Читать онлайн Культура Древней и Средневековой Руси бесплатно

* * *

Рис.0 Культура Древней и Средневековой Руси

Предисловие

ДАННАЯ КНИГА ПОСВЯЩЕНА феномену культуры. Культуры в ее самом широком проявлении – от форм гостеприимства и быта до литературы, архитектуры и иконописи, – поскольку культура – это не набор памятников, а система взаимоотношений человека и окружающего мира. Не случайно мы говорим «культура поведения», «культура общения» или «культура питания». То есть именно культура помогает нам устанавливать связи с другими людьми, с вещами, с пространством, с языком, с едой. Последнее не должно удивлять – в русском языке существует термин «есть» (в Древней Руси «ясти»), то есть вкушать пищу благоговейно, культурно, с соблюдением правил и традиций, себе во благо. И есть термин «жрать» (есть грубо, неприлично, без благоговения), происходящий от славянского слова «жрети» – приносить жертву идолу, совершать жертвоприношение. То есть культура создает из процесса питания приношение Богу, способ поддержания традиций, поддерживает в человеке образ Божий, а ее отсутствие превращает процесс вкушения пищи в жертвоприношение идолу, питаясь без культуры, человек словно отдает еду кому-то другому, худшему, вредит себе и другим. И это касается не только еды.

Культуру часто сводят к собранию искусств и традиций, в то время как её стоит рассматривать прежде всего как механизм компенсации того, что отнято у человека самыми разными обстоятельствами. Начать следует с того, что культура есть нарушение второго закона термодинамики через отрицание хаоса, это внесение в окружающую среду порядка и смысла. Культура – это система выживания, экспансия в чуждое, непостижимое пространство с целью сделать это пространство понятным и создать из него инструмент личностного развития. При этом культура являет себя не в качестве добавления к жизни, а как замещение нынешнего существования на нечто иное, более высокое и совершенное, красота преходящая меняется на непреходящую, на то, что остается после человека. Так, портрет не есть добавление к живому, реальному человеку – это то, что остается надолго или навсегда взамен бренного человека, утверждая его бессмертие, его неотменяемость.

Культура в известном смысле противопоставляет себя реальности, всякое явление подлинной культуры есть проект иного, иначе организованного, бытия, противоположного существующему порядку. Погружение в культуру (а не просто пользование ей, как часто бывает) предполагает обмен своего собственного существования на созданную культурой совершенную модель. При этом данная модель и те, кто ее создает, становится важнее собственного существования. И. Бродский точно заметил, что для людей его круга «судьба Джотто и Мандельштама насущнее собственных судеб».

Из чего складывается культура? Из фактических, рациональных знаний, соединённых между собой иллюзиями, метафорами, фантазиями, мечтами и предрассудками. Материальные элементы культуры – храмы, дома, машины, картины, книги, встроенные как отдельные части в систему разнообразных эпох, образуют целостную картину мира, в которой человеку становится понятным, как себя вести, зачем жить, что делать, чего бояться, о чем мечтать и к чему стремиться. Культура – это проекция мечтаний человека на идеал.

То есть культура создает дополненную реальность, придает плоскости объем, а взгляду стереоскопичность. Человек очень многое получает от окружающей жизни, но далеко не всегда понимает, откуда это берется, ибо мир намного сложнее наших представлений о нем, он всегда, на любом этапе обгоняет наш уровень его понимания. Поэтому реальные явления, вещи дополняются представлениями, идеями, мифами, метафорами, домыслами, фантазиями, чудесами. Так создается пространство культуры, возникает связанность реального, духовного и откровенно вымышленного мира.

Культура как иная реальность, дополняющая реальность существующую, исключительно важна. Без идеи «Града Китежа», «Опоньского царства», «Царства попа Ивана» не было бы освоения Сибири и других дальних земель (то есть не было бы реального государства), не сложился бы масштаб национального характера. Без фантастических мечтаний и проектов Н. Федорова, К. Циолковского, В. Татлина, авангардистов и биокосмистов не было бы (или они были бы совсем иными) ни идеологии Советского государства, ни космонавтики, ни попыток создать общество всеобщего равенства и справедливости. Культурная, духовная параллельная реальность в той или иной степени влияла и влияет на поведение людей и государств, эта фантасмагорическая реальность, всегда находящая свое место среди трезвых расчетов, есть движущая сила любого жизненного процесса. Именно она дает веру в то, что то, что происходит, имеет смысл и предназначение, работает как катализатор действия и как инструмент, являющий Истину. Движение к мечте, оформленной в рамках культуры и обратно от неё, этой мечты, и есть процесс реального движения по спирали истории, культура задает масштаб любому замыслу, почему ее необходимо включать в любые процессы.

Логика цивилизации в значительной степени основана на повторах, рефренах, цикличности, возвращении к утраченным идеалам и ценностям – достаточно вспомнить Ренессанс, неоготику, классицизм или модерн. Ощущение непременного возврата заставляет иначе относиться к потерям и утратам. Важно понимать, что возвращение, цикличность как понятные человеку метафоры вечности и бесконечности есть один из главных кодов цивилизации. Человек не может представить бесконечную прямую, но может представить окружность, движение по которой так же бесконечно. Но ощущение бега по кругу вызывает тоску, скептицизм, ощущение бессмысленности происходящего. Ю. Лотман писал: «Все, что не имеет конца, не имеет и смысла». И здесь на помощь приходит культура. Она превращает круг, повтор, рефрен из формы создания бессмыслицы в инструмент встраивания человека в вечность (связывание циклического круговращения с природными циклами – это упрощение). Культура ищет из цикличности, замкнутости выход, ищет прямую, по которой человек двинется к небу, за пределы повседневности.

Рис.1 Культура Древней и Средневековой Руси

Град Китеж. Рис. И.Я. Билибина

Именно так христианство, предложив линейную концепцию времени, имеющую начало и конец, вырвало человечество из мира Античности, для которого было характерно языческое, циклическое понимание времени, не имевшего ни начала, ни конца. Основа культуры – это вечное контрнаступление, разрыв цикличности, отвоевание мира, захваченного смертью, которой все в мире заканчивается. Культура призвана вдохновлять человека на сопротивление распаду, гибели, утратам. А для этого надо стать сильнее, выше, чище мира. И если рядом искусство, технологии, идеи, образы, то нам есть куда двигаться, мы можем быть уверены в завтрашнем дне и в себе завтрашних.

Указанная выше цикличность не может не вызвать вопрос: зачем создавать что-то новое, когда есть старое, которое зачастую невозможно превзойти? Ведь нельзя повторить Софию Константинопольскую, Покровский собор на Красной площади (хотя попытки, лишний раз доказывающие, что это невозможно, были), неужели можно написать нечто более полное и совершенное в агиографии, чем Acta Sanctorum, создать более полную и выразительную картину той или иной эпохи в литературе, нежели «Война и мир» или «Доктор Живаго», сделать более невесомой и совершенной мраморную вуаль, нежели у «Весталок» Рафаэля Монти? Нельзя. Но это и не нужно. Каждое поколение творит уже сотворенную культуру, пишет книги по предметам, уже описанным предшественниками, картины на сюжеты, уже зафиксированными в живописи, заново. И именно с высоты новых произведений становится, по словам М. Зощенко, «заметно, что хорошо, что плохо, а что посредственно».

Любое произведение культуры уникально, если создается именно ради служения культуре, человеку, Богу. Поэтому в каждой эпохе книги и картины пишутся, здания строятся и создается еще много всего именно изнутри своего времени, включая в него времена прошедшие, эти произведения задают прошлому вопросы, возникшие в их время, отражают новые смыслы и образы. Поэтому если в том или ином времени (как, например, в России 1990-х) нет своих, современных времени книг, картин, зданий, симфоний, то и их предмет в этом времени не ощущается, становится отсутствующим. Именно этим объясняется бедность, убогость, вторичность времен сплошного заимствования, когда чужое полностью вытесняет и подавляет свое, когда мысль о том, «зачем писать и творить, когда уже все написано и сотворено за нас», лишает творческой энергии, превращает культуру или в хранителя старья или в беспомощного подражателя, чья задача как можно точнее и тщательнее воспроизводить чужое.

Созданные произведения культуры всегда проходят один и тот же путь. Сначала самое главное в них – новизна и свежесть, потом новизна выветривается, выцветает, они становятся старыми, и вот здесь уже отчетливо видно, нужны они или нет. Что-то занимает место милого напоминания о прошлом, а что-то ненужного хлама. И наконец, они делаются старинными, то есть ценными, все больше сближаясь с теми образцами, которые были прежде, образцами, породившими их, уже все более принадлежа неизменной вечности, где на равных все самое дорогое и ценное, созданное историей.

В сфере культуры работают совершенно иные механизмы, нежели в сфере научно-технического прогресса. В процессе последнего одно изобретение продолжает и развивает другое, становится более совершенным на каждом этапе, отталкивается от прошлого. Автомат Калашникова или ракетная установка по сравнению с каменным топором или аркебузой являют собой наглядную демонстрацию движения по пути прогресса, который идет снизу вверх, по вертикали, от простого к сложному, от несовершенного к совершенному. Каждое новое изобретение сменяет предыдущее, пищаль вытесняет лук и арбалет и в свою очередь побеждается винтовкой и пулеметом. Телега как транспортное средство хуже, чем машина, а устройство для прослушивания компакт-дисков удобнее и совершеннее граммофона или радиолы.

В культуре же вообще не существует понятия «прогресс», культура развивается по горизонтали, одно произведение не вытесняет, а дополняет другое, культура идет путем накопления, а не вытеснения. Пушкин не прогрессивнее Гомера, а Репин не совершеннее Леонардо, хотя между ними сотни лет истории. Культура отрицает популярный тезис: «Чем новее – тем современнее». Поэтому в культуре не работает формула «незаменимых людей нет» – в ней все люди незаменимы. Технический прогресс идет таким образом, что то, если условный калькулятор не изобретен в одной стране, он будет изобретен в другой – его необходимость вызвана общими причинами развития общества и необходимостью удобства и комфорта людей. Технический прогресс движется непосредственно потребностями людей, общества в целом, он отвечает уровню благосостояния и технических возможностей цивилизации.

В культуре то, что не создано одним, не может быть создано другим, не написанное Пушкиным, Чеховым, Мопассаном, Прустом не может быть написано больше никем и никогда. Культура нередко развивается вопреки социально политической ситуации: время феодальной раздробленности на Руси, пагубных междоусобных войн, кануна монгольского нашествия отмечено выдающейся культурой Владимиро-Суздальской и Новгородской Руси, тревожное и очень непродолжительное время Бориса Годунова оставило ряд уникальных реализованных (колокольня Ивана Великого, храм Бориса и Глеба в Борисовом Городке и др.) и нереализованных (комплекс храма Гроба Господня в Кремле) памятников архитектуры, первая четверть прошлого столетия в России (три революции, война мировая и Гражданская, разруха, голод и болезни) дали плеяду блестящих имен поэтов, художников, писателей, изобретателей, архитекторов от Маяковского и Мельникова до Соллертинского и Есенина. Культура чаще всего расцетает в условиях трагедий и катастроф и чахнет в благополучии и комфорте. Как точно замечал Орсон Уэллс в роли Гарри Лайма в фильме «Третий человек»: «30 лет при Борджиа принесли Италии войны, террор, убийства и массовые кровопролития, но произвели на свет Микеланджело, Леонардо да Винчи и эпоху Возрождения. В Швейцарии мы имеем братскую любовь, 500 лет демократии и мира – и что они произвели на свет? Часы с кукушкой».

Культура – это то, что создает непредсказуемость. Культура экспериментирует с миром, никогда не зная конечного результата. Поэтому культура не может существовать в мире, где все предсказуемо. С этой точки зрения поп-культура, китч не могут считаться культурой – они штампованы и оттого предсказуемы, они не способны к развитию, всегда вторичны. Настоящая культура всегда на распутье. При этом она не знает, по какой дороге пойдет – все определяется не рациональным мышлением, расчетами, заранее обрисованными перспективами, а теми вещами, которые при всем желании не могут быть инструментализированы. Вдохновением. Страданием. Восторгом. Прозрением. Культура выбирает один путь, теряя другие, но те средства, которыми она пользуется, в которых она воплощена (музыка, живопись, архитектура, литература и пр.), дают возможность понять, как бы все было, если бы мы пошли другими путями. Ю.М. Лотман точно писал: «Искусство дает опыт прохождения непройденных дорог – не только того, что случилось, но и того, что не случилось. А история неслучившегося – это великая и очень важная история». Культура – это возможность видеть то, что не высказано. Флобер точно заметил: «Как зримы эти дороги Испании, нигде не описанные Сервантесом».

То есть культура – это возможность испытать неиспытанное, почувствовать то, что казалось невозможным, культура – это параллельный опыт, порой кардинально расходящийся с повседневным опытом. Автору средневековых западных хроник или русским летописцам казалось нелепым описывать обычный, повседневный порядок вещей. Исландские саги рассказывают только о конфликтах и распрях, в русских летописях в моменты спокойствия можно видеть короткую фразу «тишина/тихо бысть». То есть предметом интереса, занесенного в летописи и хроники, могло быть только событие, выходящее за рамки повседневности и традиции. Обычная, «обывательская» жизнь протекала вне истории и не нуждалась в фиксации, ее не замечало искусство и литература.

Таким образом, культура вносит в повседневную жизнь удивительное, необъяснимое, но вполне реальное чувство, что где-то есть светлая и благодатная жизнь. Или не светлая и не благодатная – просто жизнь, возможно, тяжкая, суровая, грубая, грязная, но настоящая. Тоска по ней, настоящей, таинственная жажда постижения тайного смысла вещей и событий, смысла, который есть лишь в подлинном, живом, проистекают из ощущения близости этой тайны, этого смысла. Поэтому когда любой человек подходит к нему, этому смыслу, очень близко – он порой вдруг начинает писать, рисовать, мастерить. Так возникают шедевры. А потом это ощущение уходит, культура отступает – и приходят мучения и тоска от невозможности повторить чудесные минуты вдохновения. И рисунок, скульптура, музыка, созданные в минуты этой необыкновенной близости – творца и ее – становятся свидетельством того, что жизнь настоящая есть, и смысл в ней есть, и они зовут за собой. Вот почему всегда и во все времена скульпторы разбивали свои лучшие творения, в печах горели страницы великих рукописей, а картины безжалостно резались, рвались в клочья, заливались краской и кислотой, чтобы не было этой вечной памяти о смысле, о правде, о лучшей и светлой жизни. Культура дает возможность «дожить до себя».

Культура – это всегда пауза в повседневной жизни, она дает возможность остановиться и задуматься. Поэтому культурой нельзя заниматься «на ходу» – невозможно между делом написать серьезную картину, глубокую книгу, создать на бегу, «на коленке» настоящую музыку. Потому что культура заставляет думать, а думать по-настоящему можно, только остановившись, оставшись одному. Любой процесс в жизни состоит из «точек» и «тире» – действия и паузы, которые необходимы друг другу. Это особенно хорошо видно в искусстве. Можно обратить внимание, какое значение имеют паузы в музыке. Вспомним «тему судьбы» из первой части пятой симфонии Бетховена, некоторые песнопения хора Троице-Сергиевой лавры под управлением архимандрита Матфея (Мормыля) из цикла «Память их в род и род», посвященного 600-летию Куликовской битвы (например, «Утоли болезни» Львовского), композицию или мелодию романса «Средь шумного бала» Чайковского.

Рис.2 Культура Древней и Средневековой Руси

Страница с нотами романса П.И. Чайковского

Искусство паузы великолепно видно на примере старинных усадебных парков. Самые красивые места парка, где хотелось остановиться, задуматься, побыть наедине с собой, украшались «хижинами сердечных утех» и «храмами уединения», беседками и павильонами, откуда можно было полюбоваться окрестностями, помечтать и просто посидеть в тишине. Любая дорожка шла так, чтобы не только направить идущего, но ускорить или замедлить шаги, направить ход мыслей, придать настроению самые различные оттенки. Пауза, которую создает культура, необходима, чтобы полученное впечатление можно было осмыслить, осознать, уложить в память и сердце. В повседневной жизни паузы необходимы для отдыха, обдумывания, ожидания, осмысления, принятия решения. Они создают расстояние между средой и нами, чтобы обнаружился смысл.

При этом важно понимать, что культура – это не форма самообразования. Так часто воспринимают культуру те, кто привык потреблять всё, что их окружает, – вещи, время, людей, деньги. Х. Арендт точно указывает, что «как только бессмертные произведения прошлого становятся для индивида и общества средством саморазвития и приобретения соответствующего статуса, они теряют своё важнейшее и фундаментальнейшее свойство, а именно захватывать читателя или зрителя и перемещать его через века». Использование культуры для образования превращает ее в прикладной, инструментальный предмет, лишенный всякого духовного, нравственного содержания, за ним видят предназначение, которое ему никогда не было присуще. Человек, ищущий в Шекспире, Шиллере, Гоголе, Васнецове, Бахе образования, ищущий нового, того, что он раньше не знал, загоняет все их произведения в прикладные рамки, лишает себя возможности узнать нечто большее, уникальное, то, что ему могут рассказать только эти люди.

Привычка искать дидактику в культуре формирует потребителей «с запросами», которым хочется чего-то «умного» и «сложного», поскольку это существует для того, чтобы помочь решить те или иные проблемы. Объяснить, что такое красота, как жили люди раньше, почему происходили те или иные события, столкнуть с чем-то непривычным. При этом главный принцип потребителя культуры – увиденное, услышанное, прочитанное должно быть знакомым и вызывать мысль «Это очень похоже на то, что я думал», радость узнавания себя. То есть быть примитивным и понятным с первого раза, ибо человек «идет в культуру» не за трудностями. В ходе такого потребления культура начинает рождать не смыслы, а «ценности». «Ценности культуры», то есть товар, имеющий цену, который нужно пускать в оборот и обменивать на другие «ценности» цивилизации. Именно отсюда традиционное и очень распространенное, хотя и чудовищное представление о том, что чем выше цена картины (книги), чем больше у фильма, музыкальной композиции просмотров и лайков, тем они лучше как художественное произведение, хотя это совсем не так.

Переживаемое время, к сожалению, есть время тотального кризиса культуры. В своё время постмодерн устами М. Фуко провозгласил «смерть человека». Апологеты постмодерна начали «деконструировать реальность», разрушать, устранять автора и человека в целом из художественного процесса, продвигать концептуализм, так и не выдвинувший ни одной концепции. Очень многим тотальная отмена традиционного классического искусства, автора, художника, мольберта, палитры, метода, стиля, формы показалась революционной, передовой, актуальной. Но в итоге вместо всего этого, доступного немногим, не родилось ничего фундаментального, а осталось только «самовыражение», доступное всем, ибо последнее не было стеснено этими устарелыми категориями.

Так территории культуры превратились в глухариный ток, где каждый токовал на своем языке и о своем, не обращая внимания на соседей. Токовища стали восприниматься как места, где раздают свободу, как источник нового мира, как очень удобное место для формирования демократии и прав… Итогом стал не прорыв в новую неведомую реальность, а скатывание в кризис. Постмодерна больше нет, но осталось главное, что он сделал, – упразднил высокий гуманистический язык, способный формулировать ценности, строить человека, язык, бывший сравнительно недавно общей кровеносной системой европейской цивилизации.

В результате сначала разучились договариваться между собой научные дисциплины: в центре одной теперь научные правила, в центре другой – корпоративная этика, третьей – деньги, четвертой – функциональность. За отсутствием общего языка возникло конкретное личное или групповое самовыражение в узких дисциплинарных рамках. А сегодня между собой не могут договориться уже лидеры государств, огромные социумы. Потребность в договоренностях есть – общего языка нет. Нет гуманистического наднационального, внеидеологического, надгосударственного языка, над которым столетиями работали художники, мыслители, писатели, визионеры, поэты, богословы. Нет языка культуры, который бы все корректировал, предъявлял главное, напоминал о том, что есть вещи более ценные, чем котировки и курс. Искусство, которое должно было удержать этот язык, сформулировать главное, сохранить истину, было ослаблено, разжаловано и в результате не выполнило общечеловеческую задачу, которую оно обязано было выполнить. Оно молчит.

А каждый участник процесса говорит на своем языке и о своем, не заботясь о том, понимают ли его или нет. А когда тебя не понимают, надо поднимать градус, говорить громче, перекрикивать, скандалить, кривляться в надежде на то, что если не понимают смысл, то поймут интонацию, обратят внимание на необычную, эпатажную форму высказывания. В итоге насилие, диктат, война стали последней, отчаянной попыткой перекричать другого, передавить его, победить, но не убедить.

Тем временем искусство, культура, говорящие тоже на своем языке, но все реже вспоминающие, что когда-то именно они помогали людям объединяться, шаманят. Произносят мантры, бормочут заклинания, говорят знаками, как глухонемые (образ в искусстве давно сменился знаком, лицо кляксой). Мир в ужасном состоянии, он болен, идет война, а искусство и культура заклинают мир, изъясняются чепухой, не родив за это время ни своего Ремарка с его «Западным фронтом», ни своего Пикассо с «Герникой». То есть искусство и культура просто развлекают обывателя и прячут от человека сложные вопросы…

Вместе с этим в среде культуры возникает конфликт нескольких направлений. Такие конфликты не являются чем-то уникальным – ими отмечены все переломные эпохи человечества. Можно вспомнить 1920-е годы, когда был конфликт новой (обобщенно называемой «футуристической») и старой классической культуры. Футуристы развенчивали старую культуру и сбрасывали Пушкина с парохода современности. Однако сбрасывавшие очень хорошо знали, кто такой Пушкин (можно вспомнить, как глубоко и подробно тот же Маяковский знал не только Пушкина, но и книжную культуру его эпохи), и борьба с последним была в значительной степени борьбой с собой прежним. Пушкин и классическая культура для ниспровергателей существовала, и существовала со всей очевидностью, им приходилось доказывать ее устарелость и неактуальность – вспомним дискуссии, которые кипели тогда на всех углах. У антагонистов был эстетический, стилистический, образный язык, на котором они общались.

Сегодня ситуация принципиально иная. Для носителей поп-культуры (назовем ее так), включающей в себя самые разные жанры, высокая классическая культура не существует в принципе. Поэтому представители поп-культуры изначально ведут себя так, словно вокруг ничего нет, а есть только они, язык их культуры не имеет ничего общего с языком культуры предшествующей, они не хотят никого и ничего ниспровергать – они просто постоянно расширяют сферы своего влияния, не воспринимая как существующих никого за пределами круга подписчиков. Поэтому представитель поп-культуры везде видит только пространство развлечения и приспосабливает это пространство к уровню своего восприятия – упрощает, осмеивает или передергивает.

Представители поп-культуры существуют в режиме избалованного подростка, живущего словно в самом начале формирования личности: ведь взрослый человек и обычный, нормальный подросток не станут делать то, что делается на акциях, перформансах, в Тиктоке – раздеваться на людях, кусаться, портить вещи, гадить и т. д. Все эти форматы «творчества» являют собой зачаточный этап развития интеллекта и человеческой культуры, чрезвычайно далекий от разума и мысли, но обеспечивающий жизнеспособность инфантильных людей и их тотальную невосприимчивость к любым формам высокой культуры. Она сразу же утомляет их непонятностью и сложностью, а оттого воспринимается как дискомфорт, от которого надо быстро освободиться. Классическая культура начинает восприниматься как репрессивная, как угроза, требующая без рассуждений снести ее и двигаться дальше. Именно так, машинально, человек отбрасывает ногой палку с дороги и идет вперед.

Разница поп-культуры и культуры классической принципиальна. Вторая возделывает человека (слово «культура» и происходит от слова «возделывать») включает человека в социальную систему, систему культуры, первая, по точному замечанию О. Седаковой, «разделывает» человека (образ разнообразных расчленений и вивисекций часто встречается в «актуальной» культуре), отключает от нее. Опыт такого рода регулярных отключений приводит к тотальной деформации и в итоге атрофии органов восприятия, они привыкают к положению «выкл.». И даже если человек поп-культуры захочет вдруг включиться, быстро выяснится, что включать ему уже нечего и воспринимать настоящую культуру он уже не может. После чего ему ничего не останется, как утверждать, что никакой великой, настоящей, классической культуры нет, и уйти окончательно в свой герметичный мир, за пределами которого бесконечная пустота.

То есть опять же мы возвращаемся к тому, что если классическая, настоящая культура противостоит энтропии, распаду, гибели, то поп-культура стремится все привести именно к ней. «Деструкция», оставленная в наследство постмодерном, становится главным инструментом такой культуры. Убрав из человека дух, веру в личную вечность, изгнав из сердца ощущение бесконечности, протяженности человека, поп-культура утверждает свой главный постулат: смерть есть необходимость, в то время как культура классическая есть, как говорилось выше, преодоление смерти. Именно поэтому в поп-культуре такое внимание уделяется маргинальным явлениям – распаду, насилию, крови, извращениям.

Культура – это форма, в рамках которой человек самоатрибутируется, отвечает на вопрос «Кто он?». Вопрос «Кто я?» на протяжении столетий был одним из главных вопросов человеческого бытия. Этот вопрос решала именно и только культура – философия, искусство, литература, живопись, религия, психология, театральная сцена. По сути дела, все интеллектуальные и духовные поиски человечества были направлены на обнаружение ответа на этот вопрос.

Кто я? Что я? Только лишь мечтатель,
Перстень счастья ищущий во мгле,
Эту жизнь живу я словно кстати,
Заодно с другими на земле.

От ответа на этот вопрос зависели ответы на другие вопросы: «Что делать?», «Зачем делать?», «Как делать?», «Куда идти?», «Как жить?», «Для чего жить?». Однако сейчас культура перестала отвечать на этот вопрос. Образ в искусстве сменился знаком, «постмодернизм» объявил о смерти автора, читателя, зрителя, человека в целом и деконструкции смыслов. Философия превратилась в обслугу политических трендов, гадалку и хранительницу отживших, устарелых идей. Сложных вопросов стали бояться, от них начали бежать. Но вопрос «Кто я?» остался. И встал даже острее.

И ответ на него закономерно дают «гендерные теории». Теперь этот вопрос решается через секс, пол, гендер, телесные ощущения, самоатрибуцию в рамках тела. Кто ты? Бигендер? Агендер? Андрогин? Цисгендерный гендерфлюид? Демигендер? Интерсексуал? Гендерквир? Гендерно-неконформный? Демибой? Демигёрл? Омнисексуал? Ответов «тела» столько же, сколько раньше было ответов философии и искусства, и они все время множатся. Тем более что самоатрибуция через тело довольно проста: тело – это то, что всегда «под рукой», всегда с тобой, ближе всего к тебе, в отличие от ума, веры и интеллекта, в наличии которых еще надо убедиться.

Именно поэтому за самоатрибуцию в рамках гендера так сражаются, так держатся за нее. Потому что это больше чем гендер – это ты целиком. И как католики били гугенотов, как большевики уничтожали буржуазию, как Болконский спорил с Безуховым, Базаров с Кирсановым, Лютов с Гедали, гендерквиры бьются сегодня с цисгендерами, ЛГБТ-сообщество с приверженцами традиционных отношений. Поскольку это не вопрос форм физических отношений, а вопрос самоатрибуции в целом, ответ на вопрос «Кто я?». То есть самоатрибуция в указанных категориях наглядно свидетельствует о том, что культура для этих категорий людей становится неважна, она приобретает декоративный или развлекательный характер.

Распад культуры приобрел в итоге такой масштаб, что сегодня встал вопрос о дальнейшем существовании человека как человека, то есть носителя культуры. Но это не повод для пессимизма. Исторический опыт подсказывает, что «темные века», отступавшие от гуманистических, высоких ценностей и идеалов, всегда сменялись культурным подъемом, основанным на возвращении к лучшим творениям прошлого. На арабское завоевание и темные века раннего Средневековья Европа ответила эпохой Возрождения, а Русь на разорение монголов – XIV веком, веком русского предвозрождения, веком исихазма, светящихся нетварным светом из глубин сумрачных храмов легких, чистых, сплетенных из разноцветных небесных лучей икон, десятками монастырей, именами Дмитрия Донского, Владимира Храброго, Феофана Грека, Андрея Рублева, Сергия Радонежского, Дмитрия Прилуцкого, Кирилла Белозерского, Стефана Пермского, белокаменным Московским Кремлем, переводами с греческого и сказаниями о Донском побоище. Галломанский, пришлый, офранцузившийся и онемеченный XVIII век в конце концов разрешился от исторической немоты русским старчеством, Серафимом Саровским, Александром Пушкиным, Михаилом Лермонтовым, Николаем Гоголем, высек на скрижалях вечности множество лиц, которые не стереть ни тюрьмой, ни сумой, не растоптать и не выжечь ничем. ХХ век принес миру величайшие трагедии и унес больше людей, чем погибло за всю предыдущую историю человечества, и это значит, что мир ответит на произошедшее новым Ренессансом.

