Читать онлайн Забытые войны России бесплатно
© Алексей Волынец, 2024
© ООО «Издательство АСТ», 2024
Глава 1. Война много ниже ноля
Забытые традиции русских побед в экстремальных условиях
В наши дни немалое внимание России, и далеко не только России, приковано к Арктике. «Крыша мира» привлекает не одним лишь спортивным престижем или экономическими соблазнами – возможностями Северного Морского пути, а также внушительными запасами природных ресурсов, от газа до урана, – но и как потенциальный театр военных действий.
В силу неумолимой географии Арктика – это главное поле боя для двух из трёх ядерных сверхдержав нашей планеты – для США и России. Эти особенности земель за Северным Полярным кругом стали очевидны давно, ещё в первые годы «холодной» войны.
Но что такое арктическое противоборство или, не дай бог, арктический вооружённый конфликт? Прежде всего, это боевые действия в самых экстремальных условиях – война много ниже ноля. И Россия является единственным государством на Земле, чьи традиции сражений и масштабных операций во льдах и морозах при запредельном холоде насчитывают минимум полтысячелетия.
«Послал рать лыжную…»
Россия сама по себе страна северная с экстремальным климатом по меркам большинства соседей по планете. Но в отечественной истории есть немало примеров, способных поразить и нас, вполне привычных к холодам и затяжным снежным зимам. Поразить не только примерами успешных боёв в самых трудных условиях, но и тем, что эти славные и не имеющие аналогов победы нами совершенно забыты.
Например, все помнят Ермака и его поход в Сибирь, но и столетием ранее наши войска не раз с успехом ходили за Урал, притом много севернее, пересекая ту линию, которую мы ныне именуем Полярным кругом. Летописи времён Ивана III, первого правителя объединённой Московской Руси, за 1499 год сообщают: «Князь великий послал во Югру рать лыжную… Они же, ходившие на лыжах пеши зиму всю, да Югорскую землю всю вывоевали…»
Югра – приполярное и полярное Зауралье между современной Тюменью и Обской губой, где великая сибирская река сливается с водами Северного Ледовитого океана. Благодаря ряду сохранившихся документов нам известны детали того беспрецедентного похода – пять веков назад порядка 4000 лыжников прошли от Северной Двины до района современного Салехарда, единственного в мире города, стоящего прямо на условной линии Полярного круга. По пути «рать лыжная» чуть южнее современного Нарьян-Мара основала Пустозерский острог, который считается первым заполярным городом в истории Руси.
Из Пустозерска за Урал лыжники Ивана III прошли так называемой «Зырянской дорогой» – горной тропой, почти посредине меж современными Воркутой и Интой. Для характеристики той местности достаточно одного факта: в языке аборигенов «зырян»-коми имеется более дюжины слов для обозначения разных видов и состояний снега. К примеру, местный термин «пакта» переводится на русский только как «мелкий сухой снег, выпадающий при сильно разреженном воздухе», но есть даже отдельное слово для обозначения снега, налипшего на полозья санок и лыж…
За столь многоснежным Уралом, в разгар полярной зимы 1499/1500 годов, русские бойцы взяли штурмом 42 укрепленных «городка» ханты-мансийских «князьков». В общей сложности многотысячная «лыжная рать» с осени до весны прошла не менее 5 тысяч километров – расстояние, вполне сопоставимое с путём каравелл Колумба. Только великий первооткрыватель Америки плыл под парусами в не самых холодных водах, а его русские современники с боями шли на своих двоих, не раз пересекая Полярный круг на пике северных морозов.
Попробуйте представить себе эту картину – тысячи ратников идут сквозь полярную ночь. Идут месяцами на лыжах при обычном в тех краях морозе под сорок. Сегодня американский кинематограф снимает о подобном сказки, типа популярнейшего свежего сериала «Игра престолов», где в ледяном мире бесконечно сражаются огнём и мечом. Но их фантастика – это наша история, разве что без сказочных драконов…
Факт заполярного похода «лыжной рати» 1499/1500 годов беспрецедентен в мировой истории. При этом он стал возможен не на пустом месте, а вырос из древнерусских традиций северной войны.
Князья полярных войн
К полярному Уралу ходили ещё новгородцы до эпохи монгольских завоеваний, а «рать лыжную» 1499 года составляли воины из самых северных городов Руси – Вятки, Устюга, Вологды. Возглавляли «рать лыжную» полководцы с выдающимся опытом войн в экстремальных условиях – князья Семён Курбский и Пётр Ушатый. Оба Рюриковичи и типичные «служилые князья» той эпохи, профессиональные бойцы, вся жизнь в походах и войнах. Впрочем, оба были по-своему уникальны даже на фоне самых выдающихся современников.
Семён Курбский был сыном князя Фёдора Курбского, который одним из первых московских воевод ходил за Урал ещё в 1483 году. Тот поход Курбского-отца проходил летом и заметно южнее, но сын в своём заполярном рейде явно учитывал родительский опыт. Любопытно, что командир столь экстремального лыжного похода всю жизнь был вегетарианцем, лишь изредка ел рыбу. Об этом нам сообщает автор знаменитых «Записок о Московии» Сигизмунд Герберштейн. Посланник германского императора был явно впечатлён личным знакомством с Семёном Курбским, «человеком самой строгой жизни», и его рассказами о пешем походе «через Пермию в Югру для покорения отдалённых племён».
Соратник Курбского, князь Пётр Ушатый к началу лыжной эпопеи имел опыт даже более уникальный. Этот человек ныне прочно забыт нашим коллективным сознанием (помнят его лишь немногие академические историки), а ведь он был первым, кто вывел флот русского государства в мировой океан!
Случилось это до заполярного похода «лыжной рати», во время первой войны единой России со шведами. В 1495 году князь Иван III, недавно присоединивший Новгород, попытался двинуться дальше – утвердиться на Балтике. Закономерно разгорелась война со «свеями» у современных границ Финляндии и Эстонии. Тогда-то в Москве, атаковавшей шведов с востока, и возникла нетривиальная, даже дерзкая мысль – нанести удар противнику с самого неожиданного направления, с запада.
И весной следующего 1496 года русская «судовая рать» стартовала от устья реки Онеги под началом уже известного нам князя Петра Ушатого и его брата Ивана Бородатого («Ушатый» и «Бородатый» – это не фамилии, а характерные для той эпохи личные прозвища). Корабли прошли Белое море и двинулись вдоль всего Кольского полуострова. Словами летописи – «ходили морем-акияном да через Мурманский нос воевати каянских немцев…»
«Каянами» наши предки именовали финноязычные племена, живущие на севере Норвегии и Швеции, а «мурмане» на русском языке той эпохи – норвежцы. «Мурманский нос» – мыс Нордкап, самый север континентальной Европы. Именно там русский флот под началом Петра и Ивана, Ушатого и Бородатого, 524 года назад впервые вышел в мировой океан с боевой стратегической миссией. Ранее в истории России и Древней Руси наши корабли оперировали лишь во внутренних морях, на Чёрном море, Балтике, Каспии. Но в том 1496 году вышли именно в океан.
Есть лишь одно более раннее упоминание о новгородском корабле XIV века, пиратствовавшем у северных берегов Норвегии, но то был именно одиночный грабительский набег. В случае же «судовой рати» Ушатого и Бородатого имела место стратегическая операция государственного флота, вписанная в общий замысел большой войны.
На севере Норвегии (которая тогда, как и Финляндия, периодически бывала вассалом Стокгольма) русские не только захватили три шведских «буса», больших океанских корабля, но и приступили к выполнению главной, стратегической задачи. Дело в том, что знаменитые норвежские фиорды далеко вгрызаются в глубь континента – то есть верховья текущих в Балтику шведских рек отделяют от вод мирового океана считаные десятки вёрст. На этом и строился расчёт «судовой рати» Ушатого и Бородатого. Их наиболее вероятный путь прост – в глубь фиорда, где ныне располагается норвежский город Нарвик, знаменитый десантными операциями 1940 года, к шведскому озеру Турнетреск. Этот крупный водоём отделяет от волн Северного Ледовитого океана всего 30 км невысоких гор, а из озера вытекает река Турнеэльвен, впадающая в Балтийское море на самом севере Ботнического залива, на современной шведско-финской границе. Протащив этим «волоком» свои лёгкие суда и далее двигаясь вниз по упомянутой реке, русский отряд в июле 1496 года разорил Норботтен, самую северную провинцию Швеции.
Противник совершенно не ожидал удара в этом регионе, русские беспрепятственно ушли с добычей, продемонстрировав шведам их уязвимость с тыла. Пройдя на вёслах вдоль всего балтийского побережья Финляндии, осенью 1496 года «судовая рать» князей Петра Ушатого и Ивана Бородатого с победой вернулась на Русь. Излишне говорить, что большая часть их пути, а он превысил более 4000 км – вокруг Кольского полуострова, мимо Нарвика и сквозь север Швеции с Финляндией – проходила за Полярным кругом.
