснела, бледнела и еле слышно бормотала про «Москоу зе кэпитал оф ЮЭсЭСР» и «Ленин из зе лидер оф комунист парти» даже если вопрос был о раннем творчестве Шекспира. Тут уж Нонна отрывалась по полной программе «А расскажи ка нам, Элина» – вкрадчиво начинала она – долго ли Владимир Ильич Ленин писал «Ромео и Джульетту?» Класс ржал как стадо лошадей. Элька стояла у доски как жертвенное животное у алтаря. Мне было мучительно ее жалко, но что я могла поделать?
Элька получала двойки по английскому и по поведению с записью в дневнике взывающей к родителям заняться воспитанием ребёнка.
Элькина мама была свободный художник. Это означало что она нигде не работала и рисовала когда хотела. Понятия не имею была ли она талантлива, но она безусловно была иконой стиля среди всех мам школы. Думаю даже сейчас, по прошествию 40 лет она смотрелась бы элегантно на улицах Парижа или Лондона. Субтильная, с точенной фигурой и модной короткой стрижкой на светлых волосах, она редко улыбалась, всегда была как-то отстранено холодна, как будто это вовсе не ее квартира и не ее семья и она по ошибке сюда зашла. На свою младшую дочь она всегда взирала с лёгким недоумением, будто не понимая откуда вообще взялась эта крупная, черноволосая девушка, с которой постоянно какие-то проблемы.
В их доме было огромное количество всяких безделушек сделанных её руками а также руками девочек – у Эльки была старшая сестра Инна – какие-то гобелены, коврики, развивающиеся шторки в дверях, подушечки на креслах с вышитыми узорами. Начатое вязание и вышивка всегда валялись на диване.
А ещё в гостиной стоял рояль. Не знаю играл ли кто-то ещё в семье но Элька часто играла Рахманинова. Она любила открывать окна и дверь на балкон, потом садилась за рояль и квартира наполнялась музыкой и под музыку развивались шторы на окнах и дверях. На протяжении всей жизни Рахманинов для меня остался неразрывно связан с Элькой и развивающимися на сквозняке шторами.
Элькин папа работал начальником строительного треста. Это был высокий, обаятельный мужчина который, в отличие от своей жены, умел улыбаться и любил пообщаться с подругами дочери. Думаю, что Эльку не выгнали из нашей престижной школы только благодаря тому что папа снабжал школу строительным материалами.
Однажды, кажется мы учились в шестом классе, нас рано отпустили из школы. Возможно умер очередной генсек. В начале 80х, после смерти Брежнева, они повадились часто умирать. Мы поехали домой к Эльке. Пока мы раздевались в прихожей, из родительской спальни выскочила какая-то незнакомая женщина, а следом за ней Элин папа. Элька быстро провела меня в свою комнату и совершенно спокойно объяснила – «это папина любовница, Вика. У мамы тоже есть любовник – дядя Игорь, художник-модернист. Они ждут пока я школу закончу чтобы развестись». В далёком 83м году в небольшом советском городке на Украине такая Санта-Барбара была не очень типична и сильно поразила моё детское воображение.
Много лет спустя когда я снова отыскала Эльку, я узнала что её родители действительно разошлись вскоре после того как она уехала из дома после школы. Её мама и дядя Игорь купили маленький домик на берегу Азовского моря без электричества и прочих удобств. Они выращивали овощи, рисовали картины и прожили вместе 3 года. Потом дядя Игорь умер от рака лёгких а Элина мама пережила его всего на полгода. Элькин папа женился на той самой тёте Вике и они переехали в Израиль к старшей дочери. Но все это будет уже в другой жизни.
Глава 3
Танька
Танька Милохина родилась в очень красивой семье что наглядно подтверждала чёрно-белая фотография в серванте. На фотографии совсем молодой красивый папа с густыми темными волосами обнимал хрупкую блондинку с огромными светлыми глазами на бледном, с высокими скулами, лице. На руках у гордого папы сидела толстая румяная трёхлетняя Танька, а Танькина мама держала на коленях белокурую и большеглазую принцессу с огромным бантом – пятилетнюю Аллочку. Фотография вполне могла бы быть рекламной открыткой, такими счастливыми и красивыми были на ней люди.
Когда Таньке было 10 лет ее красивая молодая мама умерла от рака. Отец какое-то время попробовал сам воспитывать дочерей но быстро устал и женился на соседке Людке из седьмого подъезда, которая весь предыдущий год подкармливала «сироток» то борщом, то драниками, то домашними котлетками.
