Читать онлайн Готика бесплатно

Посвящается

Вашей мечте

Как бы сильно отчаяние ни владело вами не сдавайтесь, если это действительно то, чего вы желаете. Стоит ли ваша мечта того, чтобы за неё бороться, даже в те моменты, когда шанса нет? Нет отклика? Нет надежды?

Если честно ответить себе на эти вопросы, вы поймёте готовы ли идти вперёд всегда, вопреки всему: мнениям, осуждению. Если ваш ответ «да», то идите, не оглядывайтесь, потому что каждый день вашей борьбы непременно приведёт к вершине, и когда вы возьмёте в руку вашу мечту, чувства поглотят вас. И они будут далеко не самыми радостными, потому что в тот момент у вас будет горькая гордость, ведь вы вспомните каждый шаг вопреки всему, и вы будете гордиться собой за то, что не сдались, не отступили и теперь достигли своей мечты, сошлись в той точке, о которой грезили месяцами, возможно, годами.

Не предавайте свою мечту. Никогда.

P. S. Джесси, моя прекрасная девочка, я очень люблю тебя и скучаю.

Обращение

Ну здравствуй, странник. Ты открыл первую страницу в надежде узнать историю, но нет. Пока нет.

Можешь думать, что знаешь меня, ведь ты слышал моё имя, но то не моя история. Ты видел мою улыбку, но не мою боль. Ты видел моих демонов, но не мою душу. Ты мог прочесть мой взгляд, но не мог увидеть сердце. Хочешь прочитать эту книгу? Ты уверен?

Тихий, мягкий смех, напоминает скрежет.

Тогда я должен поприветствовать тебя, странник. Добро пожаловать в Дракмор место, которое поглотит тебя своей тьмой.

Легенда

Мракобесие. – Смерч. – Содом.

Берегите Гнездо и Дом.

Долг и Верность, спустив с цепи,

Человек молодой – не спи!

В ворота́х, как Благая Весть,

Белым стражем да встанет – Честь.

Обведите свой дом – межой,

Да не вни́дет в него – Чужой.

Берегите от злобы волн

Садик сына и дедов холм.

Под ударами злой судьбы —

Выше – пра́дедовы дубы!

Марина Цветаева

Место локации, в котором разворачивается действие истории, несёт название Туле – край земли.

На северном острове раскинулся город Шарте. На вершине горы расположилось мрачное сооружение, именуемое Дракмор. Его окружают леса, болота и неизвестность. Легенды наполняют те места, секреты пропитали город Шартре. А море Лафотен, что окружает землю с трёх сторон, поглотило множество жизней.

Южнее на другой стороне раскинулся остров Гардар. Венцом его творения стал замок Виллар. Так как остров имел маленькую площадь, все сооружения возводились ввысь. Он окружён толстой крепостной стеной, что защищает деревню и сам замок от постоянных морских приливов.

«Убивающие картины» – именно такой заголовок в газете привлёк внимание каждого жителя, ведь тема, которая интересовала всех, – четыре убийства, связанных с Анри Мортимером де Вилларом. Нарисованные и сожжённые.

Все экземпляры были раскуплены в рекордное время, оставив прилавки пустыми. Четыре смерти. Один художник. И каждую потерянную жизнь связывали с «убивающими картинами».

В статье говорилось о том, что всё это чистое совпадение, ведь после тщательного расследования, проведённого полицией, никаких доказательств насильственной смерти не было выявлено, но то, что продолжили журналисты, собственное расследование, предполагало одну теорию за другой. Так что же было в тех картинах, из-за которых погибло в смертельном огне, четыре человека?

Семейство де Виллар известно своей многовековой историей, ведь та земля и сам замок передавались только от отца к сыну по кровной линии, имел мрачную репутацию. Потомки основали замок, окружив по периметру скал толстой крепостной стеной, защищающей землю от моря.

Триста лет назад, когда велись войны, де Виллары приглашали в свой дом врагов на примирительный пир, а затем убивали их во время застолья, подмешивая в еду яд. Не лучше они поступали со своими союзниками – наёмными воинами. В углу пиршественной залы была оборудована потайная дверь, ведущая в комнату, пол которой был усеян кольями. Такую плату вместо золота за свою работу получали те, кто заключал сделку с семьёй де Виллар.

Так, на землях острова Гардар возникла легенда об Элементале. Существо высотой под два метра, с лошадиной мордой и длинными, до самого пола руками, кисти которых волочились по земле. Очевидцы, видевшие Элементаля, утверждали, что при его появлении воздух наполнялся зловонием гниющих трупов и серы. Существо, выбравшееся из самого ада.

Легенды гласили, что в те дни, когда туман был особенно густым по вечерам, некоторые наблюдали невероятную картину, прямо из плывущего марева появлялась процессия призраков в длинных плащах, лица их были скрыты под капюшонами так, что невозможно рассмотреть и неожиданно вся процессия исчезала в серой туманной пелене. Возможно, то были призраки, что за три столетия, пока велась война, убивала семья де Вилларов. Они тихо ступали по земле острова в надежде однажды отомстить тем, в чьих жилах текла кровь их предков.

Последний владелец замка – Анри Мортимер де Виллар и его жена Катриона де Виллар, обзавелись очаровательными наследниками, будущими правителями острова Гардар и замка Виллар, не подозревая, какая жуткая история ждёт их через пять лет. Мать, Катриона, сгорела в маленьком сарае. После расследования полиция сообщила, что произошло самовозгорание неисправной проводки, впоследствии чего домик загорелся. Спустя двенадцать лет пропал Анри Мортимер де Виллар. Место его нахождения неизвестно и по сей день.

В те времена Анри и Катриона устраивали самые пышные приёмы и балы. Люди любили посещать мероприятия семьи де Виллар. Анри был одним из лучших художников, чьи картины покупали богатые господа. Он рисовал пейзажи, замок Виллар, остров и море, что окружало его со всех сторон. Рассветы и закаты, настолько реалистично получались, что многие думали это какой-то фокус. Обман зрения, потому когда видели те картины, приглашённые со всех городов на пышные празднества, скупали работы Анри.

Первая смерть случилась ровно через три месяца после того приёма, на котором между Анри де Вилларом и герцогом Арнольфини, была заключена сделка. Герцог хотел, чтобы Анри нарисовал его портрет, и как только картина оказалась у заказчика, Арнольфини при неизвестных обстоятельствах, сгорел в собственном доме.

После тщательного расследования со стороны полиции и обыска было выдано следующее заключение: в поместье герцога произошла утечка газа. Арнольфилини умер во сне, где пламя огня окутало его комнату и поглотило. Но самым важным фактом в том расследовании фигурировала картина, портрет герцога, нарисованный Анри Мортимером де Вилларом. При пожаре картина не пострадала, словно её и не было в том доме в момент трагедии, хотя полицейские нашли её в комнате, над камином. Огонь окрасил всё вокруг чёрным цветом, копоть на стенах, сгоревшие занавески и кровать, но картина, сияющая яркими красками, не пострадала.

Портрет был возвращён в замок Виллар, но Анри даже не подумал связать воедино его шедевр и смерть герцога. Потому, когда поступил заказ от ещё одного почитателя его искусства, Анри сразу же принял его. Он рисовал тот портрет неизвестного мужчины с фотографии, посвятив ему много времени. Подбирая нужные краски, выводя линии и штрихи.

Третья смерть оказалась для Анри самым тяжёлым ударом, после которого он замкнулся в себе. Анри нарисовал свою любимую жену Катриону де Виллар, тогда ещё не представляя, чем именно обернётся та история.

Катриона с сыновьями ухаживала за садом, пользуясь небольшим сараем, в котором находились нужные инструменты и семена. Он был расположен на заднем дворе замка Виллар. Мальчики внимательно слушали рассказы матери, запоминая, как правильно ухаживать за землёй и растениями. Какая трава считалась сорняком, а какая была первым побегом будущего цветка.

Катриона искала лопатку, когда дверь от резкого порыва ветра захлопнулась, отрезав дорогу к свободе. Спустя пару мгновений сарай легко, словно вуаль, начало охватывать пламя. Происхождение его было неизвестно.

Увидев это, старший сын начал звать слуг, отца, но никто то ли не слышал, то ли не желал приходить на помощь. Увидев маленькое окошко, он попытался пролезть через него, но застрял. Огонь распространялся слишком быстро, будто ветер стал его другом и они создали всепоглощающий дуэт смерти. Катриона, увидев сына, приказала уходить и привести взрослых, но мальчик не мог оставить маму одну.

Наглотавшись дыма, он потерял сознание, а когда очнулся, спустя три дня, всё уже было кончено. Правая сторона тела была обмотана бинтами, огонь оставил клеймо на его коже, словно обещая вернуться и закончить то, что начал.

Анри не знал, что вторая картина, нарисованная им на заказ с фотографии, являлась своеобразной проверкой, ведь тот, кого он нарисовал, тоже умер. Откройся правда раньше, возможно, он не стал изображать свою жену, потому даже не подумал о том, что всё взаимосвязано. Каждый его рисунок убивал человека, запечатлённого на холсте.

Последняя смерть поставила конец на искусстве Анри. После смерти Катрионы, он впал в отчаяние, пытаясь спасти то, что осталось от его семьи, и пошёл на опрометчивый шаг, утаив тайну и заставив всех вокруг молчать о том, что сделал.

Люк, его хороший друг, чтобы показать Анри, что тот не виновен, заставил нарисовать свой портрет и умер через три месяца после того, как Анри отдал холст другу.

Анри оставил своего сына на попечение дворецкого и нянек, принявшись рисовать портрет. Он думал, это станет его последним творением. Хотел избавиться от проклятого дара, который забрал у него любимых.

Годы шли, его сын рос в тени бесконечной череды нянек и слуг, пока отец, закрывшись ото всех в своей мастерской, творил чудовищную картину. Он превратил искусство в нечто злое и осязаемое. Придал ему видимую форму, которой поклонялся. Чертежи его души, нарисованные на сотнях листах, были разбросаны по всей комнате. Анри не замечал ничего, ни с кем не разговаривал, будто хранил обет молчания, только бормотал себе под нос, сплетая слова в замысловатые пророчества.

В Ветхом Завете записано предупреждение о том, что нельзя человеку творить кумира и «никакого изображения того, что на небе – вверху, и что на земле – внизу, и что в воде – ниже земли». Ведь в этом есть нечто пугающее, в самой идее изображения чьего-то двойника, что должен быть уникальным и существовать в единственном экземпляре. Даже у самого светлого искусства всегда есть тёмная сторона. Потому что красота и совершенство не могут существовать одновременно и в жизни, и в искусстве.

Пролог

Иерихон

Квентин Вирмор – мой господин. Он же мой палач.

Ничего не знать о своём прошлом, где я родился, кто мои родители, этими вопросами я начал интересоваться лет в семь, но никто не давал никаких ответов. Кроме Квентина, рядом со мной никого не было. Я сидел в довольно большой комнате, заполненной множеством книг, а не игрушками. В то время я не понимал, что он со мной делал, но по мере взросления начал улавливать связь, которую создавал между нами Квентин.

Ноктюрна – наркотик, который, воздействуя на определённые участки мозга, подавляет волю человека, отключая его «я» и заставляя повиноваться приказам. В те моменты, когда Квентин вводил наркотик, смысл моего существования сводился к одному – любой ценой исполнить приказ. И я всегда шёл напролом, чтобы сделать всё и поразить цель.

Из записи, найденной нами с Тристаном:

«Вся прелесть вещества, содержащегося в ноктюрне – отсутствие привыкания. Никакой ломки, зависимости, но чем дольше препарат вводился в испытуемого, тем фиксирование и длительнее был результат. Основываясь на полученных данных, я решил провести испытание на человеке».

Основатели даже не догадывались о том, какую масштабную деятельность внедрил в стены Академии, Квентин Вирмор. Число испытуемых неизвестно, но чем дольше Квентин проводил времени за опытами, тем глубже погружался, жаждая сделать величайшее открытие. Или получить в свои руки совершенное оружие, которое будет защищать его ценой собственной жизни. Своеобразный живой щит из человеческой плоти и крови.

Все отмеченные сильные стороны, такие как: пониженный болевой порог, отсутствие страха, чистый разум, не остановили его, когда под влиянием ноктюрны Квентин видел изменения в поведении испытуемых. Самым основным провалом было изменение сознания человека. Все, кого он испытывал до меня, попросту сходили с ума, под влиянием наркотика. Поэтому Квентин пошёл дальше и решил провести эксперимент с чистого листа, выбрав для этого невинную душу, маленького мальчика.

Задания Квентина Вирмора были самыми разнообразными, словно я своеобразная пешка, цирковая собачка, которой можно приказать всё что угодно, и она сделает. Кражи редких камней, подмена документов, выслеживание нужных ему людей, пытки, без нанесения телесных повреждений, без крови. Он научил меня, как с помощью всего нескольких болевых точек, находящихся на теле у каждого человека, добиться нужного результата.

Первое своё убийство я совершил, когда мне было шестнадцать лет. Самое гадкое в том, что Квентин не желал стереть мне память. Он хотел, чтобы я помнил о каждом крике своей жертвы. О том, как наносил удары, позволяя крови стекать по телу и впитываться в землю. Я ненавидел его за каждую минуту, которую провёл в маленькой квартирке, пока не удостоверился, что моя цель мертва.

Иногда я помнил задания, которые выполнял и жалел о том, что не могу забыть. Не всегда то были убийства, чаще пытки, чтобы добыть нужную информацию. И я был чертовски хорош в добывании фактов, которые потом приносил Квентину, после чего он велел забыть о задании, стирая мои воспоминания одним лишь словом.

Переломный момент всей этой адской жизни наступил, когда на очередном совете основателей, Тристан добавил ноктюрну в еду, что подавали на ужине. После того вечера всё полетело в самое пекло. Тристан дождался нужного момента, и когда пришло время, задал единственный вопрос своему отцу, которому пришлось ответить правдой, так как он испытал на себе тот яд, что вводил в мои вены. Основатели, не подозревающие о том, что творилось у них под носом, заключили Квентина под стражу, и каждый понимал исход той битвы. Но никто не думал, что Квентину удастся сбежать.

В ту ночь, когда должно было восторжествовать правосудие, я пил горький яд поражения. Каждый чёртов день тоска глодала меня изнутри, как червь. Я пытался следовать плану Тристана, но Квентин пропал, будто его никогда и не существовало. Даже влияния основателей, желающих отомстить за предательство, было недостаточным, чтобы найти Квентина Вирмора. Не было никаких улик, оснований или сдвигов.

Последний шаг, который позволил себе сделать Квентин, обернулся катастрофой для каждого, кого я любил. В моей голове выстроился коридор с ровными прямыми стенами и чёткими углами, был только я и моя цель, больше ничего, никаких промежуточных мыслей.

Я стал зверем, что выслеживает свою добычу. Играл без правил, когда оставил ей записку и ждал, притаившись за толстым стволом дерева. Я вдыхал аромат ночи, густой запах сырой земли. Капли дождя с деревьев падали на кожу, впитывались в ткань, заставляя тело шипеть, будто я в лихорадке. Кровавая луна взошла и заняла центральное место на небосводе. На небе не было ни одного облака, только бордовый смог. Лучи от лунного света, преломляясь, падали на землю, разукрашивая всё вокруг багрянцем. Ярым, злым, недобрым.

Для Медеи в том не было ничего необычного. Она не чувствовала злой аромат, что струился, вился вокруг её тела, завлекая в воронку моих замыслов. Я помнил приказ, словно он до сих пор стоял позади и нашёптывал на ухо:

– Лиши её жизни. Тебе не в первый раз марать руки в крови, но эта жертва будет для тебя наиболее трудной. Посмотрим, сломаешься ли ты, Иерихон.

А потом вспышкой яркой сгорающей звёзды, промелькнул всё тот же голос, что вызывал внутри ледяную ярость, смешанную с толикой страха. Да, я боялся его всегда. С самого детства.

– Она слишком крепко захватила твои чувства, и это нужно исправить. Девочка держит тебя на невидимом поводке, мешая мне управлять тобой. Как только ты вырежешь её из своей души, полностью станешь моим.

В воздухе пронеслось нечто зловещее. Над головой вспорхнула птица, скорей всего тот огромный чёрно-синий ворон, что по пятам следовал за Медеей. Вспышка той угасающей звезды, как и воспоминание о разговоре, потускнело, и тут же стёрлось из памяти. В венах бурлил поток приказа, раскалённой лавой бежал по кровотоку, стучал ярмом в сердце, когда я снова нашёл свою цель.

Сегодня я не скрывал своё лицо, помнил о приказе. Я ступал бесшумно, слишком хорошо знал местность. Болота, за академией, опасное место, если не знаешь его. Для Медеи, которая родилась в Шартре, они были также опасны, но не из-за незнания, а опасности, которую я представлял.

– Иерихон, – тихо выдохнула, когда я появился в пределах её видимости. – Зачем ты назначил встречу? Что произошло?

Глядя в её большие глаза, я так и не вспомнил нашего прошлого, только приказ, с каждым словом ядовитым шипом вонзавшийся в мой мозг.

Проигнорировав вопрос, подошёл к ней, прижав к стволу дуба, знал, она позволит. Склонился, намотав на палец локон золотых волос. Потянул. Наши глаза столкнулись, но Медея не стала больше задавать вопросов, она увидела правду. Поняла, сейчас перед ней кто-то другой. Хищник, в облике человека.

Полночь скоро наступит, а с ней и то, что предначертано. Я не смогу противиться, как бы не старался, хоть особого желания и не было. Во мне вообще ничего не осталось, только воля другого человека. Того, кто с самого детства управлял моей жизнью. Диктовал правила. Наказывал и никогда не поощрял.

Медея приоткрыла губы, пытаясь выдохнуть мольбу? Новый вопрос? Но я не позволил, зажав её рот своей ладонью. Склонился, припечатав к острой коре дерева, и пытался вспомнить слова, которые нас связали однажды, прикосновения, но ничего не было.

Медленно скользнул рукой к горлу, надавил. Медея вскрикнула и попыталась оттолкнуть, но моё тело скала, которой никто не в силах помешать достичь цели. Медленно, слишком мучительно, сдавливал руку на хрупкой шее, читая в травянисто-зелёных глазах безотчётный страх. Она била меня своими маленькими кулачками, пытаясь ослабить давление руки на трахею, но я был неподвижен. Те попытки казались, смешными, пока я не увидел, как Медея закатывает глаза. Отпустив её, отступил на шаг, слыша прерывистое дыхание. Медея держалась за горло, когда подняла полный боли взгляд и встретилась с моим – пустым.

– Он послал тебя, – не вопрос, утверждение. Её голос сорвался, стал шершавым, словно необработанный алмаз. – Убить меня, значит освободить тебя. Ты слишком привязался ко мне, правда, Иерихон?

То, с какой агонией она произнесла моё имя, кольнуло больно, прямо там, за рёбрами, но тут же унеслось прочь. Это заставило меня зарычать и сделать шаг вперёд. Я поднял руки, намереваясь снова найти то место на шее, где билась тонкой нитью вена, но Медея опередила меня. Выждав момент, она вскинула руку, в которой был зажат камень, и полоснула по коже. Я не почувствовал боли, но уставился на алую струйку, окрасившую мою руку в багряный цвет.

Это так увлекло, что не заметил, как Медея выскользнула из моего поля зрения и сбежала. Развернувшись, смотрел на её попытки скрыться, понимая, что этого не произойдёт, и где-то глубоко так далеко, в самой тёмной части души, билась робкая мысль, чтобы у неё получилось. Она может попытаться, но я не отпущу.

Губы скривила злая усмешка, когда увидел траекторию побега. Болота. Медея выбрала неправильное направление. Возможно, выбрав путь к северу, ей удалось бы сбежать, но теперь не осталось ни единого шанса.

Не спеша, последовал за её ароматом страха. Он нёс в себе запах сырой земли, немного перепревшей, удушающей. Тихие шорохи шагов отдавались гулкими ударами в моих ушах. Тусклый, едва различимый вой волка в кровавую ночь, обещал смерть. Это то, во что верили все жители Шартре. Но они даже не подозревали, что предстоящая ночь обернётся кровавым рассветом.

Я видел, как её шаги замедляются. Медея попала в болото и отчаянно пыталась выбраться, но чем больше предпринимала попыток, тем сложнее удавалось вытащить ногу и переставить в поисках спасительного островка.

– Твоя попытка провалилась, – грубым, безэмоциональным голосом, выдал своё присутствие.

Медея замерла, бросив попытки выбраться из коварных силков болота, и оглянулась. Страх в её взгляде пробежал по мне взволнованной судорогой.

– Я всегда верила тебе, Иерихон, и сейчас могу сказать одно, я верю. Ты сможешь преодолеть туман в голове и…

Мой злобный хохот разрезал её слова, безжалостным лицемерием. Она не была готова к такому повороту, и даже не представляла всё, что есть в моей голове – громким набатом звучащий приказ Квентина.

– Твоя вера рассыплется в прах, как только я приведу в действие свой план.

Поскольку моя жертва была обездвижена и могла только стоять, я подошёл так же, как она, утопая в болоте, и замер, позволив красным лунным бликам окрасить тот момент. Медея вскинула руку, и я ожидал удара, но вместо боли, меня настигла нежность. То, с какой любовью она провела по щеке, заставило сердце громко удариться о рёбра.

– Тогда выполни приказ и освободись от покровительства Квентина Вирмора.

Медея отпустила руку, перестав сопротивляться. Тот момент был поистине сладким, как предвкушение первого поцелуя. Острым и больным, словно я уже вкушал тот плод и остался зависим. Мы пили дыхание друг друга, согревая кожу, когда я почувствовал резкий укол в правое бедро.

Оглянувшись, увидел Тристана, ярость полыхала в нём, словно факел, безудержная и жестокая. Но там была не только злость, ещё сожаление, решимость. Я всегда умел читать других людей, но с Тристаном это срабатывало редко, потому что он был закрытой книгой той самой, что стоит на полке – пыльная, в старинной обложке и потрёпанная. Ведь каждый хочет найти вход туда, куда дверь закрыта на мощный титановый замок.

– Уверен, что хочешь этого? – сощурив глаза, бросил Тристан.

Он выглядел чертовски самоуверенно, но мы оба знали, я не позволю Медее сбежать.

– Ты знаешь, у меня нет выбора, – то, с какой горечью прозвучал мой ответ, могло сбить с ног, но на лице Тристана вызвало хищный оскал.

– Если веришь в это, я вынужден прервать твою охоту.

Его грубое заявление заставило меня зарычать, показав зубы. Тристан понимал, как вывести меня из равновесия, но та спокойная пустошь, что царила в душе, была гладью озера, которого не касались тревожные круги.

Медея замерла, даже дыхание больше не рвалось судорожными точками, из груди. Нас окутало тревожное облако ожидания. Оно могло бы быть ласковым и тёплым, но я чувствовал, как иглы ледяного хлада, жгут кожу. Проигнорировав Тристана, вновь повернулся к Медее, пытаясь уловить её эмоции, когда она прикрыла глаза.

– Открой и смотри, – рвано приказал. Голос вибрировал от злости, жажды претворить в жизнь то, что мне было велено. Но для меня было важно, чтобы Медея смотрела в мои глаза.

Ожидание затянулось и мне пришлось схватить её за волосы. Потянул, откинув голову назад и грубо выдохнул в тёплую кожу губ:

– Смотри на меня.

Это должно было сработать, ведь я чувствовал под правой ладонью тонкую нить участившегося пульса. Язык тела изменился, дрожь пробежала по её коже, когда я прочертил линию остриём кинжала по ключице. Я так отчаянно хотел достичь своей цели, что позволил опасности подкрасться ко мне слишком близко. Укол в шею заставил меня замахнуться, но тот удар приняла не Медея, а Тристан. Я резко развернулся, Тристан не успел увернуться, и острый клинок прорезал рваную линию на его лице.

Крик наполнил загустевший воздух, а я всё не мог отвести взгляда от кровавой дорожки на лице Тристана. Луна красными лучами озаряла ту охоту, словно благословляя на жертву, которой сегодня должна была стать Медея Риверфорд.

Последнее, что я увидел, как Тристан помогает Медее выбраться из болота. Он осматривал её, касаясь слишком интимно, а в моём сознании набатом продолжали звучать слова приказа, который я не выполнил. Впервые оступился, подвёл, и это было самым лучшим исходом, который я мог предположить.

***

– Он просто исчез, – надлом в словах Тристана, заставил меня опустить голову и с силой сжать руки. Не стоило даже произносить его имени, я понял, о ком шла речь. – Собирайся.

Я не стал задавать вопросов, оделся и позволил Тристану отвезти нас к поместью Виршем. Связав воедино все ниточки, понял конечную цель. Очищение.

– Бери канистры и направляйся в дом, – голос режущий, как острый клинок от ярости и полного отсутствия контроля. – Мы разрушим всё, чем он дорожил.

Прежде чем поджечь дом нашего детства, Тристан нашёл все записи, которые делал Квентин, когда проводил опыты и погрузил в машину. Я не знал, что мы будем делать дальше, но если у него имелся план, то я мог просто довериться.

Спустя час мы смотрели на полыхающий дом. Треск балок был приятным, когда они падали, разрушая то чудовищное место, в котором мы с Тристаном провели своё детство.

Нужно позволить природе очистить то место, ведь в нём было заключено всё самое ужасное и гнилое из нашего прошлого. Я видел не только яркие языки огненного пламени, что безжалостно пожирали всю прекрасную архитектуру замка Виршем, я видел последствия своих действий.

Шрам на лице Тристана, уродливой змеёй дразнил меня каждый раз, когда мы встречались. Он напоминал о той кровавой ночи, когда Тристан спас Медею и забрал. Спрятал от меня, от Квентина Вирмора, так тщательно, что как бы я ни пытался, не мог отыскать её следы.

– Ты снова пялишься, – недовольно проворчал Тристан.

– Шрам на твоём лице, доказательство того, что я психически нездоров.

Тристан повернулся и сжал мои плечи с силой. Его глаза – это буря, круговорот чистого гнева и ярости.

– Ты разумен. Понимаешь? – голос рычащий. Гнев, что вылился на меня, пока наблюдал за тем, как в его зрачках пляшут языки пламени, прошёлся удушающей волной по телу. – Это место создали сто лет назад, чтобы исследовать свойства ноктюрны, но никто никогда не мог предположить, что один из тех, кто должен оберегать секрет, предаст. Я даю тебе слово, что найду противоядие. Прочту все записи Квентина, чтобы докопаться до истины, и тогда мы уничтожим его.

Верность, с которой Тристан всегда смотрел на меня, до сих пор поражала глубиной. Она царапала так больно, словно кто-то вставил в грудь стрелу и пытался её вытащить, задевая деревом, что застревало в коже.

– Почему?

– Потому что в детском возрасте психика ребёнка более пластична и легче поддаётся воздействию. Он закалял тебя, испытывал, пытаясь найти самую глубокую точку давления.

– Он формировал привязанность раба к хозяину, – ядовито выплюнул я, шипя, как гадюка.

– Верно, – кивнул Тристан, не пытаясь как-то защитить своего отца. Он всегда был на моей стороне, но никогда не имел весомых доказательств вины Квентина. – И мы оборвём ту нить так или иначе.

Его слова так глубоко поселились в моём сознании, что я поверил, или Тристан найдёт противоядие, или же мы выйдем на след Квентина и убьём его, приведя в исполнение приговор, который ему огласили Основатели.

Глава 1

Иерихон

Инди сидела на диване, как всегда пребывая не в реальности. Она словно бродила по другому миру и заявляла нам с Тристаном, что видела призраков, которые отчаянно звали её на свою сторону. В иной мир. Ту реальность, в которой не будет боли и отчаяния. Инди была предпоследней жертвой опытов Квентина, и только после того, как он сломал её сознание, решил начать опыт сначала, используя ребёнка, чтобы не повторять тех же ошибок, которые совершил с другими.

Тристан принёс чай, который помогал Инди немного больше задержаться в нашей реальности и не ускользать в своё сознание. Она сидела на диване, подтянув к себе колени, и медленно глотала горячий напиток, настоянный на травах. В комнате не было никаких звуков, пока мы втроём сидели вокруг небольшого столика. Иногда мне нравилось это состояние покоя. Тишина разливалась благодатными нотками, и не хотелось её нарушать. Не нужно было заполнять пустоты словами.

