Читать онлайн Ход королевой бесплатно

Bernard Werber

La diagonale des reines

* * *

Венсану Багяну – другу, мыслителю-новатору, писателю, композитору, переводчику и моему лучшему партнеру по шахматам во множестве жизней

У каждого человека есть дубликат – Немезида.
Это не родственная, а окаянная душа. При случайной встрече они немедленно друг друга узнают и принимаются беспрестанно друг другу пакостить. Это неотъемлемая часть их жизненного пути. Ведь в подсознании у них сидит уверенность, что только в этой борьбе они поймут, кто они такие на самом деле. Так наш лучший учитель может оказаться нашим худшим врагом.
Эдмонд Уэллс. Энциклопедия относительного и абсолютного знания

Часть 1. Две маленькие злюки

1

– В конечном счете в жизни ты всегда одинока. Уж я-то это знаю, чувствую, понимаю. Поэтому надо бороться за то, чтобы вокруг тебя всегда были другие люди. Ты согласна со мной?

Николь О’Коннор прижимается лицом к решетке клетки с белой мышкой.

– Мне нравится представлять, что тебе тоже хочется завести друзей, возлюбленных, товарищей по играм, они придадут твоему существованию больше смысла…

Бирюзовые глазищи одиннадцатилетней девочки смотрят в красные глазенки пугливого грызуна.

– Не говоря о том, что ты, как и я, оказалась далеко от своих сородичей и не можешь с ними общаться.

Она корчит разочарованную рожицу.

– Преподаватель естественных наук запер меня в классе одну в наказание за то, что я не захотела тебя убивать.

Мышь навострила ушки, кончик ее мордочки трепещет – она нюхает завораживающую ее массу розовой плоти.

Человеческое существо подходит еще ближе и спокойно объясняет ситуацию мыши, словно та способна понять слова:

– Раскрою тебе правду: я должна была вскрыть скальпелем твое тельце и заглянуть внутрь. Это называется «опыты по вивисекции». По мне, никакая это не наука, а ужас-ужас, убийство ни в чем не повинного существа. Получается, тебя произвели на свет для того, чтобы без всякой пользы принести в жертву…

Она встряхивает светлыми волосами, у мыши это вызывает еще больше интереса.

– Я отказалась от этого варварства, и учитель не нашел ничего лучшего, чем запереть меня на переменке в пустом классе, чтобы я «поразмыслила» о своей «глупости». Кажется, я уже все обдумала.

Она тяжело вздыхает.

– Я осознала свою «глупость» и ощутила еще больше близости к вам, «глупышкам».

Девочка отодвигает щеколду, приоткрывает дверцу клетки и выпускает мышь на волю. Та шмыгает по классу, обследует все углы, потом направляется к большой клетке, в которой кишат мыши.

– Хочешь к своим подружкам?

Николь О’Коннор открывает дверцу клетки, где заперта целая стая белых пленниц.

Грызуны счастливы обрести свободу.

Этим белокурая девочка не ограничивается. При помощи тонкой линейки она отжимает язычок замка в двери класса, где должна была сидеть взаперти. Путь свободен. Мыши выбегают из класса. По зданию школы-интерната Джеймса Кука в Мельбурне разбегаются шестьсот сорок мышей.

До Николь уже доносится истошный девчачий визг, вскоре ему начинают вторить чуть менее истошные вопли мальчишек.

Николь с улыбкой размышляет: «В силу своей численности эти зверюшки могут вызывать страх у куда более крупных, тяжелых, могущественных созданий».

Она восхищена хаосом, который создала. Грызуны носятся повсюду, вкусив, наконец, свободы, которой были лишены с рождения. Они охвачены эйфорией, люди – паникой.

Одни ученики залезают с ногами на стулья, другие кричат и пытаются – без особого успеха – давить мышей каблуками.

Проще убивать животных, сидящих в клетке, чем бегающих на свободе, верно?

Шестьсот сорок освобожденных грызунов, естественно, сбиваются в плотную стаю и сеют в коридорах ужас среди гигантов, хотя видят только их обувь и ноги.

Учителя тоже удивлены и напуганы. Уборщики носятся с вениками, пытаясь сдержать расползание докучливого явления, но белые мыши слишком малы и шустры, чтобы их ранить, тем более отлавливать.

Николь О’Коннор как ни в чем не бывало покидает класс и идет по следу «своей» мышиной стаи. Ей становится ясно, что ученики и учителя вокруг нее догадываются, что это она устроила весь переполох, и теперь относятся к ней с уважением.

Зря учитель запер меня одну. Я ведь его предупреждала, что НЕ ВЫНОШУ одиночества.

2

Нет, я не могу не вмешаться.

В тот же самый день, в 1600 километрах от Мельбурна, в коридоре школы в Нью-Йорке другая девочка, тоже одиннадцати лет, по имени Моника Макинтайр, пристально наблюдает за сценкой, от которой ей делается нехорошо.

Ватага из пяти ребят, трех девчонок и двух мальчишек, пинает ногами лежащую на полу заплаканную, стонущую от боли девочку и как будто наслаждается своим занятием.

– Мерзкая лесбиянка! Все видели, как ты целовалась с девчонкой! Вот тебе, получай!

Моника Макинтайр незнакома с жертвой, но ей невыносимо наблюдать это истязание. Недолго думая, она хватает огнетушитель и обдает пятерых школьников пеной, метя им в глаза. Те от неожиданности отскакивают от своей жертвы и, покрытые с головы до ног углекислым снегом, наступают на Монику, как зомби, но та выпускает новую струю пены, чтобы держать их на удалении. Один из мальчишек стирает с лица белый снег и кидается на нее, выставив перед собой руки. Моника вынуждена нанести ему огнетушителем удар в пах. Он с воплем падает на пол и корчится от боли, схватившись за низ живота.

Отовсюду сбегаются школьники. Их взорам предстает удивительная картина: четверо в углекислом снегу, пятый валяется на полу, растрепанная девочка утирает слезы.

Тут как тут учитель физкультуры, он наклоняется к пострадавшему пареньку, издающему глухие стоны, и помогает ему восстановить дыхание.

Моника Макинтайр, стоящая в двух шагах от них, не испытывает ни малейшего сострадания к мучениям пострадавшего.

– Ты что, с ума сошла? – кричит учитель.

Длинноволосая брюнетка с большими глазами, в зрачках которых учитель отражается, как в двух зеркалах, спокойно выдерживает его взгляд.

Не надо никаких объяснений, этот взрослый мнит себя всезнайкой, я для него безмозглая малолетка – думает она.

Толпа любопытных разрастается, и Моника удаляется, не вынеся криков и жестикуляции сверстников.

Возбуждение моих соплеменников, как всегда, смехотворно и невыносимо.

Моника запирается в туалетной кабинке, садится на крышку унитаза и мысленно расставляет точки над i.

Пусть беснуются без меня. Лучше я спокойно побуду в одиночестве. НЕ ВЫНОШУ всех этих болванов.

3

– Что на тебя нашло?

После эпизода с освобождением шестисот сорока мышей Николь О’Коннор отчислили из мельбурнской школы-интерната Джеймса Кука. Она вернулась к отцу, в Новый Южный Уэльс, в прибрежное ранчо близ Питерборо. Ранчо носит название ROC, по инициалам владельца, Руперта О’Коннора.

Отец и дочь сидят во внутреннем дворике. Николь нравится ранчо. Справа от нее раскинулась бескрайная равнина, слева высится холм, впереди утес, за ним океан.

– Учитель запер меня одну в классе… – объясняет девочка.

Отец читает письмо директора школы-интерната.

– Верно, в наказание за твой отказ проводить опыты по биологии.

– От меня требовали замучить мышь, – говорит Николь. – В любом случае я не выношу одиночества.

– Надо же! Почему это?

– Когда мной никто не интересуется, у меня возникает впечатление, что я… что меня вообще не существует.

Отец приподнимает бровь.

– Как это «не существует»?

Громко, отчетливо произнося каждый звук, девочка чеканит:

– Я НЕ ВЫНОШУ ОДИНОЧЕСТВА.

Она содрогается от одного воспоминания о том, что испытала в то короткое мгновение, когда осталась одна.

– Никогда-никогда не хочу снова пережить этот кошмар – остаться одной в комнате, где на меня некому смотреть. Мне нужны чужие взгляды, нужен запах других людей, нужно все время находиться среди них.

– Где тут связь с мышами?

– У той зверюшки был такой вид, словно она переживала то же самое, что и я. Я ее освободила, устранила неудобство и для нее, и для себя. Мы обе возобновили нормальное существование, воссоединившись со своими сородичами.

Руперт качает головой – дает понять, что не прочь выслушать аргументы.

– Желание быть с другими – это нехорошо, да, папа?

Он постукивает согнутым пальцем по подбородку в знак напряженного размышления.

– Общительность – дело, конечно, хорошее, но у меня впечатление, что желание находиться среди людей подтолкнуло тебя к несколько несоразмерному поступку.

Николь О’Коннор пожимает плечами, огорченная тем, что ей так трудно добиться понимания.

– По-твоему, папа, у меня агорафобия?

– Нет, агорафобия – это страх открытого пространства. Со временем смысл этого понятия забылся. Для твоей проблемы есть другой термин – аутофобия.

– Это еще что такое?

– Аллергия на одиночество. Само слово происходит от греческих корней «ауто», что значит «сам», и «фобия», страх.

– Аутофобия? А что, это словечко мне нравится. Я с ним согласна. Это болезнь? Она лечится?

– Возможно. Но вряд ли лекарствами от нее служат наказания и внушение чувства вины.

Отец долго смотрит на Николь, а потом громко хохочет.

– Прочь сомнения, ты же моя родная дочь! – он крепко ее обнимает. – Я точь-в-точь как ты, Никки, мне тоже хочется находиться среди людей, мне подавай постоянное движение вокруг, я тоже не люблю оставаться один. Хочу кое в чем тебе сознаться: всем, чего я до сих пор добился, я обязан своему желанию верить в силу коллектива и презрению к индивидуализму.

Николь в полном восторге. В своем белом платьице с кружевами она выглядит малюткой по сравнению с гигантом-отцом – толстошеим, пузатым, с двойным подбородком.

Руперту жарко, он утирает платком потный лоб. Налив дочери лимонаду, он принимается раскачиваться в кресле-качалке.

– Лучше делать ставку на количество людей, работающих вместе, а не на достоинства отдельных индивидуумов.

Он достает из коробки из слоновой кости с перламутровой инкрустацией сигару, нюхает ее, вертит толстыми пальцами. На крышке коробки надпись Cigares Romeo y Julieta. La Havane. Николь обращает внимание на этикетку с ценой: 217 долларов/штука.

Он подносит люксовую сигару к мини-гильотине, обрезает кончик и закуривает при помощи крохотного огнемета.

– У тебя добротные корни, Никки. Жаль, что мы редко видимся. Но теперь, когда тебя отчислили из школы, ты сможешь жить здесь и учиться удаленно. Так мы сможем лучше друг друга узнать.

Он выпускает облачко синеватого дыма.

– Из чего-то, выглядящего совсем неважно, может проклюнуться что-то хорошее. Так или иначе, мне жаль, что я мало тобой занимался. После смерти твоей матери мы с тобой отдалились друг от друга, теперь я намерен наверстать упущенное. Предлагаю тебе остаться здесь, будешь готовиться заменить меня на ранчо и заодно продолжишь учебу.

Николь пьет маленькими глотками лимонад. Издали до нее доносится собачий лай, потом слышится блеяние. На ранчо возвращается одна из овечьих отар, ее гонит конный пастух. Он важно восседает в седле, одетый на манер ковбоев американского Дальнего Запада, единственная разница – сухая кожа австралийской змеи в виде тесемки на его шляпе. Рядом с пастухом бежит собака. Николь узнает ее, это бордер-колли Мао, подаренный ей на четвертый день рождения.

Мой Мао переквалифицировался в сторожа овечьих отар.

По свистку пастуха умный пес собирает овец в плотное стадо, замирающее перед воротами просторного загона с электрической оградой.

– Полюбуйся на этих овечек! – обращается к Николь отец. – Вот твои лучшие учителя! Все вместе они обладают коллективным интеллектом, превышающим простую сумму умственных способностей отдельных особей. Их сила коренится в группе. Для этого явления есть название – «эгрегор». Слово происходит от латинского egregius, от этого термина в языке французов произошло обозначение стадного инстинкта, instinct grégaire. Эгрегор делает овец сильнее. Как группа они умеют решать любые проблемы, ничего и никого не боятся. Вместе они сильнее всех, это то, что зовется «непобедимой толпой».

Шерстяные спины овец отражают лучи пурпурного предзакатного солнца.

– Как я погляжу, этим стадом управляют человек и собака, – возражает Николь между двумя глотками лимонада. – Без них оно бы не знало, куда идти.

Отец наклоняется вперед и подмигивает дочери.

– Видимость обманчива. Вдруг коллективный ум самого стада исподволь управляет человеком и собакой?

Руперт доволен тем, что поставил дочь в тупик.

– К тому же сила стада и в том, чтобы создавать у нас обманчивое впечатление.

Он опять громко хохочет.

– Какой им от этого толк? – интересуется Николь.

– Овцы пользуются нами, чтобы избавляться от избытков шерсти и не париться от жары. Поставь себя на их место: столько слоев волосяного покрова влекут сильный дискомфорт. Это как если бы тебе даже в сильный зной приходилось носить теплую куртку. А так их постоянно стригут, причем даром. Да еще регулярная кормежка и спокойный сон под крышей. Наконец, мы охраняем их от хищников.

Николь, похоже, сильно заинтересовалась оригинальной теорией «овечьего могущества», развиваемой ее отцом.

– Им предоставляются медицинские услуги, к которым у них никогда не было бы «естественного доступа». Эти овцы нащупали, можно сказать, идеальную формулу беззаботной жизни: приспособились, чтобы на них ишачили мы, люди.

Новый взрыв отцовского смеха.

– Никогда не размышляла об этом под таким углом, – признается девочка.

Он опять зажигает свою сигару и гордо продолжает:

– Словом, теперь ты знаешь овечий секрет. Они манипулируют нами, да так, что большинство из нас понятия об этом не имеет. А источник их силы – тот самый «коллективный разум».

4

– Ты соображаешь, что натворила?

В Нью-Йорке, в четырнадцати часовых поясах от ранчо ROC, начинается день юной Моники Макинтайр. С ней ее мать Джессика; вокруг них совершенно другая обстановка: подземелье, метро американского города-спрута.

– Я не выношу самосуд. И вообще, меня выворачивает, когда нападают на манер волчьих стай на слабых и беспомощных.

– Иначе говоря, ты не выносишь людей. Так бы и сказала.

– По мне, сборище двуногих в количестве больше двух – уже шайка болванов. Чем больше вокруг меня людей, тем сильнее меня угнетает их совместная тупость.

– Чтоб ты знала, отвращение такого рода имеет название.

– Мизантропия?

– Нет, мизантропия – это всего лишь неприятие себе подобных. Твой случай – это, скорее, антропофобия, почти болезненная боязнь оказаться в обществе других людей. Само это слово происходит от греческих понятий «антропос», человек, и «фобия», страх.

– Спасибо за информацию. Согласна, я – антропофобка.

– Тому парню, которому ты врезала, и впрямь было очень больно. По словам директора школы, он принял во внимание, что ты заступилась за девочку, подвергшуюся нападению, и что это была в некотором смысле законная самооборона, но учти, если такое повторится, директор будет вынужден принять меры.

Моника трет глаза, их щиплет от яркого неонового света. Состав с грохотом мчится по тоннелю, потом резко, с визгом тормозит. Открываются автоматические двери.

Войдя в вагон, Моника и ее мать садятся на откидные кресла, но на каждой остановке пассажиров становится все больше, так что им приходится встать.

Все новые и новые пассажиры заполняют все свободное пространство, вагон, железное чудовище, заглатывает все больше людей. Сначала на одном квадратном метре стоит один, потом уже двое. Снова визг тормозов, тряска перед остановкой, открывание дверей, уплотнение толпы в вагоне. Теснота вобрала столько людей, что Моника вынуждена соприкасаться сразу с несколькими.

Ее передергивает от отвращения. Ее слух улавливает звук чужого дыхания.

– Сдвинься чуть правее, – советует дочери мать, понимающая ее проблему.

Состав виляет на ходу, пассажиров швыряет друг на друга, как тряпичных кукол.

Опять остановка, теснота превращается в давку. От скученности становится трудно дышать, не спасает даже вентиляция, автоматически увеличившая мощность и, соответственно, шум.

Новая остановка, в вагон втискивается дополнительная порция людей.

Теперь на одном квадратном метре помещается уже целых трое. Девочка в страхе стискивает челюсти.

Но это только начало ее мучений. В один их вагон набилось уже не меньше полусотни людей. Кто-то наступает ей на ногу и просит прощения.

Она сжимает кулаки.

Кто-то гладит ее по попке. Моника испепеляет нахала взглядом и набирает в легкие больше воздуха, чтобы совладать с собой.

Спокойствие.

Еще остановка, входят еще люди.

