Читать онлайн Тайная месть Прометея бесплатно
Глава I. Смерть Пьера Фонтанеля
– Мсье Арден, причина смерти вашего друга Пьера Фонтанеля – информация конфиденциальная, и я не мо…
– Мне плевать на ваши регламенты, доктор! И если понадобится, я привлеку вас к сокрытию действий, квалифицированных как преступление. Ещё одно ваше слово и я подыму здесь такую шумиху, с прессой и телевидением, что …
– Хорошо, хорошо! Сбавьте тон и послушайте. Причиной случившейся трагедии с вашим другом была болезнь. Скорее даже, порок…
Услышанное о своём лучшем друге заставило на мгновение оторопеть разгорячённого Франка.
– Сердце?
– Не совсем… – доктор Боке не желал накалять ситуацию дальше, потому пытался немного увиливать от ответа.
– Вздор, у Пьера было всё хорошо с сердцем, чего не скажешь о его зрении…
– Мы говорим о разных вещах, мсье Арден. Под словом порок я имею в виду зависимость от алкогольных напитков на почве депрессии. Он совершил самоубийство.
Вот теперь Франк будто бы выпал в осадок: Пьер и самоубийство? Чем глубже заходил разговор с доктором, тем абсурднее были сведения. У Франка сжались кулаки и заходили скулы, после услышанного он не мог сказать и полуслова, но его испепеляющий яростный взгляд стоил тысячи угрожающих слов. Доктор Боке снова ретировался назад…
– Мсье Арден, я понимаю, что подобные сведения о вашем друге для вас неприятны. Но это доподлинные официальные факты, к тому же – подтверждённые следствием. И если у вас есть сомнения по поводу беспристрастности правоохранительных органов, я устрою вам личную встречу с комиссаром Конте – дело велось под его суровым надзором и скрупулёзной тщательности. По моей просьбе он безоговорочно ознакомит вас со всеми заключениями судмедэкспертов.
Не сказав ни слова, Франк Арден покинул кабинет врача Антуана Боке, который был близким другом семьи погибшего Пьера. Проходя длинный коридор, перед глазами Франка пролетали пёстрой кинолентой воспоминания дружбы, длиною в жизнь. Зачем? Почему? Молодой, талантливый, к тому же – признанный обществом гений, его имя последнее время было везде на слуху. Вопросы нескончаемым потоком теребили сознание человека, так внезапно потерявшего лучшего друга.
Франк прекрасно знал Пьера. Алкоголик? Он никогда не нуждался в одурманивающих разум веществах на постоянной основе. Нет, не потому что он их презирал или сторонился. Он предпочитал принимать удары жизни на трезвую голову, и даже былой раз любил подбросить побольше брёвен в огонь, хоть и знал, что сам стоит в центре костра со связанными руками.
Таков был Пьер Фонтанель – отчаянный мятежник со склонностью к тщеславию. Франк хорошо запомнил вечер пятницы на площади Пигаль в Париже пятнадцать лет тому назад. Тогда Пьер получил первую премию признания: его искромётную заметку напечатали в Фигаро, причём на самой первой странице. Именно тогда ему поступило идеальное по всем меркам предложение работы – критиковать послевоенное искусство за весьма солидные деньги в журнале одного богача, англичанина по фамилии Сомерсби. А Франк в очередной раз завалил вступительный экзамен в Пантеоне Сорбонны – карьера адвоката снова ему не светит… Полу трезвые, полу пьяные, волочились они улицами старого Монмартра, пытаясь фальшиво перепеть нашумевший хит «La Mer» мсье Трене… И так брели они весенними улицами Парижа, вдоль набережной Сены, до самого Менильмонтана, где получили нагоняй от некой злой разбуженной мадам, под чьими окнами вскоре капитально завалились: Пьер тогда завис на ставне, а Франк улёгся под старую облупленную дверь консьержки. Зато к утру оба уже как по струнке стояли с плакатами на пикете площади Согласия. В понедельник, испивший до самого дна бокал тщеславия Пьер на награждении лучших авторов статей не принял награду и даже не пожал руки человека, который бы мог устроить ему сытую и лёгкую жизнь – руку англичанина Сомерсби. Но Пьеру никогда не было интересным то, что можно было так легко получить. И нет, он не упал в депрессию и не вошёл в синий туман: всего за месяц он написал великолепную книгу с хлёсткой, но чертовски грамотной критикой на работы послевоенных мастеров живописи, экземпляры которой в мах разлетелись по всей Франции и даже далеко за её пределами. Да, не смотря на угрозу Сомерсби о всеобщем презрении, его снова опубликовали…
Франк, несмотря на свой привлекательный и достаточно презентабельный вид, которым часто выигрывал на фоне друга, по внутренней составляющей сильно уступал Пьеру. Нет, Франк вовсе не был тихоней: харизматичный, наглый, но в тоже время не лишённый такта, при том совершенно ветренный и пытающийся всё время самоутвердиться, хотя низкой его самооценку точно назвать было нельзя. В то время, когда Пьер начинал набирать обороты как критик, на него самого обрушились град и стрелы. Некий юный художник, Дамиан Маню, которому пророчили головокружительный успех, после критики Пьером его работ, поджог свою мастерскую вместе с полотнами, после – свёл счёты с жизнью, прыгнув с Моста Искусств. Тогда Пьера осудили не только художники Салона Независимых, но и его коллеги – мастистые искусствоведы. Многие тогда согласились, что он и вправду перегнул палку в своих резких изречениях. «Жестокий судья, не имеющий права судить, должен быть наказан самым строжайшим образом, тем, что для людей искусства хуже смерти – забвением. А имя молодого гения, так рано угаснувшего, должно звучать вечно. И лишь в одном случае он будет прощён – если покажет, что может писать картины, которые затмят самих Великих» – сродни приговору звучало требование интеллигенции, напечатанное не только в газетах, но и развешанное буквально на каждом столбу Монмартра.
Капризная дама по имени Удача отвернулась от Пьера на пике его славы. Переехав в родовое поместье в пригороде Парижа – Пуасси, он провёл в нём почти три года, ни разу не переступив порог. Многие судачили, что он прячется от нападок общества и пьянствует втихомолку, и что от талантливого критика не осталось и следа – теперь он самый обычный деградирующий пьяница, тянущий свой срок. Франк делал попытки вытянуть его из этой ямы, но дальше закрытых ворот поместья Фонтанель он не мог пробраться. На звонки, телеграммы также никто не отвечал. У самого Франка в то время настал более-менее стабильный период, он смог найти себя в ремесле журналиста и был принят в одну из новых, подающих большие надежды редакций – газету «Революционная Франция». Тогда же Франк открыл в себе талант проникать в любые щели и нарывать любую информацию – его интуиция и азарт частенько опережали действия полиции, за что ему не раз прилетало от власть имущих. Спустя год ему подвернулась действительно редкая возможность добиться успеха, в большей степени, финансового. Один тип, приближённый к бандитскому кругу Парижа хотел разыскать свою сбежавшую пассию – певичку по имени Соланж. Эта певчая птичка кабаре была скандально известна благодаря своим связям с криминальными авторитетами Парижа, но после череды разборок и погромов, она вдруг решила, что бриллианты на её шее сдавливают ей горло похлеще, чем хомут у скаковой лошади. За феноменальные способности Франка предлагали не мало – хватило бы на лёгкую и беззаботную жизнь до конца дней, где-нибудь на Лазурном берегу Франции. Что говорить, такая работёнка была очень в духе Франка, и он не мог упустить такой шанс, несмотря на тревогу о судьбе лучшего друга. Уплыв в Макао, он продолжал посылать письма и телеграммы, которые по-прежнему оставались без ответа.