– Иногда я задаюсь вопросом, почему так произошло? Где судьба постелила мне тропу, по которой я свернула, приняв неверное решение? – её слова звучали как бред, что было практически постоянно. Мы с Тристаном переглянулись, но не спешили прервать. – Связь, которая сейчас недоступна мне, всё ещё натянута где-то между моей душой и сотнями тысяч километров, разделяющих нас с Квентином.

Я не пытался выяснить, что именно она имела в виду терпеливо ожидая, когда Инди просто выговориться. Она так часто пропадала в своём разуме, будто намеренно пыталась завернуться в те стены, где ничто не могло навредить, что я не пытался вытянуть её обратно. Спасением для неё была изоляция и наша молчаливая поддержка. Я не имел права лишать её этого выбора.

Инди резко повернула голову в мою сторону, и когда я позволил нашим взглядом столкнуться, её губы прорезала не самая добродушная улыбка. То было больше похоже на разочарование, смешанное с ненавистью.

– Почему я не смогла вынести всех тягот? Ты реален, Иерихон, а вот я, всего лишь оболочка. Почему тебе удалось выстоять против того шторма, который обрушил Квентин, а меня он разрушил, затянув в водоворот смертельной воронки?

Меня настолько глубоко пронзило отчаяние и боль, что я не смог ответить, пока Инди продолжала смотреть мне в глаза, будто пыталась в них найти ответ на свой вопрос.

– Инди, я не позволю тебе сделать неверный шаг, – мягким голосом, произнёс Тристан. – Каждому из вас я дал обещание, которое выполню. Не остановлюсь, пока не найду то, что вернёт ваши жизни. Больше никто и никогда не сможет подобным образом навредить вам.

Её смех в тот момент, казался зловещей тирадой. Хриплый, с металлическими нотками, будто гвоздём провели по железу.

– Ох, Тристан, ты думаешь, что это поможет? Возможно, Иерихон получит свою жизнь обратно, но то, что сломало меня, изнутри изменив сознание, никогда не вернётся к норме. Я всегда буду испорченной не такой, как другие. Не собой.

Откинувшись на спинку дивана, я прикрыл глаза, понимая смысл слов Инди. Я впитывал в себя каждую букву, которую она произнесла с тихим отчаянием и потерей, будто уже решила, как всё будет в будущем. Она не могла и не хотела верить, что всё возможно исправить. На самом деле я был полностью согласен с её чувствами, понимая: даже если Тристану удастся найти противоядие то, что позволит противостоять ноктюрне, меня прежнего это не вернёт. Я навсегда останусь сломленным, а руки мои будут помнить кровь.

Инди тихо забормотала какую-то песню, похожую на те, что поют в детстве, колыбельную, пока всё звуки не стихли. Её голос удалялся, словно на расстоянии, но я знал, что она засыпает. Как только наступила последняя нота, всё стихло. Открыв глаза, я заметил, как Тристан смотрит на нас, словно на своих детей тех, кто до сих пор нуждается в защите.

– Ты солидарен с ней, – тихим шёпотом, произнёс он.

Тристан мог прочесть правду на моём лице, потому я не стал отвечать. Уложив Инди, мы вышли на свежий воздух. Окружающие нас деревья, что росли здесь с незапамятных времён, защищали от ветра. Тихие отголоски той бури, что прошлась по нам в компании Инди, всё ещё кололи сознание, но я не мог позволить себе зациклиться на тех обречённых перспективах.

– Теперь это не квартет, а трио. Что основатели собираются делать? С самого начала их всегда было четверо, кто возьмёт управление вместо ван Доренберга?

Тристан выглядел задумчивым, когда я задал тот вопрос. После разоблачения Илии, его, как и Квентина, приговорили к смерти, которую обставят, как несчастный случай. С помощью ноктюрны, которой владели основатели, можно было с лёгкостью сделать всё чисто и без лишних подозрений. Никакой драмы.

– Они всё ещё не привели приговор в действие, чтобы не разглашать предательство Илии ван Доренберга.

– Боятся последствий, – хмыкнул я. – Это вполне обоснованно, но долго скрывать им не удастся. Кто-нибудь заметит, что теперь они выступают втроём и станут задавать вопросы.

– Потому Илия до сих пор жив.

Я смотрел на мечущиеся тени, что сновали по лицу Тристана, понимая, насколько тяжёлый выбор предстоит сделать основателям. За прошедшее столетие их правления такого не случалось ни разу. Да, были предательства и попытки скомпрометировать тайну, которую хранили четыре семьи, но всё не заходило настолько далеко. Не имело подобных последствий.

– Всё слишком запутанно, но я знаю одно, место ван Доренберга не будет пустовать. Деймос по праву рождения должен нести это бремя, но сыны основателей никогда не занимали этот пост, не достигнув двадцати пяти лет. Он слишком безумен и нестабилен, чтобы иметь взвешенное решение. К тому же основатели не знают, как много знал Деймос о делах отца.

– Они подозревают мальчишку?

Меня удивило это, хотя и не должно было. Деймос, как и все в его окружении, думал больше членом, чем головой. Из всех всадников он был самым нестабильным. Я видел их инициации и посвящение в ближний круг, и Деймос был главным палачом. Он не боялся замарать руки в крови. Не боялся осуждения или непринятия. Он был их силой, в то время как остальные всадники, слишком сильно боялись запачкать свои руки.

– Они проверяют его, и если Деймос не имеет никакого отношения к предательству своего отца, его продолжат обучать, а по достижению нужного возраста он получит полную власть и законно займёт место одного из основателей.

– Ты не договариваешь.

– Есть одна вещь, которая меня чрезвычайно волнует, – Тристан поднял очки и протёр глаза, явно тот вопрос не давал ему покоя. Мой интерес разгорелся с новой силой. – Семья Монарх уже давно претендует на место в кругу основателей. Ведь пока их трое, любое голосование или решение не может быть проведено, так как перевес окажется в пользу голосовавших.

– То есть несоблюдение правил, – задумчиво протянул я. – Но пока они держат Илию в подземелье, никто не станет заявлять права на его место.

– Рано или поздно это всплывёт и основателям не удасться сдержать недовольных. У Монархов большое влияние и сильные союзники, которые потребуют справедливости даже зная, что по достижению нужного возраста это место будет принадлежать Деймосу.

– Семья Монарх, которые два года назад потеряли своего сына из-за пожара, устроенного всадниками?

– Их виновность не была доказана. По сути, те игры, в которые играют всадники, порой заходят слишком далеко и могут стоить жизни. Адам Монарх был с ними с самого детства, но, решив принять правила тёмной игры, поплатился своей жизнью.

Та история имела слишком много данных, которые не сходились в одной точке производной. У каждой стороны есть два оборота, не стоит забывать, что всадники смогли доказать свою непричастность к смерти Адэра Монарха.

– Думаешь, они хотят отомстить?

Тристан выглядел слишком задумчивым, он точно предполагал подобное развитие ситуации.

– Всё совпало слишком удачно. Пустующее место одного из четвёрки рано или поздно раскроется – это лакомый кусок, от которого многие захотят откусить. Их силу и влияние, пожалуй, можно сопоставить с семьями основателей. Но проблема заключается в том, что они не посвящены в те тайны, которые скрывает каждая семья.

– В этом и проблема. Деймос, в случае своей невиновности, имеет право на наследование поместья Талломар, но до того дня слишком много времени. Не просто месяцы, годы, которые необходимо учесть при принятии решения.

Слишком много неизвестных, которые придётся решить. Основатели не могли рисковать тайной, ведь при посвящении семья Монарх углубится в старые истории, которые должна будет хранить до конца жизни, и платой за предательство всегда будет кровь.

– Им придётся принять решение, которое не может быть правильным, ведь его попросту нет. Любой выбор окажет свои последствия, и я надеюсь, они не будут слишком разрушительными.

Академия Дракмор место многочисленных закрытых клубов и тайных сообществ. Но самым, пожалуй, элитным было общество всадников. Сыны основателей, считавшиеся неприкосновенными, хотя дело обстояло совершенно иначе. Их никто не жалел, не делал скидку, спрашивая гораздо глубже и больше, потому что каждый преподаватель в Академии понимал, всадники – это будущее Дракмора. Они должны быть быстрее, лучше, умнее, превосходя каждого студента, чтобы в будущем умело и правильно руководить этим величественным местом.

Мы зашагали по тропинке к Лунарию. Я вдыхал плотный аромат солёного воздуха, размышляя обо всём. Инди. Всадники. Основатели. Медея. Последняя тема всегда приносила боль и отчаяние. А ещё сожаление.

Боль не то слово теперь, когда она проникла мне под кожу, пульсируя в кровотоке. Медея была постоянной мыслью в моей голове. Её имя выбито на сердце. Боль – просто слово. Она не отражала того, что я чувствовал себя, словно горю в аду. Заживо. Без отдыха. Без возможности вдохнуть воздух и получить передышку.

Агония. Да, вот оно то слово, которое описывало моё состояние. Раздирающая на мелкие клочки, на лоскуты, рвала сердце. По венам не кровь текла, а жидкая лава. Всё внутри пульсировало от того, насколько невыносимо представлять, что больше не увижу её. Не услышу. Не напишу. Не смогу вдохнуть аромат кожи. Уткнуться носом в ямочку между шеей и плечом. Вдыхать её, чтобы она выдыхала нас.

Лунарий всегда был для меня местом спокойствия и глубокой тишины, не считая дневных часов, в которые зал наполнялся надоедливыми студентами, сующими свой нос не в свои дела.

Мне нравилось влияние, которое я распространял на студентов. Они внимали каждому слову и пытались научиться видеть то, что я предлагал. Ведь заглянуть поглубже в себя, чтобы понять душу и мысли, мог далеко не каждый.

Я поднялся на возвышение, приложив ладонь к стеклу, и ловил капельки дождя, что барабанил по крыше.

– Мне нужен подопытный, – голос Тристана прорезал тишину покоя, в которую я так отчаянно желал завернуться, и никогда не мог. – У меня есть цель. Тебе интересно?

Охота. Преследование. Наказание. Все три пункта, которые заставляли меня становиться хищником. Тем самым совершенным оружием, что создал Квентин.

– Что произошло с последней жертвой? Он не выдержал дозу или ты наигрался? – голос сухой, как гравий.

Я следил за тем, как капелька дождя, упавшая на стекло со стороны улицы, медленно ползёт вниз, попадая в другие потоки и образуя своеобразную реку, скользящую к земле.

– И то и другое. Слишком слабый, – разочарование в голосе Тристана повеселило меня. – Предполагая, что убийцы имеют более стойкий характер и психику, я не думал, что они будут настолько послушными. Что доказывает теорию, которую строил Квентин.

Злость вспыхнула в венах, как подожжённый фитиль, и пронеслась ураганом. Квентин считал, что детское сознание более пластично и если начинать опыты в раннем возрасте, то можно сформировать устойчивое сопротивление и сильную волю. Он тренировал меня, как питбуля, говорил «фас», и я нападал. Меня тяготила та связь, которую проложил в моей душе Квентин, но я не мог её искоренить. Он слишком хорошо манипулировал моим сознанием.

– Значит, охота. Кто цель?

– Тебе будет интересно, – загадочно протянул Тристан. – Жду вас в полночь. Всё готово, а я устал ждать, так что не затягивай.

Самым лёгким вариантом было применение ноктюрны, но я не хотел использовать наркотик, когда мог справиться сам. Моя сила росла вместе с теми приказами, которые любил запечатлеть в сознании Квентин Вирмор. Я знал, на какие точки нужно надавить, чтобы вырубить человека и не привлекая внимание доставить в лабораторию Тристана. Пока моя жертва охотилась на невинную девушку, я выслеживал, дышал той нотой горячей погони.

Тристан оказался прав, мне нравилась та гонка. Очередной безмозглый придурок, решивший, что может безнаказанно охотиться на нашей территории. Я не позволил ему поймать девушку, на которую он положил глаз, опередив на шаг. Как только заметил, что парень начал действовать, перехватил его, скрываясь в тени. Шея является одной из самых эффективных точек. Я нанёс удар сбоку, прекрасно зная, что именно там находится сонная артерия. Блуждающий нерв, который затронул, обеспечил моему сопернику как минимум головокружение, дезориентацию, которой мне хватит, чтобы уложить его в багажник.

– Вот как бывает, когда не следишь, кто может стоять за спиной, – прижимая его податливое тело к себе, пробормотал. – Стоит знать, что на любого охотника найдётся хищник, который может оказаться куда опаснее.

Со стороны мы выглядели как два лучших друга, только немного пьяных и разгульных. Вот в чём всегда был подвох: тот, кого ты хотел похитить, если всё сделать правильно, не мог оказать нужного сопротивления. Никаких криков о помощи, попыток сбежать или устроить драку.

Я погрузил его тело в багажник, связав руки и заклеив скотчем рот. Мне осталось только доставить добычу в пункт назначения и наблюдать за допросом, который Тристан, несомненно, устроит. Они как безропотные рабы с таким упоением рассказывали о своих тёмных делах, чем подогревали градус нашей ярости.

– Ну, здравствуй, брат, – усадив свою добычу на стул, наблюдал за тем, как Тристан запрокинул ему голову и влил раствор ноктюрны.

– Ты, как всегда, пунктуален, – скривив губы, ответил он. – Ну, что, приступим?

Тристан взял блокнот, тщательно записывая все изменения, происходившие с подопытным. Он отмечал сходства и проводил параллели для своих отчётов. Тщательная работа, которой Тристан уделял так много времени, однажды должна была окупиться, но этот день ещё не настал. День, когда он найдёт противоядие, и я смогу сказать Квентину «нет». Откажусь подчиняться его приказам и смогу наконец-то ответить сполна за всё, что он принёс в мою жизнь.

– Сколько жертв на твоём счету?

– Тринадцать.

– Назови все имена и расскажи подробно, что именно ты делал с теми девушками.

Он кивнул мне на блокнот, и я начал писать имя каждой жертвы. Вот почему подобные люди были отличными экземплярами нашего эксперимента. Мы играли в опасную игру правосудия, не имея права осуждать их за все чёрные проступки, которые они совершили, но мы это делали. Выносили вердикт. Наказывали. Платили по счетам за тех, кто пострадал и не мог дать сдачу. Позже, я пробью имя каждой девушки, чтобы выяснить, что с ними произошло, после чего отомщу.

***

Силуэт влюблённых, неясные очертания, будто размытые контуры, нечёткие. Нет границ, никаких ломаных линий, только плавные изгибы, и я мог часами смотреть на двоих влюблённых, представляя нас с Медеей. Она оставила мне эту картину, выражая глубину своих чувств. То, с каким плавным изгибом она изобразила девушку в объятиях мужчины, для меня выражало полное доверие. И часто я боялся, что потерял его навсегда.

– Я люблю тебя издалека, не касаясь твоих рук, не вдыхая аромат твоей кожи, – тихо шептал в пустоту комнаты.

Она всегда рядом, даже если время исчисляется миллионами километров. Неизвестность, как паутина, внутри вьёт свои корни, прорастает испещряющими ранами и гноится. Я не знал, где она? Как справляется? Чем занимается? Но зная Тристана, мог быть уверен в одном: Медея в безопасности, и если обстоятельства позволяли, она занималась любимым делом. Рисовала прекрасные картины, училась, ходила на выставки и, надеюсь, вспоминала обо мне.

Проведя пальцем по краскам, отвернулся, желая уменьшить давление в груди. Я настолько привык к боли, которая каждый день горела в венах, но продолжал истязать себя, запоминая каждую линию тех влюблённых.

Схватив сумку, вылетел из дома и направился в Торн холл. Спарринг с Тристаном всегда горячил кровь. Тело напрягалось, ожидая следующего шага противника. Мы никогда не пользовались экипировкой, предпочитая босыми ногами ступать по земле. Это привносило свою долю остроты в каждый наш поединок.

– Ты ведь знаешь всадников и то, на что они способны.

– Я прекрасно осведомлён о том, какую игру они вели, но никто не ожидал, что дам отпор, заставлю признаться в их виновности.

Его признание казалось слишком злобным и довольным. Я остановился. Грудь тяжело вздымалась, капельки пота скользили по обнажённому торсу, впитываясь в резинку штанов.

– Ты подверг их основательному допросу?

– В присутствии их отцов. Правда, ван Доренберг не участвовал, но остальные вдоволь наслушались историй о том, на что способны их сыновья. Думаю, в этом году будут вести себя намного тише.

– Сомневаюсь. Даже если они признались в том, что творили с Береникой, не значит, что отступят. Они выберут новичка для посвящения в их тайный клуб и начнут творить дичь.

Тристан сделал серию атак, а я отступал, будто он тоже злился и хотел в том поединке выбить все мрачные чувства из души. Ярость не самый лучший мотиватор, особенно когда в твоих руках острое оружие, способное причинить реальный вред. Оставить рану на коже, но мы были слишком увлечены процессом и знали, какие последствия нёс каждый наш поединок. Я всё ещё помнил, как нанёс рану, распоров кожу на груди Тристана. Это было больно и дико, но он справился. К тому же Тристан тоже оставлял на моём теле порезы, а после обязательно обрабатывал.

– Агнеш пригласила нас на ужин.

Его слова заставили меня резко остановиться, отразив удар, который был нацелен мне в грудь. Опустив рапиру, посмотрел в глаза Тристана. Он не отвёл своего взгляда, пока я грубо дышал. Я ненавидел приходить туда, где всё напоминало о потере. Ненавидел смотреть в глаза её семье и лгать, не имея возможности раскрыть правду. Ужасную, ту, которая потрясёт их умы до основания. Уверен, самое меньшее, что сделает отец Медеи, запретит мне видится с ней. И я не исключал того, что он мог избить меня за то нападение, в ночь кровавой луны.

– Вся семья собирается, и мы должны прийти.

– Я не вхожу в число семьи, Тристан.

– Они ничего не знают, эта тайна останется только между нами. Медея никогда не обвиняла тебя и не хотела, чтобы ты взял бремя той вины, за которую не несёшь ответственности. Это был не твой выбор.

– Но я несу! – рявкнул, развернувшись к нему. – В этом вся проблема, я несу его каждый чёртов день.

Мне приходилось смотреть им в глаза и лгать, ведь Медея не просто проходила обучение в лучшей школе искусств, как думали её родители, она сбежала. Спряталась, чтобы большой злой волк не нашёл её и не растерзал. Я хотел узнать о том, как она проводит время, смогла ли привыкнуть к другому городу, но Тристан не говорил ничего. Абсолютно. Он боялся, что любое слово, которое я услышу, использую для поиска и найду её. Незнание – самая худшая вещь, которую я чувствовал.

– Послушай…

Тристан хотел остановить меня, но я вырвал свою руку из его захвата.

– Нет, это ты послушай. Я был там, я охотился за ней, как дикий зверь, которому велели выследить и убить. Это я держал свои руки на её шее и готов был выполнить приказ Квентина, – с каждым словом мой голос понижался до рычащего гула.

Тристан позволил мне уйти, но я не мог сбежать от правды. Она как свора адских гончих гналась за мной, не позволяя забыть. Оставить позади всё, что я совершил. И поступок, который рвал сердце больнее всего, – моё нападение на Медею. Я помнил чёрную жажду, с которой наблюдал за её попытками сбежать. Чувствовал, будто снова и снова вынужден переживать те эмоции в наказание. И самое больное то, что я наслаждался каждой минутой, пока находился под давлением приказа.

Глава 2

Медея

Осень всегда казалась мне слишком серой и унылой, со вкусом пепла и грозы. Кобальтово-красный – именно с этим цветом ассоциировалась осень, но я любила каждое время года, находя самые разнообразные оттенки от алебастрового до полуночно-синего – зимой. Сочно-зелёного – летом и потрясающе мягкого муарового, весной.

Когда мимо пробегают дни, сменяясь один другим, а я вот она ничего не замечаю, пребывая в сфере ожидания и тоски, это жутко до боли в груди бьёт меня, разъедает. Каждый день похож на предыдущий. Ничего не меняется. Я так давно не брала в руки кисти, не рисовала на белоснежном холсте картины, не смешивала краски. Я забыла, как это жить и наслаждаться каждым мгновением.

Грустно посмотрела на свою руку, исписанную одним-единственным словом, что ножом острым засел в голове, прикусила губу, отвернулась, но в отражении было то слово, состоящее из семи букв. Оно словно красный маяк сигналило о боли. Инсанья – безумие любви.

Двойная жизнь – это не то, что бы я выбрала, но всё дело в том, что как раз выбора у меня и не было. Стать знаменитым художником – вот моя больная мечта, к которой я перестала стремиться. Тристан позаботился обо мне. У меня были деньги, возможности, но не было главного того, что я ценила – свободы. Я застряла где-то между желанием увидеть Иерихона и безумной потребностью забыть.

Академия искусств Морвир на южном побережье Лебора, которую я закончила с отличием, толкала вперёд, не позволяя останавливаться, но лето, которое потянулось серой пеленой, открыло глаза на моё одиночество. Я поглощала знания, изучала старинные картины, искусство, лепку, даже пару раз брала уроки, пытаясь превратить бездушный камень в прекрасную скульптуру, но как только обучение закончилось, я растворилась в своей потере.

Самым трудным было прощание с семьёй. Пришлось убедить отца, что приглашение в одну из ведущих академий искусств для меня отличный шанс довести до совершенства все навыки и умения, которые раскрывались с самого детства, когда я рисовала портреты своей семьи, друзей и природы, что окружала меня. Величественные, неприступные исполины – горы. Могучее море, на побережье Квальвика. Сидя на чёрном песке, я часами могла смотреть на заходящее солнце, на звёзды, что раскинулись по бархатному полотну небосвода.

Каждый раз, когда звонили родители, я отвечала одно и то же, будто сама поверила в свою новую жизнь. Мантра, в которую заставил меня поверить Тристан. Закрытая академия для художников, которая предполагает полное отсутствие внешних вмешательств. Даже на Рождество я не могла приехать, потому что в академии были уроки, которые не заканчивались никогда.

– У меня есть для тебя подарок, – тихим голосом, приветствовал Тристан. Он звонил раз в неделю, желая убедиться, что я в порядке, и с лёгкостью понимал, насколько потерянной я себя чувствовала. – Поздравляю с окончанием обучения. Красный диплом, Медея, да?

Не сдержав мягкой улыбки, я бросила взгляд на свой диплом. Если бы это было возможно, я хотела разделить ту победу с тем, кто не мог находиться рядом.

– Так что за подарок?

– Я прислал тебе адрес.

– Что? Почему?

– Когда придёшь, всё узнаешь и не отказывайся это то, что подтолкнёт тебя и не позволит грустить.

– Я не…

– Грустишь. Я слышу это даже по твоему голосу. Не противься, как ты обычно это делаешь, просто сходи, уверен, ты не сможешь устоять.

Заинтригованная его словами сразу же после разговора я направилась на улицу Рибера, в старый квартал, отмечая однообразные дома, что тянулись вдоль дороги, пока не остановилась напротив тёмно-серого строения с вензельной резной отделкой и вкраплениями белой краски.

Чёрное солнце, изображённое на самой широкой части стены, по краям было инкрустировано камнями, а в центре – золотой патиной. С того момента, когда я впервые вошла в лавку «Блэклайт» – чёрный свет, меня поразило то, с какой утонченностью и пугающей красотой было нарисовано чёрное солнце.

Магазин, наполненный старинными картинами, в тяжёлых дубовых рамах и множеством древних вещей, очаровал меня с первого взгляда. Шкатулки, медальоны, подсвечники, все эти вещи были наполнены своей историей. Древней, тайной и порой пугающей.

– Поль Декарт, – выйдя из-за прилавка и протянув руку, представился мужчина. – А вы просто Дея.

Очевидно, Тристан что-то задумал, раз не сообщил моё настоящее имя. Лёгкий трепет предвкушения пробежал по коже, когда я пожала его руку.

Поль обладал настолько глубокими знаниями в искусстве, что сам являлся шедевром. Он рисовал так, как я никогда не видела, и научил меня очень многому. Техника лессировки, с помощью которой я могла добиться потрясающей реалистичности в своих картинах, словно не красками сотворены они. Протяни руку и окажешься там на чёрно-зелёной лужайке, устланной мхом, подраскидистым дубом.

Это своеобразная техника рисования, которую создают тонким слоем краски по основе рисунка. При нанесении поверх предыдущего слоя краски, слой лессировки, будто глазирует поверхность холста, придавая выразительность и глубину нижних слоёв, прорисованных под лессировкой. Поль рассказывал, что в сочетании с плотными отрывистыми слоями в картине маслом, лессировка создаёт иллюзию глубины, благодаря чему появляется объёмная картина.

***

Сидя за прилавком, я выводила буквы на левом запястье, понимая, что не могу справиться с паникой, временами накатывающей на меня, словно цунами. Как девятибалльный шторм, она по щелчку пальцев овладевала каждой клеточкой тела, заставляя дыхание участится, а сердце бешено скакать в груди. И только слова, которых я боялась, позволяли не предаться страху и не бежать сломя голову подальше от призрака, что преследовал меня во снах.

Я всегда это делала, когда мыслей в голове было слишком много. Вылавливала их и записывала на своей коже те, что больнее всего жалили. От которых душа рвалась на части и те осколки полосовали каждую клеточку, безжалостно уничтожая.

– Ты уже закончила с полотном? – прищурившись, спросил Поль, как только вошёл внутрь, колокольчик мягко звякнул о дверную раму.

Опустив рукав, чтобы прикрыть кожу, я закусила губу, понимая, что закончила, слишком далеко от того состояния, в котором находилась.

– Нет.

– Лень не входит в число твоих пороков, поэтому здесь кроется что-то другое. Расскажи мне, Дея. Я не могу читать мысли, потому не знаю, как тебе помочь.

– Пороки. Интересно, – медленно протянула, чтобы избежать того разговора откровений, о котором просил Поль. – И какие же входят в число моих?

Он прищурился, явно не одобряя моего тона и перемены темы, но не стал продолжать. У каждого из нас были те шрамы, что рванными ранами сидели на душе и не позволяли вдохнуть полной грудью, чтобы не чувствовать отголосков боли.

Поль помрачнел как туча, что только недавно была облаком на голубом полотне небосвода, и прошёл в заднюю комнату, которую использовал для творчества. Именно там я провела с ним многие часы, изучая технику рисования, дополняя ту информацию, которую освоила в Академии Морвир. И это было потрясающее время, часы, что пролетали, как одно мгновение.

– Я же говорил, лень не входит в число твоих пороков, – услышала довольный голос Поля. Очевидно, он нашёл картину, которую я закончила. – И я верю, каждому твоему мазку, Медея. То, как ты использовала игру света и тени, не применяя тёмных красок, впечатляет.

– Просто я училась у лучших, – гордо произнесла, остановившись в дверном проёме.

Поль довольно кивнул, изучая мельчайшие детали картины.

– То, как ты изобразила его, просто невероятно. Двойственность, присущая каждому живому существу, тебе удалось отразить её в зеркале. Если смотреть вскользь, то видишь сходство, но остановившись и перебирая линии, понимаешь, что два, казалось бы, одинаковых лица – реальное и то, что в зеркале, имеют различия. Нечто тёмное, пугающее и одновременно притягивающее.

Как же близко он подобрался к правде, что всегда бродила в моём сознании. Иерихон был именно таким, с открытым сердцем, но настолько израненным, что мне понадобилось очень много времени, чтобы пробиться туда. Но когда я вошла, меня встретили не чудовища, а мягкая ласка.

Поль обернулся, в его глазах сияло восхищение и нечто настолько глубокое, что мои щёки порозовели. Гордость. Он был преисполнен тем чувством, потому что знал: именно он довёл до совершенства моё умение рисовать.

– Ты заслуживаешь галереи. Масштабной, выдающейся выставки…

– Нет, – категоричным тоном, оборвала я его слова. – Это просто невозможно.

Поль что-то знал, может, догадывался, но не понимал полную картину ту, что обернётся против меня, если решу выставить те работы.

– Хорошо. Тогда поступим по-другому, – он направился к двери, схватив с прилавка ключи. – Пойдём со мной.