Людская плотность достигает четырех человек на квадратный метр. В довершение зол великовозрастный дылда чавкает жвачкой в считаных сантиметрах от ее уха.

Как люди умудряются выносить этот кошмар? Что, если бы машина времени забросила сюда доисторического человека? Он бы точно сказал: «Если это прогресс, то я предпочитаю обходиться без него».

Остановка. Двери открываются. Пассажиры в вагоне сбиваются в еще более плотную кучу, те, что снаружи, напирают, чтобы войти. Некоторые сопротивляются, некоторые лезут внутрь вопреки всему.

– Вы же видите, что и так уже перебор! – не выдерживает пожилая леди.

– Очень жаль, но меня ждут на работе.

– Потерпите до следующего поезда.

– Как будто там будет по-другому! – отзывается пытающийся втиснуться человек.

Пронзительный звонок оповещает о закрывании дверей. Этому препятствует чья-то нога, чей-то локоть, чья-то торчащая наружу сумочка. Все с ворчанием уплотняются еще, чтобы дать дверям закрыться.

Было бы куда проще, если бы по краям дверей были предусмотрены политые кислотой бритвы, отсекающие все лишнее – фантазирует Моника.

Второй звонок, требующий не мешать закрыванию дверей. Все с облегчением выдыхают: поезд может трогаться.

В замкнутое пространство набилась уже целая сотня людей.

Здесь недолго задохнуться. В идеале всем этим людям следовало бы перестать дышать. Пусть бы у них после входа в вагон останавливалось дыхание, тогда не создавалась бы настолько тошнотворная атмосфера.

Кто-то, явно прочтя ее мысли, выпускает скопившийся в кишечнике газ, и все друг на друга смотрят, чтобы понять, кто посмел такое учудить. Какой-то мальчуган хохочет, взрослые гримасничают и зажимают носы.

В этот раз от тряски в метро есть польза – она позволяет отвлечься.

Остановка, и снова входящих больше, чем вышедших.

Плотность дополнительно возрастает, теперь на одном квадратном метре умещаются сразу пятеро.

Моника читала в Энциклопедии относительного и абсолютного знания профессора Эдмонда Уэллса, что, начиная с семи человек на один квадратный метр, возникает риск задохнуться. В статье уточнялось, что максимальная зафиксированная плотность составляет девять человек на квадратный метр, это примерно равно девятерым лбам в одной ванне.

– Мне надо выйти! – не выдерживает Моника и, пользуясь очередной остановкой, выскакивает из вагона. Мать следует ее примеру. Скорее наверх, глотнуть свежего воздуху!

– Извини, это все, наверное, моя антропофобия, – бормочет девочка.

– Мою работу никто не отменял, – напоминает ей Джессика. Открыв сумочку, она шарит в ней и достает таблетку валиума. Дочь глотает ее без воды. Успокоительное действует почти мгновенно, дыхание нормализуется.

– Я больше не поеду на метро, – предупреждает Моника.

– У меня нет ни машины, ни водительских прав. Такси и то в этот час бесполезно, в Нью-Йорке жуткие пробки, все замерло.

– Я готова вставать еще раньше, мама, хоть в пять часов утра, если нужно.

– У меня все равно нет денег на то, чтобы ты ежедневно разъезжала на такси.

– Я могла бы ездить в школу на велосипеде.

– Слишком опасно.

– Тогда пешком. Что угодно, лишь бы не повторение этого кошмара.

ЭНЦИКЛОПЕДИЯ: скученность в метро

Токийский метровокзал Синдзюку считается самым загруженным в мире. Десятью его станциями ежедневно пользуется более 3 миллионов пассажиров, он почти всегда наполнен до отказа. За год через него проходит более 3 миллиардов человек. Вагоны настолько набиты, что специальные служащие в белых перчатках заталкивают пассажиров внутрь, чтобы двери смогли закрыться.

В Японии даже существует особое искусство «ошия» – максимальное использование объема вагонов путем утрамбовывания толпы.

Эдмонд Уэллс.

Энциклопедия относительного и абсолютного знания

5

Николь О’Коннор глубоко дышит. Близость моря наполняет воздух свежестью с привкусом йода. Солнце расцвечивает всеми красками радуги клочки облаков, от этого многоцветия рябит в глазах. Долина розовеет, над утесом справа радостно носятся несчетные чайки.

Отец Николь выпускает новое облачко сигарного дыма и смотрит на часы.

– Идем, Никки. Если тебе предстоит распоряжаться на ранчо, то будет полезно показать тебе наши новые приспособления.

Они заходят под большой навес, где трудятся стригали. Над гербом ранчо – тремя баранами – красуется его девиз: СИЛА В ЕДИНСТВЕ.

В нос бьет сильный, едкий запах животных.

Николь удивленно следит за ритуалом: овцы идут одна за другой по коридору из железных заборчиков, мужчины в джинсовых комбинезонах хватают их, валят на бок и методично состригают с них шерсть.

Николь убеждается, что овцы и вправду испытывают облегчение, избавляясь от тяжелой оболочки. Остриженные, они радостно скачут, присоединяясь к остриженным раньше соплеменницам.

– Ни дать ни взять, довольные клиенты после парикмахерской, верно? – говорит Руперт. – Шерсть – основа нашего благосостояния. Это сырье пользуется повышенным спросом, а наши овечки дают красивейшую в мире шерсть. Между прочим, у меня есть даже бараны мериносовой породы ценой более десяти тысяч австралийских долларов за голову.

Николь кивает в знак того, что впечатлена.

– А что потом? – спрашивает она.

– В каком смысле?

– Что происходит с нашими овечками потом?

– Их дальнейшая жизнь – тоже наша забота. Но это тебя уже не заинтересует.

– Хочу увидеть и это.

Он щурится, долго смотрит на дочь и, отбросив колебания, ведет ее в другую, отдаленную постройку, загороженную густой зеленой изгородью. Там занимаются первой группой овец: вешают каждой на ухо пластмассовую серьгу с номером и штрихкодом.

– Эти для лучших наших клиентов, саудитов. Там любят жареных барашков. А как хорошо они платят! На Курбан-байрам надо поставлять продукцию в живом виде, чтобы они сами резали ее на месте, такова их древняя традиция.

Николь изумленно озирается. Указывая на еще одно сооружение, она спрашивает:

– Что там?

– Там не предназначенный для саудовского рынка скот. С ним поступают обычным способом.

Она видит, как конвейер везет куда-то овец, подвешенных на крюки головами вниз, и слышит ни на что не похожие звуки: это широкие стальные лезвия перерезают овечьи горла.

Руперт достает сигару, чтобы дым перекрыл невыносимый запах свежей крови.

– Прости, что уделял тебе недостаточно времени, Никки. Ничего, теперь я наверстаю упущенное. Недаром я сказал, что тот небольшой инцидент с освобождением мышей – сигнал мне поменять поведение в отношении тебя. Твое место здесь, на ROC. Теперь я в полном твоем распоряжении, обещаю.

В этот момент звонит телефон. Руперт отходит, чтобы ответить на звонок, слушает, потом говорит дочери, прикрыв ладонью микрофон:

– Извини, важный разговор. Оставляю тебя с Джошуа, лучшим нашим пастухом. Ну ты его помнишь: ковбой в большой шляпе со змеиной кожей.

6

– Вот и настал решающий день. Вы будете выбирать представителя класса. Предлагаю двоим ученикам, выдвинувшим свои кандидатуры, изложить причины, по которым остальным следует за них проголосовать. Хочешь начать, Моника?

К доске выходит темноволосая девочка с блестящими глазами. Глядя на всех учеников по очереди, она говорит:

– Вы меня знаете: у меня лучшие в классе оценки.

Ее голос сразу внушает уважение. Она говорит спокойно, очень отчетливо.

– Если вы выберете меня, я гарантирую, что пущу в ход весь свой ум, чтобы отстаивать интересы класса. Я все сделаю, чтобы представлять вас наилучшим образом, не пожалею сил, чтобы все происходило в интересах каждого из вас. Я выслушаю вас одного за другим, чтобы выяснить ваши пожелания и претензии. Если придется состязаться со школьной администрацией, то вы можете рассчитывать на меня в этой борьбе. Остается сказать одно: голосуйте за меня, я – самый серьезный кандидат.

Она ждет аплодисментов, но никто не хлопает, и она возвращается на свое место.

Чтобы загладить неудобство, учительница кашляет в кулак и торопливо говорит:

– Спасибо, Моника, а теперь послушаем другую кандидатку, Присциллу.

У этой девочки волосы собраны на затылке в длинный хвост, стянутый красной лентой. Она начинает говорить со своего места, не выходя к доске:

– Меня вы тоже знаете. Я сильно отличаюсь от моей соперницы. Я не могу похвастаться отличными оценками. Не могу назвать себя особо умной, да и серьезной тоже. Я, конечно, стараюсь, но не слишком. Предлагаю проголосовать за меня именно потому, что я… в точности такая как вы.

Этот довод вызывает у класса смех.

Ободренная успехом Присцилла продолжает:

– Я, по крайней мере, буду защищать наши интересы, не хватая огнетушитель, чтобы бить им моих товарищей промеж ног.

Моника хмурится, от этого все еще пуще веселятся.

Учительница требует тишины, после этого ученики голосуют под ее руководством: каждый пишет на бумажке имя и кидает бумажку в шапку.

Когда все ученики снова рассаживаются, учительница подсчитывает результаты и объявляет:

– Из тридцати пяти голосовавших двадцать четыре выбрали Присциллу, трое – Монику. Восемь не выбрали никого. Таким образом, наш новый представитель класса – Присцилла.

Победительница встает и благодарно делает одноклассникам книксен, те хлопают в ладоши.

7

Николь раскачивается в кресле-качалке посреди внутреннего дворика, лицом к морю. Пастух Джошуа спрыгивает с седла и направляется к ней. Сдернув с головы ковбойскую шляпу, он вытирает шейным платком лоб. Она предлагает ему лимонад, но он предпочитает баночку холодного пива. Усевшись рядом с ней, он говорит:

– Что ж, мисс Николь, думаю, все здесь рады вашему возвращению, я первый. Ваш отец только о вас и говорит, не жалея похвал. В его глазах вы – само совершенство. Наверное, это родительское ослепление, но я должен был вам это сказать.

Бордер-колли, закончивший свою работу с овцами, подбегает к девочке с высунутым языком, радостно виляя хвостом. Она гладит пса, он в полном восторге.

– Вы с ним добрые знакомые, мисс Николь?

– Я играла с Мао в детстве, мне подарили его, когда мне исполнилось четыре года. Я долго отсутствовала, приятно, что он меня не забыл.

Пес лижет ей руку длинным влажным языком, не переставая вилять хвостом.

– Он узнает вас по запаху. У собак хорошая память. Особенно этим отличаются бордер-колли. Вы в курсе, что это самая умная порода собак?

Услышав это, Николь О’Коннор приносит из дома розового плюшевого кролика, изрядно потрепанного. При виде игрушки Мао радостно тявкает. Николь бросает зайца, Мао бежит за ним, хватает зубами и приносит ей. Он часто дышит, выражая надежду на повторение этого чуда.

– Вижу, он не забыл свою любимую игрушку, – говорит Джошуа.

Николь продолжает бросать розового кролика, пес приносит его с неослабным воодушевлением.

– Это для него наивысшее удовольствие! – смеется Джошуа.

Пес требует лаем продолжения игры. Джошуа морщится и встает.

– Пожалуй, я вас оставлю. Надо заняться лошадью.

Николь не хочется оставаться одной, но у нее нет доводов, чтобы задержать пастуха.

Она ждет. Как же она не любит ждать!

На глаза ей попадается черный скорпион, с которым расправляется стая красных муравьев. Это наводит ее на размышления. На память приходят слова отца: «Группа всегда победит одиночку, как бы он ни был силен».

Она разглядывает девиз ранчо «Сила в единстве», переводит взгляд на овечье стадо. У нее возникают вопросы:

Насколько умны эти овцы?

Насколько сознательными делает их группа?

Насколько они – наши хозяева, а мы – их слуги?

Она подбирает розового кролика и бросает его как можно дальше, Мао несется за ним и приносит ей свою добычу.

Овцы, наблюдающие краем глаза эту сцену, перестают щипать траву. Их удивляет то, что теперь их загонщиком управляет не мужчина в шляпе, а кто-то другой. Поведение пса поражает их все сильнее, они поворачивают головы вправо-влево, влево-вправо. Некоторые уже переступают ногами, как будто собираются следовать за Мао.

В памяти Николь О’Коннор всплывают сцены на бойне. Она вспоминает слова отца: «Их зарежут на свой традиционный праздник наши клиенты в Саудовской Аравии».

Что, если избавить их от этого страшного конца – думает она.

Недавно прочитанный роман Рабле, вернее, эпизод с панурговым стадом, наводит ее на интересную мысль.

Сначала она отключает ток в электрическом заборе, потом обрушивает сам забор, сбив три доски, которые его подпирали.

После этого она подходит к краю утеса, оценивает взглядом высоту обрыва – головокружительную, видит внизу острые скалы. Мао провожает ее влюбленным взглядом, вывалив язык и вертя хвостом, как пропеллером.

Размахнувшись, она изо всех сил бросает игрушку в сторону моря.

Собака мчится за плюшевым кроликом и прыгает с утеса вниз.

Овцы следуют за ней и насмерть разбиваются на страшных скалах внизу.

ЭНЦИКЛОПЕДИЯ: овцы

Овца – одно из первых одомашненных человеком животных.

Шесть тысяч лет назад люди уже пили овечье молоко, ели баранину, пользовались овечьей шерстью и шкурами. В ход шли даже овечьи позвонки: они служили монетами, ими играли в кости.

Употребление всего того, что люди получали от овец, неуклонно росло. Сейчас на земле насчитывается два миллиарда овец. Каждый год семьсот миллионов голов отправляются на убой и съедаются.

Эдмонд Уэллс.

Энциклопедия относительного и абсолютного знания

8

Моника Макинтайр сжимает зубы, ей трудно скрыть огорчение. Они предпочли выбрать своим вожаком такую же посредственность, как они сами, – думает она. – Вот и получат в представители класса бездельницу. Это никого не тревожит, главное, чтобы она оставила их в естественном убогом состоянии. В политике всегда так…

Следующий урок проходит как обычно. Звучит пронзительный звонок, объявляющий перемену.

Моника идет в туалет, там она встречает Присциллу, плещущую себе в лицо воду перед зеркалом.

– Надеюсь, ты на меня не сердишься? – спрашивает девочка с собранными в длинный хвост волосами.

– Vox populi vox dei, – отвечает фаталистка Моника.

– То есть?

Она вдобавок невежда.

– Это латынь. «Глас народа – глас Божий».

– Извини, я латынью не владею. Ты правда не слишком огорчилась, что проиграла?

– Всего-навсего выборы представителя класса, подумаешь!

Присцилла заканчивает умывание.

– Ты считаешь, что голосовать следовало за тебя, потому что лучше меня успеваешь по предметам, правильно? Ты первая в классе, а я тащусь в хвосте.

– Я умею проигрывать. Ты лучше меня сумела подобрать убедительные для них доводы.

Присцилла внимательно на нее смотрит и огорченно вздыхает.

– Ты не только умнее меня, но и гораздо красивее.

По крайней мере, она наблюдательная.

– Ты тоже очень красивая, Присцилла, – говорит Моника, а сама думает: «В своем роде…»

– Честно тебе скажу, я боялась, как бы ты на меня не взъелась.

Ишь, какая настойчивость!

– И не подумаю. Все в порядке.

– Знаешь, по-моему, ты необыкновенная. Взять хотя бы твою стойкость перед лицом неудачи.

Настает черед Моники умыться. Прежде чем наклониться к крану, она примирительно кивает. Несколько секунд они друг на друга косятся.

– Раз так, будем считать, что мы подруги? – спрашивает Присцилла.

– А как же!

Проходит еще несколько секунд. Внезапно Моника нападает на Присциллу сзади, сжимает ей шею и валит на пол. Достав и открыв щелчком острый перочинный нож, она сгребает Присциллу за волосы и одним махом отхватывает весь хвост ниже завязанной узлом красной бархатной ленты.

9

Пахнет свежесостриженной шерстью.

Руперт О’Коннор и его дочь находятся в зоне стрижки. Он закуривает очередную сигару и нервно выпускает дым.

– Можно узнать, что на тебя нашло?

Молчание дочери заставляет его сдерживать гнев, но это слишком трудно, проще огласить итог.

– В этом «инциденте» мы потеряли двести пятнадцать голов и нашего чудесного Мао.

Он сдерживается из последних сил, но его рот кривится сам по себе. Они возвращаются на крытый дворик, там Руперт падает в кресло и начинает раскачиваться, чтобы успокоиться. Кресло скрипит под его тяжестью.

– У всего этого будут последствия. Джошуа придется уволить. Он проявил безответственность, оставив тебя одну с овцами.

Николь садится в соседнее кресло. Руперт О’Коннор отворачивается – не может смотреть ей в глаза.

– Объясни все-таки, зачем ты это сделала?

Она не осмеливается сознаться, что хотела спасти овец от бойни или от отправки на гибель в Саудовскую Аравию.