Беготня в поисках Соланж была похожей на гонку за добычей, лакомым куском. Но так было сперва, до того момента, пока Франк не увидел её… Испуганные, но манящие васильковые глаза и сверкающие платиновые волосы, небрежными витками сползающие до плеч. Она оглянулась на него, прервав алый штрих помады на дрожащих губах – именно такой он увидел её тогда, и именно начиная с того момента в его грядущей безбедной жизни и даже в многообещающей карьере начался обратный отсчёт. Внезапно вспыхнувшая страсть затмила все возможные перспективы, и он пожертвовал всем, ради неё. Несколько лет удачливо водив за нос бывшего любовника Соланж, он потерял бдительность. И как только в Париже поняли, что к чему, в Макао бросились лучшие головорезов по указке своего главаря, чтобы поставить точку во всём этом водевиле, убрав предавшую подружку, и не оправдавшего доверие журналиста.
Скитания с одного квартала в другой, по грязным мотелям и трущобам, постоянные преследования и смертельная опасность, следующая по пятам – ничего не пугало и не останавливало Франка, даже если он и понимал, что так не может быть вечно. Но дурман любви не давал ему отрезвляющих передышек, и он начинал делать одну ошибку вслед за другой… В первые спокойные, сладостные годы в Макао Франк начал получать письма от Пьера, в которых узнал, что его друг ошеломительно вышел из тени. Оказалось, что все три года он безвылазно оттачивал мастерство живописца, чтобы обелить своё имя и репутацию. И у него получилось затмить Великих, представив на суд свои первые работы, посвятив их памяти утонувшему гению Маню, останки которого даже не смогли достойно предать земле – его тело пропало в водах Сены.
«Где угодно будет лучше, только бы вырваться из этой тюрьмы, куда угодно, только бы снова ощутить свободу» – всё чаще она шептала ему об этом.
В тот вечер они должны были быть на корабле «Дон Сантос», который сделал остановку в порту Макао и направлялся в Южную Америку, с остановкой на Филиппинах. И в тот вечер в истории длинною в пять нескончаемых лет была закончена последняя глава – он не смог её защитить. А она, умирая на его руках от пули, улыбалась, что наконец обрела долгожданную свободу…
Франк поклялся, что отомстит, но и этого он не успел – сам авторитет пал в том же месяце от пули своего приспешника, который и стал новым главарём. Следом за всеми переменами канула в Лету и редакция «Революционной Франции». А потому Франк не видел смысла возвращаться домой – его ничто не тянуло назад. Во Франции у Пьера был прорыв: его простили и признали, о нём несмолкаемо говорили и без устали писали, приглашали на радио и телевидение. Последнее письмо от Пьера Франк получил в декабре 1957-го, перед своим отплытием в Австралию, и уже сам не стал направлять ответ. Он хотел забыть обо всём, избавившись от любых напоминаний своей прошлой жизни. А в 1961-м мир облетела новость о гибели Великого из Великих…
«Может то, что сказал доктор Боке действительно правда? Может Пьер и впрямь лишился рассудка? У него слишком хорошо шли дела, чтобы покончить с собой» – Сомнения безжалостно терзали Франка, заставляя чувствовать свою вину. «Я должен был ответить на его письмо. Мог и должен был позвонить. Но чёрт подери, почему я этого не сделал? Горечь утраты, зависть, что ещё? Злость на его успехи? А я ведь даже не рассказал ему о случившемся. Ни разу. Прикидывался, врал, что всё хорошо, что устроился в портовую коммерческую компанию. В самый тяжёлый период для Пьера я просто взял и уехал. Нет, я не имею права называть себя его другом…».
Франк вспоминал, что последнее письмо было странного содержания – поздравления с Пасхой в разгар декабря. Но чёрт подери, оно было так в стиле Пьера!
Покинув кабинет доктора, осенний ветер ударил холодным бризом в лицо: Франк остановился на ступеньках и окинул глазами улочку. По мощёному тротуару волочил ногами шарманщик под звон колоколов базилики Сакре-Кёр, а на афишной тумбе улыбался портрет Далиды вместо Глории Лассо. Как долго он не был дома…
Проведя взглядом уходящий день за горизонт, медленным, неспешным шагом Франк Арден направился на кладбище Монмартр. Мимо него по мокрой мостовой катила тележку цветочница – ей удалось отыскать последний, слегка увядший букетик лилий. Буквально за поворотом, тротуар выводит вниз, на авеню Рошель, где на некогда бывших каменоломнях теперь находят свой покой Великие из Великих. Последний приют Пьера Фонтанеля утопал в цветах, посланиях и памятных лентах, потому отыскать его было совершенно не сложно. Скромный, потасканный букетик Франка выделялся среди всего помпезного убранства скорби.
Замерший у могилы друга в угнетающем молчании, Франк чувствовал себя не в своей тарелке, он не мог собраться с мыслями, будто находился среди галдевшей толпы. Так и не подобрав ни слов, ни мыслей, он также безмолвно направился в ближайшую забегаловку. Раскуривая сигарету на ходу, Арден надеялся, что бистро «У Стефана» всё ещё работает и осталась на прежнем месте.
Глава II. С возвращением, мсье Арден
Бистро «У Стефана» представляло собой самое точное воплощение картины Дега: на тёмные и облезлые стены шагреневых тонов местами были наклеены пожелтевшие марки или старые банкноты, уже давно неактуальные плакаты. На маленьких, квадратных, хаотично расставленных по всему заведению столиках редко можно было увидеть тарелки с едой: все приходили сюда исключительно за «аперитивом» по любому поводу. В вечернее время здесь яблоку было негде упасть: соответствующий контингент выпивал и гудел, а извивавшиеся клубы сигаретного дыма заполнили всё пространство, будто горный туман. За одним из столиков уже слышен аккордеон – рабочие отводят душу после смены, подвывая под бунтарские мотивы.
У барной стойки народу было пореже, но эти приятели стоили целого зала: один из таких плотно присел на уши шустрому бармену, только и успевающему подливать в стакан. Франк, не глядя по сторонам, направился прямиком к барной стойке. С полувзгляда бармен узнал постоянного клиента даже спустя одиннадцать лет – достаточно одного немого жеста и терпкое белое уже было подано. Это место некогда он часто посещал с Пьером и шумной компанией знакомых с Монмартра. Более того, практически единственная фотография, которая сохранилась у Франка вместе с лучшим другом как раз была сделана в этом бистро: за таким же маленьким, квадратным столиком с рюмками абсента сидели двое молодых, весёлых людей – голубоглазый симпатичный брюнет и кучерявый, худощавый шатен в аккуратных очках.
Не успев прикоснуться к стакану, как в плечо Франка что-то или кто-то резко вцепилось…
– Пос-с-слушай, друг! Т-тебе нал-лить? Эй, друг…
Тот самый человек, который прилип к бармену со своими россказнями кажется нашёл новый объект. Но этот новый объект явно не был настроен на пьяные бредни случайного встречного, поэтому, даже не оглядываясь на реплики, Франк оттолкнул назойливого прочь, словно смахнул моль со старого пальто. Едва стоявший на ногах разговорчивый посетитель вовсе не хотел отставать, и снова, и снова цеплялся и теребил хмурого Франка.