Заинтригованная его предложением, я закрыла магазин и села на пассажирское сидение. Поль молчал всю дорогу, которая заняла не больше десяти минут, но, когда мы остановились возле большого одноэтажного здания, похожего на амбар, я занервничала.

– Смелее, Медея. Двери открываются тому, кто ищет, так что не робей, – он выскользнул из машины и направился к двери. Вставил ключ и открыв, посмотрел на меня через стекло автомобиля. – Если я не могу представить твои работы на выставке, то позволь хотя бы показать, как это может быть.

Выйдя на прохладный воздух, я поёжилась от ветра. Он не был ласковым и тёплым, скорее с ноткой холодного предостережения. Как только я переступила порог, Поль включил свет, и всё встало на свои места. Страх, что трепетал под кожей, отступил, уступив место восхищению. Это было огромное пространство с большими окнами и картинами. Пустыми холстами, что стояли вдоль стен, будто желая, чтобы кто-то разрисовал их красками.

– Если не хочешь, чтобы твои работы были выставлены на всеобщее обозрение, сделай это хотя бы здесь. Твоя собственная галерея.

Вместо слов, я подарила ему свою благодарную улыбку. Моё внимание привлекло количество чистых полотен, которые ждали своего часа. Я прошлась по всему периметру и нашла всё, что могло понадобиться для работы над новой картиной. Краски, мелки, кисти, палитру. Но самым важным было освещение, что лилось в окна с улицы. Солнце, будто позволяло своим лучам заглядывать сюда, чтобы осветить тёмные уголки, убрать тени, до наступления сумерек.

Первой картиной, которую я нарисовала в своём новом тайном убежище, стал Дракмор, со своими высокими шпилями, остроконечными башнями и тёмной притягательной атмосферой. Кругом, словно молчаливые солдаты, стояли деревья, на коре небрежно, но так очаровательно красовались пятна зелёного мха, что давало картине не погрязнуть во тьме. И я разукрасила каждое плотно, которое ждало моей кисти. Желало превратиться из чистого листа в картину, которую я выставлю для себя, чтобы подмечать штрихи, линии и шероховатости.

– Так и будешь сидеть в четырёх стенах? – войдя в помещение, недовольно пробурчал Поль. – Я думал, это позволит тебе увидеть мир немного по-другому, а не сидеть затворницей и постоянно рисовать.

– Я оттачиваю технику. Без постоянной тренировки всё это будет напрасно, – поднявшись, взяла тряпку и вытерла руки. – Ты ведь хотел, чтобы у меня была своя галерея, так вот смотри.

Он покачал головой то ли раздосадованный на меня за подобное поведение, то ли оттого, что я не до конца понимала значения его слов.

– Пойдём, тебе стоит выйти и прогуляться.

– И куда же?

– Туда, где муза может взять вдохновение.

Он вскинул брови, и я поторопилась. Сняла запачканный фартук, оттёрла краски с рук и лица.

Поль ждал меня в машине. Мы ехали по длинным улочкам Лебора, и каждая наша остановка стала тем самым экстазом вдохновения.

Первая картинная галерея, расположенная в старом квартале, поразила тем, как необычно была представлена. Мы неспешно ходили по длинным коридорам. Стеклянный пол, натёртый до блеска с цветовой иллюминацией, освещал тяжёлые, в дубовых рамах, произведения искусства.

– Это галерея открылась всего несколько лет назад, но подача и экспозиция, оказалась весьма успешной и популярной. Сюда каждый день приходят множество людей, фотографируют и любуются искусством.

– Но меня ты привёл не для того, так ведь?

Поль посмотрел на меня и вскинул брови, предлагая продолжить, но я просто закрыла рот и позволила моменту овладеть собой. Я смотрела, как по стенам пляшут разнообразные оттенки света, очаровывая, будто блуждающие огоньки в тёмной лесной чаще, зовущие за собой. Мне хотелось остановиться, сесть на пол и исследовать рисунки, но это было бы грубо.

Поль учил меня применять краски по-другому, видеть цвета глубже и использовать не так, как учили в Морвире, а по-своему.

– Индивидуальность каждого художника заключается не в том, как учат в академии, а в том, как он может увидеть и передать сюжет рисунка. Какие чувства он вкладывает в свою работу, не линейные, которым обучают профессионалы, а свои, которые видят в голове, когда переносят предмет на холст. И чем глубже чувства, тем сильнее получается картина.

– Ты веришь, что мы вкладываем частичку своей души в каждый рисунок? – для меня было удивительно услышать от Поля подобные слова.

Он тихо хохотнул и повёл меня дальше. В тот день мы побывали в трёх именитых галереях, а после, он привёз меня в маленькое здание, оказавшееся подвалом.

– Ты спрашивала, вкладывает ли художник душу в своё творение, думаю ответ находиться там, – он махнул рукой вниз и начал спускаться. – Не только самые популярные галереи имеют уникальные творения в своих коллекциях, Медея. Есть подобные, небольшие, незаметные выставки. Поверь мне, там можно найти настоящие бриллианты.

Если бы я прошла мимо, то не догадалась, что в неприметном с виду подвале с мрачной вывеской «Багровые тени», может хранится нечто столь выдающееся.

– Картина «Отчаяние» Эдварда Мунка стала первым прототипом известной картины «Крик». Посмотри на неё внимательно и скажи, неужели ты думаешь, он не вложил свою душу, мысли и чувства, рисуя те линии?

Я понимала, о чём говорит Поль. Эту картину нельзя было просто видеть, я её чувствовала, слышала, ощущала на кончиках пальцев. Казалось, звук отчаянный, разрывающий перепонки, достигает сознание, цепляя кровавыми когтями безысходности. Ощущала вибрации, даже стоя на расстоянии и просто наблюдая. В своей работе художник использовал темперу, пастель и масляные краски. Серые, жёлтые, кроваво-красные, тёмно-синие тона, красивыми линиями лежали на холсте. Линии моста довольно чёткие, ровные, в то время как природа, что изобразил Мунк позади, казалась плавной, волнообразной экспозицией. Чистые эмоции, передающие безысходность самой природы. Её отчаяния и немого вопля безумия.

– Ответ на твой вопрос «да», я уверен в том, что, рисуя картины, каждый художник вкладывает в них те эмоции, которые преобладают наиболее сильно. Блуждают волнами цунами в душе, когда ты позволяешь руке плавно скользить по холсту, сжимая в пальцах кисть. Размазывая на палитре краски и перенося их на холст.

– Академия даёт базовые знания, углублённую историю появления искусства известных художников, их биографию, но не учит тому, как изливать свою душу в рисунки, используя кисть с красками, словно проводник, – понимающе ответила я.

– Поэтому я велел тебе забыть всё, чему ты научилась, и позволить себе рисовать чувствами, а не головой, – кивнул Поль.

Мы ходили от одной картины к другой, и теперь я понимала, о чём он говорил. Здесь оказалось множество интересных работ с мрачной историей. Протоготические картины так бы я описала свои чувства на все рисунки, изученные тем вечером. Они содержали в себе множество эмоций, спектр красок и буйства. Спокойные – их нельзя было назвать таковыми. Каждая вызывала разрушительный шторм чувств, грозя уничтожить тайной, что скрывали те художники в своих картинах.

– «Женщина – летучая мышь» в исполнении Жозефа Пено имеет за собой шлейф мистической подоплёки и истории.

На картине была изображена женщина, парящая в эфире сумрачного неба. Текстура серых красок, смешанных с более светлыми на заднем фоне, выглядела угрожающе. Она словно предостерегала своим горящим взглядом: не подходить. Полностью обнажённая, с поднятыми вверх руками и развевающимися позади крыльями, напоминающими те, что были у летучих мышей. Структура линий, прожилки, цвет, всё соответствовало мрачному восприятию.

– Говорят, Пено рисовал эту женщину с натурщицы. Она была одной из его любимых фавориток и согласилась позировать обнажённой во время написания картины. Он наделил её властью свирепости и дикого образа.

Я была впечатлена той потрясающей прогулкой по самым именитым галереям и не столь популярным. То, что они хранили в своих чертогах, казалось уникальным и удивительным.

– Иногда эти работы задевают людей эмоционально, столетия спустя появляясь вновь, чтобы исследовать грани массового сознания.

Углубляясь в контуры и чувства той картины, я вспоминала, как рисовала, исследуя натурщиков, готовых принять участие в позировании. Писать картину с живого человека, описывая красками тело, было потрясающим опытом. Когда перед тобой идеальное скульптурное тело, созданное увы, не богом, а самим человеком, было волнительно и достаточно трудно нарисовать его максимально реалистично на холсте.

У него не было бугрящихся мышц, кубиков пресса, вздутых от усиленных тренировок вен, он был скорее, как красивое высокое мистическое существо. Кожа алебастрового оттенка ровная и гладкая, казалось, если коснуться натурщика, то можно испытать нечто похожее на экстаз. Статный, с прямой спиной, немного волнистыми волосами цвета жжёной корицы, он был прекрасен. Именно такими изображали в древности богов, рисуя на холстах или вылепливая из гипса. Застывшее совершенство.

Глава 3

Медея

Когда Тристан спрятал меня ото всех, я была слишком разбита, чтобы идти вперёд. Надеется. Ждать. Но Лилит удалось вернуть мне тот самый вкус к жизни, о котором так часто говорил Поль.

Мы познакомились на очередной выставке, – я рассматривала картины, чувствуя, как покалывает кончики пальцев от желания провести по полотну и ощутить текстуру, когда Лилит поймала меня.

Я любила провести рукой по холсту, почувствовать кончиками пальцев текстуру, которую оставляли краски. Может, для кого-то это было слишком дико или чудаковато, но мне нравилось ощущать картину, впитывать её образ, а после переносить на свой холст.

– Это не совсем законно, но я должна признаться, тоже люблю ощутить на коже текстуру красок, – сказала она.

Отскочив от полотна, словно обжёгшись, я посмотрела на девушку, округлив глаза. Роскошная, из этого слова состояла Лилит. Высокая, стройная, в красивом брючном костюме сочного малинового цвета. Но контраст той красоты скрывался в её лице: зеленоватых глазах, губах, накрашенных алой помадой, и огненно-рыжих волосах, что волнами обрамляли лицо.

Она произвела на меня пугающе притягательное впечатление. Казалось, я смотрю не на живого человека, а на скульптуру умелого художника. Пропорции её лица составляли чёткий баланс, будто кто-то и правда нарисовал девушку с чистого листа, а после оживил, чтобы показать миру, насколько пугающе жестокой может быть красота. Роковая – определённо, то слово.

– Не волнуйтесь, я никому не расскажу, но думаю, лучше будет, если впредь не станете поступать так необдуманно.

– Конечно.

– Лилит, – протянув тонкую, изящную руку с бордовым лаком на ногтях, представилась незнакомка. – А вы?

Я всё ещё не привыкла к своему имени, потому первым желанием было выдать правду, но я остановилась, прикусила губу и только после этого позволила нашим рукам соприкоснуться.

– Дея.

– Вы слишком долго оценивали мой образ. Позвольте узнать ваше мнение, – заметив, как округлились мои глаза, она мягко улыбнулась, показав ровные белые зубы. – Слишком прямо и откровенно? Бросьте и не пытайтесь увильнуть от ответа. Мне правда интересно.

Покачав головой в смущении, я перевела взгляд на полотно, которое хотела исследовать пальцами, когда услышала голос Лилит.

– Хорошо, тогда опишите меня всего несколькими словами.

– Роскошная, – обернувшись к ней, ответила, понимая, что девушка не отстанет. Её внешность полностью соответствовала характеру. Прямолинейная. Та, что с ноги выбьет дверь и добьётся своего. – Роковая.

Смех девушки в тот момент заставил мои губы расползтись в ответной улыбке.

– А вы мне определённо нарвитесь, Дея. Потрясающе. Ещё никто так не описывал меня. Вы попали точно в яблочко.

Когда мы остановились у картины Моны Лизы, я осознала, что хочу обсудить с Лилит тему художников на более глубоком уровне. Её ответ позволит узнать, насколько хорошо она разбирается в искусстве.

– А вы знали, что знаменитая «Джоконда» существует в двух вариантах?

– Предположим.

Мягкий голос, словно патока ласкал слух настолько завораживая, что я не сразу поняла, что пялюсь на неё.

– Эта всем известная картина, но имеется другая, более обнажённая версия, которая называется «Монна Ванна». По источникам, которые дошли до нашего времени, её нарисовал ученик Леонардо да Винчи, некий Салаи.

– Я вижу, кто-то хорошо учился, – довольно протянула Лилит. – К тому же он был не только учеником, но и натурщиком. Многие искусствоведы уверены, что он мог быть моделью для других картин великого художника. К тому же Салаи вполне мог переодеться в женское платье, его образ и послужил созданию «Моны Лизы». Но другие не разделяют эту точку зрения, предполагая, что это рисунок последователей да Винчи. Вы наверняка изучали эти картины, каково ваше мнение?

В Морвире мы изучали многих великих художников, разбирали их картины, вникая в детали, пытаясь заглянуть за изнанку тех времён. Скрупулёзно оттачивали наши навыки и применяли полученные знания в каждой работе. Я помнила, как мы пытались определить между двух совершенно на первый взгляд одинаковых картин подлинник и подделку, но мнения разделились. Для того чтобы понять недостаточно просто смотреть, нужна более углублённая экспертиза, ведь старить полотна, и рамы научились давно, и найти подлинник оказалось не так просто.

Мне больше нравились полотна Моне Клода, в них всегда чувствовалась определённая духовность. Нечто, что я не могла описать словами, но чувствовала в том, как художник наносил краски, работая с холстом, как выверено делал мазки и линии. Леонардо да Винчи был одним из самых искусных художников, и я не могла сказать наверняка, он ли нарисовал работу «Монна Ванна».

– В том, как проложены линии, угадывается рука да Винчи, но я не видела оригинала «Монна Ванны», потому не могу сказать наверняка. Те рисунки, что нам предоставляли в Морвире, в них чувствовалась та же подача, линии, штрихи, краски и оттенки, но для более подробного ответа нужно увидеть обе картины.

–С этим я могу помочь, – слишком легко прозвучали ответные слова Лилит. – Вы заинтересованы?

Её предложение настолько выбило из колеи, что я не могла ответить. Та встреча, знакомство и предложение, слишком сильно походили на череду каких-то тщательно спланированных действий. Своеобразный план, где мне предоставили главную роль.

– Вижу, вы слишком шокированы, но это и правда то, что я имела в виду. Позвольте пояснить я эксперт по древним картинам и разбираюсь в том, что истинно, а что нет. К тому же знаю множество коллекционеров, в чьих руках имеются поистине загадочные экземпляры. Вы не представляете, какие редкие картины я видела в частных коллекциях.

– Увидеть оригинал «Монна Ванны» – это что-то из разряда фантастики, – я мягко улыбнулась, не зная, что ещё сказать.

В тот день мы провели время, рассматривая все картины и обсуждая самые лучшие из них. Яркие полотна привлекали к тому, чтобы их осмотрели с тщательностью и скрупулёзностью сыщика. Заметили мельчайшие детали, технику нанесения красок и сюжета. Ведь каждая несла в себе смысл, который вкладывал художник. Она должна была рассказать историю, и мы видели её в каждом рисунке.

***

– Как бы ты описала ад? – заинтересованно спросила Лилит.

– Я покажу.

Вспомнив наваждение овладевшее мной, когда рисовала картину преисподней, глухой печалью отозвалось в мыслях. При взгляде на неё у меня по коже бежали мурашки, но я совершенно точно не могла объяснить, как нарисовала её. Откуда черпала то дикое больное воображение, когда изображала сплетённые клубки тел, криков и боли.

– Так, я и думала.

– Ты о чём?

– В глазах создателя, а именно таковыми я вижу художников, есть некий трепет восхищения. Знала, что ты станешь моим открытием.

Закончив прогулку по галерее, мы вышли на улицу. Лилит спустилась по ступеням и остановилась напротив шикарного яркого-синего кабриолета.

– Ну, показывай дорогу, – улыбнувшись своими ярко-алыми губами, указала на машину. – Вперёд. Я жажду увидеть твою картину ада.

Скользнув в машину, я почти ахнула. Текстура дорогой кожи приятно ласкала тело, а аромат красной смородины с нотками пряной корицы, наполнил лёгкие. Дорого. Искусно. Богато. Именно об этом я подумала, когда впервые увидела Лилит. Слишком роскошна и сногсшибательна.

Она грациозно скользнула в салон. Машина издала мягкий урчащий звук, вибрация отдалась в теле, когда мы тронулись. Указывая дорогу, я следила за вождением девушки. То, как она изящно держала руль двумя руками, плавно скользила в потоке, задумчиво прикусывала нижнюю губу, было своё, гипнотическое действие.

Как только мы остановились возле огромного амбара, Лилит не выглядела удивлённой. Я ожидала прочесть на её лице презрение или как минимум усмешку, но она держала себя слишком хорошо.

Сладкий аромат смородины и корицы сменился на более токсичный. Краски для меня всегда имели свой вкус – сладковатый с горькой текстурой. Аромат растворителя щекотал ноздри, но для меня он был настолько привычен, что я почти тут же пропустила его значение.

– Невероятное зрелище, – с каким-то оттенком гордости, прокомментировала Лилит. Она плавно скользила глазами по всем полотнам, выставленным в том амбаре, словно искала нечто определённое. – Тебе можно открыть целую галерею.

Тёмные тона преобладали в каждой картине, но такова была природа, сущность самого города Шартре. Порой встречался яркий мшистый цвет на деревьях и камнях, туман, который тонкой плёнкой, будто опутывал саму картину, и ярко-алые ягоды ноктюрны.

Я рисовала легенды, о которых знала, Мару – восседающую на груди мужчины, что видел жуткие кошмары во сне, не подозревая, насколько глубоко погрузился в омут отчаяния. Не понимая, что никогда не проснётся. Но картина ада была самым тёмным венцом моего творения.

– Я будто слышу их немые крики и по коже мурашки, – шёпотом восторга, прокомментировала Лилит. Она протянула руку, показывая гусиную кожу.

Змеи бесконечными клубками оплели каждого грешника, чьи рты были открыты в громком агонизирующем крике боли. Они молили о помощи, но чёрным змеям было плевать, они коварно кружили по всему масштабу полотна, душили, питаясь теми криками мольбы. Сплетение рук, ног, открытых в страхе выпученных глаз, приводили меня в совершенно двоякое чувство стыда и гордости. Нарисовать нечто подобное, казалось кощунством по отношению к каждому человеку, но то, как я передала боль и ужас людей, заточенных в аду за свои грехи, меня поражало.

– Здесь пахнет олифой, но немного мягче, – потянув воздух, с глубоким трепетом, заметила Лилит. – Сумбурность творческого поиска поражает своей глубиной.

Я знала, о чём она говорит. Для меня аромат художественной галереи пах годами упорного труда, высыхающего льняного масла с нотками благородного дерева и смолы. Это создавало тот самый вакуум, в который погружаешься, беря в руки кисть.

– Тот, кто способен создавать подобные картины, рано или поздно входит в летопись истории.

– Признание после смерти не то, что я бы выбрала, – поморщившись ответила.

– Тогда следует исправить это, – она вскинула брови, посмотрев на меня с предвкушением в глазах. – Я хочу выставить несколько твоих работ в одной галерее…

– Нет, – твёрдый отказ заставил Лилит сощурить глаза в неверии.

Я знала, она ждёт объяснений, но как рассказать всё и не выдать себя? Моя история казалась слишком шокирующей и запутанной, чтобы открывать её своей новой знакомой. И хоть это было для меня самым сильным желанием показать миру то, на что способна, отказ всегда был первой реакцией на подобное предложение. Поль именно поэтому подарил мне целую студию, где я могу рисовать и выставлять свои картины пусть заглядывало ко мне только солнце, а иногда дожди, что, барабаня по стёклам, стекали серыми каплями вниз.

– Это прозвучало весьма не аргументировано и резко, – тон Лилит немного смягчился, из глаз ушла вся резкость и толика осуждения. – Тогда, если позволишь, я стану твоим единственным гостем, который будет любоваться на картины и обсуждать их с тобой.

Не думала, что наше знакомство может иметь продолжение и перерасти в привязанность. Ростки дружбы робко выползали на поверхность, боясь осуждения и отказа, но я запретила себе сомневаться.

– Тогда я буду ждать тебя.

После этого знакомства мы с Лилит проводили много времени вместе. Рисовали картины, она скорее наброски делала карандашом и довольно неплохие. Лилит любила наблюдать за моей работой. Она могла часами стоять позади, сохраняя полную тишину, пока я набирала палитру и выводила линии на холсте. Я даже забывала, что нахожусь одна, а когда то палящее безумное желание рисовать отступало, видела довольную, одобряющую улыбку.

Лилит стала моим якорем. Нарисовать картину для меня словно вдохнуть, настолько процесс создания увлекал, что порой я не замечала времени. Но в последние дни всё стало гораздо хуже. Сны парализовали меня своей тёмной атмосферой. Паутина мрачности вокруг сознания туманила разум и казалась слишком запутанной.

***

Мы с Лилит сидели в уютном кафе, потягивая горячий кофе, пока на улице спешно шагали прохожие. Я наблюдала за листком жёлто-зелёного цвета, который оторвавшись от ветки, плавно скользил, подхватываемый потоками ветра, к земле. Воспоминания медленно кружили в мыслях, не пытаясь свести с ума.

Потягивая кофе, я разбирала горячий напиток на всевозможные оттенки. Сладко-горькие нотки мягко касались языка, терпкий, даже вяжущий вкус с едва слышным ароматом зёрен, пьянил сознание.

– У меня есть заказ, – небрежно бросила Лилит. – И прежде чем откажешься, послушай.

На кончике языка уже сидел тот самый отказ, но что-то в её взгляде заставило меня остановиться. Поток волны, грозящей захлестнуть меня паникой, замедлился. Кивнув, я увидела довольную, даже победную улыбку Лилит.

– Я поняла, откуда дует ветер, поэтому не разглашала никак имён. Просто некоторые заинтересовались твоими работами. Сейчас это может показаться слишком сумбурным, но подумай, Дея, твоё искусство волнует, трогает, заставляет остановиться и задуматься. Нельзя вечно прятать свои картины в том амбаре.

Пока она говорила, кровь в моих венах забурлила от предвкушения и страха. Каждая эмоция казалась слишком сильной и уничтожающей. Они сплелись в толстый жгут, похожий на клубок змей, который извивался и шипел.

– Постой, о чём ты говоришь? – вдруг поняла смысл её слов. – Как они могли заинтересоваться моим работами…

Окончание предложения я проглотила, заметив виноватый взгляд Лилит. Она подалась вперёд, словно хотела коснуться моей руки.

– Даже не думай о том, что я предала тебя. Прежде чем принимать решение, посмотри на ситуацию моими глазами и подумай.

– Что ты предлагаешь?

– Хочу тебе кое-что показать. Пойдём.

Мы вышли на улицу, тёплый воздух обернулся вокруг тела, словно мягкие объятия. Осень пахла по-особенному для меня, но здесь не хватало той дикой природы, которая царила в Шартре. Костров, что мы зажигали по вечерам, вскользь, касаясь его жара, смотрели на искры, вздымающиеся в небеса, считали звёзды, пытаясь найти ту самую падающую комету, чтобы загадать желание.

Лилит привела меня в небольшую галерею, в которой были работы многих художников. Но самое невероятное заключалось в том, что среди них оказались мои картины.

– Не паникуй, здесь нет имён и подписей, только работы, о которых никто не узнает. Связаться с их автором можно через меня и никак по-другому. Мне больно смотреть на то, как ты мучаешься, желая выставить свои работы на всеобщее обозрение и не смея сделать этого.

– Ты сумасшедшая, – выдохнула от переполнявших меня чувств.

Я так часто представляла свои картины, выставленные в галерее для глаз других людей, но никогда не могла сделать этого. Учёба, в которую вкладывала все силы, порой не спала ночами, читая, изучая, рисуя, потом бегство из родного города, снова учёба, игра в прятки, давили тяжёлым грузом ответственности. Всё это никак не способствовало исполнению моих желаний.

– Скорее я волшебница, исполняющая мечты, – с явной гордостью объявила Лилит.

От её нахального тона я только скривила губы и покачала головой. Мой взгляд выхватывал каждую линию, росчерк, ломанную кривую, что я находила на своих картинах. Они висели среди Каналетто, Ренуара Пьера, Бугера, это было просто восхитительно. И, казалось, мне выдумкой, сном, в который я нечаянно забрела.

– Теперь жди заказов на свои картины.

– Что ты имеешь в виду?

– Обычно в подобных случаях тех, кто оценит мастерство и подачу в рисунках, будет гораздо больше, чем тех, кто станет критиковать. И они обязательно захотят обзавестись картиной твоего авторства, чтобы повесить в своём богатом доме и хвастаться перед друзьями.

Моя голова отказывалась верить в её мнимое предсказание, но я была по-настоящему счастлива впервые за три года. Это казалось чем-то сладким, тягучим, как патока, осязаемым, как мёд, на кончике языка.

Лилит отвезла меня домой, но я ещё долго не могла остыть. Возбуждение, трепет, волнение бродили под кожей взрывоопасным коктейлем, мешая выдохнуть и успокоиться. От той перспективы, которую создала в моей голове своими словами Лилит, будоражило, будто я выпила шампанского.

Перестав метаться, позволила телу остыть, когда вода обрушилась на меня. Подняв голову, я ловила те капли, что стекали по коже, и улыбалась не в силах остановиться. Прохлада, что дарила вода, помогла остудить пыл мыслей, метавшихся в голове. Завернувшись в тёплое полотенце, я вышла и присела за комод.

Смотреть в зеркало и видеть, как движется твоё отражение, может быть пугающе, но я привыкла к призрачной фигуре, преследующей меня, будто кто-то накинул невидимую мантию на мои плечи. Сидя неподвижно, смотрела, как тени смещаются, и я каждый раз, будто завороженная, видела то парадоксальное действие, и не могла оторваться. Нечто зловещее шептало вокруг меня, холодок бежал по коже, хладными прикосновениями, касаясь каждого голого участка.

Я расчёсывала волосы, перекинув их через плечо, пока отражение повторяло мои движения. Каждый взмах руки казался гипнотизирующим. Каждое действие сопровождалось мягким звуком, когда через щетинки расчёски, скользили пряди волос. Иногда я думала, что стоит отвернуться и моё отражение не последует тому движению. Оно оскалится в безумной улыбке, пока я не вижу.

Отложив расчёску, заплела волосы в косы и, покачав головой, отправилась в постель. Мой лихорадочный мозг, возбуждённый после всех манипуляций Лилит, требовал отдыха.

Посреди зелёного луга появилась та самая дубовая дверь с тяжёлым железным засовом. Дверь, которая настойчиво привлекала к себе внимание, как только я проваливалась в сон. Самое чёткое воспоминание, я бреду босиком по холодному каменному коридору, пока не вижу впереди дверь. Она такая массивная, из тёмного дуба, почти чёрная. Такие раньше были в подземельях. Сон из средневековья, который на что-то указывал, но я не понимала его значения.

Проснувшись, осознала, что всю ночь бродила в том сне, словно в лабиринте. Как бы сильно и отчаянно ни старалась сбежать, дорога снова превращалась в тоннель и вела меня к дубовой двери.

Не позволив себе остаться в том пугающем до дрожи по позвоночнику сне, я быстро привела себя в порядок и вернулась в мастерскую. Как только аромат оливы и растворителя коснулся тела, окутав в успокаивающую вуаль, смогла расслабиться. Сжимая в руках горячий стаканчик с кофе, позволила ароматам завладеть моим телом. Новый холст с белоснежной текстурой смотрел на меня выжидающе, а я не торопилась, смешивая на палитре краски. Кримсон – малиновый, иногда бордовый оттенок, который я любила использовать, рисуя солнце на закате.

Чувствуя сладковатый привкус краски на губах, посмотрела на полотно, понимая, что снова нарисовала ту картину. В момент, когда садилась за чистый белоснежный холст, всё остальное меркло. Мир за окном, посторонние шорохи, даже тёплое дыхание ветра, всё затмевало мгновение, момент, когда я брала в руки кисть, набирала краску, выводила линии. Старый подвал, по бокам серый камень, а в центре тяжёлая дубовая дверь с круглой железной ручкой.