Как точно говорит один из героев «Романа о Петре и Февронии», «взрыв, вспышка, всплеск, и мы очнемся в новом времени, изможденные, бессмертные, заплаканные от счастья оттого, что мы живы, оттого, что еще целы родники настоящей кисти, слова, жеста, настоящей жизни. «Господи, неужели??? После всего, что с нами было!!!» Мы вновь научимся ценить подлинное, неподдельное, искреннее, живое, мы поднимем любовь на тот пьедестал, с которого сами же ее и свергли, и поклонимся ей, хранительнице сердец, нечаянной радости, неневестной невесте. Мы наконец-то отзовемся на стук, откроем и впустим, шагнем в картины Левитана, увидим полет пчелы вокруг граната за секунду до пробуждения и будем бродить у монастырских стен по вечерним лугам, плывущим в прохладном тумане. Будем замирать над вечным покоем, будем собирать камни и чувствовать нежные пальцы в своей руке, будем слушать прекрасную музыку, оглядываться и не верить: «Боже, что это было?»

Это возвращение невозможно без опоры на то, что прошло проверку временем, что причастилось вечности. То есть без обращения к культуре русского Средневековья, в которой наше наследие было наиболее близко к идеалам, помыслам, мечтам нашего человека, человека, живущего в России. Это было то «осевое время», вокруг которого и сегодня незримо складываются основы жизни, уход от этого времени всегда приводит к тоске и желанию вернуться: «всякая дорога из Иерусалима всегда должна быть дорогой в Иерусалим» – эту поговорку очень любил К. Льюис. А для обращения назад, к лучшим образцам того, что мы создали сотни лет назад, необходимо не просто знать культуру – надо понять ее, понять образ мыслей человека, жившего 600–800 лет назад, постараться представить себе его ценностный мир, его повседневную жизнь, то, что формировало его характер, воспитывало в нем любовь к Богу и родной земле.

Введение

ИЗУЧЕНИЕ ИСТОРИИ ГОСУДАРСТВА или самих себя невозможно без изучения культуры, поскольку именно культура – материальная и духовная, отражающая формы мышления людей предыдущих эпох, их восприятие окружающего мира, их эстетические и духовные представления, – превращает историю из собрания фактов в «науку о людях во времени» (М. Блок). Нередко составляющими культуры считаются только литература, архитектура, живопись, музыка, декоративно-прикладное искусство. Однако нельзя забывать, что не менее важными составляющими культуры являются явления и формы повседневной жизни, застольные традиции, одежда, оружие, быт и многое другое, из чего складывается жизнь обычного человека. Поэтому, прикасаясь к культуре, пытаясь понять ее, важно воспринимать ее комплексно, ибо эстетические представления человека отражаются в его манере одеваться и в интерьерах его дома или квартиры, домашняя библиотека говорит о литературных предпочтениях, ее содержание отражается в повседневном языке владельца, выборе авторитетов, образцов для подражания.

«Культура – это то, что в значительной степени оправдывает перед Богом существование народа и нации», – писал Д.С. Лихачев. Именно культура делает людей, населяющих определенное пространство, из просто населения народом, нацией. Поэтому упадок культуры чаще всего приводит к изменениям общественного строя, попыткам укрепить национальное достоинство и оправдать свое место в истории тоталитарными методами. Некультурное, развращенное общество не способно построить процветающее, передовое государство, и наоборот, сохранение культуры в критические, переломные моменты в истории общества позволяет выстроить стратегию возрождения, восстановления жизни и государственных институтов. История, экономика, политика и культура неразрывно связаны между собой, и понимание большинства исторических и социальных событий невозможно без учета культурной обстановки и наоборот.

Рождение русской культуры на огромном пространстве Восточно-Европейской равнины обусловило постоянное влияние географического фактора на развитие многих элементов русской культуры, «самосознание своей огромной протяженности постоянно сопровождало ее политические концепции, политические притязания, историософские теории и даже эстетические представления», – писал Д.С. Лихачев. Он точно отмечал, что в самом начале зарождения русской культуры на нее оказали сильное влияние византийская и скандинавская культурные традиции. Первая передала Руси высочайшие духовные традиции, вторая – политическую и военную культуру, род Рюриковичей. То есть исторически Русь складывалась не между Востоком и Западом, как принято считать, а между Севером и Югом. Однако слияния этих двух культур окончательно так и не произошло, и в результате (возможно) одной из основополагающих черт русской истории всегда было внутреннее противостояние (иногда выливавшееся в открытое столкновение) духовной власти и власти политической из-за различного понимания исторического предназначения России и представлений о благе и пользе.

Фундаментальной основой русской культуры всегда была исключительная религиозность национального сознания, заключенная в православную форму, но имеющая, несомненно, более глубокие корни. Западное христианство строило благодаря римскому наследию взаимоотношения с Богом на основе договора с обязательствами сторон (то есть на разуме и логике), что способствовало формированию западных демократий, выстраиванию гармонических взаимоотношений между властью и обществом и в итоге созданию новых типов государств уже в условиях протестантизма.

Восточное христианство (православие) упразднило системы договора и положило в основу взаимоотношений Бога и человека любовь (вручение себя Богу без предварительных условий), в результате чего, по точному выражению киевского митрополита Илариона (XI в.), закон оправдывает, но не спасает, истина и благодать не оправдывают, а спасают. И когда закон уступил место благодати, «родился сын, а не раб». В договорной системе взаимоотношений между Богом и человеком всегда понятно, что будет, все предопределено. Во взаимоотношениях, построенных на любви и благодати, всегда есть контрапункт между действием и реакцией, возможность для чуда, то есть если я не заслуживаю никакой милости, то это не значит, что она не может быть мне оказана.

Русская культура складывалась и развивалась в теснейшем взаимодействии не только с Богом, но и с землей – с природой, ландшафтом. Ощущая природу как живой организм, творение Бога, постоянно развивающееся, человек дополнял природу своим творчеством, осторожно встраивая свои произведения в уже сложившийся миропорядок. Город, село, монастырь, храм становились частью природной среды. Не случайно в «Слове о погибели Русской земли» следом за природными красотами упоминаются люди и их творения: «О, светло светлая и украсно украшена, земля Руская! И многими красотами удивлена еси: озеры многими удивлена еси, реками и кладязьми месточестьными, горами, крутыми холми, высокыми дубравоми, чистыми польми, дивными зверьми, различными птицами, бещислеными городы великыми, селы дивными, винограды обителными, домы церковьными, и князьями грозными, бояры честными, вельможами многами. Всего еси исполнена земля Руская, о правоверная вера хрестияньская».

Природу нельзя превзойти – ее можно только дополнить. Этим во многом объясняется особая мягкость, пластичность древнерусских городов и сел, следовавших в своей планировке за изгибами и изломами рельефа, удивительная точность выбора места для храма или часовни. В свою очередь окружающий мир – природа – активно участвуют в жизни и творчестве человека. Из природных минералов изготавливаются краски, из дерева и камня строятся храмы и дома, природные силы ветром, бурями и градом обрушиваются на врагов вместе с воинами, оплакивают погибших дождями, криками птиц и животных предупреждают и предостерегают от невзгод, природные знамения указывают на места построения храмов и монастырей. «Слева же от татарского войска волки воют грозно, по правой стороне войска татарского вороны кличут и гомон птичий громкий очень, а по левой стороне будто горы шатаются – гром страшный. По реке же Непрядве гуси и лебеди крыльями плещут, небывалую грозу предвещая», – говорится в «Сказании о Мамаевом побоище». «Подпоясываюсь я белою зарею, покрываюсь медным небом, потыкаюсь частыми звездами; ограждаюсь железным тыном, покрываюсь нетленною ризою от земли до неба…» – природа в этих строках одного из заговоров защищает и покрывает человека. Поэтому красота природы («пригожесть места»), притягательность ландшафта были одним из важнейших доказательств того, что данное место предназначено для жизни самим Богом, так же как и доказательством того, что красотой можно спастись.

Одним из основополагающих факторов русской культуры всегда было понятие «образца», создающего иерархическую систему ценностей и образов. В мире, живущем по христианским законам, всякое «самовластие» совершенно исключалось: человек не только не может спастись без Церкви – даже повседневную жизнь он не может строить без образца, на который он должен ориентироваться в выборе форм, взаимоотношений, в поиске своего места в мире среди других людей. Существовало устойчивое убеждение, что «люди подражают монахам, монахи – ангелам, ангелы – Богу». Поэтому русская культура как форма выражения себя в мире, как представление об окружающей вселенной в архитектурных, вербальных, живописных формах, в любом своем проявлении опиралась на канонические христианские формы, являвшиеся различными проявлениями «Божественного промысла о мире и человеке».

Отсюда – обязательный канон для иконы, вне которого иконописец не имел права создавать образ, представления о «небесном храме», описанном в Апокалипсисе и преображенном Богом идеальном мире, ложившиеся в основу создания реальных храмов, идея «Небесного Града», Рая, воплотившаяся в зримых формах сначала в Иерусалиме, затем в Константинополе, а затем в Киеве, Владимире, Москве и других городах. Иерархия отчетливо видна в русской архитектуре – самые крупные соборы домонгольской Руси стоят в «стольном граде» Киеве и Великом Новгороде, имевшем статус «второй столицы». Соборы Ростова, Суздаля, Владимира-на-Клязьме меньше по размерам, а Преображенский собор Переяславля-Залесского (главный храм города) по размеру не превышает посадскую столичную церковь. Малые города обычно имели только укрепления детинца, а в крупных городах было по нескольку предградий. Разумеется, надо понимать, что подражание образцу не требовало его тщательного, подробного воспроизведения в пропорциях и деталях, степень приближения к первообразу могла быть разной. Главное было сохранить идейную и эстетическую основу, подчеркивая и утверждая на ней удивительное разнообразие мира и его составляющих, отражающих Божественный замысел о мире и человеке.

В свою очередь духовная культура создавала образцы для повседневной бытовой культуры: дом строился по образу и подобию храма, усваивая основные черты и символику последнего, город приобретал черты монастыря, «Домострой» рисовал идеальную картину повседневной жизни, чему надо было следовать, обряды воссоздавали реалии новозаветных событий (как, например, «Шествие на осляти» в Москве). Уважительное отношение к хлебу и столу проистекало из осознания сакральности церковного престола и причастия – прообразов стола и хлеба, и даже странствовать и нищенствовать человек отправлялся, подражая Христу и апостолам, которые не имели собственного угла и питались подаянием. Образец в культуре был той «скрепой», что удерживала общество от распада особенно в периоды тяжелых испытаний, и по тому же образцу после этих потрясений культура восстанавливалась.

Как уже говорилось, промысл Бога о мире и человеке был той нитью, на которую нанизывались самые различные проявления русской духовной и повседневной культуры, сознававшиеся как различные внешние формы этой основополагающей идеи. Вследствие этого стало возможным сочетание и переплетение различных культурных жанров и направлений: икона несла в себе архитектурные черты, архитектура становилась иконичной, на архитектурное формообразование влияла мелкая пластика и книжная миниатюра, сформировавшие вкусы и запросы заказчика храма, сюжеты и образы литературных памятников, события Священной истории, переосмысленные в литературе, ложились в основу замыслов при создании храма, песнопения, иконы, город воспринимался как огромный храм, а икона – как сакральный текст.

Это сочетание давало удивительные образцы – достаточно рассмотреть символику Покровского собора на Красной площади в Москве, Московского или Ростовского кремля. Так, идея кивория, надпрестольного шатра, осенявшего Божественной славой храмовый престол и создававшего сакральное пространство, выходит из алтарного интерьера русских храмов XII в. и воплощается в храмовой архитектуре в виде шатра (храм Вознесения в Коломенском), в гражданском зодчестве как покрытие крыш и крылец и даже в письменности в виде титл – видоизмененных знаков шатра, ставящихся над священными словами в тексте и подчеркивающими их сакральный характер.

Взглянув на храм Преображения в селе Остров со стороны алтаря, можно найти несомненное сходство его архитектурной композиции с сюжетом иконы «Преображения»: шатер храма передает сияние Божественной славы, исходящее от Христа на иконе, главы приделов справа и слева отражают Моисея и Илию, а три алтарные апсиды снизу – апостолов, павших в ужасе на землю. Подняв глаза в любом древнем храме к центральному куполу, можно видеть архитектурно-пространственную схему иконы «Спас в силах», а без знания церковной службы святому или его жития невозможно понять смысл и сюжет иконы, ему посвященной. Именно эта особенность обусловила, с одной стороны, удивительную цельность русской культуры, когда невозможно понять одно явление культуры без другого, с другой стороны, уязвимость, хрупкость культуры для внешних воздействий, когда разрушившееся одно звено приводило к распаду всей культурной цепи.

Рис.3 Культура Древней и Средневековой Руси

Храм Преображения в селе Остров

Необходимо обратить внимание и на личностный характер всех явлений русской культуры. Осознание Бога как личности после принятия христианства, в отличие от безличного языческого восприятия божества, привело к особому сознанию своей роли в мире, истории, обращенности к человеку литературного, архитектурного, иконописного памятника. Поэтому любое произведение русского средневекового искусства предполагает активное участие зрителя, творческую работу воображения, мозга. Круг, нарисованный от руки, производит впечатление более круглого, чем круг, изображенный циркулем, что связано с тем, что небольшие неточности заставляют смотрящего активнее относиться к кругу, исправлять его, домысливать, энергичнее его воспринимать, улавливать в нем суть человеческой природы, не могущей быть ровной и беспристрастной. Христианское понимание человека как храма Бога, как микрокосма, живой вселенной, а мира – как макрокосма, приводит к антропоморфизму храмов, у которых есть «глава», «шея», «плечи», «очи» (окна), «подошва».

Можно вспомнить «маковицы», «лбы», «пупы» русских городов, осознание своего дома как некоего существа, наделенного душой (домовым), рождающегося и умирающего, исповедь земле и множество других традиций. В одном из заговоров содержится характерное обращение воина к крепостной стене как живой защитнице воина: «Встану я рано, утренней зарей, умоюсь холодной росой, утрусь сырой землей, завалюсь за каменной стеной, Кремлевской. Ты стена, Кремлевская, бей врагов супостатов; а я был бы из-за тебя цел, невредим». Достаточно вблизи рассмотреть любую роспись храма, чтобы понять, что линии неровны, неточны, неравномерен цвет, но издали все создает ощущение живого, дышащего произведения. Поэтому особое впечатление производят новгородские храмы с неровным, грубоватым рисунком стен, псковские Поганкины палаты, где окна пробиты на разной высоте, недоделанные рельефы собора в Юрьеве-Польском. Русская культура в любом своем произведении всегда оставляла место для человека, как оставляется для человека нерасписанная нижняя часть храма, давала ему творческую свободу восприятия, возможность по-своему досказать недосказанное.

Возможно, именно отсюда вытекает еще одна своеобразная черта – нелюбовь к исчерпывающей завершенности. Эта незавершенность, недосказанность, покрывающая для нас романтической пеленой прошлое и словно дающая современникам и потомкам возможность еще многое домыслить и досказать, – характерная черта русской культуры (и истории) на протяжении столетий. Остаются незавершенными ансамбль Александровской слободы и Вологды при Иване Грозном, архитектурный замысел храма Воскресения при Борисе Годунове, Новый Иерусалим патриарха Никона и его же церковные реформы, «Евгений Онегин» Пушкина, «Мертвые души» Гоголя, «История» Карамзина, начат и брошен баженовский Кремлевский дворец, храм Христа Спасителя Витберга, недостроено Царицыно, не закончены реформы Екатерины II и Александра I. И по каким бы внешним причинам это ни происходило, в этом нельзя не усмотреть характерные черты мироощущения того времени, поскольку «мысль изреченная есть ложь», а идея всегда совершеннее исполнения, и Шекспир всегда выше сапог.

Бурные эпохи рождали внезапно удивительные идеи, в которых слишком много было намешано и которые мгновенно овладевали умами и так же быстро оставляли их, уступая место новому замыслу: «Разнообразные планы, схватываемые и бросаемые с одинаковой быстротой; дерзость в проектах и робость в приведении их в действие…» – очень точно отмечал фельдмаршал граф Сакен. Культурная атмосфера настойчивых поисков чего-то нового, неизведанного, эпоха какой-то тоски и жажды постижения тайного смысла вещей и событий была полна ощущением близости этой тайны мироздания, возможности достигнуть идеала. И начинали строить, писать, рисовать… В поисках формы, которая максимально отразила бы содержание, обращались то к Европе, то в более позднее время к Древней Руси, то к далекому и загадочному Востоку.

И возникали в русской культуре романские элементы (храмы Владимира и Суздаля), мечети (Ярополец Чернышевых), египетские святилища (Кузьминки), псевдозападные храмы (церковь Знамения в Дубровицах), подражания средневековым замкам (Царицыно, Осташево, Марфино). Однако легкая, возвышенная и таинственная идея становилась тяжелой и приземленной, как только запечатлевалась в цвете, как только начинали расти стены, купола, колонны. Возникала плоть – но исчезала душа и вместе с тем надмирность и устремленность куда-то в будущее. И не случайно Екатерина II бросает Баженову в Царицыно: «Не дворец, а гроб». Новый, своеобразный, оригинальный, радостный, ни на что прежнее не похожий в замыслах и на бумаге дворец – высший образец земного здания, идеал жительства человека – в жизни обернулся гробом, который всегда и везде страшен, холоден, тесен и одинаков.

Необходимо также отметить и универсальность русской культуры, с удивительной легкостью усваивавшей и творчески перерабатывавшей античное, языческое, средневековое наследие. Возможно, именно христианство, легшее в основу культуры с его универсальной природой, усваивающей и растворяющей в себе все положительные элементы внехристианских представлений о Боге и мире, дало возможность, не теряя собственного своеобразия, подчеркивать и усиливать собственную культурную традицию с помощью элементов других культур. Именно поэтому западные мастера Фридриха Барбароссы строят Успенский собор во Владимире, итальянец Аристотель Фиораванти создает один из самых национальных храмов, образец национального русского московского стиля – Успенский собор в Московском Кремле (последний тоже строят итальянцы), в храме Покрова на Красной площади можно усмотреть узорочье изразцов восточных мечетей, в золотой решетке боярской площадки московского Кремлевского дворца – те же орнаментальные мотивы, что в мечети «Золотой купол» (Тилля-Кари) или мавзолее Тамерлана Гур-Эмир в Самарканде, в подмосковных усадьбах и городских особняках были китайские, японские, готические, египетские залы и комнаты. Не случайно есть предположение, что родина луковичной формы русских храмов – Индия (см. Тадж Махал), а шатровой формы – Армения, и если оно правильно, то это лишний раз подчеркивает уникальный универсализм русской культуры.

Еще одной особенностью русской культуры является тот факт, что она создавалась и на протяжении столетий существовала вне схоластики – школьного обучения. В отличие от Запада, где университеты появляются уже в XIII в., в России первое учебное заведение – Славяно-греко-латинская академия – появилось лишь в XVII в. В связи с этим любое явление западной культуры необходимо предполагало определенный уровень школьных, богословских знаний, вне которых многие символические и изобразительные элементы были непонятны. Разум и чувства были отделены друг от друга. В России в связи с отсутствием схоластики архитектура, иконопись, духовое пение, литература наделялись обязательными просветительскими функциями, через эстетику и сердце передавая основные христианские догматические представления о Боге, человеке и мире. В связи с этим «ранее в нем (русском человеке. – Б.Я.) не было раздвоенности между мыслью и действием. Он не знал мысли в том смысле, как понимаем мы ее теперь. Для него мысль, ощущение, чувство, действие, из них вытекающее, были тождественны», – писал Н. Муравьев.

Отсюда цельность (до начала XVIII в.) русской культуры, случайная, а порой сознательная невнимательность к деталям, гармония в основе и небрежность в украшениях. Поэтому, когда из русской культуры в XVII в. начинает уходить идея, начинается обмирщение – усиливаются орнаментальность, внимание к детализации, которыми подменяется внутреннее содержание. «Русский – человек универсального видения со всеми его достоинствами и недостатками. Он видит целое, и от него часто ускользают отдельные особенности. Русские не могут делить, они не могут удовольствоваться частью. Они хотят все получить сразу, а если это невозможно, они не делают ничего и не имеют ничего», – писал В. Шубарт.

Именно поэтому русские мастера строили, «как мера и глаз укажут», без использования планов. Мастер, руководивший строительством храма, всегда сам клал кирпичи – иначе было невозможно (можно вспомнить патриарха Никона, участвовавшего в строительстве создаваемого по его замыслу Новоиерусалимского монастыря и носившего кирпичи на своды храма). Опыт был лучшим учителем, и поэтому почти невозможно найти руководство для строительства храма или для певчего в хоре – умение давалось в непосредственном познании жизни, постигалось через творчество или сотворчество. Отсюда – удивительная способность русской культуры ярко и образно в цветах, звуках и формах передавать сложнейшие богословские представления, поразительная религиозная неграмотность средневековых людей – и сильнейшая внутренняя вера, ощущение красоты, как важнейшего свойства Божественного иного мира. (Именно красота византийского богослужения, по свидетельству Нестора, послужила решающим фактором в вопросе принятия князем Владимиром христианства.)

Человек Средневековья, умевший воплощать идею в камень и краски, легко «читал» ее в храмах и иконах, созданных не им, однако, уходя из этого мира, уносил это понимание с собой, и именно поэтому замысел многих памятников культуры того времени остаются для нас непостижимым. Однако со времени Петра эта цельность разделяется, появляется «умствование», «философствование», отличное от созидания, кризис в отношениях между властью и Церковью сказывается на общественном сознании, и происходит, по выражению Г. Флоровского, «поляризация душевного бытия России», которая немедленно отразилась и в культуре. Поэтому культура XVIII и XIX вв. строится на иных, новых внутренних принципах, и в попытках примирить новые и старые принципы проходит весь XVIII в.

Идолы
(Язычество восточных славян)

ИЗУЧЕНИЕ СЛАВЯНСКОГО ЯЗЫЧЕСТВА (переживающего сегодня подъем популярности) в наши дни сталкивается с рядом серьезных трудностей, и первая из них – чрезвычайная скудость источниковой базы. Славянских письменных источников VIII–X вв. о язычестве не существует. Славяне пользовались письменностью до принятия христианства (договоры Олега, упоминающие «писание», свидетельства ибн Фадлана, Аль-Масуди, Ибн эль Недима (скопировавшего славянскую надпись, которую расшифровать не удается), Титмара Мерзебургского, «Сказание о письменах» Черноризца Храбра и т. д.), но никаких славянских текстов, тем более описывающих религиозные традиции, не найдено. Поэтому все, что мы знаем о древнерусском язычестве, почерпнуто из текстов его противников – древнерусских источников, написанных православными христианами.

Еще одна проблема – нет никаких конкретных сведений о языческих богослужениях, об институте жречества, культовой атрибутике и пр. Очень все непросто со славянским пантеоном. Археология дает нам более или менее объективную картину языческих капищ, некоторых идолов (типа Збручского), но и здесь есть разница интерпретаций, не говоря уже о том, что археология в данном случае отвечает на вопрос «где», но не на вопрос «как». В результате возникает масса домыслов и откровенных субкультурных фантазий типа «родноверия» (неоязычества). Но дело не только в этом. Прежде всего в сознании современного человека сегодня невозможно воспроизведение той картины мира, которая была у язычника, того мировосприятия, которое формировал менталитет язычника. А следовательно, невозможна и достоверная реконструкция всей структуры славянского язычества.

Рис.4 Культура Древней и Средневековой Руси

Збручский идол

Термин «язычество» происходит от церковнославянского слова «язык», означающего, в частности, «народ», а само слово «язычество» переводится как «народная вера». Им обозначаются религиозные учения и мировоззрения, имеющие ряд определенных признаков, главными из которых являются политеизм (многобожие), идолослужение и магизм.

Человеку, поверхностно знакомому с язычеством, оно нередко представляется варварским, примитивным явлением, замешанным на кровавых жертвоприношениях и поклонении бесчувственным идолам. В действительности язычество являлось весьма развитой религией природы, четко структурированной и с очень глубоким пониманием многих нравственных и моральных понятий. В противном случае был бы невозможен столь стремительный, как в X–XI вв. на Руси, переход от язычества к христианству – христианство сочеталось с язычеством в тех условных «точках», где скрещивались языческие и христианские понятия и образы. Необходимо помнить, что принятие христианства стало не просто переходом от одной системы обрядов к другой (и уж тем более не политический актом, в ходе которого с помощью новой религии утверждался новый политический и общественный строй), а переходом с одной ступени сознания на другую, переходом от более простых понятий к гораздо более сложным (об этом еще пойдет речь).

Искусствовед и исследователь русской культуры Г.К. Вагнер точно замечает, что важнейшим, принципиальным отличием язычества от христианства было безличностное понимание Бога, характерное не только для славянского язычества, но и для античного греческого. Именно это понимание Бога во многом формировало языческое мировоззрение целиком и определяло отношение человека к окружающему миру и к самому себе. В языческом мире было все повторимо, ни одна часть природного механизма не была важнее и значимее другой, человек был частью природного организма, а бог всего лишь образом сил все той же природы.

Внеличностность богов славянского пантеона четко видна в том, что почти не существует ни их конкретных внешних описаний, ни описаний их внутренних качеств. Языческий идол был бездушен и безличен, в отличие от Иисуса Христа, то есть идол не мог дать человеку ничего, что возвысило бы последнего над самим собой и окружающим миром, он не мог стать образцом для жизни и деятельности, а был всего лишь соперником в борьбе за место в природном цикле, за блага. Поэтомы в языческом мире было нормальным и естественным перехитрить, одурачить, ловко провести бога, то есть пересилить его. Таким образом, при наличии даже множества богов человек все равно оставался для себя главным критерием при выборе модели поведения, формировании своего отношения к миру и окружающим, он сам определял, что есть добро и зло.

Из отсутствия личностного восприятия Бога естественным образом вытекали «посюсторонний» характер язычества, его исключительная обращенность к этому миру, а также невнимание к человеку как личности. Поэтому в язычестве очень плохо разработано учение о загробном мире и посмертной участи человека. Неудивительно, что в искусстве славян практически нет человеческих образов, притом что искусство орнамента, изображение птиц и зверей доведено до совершенства. Можно вспомнить металлическую обкладку двух знаменитых турьих рогов IX в. из Черной могилы (Чернигов, находятся в ГИМ), где есть человеческие фигурки, но это просто схема человека, причем даже такая схема очень редка в славянском языческом искусстве.

Естественным следствием подобного внеличностного отношения к Богу было его восприятие не как любящего и сострадательного существа (как в христианстве), с которым отношения развиваются по принципу любви, а как некоей силы, с которой невозможны личностные взаимоотношения (отец – сын), а только «договорные» (хозяин – раб). Не случайно митрополит Иларион в знаменитом «Слове о Законе и Благодати» подчеркивает, что дохристианский «Закон» означает жесткую авторитарность и конечном счете рабство, а «Благодать» есть синоним свободы и иных взаимоотношений («Родися сын, а не раб»). В этих условиях движущей силой отношений с Богом в язычестве становился магизм – вера в возможность человека овладения сверхъестественными и естественными (природными) силами с помощью заклинаний, ритуалов и т. д.

Магизм является еще одной яркой отличительной чертой язычества, попыткой язычника господствовать над миром через познание закономерностей таинственных сил мира и воздействие на них. Магическое миропонимание воспринимало мир как совокупность явлений, подчиненных извечно существующим законам. Язычники верили в то, что все происходящее на земле соответствует неизменному строю мирового порядка. И человек как часть этого порядка обязан постоянно поддерживать его средствами магии. Однако язычнику было мало просто поддерживать этот порядок – он естественным образом стремился овладеть этой силой и в какой-то степени подчинить ее себе. Язычника божества и духи интересовали только с утилитарной точки зрения, он стремился извлечь из них максимум пользы. Как писал отец Александр Мень, язычник нуждался не в них, поскольку они были не личностью, но силой, а в их дарах. И путем магии он стремился стать способным приказывать им, быть их господином и повелителем, с их помощью искал достижения могущества на охоте, в земледелии, в борьбе с врагами.