– Меня очень заинтересовали твои слова о коллективном уме, – отвечает она. – Захотелось проверить, возобладает ли у них в последний момент инстинкт выживания.

Он сердито гасит в пепельнице сигару.

– Ты хоть отдаешь себе отчет, что натворила?

Она опускает голову.

– Двести пятнадцать голов! Не говоря о Мао! Мы души в нем не чаяли.

Он встает и смотрит вдаль, как будто для него невыносимо встретиться глазами с дочерью.

– Заруби себе на носу: каждый поступок влечет последствия. У любой мелочи может быть серьезное продолжение, особенно когда это касается множества людей.

Он трясет головой, как будто отряхивается.

– Думай, прежде чем действовать. Ты должна предвидеть, к чему приведет твой малейший поступок. Как довести это до твоего сознания?

Он продолжает смотреть вдаль. Внезапно его посещает мысль.

– Ступай за мной.

Они идут по дому в сторону гостиной. В библиотеке он снимает с полки книгу.

– Знаешь, почему я назвал нашу собаку Мао?

– В честь главы китайского государства?

– Мао Цзэдун был предводителем не нескольких тысяч и даже не миллионов: под конец ему подчинялось более миллиарда людей! Все они благодаря ему зажили лучше.

– Наверное, он был очень сильным…

– Мао всего лишь использовал силу группы. Ты знаешь наш девиз: СИЛА В ЕДИНСТВЕ. Мао поспособствовал объединению слабосильных для свержения могущественных. Благодаря ему простой народ прогнал императоров и мандаринов, эксплуатировавших его как рабскую силу. Китайцы покончили со средневековьем и с голодом, стали образованным народом, получили доступ к современной медицине. Мао развивал промышленность, сельское хозяйство, строил дороги и гидроэлектростанции. Сама видишь, какой рывок совершает Китай сейчас. Я считаю, что через пятьдесят лет Китай будет первой мировой державой, обогнавшей американцев и европейцев. Китайцы станут диктовать свои законы всем остальным народам.

– И все это благодаря Мао?

– Благодаря человеку, сумевшему уловить мысли своего «человеческого стада» и научившемуся его поощрять, обслуживать, вести в верном направлении. Он велел называть его «великим кормчим», но с тем же успехом имел право именоваться «великим пастырем». Так или иначе, вот тебе доказательство, что объединенные массы превосходят при хорошем руководстве сумму талантов отдельных людей. Я еще тебе не рассказывал, что в молодости сам участвовал в коммунистическом движении?

– У нас в Австралии?

– Нет, во Франции. В пятидесятые годы, когда был студентом в Париже. Нас была от силы сотня, но у нас было чувство, что мы способны перевернуть мир, совсем как Мао в 1949 году. Вернувшись сюда, я попытался создать австралийскую коммунистическую партию. Но было очень трудно собрать людей. Протестантизм и капитализм развратили умы.

– Расскажи поподробнее! – просит Николь, довольная возможностью отвлечься от «инцидента» на утесе.

– Протестанты считают, что Бог любит преуспевающих, капиталисты верят, что требуется конкуренция, при которой сильные обгоняют слабых. Два этих эгоистических представления породили бедность и чрезмерную эксплуатацию рабочего класса. На мой взгляд, это – причина бедствий и желание реванша, обуревающего всех тех, кто считается «обойденным» божественной любовью и проигравшим в экономическом соревновании.

– В Париже ты был активным коммунистом?

– Мы дрались с шайками фашистов, но это был просто выпуск пара, не приносивший конкретных результатов. Я стал думать о том, как перестать толочь воду в ступе. В итоге я бросил светиться, то есть ходить на собрания, где только и делали, что болтали о «линии партии».

– Как ты сейчас способствуешь победе своего дела, папа?

– Деньги, которые мне приносят овцы, я пускаю на финансирование коммунистических движений и народных выступлений по всему миру. Я делаю это для очистки совести. Знаешь, в наших кругах меня прозвали «красным миллиардером». Я утопист, я верен учению Карла Маркса, верю в классовую борьбу, которая в конце концов приведет к победе народа над разложившейся буржуазией и над эгоистичным капиталом.

Николь не сводит глаз со знакомого герба с буквами ROC и с тремя барашками.

– Но ведь ты сам капиталист, папа…

– Я богач, заступающийся за бедных.

– Не понимаю…

– Наш мир полон парадоксов, доченька. Успеха в революциях ради тех, кто обделен судьбой, добиваются одни любимчики судьбы. Великие революционные вожди Робеспьер и Ленин, наши современники Мао Цзэдун и Фидель Кастро – все они выходцы из состоятельных семей. Это не помешало им повести толпы эксплуатируемых на штурм эксплуататоров.

Девочка все еще полна сомнений.

– То, что ты дочь богатого человека, не мешает тебе защищать интересы бедноты. Наоборот, это только укрепляет твое желание за нее сражаться. За это они ответят тебе любовью, а учитывая их количество, можешь быть уверена, что ничто не остановит их на пути к окончательной победе. Поверь, дочь моя, будущее за стадами баранов.

Он принимает в кресле позу мечтателя и уже серьезнее обращается к дочери:

– Важно, чтобы ты все это поняла, Николь. Знаешь, я не просто так выбрал тебе имя. Оно происходит от Ники, древнегреческой богини победы.

– А я думала, ты назвал меня в честь кроссовок «Найк».

– Скажешь тоже! «Ника» – это победа, «лаос» – народ. Греческое «Никелаос», или Николь, переводится как «народ-победитель».

– Ты назвал меня этим именем, чтобы я заинтересовалась… человеческими стадами?

– Скорее, стратегиями управления этими стадами.

Он взволнованно раскуривает погасшую сигару, потом вскакивает и приносит коробку с шахматами. Высыпав фигуры, он расставляет их на доске.

– Буду учить тебя играть в шахматы. Я был чемпионом лицея по шахматам. Кое-что еще помню.

Николь немедленно проявляет острый интерес к отцовской науке. Она быстро усваивает основные правила, проходит совсем немного времени, и она уже умеет ходить всеми фигурами. Через считаные минуты она начинает наслаждаться перемещением того, что сперва сочла деревянными игрушками. Шахматные фигуры превращаются для нее в персонажей театральной пьесы.

Руперт и Николь увлекаются и разыгрывают несколько партий подряд. Чем больше они играют, тем опаснее она рискует, как будто пробует разные сценарии. Руперт приятно удивлен тем, как быстро его дочь полюбила игру, считающуюся главным образом мужской.

Убедившись, что дочь овладела азами шахмат, отец берется учить ее дебютным вариантам.

– Это способ начать, как бы приветствие, – объясняет он. – В дебюте есть всего десять ходов: восемью пешками и двумя конями. А дальше набираются уже миллионы комбинаций.

Он учит ее развертывать маленькую армию из фигур в попытках занять центр доски. Дальше он переходит к вариантам завершения партии.

– В конце ты как бы прощаешься.

Николь О’Коннор крайне сосредоточена.

– Сейчас я покажу тебе ход дебютанта, который часто приносит успех, если соперник с ним не знаком.

Руперт О’Коннор показывает дочери комбинацию из четырех ходов. Николь очарована простотой и эффективностью этой тактики.

– Как называется эта комбинация?

– Одни называют это «детским матом», другие – «пастушьим матом».

Николь пугается, что разговор снова зайдет о падении отары с утеса, и решает прикусить язык и сосредоточиться на следующих партиях.

Руперт не нарадуется на свою дочь, захваченную игрой.

– В шахматах выделяются два стиля. Наступательную войну с неожиданными молниеносными ударами называют «романтический стиль». Можно воевать и по-другому, не спеша, постепенно душить противника, не давая ему обороняться; как ни странно, такой стиль игры называется «современный». Определи, какая манера игры подходит лично тебе.

Они сидят за шахматной доской долгие часы, отец объясняет дочери различные комбинации. Они посвящают игре весь вечер и всю ночь. Одна партия следует за другой, шахматисты не проявляют ни малейших признаков усталости. Николь все быстрее схватывает шахматную премудрость и играет все лучше. Наконец, уже под утро, отец сдается и предлагает сделать перерыв на сон.

– Вижу, у тебя естественная склонность окружать противника, действуя пешками. Прекрасно, я тоже любитель этой стратегии. Сама видишь, пешки способны своими совместными действиями одолеть все фигуры, даже самые сильные. В конце концов перед ними не устоит ни ферзь, ни король. Поверь, народ в конце всегда побеждает.

Он указывает на эмблему ранчо ROC с тремя барашками и девизом.

– Победа всегда остается за ними – за низами, бедняками, рабочими, солдатами. По той простой причине, что их гораздо больше.

10

– Откуда у тебя такая тяга к насилию?

Моника и ее мать едут в такси, за рулем которого сидит женщина семидесяти с лишним лет с розовыми волосами, в больших миндалевидных очках. Все другие способы возвращения домой девочка отвергла. Джессике пришлось согласиться на дополнительный расход, сочтя это необходимым для ее здоровья. Теперь они застряли в пробке; идти пешком и то вышло бы быстрее.

– Говорю тебе, мама, я больше не могу выносить глупость моих сверстников!

– Ты обрезала ей волосы, Моника! Это не шутки.

– Присцилла меня спровоцировала.

– Так нельзя, Моника! Разве я тебя такому учила? – возмущается Джессика.

– В этой школе вокруг меня кишат одни амебы. Такое впечатление, что их тупость заразна. Ты не представляешь, какую энергию приходится развивать день за днем, чтобы не реагировать на неграмотных учителей-лентяев и на полудебильных учеников, одуревших от телека и от рекламы. А видела бы ты, как они жрут! Ни малейшего представления о питательной ценности продуктов, обожают гамбургеры с кетчупом и майонезом и жареную курицу, а потом хлещут газировку, чтобы растворить в кислоте весь этот жир. На десерт у них мороженое. Не знают и не желают знать, что уничтожают всем этим свои сосуды. И это не говоря о зашкаливающем содержании сахара во всем их корме.

Женщина-водитель, слышащая их разговор, одобряет слова Моники кивками.

– Не лезь не в свое дело, Моника. Не тебе устанавливать правила.

– Будь моя воля, я бы засудила всех родителей, не учащих уму-разуму своих отпрысков. И вообще, родительские права должны быть только у тех, кто этого достоин. Это как водительские права: их же выдают только тем, кто умеет управлять автомобилем. Вот и размножаться надо разрешать только тем парам, которые способны дать своему потомству минимум образования.

Женщина с розовыми волосами встречает одобрительным кивком идею, которую находит обоснованной. От этого девочке хочется разглагольствовать дальше.

– Между прочим, я уверена, что такие родители не любят детей, которые у них родятся. Они заводят их по разным посторонним причинам: чтобы платить меньше налогов, получать социальные пособия, пускать пыль в глаза соседям, успокоить собственных родителей… а то и чтобы вырастить солдат для будущей войны с соседним народом, с такими же кретинами, живущими по ту сторону границы и тоже приученными к ненависти.

Женщина за рулем встречает эту тираду одобрительным пыхтением. Моника продолжает, все сильнее распаляясь:

– Они избавляются от своего потомства, отправляя его в школу, в летние лагеря, в интернаты, потому что не в состоянии выносить его дольше нескольких часов. Поэтому «разрешение на продолжение рода» позволило бы поставить во главу угла качество вместо количества.

Джессика пожимает плечами и говорит дочери:

– У меня был разговор с директором. Ясное дело, после «нападения с побоями и ранениями» – так он это назвал, – добавившегося к «инциденту с огнетушителем» – как это называю я, – я не смогла его уговорить не отчислять тебя, как бы он ни хотел тебя оставить, учитывая твою отличную успеваемость по всем предметам. По его словам, есть опасность, что родители Присциллы подадут жалобу.

– То есть меня выгнали?

Джессика удрученно кивает.

– Завтра ты придешь за своими вещами. Мне надо будет искать место, куда тебя примут, невзирая на подпорченное личное дело, которое теперь везде будет тебя сопровождать.

– Не беспокойся, мама, все в порядке. Лучше я буду учиться заочно, из дома.

Мать удивлена безразличием дочери.

– По-твоему, это так просто?

– Все лучше, чем вернуться в нормальную систему образования. Боюсь, там такие инциденты повторились бы.

– Как, интересно, ты сдашь экзамены в конце учебного года?

– Исполню формальность – явлюсь в школу в день экзаменов. Я узнавала, так можно. Ты будешь мне помогать. Ты же знаешь, я сильно опередила учебную программу. Ты сама этого хотела, разве нет?

– С чего ты это взяла?

– Ты назвала меня Моникой, это имя происходит от греческого слова «монос», «одна». От этого же корня происходят такие слова, как «монополия» (единоличное правление), «монолог» (с этим ясно), «монотеизм» (вера в единого бога), монолыжи (тоже ясно) и «монокини» (короткие купальные трусики).

Джессика решает, что дочь хочет произвести на нее впечатление своими познаниями, это всегда вызывает у нее неприятное чувство.

– Не нужна мне школа, – резюмирует Моника. – Сама до всего дойду.

Мать убеждается, что имеет дело с очень решительным подростком, хорошо изучившим всю ситуацию. Она ищет аргументы, но не находит ни одного.

– Хуже всего то, что я хорошо тебя понимаю, – вздыхает Джессика.

Они улыбаются друг другу как сообщницы. Женщина за рулем такси, кажется, согласна со всем сказанным девочкой.

– Все равно ты не сможешь жить в изоляции от внешнего мира, Моника.

– Понимаешь, мама, у меня есть еще одно свойство. Боюсь, моя проблема гораздо серьезнее. У меня настоящая антропофобия. Я не люблю людей. Они мне отвратительны, все до одного. Мне бывает хорошо, только когда я остаюсь одна.

– Жить совсем одной невозможно. Недаром говорят: «человек – не остров».

Моника качает головой.

– Вдруг я исключение? Я чувствую себя именно островом, у меня нет желания строить мост на большую землю. Я вполне могла бы прожить одна на острове или спрятаться в пещере, как отшельница. Спокойствие, безмолвие, природа, одиночество – это все, о чем я мечтаю. Лучшие мгновения моего дня – это когда я одна в туалете, в кабинке, запирающейся на задвижку: там я чувствую себя защищенной, никто не сможет ко мне прицепиться.

Джессика пожимает плечами.

– Ты не соображаешь, что несешь.

– Не люблю метро из-за пассажиров, не люблю улицу из-за пешеходов, не люблю школу из-за одноклассников. Такое ощущение, что глупость моих современников – это для меня тормоз. Сейчас демографический рост идет по экспоненте. Перенаселенность убьет планету. Объективно это – первейшая причина загрязнения среды.

Мать озадачена и не знает, что ответить.

– Ну что, я тебя, наконец, убедила? – вкрадчиво спрашивает Моника. – Согласись, в интересах всех лучше будет, если я спокойно останусь дома. Правда, мама?

Женщина-таксист позволяет себе, наконец, высказаться. Перед этим она поправляет зеркальце заднего вида, чтобы лучше видеть своих пассажирок.

– Думаю, лучше вам будет прислушаться к дочери, мэм, как по мне, она у вас голова!

Джессика не обращает внимания на ее вмешательство. Взяв дочь за руку, она говорит:

– Мне бы хотелось, чтобы ты научилась самоконтролю. Учись хотя бы сдерживать свои вспышки. У меня впечатление, что тебя захлестывают эмоции, поэтому ты поступаешь необдуманно.

– Я готова постараться, но каким образом ты собираешься помогать мне себя обуздывать?

– Шахматы! Научу-ка я тебя играть в шахматы. Меня учила шахматам моя мать.

– Бабушка?

– Да. Я усвоила у нее, что все дело в стратегии. Ты ведь знаешь, что твою бабушку звали звали Рен. В переводе с французского это значит «королева». Наверное, из-за своего имени она заинтересовалась шахматными ферзями.

ЭНЦИКЛОПЕДИЯ: демографический рост

Население Земли увеличивается по экспоненте. В первом году нашей эры людей насчитывалось 300 миллионов. Первый миллиард насчитали в 1800 году. В 1920 г. население составило уже 2 миллиарда (второго миллиарда пришлось ждать 120 лет).

Уже в 1960 г. оно достигло 3 миллиардов (очередного миллиарда пришлось ждать всего сорок лет).

В 1970 г., всего лишь спустя десять лет, был преодолен рубеж в 4 миллиарда.

И скорость прироста не перестает разгоняться. На планете становится все больше людей, причем все быстрее.

Эдмонд Уэллс.

Энциклопедия относительного и абсолютного знания

11

8 утра.

Руперт О’Коннор наконец-то отправился на боковую.

Николь слишком взбудоражена всем случившимся, ей не до сна. Она выходит на воздух и встречает первые лучи зари, освещающие долину.

Она добредает до края утеса, нависшего над пляжем. Глядя вниз, она видит среди скал трупы овец, свалившихся с обрыва следом за Мао. Их уже убирает специальная бригада.

Что, если человечество – такое же слепое стадо, не замечающее обрыва впереди? Что, если кто-то (почему не я?) в силах увести его и избежать худшего?

Она набирает в легкие побольше прохладного утреннего воздуха.