– Эй, эй, друг… Д-давай стакан! Я угощаю…
Морально обессиленный, Франк игнорировал пьяного, оставив попытки избавиться от него. Устремивши взгляд на самое дно стакана, он уже ничего не видел и не слышал вокруг…
– Ч-чего такой хмур-р-рый? Хмур-рый чего? Ра-а-дуйся, раз ты з-здесь, т-тебе повезло. А вон ему – нет! Б-бед-до-лага…
Назойливый незнакомец кинул выпуск сегодняшней «Вечерней Франции» прямо под нос Франку. Бросив взгляд на газету, он подскочил с места, будто получил разряд тока: с клочка помятой бумаги на него смотрели знакомые глаза, глаза Пьера. От такой резкой реакции Франка вся закалённая выходками публика бистро на мгновение застыла и замолчала, уставившись в сторону бара. Незнакомец ухватился за край барной стойки и даже на вид протрезвел и насторожился, глянув на Франка, как на опасного психопата. Схватив дрожащими руками газету со стойки, Франк сфокусировал своё внимание на главной странице, где был размещён знакомый портрет крупным планом, а сразу возле него – кричащий заголовок: «Большая потеря для культурной среды Франции». Этой новости была отведена главная колонка газеты…
«Сегодня утром, в базилике Сакр-Кёр, простились с Великим художником, некогда жёстким критиком современной живописи, звездой, едва успевшей взойти над союзом искусств Франции, Пьером Фонтанелем. Гению было неполных тридцать восемь лет.
В последний путь молодого Маэстро провожала многотысячная толпа, словно муравьиным роем устремившаяся на самую вершину Монмартра. Среди присутствовавших были не только преданные поклонники его творчества, но и мастистые представители различных сфер искусств, художники, организаторы выставок и галерей, поэты, издатели, критики, публицисты, скульпторы и прочие знаковые лица.
Последнее пристанище Гений обрёл на кладбище Монмартра, рядом с могилой великого живописца Гюстава Моро. Официальная причина столь скоропостижной кончины не разглашается по просьбе семьи Фонтанель».
Дочитав до конца, Франк скомкал газету и направился к дальнему столику у стены. На столике – разлитое вино и липкие пятна ликёра, на полу под ногами издавало неприятный хруст битое стекло бутылок и стаканов. Бистро снова растворилось в гудящей атмосфере, снова заиграл аккордеон, сливаясь с хохотом и пьяными воплями. И Франк снова не видел и не слышал ничего вокруг. Заняв самый тёмный угол с зажатым в руках комком газеты, он поедал себя изнутри, что не успел быть среди той муравьиной толпы на Монмартре. «Почему меня должно это трогать – Пьер для меня умер много лет назад. У меня нет ни прав, ни причин на скорбь, как и нет права называть его лучшим другом. Самоубийство… Возможно, он страдал? Гении всегда одиноки. Нет, он не мог, он был другим. Что тогда, убийство? Но кто и зачем? После него останутся его работы, стоимость которых наверняка возросла в тысячи раз после его смерти. И ещё это поместье, половиной которого он владел. Да, это могло быть хорошим мотивом» – мысли звенели по вискам Франка, всё больше бросая в дрожь. Они не давали ему покоя до такой степени, что даже белое не лезло ему в горло. Тем более, что интуиция Франка подсказывала – сейчас не тот момент, когда можно отпускать поводья. Вспоминая поместье семьи Фонтанель в пригороде Парижа, он чётко помнил, что это гнездовье никогда не вызывало восхищения у самого Пьера. Более того, он предпочитал скитаться по квартирам друзей и знакомых, чем жить с теми людьми, которые вызывали у него стойкое отвращение. Франк имел удовольствие пару раз столкнуться с некоторыми из семейки Пьера, и вполне разделял взгляды друга на жилищный вопрос.
Далеко за полночь Франк поплёлся в район, в котором когда-то снимал убогую комнату на шестом этаже, в районе Гар дю Нор. Характер его прошлой работы не позволял сильно привязываться к месту обитания, обычно, дольше чем на пару ночей в неделю он там не задерживался. Это место, где с утра до ночи раздаются стуки колёс поездов и дребезжание рельсов. Столбы пыли и грязи, поднятые поездами, никогда не опускались на землю, круглые сутки серой взвесью держась в воздухе. Это не позволяло развешивать стирку на ветхом балконе старого многоквартирного дома, постиранное бельё жильцам приходилось сушить, накидывая на карнизы, дверцы шкафа и тумбы и даже подвешивая к люстре, от чего в комнатах была ужасная сырость и затхлый, давящий на грудь запах. Прогулявшись под Луной вдоль железнодорожных путей, Франк оглянулся на гудок приближающегося поезда – в пыльном тумане виднелись рассеивающие свет большие фары. Сойдя с путей, он шустро отвесил реверанс составам, которые чётко по графику мчались в Лилль.
Буквально сразу за станцией показались неприметные здания, которые за одиннадцать лет совсем не изменились: те же трещины на фасаде, те же старые скрипящие двери в подъезд, всё также консьержки нет на своём месте. Может, её уже и нет в живых.
Франк беспрепятственно попал на пятый этаж и остановился у двери с облезлой тёмно-зелёной краской. Продолжительно постучав, за порогом послышалось шарканье и ворчание: «Какого пьяницу принесло в такое время, взяли себе привычку, приходить, когда вздумается, свиньи проклятые…». Ещё с полминуты зазвенела дверная цепочка и с комнаты выглянула старая, морщинистая женщина с сеточкой на волосах.
– Боже, неужели, это вы, мсье Арден?
Старуха узнала бывшего жильца даже не надевая очки. Увидев её удивлённое лицо, Франк рассмеялся.
– Мадам Фош, так вы встречаете постояльцев? Моя комната уже готова или мне пожаловаться на вас хозяину? – эти слова были не более, чем шуткой в его манере.
– Мсье Арден, я думала… Я думала вы давно умерли! Это так неожиданно видеть вас живым…
– Как я соскучился за вашей прямолинейностью, дорогая мадам Фош. Так что, комната будет или мне готовить себе ложе на вокзале?
– Что вы, конечно! В любом случае, с возвращением, мсье Арден! С того времени, как вы нас покинули, представляете, ваша комната практически всё время пустовала. – мадам Фош сняла ключи с гвоздика у входной двери, и вышла провести Франка в его комнату на шестом этаже.
– Несколько раз, лишь несколько, я пыталась сдать её на долгий срок. Но более ночи там никто не задерживался. Ну если только, кроме Оскара. Оскар, столяр, приехал из Бонна, на заработки. Подрабатывал то грузчиком, то дорожным мастером, то гробовщиком. Потом не знаю, куда он делся, но за последний месяц я до сих пор жду от него расчёт… Свинья проклятая, этот Оскар… – поднимаясь по лестнице вместе со старой консьержкой, Франк выслушивал её бредовые рассказы и вспоминал, какой была его жизнь до отъезда в Макао.
Открыв двери комнаты и вручив ключи нежданному постояльцу, мадам Фош рассчитывала на оплату вперёд или хотя бы на увлекательный разговор среди ночи о политике, налогах, соседских котах и новой бесстыдной постоялице на четвёртом этаже. Франк, не имея ни малейшего желания ни платить, ни слушать, ни уж тем более дискутировать обо всей этой чепухе, поцеловал старуху в щёку и оставил её выговариваться за дверью.