«Бьютца на оленях сидя…»
После таких историй уже нет нужды пояснять, что Русь была готова к северным походам в Сибирь задолго до Ермака. Начало нашей экспансии на восток долго сдерживали иные, чисто политические факторы. Само же движение первопроходцев «встречь Солнцу» и покорение 5000 вёрст тайги и тундры от Урала до берегов Тихого океана заняли чуть более полувека. Фантастически короткий срок!
Одна из главных причин столь быстрого успеха – именно готовность и привычность русских к войне и походам в экстремальных условиях Крайнего Севера. Ведь даже там, где первопроходцы шли много южнее Полярного круга, резко континентальный климат Евразии постоянно рождал вполне экстремальные холода.
Сама же эпопея первопроходцев была экстремально удивительной и, не будем скромничать, по всем параметрам беспрецедентной. К примеру, каким ещё бойцам на нашей планете приходилось вполне серьёзно сражаться с оленьей кавалерией?
«А бой у них лучной, стрелы и копейца костяные, а бьютца на оленях сидя, что на конях гоняют…» – так в 1642 году рассказывал о «злых тунгусах» казачий десятник Андрей Горелый. Возглавляемые им 18 казаков и 20 якутов стали вторым в нашей истории русским отрядом, достигшим берегов Охотского моря. Притом ватага Горелого вышла на побережье чуть южнее современного Магадана, пробившись к морю через Оймякон, полюс холода – там, где метеонаблюдения уже нашего времени, в условиях несколько более тёплого климата, не раз фиксировали температуры до 67 градусов ниже нуля!
Добавьте к этой природной экстремальности ещё и атаки оленьей кавалерии, и картинка станет совсем как из натурального фэнтези от автора с самым буйным воображением. А ведь это не фантастика, а вполне реальные факты нашей истории… Имей Америка в своём прошлом нечто подобное – мы бы уже не раз наблюдали голливудские блокбастеры с лихими и массовыми (и кассовыми!) атаками всадников, верхом на рогатых парнокопытных.
Из всех многочисленных сражений и малых войн первопроходцев, пожалуй, самым экстремальным по географии и климату будет затянувшийся до середины XVIII века конфликт с «настоящими людьми» (именно так переводится термин «луораветлан» – самоназвание чукчей). Три столетия назад эти аборигены дальневосточного Заполярья были крайне воинственны, боеспособны и неутомимы в набегах на всех соседей по региону – от ительменов Камчатки до эскимосов Аляски.
Чтобы остановить эти лихие рейды на своих северных данников, Российское государство организовало несколько походов в глубь «Чюкоцкой земли» – туда, где, даже при современных технике и снаряжении, порою очень трудно не то что воевать, а просто выжить. В 1731 году крупнейший из таких походов возглавил капитан Тобольского драгунского полка Дмитрий Павлуцкий. Две сотни казаков и солдат при двухстах местных союзниках, коряках и юкагирах, три месяца искали противника в бесплодной тундре, пока в районе современного залива Креста, почти на Полярном круге, не попали в засаду тысячи воинов чукотского вождя Наихню, «тойона Восточного моря».
Русские неожиданно увидели противника 18 июня, форсируя одну из бесчисленных речушек. В тех краях реки к середине июня только вскрываются ото льда, и водное препятствие отряд капитана Павлуцкого форсировал северным образом – устье просто обошли большой дугой по ещё прочному морскому льду. Но, когда вернулись к берегу, там их уже ждали чукотские витязи в характерных для «настоящих людей» костяных доспехах.
Ополчение «тойона Восточного моря» Наихню подловило отряд Павлуцкого на выгодной позиции. Чукчи стояли на высоком берегу, а русские, коряки и юкагиры на рыхлом льду, от берега их отделяла полоска подтаявшей воды. Чтобы выбраться на берег, надо было пройти «30 саженей», полсотни метров по горло в ледяном прибое под градом вражеских стрел.
И тут русский капитан и его бойцы сделали то, чего не ожидали даже чукчи, весьма дерзкие и во всех смыслах отмороженные воины Заполярья – едва завидев противника, большая часть казаков и солдат Павлуцкого бросилась в атаку через ледяную воду. Под прикрытием такого самоубийственного манёвра, оставшаяся на льду горстка русских успела облачиться в кольчуги, преодолеть тот же студёный прибой и врубиться в строй чукотских воинов в костяной броне.
В итоге занимавший выгодную позицию и умело подкарауливший русских противник, теряя людей и оленей, бежал в тундру. Сегодня мы можем лишь представлять себе картину той фантастической битвы почти посредине Чукотки – там, где, выражаясь языком современной науки, «отсутствует климатическое лето» и среднегодовая температура всегда ниже ноля.
«На поле сражения снег был глубок…»
Оленья кавалерия эпохи первопроходцев, конечно, весьма колоритна. Но и самая обычная конница в истории России знает факты битв при самой экстремальной погоде. В силу континентального климата такое случалось даже не на Крайнем Севере, а, по нашим меркам, вполне на юге. Секунд-майор российской службы Максимилиан фон Раан, вспоминая декабрь 1788 г., писал в мемуарах: «Думали, что в Молдавии не может быть сильная зима…»
Так думали даже русские ветераны, вполне привычные к местной погоде. Но зима 1788/1789 годов в Северном Причерноморье в разгар очередной русско-турецкой войны, выдалась необычайно морозной и снежной. «Выпавший весьма глубокий снег и крайний от того недостаток в корме… Стужа и вьюги несносные, что люди и скот от того много перемёрли…» – докладывал царице Екатерине II фельдмаршал Румянцев.
Русская армия пыталась встать на «зимние квартиры» в Молдавии, и всю осень её беспокоила налётами последняя крымско-татарская армия. Таврический полуостров к тому моменту уже стал частью России, но турецкий султан продолжал назначать крымских ханов. Южная же половина той страны, которую мы ныне именуем Молдавией, тогда именовалось Буджакской степью, или Буджакской ордой, там издавна обитали кочевники, а к исходу 1788 года базировалось 5-тысячное конное войско оставшегося без Крыма крымского хана Шахбаз Гирея.
Экстремальные снегопады и морозы блокировали как русских, так и татар. Ханская конница спасалась от морозов у большого села Ганкур в 30 верстах южнее Кишинёва. Будущую столицу Молдавии, точнее то, что от неё осталось после сожжения татарами, занимала дивизия генерала Михаила Каменского. Ныне его помнят только некоторые историки, а современники ценили наравне со знаменитым Суворовым – оба полководца почти одновременно прошли все ступени армейской карьеры, не раз вместе воевали, оба в итоге почти одновременно получили фельдмаршальские чины.
Но история редко справедлива – Суворова помнят, а Каменского забыли. Хотя в последний день 1788 года именно этот забытый полководец одержал победу, не менее впечатляющую, чем штурм Измаила или переход через Альпы.
Когда Молдавию сдавили жуткие морозы и засыпал небывалый снег, Каменский предложил Румянцеву и командирам соседних дивизий атаковать татар. При экстремальной погоде все сочли предложение безумием. Ни командование, ни соседи, страшась морозов, помощи прислать даже не попытались – тогда Каменский двинулся в атаку один со своими немногочисленными полками. Ему пришлось оставить всю артиллерию, её просто не могли протащить по засыпанным дорогам. В итоге отстала и почти вся пехота, сквозь снега и метели к ханской ставке 30 декабря 1788 года пробились немногие драгуны и казаки из дивизии Каменского.
Завязалась странная кавалерийская битва без аллюров и лихих атак – едва двигаясь по брюхо в снегу, кони быстро выбивались из сил. «На поле сражения снег был до того глубок, что кавалерия и казаки должны были спешиться и дрались стоя с татарами, тоже сошедшими с коней…» – вспоминал участник той битвы, упомянутый выше майор фон Раан. Мороз и снег почти исключили действие огнестрельным оружием, зато сражение стало последним, в котором документально зафиксированы потери наших бойцов от выпущенных татарскими лучниками стрел.
31 декабря 1788 года в безумной снежной схватке войско крымского хана потерпело поражение от уступавших числом спешенных кавалеристов Каменского. В плен попали высокопоставленные турецкие офицеры, прикомандированные к ханской ставке. В рукопашной погиб даже старший сын хана. И тут генерал – человек, по отзывам современников, весьма суровый – сделал жест, не характерный для той войны. Отослал тело ханского сына отцу со словами сочувствия.
В итоге Шахбаз Гирей потерял волю для дальнейшей борьбы с русскими, турецкое правительство поспешило отозвать его в тыл. Победа же, одержанная по горло в снегу ныне прочно забытым генералом Каменским, стала последним сражением русских с регулярным войском крымского ханства.