Тётя Люда была женщина простая и совсем не злая мачеха из сказок. Через год после того как она переехала к Танькиному отцу она родила мальчика, маленького Олежку. Это был её первый ребёнок и всю себя она отдавала мальчику. Не то чтобы она не любила девочек. Она хорошо к ним относилаoсь. Они были вкусно накормлены, ухожены, форма выглажена, бутерброды на ланч аккуратно сложены в пакетик рядом с яблоком. С получки обязательно покупались какие-нибудь новые туфельки или юбочка. Людка не была злой или жадной. Просто её любви не хватало на всех. Если посмотреть на это глазами математика то 80 % любви получал маленький Олежек, еще 10 % муж Витя, а оставшиеся 10 % делили в равной степени Танька с Аллой. И не было тут ничьей вины. Нет у людей регулятора любви, чтобы повысить ее как огонь на плите.
Девочки приспособились к новой жизни и даже научились извлекать выгоду из сложившейся ситуации. А ситуация располагала к свободе. Папа работал сутками напролет а выходные дни проводил в гараже. Так что по большей части девочки были предоставлены сами себе. Если Танька говорила что остается ночевать у меня никто никогда не звонил и не проверял. Если вернулась в 10 вечера со школы – значит делала уроки у Лены, Эли, Маши….да никто и не спрашивал. «Голодная? Нет. И слава богу!» «В дневнике четвёрки? Ну и умница!».
Сестра Алла росла настоящей принцессой из сказки. Белокурые локоны, голубые глаза, тонюсенькая талия, 35-й размер ножки. Только глаза всегда казались мне холодными и оценивающими и вся она была какая-то остренькая – подойдешь и уколешься. Когда Алла заканчивала школу а наша четвёрка училась в восьмом классе, Танька была на голову выше сестры и как минимум на 10 кг больше весила. Несмотря на небольшую разницу в возрасте между сёстрами не было близости. Танька обожала Аллу, но Алла смотрела на Таньку свысока как на неуклюжего, добродушного медвежонка, которого можно погладить, а можно дать пинком под зад. Танька не обижалась.
Она плыла по жизни как по кисельной речке – медленно и сонно. Куда принесёт – туда принесёт. Для меня до сих пор остается загадкой как она ухитрялась учиться на четвёрки. Прилагать хоть какие-то усилия было не в Танькином характере. К 10-му классу она достигла небывалых высот в искусстве списывания. Шпаргалки писались на внутренней поверхности гладких белых бёдер. Юбка плавно скользила во время экзамена обнажая нужные формулы по мере надобности. Шпаргалки складывались в виде веера, которым она обмахивалась – «ну очень жарко», писались на подошве туфель, прятались в заколке для волос.
А еще она пела. У нее обнаружился хороший голос и абсолютный слух. Записаться в хор ее уговорила я. Как многие люди без голоса и слуха я обожала петь. Мы пришли на занятие в дом пионеров и нам велели петь. Весь хор затянул что-то патриотическое. Учительница поморщилась. «А теперь давайте по одному, все молчат, один поет». Когда очередь дошла до меня и я старательно вывела грустным и проникновенным голосом «и бесстрашно отряд поскакал на врага» она совсем скривилась и приложила ладони к ушам. «Деточка, как тебя зовут? Лена? Леночка, ты хочешь быть в хоре?» Я хотела. «Тогда мы с тобой так договоримся. Ты будешь раскрывать рот, но петь про себя, договорились?».
В наши дни это бы назвали детской травмой, учительницу уволили, а ребенка затаскали по психологам. Но тогда в 80м я просто перестала ходить на уроки хора. На вопрос мамы, почему я больше не пою, сказала что мне надоело. И кстати никогда с тех пор не пою при людях. Детские травмы – они такие.
А вот Танька продолжала ходить и пела как ангел. В 10м классе мальчишки липли к ней как мухи на мед. Ходили слухи что она «дает», что «слаба на передок». До сих пор не знаю что из этого правда. Она нам не рассказывала, только улыбалась загадочно. В школьные годы я считала ее везунчиком. Из любой передряги она выходила сухой из воды, приземлялась как кошка на все 4 лапы.
Говорят что у кошки девять жизней. Не верьте – жизнь у кошки, как и у всех, одна.