Переступив порог, Франк не сразу включил свет. В комнате Франка было интереснее, чем в лавке старьёвщика: разношёрстные стулья и один убогий стол с перемотанной ножкой, перекошенный шкаф без одной дверцы, откуда выглядывал мышиного цвета пиджак – вероятно, в спешке его забыл прежний жилец Оскар. Мятая, слегка заправленная кровать, рядом – маленькая прикроватная тумба и нескладный торшер, который по своему виду не редко здоровался с ламинатом. По всей длине тумбы из приоткрытой полки чёрной лентой свисал до пола чулок – этот предмет явно не мог принадлежать Оскару. Франк сразу забросил чемодан на кровать и достал свой единственный приличный костюм, которому по обычаю выделил почётное место – на карнизе вместо штор. Едва закрывая запотевшее от сырости окно, на подоконнике печалился безмолвный патефон со сломанной иглой, по всем углам были раскиданы небрежные стопки газет, старых вперемешку с новыми, листовки, наброски, черновики, вырезки. И четыре голые стены. Забавно, именно сейчас Франк смог хорошо рассмотреть свою комнатёнку. «Коротать ночи на скамейке в сквере у Сены или в павильонах вокзала было бы и то лучше», – ворчал про себя Арден. Возвращаться к работе проныры-газетчика он не собирался, покончив с этим раз и на всегда ещё в Макао.
Ночь выдалась бессонной. Ни сколько успокоивший нервы, сколько вымотанный и разбитый, Франк лежал в кровати, даже не сняв свой помятый костюм, уставился в потолок и протяжно курил, выпуская круги табачного дыма. С половины незакрытого костюмом окна, свет Луны попадал прямо на его лицо. Так продолжалось, пока не была выкурена последняя сигарета из пачки. Буйный поток мыслей удалось обуздать, и привести своё сознание в более-менее здравомыслящее состояние. За окном раздался грохот проезжающих мимо составов: казалось, поезд мчится бесконечным потоком. Когда грохот уже полностью растворился вдали, у Франка было ощущение, что также растворилась и его жизнь. И сейчас он почувствовал себя в роли пассажира, который стоит посреди перрона без билета и багажа, не зная куда и зачем отправляться. Жизнь показалась бесцельной, несмотря на вполне молодой возраст.
«Хотя бы не опасаешься за то, чего больше нет», – словно ниоткуда утешающим шёпотом пришёл ответ в голову Франка.
Обессиленный организм взял своё, и Арден даже не запомнил, как отключился. Но проваляться до обеда не получилось: в восемь утра его разбудил громкий стук в двери и сиплый женский голос – мадам Фош тарабанила в двери и что-то попискивала про телефонный звонок. Франк едва раскрыл глаза, и уже было хотел послать всех к чёрту, но ему послышалось нечто важное:
– Мсье Арден, Мсье Арден! Франк! Откройте, вам звонят, говорю, звонят! По поводу вашего друга Пьера Фонтанеля! Мсье Арден, звонят от Пьера Фонтанеля! Мсье Арден, вы дома?
Глава III. Как снег на голову
«Чёрт её дери, дома ли я. Где ещё я могу быть в такое время? Стоит только подойти к двери, и он неё потом не отделаться… Минутку, звонят от Пьера или мне послышалось?» – Это очень взбудоражило Франка, ведь родственники Пьера явно не стали бы искать его, тем более по старым адресам. К тому же, подобный «сброд» в виде друзей и знакомых Пьера был им вовсе не интересен.
Кряхтя после ночи потрясений, Франк приоткрыл дверь, не снимая цепочки:
– Вы сказали от Пьера Фонтанеля? – не церемонясь со старой консьержкой, он сразу перешёл к сути.
– Да, Мсье Арден, я с полчаса пытаюсь до вас достучаться! Я думала, вы снова исчезли, что вас нет дом…
– Кто звонит? – снова оборвал болтовню старухи Франк.
– Каждый день кто-то звонит, то тем, то сем, то этой проститутке с четвёртого этажа, я не телефонная станция! Всё-таки это не дело, я вам тут не нанималась работать теле…
– Кто звонит, чёрт вас подери?!
После резкого тона Ардена трескотливая мадам Фош переключилась в нужное русло:
– Мужчина звонит, по фамилии Лорье. У него голос почти такой же, как у моего покойного му…
– Что ему нужно?
– А я почём знаю? Сказал, могу я поговорить с мсье Арденом, мсье Франком Арденом, я говорю, да, я его соседка, а что вам нужно? Что вы хотели? Торочил про какого-то Фонатнеля или Фонтанеля, впрочем, я уже забыла, столько звонков и всем чего-то нужно… И вообще, поговорите с хозяином, чтобы вам провели отдельный телефон в квартиру, я не телефон…
– Причём здесь Пьер Фонтанель?!
– Я не телефонистка! Соизвольте подойти к телефону, я лишь поняла, что он мэтр, человек уважаемый, ну прямо как мой покойный муж! Кажется, он сказал нотариус…
Франк был обескуражен: «Нотариус? От Пьера? Что ему нужно от меня? Уж не хочет ли он мне сообщить, что Пьер оставил мне наследство? Этого ещё не хватало. Хотя, имеет смысл расспросить у этого мэтра Лорье о Пьере». Слегка подправив волосы руками и отряхнув свой усталый костюм от табачного пепла, Арден вышел из своей комнаты и направился в квартиру мадам Фош, которая была этажом ниже.
Старуха жила в скромных, но довольно неплохих условиях, которые успел ей наладить покойный муж. Также, кроме духа покойного мужа, умершего сорок лет назад, в квартире обитал старый попугай и бенгальская кошка. Не обращая внимания на нескончаемую болтовню консьержки, Франк с порога устремился к журнальном столику у окна, где, собственно, и располагался телефон. Прислонив трубку к уху, он не спешил что-либо говорить, а лишь осторожно слушал: «Гудки не идут – значит ещё на линии. Почему им важно дождаться моего ответа?». Чтобы ответить на этот вопрос, пришлось прервать тишину.
– Алло, Франк Арден у телефона, говорите!
– Доброе утро, Мсье Арден! – бодрый голос мужчины в летах зазвучал на противоположной стороне линии. – Вас беспокоит мэтр Леонард Лорье, нотариус Пьера Фонтанеля. После небезызвестного вам печального обстоятельства, возникла необходимость открыть наследство покойного. Я настоятельно рекомендую приехать сегодня в мой кабинет на авеню Де ля Рэй, скажем, через два с половиной часа, вам будет удобен такой график?
Франк удивился: причём здесь он?
– Уважаемый мэтр Лорье, но зачем вам нужно моё присутствие? Открывайте наследство на здоровье. Пьер не был моим родственником, мы были хорошими друзьями и только.
– Ясно, ясно, мсье Арден! Пожалуйста, посетите мой кабинет, там собираются все, кто имеет отношение к внезапно отошедшему в мир иной мсье Фонтанелю. Как вы уже поняли, я буду зачитывать последнюю волю покойного.
– Послушайте, мэтр Лорье, меня не волнует завещание, оставленное Пьером, как и получение его наследства, даже если это и была его последняя воля.
– Даже если вы хотите отказаться от возможного наследства, вам всё равно придётся посетить мой кабинет – по телефону этого, увы, не сделать. Жду вас в половину двенадцатого, кабинет мэтра Лорье, авеню Де ля Рэй. На этом пока прощаюсь с вами. – Следом за словами нотариуса последовали гудки.
У Франка разговор с мэтром Лорье оставил странный осадок и возрастающее чувство любопытства, которое оказалось выше отрицательных чувств к родственникам Пьера, ведь наверняка именно с ними придётся встретиться сегодня в кабинете мэтра.
Вернувшись в свою комнату, Арден пристально посмотрел в сторону выглядывавшего из шкафа костюма Оскара, идея примерить чужой туалет пришла в сию же секунду. «Не так уж и плох – брюки пришлись в пору, если не считать слегка свободного пиджака. Оставил бы он ещё пару ботинок, и я бы выпил самого дорогого пойла за его здоровье».