В конечном счете все они – всего лишь… пешки в большой шахматной игре, превосходящей их понимание.

Ее охватывает небывалое желание применить новую силу, которую она в себе открыла, власть над «эгрегором», стадным инстинктом, поддающимся управлению.

С головой, полной самых разных мыслей, она возвращается в дом и включает телевизор. В нем подводят итоги 1971 года. Это позволяет ей увидеть всю мировую «шахматную доску», на которой барахтается человеческое стадо.

Она берет карту и, слушая, следит по ней за ходом событий:

Январь: гибель 66 человек при обрушении трибуны стадиона в Глазго, Шотландия.

Май: президент Египта Анвар ас-Садат разоблачает попытку государственного переворота, затевавшегося его просоветским вице-президентом Али Сабри.

Август: убийство в Северной Ирландии британского солдата, ответственность за которое берет на себя Ирландская республиканская армия, что влечет операцию «Деметриус» – задержание английской полицией в Белфасте 342 человек и их интернирование в лагерь, расположение которого пока что неизвестно.

Октябрь: Китайская Народная Республика принята в ООН, где она заменяет Тайвань.

Ноябрь: начало мирных переговоров Северной и Южной Кореи в деревне Пханмунджом.

Советская космическая станция разбивается на поверхности Марса, однако становится первым космическим кораблем, достигшим этой планеты.

Декабрь: третья индо-пакистанская война, которая затянется на девять месяцев, будет стоить жизни 3 миллионам гражданских лиц в Бенгалии и спровоцирует бегство в Индию 10 миллионов человек, что приведет к созданию независимого государства Бангладеш.

Николь перечитывает свои записи.

В масштабе одного дня, одной недели, одного месяца ничего не разглядишь из-за отсутствия перспективы, но, имея оптику целого года, уже можно разобраться в происходящем.

Итак, вот мировая шахматная доска, как она выглядит в расчудесном 1971 году. Вот направление, по которому следует стадо человеков. И вот о чем мне стоит поразмыслить, чтобы в один прекрасный день так на него повлиять, чтобы это стадо тронулось в желательную для меня сторону.

12

Моника доделывает уроки и снова берется за книги по шахматной теории. Больше всего ее интересуют те из них, где говорится о философии игры в шахматы. Она не сомневается, что бывает определенный склад ума, позволяющий полностью овладеть этой игрой.

Конечно, надо удерживать центр и как можно быстрее разворачивать свои фигуры, чтобы они могли действовать, но это не все. Нужен особенный взгляд на этот мирок из 64 клеток. В нем есть открывающиеся и закрывающиеся коридоры, есть энергетические линии, есть диагонали, по которым наносятся внезапные удары. Шахматная партия сродни шекспировской трагедии. Первые сцены – это экспозиция: раскрываются действующие лица, завязываются конфликты; дальше происходят столкновения точек зрения, влекущие дуэли и всеобщий хаос. Последняя сцена – момент разоблачений и неожиданной развязки.

Завершение – кульминация трагедии, когда эмоции достигают крайней степени. Конец всегда один и тот же – смерть короля.

Чем больше она об этом думает, тем тверже ее вывод, что можно придумать более масштабную игру с гораздо большим количеством фигур.

Скажем, игра на тысяче клеток с пятью сотнями фигур! Такой не помешал бы усложняющий всю ситуацию рельеф: холмы, реки, озера, болота.

Или даже миллион клеток и полмиллиона фигур! Полноводные реки, моря, леса.

Целая планета, простершаяся на пятьсот десять миллионов квадратных километров (примерно такова площадь поверхности Земли), по которой разгуливают, к примеру, четыре миллиарда пешек и слонов… А между ними – океаны, горные хребты, джунгли и пустыни.

Вот что такое по-настоящему универсальная игра!

Она опять включает телевизор, чтобы досмотреть ретроспективу новостей истекающего года.

Но если на другом конце планеты Николь интересуется глобальным движением народов, то Монику увлекают сильные личности, отметившие год своими свершениями. Войны, демонстрации, футбольные матчи, концерты, привлекавшие огромные толпы, оставляют ее совершенно равнодушной.

Она записывает:

Июль: смерть в возрасте 27 лет американского певца и поэта Джима Моррисона, основателя группы The Doors.

В Чили Сальвадор Альенде[1] бросает вызов Соединенным Штатам, национализируя медные шахты.

Ноябрь: Роберт Нойс, создавший компанию Intel, объявляет о выпуске в продажу первого микропроцессора 4004, открывающего дорогу микроинформатике персональных компьютеров.

Декабрь: руководитель НАСА сообщает, что зонд Маринер-9 достиг планеты Марс, став первым искусственным спутником не Земли, а другой планеты.

Джессика Макинтайр подходит к дочери и с любопытством читает записи через ее плечо.

– У меня впечатление, что каждый лагерь соблюдает определенные интервалы при нанесении своих ударов, – объясняет матери Моника. – На мировой шахматной доске разыгрывается противостояние Восток/Запад, левые/правые, Инь/Ян.

Она разворачивает карту и начинает закрашивать разными цветами зоны американского и советского влияния.

– Никто не знает, где и когда будет нанесен следующий удар, но удары соревнующихся лагерей чередуются. За ударом синих следует удар красных, коммунисты отвечают своим ударом на удар капиталистов. Американский удар – советский удар. Советы первыми отправили в космос живых существ: в 1957 году собаку Лайку, в 1961 году Юрия Гагарина. Американцы первыми ступили на Луну: в 1969 году это сделал Нил Армстронг. Сейчас в их партии момент равновесия, напряженное ожидание, когда победитель неизвестен.

В конце телевизионной ретроспективы показывают документальный сюжет. Ученый утверждает, что даже при стабильном среднем уровне IQ появляется все больше гениев, чей коэффициент интеллекта переваливает за 150.

ЭНЦИКЛОПЕДИЯ: самый умный человек

Официально обладателем самого высокого в истории IQ признан Уильям Джеймс Сайдис. IQ этого американца составлял 300, тогда как среднемировой IQ равен 100, а у Эйнштейна он был равен 160.

Уильям Джеймс Сайдис родился в 1898 г. в семье украинских евреев, эмигрировавшей в США. Образование ему дал по собственному оригинальному методу отец, решивший сделать из сына гения.

В 8 месяцев Уильям стал ходить.

В полтора года он уже читал и понимал новости, читая газеты.

В 2 года он прочитал «Одиссею» Гомера.

В школе Уильям не проявлял общительности. В разговорах с соучениками он рассказывал им о характеристиках планет и Солнечной системы.

В 8 лет Уильям Джеймс говорил на восьми языках, не считая английского: французском, русском, немецком, греческом, латыни, иврите, армянском и турецком. Кроме того, он изобрел свой собственный чрезвычайно гибкий язык «Вендергуд», который представил в своей книге Book of Vendergood.

В 8 лет он успешно сдал вступительные экзамены в Гарвард, но начать учиться там ему разрешили только с 11 лет. В 15 лет он экстерном заканчивает учебу в университете и с отличием защищает диплом. Студенты считают его эксцентричным за то, что он совершенно не занимается спортом.

В 24 года он публикует трактат об антиматерии, в 27 лет – еще один, о космологии, где предсказывает существование в космосе черных дыр задолго до того, как об этом начинают писать другие астрономы. Его считают вундеркиндом, «Нью-Йоркер» сожалеет, что такой ранний гений недостаточно активно пользуется своим интеллектом. Эта статья вызывает у него гнев.

Уильям Джеймс затевает против журнала судебный процесс, обвиняя его в диффамации, и проигрывает. Это усиливает его желание отгородиться от мира и больше не иметь дела с людьми.

Известно об его отношениях со всего одной женщиной, и то, скорее всего, платонических.

Он умирает в 1944 г. в возрасте 46 лет от кровоизлияния в мозг.

Уильям Джеймс Сайдис был, вероятно, умнейшим из людей, но счастья это ему, кажется, не принесло.

Эдмонд Уэллс.

Энциклопедия относительного и абсолютного знания

Часть 2. Два несносных подростка

1

Проходит полгода. В июне 1972 года Николь О’Коннор 12 лет. Отец везет ее в красном «Роллс-Ройсе». Она смотрит в окно, ее внимание привлекает большая стая скворцов.

Птиц сотни, это целая туча из черных точек, то растягивающаяся, то сжимающаяся, то образующая в небе причудливые узоры.

– Папа, ты можешь объяснить, почему эти птицы летают вместе?

– Чтобы защищаться от хищников. При появлении ястреба они образуют плотный ком на большой высоте. При виде сокола они, наоборот, разделяются и разом опускаются на землю.

Николь обожает объяснения отца.

– Как они умудряются летать вместе, но никогда не сталкиваться?

– Они летают группами, где расстояние – сантиметров двадцать между особями. Господствует социальная мимикрия, все подражают соседям. В результате вся стая представляет собой единый живой организм. Защита от всех опасностей – большая численность. В некотором смысле это – зримый летучий эгрегор.

– Кто же решает, в каком направлении лететь?

– Думаю, на группу может повлиять любая птица. Повернет одна – повернут и все остальные. Ну вот, я ответил на твой вопрос, теперь ты ответь на мой: ты чувствуешь себя готовой?

Она кивает.

Открыв для себя шахматы, Николь записалась в клуб шахматистов и регулярно там играет. Она достигла немалого прогресса и обыграла всех соперниц в любительских клубах на юго-востоке Австралии, в Мельбурне, Канберре и Аделаиде; теперь она отобрана для общенационального женского чемпионата, где будет участвовать в розыгрыше титула чемпионки Австралии среди юниоров. Тренировать ее отец пригласил настоящего гроссмейстера, заставляющего ее трудиться, как подобает спортсменке высокого уровня.

И вот они едут на соревнование.

Руперт О’Коннор решил проводить ее во Дворец спорта Сиднея, где будет проведен чемпионат. Но уже на въезде в этот австралийский мегаполис они застревают в пробке. Руперт вылезает из машины и идет выяснять, что произошло. Возвращается он озабоченным.

– Там манифестация, участников десятки тысяч, все трясут плакатами и скандируют лозунги. Требуют признать права аборигенов на земли предков, с которых их изгнали английские поселенцы. В основном это студенты, представители левых политических групп и экологи. Парадокс в том, что среди них нет ни одного аборигена.

Он, щурясь, смотрит на часы.

– Представь, мы уже почти приехали, осталось только проехать по этому проспекту – и мы на месте… Не повезло!

– Если опоздаем, меня не внесут в список… – переживает девочка.

– Было бы глупо так опростоволоситься из-за какой-то манифестации, – вторит ей отец.

– Поставь машину, папа, мы дойдем пешком.

Он колеблется, но, глянув еще раз на часы, понимает, что других вариантов нет. Он заезжает в первый попавшийся подземный паркинг и оставляет свой красный «Роллс-Ройс» там. Выйдя на поверхность, отец и дочь оказываются в гуще толпы.

Руперт и Николь готовы перейти на бег, лишь бы не опоздать.

С каждым шагом Николь все больше убеждается, что манифестанты хорошо подготовились к столкновению. На головах у них мотоциклетные каски, в руках железные прутья, носы защищены шейными платками, глаза – лыжными очками, в рюкзаках бутылки с горючим.

– Обычно все происходит более мирно. Но в этот раз, как я погляжу, они полны решимости дать бой, – говорит Руперт.

Николь лавирует в плотной людской массе, отцу трудно за ней поспевать. Толстый живот и смола, осевшая в легких от неумеренного курения сигар, заставляют его задыхаться, он хрипит на бегу.

Несмотря на препятствия, Руперт и Николь приближаются к цели, крики манифестантов, скандирующих свои лозунги, им не помеха.

ПРАВИТЕЛЬСТВО В ОТСТАВКУ!

АБОРИГЕНЫ У СЕБЯ ДОМА!

ЗЕМЛЯ ПРИНАДЛЕЖИТ ТЕМ, КТО ПЕРВЫМ НА НЕЙ ПОСЕЛИЛСЯ!

Николь принимается машинально повторять эти фразы, чтобы вибрировать вместе с толпой.

Какая заразительная обстановка!

О’Конноры добираются до первой шеренги манифестантов, замершей перед полицейскими во всем черном, со щитами, с дубинками, с винтовками для метания слезоточивых гранат. За их спинами видны грузовики, оборудованные водометами для разгона толпы.

Белые пешки против черных пешек – думает Николь.

Манифестанты провоцируют полицию издевательскими жестами и выкрикивают оскорбления, в ответ из громкоговорителей полиции звучат приказы разойтись и угрозы силового разгона.

На правом фланге появляется группа людей в черной форме с крупными немецкими овчарками на поводках, собаки яростно лают, взбешенные поведением разношерстной толпы. На левый фланг выезжает конная полиция, тоже вся в черном.

– Подожди, не беги, я больше не могу! – умоляет запыхавшийся отец.

– Нет, нам надо торопиться.

– Назревает столкновение, Никки, не хватало нам очутиться между двух огней. Нам здесь не место.

Он нервно вытирает платком пот на лбу. Девочке совершенно не страшно, наоборот, вся эта ситуация вызывает у нее прилив энтузиазма. Она даже скандирует вместе с толпой кричалку: «Отдать землю тем, кто первый на ней поселился!»

– Помедленнее, Никки!

– Все равно здесь не пройти…

Они вынуждены остановиться. Первая шеренга манифестантов до того плотная, что сквозь нее не прорваться.

Противостоящие стороны меряют друг друга взглядами, стоя неподвижно и готовясь к драке, но никто не готов начать первым.

– Лучше уйдем отсюда, – тянет дочь за руку Руперт.

Кажется, я знаю, как рассеять всю эту публику.

Недолго думая, Николь подбирает с земли булыжник, вывороченный из мостовой в качестве метательного снаряда. Ей не успевают помешать: она со всей силы кидает камень в полицию. Полицейский, которому камень попадает по каске, падает. Поступок девчонки встречают криками и аплодисментами.

Вот как разблокируют ситуации!

Ее бросок служит долгожданным сигналом. Протестующие начинают метать свои снаряды, полиция защищается щитами. Офицер отдает приказ, и овчарки, с которых сдернули намордники, дружно кидаются на толпу, оскалив клыки.

В ответ манифестанты прибегают к подожженным коктейлям Молотова, бесполезно разбивающимся о щиты. Улицу затягивает густой дым, сильно пахнет бензином и горелой пластмассой.

Метателей бутылок атакует конный эскадрон.

Воцаряется суматоха, те, кто пришел мирно скандировать требования, помимо воли втягиваются в бой. Невооруженные и неподготовленные, они готовы и к отступлению, и к бегству; остальные, пришедшие ради драки, удерживают позиции.

Новый дождь коктейлей Молотова, ответный залп слезоточивыми гранатами, после разрыва которых толпа тонет в сером, раздражающем слизистые оболочки дыму.

Не хватает только музыки для полного впечатления, что это кино — говорит себе Николь.

– Все, уносим ноги! – прикрикивает на нее отец.

Николь и Руперт О’Коннор оказываются в центре хаоса, в густом дыму. От слезоточивого газа у них щиплет глаза и нос, их мучает кашель.

Девочке, впрочем, хоть бы что, более того, она наслаждается неразберихой, которую создала. Другое дело ее отец, ему очень несладко. Приходится дернуть дочь за руку, чтобы вразумить. Теперь он благодаря своему весу действует как ледокол – прокладывает себе и ей дорогу в густой толпе.

Вокруг них раздаются вопли, валит дым, люди мутузят друг дружку, горят лужи бензина, на лицах страх и ненависть.

Николь испытывает от всего этого восторг.

В конце концов Руперту удается утащить ее туда, где почти нет людей, но там их настигает стук копыт. Их нагоняет конный полицейский. Они бегут со всех ног, но всадник все ближе. Отец уже задыхается. Николь останавливается, хватает крышку от мусорного бака, оборачивается и изо всех сил бьет этим оружием по лошадиной морде. Лошадь от боли встает на дыбы и сбрасывает всадника.

О’Конноры пользуются моментом, чтобы юркнуть в проулок и спрятаться в подъезде. Руперт разражается бранью, ему трудно восстановить нормальное дыхание.

В этом проулке им уже ничего не угрожает. До них доносится шум столкновения, но рядом нет ни манифестантов, ни полицейских. Они направляются в сторону Дворца спорта, где пройдут соревнования по шахматам.

Руперт сильно вспотел и все время вытирает платком мокрое лицо.

Вот и Дворец спорта. Они из последних сил поднимаются по лестнице и обращаются к юному сотруднику у дверей:

– Можно записаться на соревнование?

– Мне очень жаль, запись велась до одиннадцати часов, а сейчас 11.10. Участники уже готовятся, списки составлены, места за досками распределены.

– Нас задержала манифестация…

– Те, у кого получается, находят способы, те, у кого нет, находят оправдания, – иронизирует юнец.

По этим его словам Руперт О’Коннор догадывается, как надо поступить: он достает из кармана купюру в 100 австралийских долларов. Она оказывается тем самым волшебным способом убедить юного стража обойти официальные препоны. Он провожает отца и дочь к столу, где записывают участников.

После недолгих препирательств Николь попадает в число участников турнира.