– Ты задавалась вопросом, почему злодеи более привлекательны? – рассматривая картину, где был изображён Дракмор, спросила Лилит. – Будоражат, тревожат те чувства, к которым ты не подпускал никого?

Я пожевала губу, не совсем понимая, как правильно ответить на тот вопрос. В моей жизни определённо был такой злодей, но я никогда не задавала себе подобный вопрос. Действительно, что в Иерихоне так привлекло меня? Ведь когда мы познакомились, были ещё подростками, но в тот миг, сидя на дереве, сжимая ногами ветку с перепачканным краской лицом, я определённо хотела той связи.

– Думаю, это из-за того, что, когда злодеи встают на колени ради неё и только ради неё одной, что-то внутри пробуждается. Ведь герой, положительный, пожертвует всем ради спасения мира, доказывая своё благородство, в то время как злодей, разрушит мир, если ей навредят, – выуживая мысли, как тонкую нить, позволила словам правды сорваться с языка. – По отношению ко всем остальным он ведёт себя как эгоист, законченный манипулятор, злодей и только к ней относится как к королеве, что сидит на троне вместе с ним.

Лилит оторвалась от прямых росчерков мрачной картины и посмотрела мне в глаза. Её губы дрогнули в улыбке, будто одобряя подобный ответ. С ней мне всегда казалось, что хожу по тонкой грани между жерлом вулкана и бездонной, поглощающей синевой моря.

– Часто злодеев недооценивают, не в полной мере, рассказывая их историю. Как известно, монстрами не рождаются, а становятся. И того, кого однажды сломали, возможно, не было времени страдать, только взять себя в руки, заковать в титановую броню и бороться. Так что, когда я влюбляюсь в злодеев, помню одно, однажды они тоже были сломлены.

Глубокая мысль, которая надоедливой пластинкой засела у меня в голове. Я начала прокручивать её снова и снова, чувствуя, зудящую необходимость реализовать то слово «сломленный». Хотелось поднять рукав кофты и написать те десять букв на коже. Позволить чернилам впитаться в кровоток и осесть правдой внутри. И я знала, как только Лилит уйдёт, я непременно сделаю это.

Глава 4

Иерихон

Как бы сильно я ни хотел отстраниться, забыть, она всегда преследовала меня в моменты бодрствования и во снах. В каждом чёртовом мгновении Медея находилась рядом и не отпускала. Я как дикий зверь желал, чтобы в реальности всё было именно так. Она не должна меня отпускать. Никогда. Ведь я не отпустил и не смогу.

– Пройдись со мной, – мягкий голос Арлин Коваль вырвал безжалостно те опасные мысли. Чем больше проходило времени, тем отчаяние я желал приступить к поискам, наплевав на запрет Тристана. – Я всё ещё здесь, Иерихон. И не уйду.

– Вот как, – сменив мрачную задумчивость на милую улыбку, ответил. – Тогда как я могу отказать? Это же сама Арлин Коваль пригласила меня на прогулку.

Она засмеялась, откинув голову назад, и то с каким весельем звучал тот смех, зацепило нечто тёмное внутри. Я по-настоящему смеялся только с Медеей, в остальных случаях моя наигранная весёлость была маской. Красивой профессиональной маской убийцы.

Тристан никогда не выражал свои чувства, предпочитая угрюмость и загадочность. Он не пытался играть с людьми, показывая, что ему неинтересно, но я всегда носил маску, и со временем она настолько сильно прикипела к лицу, что снять её даже не представлял как. Медее это удавалось, но только ей одной.

– Мне кажется или тебе нужно сопровождение, чтобы передвигаться по территории Дракмора?

Арлин напряглась от моего вопроса, но не ответила. Она шла рядом, сжимая своими холодными ладонями мою руку.

– Та игра, которую вы вели с Тристаном, уже закончилась. Так скажи мне, тебе нужно продолжение?

Арлин сбилась, и мне пришлось придержать её, чтобы не упала. Её тонкий силуэт в строгом костюме на высоких каблуках, казался чересчур пафосным. Я понимал подобный выбор, когда мы преподавали, Академия диктовала свои правила как студентам, так и преподавателям, но сейчас, когда здесь остались только те, кто не хотел уезжать, подобный выбор наряда меня удивлял.

– Не молчи. Поговори со мной, Арлин.

– Я просто хотела пройтись с тобой и обсудить некоторые вопросы, связанные с программой на будущий учебный год, – мягким тоном, без тени дрожи, ответила Арлин. – Ты слишком много думаешь и хочешь помочь каждому, но это просто невозможно.

– Если помощь требуется тем, кто мне дорог, нет ничего невозможного.

Она как-то грустно улыбнулась и перевела тему на будущие занятия. Мы обсуждали её план действий, я внёс свои предложения и корректировки, которые должны помочь осуществить то, что задумала Арлин. Академия Дракмор требовала не только полной уникальности и своеобразной подачи каждого предмета. Все преподаватели должны были углубляться в свои темы нестандартным образом мыслить креативно, чтобы заинтересовать молодые умы, которые жаждали развлечений и секса, а не поглощения знаний.

– Если тебе когда-нибудь нужна будет помощь, пообещай, что обратишься ко мне.

Арлин отстранилась и долго стояла ко мне спиной. Казалось, она поглощена тёмными водами озера боли, но я знал, что девушка обдумывала мои слова. Взяв её за плечо, мягко развернул и заставил встретить мой взгляд.

– Пообещай.

Тихо выдохнув, она кивнула, будто тем самым обрекла меня на некие мучения. Арлин так многого не знала обо мне и не представляла, на что я способен. И как глубоко уже упал в тот самый чёрный омут, где кроме боли растворялись другие чувства. Не было ничего, что могло бы пробиться сквозь толстый слой пережитых неудач.

– Обещаю.

– Вот и отлично. Не заставляй меня принуждать тебя обратиться за помощью. Ведь даже если ты не попросишь, я пойму, что должен вмешаться.

В её глазах сверкнуло нечто похожее на испуг, но я не стал углубляться в ту щекотливую тему. Тристан не рассказал мне о том, что между ними произошло, а я и не настаивал, понимая, если Арлин будет нуждаться во мне, расскажет всё сама, но я догадывался о том, что происходит.

Мы все играли не по правилам, нарушали запреты и установки, которых требовали правила Академии, и каждый платил за свои поступки. Выбор, который сделал Тристан, подвергнув своё сознание воздействию ноктюрны, был той самой высокой платой.

Арлин металась как тигрица, запертая в клетку, желая выбраться на свободу, но её история казалась настолько пугающей, что даже я не знал, как ей выбраться. А моя дорога всегда была вымощена осколками, и наступая на каждый из них, я получал новые раны, которые с каждым днём кровоточили всё больше и уходили глубже, меняя мою душу. Затягивая тьмой.

***

Уже знакомый шум капель, разбивающихся о каменный пол, заставил меня яростно сжать зубы. Я знал, что будет, когда открою глаза. Знал и не хотел этого. Старый серый каменный потолок с современной люстрой, которая давала слишком мало света, позволяя черноте бродить по углам – вот что я увижу, стоит открыть глаза. Металлический стол, на котором каждая склянка и пробирка всегда занимала своё место. Чёртов перфекционист.

Последний раз Тристан нашёл меня на чёрном пляже обнажённого и избитого. Я смутно помнил, что произошло, и с каждым днём те воспоминания тускнели, всё больше уходя так далеко, что, если бы захотел, я бы не вспомнил. А теперь всё повториться, только я сомневался, что Тристан сможет найти меня. Не в этот раз.

– Я вижу, что ты проснулся. Не затягивай, Иерихон, у меня слишком много дел и мало времени, – голос Квентина Вирмора резал, как тупая рапира, каждый раз, больно прорезая связки, сухожилия и доставая до костей. – Ты даже не представляешь, насколько круто повернётся твоя жизнь. Я готовился к этому моменту так долго. Пришло время исполнить заключительную роль в моей ужасающе-потрясающей постановке. Я ведь так упорно готовил те декорации.

Слишком долго, по-моему, мнению, но я никогда не мог избавиться от влияния Квентина Вирмора. Он появлялся, как дьявол из ниоткуда, просто представал передо мной, прежде чем дать очередной приказ, которому я не мог сопротивляться.

Открыв глаза, посмотрел на свои руки, чистая загорелая кожа, но сколько крови она впитала в себя.

– Тебе стало интересно? – приподняв густые чёрные брови, с самодовольством, спросил Квентин, поймав мой взгляд.

Откинувшись на спинку кресла, в котором меня оставили, я только оскалился, прекрасно понимая каждый ход своего противника. Проходил по этому пути сотни раз и знал, Квентин уже ввёл в мои вены ноктюрну, так что препятствовать ему или попробовать напасть не получится. Он успеет отдать приказ до того, как я встану. Но я каждый раз пытался, отказываясь верить, что проиграю. Величина моей ярости и гнева прямо пропорциональна той тьме, что он словно зёрнышко заронил в душу.

– Я знаю, где она, – не было необходимости называть имена, мы оба понимали, о ком говорит Квентин. – Тристан спрятал Медею, но я-то знаю, где твоё сердце, Иерихон Вирмор.

Моё тело скала – неподвижная и напряжённая. Я не позволю ему увидеть свою реакцию это единственное, что осталось – эмоции, которые я мог контролировать, когда не находился под влиянием ноктюрны. И я не отдам ему свою ярость, боль и страх.

Квентин усмехнулся, черты его лица исказились, напоминая мне тех демонов, что властвовали в аду: чёрные брови, в тон им волосы, с лёгкой проседью, прямой нос и полные губы, которые отдавали мне столько приказов, что я ненавидел его. Мечтал вырвать трахею, лишить воздуха, надорвать связки и смотреть, как он захлёбывается собственной кровью.

– Не удивлён, что я знаю, где Тристан спрятал её?

Если дам ответ, он поймёт. Если промолчу результат тот же, потому я выбрал второй вариант. Когда он назвал её имя, внутри меня словно огненный дьявол, воспламенилось каждое чувство. Единственный ответ, который Квентин никогда не услышит, она была для меня всем.

– Пришло время вам снова увидеться, ведь настала твоя очередь вступить в игру. Медея уже послушно выполняет свою роль, так что осталось только выпустить главного злодея, который либо всё погубит, либо…

Он безразлично пожал плечами. Для Квентина неважно было увидеть конечный результат, он хотел насладиться основной игрой, в которой главную роль придётся вести мне.

– Скажи вот что, как близко мой сын подошёл к разгадке ноктюрны? Он уже придумал антидот, чтобы освободить тебя от моих зверских оков?

Он знал, что без прямого приказа моим ответом всегда будет молчание, потому не удивился, когда я промолчал.

– Впрочем, неважно, ведь я знаю каждый его шаг. А теперь могу воздействовать на него с помощью очень милой девушки, – его смех всегда вызывал во мне желание закрыть уши. Режущий, как тонкий лист стали, мерзкий и скрипучий. Слишком высокий, с противоречивыми штрихами. – В любом случае это моя игра и никто не смеет вмешиваться, а ведь он попробует, но я знаю, как его задержать.

Он кинул взгляд на часы, словно всё в его жизни было поделено на определённые временные участки.

– Пришло время узнать истину, которой я лишил каждого из вас.

Первая мысль, он говорит обо мне и Тристане. Следом за ней, как мощная волна пришла вторая – Медея. Но то, как поблёскивали в предвкушении его глаза, заставило меня задуматься. Чего именно я не знаю? Какая истина может разрушить меня ещё больше, чем я уже был?

– Нет, – мой отказ жёг гортань, но в тот момент, когда Квентин решил снова поиграть моей жизнью, которая с самого начала принадлежала ему, я не смог сдержать трёх ядовитых букв.

– О, я надеялся на подобный ответ, – оскалив зубы, выплюнул он. – Но это не тебе решать, ведь я слишком долго ждал, чтобы заключительное крещендо прозвучало в нужный момент и по моим правилам. Прошлое никогда не оставит тебя, пока ты не узнаешь истины, мой мальчик.

Иногда меня так дико поражало, насколько Квентин мог быть мягким. В подобные моменты, когда он говорил со мной спокойным голосом и называл ласковым прозвищем, казалось, я придумываю себе злого дьявола, довлеющего над моими мыслями. Дуальность его образа всегда заставляла меня усомниться в здравом уме. Это пугало и чертовски бесило.

– Она в Леборе. Какое совпадение, не находишь? – видя, как мои зубы сжались, он склонился вперёд и мрачным шёпотом выдохнул. – Ты поедешь туда, найдёшь Медею и будешь рядом. Ты поймёшь, когда придёт время вступить в игру, ведь всё должно идти своим чередом. Не к чему торопить то, что и так грядёт.

Меня пугало только одно, Квентин не дал никаких инструкций. В обычных обстоятельствах, с которыми сталкивался каждый раз при нашей встречи, Квентин чётко аргументировал мои действия и чаще всего велел забыть о том, что я делал, после исполнения приказа. Так действовала ноктюрна, подавляя абсолютно каждую эмоцию, стирала всё, чем и кем я был, оставляла пустым с тем, что надиктовал кукловод.

Тристан уже так долго искал противоядие, но я не думал, что он приблизился к ответу. Сегодня Квентин просто решил кинуть меня в очередной омут, не дав никаких инструкций.

***

Тристан определённо знал, как спрятать Медею, чтобы даже такой всезнайка, как я не нашёл, ведь после кровавой луны, я искал. Отчаянно нуждался хотя бы в минимальном подтверждении, что Медея в полном порядке. После того как оставил на её теле раны, что не скроешь, не удалишь, особенно из памяти, чувствовал себя проклятым. Она никогда не должна была стать мишенью, но после того, как мы познакомились, судьба уже всё решила.

Медея в тот день забралась на дерево, что росло на северной стороне поместья Виршем. Я наблюдал за ней несколько долгих часов через окно, пока наши взгляды не встретились. Это был тот момент, когда мы решили, что дружба станет настоящей. Не придуманной. Не лживой. Не обманчивой. Ведь кроме Тристана рядом со мной никогда не было других детей. Она стала первым и последним звеном, за которое я зацепился. Якорь, что позволил мне непросто бушевать каждый раз, когда Квентин проводил очередной эксперимент.

Я даже не мог представить, что найду Медею в городе, где последний раз была зафиксирована ноктюрна, когда её украли. А она была прямо у меня под носом, но Тристан слишком хорошо смог стереть любые следы её пребывания, чтобы я не нашёл.

Вспомнив о нём, почувствовал вибрацию телефона. Тристан звонил уже несколько дней, пытаясь понять, что происходит, но я не мог ответить. Квентин запретил упоминать о том, куда я отправился и зачем.

Когда я не ответил на звонок, пришло злобное сообщение. Даже читая его, я слышал в голове пронизанный гневом голос Тристана.

«Ты же знаешь, я найду тебя, где бы ты ни прятался, Иерихон. Не заставляй меня злиться ещё больше, чем уже есть. Если натворил дел, просто скажи, мы всё решим. Перестань избегать разговоров со мной».

Прошло уже три дня, но я так и не подошёл к Медее. Она чувствовала меня, знала, за ней следят, но я слишком рано научился скрывать своё присутствие в тени. Она моя вторая душа, которая всегда была рядом. Ведь не было приказа подойти, только найти, так что я просто наблюдал, понимая, что тщетно пытаюсь противостоять приказу Квентина. Он не оставит это просто так, я слишком хорошо его знал.

Воскресное утро привело меня к Академии Морвир. Вот оно то самое учебное заведение, в котором Медея провела последние три года, оттачивая своё мастерство. Я догадывался, почему к восьми утра она пришла именно сюда, очевидно, преподавала уроки рисования, вот только не знал, для кого? Может, в стенах Морвира была воскресная школа для детей? Представив Медею в их окружении, я не знал, что испытал волнение, гордость или надежду?

Мой маршрут в течение всего дня менялся по её прихоти. В обед Медея посетила небольшую кофейню, потягивая из бумажного стаканчика, очевидно, свой любимый горячий напиток. Её взгляд слишком отдалённо блуждал по улице, замирая в отдельных местах. Она долго наблюдала за деревом, стоящим напротив кофейни, следила за тем, как листья, срываясь с тонких веток, скользят по воздуху и опускаются на землю.

Именно так я и провёл все три дня наблюдая, запоминая, исследуя и скрываясь. Тристан не переставал искать. Звонил, оставлял сообщения, и каждое последующее казалось более грозным и пугающим. Он не хотел подвергать Медею опасности, а я не хотел втягивать его в новую игру Квентина. Сколько раз я скрывал от него свои поступки? Он знал многое, но далеко не всё. Не те кровавые образы, которые мрачной паутиной покрыли мою душу.

Мне нравилось то, как Медея действовала, но я не увидел ни одной искренней улыбки. Горечь всё ещё пожирала её душу, как маленький демон.

– Ты слишком долго тянешь, – грубый голос вырвал меня от созерцания пустого тротуара.

Я знал, во сколько Медея обычно возвращается домой, потому, когда обернулся смог провести параллель с нашей встречей. Уилл, один из людей Квентина. Наши дороги пересекались слишком часто, и однажды, я знал, что убью его. Мы смотрели друг на друга, оценивая и выжидая. Преимущество было на его стороне, потому что Квентин своим приказом заставил меня поклясться, что я не убью Уилла, но однажды я это обязательно исправлю.

Оскалившись, я занёс руку для удара, когда меня оглушили. Удар по голове мог быть болезненным, но в тот момент адреналин бушевал в крови. Ноги подкосились, но я удержался, когда последовал новый удар кулаком в челюсть. Люди Квентина знали меня, мои манеры и силу, потому понимали, просто убить не получится. Всегда бей лежачего, правило которое не раз спасало мне жизнь, а теперь, похоже, стало моей ахиллесовой пятой.

Я сполз по кирпичной стене, когда почувствовал ещё один удар. Они сыпались слишком быстро, методично. Квентин умел выбирать людей и знал, грубая сила гораздо эффективней уговоров. В полубеспамятстве я лежал в грязном переулке, когда меня подняли и понесли. Последняя чёткая осознанная мысль была о том, что Медея скоро вернётся, и, похоже, Квентин не желал больше ждать, пока я сорвусь и заявлюсь к ней. Её ждёт охрененно жестокий сюрприз.

Глава 5

Медея

– Что ты делаешь?

Вздрогнув, я обернулась, заметив Лилит, вошедшую в мастерскую. Она быстрым уверенным шагом преодолела расстояние и уставилась на картину, которую я сверлила недовольным взглядом. Из всех рисунков этот я ненавидела больше всего. Он отражал всю глубину моих больных чувств. В том, с каким глубоким надрывом были нанесены линии, контуры, мазки всё волновало, трогало и заражало меня ещё большей яростью.

– Тебе не нравится эта работа? – склонив голову набок, словно под микроскопом изучая мельчайшие детали на холсте, спросила задумчиво Лилит. – Когда ты нарисовала её?

– Почти три года назад.

– И она до сих пор влияет на тебя слишком остро. За этим рисунком, который вышел чересчур ярким и эмоциональным, но тем не менее прекрасным, зарыта по-настоящему трагическая история. О чём она?

О двух влюблённых, которые пережили слишком много травм и ходили каждый день с теми ранениями, что пустотой зияли в груди.

Не дождавшись ответа, Лилит пожала плечами слишком беспечно, я видела, насколько она заинтересовалась той работой, которую я прятала за другими холстами, но не стала давить.

– Я принесла тебе горячий, как ад кофе.

Она протянула стаканчик, и я мягко улыбнулась.

– Благодарю. Ты лучшая.

– Конечно, – улыбнувшись малиновыми губами, без прикрас и стеснения, ответила. – Знаешь, были и такие художники, которые сжигали свои картины, считая, что огонь сможет разрушить чары эмоций, которые они вкладывали в рисунок. А пепел, развеявшись по ветру, унесёт то болезненное чувство, с которым они рисовали.

В её словах имелся какой-то странный подтекст, который я не знала, как расшифровать. Слишком цепляющий и зудящий под кожей.

– Многие художники на протяжении своей деятельности уничтожали картины, сжигая их, закрашивая белой краской или разрезая на тонкие лоскутки, считая себя бездарными личностями. Фрэнсис Бэкон уничтожил большую часть своих работ, чтобы начать заново, с чистого листа. Он был одержим сохранением только тех картин, которые считал достойными, – тихий голос Лилит заполнил большое пространство какой-то паутиной безвыходности и сожаления. – Франц Кафка оставил свои произведения двум друзьям, приказав сжечь их после его смерти, но они нарушили обещание, данное Кафке, и опубликовали те работы. И посмотри, теперь они считаются шедеврами в литературной традиции.

Я так долго зависла в той истории, что даже не заметила ухода Лилит. Мягко ступая по земле, сумерки окутывали тьмой город, а я всё смотрела на бурю эмоций, изображённых на холсте, и не могла отделаться от мысли о поджоге. Стереть с лица земли своё творение не просто рисунок, краски и линии, а эмоции, которые вкладывала в каждую деталь, казалось кощунством. Предательством своего таланта, но мысль об огне, пожирающем этот рисунок, как заезженная пластинка, крутился в голове.

Не знаю, в какой момент я приняла то решение, когда стояла позади амбара и смотрела на картину своей боли. Ровная, гладкая земля, в которой утопали ножки мольберта, удерживала на себе её вес, а я держала в руках коробку со спичками. Любила зажигать свечи, пахнущие корицей, хвоей и тьмой, но никогда до этого момента не поджигала свои картины.

Тихий чиркающий стон спички, маленькое невинное пламя, зажатое между большим и указательным пальцем, полыхнуло жаром. Мои руки не тряслись, они были сильными, когда я с уверенностью, что хочу позволить огню поглотить те больные чувства, разрушающие меня изнутри, поднесла пламя к полотну.

Танец первозданного огня вплетался в волокна, пожирая краски с шипящим, трескающим звуком, словно сплетая заклинание. Огонь, пожирающий мои чувства, рассказывал о мире, что предшествовал прошлому, и тому, который будет после. Я не испытывала боли, когда огонь полностью поглотил картину, взвился вверх, потрескивая искрами. Я чувствовала себя в ловушке. Плен, в который попала, когда покинула Шартре, свою семью и Иерихона.

Чувство опустошения соперничало с ощущением маленькой свободы. Не спеша, возвращаясь домой по тихим улицам Лебора, я перемалывала чувства внутри своей души, не понимая, что именно испытываю, облегчение оттого, что позволила картине вспыхнуть, а пламени сожрать все краски, стереть с полотна мира свои чувства или предательство?

Тихое стрекотание мелких насекомых ярым звоном стучало в ушах. Мне нравилось то, с какой лёгкостью эти маленькие создания вступали в борьбу с миром каждый день. Они должны были выживать, охотиться или прятаться, чтобы не быть съеденными. В мире людей всё оказалось гораздо сложнее, но процесс был тот же. Вставать каждый день, закрывая глаза на боль потери, неудачи и груз ответственности, идти вперёд в надежде, что этот день не станет последним и не найдётся тот, кто будет в силах тебя уничтожить.

Тихий, едва различимый стон, прорезал тишину вечера. Замерев, я всматривалась в чёткие контуры мужского тела, лежащего на тротуаре. Мне понадобилось одно мгновение, один вдох, чтобы понять, кто этот мужчина, моё прошлое и такое желанное будущее, но невозможное. Внутри сердце отбивало бешеный темп, к горлу подступила пугающая, ядовитая смола, которая скапливалась в гортани, мешая сглатывать слюну.

– Иерихон, – мягко позвала, но ответом мне была тишина и почти неслышное, дыхание.

Он был не просто избит, лицо в крови, губы разбиты, над бровью порез. Волосы растрепались, и так чудовищно было видеть, как на русом цвете расцветают капли алой крови.

Присев рядом, я боялась прикоснуться, боялась, что он развеется, словно мираж, навеянный моим желанием увидеть Иерихона. Каждое мгновение, которое провела на расстоянии от него, сузилось до того момента единственного прикосновения. Как только мои пальцы прошлись по его коже, я закусила губу, понимая, всё это происходит в реальности. Никаких галлюцинаций, снов. Вот он лежит у порога моего дома избитый, без сознания, а я не знаю, что делать?

– Эй, вам помочь? – подойдя ко мне, спросил прохожий.

Он внимательно осмотрел лежащего без сознания Иерихона и поймал мой взгляд. Уверена, там словно алмазы, сверкали непролитые слёзы.

Мозг пытался лихорадочно решить очередную задачку, и пока я смотрела на незнакомца, мой рот открылся и выпалил то, что уже знало сердце.

– Да, конечно. Помогите перенести его.

– А как же врач? Не хотите…

Я замотала головой, не дав ему закончить.

– Нет. Просто помогите его перенести, и всё.

Он смотрел на меня мгновение, словно оценивал состояние, могу ли я принимать подобные решения? Но везти Иерихона в больницу не вариант. Я знала, он не просто так появился избитый на пороге моего убежища. Первое и самое важное перенести его домой и позаботиться о ранах. Та, что была на затылке, выглядела чертовски плохо. Мне следует позвонить Тристану и всё рассказать. Он не останется в стороне. Тристан Вирмор – моя запасная скала. Броня, которая всегда прикроет, защитит от бури, даже если той бурей был его брат.

– Ну, как скажете, – протянул незнакомец.

Он поднялся и потянул на себя массивное тело Иерихона. Схватив его, мужчина кивнул на дверь, и, я поспешила открыть. Я чувствовала, что действую на автомате, руки не дрожали, тело замерло в том моменте, когда я увидела длинную косу, окроплённую кровью. Наверное, последствия догонят меня, но позже, сначала нужно разобраться с происходящим, дальше позволю цунами накрыть меня и унести на потоках глухой боли.

– Положите его на кровать.

Незнакомец без слов подчинился, бережно опустив Иерихона. Обернувшись, он вскинул брови, и вот тогда по телу пронеслась первая волна паники. Я открыла дверь совершенно незнакомому мужчине, добровольно впустила в своё пространство и позволила нам остаться наедине. Пугающе, особенно в тот момент, когда он замер, не отрывая своего взгляда от меня.

Молчание тянулось параноидальной патокой, пока мужчина не сделал шаг вперёд. Я отступила, совершенно не понимая этого, пока не заметила улыбки, скривившей губы незнакомца. Только сейчас отметила небольшой шрам на лбу, который делал квадратное лицо мужчины, злым. Он поднял руку так резко, что я снова неосознанно отступила, но удара не последовало. Незнакомец всей пятернёй зачесал волосы назад.

Он прищурился, всё ещё имитируя доброжелательную улыбку, от которой веяло льдом. Закусив изнутри губу, я стояла как статуя, которую заковали в гипс, и не могла пошевелиться. В одну секунду весь страх, что скопился липкой субстанцией в лёгких, превратился в болезненное чувство беззащитности. Ягнёнок и волк? Вот так и выглядела та картина. Не было в ней кровавых алмазов, но были грубые мазки чёрного бархата, удушающей тьмы и безысходности.

Та секунда затянулась на достаточно долгое мгновение, прежде чем мужчина кивнул, стерев зловещую улыбку, что должна была казаться мне доброй и располагающей. Развернувшись, вышел, закрыв за собой дверь, так не сказав ни слова.

Подбежав к двери, я тут же закрыла её на замок и выдохнула. Тот звук был судорожным, с перебоями, от страха и волнения.

– Как же я могла так необдуманно поступить? – прошептала сама себе.

Но как я могла отказаться от помощи? В одиночку донести Иерихона до своей квартиры я просто не представляла как. Он слишком большой и крепкий. Гора мышц. Я всегда чувствовала себя в его объятиях слишком маленькой. И каждый раз он упирался подбородком в макушку моей головы, обнимая.

Обработать раны оказалось не так сложно, Иерихон всё время был неподвижен и только лёгкое дыхание приносило облегчение. Я была чистым полотном, пока кожа на руках не окрасилась розовато-лиловым оттенком. Очаровательный цвет боли и смерти. Он может захватить настолько, что мне захочется разобрать его на составляющие, и от этого я дрожала, будто тело в лихорадке било. Моё внутреннее состояние в подобных критических ситуациях фокусировалось на чём-то одном и всегда это были цвета. Они успокаивали, ведь я знала, что они означают. О чём говорят или могут рассказать.