«Батальоны не фрегаты…»
Младший сын вышеупомянутого генерала Каменского, Николай, тоже стал генералом, тоже победоносно воевал, по праву считаясь самым талантливым полководцем первых лет царствования Александра I. И тоже, как и отец, Каменский-младший ныне прочно забыт – его нет среди героев 1812 года, он умер от неустановленной «лихорадки» как раз накануне вторжения Наполеона.
Между тем именно Каменскому-младшему принадлежит авторство наступательной операции, бесспорно, самой уникальной на нашей планете и, вероятно, самой дерзкой, самой фантастической в многовековой истории русской армии. Ведь никто и никогда не задумывал и не осуществлял наступление сухопутных войск на своих двоих через открытое морское пространство – ближайшим аналогом здесь будет лишь поход пророка Моисея из библейской легенды о форсировании Красного моря. Но то легенда, а русская армия осуществила такое на практике весной 1809 года в ходе одиннадцатой по счёту русско-шведской войны.
Немного предыстории. К исходу 1808 года русская армия с упорными боями заняла всю Финляндию, и война со Швецией зашла в стратегический тупик. Зимние шторма и лёд на Балтийском море не позволяли флоту вести боевые действия против Стокгольма. Было понятно, что к весне шведские войска, отдохнув и усилившись, вернутся на территорию Финляндии, где их поддержат местные партизаны. Изрезанное заливами финское побережье протянулось почти на 1000 вёрст, его было невозможно полностью прикрыть от шведских десантов.
Наши генералы осознавали – если дать шведам зимнюю передышку, то, несмотря на все успехи в завоевании Финляндии, весной война начнётся заново. В условиях сомнительного мира с наполеоновской Францией, контролировавшей почти всю Европу, такая затяжная война могла стать серьёзной угрозой для России. Борьбу со Швецией необходимо было заканчивать как можно быстрее, решительным ударом.
Тут-то Николай Каменский, не раз отличившийся при завоевании Финляндии, выдвинул уникальный по дерзости, решительности и отважному безумию замысел – пользуясь тем, что северная Балтика, огромный Ботнический залив между Швецией и финским берегом, изредка ненадолго покрывается коркой льда, перейти пехотой и кавалерией по морскому льду непосредственно к шведам и там принудить врага признать поражение.
«Батальоны не фрегаты, чтобы ходить по заливам…» – воскликнул, узнав о подобном замысле, генерал Фридрих Вильгельм фон Буксгевден, тогда главком русской армии в Финляндии. И всё же в русской военной истории даже пехотные батальоны оказались фрегатами – об уникальном походе русских воинов по заледеневшим волнам Балтики прямиком в Швецию читатель подробнее узнает в главе восьмой этой книги.
«Понесенные в сем переходе труды единственно русскому преодолеть только можно…» – писал тогда в донесении царю Барклай-де-Толли, будущий герой 1812 года. Сегодня читатель без труда может открыть карту и оценить безумную отвагу ледяного маршрута через Ботнический залив. Не случайно тот конфликт стал последней войной Швеции против России. Повторим, примеров подобному в военной истории человечества более не было.
Собственно, все упомянутые в данной статье эпизоды – от зауральских лыжных походов князя Петра Ушатого до ледяного похода генерала Барклая через Балтику – не имеют аналогов у наших соседей по планете. Пожалуй, в иных странах о каждом таком подвиге сочиняли бы многочисленные эпосы и легенды, снимали бы фильмы – у нас же эти высоты доблести и воинского мастерства не только не нашли художественного отражения, а в сущности забыты обществом, похоронены в обширном архиве русских побед.
Утешает одно – в грядущих битвах за Арктику нам есть чей пример вспоминать.
Глава 2. Новгородский язык и забытые войны
«Где кого утепут», или Битва за первую каменную крепость русского Севера
Всё же средневековые новгородцы эпохи самостийности были не только компрадорской олигархией (в «либеральном» изводе – свободолюбивой республикой), но еще и разговаривали на новгородском языке… Из всех русских диалектов XIV–XV веков именно новгородский самый непонятный и заковыристый!
Приведём пример. Есть такая, хорошо известная историкам и правоведам, Уставная грамота 1397 года от сына Дмитрия Донского, великого князя Василия I, для Двинской земли – краткий судебник, утвержденный московской властью для только что отколовшегося от Новгорода северного края – будущей Архангельской области. Вот там по тексту грамоты хорошо видно, что писано на московском русском языке, а что на языке новгородском.
Почитаем внимательно, начнём с первых строк. «Се яз, князь велики Василеи Дмитриевичъ всеа Руси, пожаловал есмь бояр своих двинских…» – ну вроде русский, явно москвич писал… Конец там тоже вполне русский-понятный: «А через сю мою грамоту кто их чем изобидит, или кто не имет ходити по сеи грамоте, быти ту от мене, от великого князя, в казни».
«Быти от князя в казни…» – что ж тут непонятного, великий и могучий русский язык как есть, as is. Но вот 1-й пункт Двинской Уставной грамоты составлен явно не на русском, а на новгородском языке: «Оже учинится вира, где кого утепут…»
«Утепут» – это убьют на новгородском.
А еще там есть «нолны до чеклово татя». Эти «нолны» историки вообще не расшифровали, ссылаются на нечеткость и исправление в оригинале текста. Ну хоть известно, что «чеклый тать» на новгородском языке – это изобличённый преступник.
Расчеты по тексту грамоты ведутся в рублях, белках и куницах. Это явно новгородские единицы, но хорошо известные и в Московской Руси. Тут мимоходом напомним читателю, что счётных систем в допетровской Руси существовало аж целых две – купеческая и государственная. В купеческой торговле по старой новгородской традиции счет обычно шёл на рубли, полтины (50 копеек), полуполтины (25 копеек), гривенники (10 копеек) и копейки. А в финансовых документах государства Российского аж до эпохи Петра I использовался «московский счёт», происходивший ещё из Золотой Орды, – всё считали на «алтын» и «деньгу», никогда не используя копейку.
Термины «алтын» и «деньга» татарского происхождения, первое означает «шесть», второе – «монета». Алтын равнялся 3 копейками или 6 «деньгам» (полукопейкам). Соответственно 1 рубль по московскому счёту – это не 100 копеек, а 33 алтына и 2 «деньги».
Но вернёмся к Двинской Уставной грамоте 1397 года. Там в налоговых и таможенных расчетах присутствует ещё и такая специфическая единица измерения, как «пуз»: «А сотскому пошлинка с лодьи по пузу ржы…»; «с лодии на Устюзе наместником два пуза соли, а с воза две белки…»
«Пузо» или «пуз» – это чисто новгородская мера сыпучих тел. «Пуз» ржи равнялся 2,5 пуда, а один пуз соли – 4,5 пуда.
Кстати, судебная пошлина, «хоженое» на языке той эпохи, зависела не от размеров иска или сложности дела, а от отдалённости местности, куда выезжал уполномоченный для судебного разбирательства. Если обычная судебная пошлина на реке Двине это «белка», то самая большая – «тридцать бел» – для Уны, то есть Унской губы Белого моря. Это и ныне край света, только самолётом малой авиации от Архангельска… А шесть веков назад много недель на лыжах или собачьих упряжках, и всё за тридцать белок!
И завершая спич про Двинскую грамоту и русско-новгородский язык, резюмируем, что таки новгородцы тоже были русскими людьми. Ибо самая интересная юридическая статья грамоты повествует про драки и ссоры на пьянках!
По очередности, а для той эпохи значит и по важности, это прямо третья статья, после убийств и наездов на власть. Процитируем: «А учинится бои в пиру, а возмут прощение, не выида ис пиру, не взяти ничего; а вышед ис пиру возмут прощение, ине дадут по кунице шерьстью».
Перевод и суть просты – если подерутся на пиру, но помирятся до окончания пира-пьянки, то никто не виноват, ни с кого штрафы не берут; а вот если подерутся на пиру и до конца пьянки не помирятся, то тут уже полагается штраф драчунам… Ну это ж истинно по-русски, без разницы Новгород то али Москва!
P.S. Стоит напомнить, что совершенно забытые ныне «Двинские войны» Москвы и Новгорода за «Заволочье» и «Подвинье», огромные северные земли меж современными Вологдой и Архангельском, длились более века. От Ивана Калиты до Ивана III. И борьба была жестокой и кровавой, тяжкой и упорной – достаточно сказать, что на Двине в самом конце XIV века москвичи даже специально построили каменную крепость Орлец. Построили на месте отбитой «частновладельческой» крепостицы одного из новгородских посадников. Возвели из камня – то есть озаботились очень продвинутым и безумно дорогим для той эпохи фортификационным строительством – и велось оно специально против новгородцев.