Она никак не отойдет от напряжения манифестации, вся дрожит от волнения, от выброса эндорфинов.

В первой партии она так выстраивает свои пешки, что они прорывают оборонительные линии ее противницы. Переходя в наступление, она воспроизводит в памяти эпизоды манифестации.

И выигрывает.

Побежденная соперница протягивает ей руку, Николь крепко ее пожимает.

Лиха беда начало.

Руперт одобрительно кивает дочери, не переставая вытирать потный лоб большим платком с вышитыми инициалами.

Белокурая шахматистка находит в списке следующую жертву. За доской она по-прежнему сосредоточена, решительна, улыбчива. И снова победа за ней.

Два-ноль.

Она выходит в четвертьфинал, в полуфинал. Впереди финальная игра.

Последняя ее соперница – высокая худая девочка с мальчишескими манерами.

Николь достались белые фигуры, первый ход за ней. Она нажимает на кнопку часов, звучит сигнал, оповещающий о первом ходе.

Завязывается дуэль. Обе шахматистки развертывают свои маленькие войска. Каждый ход сопровождается быстрым нажатием на кнопку часов.

Сначала партия протекает быстро, потом замедляется. В критический момент, когда Николь должна навязать противнице свою динамику игры и перехватить инициативу, она как будто колеблется между двумя вариантами.

Отец издали произносит одними губами: «Никакой жалости!»

Николь впивается взглядом в шахматную доску и завершает партию ходами трех пешек, запирающими в угол короля. Ее растерянная соперница не успевает отбиваться.

– Шах и мат.

Зрители аплодируют Николь.

Президент женской федерации шахмат Австралии гордо вручает ей приз – позолоченную статуэтку коалы, играющей в шахматы.

– Поздравляю, мисс О’Коннор! Вы не только победили в турнире, но и завоевали пропуск на мировой шахматный чемпионат. В этом году он пройдет в Исландии, в Рейкьявике. Разумеется, все расходы на перелет и проживание мы берем на себя. Параллельно с чемпионатом пройдет женское юниорское соревнование, вы сможете в нем участвовать. Оно признается FIDE, Международной шахматной федерацией. Будете представлять на нем нашу страну. Проявите там такую же решительность, как сегодня, это все, чего мы от вас просим.

Новый взрыв аплодисментов. Отец шепчет ей на ухо:

– Я полечу с тобой. Будет прекрасная возможность побыть вместе.

Николь О’Коннор нелегко понять принцип взрослого чемпионата мира в Рейкьявике, за которым последует женский юношеский чемпионат. Она даже не знает, где находится Исландия. Впрочем, судя по лицам всех вокруг, путевка туда – большая привилегия.

Доставить другим удовольствие, снискать еще большую их любовь – верх ее желаний.

2

Моника Макинтайр и ее мать долго идут пешком, но вовремя добираются до спортзала в Вестфилде.

Там сотня девочек-подростков, одетых по-праздничному, как для воскресной службы, ждут, пока их усадят за шахматные доски.

Моника находит на настенной доске имя своей первой соперницы и подходит к ней. На той разноцветное платье в цветочек.

Джессика дает дочери совет:

– Не отвлекайся от цели. Веди себя как снайпер: прицелься, выбери момент – и стреляй…

Она не успевает договорить: организаторы наводят в зале порядок и отводят на положенное расстояние всех родителей, подошедших слишком близко к своим чадам.

Моника не отрывает взгляд от доски. Она начинает с хода королевской пешкой, занимающей центр. Ее соперница делает то же самое. К ее удивлению, уже вторым ходом девочка с блестящими глазами отправляет своего ферзя на правый край доски. Соперница пытается остановить Монику пешкой, но где там! На третьем ходу белый ферзь берет центровую пешку и при этом угрожает королю и ладье.

Соперница не ожидала, что ее король так быстро окажется под угрозой мата. Все происходит настолько стремительно и зрелищно, что черным приходится обороняться, из-за чего белые еще решительнее развивают свое наступление.

Партия завершается победой Моники Макинтайр. Она встает, прощается с побежденной и записывается на следующую партию.

Она наносит поражение нескольким предсказуемым и слабосильным соперницам подряд и выходит в финал соревнования.

Ее последняя противница малорослая и вообще похожа на Присциллу, одноклассницу Моники, выбранную в прошлом году представителем класса и подвергшуюся за это ее нападению.

Моника прибегает к своей излюбленной стратегии. В этот раз битва получается более упорной, но устрашающий ферзь Моники все равно с изяществом фигуристки скользит через всю доску то перпендикулярно, то по диагонали.

Дальше ее атаки следуют одна за другой и кончаются неизбежным умерщвлением короля соперницы.

– Шах и мат.

Аплодисменты.

Как же я люблю это мгновение!

Вручая Монике приз, президент Американской шахматной федерации признается:

– Мне редко приходилось видеть таких… разрушителей. Мы сочтем за честь, если вы согласитесь представлять нашу страну на юношеском женском турнире в Рейкьявике на чемпионате мира по шахматам. Это будет прекрасная возможность помериться силами с лучшими шахматистками мира из числа ваших сверстниц. Кроме того, вы сможете понаблюдать за схваткой между нынешним чемпионом мира, русским Борисом Спасским, и претендентом, американцем Бобби Фишером. Это станет историческим событием!

3

Руперт и Николь О’Коннор только что занесли чемоданы в свой гостиничный номер. Уже июль, но в Исландии еще очень прохладно.

– Несмотря на молодость, дочь моя, тебе, думаю, доступны азы геополитики. Происходящее здесь, в Рейкьявике, далеко не только шахматный чемпионат. В этой якобы нейтральной стране разворачивается ключевая конфронтация. Сейчас в разгаре холодная война между двумя блоками, капиталистическим и коммунистическим. Она началась в конце Второй мировой войны. Точнее, с Ялтинской конференции в феврале 1945 года. На ней американцы и Советы поделили планету. С тех пор два эти лагеря не перестают перетягивать политический канат.

Девочка больше всего любит рассуждения своего отца на тему мировой стратегии.

– Сейчас идет война во Вьетнаме, Соединенные Штаты в ней увязли. До этого была Корейская война и революция на Кубе. Ты, наверное, слышала по телевизору, что Азия, Африка, Южная и Центральная Америка охвачены конфликтами. Два лагеря воюют друг с другом руками своих союзников. Эта конфронтация распространилась на космическое пространство, где соревнование ведется при помощи ракет, спутников, зондов. Соревнование по шахматам в Рейкьявике имеет огромный символический смысл. Русские уже двадцать лет первые по части шахмат, они превратили эту игру в национальный вид спорта, шахматам учат у них в школах всех детей. По всей логике новым чемпионом мира должен стать их соотечественник. Сейчас этот почетный титул тоже принадлежит русскому, Борису Спасскому. Для русских это – доказательство их интеллектуального превосходства над американцами. Но у тех с недавних пор появился не совсем обычный претендент, Бобби Фишер.

– В каком смысле не совсем обычный?

– Я наблюдал его странный шахматный дебют, в котором он напал на противника одним королем.

– Напал – и выиграл?

– Представь себе!

Девочку поражает сам этот подход: самая уязвимая, самая драгоценная, самая ограниченная в ходах фигура таранит вражеские порядки и добивается победы!

– Как ты догадываешься, – продолжает Руперт, – лично я на стороне Советов. Надеюсь, Спасский без труда победит американца. Но не исключены сюрпризы.

ЭНЦИКЛОПЕДИЯ: Бобби Фишер

Бобби Фишер родился в 1943 г. Его семья спасалась от преследований евреев в Германии и от коммунистических репрессий в России и в конце концов нашла убежище в США.

Его мать Регина воспитывала Бобби и его сестру в Бруклине.

В 6 лет Бобби Фишер купил в магазине книгу о шахматах и сам разобрался в правилах игры. Он стал разыгрывать партии, не имея ни наставника, ни партнера по игре.

В 8 лет он записался в шахматный клуб.

С 10 лет участвовал в турнирах наравне со взрослыми.

С 12 лет систематически выигрывал шахматные партии.

«Даже за едой он не отрывает глаз от доски, продумывая новые варианты», – объясняла его мать, тоже впечатленная успехами сына.

К 14 годам он уже разгромил всех американских гроссмейстеров и добился звания чемпиона США по шахматам.

В 15 лет он стал международным гроссмейстером и решил бросить школу, чтобы посвятить сто процентов времени своей страсти к шахматам.

Фишер проводил сеансы одновременной игры с сорока шахматистами, получая по 5 долларов за каждую выигранную партию. Так он стал одним из первых профессионалов шахмат.

За пределами шахмат Бобби Фишер вел монашескую, одинокую жизнь.

В своих интервью он рассказывал, что прибегает к динамометру, чтобы добиться рекордной силы рукопожатия (105 кг): «Я пожму сопернику руку, и он поймет, что уже проиграл». Еще он пытался научиться надолго останавливать дыхание.

Он учился говорить по-русски, чтобы лучше понимать мысли советских чемпионов, с которыми, как он знал, ему придется соревноваться.

Он был упрямым, презрительным, непредсказуемым, требовал экстравагантных условий проведения матчей. Если ему отказывали, он закатывал скандал и отказывался играть.

11 июля 1972 г., когда в Рейкьявике начался чемпионат мира, Фишеру было 29 лет.

Он уже одержал двадцать побед подряд над величайшими международными гроссмейстерами. Теперь, в финале чемпионата мира, уже названного «турниром века», он состязался с русским гроссмейстером Борисом Спасским.

Соперникам предстояло сыграть 24 партии продолжительностью не более пяти часов каждая. Все соревнование должно было продлиться два месяца. Впервые в соревновании такого уровня участвовал американец. Событие освещали все телеканалы. Главы обеих стран, Леонид Брежнев и Ричард Никсон, сообщили, что будут следить за матчем.

Эдмонд Уэллс.

Энциклопедия относительного и абсолютного знания

4

Первые ряды большого зала в Рейкьявике заняты президентом и министрами Исландии, советским и американским послами, журналистами, чемпионами по шахматам разных стран.

Моника и ее мать приютились в дальнем углу справа.

Входит Борис Спасский, его встречают аплодисментами. Это низкорослый человек в костюме, с падающей на лоб челкой. Он поднимается на сцену и садится в кресло перед шахматной доской.

– Где Фишер? – спрашивает шепотом Моника.

– Сейчас придет, – отвечает Джессика.

Видно, что девочка-подросток – не единственная, кто задает этот вопрос. Претендента с нетерпением ждет вся публика, но Бобби Фишер все не появляется.

Моника может разглядеть со своего места беседующих между собой организаторов матча. У них взволнованный вид: куда подевался второй игрок?

Наконец в 17 часов арбитр показывает, что матч начнется даже в отсутствие Фишера.

Спасский делает первый ход, ферзевой пешкой в центр, через клетку, и нажимает на кнопку часов, запуская для своего противника обратный отсчет времени.

Идут секунды, Фишер все не появляется. Все знают, что по правилам при неявке в течение часа Фишеру будет автоматически засчитано поражение.

Но вот американский чемпион появляется из-за кулис. Это рослый мужчина с гибкой походкой. Он извиняется за опоздание, объясняя его дорожным затором.

Все облегченно переводят дух. Дуэль не перенесена, она состоится.

Бобби Фишер садится к доске и делает ход конем, тоже в центр доски.

Так начинается первая партия.

Монику удивляет внешность Бобби Фишера. У него длинное, острое, как нож, лицо. Ей очень хочется поймать его взгляд, но американский чемпион не обращает никакого внимания на зрителей.

Моника и Джессика сидят слишком далеко, но, к счастью, ходы игроков воспроизводятся на большом табло, чтобы зрители могли следить за партией.

5

Николь и Руперт сидят в том же зале, в левой его части.

Девочка-подросток находится под сильным впечатлением от происходящего, для нее оно сродни остросюжетному кино.

Дуэлянты даже не смотрят друг на друга.

Сделав несколько ходов, Фишер встает и жалуется арбитру на шум, издаваемый камерами. Тот пытается его успокоить и нарывается на оскорбление. Спасского происходящее немного забавляет, но он не позволяет отвлекать его от партии.

К 28-му ходу партия достигает равновесного состояния, игроки в одинаковом положении, они потеряли равное количество фигур. Назревает ничья.

Но на 29-м ходу Фишер совершает ошибку, простительную разве что для новичка, стоящую ему слона. На этом этапе он еще может свести партию к ничьей, но на 37-м и на 40-м ходах допускает еще две оплошности и на 56-м признает поражение. После этого он бесится, кричит, что во всем виноваты камеры, действовавшие ему на нервы, и требует их убрать. Его требование не удовлетворяют, и он отказывается прийти на вторую партию.

Таким образом, противнику Фишера автоматически засчитывается выигрыш. Счет становится 2:0 в пользу Спасского.

Руперт О’Коннор шепчет дочери на ухо:

– Гляди, этот американец не только неважный игрок, но и чудак. В матче сошлись человек будущего и человек прошлого. Человек будущего – само спокойствие, умеет держать себя в руках. Человек прошлого нервничает и капризничает. По всей логике Спасский должен победить и лишний раз доказать, что коллективистская модель превосходит индивидуалистическую.

Николь в восторге от того, что присутствует на этом соревновании и наблюдает за посрамлением американца. Ее отец продолжает:

– Фишеру невдомек, что ему противостоит не один человек, а целая команда. Видишь тех людей в серых костюмах в углу? Это тоже русские чемпионы. Они будут анализировать партии и прикидывать, как улучшить игру Спасского и приспособить ее к игре Фишера так, чтобы завтра она стала еще лучше. Поверь мне, у заносчивого американца нет никаких шансов на победу.

6

Из-за проблем с шумом камер Спасский согласился играть третью партию в закрытом зале, предназначенном для настольного тенниса. Американец готов играть, но только с тем условием, что не будет зрителей, а камера останется всего одна и только бесшумная.

Журналисты собрались в соседней комнате, чтобы следить за матчем по телевизору.

Моника с мамой и остальные зрители устраиваются в большом зале, там все ходы воспроизводят на доске на стене.

– Что с ним такое? – удивляется сероглазая девочка.

– Наверное, у него сверхчувствительность, преувеличенная восприимчивость. Сама знаешь, когда котелок варит слишком быстро, недолго и психануть. Ума палата – это хорошо, но когда ум зашкаливает, могут возникать помехи.

Часы запущены, начинается третья партия.

Бобби Фишер сильно рискует: он сдал противнику центр доски, пожертвовав в самом начале конем. Спасский удивлен, эта стратегия ему непонятна. Фишер делает несколько ярких ходов и одерживает в этой партии победу.

– Как я погляжу, он, наконец, разыгрался, – говорит Джессика дочери.

Эта победа сотрясает весь мир, а не только Рейкьявик: большинству шахматы навевают скуку, но внезапно очень многие, совершенно ими не интересовавшиеся и не разбиравшиеся в правилах игры, начинают внимательно следить за матчем. Их завораживает эксцентрик Фишер. По всему миру делаются ставки на результат чемпионата мира.

Партии следуют одна за другой, соперники вернулись в большой зал, но у Фишера повторяются вспышки гнева, он капризничает, изрыгает проклятия, требует освободить задние ряды зала. Идут переговоры, результат – три пустующих ряда кресел. Советские чиновники тоже не лыком шиты, по их мнению, американские секретные службы прибегают к электронным приборам, генерирующим магнитные волны, которые сбивают их чемпиона с толку. И действительно, Борис Спасский жалуется на радиацию, якобы излучаемую люстрами и даже креслами. Приходится потрошить мебель и разбирать аппаратуру, зал обыскивает исландская полиция, ищущая приборы, от которых исходят помехи.

Это сочетание паранойи и технологий секретных служб интригует и прессу, и зрителей.

Идут дни, играются партии.

Моника и ее мама и не думают уставать, наоборот, с каждым днем им становится все интереснее, они гадают, чем кончится соревнование.

Дуэлянты нервничают, их силы ни исходе. Кажется, скоро их расплющит огромная тяжесть ставок, которые делает на них весь мир.

Наступает 1 сентября 1972 года, день 21-й, последней партии матча.

Пока что счет в нем 11,5:8,5 в пользу Фишера, американец опережает русского на 3 очка.

Последняя партия начинается неудачно для Бориса Спасского; ее доигрывание переносится при преимуществе Фишера. Русский чемпион заявляет о проблемах со здоровьем и о желании отдохнуть и прийти в себя в гостинице. Весь мир замирает, одни с опаской, другие с радостным предвкушением ждут решения Спасского. Наконец, он звонит из своего номера и сообщает, что сдается.

Так 29-летний Фишер официально становится одиннадцатым чемпионом мира по шахматам. Эта победа делает его звездой всех новостных выпусков. Некоторые уже объявляют эту неудачу русских признаком заката советской империи.

Джессика Макинтайр в полном восторге.

– Видишь, Моника, победу одерживает оригинальный творческий ум, он оказывает влияние даже на мировые геополитические шахматы.

Бобби Фишер, едва добившись титула чемпиона, сбегает из отеля и несколько дней проводит на природе в одиночестве, вдали от соплеменников.