Пока он лежал без сознания и только тихое дыхание говорило о том, что Иерихон жив, меня заволакивало воспоминаниями из прошлого.

– Поцелуй меня, – приказом прозвучали те слова.

– Что?

– Как друга, – коварство скользило в его словах, но обвинить в чём-то Иерихона я не могла.

В тот момент решила сыграть, не понимая, что, играя с силой, которая превосходит, могу потеряться. Улыбнувшись, кивнула и подставила правую щёку. Иерихон резко повернулся, изменив угол наклона, и поцеловал меня в губы. Жар опалил каждую клеточку. Полыхнул по коже, лизнул основание позвоночника. Первый поцелуй он всегда отпечатывается в памяти. Но мой не просто отпечатался он клеймом жёг.

– А теперь моя очередь, – услышала я далёкий, скрипучий голос Тристана.

Он потянулся ко мне, прерывая наш поцелуй, а я не могла оторвать своего взгляда от глаз Иерихона, почувствовав тот же импульс близости. Его глаза громом полыхали. Таким бурным серым оттенком, когда на небе затягиваются бесконечные тучи, после которых где-то вдалеке слышится звук грома.

Иерихон отреагировал мгновенно, он притянул меня к себе, и я услышала жуткую вибрацию, которая исходила из его горла. Было похоже на предупреждающее рычание. Тристан с Иерихоном общались глазами, как это часто бывало, и по тому, как Тристан оскалился, нагло и довольно, я поняла, Иерихон говорил серьёзно.

Всегда так бывало, когда я позволяла воспоминаниям затягивать меня далеко в прошлое. Мозг услужливо рисовал на холсте картины, и всегда в каждой из них были тени не те, что делает художник, дабы создать по-настоящему реальную историю, а более мрачные, с оттенком накартового.

Как только я опускала завесу, воспоминания находили узкую тропинку в моё сознание, чтобы увлечь, унести туда, где было хорошо. Ведь с мальчишками я чувствовала себя дома.

– О чём ты мечтаешь?

Я знала, Иерихон спрашивает не просто так. Закрыв глаза, тихо ответила, словно выдавала тайну, что было близко к правде, ведь в тот миг моими губами говорила душа.

– Стоять на корме корабля, пока ветер овевает кожу, а брызги солёной воды попадают на лицо. Идти по бордюру вдоль дороги босыми ногами, пока дождь барабанит по телу. Стоять на горе раскинув руки в стороны и кричать от переполняющих эмоций. Провожать закат на крыше здания, держа в руках горячий кофе…

– А вокруг талии тёплые ладони, обнимающие тебя, – давящим ласковым шёпотом произнёс Иерихон. Он смотрел на меня так долго и отчаянно, что сердце тревожно забилось в груди.

– Что?

– Я ведь влюбился не в твой образ, не в оболочку, – он коснулся моего лица, – В этот шрам, в твой смех, он как сладкая тягучая конфетка, мягкий с хрипотцой. В твоё умение любить простые вещи и радоваться дождю. В то, как ты готова выслушать любого человека, неважно, какое время ночь на улице или день, ты всегда приходила ко мне, когда я нуждался, оставалась даже тогда, когда отталкивал. И в то, как ты смотришь на меня.

– Как?

Он тихо засмеялся.

– Словно я тот самый дождь, который ты так любишь.

Отголоски тихого признания Иерихона всё ещё блуждали погасшими огоньками внутри, касались души, каждый раз заставляя жалеть о том, что нас разделило коварство и ложь.

Медленная мелодия телефона выдернула меня из тех грёз.

– У тебя всё в порядке? – голос Тристана жгучий, тревожный и зудящий страхом, наполнил мои уши.

Бросив взгляд на кровать, я понимала, не стоит лгать, как бы сильно мне не хотелось остаться наедине с Иерихоном. Ведь если Тристан приедет, он заберёт его. Изолирует.

– Он здесь, – чувствуя боль ноющую и тянущую внутри, выдохнула. – Я нашла его возле дома, избитого и без сознания.

– Чёрт, – горячо воскликнул Тристан. – Я скоро приеду, но понадобится время, чтобы добраться до тебя, Медея. Ты должна уйти из дома.

– Не могу, и ты знаешь это. Я останусь рядом, пока он не придёт в сознание. Сомневаюсь, что Иерихон, как только проснётся, накинется на меня.

– Послушай, мы не знаем, насколько он отпустил тот приказ, ведь обратного не было. Возможно, в его голове всё ещё не истончилась нить, и он попробует закончить то, что начал три года назад. Это слишком опасно, Медея.

Понимая его опасения, я не испытала страха. В моей голове уже строился чёткий план действий. Я не могла просто уйти, оставив Иерихона в подобном состоянии, но могла обезопасить себя.

– Послушай, я не знаю, как он отреагирует, когда увидит тебя, поэтому прошу…

– Тристан, я не уйду, – мой голос был тихим, но твёрдым, как скала. Он не сдвинет меня с места. – Я не уйду.

Тристан затих, очевидно, прикидывая в уме, как быстро он сможет добраться и стать той самой скалой, чтобы я была в безопасности. Какие шансы были на то, что, проснувшись, Иерихон накинется на меня и растерзает, как злой волк?

Молчание между нами затянулось, каждый понимал, что хочет поступить по-своему, но не мог. Он желал, чтобы я ушла, а я хотела всеми силами остаться.

– Будь осторожна и не смей подвергать себя опасности. Иерихон сильный, он выдержит, а ты…

– Знаю и обещаю, всё будет в порядке.

– Постараюсь добраться как можно быстрее, – обречённо заявил Тристан, не добившись от меня нужной реакции. – Береги себя.

– И ты.

Я отключилась, сидя в кресле и наблюдая за Иерихоном. Не могла отвести взгляда. Не хотела. Впитывала его образ, отмечая золотистую кожу с крапинками мелких капель крови. Это настолько меня обескуражило, что, взяв полотенце, я вытерла каждую рану, чтобы не видеть крови на бронзовой коже Иерихона.

Мороз по коже. По сердцу дрожь. Руки сжимали чёрный грифель, блокнот с чистыми листами лежал на коленях, пока я искала причины не рисовать Иерихона.

Я не хотела запечатлеть его красками, потому что видеть яркие пятна жжёной умбры, кобальта и алого, словно рассвет, на его коже, казалось очередной вспышкой боли. Не хотела, чтобы на рисунке он ожил в том моменте, когда нашла Иерихона возле своего дома. Рисуя картины, создавая целостные миры и истории, я всегда представляла их ожившими и настоящими. Пусть не здесь, в этой реальности, но где-то они обретали бессмертно душу и красоту. А то, что случилось с Иерихоном, было слишком реальным.

– Ты всё ещё заставляешь моё сердце трепетать от страха и предвкушения, – шептала ему в ночи.

Я легла рядом, чувствуя его равномерное дыхание и тепло. Хотелось прижаться ближе, но не стоило так рисковать. Подняв руку, провела пальцами по его лицу, рисуя те самые линии, которые переносила на свои полотна и эскизы. Если у меня не было конкретной цели или вдохновение не затягивало в омут с головой, я почти всегда рисовала Иерихона. Линии его сильного, высокого тела, длинные светлые волосы, распущенными и заплетёнными в косу. Глаза, которые всегда смотрели на меня слишком открыто и глубоко. Каждую его чёрточку, впадинку.

Тихий стук в дверь заставил меня оторваться от Иерихона. Тристан не мог стоять по ту сторону, слишком мало прошло времени. Единственным человеком, кроме Поля, который знал этот адрес, была Лилит.

Пока шла к двери, внимательно осмотрела гостиную, пытаясь найти что-то, что могло бы вызвать у Лилит вопросы. Капли крови, небольшие разрушения, но всё казалось, как всегда, чистым и светлым.

– Кто-то скупил все твои картины, – с порога заявила Лилит.

Она бодро вошла и направилась прямиком к кухне, где стояла кофеварка. Я следила за её движениями, отмечая небольшую дрожь в руках, когда девушка держала кофейник, наливая в чашку горячий напиток. Сделав судорожный глоток, словно не могла справиться с бурей, бушующей внутри, подняла взгляд и улыбнулась.

– Что конкретно ты имеешь в виду? – закрыв дверь и сев на табурет, спросила.

– Именно то, что сказала. Анонимный покупатель приобрёл все пять картин, которые я выставила в галерее.

Это было ошеломляюще и мне казалось слишком неправдоподобным моментом. Но не об этом ли я мечтала с самого детства, когда брала в руки кисть и выводила линии на бумаге? Фотографировала бесконечное число пейзажей с мрачной паутиной тайн?

Недоверчиво покачав головой, я увидела сияющую улыбку Лилит. В тот момент что-то скрипнуло за закрытой дверью комнаты. Пульс подскочил, в горле встал комок ужаса. Я представила, как Иерихон выходит к нам весь в кровоточащих ранах, и не могла сдержать бешено бьющееся сердце. Прошла секунда, пока кровь ревела в моей голове, потом другая, но он не вышел. Тот шум определённо привлёк внимание Лилит.

– О, у тебя кто-то есть? – тут же оживилась Лилит. Она повернула голову в сторону комнаты, за которой стояла тишина. – Расскажи мне, кто он?

– Почему ты думаешь, что я не одна?

Она посмотрела на меня внимательным взглядом и потянулась к лицу. Я застыла, думая, что там, возможно, остались капельки крови после того, как обрабатывала раны Иерихона, но Лилит только убрала локон волос мне за ухо.

– Потому что вижу это в твоих глазах. Ты не понимаешь, но я заметила изменения, – она выдохнула и неловко добавила. – А то я иногда задавалась вопросом, вдруг ты предпочитаешь девушек?

Если бы в тот момент кружка с кофе была в моих руках, и я сделала глоток, то поперхнулась.

– Брось, мы знакомы уже давно, и ты ни разу не была с парнем. Никогда не видела, чтобы ты смотрела на кого-нибудь заинтересованным женским взглядом, – она пожала плечами. – Ну, знаешь оценивала их фигуру, эстетическую часть лица, пропорции, ты ведь художница и наверняка видишь в людях гораздо больше, чем другие.

– Просто, всё сложно. Это старая история.

– И старые раны, – понимающе кивнула Лилит. – Тогда не стану мешать и удалюсь, но прежде чем ты меня выставишь вон, хочу рассказать тебе о новом предложении.

– Хорошо, ты меня заинтересовала. Выкладывай.

Она, словно, собираясь с силами, сжала между ладоней недопитый кофе и выдохнула.

– Мне поступил анонимный запрос на твои услуги в качестве художника для одной картины. Это не совсем реставрация, но что-то близкое к ней.

– Послушай, я не занимаюсь реставрацией картин…

– Сумма заказа очень большая, – перебила меня Лилит, выставив вперёд руку. – Просто подумай и представь, что могла бы сделать с теми деньгами. Тебе откроются все двери, Дея. Ты даже не представляешь.

Прежде чем уйти, Лилит озвучила ту самую огромную, до неприличия сумму, оставив меня с мечущимися, словно в клетке, мыслями. Я не представляла, почему запрос поступил именно на меня, и не знала, как принять правильное решение? Что значить отреставрировать картину? Это слишком кропотливый и много затратный процесс, которым я ни разу не занималась. Оставив те мысли, на будущее, которое неминуемо заглянет ко мне завтра, я вернулась к Иерихону.

Время отсчитывало свой ход, неумолимо приближая меня к моменту развязки. Я чувствовала, что вскоре он либо проснётся, либо приедет Тристан и заберёт его. И дико, до головокружения хотела оказаться в первом варианте. Мне важно было услышать его первые слова. Увидеть тот прожигающий взгляд спустя три года.

Глава 6

Иерихон

С каждым ударом пульса в теле разносились оттенки боли от терпимого до невозможно больного. Я не пытался двигаться, замер, вдыхая знакомый аромат с яркими нотами горькой полыни, высохших лепестков роз среди трав на ветру. Но самым желанным был запах краски. Он скрывал в себе частичку безумия, и для меня напоминал аромат яблок с травянистым горьким привкусом.

Если я не во владениях Квентина Вирмора, значит, дело в другом. Похоже, он достаточно подождал, прежде чем швырнуть меня к порогу Медеи. Осознав в каком положении нахожусь, сдерживать себя больше не мог. В тот миг, когда открыл глаза и увидел Медею, склонившуюся над блокнотом, захотелось подняться, чтобы прижать к себе, но я не смог сделать этого. Я даже представить не мог, что проснусь обнажённым, в наручниках, руки прикованы к спинке кровати, ноги связаны.

– А ты неплохо подготовилась ко встрече со мной.

Она застыла. Грифель выпал из рук, пальцы судорожно сжали блокнот. Ей понадобилась одна минута и тридцать пять секунд, чтобы встретиться со мной взглядом. Первое, что я думал, увижу, прочту искрой в её взгляде – страх. Следующая эмоция должна была нести название – ненависть. Но не сегодня. Не сейчас. Возможно, Медея всё ещё боится, но столь долгая разлука затмила любые негативные эмоции после той ночи, когда на бархатном небе взошла кровавая луна.

Её взгляд в тот момент, когда наши глаза встретились, казался шокировано-изумлённым. Квинтэссенция наших чувств, словно заваленный много лет назад колодец, дала брешь и забурлила. Спираль пережитых эмоций, как торнадо, крутилась в её глазах, и я знал, в моих Медея читает тот же самый отклик. Бурный. Изнемогающий. Жадный. Голодный.

Мы застыли, прикованные друг к другу, не в силах отвести взгляды. Гравитация сменила свой наклон, не позволяя нам отстраниться. Притяжение – вот чем была для меня Медея. Всегда. Каждую минуту в моих мыслях. Даже когда мы находились в разных городах, разделённые тысячей километров, она всегда царила в моей голове, словно заняла пьедестал, который я охотно уступил.

– Что произошло? – голос слишком тихий, едва заметный, но я почувствовал колебание воздуха и надлом, с которым она задала тот вопрос.

Улыбка моя не была довольной, скорее походила на звериную. Оскал в моменте ярости, полыхнувшей по коже. Это был тот самый миг, когда хищник, зависнув над своей добычей, скалится, не желая делиться. Заявляя права на то, что добыл сам.

– Ты ведь хочешь услышать полную версию, ведь так, моя прекрасная художница?

Когда я говорил, мой голос был ровным, словно кто-то другой открывал рот, позволяя тем словам срываться с языка и падать разбившимися осколками к её ногам. Я видел, как Медея сжала руки в кулаки, как она закусила губу, потянула и позволила тихому шёпоту вздоха выйти наружу. Глаза, в них мерцало пламя злости, которая во мне возрастала во сто крат, набирая обороты.

За окнами полыхнул раскат грома, прокатившись по небу грозным предупреждением. Когда я закончил свой рассказ, Медея сидела неподвижно, не отрывая своего взгляда, в котором плескалось нечто похожее на боль. Она хотела защитить меня, и это сводило с ума. Заводило, натягивая те струны, что мне не следовало вообще затрагивать.

– Тебе следует отдохнуть, – тяжело сглотнув, пробормотала Медея.

В тот момент она была похожа на рака-отшельника, пыталась сбежать, делая неуместные «па» в направлении двери. Это заставило меня напрячься и позволить тем словам зависть между нами горячим потоком жажды.

– Останься со мной, – надлом в моём голосе прозвучал как лопнувшая от сильного натяжения струна. Он резал своими осколками. – Я знаю, что ты спала рядом, чувствую твой запах на коже, в том месте, где ты прикасалась. Не лишай меня возможности просто находиться рядом, Медея.

Сомнение в глазах смыло волной желание остаться рядом. И я гадал, хватит ли ей храбрости признаться нам обоим в том, что она скучала так же сильно, как я? Сможет ли Медея преодолеть тот хоровод бешеных мыслей, которые кричали ей: «Стой. Не делай этого».

– Я всё ещё прикован к твоей кровати, – я попытался пожать плечами, будто выглядел безобидным пушистым кроликом, но мы оба понимали, насколько иллюзорный тот образ.

Мягкие шаги, которые она сделала, заставили меня выдохнуть ком боли, застрявший в горле. Сердце стукнуло о грудную клетку, когда Медея забралась на кровать и легла ко мне лицом. Между её бровей залегла маленькая морщинка, вероятно, она перемалывала те чувства, которые я подбросил в её копилку. Пыталась найти выход. Нужную, правильную дорогу, но её не было.

Я следил за беспокойным сном Медеи, позволяя времени, что мы провели вдали друг от друга, нагнать меня, дробя кости на мелкие осколки. Мне нравилось следить за её лицом то безмятежным, то взволнованным. Сны, она видела их, в то время как я давно был лишён подобного покоя. Как только закрывал глаза, всё окрашивалось в алые цвета, чёрные нити паутины, которую сплёл Квентин. Не было радужных пони и безоблачного неба только те ужасные проступки, что я совершал на протяжении прожитых лет.

– Ты видение, что преследует по пятам. Ты в моих мыслях по дням и ночам, – шептал её образу тихие слова, которые обретали истинный голос в ночном шёпоте, теряясь в звёздах, что висели яркими точками в небе. – Опустошение, словно я потерял важную часть своей души, – вот что произошло, когда ты покинула Шартре. Будто кто-то залез и рукой вырвал то, что спрятано за рёбрами. То, что не должно болеть, а меня изнутри подрывает. Глодает от боли, что удушающим обручем свернулась на шее и с каждой секундой стягивается всё сильнее.

Всю ночь она лежала рядом, а я не смог сомкнуть глаз наблюдая за тем, как меняются эмоции на её лице. Следил за темпом дыхания, чувствуя, как тело затекло, но не смея разбудить Медею. Мне так отчаянно хотелось прижать её к себе, просто чтобы знать, Медея в моих руках и никуда не уйдёт. Больше не покинет, не сбежит, потому что я превращусь в злого волка, готового растерзать ягнёнка.

***

– Развяжи меня, – как только лучи солнца окрасили комнату в тёплые тона, прошептал её образу.

Медея открыла глаза, и, я думал, в момент пробуждения увижу испуг, страх, желание сбежать, но не это плескалось тоской в её омутах. Медея смотрела на меня долгим взглядом, и я видел ту борьбу, которую она вела сама с собой. Противостояние, одна сторона говорила «нельзя», другая кричала «к чёрту».

– Поверь, я не испытываю никакого желания нападать на тебя. Мои эмоции гораздо глубже и опаснее нападения, – в том, как грубо и хрипло прозвучало признание, заставило напряжение между нами наэлектризоваться.

Медея сглотнула слюну, словно жаждала упасть в тот ядовитый похотливый поток моих мыслей и чувств. Я испытывал необузданное желание окунуться в омут горячей страсти и затянуть её на самое дно. Чтобы мы упивались друг другом без остановки, без вопросов и сожалений.

Пока Медея развязывала мои руки, я прикрыл глаза из-под полуопущенных ресниц, наблюдая за её движениями. Мне следовало остановиться, прекратить подпитывать те горячие, как лава желания и отстраниться.

– Ты звонила ему, – я не спрашивал, то было логическим исходом подобной ситуации. Тристан наверняка уже на полпути сюда. Нам слишком опасно оставаться наедине. – Сколько прошло времени?

– Почти вторые сутки, – голос хриплый, в глазах плещется безумие и та же дикая жажда воссоединения.

Я видел её руки и знал, что на внутренней стороне есть какое-то слово. Моя жажда узнать, какое слово преобладало в её душе, превысила здравый смысл. С Медеей «стоп» никогда не работал, только полный вперёд.

– Подойди ко мне, – голос упал сброшенным валуном со скалы в пространство между нами, когда Медея отстранилась, развязав путы, сковывающие мои движения. – Ближе.

Мой затяжной взгляд прошёлся по её телу, замерев на внутренней стороне левой руки. Чернила немного стёрлись, будто впитались в кожу и растворились, но я смог прочесть то слово.

– Сломленный? – тихий шёпот, когда она инстинктивно подняла правую ладонь и прикрыла буквы.

Протянув руку, я нашёл её тёплую кожу и потянул на себя. И так было каждый раз, когда мы касались друг друга, в месте соприкосновения – точка пульса и как последствие непреодолимой чёрной связи, ожог, которого никто не увидит, но тот, что почувствует душа.

В тот миг, когда я почти склонился, чувствуя её быстрое дыхание на своей коже, и готов был впитать поцелуй, раздался стук в дверь. Нет, то не было нежное приглашение, скорее тяжёлый говорящий: «открой немедленно», грохот.

Мои губы прошли вскользь по её горячей коже. Большой палец застыл над трепещущей веной, а глаза смотрели прямо в душу. Тот миг расколол пузырь расстояния между нами, и, если бы не голос, раздавшийся с той стороны двери, я бы послал всех к чёрту.

– Медея, открой! – требовательно заявил Тристан. – Сейчас же, иначе я снесу дверь с петель. Не искушай, мне слишком сильно хочется это сделать.

Медея подскочила и направилась к входной двери, оставив меня на кровати. Тело чувствовалось немым мешком, который растерзали и бросили, позволив крови, сочится из ран. Тристану понадобилось ровно тридцать секунд, чтобы ворваться ураганом в комнату. Очевидно, он ожидал увидеть не меня, а разъярённого хищника, готового кромсать всех и вся, но я им не был.

Тристан понимал, что прервал нечто слишком откровенное и нерушимое. Он видел моё возбуждение, скрытое тканью простыни, но не стал комментировать губительность тех чувств. Поджал губы и прошёл вперёд, заняв место Медеи.

– Оставь нас, – мягко велел Тристан, когда Медея заколебалась, замерев у двери.

Я перевёл свой взгляд на неё, давая понять, что мы и близко не закончили то, что проскользнуло пламенем между нами в этой кровати. Её щёки окрасились в нежный румянец, а глаза ответили на то заявление. Медея не станет убегать или прятаться – это всё, что мне было нужно. Голод ожидания подпитывался годами, и очередной виток времени ничего не изменит. Мой трон принадлежал только ей.

Когда мы остались наедине, Тристан внимательно осмотрел моё тело, отметив каждую рану. Он ничего не сказал, но я читал его с лёгкостью, которая доступна братьям. Он жаждал подробностей, детального рассказа о том, через что провёл меня Квентин в этот раз.

– Он затеял новую игру, в которой главную роль отвёл мне. Как это прозаично новый город, новый приказ и роль, которую я даже не понимаю.

Тристан внимательно слушал рассказ. Его глаза сощурились за очками, на скулах ходили желваки, делая лицо более острым, линии ровнее и чётче, словно высеченые из гранита. После моего рассказа он открыл рот, но я уже знал, какой вопрос брат затронет.

– Ты больше не заберёшь её. Я не отпущу.

Тристан откинулся назад, уставившись в потолок. Колёсики мыслей крутились в его голове, и я знал, о чём он думает.

– Я нашёл её, – в тихом омуте тех невысказанных слов, произнёс.

Тристан поднял голову и встретил мой взгляд. Он не понимал, о чём я говорю.

– Кого?

– Душу, что успокоила мою.

Его губы скривила понимающая улыбка. Похоже, те чувства, что разрастались в Академии между ним и Береникой имели свои последствия. Теперь он гораздо глубже понимал ту тягу, которую я испытывал по отношению к Медее.

– Ты не оставляешь мне выбора, – наконец, оторвавшись от созерцания потолка, выдохнул Тристан. Он поймал мой взгляд и подался вперёд. – Нам придётся остаться…

– Глупо.

– Хочешь быть с ней рядом в надежде, что обойдётся без последствий? Думаешь, он остановится? – резко пресёк мой ответ Тристан. – Готов рискнуть её жизнью ради своего желания?

Его слова так долго утопали в сознании, что я не мог выбраться. Волны одна за другой накатывали с бушующей страстью, не позволяя найти точку опоры.

– Думаешь, я хочу просто трахнуть её? – рычание зверя в моменте охоты.

– Я говорил не о том, Иерихон. Не забывай, я и сам вступил в эту игру и понимаю тяжесть, всю глубину твоего желания остаться рядом. Защита – первый из этих пунктов, но оставаясь рядом ты только навредишь.

Хуже могло стать в любой момент, но я не готов был просто уйти. В тот миг, когда увидел её всё стёрлось, будто кто-то провёл ластиком. Между нами были слишком тёмные, опасные чувства и ситуации, но то, что я разглядел в глазах Медеи, безвозвратно унесло мою горечь. Я не мог контролировать то, что совершил в прошлом, и сделаю в будущем, если на то будет воля Квентина, но я не стану упиваться болью страха, которую причинил ей, неготовый отступить. Потерять Медею снова, не вариант.

– В любом случае, как бы ни обернулась ситуация, ты не можешь уйти, – с обречённым вздохом донёсся до меня голос Тристана. – Я предлагаю вариант, который устроит меня, чтобы Медея была в безопасности. Мы с Береникой останемся здесь, пока не начнётся новый виток истории.

– Зачем ты притащил её сюда? Не думаю, что тебе нравится мысль подвергать Беренику опасности. Она пережила слишком много потрясений в прошлом году. Не думаешь, что это слишком?

То, каким диким взглядом полыхнул по мне Тристан, заставило понять: он такой же, как и я.

– Чем ближе она ко мне, тем безопаснее. Я не могу находиться на расстоянии и не знать, что происходит.

Тихо хмыкнув от его признания, я откинулся на подушки. Вот он и понял мои мотивы и истинные цели. Я хотел видеть Медею, чтобы знать, она в порядке.

– Послушай, ты слишком хорошо знаешь Квентина и понимаешь, он только начал игру. Полагаю, он осведомлён о том, что я буду рядом. Пока на его стороне эти знания мы в проигрыше, как бы ни повернулась ситуация, – Тристан потёр подбородок двумя пальцами, всё ещё переваривая мою историю. – Ты сказал, он скрывал истинную принадлежность, значит, Квентин знает твоих родителей.

Эта мысль не приходила мне в голову, и когда Тристан озвучил её, ударила отбойным молотом. Родители – неизвестное в моём уравнении жизни. Я не понимал значения этого слова.

– Кем бы они ни были, я не вырос в лоне семьи.

Не знаю, чего больше было в моём голосе, он звучал пустым. Я просто констатировал факты своей жизни. Моя семья – это Тристан. Я помнил день, или то ночь была, когда мы впервые встретились…

– Нам стоит подумать об этом. И попробовать копнуть глубже, чтобы найти дорогу, по которой Квентин намеревается тебя провести. Очевидно, главные роли уже распределены, но, если мы сможем найти ответ, думаю, тогда игра обернётся нам на пользу, а Квентин окажется позади. Он не ожидает от нас подобного шага, предполагая, что я буду рядом охранять Медею, и мы позволим ему верить в это.

Отличный план, как и прежние попытки отыскать логово Квентина, которые заканчивались полным провалом. Основатели со своими связями и возможностями всё ещё были позади, как и мы с Тристаном. Квентин обладал ноктюрной и мог создать вокруг себя очень мощный круг доверенных лиц.

Я часто спрашивал себя: все, кто подчинялись ему, делали это на тех же условиях, что и я под действием принуждения? Или на добровольной основе, за более высокую оплату? Но самым важным было то, что Квентин всегда опережал нас, как бы мы ни действовали. В этот раз не станет по-другому, я понимал это, потому должен был найти другой путь. Тот, который позволит мне покончить с угрозой.

Глава 7

Медея

Я слышала отдельные обрывки фраз, и они зудели в сознании глубокими ранами. Уйти было тем самым, которое я желала вывести на своей коже чернилами. Позволить тому губительному слову из четырёх букв, впитаться в кожу и отравить кровь. Понимание того, что должно произойти, заставило меня бороться с чувством надвигающейся утраты. Я знала, что предложит Тристан и как бы сильно Иерихон ни хотел остаться, он пойдёт за братом, чтобы уберечь меня, а я была слишком погружена в него и не хотела отпускать, даже зная последствия, которые могут догнать нас и слишком больно укусить за задницу.

– Похоже, нам предстоит познакомиться ещё раз, – стоя позади меня, заметила Береника.

Она застыла напротив окна и смотрела на меня радостными глазами, словно встретила старого друга. Береника сократила пространство между нами и обняла. То объятие было таким крепким и ободряющим, что я позволила себе впитать его тепло и поддержку.

