Читать онлайн Подлинная история сталкера Француза. Книга 2. Кольцо судьбы бесплатно

Предисловие

Запуская в печать первую часть своего романа про сталкера Француза под названием «Нет правды на земле» я, как мне казалось, обоснованно полагал получить заслуженный гонорар и, используя его, приняться за вторую, давно запланированную, часть – «Кольцо судьбы». Однако ирония моей собственной судьбы состоит в том, что, несмотря на живой интерес к опубликованной книге, я не получил за неё ни единой копейки! Был продан лишь оплаченный мной тираж. Поэтому писал я вторую часть лишь на основе своего голого энтузиазма, неуёмной потребности довершить начатое и черпая силы в этом желании…

В полученных мной многочисленных положительных отзывах на первую часть романа «Нет правды на земле» читатели сообщали о том, что с огромным интересом прочитали её, при этом прониклись симпатией и сочувствием к главному герою и его друзьям, спрашивали меня о том, останутся ли они в живых? Воссоединится ли Француз со своими дочерьми? И построит ли он своё семейное счастье, о каком мечтал?

Должен напомнить вам, дорогие читатели, что я уже рассказывал в том предисловии, что в основе моего романа лежат подлинные истории настоящих (не вымышленных) людей, непредсказуемые и интригующие, как сама жизнь, с реальными счастливыми и трагичными финалами… Всё, чего я хотел добиться написанием романа, так это донести эти истории до вас в увлекательной и доступной форме, представить понимаемую мной сущность природы «человека с ружьём», попавшего в экстремальные жизненные ситуации, а также природу самой Зоны, какой я её увидел…

С уважением, автор

Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за други своя (Новый Завет, Евангелие от Иоанна, глава 15, стих 13)

Глава I

Люди на болоте

Француз зачарованно смотрел через открытую дверцу печи на огонь. Пляшущие языки пламени всегда гипнотизировали его, унося воображение куда-то за границы осязаемого мира. В этом завораживающем движении ему с детства виделось гораздо большее, чем просто горение – неразгаданное таинственное существо, сопровождавшее человечество сотни тысяч лет, и живущее своей непостижимой жизнью… Являясь единственным спасением для людей, оно частенько становилось их же коварным убийцей, возникая неизвестно откуда и исчезая неизвестно куда…

Печь дышала на ладан: дверца едва держалась на ржавой арматурной проволоке и, стоило её тронуть, угрожающе выдвигалась из кирпичного проёма, готовая упасть на истопника. Сквозь бесчисленные трещины старой плиты и обветшавшей кладки свет озарял убогую обстановку их случайного пристанища, изгибаясь на ней в своём мудрёном ритуальном танце… Выбрав поленья потолще, Француз аккуратно, чтобы не обжечься, положил их на подёрнутые пеплом угли. Задремавший было хищник вновь встрепенулся и принялся жадно, с глухим звериным урчанием поедать сухое, затрещавшее от нестерпимого жара, дерево. Размягчённый ностальгией и печным теплом, сталкер вздрогнул от громогласного вопля за спиной:

– Ш-ша-а! В гр-робину, вашу мать! Всех порешу, ур-р-рки!..

– Рифлёный! Рифлёный, ты что разорался, дурень? Ребёнка разбудишь! – подскочил он к крикуну.

Бандит не услышал его, а лишь страшно скрежетнул стальными зубами, развернулся к стене и вновь захрапел. Француз озабоченно сунулся в угол: ослеплённые печным огнём глаза едва различили спавшую на топчане, в обнимку с котёнком, пятилетнюю кроху. Девочка скинула во сне одеяло и, по всему видать, мёрзла. Подошедший тщательно укрыл её и вернулся к печке…

За стенами дома тихо, словно загулявший кот, не желавший побеспокоить спящих хозяев, царапался ночной дождь. Но порой, заглушая его, доносились дикие звериные вопли, и под чьими-то тяжёлыми шагами скрипели ступени крыльца. При этом кто-то, обозлённо и шумно сопя, бряцал хлипкой дверной ручкой запертого изнутри дома… Под сердце сталкера накатывал леденящий ужас: «Вот же, занесла нелёгкая чёрт-те знает куда! Мутанты собрались со всей округи! Как же завтра выбираться будем? Да ещё с непредвиденной обузой? И сколько же пришлось перетерпеть тут несчастному ребёнку за время своего долгого одиночества?»

Сталкер подкинул еды оголодавшему печному зверю и вновь ушёл в себя, предавшись горестным размышлениям о том, какие события пережил в течение последних дней… Про то, как он в бою с бандитами у Лесопилки потерял свою Олесю и юного безобидного Сверчка, затем залечил в телепорте у марсианина Игрилла свои раны, получил от него в дорогу щедрые подарки в виде сталкерского снаряжения – АКМа с береттой и трёх ценных артефактов для нужного бартера, – а затем вернулся к месту своего неудачного боя на Водокачке… Там он долго потерянно бродил в надежде обнаружить следы своих друзей – хоть что-то, что помогло бы ему понять, какая там банда была и куда увела их… Затем, не найдя ничего, осушил с горя фляжку спирта и твёрдо решил отправиться в Бункер за помощью.

Идти разумнее всего было обходным и ещё нехоженым маршрутом. Конечно же, он в КПК видел, что выбранный им путь пролегает через дикие болота, в которые мало кто в Зоне решился бы сунуться. Но маловероятные трудности были гораздо предпочтительнее определённого смертельного риска вновь встретить банду головорезов, и Француз, в который раз, доверился своему чутью… Но, вот, поди же ты, случайно приобрёл на своём пути в напарники как раз беглого бандита, а уж потом, в этой лачуге, они обнаружили и Танюшку…

Позавчера, дойдя к исходу дня почти до границы болот, он наткнулся на огромную, двугорбым верблюдом торчащую в закатном зареве, каменную глыбу. Для ночёвки места лучше и придумать нельзя было. Ведь ночью, защищённый гранитной высотой, он гарантировал себе наилучшую безопасность и шансы спокойно выспаться. Украдкой подсвечивая фонариком, сталкер удобно устроился в неглубокой нише макушки мегалита, настелив мягкой травяной ветоши, наскоро запил водой пачку галет с «Завтраком туриста» и мгновенно провалился в тяжёлый, без сновидений, сон…

Утро преподнесло неожиданный сюрприз. Ещё просыпаясь, Француз явственно услышал громогласный мужской мат, прерываемый характерным сухим треском немецкого шмайссера. Выглянув из укрытия, он обнаружил сюрреалистичную картину: внизу, по жёлобу необыкновенно прозрачной и просторной берёзовой лощины, устланной жёлтой листвой, справа по фронту бежал на самодельных кривых костылях, грубо вытесанных из толстых ветвей, одноногий мужик в чёрных заношенных брюках и таком же затрапезном кургузом пиджачке. Голову беглеца венчала, непонятно как державшаяся, чёрная же кепочка с пуговкой наверху. Калека нёсся во весь дух, споро выбрасывая вперёд самодельные ноги, отчего за его спиной громко взвякивали, нещадно колотя по костлявому телу, ПКМБ и патронная лента… За ним, метрах в пятидесяти сзади, скакал такой же одноногий, но на хороших лакированных костылях, фашист! Самый настоящий! В каске со свастикой, в зеленоватой шинели с белым орлом на предплечье и в куцем юфтевом сапоге на единственной ноге… Это он с коротких остановок, неловко опираясь на костыли, пытался поспешными очередями достать удирающего от него пулемётчика… За фашистом, сошедшим с рельсов товарняком, ломающим молодую поросль, летел, зажав в своих кулачищах АКМ и огромный тесак, здоровяк в плотной морской тужурке с двумя рядами блестящих пуговиц, в чёрных форменных штанах, армейских берцах и лихой бескозырке на соломенно-чубастой голове. Именно его матерный рёв оглашал дремлющие окрестности:

– Рифлёный, падла! Стой, крыса! Ур-рою!!!

Француз, затаив дыхание, наблюдал, что же произойдёт дальше. А дальше первый калека успешно добежал до толстого поваленного дерева, на удивление резво перескочил через него и, заправив ленту в лентоприёмник, первой же очередью срезал фашиста. Тут Француза как подбросило! Сам не зная почему, он кинулся на помощь именно к пулемётчику. Может, потому что одним из его преследователей был фашист? А, может, потому что двое против одного? Он и сам хотел бы знать ответ на этот вопрос… Предусмотрительно обогнув открытую местность, сталкер вскоре оказался за спиной у стрелка и, словно в театре, перед ним развернулась очередная жестокая сцена зоновской жизни.

Второй преследователь не заставил себя долго ждать. Бросив где-то автомат, он выскочил спереди из-за огромного валуна лишь с одним тесаком в руке с явным намерением одним махом «урыть»-таки острым клинком беглеца. Но безжалостный свинец тут же опрокинул его наземь! Француз повидал уже немало смертей в Зоне, но в этот раз его до глубины души поразило, с каким необычайным мужеством умирал этот человек! С побелевшим от невыносимой боли лицом, лёжа на спине ногами к пулемётчику, морпех, презрительно улыбаясь в лицо своему врагу, приподнялся на локтях и, содрогаясь всем телом, достал непослушными пальцами из нагрудного кармана сигарету, вставил её в синеющие губы и попытался прикурить зажигалкой… Хорошо было видно, как в такт его судорожному дыханию из двух пулевых отверстий, что пронзили лёгкие, вырывается кровавый пар… Перепуганный тем, что противник вполне ещё жив, бандит тиснул трясущейся рукой за спуск! ПКМБ услужливо гавкнул на всю округу короткой очередью, отправив в умирающего новую порцию свинца… Пули вновь швырнули морпеха на землю, но он, перебарывая невыносимую боль, вновь приподнялся и, снова взяв окровавленными губами сигарету, попытался зажечь её непослушной зажигалкой. При этом он не сводил своего уничтожающе-презрительного взгляда с ненавистного врага… В третий раз испуганно вскрикнул пулемёт, и страшная сцена повторилась…

– Да хорош тебе стрелять! Дай ты ему умереть спокойно! – не выдержал Француз.

Калека аж подпрыгнул, резко повернувшись:

– А т-т-ты, кт-т-то? Откуда тут?!

– Я без оружия, без оружия! – подняв руки над головой, показал подбородком на свой автомат, лежащий у ног, невольный зритель. – Француз я, сталкер-нейтрал. Руки-то можно опустить? Всё нормально?

– Д-да, да. Ч-чего там? – заикаясь, пришёл в себя стрелок. – А у меня «Рифлёный» – погоняло.

– Да я уже понял…

Так они и познакомились со своим нынешним напарником…

Под обход поля боя Француз, без лишних подробностей, вкратце поведал о себе, а Рифлёный также скупо рассказал о том, что до сегодняшнего дня долго горбатился в самом непрестижном, по его мнению, месте с убитыми им только что Фрицем и Штормом на известного в Зоне авторитета Лихого… Блюли интересы банды, собирали редкую дань, цивильной житухи, даже захудалой баньки, не видели неделями и, к тому же, ничего за верную свою службу не заработав, в одной из жесточайших стычек с военсталами потеряли с Фрицем по ноге.

– Если бы вместе жили, на обуви здорово бы экономили. Как раз одну пару на двоих брали бы, – горько пошутил калека.

– А размер? – уточнил сталкер.

– Да, не-е! Размер у нас разный, – спохватился бандит.

Осмотрев оружие убитого Шторма, Француз догадался, почему тот не воспользовался автоматом. Магазин был пуст!

– А что я, лох? – прокомментировал его удивление Рифлёный, – Патроны-то я выбросил, чтоб в спину не шмальнули. Уж не знаю, откуда этот падла, Фриц, нашмонал их себе.

– А почему-Фриц-то? Он что, в самом деле немец? – полюбопытствовал сталкер.

– Да какой там! Нацист проклятый. Скинхэд. Он с первых же дней в Зоне формягу себе фашистскую нарыл, вместе со шмайссером. Сказал нам, что всё ценное, что было у него, отдал за них внуку то ли партизана, то ли полицая: и баксы, и часы, и никонов новенький. Точно двинутый на этой теме. Нас со Штормом постоянно лабудой своей нацистской грузил, про филолога ихнего, Ницше, про расовое превосходство там… про «Майн Кампф» Гитлера и…

– Философа.

– Ч-чего?

– Я говорю, Ницше – философ, а не филолог.

– А что, это не одно и то же?

– Нет.

– Ну и хрен с ними с обоими.

– А Шторм – что?