7

Николь и Руперт О’Коннор, едва успев оправиться от разочарования – поражения их фаворита, едут в маленькую исландскую школу, где пройдет более скромное соревнование – устроенный FIDE женский юношеский турнир по шахматам.

На нем не будет ни телевидения, ни журналистов, ни глав государств, только немногочисленные родители с детьми в натопленном зале.

В одном углу будут соревноваться юноши, в другом – девушки.

Николь О’Коннор изучает своих будущих соперниц. Среди них много русских и китаянок.

Наконец звучит ее имя, и она занимает указанное ей место за шахматной доской, напротив первой своей соперницы, русской сверстницы.

Партия складывается нелегко, но в конце концов Николь вырывает победу благодаря своей обычной стратегии – строя пешек.

Четырех следующих соперниц она побеждает без особого труда и попадает в полуфинал, где ее противницей будет брюнетка-американка, сразу производящая на нее сильное впечатление: у нее серо-серебристые глаза, весь облик привлекательный.

В жизни не видела таких прелестных девочек, – говорит она себе.

– Ждите сигнала к началу, – говорит судья, закопавшийся в бумажках. Перелистнув несколько страниц, он взволнованно сообщает: – Прошу меня извинить, тут путаница с регистрацией.

Возне не видно конца. Николь пользуется промедлением, чтобы оценить свое отражением в окне напротив.

Не то что я, самая обыкновенная…

Мне предстоит превратиться в молодую женщину, которая не будет привлекать мужского внимания. Красота – величайшая из несправедливостей.

Богатство, даже наследственное, требует способностей: надо суметь сохранить или преумножить состояние родителей. А красота…

Неимущая красавица будет иметь преимущество перед остальными только в силу своей внешности.

Две юные шахматистки продолжают переглядываться.

Эта девочка похожа на киноактрису. Какая у нее уверенная манера держаться! Она не просто красивая, ей присущ «класс».

Судья завершает, наконец, изучение списков и с облегчением подбрасывает монетку, чтобы определить, кому играть белыми, кто сделает первый ход.

«Орел» выпадает Николь, она делает ход через клетку своей ферзевой пешкой, занимая центр доски.

8

Она меня пугает.

Противница Моники – блондинка с сине-голубыми глазами.

Такой стоит опасаться.

Моника размышляет, как предотвратить назревающий с самого начала ферзевый гамбит, как застать противницу врасплох; та тем временем выстраивает свои пешки в линию, создавая неприступный заслон. Предотвратив всякую возможность контратаки, белые пешки накатываются неотразимой волной.

У Моники нарастает паника. Все ее попытки избежать разгрома ни чему не приводят, ни одна ее фигура не может преодолеть страшную стену.

Вокруг Моники образуют круг уже побежденные шахматистки и их родители, не спускающиеся глаз с доски.

Они потешаются надо мной.

По мере приближения поражения у Моники крепнет впечатление, что на нее надвигается публика. Она уже улавливает ее запах. Кто-то подобрался уже так близко, что сопит прямо ей в правое ухо. Она оглядывается и испепеляет нахала взглядом, заставляя его хотя бы немного отодвинуться.

Все они – мои враги. Я одна против всех.

Моника делает очередной ход и нажимает на кнопку часов. Кольцо зрителей сжимается еще плотнее.

Я уже задыхаюсь.

Ей приходится расстегнуть верхние пуговки блузки. Она закрывает глаза.

– Не могли бы вы немого расступиться? – просит зрителей ее мать, понявшая, в чем дело.

Несколько человек, ворча, соглашаются сделать шаг назад.

Голубоглазой блондинке нет никакого дела до обступившей их толпы.

Ходы Моники не могут сокрушить пешечный заслон, хуже того, белые пешки продолжают надвигаться, это похоже на цунами.

Кто эта девчонка?

Моника приглядывается к ней, но она хранит невозмутимость. Похоже даже, что она не очень сосредоточена на шахматной доске.

Моника обращает внимание на толстяка, который наверняка приходится ее противнице отцом. Он шумно жует жвачку. Когда его дочь делает ход, движение его челюстей ускоряется, его чавканье хочется сравнить с бульканьем автоматической скороварки.

Папаша ликует, видя, что дочке светит победа.

У Моники учащается дыхание, ее бросает в жар.

Я должна взломать ее заслон. Наверняка это осуществимо. Остается найти способ.

Да осенит меня дух Бобби Фишера!

Но батареи в зале жарят вовсю, зрители ее отвлекают. Думать все труднее, от духа Бобби Фишера ей мало толку, не хватало заразиться паранойей чудака-чемпиона! Любой звук действует ей на нервы.

Она встает и направляется к арбитру, чтобы попросить его расставить зрителей пошире. Он идет ей навстречу, зрители расступаются – но ненадолго. Им плохо видно издали, и они опять начинают понемногу приближаться.

– Будьте так добры! Вы же видите, что отвлекаете ее!

Подумаешь – строй пешек! Я должна найти в нем слабое место. Его не может не быть.

Бегут минуты, у нее крепнет чувство, что противница ее душит, хотя сохраняет на лице непроницаемое выражение.

Моника предпринимает атаку слонами, но результат плачевен: одного из них она теряет.

Одна из наступающих пешек добирается до заднего ряда – и превращается во второго ферзя!

Это уже катастрофа. У черного короля не остается ходов. Ситуация отчаянная.

– Шах, – говорит блондинка с сине-бирюзовыми глазами.

Она не подает виду, что довольна, изображает напряженное ожидание, как будто ее смертельный удар можно как-то парировать.

И тем же беспечным тоном добавляет:

– Шах и мат.

Моника встает, чтобы пожать ей руку. При рукопожатии ее окатывает волна противоречивых чувств. Девочки-подростки сверлят друг дружку глазами.

Внезапно Моника Макинтайр дергает победительницу на себя, та не удерживается на ногах и падает. Моника прижимает ее руки к полу коленями, впивается пальцами в ее шелковое горло и давит что есть силы.

9

Николь О’Коннор чувствует, что у нее пережата трахея. Но, даже лишенная кислорода, она не паникует, даже не злится.

Она не сводит взгляд со своей мучительницы.

Что за прекрасные серебристо-серые глаза! Настоящие зеркала!

Раз уж выпало погибнуть от рук убийцы, пусть уж это будет эстетически безупречная особа.

Николь даже выдавливает подобие улыбки, хотя в ее легкие больше не поступает кислород, в груди нарастает нестерпимое жжение.

Ну вот, всем моим партиям настал конец. Мне всего двенадцать лет, а жизнь уже подошла к концу, потому что я выиграла в шахматы у девочки, страдающей, вероятно, психическими отклонениями.

Происходящее похоже на замедленное кино. Николь больше ничего не слышит, люди вокруг беззвучно открывают и закрывают рты.

Какой-то человек тащит девочку с серебристыми глазами назад, та разжимает пальцы на горле Николь. Она видит над собой отца, он вне себя, что-то выкрикивает, но она не слышит ни звука.

Контраст между выражением лица надрывающегося отца и глубокой тишиной так велик, что она против воли улыбается.

Наверное, он спрашивает, как я себя чувствую. Так волнуется, бедняга. Наверное, он действительно меня любит.

Уголком глаза она видит напавшую на нее девчонку, которую держат сразу несколько человек, как дикого зверя, с которым в одиночку не справиться.

Она не любит проигрывать. Видать, она очень несчастна, раз так рисковала ради какой-то шахматной партии.

Над Николь склоняются какие-то люди, каждый что-то советует, другая группа крепко держит дикарку, чтобы не сбежала.

Бедняжка! Думаю, при похожих обстоятельствах я могла бы поступить, как она.

Наблюдать за неозвученной замедленной сценой очень забавно.

Все на взводе, кроме меня. Наверное, это потому, что я зависла между жизнью и смертью. Не скажу, что это неприятно, просто… непривычно.

Появляется бригада медиков, всех оттесняет и приступает к оживлению пострадавшей. Ей делают искусственное дыхание.

Она еще не начала моргать, лицо врача, одной рукой зажимающего ей нос, то удаляется, то, когда он припадает ртом к ее губам, приближается вплотную. Она чувствует его дыхание, его усики щекочут ей нос.

Потом, если я выживу, мне бы хотелось быть с мужчиной, похожим на него. Главное, предупредить его, чтобы не ел лук, прежде чем меня целовать.

Второй врач давит ей обеими ладонями на грудную клетку.

Этот не так красив, но мне нравится, когда он касается мой груди. Мне вообще нравится такой неглубокий контакт.

Сцена повторяется без конца. Ей зажимают нос, дуют в рот, сдавливают грудную клетку. Люди вокруг склоняются над ней и шевелят губами, произнося слова, которых она не слышит.

Дыханию изо рта в рот свойственен свой ритм, примерно как в песне Be Gees – Stayin’ Alive. Знают ли об этом спасатели? Они что, давят мне на грудину, мысленно напевая эту всемирно известную мелодию?

Наконец воздух врывается ей в легкие, вырывается, врывается опять, сердцебиение возобновляется. Все присутствующие дружно переводят дух.

Выходит, я не умерла.

Звуки тоже возвращаются, пока что немного искаженные. До нее доносятся восклицания: «Она дышит?», «Сделайте что-нибудь, не дайте ей умереть!», «Что за бес вселился в другую девчонку?»

От всех этих фраз нет никакого проку.

Сильные руки поднимают ее, кладут на носилки, носилки задвигают в фургон «Скорой помощи», которая увозит ее под вой сирены.

Зачем весь этот бесполезный шум?

Медсестра присоединяет к ней датчики, чтобы наблюдать за ее сердцебиением.

Глупости, это лишнее, я осталась жива.

Рядом отец, он сжимает ей руку и кипятится:

– Я обращусь к свои лучшим адвокатам, родителям этой чертовки придется дорого заплатить. Поверь, сидеть ей за решеткой!

Николь пытается ответить, но голосовые связки еще не слушаются.

Нет, мне бы этого не хотелось – думает она.

Папа ошибается. Я отомщу, но не сейчас, адвокаты ни при чем, и моя цель будет, конечно, не в том, чтобы сшибить денег.

Я найду способ гораздо, несравненно лучше.

Как только ко мне вернется дар речи, я скажу папе, что не хочу суда, не хочу, чтобы он что-либо против нее затевал. Теперь моя очередь действовать.

И произойдет это тогда, когда я захочу, и так, как я захочу.

Успокойся, папа… Эта бешеная дорого мне заплатит. Она не уйдет безнаказанной.

10

«Происшествие на чемпионате мира по шахматам в Рейкьявике. После матча Фишер – Спасский проводились соревнования на звание чемпионки мира в женской молодежной категории. В полуфинале одна из его участниц в группе не старше 12 лет схватила за горло свою соперницу, сверстницу, и попыталась задушить. Похоже, она попросту не смогла смириться со своим поражением. Жизни потерпевшей ничего не угрожает».

Женщина-психолог опускает газету. На носу у нее тонкие очки, на подбородке большая бородавка, из которой торчат три волоска. Моника Макинтайр, сидящая напротив нее вместе с матерью, не может оторвать от бородавки взгляд.

– Моя дочь не впервые применяет насилие к своим сверстникам и сверстницам, – признается Джессика.

Психолог понимающе кивает.

– Хочу услышать твою версию, Моника. Что произошло?

– Эта девчонка душила меня своей манерой игры, вот я и заставила ее пережить то же самое.

Это сказано как нечто само собой разумеющееся.

– Мне очень жаль, Моника, сама я в шахматы не играю, но… Скажи, душить кого-то в игре и по-настоящему – это не одно и то же, ты согласна?

Она хочет принудить меня к согласию с ее представлениями.

– Когда вы научитесь играть, мэм, то сами убедитесь, что шахматисты испытывают очень сильные чувства, даром что перед ними всего лишь деревянные фигурки на клетчатой доске. За игрой я теряю вес. Чем не доказательство, что происходящее в шахматной партии – естественный процесс, сродни тому, что происходит у нас внутри?

Психолог остается при своем мнении.

– На этих чемпионатах Моника не единственная, кто страдает физически, – вступается за дочь мать. – Доказано, что за день соревнования шахматист может потерять до килограмма веса, склонные сильно переживать худеют еще больше.

– И тем не менее, юная мисс, вы отдаете себе отчет в вашем поступке? Вы напали на соперницу. Если бы не вмешательство зрителей, вы бы, похоже, не остановились.

Моника вздыхает.

Смехотворно, когда о тебе судит кто-то глупее тебя самого.

Психолог поворачивается к Джессике.

– Так вы говорите, что у нее случаются приступы агрессивности даже не за шахматами?

– Она, бывает, откалывает удивительные номера.

– Граничащие с убийством?

– Ей тяжело находиться в коллективе, а тем более в толпе. А там вокруг нее была куча людей, из-за этого все и произошло…

– Это правда, Моника?

Девочка-подросток утвердительно кивает и добавляет:

– Я вообще не выношу людей.

Психолог вопросительно приподнимает бровь.

– Как это?

– Мне бывает хорошо только одной. В присутствии других у меня угнетенное состояние. Недаром говорят: «Уж лучше быть одной, чем вместе с кем попало».

– Может быть, ты уточнишь свою мысль?

Эта женщина ничего не понимает.

– Мне бывает хорошо только тогда, когда никто не лезет в мои мысли. Как вы это объясните? У меня чувство, что мои мысли – как чистая музыка. Остальное, все, что вокруг меня происходит, – это всего лишь шум, портящий мою личную музыку.

– Твою личную музыку? Если можно, давай поподробнее!

– Другие мешают мне ясно мыслить. Во время матча произошло то же самое: все эти люди дышали, шептались, глазели на меня и мешали думать со всей духовной ясностью.

– Со всей духовной ясностью, говоришь?

Ее техника психотерапии сводится к повторению хвостов моих фраз и к превращению их в вопросы. Делать нечего, придется принять ее игру, надо успокоить маму.

– Да, я говорю о той чистой музыке, которой становится моя мысль, когда на ней не паразитируют окружающие…

Психолог кивает, как будто в ее голове уже вырисовывается диагноз. Она что-то быстро записывает.

– Скажите, что вы думаете о моей дочери? – спрашивает у нее Джессика.

– Думаю, это может быть гормональная проблема. Бывает, что при воспалении щитовидки происходят эмоциональные срывы, развивается маниакально-депрессивный психоз, при котором всплески неуемного восторга чередуются с приступами неконтролируемой агрессии.

Джессика часто кивает, довольная этикеткой с учеными словами, приклеенной к абстрактной проблеме.

Маниакально-депрессивный психоз? Разве он не связан с вилочковой железой? Эти железы расположены в разных местах: вилочковая между легкими, щитовидная – в шее. Даже если обе железы влияют на гормональный фон, у меня крепнет впечатление, что эта женщина в белом халате несет невесть что. Неужели так трудно понять, что та девчонка достала меня своей агрессивной манерой игры?

– Предлагаю сделать ей эхографию щитовидной железы. Если подтвердится мой диагноз, то показана операция. Это обычное, совсем не страшное хирургическое вмешательство.

– Оно сможет ее… успокоить?

– Конечно. Такую операцию делают многим моим пациенткам, благодаря ей они начинают лучше владеть своими эмоциями. В любом случае у Моники пропадет желание хватать за горло и душить ближних, это уже будет явным улучшением.

На обратном пути Моника и ее мать сначала помалкивают.

– Ты отправишь меня на операцию щитовидной железы, мама? – не выдержав, спрашивает Моника.

Джессика пожимает плечами.

– Не думаю, что хирургическим путем можно изменить характер. Главное, мне совсем не хочется, чтобы ты стала другим человеком. Но все равно, лучше тебе продолжить домашнее образование, без контакта с девочками твоего возраста. По-моему, ты сама к этому склоняешься.

Моника облегченно переводит дух, видя, что мать готова видеть вещи под этим углом.

Мама все поняла. Не надо меня обуздывать, лучше изолировать.

– Меня другое беспокоит: нет никаких известий о девочке, на которую ты набросилась. Ее родители даже мне не звонили.

Действительно, странно.

– Я боялась, что они вчинят иск, но нет, ничего такого не произошло. Даже не знаю, что подумать.

– Эта девочка удивительно умна. Наверное, она поняла, что мой поступок был всего лишь короткой вспышкой, – говорит Моника.

– Как я выяснила, она – дочь австралийского миллиардера, разбогатевшего на разведении овец. Обычно такие люди не шарахаются от проблем, тем более что ты прямо у него на глазах хотела ее… ну ты понимаешь.

Убить?

Мать и дочь идут по широкой улице, запруженной спешащими пешеходами.

– А ты, мама, что думаешь об этой девочке?

– Что она очень сильная. Ей удалось выиграть у тебя. По-моему, тебе досталась соперница, которая тебе не уступает. Тебя это удивило и сбило с толку.

– Впервые я увидела человека, вселяющего в меня страх.

– При игре в шахматы?

– Не только. Все в ней меня волнует: ее спокойствие, манера игры, холодность, отстраненность. Ну и то, что в игре она делает ставку на пешки, – это… как бы сказать… попросту раздражает.

Люди вокруг них все время убыстряют шаги, как-то умудряясь не сталкиваться.