Язычество приучало человека к слепой вере во всесилие ритуалов и заклятий. Духовная сфера детерминизировалась, возникало рациональное, меркантильное отношение к высшему началу. Поэтому было нормальным избиение или уничтожение идола, если он не выполнял требований просящего. Язычник был убежден, что высшую силу можно заставить подчиниться с помощью «ключа» – заклинания или ритуала. И если ритуал совершен правильно, точно произнесено заклинание – божество не сможет не сделать то, что требует от него человек, оно обязано подчиниться, будучи частью всеобщего мирового порядка. Замок не может не открыться, если «ключ» подходит к нему. При этом язычник был так же нужен божеству со своими дарами и ритуалами, как и божество ему со своими милостями. Поэтому считалось, что если не будут совершаться ритуалы, то может свершиться катастрофа, мир станет непредсказуемым. Отсюда неизбежное сползание язычества к механистичности, к потере смысла заклинания и обряда, сосредоточение исключительно на их внешней форме. Этот процесс хорошо отражен в одной старой притче:

«Жил-был один человек. У него было обыкновение вставать каждое утро до рассвета, выходить на берег моря и на заре молиться Богу. Потом у него вырос сын. Точно так же, как отец, он поднимался рано утром до рассвета и выходил на берег моря встречать зарю. Но молитвы он уже не произносил. Но вот вырос и у сына сын. Как и у отца, у него тоже была привычка подниматься рано утром до рассвета и выходить на берег моря. Только он уже не знал, зачем он это делает…»

Еще одной важнейшей особенностью языческого сознания, принципиально отличающей это сознание от христианского, стало циклическое понимание времени и истории. Закономерным итогом этого понимания становилась неизбежная эволюция любой языческой системы (и любого человека, находящегося в системе этих представлений) к скептицизму, упадку духа и распаду вследствие невозможности двигаться вперед, отсутствия идеи духовного и исторического прогресса, что полностью исключалось самой идеей вечного круговращения. Можно обратить внимание на то, что уже в Античности существует множество образов бесконечного круговращения – достаточно вспомнить царя Иксиона, вечно вращающегося в огненном колесе, бездонную бочку Данаид, муки Тантала, Сизифов труд. С этой позиции мировой исторический процесс, вечно возвращающийся к золотому веку, рано или поздно приводил к осознанию ужаса бесконечного круговращения, безысходности вечного повторения одного и того же, исключающей возможность создать что-либо новое в мире.

Будучи религией природы, в которой все повторяется – весна сменяется летом, лето – осенью, осень – зимой, зима – вновь весной, язычество переносило этот природный механизм жизни на человека, который, будучи мыслящим существом, наблюдающим это бесконечное вращение, неизбежно становился скептиком. Поэтому скептицизм четко виден в египетской религии последнего периода, скептицизм – последняя стадия греческой и римской философии (и религии). Не случайно Пилат, живущий на закате Римской империи, скептически спрашивает Христа: «Что есть Истина?» – и даже не ждет ответа, поскольку понимает, что истину найти невозможно, что человек, пришедший свидетельствовать об истине, – просто мечтатель.

«Утомленная зрелищем бессмысленного прозябания мира, – писал Е. Трубецкой, – душа хочет радоваться о человеке. Однако оказывается, что и человек повторяет в своей жизни низшее из всего низкого, что есть на свете, бессмысленное вращение мертвого вещества, прозябание растения и все отталкивающее, что есть в мире животном. Он точно так же суетится, добывает пищу и поедает ее, нередко являя собою воплощенное отрицание всего святого и в заключение умирает». И поэтому только с разрывом этого круга связывались надежды на дальнейшее развитие человека и общества. Идея вечного возвращения графически выражается кругом, который ложился в основу представлений славян (и вообще язычников) об окружающем мире и прежде всего воплощался в форме святилищ, капищ, курганов – модели мира. Поскольку язычество было религией природы, капище не подразумевало стен и тем более крыши – оно должно было быть раскрытым навстречу природе.

Рис.5 Культура Древней и Средневековой Руси

Поклонение Перуну. Рис. П. Верещагина

Все эти закономерности исключали в славянском язычестве возможность появления литературы, смысловым центром которой всегда является конкретный образ (человека или Бога), иконописи, в центре которой образ Бога или святого, архитектуры, которая всегда отражает отношение человека как личности к окружающему миру. Циклическая идея истории и времени исключала возможность включения в мировую историю, которая уже почти тысячу лет формировалась христианским отношением к человеку во времени. Поэтому принятие христианства стало необходимым и неизбежным условием перехода на более высокую, совершенную ступень личностного сознания, вхождением в новую историю и культуру, которую принято называть «культурой совести».

Важнейшим признаком язычества, как указывалось выше, был политеизм (многобожие). Славянский пантеон насчитывал несколько тысяч божеств, которые располагались на нескольких иерархических уровнях, и каждый из уровней был связан с непосредственными функциями божества. Исследователи выделяют от пяти до семи таких уровней. Необходимо помнить, что функции этих богов (в частности, указанных ниже) могли меняться в зависимости от времени и территории распространения культа, а иногда они даже могли совмещать в себе две противоположности, например один и тот же бог мог быть божеством огня и воды. Именно поэтому существует множество толкований функций каждого божества и ни одно из них не является бесспорным.

Источники донесли до нашего времени некоторые имена славянских богов. Так, в «Повести временных лет» сообщается, что в 945 г. в Киеве на холме стоял идол бога Перуна, перед которым князь Игорь приносил клятву. После заключения договоров дружина киевского князя «кляшася оружием своим и Перуном богом своим и Волосом скотем богом и утвердиша мир». Под 980 г. та же летопись сообщает о языческой реформе князя Владимира, который «постави кумиры на холму вне двора теремного Перуна древяна, а главу его сребрену, а ус злат, и Хорса Дажьбога, и Стрибога, и Симарьгла, и Мокошь».

Перун, по мнению многих исследователей, был главным божеством восточных славян. Он являлся «громовником» (богом грозы) и считался у славян покровителем военной княжеской дружины и самого князя. Существует мнение, что именно в результате усиления у восточных славян княжеской власти, Перун оказался во главе пантеона. Идолы Перуна обычно ставились на возвышенном месте – на холме или горе. Деревом, которое соотносилось с Перуном, был дуб. В грамоте галицкого князя Льва Даниловича 1302 г. говорится: «А от той горы до Перунова дуба горе склон». При раскопках святилища в Перыни под Новгородом были обнаружены остатки дуба. Идол Перуна выглядел как скульптурное изображение немолодого мужа с усами и бородой. Из дней недели ему был посвящен четверг. Как покровитель воинов, он был вооружен молниями. В народе существовало убеждение, что древние каменные наконечники стрел, находимые иногда в земле, возникают после того, как молния попадает в землю. Поэтому эти наконечники имели название «громовых стрел», «перуновых стрел». До сих пор слово «перун» или «пярун» в народной речи белорусов, украинцев и русских означает «гром».

Рис.6 Культура Древней и Средневековой Руси

Перынь под новогородом (реконструкция капища)

Имя бога Велеса, известное из указанного выше договора князя Игоря, не встречается в описании пантеона Владимира. Большинство исследователей связывают этот факт с тем, что Велес (или Волос) – хтоническое божество (от греч. «хтонос» – «земля»), связанное с подземным загробным миром. Поэтому учеными высказывалось предположение, что в древнем Киеве идол Велеса стоял не вместе со всеми остальными идолами, а на Подоле (в нижней части города) и противопоставлялся Перуну. Велес был покровителем скота («скотиим богом»). В «Житии святого Владимира» сказано: «А Волоса идола, его же именоваху яко скотии бога, повеле в Почайну реку воврещи». В «Слове некоего Христолюбца» сказано, что язычники «молятся огневи под овином, вилам, Мокошьи, Симу, Рьглу, Перуну, Волосу скотью богу…».

Мокошь была единственным «женским» божеством в славянском пантеоне. Согласно этнографическим данным, она представлялась в виде женщины с распущенными волосами, большой головой и длинными руками. Одновременно Мокошь покровительствовала женским работам, по преимуществу прядению. В «Хронике Иоанна Малалы» (византийского автора VI в.) есть указание на еще одно божество – Сварога. Здесь он отождествляется с греческим богом Гефестом – покровителем огня и кузнечного дела, и его сына Солнце называли Дажьбогом (Даждьбогом).

Сварог не представлен среди идолов Владимирова пантеона, его постоянный атрибут – огонь-сварожич. «Огневы сварожицю молятся», – сказано в «Слове о том како погани суще языци кланялися идолом». Есть мнение, что он мог быть не богом, а только духом огня. Дажьбог в перечнях имен богов обычно упоминается вместе со Стрибогом. Имя его означает буквально Дай-бог, то есть «податель благ» (у некоторых славянских племен он отождествлялся с Ярилой или Хорсом). Потому Дажьбога и Стрибога иногда считают обычной для индоевропейской мифологической системы парой бога-подателя и бога-рассеивателя, распространителя, распределителя богатства.

В списке богов пантеона Владимира есть также Хорс. По мнению А.В. Юдина, Хорс – чисто восточнославянское божество, культ которого за пределами Древней Руси не был известен. С другой стороны, по некоторым признакам можно утверждать, что славяне считали Хорса божеством пришлым. Так, например, в тексте «Беседы трех святителей» говорится: «Два ангела громная есть: елленский старец Перун и Хорс жидовин». Подобное наименование Хорса, возможно, указывает на Хазарию (правящая верхушка Хазарского каганата исповедовала иудаизм) как возможный источник культа.

Еще одно восточнославянское божество пантеона Владимира – Семаргл (Семарьгл, Симарьглъ, Сеймарекл, Сим-Регл). Имя его объясняется либо как «семиголовый» и производится от праславянского корня, либо как иранское заимствование, сближающее его с мифической птицей Сенмург (Симург), обитающей на Мировом древе. Б.А. Рыбаков считал Семаргла божеством низшего порядка, которое выглядело как крылатый пес, охраняющий семена и посевы.

По интересному мнению В.Н. Топорова, Хорс и Семаргл появились в пантеоне князя Владимира в связи с тем, что князь рассматривал Хазарию как юго-восточную периферию Руси. В свою очередь Хазарский каганат считал Киев своим крайним западным форпостом. В результате в Киеве находился хазарский военный гарнизон, который состоял из хорезмийских наемников, говоривших на языке иранской группы, возможно, потомков эмигрантов из Хорезма после его разгрома и мусульманизации арабами. Включив в свой официальный пантеон двух иранских божеств – Хорса и Семаргла, пользовавшихся популярностью именно в Средней Азии, князь Владимир, по мнению В.Н. Топорова, сделал шаг, «рассчитанный на отрыв среднеиранского хорезмийского гарнизона от тюркоязычных хазар и мощной в религиозном и экономическом отношении еврейской общины».

Следующее известное восточнославянское божество, которое некоторые исследователи считают стоящим уже на следующей, более низкой ступени в иерархии восточнославянских богов, был Ярило – символ весны. Имя Ярило (Ярила) происходит от славянского коня «яр» и сближает имя божества со словами «ярый», «яркий», «ярость». Праздненства в честь Ярилы устраивались в апреле и носили ярко выраженный эротический характер, что связано с тем, что Ярило воспринимался как божество, дающее силу будущему урожаю, оплодотворяющее землю.

Еще несколько восточнославянских божеств – Купала, Коляда, Див, Род, Чур. Купала и Коляда – обозначали наступление лета и нового года, что всегда отмечалось особенными ритуалами, которыми символически отделяли один сезон от другого, одно временное пространство от другого. День Ивана Купалы всегда отмечался 24 июня (в день летнего солнцестояния) и центральным событием праздника становилось сжигание или отправление по реке тряпичной или соломенной куклы с тем же названием, что можно связать со стремлением избавиться вместе с куклой от всех «грехов» и неудач предыдущего сезона. Само слово «Купала» иногда связывают с латинским мифологическим именем Купидон (божество любви, чье имя означает «стремление», «сильная страсть») и истолковывают как производное от «кипеть», «страстно желать». Коляда – божество, связанное с новогодними празднествами, и его праздник был «симметричен» празднику Купалы и приходился на 24 декабря (день зимнего солнцестояния), который также сопровождался особыми ритуалами.

По мнению Б.А. Рыбакова, божество Див является «остатком» общеславянских представлений о Великой Богине-Матери, которую звали Дивия (Дива, Жива). Бог Род, возможно, служил у славян покровителем родовых отношений, богом домашнего очага (Б.А. Рыбаков считал Рода творцом Вселенной, которому славяне поклонялись до официального установления культа Перуна). В божестве Чур воплощались ушедшие из этого мира предки (отсюда «пращур»). В.О. Ключевский писал, что «обоготворенный предок чествовался под именем чура… Охраняя родичей от всякого лиха, чур оберегал и их родовое достояние». Имя его до сих пор сохраняется в восклицании «чур меня!», где скрыта просьба о помощи и покровительстве, обращенная к мертвому предку.

Важно помнить, что многие «боги», встречающиеся сегодня в литературе о язычестве, никогда не существовали, а были введены в «пантеон» язычников из фольклора кабинетными учеными XVIII–XIX вв. (Белобог, Вазила, Горыня, Жыж, Жыцень, Зирка, Зюзя, Курент, Похвист и др.) Имена других «богов» на поверку оказываются названиями сезонов (Лето, Весна), календарных праздников, чучел или кукол (Кострома, Морена) или производятся из текстов обрядовых песен (Лада, Лель, Полель).

Веря, что вся природа является одушевленной (анимизм), славяне обожествляли различные ее силы и верили в добрых и злых духов, населяющих все окружающее пространство. По верованиям славян, в лесах жили лешие, в воде – водяные и русалки, в домах и дворах – домовые и дворовые, в банях и овинах – банники и овинники, в болотах – кикиморы, трясавицы-лихорадки и т. д. В этом же ряду находились упыри – мертвецы, нападающие на людей и животных. Упырями становились так называемые «заложные» покойники – люди, умершие неестественной смертью, самоубийцы, бывшие колдуны, дети, рожденные от нечистой силы или ею испорченные, и т. д. С ними связаны многочисленные легенды о мертвецах, встающих из могил, убивающих людей и сосущих их кровь. Сложилась целая система взаимодействия с этими духами, их задабривания. Например, баннику было принято оставлять в бане дары в виде зерен или каши, а домового обязательно при переезде в новый дом переносили в горшке с углями.

Славяне, постоянно жившие в лесах, который был их домом, ощущали родство человека со всеми живыми существами, обитающими в окружающих их лесах. Отсюда возникло и такое своеобразное явление, как тотемизм – культ животного, являющегося предком и покровителем племени или отдельного человека. Тотемом являлась фигурка такого животного, которой поклонялись и приносили жертвы. Среди животных, которых обожествляли славяне, выше всех почитался медведь. Религиозный страх перед ним был настолько велик, что даже имя его старались не произносить и постепенно оно забылось (есть версия, что его первоначальным широко распространенным на территории Европы именем был «Бер» (в английском языке медведь и сейчас «Bear», в немецком «Der Bar». Отсюда русское слово «Берлога», сохранившее первоначальное наименование медведя («Логово Бера»). По версии исследователей, остался лишь заменитель имени «Мед ведает».

Известны даже отдельные погребения этого зверя, причем могильник, сооруженный для него, несколько напоминает человеческий. О культе медведя говорят и находки ритуальных кинжалов из его костей. Так, в г. Ростове Великом был обнаружен фрагмент каменного топора, обух которого был выполнен в виде головы этого зверя. До настоящего времени следы этого тотемизма отчетливо видны в русских сказках, где животные выступают в качестве действующих лиц, имеют черты характера. Среди них, помимо медведя, утка, сорока-ворона, сокол, пчелы, заяц, мышь, щука, лиса и др.

В славянской среде был развит и фетишизм – вера в священные, особые свойства неживых предметов (камней, деревьев) и их способность влиять на судьбу человека – помогать или вредить ему. Поэтому у славян местами поклонения нередко служили священные рощи, дубравы, источники. Священным считался домашний очаг или печь как символ семьи. Огню молились обычно под овином, в котором сушилось зерно. В русских сказках следы фетишизма можно найти в описании различных предметов, обладающих чудесными свойствами, – живой и мертвой воды, молодильных яблоки конской головы и др.

Славянское «богослужение» совершалось на капищах (от древнеславянского слова «кап» – «идол»). До нас не дошло отчетливых сведений о системе «богослужения» славян, неизвестно, какие заклинания и как использовались во время поклонения идолам, нет точных сведений о существовании у восточных славян «профессионального» жречества (есть известия о колдунах и волхвах, но кто они были, каковы были их функции и социальное положение – неизвестно).

Идолослужение, поклонение идолам было, как указывалось выше, еще одной важной особенностью славянского язычества и заключалось в культе различных идолов – изваяний богов, на которые переносились все свойства божества. Славяне-язычники воспринимали идол как само божество, и поэтому этим идолам приносились различные жертвы, к ним обращались с просьбами. Идолы славянских божеств изготавливались из дерева или камня и ставились на капищах. В настоящее время известно несколько десятков идолов, из которых самым любопытным является Збручский каменный идол, обнаруженный в реке Збруч. На четырех гранях идола высечена славянская космогоническая картина мира, над истолкованием которой исследователи трудятся в течение долгого времени (Б.А. Рыбаков посвятил этому идолу отдельную главу в своем труде о язычестве Древней Руси). У каждого племени существовали общие святилища, куда сходились все члены племени на торжественные праздники и для решения важных дел. Перед идолом обычно ставился жертвенник, на который возлагались жертвы. Арабский путешественник начала Х в. Ахмед ибн Фадлан оставил описание поклонения славян идолам. Речь идет о купцах, располагавшихся со своими товарами на берегу реки Итиля, то есть Волги.

«Во время прибытия их судов к якорному месту, – говорит Ибн Фадлан, – каждый из них выходит, имея с собой хлеб, мясо, молоко, лук и горячий напиток, подходит к высокому вставленному столбу, имеющему лицо, похожее на человеческое, а кругом его малые изображения, позади этих изображений вставлены в землю высокие столбы. Он же подходит к большому изображению, простирается пред ним и говорит: О господине! я пришел издалека, со мной девушек столько-то и столько-то голов соболей – столько-то и столько-то шкур, – пока не упоминает все, что он привез с собой из своего товара. Затем говорит: Этот подарок принес я тебе, – и оставляет принесенное им перед столбом, говоря: Желаю, чтобы ты доставил купца с динарами и диргемами, который купил бы у меня все, что желаю (продать) и не прекословил бы мне во всем, что я ему ни скажу (не торговался бы со мною), после чего он удаляется. Если продажа бывает затруднительна, и время ее продолжается долго, то он возвращается с другим подарком во второй, в третий раз… и просит его о ходатайстве… Часто же продажа бывает ему легка, и когда он продает, говорит: Господин мой исполнил мое желание, должно вознаградить его за то. И берет он известное число рогатого скота и овец, убивает их, часть мяса раздает бедным, остальное же приносит и бросает пред большим столбом и малыми… и вешает головы рогатого скота и овец на столбы, вставленные в земле, а когда настает ночь, то приходят собаки и съедают это, тогда тот, который это сделал, говорит: Мой господин соблаговолил ко мне и съел мой подарок».

Однако славяне приносили в жертву не только животных или плоды земли, но и людей, и не только пленных, но и соотечественников, близких, детей. Известен случай, когда князь Владимир после удачного военного похода решил принести в жертву человека, который был христианином и сыном христианина, однако его отец отказался отдать сына в жертву языческим богам, и оба они были убиты разъяренной толпой. Люди, обреченные на смерть на жертвеннике, избирались по жребию.

К настоящему времени открыты остатки некоторых славянских капищ. Наиболее известные из них были обнаружены в Киеве и под Новгородом в Перыни. В Перыни святилище было сооружено в форме цветка, «лепестки» которого указывали на основные стороны света. В центре каждого «лепестка» горел огонь, и в центре святилища также горел большой костер, рядом с которым, очевидно, приносились жертвы Перуну (судя по названию).

Рис.7 Культура Древней и Средневековой Руси

Жертвоприношение славян. Рис. А.С. Янова

У славян был распространен обычай сожжения покойников и возведения над их захоронениями земляных насыпей – курганов. В погребальный костер (или в могилу) вместе с умершим клали его вещи, оружие, пищу. При погребении князя вместе с ним сжигали коня и одну из его жен или рабыню, которая нередко добровольно ложилась на погребальный костер, веря, что встретится со своим господином в ином мире. В честь умершего устраивали пир – тризну, нередко справлявшуюся прямо на вершине погребального кургана, и военные состязания. У славян существовал годовой цикл земледельческих праздников в честь солнца и смены времен года. Языческие обряды должны были обеспечить высокий урожай, здоровье людей и скота. Особыми обрядами сопровождались важнейшие события в жизни человека – рождение, свадьба, смерть.

Теперь необходимо остановиться на культурном значении принятия христианства. Рассматривая этот вопрос, необходимо прежде всего освободиться от до сих пор широко распространенного мнения о том, что «Путята крестил мечом, а Добрыня – огнем», то есть от убеждения, что христианство вводилось насильно. Усомниться в этом можно уже на основании того факта, что Иоакимовская летопись, содержащая эту фразу, – произведение XVII в. (если она вообще существовала). Действие «огнем и мечом» могло иметь место, но это не означает, что оно было направлено против сопротивляющихся язычников. Возможно, таким образом подавлялись выступления тех, кто пытался, пользуясь всегда возникающей на «переломе эпох» (в данном случае этот перелом был связан с введением христианства) неустойчивостью общества, расшатать государственный и общественный порядок.

Кроме того, исключительно быстрое усвоение христианских нравственных ценностей, христианского культа говорит о том, что принятие христианства могло быть только добровольным актом. Достаточно вспомнить, что уже в «Русской Правде» (спустя столетие с небольшим после Крещения Руси) кровная месть за убийство заменена денежным выкупом, не признается судебный поединок, ночной вор не может быть убит, если он пойман после восхода солнца, телесные наказания заменены денежным штрафом и т. д. В.О. Ключевский считал, что во всем этом не обошлось без воздействия христианства. Разумеется, к этому времени уже исчезают человеческие жертвоприношения, ритуальные убийства жен и слуг на могиле господина и многоженство.

Также, очевидно, при рассмотрении вопроса о значении христианизации Руси следует отказаться от марксистского тезиса о том, что христианизация Руси являлась духовным «оправданием» феодального строя и приурочивалась к смене экономических формаций. Прежде всего, в этом объяснении Крещения Руси проявляется стремление перенести современную рассудочную, хорошо разработанную и опробованную методику управления массами на князя Владимира и его окружение, что едва ли возможно. Оставаясь на этой точке зрения, следует признать, что для Владимира и его окружения христианство имело не нравственное значение, а являлось всего лишь более совершенной системой управления обществом, то есть в духовном смысле оно равнялось язычеству. На самом деле значение христианизации Руси состояло прежде всего в признании его духовного преимущества перед язычеством.

Г.К. Вагнер отмечал, что переход от внеисторизма к историзму, выразившийся в переходе от языческой циклической модели времени и истории к линейной христианской модели (от Адама до Страшного суда), имел огромное значение не только для всего общества в целом, но и для каждого человека в отдельности. Ведь именно только в рамках линейного понимании времени и истории возможно понятие общественного прогресса и личного нравственного прогресса.

Необходимо указать и на тот очевидный и бесспорный факт приобщения после Крещения Руси восточнославянского мира к лучшим достижениям мировой культуры – литературе, пению, архитектуре, живописи. На Русь «обрушился» огромный поток накопленных почти за тысячу лет духовных богатств, и что особенно важно, не «раздавивших» собственную самобытную культуру, но творчески усвоенных и ярко обогащенных языческими представлениями о природной красоте и гармонии, что придало многим явлениям древнерусской культуры (и русскому православию в целом) уникальность и неповторимость.

В заключение нельзя не сказать и о так называемом неоязычестве (родноверии), которое сегодня часто преподносится как достоверная реконструкция древних, дохристианских верований Руси. На самом деле это субкультурное явление, искусственный конструкт, имеющий самое отдаленное отношение к настоящему славянскому язычеству и базирующийся на оккультизме и мистико-националистических доктринах.

Рис.8 Культура Древней и Средневековой Руси

Капище. Рис. Н.К. Рериха

Почти для всех неоязыческих движений характерно чрезмерное увлечение символикой – рунами, свастикой, другими знаками. Наиболее известен неоязыческий символ «коловрат» (восьмилучевая свастика), который не имеет отношения к подлинному язычеству и родился в 1923 г. благодаря львовскому художнику С. Якубовскому (он считал, что так оформлялись древнеславянские надгробия, хотя надгробий у славян не существовало). Неоязычники любят называть исконно славянским символом и свастику, хотя разновидности свастик известны во многих культурах, включая христианскую. В последней она носит название «гамматический крест», использовавшийся еще первыми христианами в римских катакомбах, а также в Византии.

Главным основанием сегодняшнего неоязычества является так называемая «Велесова книга», суммарный тираж превышает несколько сот тысяч экземпляров. Для многих она является авторитетным источником по славянской истории и религии. По мнению сторонников подлинности «Велесовой книги», ее текст был написан новгородскими волхвами в IX в., он содержит описание истории русов на протяжении нескольких тысячелетий, а также повествует о дохристианских религиозных представлениях людей того времени. На самом деле «Велесова книга» – это подделка, доказательно разоблаченная. В 1953 г. в эмигрантском журнале «Жар-птица» историк-любитель Ю. Миролюбов сообщил о том, что ему в руки попали некие древние дощечки с письменами, которые были якобы найдены в некоей разоренной усадьбе белогвардейским офицером Изенбеком. Последний отказался передать Миролюбову эти дощечки, но позволил скопировать их содержание, поэтому оригиналы дощечек никто никогда не видел. В 1957–1959 гг. «Велесова книга» была опубликована полностью. Тогда же и получила свое название.

Профессиональные ученые быстро выяснили, что «книга» – грубая подделка, о чем говорит ряд фактов. Самих дощечек, как уже говорилось, никто не видел, нет даже внятных, достоверных копий. Единственная фотография, на которой якобы присутствует одна из дощечек, была признана экспертами фотографией рисунка на бумаге. Мировоззренческие взгляды Миролюбова совпадают с содержанием «Велесовой книги», в которой загадочным образом присутствуют библейские цитаты вроде: «камни вопиют», «земля, текущая молоком и медом», «и ныне и присно и во веки веков». Стиль и язык «Велесовой книги» очень примитивны и не идут ни в какое сравнение с известными аутентичными летописями.

Очень бедна «Велесова книга» географическими наименованиями и личными именами. Содержание ее довольно общее, как будто специально лишенное конкретных фактов, в то время как ранние русские литературные памятники очень насыщенные и продуманные, изобилуют географическими названиями и именами. Язык «Велесовой книги» представляет собой неумелую попытку подделки под старину с помощью бессистемного коверканья слов. Несмотря на мнение ученых, многие неоязычники не сомневаются в подлинности «Велесовой книги». Более того, они продолжают создавать новые переводы, все дальше и дальше уходящие от миролюбовского «оригинала».

С чем связана привлекательность неоязычества? Оно очень точно эксплуатирует важнейшую особенность современного массового сознания – влечение к ярким визуальным образам, символам, выстроенным вокруг них медийным историям, формирующим отношение к реальности и стимулирующим определенные действия. Неоязычество направлено не на внутреннюю духовную жизнь, а на образы, впечатления, эмоции, оно должно быть «современно» и «актуально». Неоязыческие постулаты просты и четки, они не требуют интеллектуального напряжения для своего усвоения, бьют на эмоции и реакции. Они не требует думать, предлагают простые и ясные решения, служат терапевтическим средством «успокоения», «возвращения в себя», «восстановления изначальной гармонии» – ровно то, что предлагается сотнями коучей и тысячами психологических тренингов.