– До армии смешанными единоборствами занимался. В драке, за подругу свою, какого-то шишки последыша грохнул. Ну и недотянул срок, с отсидки сдёрнул сюда, на Зону. Крутой чувак! У нас на блокпосте за старшого был. Только вякни что против, сразу по сопатке!

– А чего ты с ними не поделил? Почему в крысятничестве-то Шторм тебя упрекал?

– Ничего я не крысятничал! Решил сам-на-сам пожить, рыжья себе кой-какого нажить. Без хавки-то куда? Вот мне и пришлось весь паёк блокпостовский с собой забрать, ну и волыну получше, сам видел. А маслята ихние сбросить пришлось, говорил же тебе, чтоб в спину не шмальнули. Думал, что по-тихому уйду. Не получилось вот…

– Обзовись!

– Падлой буду, век Вольвы не видать! – чиркнул калека по своему горлу прокуренным ногтем большого пальца и зло цыркнул на землю жёлтой табачной слюной.

– Почему же «Вольвы»? – невольно рассмеялся сталкер.

– А потому, что меч-чта она моя ненаглядная! Р-р-разбогатею, куплю себе новенькую, чёрную и турбированную, с кор-робкой-автоматом! А ты сам-то далеко? Возьмёшь в подельники? Только штоб с наваром! За пайку я уже у Лихого напахался.

Французу вовсе не улыбалось иметь в напарниках незнакомого бандита. Бандиты всегда были принципиальными врагами сталкеров в Зоне. Да и свои, бункерные, его точно не поняли бы. Но случай исключительный, выбирать не из чего. К тому же, без того, кто спину прикроет, пусть даже бандита и калеки, было бы ещё хуже.

– Ладно, – обречённо махнул рукой сталкер, – если волыной своей в одном деле подстрахуешь, друзей из плена хочу выручить, наваром не обижу. Но у меня условие: идём по моему маршруту. И я за старшего! Хабар, что в дороге добудем, пополам. Как дело сделаем, каждый своей дорогой.

– Покатит, – без раздумья осклабился стальными коронками бандит. – Держи краба! – И протянул костлявую, с узловатыми пальцами и зеленоватую от наколок, руку.

Пожимая её, Француз не сдержался:

– А почему – Рифлёный-то? Если не секрет, конечно.

Калека, не выпуская его ладони, сунул её себе под кепку, и Француз с удивлением нащупал на голове бандюка несколько грубых костяных складок:

– На Большухе срок тянул. Зона взбунтовалась наша, ну и вертухаи дубинками и прикладами поправили мне черепушку. Думал, сдохну тогда, в лазарете…

Собрав всё ценное у погибших и предав их обезглавленные тела земле, против чего долго артачился калека, напарники молча перекусили и двинулись по намеченному Французом маршруту…

***

КПК, еле видимый пунктирной линией, обещал через пяток болотных километров мост, а за ним – остров с хутором из нескольких построек… Шли с остановками. Рифлёный хрипел сзади надсадно и, ругаясь, чавкал в болотине фрицевскими костылями…

Про эти глухие места сталкеру раньше слышать не приходилось. Но, может, оно и к лучшему? Бандитам и военным эта глухомань точно не интересна, а, стало быть, интересна им. С напарником мало-мало отсидеться. Тот всё-таки схватил от своих пулю. Когда они вдвоём на месте его скоротечного боя копали могилы, Француз обнаружил, что бандит, рефлекторно дёргает рукой к правому боку, отливающему маслянистым пятном, бледнеет и морщится. Тогда он рявкнул ему:

– А ну, скидывай клифт! Чего там ныкаешь?

– Да Фриц, падла, – невольно засуетился бандит, – зацепил бочину! Навылет… Не дрейфь, братан, как на собаке всё заживёт.

– Давай-давай, показывай!

Сквозное пулевое отверстие вспухло фиолетовым и обильно кровоточило, но, похоже, в самом деле, ничего серьёзного. Пришлось распотрошить единственную аптечку…

***

Мост только в КПК выглядел красиво: двумя аккуратными скобочками, примыкающими к хутору… А на самом деле еле живая тропка из высоченных камышей вывела ходоков ко вбитым в озёрное дно бревенчатым сваям, по которым петлял в непроглядное туманное молоко всего лишь убогий, в две доски, мосток с намёком кое-где на перила. Попробовав попрыгать по нему, Француз убедился, что доски ещё держат и, выставив вперёд взятый у напарника ПКМБ, направился вперёд.

– А ну-ка, постой, кореш! – окликнул его радостный возглас бандита.

– Чего там у тебя?

– Золоти-и-ишко, однако.

Француз вернулся и увидел, как у мостка, в метре от тропинки в притоптанных камышах, Рифлёный толкёт костылём мутантовское дерьмо рядом с побелевшим от солнца и дождей женским черепом. В подсохших экскрементах клубком торчали непереварившиеся чёрные девичьи косы и две огромные цыганские золотые серьги с узорами…

– И не противно тебе? – воскликнул Француз. – Человек погиб ведь, а ты дерьмо это, вот, ковыряешь!

– Золото не пахнет! Тут грамм двадцать будет точно! Щас, во, в пруду помою, и – мазя!

– Да оно ещё и цыганское, по всему?! Хреновая примета. Не связывайся ты с ним!

Бандит упрямо наклонился и, громко сопя, сгрёб серёжки в пригоршню… После чего, с трудом встав на единственное колено у воды, пополоскал заученными движениями опытного старателя свою ценную находку и, довольный собой, бережно завернул её в мятый носовой платок, а затем спрятал во внутренний карман…

– Молодой ты ещё, Француз! Ничо в жизни не понимаешь. Ишь, брезгливый какой, – начал было нудную нотацию он, ковыляя по мостку, но соскользнул с мостка своими деревяшками и заматерился… А чуть успокоившись, продолжил: – Золотишко есть, и уже радостно на душе. С почином. Чую, фарт грядёт…

Наконец перед глазами путников в тумане проступил чёрным на зелёном пригорке долгожданный дом, вблизи оказавшийся довольно-таки нарядным. Стены окрашены тёмно-синим, белые наличники, голубые ставни, на железной крыше – полуоблупившийся красный сурик… За домом из высохшего бурьяна виднелись другие постройки, до того разрушенные, что об их назначении можно было только догадываться… Кирпичная труба, хоть и закопчённая, была уже совсем размыта дождём, а с противоположного торца дома притулилась поленница свежих дров, предусмотрительно заготовленная хозяевами… Уже легче. Вряд ли бандиты. Похоже, обычные сталкеры обитают. А с простыми людьми в Зоне завсегда можно договориться. Однако расслабляться рано ещё:

– Рифлёный, прикрой с тыла!

Став за дверной косяк, Француз постучал. Тишина. Постучал громче. Ни звука. Он выбил ногой дверь и просунул в сумеречное помещение пулемётный ствол. Пахнуло жильём. Людьми. И чем-то давно забытым. Но по-прежнему тихо. Никого? Шагнул внутрь, и сзади предательски скрипнула дверь.

– Миу! – раздалось из тёмного угла напротив.

– Твою в дивизию! – чуть не лупанул из пулемёта на звук сталкер. – Котёнок? Да откуда? Не иллюзия ли?

Что-то шевелилось в тряпье, сваленном в тёмном углу на топчане. Вошедший, не отводя от живого места ствола, толкнул крашеные створки окна наружу и, при жиденьком освещении, обнаружил там в тряпках перепуганные глазёнки небесного цвета на чёрной пушистой мордочке, а над ними – детское кареглазое личико. Всё ещё не веря себе, Француз убрал за спину оружие и обрёл, наконец, дар речи:

– Ты кто? Не бойся, я тебя не обижу! Выходи и зверюгу своего придержи.

– Это не звелюга, он – Цэми, – робко отреагировал в ответ девчоночий голосок. – Мне его мама подалила. На день лоздения. Он доблый, и лягусэк ловит.

– Ах, Ц-э-эми-и! А сколько ж тебе лет-то? И как тебя зовут, малыш?

– Пя-я-ять. И вовсе он не Цэми, а Цсэми. А меня зовут Та-аня. И я одна здесь, а никого больсэ не-ет. Мама за едой усла. И папу найти. Он есё ле-етом плопал…

Француз кликнул напарника:

– Дядя Рефлёный, иди, познакомься с хозяевами. Да смотри, осторожнее, чтоб тебя тут хищник не порвал. Кажется, Цсэми его зовут.

– Ах, чтоб мои старые костыли! – воскликнул вошедший, увидев «хозяев». – Давай, мать, выходи знакомиться.

– И вовсе я Вам не «мать», а Та-аня, – набычила головку кроха, пришлёпав босыми ножками на свет и прижимая к груди свой живой подарок.

– Ну-ну! Не журись, хозяйка. Это я так. Но ведь этому кошачьему ребёнку ты же – как мама? – извиняюще пробормотал калека, с шумом упав на скамью и с наслаждением вытянув натруженную единственную ногу.

Смугленькая черноволосая «хозяйка» в цветастом застиранном платьишке согласно кивнула и полюбопытствовала:

– А у вас ещё нет ноги? Её лизуны откусили?

– Почему – нет? – усмехнулся гость и похлопал по костылям. – Вот ещё две. Одну плохую ногу, которая мне не нравилась и всё время отставала, я на две хорошие у бандерлогов променял. А что это ещё за лизуны тут обитают?

Девочка, недоверчиво глянув на деревянные «ноги», вздохнула:

– Они в болоте зывут. Под мостом. Мама с папой говолили, их бояться надо и не суме-е-еть, а то они языком лазлезут.

– О-о-о как! – удивлённо вскинул брови Рифлёный. – Не шуме-е-ть?

Затем, с облегчением скинув на пол сидор, поинтересовался:

– Ну что, Татьяна «батьковна», обедать-то будем? Меня, кстати, – сверкнул глазами он на напарника, – дядей Колей зовут.

– Будем, дядя Коля! – расцвела Танюшка и обратилась ко второму гостю. – А вас как зовут?

– Дядя Лёша. А давно ты тут одна? – поинтересовался Француз, сглотнув комок в горле, так как вспомнил своих дочурок.

– Не зна-аю. Мне мама плодукты лазлозыла в колобки, – указала девочка в угол за печью, – и сказала только по одной есть.

Сталкер обнаружил за печью две, на удивление аккуратно сложенные, стопки картонной тары. Пустых было больше двадцати, а в оставшихся семи лежали по три пачки сухой лапши «Роллтон» и по две пластиковых, чуть не с напёрсток, коробочки со сливочным маслом и яблочным джемом. Вот и весь рацион бедного дитя, если считать по коробкам, за три недели.

– Дядя Лёса, пощелкни водиськи, – протянула ковш девочка, указав на бак из нержавейки, что занимал чуть не полстола.

Француз, взяв посудину, с трудом наскрёб со дна пригоршню воды. Танюшка, опустив на пол животное, схватила ковш замурзанными ручонками и принялась жадно глотать.

«Интересно, – вновь сглотнув подступивший к горлу комок, подумал сталкер, – сколько бы ещё несчастный дитёнок, при таком раскладе, протянул бы? Практически без воды и с едой на неделю?»

Напарники убрали со стола бак, предварительно наполнив его из колодца с журавлём, накрыли столешницу газетами и собрали нехитрый обед. Зато чай был горячий, из трав, подвешенных под потолком, что обнаружил знающий их бандит. Малышке Француз нашёл на дне рюкзака окаменевший «Марс». Та, с трудом скрывая свою радость, принялась грызть неподдающуюся зубам карамель, а Сэми заурчал над остатками «Завтрака туриста».

– Ну что, котяра, наелся? – попробовал взять его в руки бандит.

– Пфу! Пфу-пфу! – вздыбил шерсть пушистик и, поцарапав гостя, забился под топчан.

– Да не трогай ты его, – махнул Француз.

– Дядя Лёса, – обратилась к сталкеру маленькая хозяйка, – а ты меня помоешь в тазике, вот тут, за печкой? Меня мама всегда мыла… А то у меня воды нагреть не получается.

– Конечно-конечно, ребёнок, – согласился гость. – Давно я уже таких вещей не делал. Но помыться надо обязательно, а то букашки в голове заведутся.