Пора мне успокоить маму. Она тоже потрясена.

– Думаю, меня немного вывел из равновесия этот матч Бобби Фишера, – признается Моника. – И вся обстановка: холодный климат – и жара в домах, так странно…

– Действительно, – соглашается Джессика. – Ты повела себя в манере Бобби Фишера. Он, правда, не вцепился Спасскому в горло, а просто взял и выиграл.

Они тоже ускоряются, чтобы синхронизировать свой ритм с ритмом других пешеходов, торопящихся в одну с ними сторону.

– Не знаю, стоит ли тебе и дальше участвовать в шахматных соревнованиях, раз они приводят тебя в эмоциональное состояние, с которым ты не можешь совладать. Особенно когда проигрываешь.

Моника замирает на месте, заставляя идущих за ней тоже останавливаться или ее обходить. Она нарушила динамику живого потока.

– Только не запрещай мне играть, мама.

– Это для твоего же блага. Я пытаюсь не допустить повторения таких по меньшей мере нежелательных, если не сказать хуже, ситуаций…

– Обещаю, это не повторится, но я тебя умоляю, мама, разреши мне и дальше играть в шахматы! Мне необходима разрядка… я хочу сказать, возможность выражать мои эмоции через эту… стратегическую игру. В ней я учусь понимать саму себя и именно что сдерживать свои порывы.

11

31 декабря 1972 года. После чемпионата мира в Рейкьявике прошло пять месяцев.

Руперт О’Коннор поглядывает на дочь. У него впечатление, что нападение соперницы по шахматам, как ни странно, придало ей динамизма. После него у девочки-подростка окрепло желание превзойти саму себя.

Она проводит все больше времени в шахматном клубе ближайшего к ранчо города и одновременно с этим увлекается геополитикой. Сейчас Николь сидит перед телевизором с блокнотом и карандашом и делает записи.

Руперт подходит к ней.

– Чем занимаешься?

– А то ты не знаешь! Силюсь постигнуть законы движения человеческого поголовья. Вспоминая главные события года, я наблюдаю, как оно пасется и как приближается к обрыву…

Руперт с довольной улыбкой подсаживается к дочери, закуривает сигару и тоже уделяет внимание обзору событий года. Глядя через плечо дочери, он читает:

– Январь: Белфаст. Мирная демонстрация за гражданские права католиков кончилась плохо. Британская полиция стреляла в демонстрантов боевыми патронами. Итог: 14 погибших, в том числе двое раздавленных военными машинами, 28 раненых. Расследование сняло обвинения с армии. В отместку ИРА, подпольная Ирландская республиканская армия, нанесла удары на территории Англии. Некоторые уже называют этот день «кровавым воскресеньем».

Февраль: русские сумели отправить к Марсу зонд «Марс-3», оставшийся на орбите планеты. С зонда стартовал посадочный модуль, достигший поверхности Марса и ставший таким образом первым земным аппаратом, в целости опустившимся на эту планету. Но продлилось это недолго. Модуль успел передать с поверхности Марса всего одно изображение, после чего был уничтожен песчаной бурей.

Сентябрь: захват в заложники 11 израильских спортсменов отрядом из 8 палестинских террористов на Олимпийских играх в Мюнхене. Немецкая полиция предприняла попытку освободить заложников, приведшую к их гибели.

Декабрь: Западная и Восточная Германия договариваются о дипломатическом признании друг друга; возобновление в Париже переговоров о выводе американских войск из Вьетнама.

Руперт О’Коннор наливает себе бренди и медленно его смакует.

– Что ты собираешься делать со всей этой информацией, дочка?

– Буду готовить свой собственный проект.

Глядя на отца своими бирюзовыми глазищами, она думает: Это будет мировая революция пешек против королей и ферзей.

12

Моника тоже смотрит новости 1972 года.

Как и Николь, она стремится понять мир, но не как макрокосм, а как микрокосмос. Ей интересно не стадо, а отдельные люди, как раз те, кто покинул стадо, чтобы совершить необычайные поступки.

Она записывает:

Февраль: исторический визит в Китай президента Ричарда Никсона для встречи с председателем Мао Цзэдуном.

Март: запуск станции «Пионер-10» к Юпитеру.

Май: Генри Киссинджер добивается на встрече на высшем уровне в Москве всеобъемлющего соглашения о выводе израильских войск с Синайского полуострова и о реализации в регионе проекта мирного плана.

Октябрь: Донелла и Деннис Медоуз публикуют «Пределы роста» – доклад об опасностях бесконечного экономического и демографического роста в конечном мире. Этот доклад, заказанный Римским клубом, – предостережение миру об опасности разрушения планеты человечеством, не способным контролировать численность населения и его потребление.

Декабрь: исчезновение чемпиона мира по шахматам Бобби Фишера.

Моника выключает телевизор.

Вот, значит, как изменяется мир. Бобби Фишер не хочет, чтобы его считали королем. А я еще не королева, но знаю, что когда-нибудь смогу действовать и влиять на происходящее на моей планете. Просто потому, что осознала, что отдельный человек способен изменять то, что его окружает.

Ему достаточно осознать, что это возможно.

ЭНЦИКЛОПЕДИЯ: «белая смерть»

Один против всех.

23 августа 1939 г. Иосиф Сталин и Адольф Гитлер, которых французы и англичане считали непримиримыми врагами, подписали в Москве германо-советский пакт. Он развязал обоим диктаторам руки, и они не замедлили этим воспользоваться.

Гитлер 1 сентября 1939 г. вторгся в Польшу.

Сталин, недолго думая, уже 30 ноября вторгся в Финляндию. Началась «зимняя война». Соотношение сил равнялось 1 к 4 по количеству солдат и 1 к 100 по танкам и по авиации. Но Красная армия терпела поражение за поражением от маленькой, зато хорошо подготовленной и мотивированной финской армии, защищавшей свою землю.

В этой войне особенно отличился снайпер Симо Хяюхя. Он в одиночку переходил линию фронта и благодаря своему маленькому росту (1,52 м) действовал чрезвычайно скрытно.

Ради того, чтобы поразить свои цели, Симо Хяюхя был способен часами лежать под 10-сантиметровым слоем снега при 40-градусном морозе. Он не прибегал к оптическому прицелу, чтобы не выдавать себя отражением солнца от оптики. Он набивал в рот снег, чтобы не выдыхать пар и не выдавать этим свое расположение. Русские прозвали финского снайпера «белой смертью».

За три месяца Симо Хяюхя поразил 542 вражеских солдата меткими выстрелами с большого расстояния из винтовки Мосина М-28. К этому списку надо добавить еще 198 человек, которых он застрелил из пистолета-пулемета Суоми КР31.

Офицеры Красной армии делали все, чтобы его поймать. Они использовали против него своих снайперов, обстреливали, не жалея снарядов, места, где он, как они подозревали, находился, но этого сверхспособного меткого стрелка ничто не брало.

В 1940 г. его наконец догнала пуля; раненного в челюсть снайпера подобрали солдаты, решившие, что ему «отстрелили полголовы». Тем не менее его спасли и выходили. Правда, у финнов не хватило солдат, чтобы сдержать наступление России, после 105 дней боев им пришлось уступить и сдаться.

Симо Хяюхя много лет лечился после страшного ранения. Он выжил и впоследствии выступал с докладами, в которых объяснял свой талант тем простым фактом, что всегда старался «достигать максимума.

Он стал вдохновителем олимпийской дисциплины «биатлон» – сочетания бега на лыжах и стрельбы из карабина.

Симо Хяюхя считается лучшим снайпером всех времен.

Эдмонд Уэллс.

Энциклопедия относительного и абсолютного знания

Часть 3. Две студентки-бунтарки

1

– Вначале была одна-единственная клетка, как же ей должно было быть одиноко!

Январь 1978 года. Николь О’Коннор теперь 18 лет, она студентка факультета социологии, слушает лекции в большой аудитории университета Сиднея.

Профессор нарочито отчетливо произносит каждое слово, чтобы быть уверенным в том, что за его мыслью следят все четыреста слушателей. За его спиной большой экран, на него выведен диапозитив с чем-то зеленоватым, прозрачным, видна темная сердцевина.

– Затем клетки стали группироваться и образовывать организмы, которые мы называем «многоклеточными». Тогда же наметилась специализация. На этой стадии эволюции формировались такие, например, системы, как дыхательная, нервная, пищеварительная. В дальнейшем стали развиваться новые, еще более эффективные приспособления: приемники света – глаза, приемники питательных веществ – рот с зубами, плавники для ускоренного перемещения, позволяющего находить пищу и не превращаться в таковую для других.

Следующий диапозитив.

– Клетки, функционирующие сообща, открывают новые жизненные перспективы. Начинают появляться существа со все более многочисленными специализированными клетками. Так формируются все более и более совершенные, но при этом все более крупные организмы.

На экране диапозитивы с рыбами, потом с рептилиями, с динозаврами.

– Но взаимодействие множества клеток, создающее существо с новыми возможностями, – это всего лишь один этап из многих. В дальнейшем стало происходить соединение множества организмов, образование сообществ с удесятеренными перспективами.

Теперь на экране стая приматов.

– Первоначально наши далекие предки жили в страхе: им угрожали хищники, стихия, голод, холод, всевозможные враги. Спасением служила семья, коллективная оборона, коллективное бегство, коллективная охота. То было совместное выживание.

Появляется рисунок на стене доисторической пещеры, изображение группы из двух десятков человек, охотящихся на газелей с луками и копьями.

– Со временем каким-то двум семьям пришла мысль объединиться. Так появилось небольшое племя. За ними последовали другие. Племена эти, все более многочисленные, накапливали силы и преодолевали свой страх. Это чувство безопасности привлекало все больше людей и позволяло увеличивать рождаемость. Люди дольше жили, потому что лучше ели. Ели они лучше, потому что вместе легче охотиться на крупную дичь и успешно защищаться от хищников. Болезни, связанные с близкородственным скрещиванием, отступали благодаря одному тому, что все больше людей жили вместе, так формировалась благоприятная закономерность. И так создалось… общество.

На экране диапозитив с сотней доисторических людей, теперь уже сгрудившихся вокруг костра.

– Тогда как одиночкам приходилось довольствоваться падалью, люди, жившие группами, питались свежим мясом, отчего их дети становились больше, сильнее, здоровее. Логика требовала, чтобы племена росли, так и происходило. Внутри племен нарастала специализация. В маленькой семье каждый должен уметь делать более-менее все, тем временем в большом племени (совсем как в многоклеточном организме) появлялись особо одаренные лучники, метатели копья, охотники. И это еще не все. В племени возникали возможности уделять больше времени разным второстепенным, необязательным видам деятельности. Выдвигались способные наставники детей, лучшие дубильщики шкур, лучшие прядильщики, лучшие повара. Начиная с определенной численности общества, вырисовывались еще менее насущные для непосредственного выживания занятия, такие как религия, медицина, искусство. Так родились живопись, музыка, ремесла, изготовление более эстетичной одежды, ткачество, сбор лекарственных трав, шаманство, храмы, священнослужители.

На экране некая церемония с тотемами.

– У человека появлялось все больше времени для отдыха и раздумий, и в один прекрасный день возникла идея: перестать беспрерывно кочевать.

Новый диапозитив – деревня, бревенчатые хижины.

– Кочевые племена становились оседлыми. Развивались скотоводство и земледелие. Поймите, групповое житье служило нашим предкам неисчерпаемым источником возможностей. Выбиравший одиночество обрекал себя на гибель. Последние охотники-собиратели, не желавшие переселяться в деревню, испытывали лишения, их недокормленные дети были слабее и не доживали до зрелого возраста.

Профессор делает паузу, разглядывая свою аудиторию.

– В дальнейшем это явление только набирало силу: крупных сообществ становилось все больше, у них было все больше пищи, все больше безопасности, росла продолжительность жизни, одновременно в них набирала влияние религия, развивались науки и искусства.

– И было все больше войн! – подает голос какой-то студент.

– Совершенно верно. А войны побуждали людей образовывать все более разветвленные сообщества. Они способствовали дальнейшему прогрессу науки и влиянию религий. Те, кто был хуже вооружен, подвергались нападениям тех, кто мог вывести на поле боя больше воинов.

Профессор улыбается студентам.

– Своей нынешней жизнью вы обязаны выбору ваших далеких предков: они предпочли одиночеству жизнь в группе. В одиночку человек слаб. В толпе он стал непобедимым, стал творцом, не ведающим преград. И так дозрел до наивысшего занятия, вроде бы лишнего с точки зрения питания, обороны, здоровья, – изучения социологии в университете!

Студенты дружно смеются. Некоторые вскакивают и хлопают в ладоши. Один из студентов придвигается к Николь и шепчет ей на ухо:

– Привет, Николь. Ты все еще хочешь побывать на празднике аборигенов?

Она узнает этого студента, его зовут Тжампитжинпа, он сам абориген из племени Янмаджерис, они уже обменивались распечатками лекций.

– Конечно!

– Сегодня вечером будет Янда.

– Что это такое?

– Традиционный праздник поминовения душ наших предков. Обычно на него не допускаются те, кто не принадлежит к нашему племени, но я попросил отца сделать для тебя исключение, и он согласился.

– Твой отец – влиятельный человек?

– Мой отец – Владыка Снов, – гордо отвечает он.

– В каком смысле? Он колдун?

– Скорее шаман. Начало в девять вечера, это в нескольких километрах отсюда. Я дам тебе точный адрес, но ты должна обещать хранить тайну.

2

Прошло шесть лет после попытки Моники Макинтайр задушить в Рейкьявике свою соперницу по шахматам. Этот случай не оставил у нее ни малейшего чувства вины, просто убедил, что ей лучше сторониться других.

Более того, она приняла решение жить отдельно от матери и поселилась в комнатке под самой крышей в студенческом квартале Нью-Йорка. Там нет ни лифта, ни соседей.

Она называет это своей «отшельнической пещерой».

Там она накапливает, совсем как белка орехи, учебники, энциклопедии, словари. Стопки книг служат ей столом, стулом, даже лежанкой.

Моника Макинтайр учится самостоятельно и быстро усваивает знания.

Она читает газету. Ее внимание привлекает жирно набранная фраза в начале короткого объявления: «Все человеческие несчастья имеют один корень: неумение спокойно оставаться у себя в комнате». Это один из афоризмов французского философа Блеза Паскаля. Моника знает, что у Паскаля были все основания провозгласить эту истину, ибо он был, как и она… антропофобом.

Удивлена она тем, что эта цитата использована в объявлении. Приходится прочесть продолжение: «Почему бы вам не отдохнуть в центре медитации «Внутренний свет»?

То, что это объявление привлекло мое внимание, – знак, которым нельзя пренебречь.

Она переписывает адрес, это где-то к западу от Центрального парка, она говорит себе, что сможет прийти туда пешком. Преимущество свободы и одиночества – возможность поступать по наитию, ни перед кем не отчитываясь. Ни родни, ни связей, ни ответственности, ни обязательств!

Придя по адресу, она видит типичное старое здание Нью-Йорка, сохранившееся с начала века. Судя по надписи на почтовом ящике, она попала туда, куда хотела.

Моника нажимает на кнопку звонка и слышит удар гонга. Дверь открывает молодая черноволосая женщина с бронзовой кожей, с красным кружком посредине лба, в желто-охряном сари.

– Я хотела узнать, занимаются ли у вас медитацией, – начинает разговор Моника.

Женщина меряет ее взглядом.

– Почему это вас интересует?

– Я бываю рассеянной, что-нибудь вечно меня отвлекает, хочется научиться сосредоточенности. Я готова провести у вас несколько дней.

Женщина в сари приводит ее в странный отель в индийском стиле. У входа высится гигантский, выше двух метров роста, Будда. Он сидит в бесстрастной позе лотоса и, кажется, насмехается над новичками. Зажженные палочки благовоний распространяют сильный запах сандалового дерева, на разноцветных фресках изображены танцующие или медитирующие индуистские божества. Моника узнает Ганешу со слоновьей головой и многорукого Шиву.

– Должна вас предупредить, здесь нет ни телефона, ни радио, ни телевизора. Увидите, к этому легко привыкнуть. Гораздо труднее поститься. Ресторана здесь, конечно, нет, но мы помогаем преодолеть эту трудность при помощи бульонов. Мы берем пятьдесят долларов в сутки. Обычно у нас проводят два дня, выходные.

– А если я захочу пробыть дольше?

– Я бы посоветовала сначала попробовать, прежде чем подписываться на более длительный срок. Даже два дня занятий йогой на пустой желудок не всякому по плечу.

– Сколько у вас сейчас постояльцев?

– Вместе с вами – семь. Я удивлюсь, если все протянут больше одних суток.

Она ждет, что эти предостережения меня охладят. Она принимает меня за обычную западную девушку.

– Когда можно начать?

– Сейчас как раз утро субботы, можно прямо сейчас, если захотите.

– Прекрасно.

– У вас есть вещи?

Предвидя этот вопрос, Моника собрала маленький рюкзак: туалетные принадлежности, две пары трусиков, две футболки.

Индианка открывает тетрадь и просит новенькую записать свое имя, фамилию, номер кредитной карты.