Но в 1398 году восемь тысяч новгородской рати, как гласит летопись, «поидоша на князи великого волости на Белоозеро, и взяша белозерские волости на щит, повоевав и пожгоша, <…> и Кубенские волости повоеваша, и около Вологды воеваша, и Устюг город повоевав и пожгоша, и стояша на Устюге 4 недели… И оттуда поидоше по Двине к Орлецу городку, воюющи волости князя великого, и придоша к Орлецу городку и стояша под городком 4 недели, поставиша порокы и оступиша городок, и начаша бити порокы…»
С помощью сложной осадной техники за четыре недели новгородцы таки взяли и разрушили построенный москвичами первый каменный кремль на Северной Двине. Как сообщает летописец: «А у двинян за их преступление и за их вину воеводы и вои новгородские взяша 2000 рублей, да 3000 конев, а городок разгребоша…»
Короче, награбили о-очень богато по меркам эпохи! – да и край то был северный, пушной, богатый… Тогда ещё и казнили многих двинских бояр, переметнувшихся к Москве, включая родного сына одного из новгородских посадников и племянника одного из архиепископов Великого Новгорода. И это только один эпизод из той нами забытой столетней войны на севере Руси! Москва и московская партия на Двине тоже в долгу не оставались…
Словом, то была огромная эпопея, ещё и с массовым участием северных пиратов-«ушкуйников». Там промосковский новгородец, боярин-отморозок Анфал Никитин, легендарный предок знаменитых уральских Строгановых, чего стоит!
Славянская Москва тогда победила славянский Новгород, в том числе и за счёт своих «восточных», евразийских союзников и сателлитов. В этом смысле сегодняшний чеченский «Ахмат» на киевском или донецком направлении совсем как касимовские татары царевича Данияра в походе Ивана III на Новгород пять с половиной веков назад… Всё в рамках военной истории большой России.
Глава 3. ЧВК Минина и Пожарского
Гражданское общество и народное ополчение эпохи Смуты
Все знают про народное ополчение, освободившее Москву в 1612 году от иностранных захватчиков. Но обычно забывают, что это ополчение было прежде всего хорошо организованным финансовым мероприятием! В реальности «ополченцы» состояли из хорошо оплаченных профессионалов войны. По сути это была, говоря современным языком, ЧВК, частная военная компания – только вместо распавшегося в Смуту государства или каких-то олигархов эту ЧВК Минина и Пожарского финансировало то, что сегодня мы бы назвали «гражданским обществом».
Началось всё осенью 1611 года в Нижнем Новгороде, одном из крупнейших торгово-экономических центров страны. На пике разложения государственности, когда Москвой уже год владели поляки, северо-запад России оккупировали шведы, по стране шатались не уступавшие иным армиям вооружённые банды, а счёт самозваным царям превысил дюжину, в Нижнем Новгороде единственной властью оказался «совет» из местных дворян и торговцев. Неформальным лидером совета стал «выборный человек» Кузьма Минин – сегодня его социальный статус определили бы как директор и собственник мясокомбината.
Нижегородский совет первоначально занимался созданием войск для обороны города, но Минин проявил куда большую общественную активность, призывая озаботиться судьбой всего погибающего государства. Призыв нашёл отклик, при этом торговые нижегородцы хорошо понимали, что сражаться за Россию должны не энтузиасты с топорами и вилами, а хорошо оснащённые профессионалы. Таковых в постоянно воевавшей стране тогда было немало – просто в Смуту они разбрелись кто по глухим деревням, кто по лагерям разных «лжедмитриев».
Осенью 1611 года в Нижнем решили собирать средства для организации «ополчения» из таких профессионалов. «Захотим помочь московскому государству, так не жалеть нам имения своего», – история сохранила слова Минина. Решение было жёстким: каждый нижегородец сдавал треть своего имущества. Уклонявшихся от сборов наказывали полной конфискацией. Сам Минин сдал в общий котёл всё своё «имение», включая драгоценности жены и серебряные оклады с домашних икон.
Сохранились даже отдельные оценки сданных средств – например, с торговых структур знаменитого купеческого рода Строгановых взяли на ополчение 4116 рублей. Огромная тогда сумма, ведь все таможенные сборы Нижнего Новгорода за 1612 год составили 6200 рублей. Большинство нижегородских торговцев оценивались куда скоромнее – некто Сергей Патрушин уплатил 100 рублей, а «москвичи» Аникей Порывкин и Филипп Дощаников по 40 рублей. Впрочем, для большинства населения и это были огромные деньги – лошадь тогда стоила 2 рубля, а хороший городской дом всего десять.
Как писал летописец: «В Нижнем Новегороде посадские люди и выборный человек Косма Минин, ревнуя пользе, не пощадя своего имения, учали ратных людей сподоблять денежным жалованьем». Первыми наняли несколько сотен «служилых людей из смолян», оказавшихся неприкаянными после захвата Смоленска поляками. Воинов тщательно делили по «статьям», в зависимости от опыта и боеспособности: первой статье платили 50 рублей в год, второй – 45, третьей – 40.
Это был рекорд по величине «зарплат» для военных в России той эпохи. И в Нижнем довольно быстро собрали 3 тысячи «ополчения» из профессиональных вояк. Весной 1612 года они двинулись в поход. Тут выяснилось, что бойцам не хватает пороха, и люди Минина провернули характерную для гражданской войны сделку – московскому купцу Фёдору Замошникову передали 108 пудов воска, тогда весьма дорогого и востребованного товара, который тот обменял у контролировавших Москву поляков и казаков на недостающее «огненное зелье».
Нижегородское ополчение двинулось вверх по Волге, вдоль самого оживлённого в России той эпохи торгового пути. Одной из главных задач был именно сбор денег. Всего же с сентября 1611 года по апрель 1612-го со всех городов Поволжья на ополчение собрали 160 тысяч рублей – для сравнения, это более 10 % всех доходов госбюджета России в год накануне Смутного времени.
Четыре месяца ополчение простояло в Ярославле, где волжский торговый путь пересекался с оживлённой торговой артерией до Архангельска, через который в ту эпоху шла основная коммерция России с Западной Европой. Здесь, в важнейшем экономическом центре, быстро собрали ещё не менее 100 тысяч рублей серебром. Это позволило не только довести численность «ополчения» до 10 тысяч профессионалов, но и начать чеканить собственную серебряную монету, причём более высокого качества, чем та, которую выпускали поляки в занятой Москве.
После того, как хорошо оплаченные ополченцы отбили столицу, Минин и князь Пожарский даже выплатили зарплату всем московским «дьякам»-чиновникам, тем самым продемонстрировав, что отныне именно они здесь государственная власть. Сбор же денег не прекращался. Сохранилось письмо Пожарского от 11 ноября 1612 года в Соль-Вычегодскую, тогда богатый центр соледобычи, где красочный рассказ о боях за освобождение Москвы завершается конкретным приказом: «А денежные доходы, кабацкие и таможенные денги прошлого и нынешнего году, что у вас в зборе есть, и оброчные денги собрав тот час с посаду и с уезду, всякие окладные и неокладные доходы, прислати к нам…»
Глава 4. Иностранный легион русских царей
Наёмники из Западной Европы на русской военной службе в XV–XIX веках
Традиция использования иностранных наёмников на Руси существовала издавна – достаточно вспомнить варяжские дружины первых русских князей или, например, «чёрных клобуков», кочевников-тюрков, служивших пограничной охраной Киевского княжества накануне монгольского нашествия.
Вооруженные силы Московской Руси, да и вся знать будущей России, также изначально создавались при активном участии иностранных «наёмников» – как с востока, в виде переходивших на московскую службу татарских мурз и беков, так и с запада, в лице князей и бояр, переселявшихся в Москву с захваченных Литвой и Польшей западнорусских земель. Примером первых будут касимовские «царевичи», потомки Чингисхана, служившие московским князьям с XV века, а примером вторых – герой Куликовской битвы князь Дмитрий Боброк Волынец, выходец с территории современной Львовской области.
Однако помимо этнически или географически близких татар и славян уже с конца XV столетия при великом князе Иване III на русской военной службе появляются первые наёмники из Западной Европы. Со времён же Ивана Грозного и вплоть до наполеоновских войн они будут постоянным и очень важным элементом русской военной мощи.
Целых три века этот «иностранный легион» московских царей и петербургских императоров за щедрую плату серебром служил государству Российскому. И были на этой службе как выдающиеся достижения и героические подвиги, так и вопиющие провалы и предательства.
Пушкари и пираты
Первым западноевропейским наёмником на русской военной службе по праву может считаться Аристотель Фиораванти. Этот инженер из итальянской Болоньи не только строил соборы и укрепления московского Кремля вместе с целой плеядой итальянских архитекторов, но и в качестве главного специалиста по артиллерии участвовал в походах князя Ивана III на Тверь, Новгород и Казань.