Нагрев на печи в старом ведре воды, он навёл её до нужной температуры в тазу за печью и, помыв Танюшку нашедшимся куском мыла, обтёр простынкой, переодел в свежее платье из шкафа, а грязное тут же состирнул и развесил над печью. Затем достал из кармана складной «Викторинокс», вытащил из него ножнички и взялся постричь девочке сильно отросшие ногти. Та, сидя на табуретке, терпеливо сопела, а Француз вдруг осознал, что ей на руки из его глаз капают слёзы… Потому что он вспомнил своих девочек, и что возле них нет ни его, ни матери, и что им грозит теперь детдом либо приёмная семья…

– Дядя Лёса, а ты сказку прочитаешь мне на ночь? – протянула доброму дяде старый затёртый сборник сказок девочка, укладываясь со своим котом на кровать.

– Давай-давай… Какую тебе?

– «Дюймовочка».

Не прочитал гость и половины предложенной сказки, как маленькая хозяйка заснула, тогда он шёпотом обратился к своему напарнику:

– Слышь, Рифлёный, я дров принесу, а ты подежурь. Немного посплю. А на ночь сменю тебя.

***

Вот так закончился для него вчерашний день…

А утром надо будет забирать кроху и рвать когти отсюда. Ох, нехорошие места здесь! Похоже, со всей округи мутанты собрались…

– И как тут бедный ребёнок жил? – снова вздохнул своим горьким мыслям дежурный. – Всё тяжёлое придётся бросить. В первую очередь, контейнера с артефактами, которыми его одарил щедрый марсианин. Хрен с ними. Самим бы уйти.

Но утром Рифлёный, узнав о решении напарника бросить своё добро, чтобы уйти налегке, упёрся рогом:

– Мир спасать собрался? А я и так у пахана своего за год ни шиша не получил! Волыной прикрою, а артефакты твои себе оставлю. Я на них ногу себе электрическую справлю. Слышал про такие? Не успеешь подумать, а она уже сама вышагивает. У неё провода на нервы припаивают.

– Вот ты о ноге своей электрической думаешь, – недоверчиво отреагировал по поводу проводов, припаянных «прямо на нервы», Француз, – а о нас ты подумал? О ребёнке подумал? Ты ещё дойди сначала до ноги своей электрической. Ты пока до Кордона доберёшься, ещё заработаешь не на одну.

– Девчонка своим ходом побежит похлеще моего. А моё слово – кремень! Баста! И малину эту надо обшмонать хорошенько, всё равно уходим, вдруг нычка какая путёвая имеется? Тоже не помешала б…

– Ты эту феню свою брось – при ребёнке выражаться. И нычки оставь в покое, нечего тут крысятничать.

Рифлёный насупился недовольно, а наблюдавшая за диалогом двух гостей девочка обратилась к Французу:

– Дядя Лёса, а зачем Федю надо бросать? С вами ещё один дяденька есть, да?

– Нет, малыш, никого с нами больше нет. Забудь. Это мы с дядей Колей о своём.

– А мы ведь Цсэми не оставим? Он нам помогать бу-удет, – обратилась к сталкеру малышка.

Кот, будто всё понимал, вылез из-под топчана и, встав рядом с хозяйкой, вопросительно уставился на Француза.

– Конечно-конечно, – не стал спорить «дядя Лёса», – куда же мы без него? Да и в бою он, если что, меня подстрахует.

***

Машинально, по привычке, оглядев место ночёвки, чтобы чего важного не забыть, сталкер отпер дверь и, высунув вперёд автомат, осторожно выглянул наружу. На удивление, никого! Влажная земля повсюду продавлена ногами псевдогиганта и бюреров. Очевидно, в отместку за неудачный визит они «заминировали» двор кучами антрацитно-чёрного, отвратительно пахнувшего дерьма.

Кивнув Рифлёному «за собой», он взял малышку за руку и шагнул наружу.

– Во, паскуды, – подал сзади голос напарник, – мутанты мутантами, а туда же! Нагадили прям у крыльца, как подлые соседи.

Француз не ответил. Лишь вздохнул на несговорчивого пулемётчика, сдвинул на живот похудевший сидор и посадил на закорки Танюшку с котёнком. Затем поудобнее повесил на плечо автомат, для стрельбы с плеча… О том, что без неё не обойдётся, его чутьё просто вопило:

– Рифлёный! Давай вперёд! С того берега прикроешь, если что!

Как только калека, чертыхаясь, двинулся по скользким доскам выплывшего из тумана мостка, сталкер, выждав дистанцию, двинулся следом…

– Гото-ов! – раздался минуту спустя приглушённый туманом голос.

Француз прибавил шаг, а Танюшка испуганно стиснула его шею.

– Ничего, ничего, Лисёночек, – успокоил её носильщик, – сейчас дядя Лёша тебя до берега донесёт, и все мы, вместе с Цсэми и дядей Колей к хорошим людям пойдём.

Середина мостика – позади… Нога предательски соскользнула по влажной доске, и Француз, чтобы удержать равновесие, схватился за подгнившую перилину, а та обломилась, и вся троица ухнула в воду вниз головой!

Непрозрачная, в цвет туманного воздуха, гладь внизу оказалась кристально-чистой, как слеза, и поразительно глубокой. Под тонущими медленно опускался оброненный сталкером АКМ, а сам Француз со своей ношей будто завис, медленно-медленно опускаясь вниз… За мгновения, что был в воде, сталкер увидел, как далеко внизу, куда хватало взгляда, дно усеяно огромными полупрозрачными растениями с бутонами вроде тюльпанов. Какой-то неведомый источник нестерпимо-голубого света подсвечивал их снизу насквозь, и там, внутри бутонов, чернели свернувшиеся в позе эмбрионов человекоподобные фигурки. Как только автомат коснулся одного из них, по бутонам тут же молнией дрогнула рябь, фигурки во мгновение ока одна за другой стали быстро оживать и зенитными ракетами устремляться вверх, оставляя за собой пузырчатый торпедный след!

Француз рванул на поверхность и, убедившись, что ребёнок крепко держится за него, как можно быстрее широкими гребками направился под защиту пулемёта Рифлёного… Перепуганный Цсэми больно вцепился пловцу когтями прямо в шею и взревел благим матом, а девочка, обняв ещё крепче, откашливалась от проглоченной воды… Вокруг оглушающе громко и противно засвистели выскакивающие на поверхность подводные мутанты, которых сталкер видел только что в растениях, на дне водоёма. По всему, это и были те самые «лизуны», о которых рассказывала им девочка. От их громкого свиста сразу начала болеть голова. Выбравшись на илистый берег, сталкер, не останавливаясь, кинулся на тропинку и выхватил с набедренной кобуры беретту:

– Рифлёный, шмаляй, чего ждёшь? Бросай на хрен свой сидор и давай за мной! Их там тыщи!

– Брата-а-ан, не дрейфь, счас я их приглажу! – самоуверенно гаркнул бандит. – А сидор не брошу, у меня и так, кроме него, ничего нет.

Лизунов становилось всё больше, и их свист всё нарастал, сливаясь из отдельных голосов в многоголосый вой… Голова просто трещала от него, а в ушах давило, как в падающем самолёте. Оглянувшись ещё раз на водную гладь, Француз поразился, как лизуны, будто цирковые дельфины, вылетают на её поверхность и каким-то невероятным образом скачут в их сторону, будто пущенный озорником с берега каменный блинчик-голыш! Сухой камыш затрещал вокруг беглецов под телами атакующих голодных мутантов, и Француз, приготовившись на бегу отразить их нападение с пистолетом в одной руке и ножом в другой, перешёл на бег… Однако появление первого лизуна всё равно оказалась неожиданным! Как излом когда-то в его сне, в Брянске, он выпрыгнул из-за камышей сверху и, ещё в полёте, словно пастушьим бичом, попытался достать людей своим двухметровым языком! А за первым, словно горох, посыпались и другие… Сталкер едва успевал с коротких остановок прицельно валить их из беретты одного за другим! Слюна мутантов, очевидно, содержала какую-то кислоту, так как его незащищённая кожа моментально получала сильнейшие ожоги.

– А-а-а! Вот вам, вот вам! – слышались уже далеко позади крики Рифлёного, осыпающего врага затяжными очередями.

– Что же он, идиот, делает? – мелькнуло в голове Француза. – Лента кончится, и они его порвут в секунду!

Сам он, потеряв надежду увлечь пулемётчика за собой, всё больше удалялся от озера, едва успевая всаживать в слюнявые тела преследующих его мутантов пулю за пулей…

Вблизи оказалось, что лизуны ничуть на людей и не похожи: плоское лицо на заострённой головке, глаза рыбьи с огромными чёрными зрачками, нос бугорком с двумя вертикальными щёлочками ноздрей, а в широкой пасти, сверху и снизу, по два острых заячьих резца. Вместо ушей у мутантов бугрились розоватые жабры, на затылке рос гребень, нисходящий на выпирающий спинной позвоночник, а волосы – чёрные и толстые, как проволока. Конечности же лизунов имели между пальцами перепонки вроде лягушачьих…

***

Ужасный визг лизунов становился всё нестерпимее!

Они трещали камышом уже повсюду! Один из них, удачно напав сзади, уцепился конечностями во Француза и мгновенно оплёл его вместе с ребёнком своим языком, да сдавил так, что перехватило дыхание… Сталкер, не останавливаясь, изловчился, и, высвободив пленённую руку, срезал ножом с себя слюнявый язык! Оголённые руки тут же обожгло синей мутантовой кровью! А нападающие всё подлетали один за другим, как с конвейера… Пулемёт Рифлёного смолк, и от берега слышался только его отдалённый надсадный крик:

– Нах..! Нах..! Падлы! Вот вам, вот вам!…

Это бандит орудовал, как дубинкой, своим замолчавшим оружием…

Вдруг атаки монстров на Француза с его подопечными прекратились, так как они, почуяв в одноногом калеке более лёгкую добычу, кинулись все к нему… Мутанты стекались на Колю Рифлёного волна за волной, сплошной лавиной, из которой, чуть погодя, раздалось в адрес сталкера душераздирающее:

– Н-У, П-О-Ж-А-Л-У-Й-С-Т-А! Ф-Р-А-Н-Ц-У-У-З, П-О-М-О-Г-И-И…

Затем грянула звенящая тишина, нарушаемая лишь сотнями смакующих, рвущих человеческую плоть, хищных ртов!

***

Пользуясь спасительным затишьем, Француз на бегу спрятал окровавленными руками в кобуру бесполезную, без патронов, беретту:

– Малыш, Лисёночек, ты жива?!

И услышав в ответ лишь утвердительное всхлипывание девочки, кинулся подальше от места трагедии, не разбирая дороги… По пути он тупо, на автопилоте, обошёл две аномальные болотины «киселя», свежую «птичью карусель», ещё одну, блуждающую, потом ещё одну, украшенную по краям вороньими ошмётками, и, спустя примерно час спасительного отступления, выскочил на берёзовую поляну с могучим дубом в центре. Мельком оглядев многовекового сторожила, чтобы убедиться в отсутствии на нём признаков древесной аномалии, которая навеки приковала бы их к стволу на съедение монстрам, рухнул на мягкую палую листву, прижавшись спиной к толстой и тёплой коре…

Девочка потеряла сознание… А насмерть перепуганный пушистик таращился на своего спасителя у неё из-за пазухи… На левой щеке и на обеих руках ребёнка алели ужасные ожоги под стать тем, что мучили самого сталкера. Ему хотелось взвыть от собственного бессилия! В аптечке – лишь йод, бинты да антирад. Оружия, считай, нет. Только нож. Куда сейчас?

Вдруг с окраины поляны послышался хруст веточки. Француз рефлекторно выхватил беретту и направил её в сторону опасности.

– Ой, да ты мой золотой, опусти дуру-то… Хоть пуль нет, а вдруг да выстрелит?

В пятнадцати шагах, в густых зарослях, маячила древняя крючконосая цыганка с морщинистым, словно печёное яблоко, лицом, в чёрной плисовой, расшитой золотом, куртке и длинной, до пят, цветастой юбке. В её дряблых ушах позвякивали огромные, с луну величиной, золотые узорчатые кругляши. Точь-в точь такие же, какие нашёл накануне, на берегу злосчастного водоёма с лизунами, Коля Рифлёный.

Француз, не опуская оружия, уточнил:

– А Вы одна?

– Нет, касатик, – кивнула старуха ободряюще кому-то сзади, – я с внуками моими. Мы тут с ними травы лечебные да коренья собирали и стрельбу вашу услышали от Дальних болот, где болотники живут, а потом уж и тебя увидели, как ты бежишь от кого-то… И, надо же, какое счастье! Ты самую большую драгоценность нашу принёс! Девочку вот эту, Танечку. Цены тебе нет!

К сидящим под деревом вслед за старухой боязливо приблизились молодая красавица-цыганка и, под стать ей, парень.