Неоязычество чрезвычайно эклектично. Там встречаются шовинисты, нацисты, националисты, космополиты и т. д. Как заявил «славянский жрец» Богумил, «у нас нет каких-то морализаторских устоев, которые в обязательном порядке заставляют человека меняться». Неоязычество – это воинствующая этнография, причем в значительной степени вымышленная. Недостаток идеологии, исторической основы необходимо чем-то восполнять. Отсюда культ «образа врага», на происки которого всегда можно списать собственные недостатки. Еще со времен первых советских неоязычников и вплоть до сегодняшнего дня главным врагом для неоязычества является православное христианство.

Символы
(Храм и его символика)

ВАЖНЕЙШИМ ИСТОЧНИКОМ ПО КУЛЬТУРЕ и истории средневековой Руси являются православные храмы. Однако чаще всего в трудах по русской истории, по истории и теории русской архитектуры храм рассматривается только как отражение и проявление определенных направлений в архитектуре того или иного столетия или же как результат строительной или политической деятельности боярина, князя, царя, митрополита или патриарха. Однако нельзя забывать, что православный храм и в наши дни является уникальным комплексом самых разнообразных символов, отражающих как древние, так и средневековые (а подчас и современные) представления о строении вселенной, окружающего мира, месте человека в мире, власти Бога и царя и соотношении этих властей. Необходимо воспринимать храм (по Павлу Флоренскому) как синтез искусств (архитектуры, живописи, декоративно-прикладного искусства, музыки), который переводит в краски, звуки и камень догматическую систему Христианской церкви, давая возможность постигать эту систему не только разумом, но сердцем и эстетическими чувствами. Без понимания этой символики останутся непонятными архитектурная история Руси и России, содержание и смысл иконописи, богослужения, некоторых моментов церковной и даже политической истории.

Православный храм в исторически сложившихся формах символически изображает несколько важнейших представлений Христианской церкви о мире земном и мире небесном. Прежде всего, храм – это изображение Царства Бога в единстве трех его областей: божественного, небесного и земного. Отсюда происходит и трехчастное деление храма: алтарь, собственно храм и притвор. Алтарь означает область бытия Бога, собственно храм – область высшего мира, в котором обитают Бог и ангелы, и притвор – область земного бытия. Освященный по особому чину, увенчанный крестом и украшенный святыми изображениями, храм являет собой символ всего мироздания во главе с Богом – творцом и создателем мира.

Для понимания еще одной важной идеи православного храма необходимо вспомнить еще одно его наименование – церковь. По учению Христианской церкви, церковь – это сообщество верующих людей перед лицом Бога, который является главой церкви. Церковь, согласно Новому Завету, должна была включить все народы мира и вместить все пределы вселенной (Мф. 28:18–19; Деян 1:8). Поэтому если совпадают по смыслу понятия «храм» и «церковь», то и архитектура храма должна изображать в своих внешних и внутренних формах Христианскую церковь, образ (схему) мира, в котором господствует Церковь. И первое, и второе представление тесно связаны между собой, и эта связь отражается как в отдельных частях архитектуры храма, так и в общей его композиции в целом.

Храм почти всегда ориентирован в пространстве с запада на восток, и это тоже не случайно. Восток, по учению Церкви, есть область света, «страна живых», место райского блаженства и восхода солнца, в то время как запад с древности представлялся, наоборот, страной заходящего, как бы умирающего солнца, областью мрака, скорби, смерти, ада, областью вечного жилища мертвых, ожидающих воскресения и суда. Так представляли себе запад в Древнем Египте, Древней Греции, Древнем Израиле, это же представление о западе было воспринято и Христианской церковью. Не случайно на знаменитых «Корсунских вратах» новгородского Софийского собора, установленных на западном входе, дверная рукоять сделана в виде двух змей, соединенных в середине и прикрепленных к огромным львиным челюстям, символизирующим вход в ад, из которых высовываются пять голов осужденных на адские муки.

Поэтому до настоящего времени принято изображать на западной стене храма Страшный суд. В некоторых русских храмах (например, в притворе (на лестнице) Киево-Софийского собора) можно видеть на западной стене изображения празднеств, пиров и игр, что, по мнению исследователя символики православного храма священника Н. Троицкого, означает тот факт, что «в основе этих изображений, и притом помещенных именно на западной стороне храма, лежит мысль о греховности и суетности земной жизни вообще, с ее радостями, удовольствиями, забавами и пр., которые, как греховные, осудил еще сам Соломон, строитель первого храма и первый учивший о Премудрости, во имя которой построен киевский храм Святой Софии. И эти изображения в этом храме и на сей именно стене сего как нельзя лучше соответствуют идее этого храма». Именно поэтому еще в Византии возникла традиция хоронить умерших именно с западной стороны храма, как вне его, так и внутри храма, в притворе. Так, в Константинополе византийские императоры избрали преддверие храма Апостолов местом своего погребения.

Возвращаясь к трехчастному делению христианского храма (алтарь, средняя часть и притвор), необходимо отметить, что у данного трехчастного деления множество символических толкований. Три части храма символизируют Святую Троицу, трехчастное деление мира (мир Божественный, мир земной и мир подземный, обиталище нечистых сил), трисоставность человека (дух, душа и тело). Нельзя забывать, что храм символически делится на три части не только по горизонтали, но и по вертикали. Верхняя часть храма символизирует область бытия Бога, средняя часть (до окончания настенных росписей) – область священной истории. Отсюда характер изображений – в верхней части – Христос, ангелы и архангелы, в средней – события из Священной истории, жизни Богоматери и святых, Вселенские соборы. И наконец, самая нижняя часть храма, где находятся прихожане, – область земной повседневной жизни.

Именно поэтому нижняя часть храма никогда не расписывается священными изображениями, а в ней изображаются лишь полотенца с орнаментом. С одной стороны, это делается с сугубо утилитарной целью – предотвратить стирание росписи и не допустить случайного оскорбления святыни ногами или руками верующих. С другой – верующие люди, находящиеся в храме, естественным образом дополняют собой систему храмовой росписи. Панели оставляют место в самом нижнем ряду здания храма для людей, стоящих в храме, так как люди несут в себе образ Божий, хотя и затемненный грехом, являясь в этом смысле также образами, иконами. Являясь неотъемлемой частью мироздания, они дополняют символическую картину христианской вселенной, которую изображает православный храм. Именно поэтому когда в храме совершается каждение, то сначала кадят иконам и настенным образам, а затем людям как носящим образ Божий, то есть как бы одушевленным иконам.

Когда христианство начинает распространяться за пределы Палестины и проникать собственно на территорию Римской империи, богослужения нередко проводятся в домах богатых верующих римлян, в особых постройках для светских собраний в их домах – базиликах. Базилика представляла собой продолговатое здание с плоским потолком и двускатной крышей, украшенное извне и изнутри по всей длине рядами колонн. Базилики имели вход с одной из узких сторон этого здания, а в противоположной стороне имелась апсида – полукруглая ниша, отделенная от остальной части помещения колоннами. Эта отдельная часть служила, вероятно, алтарем.

Гонения на христиан заставили их скрываться от преследований властей в бывших каменоломнях – катакомбах – обширных подземельях в Древнем Риме, его окрестностях и в других городах Римской империи. Протянувшиеся под землей на многие километры, катакомбы стали местом, где христиане совершали богослужения и устраивали кладбища. Воспоминаниями о тех далеких временах служат традиция ставить свечи в храме, крестные ходы, некоторые возгласы во время богослужений. Свечи в катакомбах ставились с чисто практической целью – осветить подземное помещение. Крестный ход напоминает о том, как совершалось шествие к катакомбному храму древнехристианской общины. Священники были редки и не знали, где именно располагается под землей тот или иной храм.

Поэтому, когда было назначено богослужение, верующие вместе со священником шли длинными темными штольнями к месту его совершения. Впереди несли фонарь, который освещал дорогу, за ним богослужебную утварь (иконы и сосуды), затем шел священник, а за ним верующие. Именно так сейчас выглядит крестный ход. И так далее. До настоящего времени в стенах подземных коридоров катакомб сохранились многочисленные могилы первых христиан, а на стенах и потолках надписи, символические знаки, фрески с изображениями Христа, Богоматери, святых, событий из Ветхого и Нового Завета. Именно в катакомбах и складывается в своей основе тип христианского храма, сохранившийся до наших дней.

Подземный катакомбный храм представлял собой прямоугольное, продолговатое помещение, в восточной, а иногда в западной части которого делалась обширная полукруглая ниша, отделенная особой низкой решеткой от остальной части храма. В центре этого полукружия обычно помещалась гробница мученика, служившая престолом. Уже в то время появилось четкое разделение внутреннего пространства храма на три части с алтарем, отделенным преградой от остального храма.

После признания Христианской церкви и прекращения гонений в IV в. началась новая эпоха в истории Церкви и церковного искусства. Разделение Римской империи на западную Римскую и восточную Византийскую повлекло за собой каноническое разделение Церкви на Западную, Католическую и Восточную, Православную, что немедленно сказалось и на развитии церковного искусства и архитектуры. В Западной церкви наиболее распространенной основой храмовой архитектуры осталась базилика, а основой православной храмовой архитектуры стала крестово-купольная система, когда купол в центре храма утверждается на четырех колоннах, а проходы между ними образуют в пространстве храма символический крест.

Рис.9 Культура Древней и Средневековой Руси

Дмитровский собор во Владимире

Православный храм непременно увенчивается крестом на куполе или на всех куполах, если их несколько, «как победным знамением и во свидетельство того, что Церковь, как и все творение, избранное ко спасению, входит в Царство Божие благодаря искупительному подвигу Христа Спасителя». Наиболее распространенными на Руси крестами, устанавливаемыми на куполе, являются четырехконечный крест с полумесяцем, шести- и восьмиконечный крест. Наиболее интересен из них первый. Прежде всего обращает на себя внимание полумесяц, нередко неправильно толкуемый как символ победы христианства над мусульманством и появившийся якобы в результате победы над монголами (эту версию нередко озвучивают экскурсоводы). Однако древнейший из сохранившихся крестов подобного типа – крест Дмитровского собора во Владимире – был установлен в 1197 г., задолго до нашествия монголов, не говоря уже о том, что ислам как государственная религия принимается в Золотой Орде только в XIV столетии. Кроме того, никогда на купол храма не помещали символы поверженного врага.

То есть совершенно очевидно, что полумесяц имеет иное символическое значение (вернее, несколько значений). Первое – крест с полумесяцем символизирует «якорь спасения». Также, по мнению М. Кудрявцева, полумесяц является цатой – символом царской и княжеской власти. Как известно, нагрудные цаты («пекторали») носили византийские цари, изображение цаты как символа княжеской власти можно видеть у киевского князя Ярослава Изяславича (1172 г.) на миниатюре Царственного летописца XVI в. Таким образом, цата на кресте – символ Иисуса Христа как царя и первосвященника. Существуют мнения, согласно которым полумесяц – символ крещальной купели, символ змия, попранного крестом и, наконец, Богоматери (луны), из которой вырастает Христос (солнце, поскольку крест с глубокой древности служил символом солнца). Последнего толкования придерживается Б. Успенский, считая, что таким образом в данной форме креста были переосмыслены языческие символы солнца и луны.

Количество куполов на храме всегда также символично. Один купол означает единство Бога и совершенство творения (храм Покрова на Нерли), два купола соответствуют двум природам Иисуса Христа – божественной и человеческой (надвратная церковь в Ферапонтовом монастыре), три купола символизируют Троицу (Дивная церковь в Угличе, собор Покровского монастыря в Суздале); четыре – четвероевангелие; пять куполов (самое распространенное число), где средний возвышается над четырьмя другими, означают Иисуса Христа и четырех евангелистов (Успенский собор в Московском Кремле), семь куполов знаменуют семь таинств Церкви, семь Вселенских соборов, девять – девять чинов ангелов и девять чинов праведников (Благовещенский собор в Москве, Покровский собор на Красной площади), тринадцать – Иисуса Христа и 12 апостолов (Верхоспасский собор в Московском Кремле), двадцать пять глав могут быть символом престола Бога в Апокалипсисе и двадцати четырех Старцев (Откр.11:15–18) или обозначать похвалу Богородице (25 икосов и кондаков древнейшего акафиста Богородице), тридцать три главы – число лет Христа.

В настоящее время большинство православных храмов имеют своим завершением характерные «луковицы» – купола, вытянутые ко кресту. «Луковица» (маковица) главы, особенно когда она позолочена, – символ пламени, огня, огненных небесных сил, несущих престол Бога, знак молитвенного горения к небесам. Е. Трубецкой писал: «При взгляде на наш московский Иван Великий кажется, что мы имеем перед собой как бы гигантскую свечу, горящую к небу над Москвою; а многоглавые кремлевские соборы и многоглавые церкви суть огромные многосвешники» (важно обратить внимание и на то, что термин «глава» («голова») однокоренной со словом «головня», «главня», которое в древнерусском языке означает факел).

Таким образом, по мнению Е. Трубецкого, в своей идее глава не закрывает храм, а открывает его в небо. Это символическое открытие храма перекликается с прямым раскрытием древнейших храмов, как, например, открыт в небо храм Гроба Господня в Иерусалиме. Символом духовного открытия в небо являются образы Христа на своде главы, символом пламени – загадочный, не расшифрованный до конца знак пламеневидной спиральной свастики в храмах XVI в. (например, в Рождественском соборе Рождественского монастыря Москвы, в храме Усекновения главы Иоанна Предтечи в Дьякове, в шатровом Покровском храме Покровского собора на Красной площади в Москве).

Неразрывно связана со всем обликом храма его внутренняя роспись, которая дополняет и раскрывает многие архитектурные символы. Параллельно со сложением типа крестово-купольного храма в Византии шел процесс создания единой системы храмовой росписи, воплощающей основные вероучительные положения Церкви. Эта система была воспринята Русью вместе с христианством в X в., и определяющим образцом для русских храмов стала роспись киевской Софии, построенной в XI в. Ярославом Мудрым. В зените барабана центрального купола помещено изображение Христа Вседержителя (Пантократора). Ниже – четыре архангела, представители мира небесной иерархии, посредники между Богом и человеком. В простенках между окнами барабана центрального купола помещены образы апостолов. В парусах – образы четырех евангелистов. На подпружных арках и в медальонах киевской Софии – изображения сорока мучеников. Вверху центральной апсиды помещен образ Богоматери – Оранты (с греч. Молящаяся) – «Нерушимая Стена». Следующий ряд росписи – изображение святителей – создавал ощущение духовного соприсутствия создателей православного богослужения – святых Василия Великого, Григория Богослова, Иоанна Златоуста, Григория Двоеслова. Все эти элементы в тех или иных сочетаниях можно найти в росписи интерьеров храмов и в наши дни.

Рис.10 Культура Древней и Средневековой Руси

Покровский храм Покровского собора

В общем же схема любой храмовой росписи представляется следующей. На стенах храма (северной и южной) обычно помещаются важнейшие события Священной истории Нового Завета и Вселенские соборы (как, например, в Успенском соборе Московского Кремля), поскольку этими соборами создана догматическая основа церковной жизни, то есть символически Вселенские соборы служат оплотами исторического бытия Церкви, ее «стенами ограждения». В центре крестово-купольного храма стоят четыре столба, на которых держится глава храма. На них всегда помещаются изображения мучеников и подвижников Церкви, поскольку они являются «столпами истины», теми, на ком держится Церковь.

По учению Церкви, они являются духовной нитью между землей и небом, так же как купол связывается с основанием храма столбами, «духовное небо, связанное с землей столпами истины» – столпом и утверждением Церкви называл святой Андрей Критский святителя Николая Чудотворца Мирликийского. Подчеркивая эту символику, в византийских храмах двенадцать апостолов обозначали двенадцатью колоннами предалтарной преграды. Император Константин Великий, решив построить храм на месте погребения Христа, говорил, что «храм хорошо будет украсить, между прочим, двенадцатью колоннами, на верху которых находились бы вылитые из серебра вазы; таких колонн поставлено было двенадцать по числу апостолов».

Над капителями четырех столбов, где на них опираются подпружные арки, или в парусах помещаются всегда, как уже говорилось выше, изображения четырех евангелистов и рядом с каждым из них обычно находится его символ: в северо-восточном парусе изображается евангелист Иоанн Богослов с орлом, напротив, по диагонали, в юго-западном парусе, – евангелист Лука с тельцом, в северо-западном парусе – евангелист Марк со львом, напротив, по диагонали, в юго-восточном парусе, – евангелист Матфей с существом в образе человека. Поскольку прообразом евангелистов в церковном предании считались херувимы, которые поддерживают престол Бога, поэтому иногда изображения евангелистов в парусах заменяются изображениями херувимов (как в храме Святой Софии в Константинополе), или же с евангелистами вместе изображаются и херувимы, как в храме Святой Софии в Новгороде.

На парусах, как уже говорилось, держится купол, глава храма, являющаяся подобием неба над землей. Небеса – это область бытия Бога, и поэтому храмовая роспись отражала эти представления. Уже в первых христианских храмах, первоначально на своде, а потом, когда над средней частью храма стал устраиваться купол, в куполе стал изображаться лик Иисуса Христа. Известный игумен Даниил, совершивший «хождение» к храму Гроба Господня в Иерусалим в XII в., пишет, что над символическим обозначением в храме центра земли (пупом земли) «создана… камора (свод, купол) и горе написан Христос мусиею». По смыслу православного вероучения, Иисус Христос является тем духовным центром и вершиной, к которым стремится в Церкви все, и поэтому его изображение и помещается в куполе. Уже в катакомбах этот образ обретает вид поясного изображения Христа Спасителя, благословляющего людей правой рукой и левой держащего Евангелие, раскрытое обычно на тексте «Аз есмь свет миру».

Рис.11 Культура Древней и Средневековой Руси

Схема росписи храма

Под образом Христа, по нижнему краю сферы купола, изображаются серафимы. В барабане купола – восемь архангелов, небесных чинов. Архангелы обычно изображаются со знаками, выражающими особенности их личности и служения. Так, Михаил имеет при себе огненный меч, Гавриил – райскую ветвь, Уриил – огонь. Такая роспись (ее автором является Феофан Грек) сохранилась в церкви Спаса на Ильине улице в Новгороде. В целом же весь этот комплекс изображений, включая Евангелистов на парусах с их символами и Спаса Вседержителя на своде главы, полностью соответствует описанию небесного престола у пророка Иезекииля в Ветхом Завете. В некоторых древних храмах еще снаружи, в простенках между окнами подкупольного барабана, помещались изображения апостолов и – крайне редко – изображения праотцев и пророков. Так, сохранились изразцовые образы апостолов на барабанах глав церкви XVII в. Успения в Гончарах в Москве.

Затем по северной и южной стенам сверху вниз следуют рядами изображения апостолов из числа семидесяти, святителей, преподобных и мучеников. Северная и южная стены, кроме того, могут заполняться изображениями событий Священной истории Ветхого и Нового Завета. По обе стороны входных западных дверей в средней части храма обычно помещаются изображения «Христос и грешница» и «Спасение утопающего Петра». Над этими вратами принято помещать, как уже говорилось, изображение Страшного суда, а над ним, если позволяет пространство, – образ шестидневного творения мира. В таком случае образы западной стены представляют начало и конец земной истории человечества. Пространства между отдельными живописными композициями заполняются орнаментом, где в основном используются образы растительного мира. В орнаменте могут использоваться также такие элементы, как кресты в круге, ромбе и других геометрических фигурах, восьмиугольные звезды.

Если у храма есть кроме центрального купола еще несколько куполов, то в них обычно помещаются изображения креста, Богоматери, Духа Святого в виде голубя. Дополнительный купол принято обычно устраивать там, где есть храм-придел. Если в храме один престол, то в средней части храма делается один купол. Если в храме под одной кровлей есть, кроме главного, центрального, еще несколько храмов-приделов, то над средней частью каждого из них сооружается купол. Впрочем, наружные купола на кровле не всегда и в древности строго соответствовали количеству храмов-приделов.

Теперь необходимо рассмотреть символику отдельных частей храма – алтаря, средней части и притвора. История алтаря православного храма начинается в первые века существования Церкви, когда в период гонений в катакомбных храмах под землей и в наземных базиликах в передней части, отгороженной низкой решеткой или колоннами от остального пространства, ставилась как святыня каменная гробница с останками святого. Гробница символизировала гроб самого Христа – мученики потому и умирали за Христа, что знали о том, что Христос воскресит их. На этих гробницах в катакомбах совершалась литургия. Гробница мученика с течением времени превращается в церковный престол – центр храма. Со временем алтарь с престолом стал все более отгораживаться от остальной части храма, уже в катакомбных храмах возникают солея и алтарные преграды в виде низких решеток. Позднее возник иконостас с Царскими и боковыми дверями.

Слово «алтарь» происходит от латинского «alta arа», что означает возвышенное место, возвышение, высокий жертвенник. Это свидетельствует о том, что уже в глубокой древности алтари христианских храмов устраивались на некотором возвышении по отношению к остальной части храма, что, как правило, соблюдается и до наших дней. Алтарь – главная и важнейшая часть храма – символизирует собою рай, область бытия Бога. Не случайно на Пасху открываются Царские врата иконостаса и остаются открытыми целую неделю, поскольку Христос, воскреснув из мертвых, дал возможность всем верующим в него воскреснуть и оказаться в раю. Не случайно в пасхальном каноне есть следующие слова: «Христе, воскресл еси от гроба… и отверзл еси нам райские двери».

Древнерусские храмы имели алтарь, почти равный по площади остальной части храма (как в храме Покрова на Нерли, Спасо-Преображенском соборе Переславля-Залесского и т. д.), и это соотношение алтаря и средней части храма (то есть места, где находится духовенство, и места, где находятся прихожане) четко отражало социальную стратификацию – духовенство (шире – Церковь) занимало в обществе место, почти равное тому, что занимали обычные люди. С течением времени и с развитием секулярных тенденций, вытеснением Церкви и духовенства из многих социальных и политических процессов это соотношение начинает меняться, и, соответственно, алтарь становится все меньше, в то время как средняя часть храма значительно увеличивается, – таковы, например, Богоявленский собор в Москве, Казанский собор в Петербурге и т. д.

Посредине алтаря помещается небольшой квадратный стол – престол. Престол – это самое священное место храма, на нем незримо восседает Бог, и поэтому к нему никто и никогда не имеет права прикасаться, кроме священнослужителей. Престолы православных храмов освящаются во имя какого-либо святого лица или священного события, отчего получает свое название весь храм и приход. Часто в одном храме бывает несколько престолов и соответственно им несколько приделов, то есть под одной кровлей оказываются как бы собранными несколько храмов. Они освящаются в честь разных лиц или событий, но весь храм в целом обычно получает название от главного, центрального, престола. Однако иногда народная молва закрепляет за храмом название не главного, а одного из боковых приделов, если он освящен в память особо почитаемого святого. Так, например, Покровский собор на Красной площади в Москве обычно называется храмом Василия Блаженного по одноименному приделу, в котором похоронен блаженный.

Вплотную к середине апсиды алтаря против престола сооружается возвышение. В кафедральных архиерейских соборах и во многих приходских храмах на этом месте стоит кресло для епископа. В приходских храмах в полукружии апсиды возвышения и кресла может и не быть, но в любом случае это место является символом того небесного престола, на котором незримо присутствует Бог, и называется поэтому Горним местом. Прямо перед Горним местом позади престола помещается обычно семисвечник, который в древности был подсвечником для семи свечей, а ныне чаще всего является разветвленным на семь ветвей от одного высокого столпа светильником, в котором находятся семь лампад, зажигаемых при богослужении. Справа от Горнего места и слева от престола расположен жертвенник, на котором совершается первая часть литургии – проскомидия, во время которой готовят вещество для причащения. Около него обычно стоит стол для поданных верующими просфор и записок с именами людей о здравии и об упокоении.

Справа от престола, чаще всего в отдельном помещении, располагается место, где хранятся сосуды для совершения таинства причащения, а также ризница, где хранятся облачения духовенства. По сторонам семисвечника, с северной и южной сторон престола, принято ставить на древках выносную икону Божией Матери (с северной стороны) и крест с образом Распятия (с южной). Справа или слева от престола помещается умывальник для омовения рук священнослужителей перед литургией и место, где зажигается кадило. Алтарь, как правило, имеет три окна, означающие троический свет Божества, или два раза по три (вверху и внизу), или три вверху и два внизу (в честь двух природ Иисуса Христа), или четыре (во имя четвероевангелия).

Святость алтаря настолько высоко почитается в православии, что в древности вход в алтарь был строго запрещен кому-либо из мирян, как женщинам, так и мужчинам. Исключение делалось иногда только для монахинь в женских монастырях, где они могли входить в алтарь для уборки и зажигания светильников. Впоследствии в алтарь было разрешено входить некоторым служителям для уборки, зажигания светильников, приготовления кадила и т. п. На Руси в древности в алтаре даже не принято было держать иконы с изображением каких-либо святых жен, кроме Богородицы, а также иконы, на которых имелись изображения людей, не причисленных к лику святых (например, воинов, стерегущих Христа или мучивших страдальцев за веру, и т. п.).

С древности алтарь строился на возвышении, что сохраняется до наших дней. Также он всегда отделялся от храма особыми преградами, которые претерпели значительное развитие. В символическом смысле с V–VII вв. алтарная преграда-решетка, являвшаяся символом отдельности Бога и Божественного от всего земного (поскольку алтарь символизирует Божественный, а средняя часть храма – тварный мир. Об этом еще будет сказано), превращается постепенно в символ – образ небесной Церкви во главе с ее основателем – Иисусом Христом. Это и есть иконостас в его современном виде. Он обращен своей лицевой стороной, иконами к средней части храма.

«Ограничение алтаря необходимо, чтобы он не оказался для нас как ничто, – пишет священник Павел Флоренский. – Небо от земли, горнее от дольнего, алтарь от храма может быть отделен только видимыми свидетелями мира невидимого, живыми символами соединения того и другого, иначе – святыми тварями. Иконостас есть граница между миром видимым и миром невидимым, и осуществляется эта алтарная преграда, делается доступной сознанию сплотившимся рядом святых, облаком свидетелей, обступивших Престол Божий… Иконостас есть явление святых и ангелов… явление небесных свидетелей и прежде всего Богоматери и самого Христа во плоти, – свидетелей, возвещающих о том, что по ту сторону плоти». Таким образом, иконостас не закрывает алтарь от верующих в храме, а, напротив, раскрывает для них духовную сущность того, что совершается в алтаре и вообще во всей Церкви.

Образы иконостаса, закрывая алтарь от верующих, символически означают, что человек не всегда может общаться с Богом прямо и непосредственно. Посредниками между Богом и людьми являются святые, которые участвуют в спасении членов земной Церкви. Поэтому, по учению Церкви, тот, кто почитает святых, признавая их посредниками и ходатаями пред Богом, тот тем самым почитает Бога, освятившего и прославившего их. Поэтому считается догматически необходимым, чтобы алтарь, символизирующий Бога в его собственной области бытия, был отделен от молящихся образами этих посредников.

В домонгольской Руси высокого иконостаса, как в Византии, не существовало – была только алтарная преграда с несколькими иконами в ней. Таким образом объем храма казался больше, алтарь был виден полностью с хор храма (как в Спасо-Преображенском соборе Переславля-Залесского) и роспись алтаря была образно и символически связана с росписью остальной части храма. Постепенно начинает складываться иконостас, и, наконец, в XVI столетии он приобретает современные пять рядов и полностью отгораживает алтарь от средней части храма. Соответственно меняются и росписи алтаря и средней части – теперь они представляют собой группы самостоятельных композиций.

Пятиярусный иконостас устраивается следующим образом. В центральной его части помещаются Царские врата – двустворчатые, особо украшенные двери, расположенные напротив престола. Они называются так потому, что через них невидимо исходит Царь славы Иисус Христос в святых дарах. Есть мнение, что Царские врата получили свое название оттого, что через них проходили в алтарь древние византийские цари (императоры). Это мнение ошибочно. В данном смысле царскими назывались врата, ведущие из притвора в храм, где цари снимали с себя короны, оружие и прочие знаки царской власти.

Слева от Царских врат, в северной части иконостаса, против жертвенника устраиваются северные одностворчатые двери для выходов священнослужителей в определенные моменты богослужения. Справа от Царских врат, в южной части иконостаса, находятся южные одностворчатые двери для входов священнослужителей в алтарь, когда они совершаются не через Царские врата. Появление северных и южных дверей иконостаса связано с тем, что в древности жертвенник и диаконник (ризница), находящиеся ныне в алтаре, располагались отдельно от него и в них вели отдельные двери. Постепенно алтарь, жертвенник и ризница слились в одно помещение, но двери остались.