Итальянцы массово попали в Россию благодаря византийской царевне Софье Палеолог, ставшей женой Ивана III. Выходцы из разгромленной турками Византии имели хорошие связи в Италии, обеспечив приезд на Русь высококвалифицированных инженеров и архитекторов. Италия в конце XV столетия была наиболее развитым регионом Западной Европы в экономическом и научно-техническом плане, а Фиораванти по праву считался одним из лучших европейских инженеров.
В 1475 году он основал в Москве «Пушечный двор» и начал первое литьё бронзовых пушек, самых совершенных на тот момент. Осенью 1477 года во время похода московского войска на Новгород итальянец быстро построил наплавной мост через реку Волхов, чем фактически обеспечил капитуляцию олигархической республики перед Москвой.
До середины XVI столетия вся московская артиллерия фактически создавалась по итальянскому образцу с активным участием наёмных специалистов из Италии. Это позволило московским князьям иметь лучшую в Восточной Европе артиллерию и превратить княжество в огромное царство. В 1552 году при штурме Казани погиб Иван Аристотелев – ставший русским воином правнук итальянца Фиораванти.
Если первым военным специалистом из Западной Европы на Руси стал итальянец, то первым собственно наёмным бойцом стал командир отряда ландскнехтов из Германии. 13 сентября 1502 года после сражения русских и ливонских войск у озера Смолин под Псковом на сторону «московитов» перешёл Лукас Хаммершеттер, командир отряда наёмников из Брауншвейга. Хаммершеттер долго служил в России, спустя четверть века его встретил в Москве и упомянул в своей книге «Записки о Московии» Сигизмунд фон Герберштейн, посол австрийского императора.
В начале XVI века на Балтике союзниками русских в войне с ливонцами были датчане, и в 1507 году датский король направил в Россию корабль с большим количеством военных грузов, на котором был отправлен в Московию и небольшой отряд наёмников-артиллеристов из Шотландии.
В 1513 году князь Михаил Глинский – потомок темника Мамая и двоюродный дед будущего царя Ивана Грозного и, кстати, сам перебежчик на русскую службу из Великого княжества Литовского – отправил из Москвы в Вену некоего немца Шлейница с задачей навербовать в Германии и Чехии кавалеристов и пехотинцев для войны с литовцами. Уже в следующем 1514 году этот отряд наёмников (пехотинцами были немцы, кавалеристами – венгры и чехи, артиллеристами – итальянцы) переправился по Балтике из Любека к устью Невы и затем участвовал во взятии русскими войсками Смоленска.
В 1526 году на русскую службу просился датский адмирал и самый тогда успешный балтийский пират Северин Норби, приплывший с несколькими кораблями по реке Нарве к Ивангороду. Однако удобных гаваней на Балтике у России тогда не имелось и первый проект наёмного балтийского флота так и не состоялся.
Подобный замысел был реализован только при Иване Грозном, когда в ходе Ливонской войны Россия некоторое время владела Нарвой и активно стремилась закрепиться в морской торговле на Балтике. В 1570 году русский царь нанял подданного короля Дании, немецкого капитана Карстена Роде для создания флота на Балтике. Датчане тогда были союзниками России в соперничестве со шведами. Царская грамота предписывала «атаману Карстену Роде» и его «скиперам» вражеские корабли «огнем и мечом сыскать, зацеплять и истреблять».
К концу 1570 года флотилия Роде, укомплектованная немецкими и датскими наёмниками, русскими поморами и московскими пушкарями, насчитывала шесть вооруженных артиллерией кораблей. Балтийские «корсары Ивана Грозного» захватили несколько десятков шведских и польских судов и различного имущества на фантастическую тогда сумму в полмиллиона серебряных талеров. Однако такими успехами обеспокоились уже датские союзники московского царя. Опасаясь русского закрепления на Балтике, они арестовали корабли Роде во время стоянки в Копенгагене. Несколько лет Иван Грозный вёл переписку с датским королём Фредериком, безуспешно требуя вернуть капитана Роде в Россию.
«Резвые люди неметцкие…»
Однако Иван Грозный использовал немецких наёмников не только на Балтике. Накануне начала Ливонской войны венецианский посланник Марко Фоскарино сообщал, что русский царь «обладает теперь многочисленной артиллерией на итальянский образец, которая ежедневно пополняется немецкими служащими, выписанными сюда на жалованье», а сам Иван Грозный «часто советуется с немецкими капитанами и польскими изгнанниками».
Другой итальянец, купец Рафаэль Барберини, посетивший Москву с рекомендательным письмом английской королевы, пишет, что в 1565 году, в разгар Ливонской войны, на пиру у Ивана Грозного среди прочих гостей и приближённых присутствовало «около двадцати немецких дворян, которые находятся ныне в службе у него». Это были офицеры, командовавшие отрядами западноевропейских наёмников в русской армии. Многие из них ранее за деньги служили в польско-литовских войсках и, попав в русский плен, перешли на службу к московскому царю.
Европейские наёмники активно использовались в войне против крымских татар. Летом 1572 года, накануне решающей битвы со 100-тысячным войском хана Девлет Гирея, в приказе воеводе Воротынскому упомянуты «резвые люди неметцкие», которых следовало послать в тыл татарам «для промыслу». Выражаясь современным языком, здесь идёт речь о применении диверсионно-разведывательных групп, что не удивительно – все оказавшиеся на русской службе европейские наёмники были профессиональными военными, жили только войной и вполне соответствовали современным понятиям о «спецназе».
Как минимум история сохранила для нас имя одного такого «спецназовца» Ивана Грозного из «резвых людей неметцких» – Юрген фон Франсбах (в русских документах того века «Юрий Францбеков»), пленный немецкий дворянин с Эзеля, перешедший в 1570 году на русскую службу. Приказ воеводе Воротынскому накануне решающей битвы с крымскими татарами гласил: «Царь и великий князь велел с ним быть ротмистру Юрью Францбеку, а с ним наемных немец сто человек…»
Через два года в состав русских войск кроме немцев попали и более экзотические национальности. Весной 1574 года занятую русским гарнизоном крепость Везенберг (ныне на территории Эстонии) осадил шведский корпус, состоявший в основном из наёмников, навербованных в Германии и Шотландии. Такой национальный состав неожиданно сыграл с нанимателями злую шутку – бытовой конфликт германцев и шотландцев перерос в драку, а потом в настоящую битву, которую с удивлением наблюдали русские со стен осаждённого города.
После того как в этой уже не драке, а битве («подравшиеся» применили даже артиллерию) погибло несколько сотен человек, немцы разгромили шотландцев. В итоге 85 горцев из Шотландии и три англичанина бежали к русским в Везенбург, а оставшиеся немцы, наплевав на приказы шведов, сняли осаду и ушли от города.
Перебежавшие к русским шотландцы во главе с капитанами Джеймсом Лингетом и Габриэлем Эльфингстоуном пошли на службу в армию Ивана Грозного. И вскоре в русских грамотах появились необычные имена: «Иван Романов сын Воделя», «Филипп Александров сын Локорта» и «Яков Олександров сын Смета» (то есть Смита).
К концу XVI века только в Москве проживало несколько сотен западноевропейских наёмников, их селили на берегу реки Яуза в отдельной слободе, которую москвичи называли «Болвановкой». В частности, здесь проживала сводная рота из полутора сотен голландцев и шотландцев и рота из сотни датчан и шведов. Еще больше было немцев из Германии и Прибалтики.
Вскоре после смерти царя Ивана Грозного русская армия состояла из 75 тысяч конного «поместного ополчения», 20 тысяч стрельцов, 10 тысяч «служилых» татар и 4–5 тысяч европейских наёмников. Большую часть последних составляли пленные поляки, меньшую – представители различных этносов Западной Европы.
К тому времени русские документы уже хорошо отличают разных «немцев». Англичане именовались «немчинами из Аглинской земли», датчане – «немцами из Датцкой земли», шотландцы – «немчинами из Шкотцкой». Имелись даже ирландцы – из «земли Ирлянской» и даже французы-«француженины». Выходцев из Южной Германии и Австрии именовали «немцами Цысарской области».
Известно, что несколько таких «немцев» были в первых русских отрядах, посланных из Москвы за Урал вслед казакам Ермака.
Наёмники Смутного времени
Конец династии Рюриковичей вылился в начало Смутного времени – полтора десятилетия переворотов и всеобщей гражданской войны, в которой приняли активное участие и европейские наёмники.
В июне 1605 года армия Лжедмитрия I вышла к Москве и не встретила сопротивления – после смерти царя Бориса Годунова московская знать наперебой поспешила присягать самозванцу. От них не отстали и проживавшие в городе западноевропейские «немцы»-наёмники, хотя у них был веский повод для беспокойства – шесть месяцев назад, в январе 1605 года они активно участвовали в битве с войсками самозванца под Добрыничами и нанесли людям Лжедмитрия немалые потери.