– Похоже, теперь я знаю твоё полное имя, Медея, – отстранившись, мягко протянула Береника. Её глаза сияли счастьем от нашей встречи. – Судьба порой делает просто ошеломляющие повороты, ты так не думаешь?

Вместо ответа, я засмеялась. Тот смех был немного натянутым, напряжение последних двух дней зашкаливало, заставляя градус тревожности, подняться на новый уровень.

– Теперь все наши разговоры имеют совсем иное значение, – пробормотала Береника. Она присела за стол, и я налила нам по чашке кофе.

– Это, конечно, не тот, что варила ты, но тоже неплох.

– Мне нравились наши встречи в «Тринити». Ты была одним из лучших посетителей и даже в жару выбирала горячий кофе.

В той мягкой тишине мы предались прошлому. Я помнила, как тряслись руки, когда решила открыть для Береники свою личную галерею и её восторг от картин Академии. С каждым последующим витком наши судьбы переплетались более глубоко и тесно. Связывались тонкими узелками, чтобы однажды привести каждую из нас в эту точку.

Тристан вышел из комнаты, прикрыв тихо дверь.

– Он заснул, – на мой вопрос, застывший в глазах, ответил.

Я проследила траекторию его взгляда, который замер на Беренике. То, что мелькнуло там за завесой тьмы, заставило меня неловко поёрзать на стуле. Их чувства, которыми обменивались двое влюблённых, будоражили. Тристан остановился позади Береники, не оставив между ними никакого пространства. Он положил свои большие ладони на её плечи и посмотрел на меня.

– Как, по-твоему, всё будет развиваться?

– Ты задаёшь вопрос, на который у меня нет ответа. Ведь знаешь, как я хочу остаться с ним, Тристан, но никто даже не может представить, чем всё закончится.

Он прикусил губу и покачал головой, будто что-то взвешивая, и ему, очевидно, совсем не понравилось то решение.

– Играть с Квентином слишком опасно, но Иерихон не может просто отступить, это не в его власти. Но ты Медея…

– Нет, – тихо, но категорично, перебила его. – Так же, как и он, я не отступлю. Хватит. Три года прошло, а вы не продвинулись в своём плане ни на шаг. Я больше не стану прятаться.

– Такая же безрассудная и упрямая, как мой брат, – в его голосе слышалось недовольство. – Мы с Береникой останемся с вами, пока история не начнёт развиваться. У нас есть определённая теория, которую стоит проверить, но, если хоть что-то будет угрожать твоей жизни, не думай, что я позволю тебе остаться.

– Ты не сможешь мне помешать.

Тристан слишком самодовольно усмехнулся.

– Проверь меня, Медея. Оглянуться не успеешь, как я вырублю тебя, свяжу и увезу туда, где никто не найдёт. Даже ты сама не сможет выбраться.

Я закрыла рот от той горячности в каждом его слове и не знала, что ответить. Он стоял там такой самодовольный и гордый, а я сидела напротив, глотая слова, готовые перечеркнуть его заявление. Береника чувствовала напряжённую обстановку между нами, но не влезла. Она знала какую-то часть истории, возможно всю, и понимала, не стоит лезть между молотом и наковальней.

– Думаю, вам лучше взять перерыв и всё обдумать. Нам нужно вернутся к исследованиям. Тебе, Тристан, следует проверить теорию, о которой говорил, а Медее лучше отдохнуть и позаботиться о ранах Иерихона.

Она встала, словно своими словами поставила точку в нашем споре и подтолкнула Тристана к двери.

– Если тебе что-нибудь понадобиться, я рядом.

Береника подошла и обняла меня, после чего ушла, что-то тихо бормоча Тристану. Я улыбнулась, понимая, что она отчитывает его за то суровое поведение. Это было настолько удивительным то, как Береника меняла Тристана Вирмора, которого никто никогда не смел отчитывать. «Смерть в чёрном», похоже, отдал своё сердце единственной девушке, имеющей наглость, восстать против его воли и желаний.

***

Передо мной лежал свежий выпуск газеты, пока глаза пробегали по статье. «Убивающие картины» – заголовок, который прошёлся дрожью по моей коже.

«История убивающих или отравленных картин слишком стара, и никто не мог подумать, что это произойдёт рядом с нами. В данный момент известно лишь о трёх смертях. Убийство мистера Эриксона, актрисы Аниты Брием и премьер-министра Гейра Хорде. По следам расследования мы идём за убийцей. Его почерк прописан в каждой линии, что нарисована на холсте. После экспертизы выявлено, что в краску были подмешаны ядовитые вещества. Так кто же этот деятель искусства, который пытает свои жертвы подобным образом и почему?»

Когда мои глаза опустились в самый низ, я замерла. Кажется, даже дыхание остановилось. Глаза выхватывали отдельные фрагменты рисунков, пока не сошлись в единую точку. В каждой из тех картин я узнала свои работы. Но это же настоящий бред, ведь я не рисовала те картины, добавляя в краску яд, и не пыталась кого-то убить. Я даже не знала о тех людях, так как такое возможно?

Вина – чувство слишком глубокое и давящее, потому мой мозг услужливо подкинул идею о том, что те картины не мои. Они не написаны моей рукой. Снимок в газете, казался чётким и ярким, но я могла ошибаться, ведь подобные картины рисовали множество художников.

Первое, что сделала, вбила в поисковик имя каждой жертвы, чувствуя, как оковы ужаса, сдавившие трахею, сжимаются всё сильнее. Первый, мистер Халдор Эриксон – весьма знаменитая персона, как и каждый, кто находился в списке. Он основал империю. Сеть самых роскошных отелей, расположенных в каждом городе. Их ценники казались мне заоблачными.

Актриса Анита Брием – очаровавшая своих поклонников незаурядной внешностью. В ней было смешано столько разной крови, отчего миндалевидные глаза, которые актриса подводила чёрным карандашом, казались непростительно привлекательными. Точёное лицо, тонкий нос, красивая линия губ и золотые локоны, струящиеся по плечам.

Премьер-министр Гейр Хорде, о нём в интернете было слишком мало информации, и я не нашла ничего, что могло бы скомпрометировать его личность. Хотя тот, кому есть что скрывать, никогда не выставит на всеобщее обозрение свои грехи. Так почему убийца выбрал именно этих людей? Чем они были связаны между собой?

Найти что-то общее у каждого убитого «ядовитыми картинами», я не смогла. Отстранившись от ноутбука, сложила газету и спрятала, а мысли не останавливали свой головокружительный хоровод. Они, как клубок ядовитых гадюк, шипели, извиваясь внутри, и жалили так больно, что мне хотелось кричать.

Я растёрла между большим и указательным пальцем малахитовую краску, которая окрасила кожу в мерцающее зеленоватое свечение. Пальцами коснулась полотна, добавляя блеска в картину, которую мы рисовали на сегодняшнем уроке. Мне нравилось то, с какой радостью дети смотрели, когда я рассказывала про технику рисования, которую применяла. Объясняла процесс, когда мы создавали фон для будущего рисунка. Они ловили каждое слово, будто жадные птенцы, желающие знать и уметь всё на свете.

В класс вбежала Рина, когда я убирала кисти. Преподавать по воскресеньям в Академии Морвир было интересным занятием, за которое я с удовольствием ухватилась, когда мистер Обрайт, преподаватель по живописи, предложил эту идею. Возможность передать свои знания, которыми я так долго напитывалась в Академии и за её пределами, казалась очаровательной.

– Это вам.

Она передала конверт из плотной коричневой бумаги, скреплённой сургучной печатью.

– Где ты его взяла?

Девочка пожала плечами и закусила губу.

– Рина, ты снова выходила за пределы Морвира?

Она надула губы, понимая, если признается, её накажут, потому развернувшись убежала, закрыв за собой дверь. Недоверчиво покачав головой, я вытерла руки, закрыла краски, убрала конверт в сумку и направилась к машине. Небольшая прогулка поможет отвлечься, потушить немного тот извергающийся кратер мыслей, о трёх убийствах.

Я сидела в старом парке в окружении птиц. Тихо щёлкал затвор фотоаппарата, когда делала снимки голубей и маленьких воробьёв, что пытались стащить зерно и побыстрее улететь. Мне нравилось запечатлевать их в действии, после чего переносить на полотно, вот только я всегда шла намного дальше, открывая дверь тьме, что таилась в подсознании и рисовала не просто птиц, изображала их мрачную сторону, привнося в каждую картину мистическую загадку.

Отложив фотоаппарат, который подарил отец на тринадцатилетие, чтобы я могла снимать загадочное море Лафотен, леса, что окружали Шартре, а после папа распечатывал те снимки и рассматривал вместе со мной, замечая детали, которых не видела я. Это всегда было весело и познавательно. Я ловила каждое его слово и не могла насытиться той атмосферой уюта, которую излучал папа.

Мой взгляд зацепился за конверт. Достав, сломала сургуч, вынула письмо с вырезкой из газеты «Убивающие картины». Записка всего из двух предложений от неизвестного человека, послала дрожь по рукам. Мне хотелось выбросить те листы в мусорку, но руки не слушались. Пальцы крепко сжимали листы, пока глаза выхватывали угрожающие слова.

«У меня есть основания полагать, что каждая картина нарисована вами, мисс Риверфорд. Я знаю о вашем творчестве гораздо больше, чем вы думаете, и могу доказать вашу причастность в трёх убийствах.

Неизвестный».

То письмо прожигало кожу, а мысли плавились, будто кто-то приставил к моей голове паяльник. Жутко, страшно и провокационно. Игра, которую кто-то неизвестный затеял, для меня грозила вылиться огромным резонансом. Я не хотела стать главной участницей того шоу, но, похоже, не смогу никак противостоять. У меня были только неизвестные, а уравнение без определённых данных остаётся нерешённым, как бы сильно я ни хотела найти ответ и поставить точку.

Я уже перестала думать о том, как это происходит и почему, когда поняла, что пальцами держу ручку, а кожа на левой руке окрасилась чернилами. «Убивающие» было выведено на внутренней стороне, прямо поверх слова из десяти букв. «Сломленный» всё ещё вибрировал под кожей, но теперь его перекрыло другое, более громкое и резонирующее.

– Ты позволишь мне сегодня быть твоим гидом?

Голос Иерихона вырвал меня из той западни, в которую так упрямо хотел заковать меня мозг. Выдохнув, обернулась, заметив на нём непривычные чёрные джинсы и белую рубашку. Длинная коса перекинута на правое плечо, а глаза, боже, в его взгляде так много потребностей и желаний, которые я жаждала удовлетворить. Сглотнув, улыбнулась, не пытаясь выяснить, почему он решил устроить экскурсию в городе, в котором я жила последние три года.

– Что-то случилось? И не лги, я вижу по глазам, читаю твоё тело, оно напряжено, на пределе, будто ты окунулась в горячую воду, – Иерихон выгнул брови, его взгляд скользнул по моим рукам, которые я убрала за спину. – Прячешь, значит? Я дам тебе время до вечера, Медея, а потом найду ответ сам, если не решишься рассказать.

Я пыталась ответить, дать развёрнутое предложение на его заявление, когда Иерихон коснулся моей щеки легко, словно бабочка порхала над кожей. Он заправил выбившуюся прядь волос за ухо и протянул конверт. Специальное именное приглашение на чёрной матовой бумаге с золотыми красиво выведенными буквами, гипнотизировало тайной. Я провела пальцем по золотым буквам, похожим на патину, чувствуя, бархатное касание кончиками пальцев.

– Что это?

– Приглашение понадобится там, куда мы направляемся. У тебя есть десять минут.

Иерихон подмигнул, скрывая голод, который полыхал с того момента, как он приказал подойти к нему, всё ещё избитому, но каждый из нас сдерживал его, заточив в титановые оковы. Опасно, на грани безумия, но это придавало нашей истории свой мрачный шарм. Волнение разлилось по телу, когда я переоделась в платье сапфирового оттенка и вышла к Иерихону. Кожа горела в тех местах, которых он коснулся взглядом, на протяжении всего того времени, пока мы направлялись к конечной точке.

Большое здание не говорило о том, что внутри я увижу нечто нереальное, не поддающееся разумному обьяснению. Как только мы вошли, я заметила, что из стен торчат руки, так похожие на настоящие. Некоторые из них держали картины под неправильным углом – не ровно, будто еле удерживая. Какие-то вообще вверх ногами висели.

В этом лабиринте прекрасно-ужасной картинной галерее я шла по воде, слыша, как расходятся круги от моих шагов. По всему периметру огромной комнаты были расставлены лавочки. На стене висело изображение картины Айвазовского «Буря» с кораблём, попавшим в шторм, – потрясающая работа. Текстура красок, цвета всё, что было в той картине, завораживало, но меня удручало, что это всего лишь изображение видеомонитора, хотя свет был подобран просто фантастически.

– Холодок пробегает, да, Медея? – шёпотом искусителя, бормотал Иерихон, поглаживая моё плечо и даже ткань не могла спасти от жара, который он транслировал, попадая прямо в мой кровоток. – Смотри.

В мои уши полилась музыка, точнее, грохот. Молнии сверкнули, гром басом наложился сверху, когда ожило море. Волны бушевали, а небо, что раскинулось на стенах и потолке, казалось грозным. Хмурилось чёрными тучами. Воссоздание старой картины с помощью звуковых эффектов и реализации продолжения, что на самом деле скрывает рисунок, были восхитительны. Я будто чувствовала вкус моря с его солоноватой текстурой и прохладой. Когда новые технологии встречаются с классическим искусством, происходит нечто экзистенциальное.

Паруса колыхались от ветра, пока корабль бросало из стороны в сторону. Музыка нарастала богемным крещендо, усиливая эффект звука. Молнии прорезали небеса, озаряя нас вспышками, гром бил по барабанным перепонкам, лишая возможности оторваться, отвести на секунду, на миг взгляд, чтобы не упустить ни единой детали. Совокупность всех эффектов производила масштабное впечатление восторга и детского задора.

– Картина оживает прямо на глазах. Это удивительно, – волнительным трепетом, ловя каждое движение бушующих, беснующихся в четырёх стенах волн, шепнула Иерихону.

Края волн пенились, шипели, будто находились на грани с лавой, набегали и тут же, жужжа, пытались сбежать. Вода переливалась, становясь чёрной с непроглядным отливом синевы. Море, будто злилось, рычало на людей, посмевших вторгнуться в его масштабные владения. Величие стихии преображалось на глазах. Волны вздымались вверх и с диким грохотом падали обратно, задевая корабль с напуганными людьми, будто играя.

– Кажется, что от картины веет сыростью и морским ветром.

Я поймала себя на мысли, что хочу поднять руку и стереть с лица влажные, солёные морские брызги.

Иерихон нашёл мою ладонь и сплёл наши пальцы в замок, как делал это прежде. Сила, с которой новый виток желания опалил лёгкие, заставила меня судорожно выдохнуть. Я опустила взгляд, встретив сплетение наших рук, и ответила своим. А после помнила его взгляд, ведь если для меня это было чем-то удивительным из раздела волшебства, Иерихон смотрел не на ожившую картину, а на меня.

– Ты ведь никуда не выбиралась, правда? Даже не знаешь обо всех тех местах, которые помогли бы скрасить время.

И снова попал точно в цель. Самая претенциозная и невероятная галерея, о которой я даже не слышала, но благодаря Иерихону смогла узнать на какие чудеса способно искусство.

– Значит, теперь тебе придётся показать мне каждое место, которое я не посетила.

Иерихон поднял свободную руку и провёл большим пальцем по моей нижней губе. В тот миг с потолка мелькнула яркая вспышка, поразившая меня своим касанием.

Поцелуй, просто слово, но, когда ты делишь его с тем, кому отдала душу, оно имеет гораздо больше граней. Ломаных. Кривых. Безупречных. Касание губ, словно я рисовала тот момент маленькими росчерками, спиралями, что витиеватыми узорами создавали линии на душе. Экзистенциальные чувства, взрывающие сознание.

Будто фейерверк если бы в небо запустили краски разных цветов: аквамариновый перетекающий в муаровый. Грани чёрного опала и яростного красного. И каждая касалась меня, тянула, требовала отпустить осторожность и впитать в себя всё то разнообразие живых красок.

Как пузырьки, чувства лопались внутри, касаясь лёгкими, как пёрышко волнами, которые тут же срывались очередной последовательностью новых вкусов и цветов. Каждая последующая волна казалась страшнее предыдущей, потому что сметала лёгкость, наслаивалась по спирали, пока я не начала задыхаться. Тяжело, грубо и до неприличия пугающе.

– Ты стала ещё вкуснее, чем я помню, – выдохнул Иерихон, и голос его переливался мрачным чёрным. Столько граней резких, кривых, несовершенных, но каждый раз я наслаждалась, улавливая новые оттенки. – Сладкая, горячая и такая же отзывчивая для меня.

Он легко лизнул мои губы, словно наложил печать. Так, Иерихон действовал, пристрастив меня к своему вкусу, своим оттенкам, чтобы я не могла захотеть кого-то ещё. Чужое прикосновение вызывало во мне чувства, пропорциональные тем, которые должна испытывать. Они были похожи на острый клинок, запретный и яростный.

Казалось, слишком ярко то мгновение, когда мы разорвали оковы жгучего поцелуя. Пока мы делили тот властный яркий поцелуй, небо приобрело серо-свинцовые оттенки, холодные и мрачные, которые так яро контрастировали с бледно-жёлтыми и розовато-перламутровыми.

– Что вы решили?

– Он попытается забрать тебя, но я не отпущу, больше никогда. И это не просто слова, моя прекрасная художница, это клятва, которую я не нарушу.

– Думаешь, Тристан способен…

– Чтобы защитить тебя, он пойдёт на всё. Не преуменьшай значения слова из трёх букв.

Этого было достаточно, чтобы узел сомнений немного ослаб.

– Расскажешь мне про то слово? – спросил Иерихон, когда мы прогуливались обратно к дому.

Я всё ещё пребывала в манящем, словно пузырьки шампанского вдохновении, когда его вопрос разрезал полотно удовольствия, острым клинком. Тишина в ответ, потому что подобрать слова и объяснить с самого начала о том, что произошло, казалось слишком сложным.

– Слово из девяти букв и должен признать, довольно устрашающее.

Я знала, что он каким-то образом смог его прочесть, каждая строчка до сих пор колола меня ядовитыми укусами.

– Убивающие, – протянул он, когда мы вошли в квартиру и дверь закрылась. Теперь один на один, мне не удастся отвернуться. – Откуда это слово? Что оно несёт в своей основе?

Дрожь прошла по телу ломанным импульсом.

– Твоя улыбка всего лишь маска, за которой скрываешь боль, – приподняв мой подбородок большим и указательным пальцем, мягко сказал Иерихон. Когда наши взгляды встретились, он склонился, не разрывая контакта. – Отдай мне трон, тебе больше не нужно быть сильной.

Его голос был глубок, словно океан, безмятежный, бездонный, искрящийся морской синевой. Но когда Иерихон злился, та ярость смерчем наполняла океан. Он разрывался на части, трещал, пугал, словно ядовитая жгучая ртуть, попадал по трахее в лёгкие и выжигал кислород.

– Не надо быть сильной, Медея. Сильным я буду, за нас двоих.

Иерихон потянулся ко мне, убрал за ухо прядь волос. В его глазах застыли те слова, не просто обещанием нерушимой клятвы, которую он мог выполнить. Я всё ещё чувствовала свою уязвимость, то слово кололо тонкими иглами по коже, не позволяя отстраниться. Забыть.

– Убивающие, – сорванным шёпотом донёсся мой голос и упал в пространство между нами тяжёлой глыбой льда той самой, что холодом по коже пробегает.

Стук в дверь, возможно, спас меня от той мрачной исповеди, а, возможно, он стал спусковым крючком, катализатором, который повлёк за собой целую череду событий.

***

Иерихон занимался поиском Квентина, потому заставил меня пойти с Лилит на выставку. Он не хотел, чтобы я сидела в одиночестве, грызла себя страхами и сомнениями, пока они с Тристаном рискуют, пытаясь найти ответы.

Надо признать, на какое-то мгновение я забыла обо всём страшном и тайном, что нависло над нами, свинцовой грозой. Выставка проходила в большом баре. Из колонок лилась классическая музыка Моцарта, пока посетители бродили по коридорам, осматривая картины, выставленные на всеобщее обозрение.

– Ты должна принять то предложение, – в сотый раз, промолвила Лилит.

– Реставрация картин не то, чем я занимаюсь, и ты знаешь это.

– Я же говорила это не реставрация.

– Тогда будь более конкретной, – разочарованно выдохнула и посмотрела на Лилит. – Не понимаю почему для тебя это так важно. Объясни.

Мы остановились напротив картины Джона Уотерхауса «Цирцея завидующая». В своей работе он использовал палитру зелёных оттенков, сочетая их с гаммой тёплых коричневых и телесных цветов. Выбранный вертикальный силуэт подчёркивал направление движения падающей струи волшебного отравленного зелья.

По легенде Главк, в которого была влюблена Цирцея, влюбился в прекрасную девушку Скиллу. Чтобы избавиться от соперницы, Цирцея отравила воду в озере, в котором любила купаться Скилла. После омовения в отравленной воде Скилла превратилась в чудовище с множеством собачьих голов. Завораживающее зрелище.

– Мне нужно подкрасить губы. Скоро вернусь, – так и не ответив на мой вопрос, пробормотала Лилит.

Как только она ушла в дамскую комнату, я осталась наедине со своими мыслями. Предложение заняться данной работой, но не с нуля на чистом холсте нарисовать свою картину, а закончить то, что начал другой художник, не являлось для меня чем-то захватывающим. Не знаю, – я чувствовала себя смущённой и польщённой подобным предложением особенно после того, как Лилит объявила сумму, которую готов заплатить заказчик. Это было обескураживающе.

– Так, никуда не годится, – остановившись рядом со мной, заметил незнакомый парень. Он держал в руках два бокала, и один из них протянул мне. – Ну же, смелее, это простой коктейль, к тому же безалкогольный. Здесь всё слишком претенциозно для настоящей попойки.

– Благодарю, – приняв бокал, я поднесла к носу и вдохнула аромат. Пахнуло свежестью фруктов с ноткой цитрусовых оттенков. Сделав глоток, поняла, что парень оказался прав, безалкогольный коктейль довольно бодро освежал.

Я продолжила осматривать картины, находя прекрасные экспонаты, совсем забыв про Лилит, которая, к слову, так и не вернулась из дамской комнаты. Тот незнакомец, представившийся Ником, следовал рядом и рассказывал легенды тех картин, будто лично написал каждую. Его голос завораживал и манил, рисуя в моём воображении немыслимые вещи.

– «Шестикрылый серафим», одно из самых мистических изображений Врубеля. Серафим в переводе с древнееврейского означает сжигающий, – мелодично, словно распевая каждое слово, рассказывал Ник. – Серафимы – ангелы, предстоящие престолу Божьему. Они имеют человеческий образ, а также по шесть крыл. Один из них коснулся губ Исаии горящим углём с жертвенника и таким образом, очистил пророка от греха.

В какой-то момент я просто перестала воспринимать окружающую обстановку, не замечая других людей, которые весело обсуждали картины, бродили по коридорам, потягивая коктейли. Я просто была, осязала себя в мире искусства, как одну из самых важных её частей.

В один момент я просто услышала голос, что манил меня ядовитой песнью с картины. Видела, как из того самого рисунка, навстречу мне в приглашении протянулась рука. Крылья позади серафима дрогнули от того действия, когда я просто вошла в картину. Множество оттенков, изображающих фон неба, медленно плыли вокруг. Неспешно, ветер подгонял их так мягко и размеренно, что казалось всё плывёт по течению мёртвой реки. Мир казался другим, будто вывернутым наизнанку, и та другая сторона не была кровавой, никаких костей, разрушений, скорее безумное губительное созидание.

Последствия решений не всегда приводили к открытому финалу, скорее, заводили в тупик. Самый страшный и огромный. Чёрная дыра, в которую я попала, казалось, пожирала внутренности, рвала на части своими чёрными капающими, как смола, когтями.

Наркотики ради удовольствия слишком для меня ужасающая вещь, но вечером я была под кайфом. И то необычная наркота, ведь я видела настолько реальные картины, будто жила в них. Там, в тех далёких нереальных мирах.

Не знаю, сколько времени я слонялась по коридорам бара, желая попасть в каждую картину и испытать на себе все оттенки тех красок, но, казалось, для меня ничего не имело значения. Возможно, Лилит находилась рядом, звала меня или пыталась увести домой, я не могла сказать, настолько сильно моё восприятие исказилось. Ломаные линии в сознании заставляли следовать за голосами, что говорили со мной из картин, и я шла не в силах остановиться. Безумие той ночи должно было обернуться ужасающей катастрофой, потому что я так и не вернулась домой к Иерихону.

Я чувствовала себя заключённой в ловушке сознания, словно попала в клетку. В голове всё ещё бродили невиданные картины вчерашнего вечера, они заволокли собой всё пространство, не оставив место ничему другому.

Тихое посапывание справа заставило меня так резко подскочить, что голова пошла кругом. Боль стучала внутри, будто кто-то отчаянно звонил в колокол. Отшатнувшись, я посмотрела на мужчину, спящего с правой стороны, когда к горлу подступила горечь. Такая ядовитая и губительная, что живот скрутило. Опустив взгляд, заметила трусики и бюстгальтер, в которых спала. Это вообще не соответствовало всему происходящему.

Слова назойливо жужжали в голове, желая, чтобы я сделала их реальными, выпустила на свободу, вспоров изнанку души. Я отчаянно хотела написать каждое из них на своей коже, но не уверена, что места хватит.

Сглотнув, услышала смешок. Подняла глаза и встретилась с насмешливым взглядом. Мужчина повернулся в мою сторону, а я потянула простыни, чтобы укрыть голое тело. Он был в джинсах, но с голым торсом и для меня самым страшным было то, что в голове не осталось воспоминаний. Я ничего, абсолютно, не помнила. Как оказалась в одной кровати с незнакомцем? Что между нами произошло? Как далеко я могла зайти в том состоянии эйфории?

– Наркотики – это благо для искусства, но они всегда несут свои последствия, словно чёрная птица – предвестие о ближайшей смерти, – его голос, хриплый ото сна, взорвал мои нервы. – Ты похожа на испуганного оленёнка.

Я даже не могла открыть рот, чтобы задать вопросы, так меня трясло от шока.

– Не буду мучить тебя и скажу правду… – он прикусил нижнюю губу и прошёлся своим взглядом по моему телу, прикрытому простыней, а я дрожала, ужас сковал лёгкие, не давая протолкнуть воздух наружу. – …не дёргайся, всё было достаточно прилично.

– Почему я в нижнем белье? – наконец, прорезался твёрдый голос. – Кто раздел меня?

– Ты сама, – усмехнулся мужчина.

Схватив одежду, развернулась и направилась в ванную. Смотреть на себя в зеркало самое последнее, что я собиралась делать. Знала, как только сделаю это, увижу глубоко внутри страх, но самым важным будут последствия, которые меня ждали, как только выйду за эту дверь. Иерихон, он не оставит моё отсутствие дома без последствий. Без жёстких упрёков и разъяснений.

– Что, даже не спросишь, с кем провела ночь? – ехидно протянул незнакомец.

– Неинтересно, – жёстким тоном ответила.

После того как вернулась домой, страх поймать взгляд Иерихона свербел под кожей, словно внутрь запустили сотню маленьких паучков, которые ползали, не давая покоя. Первым желанием было просто пройти мимо, что я и сделала, а он позволил, был слишком спокойным, но я чувствовала, как взгляд Иерихона прожигает меня.

Душ, второе желание, которому я не могла сопротивляться. Вода помогла отмыть липкое чувство страха. Но чем усерднее я пыталась оттереть кожу, представляя, как меня касался тот незнакомец, тем больше страха скапливалось внутри. Как объяснить, почему не ночевала дома? Как рассказать о том, что провела ночь в кровати незнакомого мужчины и даже не помнила, что между нами произошло?

Как бы долго я ни пряталась с диким желанием сбежать, стереть эту ночь и оставить все вопросы позади, понимала, Иерихон никуда не уйдёт. Вот здесь, в развилке этой ситуации, и возникал вопрос, насколько чудовищными окажутся последствия нашего спора?