Изнутри Царских врат, со стороны алтаря, привешивается сверху донизу завеса (катапетасма). Она отдергивается и задергивается в определенные моменты и символизирует собой покров тайны, скрывающий святыни Бога. Открытие завесы изображает открытие людям тайны спасения. Открытие Царских врат означает открытие верующим Небесного Царства. Закрытие Царских врат символизирует лишение людей рая по причине их грехопадения. Стоящим в храме это напоминает об их греховности, которая делает их еще недостойными вхождения в царство Бога.

Рис.12 Культура Древней и Средневековой Руси

Иконостас Спасо-Преображенского собора в Пскове

На Царских вратах помещаются обычно образ благовещения архангелом Гавриилом Деве Марии о предстоящем рождении Иисуса Христа, а также образы четырех евангелистов, возвестивших о пришествии Христа всему человечеству. Это пришествие, являясь началом спасения людей, открыло людям закрытые до этого двери небесной жизни. Поэтому образы на Царских вратах подчеркивают духовное значение и символический смысл этих врат.

Справа от Царских врат помещаются образ Христа и сразу за ним – образ того святого или священного события, во имя которого освящен данный храм или придел (храмовая икона). Слева от Царских врат ставится икона Богоматери. Этим наглядно всем присутствующим в храме показывается, что вход в Царство Небесное открывается людям Иисусом Христом и его матерью. Далее за иконами Богоматери и храмового праздника по обе стороны Царских врат, насколько позволяет пространство, ставятся иконы наиболее чтимых в данном приходе святых или священных событий. Этот ряд иконостаса называется местным.

На боковых, северных и южных, дверях алтаря изображаются, как правило, архидиаконы Стефан и Лаврентий, или архангелы Михаил и Гавриил, или святители, или ветхозаветные первосвященники. Над Царскими вратами помещается образ Тайной вечери как начала и основания Церкви с ее самым главным таинством. Этот образ указывает также, что за Царскими вратами в алтаре происходит то же самое, что происходило на Тайной вечери, и что через Царские врата совершается вынесение причастия.

Следующий ряд иконостаса, праздничный, изображает важнейшие события из жизни Богоматери и Иисуса Христа, которые в наши дни вспоминаются в время великих праздников. То есть этот ряд содержит иконы Рождества Богоматери и Христа, Крещения Господня, Преображения, Сошествия во ад, Вознесения и пр.

Следующий, третий ряд икон имеет своим центром образ Христа Вседержителя, в царственном облачении восседающего на троне, как бы грядущего судить живых и мертвых. По правую руку от него изображается Дева Мария, молящая его о прощении человеческих грехов, по левую руку – образ проповедника покаяния Иоанна Предтечи в таком же молитвенном положении. Эти три иконы носят название деисис – моление (разг. деисус), и отсюда название этого ряда – деисусный ряд. По сторонам от Богоматери и Иоанна Крестителя располагаются сначала иконы архангелов Михаила и Гавриила, а за ними – образы обращенных к Христу в молитве апостолов и святителей.

В центре четвертого, пророческого, ряда иконостаса изображается Богоматерь с младенцем на коленях. По обе стороны от нее изображены возвестившие ее и рожденного от нее Христа ветхозаветные пророки, держащие в руках свитки, на которых начертаны их пророчества. Здесь содержатся образы пророков Исаии, Иезекииля, Даниила и др.

В пятом, праотеческом, ряду иконостаса по одну сторону помещаются образы праотцев, давших начало целым человеческим родам (Адама, Евы, Авраама, Ноя и др.), а по другую – святителей. В центре пятого ряда иконостаса (где этот ряд есть) часто помещается образ Бога-Отца. Его изображение появляется у нас в Церкви примерно в конце XVI в. в виде композиции «Отечество», где на коленях Бога Отца, имеющего облик седовласого старца, изображены Иисус Христос и Святой Дух в образе голубя. Основываясь на догматах православия, на апостольских посланиях и на творениях Святых Отцев, Церковь не признала этого образа. На Большом Московском соборе 1666–1667 гг. было запрещено изображать Бога Отца, ибо Он не имеет никакого внешнего вида или образа. Нельзя изображать в церкви то, что никогда не принимало вещественного облика. И тем не менее вплоть до наших дней широкое распространение имеют образы Бога Отца отдельно и в композициях «Отечества» и новозаветной Троицы, где в том же облике старца представлен Бог Отец и справа от него с крестом Бог Сын, Иисус Христос, между ними в виде голубя – Дух Святой. Эта композиция пришла из западного искусства, где очень часто символика создавалась искусственно, основывалась на человеческой фантазии, а не на догматах Церкви. Иконостас венчается крестом.

Следует сказать, что далеко не всегда в православных храмах встречается полный пятиярусный иконостас. Нередко отсутствуют праотеческий и пророческий ряды, иногда даже праздничный ряд, что связано главным образом с недостатком места. И наоборот, существуют иконостасы с девятью рядами икон (как, например, в соборе Смоленска или Рязани), где некоторые ряды разделяются на два яруса.

Нижний ряд иконостаса преимущественно изображает то, что духовно ближе всего к стоящим в данном храме. Это прежде всего Иисус Христос, Богоматерь, храмовой святой или праздник, иконы, наиболее чтимых в приходе святых. Второй ряд (праздников) возводит сознание верующих выше, к тем событиям, которые легли в основу Нового Завета, предшествовали нынешнему дню и определяли его. Третий ряд (деисис с апостолами) возводит духовное сознание еще выше, устремляя его к будущему, к суду Бога над людьми, показывая при этом, кто является ближайшими к Богу молитвенниками за род человеческий. Четвертый ряд (пророки с Богоматерью) помогает понять неразрывную связь Ветхого и Нового Завета. И пятый ряд иконостаса (праотцы и святители) позволяет сознанию охватить всю историю человечества от первых людей до учителей сегодняшней Церкви.

Таким образом, внимательное созерцание иконостаса способно дать человеку глубокое представление об основных догматических положениях учения Церкви о судьбах человеческого рода, о спасении людей, о тайнах Церкви, о смысле человеческой жизни. Иконостас в совокупности образов, слитых в единое целое, содержит в себе полноту догматов вероучения Православной церкви.

Иконостас устраивается на том же возвышении, что и алтарь. Но это возвышение продолжается от иконостаса на некоторое расстояние внутрь храма, на запад, к молящимся. Возвышение это бывает на одну или несколько ступеней от пола храма. Расстояние между иконостасом и окончанием возвышенной площади называется солеей (греч. «возвышение»), символизирующей огненную реку, отделяющую алтарь от средней части храма. В центре солеи устраивается амвон (греч. «восхождение») – полукруглый или многоугольный выступ напротив Царских врат. Он символически означает те места, с которых проповедовал Иисус Христос (гору, корабль), так как на амвоне во время литургии читается Евангелие, произносятся ектении, проповеди и поучения, с амвона епископы обращаются к народу. С амвона причащают верующих. Справа и слева на солее располагаются клиросы – места для певчих церковного хоря и чтецов.

В западной стене храма устраиваются двустворчатые двери, ведущие из средней части храма в притвор. Это главный вход в церковь. В древности эти врата особенно украшались. В Византии они тоже (как и в иконостасе) назывались царскими по той причине, что православные греческие цари перед входом через эти врата в храм снимали с себя знаки своего царского достоинства (короны, оружие), отпускали стражу и телохранителей.

В древних православных храмах эти врата зачастую оформлялись красивым, полукруглым вверху порталом, состоящим из нескольких арок и полуколонн, уступами идущих от поверхности стены внутрь, к самым дверям, как бы сужая вход. Эта архитектурная деталь врат означает вход в Царство Небесное и иллюстрирует слова Христа «тесны врата и узок путь, ведущие в жизнь вечную». Уступы портала призваны напомнить об этом людям, входящим в храм, создавая впечатление сужающегося входа и символизируя в то же время те ступени духовного совершенства, которые необходимы для исполнения слов Христа. Арки и своды центральной части храма соответствуют сферичности пространства Вселенной, небесному своду, простертому над землей.

Помимо западных врат, православные храмы имеют обычно еще два входа: в северной и южной стенах. Эти боковые входы могут означать божественное и человеческое естества в Иисусе Христе, через которые люди как бы входят в общение с Богом. Вместе с западными вратами эти боковые двери составляют число «три» – во образ Троицы, вводящей человека в жизнь вечную, в Небесное Царство, образом которого является храм.

Средняя часть храма символизирует прежде всего ангельский, высший мир, область небесного бытия, где пребывают и все праведники. По некоторым толкованиям, эта часть храма означает также мир людей, но уже освященный, Царство Божие, новое небо и новую землю в собственном смысле. Толкования сходятся в том, что средняя часть храма – это тварный мир, в отличие от алтаря, знаменующего собою область бытия Бога. Поэтому алтарь (как уже говорилось) с древности всегда отделялся от средней части храма, поскольку Бог совершенно отличен и отделен от своего творения.

На стенах средней части храма часто, наряду с росписями, помещаются различные иконы. Обязательным предметом, находящимся в средней части, является Голгофа – большой деревянный (иногда мраморный) крест с образом распятого Иисуса Христа, часто сделанный в натуральную величину – в рост человека. Крест делается восьмиконечным с надписью на верхней короткой перекладине «IНЦI» («Иисус Назорей Царь Иудейский»). Нижний конец креста укреплен в подставке, имеющей вид каменной горки. В лицевой стороне подставки изображаются череп и кости – останки Адама, погребенного, по преданию, на Голгофе. По правую руку Иисуса Христа ставится образ Богоматери, по левую – образ Иоанна Богослова. Голгофа в Великий пост выдвигается на середину храма лицом ко входу для напоминания людям о крестных страданиях Христа ради спасения всех людей.

В средней части храма часто, обычно у северной стены, ставится стол с четырехугольной мраморной или металлической доской со множеством ячеек для свечей и небольшим распятием – канун (канон). Только на этот стол принято ставить свечи в воспоминание об умерших, и здесь, у кануна, служатся панихиды по усопшим. В центре средней части храма постоянно стоит аналой (налой) – вытянутый вверх четырехгранный столик (подставка) с пологой доской для удобства чтения возложенных на аналой Евангелия, Апостола – с иконой святого или праздника, отмечаемого в данный день. Аналой используется и при таинстве исповеди. На него в этом случае кладутся Евангелие и крест. При совершении таинства венчания молодые обводятся священником трижды вокруг аналоя с лежащими на нем Евангелием и крестом.

Последняя часть храма называется притвором, который обычно отделяется от основной части храма стеной с западными вратами в середине или просто большим проемом, оформленным аркой. В древних русских храмах притворов часто не было вовсе. Само название «притвор» отображает то историческое обстоятельство, когда к двухчастным древним храмам в России стали притворять, приделывать, дополнительно пристраивать третью часть. В притворе в древности устраивались угощения для нищих по случаю праздника или поминовения усопших. Теперь практически почти все православные храмы, за редким исключением, имеют эту третью часть. В притворе, как правило, находится церковный ящик – место для продажи свечей, просфор, крестиков, икон и других церковных предметов, регистрации крещений и венчаний. В притворе стоят люди, получившие соответствующую епитимью от духовника, а также люди, которые сами по тем или иным причинам почитают себя недостойными в данное время проходить в среднюю часть храма. Поэтому и в наши дни притвор сохраняет не только свое духовно-символическое, но и практическое значение.

Живопись притвора состоит из настенных росписей на темы райской жизни первых людей и изгнания их из рая, в притворе находятся различные иконы. Притвор устраивается или по всей ширине западной стены храма, или, что бывает чаще, уже ее, или под колокольней, где она примыкает ко храму вплотную. Вход в притвор с улицы обычно устраивается в виде паперти – площадки перед входными дверями, на которую ведут несколько ступеней. Паперть имеет большой смысл как образ того духовного возвышения, на котором находится Церковь среди окружающего мира, как царство не от мира сего.

Теперь необходимо остановиться на внешней форме храма и некоторых ее архитектурных деталях, которые также несут в себе целый ряд символов. Первое, на что нужно обратить внимание, – это антропоморфизм храма. Своими внешними формами православный храм напоминает человека, что подчеркивается и названиями отдельных его частей. Так, в летописях часто вместо общего названия верха храма «маковица» применялось образное выражение «лоб»: «Побиша лоб у Святыя Троицы железом». Кроме того, купол храма в источниках и исследованиях часто именуется «глава», подкупольный барабан – «шея», закомары – «плечи», низ храма – «подошва», углубления, ниши в тенах – «пазухи».

Очень яркой и многосимволичной архитектурной деталью православного храма являются аркатурные пояса, кокошники, венчающие стены храма, а также очень оригинальное завершение храма, появившееся в русской каменной архитектуре в XVI столетии и исчезнувшее в XVII в., – шатер. Как правило, шатер делался восьмигранным и, таким образом, имел форму, сходную с восьмиконечной звездой, помещаемой трижды на мафории Богородицы и часто употребляемой в церковном искусстве отдельно в качестве ее символа. Таким образом, шатер становился символом Богоматери. Кроме того, шатер символизировал нисхождение Божественной благодати, был знаком святости места, помещенного под шатром (подробнее об этом далее). В свою очередь кокошники, заостряющиеся к небу и повторяющие в миниатюре и разрезе форму купола, также являются символами молитвенного горения, огненного устремления к небесам, а также знамением огненных небесных сил, поддерживающих купол – символ престола Бога.

Рис.13 Культура Древней и Средневековой Руси

Образцы древнерусского зодчества в Боголюбово

Аркатурные пояса древнерусских храмов – это символ райского сада. Так, колонки аркатурного пояса Дмитровского собора во Владимире почти буквально изображают идеальные деревья, между которыми растут маленькие деревца с сидящими на них птицами. У «корней» деревьев находятся диковинные звери. И все это служит обрамлением как бы парящих над некоей райской землей фигур святых. Аркатурные пояса есть также у Успенского собора Московского Кремля, Успенского собора во Владимире, Успенской Дивной церкви в Угличе. Нередко святые изображались между столбиками аркатуры живописью. Такая аркатура у церкви Бориса и Глеба в Кидекше 1152 г., но живопись фигур святых почти утрачена. Остатки изображений пророков и голубых павлинов (павлин служил образом бессмертия, так как в древности считалось, что тело его не подвергалось тлению) обнаружены в аркатуре Успенского собора во Владимире, причем установлено, что сами колонки были позолочены.

У раннемосковских храмов XIV–XV вв. вместо аркатурного пояса иногда возникает пояс орнаментальный, состоящий из двух-трех рядов растительных орнаментов с включением изображений креста (церковь Ризоположения в Московском Кремле и Троицкий собор Троице-Сергиевой лавры). «При сопоставлении их с аркатурным поясом видно, – пишет М. Кудрявцев, – что, несмотря на изменение самой архитектурной детали, ее символическая орнаментальная основа сохраняется – растительный орнамент, обозначающий райское цветение. Таким образом, сохраняется и общий с аркатурным поясом смысл раннемосковского орнаментального пояса – жизнь святых в Раю как плод земного подвига исповедания Веры и жизни в Законе Божием».

Окна храма являются символами невещественного света Божественной благодати, которую, по учению Святых Отцев, верующие получают через посредство ангелов. Именно поэтому окна храма несут архитектурную и изобразительную символику ангелов. На откосах окон изнутри храма сверху очень часто помещаются образы архангелов, ангелов или херувимов, а по бокам – образы святых, так как понятия святости и света тесно связаны между собой. С внешней стороны наличники окон символически также изображают ангелов. Поэтому они имеют завершения, сходные по очертанию с кокошниками, – треугольные, пламеневидные, часто с символами или изображениями ангелов.

Снаружи храм обычно украшается мало, в то время как изнутри он ярко расписан и богато украшен, что является символом того, что внешне человек должен быть смиренен и сдержан, но его духовный мир должен быть богат, ярок и разнообразен. Часто храму усваивается символ корабля, несущего верующих через волны житейского моря на восток, к раю, Царству Небесному, что связано с внешним видом храма – он вытянут вперед, к востоку, с мачтой-колокольней и куполами-парусами.

Примечательно, что стены древнерусских храмов (преимущественно алтарной части) как снаружи, так и изнутри в Древней Руси долгое время использовались для надписей (граффити), которых найдены тысячи. Большая часть граффити – это изображения крестов, молитвы или просто имена. Однако встречаются и рисунки, записи об исторических событиях, бытовые картинки, заговоры. Так, на стенах Софийского собора Великого Новгорода найдено около 800 граффити, среди которых есть: «Как сидит пирог в печи, [так и] гребцы в корабле. Перепелка, лети в дуброву! Поставь кашу, поставь пирог, туда иди!» Возможно, это детская считалка или часть заговора.

На стенах храма Спаса на Нередице есть фигурки воинов в полном снаряжении и с оружием в руках или фантастическое существо, похожее на василиска. На алтарной стене Спасо-Преображенского собора в Переславле-Залесском был найден полный список убийц Андрея Боголюбского. На стенах Георгиевской церкви в Старой Ладоге есть граффити медведей, коней и даже сцена выводки лошади (это процесс, в ходе которого конюхи и воины осматривали коня и оценивали его внешний вид и выносливость). На стенах храма Покрова на Нерли изображены сам храм и табуны лошадей. И на всех храмах без исключения изображения крестов, чаще всего сопровождающиеся однотипной формулой «Господи, помози рабу твоему (такому-то)».

Теперь необходимо обратить внимание на такую важную и неотъемлемую часть храма, как колокольня. Известно, что в первые века существования Христианской церкви колоколов не было. В Западной церкви они появились и распространялись в IV–VI вв., в Восточной – в IХ-ХII вв. На Руси они появились вскоре после принятия христианства, но широко распространились с конца XVI в. Вначале колокола не имели постоянного места в храме: их подвешивали и в арках вводных дверей, и внутри храмов, и в башнях куполов, и на отдельных звонницах близ храмов, и на воротах церковной ограды, на воротах монастырской стены. В Русской церкви в древности для колоколов строились звонницы в виде стенки со сквозными проемами, в которых подвешивались колокола.

С XIV в. на Руси появляются многоступенчатые башни с конусообразной или купольной кровлей, под которой находились колокола. Как и звонница, колокольни строились вначале отдельно от храмов, но уже к XVI в. повсеместно появились храмы вместе с колокольнями, которые входят в здание храма, составляя с ним целое. Такие колокольни ставятся с западной стороны храма так, что вход в храм осуществляется через нижний этаж колокольни, который может являться в таком случае притвором. Возникновение колоколен было обусловлено стремлением и возможностью создавать большие и звучные колокола. Кроме того, чем выше поднят колокол, тем дальше его слышно, так что высокая колокольня как бы заложена в самой идее колокола.

Малые безалтарные церкви называются часовнями. Часовни ставились над входом в подземные кладбища, над подземными храмами, которые строились над гробами мучеников и, таким образом, служили надгробными памятниками и обозначали места расположения престолов. Часовни строились и на местах, ознаменованных какими-либо чудесами и в воспоминание важных событий из жизни Церкви и народа. Часовни предназначены главным образом для общественной молитвы.

Известно, что уже в первые десятилетия после Крещения на Руси появляются сочинения, трактующие символику храма и объясняющие внутренний смысл его отдельных архитектурных форм. Так, «Изборник Святослава» 1073 г. содержит статью «Максима Черноризца чии образ держит соборная церковь» с изложением отрывка из «Мистагогии» Максима Исповедника, а «Изборник» 1076 г. знакомил с пониманием церкви как Гроба Господня и земного неба. Таким образом, уже в домонгольский период на Руси формируется система символического понимания и толкования храмовой архитектуры. Стремление постичь эту символику шло от понимания того факта, что прочтение храмовой символики, в сочетании с богослужением, иконописью, давало и дает очень сложное и тонкое символическое изображение вселенной, человека и его внутреннего мира, пути человеческой души к Богу, к спасению. Как уже говорилось, без понимания этих символов для нас останутся непонятными многие закономерности развития отдельных направлений русской средневековой культуры.

Камни
(Архитектура и строительная техника)

АРХИТЕКТУРА СРЕДНЕВЕКОВОЙ РУСИ – это не только стены, башни, купола, сходство и различие архитектурных форм и стилей. Архитектура Руси – это целый разнообразнейший мир, в котором отражались прежде всего человеческие чувства и эмоции, переживания и надежды на будущее. Отсутствие на Руси вплоть до XVII в. школьного, схоластического богословия, отсутствие школ как таковых возлагало на русскую архитектуру помимо эстетических задач задачи просветительные, архитектура с исчерпывающей полнотой должна была раскрывать человеку, созерцающему идею, заложенную в ее внешних и внутренних формах без расчета на предварительное знание созерцающего. «Если западный храм делил со схоластикой духовные задачи по выявлению истины, то русский храм был образом полного и всестороннего ее воплощения», – писал С. Аверинцев.

Важно обратить внимание на тот факт, что базиликальный тип храма (принятый на Западе) и крестово-купольный (принятый на Востоке) – это два принципиально разных типа храма не только внешне. Западная базилика представляет собой вытянутый объем, разделенный изнутри двумя рядами колонн на три нефа (прохода). В центре крестово-купольной композиции – купол, барабан которого утвержден на четырех столбах. Отсюда символический «крест» (проход от центральной, западной двери к алтарю и из боковых дверей к центру), который представляет собой общая композиция храма. Таким образом, можно видеть, что в основе западной базилики лежит движение – человек, входя в храм, увлекается вперед его общей вытянутой композицией и ритмом колонн. При этом он не упирается в иконостас (которого нет), а по деамбулаторию (проходу вокруг алтаря) огибает алтарь и возвращается назад, все время находясь в горизонтали, – в храме нет росписей, все скульптуры находятся на уровне движения, человек смотрит перед собой.

Рис.14 Культура Древней и Средневековой Руси

Схема крестово-купольного храма

В крестово-купольном храме все иначе. Вошедший в храм, сделав несколько шагов, останавливается под куполом, не будучи чем-либо побуждаем к дальнейшему движению. Продолжает движение только его взгляд, вовлекаясь в бесконечное движение фигур и сюжетов, идущих снизу вверх, по вертикали (направление, недоступное реальному движению). По точному замечанию О. Вульфа, «переход к созерцанию и есть существеннейший момент византийского религиозного познания». То есть западный храм – это воплощенное движение по времени, устремление вперед, поиск нового, активная работа ума, рассудка. Западный храм стремится сохранить, уловить случайное, временное, мгновенное. Восточный – это статика, пауза во времени, в ритме жизни, созерцание, в которое прежде всего вовлечено сердце. Он ориентирован на типическое, вечное, бесконечно существующее.

Любое изменение в общественном сознании, тревога и печаль, радость и ликование немедленно отражались в архитектурных формах храмов, их интерьеров и внешнем убранстве. Поэтому А.М. Панченко говорил о том, что в храмах домонгольской Руси «сияет радость». После первых лет татарского разгрома она угасает, вспыхивает вновь после Куликовской победы и затем сменяется новыми оттенками – тревогой, национальной гордостью, страхом Божиего наказания и радостью обретения вечного блаженства. Архитектура храма навсегда фиксировала в своих чертах внутреннюю жизнь общества.

Свобода от чертежей (если не считать примерных, предварительных набросков), привычка зодчих работать «как мера и глаз укажут», опора только на опыт поколений вносила в любую постройку очень сильное личностное начало, каждый храм нес в себе представление мастера о Боге, окружающем мире, красоте, а если это была светская постройка – его понимание уюта и удобства. Храм не мог быть поставлен без учета окружающего пейзажа, природного окружения, он не выделялся из него, а дополнял природу, символизируя своими формами универсальную соразмерность и гармонию, присущую миру земному и миру небесному.

Древнерусский зодчий черпал законы гармонии не из книг, а из окружающего мира, и именно поэтому в новгородских храмах (как в природе) трудно найти прямую линию – стены неровны, окна порой неправильной формы, трава подступает вплотную к стенам. Именно поэтому стены Московского Кремля красные, башни увенчаны зелеными шатрами – в этих стенах и башнях отразились красноватые, с зеленой кроной сосны, которые когда-то покрывали берега Москвы-реки. Древнерусские храмы, по выражению Д.С. Лихачева, были «как своеобразные маяки, освещающие огромные пространства и осваивающие эти пространства своими массивными формами».

Именно средствами архитектуры – кремлями и храмами – осваивались бескрайние пространства Руси, именно храмы несли основные представления о христианстве язычникам, храмы и часовни ставились в память о важнейших событиях, утверждая историзм как основу отношения к собственной жизни и своей стране. Только с учетом этих и многих других закономерностей можно понять истинный смысл древнерусской архитектуры, и только в этом случае она станет живым и ярким источником о жизни тысяч ушедших людей, даст возможность обогащать душу закованным в камень опытом прошлого, перестав быть собранием безжизненных «уникальных памятников древнерусского зодчества».

Не подлежит сомнению, что задолго до образования Киевского государства у восточных славян уже существовали зачатки строительных традиций. Утверждать это позволяют отрывочные летописные свидетельства, народные сказания, свидетельства иноземцев. Быстрое усвоение славянами строительных технологий, появившихся после Крещения Руси, позволяет утверждать, что славянская языческая культура обладала огромным внутренним потенциалом.

Известно, что архитектурные традиции Киевской Руси были восприняты из Византии, откуда после Крещения двинулись на Русь архитекторы, иконописцы, техники. Центром монументального зодчества этой эпохи стал Киев. Археологические раскопки и летописи свидетельствуют об обширном строительстве в Киеве уже в княжение Ольги и Владимира (X в.), когда был создан Киевский кремль с каменными крепостными стенами, княжеский дворец, множество монастырских построек. Однако, как пишут Л.А. Беляев и А.В. Чернецов, уже первые городские соборы (Спасский в Чернигове, Софийские соборы в Новгороде, Полоцке и Киеве) обнаруживают в сравнении с греческими целый ряд важный различий. Эти различия были обусловлены разницей климата, географических и социально экономических условий. Здания приходилось рассчитывать для других климатических условий и иной почвы, выбирать материалы из имевшихся на месте, учитывать навыки мастерства местных работников и местные строительные традиции и обычаи.

Рис.15 Культура Древней и Средневековой Руси

Спассо-Преображенский собор в Чернигове

Прежде всего нужно было охватить проповедью христианства большие массы новообращенных людей в условиях, когда сельских храмов еще не существовало, духовенства было немного и оно было преимущественно греческим, а монастыри только зарождались (христианство на Руси вообще утверждалось именно как городская религия, и только спустя продолжительное время она становится «сельской»). Именно эти факторы, судя по всему, предопределили огромные размеры первых храмов Руси (Десятинной Успенской церкви, Успенской церкви Киево-Печерской лавры, Софийских соборов). Примечательно, что с течением времени, по мере распространения христианства и увеличения числа верующих, размеры храмов уменьшаются.

Первым каменным храмом Древней Руси принято считать Десятинную Успенскую церковь (998 г. Название было связано с десятой частью доходов, отдаваемых князьями на сооружение храма), огромную по величине и роскошную по внутреннему убранству. Десятинная церковь занимала в культуре Руси особое положение. Прежде всего это проявлялось в особенности ее функций и их комплексности. Это был княжеский храм, поскольку особого (придворного) храма в Киеве у Владимира Святославича не было. Очевидно, именно поэтому в ней были похоронены и князь Владимир, и его жена Анна. Сюда же были перенесены в 1044 г. останки князей Олега и Ярополка Святославичей, убитых во время усобицы X в., а также мощи княгини Ольги. Тут же были похоронены князь Изяслав Ярославич и его внук Ростислав Мстиславич (князей Всеволодовичей в Десятинной церкви не хоронили).

Сравнивая центральную часть Десятинной церкви со Спасо-Преображенским собором Чернигова, Г.К. Вагнер приходит к выводу, что у нее были развитые хоры, считающиеся признаком княжеского храма, но предназначавшиеся не для князя, участвовавшего по примеру византийского императора в богослужении, а скорее для женщин, в том числе и из княжеской семьи. Вместе с тем Десятинная церковь была и общегородской церковью, условно говоря, «собором», статус которого требовал (помимо большой вместимости) ежедневного отправления службы, в том числе и таких служб (сорокоуст, например), которые совершались большим количеством священнослужителей, для чего было необходимо соответствующее пространство.