Делегация московских немцев оправдывалась тем, что наёмники давали присягу Борису Годунову, «клялись ему великой клятвой преданно стоять за него и не могли поступить против этого, не замарав своей совести». Теперь же, после смерти царя Бориса, «совесть» наёмников, то есть их представления о профессиональной чести, вполне позволяли перейти на службу к новому государю.
Лжедмитрий I милостиво принял такие объяснения московских «немцев»-наёмников и сформировал из них три роты личной охраны по сотне бойцов в каждой. Первой ротой командовал француз Маржерет, второй – немец Кнутсон, третьей – шотландец Вандтман.
По свидетельству голландского купца Исаака Масса в годы Смуты покинули Москву и вернулись на родину свыше 500 «немцев», ранее служивших в армии русских царей. Часть оставшихся немцев сохранила верность самозванцу и после московского восстания, когда в мае 1606 года Лжедмитрий I был свергнут и убит. Один из немецких телохранителей погиб, когда пытался спасти Лжедмитрия.
Шотландский капитан Альберт Вандтман и еще десятки «московских немцев» в дальнейшие годы сражались на стороне Лжедмитрия II и повстанцев Ивана Болотникова. Шотландец Вандтман некоторое время служил воеводой в Калуге, пока не был казнён Лжедмитрием II по подозрению в измене.
Когда в 1607 году войска царя Василия Шуйского осадили в Туле остатки повстанцев Болотникова, вместе с ними город обороняли 52 «немца» из бывших московских наёмников. История сохранила имена отдельных «немецких» командиров, воевавших по все стороны русской смуты – ротмистр Бартольд Ламсдорф, лейтенант Иоахим Берге, хорунжий Юрген фон Аалдау, Любберт фон дер Хейде, Ганс Шнейдер, Фридрих Фидлер и другие, представлявшие почти все нации Западной Европы.
В 1609 году новый царь Василий Шуйский пригласил в Россию шведского полковника Кристофера Зомме, который должен был наладить подготовку русской пехоты по новейшим голландским уставам. В том же году правительство Василия Шуйского решило использовать против Лжедмитрия II и польских интервентов уже не отдельные отряды наёмников, а целую наёмную армию из Западной Европы.
По договору с королём Швеции царь Василий Шуйский (формально последний Рюрикович на российском престоле) отдавал шведам русские земли на Карельском перешейке и в устье Невы в обмен на предоставление военной помощи – отряда в 2000 конных и 3000 пеших воинов.
Весной 1609 года эта армия наёмников – в ней состояли шведы, датчане, немцы, французы, англичане и иные нации запада Европы – под командованием шведского барона Якоба Делагарди двинулась от Новгорода к Твери. Правительство Шуйского обязалось выплачивать наёмникам ежемесячно 140 тысяч рублей, огромную по тем временам сумму в почти 7 тонн серебра (для сравнения, холоп на Руси тогда стоил от 3 до 5 рублей).
Через год эта армия вместе с русскими отрядами дошла до Москвы, по пути освободив от польской осады Троице-Сергиеву лавру. Летом 1610 года пять тысяч европейских наёмников и ополчение Шуйского двинулись из Москвы к Смоленску, осаждённому польскими войсками. Пехотой в этом походе командовали шведы Якоб Делагарди и Эверет Горн, а кавалерией – француз Делавиль.
4 июля 1610 года у деревни Клушино (где спустя три века родится первый космонавт Юрий Гагарин) армия наёмников столкнулась с польскими войсками. Наёмники к тому времени были крайне недовольны задержками в выплате жалованья – Россия «смутного времени» не могла каждый месяц находить для них 7 тонн серебра, поэтому состоявшие в этом войске французы и шотландцы вскоре перешли на сторону противника.
В итоге битва при Клушине завершилась полной победой поляков, их войска вскоре вошли в Москву. Часть наёмников присоединилась к победителям, а часть, оставшаяся под командованием Делагарди, заключила с поляками перемирие.
В дальнейшем отступивший шведский отряд Делагарди захватил Новгород и попытался захватить Псков. Новгородская область оставалась под оккупацией до 1617 года, когда шведы вернули её в обмен на значительные территориальные уступки и 980 килограммов серебра. Так бесславно закончилась попытка русских властей использовать целую наёмную армию. Однако история европейских наёмников в России на этом не завершилась.
Предки Лермонтова и «полки иноземного строя»
В 1614 году войска князя Дмитрия Пожарского осадили польский гарнизон крепости Белая (на территории современной Тверской области). После переговоров гарнизон, состоявший из нескольких сотен западноевропейских наёмников, сдался и перешёл на русскую службу, присягнув первому царю из династии Романовых.
Долгое время этот отряд в Москве официально именовали по имени крепости – «Бельские немцы». Отряд состоял из роты «шкотских немцев», шотландцев под командованием Томаса Юстоса, и «ирлянских немцев», ирландцев под командованием капитана Вильяма Грина. Вскоре к ним присоединилась рота наёмников, приплывшая в Архангельск из Шотландии еще в 1612 году, под командованием капитана Джеймса Шау («Яков Шав» в русских документах тех лет).
Среди «бельских немцев» шотландской роты служил и 23-летний Джордж Лермонт. Вскоре он принял православие, стал зваться на русский манер Юрием Андреевичем и получил поместье под Костромой. В 1618 году Лермонт, защищая от атаковавших поляков Арбатские ворота Москвы, был тяжело ранен. В тех боях против поляков в составе 16-тысячного московского войска сражалось 467 «немцев» различных западноевропейских национальностей.
Шотландец Юрий Андреевич Лермонт дослужился в русской армии до чина ротмистра (тогда фактически подполковника) в первом на Руси рейтарском полку. Этот полк по европейскому образцу был создан в 1632 году, фактически это первая регулярная часть русской кавалерии.
Такие «полки нового строя» царское правительство стало формировать с учётом передового опыта европейской Тридцатилетней войны 1618–1648 годов, когда военное дело в Западной Европе резко шагнуло вперёд и окончательно стало самым передовым на планете. С целью освоения этого передового опыта на офицерские должности в новых полках активно нанимали профессиональных командиров из Западной Европы. Поэтому в русских документах тех лет такие новые части зачастую назывались «полками иноземного строя».
Первый на Руси «рейтарский полк», в котором служил шотландец Юрий Лермонт, возглавил француз Шарль д’Эберт, ранее бывший подполковником австрийской армии. Полк принял боевое крещение уже на следующий год после своего создания – 30 августа 1633 года под Смоленском он пять часов отражал атаки превосходящей по численности польской кавалерии. В том бою ротмистр Лермонт погиб в сабельной схватке. Сын этого шотландского наёмника позднее стал воеводой в Саранске и предком великого русского поэта Михаила Лермонтова.
Сформированное же при помощи иностранных наёмников «полки иноземного строя» стали лучшими частями русской армии. Во время Смоленской войны с Польшей в 1632–1634 годах Москва приняла на службу свыше 3800 «немецких» наёмников, многие из которых заняли командирские должности.
В середине XVII столетия из имевшихся в России шести «рейтарских полков» тремя командовали «немцы» фон Розенбах, фон Стробель и фон Гален (в царских документах тех лет их именовали на более привычный для русских манер – «Фанрозенбах», «Фанстробель» и «Фангален» соответственно). Из девяти драгунских полков иностранцы возглавляли семь, из восьми солдатских «пеших полков иноземного строя» европейские наёмники возглавляли все восемь.
Подготовкой русских солдат для «полков иноземного строя» в 1656–1659 годах руководил английский генерал-лейтенант Томас Далейль. Ранее он был активным участником гражданской войны в Англии и по праву считался одним из лучших генералов на Британских островах.
Любопытно, что иностранные наёмники на командных должностях использовались не только в регулярных частях, но и на окраинах страны. Так, по документам 1639 года среди «начальных людей» (так тогда в России именовали офицеров) в крепостях на южной границе со степью числилось 428 русских и 316 «немцев».
«Служилых немцев» в допетровской России делили на «кормовых», служивших за плату, и «поместных», служивших за полученные поместья с крепостными. Также они подразделялись на «иноземцев старого выезду», давно живших в России и обзаведшихся здесь семьями, и «нового выезду», недавно завербовавшихся на русскую службу. «Немцы», принявшие православие и тем самым ставшие подданными царя всея Руси, в понимании русских тех лет переставали быть собственно «немцами» и становились почти русскими – таких именовали «новокрещёнами».
Наёмники от Петра I до Екатерины II
Общеизвестно, что император Пётр широко использовал иностранных офицеров и специалистов для создания и обучения регулярной армии. Куда меньше знают, что первый русский император стал и первым в деле «вычищения» иностранцев с русской службы.
Накануне Северной войны со Швецией из 10 находившихся на русской службе генералов русскими по национальности были лишь трое. Правда из семи генералов-западноевропейцев двое родились в России – генерал Адам Вейде был сыном немецкого офицера из «полков иноземного строя», а генерал Юрий фон Менгден был внуком ливонского рыцаря, перешедшего на русскую службу ещё при Иване Грозном.