– Вы уверены, что выдержите изоляцию, полное отсутствие развлечений и привычного питания?

Индианка в желто-охряном сари выходит из-за стойки и манит Монику за собой.

– Меня зовут Шанти. Пойдем.

Они поднимаются по лестнице, перед ними коридор с двадцатью одинаковыми пронумерованными дверями. Индианка открывает одну, Моника видит комнатушку площадью пять квадратных метров с натертым паркетным полом. Прямо на полу лежит тонкий матрас, под окном стоит толстая свеча. Ни стола, ни стула, ни дивана. Единственное украшение – мандала, большой красочный круг, похожий на лабиринт, полный демонов и цветов.

– Я предупреждала, у нас все попросту, – напоминает Шанти.

– Вот и славно, – откликается Моника.

– Можешь привести себя в порядок. Ближайшее занятие раджа-йогой через час.

Моника приходит раньше времени и занимается вместе с шестью другими постояльцами. Чтобы принимать требуемые позы, приходится изгибаться, испытывая боль, но парадокс в том, что чем это больнее, тем больше ей нравится занятие. У нее ощущение, что она испробует пределы, которых способна достичь.

Потом сама Шанти проводит занятие по медитации; кажется, она здесь единственная сотрудница. Она предлагает учащимся сесть по-турецки, подложив под бедра подушки, закрыть глаза, замедлить дыхание и перестать шевелиться.

Поза неудобная, но Монике нравится преодолевать себя.

Вечером она засыпает на своем жестком ложе с чувством, что попала в правильное место.

Должно быть, в прошлой жизни я была монахиней. Я еще больше ценю покой, когда знаю, что за стеной Нью-Йорк, где кишат взвинченные, торопящиеся люди.

То, как я соотношусь с временем и со своим телом, претерпевает перемену.

3

Гудят диджериду – длинные деревянные духовые инструменты аборигенов. Участники празднества танцуют под низкие звуки этих труб, от которых у всех вибрирует грудная клетка.

Праздник проходит при свете большого костра посредине поляны.

Николь в восторге, ей нравится находиться среди столь непохожих на нее людей.

Тжампитжинпа объясняет ей происхождение этой традиции:

– Как я говорил, священная церемония Янда – это праздник Времени Сна. В песнях рассказывается история мира от самых истоков.

– Какова же ваша версия сотворения мира?

– Сначала не было ничего, ни растений, ни воды, ни жары. Но под землей спал огромный радужный змей. И вот он просыпается, видит, что он совсем один посреди этого пустого мира, и сильно огорчается. Он прибегает к волшебству и вызывает дождь. Дождевая вода наполняет борозды в земле, проделанные радужным змеем, так возникают речушки, реки и моря. Время от времени радужный змей зарывался мордой в землю и вздымал ее, создавая холмы и горы. Там начинали расти леса. Потом радужный змей вернулся под землю и выгнал оттуда зверей: динго, кенгуру, лягушек. На втором этапе появились насекомые, муравьи, жуки, скорпионы. Наконец, настала очередь людей. Радужный змей привел их к берегу моря и научил уважению ко всем живым существам и заботе о земле. Прежде чем снова уползти под землю и уснуть, радужный змей напомнил людям, что они не хозяева, а всего лишь хранители природы. В конце он предостерег людей, что если они злоупотребят своей властью во вред земле из эгоизма или жадности, то он снова вылезет наружу, все уничтожит и создаст новый мир, где людям не будет места.

Николь очень нравится этот рассказ. Теперь она смотрит на Тжампитжинпу с более глубокой симпатией.

Аборигены пляшут вокруг большого костра под дробь множества барабанов и прочих ударных инструментов.

Тжампитжинпа показывает жестами, что ей следует раздеться. Она снимает блузку, но не бюстгальтер. Он показывает, что надо снять и его. Она колеблется, но потом соглашается оголиться до пояса.

Молодой человек наносит на ее тело липкие полосы и клеит на них сотни белых перышек, после чего предлагает ей присоединиться к танцующим женщинам. Они, как и она, до пояса голые, с полосками из белых перышек на теле.

Ритм, отбиваемый ладонями по натянутой коже барабанов, ускоряется. Пожилые женщины колотят деревянными палочками, издавая сухие звуки.

Николь все сильнее возбуждается от этого представления. Кто-то запевает, она не понимает ни слова, но вместе с остальными повторяет слова, чувствуя сильный душевный подъем.

Я чувствую, что у всех этих людей сильная связь друг с другом, с животными, с деревьями вокруг нас.

Мне подходит эта духовность. Это то, чего мне недоставало.

Ритм тамтамов продолжает ускоряться. Николь пускается в пляс так же самозабвенно, как другие женщины.

Неподалеку отбивают ногами ритм мужчины в высоких красно-белых головных уборах и в черных набедренных повязках.

Тжампитжинпа подходит к Николь и протягивает ей сосуд с коричневатой массой. Он показывает жестом, что надо это съесть, она сначала отшатывается, но потом берет себя в руки и пробует незнакомое кушанье.

Ее восприятие музыки и пения тут же делается гораздо острее.

– Что это? – спрашивает она.

– Грибы с кореньями и с медом. Мед входит в состав большинства наших отваров, потому что для понимания мира необходимо познать дух улья.

Он указывает на улей на шесте, из улья вылетают пчелы, они тоже танцуют, выписывая «восьмерки».

Снадобье действует на Николь постепенно, через какое-то время его действие становится невозможно отрицать. Николь жарко, она чувствует небывалый прилив жизненных сил. Ей кажется, что ее кровь превратилась в кипящую лаву, все звуки приобретают невероятную красочность.

Она испытывает удивительные, волнующие ощущения, улыбающееся лицо Тжампитжинпы внушает ей доверие. От всех людей вокруг нее, счастливо пляшущих в ритме барабанной дроби, исходит благотворная энергия.

Она, не раздумывая, принимается горланить вместе с ними песни, вместе с ними отплясывать.

В конце концов она перестает осознавать происходящее, слившись с коллективным бессознательным всех веселящихся, которые улыбаются ей и отбивают ладонями ритм.

Как называл это папа? Ах, да: эгрегор. Духовное облако коллектива.

Она, не отдавая себе отчета, ест и пьет вместе с остальными нечто солоноватое, с привкусом трав, яиц, земли. В ее душе расцветает чувство сопряжения с чем-то древним, священным.

Из поля ее зрения не исчезает улыбающаяся физиономия Тжампитжинпы, без устали кивающего головой.

Я чувствую, как расширяюсь.

Как увеличиваюсь.

Чувствую связь со всеми этими людьми.

Я – это они, они – это я.

Я чувствую связь с радужным змеем.

Чувствую слияние с моей планетой.

Я – это она, она – это я.

Закрывая глаза, Николь чувствует, как оказывается в чьих-то объятиях.

Тжампитжинпа.

Абориген разворачивает ее лицом к себе и целует. Она колеблется, но недолго. Ему почти не приходится ждать ее согласия ответить на его поцелуй.

Потом они танцуют вдвоем, прижимаются друг к другу, склеиваются из-за пота. Он уводит ее на поляну на некотором удалении от места, где грохочет праздник, и там, при свете одной луны, под доносящийся издали стук тамтамов и под гудение диджериду, она впервые в жизни занимается любовью.

Она чувствует через Тжампитжинпу связь со всеми пчелами, снующими вокруг своего улья.

ЭНЦИКЛОПЕДИЯ: мифология австралийских аборигенов

Когда радужный змей сотворил Землю, сердце планеты забилось. Биение ее сердца обеспечивал улей в ее сердцевине. Ритм сердцебиения задавали пчелы, стукавшиеся о стенки своего улья.

Однажды кожура сердцевины планеты треснула, и рои пчел устремились на завоевание Вселенной. Так зародились звезды. С тех пор пчелы могли улетать и возвращаться через трещину в сердцевине Земли. Но сама Земля из-за этого слабела и наполнялась печалью…

Теперь человек, желая собрать разлетевшихся пчел, должен ежедневно петь и плясать, чтобы у насекомых, превратившихся в звезды, появилось желание вернуться в свой улей в центре Земли.

Эдмонд Уэллс.

Энциклопедия относительного и абсолютного знания

4

Моника Макинтайр живет в индийском духовном центре уже пять дней. Фазы медитации сменяются у нее фазами отдыха и фазами йоги.

Она ничего не ест.

Как и в предыдущие дни, ровно в 6 утра Шанти будит ее ударами в гонг. Моника быстро одевается и спускается в общий зал.

– Где остальные? – спрашивает она.

Шанти преспокойно отвечает:

– Ты осталась одна.

Меня устраивает остаться в этом большом доме вдвоем с Шанти.

– Они не так упорны, как ты, – объясняет индианка. – Не есть, мало говорить, не двигаться – все это непросто для американцев с их образом жизни. Они чувствуют, что их стиль жизни лишает их сил, но не готовы от него отказаться, потому что привыкли.

Вредные привычки указывают на духовное нездоровье.

Шанти и Моника принимают позы медитации на специальных подушках. У Моники получается безупречная поза лотоса – сложенные кренделем ноги.

Обе ровно час не шевелятся, потом вместе идут в зал для асаны, где медленно чередуют различные позы.

– Браво! – хвалит Монику Шанти. – Я впечатлена. Ты уже занималась йогой раньше?

– Нет, никогда.

Тогда индианка делает неожиданное: кладет ладонь между грудями Моники, на чакру 4, чакру сердца.

Девушке, избегающей чужих прикосновений, странно, что в этот раз она терпит вторжение в свое жизненное пространство.

Шанти долго не убирает руку, потом улыбается Монике.

– Я установила связь с твоей душой.

– И?..

– И получила подтверждение того, что думала. Мы были знакомы раньше. В прошлой жизни мы состояли в браке.

Моника вздергивает бровь.

– У нас было трое детей, два мальчика и девочка. Мы жили недалеко от Гоа и принадлежали к касте брахманов.

Моника не знает, что ответить.

– Мы часто занимались любовью, нам было очень хорошо, потому что мы обе отлично знали «Камасутру». Мы практиковали тантризм.

– Гм… Кем была в нашей «паре» я, мужчиной или женщиной?

– Насколько я понимаю, ты была женщиной, и я целовала тебя вот так…

Продолжая слово делом, Шанти целует Монику в губы. Молодая американка смущена и готова отпрянуть, но что-то ее останавливает. Она боится шелохнуться.

Поцелуй затягивается.

Шанти принимается ее раздевать, потом берет крем с запахом пачули и втирает его в тело Моники. При этом индианка чувствует, что ее молодая ученица еще не вполне расслаблена.

– Не волнуйся, – говорит она ей, – я заперла дверь внизу, нас никто не побеспокоит. Это то, чего я хотела, – остаться с тобой наедине. Мое имя означает «процветание». Хочешь, поделюсь с тобой своей энергией?

Шанти не ждет от Моники ответа, она раздевает ее догола и сама полностью раздевается, оставив только «третий глаз» – кружок на лбу, между бровями. Неуловимое движение – и она распускает свои длинные черные волосы.

Что за роскошная фигура пряталась под просторным сари! И как упоительно она благоухает!

– Не зажимайся, – шепчет индианка.

Она терпеливо массирует все тело Моники, уделяя особенное внимание самым отзывчивым местечкам. Моника открывает новые для себя ощущения. После ладоней Шанти за Монику принимаются ее губы, исследующие все ее тело и кое-где задерживающиеся, вызывая бурную реакцию.

Монике кажется, что у Шанти выросло множество рук, как у Шивы, а еще у нее множество ртов.

От умелых действий Шанти ее бьет током, сначала она издает стоны, потом следует долгий экстатический крик.

У нее такое чувство, что пробудилось все ее тело.

Так в индийском ашраме посреди Нью-Йорка Моника тоже познала любовь.

5

Март 1978 года.

Николь О’Коннор смотрит на тест на беременность и не верит своим глазам.

Результат положительный: это же надо умудриться забеременеть при первом же сексуальном контакте!

Она ни с кем не делится своей новостью и ждет.

Восемь, девять, десять недель задержки…

Николь вся на нервах.

На одиннадцатой неделе она делает УЗИ и с изумлением узнает, что ее тяга к коллективу получила отклик: она ждет двойню.

В конце концов она решается сообщить об этом отцу. Тот сначала не верит своим ушам, а потом заявляет:

– Ты не могла бы доставить мне большей радости: я стану дедушкой, причем сразу дважды!

– Послушай, папа, мне всего восемнадцать лет, я студентка, еще не начала сама зарабатывать на жизнь и не представляю себя матерью, тем более матерью двух детей.

– Не волнуйся, переедешь сюда, я найму нянек, детьми займутся они. Я уже придумал для них имена – и для мальчиков, и для девочек.

– Тебе неважно, кто отец?

Руперт берет свою излюбленную сигару, откусывает от нее кончик, выплевывает и с наслаждением закуривает.

– Ну и кто он?

– Тоже студент.

– Прекрасно!

– Он по происхождению абориген.

– Тем лучше. Родятся два красавчика-метиса. Похоже, чем люди разнообразнее, тем крепче здоровье их детей.

Николь поражена невозмутимостью своего отца.

– А ничего, что у нас обоих еще нет работы?

– Когда вы захотите поработать на ранчо, я вас найму.

Беззаботность отца уже начинает ее раздражать.

– Ты, возможно, видишь себя дедушкой, а вот я, увы, не вижу себя матерью.

– Кстати, раз у нас зашла речь об отце, то не считаешь ли ты, что следовало бы узнать и его мнение?

Назавтра Тжампитжинпу приглашают на фамильное ранчо.

– Та это вы – жених моей дочери? – как ни в чем не бывало обращается к нему Руперт О’Коннор.

– Мы познакомились в университете. Я, как и она, изучаю социологию.

Руперт протягивает ему пиво и чокается с ним.

– Социология – это наверняка захватывающе! А скажите, каковы ваши намерения в отношении моей дочери?

– Я люблю ее.

– Вы готовы на ней жениться?

– Это было бы для меня честью! – восклицает, не задумываясь, молодой человек.

Николь не разделяет их воодушевления.

Кухарка приносит огромную индейку, Руперт режет ее на части и кладет на тарелки молодых людей крупные куски. Потом поворачивается к Тжампитжинпе:

– Вы в курсе счастливого известия?

– Нет, я провел несколько дней в дороге, навещал своих дядек, они живут на севере.

– Значит, это мне выпало вас осчастливить: она беременна от вас, причем двойней!

Тжампитжинпа давится и долго не может откашляться.

– Вот-вот, у меня была такая же реакция, – шутит Руперт.

– Вы… вы уверены?

Абориген не решается встретиться взглядом с Николь.

– Она на одиннадцатой неделе, уже сделала УЗИ, на нем видны два зародыша. Думаю, скоро получится разобрать их пол: может, это два мальчика, может, две девочки, а может, мальчик и девочка – то, что французы называют «королевским выбором».

Тжампитжинпа смотрит на Николь. Руперт разражается своим фирменным оглушительным хохотом, молодой человек ему вторит, но без восторга.

– Ну, как, довольны?

– Да, да… – выдавливает Тжампитжинпа немного испуганно.

Они чокаются второй раз. Николь не тянет к ним присоединиться.

Нахохотавшись и утолив жажду, Руперт поворачивается к дочери.

– Все в порядке?

– А вот и нет! Как я погляжу, вы решаете вдвоем, что произойдет с моим телом, не заботясь о моем собственном мнении.

– А какое оно, твое мнение?

– Я хочу сделать аборт. Я еще слишком юная для материнства. Сперва надо позаботиться о карьере. Я образую пару и стану матерью, когда найду работу. Пока что я хочу стать преподавателем социологии, а для этого надо учиться еще не менее пяти лет.

Потом она обращается к Тжампитжинпе:

– Прости, но наши отношения не смогут продолжаться. С нами все. Я снова буду считать, что у меня никого нет, ты тоже.

И она выходит, оставив обоих мужчин с недоуменно разинутыми ртами. Сигара, прилипшая к нижней губе Руперта, падает на пол.

Через несколько дней Николь возвращается в Сидней, чтобы сделать в подпольной клинике аборт. Несколько дней она лежит в своей комнате в общежитии, пропуская занятия. Тжампитжинпа рвется с ней увидеться, но она отказывается. Чем больше он настаивает, тем она непреклоннее.

В университете он не спускает с нее глаз и при каждом удобном случае умоляет ее о встрече. Но она даже не желает с ним разговаривать. От огорчения он худеет, чахнет, перестает посещать занятия.

Она считает, что он, наконец, все понял, а потом узнает из газет, что он покончил с собой – повесился у себя в общежитии.

Николь топит свое горе в спиртном.

Как-то вечером отец находит ее в баре неподалеку от университета.

– Я не собираюсь тебя винить, Никки. Знаю, что ты переживаешь. Не стану тебе говорить, что пить – это не решение, а просто ирландский атавизм. Со спиртным празднуют победу, оно помогает пережить поражение. Беда в том, что многие от него в конце концов умирают.

Николь, цедя виски, иронизирует:

1 Чилийский государственный и политический деятель социалистических взглядов.

Продолжить чтение