Однако, помимо этого, большую роль, по мнению Г.К. Вагнера, в формировании архитектурного плана Десятинной церкви сыграли исторические обстоятельства местного характера. Как первый большой храм Киева, Десятинная церковь должна была иметь вместительное помещение для приготовляющихся к крещению (оглашенных), так называемый нартекс. Как известно, у Десятинной церкви была очень развитая западная часть, придававшая храму необычайную вытянутость. Здесь могла размещаться и крещальня, и эта «миссионерская функция» заметно отличала Десятинную церковь от классического византийского храма X–XI вв.

Кроме того, Десятинная церковь, по мнению специалистов, выполняла и функции митрополичьего храма одновременно с княжеским. В связи с этим архитектура Десятинной церкви была «возвышена» до «митрополичьего уровня», что выразилось в расширении пространства храма, а также устройстве галерей с восточными помещениями, которые, очевидно, несли функции скевофилакия и мутатория – специальных помещений для переодевания патриарха и императора в константинопольской Софии. В Десятинной церкви в них, очевидно, переодевались митрополит и князь.

По предположению Н.В. Холостенко, галереи Десятинной церкви были открыты, что не только повторяло галереи византийских храмов, но и было необходимо для тех киевлян, чье сознание «было еще полно языческих переживаний». Не все горожане решались смело входить в храм, часть их по традиции оставалась вне церкви, и открытый характер галерей помогал недавним язычникам привыкнуть к богослужению, находясь условно вне стен христианского храма. Кроме того, огромные размеры храма и его украшение производили ошеломляющее впечатление на язычников. Возможно, фасад Десятинной церкви был украшен крупным рельефом Богоматери Одигитрии. К сожалению, нет никакой возможности реконструировать роспись Десятинной церкви – после разрушения церкви монголами в 1240 г. от нее не сохранилось ничего. Бесспорно, в апсиде было изображение Богоматери – об остальном можно только гадать.

По мнению Г.К. Вагнера, «значительное развитие западных частей храма позволяет предполагать, что большое внимание уделялось ветхозаветной тематике с ее историческим уклоном». Есть мнение, что Десятинная церковь имела 25 глав, которые стали главным символом «соборности» – важнейшего понятия, означавшего единство людей перед лицом Бога. Храм был разрушен монголами в 1240 г., спустя довольно продолжительное время восстановлен, неоднократно перестраивался и наконец был снесен уже в прошлом столетии. Сохранились только фундаменты, и поэтому его внешний вид можно представить лишь приблизительно.

Интенсивное строительство разворачивается в Киеве в эпоху Ярослава Мудрого (1019–1054). Ярослав создает в Киеве новый архитектурный комплекс, центром которого стал Софийский собор. Рядом располагались Ирининская и Георгиевская церкови. Весь город был обнесен новыми каменными городскими стенами, архитектурным центром которых стали Золотые ворота (сохранились их остатки) с надвратной церковью.

Рис.16 Культура Древней и Средневековой Руси

Софийский собор на плане Киева. 1695 г.

Огромное значение для формирования русской архитектуры имел Софийский собор, сохранившийся до наших дней и искаженный лишь снаружи барочной отделкой XVII в. Как известно, по вопросу о времени построения Софийского собора долгое время шла дискуссия. Одни исследователи относили закладку храма к 1017 г., другие – только к 1037 г., и единства мнений нет до сих пор. Необходимость его постройки была вызвана, по мнению исследователей, отсутствием у киевского митрополита собственного храма. В летописи было отмечено «заложил же (Ярослав) и церковь Святой Софии, митрополию». По преданию, храм был заложен Ярославом Мудрым на месте его победы над печенегами.

Киевская София строилась как пятинефный храм с двумя поясами галерей. Вдоль наружных галерей, вероятно, совершались крестные ходы. У них собиралось и киевское вече. Громадные хоры Софийского собора не могли предназначаться только для князя и его семейства. Скорее всего, к ним примыкали (по константинопольскому образцу) покои митрополита. Остальная часть (тоже по константинопольскому образцу) могла предназначаться для женщин. Важно отметить, что собор Софии был многоглавым (некоторые исследователи считают, что у него было 25 куполов). Эта существенная деталь дала возможность Г.К. Вагнеру утверждать, что «в многоглавой Софии проявилось, во-первых, сугубо русское начало, а во-вторых, начало «соборное», какой бы смысл в эту «соборность» ни вкладывать». Из других памятников киевского зодчества этой эпохи следует отметить Великую Успенскую церковь (1073–1083 гг.), надвратную церковь Киево-Печерской лавры (1106 г.), собор Кирилловского монастыря и др.

Вторым центром монументального зодчества Киевской Руси был Чернигов. Из восьми известных по летописям черниговских храмов уцелело пять. Древнейшим из черниговских памятников этой эпохи является Спасо-Преображенский собор, сооруженный Мстиславом Храбрым во второй четверти XI в. Согласно свидетельству «Повести временных лет», в 1036 г. храм возвели на высоту «яко на кони стояще рукою досяще». Вероятно, его сооружение было начато в 1033–1034 гг. В 1036 г. в недостроенном здании был погребен заказчик собора черниговский князь Мстислав Владимирович. Строительство было завершено в 1038–1041 гг. Неизвестно, кто возводил собор, но, по косвенным данным, можно говорить об участии в его сооружении прежде всего греческих мастеров. Спасо-Преображенский собор представляет собой четырехстолпное сооружение с увеличенным пролетом центрального продольного и поперечного нефов. Столбы храма имеют крестчатую форму. В западной части сооружения находится отдельное помещение – нартекс. Восточная, алтарная часть состоит из трех апсид. К западному фасаду храма пристроены два самостоятельных цилиндрических объема: с севера – лестничная башня, с юга – возможно крещальня. Собор возведен из плинфы и натурального камня.

В Чернигове сохранились также заслуживающие внимания собор Елецкого монастыря (1069 г.) и Борисоглебский собор (1090 г.). Несколько позднее киевского Софийского собора был сооружен храм «о семи верхах» Софии в Полоцке (1044–1066 гг.), по своему плану и архитектуре являющийся упрощенным типом киевской Софии.

В Новгороде в 1045–1050 гг. был возведен Софийский собор, до сих пор являющийся архитектурным центром кремлевского ансамбля и всего Новгорода. «Где святая София, там и Новгород», – гласила новгородская пословица. Архитектурные формы собора очень просты и монументальны, как и все новгородское зодчество. Храм имеет шесть куполов, но в этом нет нарушения традиций – один купол перекрывает башню в юго-западном углу. Внутри собора сохранились фрагменты древней росписи главного купола, фрески и замечательная мозаика в алтаре. На противоположном берегу реки Волхова, напротив кремля, стоит Николодворищенский собор с фресками (1113 г.), являвшийся центром великокняжеской резиденции – Ярославова дворища.

Еще один уникальный памятник – Георгиевский собор (1119) сохранился в Юрьевом монастыре под Новгородом. В башне собора сохранились фрески XII в. Строил храм мастер Петр, являющийся создателем еще одного новгородского памятника – собора Антониева монастыря (1116 г.). В соборе сохранились фрагменты росписи стен, среди которых в башне собора обнаружено изображение зодчего с надписью «Петр». Наиболее древним памятником Пскова, дошедшим до нас, является собор Мирожского монастыря (1130–1152 гг.). Внутренняя архитектура и роспись собора сохранились в первоначальном виде, но снаружи здание подверглось значительным перестройкам.

Памятников гражданского зодчества того времени до нас не дошло. Летописи сохранили сведения об архитектурных ансамблях городских кремлей, монастырей, дворцовых усадеб. К сожалению, юг Киевской Руси значительно пострадал от нашествий печенегов и половцев и в особенности от нашествия монголов, разрушивших в 1240 г. Киев и почти полностью истребивших киевскую культурную традицию.

Владимиро-Суздальская архитектура – это архитектура периода феодальной раздробленности. Распад государства на отдельные самостоятельные территории не привел к уничтожению византийской культурной традиции, а, напротив, стал началом ее творческой переработки и усвоения. Византийская культурная традиция, творчески переработанная в отдельных русских княжествах, привела в этот период к рождению собственно русской национальной архитектуры, настолько цельной, яркой и неповторимой, что это дало основание исследователям утверждать, что в это время на Руси начинается период предвозрождения, так и не ставший возрождением из-за нашествия монголов. Центром рождения этой новой архитектуры было Владимиро-Суздальское княжество, бывшее до того второстепенным уделом Киевского.

Князь Юрий Долгорукий развернул в Суздальско-Владимирском княжестве (его столицей был Суздаль) широкое строительство. Древнейшим памятником этого периода стал Спасо-Преображенский собор 1152–1157 гг., построенный Юрием Долгоруким в Переславле-Залесском, – небольшой белокаменный храм, в котором позднее крестили Александра Невского, Даниила Московского, а преподобный Сергий Радонежский принял в нем сан священника. В этом же году (хотя есть дата и 1157 г.) Юрий Долгорукий ставит в Кидекше (на реке Нерли) – своей загородной резиденции под Суздалем – церковь Бориса и Глеба. В это же время им были возведены Георгиевский собор в Юрьеве-Польском, церковь Георгия во Владимире и церковь Спаса в Суздале. Такого масштабного храмового строительства в течение одного года Древняя Русь ранее не знала. Кроме того, Юрий Долгорукий произвел разведку и первичное освоение каменоломен в Суздальской земле. Ю. Заграевский писал, что «по значимости для культуры и политики Руси (к сожалению, и по нагрузке на экономику) строительство Долгоруким пяти белокаменных храмов вполне сопоставимо с основанием Петербурга».

Расцвет владимиро-суздальской архитектуры пришелся на время княжения сына Юрия Долгорукого Андрея Боголюбского (1157–1174 гг.), при котором столица княжества Владимир застраивается монументальными сооружениями, из которых до нашего времени сохранились лишь расширенный Всеволодом Большое Гнездо Успенский собор и Золотые ворота ХII в., входившие в систему укреплений города.

Успенский собор во Владимире был главным кафедральным храмом Северо-Восточной Руси. Он был построен в 1158–1160 гг. по заказу князя Андрея Боголюбского после перенесения столицы княжества из Суздаля во Владимир. Собор строили приглашенные князем Андреем мастера из Южной Германии и Северной Италии, которых ему прислал император Фридрих Барбаросса. Собор был построен из белого тесаного камня. Возможно, с севера, юга и запада к нему примыкали небольшие притворы, а у углов западного фасада располагались круглые башни. Фасады были покрыты белокаменной резьбой, посередине проходил аркатурно-колончатый пояс, украшенный львиными масками и женскими головами. В 1185–1189 гг. собор был перестроен по заказу князя Всеволода Большое Гнездо. Были разобраны притворы и башни и заменены широкими галереями, для выхода на которые в стенах собора были прорублены широкие арки. В результате наружные стены собора Андрея Боголюбского оказались внутри здания. Собор получил четыре малые главы и стал пятиглавым. В 1161 и 1189 гг. собор был расписан, но эти фрески сохранились фрагментарно. В 1408 г. собор расписывал Андрей Рублев.

Стоит обратить внимание, что в период феодальной раздроблености главные соборы городов – Софийские – сменяются соборами Успенскими. Это связано с тем, что труднопонимаемый образ Софии Премудрости Божией сменяется более близким общественному сознанию Руси образом Богоматери, преломляется в нем и как вместилище и новое раскрытие софийности становится ближе Русской земле, чем София. Философ В. Соловьев называет это «растворение» Софии в Богоматери «телесностью Божественной Премудрости» и отмечает, что уже с самых первых времен русский народ, посвящая храмы Софии, придавал этой идее совершенно иное выражение, отождествляя Софию с Богоматерью и Христом, в отличие от греков, отождествлявших Софию с Логосом. «Софийное почитание Богоматери» в России подчеркивал и протоиерей С. Булгаков, отмечая, что в России празднование Софии литургически связано с памятованием о Богоматери, в связи с чем в Москве и Новгороде храмы, посвященные Успению Богоматери, «в сущности, по замыслу суть софийные храмы».

Рис.17 Культура Древней и Средневековой Руси

Успенский собор во Владимире

В 11 км от бывшей великокняжеской столицы Андреем Боголюбским была создана загородная резиденция князя – Боголюбово с белокаменным дворцом, храмом, входившим в дворцовый комплекс, и каменными стенами. Храм отличался необыкновенной роскошью и был отделан яшмой, позолотой, живописью и резьбой по камню. До наших дней сохранилась лестничная башня дворца (древнейшая из гражданских построек), где прошли последние минуты жизни князя Андрея Боголюбского. В километре от Боголюбова, в месте слияния рек Нерли и Клязьмы, в память о погибшем сыне Андреем Боголюбским была построена за два сезона церковь Покрова на Нерли (1165–1166 гг.) – первый Покровский храм в русской истории. Она стояла на искусственном холме, отделанном белокаменными плитами, и от пристани к нему вела белокаменная лестница с изваяниями львов. Храм венчается одной главой. Некогда она была шлемовидной и была позолочена, в настоящее же время глава черного цвета и имеет луковичную форму, которую приобрела в XVII в.

Также были возведены невиданные ранее на Руси белокаменные крепости – города Боголюбова и Покровского монастыря на Нерли, укрепления Владимира. Строительство велось из белого камня, который обходился на порядок дороже плинфяной или смешанной техники, в которой строили в огромном большинстве других русских княжеств. Н. Воронин отмечал, что масштабное строительство Боголюбского стало возможным при условии совершенствования строительной техники и развития смежных областей искусства. В целом то, что удалось сделать князьям Юрию Долгорукому и Андрею Боголюбскому в области строительства и архитектуры, можно назвать прорывом. Ю. Заграевский среди основных достижений князей называл коренную творческую переработку византийской крестово-купольной системы, сочетание в построенных храмах цельности плана с цельностью и башнеобразностью внешнего облика, которое не имело прецедентов в мире, было достигнуто идеальное сочетание критериев надежности, требуемой квалификации мастеров, площади, цельности внешнего облика и высотности. В дальнейшем именно тип храма, выработанный Долгоруким и Боголюбским, стал в Древней Руси наиболее массовым.

Говоря о владимиро-суздальской архитектуре, необходимо отметить следующую немаловажную деталь. Если представить всю схему архитектурных композиций Владимира – Боголюбова – Покрова на Нерли, то можно обратить внимание на следующую закономерность. Храм Покрова был поставлен неподалеку от точки слияния рек Нерли и Клязьмы. Как считают исследователи, на самом устье Нерли был поставлен белокаменный крест, который был виден первым с корабля, приближающегося по Клязьме к Владимиру. Далее взору плывущего по реке представлялась церковь Покрова, за нею – дворцовый комплекс Боголюбово, за которым открывалась уже панорама Владимира. Таким образом, архитектурная композиция была выстроена так, чтобы эстетически подготовить человека к восприятию очередного комплекса, провести человека по своеобразной «лестнице» образов, с тем чтобы духовно-эстетическое восприятие храма, дворцового и городского комплекса не было нарушено. Закон «постепенности» восхождения к духовному совершенству, являющийся одним из краеугольных камней духовной жизни средневекового человека (не случайно одной из самых популярных книг на Руси всегда была «Лествица» Иоанна Лествичника), распространялся и на архитектурные храмовые формы, воплощавшие в себе вечные духовные истины, рассмотрение которых также требовало постепенности, неторопливости, определенной подготовки.

Вплоть до монгольского нашествия в 1237 г. на территории Владимиро-Суздальской земли продолжают создаваться яркие памятники, каждый из которых неповторим и своеобразен. Уникален по своим резным белокаменным украшениям (которые, как считает С. Шаров-Делоне, возможно, еще и раскрашивались в разные цвета) придворный княжеский Димитриевский собор во Владимире (1194–1197 гг.). Храм был расписан в ХII в. фресками (сохранились небольшие фрагменты). В 1222–1233 гг. в Суздале строится Богородице-Рождественский собор по распоряжению князя Георгия Всеволодовича. Здание было сложено в основном из плит ноздреватого туфа, а из тесаного белого камня были выполнены архитектурные детали: полуколонки алтарных апсид, аркатурный пояс, резные порталы собора. В 1445 г. верх собора обрушился, и храм стоял в таком виде до 1528 г., пока наконец не было решено его восстановить. Вопреки обыкновению, мастера не стали разбирать старый храм до основания, а, сохранив его стены снизу до колончатого пояса, выстроили верхнюю часть собора заново из кирпича и поставили на кровле традиционные пять глав.

Вершиной, до которой поднялось искусство белокаменной резьбы и украшений, является Георгиевский собор в Юрьеве-Польском (1234–1236 гг.), законченный за год до монгольского нашествия. Георгиевский собор в Юрьеве-Польском был создан по заказу удельного князя Святослава Всеволодовича. Летопись сообщала, что князь создал эту церковь «чюдну, резаным камнем, а сам бе мастер». Храм строила из белого камня артель владимиро-суздальских мастеров во главе с мастером Бакуном.

Рис.18 Культура Древней и Средневековой Руси

Георгиевский собор в Юрьеве-Польском

На любого зрителя, особенно первый раз приближающегося к нему, он производит неизгладимое впечатление. Стены приземистого храма с большой главой сплошь покрыты удивительными рельефами, в которых евангельские сюжеты мешаются с полуязыческим растительным орнаментом, а типичные владимирские улыбающиеся львы с длинными хвостами с развесистой кисточкой – со странными каменными масками, в которых явно проглядывают степные черты. При этом, как считает К. Романов, первоначально замысел скульптурного декора Георгиевского собора включал только горельефы. Надо помнить, что резьба по камням, уже уложенным в стену, – дело очень сложное и чреватое тем, что, если резьба по любым причинам испорчена, камень придется извлекать из кладки и заменять на другой.

Резьба по камню до его укладки в стену гораздо безопаснее и технологичнее, и если бы «ковровая» резьба входила в первоначальный замысел мастеров, то, скорее всего, способ ее изготовления был бы именно таким. А поскольку ее стали выполнять на уже возведенных стенах, то на этапе строительства храма она вряд ли была предусмотрена. Судя по всему, заказчик храма (строитель), осматривая построенный и украшенный горельефами собор, счел его недостаточно ярко украшенным и принял решение сделать на храме дополнительный декор. Работа над этим видом декора затянулась до монгольского нашествия зимой 1237–1238 гг. и поэтому не была завершена – на южной стене западного притвора остались намеченные, но незаконченные растительные орнаменты. Георгиевский собор во многом предопределил будущее развитие архитектуры Древней Руси, в частности, по его образцу был построен первый каменный храм Москвы – Успенский собор 1326–1327 гг.

Говоря об орнаментальной резьбе владимиро-суздальской эпохи, необходимо подчеркнуть, что эти орнаменты не были просто обоями, покрывающими снаружи поверхности храмов. Масштаб, динамика орнаментальной резьбы была тектоничной, точно соответствовала не только масштабу храма, но и его внутреннему содержанию, резьба усиливала, подчеркивала монументальность стены и в то же самое время гибкость, податливость материала, из которого она была сложена (в Новгороде, например, фасадная резьба не возникла, так как не позволяло качество камня, поэтому резьба «ушла» в орнаментику декоративно-прикладного искусства). Крупные формы резьбы соответствовали крупному белому камню, из которого были сложены храмы.

В 1471 г. с храмом случилась катастрофа – «во граде Юрьеве в Полском церковь камена святый Георгий, а придел святая Троица, а резаны на камени вси, и развалилися вси до земли…». К счастью, собор обрушился не весь, а по диагонали – рухнула глава, увлекая за собой восточную часть храма, в то время как северная и западная стены почти полностью уцелели. Великий князь Иван III, узнав о катастрофе, незамедлительно поручил восстановление рухнувшей постройки мастеру В.Д. Ермолину, который в том же году и приступил к работе. Восстановить собор Ермолину удалось, правда, не в первоначальных формах – была понижена высота здания, был сделан иной барабан и глава. После восстановления в 1471 г. от собора 1230–1234 гг. сохранились с запада первый ярус притвора и северная половина стены до верха аркатурно-колончатого пояса; с востока – цоколь апсид; с юга – притвор и прилегающие стены (ближе к углам они сохранились лишь до цоколя); с севера – притвор и наиболее значительная часть стен собора.

Что касается резьбы на стенах, то, собирая резные камни от рухнувших стен, он пытался понять, как они располагались, и несколько композиций ему удалось собрать. Но в целом он ставил камни в стены как попало (некоторые камни, как читают исследователи, вообще были вставлены гладкой стороной наружу и изображением внутрь), и в результате храм получил такой необычный и загадочный облик, что некоторые ученые даже были склонны видеть в этой декорации какую-то, якобы еще невыясненную, «символику» зодчих русского Средневековья. В Троицком приделе храма, располагавшегося у северо-восточного угла собора, был похоронен князь Святослав. Однако развитие владимиро-суздальской архитектуры также было прервано монгольским нашествием.

Рубеж XII–XIII вв. стал для русского зодчества переломным. В результате нашествия монголов архитектура Древней Руси понесла невосполнимые утраты. Строительная деятельность практически во всех русских землях (даже в Новгороде, не затронутом нашествием) была прервана, что имело своим следствием распад и исчезновение строительных артелей, утрату мастеров, владевших навыками строительства, забвение строительных методик, передававшихся в основном изустно.

В то же время в первой половине XIII столетия формируется новый тип храма, который окончательно отрывается от создавшего его византийского прототипа. «Если поставить в один ряд памятники древнерусского зодчества XI, XII и XIII вв., – писал О.М. Иоаннисян, – нетрудно заметить, что последние уже лишь в общих чертах сохраняют воспринятую в конце X в. из Византии типологическую схему храма, в области же архитектурных форм и объемов, организации пространства и композиционного построения они представляют собой качественно новое явление, лишь базирующееся на византийской традиции, но являющееся уже самостоятельным национальным вариантом храмовой архитектуры в общей системе восточнохристианского зодчества».

В это время каменное строительство захватывает обширные территории. Если ранее каменные храмы строились по преимуществу в больших городах, то теперь такие храмы появляются в небольших городах удельных княжеств (этому способствует формирующееся «региональное сознание» жителей отдельных княжеств) – Путивле, Ростове, Торжке, Дмитрове, Суздале и др. Взаимообмен мастерами и строителями между княжествами привел к тому, что смоленские мастера приносят новые архитектурные формы в Новгород, а в Смоленскую архитектуру новшества вносят мастера из Полоцка. Становится иным и строительный материал – на смену плинфе (основному строительному материалу домонгольской Руси) приходит брусковый кирпич.

Новгородская и Псковская земли стали немногими территориями Руси, на развитие которых существенно повлияли два фактора – самостоятельность и недостижимость для монголов. Благодаря этому с конца XII столетия новгородская и псковская архитектура постепенно приобретает свой неповторимый стиль. Следует отметить, что в прошлое уходят монументальность и величие, присущие новгородской Софии или Георгиевскому собору – больше таких зданий не строят. В то же время в большом количестве строятся плотные, приземистые посадские церкви – кубовидные, однокупольные, с тремя апсидами, органично вписывающиеся в жилую застройку. Таковы храмы Петра и Павла на Синичьей горе (1185 г.), Апостола Фомы на Мячине (1195 г.), Ильи на Славне (1198 г.), Спаса на Нередице (1198–1199 гг.). Последний был знаменит уникальными фресками, которые погибли вместе с храмом в 1941 г.

В XIII и в первой половине XIV в. в новгородской архитектуре складывается новый упрощенный тип храма: с одной алтарной апсидой вместо трех, с восьмискатным покрытием и с узорчатым украшением стен в виде впадин различной формы, выкладываемых из кирпича. Такого типа были храмы Николы на Липне (1292–1294 гг.), Благовещения на Городище (1342 г.), Спаса на Ковалеве (1345 г.) и церковь Успения на Волотовом поле (1352 г.), погибшие, как и Спас на Нередице, в 1941 г.

Расцветом новгородского зодчества считается вторая половина XIV в. – период экономического могущества Новгородской земли. Лучшие из памятников этого времени – церковь Федора Стратилата на Торговой стороне (1361–1362 гг.), Спасо-Преображенский собор на Торговой стороне (1374 г.), храм Петра и Павла на Софийской стороне. Лучшие среди псковских храмов этого периода – церковь Сергия в Залужье, купол которой сохранил оригинальное покрытие из зеленых поливных черепиц, храм Николы со Усохи (1371 г.), Василия на Горке (1413 г.), Успения на Пароменье со звонницей (1521 г.), Косьмы и Дамиана с Примостья.

Новгород и Псков стали родиной очень яркого явления в русской архитектуре – звонниц, где, в отличие от колокольни, колокола размещаются в ряд. Лучшая из них – Пароменская пятипролетная звонница в Завеличье (1521 г.), а также близкая к ней по типу звонница церкви Богоявления на Бродах. В XVII в. были созданы замечательные звонницы церкви Николы Явленного и большая звонница Псковско-Печерского монастыря. В Новгороде до наших дней сохранилась знаменитая софийская звонница. Очень интересным памятником новгородского зодчества является «Евфимиевская часозвоня» конца XV в. – слегка суживающаяся кверху высокая и стройная восьмигранная башня с восемью пролетами вверху, которая играла роль дозорной башни.

До наших дней сохранилось и несколько памятников гражданского зодчества Новгорода и Пскова. Среди них наиболее интересными являются Поганкины палаты с двухметровыми стенами, сложенными из огромных камней, – дом торговых людей Поганкиных (XVI–XVII вв.) в Пскове.

Особенностью новгородской архитектуры, как уже говорилось, было отсутствие резных украшений на фасадах храмов – местный камень не позволял сделать эти украшения качественно. Огромную роль в общей концепции храма в новгородском строительстве играли алтарные апсиды – И. Грабарь писал, что «новгородский храм красивее всего именно с алтарной стороны и ни одна стена не производит такого нарядного впечатления, как восточная, хотя нарядность эта лежит не в узорах, часто совсем здесь отсутствующих, а в том изумительном искусстве, с которым зодчий облюбовывал формы трех закругленных выступов и искал прихотливых линий их волнистых изгибов».

Большое внимание уделялось куполам храма, которые обычно были очень красивой формы и тесно сдвигались между собой. Кроме того, в силу природных условий (очень много дождя и обильные снегопады) купола новгородских храмов стали быстро эволюционировать от почти плоской византийской формы к выразительной заостренной луковице, на которой не задерживаются снег и вода. Кресты новгородских храмов были обыкновенно деревянные, обитые жестью или железные. Более сложные формы появляются гораздо позже. Во всех храмах устраиваются «полати», первоначально на сводах, соединяющих два западных столба со стенами, а позже на дубовых бревенчатых настилах.

К числу особенностей новгородского церковного зодчества относятся еще так называемые «голосники», или горшки, вставленные в стену при самой кладке, отверстием внутрь церкви. До сих пор идет дискуссия об их предназначении. Одни специалисты считают, что это резонаторы, улучшающие акустику храма, другие убеждены, что голосники необходимы для прочности конструкции здания, так как больше всего их помещается в верхних частях храма, и, таким образом, они облегчают тяжесть купольной системы. Особенно много голосников в церкви Николы на Липне. Еще одна особенность новгородских церквей – высокий подклет (подвал). Иногда эти подклеты были даже храмами, но чаще всего они использовались как кладовые.

В начале XIV в. начинается возвышение и укрепление Московского княжества, ставшего уже в конце столетия центром русских земель и будущим ядром единого Русского государства. Параллельно с возвышением и укреплением Москвы растет и укрепляется московская архитектурная школа, усвоившая и переработавшая идеи владимиро-суздальской архитектуры XII–XIII вв., а также заимствовавшая планы храмов, материал, способы кладки и многие архитектурные формы.

План московских храмов был очень прост: это прямоугольник, почти квадрат, с четырьмя внутренними столбами и тремя примыкающими алтарными полукружиями, или апсидами. Такой храм назывался крестово-купольным, так как купол стоял в центре символического креста, образуемого нефами. Такой храм, как правило, был невелик и имел одну главу, а строился из больших белокаменных блоков. Входы в храм делались с трех сторон и украшались так называемыми «перспективными порталами», то есть ряды узких колонн с двух сторон, располагаясь вертикальной лесенкой, как бы сужали вход. Справа и слева эти колонны посередине прерывались каменными шарами, получившими название «дыньки» и составляющими одну из характерных особенностей московского зодчества.