Глава 4
Машута
Маша Лукьяненко пришла в нашу школу в шестом классе из самой обычной средней школы. Это была неслыханная наглость. В свои 12 лет мы уже вполне ощущали себя элитой – читали Хемингуэя и Моэма в подлиннике, знали наизусть Пастернака, разбирались в парадоксах Оскара Уальда и говорили по-английски с идеальным британским акцентом, которому нас разумеется обучали учителя, никогда не бывавшие в Великобритании. Как может девчонка из обычной школы даже мечтать дотянуться до таких высот?
Наглую простолюдинку нужно было немедленно поставить на место. Пришла она к нам почему-то посреди учебного года, за неделю до Дня Советской Армии.
Наша классная, Ирина Николаевна, зашла в класс посреди урока с высокой, нескладной девчонкой, в помятой школьной форме и представила ее нам – «Класс, это Маша Лукьяненко. Она теперь будет учиться в нашем классе. Прошу любить и жаловать».
Ну этого мы уж точно делать не собирались. Первую неделю мы делали все возможное чтобы указать нахалке на ее место. Мы шушукались в туалете и замолкали на полуслове когда она входила, смеялись над неправильным английским произношением и легкими украинизмами в русской речи.
Главным предметом насмешек был внешний вид. Темные волосы всегда казались сальными и давно не мытыми, форма была мятой, пуговицы вечно оторваны, воротничок не первой свежести. К концу второй недели мы «преподнесли» ей в подарок шампунь для волос и исподтишка смотрели как она, покраснев, запихнула его в портфель.
Оказалось что новенькая ходит на волейбол и на плаванье, поэтому форму вечно бросает в каких-то раздевалках. Она знала нескольких девочек в классе по волейболу и могла бы дружить с ними, но почему-то с первого дня выбрала нашу троицу. Она безусловно замечала и наше презрение, и наши насмешки, но снова и снова на перемене подходила к нашей компании.
«Все-таки в книге слишком много нереального на мой взгляд. Просто параллельный мир какой-то». Мы стоим в школьном коридоре на перемене между математикой и физикой.
Я специально повышаю голос, чтобы Маша которая опять крутится неподалёку, могла меня услышать.
Мы все втроем только что дочитали «Сто лет одиночества и теперь с умными физиономиями обсуждаем то, чего в сущности совершенно не понимаем. Перемена заканчивается, меня догоняет Маша. «Скажи мне пожалуйста название книги которую вы обсуждали».
Через полгода Машута прочитала все книги которые читали мы, догнала всех в английском и перегнала по всем остальным предметам. У нее была фотографическая память и неутолимая жажда знаний. Она как губка впитывала все новое и незамедлительно требовала новой информации.
У нас в школе не было дураков. Мы прошли сложный отбор чтобы попасть в 1й класс и каждый год кто-то отсеивался так что к 6му классу путём естественного отбора остались самые лучшие, но Машута была особенная. Это мы поняли достаточно быстро.
Самым непостижимым было то что этот самородок родился в самой простой рабоче-крестьянской семье. Её отец был простым рабочим на стройке и погиб когда ей было шесть лет. Она рассказала мне позже что на него упала огромная плита и просто раздавила его, так что хоронить пришлось в закрытом гробу.
Мать была рабочей на заводе по производству стали и в одиночку поднимала дочь. И отец, и мать были первым поколением «горожан», приехавшим покорять наш индустриальный город из глухих южно-украинских деревень. Никто не имел не то что высшего, но даже среднего образования.
Когда Маша училась в 6м классе самой обычной школы по месту жительства ее маму вызвал в школу директор и сказал что у девочки особые способности и неплохо было бы отдать ее в специализированную школу. Он обещал написать рекомендации и посодействовать. Мать ошарашена смотрела на директора – «вроде девка как девка», но номер школы и адрес взяла. Так Машута оказалась в нашей школе и во всей моей последующей жизни.
Недавно она написала мне на WhatsApp из Иркутского заповедника – «Ленка, а помнишь как ты предрекала мне что я буду министром к 30ти годам?»
Я помнила.
«По крайней мере мы все ещё живы и это уже что-то, правда?»
Ты, как всегда права, Машута. Это уже кое-что. Одной из нашей четвёрки повезло меньше.
Глава 5
Ленинград
1988 год
Я лечу в Ленинград. Весенние каникулы и я, студентка 1го курса Киевского университета, лечу навестить Эльку в Ленинграде где она живет уже полгода.