Добравшись ко времени на авеню Де ля Рэй, Франк поднялся в солидное здание к кабинету мэтра Леонарда Лорье.
– Мсье Франк Арден, прошу вас, следуйте за мной, – молоденькая секретарша мэтра Лорье провела в большой кабинет Франка ко всем остальным заинтересованным лицам.
В кабинете мэтра Лорье, как и предполагал Франк, уже ожидали оглашения завещания представители семьи Фонтанель, рассевшись полукругом напротив стола нотариуса. С правой стороны сидел лысоватый, постоянно подёргивающий лицом и плечами мужчина около шестидесяти лет, который приходился Пьеру дядей. Рядом с ним сидел лощёный тип постарше, одетый весь с иголочки, с небольшой аккуратной бородой и в маленьких очках на самом краю носа. Гаспард Фонтанель и его ближайший друг, доктор Боке, которого он всё время держал при себе. В годы войны дядя Гаспард подхватил какую-то инфекцию, которая впоследствии вызвала у него постоянный нервный тик и общую нестабильность нервной системы. Больше всего он боялся быть разбитым параличом, как его отец, потому завёл себе эдакого «карманного доктора», ещё много лет назад поселив последнего максимально близко, выделив лучшую комнату в поместье Фонтанель.
На большом расстоянии слева сидела мадам в чёрном, Дениза Фонтанель – сестра Гаспарда и тётушка Пьера, угрюмая одинокая дама, выглядевшая намного старше своих лет. К слову сказать, она всегда одевала чёрное, и первый раз эта привычка оказалась кстати. Отрешённое, бледное лицо тёти Пьера походило на посмертную гипсовую маску, а её уложенная на скорую руку копна вороних, с оттенком баклажана волос не лучшим образом скрывала отблески седины. Вместе со своим братом она делила четверть от половины поместья, что позволяло ей изображать из себя обделённую. Иногда она могла позволить себе выпить лишнего, что впоследствии делало её надолго больной. Но в целом, её здоровье отличалось завидной крепкостью, чего не скажешь о её брате.
И у самой стены, в углу от стола нотариуса на весьма уютном диванчике расположилась молодая и красивая падчерица Гаспарда – мадемуазель Жизель Дани, которая отличалась легкомыслием и ветренным нравом. Гаспард устав бороться с её разгульным образом жизни и сменяющимися как дни недели кавалерами, угрожал лишить её наследства и содержания. Но даже это не помогло усмирить её буйный нрав, потому больному вдовцу оставалось лишь махнуть на неё рукой.
Вся лицемерная шайка собралась у мэтра ещё с самого утра. Когда Франк узнал, что Пьер все три года безвылазно торчал в поместье, глубоко удивлялся, как можно было творить шедевры находясь под одной крышей с такой роднёй? Конечно, Пьеру причиталась целая половина, которую он ни с кем не делил, в отличие от Гаспарда и Денизы. Но когда-то он даже смеялся, подшучивая, что запри его родственников-змей в тёмной комнате, они живьём сожрут друг друга…
До прихода мэтра царила мёртвая тишина: никто ни с кем не разговаривал, никто не здоровался, и уж тем более не соболезновал. Зато оценивающие взгляды облепили Франка с ног до головы, по-видимому, чужой костюм пришёлся Ардену к лицу. В ожидании оглашения завещания, Франк присоединился к этой зрительной игре, и закатив с нахальной ухмылкой рукава, стоя занял опорный пункт прислонившись об стол нотариуса, принялся разглядывать всех по очереди, играя на нервах и испытывая терпение возможных нерадивых наследников.
Гаспард Фонтанель не мог усидеть спокойно, и всё время что-то теребил, ёрзал по стулу, дёргал шеей и часто разрабатывал плечи, в отличие от Доктор Антуан Боке, который воплощал само умиротворение и благодетель. Его светло-кремовый костюм с иголочки и модные, походившие на кожу крокодила лакированные туфли, сами за себя говорили об общем достатке и порядке в делах. Этот хитроумный тип, вцепившийся своими клешнями в семью Фонтанель, ненасытно тянул с неё все соки и даже не стеснялся злоупотреблять гостеприимством: вот уже пятнадцать лет как он живёт в поместье. Изначально, старое поместье в Пуасси принадлежало дедушке Пьера, Теофилю Фонтанелю, который оставил половину поместья своему младшему сыну Морису – отцу Пьера, а остальную половину велел поделить между старшим сыном Гаспардом и дочерью Денизой, что очень оскорбило последних. Девятнадцать лет назад, после внезапной кончины Мориса Фонтанеля, его доля перешла единственному сыну – Пьеру. Все эти годы не утихали распри и ссоры между родственниками за львиную долю родового поместья.
Мадемуазель Дани сидела, задрав нога за ногу, и не стеснялась в открытую рассматривать Ардена с ног до головы. Эта молоденькая бестия с роскошными рыжими волосами и большими изумрудными глазами не очень хорошо отдавала себе отчёт, что вообще здесь делает, и всё её внимание было сосредоточено на молодом и симпатичном Франке. То ли пёстрые краски её коротенького как световой день на Юпитере платьица, то ли жгучий, вызывающий взгляд зелёных глаз – Франк и сам не заметил, как остановил на ней внимание. Но вскоре этот визуальный контакт был прерван: в комнату вошёл статный мужчина с серьёзным лицом – мэтр Лорье. Его сопровождало изящное существо с охапкой бумаг под мышкой. Опустившись в своё кожаное кресло, нотариус без проволочек преступил к выполнению своего долга.
– Итак, уважаемые дамы и господа, перейдём к сути нашей встречи, вызванной, к большому сожалению, столь трагическим событием. Мсье Арден, благодарю что не заставили нас ждать. – Статный мужчина в синем костюме с отливом достал из футляра очки и плавным движением поместил их на самый кончик носа.
– Гаспард, я подожду вас в коридоре, – шепнул доктор Боке на ухо Гаспарду Фонтанелю и уже было собирался тихо уйти, как был тотчас перехвачен возгласом нотариусом.
– Доктор Боке, куда вы? Извольте остаться вместе со всеми, – одёрнул доктора мэтр.
– Но, насколько мне известны правила и этические нормы в таких ситуациях, тайна завещания касается только семьи покойного…
– И тех лиц, которым завещали имущество. Присядьте и дождитесь оглашения последней воли мсье Пьера Фонтанеля, будьте добры. – нотариус резко поправил доктора Боке, заинтересовав последнего услышанным. Дёргающийся Гаспард, сидевший рядом, исподлобья зыркнул в сторону доктора.
Миловидная и очень опытная секретарша Мадлен подала мэтру нужную папку с документами наследственного дела Пьера Фонтанеля. Вынужденная пауза держала в напряжении всех пришедших, пока нотариус пробегал глазами по тексту страниц. И эти несколько минут тянулись как несколько часов. Наконец, мэтр Лорье был готов огласить «вердикт»:
– Возможно, для некоторых из вас это будет сюрприз, но несчастный Пьер Фонтанель незадолго до своей гибели оставил завещание, а это значит, что отменяются положения завещания по закону. Мсье Фонтанелю принадлежала доля, в размере пятидесяти процентов от старого родового поместья «Фонтанель». Остальная часть поместья принадлежит в равных долях присутствующему здесь дяде покойного, Гаспарду Фонтанелю и его сестре Денизе Фонтанель, приходящейся покойному тётей. Согласно воле успошего мсье Пьера, имущественная доля в размере пятидесяти процентов переходит… Его настоящему, единственному и преданному, как указано в завещании, другу, мсье Франку Ардену. – такое заключение нотариуса произвело эффект удара хлыста для дядюшки и тётушки Пьера, которые практически в один момент соскочили со своих мест.