Активное строительство в Москве начинается при Иване Калите (1326–1341). В 1339 г. им были выстроены новые дубовые стены Кремля в Москве длиной 1700 м, которые стали надежной защитой городского центра. Летописи упоминают о четырех каменных храмах, построенных им. Прежде всего это первая в Москве «церковь камена» – Успенский собор на центральной площади Кремля, заложенный в 1326 г. В его закладке принимал участие Петр, митрополит Московский. Указав участок для будущего храма, он сразу же определил и место своего упокоения в будущем соборе, где вскоре и был погребен, не увидев даже окончания строительства. В нем до XVIII в. погребали всех русских митрополитов и патриархов. Следом за храмом Успения в Московском Кремле появляются каменные церкви (очевидно, на месте прежних деревянных) – Иоанна Лествичника «иже под колоколы» (церковь-колокольня) и Спаса Преображения на Бору – древнейшая в Москве усыпальница членов княжеской семьи – в ней были погребены супруга Ивана Калиты Ирина и жена Симеона Гордого Анастасия. Позднее рядом с ними нашел свое упокоение и сын Димитрия Донского Иосиф, а у стен храма был похоронен просветитель зырянского народа святой Стефан Пермский. В 1333 г. был построен каменный храм Архангела Михаила – усыпальница московского княжеского и царского рода.

При Дмитрии Донском Московский Кремль впервые был обнесен каменными стенами (1366–1367 гг. Подробнее о них в разделе «Московский Кремль и его символика»). Обширная строительная деятельность развертывается после Куликовской битвы при сыне Дмитрия Донского Юрии Звенигородском. До нас дошли следующие памятники XIV–XV вв.: Успенский собор «на городке» в Звенигороде (1396–1399 гг.), представляющий интерес как ранний пример использования и творческой переработки образцов владимиро-суздальской архитектуры; собор Саввино-Старожевского Звенигородского монастыря (1405 г.), Спасский собор Андроникова монастыря в Москве (кон. XIV – нач. XV в.), Троицкий собор Троице-Сергиевой лавры (1422 г.) и, наконец, Троицкий собор Александровской слободы (1428–1434 гг.).

В звенигородском Успенском соборе «на городке» можно видеть зарождение архитектуры иной и по форме, и по своему идейному содержанию, нежели владимиро-суздальская. Вместо традиционного владимирского аркатурно-колончатого пояса здание опоясывается узорчатым белокаменным поясом, напоминающим «подоры», который повторяется на верху апсид и барабана купола. По мнению некоторых исследователей, в этом есть намек на влияние декора нашей деревянной архитектуры на архитектуру каменную. Строгая полуциркульная портальная арка XII в. сменяется заостренной «московской» аркой, и ее форму повторяют закомары. По предположению М.И. Рзянина, кровля храма могла быть увенчана рядами кокошников, вздымающихся ярусами к барабану, то есть в этом храме можно видеть, как намечаются идеи и формы, которые раскроются в XVI–XVII вв. во внешних формах шатровых и бесстолпных храмов.

После некоторого «затишья» в первой половине XV в. строительство храмов возобновляется в конце столетия, совпадая по времени с важнейшими историческими событиями – завершением создания централизованного государства и избавлением зависимости от монголов. В связи с этими и многими другими обстоятельствами в конце XV в. великий князь Иван III начинает грандиозную работу по созданию нового ансамбля Московского Кремля. Подробно об этом говорится в главе «Московский Кремль и его символика», поэтому, не останавливаясь на этом вопросе, необходимо перейти к архитектуре XVI столетия, ставшего исключительным по своей значимости этапом в истории русского зодчества. В этот период завершаются многие замыслы предыдущих веков и рождаются новые архитектурные идеи, типы и формы, и некоторые из них навсегда остались неповторимыми. Объем данной книги позволяет остановиться лишь на нескольких наиболее ярких памятниках рассматриваемой эпохи – шатровом храме Вознесения в Коломенском, храме Усекновения главы Иоанна Предтечи в Дьякове и Покровском соборе (храме Василия Блаженного) на Красной площади в Москве.

Храм Вознесения в селе Коломенском был воздвигнут великим князем Василием III в 1532 г. в память о рождении сына Ивана (будущего царя Ивана Грозного), и летописец отмечает, что церковь «зело чудна высотою, и красотою, и светлостью, таковы не бывали прежде сего на Руси». Действительно, храм Вознесения стал первым русским храмом шатрового типа. (Конструктивной особенностью такого храма является то, что он не имеет внутри столбов и вся масса здания держится на фундаменте.) Храм представляет собой столп, поднимающийся с подклета, окруженного открытой галереей с тремя широко раскинувшимися лестницами. Крестообразное в плане основание столпа ярусами килевидных кокошников переходит в восьмигранник, завершающийся огромным шатром с небольшой главой.

Рис.19 Культура Древней и Средневековой Руси

Храм Вознесения в селе Коломенском

Имя зодчего нам неизвестно (есть предположение, что им мог быть архитектор Петрок Малый). Специалистами по истории архитектуры до сих пор не решен однозначно вопрос о происхождении шатра, и поэтому на этом вопросе необходимо остановиться, так как данная форма несет в себе глубокую смысловую нагрузку и является очень интересным символом. Истоки русского храмового шатра видели в армянском зодчестве и деревянной русской архитектуре (летопись пишет о строительстве собора: «Князь великий Василий постави церковь каменну Вознесения… вверх на деревянное дело в своем селе Коломенском»).

Однако известный исследователь архитектуры М.И. Ильин высказывает предположение, что шатровая форма храма – новое и совершенно иное толкование храмового купола, который, как известно, был символом неба, области пребывания высших, Божественных сил. В древнем сочинении III в. говорится, что небо Бог простер «как шатер для жития», то есть небосвод отождествлялся не только с куполом, но и с шатром.

Замена традиционного купола высоким шатром представляет собой совершенно новое воплощение идеи небесного свода, что было связано с символом «осенения» шатром всего внутреннего пространства храма. Проследив историю возникновения храмового шатра, можно убедиться, что начиная с самых первых ее прообразов (кивориев, или надпрестольных сеней) идея осенения кого-либо или чего-либо находящегося под ним всегда неразрывно связана с этой формой. Само название «киворий» указывает на «осеняющее» значение подобной формы (с греческого значит «кивот» – кивот завета Господня – просвещение Господне или свет Божий). Кивории, поставленные над престолом в алтаре и осеняющие Святые Дары на нем, упоминаются еще в творениях Святых Отцов. На Руси киворий известен уже с ХII века. Ипатьевская летопись, повествуя о кончине Андрея Боголюбского, перечисляет его заслуги в деле украшения храмов и, касаясь церкви Рождества Богородицы, упоминает надпрестольную сень: «Златом украшена от верха и до деисуса и вся добродетельно исполнена, измечтана вся хитростью». От этих сеней, несущих идею осенения Божественной славой Святых Даров на престоле, отражаясь в памятниках светской архитектуры, где форма шатра освящает непосредственно какого-либо человека (например, рундуки над крыльцами, где встречали и провожали гостей, или лицо царского достоинства – моленное место Ивана Грозного в Успенском соборе Московского Кремля, считающееся одним из прототипов Покровского собора на Красной площади), эта форма доходит до храмовой архитектуры, не меняя своего внутреннего символического смысла.

Пройдя такой путь, шатер становится достоянием храмовой архитектуры, осеняя целиком пространство храма, объединяя его с гораздо большей, иной внутренней силой, нежели купол, отражая в идее объединения всего храма и осенения его шатром представления и мысли, связанные с объединением Русского государства вокруг Москвы, с утверждением ее в XVI в. как Третьего Рима. Идея утверждения Москвы как преемницы Рима отчетливо запечатлелась в этом памятнике. Не менее важной была и оформлявшаяся идея храма Вознесения как образа храма Воскресения Христова в Иерусалиме. Известно, что храм Гроба Господня служил прообразом многих храмовых построек в самых различных странах мира в течение последующих веков. Он был воздвигнут на святых для каждого христианина местах – Гроба Господня, Голгофы и места Обретения Креста – и связал их в одно целое. Облик храма представлял собой трехчастную композицию – ротонда над пещерой Гроба, базилика Константина и церковь над Голгофой – и стал прообразом христианской архитектуры.

Его воспроизведения появляются почти сразу после постройки в IV в. Необходимо помнить, что все сооружения, воздвигнутые по подобию храма Гроба Господня или Иерусалимского храма (в православном сознании Руси эти понятия часто сливались. Существовало даже представление о перевоплощении ветхозаветного «Святого Святых» в храме Гроба Господня. Теологическое разъяснение этому перевоплощению дается в текстах Великих Четий Миней и Служебной Минеи на праздник Обновления храма и Воздвижения Креста Господня), как правило (по мнению американского ученого Р. Краутхаймера), связаны со своим первообразом системой символов – посвящением, реликвиями, числовой и прочей символикой. Судя по всему, форма ротонды храма Гроба Господня оказала определенное влияние на шатровую архитектуру храмов. Восьмигранный шатер с восьмигранным же арочным барабаном, завершенным малым восьмигранным шатриком, воспроизведен Симоне Мартини (ок. 1284–1344) в картине «Несение креста» (Лувр). Это шатровое сооружение, по мнению Симоне Мартини, олицетворяет Иерусалимский храм.

На Руси, очевидно, также было распространено представление и об Иерусалимском ветхозаветном храме как о шатровом (или двухшатровом) сооружении, о чем свидетельствует, в частности, изображение кивория на иконе «Сретение» в иконостасе Софии Новгородской, а также свидетельство голландского путешественника Страйса. Описывая храм Василия Блаженного, он замечает: «Церковь Иерусалимская в Москве бесспорно прекраснее всех прочих. Хотя полагают, что она построена по образцу храма Соломонова, но я не видывал ничего ей подобного». Очевидно, не последнюю роль в этом восприятии играл именно шатер, кроме того (и безусловно), необычайно пышное декоративное убранство Покровского храма.

Таким образом, храм Вознесения в селе Коломенском явился не только воспоминанием о рождении Ивана Грозного, но и воплощал в себе две идеи: 1) объединения Русской земли и 2) Града Божия. Причем, возвращаясь к замечанию Страйса о Покровском соборе как образе храма Соломона, можно предположить, что под храмом Соломона подразумевался именно храм Гроба Господня, о котором в то время уже было достаточно хорошо известно, но при созидании его образа во внешнем его убранстве нашло отражение представление о храме Соломона как необычайно пышном и богато украшенном сооружении. Однако не следует сразу же стараться разглядеть в этом первом шатровом храме буквальное отражение ротонды храма Гроба Господня, ибо этот элемент как первый шаг на пути воплощения идеи Града Божия при ином восприятии и с иными архитектурными приемами в данном случае знаменует собою лишь контур, один из штрихов, из которых слагается образ и к которому постепенно добавляются все новые черты.

Очень интересен по своему замыслу также храм Усекновения главы Иоанна Предтечи в селе Дьяково, неподалеку от храма Вознесения, построенный в честь восшествия на престол Ивана Грозного (1547 г.). Церковь Усекновения главы принадлежит к типу так называемых «столпообразных храмов». Однако столпообразность сочетается в нем с пятиглавием, в чем можно усмотреть попытку объединения в одно целое разных архитектурных типов того времени.

О Покровском соборе на Красной площади написано множество книг, и все равно его идейный замысел не раскрыт до сих пор. Строительство собора связано с важным событием в русской истории – присоединением Казанского и Астраханского ханств. Этим заканчивалась борьба между Русью и татарами, которая длилась несколько столетий. Покровский собор был выстроен в 1552–1561 гг. Еще в 1553 г. на этом месте стоял деревянный храм Троицы, «что на Рву», поскольку рядом находился ров. При этом храме был погребен известный московский юродивый Василий Блаженный, и придел его имени дал второе название храму. Двигаясь на Казань, Иван Грозный одержал несколько побед, в память о которых вокруг Троицкой церкви было воздвигнуто семь небольших деревянных храмов. В 1554 г. на их месте уже началось строительство каменного собора. О строителях собора ничего не известно – сохранились только их имена – Барма и Постник. Впрочем, не выяснено до сих пор, двое ли их было на самом деле. Многие ученые считают, что мастер был один и звали его Постник Яковлев, а Барма – это его прозвище.

Собор был закончен в 1561 г. и представлял собой восемь разных церквей, гармонично соединенных вокруг девятого храма – сорокасемиметрового центрального Покровского столпа. В XVI в. собор не был разноцветным, как сейчас, а был только в два цвета – красный кирпич и белые вставки, а купола были обиты железом.

По мнению Н.И. Брунова, Покровский собор – один из наиболее ярких архитектурных образов рая, Нового Иерусалима. Архитектурная композиция собора, объединяющая в себе несколько храмов, отражала народные представления о Новом Иерусалиме как о «храме – городе», освященном славой Бога. Своими формами собор буквально воспроизводит силуэт города – в четырех столпах по сторонам света можно усмотреть образы крепостных башен, между которыми – главы городских церквей. Восприятию собора как храма – города способствовало и то, что ни одна церковь не объединяла столько престолов. Самуил Маскевич, бывший в Москве во время литовско-польской интервенции (1612 г.), насчитывал в соборе 30 алтарей. Количество их все время менялось, и существуют различные свидетельства на этот счет. Известно, что в конце ХVII столетия после очистки Красной площади под своды собора было перенесено 12 церквей, причем незадолго до этого в собор было перенесено еще две церкви. После упразднения некоторых из них общее количество престолов составило 20 (к концу ХVII в). М.Ю. Лермонтов в своей «панораме Москвы» упоминает о 70 приделах собора. Все это, безусловно, отражалось на складывании облика храма-города.

Как известно, храм-город в сознании русских людей был один – Иерусалим, и поэтому не случайно иностранцы, посещавшие Москву в ХVI – ХVII вв., называли Покровский собор Иерусалимом, или Иерусалимской церковью. «В этом же городе (речь идет о Китай-городе), – писал в конце ХVI в. Николай Варкоч – представитель германского императора, – перед Кремлем находится красивая московская церковь, превосходное здание и называется Иерусалимом». Храм Покрова, безусловно, испытывал влияние архитектурных композиций реальных городов. Н.И. Брунов высказывает предположение, что «только что покоренная Казань должна была с ее диковинными для русского глаза мечетями по восточному образцу и островерхими минаретами произвести сильное впечатление на русских людей ХVI в. и возбудить в сильнейшей степени их фантазию». Кроме того, своим планом храм создает обобщенную композицию русского города, образ которого определялся в основном стенами, башнями и храмами, видными со стороны из-за стен. Жилых домов извне просто не было видно, они как бы отсутствовали.

Одной из составных частей духовно-символического облика Покровского собора является идея Троицы, на которую опирается целый комплекс других идей и представлений, и прежде всего – идея Богоматери. Шатер храма имеет восемь граней (мафорий Богоматери на православных иконах имеет восьмиконечные звезды на головной части и оплечиях), повторяя восьмиконечную звезду, положенную в основу плана расположения придельных храмов вокруг центрального Покровского столпа и символизируя, помимо Богоматери, восьмой век – жизнь вечную в Граде Божием, где, согласно вероучению Православной церкви совершается таинственный брак агнца – Христа с его невестой – Церковью. Далее на Богородичную и Новоиерусалимскую символику собора указывает и тот факт, что в ХVI – ХVII вв. общее число глав собора доходило до 25. Двадцать пять – это Бог и 24 старца у его престола в «Откровении»: «Вот престол стоял на небе, и на престоле был Сидящий… и вкруг престола 24 престола, а на престолах видел я сидевших 24 старца» (Откр. 4:3.—4).

Одновременно с этим число 25 означает 13 кондаков и 12 икосов акафиста Похвалы Богородице (в то время также были широко распространены и иконы Похвалы, представлявшие 24 сцены). Еще один символ, который исследователи усматривают в композиции Покровского собора, – образ райского сада, Древа жизни, произрастающего в райском саду. Если учесть, что собор необычайно многоцветен, расписан растительным орнаментом, имеет необыкновенно причудливые формы и находится на бровке Москвы-реки, подобно Новоиерусалимскому древу, то, несомненно, образ рая нельзя исключить из целой общности глубоких духовных символов, формирующих внутренний облик храма.

«Храм Василия Блаженного остался одиноким образцом в истории русской архитектуры, если не считать многостолпного храма в городе Старице, сооруженного также Иваном Грозным и разобранного в XIX веке», – писал М.И. Рзянин. Возможно, это было связано с тем, что повторить его даже частично было невозможно. Храм Вознесения в Коломенском, напротив, вызвал разнообразные подражания и вариации. Так, оригинальный шатровый храм второй половины XVI в. сохранился в селе Острове, шатровый храм (Распятская церковь-колокольня) находится в Александровской слободе. Есть шатровые храмы XVI в. в Переславле-Залесском (храм Петра-митрополита), селе Елизарово под Переславлем-Залесским (Никитский храм), Коломне (храм Успения в Брусенском монастыре), селе Красном под Костромой (храм Богоявления) и пр.

Другим направлением в архитектуре XVI в. было строительство больших пятиглавых монастырских храмов по типу московского Успенского собора. Подобные храмы были сооружены во многих русских монастырях и как главные соборы – в крупнейших русских городах. Наиболее известны Успенский собор в Троице-Сергиевом монастыре, Смоленский собор Новодевичьего монастыря, собор Никитского монастыря в Переславле-Залесском и Богоявленского монастыря в Ростове Великом, храм в Вяземах, выстроенный, по преданию, Борисом Годуновым в конце XVI в., соборы в Туле, Суздале, Дмитрове, Ростове Великом и других городах. Еще одним направлением в архитектуре XVI в. было строительство небольших каменных или деревянных посадских храмов. Они являлись центрами слобод, населенных ремесленниками определенной специальности, и посвящались определенному святому – покровителю данного ремесла.

Рис.20 Культура Древней и Средневековой Руси

Богоявленский монастырь в Ростове Великом

В XVI в. велось широкое строительство каменных кремлей. В 30-х гг. XVI в. прилежащая с востока к Московскому Кремлю часть посада была обнесена кирпичной стеной, названной Китайгородской. По мнению И.Е. Забелина, название «Китай» означает «сплетенный», «плетеничный», поскольку на Руси слово «кита» обозначало преграду, сплетенную из хвороста. П.В. Сытин считал, что название «Китай-город» состоит из двух слов – монгольского и древнерусского, на современном языке означая «средняя крепость», поскольку он находился между двумя крепостями – Кремлем и Белым городом.

Новая стена была приземистее, нежели стены Кремля, без зубцов и рассчитана на артиллерию – на боевой площадке на верху стены могли размещаться пушки. Толщина стен Китай-города (6 м) почти равнялась их высоте (6,3 м). Со стороны Москвы-реки она вплотную примыкала к угловой Беклемишевской башне, а со стороны Неглинной – к Собакиной (Угловой Арсенальной). Упоминавшиеся выше башни стояли на месте пересечения улиц со стеной и имели ворота, носившие названия самих улиц, – Варварские, Ильинские, Косьмодемьянские и Сретенские. Главными воротами нового сооружения стали Воскресенские, ведущие на Красную площадь (разрушены в 30-х гг. нашего столетия и недавно воссозданы). В 1587 г. по повелению царя Федора Иоанновича начались работы по сооружению стен Царева, или Белого, города по линии современного Бульварного кольца. В целом работы были в 4–5 раз крупнее строительства первого Московского каменного Кремля в 1366–1367 гг. Руководил возведением стен Федор Савельевич (предположительно Иванов) по прозвищу Конь. Нижние части сооружали на свайном основании, по традиции из белого камня, верх был из кирпича, и на кирпичной кладке стояли двурогие, подобные кремлевским, «ласточкины хвосты».

Стена протянулась на 9,5 км, ее высота доходила до 10 м, а толщина – до 6 м. Кроме того, она была укреплена с внешней стороны валом и рвом, наполненным на значительном протяжении водой из ручья Черторыя и речки Сивки. На стене было построено 28 башен, покрытых шатровой кровлей и оборудованных бойницами верхнего боя – машикулями. Девять башен были с воротами, сходными с Китайгородскими, для проезда на месте пересечения стены с улицами. Это были Яузские, Покровские, Мясницкие, Сретенские, Петровские, Дмитровские, Тверские, Никитские, Арбатские, Пречистенские ворота. Проезды были вымощены белокаменными плитами. Стена, вал и ров начинались в районе нынешнего Яузского моста, у Москвы-реки, затем неправильной дугой охватывали полукольцом почти весь город и упирались вновь в Москву-реку в районе нынешнего храма Христа Спасителя. Здесь стояла башня, украшенная семью небольшими шатрами и получившая название Семиверхой.

Каменные крепости-сторожи были также возведены в Поволжье (Нижнем Новгороде, Казани, Астрахани), в городах южнее Москвы (Туле, Коломне, Зарайске, Серпухове) и западнее Москвы (Смоленске), на северо-западе России (Новгороде, Пскове, Изборске, Печорах). Крепостными стенами в это же время обзавелись и многие монастыри – Соловецкий, Кирилло-Белозерский, Троице-Сергиев, Иосифо-Волоколамский, Новодевичий.

На архитектуру XVII в. повлияло множество событий – Смута начала столетия, раскол, народные бунты. Именно поэтому архитектура XVII столетия существенно отличается от XVI в. и внешними формами, и их внутренним символическим содержанием, именно в этом столетии родились очень многие замыслы, которые не были воплощены или были воплощены частично, но даже по тем памятникам, что сохранились, по планам, дошедшим до нашего времени, можно судить о том, что XVII столетие стало временем уникального раскрепощения духа и творческих сил. Так, начало века было ознаменовано попыткой Бориса Годунова выстроить в Московском Кремле копию храма Гроба Господня в Иерусалиме. «Царь замыслил… Господень Гроб злат… с сущаго от их в Иерусалиме мерою и подобием». Причем собор Воскресения по замыслу Годунова должен был, очевидно, стать центром целого архитектурного комплекса. Об этом свидетельствует переделка в те же годы Лобного места: «…того же году зделано Лобное место каменно, резана, двери – решетки железные», – говорится в Пискаревском летописце. Однако проект не был воплощен отчасти из-за своей дороговизны, отчасти из-за того, что возведение Воскресенского храма предусматривало уничтожение Успенского собора в Кремле. Памятником неосуществленному замыслу Годунова осталась колокольня Ивана Великого высотой 87 м – самое высокое здание Москвы вплоть до начала XX в. Высота и объем колокольни, очевидно, соотносились с будущим храмовым комплексом.

Свое развитие в несколько декоративном виде получили в XVII столетии появившиеся ранее архитектурные типы. Так, по словам М.И. Рзянина, «монументальный шатровый храм XVI в. сменился в XVII в. декоративной изящной и стройной архитектурной «игрушкой». В качестве примера можно привести церковь Рождества Богородицы в Путинках в Москве (1649–1652 гг.) – архитектурная группа из трехшатровой церкви, одношатрового придела и шатровой колокольни. Данный храм стал последним шатровым храмом в истории русской архитектуры. Получил развитие и тип бесстолпного храма – небольшого храма с единым внутренним пространством, без опорных столбов, перекрытый сомкнутым сводом, увенчанный снаружи ярусами кокошников и световой главкой, с примыкающим в виде отдельного объема алтарем. Примерами таких храмов могут служить церковь Донского монастыря в Москве, выстроенная на рубеже XVI и XVII вв., храм Покрова в Рубцове в Москве (1626 г.).

После запрещения патриархом Никоном строительства шатровых церквей как не соответствующих православным канонам бесстолпный тип храма получает широкое распространение в русской архитектуре, обогатившись обязательным пятиглавием, шатровой колокольней и богато украшенными крыльцами. Таковы храмы Николы в Пыжах в Москве (1657–1672 гг.), храм Воскресения на Посаде в Коломне (первое упоминание 1577 г.), церковь Троицы в Никитниках (Грузинская) в Москве (1628–1651 гг.), Троицкая церковь в Останкино (1677–1692 гг.) и др. Декоративный стиль середины XVII в. получил широкое распространение по всей России. Переплетаясь с местными особенностями, этот стиль оставил местами глубоко оригинальные, художественно значительные произведения и целые ансамбли. Особенно ярки в этом смысле храмы и храмовые ансамбли в Ярославле – церковь Иоанна Предтечи в Толчкове (1671–1687 гг.), покрытая ковром из изразцов, храм Иоанна Златоуста в Коровниках (1654 г.), Ильи Пророка (1647–1650 гг.) и Николы Мокрого (1663–1672 гг.).

До наших дней не дошло одно из лучших произведений русского деревянного зодчества – дворец, выстроенный в 1667 г. Алексеем Михайловичем в селе Коломенском (в музее хранится его модель, а в 2008–2010 гг. неподалеку от Коломенского была воссоздана его посредственная копия). Это было уникальное сочетание двухэтажных корпусов и многоэтажных башен, с высокими причудливыми крышами разнообразных форм, крыльцами, лестницами, вышками. Нижний этаж был занят царской «мыльней», кухней, складом хозяйственных принадлежностей и помещениями для слуг; вверху находились покои царя, царицы и их детей. Дворец был раскрашен в разные цвета и отделан с такой роскошью внутри и снаружи, что назывался «восьмым чудом света». К сожалению, еще крепкий дворец был разобран в правление Екатерины II.

Помимо деревянных воздвигались и каменные царские дворцы и палаты. При Михаиле Федоровиче были выстроены в Московском Кремле каменные жилые царские апартаменты над палатами, возведенными Алевизом Новым. Все сооружение получило название «Теремной дворец», который был расширен и украшен при Алексее Михайловиче (1645–1676 гг.). Каменные царские дворцы имелись также в некоторых монастырях, наиболее часто посещавшихся царской семьей, например в Ипатьевском монастыре близ Костромы, в Саввино-Сторожевском монастыре близ Звенигорода, Троице-Сергиевой лавре, Николо-Угрешском монастыре под Москвой.

Неповторим ансамбль Воскресенского монастыря (Нового Иерусалима), выстроенного патриархом Никоном под Москвой. Замысел о подобного рода постройке, очевидно, созрел у патриарха за несколько лет до ее начала, а образцом для нее послужила кипарисовая модель храма Гроба Господня в Иерусалиме, подаренная ему в 1649 г. патриархом Иерусалимским Паисием, а также книга «проскинитарий», где даны были размеры и описание храма Гроба Господня, привезенная старцем Троице-Сергиевой лавры Арсением Сухановым в 1654 г. с Востока.

В 1656 г. в подмосковном селе Воскресенском патриарх начал строительство деревянного Воскресенского монастыря. Центром его стал собор Воскресения Христова – копия храма Гроба Господня в Иерусалиме. В монастыре имелись копии Голгофской церкви, «камня миропомазания», подземной церкви Константина и Елены и пр. Монастырь был окружен стеной с восемью башнями, что соответствовало восьми воротам палестинского Иерусалима времен жизни Христа. Окрестности монастыря были также переименованы согласно палестинской топографии. Появились горы Фавор и Ермон, села Капернаум, Рама и Скудельничье, города Вифлеем и Назарет. Река Истра была переименована в Иордан. Позднее появляются Гефсиманский сад, Силоамская купель, источник Самарянки, даже холмик, означавший место, где повесился Иуда.

Рис.21 Культура Древней и Средневековой Руси

Воскресенский монастырь. Новый Иерусалим

Башни монастыря получают библейские наименования – Дамасская, Сионская, Варуха, Гефсиманская и др., а над центральными вратами воздвигается Входоиерусалимская церковь. Законченный собор Воскресения Христова имел девять глав (с главой колокольни), что сближало его с собором Василия Блаженного. Храм был богато украшен изразцами, купол над центральным алтарем, глава шатра над ротондой и глава колокольни были вызолочены. По кругу ротонды изразцовая надпись гласила: «Сказание о церковных таинствах, яко храм или церковь мир есть, сие святое место – Божие селение и соборный дом молитвы, собрание людское. Святилище же тайны, то есть алтарь, в нем же служба совершается, трапеза же (престол) есть Иерусалим, в нем же Господь водворися и седе яко на престоле и заклан бысть нас ради».