– Так вы знаете её? – удивился сталкер. – А она говорила мне, что одна в доме давным-давно уже живёт.

– Да она моя и моего брата Клементия, баро нашего, правнучка-наследница. Золотце наше. Мы её и видели-то до этого всего три раза. Особенная она у нас, ты не поверишь… А мать её, Милка, наша внучка и любимица, замуж против нашей воли пошла! Упрямица. И где живёт, и ребёнка с мужем своим много лет от табора скрывала…

– Так её родителей в самом деле нет? – уточнил, сомневаясь, Француз. – Они не у вас в таборе? Танюшка мне рассказывала, что ещё летом отец её пропал, а мать на его поиски ушла… Только мы, вот, с напарником вчера череп женский у мостка через озерцо нашли, с золотыми серёжками, как у вас… Не мать ли это её?!

– О-ой! Ой! Ой! О-о-ой! – взвыла старуха. – Точно, это она! Бедное дитя-я-я! Мы ей эти серьги на восемнадцать лет дарили, вместе с братом свои-и-им. Значит, погибла-а-а! Чуяло моё сердце… Вот я с ребятами-то всё не решалась поискать-то её сегодня заодно… А тут ты как раз и появился. Чуяло сердце беду-у-у… А уж тебя, когда увидела, просто всё поняла-а-а без сло-о-ов…

И молодые цыгане тоже плакали. Француз не знал, чем их успокоить… Ему самому было так худо, что он еле стоял на ногах:

– Так мы от лизунов на болоте сейчас еле отбились! Чуть не сожрали нас, сволочи… И автомат, вот, потерял там, да и напарника тоже…

– Вас обоих срочно лечить надо, – неожиданно умолкла старуха и сразу пришла в себя. – Вон проклятые болотники что с вами понаделали!

Вся троица заботливо засуетилась, приняв на руки девочку с котёнком… Молодые притащили из кустов свои котомки и принялись вынутыми из них тряпицами, свёрнутыми в тампоны, наносить на ожоги сталкеру и ребёнку какую-то вонючую мазь, похожую на дёготь… Буквально после нескольких касаний полегчало, нервы Француза, свёрнутые боем в проволочные канаты, расслабились, и он впал в спасительное забытьё…

Глава II

Табор. Кольцо Судьбы

Француз с трудом разомкнул веки и, словно сквозь туман, увидел над собой смуглое лицо с тёмно-карими незнакомыми глазами… По привычке его рука метнулась к кобуре, но в ней было пусто… И только тут, с огромным облегчением, он узнал того молодого цыгана, что прятался накануне за спиной подошедшей старухи и, как сквозь вату, глухо обращался к нему, тряся за плечо:

– Поднимайся, брат, давай я тебе помогу.

– Нет-нет, спасибо, я сам, – постеснялся показаться ослабевшим пожжённый лизунами сталкер.

Но цыган, неловко перекладывая в руках его незаряженную беретту, всё же забрал рюкзак.

– Сыночки, поторопитесь, – обратилась к ним старая цыганка. – Танюшку мы с Лизой донесём, а вы уж сами. Тут оставаться опасно.

Постепенно приходя в норму, Француз всё увереннее зашагал за своими спасителями. Ожоги почти не беспокоили, но вот за оружие без патронов, по горькому зоновскому опыту, он беспокоился очень сильно. Мало ли что? А надеяться на безоружных гражданских было смешно.

«Своими цыганскими заклинаниями монстров зоновских либо человеческих отморозков заколдуют, если те нападут?» – мрачно размышлял он.

До того ему не раз приходилось слышать о вполне благополучно живущей в Зоне небольшой цыганской общине… Но, вот, где они сами, как выживают и чем промышляют, мог только предполагать… И, погляди-ка, свела же судьба? Теперь сам, вот, вместе с ними…

Через пару часов пути по только цыганам известным хитрым петляющим тропам путники вышли на высокий холм, который открыл живописные дали и под которым слышалась нерусская речь и конское ржание. Обойдя вместе со своими спасителями холм, вправо и вниз по тропинке, Француз увидел цыганское поселение, которое было совсем не похоже на его представление о жизни цыганских таборов. Открывшая часть глинистого холма была почти отвесной, и в ней зиял ряд аккуратных прямоугольных входов с мощными металлическими дверями, взятыми, очевидно, из каких-то зоновских защитных сооружений. Практически напротив каждой двери располагался деревянный навес с дощатым столом и такими же скамьями. Были и пару коновязей, у которых томилось несколько лошадей. Бегали, играя, дети, степенно беседовали о своём мужики, хлопотали у полевых печей под навесами бабы…

Увидев появившихся гостей, да ещё и маленького котёнка на их руках, любопытная детвора со всех ног припустила к ним, а следом потянулись и взрослые. Возглавлял взрослых средних лет смуглый цыган в необычном для Зоны гражданском поношенном костюме, лакированных хромовых сапогах, белой рубашке и характерной чёрной кепке с блестящим козырьком. Он, подойдя, обратился уважительно к старухе:

– Тётя Ксения, что ты за подарок от аиста к нам принесла? – и кивнул на девочку, а после подозрительно зыркнул на бледного от пережитого накануне Француза.

– Ро-о-оберт! – радостно взвизгнула, перепугав окружающих, старуха. – Счастье-е-е наше потерянное к нам вернулось! Вот этот парень нам его вернул! – И показала на сталкера. – Не видишь, чо ли?! Танюлечка это наша, золотая, ненаглядная. Дочка Милы нашей пропавшей и её непутёвого мужа. Наследница долгожданная нашего баро Клементия, царствие ему небесное.

Тут поднялся такой гвалт на цыганском языке, что непривычный к таким бурным эмоциям гость чуть не оглох. И стар, и млад радостно орали, будто миллион баксов получили, беспрерывно похлопывая благодарно Француза и пытаясь приласкать перепуганную Танюшку. А та жалась испуганно с котёнком к старухе…

Затем, когда все немного успокоились, хозяева предложили Французу умыться, а потом ему ещё раз аккуратно смазали раны говорливые общительные цыганки. Спустя не более трёх часов Танюшкиного спасителя подвели к накрытому, как на большой праздник, общему столу. На столе были тушёное в местных травах мясо и что-то похожее на рыбу, от изумительного запаха которых гость чуть не подавился слюной. А ещё, по указанию Роберта, ему и гостю налили в огромные хрустальные бокалы восхитительного десертного красного вина. По всему было видно, что цыганский глава знал толк в таких напитках. Остальные обошлись несколькими бутылками водки…

– Так тебя, говоришь, дорогой, Алексеем Французом зовут? – обратился к гостю главный. – Давай, брат, выпьем за нашу и твою удачу, и расскажи нам, что же там, в болотах, у вас за трагедия произошла.

Гость, отхлебнув вина и закусив, ещё раз кратко изложил хозяевам уже рассказанную старухе историю…

Люди за столом, замерев от удивления и восхищения, слушали его не перебивая, лишь тихо переводя на свой язык услышанное тем, кто русского не знал. После того, как рассказчик умолк, все заорали, какой он молодец, потом снова налили и дружно выпили за Лёхино счастье. А тот, с удовольствием наслаждаясь редкой для Зоны едой, исподволь присматривался к своему окружению. Внешне схожие цыгане, которых вместе с детьми было с полсотни, конечно же сильно отличались друг от друга. Причём, смуглая кожа присутствующих имела какой-то странный зеленоватый оттенок. На лицах и руках некоторых местных мужчин и женщин были шрамы, отсутствовали фаланги пальцев либо пальцы целиком. А у лопоухого соседа по столу так вообще в центре обоих ушей было по отверстию, как от картечи. Ещё у двоих местных не было по глазу. Видно было, что жизнь в Зоне табору даётся нелегко…

После сытного и долгого обеда баро повёл гостя к себе, поговорить.

Обстановка была у него в доме для Зоны тоже не совсем обычной. Прихожую в просторной землянке, если её так можно было назвать, перегораживали тяжёлые бархатные, бордового цвета, шторы. На стенах висели дорогие портреты маслом в золочёных рамах и несколько больших фотографий. Посередине – большой солидный стол на одной ножке и несколько видавших виды стульев ему под стать… Напротив входа, в левом углу, был шкафчик с дверцами и раковина со смесителем.

– У вас что, и вода есть? И даже горячая? Здесь? В холме? – не сдержался удивлённый гость.

– Есть, дорогой, и то, и другое. Из подземных источников. Тут после войны какая-то войсковая часть располагалась. Автобат, что ли? Было всё налажено как надо. А мы всё сберегли, и воду экономим… И ванная, вот, есть даже, – с гордостью хозяин показал в другом углу, за занавесью, чугунную советскую ванну. – Ты, брат, вот что, пару дней погости у нас, поправь силы, а дальше, уж не обессудь, нельзя тебе тут задерживаться. Мы в Зоне нейтралитет держим. Сами по себе. Поэтому нас группировки и не трогают. Если бы не тётя Ксения, может, и сюда к нам тебя не пустили бы…

– А как же вы живёте тут? Выбросы переживаете? Как обороняетесь? Неужели вообще без оружия? – поинтересовался гость, с ужасом предполагая, что восполнить потерянное оружие и боеприпасы ему тут не удастся, и придётся уйти с тем, что осталось. А это означало быструю и верную смерть за гостеприимным холмом… Ведь никаких барыг-торговцев оружием он поблизости не знал, а у случайного же встречного про это не спросишь. Это означало бы раскрыть свою неспособность защищаться и гарантированно спровоцировать нападение на себя с целью наживы…

– Да нормально живём тут. Почему же? – успокоил его Роберт. – У нас тут бывший военный ангар есть там, в конце. Лошадей туда, когда трясучку местную пережить надо, загоняем. Сами по своим домам, ты видел их уже в холме, вот, расходимся. Всё чинно… После выбросов, если какая лихоманка появляется вроде «карусели» или чего там, огораживаем, чтобы детвора случайно не влезла, как раньше случалось… И оружия у нас сполна, и патронов, и свои боевики… Обученные и крепкие парни. А как же? Просто в нашем народе не любят это. С оружием у нас ходить – это всё равно что быть прокажённым. Только перед выходом в Зону берём его. Да и от мальчишек наших, бедовых, подальше держим огнестрел.

– Хотел вот автоматом да патронами у вас разжиться, – пояснил хозяину Француз. – После лизунов у меня вообще ничего, кроме пустого пистолета и ножа, не осталось.

– Ой, да это вообще не проблема. Тётка моя за то, что ты Танюшку нашу спас, вообще готова тебя золотом осыпать… Так что, калибр и количество говори. Дади-и-им. Отсыпем, по возможности, сколько надо.

– А вот насчёт семьи Танюшкиной нельзя поподробнее? – поинтересовался цыганский благодетель. – Всё же так уж вышло, что невольно я связан теперь с нею. И с вами, стало быть…

Задав этот вопрос, Француз тут же заметил, как сильно не понравился он хозяину. Тот с явной неохотой поведал вкратце историю молодой цыганской семьи:

– Да, вот, лет шесть назад тут военные у нас объявились. Большая для Зоны группировка. Человек двадцать, наверное. Начали на нас наезжать. На баро нашего, Клементия, вот он, – хозяин указал на кряжистого мужчину с широкой чёрной бородой, изображённого сочными масляными красками на стенном портрете. – Он уж старый был тогда, лет за сто, чуть до инфаркта не довели его эти военные…

– За сто-о-о-о?! – не поверил своим ушам слушатель. – А от вас-то они что хотели?