Я все-таки поступила на факультет романо-германской филологии Киевского университета и уже полгода живу в общежитии. За эти месяцы я сильно изменилась или по крайней мере мне так кажется. Во первых, на пончиках с медом на завтрак и пампушках на ужин, я набрала вес и округлилась во всех правильных местах. Как сказала бы моя бабушка – налилась.
Во вторых, мама ухитрилась достать мне в Москве контактные линзы, которые были твердые и причиняли массу неудобств но все же позволяли избавиться от ненавистных очков.
Произошло еще одно удивительное открытие. Я обнаружила что умею танцевать. В школе на дискотеках я обычно мялась в углу и пыталась слиться со стенкой.
Теперь же музыка была повсюду. В общежитии Тото Котунио перекрикивал Модерн Токинг, а Пресняков группу Квин. Как грибы после дождя тут и там появлялись новые дискотеки и мы с соседками по комнате не пропускали ни одной.
Возможно виной всему был алкоголь но на первой же дискотеке куда меня потащили соседки по комнате я вдруг осознала как я люблю танцевать, и не только люблю, но и умею. Сначала я поняла что могу легко копировать движения других. Потом перестала обращать внимание на всех и на все и просто проваливалась в музыку позволяя телу принимать контуры и очертания звуков.
В считанные недели я стала звездой дискотек и очень популярной девочкой. Это превращение из гадкого утёнка в царевну-лебедь было таким стремительным что моя голова просто не могла не закружиться. Сразу несколько мальчиков добивались моего расположения – Юра-спортсмен из Харькова и Витя-физик из Белой Церкви. Я встречалась и с тем и с другим – роковая женщина, просто миледи из трёх мушкетёров.
На самом деле я всего лишь несколько раз целовалась с Юрой-спортсменом, не получая к слову сказать особого удовольствия. Вите было позволено даже подержаться за грудь. Не почувствовав ни грома, ни молнии, ни солнечного удара, вообщем ничего из того что чувствовали героини «Темных Аллей» Бунина я окончательно удостоверилась что со мной что-то не так. Из Мопассана я уже знала что есть фригидные женщины и я со вздохом сожаления и облегчения одновременно записала себя в их число. Вообщем, к 18 годам я все про себя поняла и познала жизнь со всеми ее разочарованиями.
Элька в университет не поступила. Приехав в Ленинград в июне 87го и бросив вещи на квартире у хозяйки, она помчалась на набережную Невы. И была белая ночь, и в Неве отражались фонари, и светился золотом купол Исакиевского Собора, и был мужчина, взрослый, бородатый. Он читал ей стихи Бродского всю ночь. Она никогда раньше не слышала о Бродском. Утром она проснулась у него в постели и так и осталась жить в его квартире на Васильевском острове. Вступительные экзамены она пропустила.
Мужчину звали Андрей, ему было 37 лет и жил он с мамой, Маргаритой Николаевной и 10 летним сыном Илюшей. Куда делась мать Илюши Элька не знала. Андрей не любил отвечать на вопросы. Он был потомственный Ленинградец в 3м или 4м поколении. Элька писала что он гениальный ученый, получил академика в 35 лет, за работу связанную с ядерной физикой. Писала что влюбилась в Ленинград. Она называла его «Питер».
И вот я лечу в Питер.
Квартира на Васильевском и впрямь очень просторная – высокие потолки, лепнина, огромная библиотека. Она находится в одном из домов-колодцев с бесконечно длинным и узким двором. Кухня – старая, все немного обветшалое и грязноватое. Я привыкла к чистоте и блеску кастрюль на маленькой маминой кухне. Я сижу на кухне опираясь локтями на слегка липкую скатерть. Элька готовит мне чай с бутербродом и говорит без умолку как будто боится сделать паузу. Это ей совсем несвойственно. Еще у нее появилось какое-то странное хихиканье. Почти каждое предложение заканчивается этим хихиканьем которое ужасно режет мне слух.
В школе у нас с Элькой периодически случались приступы беспричинного, необузданного смеха, когда судорожно, изо всех сил пытаешься перестать смеяться, но смех все равно вырывается из тебя со свистом. Однажды нас даже выгнали с урока физики за то что мы своим смехом срывали урок. Но сейчас это совсем не тот смех да и не смех вовсе.