Воскресенский монастырь Никона вскоре стал образцом для подражания. Неоднократно поддерживавший Никона митрополит Ростовский Иона Сысоевич создает в Ростове в 60-х гг. XVII в. удивительный кремль (Архиерейский дом), совершенно явно сочетавший в себе черты и города, и монастыря (храм-город). Повторив формы Московского Кремля, митрополит Иона украсил свою постройку пышным узорочьем, а также ввел в нее очень интересный следующий элемент, больше нигде не встречающийся (кроме некоторых еще построек Ионы). Практически все стены, храмы и башни соединялись в нем верхними переходами, по которым можно было обойти весь Кремль, ни разу не ступив на землю. Историческим и архитектурным центром Ростовского кремля является Успенский собор, выстроенный в XVI в. на месте древнего собора XII в. Уникальна звонница Ростовского кремля, на которой сохранился подлинный «звон» (подбор колоколов) XVII в.

В конце XVII в. зародился очень своеобразный архитектурный тип, получивший название «московское», или «нарышкинское», барокко, для которого характерно не только определенное построение храма (восьмерик на четверике) но и очень своеобразный декор и всегда сочетание красных панелей стен с белыми колонками и наличниками. Среди построек подобного типа можно назвать собор Богоявленского монастыря в Китай-городе в Москве, колокольню Новодевичьего монастыря в Москве, храм села Уборы Звенигородского района, Успенский собор в Рязани и, безусловно, один из лучших храмов в стиле нарышкинского барокко – церковь Покрова в Филях в Москве.

Особо необходимо отметить не имеющий аналогов храм Знамения в селе Дубровицы под Москвой, построенный в 1690–1704 гг. Б.А. Голицыным. Крестообразное в плане столпообразное здание облицовано граненым камнем, покрыто тончайшей резьбой, украшено по-европейски совершенно несвойственной для русских храмов скульптурой и увенчано поверх купола огромной ажурной золоченой короной. «Пышностью и изяществом украшений, – писал М.И. Рзянин, – скульптурой, наружными и особенно внутренними рельефами храм подобен ювелирному изделию, вырезанному из одного куска». Храм оказался настолько странным и необычным, что никто не решился попытаться создать нечто подобное. Мало того, его много лет никто не решался освятить и храм был освящен только когда Петр I лично приехал в Дубровицы. Характерным архитектурным явлением XVII в. стали также монастырские трапезные – обширные, светлые, с высокими потолками и широкими окнами. Лучшими образцами таких трапезных всегда считались трапезная московского Симонова монастыря (1680 г.), трапезная Троице-Сергиевой лавры (1686–1692 гг.) и трапезная Данилова монастыря в Переславле-Залесском (1695 г.).

Отдельной категорией архитектурных сооружений были так называемые обыденные храмы, которые становились реакцией на те или иные социальные или политические события. Цикл культурной и общественной жизни России как в то время, так и сейчас складывался из тысяч циклов жизней народных общин отдельных сел и деревень, которые в свою очередь составляются из сфер бытия отдельных людей – членов этих общин. Падение Константинополя или наступление рокового 1492 г. было общенациональной трагедией, переживалось на общенародном уровне и приводило к созданию памятников общероссийской значимости.

Однако нельзя забывать, что каждую неделю или месяц в различных селах, городах, областях России происходили трагические события, имевшие в масштабах своего региона не меньшее значение, чем 1453 или 1492 г. для всей страны, и также вызывавшие ужас. Это мог быть внезапный падеж скота или голод, эпидемия или ураган, таинственное небесное знамение – все, что разрушало и расшатывало жизненные устои, несло беду, выбивало почву из-под ног. И тогда, в минуты неожиданных испытаний, рождалась естественная духовная защитная реакция, выражающаяся опять же в стремлении воздвигнуть святыню только «местного» масштаба, «местночтимую» святыню. Или совершить какой-то обряд, помогающий создать сакральное пространство, выделить и освятить какую-то территорию, духовно защитить, объединить и оживотворить распадающийся социум, пораженный бедой.

Среди множества таких обычаев и обрядов это традиция построения обыденных храмов. Название церкви «обыденная» («овыденная») происходит от обычая строить такой храм «обыден», то есть целиком от фундамента до креста за один день, от восхода до заката солнца. При этом обыденный храм строился всегда «всем миром», то есть всеми жителями села, деревни или города – как малого, так и большого. В день постройки храм уже освящался и в нем проходило первое богослужение: «Того же лета бысть поветрие в Великом Новеграде и в то время поставиша церковь древяну святых святителей Афанасия и Кирилла во един день, и бревна возиша из лесу того же дни, и срубиша, и освятиша единаго дне и служиша».

Обыденные храмы строились в Киеве, Пскове, Новгороде, Москве, Сольвычегодске, Вологде, Великом Устюге, Ярославле, Ростове Великом и других городах. Храмы с названиями «обыденный» (конечно, уже более поздней постройки) сохранились до наших дней в Москве (храм Илии Пророка Обыденного неподалеку от нынешней Кропоткинской площади), в Ярославле (Спасопробоинский обыденный храм), в Вологде («Спас Овыденный»), в селе Екатерининском на реке Вятке (Екатерининская овыденная церковь). Всего же в настоящее время выявлено более 30 обыденных храмов (очевидно, их было больше). Большинство обыденных храмов, по мнению гр. Уварова, ставились для «избавления города или страны от какого-либо общественного бедствия», а точнее, «мора или морового поветрия» (как уже было видно по летописному тексту, приведенному выше). В. Кожевников подтверждает, что «большинство в общем числе обыденных церквей составляют «моровые», построенные во время чумных эпидемий XIV – XVII вв.».

Переживая любую беду как возможное знамение наступления последних времен (о необходимости неустанного бодрствования и ожидания Страшного суда неоднократно говорится в Новом Завете: «Итак, бодрствуйте, потому что не знаете, в который час Господь ваш приидет» (Мф. 24:42), «Итак, бодрствуйте, потому что не знаете ни дня, ни часа, в который приидет Сын Человеческий» (Мф. 25:13), «Бодрствуйте и молитесь, чтобы не впасть и искушение» (Мф. 26:41), «Итак, бодрствуйте, ибо не знаете, когда придет хозяин дома, вечером, или в полночь, или в пение петухов, или поутру» (Мк. 13:35) и др.), люди стремились воздвигнуть архитектурную икону Царства Божия (известны случаи создания и настоящих обыденных икон), чтобы, образовав определенный сакральный центр, подготовиться к возможному пришествию Христа. Это был одновременный акт умилостивления Бога и покаяния, знак бодрствования, готовности встретить Страшный суд. Однако может возникнуть вопрос: почему любой другой храм в той же местности, уже существующий, не мог служить для тех же целей?

Рассматривая этот вопрос, надо сразу отметить, что обыденная церковь была храмом особым, исключительным, отличающимся от других. В народе всегда существовала вера в особую святость обыденных вещей (обыденные храмы, обыденные полотенца, даже существовали обыденное пиво и творог, используемые в лечебных целях), в их исключительную духовную чистоту. В народе считалось, что в обычном храме (и даже во время богослужения) может присутствовать нечистая сила: «В церкви черт сидит на окне и записывает смеющихся и разговаривающих». Обыденный же храм, в силу быстроты постройки, нечистая сила осквернять не успевала, и именно поэтому он обладал особой, исключительной духовной чистотой.

Обыденный храм в силу своей скорой постройки был и «особо», «подчеркнуто» новым, что являлось очень существенным фактором для его эсхатологического восприятия. В христианском миропонимании одной из наиболее ярких черт последних времен является не столько тотальное разрушение, сколько всеобщее обновление и восстановление человека, мира, вселенной. Поэтому Иерусалим, явленный в Откровении, не просто новый внешне, поскольку был и старый, палестинский, а новый по сути своей, преображенный, несущий в себе только духовный свет. В Откровении Иоанна говорится: «И увидел я новое небо и новую землю, ибо прежнее небо и прежняя земля миновали… И я, Иоанн, увидел город Иерусалим Новый, сходящий от Бога с неба… И услышал я громкий голос с неба, говорящий: …и сотрет Бог всякую слезу с очей их, и смерти не будет уже, ни плача, ни вопля, ни болезней уже не будет, ибо прежнее прошло. И сказал Сидящий на престоле: Се, творю все новое…» (Откр. 21:1–5). Все новое возникает на руинах старого, и поэтому ни один ранее построенный храм нельзя использовать в качестве сакрального символа для остановки Хаоса, поскольку этот храм уже является принадлежностью мира старого, отжившего. Новое вино не вливается в старые мехи. Поэтому обыденный храм является последним, апокалиптическим храмом, новым храмом преображенного мира – создается новая космогония, где весь мир воскресает в виде храма.

При рассмотрении особой сакральности обыденного храма, его исключительной новизны необходимо отметить и то, что построение такой церкви являлось своеобразным космогоническим актом превращения «Природы» – Хаоса в «Культуру» – Порядок. По замечанию Н.М. Теребихина «обыденная» технология моделировала сакральную технологию Творения мира как процесса его воссоздания из тех исходных первоэлементов, на которые распался космос «в смутные времена господства хаоса». Из отдельных бревен собирался храм – идеальная модель вселенной. То есть моделировалась картина последних времен и возрождения из руин преображенного Нового Мира.

Кроме того, обыденные храмы строились «всем миром», движимым только стремлением создать святыню. Никакой материальной заинтересованности здесь не было, в то время как обычные храмы обыкновенно строились приглашенными мастерами, получавшими определенную плату. То есть общее участие «мира» в строительстве являлось выражением одного из главнейших христианских начал – братского единения и любви во Христе, чуждой какой бы то ни было корысти. Кроме того, «мир», созидающий храм, обозначал и все общество, человечество, распавшееся во время бедствия и воскресающее из небытия вместе с преображенным и обновленным храмом – вселенной. То есть строительство обыденного храма становилось идеальным выражением соборности православного народа, соборного спасения Русской земли.

Таким образом, становится понятным, что созданный храм был совершенно особым, небесным, выстроенным символически всем человечеством и как бы не совсем стоящим на земле. Он также уподоблялся и своему земному первообразу, по словам Н. Федорова, «очищенному от крови и денег храму Иерусалимскому (Ин. 3:16)», который всегда служил символом святыни, объединяющей всех христиан. То есть обыденный храм приобретал духовное сходство и с таинственным небесным храмом последних времен – последним храмом, который Иоанн видел в Откровении, и с земным первообразом – храмом Иерусалимским – первым храмом, символика которого воплощалась в тысячах христианских храмов всей Русской земли. Обыденный храм становился вневременным храмом всей истории человечества («Я есмь Альфа и Омега, начало и конец» (Откр. 21:6), что подчеркивалось и самим фактом строительства такого храма за один день.

Один день, от утра до вечера, употребляемый на возведение храма, обозначал, несомненно, весь цикл человеческой жизни от рождения (утра) до смерти (вечера), кругооборот мировой истории, заканчивавшейся Страшным судом и явлением Нового Иерусалима. «Яко тысяща лет пред очима Твоима, Господи, яко день вчерашний иже мимо иде, и стража нощная» (Пс. 89:4). Поскольку обыденный храм строился в случае общего несчастья, оно и воспринималось общественным сознанием как разрушение храма, старого, ветхого храма человеческого социума, конец мира. За один день, то есть в минимальный отрезок человеческой жизни, имеющий начало и конец, за который можно было физически воздвигнуть храм, формировалась новая, обладающая особой святостью церковь, символизирующая обновление и воскресение всего мира после Страшного суда.

Воспринимая любую, даже самую незначительную, беду очень масштабно, как «репетицию» всеобщей апокалиптической катастрофы, как «действующую модель» последних времен (можно предположить, что именно отсюда проистекает известная черта парадоксального народного русского характера – стремление жаловаться на жизнь и предаваться любой беде, как самой тяжелой и последней, с исступленным отчаянием: «Такого еще никогда не было!», «В более тяжелое положение я никогда не попадал!», «Этого ужаса я никогда не забуду!». Однако не следует забывать, что и отсутствие бед и страданий было признаком, вызывающим скорее тревогу, нежели успокоение. Принцип «кого Бог любит – того и наказывает», согласно которому Бог накладывает на человека особую ответственность за избранничество и поэтому постоянно наказывает за грехи, не давая им шириться, распространялся не только на каждого исповедующего православие, но и на историческую судьбу России.

Характерно высказанное еще в «Повести временных лет» соображение: «Кого Бог тако любит, якоже ны взлюбил есть? Кого тако почел есть, яко же ны прославил есть и вознесл? Никого же: им же паче ярость свою воздвиже на ны, яко паче всех почтени бывша, горее всех сдеяхом грехи». Народное сознание творило материальную схему всей мировой и Священной истории: хаос (несчастье), труд, преображающий мир (подготовка к строительству) и мир, преображенный и обоженный после второго пришествия Христа, в котором уже нет ничего суетного, а смысл существования человека – в служении Богу (завершенный храм и служба в нем).

В критические моменты существования Руси в общественном сознании рождалось стремление пересмотреть мировую историю, убедиться, что путь, завершение которого вот-вот наступит, истинен (отсюда появление в такие периоды многочисленных исторических трудов по всем вопросам русской и мировой истории). Постройка обыденного храма и была такой схемой мирового процесса, оглядкой на всю прожитую человечеством жизнь, которая должна закончиться Храмом, иначе в ней нет смысла («Зачем дорога, если она не ведет к Храму?»). Кроме того, это было и переживание наиболее драматических моментов Священной истории – несчастье (ужас от Богооставленности и ожидание искупительных страданий = моление Христа в Гефсиманском саду), тяжелый труд, связанный с подготовкой строительства храма (крестные страдания и смерть) и, наконец, Воскресение телом и духом (храм, являющийся символическим телом Христа, и служба в нем) = тридневное разрушение и воздвижение храма – тела Христа: «А Он говорил о храме Тела Своего» (Ин. 2:21).

Поэтому быстрота построения храма (один день) была очень существенным символическим моментом. Этим еще раз подчеркивалось значение храма как неотмирной святыни, образа небесного Храма Божия, с окончанием строительства которого должен был преобразиться духовно весь мир, воцариться спокойствие и тишина и закончиться та полоса несчастий, идущая по данному селу или городу. Таким образом, сам ритуал строительства выражал собою готовность людей данной местности достойно встретить Христа грядущего, подчеркивал состояние их бодрствования в преддверии Страшного суда.

Основы строительной техники принесли на Русь византийские мастера, возводившие храмы в Киеве. В X–XI вв. наиболее распространенным строительным материалом в Киеве и Новгороде была плинфа – плоский, в виде прямоугольника, кирпич. Целиком из плинфы храмы строить было нельзя, поэтому при строительстве использовали византийскую технику – чередование грубо обработанного камня (бутовой кладки) с рядами плинфы особой формы в виде плитки, близкой по форме к квадрату. Плинфа встречается в постройках вплоть до ХIV в. в Новгороде, Смоленске, Астрахани и других городах. Кладка осуществлялась на цемяночном растворе (смесь извести, песка и толченого кирпича, отчего раствор был розового цвета).

В кладку в качестве резонаторов вставляли, как уже говорилось, керамические горшки-голосники («глечики»). Они могли иметь форму керамических горшков с округлым туловом либо удлиненную форму трубы – форма часто зависела от системы акустики конкретного храма. Голосники располагали в кладке под арками, в пазухах сводов, в барабанах куполов, между окнами и в закруглениях куполов над ними. Располагались голосники только на северных, южных и западных стенах, а на восточной стене они практически никогда не встречаются. В большинстве случаев количество голосников одинаковое на северной и южных стенах, а западная стена обычно содержит другое их количество, и расположены они, как правило, иначе.

В Х – XII вв. строительный материал клеймили. По мнению Н.Н. Воронина, клейма на камне в виде крестов и загадочных букв и других знаков указывали на принадлежность мастеров к различным группам заказчиков – князю и боярам, епископам и т. д. В домонгольский период для декоративных целей применялся глазурованный цветной кирпич синего, голубого и зеленого цвета. Главы храмов покрывались свинцом, медью, деревянным лемехом, черепицей, каменной лещадью.

С древнейших времен в строительстве также использовался естественный камень различных пород. Каменное строительство на Руси появляется еще в эпоху поздней бронзы. Одно из первых упоминаний о каменном строительстве в X в. приводится летописцем Нестором: «…град же бе Кыев… и бе вне града другой двор, идеже есть двор Деместиков за святою Богородицею над горою двор теремны: бо бе ту терем камен».

Для строительства во Владимире, Суздале, Рязани, Переславле-Залесском, Нижнем Новгороде и Астрахани использовались известняки мячковского горизонта месторождений Окско-Цнинского вала (мячковский камень получил свое название с ХIV в. по селу Мячкову). Для новгородских храмов ХIV – ХV вв. характерна кладка из местного плитняка с красным песчаником и кирпичом. Плиты укладывали без стески, кладка нередко была неровная, центральные пилоны не всегда имели одинаковую толщину и были поставлены с явным пренебрежением к вертикали.

Применение белого камня-известняка в архитектурных постройках ХII – ХVII вв. отличается как особенностями известняка, так и методами его обработки, кладки и перевязки блоков. Особенно это касается белокаменных построек Владимиро-Суздальской Руси – мягкий и равнослойный мячковский известняк наиболее пригоден для фигурной тески и резьбы, и именно использование мячковского белого камня привело к расцвету знаменитой владимирской резьбы в ХII – ХIII вв. Камень из псковских и новгородских карьеров не подходил для резьбы, и поэтому в этих регионах приходилось прибегать к украшению стен объемными элементами кладки (кресты, окружности, ниши и пр.). В XV в. появляется кладка «в коробку» с забутовкой ядра стены камнем, с облицовкой стены изнутри и снаружи белым камнем или кирпичом. Кладка стен только из белого камня (без кирпича в плинфы) продолжалась в основном до 30-х гг. ХIII в. С ХV в. начинает распространяться смешанная кладка из камня и кирпича.

Наружные стены крепостных сооружений возводили также с забутовкой внутренних полостей булыжником (Иван-город) или возводили из огромных каменных глыб весом до 11 тонн с заполнением промежутков и пустот кладки мелкими камнями (стены и башни Соловецкого монастыря). Отдельные храмы облицовывались белым резным камнем (в Суздале, Владимире, Успенский собор Московского Кремля и др.). Барабаны глав обычно выкладывали из известкового туфа, что значительно облегчало их массу, снижало давление на своды и улучшало вентиляцию помещений храмов.

Блоки белого камня, применявшиеся в строительстве ХII – ХIII вв. были разного размера, и только к ХIV в. постепенно выработался приблизительный стандарт: ширина блока – 30–40 см, высота – от 25 до 40 см. Толщина стен храма была от 90 см до 1 м 35 см, в зависимости от объема храма. Арки храма делали из белокаменных, тщательно притесанных блоков и до сих пор на белокаменных стенах часто можно проследить разметку центров и радиусов арок. В каменном зодчестве Древней Руси отмечается следующая закономерность: чем выше над землей расположена та или иная архитектурная деталь, тем затейливее она декорировалась. По предположению исследователей, резьбу белокаменных блоков производили прямо на месте, на блоках, уже вложенных в кладку стен. Растворы применялись двух видов: белый (известь с песком и белокаменной крошкой) для стеновых конструкций и интерьеров и розовый – для нижних и подземных частей памятника (известь с песком и толченым кирпичом (цемянкой).

В среднерусских княжествах первое известное применение кирпича («плиты ожиганной») восходит к 1399 г., и вплоть до XVII в. кирпичное строительство идет параллельно с белокаменным. Однако кирпич XIV в. был плохого качества, и впервые кирпич хорошего качества был изготовлен архитектором Аристотелем Фиораванти для строительства Успенского собора в Московском Кремле в конце XV в. Он был настолько прочен, что для того, чтобы кирпич расколоть, приходилось ночь вымачивать его в воде. Кирпич был нескольких видов: «столовый» (кирпич изготовлялся набивкой форм на столах-верстаках вручную деревянным молотком-чекмарем), «подпятный», или «подножный» (его набивали в форму не чекмарем, а пяткой ноги), лекальный кирпич (изготовлялся по деревянным профилированным формам), формовой кирпич (изготавливался на ножных прессах-станках).

Существовали разнообразные типы размеров кирпича – от маломерного до огромного (до 50 см в длину). По функциональному типу кирпич подразделялся на городовой, палатный, стенной, трубяной и т. д. В ХVI в. появляются первые стандарты при строительстве из кирпича, но обычно при возведении храма применялся кирпич самых разных типов. Так, церковь Вознесения в селе Коломенском (ХVI в.) имеет кирпич 9 типоразмеров, храм Василия Блаженного на Красной площади в Москве – 18 типоразмеров. Растворы для кирпичных кладок в основном готовили на гашеной извести с добавлением извести-килелки (крухи) и яичного желтка.

Для предотвращения расседания стен использовалась дубовые, деревянные (до конца ХVI в.) связи. При строительстве их закладывали в толщу кладок и во все места наибольшего распора. Связи проходили насквозь через столбы пилонов и колонн и в углах внахлестку скреплялись огромными коваными трехгранными или четырехгранными железными костылями. Впервые в кирпичной кладке в качестве связей применил железо уже упоминавшийся Аристотель Фиораванти. В 1476 г. он, по свидетельству летописи, «вывел стены храма… Внутри же стен всуцепы железные положил, как правило, на веретенных, а меж столпов, где кладут для связи брусье дубовое в наших церквах, то все (т. е. все связи) железное кованое положил». Одним из новшеств итальянской строительной школы было применение скругленных по основанию фундаментов камней. Это придавало зданию сейсмостойкость. В дальнейшем система металлических связей совершенствовалась. В ХVII в. связное железо делалось кузнечным способом.

Особенностью строительной техники ХVI – ХVII вв. является установка длинных жердей – вех, указывающих на одинаковый уровень отдельных симметричных частей сооружения в процессе каменной кладки. Так, было установлено, что во время строительства храма Василия Блаженного на Красной площади в Москве в кладке барабанов глав собора были заложены жерди у основания барабанов и их завершения. Эти жерди ориентировали каменщиков на начало и завершение кладки барабанов на определенном уровне, а также на их симметричное расположение по сторонам света.

Характерной деталью памятников архитектуры ХII – ХVII вв. являются следы – выпуски от деревянных пальцев строительных лесов – подмостей на фасадах зданий, заложенных кирпичом после окончания строительных работ (их отчетливо можно видеть на стенах Золотых ворот XII в. во Владимире). Леса подвязывали ремнями, веревками, лыком, поэтому плотники назывались подвязчиками. В месте примыканий арочных конструкций к плоскостям стен в некоторых случаях прокладывали бересту для лучшей гидроизоляции, а также лучшего скольжения камней свода или арки в процессе усадки ее в проем после того, как будут убраны клинья из-под опалубки (Варлаамо-Хутынский монастырь под Новгородом).

Металлические двери и оконные ставни изготавливали из металлических досок, скрепленных между собой полосовым железом с помощью заклепок. В местах крепления накладывали металлические цветы, круглые пластинки с изображениями орлов, львов, единорогов. Рисунки на металле выполнялись также методом золотой насечки, как на вратах Благовещенского собора в Москве (XV в.), Рождественского собора в Суздале (XIII в.), церкви Троицы в Никитниках в Москве (ХVII в.). Рисунок оконных решеток был очень разнообразен. Часто в местах пересечений прутьев они декорировались розетками и хомутиками на кузнечной сварке. Полы в храмах Х – ХVII вв. делали из плитняка, разноцветных плиток, дубовых квадратных плит или из обожженного кирпича в елку. Уникальным является пол XVI в. в Благовещенском соборе Москвы – он сделан из кусков полудрагоценных агатов и вывезен Иваном Грозным из собора в Ростове Великом. В церкви Троицы в Никитниках в Москве пол сделан из мраморовидного известняка.

Внешние украшения храмов были не только из резного камня или выпуклых деталей. Очень рано, как считают, уже в Х в., на Руси было освоено производство поливных изразцов. Уже Десятинная церковь в Киеве была украшена цветными камнями и поливными изразцами, и тогда же была организована греко-русская мастерская по производству поливных изделий. Характерной для этого периода является бело-глиняная керамика с зеленой свинцовой поливой. Находки этой керамики были сделаны в Киеве, Чернигове, Смоленске, Любече, Вышгороде и других городах. Для украшения храмов в Х – ХII вв. применяли технику глазурной росписи по непрозрачной поливе. В ХIII в. начинают использовать прозрачную поливу темно-зеленого цвета. Русские мастера быстро усовершенствовали византийскую технологию производства изразцов и впервые применили поливу с металлическим блеском и роспись непрозрачными поливами. В период монголо-татарского нашествия была утрачена технология изготовления смальты, стекла, поливы, и возрождение изразцового искусства в Москве, Пскове, Дмитрове, Старице и других городах начинается только в ХV в. На Русском Севере это искусство появилось несколько позднее – в ХVI в.

Древняя фасадная керамика ХV в. была похожа на терракоту (обожженная глина без поливы), как, например, керамический пояс Духовской церкви Троице-Сергиева монастыря, терракотовый портал в Рождественском соборе Ферапонтова монастыря. Терракотовые изразцы украшали и светские постройки, например княжеские палаты в Угличе. В ХV в. итальянские зодчие, работавшие на строительстве соборов и крепостных стен в Москве, обогатили орнамент изразцов мотивами ренессансных рельефов в виде ионик, пальметт, растительного орнамента в виде акантов.

Рис.22 Культура Древней и Средневековой Руси

Духовская церковь Троице-Сергиева монастыря

В ХVI в. начинается использование на фасадах изразцов с упрощенным рельефом, желтого, светло-бирюзового цвета; многорядные пояса уступают место однорядным. Также появляются значительные по размерам рельефные изразцы. Так, среди украшений шатра храма Василия Блаженного на Красной площади в Москве использованы изображения многолопастных звезд, сложенных из отдельных элементов, а также керамические шары. От ХVI в. сохранился и первый барельефный изразец: Георгий Победоносец верхом на коне в витой рамке (дмитровский Успенский собор).

ХVII в. является расцветом изразцового дела в России и изразцы начинают занимать доминирующее положение в отделке фасадов светских зданий и храмов, керамическими изделиями имитируют белый резной камень. Характерными цветами, преобладавшими в изразцах XVII в., были кобальт, бирюза, ярко-желтый, коричневый, белый. Совершенно отсутствовал красный цвет. Производство изразцов было таких объемов, что в интерьерах храмов и светских зданий стали появляться керамические иконостасы, изразцовые печи, порталы, большие многоцветные фризы. Края рельефов при изготовлении слегка приподнимали – это препятствовало проникновению поливы за границу рисунка декора в процессе обжига. Наиболее яркими памятниками, украшенными огромным количеством разнообразных изразцов, являются Крутицкий терем в Москве, ансамбль Новоиерусалимского монастыря под Москвой, Тихвинская церковь, храм Иоанна Златоуста в Ярославле и др.

Крыши и купола чаще всего покрывались медью – вторым после железа по широте распространения металлом. Одно из первых письменных упоминаний, косвенно указывающих на покрытие медью, относится к ХV в. и содержится в I Новгородской летописи под 1408 г.: «Поби владыка Иоанн св. Софию свинцом, а маковицу большую, золотоверхую устрой» (золотили медь, железо, свинец не золотили). Однако очевидно, что покрытие медью употреблялось и ранее этой даты. Используя большую пластичность и мягкость меди, ее расковывали, применяя специальные инструменты, а также молоты-гладилки. Прокатывать медь не умели вплоть до XIX в.

Фундаменты зданий с древности делались из камня с применением различных технологий. Так, в Киеве в X в. княжеский дворец и Десятинная церковь стояли на каменных фундаментах, выполненных из блоков известняка с бутовой кладкой, залитой известковым раствором. Для сооружения фундаментов также использовался камень различных пород: известняки, песчаники, туфы, валуны, дикий камень и т. д. У храмов Владимиро-Суздальской Руси XII–XIII вв. использовались фундаменты из круглых блоков известняка и валунов разных размеров. Пространство между ними заполнялось щебенкой и заливалось известковым раствором. Глубина фундаментов была от 1,7 до 2 м. Фундаменты псковско-новгородских памятников ХIII – ХV вв. выполнялись из валунов с заполнением землей, песком и глиной, с заливкой верхнего ряда известковым раствором. В отдельных случаях, когда почва была сырая, в основание фундаментов укладывались деревянные лежни или забивались сваи, если же грунт был твердым, под подошву фундамента просто насыпали песок.

Продолжить чтение