– Да, нашему баро было немало лет. Всего сто четырнадцать он прожил… А ничего не хотели эти вояки… Пристали, почему мы тут вообще находимся. Грозились выселить, а для начала детей всех забрать. Мол, жестокое обращение, раз в Зоне с нами тут живут. Да ещё и не учатся… А сами военные к Монолиту шли. На ЧАЭС… Какую-то операцию там свою провести. То ли сам Камень убрать, то ли уничтожить тех, кто его охранял… Не знаю. Секретная операция. Кто же нам расскажет? А Клементий наш им объяснил, что мы тут уже который век живём! Детей сами учим. И в семье им лучше. И в Зоне никого не трогаем. Поэтому местные никогда на нас в обиде не были. Это раньше, при царе, бедно совсем жили и конокрадством, был грех, промышляли, а при нашей народной Советской власти – ни-ни! И в школе учились, и в колхозах, и на заводах работали… Кузнецы у нас лучшие по всей округе были. И в войне, Великой отечественной, мы участвовали. Почти все молодые мужики там наши навсегда загинули. Ну вот… А тут выброс подошёл, и военные эти у нас и остались переждать его. Потом сказали, что ещё вернутся и займутся нами. А одного своего нам оставили полечить. Тарасом звали. Он из оружия, когда у нас тут чистил, как-то в ногу себе попал, дуралей. Полковник ихний очень злой был, хотел чуть не пристрелить его за это, и нам вот до своего возвращения его оставили… Только не вернулся никто. Слышал, что-то страшное там произошло, и погибли они все… А этот Тарас, поганец, вон племянницу мою, семнадцатилетнюю наивную дурочку, Милку, соблазнил. И что она в нём нашла? До сих пор не пойму… Все у нас против их брака были. Он сам-то никакой был, да ещё и без гроша в кармане… А цыганский зять никому тут не нужен. Клементий вообще Милке сказал, что из табора её выгонит. Так они сами сбежали. Самое нужное только взяли. Потом, мы слышали, они артефактами понемногу промышляли и этим жили. И то благодаря Милке… Та бедная труженица, считай, за мужика у них была. А Тарас только бухал… Да на жизнь жаловался… Потом вот Танюшка родилась. Клементия когда не стало, Ксения попыталась их уговорить домой вернуться, да и я не против был. Только они отказывались. И где живут, никому не показывали, и к себе в гости не звали. Тарас принципиально против был… Гордый, поганец, видишь ли…

– Я понимаю, что тётя Ксения рада правнучке. Но как-то странно всё равно… И вы все – будто президента встретили.

– Скажу тебе, дорогой, потому что ты её спас… Так бы не сказал. Но. Это огромная тайна. Пусть вместе с тобой помрёт? Видишь ли, особенная совсем Танюшка… Ты разве сам не заметил?

– В смысле?! – Француз почувствовал, что у него от волнения неожиданно пересохло в горле.

– А вот ты сам рассказывал, что всю ночь вас в доме мутанты беспокоили, а наутро никого не было. Разве так в Зоне бывает? Ты видел раньше такое?

– Честно говоря, не видел… Я этому и сам очень удивился. Думал, с боем пробиваться будем. А наутро никого не было во дворе…

– А лизунов вы, наверное, потревожили?

– Да, было дело. Автомат мой на них упал, когда мы с Танюшкой с мостка сорвались в воду.

– Ну, вот видишь? Да честно сказать, и мутанты бывают разные. Лизуны, так те, вообще, к болотному миру относятся… К подземному… И с ними совсем другая история…

– Жуть… – содрогнулся Француз, так как вновь живо припомнил, как чудом ушёл от них на болоте. Да и то, вероятно, благодаря только Коле Рифлёному. Царствие ему небесное… И вот ещё одну новость услышал он о том, что Зона делится на разные миры. Не слышал раньше такого…

– Так вот… – продолжил свой рассказ баро. – Ксения, когда общалась с Танюшкой прошлым летом, лично убедилась, что та совсем не простая. С Зоной общается… И мутантов понимает. Без слов… Не знаю, как это объяснить… Вот, например, Милка бабке рассказала, что кто-то из мутантов, когда Танюшка родилась, на порог ей «петлю Мёбиуса» принёс! Как тебе такое? За такой артефакт мы бы весь табор смогли озолотить. А у нас до этого только Клементий мог с Зоной общаться. Мы, благодаря ему, как у Христа за пазухой тут жили. И вот Ксения ещё немного Зону чувствует. А Танюшка этот дар Божий, видать, от прадеда переняла. Поэтому и встретили мы так её. Она теперь надежда нашего табора на счастливую жизнь здесь. А то после смерти баро нашего мы совсем обнищали. И людей всё чаще теряем…

Закончив своё грустное повествование, Роберт позвал того молодого цыгана, что Француза у дуба лечил от ожогов, и поручил ему отвести гостя в свободную землянку.

В новом помещении хоть и было чисто, но сильно пахло затхлостью и пылью. Однако Француз был и этим доволен. Спокойно отоспаться, помыться и привести себя в порядок… Об этом в Зоне чаще всего приходилось только мечтать. В предоставленном жилье ему удалось и ванну с горячей водой принять, и постираться. Правда, ванна у него была гораздо проще, чем у баро, стальная и немного ржавая. И вместо шампуня – хозяйственное мыло. Но это уже были мелочи…

***

Четыре дня Лёха провёл в гостеприимном таборе. Его заботливо лечили, кормили, в каждом доме были рады угостить душистым травяным чаем, в который местные вместо лимона нарезали дольки яблок. Многое гостя в быте цыган удивляло, но он на расспросы не решался… На второй день своего пребывания гостю, наконец, удалось разжиться в хозяйской оружейке АКС-74У с двумя магазинами и тремя сотнями патронов, да ещё, к большой радости, нашёл в старых разнокалиберных россыпях пятьдесят три патрона к своей беретте. А, уж потом только он дал себе волю расслабиться.

По вечерам допоздна пил кагор с брынзой у Роберта и играл с его друзьями в лото… Те, за игрой, по-свойски общались с ним и всегда очень эмоционально и шумно реагировали на свои промахи, бесконечно подтрунивая друг над другом, отчего с ними было как-то легко и весело… А днём он играл с пацанвой в футбол и регулярно навещал Танюшку, которая находилась у своей прабабки под строжайшим присмотром. Девочка всегда была несказанно рада «дяде Лёсэ», как родному. От всего этого Француз порой чувствовал, что ему не хочется уезжать из табора…

Наутро пятого дня гость проснулся в своей постели от какого-то яростного спора у порога землянки. Ругались на цыганском Ксения и Роберт. Что они не поделили, Француз не понимал, но что спор касается его, было ясно, как божий день… Наконец, дверь в его землянку с визгом распахнулась, и к нему влетели разъярённые спором гости:

– Вот скажи, брат, – обратился к сталкеру баро, – тебе золотого слитка хватит за то, что Танюшку к нам привёл?!

– Какого слитка? – опешил Француз. – Да успокойтесь вы! Не надо мне ничего.

– Надо, касатик. Надо! – обратилась к нему, как к наивному ребёнку, рассерженная старуха. – Только, не золото, конечно. От него зло только одно. А вот кое-что намного-намного получше. Кольцо Судьбы, например.

– Что-о-о? – не понял гость.

– Я говорю, Кольцо Судьбы! – как глухому, прокричала бабка. – Это похлеще всех твоих артефактов на свете будет.

– Вот видишь, тётя Ксения, он и не понимает даже! Зачем оно ему? Давай лучше золота дадим. Ну что ты со мной делаешь? Смерти моей желаешь?! – взмолился бабкин племянник.

– Я в таборе самая старая. Усохни! – рявкнула Ксения на баро. – А ты всего лишь избранный табором. Надо отдать ему это кольцо! Я уже знаю, что это его судьба. А он как-то и нас спасёт… Не знаю, где и как. Но спасёт… И Танюшка, когда ей вчера кольцо показывала, сказала, что дяде Лёше его надоть отдать. Понятно тебе, бестолковый?!

Удивительно, но аргумент бабки насчёт мнения Танюшки мгновенно обезоружил Роберта, и он сдался. Лишь горестно опустил плечи и, махнув безнадёжно рукой, удалился из землянки:

– Отдавай, тётя Ксения, раз так надо.

Бабка бережно развернула перед сталкером на ладони белую тряпицу, и перед его взором предстало ярко-зелёное, с мраморным рисунком, каменное, отполированное до блеска колечко, внутри которого была видна какая-то загогулистая золотая надпись.

– Вот оно! Наша величайшая ценность! Больше двух тысяч лет ему. Тебе вручаю… Береги его и никогда – слышишь, никогда – не снимай! Снять его можно только один раз. В тот момент, когда будешь решать Судьбу…

– Может, не надо мне его? Зачем такой дорогой подарок? – оробел Француз. – И, что там написано внутри?

– Ты глухой али как? – возмутилась старуха. – Слушал только что или нет? А написано там на древнем нашем языке, на санскрите: «Кольцо Судьбы». В те времена семья наших предков уходила из Индии в поисках лучшей доли, старейшина нашего рода кольцо это главе уходящей семьи отдал в дорогу на счастье, на счастливую судьбу… Вот оно с тех пор и кочует по всему миру с нами, и передаётся только по наследству. И именно в нашем таборе, не помню сколько времени… Кстати, у тебя предки тоже цыгане были. Знаешь об этом?

Лёха, хоть и слышал об этом от отца, лишь пожал плечами. Затем, обречённо вздохнув, бережно взял с тряпицы дорогой подарок и одел его на левый безымянный палец, как велела старуха…

– Женили… – еле слышно, будто самой себе, довольно пробормотала та.

А Француз вздрогнул от её слов, потому что осознал, что сделал в данный момент что-то крайне непростое, возможно, действительно судьбоносное…

После завтрака баро ещё раз поблагодарил сталкера за спасённую девочку, напомнил беречь кольцо и предложил отправляться в дорогу.

Сборы были недолгими. Уточнив с баро свой путь к Бункеру, отбывающий уложил в РД продукты, которыми одарила его жена хозяина, а также свои личные стиранные и аккуратно свёрнутые вещи. После этого, обвешавшись амуницией с противогазом, дарёными артефактами, оружием и боеприпасами, присел на дорожку вместе с провожающими… После минуты молчания он обнял баро, чмокнул в щёку довольную бабку, расцеловал Танюшку и двинулся в путь…

За пределами цыганского лагеря, на тропе, что увела его за километр от холма, гость табора почувствовал за спиной едва уловимое движение и, резко повернув в ту сторону автомат, никого не увидел, а лишь тут же услышал властное:

– Не стрелять! Свои!

«Вот это маскировка-а-а!» – поразился про себя Француз. Перед ним всего в двух метрах стоял ствол дерева, и увидеть на его фоне вооружённого и тщательно замаскированного охранника лагеря он не смог! Это был тот лопоухий цыган с пулевыми отверстиями в оттопыренных ушах, на которого он обратил внимание ещё в день своего прибытия за праздничным столом.

– Что, старуха в самом деле отдала тебе наше родовое кольцо? – с негодованием кивнул цыган на подарок у сталкера на руке. – Сумасшедшая. Просто чокнулась совсем.

– Настаивала. И что мне было делать? Выкинуть его? – обратился к охраннику цыганского лагеря сталкер.

– Выкини, если помереть самой жестокой смертью хочешь, – загадочно ответил тот. – Хотел было грохнуть тебя, чтобы ты не унёс с собой кольцо нашего народа. Да боюсь проклятие нажить на свою голову да на всех своих потомков. Неизвестно, что там старуха с ним нашептала и чем потом расплачиваться придётся…

Лёхе хотелось сказать, что, на его взгляд, уж слишком цыгане накручивают страстей вокруг самой заурядной вещи, но смолчал.

– Ладно. Топай, – с явной неохотой предложил ему цыган, и в интонации его напутствия явно ощущалось, что «грохнуть» гостя он, возможно, ещё не передумал… С некоторым мандражом сталкер повернулся к нему спиной и, ожидая возможного выстрела, отправился с таким вот загадочным цыганским благословлением к Бункеру…

***

К середине дня своего утомительного пути по незнакомым и опасным местам Французу захотелось поесть и отдохнуть. Ноги гудели от усталости и так и просились, чтобы он вытянул их хоть на полчасика на желанном привале. Погода была тихая, солнечная, и окружающая сентябрьская природа, несмотря на пройденные мрачные места, утыканные знаками радиационной опасности, всё же радовала иногда небольшими зелёными лужайками, которые напоминали ему родные леса на Большухе. Ностальгия в такие моменты просто зашкаливала на душе путника. Хотелось поскорее освободить своих друзей и наконец-то увидеться с ненаглядными близняшками…

Впереди справа, среди кустарника, растущего вокруг огромного поваленного дуба, блеснул участок чистой озёрной глади, и путник с радостью решил, что сделать привал в таком подходящем месте – самое время. Под вывороченным корнем дерева он обнаружил чистый участок речного жёлтого песка, чуть заросшего молодой травкой, и устроил в нём импровизированное кресло, застелив сухой травяной ветошью.