– Что?! Вы мэтр сошли с ума! Я вас предупреждаю, я оспорю эту бумажку, а вас … А вас… упеку в тюрьму! И этого мошенника-голодранца тоже! Слышите, слышите, я говорю! Упеку за решётку! – Гаспард Фонтанель продемонстрировал свой невроз во всей красе: он подпрыгнул, затрясся и дезориентировался, в попытке броситься с кулаками то в сторону Франка, то в сторону мэтра Лорье. Но невозмутимый доктор Боке был очень кстати, и знал, как успокоить своего подопечного, схватив своей твёрдой рукой за рукав и с силой опустив на место, он попытался шёпотом бросить несколько утихомиривающих фраз ему на ухо.
– Если вы сейчас не прекратите горлопанить, я буду вынужден вызвать охрану, и вас, мсье Фонтанель, выведут из моего кабинета словно преступника! – мэтр Лорье хоть и привык за долгие годы к подобным эскападам у себя в кабинете, ненадолго вышел из себя.
Арден не поверил собственным ушам, что даже на момент лишился дара речи.
– Погодите, погодите, мэтр! Тише, Гаспард! Я довольно скромно посвящён в хитросплетения юриспруденции, особенно в нотариат и наследственное право, но насколько мне известно, мсье Арден никак не может быть наследником такой недвижимости в силу определённых причин… – никогда ни в чём глубоко не посвящённый доктор Боке на удивление всегда всё знал и говорил в точку.
В этот момент у Франка прорезался голос:
– Имущественная доля? Я не собираюсь принимать ни копейки от Пьера, и уж тем более никакая доля в его доме мне не нужна. Я пришёл лишь из уважения к умершему другу, и только. Так что, можете не скакать как бешеный шимпанзе, мсье Гаспард, я не собираюсь делить с вами клетку. – Франк опешил от такого поворота событий, и был уверен, что максимум что ему оставил Пьер, это, возможно, небольшая сумма на пропитание, причём исключительно на первое время, и возможно одна из его картин или статуэток, не представляющих ценность, так сказать, памятная вещица.
Дениза, которая первое время походила на каменную статую, будто ожила, начав фыркать в сторону Франка и истерически смеяться. Доктор Боке не скрывал любопытства, Гаспард Фонтанель кипел как чайник, краснея и дёргаясь, а мадемуазель Дани будто не замечала всего происходящего, рассматривала маникюр и игриво поглядывала при этом на Франка.
– Господа, попрошу пару минут внимания. Мадам Фонтанель, вам принести валерьянки? – слова мэтра пристыдили разошедшуюся даму, и она усмирила свой сумасшедший порыв.
– Ладно, ладно. Но я всё равно обращусь к адвока…
– У вас будет на это отведённый законом срок, мсье Фонтанель. Вернёмся с вашего позволения к последней воле покойного. Доктор Боке совершенно прав. Положениями, установленными ещё до смерти отца Пьера Фонтанеля, был закреплён тот факт, что полноправными собственниками родового поместья могут быть только люди, состоящие между собой в родстве. Однако, если взять во внимание нотариальный устав, регулирующий спорные вопросы сродни этого, то в нём содержится императивная норма, которая разрешает мсье Ардену вступить в наследство и получить причитающуюся ему по завещанию долю на правах пожизненного управления. Как многие уже поняли, мсье Арден не сможет перепродать полученное на таких правах имущество, если только эта сделка будет совершена в благотворительных, совершенно безвозмездных целях.
Едва нотариус успел закончить свою речь, как теперь уже Дениза начала закатывать истерику на весь кабинет:
– Неслыханно! Нет, вы это слышали, чтобы какой-то бродяга, вот так себе ни за что, ни про что, явился ниоткуда и отхватил часть родового поместья! Этот Пьер полнейший психопат! Я говорила тебе, Гаспард, говорила, нужно было признать его ненормальным ещё при жизни! Он весь в своего отца, этого спившегося неудачника, закончившего свои дни в пьяном умате на дне Сены. Я говорила…
– Заткнись Дениза, заткнись! Ты не видишь, здесь на лицо подлог и мошенничество! Да, да, мошенничество! Честь семьи Фонтанель опрчена..опорчен…опорочена… – Весь пунцовый и мокрый, Гаспард уже не имел сил чтобы возмущаться дальше, и начал нервно заикаться. Он закрыл глаза, и облокотившись на стол мэтра схватился за голову.
Невозмутимый нотариус Леонард Лорье продолжил зачитывать содержание завещания Пьера дальше.
– Также, мсье Ардену причитаются произведения искусства – шесть полотен, выполненных в направлении символизма, четыре из которых являются незаконченными и именуются: «Пожар на Олимпе», «Свергнутый корифей», «Смертный грех», «Тантал прощённый» и две из которых являются полностью завершёнными работами: «Ягнёнок и змея», «Прозрение». Кроме указанных полотен, мсье Ардену также передаются две гипсовые скульптуры: «Бессмертие» и «Прометей освобождённый», состояние которых не указывается. Автором всех этих предметов искусства является умерший мсье Пьер Фонтанель.
– Прекрасно, мало ему доброй части поместья… – пытался выступать дядюшка Гаспард, но снова был прерван нотариусом.
– В последний раз прошу вас, мсье Фонтанель. В тексте завещания также упоминаются родственники покойного – дядя Гаспард и тётя Дениза, которым мсье Пьер оставил некоторые вещи. – Мэтр Лорье ненадолго потянулся под стол к сейфу, быстрым движением открыл надёжный замок, достал среднюю по размеру картонную коробку и выставил перед наследниками чугунную кастрюлю с крышкой. – Кому какой предмет перейдёт в собственность, умерший предписал решить самим наследникам. Однако, хочу вас предупредить, что эта вещь может быть признана неделимой по закону, потому одному из вас придётся выплатить другому компенсацию за часть этого предмета, – эти слова Лорье, который так грамотно оперировал юридическими нормами, показались насмешливыми для Гаспарда и оскорбительными для Денизы. Что поделать, таково стечение обстоятельств, нотариус лишь выполнял свою работу.
– Мерзавец! Дрянь! Свихнувшийся кретин! – прошипела с неистовой злобой в этот момент Дениза, пока её брат Гаспард истерически посмеивался и качал головой.
– Мадам Фонтанель, прекратите шипеть, я также не собираюсь запускать руку в ваше змеиное логово. Верите вы или нет, но для меня эта новость как снег на голову, ещё раз повторюсь, я не буду наживаться на его смерти. – Франк пытался ни сколько защититься, сколько прекратить эту грязную словесную бойню, этого ему хватило за время работы в редакции.
– Прошу вас, мадам Фонтанель, соблюдать этические нормы, всё-таки вы говорите о покойнике. А вы, мсье Арден, примите к сведению, что пока вы не имеете права принимать каких-либо решений, пока не будут улажены все процессуальные формальности. Вернёмся к завещанию – мсье Пьер упомянул ещё одну свою родственницу -мадемуазель Жизель Дани, и также доктора Боке, как близкого друга всей семьи. Персонально для вас, мсье Фонтанель, также предназначаются некоторые отдельные вещи.
– Какие интересно же? Револьвер и серебряные пули? – так некстати возник Гаспард со своей ремаркой.