– Скажи, он трогал тебя? – первый вопрос, который я получила от Иерихона, как только вернулась в комнату.

Судорожно сжимая пальцами полотенце на груди, я сглотнула. Тот страх новой огненной волной хлестнул по позвоночнику, когда Иерихон грубым голосом заявил.

– Не забывай, с кем имеешь дело, Медея. Я слишком хорошо умею находить людей. Похоже, ты не подумала об этом, когда вошла за руку с тем парнем в его дом, а?

Мне казалось от его голоса всё вокруг громом отдаётся, настолько он был пропитан безудержным гневом.

– Так что, моя прекрасная художница? Как далеко ты зашла? И как часто делала подобное?

Я молчала, чувствуя страх, пока Иерихон жадно глотал воздух, будто не мог надышаться. Сейчас он был для меня на грани чёрного, полного отсутствия света. Желваки на лице чётко выделяли острые углы скул.

– Отпусти полотенце, – его приказ, как хлыст прошёлся по коже, оставив раны.

Я сильнее сжала в кулаке концы полотенца, пытаясь понять, почему именно об этом он попросил?

– Слишком зол на тебя, – ярость читалась муаровым оттенком, таким красноречиво противным.

Я была для него сейчас как красная тряпка для быка, не просто раздражала, тянула самые мрачные струны его души. Иерихон развернулся к двери и сделал два больших шага, когда я услышала свой голос.

– Не уходи.

Плечи Иерихона напряглись, но рука вцепившаяся в дверную ручку, так и не отпустила её. Мы застыли в том маленьком пространстве, как два утопленника, желающие спасения. Отчаянно ищущие прохлады, умиротворения и спокойствия.Та хриплая на грани срыва фраза, такие два незначительных слова, которые в тот миг слышались мольбой, часто звучали в нашей жизни.

Я отпустила полотенце, укрывающее мою кожу. Один момент, всего лишь искромётный миг, в который ткань плавно шурша, опустилась на пол. Иерихон развернулся, тяжело втянул воздух таким долгим, глубоким вдохом, от которого по телу пробежала дрожь. В тот миг абсолютного гнева и ярости я стала натурщицей, предлагая рисовать его собственную историю на моём теле. Не так, как это делали художники, отыскивая в человеке линии, углы и тени, нужные очертания и эмоции, а по-другому. Так, как умел только Иерихон. Жадно, яростно, голодно.

– Ты задаёшься вопросом, почему дракон не спас свою принцессу от злого короля? – его голос резал, как сталь, отравляя серебром мою кровь. – Я нашёл запись только утром.

– Ничего…

– Не было, да? – тон оставался прежним, но то, с какой текстурой он говорил, болело под рёбрами. – Ты ведь понимаешь, я не оставлю это. Что, будешь его защищать? Есть о чём рассказать, Медея?

Я открыла рот, пытаясь защитить незнакомого мужчину, но увидев, какой яростью вспыхнули глаза Иерихона, замолчала. Проглотила те слова.

Я не заметила момента, когда Иерихон оказался рядом, обдавая моё тело своим жаром, потому что не отрывала своих глаз от его. Он поднял руку и провёл в сантиметре от моей кожи не прикасаясь, а нависнув, но я чувствовала его каждой клеточкой. Трепетала и взрывалась изнутри.

– Он прикасался к тебе? – хриплый, срывающийся вопрос. – Мне, вся ты принадлежишь мне. Каждый твой оргазм, каждый стон, каждая капля слёз – всё моё, Медея, и мне очень жаль, что пришлось напомнить тебе об этом. Больше не забывай ни на секунду, что ты моя.

Если раньше его поцелуй был для меня с оттенком нежно-розового, то в тот миг он стал алым – грязным, грубым и больным.

Глава 8

Иерихон

То ледяное спокойствие, которое сковало тело, окутало коркой льда разум, пугало намного сильнее раскалённого гнева, что лавой бушевал по венам. За окном начал накрапывать дождь, и я видел наши тела в оконном стекле. Дождь, будто рисовал нас своими влажными линиями. Медея стояла с прямой спиной, опустив руки по бокам, не пытаясь прикрыть наготу, а я смотрел, впитывая каждую впадинку, родинку над правой грудью, россыпь маленьких веснушек на плечах, похожих на карту созвездий.

Я был зол, да, но не на неё. На обстоятельства, которые заточили нас в определённые условия. Мне сдали карты, и теперь приходилось играть той колодой, в которой у меня не было козырных тузов.

– Если мы сгорим, я хочу, чтобы это было красиво.

– Как? – тихий шёпот, дунул прохладой на мою кожу.

– Вместе. Держа тебя за руку.

Её губы прорезала маленькая усмешка. Медея сделала шаг вперёд и сплела наши руки воедино.

– Ты всегда была моей мечтой, – я прижался лбом к её и тихо шепнул. – Не могу отпустить тебя.

Она резко вдохнула воздух, переполненная эмоциями. Её пальцы коснулись верхней пуговицы. Медея расстегнула каждую, после чего провела ладонями по плечам, скидывая с меня рубашку.

– Да, без тебя мир не рухнет, но знаешь, я не уверен, что мой сможет устоять.

Она подняла глаза, провела ладонью по моей щеке, большим пальцем коснулась нижней губы. Правой рукой прошла по плечу, нашла косу и потянула резинку. Нежными прикосновениями Медея начала медленно расплетать завитки, пока вокруг не рассыпалось всё полотно светлых волос. Привстав на цыпочки, потянула меня, и я склонился. Сдался, позволив ей управлять, брать то, чего она хотела, потому что не мог контролировать себя.

– Тебе лучше снова заковать меня, иначе…

– Что? – шепнула мне в губы.

Слова казались слишком раздражающими, потому я показал. Схватив за бёдра, подтянул к себе, заставив обернуть ноги вокруг меня. Два больших шага, и я усадил её на подоконник. Толкнул назад и когда её голая спина коснулась холодного стекла, Медея зашипела. Я поставил руки по обе стороны от её лица и склонился. Медея оглянулась и провела ладонью по запотевшему стеклу, следуя кончиком пальца за маленькой капелькой дождя, что чертила свои узоры.

– Дождь станет свидетелем моего безумия.

– Ты не пугаешь меня, – взяв моё лицо в колыбель своих ладоней, выдохнула Медея. – Иерихон, я слишком часто впускала тебя в своё сердце, оставляла дверь незапертой, и ты легко проник внутрь, не оставив выбора, так что страх – это последнее, о чём я думаю.

Её слова раздирали меня на части от дикой потребности и желания защитить. Я понимал, что эта игра на условиях Квентина может в любой момент обернуться против нас.

– Мы не по правилам, Медея.

– К чёрту правила, я устала прятаться, – горячо шепнула мне в кожу. Она склонилась и оставила поцелуй прямо на сердце. Подняла глаза и выдохнула. – Я не отпущу тебя.

Её признание в том, что подслушивала наш разговор с Тристаном, послало новый виток по спирали моего гнева. Всё так тесно переплелось, желание на грани срыва, боль, отчаяние, гнев и каждая эмоция подпитывала другую, превращая мои чувства в бессмертное торнадо, которое может снести собой всё вокруг, опустошить на ближайшие километры, оставив после себя пустыню – молчаливую и одинокую.

– На что сейчас мы похожи?

– На ту самую бурю, которая разъедает полотно мира, отрывает по кусочкам, чтобы разрушить. Серо-свинцовый, с лёгкой текстурой персикового, как луч надежды.

– Тогда дай мне попробовать этот цвет.

Она не успела ответить, когда я завладел её губами. Нет, в тот миг я не был мягким, потому что предупреждал. Злость слишком яро горела внутри, подогревая нервные окончания. И я знал, сейчас с ней только потому, что нашёл того незнакомца. Скоро я нанесу ему визит и выбью всю правду, но сейчас в моих руках та, от которой сходил с ума, и я не мог оторваться, пытаясь отравиться нашими грешными желаниями.

Её поцелуи обжигали кожу. Новые эпицентры жара появлялись слишком быстро и неконтролируемо. Стекло позади нагрелось от её кожи, и на запотевшем полотне расцвёл рисунок нашей страсти. Я зарылся пальцами в волосы, потянул назад, Медея откинула голову, открыв доступ к своей шее. Языком обвёл линию шрама, оставленного моими руками, прикусил, почувствовав, как дико она дрожит. Сводит ноги на моих бёдрах.

Тихий стон прорезал воздух, когда другой рукой прошёлся ладонью по её животу. От каждого касания Медея вздрагивала, позволяя страсти выйти наружу.

Я помнил её прикосновения, ласки и поцелуи, но сейчас всё казалось другим. Будто мы попали на обратную сторону луны. Полотно наших жизней судьба сшила так прочно, что теперь, когда мы снова вместе, я не представлял, как смогу отпустить. Внутри знал, наступит такой момент, когда придётся это сделать, но я найду способ остановить тот неминуемый момент.

– Держись крепче, – выдохнул, прежде чем подхватил её под попку и прижал к себе.

Мягко опустил на кровать и отошёл, наблюдая за линиями обнажённого тела. Вот она самая шедевральная картина для моего сознания. Идеальные плавные изгибы, никаких ломанных углов. Светлая кожа с россыпью веснушек, румянец на груди и щеках.

Потянул молнию на джинсах, заметив, как взгляд Медеи резко сфокусировался на мне. Не смог скрыть хитрую, довольную улыбку, когда снимал штаны, чувствуя, как ткань скользит по голой коже. И каждый мой шаг сопровождался её внимательным ласковым взглядом.

– Мы слишком идеальны в этом моменте, чтобы разрушить друг друга.

Её слова впились в моё сознание, цепкими когтями.

– Этого не произойдёт, только не разрушение.

Я понимал, о чём Медея говорила, ведь я всегда носил в себе чёрный, как жгучий ад – цвет, а она была лёгким, летним муаровым. Но я хотел смешать те оттенки, чтобы получить нечто новое то, что поставит мир на колени.

Я ласкал её руками, зная, что те прикосновения, словно ветер мягкие, игривые и заботливые. Пальцы скользили по обнажённой коже от плеча вниз до талии, дальше бедро. Мягко провёл ладонью по попке и спустился по ногам. Сжал ступни, и она застонала так сладко. По коже вибрировала страсть, словно она снова и снова зажигала во мне тот голод, что могла насытить только Медея.

Поймав её руки над головой, заключил в замок, провёл языком по сомкнутым губам, просил открыться, и она приняла каждое моё предложение. Поцелуй захватил душу в жёсткие тиски. То, как мягко её губы ласкали мои, возбуждало настолько, что я дрожал. Медея закинула ноги, сомкнув их на моих бёдрах, и застонала, когда прошёлся по горячему лону своей длиной. Она была такой чувствительной и слишком откровенной в своей страсти. Голос дрожал, когда Медея выдохнула моё имя просящим тоном.

Взглянув на неё, соединил наши тела, увидев, как Медея закрыла глаза, а тело выгнулось подо мной. Лёгкая дрожь прошла по коже рябью маленьких мурашек, соски затвердели, упираясь в мою грудь.

– Ты слишком красивая, чтобы быть реальной, – хрипло выдохнул.

Медея усмехнулась, всё ещё не открывая глаз. Её волосы разметались, раскинувшись веером по подушке, щёки покрылись румянцем, тело вибрировало от возбуждения, подогревая градус страсти. Склонившись, лизнул её щёку, спустился вниз, провёл по шее зубами, поймал вену и всосал, зная, что останется синяк. В тот миг, когда она требовала большего, я не мог торопиться слишком ярко, наслаждаясь каждым движением. Медея была тем самым домом, которого у меня никогда не было, и я боготворил каждую нашу встречу, потому что теперь слишком хорошо понимал, что могу потерять.

Она потянула меня за волосы, обрушившись поцелуем. Наши губы сплелись так же тесно, как обнажённые тела. Страсть горела ярым пламенем пожара. Горячая кожа, капельки пота, круговорот безумия в глазах. Эта дождливая ночь стала нашим приютом. Тем, что насытило и успокоило каждую бушующую часть души.

Всю ночь я держал её в своих объятиях, чувствуя тихий ритм пульса под ладонями, пока за окном дождь барабанил по стёклам, скрывая нас пеленой от остального мира. Когда буря поутихла, Медея уснула, а я не смог отпустить те чувства. Надоедливой пластинкой в голове крутилось то слово «убивающие», написанное на её коже. Почему Медея выбрала его? Что произошло? Похоже, было что-то ещё, о чём она намеренно молчала, пытаясь защитить меня.

***

Я стоял возле изножья кровати, наблюдая за Медеей. Она завернулась в одеяло, пытаясь согреться от задувающего в окна утреннего ветерка. Кончики губ разъехались в улыбке, когда схватил край одеяла и потянул на себя, прекрасно понимая, что увижу её тело.

– Ещё слишком рано, – хриплым ото сна голосом пробормотала Медея.

Она пыталась поймать одеяло, которое сантиметр за сантиметром обнажало её красивое тело для моих глаз, но не успела, я оказался быстрее. Девушка лежала на боку, одна нога прямо, другая согнута в колене. Руки мягкой подушкой подпирали щёку. Обнажённая грудь с розовыми ореолами дерзко выглядывала из-за скрещенных рук. Я тяжело сглотнул, чувствуя возбуждение в каждой клеточке своего тела. Молекулы страсти, горячего разврата, смешанные с голодом последних трёх лет, не могли насытить мою жажду обладания её телом.

– Ты когда-нибудь выступала в роли натурщицы? – мой голос был похож на капающую серу – шипящий, ревнивый, острый.

– Это предложение? – игривым тоном спросила Медея, поймав мой взгляд.

– Только если художником буду я, – оскалившись ответил слишком грубо, чтобы она понимала, никто не вправе видеть её вот такой растрёпанной ото сна, с возбуждёнными сосками, гусиной кожей и заспанными глазами.

Она сморщила свой носик и села, не пытаясь скрыть от меня своё тело.

– Тогда чего же ты ждёшь? Я готова весь день позировать для тебя.

Я сделал шаг вперёд, чтобы не красками, а руками показать ей, как умею рисовать картины, когда моим полотном было её совершенное тело.

– Похоже, Тристан настроен слишком серьёзно, – понимающе усмехнулась Медея, опустив взгляд на мой возбуждённый член, когда в дверь яростно забарабанили.

– Он как питбуль грозный, опасный и постоянно мешающий. Приходит в тот момент, когда этого делать вовсе не стоит.

– Прими холодный душ, – посоветовала Медея, вставая и накидывая на своё тело тонкое платье. – Судя по тому, как ты напряжён, это просто необходимо.

Рыкнув от разочарования, вцепился пальцами в стол позади, чтобы не сорваться и не вернуть Медею на мягкое полотно кровати. Она выбежала, закрыв дверь, с тихим довольным смехом. Скрипя зубами, скинул одежду и вошёл под прохладные струи воды. Мне требовалось остыть и позволить воде хоть немного снять градус дикого напряжения в теле.

Утро встретило нас прохладой и робкими, прокрадывающимися сквозь серое небо, лучами. Нам не удалось обсудить полную картину произошедшего, потому что Тристан чётко держал своё слово. Они с Береникой сидели за столом, пока Медея разливала чай. Семейный завтрак – это было слишком расколотой картиной будущего, которого я жаждал.

Тристан прекрасно знал, как мы провели эту ночь, но не стал комментировать. Единственной реакцией было поднятие бровей и кривая едва заметная усмешка на губах.

– Как прошла ночь? – всё же не сдержался от язвительного комментария Тристан.

– Думаю, так же, как и ваша, – многозначительно подняв брови в ответ, бросила Медея.

Я не сдержал хохота, когда Тристан недовольно поджал губы и поднял руки в извиняющемся жесте.

– Туше.

Медея всегда умела разговаривать с ним. Она не боялась ни внушительной фигуры, ни опасности, которую излучали глаза Тристана. И мне нравилось их противостояние каждый раз, когда Медея нарывалась и Тристан пытался её приструнить, отпугнуть, запретив приходить к нашему дому, но она никогда не слушалась, всегда поступая по-своему.

– Ого, вот это поворот, – округлив глаза от удивления, произнесла Береника. – Похоже, есть ещё одна девушка, которая может поставить тебя на место. Я очень этому рада.

– Ты не можешь говорить всерьёз, – мрачно, напустив на себя темноты, ответил Тристан.

– Но я именно это имела в виду. Ты бестактный, знаешь?

Их перепалка казалась настолько обыденной и живой, что мне просто нравилось наблюдать, как Тристан не знает, что сказать в ответ. В обычной ситуации он уже давно бы включил грозного профессора, отчитал и оставил виноватым другого, но с Береникой его схема не работала.

– Что, постоянно происходят сбои? Думаю, мне это тоже нравится.

Тристан откинулся назад, задумчиво обвёл нас взглядом и остановился на мне.

– Знаю, ты не веришь, ведь уже столько времени прошло, но то, что предложила Береника, в этом есть свой смысл, – лаконично ответил Тристан. – Мы очень много и кропотливо работали над противоядием.

Береника выглядела слишком возбуждённой, когда Тристан затронул тему ноктюрны. Она буквально питалась книгами, поглощая всю информацию, которую находила в Брон холле. Я с удивлением всегда наблюдал за ней, присматривал и пытался помочь, когда того требовали обстоятельства. Кто бы мог подумать, что эта студентка, появившаяся в Академии Дракмор, перевернёт всю систему и вскроет сам костяк четвёрки основателей?

– Так ты нашёл противоядие?

Жёсткий тон, напряжённое тело и вздутые вены, вот какую картину сейчас я представлял, для троицы, наблюдающей за мной. Тристан скривил губы в тусклой улыбке, ничуть не раздражённый моим грубым поведением. И тут я уловил ту незримую нить довольства.

– О чём ты недоговариваешь?

Они с Береникой обменялись взглядами, которые доступны только двум близким людям, я не входил в тот круг, что меня ничуть не волновало. Но расшифровать их безмолвный разговор мне было чертовски интересно.

– Моя душа хранит слишком многое, что конкретно ты хочешь знать? – он говорил с издёвкой и чёртовым весельем, от которого я закипал всё больше.

Я не хотел давить, но он прав, давно уже я оставил мысль найти то, что сможет противостоять мистическому яду ноктюрны. Тристан гораздо больше понимал в тех химических сплетениях и элементах, чем я, но даже он не мог постоянно гнаться за мифической возможностью найти противоядие. Очевидно, после стольких лет поисков, его попросту не существовало.

– Мне нужно прогуляться.

Развернувшись, вышел, следуя чёткому плану с той самой ночи составленному в голове. Сумерки всегда были для меня лучшим другом, укрывая своей тенью. Тристан, конечно, последовал за мной, но не задал ни единого вопроса.

– На кого мы охотимся? – едва слышным шёпотом до меня долетели слова Тристана, когда мы остановились за углом.

Я знал, что через тринадцать минут объект моей охоты вернётся с работы, тогда я позволю тени укрыть меня, скрыть от глаз и последую за ним, чтобы наказать. Тот гнев, он никуда не ушёл. Скорее распалился ещё глубже, жаром горел внутри. Отключив всё, что могло отвлечь, я сосредоточился на своей добыче. Уверен, он никогда не находился в подобном статусе, но сегодняшняя ночь это изменит. Всегда бывает первый раз, и я научу его нужным манерам.

Как только машина припарковалась возле тротуара, я начал действовать, понимая, что времени слишком мало. Скользил, укрываясь тенью, следуя незримой нитью, что связывала меня тугими узлами ревности. Проникнуть в квартиру оказалось слишком легко и на секунду задумался не ловушка ли это? Но тут же отбросил все сомнения.

Услышав шум душа, вставил отмычку в замок, повернул, пытаясь найти нужный угол, и услышал щелчок. Зашёл внутрь, присел в кресло, ожидая свою добычу.

Через пару минут вода выключилась и к нам вышел молодой человек лет двадцати пяти. Он тут же почувствовал угрозу. Обследовал комнату взглядом, очевидно, помня о том, что оставил свет включённым, а теперь в его спальне царила тьма, которая так ласково приняла меня в свои объятия.

– Теперь игра может продолжаться на моих условиях, – мой голос тихим зловещим грохотом проскользнул по комнате.

– Кто здесь? – испуг, конечно, он боялся.

Включил прикроватный светильник, который не дотянулся до меня, коснувшись только носков обуви.

– Что вам нужно?

Забавно было смотреть на этого мудака, укрытого одним лишь полотенцем. Его глаза смотрели во тьму, в которой я скрывался.

– Мне нужны ответы, – грубо бросил. – Ещё признание. Будешь послушным, останешься жив. Окажешь сопротивление, и я не гарантирую подобного исхода.

– О чём, чёрт возьми, вы говорите?

Мой смех грозным был. Ломающим. Мужчина сделал шаг назад, когда я поднялся и вышел на свет. Я позволил ему увидеть своё лицо и прочесть правду, которую только что огласил.

– Итак, та ночь с девушкой, расскажи мне всё с самого начала. От твоего ответа зависит, сохранит ли эта хорошенькая мордашка своё очарование или нет.

Он тяжело сглотнул, кадык дёрнулся.

– Она приняла что-то вроде наркотика. В подобных местах, где подают безалкогольные напитки, имеется своя тёмная сторона, и каждый это знает, – запинающимся голосом, пытался объяснить или оправдать свои действия, парень. – Они славятся этим и имеют бешеную популярность именно из-за подобных выставок, в которых реально можно войти в любую картину и стать на время её частью. Слиться с искусством. Она бродила, касаясь картин, а потом остановилась напротив одной из них, протянула руки и водила пальцами, пока я не предложил пойти ко мне.

– И что же, она согласилась? – я старался сдерживать ярость, но не мог полностью контролировать поток гнева, направленный на него. – Я подскажу, лучше говори правду.

– Она не понимала, что происходит, и ничего не ответила…

– Тогда ты просто взял её под руку и повёл туда, куда тебе было нужно?

Атмосфера накалялась слишком быстро, я чувствовал, как мои руки сжались в кулаки. Желание ударить по его лицу, слишком коварным казалось. Я видел перед глазами кровь, слышал стоны боли и знал, мне это понравится.

– Мы приехали сюда, и она начала раздеваться… – я сделал шаг вперёд, хоть до этого не пытался подойти ближе, знал, если поступлю так, то покалечу его раньше, чем парень исповедается. – Подожди. Она… ничего не было. Она сняла одежду, осталась в нижнем белье и просто вырубилась.

– А ты, надо полагать, поступил, как истинный джентльмен уложил её в кровать и проспал на диване до самого утра? – рычащим голосом, подсказал.

– Нет, – его нижняя губа дрогнула, и тогда я сорвался. Схватил его, сделав ещё несколько шагов, и прижал к стене, надавив на горло. – Я не прикасался к ней. Не знал её адреса, просто лёг на другую сторону кровати и уснул.

В моей голове ревел огонь ревности, он затмевал все разумные чувства и мысли. Я готов был сорваться в любой момент и не уверен, что с положительным исходом, пока не почувствовал на своём плече руку Тристана.

– Он правду говорит. Остынь.

Приблизил лицо к парню и тихой угрозой выдохнул:

– Тебе следовало оставить ей кровать и спать на диване. Тебе следовало вообще не начинать этого, если не хотел столкнуться с последствиями. Ты ведь не думал, что за её плечами есть более могущественная сила, которая может прийти и отомстить?

– Я не трогал её, клянусь, – хрипло выдохнул парень.

– Лишь за это я не стану тебя убивать.

Отстранившись, размахнулся и ударил его по лицу.

– Нам пора. Пошли, – крепче сжав ладонь на моём плече, приказал Тристан. – Оставь. Ты отомстил, преподал ему урок хороших манер, так что отпусти.

Развернувшись, я вылетел из квартиры, не помня, как оказался на улице. Ревность съедала меня, и даже прохладный воздух не мог остудить дикую пульсацию в крови. Всю ночь я провёл в поисках успокоения, чувствуя незримую тень Тристана рядом. Он позволил мне пережить эту ситуацию молча, не пытаясь выяснить подробности. Я думаю, увидел и услышал достаточно для того, чтобы сделать правильные выводы. Ревность – зверь, который терзает изнутри, заставляя ярость ненависти, сжигать все разумные мысли.

***

Утро воскресенья я встретил у Академии Морвир, когда Тристан, устав от моих хождений по городу, решил вернуться к Беренике. Робкие лучи рассвета медленно поднимались над горизонтом, бросали тёплые отсветы на каменное массивное строение. Три дня после прибытия в город Лебор, которые я провёл за слежкой, помогли выяснить, что Медея преподаёт по воскресеньям в Академии Морвир. Мне хотелось понаблюдать за ней, словно этот момент мог компенсировать три года разлуки.

– Что ты здесь делаешь? – увидев меня возле ворот, спросила Медея. – Где ты был ночью?

«Выбивал дерьмо из придурка, который посмел коснуться тебя. Пытался обуздать дикую ревность, что разжигала раздор в каждой чёртовой клеточке тела».

– С Тристаном, – краткий ответ вместо правды, которая циркулировала по кровотоку. – Позволишь поприсутствовать на своём уроке?

Она ни на секунду не поверила моему ответу, но не стала углубляться. Думала, что расскажу, но Медее лучше не знать, она и так видела слишком много тёмных сторон моей души.

– Хочешь понаблюдать?

Я сплёл наши пальцы вместо ответа и потянул её к Академии. Войдя в пустой ещё класс, понял, почему Медея согласилась, это была солнечная сторона, и лучи освещали каждый уголок пространства.

– Займи место в самом конце.

– Боишься, что напугаю твоих подопечных?

Она неловко пожала плечами, а я не стал спорить, спрятался за колонной, понимая, что здесь недостаточно теней, которыми я мог укрыться, чтобы не показывать своего присутствия. Словно вампир, что не может ступать на прямые солнечные лучи, я жаждал тьмы, к которой привык с самого детства.

Как только весь класс заполнили дети, Медея начала свой урок. Я слушал, но не слышал то, о чём она говорила. Отключил все мысли и просто был. Медея рисовала на своём холсте, выставленном по центру класса, объясняла, как правильно смешивать тот или иной цвет, чтобы добиться нужного оттенка, поправляла.

– Мисс Вирмор, я правильно делаю?

Как только тот вопрос прозвучал, все мои мысли включились по щелчку. Медея резко подняла взгляд. Мы столкнулись в точке невозврата. Вирмор, именно эту фамилию она выбрала, чтобы никто не посмел найти её прошлое. Вот почему Тристан так яростно защищал её, отвечая на мои вопросы молчанием, иначе узнав, что она преподает под фамилией Вирмор я бы нашел Медею. Тяжело сглотнув, пока дети продолжали задавать вопросы, называя мою фамилию, я не мог отвести от неё взгляда. Это ударом всепоглощающего откровения прошло через мою душу.

По окончании урока Медея оценивала, выделяя только сильные стороны, и если в их работах был полный кавардак, на мой взгляд, она даже там могла найти то, за что похвалить ребёнка. В ответ они улыбались ей в тридцать два зуба, излучая невероятную любовь. Медея не указывала на недостатки, неправильное построение рисунка и общей композиции, пытаясь дать оценку тому, что получилось лучше всего. Это поражало на каком-то глубоком уровне. Слишком чистые, невинные и увлечённые те дети казались мне нереальной фантазией. Чем-то волшебным. Моё детство было кардинально противоположным в отличие от того, которое проживали все эти дети, окружающие Медею.

В тот момент в голове резко распахнулась дверь, запертая мной в тот день, когда мы с Тристаном смотрели на полыхающий огнём, дом. Я думал, что навсегда запер ту дверь, но то всего лишь обман, который помогал не сойти с ума. Не уйти по тропинке далёкого прошлого во тьму, что всегда ждала меня, стоило только поддаться.

В то утро Тристан нашёл меня лежащим в луже собственной рвоты. Квентин, предшествующей ночью накачал меня ноктюрной и отдавал приказы, будто намеривался натренировать мой мозг за три часа, чтобы был послушным, как дрессированный пёс, и грубым, как питбуль, что кусает, зажимая в тисках своей пасти противника, и пока не растерзает, не отпустит.