Элька такая же внешне, только сильно похудела. Но что-то изменилось в ней. Она кажется намного старше и мне почему-то не хочется рассказывать ей о мальчишках в институте, о жизни в общаге. Почему-то здесь, в этой квартире, моя жизнь в Киеве кажется мне простой и заурядной как пряник. Я списываю это на то что мы давно не виделись, но проходит несколько часов и какое-то странное напряжение продолжает расти во мне.
Элька познакомила меня с Маргаритой Николаевной, пожилой, худощавой женщиной с редкими седыми волосами и бесцветным лицом, и с 10 летним Илюшей который вежливо поздоровался и ушел делать уроки. Почему же мне так неуютно в этой квартире?
Из кухни открывается вид на башню Петропавловской Собора. «После ужина я тебя туда проведу» – обещает Элька. Время близится к пяти.
«Андрей приходит в шесть» говорит она. «он ест только картошку и мясо, никогда ничего другого». Она принимается быстро чистить картошку. Нарезает кубиками куски говядины. Потом режет лук. Кухня маленькая и у нас обеих начинают слезиться глаза. Разогрев сковородку бросает в нее лук. Когда лук начинает золотится кидает туда же кубики мяса. Жарится это все без крышки и брызги летят в разные стороны. Через полчаса в сковородку отправляется картошка.
Время – половина шестого. Элька перестаёт разговаривать и сосредоточено помешивает содержимое сковородки. Каждые несколько минут она вскидывает глаза на кухонные часы. В 6:01 в двери поворачивается ключ и Элька бросается к входной двери. Я выхожу за ней в коридор. Сказать что мужчина в дверях крупный не сказать ничего. Он огромный, за 2 м роста и очень широкий. У него лысая голова и густая борода как у Карла Маркса на фотографии. Очки в блестящей оправе.
Элька, забыв про меня, бросается подавать ему домашние тапочки. Потом вспоминает – «Андрюша, это Лена. Я тебе говорила».
«Здравствуйте, Лена» – его глаза за стеклами очков сверху вниз рассматривают меня с тем же интересом с которым я бы разглядывала гусеницу у себя в квартире. Убедившись что с гусеницей все предсказуемо, он шествует на кухню. Ополоснув руки прямо над кухонной раковиной плюхается на стул.
Я ожидала что будет семейный ужин с мамой и Илюшей, что мы выпьем за встречу, потом мы с Элькой ударимся в воспоминания о нашем детстве, а во время чаепития Андрей будет читать нам Бродского.
В общем не знаю чего я ожидала но только не того что происходило на самом деле. Не обращая на меня абсолютно никакого внимания, Андрей равномерно поглощал содержимое гигантской тарелки которую Элька поставила перед ним. Оказывается вся сковородка предназначалась исключительно для него. Покончив с едой, он вытер жирные губы рукавом рубахи. Борода тоже была жирная и даже через стол мне казалось что я слышу запах пота и лука. Элька подала ему стакан воды. Он осушил его одним махом, встал, потянулся и сделал какой-то знак Эльке. Она наклонилась ко мне – « Ленусик, ты посиди тут немножко сама, ладно? или пойди посмотри телевизор с Маргаритой Николаевной. Я скоро вернусь».
Я осталась одна в кухне. Прошло 10 минут, потом ещё 10. Я слышала что в ванной лилась вода, слышались какие-то приглушенные стоны. В гостиной увеличили звук телевизора. Не знаю сколько времени я просидела боясь пошевелиться.
Потом я услышала тяжелые шаги и Андрей исчез в спальне. Минут через пять появилась Элька. Она была в халатике, явно надетом на голое тело, волосы распущенны. «Ну как ты тут? Всё хорошо? Ты не скучаешь?». И опять это дурацкое хихиканье. В кухне появились Маргариты Николаевны и Илюша. Элька налила им по тарелке супа. Я пыталась как-то разговорить мальчика но он отвечал односложно, и я оставила его в покое.
Ужин закончился. Элька как будто совсем забыла что обещала погулять со мной вечером и показать мне Петропавловскую крепость. «Пойдём спустимся во двор покурим?» Предложила она. Мы спустились во двор колодец. Было темно и тихо. Стоял морозный март и двор был абсолютно пустой. Мы прислонились к ледяной стене и закурили.
«Ты понимаешь, Андрей сейчас бросил пить и поэтому у него проблемы…. Ну ты понимаешь….». Я не понимала. Вообще ничего не понимала. «ну, он не может кончить в кровати. Только с золотым дождем….».