В восьми имевшихся на тот момент регулярных пехотных полках русской армии из положенных по штату 264 средних офицеров имелось только 78, из которых 33 были наёмными европейцами. Через год в полевой армии служило уже 1137 офицеров, почти треть из них были иностранцы, нанятые в Европе.
Дважды, в 1702 и 1704 годах, русское правительство объявляло «вызов», то есть массовый приём европейцев на русскую службу. 23 ноября 1703 года император принял специальный указ, регламентирующий порядок приёма иностранцев на офицерские должности – принимали только тех, кто имел достаточный военный опыт на командных должностях в армиях Западной Европы.
Однако Пётр I, по мере подготовки офицеров из русских, стремился замещать ими командные должности – император учитывал как сильные, так и слабые стороны использования иностранцев на командирских должностях. К тому же использование иностранца как главнокомандующего армией привело к неудаче в самом начале войны со шведами. Назначенный командовать русскими войсками австрийский фельдмаршал и голландский герцог Карл де Круа с треском проиграл сражение Карлу XII.
В 1711 году Пётр I предпринял первое сокращение иностранцев на русской службе, уволив часть европейских офицеров среднего уровня и заменив их русскими. Однако рост регулярной армии опережал подготовку собственных офицерских кадров. На ограниченности резерва командиров российского происхождения негативно сказывался и невысокий уровень грамотности в стране. Поэтому выходцы с запада Европы на протяжении всего XVIII столетия составляли заметный процент офицеров русской армии.
К концу правления Петра I треть генералов в России были иностранцами. В годы царствования Анны Иоанновны доминирование при дворе «немецкой партии» фаворита Бирона привело и к увеличению доли иностранцев на военных должностях. В 30-х годах XVIII века из 79 генералов 33 были иностранцами, из 62 командиров регулярных полков иностранцами были 34. Даже в провинциальных гарнизонах почти 10 % офицеров являлись иностранными наёмниками. Как правило, это были немцы из различных германских государств и княжеств, реже – скандинавы и французы. Во флоте служили в основном датчане, голландцы, англичане и шотландцы.
С 1732 по 1741 год «президентом Военной коллегии», то есть главнокомандующим русской армии был немецкий граф Бурхард Миних, получивший чин фельдмаршала. Но этот родившийся у голландско-германской границы немецкий аристократ, до службы в России ставший полковником в Австрии и генералом в Саксонии, был квалифицированным военным инженером и оказался честным служакой, немало сделавшим для укрепления мощи русской армии.
В 1734 году высшее в России воинское звание генерал-фельдмаршала получил ирландец Пирс Эдмон де Ласси. В 1700 году он в возрасте 22 лет перешел на службу к царю Петру I, провоевал всю Северную войну и до конца жизни с успехом сражался за Россию – в разные годы ирландец Ласси, ставший на русской службе «Петром Петровичем», захватывал Ригу, Краков и Хельсинки (тогда Гельсингфорс), впервые в русской истории с боем через Сиваш входил в Крымское ханство.
Но к середине XVIII века русское дворянство стало уже достаточно образованным и опытным в военном деле, оно всё более тяготилось засильем иностранцев у трона и на командных должностях в армии. Поэтому годы правления императриц Елизаветы Петровны и Екатерины II станут временем постепенного уменьшения числа иностранцев на русской военной службе.
Однако процесс этот будет постепенным и небыстрым. В разгар Семилетней войны с Пруссией в 1758–1759 годах русской армией, захватившей Кёнигсберг и всю Восточную Пруссию, командовал шотландец Виллим Фермор. Правда он был уже не вполне иностранцем – его отца принял полковником на русскую службу еще Петр I, и Виллим Фермор вырос в России и всю жизнь служил исключительно в русской армии. Дежурным офицером при Ферморе начинал свою военную карьеру будущий генералиссимус Александр Суворов.
Рождённая в Германии императрица Екатерина II, стремясь быть более русской, чем местные уроженцы, в 1788 году приняла указ о приёме офицеров-иностранцев в русскую армию с понижением на один чин. То есть, например, полковник французской армии, при переходе на службу в Россию, получал чин не выше подполковника. Такая практика поднимала престиж службы в русской армии прежде всего в глазах российского дворянства.
Российская империя в то время вела очередную войну с Турцией, и в том же 1788 году в европейских странах Средиземноморья работала миссия генерала Ивана Заборовского, которому было поручено среди итальянцев, балканских славян, албанцев и корсиканцев набирать «волонтёров» (как в ту эпоху именовали добровольцев-«контрактников») для войны с турками. Среди иных добровольцев к генералу Заборовскому явился корсиканец в чине поручика французской артиллерии. Русский генерал объяснил корсиканцу, что, согласно новому указу императрицы, его примут на русскую службу только с понижением в чине. Корсиканец становиться вновь подпоручиком не пожелал и ушёл с возмущенным криком: «Мне король Пруссии даст чин капитана!» – этого неудачливого кандидата в русские офицеры звали Наполеон Бонапарт…
Во второй половине XVIII века среди офицеров русской кавалерии и пехоты количество иностранных наёмников неуклонно сокращалось. Однако во флоте, артиллерии и инженерных частях квалифицированных русских дворян всё ещё не хватало, и доля иностранцев оставалась весомой.
Так, в Чесменской битве 1770 года, когда русские разгромили турецкий средиземноморский флот, одной из трёх эскадр Средиземноморского флота России командовал англичанин Джон Эльфинстон, а капитанами флагманских кораблей всех трёх русских эскадр были европейские наёмники – Круз, Барш и Грейг. Шотландец Сэмюэль Грейг в ходе русско-шведской войны 1788–1790 годов командовал нашим Балтийским флотом и разгромил шведскую эскадру при Гогланде.
В 1788 году днепровской флотилией в войсках князя Потёмкина командовали два иностранца – первый был шотландским крестьянином, второй германским князем. Шотландец Джон Пол Джонс на русской службе воевал под именем контр-адмирала «Павла Джонеса», ранее он был активным участником войны за независимость США и ныне считается первым героем в истории американского флота. Второй иностранец, командовавший русскими моряками в Днепровском лимане, Шарль Анри Нассау-Зиген был внебрачным сыном германского князя и французской маркизы, до русской службы он успел поучаствовать в первой кругосветной экспедиции французского флота. Успешные действия флотилий Поля Джонса и Шарля Нассау в 1788 году помогли генералу Суворову захватить турецкую крепость Очаков.
В следующем 1789 году князь Нассау командовал русским галерным флотом на Балтике и в сражении у финского порта Котка разгромил шведов. Однако через год галерный флот немецкого князя и русского адмирала потерпел поражение от шведов. Наёмник имел свои твёрдые представления об аристократической чести – назвав себя главным виновником поражения, он сдал все свои ордена. Однако императрица Екатерина II отказалась их принять со следующими словами: «Одна неудача не может истребить из моей памяти, что вы семь раз были победителем моих врагов на юге и на севере».
Когда в том же 1790 году Суворов штурмовал крепость Измаил, то главный удар наносил десантный отряд под командованием испанца Хосе де Рибаса. На русской службе испанец Хосе стал «Осипом Михайловичем» и дослужился до чина адмирала. Через три года после штурма Измаила он вместе с голландским инженером Францем де Волланом, служившим в чине русского подполковника, основал порт и город Одессу.
Последние иностранцы русской армии
Французская революция 1789 года подарила русской армии целую плеяду французских аристократов-роялистов, ставших русскими генералами. Самым заметным из них был герцог Арман Эммануэль Ришелье, потомок знаменитого кардинала. Придворный французского короля, после революции он покинул Францию и уже в 1790 году участвовал в штурме Измаила в качестве «волонтёра» русской армии. Бывший камергер французского короля вместе с русскими солдатами под вражеским огнём лез на стены крепости и дрался в рукопашных схватках.
По итогам взятия Измаила герцог Ришелье был награждён георгиевским крестом и зачислен на русскую военную службу в чине полковника – то есть, как и прочие иностранцы, на чин ниже, ведь во Франции герцог Ришелье был полковником гвардии, что приравнивалось к генералу армии. В 1793 году этот французский герцог и русский полковник представил императрице Екатерине II проект создания в причерноморских степях Новороссии военного поселения французских эмигрантов по аналогу с уже существовавшими здесь военными поселениями эмигрантов из Сербии.
Этот любопытный проект не состоялся, так как глава всех французских эмигрантов-роялистов принц Конде всё еще надеялся на скорое восстановление династии Бурбонов на французском троне. Граф Ришелье же и далее оставался на русской военной службе – при Павле I он командовал гвардейским полком кирасиров, а при Александре I стал губернатором Одессы, превратив этот город в крупный торговый порт.