– Благодарю вас, мсье Фонтанель что вы напомнили мне об этом. Ваш племянник завещал вам свой револьвер, с помощью которого он распрощался с жизнью. Считаю своим долгом указать, что в барабане осталось несколько неиспользованных пуль, – Мэтр Лорье тут же достал из коробки злосчастный револьвер, открыл барабан, пересчитал пули и протянул его Гаспарду, лицо которого при одном только виде оружия сменилось с пунцового на бледно-синий. Увидев ступор наследника, мэтр положил провокационную вещь ближе к кастрюле.
– В барабане пять пуль, – уточнил мэтр, дотошно выполняя свою работу.
– Как неосмотрительно с вашей стороны, Гаспард, – слегка съязвил доктор Боке, друг этой сумасшедшей семейки. – Продолжайте, мэтр, давайте уже поскорее закончим нашу встречу.
Рука мэтра Лорье снова нырнула в коробку с «богатством». В одно мгновение на столе оказались две книги – одна была довольно потрёпанной, другая была более в лучшем состоянии.
– Мадемуазель Дани наследует второй выпуск издания католического общества «Кающимся грешникам» 1918 года, а доктор Боке получает книгу автора Абу Али Ибн Сины «Канон врачебной науки» 1947 года на латинском языке. Со своей стороны осмелюсь заметить, что доктору досталась современная перепечатка, то есть, копия, а мадемуазель удостоилась оригинального издания. Мадемуазель Дани, от себя советую вам предложить отнести эту книгу оценщику, если вы не являетесь поклонницей такого жанра или не планируете воспользоваться ею по назначению.
Мадемуазель Дани осчастливилась возможностью пройтись по кабинету за книгой, чтобы продемонстрировать изящные изгибы своего тела и приблизиться к привлекающему её объекту – притягательному мсье Ардену.
– Благодарю за заботу, мэтр, я поступлю как вы советуете, – кокетливо и улыбчиво произнесла Жизель, забрав свой подарок. Франк, не скрывая интереса, провёл её взглядом.
Доктор Боке взял в руки книгу и широко усмехнулся, шустро пролистав её страницы:
– При жизни наш дорогой Пьер критиковал не только предметы искусства, но и деятелей медицины. Конечно же, в шутку. Насколько он был изыскан в своих высказываниях как критик, на столько изысканно и тонко он шутил, – выдал заключение в своё оправдание доктор Боке.
– На этом всё, дамы и господа, вы можете быть свободны. А вот вас, Мсье Арден, я попрошу остаться, нам нужно обсудить с вами некоторые нюансы. Мадлен проведёт вас в другой кабинет.
Мадлен юрко выхватила Франка из недовольной толпы наследников и провела его в другую комнату, пока мэтр Лорье ещё минут десять утихомиривал и выпроваживал семейство Фонтанель. Когда всех удалось окончательно выпроводить, нотариус перешёл к разговору с главным наследником за закрытыми дверями.
Глава IV. Записка с того света
– Так, Мсье Арден, давайте обсудим все правовые формальности по вашей доле наследства, – мэтр Лорье на выдохе снова опустился в кожаное кресло и принялся раскладывать пасьянс из всевозможных документов.
– Послушайте, мэтр, не пытайтесь подсунуть мне эти бумаги, я не намерен ничего подписывать, и уж тем более ничем управлять. Даже наперекор змеиным родственникам Пьера.
– Хорошо, хорошо. Давайте сделаем так: до следующего понедельника поставим наши с вами дела на паузу. Не зря же я потратил столько усилий, чтобы вас найти и исполнить последнюю волю вашего друга. Мне известно, что вы буквально вчера вернулись во Францию после длительного отъезда. Понимаю, всё это очень тяжело… Потому своим долгом считаю дать вам время на отдых и осмысление всего произошедшего в спокойной обстановке. Скажем, неделю. Встретимся повторно в понедельник, после полудня, и тогда уже вы скажете мне своё окончательное решение.
– Благодарю вас, мэтр, хоть это и напрасно, моё мнение не изменится ни при каких обстоятельствах. Да, это тяжело, узнать об утрате друга, с которым долгое время не имел возможности общаться. По прибытию в Париж я сразу пришёл в галерею на Елисейских, где выставлялся Пьер, оттуда меня направили к доктору Боке за всеми разъяснениями. Когда я услышал о самоубийстве, я не мог поверить в это… Поэтому, целью моего визита в ваш кабинет был разговор непосредственно с вами, мэтр. Вам что-то известно об этом? Действительно ли Пьер покончил с собой? Вы сказали, что он незадолго до своей гибели оставил завещание – заметили ли вы в нём тревогу или страх?
Мэтр Лорье снял очки и снова вздохнул, вспоминая день, когда последний раз он видел Пьера Фонтанеля живым.
– Вы знаете, мсье Арден, ваш друг Пьер Фонтанель мне симпатизировал. Как человек, он виделся мне добродушным и неотягощённым жизненными проблемами. Завещание он оставил, находясь в трезвом уме и добром здравии – это я вам гарантирую. А что у человека было на душе, одному Господу известно. Понимаю ваши сомнения, но версий о насильственном убийстве даже не было выдвинуто, как говорят, всё было на лицо…
– Он оставил перед смертью записку?
– Записку? Кажется, да. Вам лучше узнать этот вопрос у его родственников, хоть это и будет затруднительно. Но после того, как ваш друг оставил завещание, он был у меня ещё один, последний раз. За день до своей кончины. И он оставил письмо, адресованное лично вам. Содержание мне неизвестно – мы оговорили лишь передачу конверта лично вам в руки. – Мэтр Лорье достал из подготовленной заранее папки письмо Пьера Фонтанеля, и протянул его Франку. – Сделайте одолжение: откройте этот конверт наедине, в тишине и спокойствии. Независимо от его содержания, не спешите с выводами. Дайте себе время успокоить свой ум, скоропалительные выводы часто не являются верными, уж поверьте моему опыту.
Арден вышел из кабинета мэтра Лорье и направился в сторону Набережной Сены. Конечно, он непреклонно был уверен, что неделя на раздумья не поможет изменить его решения по поводу принятия наследства. Но это письмо от Пьера… Он не спешил его читать, так как корил себя, что это послание попало ему в руки слишком поздно. Положив письмо в карман пиджака, он закурил сигарету, дав себе несколько минут на передышку.
Побродив вдоль Набережной, Франк нашёл тихое место на мосту Пон-Нёф, вдали от шумных толп и уличных музыкантов. На обычном, маленьком почтовом конверте с обратной стороны была подпись: «для Ф.А». Распечатав конверт, Франк достал записку, написанную от руки и какую-то старую фотокарточку. Быстрым, едва различимым почерком левши, которым являлся при жизни Пьер, было изложено важное обращение:
«Дорогой Франк!
Твой лучший друг оказался в большой опасности, и даже если тебе кажется, что уже слишком поздно, то ты очень ошибаешься. Именно сейчас, ему нужна твоя помощь, и я надеюсь, что ты сможешь её оказать, оглядываясь на годы долгой и настоящей дружбы. Конечно, я не имею права просить у тебя этого в той мере, в которой прошу, но после получения этого письма, при первой появившейся возможности ты должен забрать мою картину «Ягнёнок и змея», после чего наедине вскрыть раму. Там я спрятал важные документы, которые нужно неукоснительно предать огню вместе с остальными картинами и проследить, чтобы всё было уничтожено до самого мелкого пепла. Прошу, сохраняй эти действия в строжайшей тайне. Прошу, твоему другу больше не на кого рассчитывать.
Искренне, П.Ф. 15 сентября 1961 г.»