После этого с наслаждением развёл в ногах пахучий костерок из местного плавника, разогрел консерву, поел, помыл кипятком банку и, сделав из неё кружку, заварил чай из зверобоя, что дали в дорогу цыгане. Устроившись поудобнее, лицом к воде, сталкер с огромным наслаждением пил этот душистый чай и с улыбкой наблюдал как в чистой, словно слеза, воде, у кромки песка, игрались серебристые мальки. Ему эта картина показалась такой обнадёживающей и умиротворяющей! Несмотря на все катаклизмы, выбросы и аномалии, прежняя жизнь пробивается на этой отравленной земле, словно упорные ростки деревьев через тяжёлый асфальт. Ему так захотелось, чтобы и в его дальнейшей судьбе все задуманные дела пробивались к желанной цели, несмотря ни на что…

Затоптав ненужный огонь и присыпав, по привычке, золу песком, Француз отправился дальше. Обогнув по едва заметной тропинке часть озера, он углубился в редколесье и спустился вниз в длинный, поросший молодыми берёзками, овраг. Там, будучи весь в своих мыслях о доме и друзьях, он продолжил шагать по прямой, как вдруг слева, в сторонке, послышалось негромкое:

– Так, Мыкола, чуешь, шо кажу? Треба було залышиться та подывыться на того очкарыка, шо наших хлопцив вбыв, собака. Здох вин чи ни? Чуешь? А якшо вин жив?

– Та шо ты причыпывся? – послышался недовольный голос второго собеседника.

При этих услышанных словах скрытых незнакомцев Француз, даже ни на секунду не подозревая, что первый собеседник говорит именно о нём, буквально на автомате сделал ещё несколько шагов, и слева перед ним предстала такая картина: в трёх метрах, спиной к нему, к костру наклонился, раздувая огонь, и почти засунув голову в дрова, какой-то мужик в спортивных штанах и чёрной майке-тельняшке. А над дровами уже висел закопчённый котелок с водой. Напротив, на пеньке, восседал, закинув ногу на ногу, низкорослый, с жабьим пучеглазым личиком, коротышка, который ел бутерброд из чёрного хлеба с салом. Не успел путник сделать к ним и двух шагов, как Жаба побелел, вытаращив глаза и, заикаясь, просипел своему напарнику:

– М-м-мыкола-а-а, так вот же ви-и-ин, собака, ж-живо-ой…

Всё Французу тут стало ясно. Бандиты! Из числа тех, что подорвали его на Лесопилке и забрали его друзей! Пасут тут, на своём посту, свободных сталкеров, чтобы дань взять… Но его точно не ждали! Тут он заметил, как бандит, что раздувал огонь спиной к нему, молниеносно схватил нож, лежащий справа у костра и, словно пружина, распрямился вверх, одновременно разворачиваясь к нему для удара! За мгновение до его смерти сталкер увидел эти глаза – белёсые, с чёрными пустыми зрачками, переполненные безграничной ненавистью к нему… Так как передёргивать затвор уже было поздно, гость, не снимая АКСУ с плеча, изо всей силы сунул поднимающемуся врагу дульным компенсатором прямо между глаз! Хрустнула лобная кость на стыке с носовой, металл вошёл в череп бандита по самую мушку, брызнув фонтанчиком крови, а тот, вскрикнув, лишь взмахнул, словно Арлекин, обеими руками назад, выронил оружие и повис, содрогаясь, на стволе с остекленевшими глазами. В это же мгновение Жаба, понимая, что оружие, которое находится сзади него, он взять уже не успеет, бросился к сталкеру и изо всей силы принялся беспорядочно бить его кулаками по лицу, не давая вытащить оружие из убитого. Бросив бесполезный автомат и изворачиваясь от града ударов, Француз левой рукой схватил правую руку напавшего, а своей правой взялся за его глотку и, бросив тело, словно мешок, через бедро, придавил бандита коленом к земле. Тот беспомощно забарахтался и завизжал, словно взбесившийся кот, с трудом выталкивая из придушенной глотки ругательства:

– Не чипай миня, москалюка! Видчипысь, собака!

Но сталкер, напротив, с безграничной ненавистью за своих пленённых друзей, за своё тяжёлое ранение, да за все их бандитские дела, давил врага к земле всё сильнее, при этом ещё крепче сжимая пальцами его кадык и ломая левой рукой его локтевой сустав о своё левое колено, приговаривая при этом:

– Не дёргайся, придурок! Лежи смирно! И отпущу…

Но бандит, не желая мириться со своей беспомощностью, вырывался ещё яростнее, вдобавок пытаясь бить сталкера через себя тяжёлыми кирзухами по голове. Вынужденный по этой причине давить глотку врага ещё крепче, Француз вдруг почувствовал, как под пальцами хрустнуло что-то, тело Жабы обмякло, а задранные вверх ноги рухнули на землю.

Выждав пару секунд, сталкер, не ожидавший такой быстрой развязки, встал и, отряхнув пыль с колен, разочарованно обратился к нему:

– Говорил же тебе, дебил, не дёргайся. Сам допрыгался…

Тут он боковым зрением заметил какую-то огромную, стремительно выросшую массу сзади, после чего почувствовал тяжелейший удар по голове:

– БАМ-М-М-ММ!!!

И свет в глазах померк…

Некоторое время спустя кто-то плеснул ему холодной воды в лицо с уже стянутой повязкой на глазах, привёл в чувство и, громко и грязно ругаясь, повёл со связанными за спиной руками куда-то, злорадно хихикая и по-подлому пиная сзади по ногам…

Француз в эти тяжкие минуты даже не предполагал, что вступил в схватку с пикетом банды того самого авторитета Лихого, о котором говорила ему Седония, и лагерь которой находился буквально в паре километров от места их схватки. На его несчастье, пикет состоял из трёх человек, и самый здоровый из этой троицы отходил по нужде. После чего прибежал на шум борьбы и, пользуясь минутным замешательством сталкера, оглушил его…

Глава III

Доктор Вирус

Француз с трудом начал приходить в себя. Первой мыслью было: как там Олеся и Сверчок? Как он ни старался в последнее время быть осторожным и предусмотрительным, а, вот, погнался за барышом, и вон как всё вышло. Подвёл их! Где теперь его друзья? Живы ли? Удастся ли их вытащить? Второй мыслью было: на месте ли цыганское кольцо? Отчего-то ему было бы жаль лишиться своего необычного подарка. Нащупал пальцами и вздохнул с облегчением: «Наверное, бандитам каменное украшение было без интереса».

Он осторожно, не шевелясь, осмотрелся из-под полуприкрытых век (зоновская наука). Помещение было небольшим, с межкомнатной дверью куда-то и замызганными желтоватыми обоями. Одно зарешечённое окно с двойной рамой. Пол затоптан так, что не угадаешь, какого он на самом деле цвета. В углу сгрудилось несколько двухъярусных солдатских кроватей с бесформенными полосатыми матрацами и черными подушками без наволочек. На полу, прикованный наручниками к соседней кровати, сидел беззащитного вида тощий мужичок лет сорока в толстых роговых очках. Удручённый, как видно, немилостями судьбы, он то и дело отирал рукавом окровавленной рубахи лицо в свежих ссадинах и кровоподтёках и с раздутой от чьего-то щедрого удара нижней губой…

Француз осторожно пошевелил руками и ногами: «Вроде, целые».

Руки и ноги были прикованы к спинкам кровати. Да так туго, что на бок повернуться не было никакой возможности. За дверью послышались тяжёлые шаги, и в замке заскрежетал ключ. В комнату ввалился огромный, просто невероятных размеров, мужик с толстой короткой шеей и светловолосой короткой стрижкой, одетый в застиранную старенькую униформу неизвестного происхождения. Ткань униформы на могучем теле была натянута так, что, казалось, пуговицы вот-вот выстрелят в арестантов пулемётной очередью. Подойдя к сидящему на полу очкарику, он схватил его за горло короткими и толстыми, как сардельки, пальцами, на которых было небрежно выколото: «ВАСЯ 87», и глухо прошипел:

– Ну что, лепила грёбаный, дышишь ещё?! Ты овцой-то не прикидывайся, слышал я от братвы зоновской, как они тебя доктором Менгеле называли и про то, как ты со своим подельником забугорным над корешами нашими експирменты разные ставил! Не знаю, что ты там Лихому втёр про то, как двоих наших палёным пивом на тот свет спровадил (с чего бы это он тебя в живых держит?), но даже если он тебя отпустит, далеко ты от нашей малины всё равно не уйдёшь! Это я, Шрэк, тебе гарантирую!

Потом здоровяк повернулся к Французу и, буравя его злыми автоматными зрачками, бесцеремонно пихнул коленом в бок:

– Ну что, доходяга, очухался!? Или кайфуешь ещё? Это я тебя приложил вот этим вот!

И сунул ему под нос огромный волосатый кулачище, на котором красовалось сине-зелёное полукружье солнца, лучами упирающееся в «Магадан 2010». Похоже, Шрэк писал на самом себе летопись своей судьбы.

– Подлюка, двоих чуваков моих тодысь, на пикете, замочил, не успел я отлить в сторонке! – дыша невыносимым перегаром, навис он над своим врагом, и пригрозил: – Ещё побазарим с тобой. Лично я тебе твои же собственные потроха выну и тебе же их и скормлю!

Француз понял, что хоть власть у Шрэка в банде невелика, но намерения у него самые определённые, и что он, если надо, готов «рискнуть здоровьем» и стать поперёк своему пахану.

– Шрэк, тебя к шефу! – прошепелявил в комнату беззубый, довольно молодой и смуглый охранник.

– Сейчас, сейчас! Передай ему, Горбушка, что сей момент буду! – нехотя оторвался от пленников бандит. Дверь комнаты закрылась, снова проскрежетал замок, и в комнате повисла тягостная тишина…

– Слышишь, парень, слышишь? Ты как там, пришёл в себя? Как тебя зовут-то? – услышал Француз слабый голос соседа и, с трудом разлепив ссохшиеся губы, назвался.

– А правда, что ты двоих крутых навечно успокоил? Зря ты так, Француз. Насилия надо избегать. Оно до добра ни человека, ни человечество ещё никогда не доводило! – стал укорять его сосед.

– Кто бы говорил, – парировал Француз, – не тебя ли этот отморозок «доктором Менгеле» сейчас назвал? Ты хоть с виду и скромняга, а сам, видать, фрукт ещё тот. Не хотел бы я беспомощным в твоих крысиных лапках оказаться. Ты, небось, с Божьей проповедью о терпимости, не задумываясь, все мои кишки живьём пересмотрел бы!

– Вообще-то я вирусолог, – гордо заметил сосед, – меня в Зоне, кстати, Вирусом зовут. Меня вирусы интересуют и мутации. Мутации в Зоне гипертрофированы. Здесь бескрайнее море материала по этой теме. Хотел, вот, опыта поднабраться, докторскую защитить, в медицинском мире имя себе сделать, а что получил?! Гордыня всё! Теперь её плоды пожинаю. Своё-то имя потерял, о каком уж медицинском говорить? Сгину здесь, как ненужный червь…

Снова заскрежетал замок, и зашёл уже знакомый им Горбушка с заношенным плотницким ящиком в руках. С важной физиономией благодетеля он широким жестом отомкнул руки Француза, достал две битые эмалированные кружки с дымящимся кипятком, два бич-пакета сухой лапши, по ложке и по паре галет:

– Нате, хавайте. Про чай-компот не спрашивайте. Вы и этого не заслужили. Была б моя воля, я бы вам одного стрихнина насыпал бы.

После чего ушёл с гордо поднятой головой. У Француза от шрэковского «подарка» на вчерашней лесной разборке ещё кружилась голова и подташнивало, поэтому он отдал «щедрый» бандитский обед доктору.

– Ну всё, – предрёк Вирус, облизывая ложку. – Жди от Лихого «с вещами на выход».

– А что он за личность? – поинтересовался у него собрат по несчастью. – Много я уже слышал в Зоне про него. Ты его хорошо знаешь?