В 1790 году на русскую службу поступил еще один французский аристократ – полковник королевской гвардии граф Луи Ланжерон. Граф будет воевать за Россию со шведами и турками, примет в 1799 году русское подданство и станет «Александром Фёдоровичем». В 1812 году французский граф и русский генерал-лейтенант Ланжерон командовал корпусом в битве на Березине, где были окончательно добиты отступавшие войска Наполеона.
Однако среди десятков французских аристократов, служивших в русской армии из ненависти к революционной Франции, оказался и один убежденный революционер. Сторонник якобинцев граф Огюст Монтагю в 1793 году поступил на русский Черноморский флот. В реальности он был агентом французской разведки – через полтора года капитана Монтагю разоблачили и сослали на каторгу в Сибирь, где он и умер в разгар наполеоновских войн.
В героическом 1812 году главным врачом русской армии был шотландец Джеймс Виллие, поступивший на русскую службу еще в 1790 году и начинавший военную карьеру полевым лекарем Елецкого пехотного полка. В Бородинской битве среди прочих генералов русской армии участвовали и генералы-иностранцы, начинавшие военную службу вне России: немцы Христиан Трусссон, Август фон Беннигсен, Карл Левенштерн и Георг Ферстер, француз Эммануил де Сен-При, итальянец Иеремия Савоини.
С 1810 по 1813 год в составе русской армии действовал самый настоящий иностранный легион, который так и назывался – «Русско-Германский легион». В нём служили добровольцы из Германии и перебежчики из наполеоновских войск немецкой национальности. К весне 1813 года в состав легиона входили 8 батальонов пехоты, 2 гусарских полка и 2 артиллерийские роты – всего 4244 человека. К концу года численность легиона выросла до 8 тысяч бойцов. Командовал этим «иностранным легионом» перешедший на русскую службу австрийский генерал-лейтенант Людвиг Вальмоден-Гимборн.
Однако к тому времени среди офицерского состава остальных частей русской армии подавляющее большинство составляли уроженцы России, число иностранцев было весьма невелико. Так, во время заграничных походов 1813–1814 годов среди 1254 офицеров русской регулярной кавалерии насчитывался всего 51 офицер-иностранец – в основном это были германцы и несколько эмигрантов-французов (правда, в это число не входят 47 «остзейских немцев» и 171 поляк, которые тогда уже считались не иностранцами, а российскими подданными).
К моменту взятия Парижа весной 1814 года на русской военной службе в генеральских чинах числилось 15 французов. Высоты Монмартра русские солдаты штурмовали под командованием генерала-француза на русской службе Луи Ланжерона. Другой французский генерал, перешедший на русскую службу, Антуан-Анри Жомини впоследствии преподавал военную науку наследнику российского престола, будущему императору Александру II.
После победы над Наполеоном русская армия по праву считалась сильнейшей в Европе. Российское дворянство уже обладало достаточным образованием и огромным военным опытом, чтобы заполнить все командирские вакансии в армии мирного времени. Поэтому с 1815 года императорский указ жёстко ограничил приём иностранцев на русскую военную службу. С этого времени такие случаи стали крайне немногочисленными.
Прекращению приёма иностранных подданных в русскую армию способствовало и то, что к XIX веку в Европе вместо феодальных монархий окончательно сложились национальные государства, и психология кондотьера, аристократа-наёмника, «честно» меняющего одного сюзерена на другого, ушла в прошлое. В 1890 году все законоположения о возможности приёма на русскую службу офицеров иностранных армий были окончательно отменены.
Последним иностранцем, принятым в России на военную службу по традициям уходящего Средневековья, стал внучатый племянник Наполеона Бонапарта. В ноябре 1889 года, буквально за несколько месяцев до полной отмены этой традиции, в русскую армию был зачислен 25-летний Луи Наполеон Жозеф Жером Бонапарт, как его официально именовали – «принц Луи Наполеон».
Французский парламент, стремясь окончательно установить республику, тогда издал закон, изгоняющий из страны всех потенциальных претендентов на трон. И царь Александр III приютил «принца Наполеона» в России, назначив его подполковником в 44-й драгунский полк. Чтобы не ссориться с Францией, которая тогда уже была для России важным союзником против усиливающейся Германии, гипотетического наследника династии Бонапартов зачислили не в петербургскую гвардию, а в полк, квартировавший в провинциальном Нижнем Новгороде.
Последний русский царь Николай II благоволил наследнику Бонапарта и назначил «принца Луи» в чине генерал-майора командовать гвардейским уланским полком. И здесь претенденту на трон Франции пришлось на военном параде дисциплинированно приветствовать президента Французской Республики, прибывшего с официальным визитом в Петербург.
В начале XX столетия этот французский «принц» командовал Кавказской кавалерийской дивизией. Повоевать в боях за Россию ему не пришлось – единственной заслугой Бонапарта на русской службе стало подавление волнений в городе Кутаиси во время революции 1905 года.
Этим, прямо скажем, не самым героическим эпизодом и завершилась многовековая история иностранных наёмников из Европы на службе русских царей.
Глава 5. Военкомы царя Петра I
Как призывали в русскую армию в эпоху петровских реформ
Все интересующиеся историей России знают, что со времён Петра I и до эпохи массовых призывных армий вооруженные силы нашей страны комплектовались не наёмными солдатами, как в странах Европы, а путём рекрутских наборов. Но как в реальности была организована и как действовала рекрутская повинность, обычно ведомо лишь узким специалистам-историкам.
Попробуем рассказать о том, что представляла собой эта система, созданная Петром I и позволившая не только победить шведов в Северной войне, но и сделать русскую армию одной из сильнейших в Европе.
Из ямщиков в матросы…
До конца XVII века основу русского войска составляли дворянское ополчение и стрельцы. Но для войны с регулярными армиями Европы дворяне-ополченцы уже не годились, а московские стрельцы после череды бунтов были частично распущены, частично переведены в отдалённые гарнизоны.
Первоначально молодой царь Пётр попытался набрать новые полки для регулярной армии, как в Западной Европе – обычным наймом добровольцев. Именно так комплектовались первые «потешные полки», из которых позднее возникла русская гвардия. Но для создания таким путём большой профессиональной армии у России того времени банально не хватало ни денег, ни людей.
В начале петровских реформ наша страна ещё не обладала развитой мануфактурной промышленностью и была отрезана от наиболее удобных торговых путей – поэтому в казне просто не было денег для найма ста тысяч профессиональных бойцов. Для сравнения – в начале правления Петра I государственный бюджет России был в 14 раз меньше госбюджета Франции.
К началу XVIII столетия Россия всё ещё оставалась и страной с немногочисленным населением – на всех территориях, подвластных Москве, тогда проживало не более 13 миллионов человек. Для сравнения, в той же Франции в те годы насчитывалось свыше 21 миллиона подданных. Всего же население Западной Европы тогда превышало население России в 8 раз.
Поэтому обычный европейский способ комплектования армии наймом солдат был не для России. И царь Пётр стал искать другие решения.
Основу российской экономики тогда составляли крестьяне-хлебопашцы, непосредственно работавшие на земле. Но во владениях светских и церковных феодалов находилось немало слуг, «дворни» и «челяди», не занятой на пашне. Именно эти люди и стали первыми рекрутами Петра I по указу о наборе «даточных людей» от 16 ноября 1699 года.
Формально указ был обоснован продолжающейся войной с Турцией, в реальности – уже оформился замысел войны со Швецией за выходы к Балтике, для чего стране требовалось регулярное войско. Царский указ предусматривал сложную систему набора в армию – дворяне, находящиеся на государственной или военной службе, «выставляли» 1 человека с каждых 50 крестьянских дворов своего поместья, не занятые на службе дворяне давали 1 человека с 30 дворов, а церковь и монастыри давали 1 человека с 25 дворов. При этом указ прямо запрещал записывать в солдаты крестьян «с пашни» – в армию, чтобы не затронуть основы экономики, пока набирали лишь слуг, ремесленников и прочих крепостных работников несельскохозяйственного сектора.
По всей России по этому указу набрали в армию 31 692 человека. И первые пять лет начавшейся войны со Швецией, даже несмотря на поражение под Нарвой, царь обходился этими солдатами. Лишь в 1704 году для вновь созданного флота объявили набор среди ямщиков – по одному рекруту «с двух жилых ямщицких дворов». Фактически царь тогда отправил в матросы половину молодёжи из этого сословия (ямщики, много ездившие по России, считались более развитыми и толковыми, чем обычные крестьяне и даже горожане).
К 1705 году затянувшаяся и тяжёлая борьба с Карлом XII, то есть с одной из лучших в Европе регулярных армий, потребовала экстраординарных мер. И царским указом от 20 февраля 1705 года был объявлен первый всеобщий призыв в армию. Тогда же впервые на Руси появился и европейский термин «рекрут» (от французского recruter