Вложенная к письму фотокарточка оказалось самой обыкновенной почтовой открыткой, на которой был изображён композитор Бетховен на фоне нот. Возможно, Пьер собирался отправить письмо по почте, но понимал, что не успеет или письмо будет кем-то перехвачено, или как тогда – останется без ответа. Записка очень взбудоражила Франка и снова потянулся за сигаретой. Вдруг начался дождь, своими холодными, большими каплями он начал кропить мостовую. Внезапно появившийся ветер дерзким порывом ударил в спину, будто прогоняя прочь, чем заставил поднять воротник и ускорить размеренный шаг.
«Может ли эта записка быть доказательством убийства Пьера?» – Это сомнение всё больше и больше перерастало в мучительный, навязчивый вопрос, наотмашь бивший по вискам каждую минуту. Похоже, что ни одну из ночей до конца недели Франк не сможет смокнуть глаз. Раз за разом он перечитывал письмо и вспоминал лицо Пьера на той газетёнке в бистро. Слова неуравновешенного Гаспарда и злобной Денизы звенели у него в ушах, а перед глазами почему-то маячила слащавая улыбка доктора Боке.
Каждый день у Франка проходил одинаково: сигареты, хождение по кругу, бессонная ночь. Франк перерыл все вещи, в поисках писем, телеграмм, фотографий и карточек, когда-либо отправленных Пьером. Увы, сохранилось совсем ничего – одна общая фотография в бистро, и пару телеграмм, которые были совсем бесполезными, как и последнее полученное письмо. Вот и всё, что осталось от многолетней дружбы и от человека в целом. И ничего такого, что могло бы натолкнуть на подозрение совершения убийства или самоубийства.
Снова по стёклам непрестанно забарабанил дождь, Франк потушил свет и прилёг на край кровати: «Не верю или не хочу верить? Почему Пьер не скрылся у кого-нибудь из своих почитателей, если над его головой висел топор? Вместо этого, он запечатал конверт и передал мэтру Лорье на хранение. Неужели рядом не было никого, кому бы он мог доверять? И почему он пишет о себе, словно со стороны? Со стороны… Каким он был последние дни и зачем убил себя? За последние дни я обошёл все галереи, где выставлялись его работы. И все как один говорят, что ничего не знают об этих чёртовых картинах, никогда не слышали этих названий. Его знакомые отмечали, что последние дни он был скорее на эмоциональном подъёме, чем в угнетении и горечи. Что за документы? И почему сжечь, а не отнести в полицию? В голове просто каша… Нет, Пьер не убивал себя: скорее я поверю, что это было идеальным убийством. Клянусь, что я докопаюсь до истины, заставив убийцу взойти на эшафот».
Измученный рассуждениями Франк отключился под шум дождя. На утро он вновь навестил мэтра Лорье – на день раньше, чем договаривались. Всё та же миловидная секретарша Мадлен приветливо встречала на пороге кабинета.
– Вот таким вы мне сегодня нравитесь, – одобрительно заявил нотариус. – Вижу, что вы, как говорят в наших кругах, вышли из состояния временной недееспособности и вновь обрели здравый ум. Отдохнувший, уверенный, спокойный. И рассуждаете согласно здравому смыслу. С сегодняшнего дня, вы получаете полное право управлять половиной имущества покойного Пьера Фонтанеля. Не отрицаю, что вас ждут некоторые конфликтные ситуации…
– Благодарю вас, мэтр Лорье! О конфликтах не переживайте, ведь в этом некогда было моё призвание, так сказать, сущность газетчика. Я и сам не прочь подлить масла в огонь лишний раз по старой привычке.
– Желаю вам удачи, мсье Арден. И искренне вас прошу, не повторить судьбу Пьера. Он был приятным молодым человеком, таким же, как и вы. Как мне его жаль: такие яркие краски, а такой мрачный финал…
– Не беспокойтесь, мэтр, повтора не будет. Кстати, мэтр, я бы хотел получить список предметов искусств, которые мне оставил Пьер, на официальной бумаге и с указанием места их хранения.
– Конечно, мсье Арден, я приложу эти сведения ко всей остальной необходимой вам для вступления в наследство документации. Но место хранения совпадает с местом наследного имущества – он творил в своей части поместья, где обустроил мастерскую. Вероятно, они должны быть там. В любом случае, если возникнут неприятности, не стесняйтесь обращаться – закон на вашей стороне.
– Ещё раз благодарю. Но это уже сугубо моя война, которую я намерен пройти до победного.
Покинув кабинет мэтра Лорье вместе со всеми необходимыми бумагами, он первым делом заглянул в список передаваемого в его управление наследства. Открыв нужную страницу, он быстро нашёл глазами искомый перечень:
«…, также в пожизненное управление раннее упомянутому мсье Франку Ардену передаются следующие художественные полотна в законченном и незаконченном виде, относящиеся к различным циклам его коллекций. Библейский цикл включает: «Ягнёнок и змея» (законч), «Прозрение» (законч), «Смертный грех» (незаконч). Следующий цикл, Мифический, включает: «Пожар на Олимпе» (незаконч), «Свергнутый корифей» (незаконч), «Тантал прощённый» (незаконч). Также, две художественные скульптуры 50см и 55 см соответственно из гипсового материала, неуточнённого вида, под названиями: «Бессмертие» и «Прометей освобождённый». Указанные предметы искусства находятся в поместье семьи Фонтанель, по адресу: департаменте Ивелин, округ Сен-Жермен-ан-Ле, город Пуасси, ул. Корра…»
Луна вкрадчиво посмотрелась в окно квартиры на шестом этаже: открытый, потрёпанный чемодан лежал на кровати, а его хозяин снова расхаживал кругами, окутанный томными мыслями: «Даже если я избавлюсь от каких-то важных документов и этих чёртовых картин, чем это поможет Пьеру, если только не воскресит его? Бред. Худшее уже случилось. И оно необратимо. Но именно об этом и предупреждал Пьер в своей записке, продумывая заранее ход моих мыслей. А вообще, странный слог у этого письма, будто Пьер пишет о себе в третьем лице, меня постоянно это тревожит… Но почерк, даже такой неряшливый, в общем-то не вызывает у меня вопросов, кроме как одного – куда и зачем он так спешил? Может уже тогда над ним висела смертельная опасность? Мне предстоит выяснить многое в Пуасси…».
Действительно, мэтр Лорье был прав дав отсрочку Франку на раздумья. Теперь он точно имел веское основание принять наследство, более того, это уже было обязательством перед умершим другом. Чувствуя свою вину перед ним, за то, что не успел проститься, незаметно для себя Франк обрёл смысл дальнейшего существования – докопаться до истины и восстановить справедливость. К тому же, за что ему было держаться? Жильё – убогая нора, а в перспективе лишь посредственная работа и никаких дальнейших перемен. Но думал ли Франк о выгоде в этот момент? Скорее нет, чем да, хотя в такой ситуации об этом подумать было бы отнюдь не лишним. Собрав свои пожитки, он окинул взглядом комнату, и на мгновение застыл в лёгком удивлении: «Эй, а здесь ведь не так уж и плохо». Лишь покидая свою ненавистную нору, он впервые словил себя на мысли, что эти стены могли стать вполне себе таким уютным гнёздышком, если бы она была рядом… Тягостные воспоминания как снежный ком обрушились на Франка, и чтобы смахнуть их прочь, он привёл в действие патефон, который оказался не таким уж и сломанным: комнате полилась музыка из репертуара Роланда Жербо, несмотря на усиленный прижим иглы, которая подцарапывала винил.