– Да не так, чтобы уж очень хорошо, – вздохнул доктор, – но достаточно, чтобы представлять, что он с нами сделает… У него до Зоны по жизни три длинные ходки на тюремскую зону были. В законе. Коронован в Норильске. Сам Саша Север рекомендовал его. А потом он со своими корешами зону так подмял под себя, что барин перед ним на бровях ходил, в рот заглядывал, советовался с ним по своей службе и правиловки воровские вершить не мешал. В общем, «по понятиям» жизнь там Лихой устроил. Ну, а в воровском мире его за это и зауважали. Человек он умный, но очень жестокий. Авторитетов для него нет. Ещё по малолетке загремел за то, что родителя своего, как кабана в бойне, пером расписал. Второй рот ему от уха до уха «нарисовал» и кишки все выпустил! Видишь ли, подзатыльник ему отцовский за пьянку не понравился! Так вот, даже видавших виды оперативников от вида трупа стошнило. После этого случая к нему погоняло «Лихой» и приклеилось… Обид не прощает никому и никогда. Не щадит ни своих, ни чужих. За свой авторитет людей, сколько надо, в крови утопит. Сюда, в Зону отчуждения, через это со своими дружками и рванул. После третьей ходки на зону Лихой решил завязать с деньгами неправедными, игровым бизнесом заняться. А потом, я слышал, с местным прокурором они этот бизнес и не поделили. Дело-то уж очень прибыльное. Начальник его игровые клубы по закону бомбить стал и помещения отнимать да на своих людей оформлять. Ну, а Лихой договорился о встрече, покаяться, мол, а сам за сутки, где только мог, свои стволы схоронил и братка прокурорского, тоже начальника в полиции немалого, что на встречу явился, расстрелял вместе со всей его командой. После этого ему самому, вроде, только в петлю и осталось. Но такая доля не для Лихого! Он ещё в дамки большие намеревается выйти. Думаю, если так дальше пойдёт, так и в политику двинет. Этот участок Зоны теперь под ним, тут он – «хозяин тайги». Я слышал, что даже с местной администрацией и вояками у него какие-то свои большие дела… Лихой свой интерес нигде не упустит. Если сталкеры сюда когда и суются, то только по его разрешению, а улов обязательно пополам! Как-то один из гостей решил его надуть, «мамины бусы» припрятать, а ему туфту втереть, что помельче. Так потом месяца три другие гости этого бедолагу наблюдали на дереве, привязанного высоко над дорогой вверх ногами и с теми самыми «бусами» во рту! Пока вороны его не склевали… Я тебе точно говорю, живьём он нас со своей малины не выпустит. Но, мало того, правиловку ещё устроит показательную и жестокую, чтоб другим «героям» неповадно было!

– Ну, а сам-то ты как в Зоне оказался? И чем этому ухарю насолил? – удручённо поинтересовался Француз.

– Да вот, в Новосибирске, в Академгородке, студентам преподавал «Генетическое разнообразие калицивирусов человека», – печально продолжил Вирус, – там, в научных экспедициях, понемногу наскребал материал на докторскую по вирусологии Сибири и Дальнего Востока. Эх, лучше бы там и оставался! Чёрт меня дёрнул послушать этого шведского вирусолога Рудольфа Андерссона! Мы с ним как-то в Москве на конференции пересеклись, там и сдружились. Он от Европейской Академии наук и от какого-то НАТОвского военного института грант получил на селекцию живых тканей с заданными характеристиками с целью ускорения их регенерации. Тема для военных очень актуальная. Для лечения ранений. Ну, в общем, не всё ты поймёшь. Ну и мне наобещал золотые горы и радужные перспективы. Когда нас на здешнюю землю военным вертолётом доставили, мы тут же под бандитский огонь попали. Охрана быстро погибла, а вертолёт слинял… Спасибо местные вояки, долговцы, по-моему, нас отбили. Медсёстры наши наёмные с ними ушли. А мы с Андерссоном в лабораторию добрались кое-как сами. Благо, до неё километр оставался. Этот забугорный говнюк сразу прочухал, что в Зоне запросто можно жизни лишиться. Поэтому, когда европейцы с хохлами через тройку месяцев после нашего прибытия спецоперацию затеяли, так он со всеми нашими материалами и наработками к ним втихаря свалил. А меня бросил. Результатов с собой на десятку докторских увёз, гнида шведская. А я вот теперь в этой самой лаборатории на территории Лихого в качестве бесплатного доктора гнить должен до самой смерти… Решился я, с недельку назад, следом за своим шведским коллегой чухнуть из Зоны, пожитки свои ценные собрал, артефактов хороших несколько штук, что мне сталкеры за медуслуги подогнали, документы, деньги и, самое главное, регенерирующий эликсир. Глубокие порезы за сутки зарастают! Моя работа! Я его по капле целый год из живого зоновского материала нарабатывал. Внешне напоминает пиво, желтоватый и, если встряхнёшь, пенится. Назвал «Слёзы жизни». Так захотелось… Так вот, чтобы его на Периметре охрана «не вычислила», слил в полторашку из-под пива. Позавчера, не успел я из лаборатории выйти, как друзья от Лихого пожаловали к ихним раненым меня сопроводить. Тут не откажешь! Так эти придурки, когда я на привале задремал, сидор мой обшмонали, бутылку из-под пива, то есть эликсир мой, нашли и хлебанули хорошенько. Двух минут не прошло, начались у них понос, рвота и рези. Да такие, что они своими ужасными воплями всех мутантов в округе пораспугали. Один в судорогах за полчаса умер, сердце не выдержало, а второй, после него, меня хотел застрелить, да сам застрелился. Я уже и не знал, что делать, впервые в такую переделку попал. Я ведь не вояка, как все вы… Хотел поскорее уйти оттуда, да тут Шрэк подоспел, на пикет свой откуда-то возвращался. Увидел трупы своих корешей, меня хорошенько отделал и к Лихому доставил. А потом и тебя, после твоей разборки на пикете, на правиловку сюда же притащил. Пахан ихний нас с тобой поправит! У того не заржавеет. Видно, недолго ждать осталось…

Глава IV

В банде Лихого

Собеседники, поделившись безрадостными новостями о себе, замолчали каждый о своём… Тут заскрежетал замок, в комнату засунул голову Горбушка и, довольно ухмыляясь практически беззубым ртом, театрально прошепелявил:

– Вояка, на допрос к пахану! – А потом растерянно добавил: – А, забыл, ты ж у нас прикованный. Счас, счас, будешь стреноженный.

Быстро забежав в комнату, он суетливо надел Французу на ноги длинные, на стальной цепочке, «американские браслеты», а руки замкнул за спиной. Француз решил ни в коем случае не горячиться, хотя очень подмывало, пользуясь моментом, заехать Горбушке в наглую харю и выставить ему три последних зуба. Тот повёл его по длинному, тоже убогому, с затоптанными полами, коридору. Комната Лихого находилась в самом конце, в тупике коридора, за правым поворотом. Внутренняя планировка здания очень сильно напоминала штаб воинской части советского образца.

В комнате находились трое… В полосатой майке-тельняшке, судя по всему, сам Лихой. Голова лысая и блестящая, как бильярдный шар, в венчике седых стриженых волос, лицо треугольником, на голых плечах наколоты звезды, руки и всё тело расписано зэковскими художниками: драконы, змеи, церковь с куполами и черт знает что ещё!.. Губы тонкие, в презрительной ухмылке, нос приплюснутый, со сломанной переносицей, как у боксёра, уши оттопыренные, глаза оценивающе сверлят вошедшего. Глаза убийцы. Сколько смертей своих жертв они уже видели? Взгляд неподвижный, проникает в самую душу, вызывая страх… Под стать главарю были и его кореша. Уже знакомый верзила Шрэк и ещё один, крепкий и коренастый, в морской тельняшке, с огромным вертикальным шрамом на лице и бельмом в глазу, которого присутствующие называли Варягом. Вся троица рассматривала вошедшего с интересом, как подростки пойманное насекомое, гадая, как того поинтереснее умертвить…

От курева в комнате стоял туман… Хозяева, похоже, пили чифир. Удивили Француза две присутствующие, очень желанные и столь же дефицитные в Зоне вещи: огромный, с вагон, новенький холодильник и, под стать ему, современный сейф в углу. За спиной Лихого болталась грязная простынная занавеска, закрывающая вход куда-то. Единственное окно в комнате запечатано светомаскировкой.

– Ну что, голубь, – начал неприятным скрипучим голосом Лихой, – трави, зачем на мой дозор напал, зачем людей наших порешил? Кто ты и что ты, чтобы правиловку нашей братве чинить? Здесь порвали бы тебя не глядя, но я хочу сначала разобраться, что к чему, а потому, пока пальцами не щёлкну, волос с тебя не упадёт…

Француз назвался и вкратце рассказал, как попал в Зону, как познакомился с Санычем, как приобрёл друзей – медсестру и Сверчка, и как по разговорам убитых им вчера на посту бандитов догадался, что у Лесопилки именно люди Лихого напали на него и его друзей, а потом увели их с собой… Бандиты слушали не перебивая, и только Шрэк, спустя две минуты его рассказа, громко засопел, как кабан на гону, и кинулся к пленнику, сжав кулачищи:

– Чего мы тут слушаем этого фраера, Лихой?! Он же, с-сука, наших грохнул и у Лесопилки, и тут…

– Копыта прибери, Шрэ-эк, – одёрнул его пахан. – Не мельтеши.

Тут Француз подивился, как верзила в одно мгновение сдулся, будто проколотый воздушный шарик, и, словно покорная овца, засеменил на место.

Пленник не знал, что накануне этой беседы банда Лихого богатым застольем принимала двух гостей от другого воровского авторитета Зоны – Султана. Один из зазнавшихся гостей позволил себе шутку в адрес Лихого по поводу его блестящей лысины, что, мол, с такой лысиной на дело нужно в кепке ходить, а то демаскирует… Всё застолье весело расхохоталось. Рассмеялся и Лихой. Затем подошёл к шутнику, так же со смехом развернул его к себе и острым, как бритва, ножом выпустил ему на колени кишки… Тот завизжал от боли и ужаса, пытаясь собрать их и засунуть обратно, а Лихой вторым молниеносным движением перерезал ему глотку. Шестёрки тут же утащили весёлого гостя, хрипящего и кашляющего кровью, в известную всей банде яму для трупов за лагерем, а второй гость от Султана, побелевший, как мел, не проронил более ни слова за весь вечер… Так что накануне Лихой ещё раз продемонстрировал своей банде, что прозвище носит не зря…

Главарь, пожевав губами, вновь обратился к рассказчику:

– Слезливые истории про вашу дружбу и чувства – фуфло это, дамочкам в публичном доме толкать будешь. Под хорошее пойло. Они с удовольствием послушают. Про тебя я, кстати, слышал. Успел ты уже в Зоне немало. И про подвиги твои у долговцев. И как целых две тыщи мутантов нашёл под землёй, везучий засранец, и сдал большухинским начальникам. И как наши посты с новыми своими корешами громил. Ты там, говорят, тоже отличился, и блатных не жалел… А ещё с той стороны, откуда ты вчера пришёл, весточка накануне прилетела, что Рифлёный, наш человек, скурвился, с-сука. Порешил подельников своих, Фрица и Шторма, и сдёрнул куда-то в сторону Дальних Болот… Не встречал такого? А потом там кто-то шухер устроил, в болотах… Да такой, что наша братва теперь лишний раз сунуться туда не может, потому что все болотные твари окрысились и шагу не дают сделать. Там же и клифт, и колёса, и волыну Рифлёного нашли. Только его самого, мудака, нет… Ничего не знаешь про это?

Француз про себя подивился быстроте воровского телеграфа, но лишь отрицательно покачал головой.

Лихой понял, что пленник что-то знает, но не хочет говорить, а ещё он увидел, что тот совершенно не боится его. Смотрит спокойно, с интересом, или даже с равнодушием. Он встречал таких в своей жизни. На куски режь, ничего не добьёшься. Только обозлишь ещё больше и подтолкнёшь на крайности. Такие вот, как этот, в их воровской зоне, загнанные в угол, с собой кончали, и всё… Поэтому авторитет продолжил доброжелательно, насколько мог:

– Ну-у, могли и «Чистое небо», конечно, его прикончить… Они же там шишку держат… А ты, по всему видать, парень фартовый. Людей мне сильно не хватает, так что я подумаю – да реабилитирую тебя? А ты мне послужишь? Ну, а, может, и нет… Подумаю, вот, и долг за свои грехи зоновские отдашь… Тогда служба у меня уже вряд ли получится! – сухо усмехнулся он.

Француз решил не спорить. Жизнью своей он уже так сильно, как раньше, не дорожил, лишь о дочерях да о потерянных друзьях душа болела. А потому уж очень хотелось поквитаться с присутствующими, как он самому себе недавно у Лесопилки клялся…

***

Француза увели, и он не мог слышать, как в комнате Лихого закипел спор. Блатные требовали крови… Варяг убеждал его, что, мол, от бывших военных ни в одной известной ему воровской семье толку не было. Да и не по понятиям это… А Шрэк просто извёлся, нажимая на то, что Лихой, конечно, вор авторитетный, в законе, и сам должен понимать, что «какому-то позорному фраеру» нельзя простить, что он «взял на себя не по рангу» и правиловку ворам устроил.

По возвращении на кровать Француза охватила какая-то тягучая апатия. Не хотелось ни о чём думать, переживать, и завтрашний день его перестал интересовать… Он, как в своё время перед отправкой в Зону, видел себя и всё происходящее будто со стороны, но, в отличие от того раза, его ничего не беспокоило…

Наступил вечер. Прикованный к кроватной спинке, Француз упёрся, задумавшись, своим взглядом в выключатель. Рядом стонал на несправедливости жизни Вирус. Мучители так и не позволили ему лечь. Приковали так, чтобы он мог только сидеть на полу. Француз мысленно нажал взглядом на выключатель. Клавиша осталась на месте, но свет в комнате погас! Он мысленно нажал туда же и свет появился! Так он проделал трижды, а ошарашенный Вирус обратился к нему:

– Сосе-ед, сосед, это ты его, что ли? Как ты это делаешь? Слушай, это шанс, его использовать можно! Не делай пока больше этого…

Пришёл Горбушка. Задумчиво и деловито взялся выставлять из ящика пленникам их ужин, такой же «богатый», как и обед, и Француз обратился к нему:

– Слышь земляк, передай Лихому, что я шестерить на него не собираюсь. Пусть не надеется. Скоро по моему условному сигналу за мной придут! И пусть он тогда не дёргается, иначе всей вашей малине хана!

– Чего ты, чего ты там подашь?! – закипятился Горбушка, – завали хлебало, ты на пол-то циркнуть не можешь! Лежишь распятый, как Иисус на кресте! Чего ты гонишь-то? Чего гонишь, сявка?!

– Вот не скажешь, и за базар ответишь! За всё Лихому ответишь. Что из-за тебя, лоха, кровь твоих корешей понапрасну пролилась, тоже ответишь, – невозмутимо и почти что по слогам произнёс Француз.

Горбушка суетливо сгрёб в охапку свой ящик, забыв забрать у пленников посуду, и побежал к Лихому…

Вирус тут же, как только затих в коридоре топот ног его мучителя, взялся лихорадочно затачивать черенок оставленной бандитом стальной ложки обо всё, до чего только дотягивались его руки.

– Чего ты там суетишься? – обратился к учёному сталкер.

– Надо подстраховаться. Бандиты мне рассказывали, что на зонах они так заточки делают. Хоть какое-то оружие, – пояснил Вирус.

– А-а-а, теперь понял. Давай, давай, – согласился Француз. – Я-то не смогу. Руки за головой прикованы.

***

Спал Француз в эту ночь беспокойно. Ему снились кошмары, драки с бандитами, полчища снорков, контролёр с жутким чёрным взглядом и всякая подобная же зоновская муть. Рядом всхлипывал и стонал во сне Вирус. После ужина его куда-то уводили и по возвращении вновь приковали, избитого, с многочисленными следами на лице от «бандитского разговора». При этом Горбушка, приковав пленника, с садистским наслаждением пару раз пнул его в бок. Тот охнул, выстрелив изо рта кровавой слюной, а Француз взорвался:

– Ах ты-ы, с-с-су-ка уголовная, мразь. Отвали от него, ублюдок!

– Чего-о-о? – опешил «ублюдок» от такой смелости пленного. – Вот, на тебе! На!.. – И точно так же, как Вируса, пнул острым твёрдым коленом и Француза прямо в больной бок, где были сломаны рёбра. Да так сильно, что у сталкера от боли аж в глазах потемнело.

– Ладно, мразь, тебе не жить. Первым тебя грохну! – прошипел садисту Француз, еле сдержав крик боли.

– Сам первый завтра сдохнешь! – плюнул в него Горбушка, потушил свет в их комнате и испарился, заперев замок.

В тот момент сталкеру подумалось, что, если так дело дальше пойдёт, долго они с соседом, как тот и говорил, точно не протянут. Всё к тому шло… И если он хочет спасти своих друзей и уйти вместе с этим научником, то ждать удобного момента времени уже почти не осталось…

***

Француз проснулся от того, что в здании у бандитов слышалась какая-то шумная возня… Он назвал бы её «предпраздничной». Похожая суета случалась у них в войсковой части перед приездом большого начальства. Зашёл Горбушка и злорадно объявил сталкеру:

– Авторитетные коня заварили. Целое ведро! Празднуют. Правиловка тебя ждёт. Так что поздняк суетиться, фраер.

Затем стреножил его, замкнул за спиной руки и подтолкнул навстречу подошедшему конвоиру кавказской наружности.

– Пош-ш-шёл! – толкнул тот Француза прикладом между лопаток, – сейчас перед Аллахом ответ держать будешь! – И презрительно хихикнул при этом.

Француз, конечно же, понятия не имел, что «конь» – это воровское праздничное варево, состоящее из чифира, кофе и сгущёнки. Но сам факт праздника у бандитов означал, что он по поводу жертвоприношения. И жертва эта – как минимум, сам Француз… Поэтому, не обращая внимания на тычки конвоира, он с какой-то фатальной надеждой запоминал свой, скорее всего последний, путь на улицу. Там, где он вчера поворачивал направо, к Лихому, конвоир толкнул его налево, потом снова налево, затем появились три ступеньки вниз, перед двустворчатыми тяжёлыми дверями, обитыми железом, и яркий свет ударил ему в глаза. Француз поначалу зажмурился, а потом, чуть попривыкнув, огляделся…

Небо было самых светлых тонов, чувствовалось за облаками яркое солнце, которое, казалось, хотело приободрить идущего на казнь… Напротив пленника, во дворе, в двадцати метрах «подковой» гудело в ожидании зрелища с десятка три бандюков. Одеты кто во что горазд. На одних – спортивные костюмы, кроссовки и кожаные куртки. На других – длиннополые плащи. Вооружены также вразнобой… Среди бандитов были не только славяне. Француз разглядел в толпе нескольких арабов либо кавказцев и даже одного негра с расписанной белой и синей татуировкой рожей. Был ещё один, луноликий, похожий на казаха, приземистый, ноги колесом, как и у бункерного друга Корейца…

Справа от крыльца, в летнем шезлонге, нога на ногу, вальяжно развалился Лихой. Позади него переминались с ноги на ногу Шрэк, Варяг и ещё один, смуглый и вертлявый, бандит арабской наружности. Этот третий был обнажён по пояс, а за его спиной, на ремнях, в коротких ножнах, торчали два кривых клинка. Напротив Лихого и его свиты понуро топтались два исхудавших пленника в потрёпанной униформе с такими же, как у Француза, американскими «браслетами» на ногах. Тот с жалостью в душе рассмотрел их, а это, как он сразу понял, были военсталы. Сильно избитые, с заплывшими от побоев лицами. Казалось, набегавший ветер шевелил не только их волосы, но и измождённые тела. Один из них был совсем ещё мальчишка со светлыми льняными волосами, а второй, смуглый, похожий на цыгана, неотрывно глядел на Лихого, всё время сглатывая слюну и облизывая пересохшие губы.

***

Лихой поднял руку, и наступила мёртвая тишина:

– Сегодня у нас тут «гости»! Они не раз имели борзость поднимать руку на наших корешей, да ещё катили бочку на наши законы! Вот сегодня пусть за дела свои ответят. У нас всё будет по-честному, по-пацански, ножи против ножей! За нас Акбар стоять будет, он это умеет…

Толпа одобрительно загудела, и вертлявый, что стоял за спиной Лихого, двинулся вслед за пленниками в центр двора. Проходя мимо Француза, он на секунду задержался и с жутким акцентом прошипел:

– Готовься к встрече с Аллахом, кафир!

Затем ткнул ногтем большого пальца в свою наколку на груди, на которой были изображены две перекрещённые сабли с арабской вязью, и добавил:

– Вы, кристиане, уничтожили Ливию, Египет, Сирию и мой Иран! Видишь, что у меня тут написано? «Мечь Аллаха» – тут написано! И сегодня я вас уничтожу, а потом других неверных тоже. И, придёт время, мы со своими единоверцами заберём всю силу Зоны и сметём с земли весь ваш кристианский мир к шайтанам…

После этого он кошачьей звериной поступью двинулся с гордо поднятой головой к своим соперникам, что понуро ожидали его в центре «подковы». По знаку Лихого им бросили из толпы под ноги два убогих ржавых ножа. Опять же по знаку Лихого противники разошлись и заняли боевые стойки.

Было заметно, что от волнения у военсталов тряслись руки…

Выждав недолгую паузу, которая накалила атмосферу ожидания до предела, Лихой не спеша, по-императорски, махнул рукой к началу поединка. Гладиаторы кинулись друг к другу. Несколько раз, очерчивая в воздухе красивые дуги, сверкнули молниями клинки в руках иранца… И всё было кончено… Картина перед сталкером предстала ужасная. Мальчишка с белым лицом и посиневшими губами завалился навзничь, на пыльную истоптанную землю, прижимая окровавленными руками выпущенные кишки к животу и мелко-мелко дрожа ногами… А его смуглый товарищ, рухнув на колени, так и замер, запрокинув лицо в небо… Его отсечённая голова держалась лишь на одном позвонке, и тёмная кровь фонтанировала толчками из перерезанных сосудов, орошая землю вокруг… Акбар, довольно ухмыляясь, оставил свою боевую стойку и толкнул несчастного ногой, и тот, как и его товарищ, упал, завалившись на бок. Толпа, глядя на эти мерзкие сцены, лишь неистово визжала от восторга, потрясая оружием.

– Следующего! Очкарика давай! – огласил округу чей-то кровожадный крик.

Лихой полуобернулся к Французу и, как и его несчастным предшественникам, указал в центр. Ноги очередного «гладиатора» от ожидания неминуемой беды стали непослушными, как протезы, тело невесомым, и он, словно во сне, поковылял к центру, внимательно глядя по пути, как арабы отрезали убитым головы и с криками «Алла, уакбар!» выставляли их в сторонке от зрителей. На плацу ему, как и военсталам, кинули под ноги кусок мехпилы с узким и длинным поржавевшим клинком. Его короткая ручка была обмотана тесно прижатыми друг к другу витками желтоватой изоляции, скреплённой поверху прозрачным скотчем. Француз, наклонившись, крепко взял в правую руку оружие и поднял взгляд на своего грозного противника… Тот, презрительно наблюдая за действиями сталкера, лишь хищно облизывал обмётанные белым губы и медленно и устрашающе описывал сверкающими саблями перед собой круги под довольное гудение толпы… Тут Француз увидел краем глаза, что Лихой махнул им: «К поединку» и, бросив взгляд на головы его убитых предшественников, к своему ужасу заметил, что они шевелятся, дёргая мышцами шеи. К тому же, голова юноши шевелила губами, как будто силилась ему что-то сказать, о чём-то предупредить… А дальше, у самого забора, за правым углом бандитского здания, он вдруг обнаружил телеграфный столб, к верхней т-образной части которого обрывками проводов был привязан Сверчок! Даже отсюда было видно, что его лицо всё было в фиолетовых синяках, опухло до неузнаваемости, а в горле зияет овальная дыра, из которой на грудь свисает почерневший язык – сделанный бандитами Лихого «колумбийский галстук»! К подножию столба был приставлен сбитый в форме Андреевского флага деревянный двухметровый крест, на котором, также примотанный обрывками проводов, висел, склонив голову набок, полуобнажённый и изувеченный женский труп… Светлые волосы шевелились на ветру, отчасти скрывая распухшее от побоев лицо… Но Француз сразу же узнал свою подругу!

Увиденное просто остановило его сердце! Ярость вскипела в душе от осознания ужасной кончины ни в чём не повинных друзей. В этот момент он почувствовал, как громко-громко застучала в его висках кровь: «Ту-ту-ух! Ту-ту-ух! Ту-ту-ух…», а в такт стуку завибрировало цыганское кольцо на руке… В голове будто щёлкнуло что-то, и слух пропал! Мир превратился в глухонемое замедленное кино. Умолкло «воронье колесо» в небе над головой, ожидавшее скорую трапезу, не стало слышно ветра и шелеста тревожимой им палой листвы, куда-то пропал восторженный рёв бандитских глоток… Как сквозь вату, доносились глухие растянутые «патефонные» звуки окружающего мира… Он с удивлением отметил про себя, что в такт замедленным звукам, в таком же замедленном темпе, к нему плавно двинулся, размахивая клинками, его жестокий враг… Приблизившись, он, всё так же плавно, нанёс ему удары поперёк живота и по горлу! Француз, удивлённый этой медлительностью, легко отклонился от них, не сходя с места, одним туловищем, и нанёс три ответных удара – в печень, затем под рёбра в сердце, а затем полоснул по сонной артерии…