Я помнил ту ночь. Помнил каждую из них, которые позволял Квентин, другие были напрочь стёрты из моего сознания. Тристан усадил меня, ополоснул лицо прохладной водой, дал попить, а после отмывал кровь с моих дрожащих рук. Он не спрашивал, но я видел, как в его глазах бушует то грозовое пламя ярости, потому принял его, понимая, что Тристан единственный, кто на моей стороне в этом огромном умирающем доме.

Поместье Виршем – дом семьи Вирмор. Красивое, уединённое место, как и каждый из пяти домов, четыре из которых принадлежали основателям. Они носили своё имя и хранили свою историю. Тот дом с виду живописный, разросшийся зеленью и красками, будто кто-то впрыснул их в полотно мира, внутри имел чёрную душу, кровоточащее сердце и мглу, что всегда скользила тихим шелестом по полу, проникая даже в самые маленькие щели.

– А где ваш рисунок? – звонкий голос мальчика резко захлопнул дверь моего прошлого, отрезав от тех сырых въедливых воспоминаний. Я опустил голову, поймав его взгляд. – Вы присутствовали на уроке и ничего не нарисовали?

– Верно, – пытаясь смягчить тон голоса, ответил.

Мне хотелось улыбнуться от его непонимающей морщинки на лбу, но я понимал, что мальчик был серьёзен и не мог позволить улыбке скользнуть по лицу.

– Но это не по правилам нашего занятия. Каждый, кто присутствует, обязательно должен смешать на палитре краски и разукрасить белый листок своими мыслями.

– Это то, что говорит ваша учительница? – серьёзно спросил.

Мальчик также серьёзно кивнул, а морщинка на лбу стала немного глубже. Он о чём-то усиленно думал, а после тяжело выдохнул, словно принял важное решение, и протянул свой рисунок. Не уверен, что именно он хотел выразить тем сумбуром красок, которые преобладали на белом листе, но я постарался, как это делала Медея, оценить сильные стороны.

– Ты отлично подобрал цвета…

– Нет, вы должны взять этот рисунок и показать нашей учительнице. Она поставит вам оценку.

Он снова довольно кивнул, а я не смог сдержать улыбки, которая приподняла уголки губ. Присев, заглянул в его лицо.

– Как тебя зовут, мой спаситель?

– Роуэн. Да. Роуэн Питри.

– Ну что же, Роуэн Питри, я благодарен тебе за моё спасение. Надеюсь, всё пройдёт хорошо.

– Конечно, даже не сомневайтесь.

То, насколько серьёзным он был в своей доброте, меня удивило. Детство – это то, что должно приносить радость, но я никогда её не знал.

– Похоже, ты познакомился с Роуэном, – к нам подошла Медея, её глаза, в них сверкали точки смеха.

– Вы должны оценить работу… – он посмотрел на меня, и я кивнул.

– Иерихон.

– …так вот, вы должны оценить работу Иерихона и указать на сильные стороны этого рисунка.

Медея взяла из моих рук лист и буквально пробежала глазами каждую ломанную линию, цвет палитры, оттенки, которые выбрал Оуэн. Она указала на сильные стороны, что я не заметил, смотря мне в глаза, но те слова предназначались для Роуэна, который поднял голову и слушал со всем внимание. Он смотрел на Медею так, словно ему одному светило солнце.

– Я благодарен тебе, Роуэн, – он протянул руку, и я пожал её, отдав тот самый рисунок. Мальчик вышел, оставив нас наедине, в тихом классе. – Значит, мисс Вирмор?

Она не застыла и не покраснела, только закусила губу, ожидая моей реакции на подобное откровение.

– Мне чертовски нравиться, как это звучит, Медея Вирмор.

– Это…

– Самое лучшее, что ты могла выбрать, – улыбнулся нахально преисполненный гордостью и чем-то, близко напоминающим счастье. – Я одобряю.

– Он одобряет, – приподняв брови, передразнила Медея.

Я не позволил ей отвести взгляд, жаждая запечатлеть точку того момента в каждом из нас. Отчаянное желание того, чтобы она стала моей женой, казалось слишком противоречивым. Опасные мысли, которые могли просто не исполниться.

– Как ты справляешься с этой оравой шумных детей? Просто невероятно. Я считаю подобное спокойствие, можно причислить к твоей суперсиле.

– Какие ещё силы у меня есть?

Медея положила ладони на мою грудь и заглянула в глаза.

– Я не могу от тебя оторваться. Очевидно, ты ведьма, заколдовала меня настолько мощным приворотом, что теперь без тебя я погибаю. Расстояние убивает, а поступки прошлого не дают в полной мере отпустить ту боль.

Медея прошлась по моей щеке ладонью и тихо шепнула.

– Значит, я твоя ведьма.

Был момент тихого понимания для каждого из нас, пока я не понял, что Медея отстраняется. Она посмотрела вниз, где за её юбку держалась маленькая ладонь девочки.

– Мэри, что случилось?

Девочка смотрела на меня большими глазами, будто я великан, который, сделав шаг, может раздавить её маленькое, хрупкое тело. Она взяла Медею за руку и потянула вниз. Зашептала что-то на ушко и отстранилась.

– Я сейчас вернусь, – посмотрев на меня, ответила Медея.

Кивнув, я смотрел, как они выходят из класса, а потом услышал, как Мэри тихо спрашивает:

– Вы знаете этого великана и не боитесь?

Смех Медеи заставил меня улыбнуться. Похоже, я оказался прав, когда думал, что малышка приняла меня за огромное чудовище.

Как только мы вернулись домой, Медея ускользнула на кухню. Я слышал треск шипящего масла на сковороде, тихий плеск воды, но самым заманчивым был аромат овощей, которые она смешивала в большой сковороде. Я всегда любил её блюда, в том, как Медея готовила, имелась своя привлекательность. Очарование. Шарм, с которым дамы высшего общества выходят в свет, украшая свои тела дизайнерскими платьями и дорогими украшениями. Медея выглядела так, когда готовила, словно уже была в тех самых дорогих драгоценностях.

– Мы приглашены на бал.

– Подробнее.

Медея ласково улыбнулась, но не ответила. Она присела возле своей сумки и достала маску. Яркие цвета, перья, стразы пестрели красками, когда Медея прислонила её к лицу и посмотрела на меня весёлым взглядом.

– Бал вседозволенности.

– Вот как? И что ты там хочешь найти?

Она присела в элегантном реверансе, но, вставая, споткнулась и засмеялась. Я смотрел, как Медея закружилась по комнате, всё ещё не отнимая маски от лица. Она ловила мой взгляд и продолжала смеяться. В тот миг я осознал, что это первый раз, после того как мы расстались, она позволила себе по-настоящему радоваться. И я впитывал те звуки, заполняя отчаянно тоскующие пустоты, новыми воспоминаниями.

– Я хочу окунуться в атмосферу вседозволенности, – хохоча, пропела Медея. – И ты будешь рядом, чтобы разделить со мной все возможности этого вечера.

Поднявшись, подхватил её и повёл в том же безудержном танце по комнате. Наши ноги скользили по полу, так прекрасно сочетаясь в шагах и длине выпадов. Наши тела слились, словно в тот момент мы действовали, как один человек.

– Тогда нам следует потренироваться и отработать некоторые движения.

По тому, как загорелись её глаза, я понял, что Медея не против отточить то, что и так казалось красивым. Я кружил её по комнате, вёл в импровизированном танце под музыку, которую мы слышали в своей голове. Медея как воск, казалась пластичной и слишком жаждущей, чтобы её вели. Она отдала бразды правления в мои руки, и я наслаждался каждой минутой, пытаясь продлить тот момент радости.

Задыхаясь от силы танца, с которой я кружил нас, Медея положила горячие ладони на мою грудь и, склонившись, оставила поцелуй на щеке.

– Пойдём, я хочу показать тебе кое-что.

– Теперь ты будешь моим гидом?

Она только покачала головой, взяла свои вещи и вышла. Мы неспешно шли по тротуару, обмениваясь взглядами и улыбками, без лишних слов. Они и не требовались, когда вы понимаете другу друга с одного взгляда.

Остановившись возле большого амбара, Медея открыла дверь, вошла внутрь, щёлкнул выключатель, свет озарил каждый уголок пространства, открыв моему взору множество картин. Я видел каждую из них, яркую, наполненную мрачным повествованием, историю, которую хотела выразить в своей работе Медея.

– Три года, – выдохнул недоверчиво, пройдя внутрь. Я хотел рассмотреть каждую из тех картин. – Ты не теряла времени даром.

– Мне помогли.

– Пожалуй, мне следует построить для тебя галерею, в которой мы разместим все эти картины. Но не для продажи я хочу, чтобы все они принадлежали мне.

– Ты слишком собственник, да?

Мне не требовалось отвечать, она и так знала правду. Я не хотел отдавать хоть одну из её работ. Академия Дракмор – величественное и мощное строение, которое поражало своей пугающей глубиной. Медея любила тёмные, мрачные оттенки, потому я никогда не останавливался, чтобы добиться её. Во мне были только тёмные полосы, и она могла с ними справиться.

Когда я отодвинул картину Дракмора, увидел строение Лунария. Стекло, окружающее его, казалось слишком реальным. Я провёл пальцем по холсту, желая убедиться в его подлинности. А после, заметил мужчину с длинными светлыми волосами, заплетёнными в косу. Он стоял за стеклом, немного размытый образ из-за капель дождя, что обрушился на землю, но я знал его.

Обернувшись, поймал взгляд Медеи, которая внимательно наблюдала за моим исследованием. Она робко улыбнулась, будто боялась услышать от меня критику.

– Моя прекрасная художница, ты слишком талантлива, чтобы прятаться в четырёх стенах. Твоему искусству нужна свобода, и она заключена не здесь.

Я подошёл к ней, провёл ладонями по щекам, заставив посмотреть мне в глаза.

– Каждая из них прекрасна, Медея, ведь это множество граней твоей души, которую ты изображала, используя не слова, а краски.

Она позволила мне поцеловать себя. Привкус горького сожаления о нашем прошлом плотно вплёлся в тот оттенок поцелуя, но без него всё выглядело бы ненастоящим. Мы прошли через множество тёмных точек, преодолели и сошлись вновь, здесь и сейчас. То были наши сладко-горькие воспоминания, пропитавшие каждый день, проведённый врозь. И мы пили их, наслаждаясь ароматом полыни и карамели.

Глава 9

Медея

Обернув полотенце вокруг тела, я вышла из душа. Иерихон сидел в кресле вальяжно развалившись, и как кот наблюдал за моим появлением. Он прошёлся по каждой обнажённой впадинке на моём теле, будто ласкал. Поджигал нервные окончания своим молчанием. Я сглотнула, вцепившись в полотенце и вспоминая тот больной разговор.

– Отпусти полотенце, Медея, – голос с придыханием, будто ему не хватало кислорода.

Мои губы разъехались в мягкой улыбке от того, насколько близка была параллель с тем вечером. Та же комната, полотенце и его приказ, которому я тут же должна подчиниться. В этот раз я не сомневалась, когда позволила ткани упасть бесформенной лужей у ног.

– Возьми большую кисть и макни в белую краску.

Не пытаясь задавать вопросы, я сделала, как он велел. Интерес, тесно соприкоснувшись с желанием, медленно полз по кровотоку, словно я только что выпила бокал шампанского. Мне нравилось то, с каким шипением и тихим «поп», лопались пузырьки жгучего адреналина.

– Проведи кистью по правой стороне начиная от бедра.

Прикосновение вязкой, прохладной краски заставило меня выгнуться. Нежно следуя вверх, провела полосу до самой груди, когда Иерихон велел проделать то же самое, с другой стороны. Отдав ему свою волю, я просто следовала за тихим, мрачным тоном и дрожала. Соски напряглись, когда коснулась их кистью.

– Теперь центр. Начни от пупка и проведи линию до шеи, – его голос был той разрушительной константой, которой я упивалась.

В воздухе разлился чуть слышный аромат скипидара, с запахом эфиров сосновой живицы. Я чувствовала себя, как оголённый нерв. Рука, ведущая линии по телу, слегка дрожала. Кожа покрылась мурашками, в горле пересохло, а я могла только наблюдать за взглядом Иерихона.

– Отложи кисть и подойди к зеркалу, – тон снизился на октаву, став более текстурным и глубоким.

Остановившись напротив зеркала, я смотрела на своё отражение, обнажённая кожа от низа живота до подбородка была укрыта белоснежной вуалью краски. Отражение Иерихона появилось позади. Он смотрел на тот белоснежный рисунок, мурашки, покрывшие кожу, твёрдые пики сосков, голодным, мрачным взглядом.

– А теперь посмотри, как я буду клеймить твоё тело, и не забывай, чьим рукам оно принадлежит. Каждое касание оставит невидимый для глаз ожог, который прочно запечатлеется в твоём сознании.

Его тёплые ладони с двух сторон сомкнулись на моих бёдрах, разрывая идеальное полотно краски. Каждое касание Иерихона приносило новую волну жаркого ожидания, оставляя борозды от его ладоней на моей коже. Его руки очертили круг вокруг пупка и двинулись вверх. Липкая текстура краски создавала ещё более тесный контакт между нашей кожей.

Ладони Иерихона, словно прилипли к моему телу, оставляли рваные дорожки. Он притянул меня ближе, одной рукой скользнув по животу, пока другая нежно прошлась по шее и сдавила горло. Наши глаза встретились в зеркальной поверхности, его будоражащий огонь поглощал все страхи, которые я могла испытывать. Последний раз, когда его руки сомкнулись на шее, Иерихон, пытался меня убить. Каждый из нас чувствовал тот момент, произошедший три года назад под эгидой кровавой луны, но во мне не было страха. Его прикосновение не жалило, не причиняло боли, оно было нежным и защищающим.

– Проверяешь меня? – шепнула едва слышно.

– Хочу знать наверняка, насколько далеко ты зашла в своих эмоциях, – голос Иерихона был похож на жжённый кофе с металлическими нотками. И я хотела бесконечно долго впитывать его, чтобы насытить душу. Заполнить пустоту, которая всё ещё не заросла, ведь был только момент с ним наедине, а дальше неизвестное будущее.

– И что же ты видишь в моих глазах?

Иерихон секунду раздумывал, прежде чем приподнял мою шею, развернув к себе. Губы по касательной прошли в поцелуе, который полыхнул громом в теле. То было лишь мимолётное прикосновение, но, если бы я рисовала ту сцену, она искрилась золотыми вспышками, будто от одного касания мы могли мерцать, как два оборванных провода.

– Я чувствую твоё тело, и оно не боится, отзываясь на каждое прикосновение. Мне безумно, дико хочется разорвать эту податливую оболочку и позволить тебе вырваться на волю. Услышать, как громко ты можешь стонать моё имя, с надрывом и мольбой, – он тихо усмехнулся в мои губы. – А в глазах нет и тени страха, что бродит каждую минуту в моих мыслях.

Я хотела ответить, но он не позволил, мазнул пальцем по моим губам, оставив белую полосу, а после поцеловал. Глубоко, безудержно, с ноткой нежности. Горько-сладкий привкус краски в нашем поцелуе вибрировал той самой грозовой волной. Иерихон отстранился, поднял меня на руки и направился в ванную.

– Я хочу увидеть, как краски, смешиваясь с водой, стекают по твоему телу. Это может оказаться весьма интересным экспериментом. И прекрасной обнажённой картиной, Медея. Думаю, мне следует помыть тебя, иначе мы можем опоздать на бал.

Он вскинул брови с тихим хохотом. Вошёл прямо в одежде со мной на руках и включил воду. Прохладные капли обожгли горячую кожу, и я вздрогнула.

– Тише, – шепнул. – Сейчас я согрею тебя своим телом.

Вода обрушилась на меня, образуя белые линии на коже, они струились, как змеи по ногам и сворачивались бурной воронкой, уходя в водосток. Иерихон скинул испачканную одежду и вошёл с горящими глазами. Он водил по моему телу ладонями, отмывая белую краску, пока не остались только мы.

***

Пока Иерихон переодевался, я стояла напротив зеркала, выискивая ту незримую тень, что всегда преследовала меня в отражении, но никого не находила. Передо мной явился только образ элегантной девушки. Платье оттенка зелёного мха, что растёт на деревьях и усеивает болота, сверкало маленькими вкраплениями бисера, делая цвет более сочным и ярким. Волосы собраны в высокую причёску, а в руках я держала то самое приглашение в виде маски.

Подобные мероприятия для меня казались слишком утомительными, но в этом было своё очарование и посыл. Инкогнито. Все, кто будет присутствовать на приёме, который устраивают в огромной зале с картинами, должны прийти в масках и также уйти, не открывая своих лиц.

Анонимность подобного приёма заключалась в том, что под покровом маски ты мог совершать множество аморальных, осуждающих поступков, а наутро снова выглядеть тем самым благочестивым человеком. Статус, положение в обществе, какую бы ступень ты ни занимал, в ночь карнавала масок, она стиралась. Грань, где ты отвечаешь за своё положение, позволяла ввязаться в авантюру, которая могла окончиться весьма громким скандалом.

Если бы я отказалась от приглашения Лилит, то пожалела. Стоя на последней ступеньке лестницы, что прямым полотном вела прямо к огромному залу, я вбирала в себя краски и цвета, будто могла впитать каждый спектр и насытить свою натуру. Яркие перья, украшения из драгоценных камней на маске Дама, казались потрясающим сочетанием грации и богатства.

Чумная маска с большим клювом, мелькала в толпе, и каждая новая форма вызывала во мне потрясающий детский восторг, словно я попала на шоколадную фабрику и могла съесть все сладости, до которых доберусь.

Маска Ньяга – с совершенно потрясающими пёстрыми цветами, как инь и янь, одна половина белая, другая чёрная, а поверх этих цветов узоры, выполненные золотыми росчерками плавных линий. Девушка поймала мой заинтересованный взгляд и мяукнула, её тело выгнулось, имитируя манеру кошки.

– Потрясающе, – шепнула, а в ответ снова раздалось одобрительное урчание.

Обернувшись, заметила Лилит в алом обтягивающем платье в пол. Она была роскошна. Да, это именно то слово, которое я бы применила к её образу.

– Почему ты молчишь? – шепнула.

Она подняла руки и прикоснулась к своей маске. Овал из чёрного бархата идеально сочетался с платьем.

– Моретта, – восхищение в моём голосе потрескивало напряжением и желанием засмеяться, отбросив в сторону любые правила.

Изнутри на месте рта у маски Моретта имелся небольшой шпенёк, который нужно было сжимать зубами, чтобы маска держалась на месте. Лилит махнула мне и скрылась в толпе гостей.

Иерихон провёл ладонью по моему позвоночнику, заставив вздрогнуть. Он встал позади, сомкнув свои руки на моей талии.

– Что ты видишь?

– Изящество, роскошь, богатство.

– Ложь, лесть, чрезмерное превосходство, – тут же парировал Иерихон. – Тысячи маленьких обманов слетают с губ этих людей, которые притворяются теми, кем не являются на самом деле. Они просто используют эту ночь как своеобразный покров. Говорят, то, во что не верят, делают то, чего без маски никогда не рискнули бы сделать. Лгут, играют, завораживают.

– В этом есть своя прелесть и распутство.

Он хохотнул, и я уверена, если бы не маска, прикоснулся поцелуем. Мне нравилось чувствовать его рядом, я так давно была лишена этого, что теперь не могла насытиться.

Иерихон оставил меня, чтобы сходить за напитками, а я не смогла удержаться, прошлась вдоль стены. Картины, которые висели в главном зале, очаровывали, и в отличие от людей они не умели лгать.

– Картина-ребус, – голос приглушён, и казалось, находился от меня на расстоянии.

Я могла видеть только глаза на белом полотне маске, за которой скрывался высокий, статный мужчина. Его маска была выполнена из резких углов и немного искривлённых линий, укрывая всё лицо. На голове треугольная шляпа, на плечах чёрный плащ с алой подкладкой.

– Это Баута?

– Вы изучали значение каждой маски? – снова глухо донёсся вопрос мужчины.

– Слишком любопытна, – ответила честно, разглядывая белые линии. Я заметила, что подобной маски не было ни у кого из присутствующих. Занятно. – Эту маску называют лярвой, что означает…

– Призрак, – одобрительно закончил за меня незнакомец. – Она бесшумна, появляется ближе к ночи, скользит по бальному залу в поисках достойного партнёра. Призрак из страны мёртвых.

Лёгкая дрожь пробежала по коже, заставляя меня отречься от этого разговора. Вспомнив слова, с которыми обратился ко мне мужчина, я решила вернуться к ним.

– Картина-ребус, что вы имели в виду?

Он наблюдал за мной острым взглядом опытного хищника, который обнаружил в лунную ночь слабую жертву.

– Подобный интерес к искусству бывает лишь у того, кто сам живёт этой безумной стихией, – точно подметил незнакомец. – Вы художник?

– А вы? Кто вы?

– Нет, никаких имён, ведь это совершенно идёт вразрез с сегодняшними правилами. Понимаю, нарушать установленные ограничения весело, но ведь так пропадёт всё очарование этой безмятежной ночи. Вы так не думаете?

– Те, кто создаёт правила, слишком ограничены рамками, которые поставил их мозг. Нужно разрушать границы, иначе можно пропустить поистине важные моменты.

Он только хмыкнул или фыркнул, я не понимала, маска каким-то образом искажала голос.

– Картина «Влюблённые» может трактоваться каждым человеком по-своему. Художник использовал визуальные метафоры и загадки. Так скажите, что видите вы?

Не знаю, почему меня привлекли именно эти две картины, на которых была изображена пара, но что-то тянуло исследовать её. Разгадать тайный посыл художника. Ведь каждый, беря в руку кисть, набирая на палитру краски, смешивая цвета, чтобы запятнать полотно работой, вкладывает свой смысл. Внутренние чувства, переживания, трагедии.

Головы мужчины и женщины были укутаны белой тканью, они прильнули друг к другу в мягком поцелуе.

– Возможно, здесь имеет смысл слово слепой? Или это может относиться к самому слову любовь.

Лёгкий шум вальса резонировал позади, но моё внимание полностью захватила данная картина. Я вдыхала её, осматривала, перебирая в уме каждое чувство, желая найти правильную интерпретацию, чтобы перевести в слова, но понимала, это невозможно, если не знаешь истоков истории создания.

– По одному из мнений, здесь выражается слепота любви, ведь и мужчина, и женщина, словно загадка для зрителя. Они так поглощены страстью, что не замечают ничего вокруг.

– Какая же вторая? – не выдержав долгой паузы его молчания, потребовала.

– Вторая заключается в том, что возлюбленные смогли постичь любовь такой величины, что им подвластно принять близость, несмотря на любые покровы тайн и преграды, которые их разделяют.

Я так глубоко погрузилась в те объяснения, что не заметила опасности. Иерихон в своей маске Вольта провёл ладонью по моему плечу, привлекая внимание, совершенно грубо игнорируя присутствие моего собеседника.

– Потанцуй со мной.

Приняв его ладонь, я повернулась к незнакомцу, подарившему мне тайную историю, и заметила только лёгкий кивок головы. При этом его взгляд так точечно отслеживал движения Иерихона, что наводило на неприятные, опасные мысли. Не успела я обдумать подобный поворот, когда Иерихон прижал меня, соединив наши руки, и повёл в танце.

– Слишком опасно оставлять тебя одну. Коршуны сразу налетели, – грубый, ломающий голос, прорезал тон мягкой мелодии вальса.

Поймав взгляд Иерихона сквозь маску, я испытала смутное, тревожное чувство дежавю, будто смотрела на него совсем недавно, но то был другой человек. Как будто действие повторялось, и я не могла понять, увидела ли это в своём сне или просто сознание сыграло со мной в какую-то затейливую игру?

Иерихон вёл меня, твёрдо держа в своих объятиях. То, как плавно и ловко он скользил по полу, позволило забыть на мгновение все мысли. Мой пульс участился, когда ладонь Иерихона скользнула ниже по пояснице, ласково пройдясь по попке.

– Ты играешь нечестно.

– Тебе не нравится? – коварство так и лилось из него.

– Я этого не говорила.

– Тогда не вижу причины останавливаться.

– Ты её знаешь, – протянула я.

Пока Иерихон ловил ноты музыки, я провела ладонью по его шее, спустилась ниже, пока не остановилась на поясе брюк. Вот тогда он начал осознавать, как нечестно было играть со мной. Он хотел что-то сказать, когда музыка остановилась и пары начали расходиться.

– Мне нужно в дамскую комнату.

– Это приглашение? – жарко шепнул на ухо Иерихон. Он всё ещё держал меня приклеенной к его телу, и я понимала, о чём спрашивал. – Твоя игра привела к моему возбуждению. Боюсь, теперь придётся сделать так, чтобы всё пришло в норму.

Хохоча от его наглого предложения, я отстранилась, когда Лилит подхватила меня под руку и увела. Иерихон, как ястреб не отводил своего взгляда, пока я не скрылась за дверью. Оглядевшись по сторонам, Лилит сняла маску и посмотрела на себя в зеркало.

– Эта штука, как орудие пыток. Постоянно держать зубы сжатыми, в напряжении, слишком бесчеловечно.

Я мягко засмеялась её гримасе недовольства.

– Не к чему было выбирать такую маску, ты сама приняла решение. Можно было отделаться минимальными потерями.

Лилит только фыркнула. Она поймала мой взгляд в отражении.

– Что ты решила по поводу заказа?

Мой вздох казался слишком печальным, обречённым. Размышляя над тем беспрецедентным предложением, понимала, что не смогу ничем помочь. Я пыталась найти в её глазах какой-то ответ по поводу газетной статьи про «убивающие картины», но Лилит была, как всегда, спокойна и слишком уверена. Похоже, мне придётся поверить, что не я нарисовала те картины.

– Ты ведь знаешь, я не занимаюсь реставрацией, а пишу картины начиная с белого листа…

– Тебе не нужно пытаться привести её в порядок, она не для продажи. Тебе просто необходимо дорисовать то, что не смог сделать прежний художник. И это ведь не совсем реставрация в полном понимании этого слова, а доработка.

– Но, боже, как я узнаю, что должна нарисовать? У тебя есть детальное описание? План? Даже если это так, каждый человек видит своё в одном и том же слове. Это просто невозможно, – я всплеснула руками, чувствуя крапинки злости, окрашивающей коричнево-алым моё сознание. – И почему вообще это должна быть я?

Лилит вздохнула, словно принимала какое-то важное и с тем же трудное решение. Она выглядела опечаленной моим очередным отказом. Тот заголовок в газете всё ещё бил по нервным окончаниям, но я не затрагивала этот вопрос. Ведь ложь гораздо слаще и коварнее, чем правда. Решив списать всё на совпадение, ведь те картины мог нарисовать кто-то другой, – я отстранилась. Позволила двери захлопнуться и исчезнуть.

Лилит встряхнула волной кудрявых волос, оторвав от меня свой взгляд, взяла маску, будто больше не хотела вести со мной разговор и повернулась к двери.

– Нам следует вернуться, а то можем пропустить самое интересное.

– Что именно? – подойдя к ней, спросила. Поведение Лилит меня немного смутило и заставило нервничать. – О чём ты говоришь?

Она только пожала плечами и приложила Моретту к лицу, зажимая шпенёк зубами. Толкнув дверь, вышла, и я последовала за ней. На душе было неспокойно и противоречиво. Хотелось вернуть Лилит и узнать в чём дело? Я ведь чувствовала что-то не так. С тем предложением она изменилась и стала немного пугающей, пытаясь до отчаяния убедить меня, принять участие.

Лилит тут же влилась в толпу приглашённых гостей, и я потеряла её, не успев остановить. Протискиваясь сквозь многочисленных людей, как будто в один момент все решили столпиться в общую кучу, почувствовала укол в бедро. Оглянувшись, заметила растение с колючими шипами. Провела по ткани платья ладонью, ощутив лёгкое покалывание на коже.

Вытянув шею, пыталась найти взглядом Иерихона, но среди пёстрого множества масок, нарядов и людей, это казалось практически невозможно. Все маски Вольто, которые выхватывала отдельными точками, не подходили, ведь я искала светлые волосы, заплетённые в тугую косу.

Музыка сменилась на что-то более глубокое и зловещее. Вытянув шею, я мельком заметила лестницу, ведущую на помост, на котором стоял большой рояль. В тот миг мужчина, оглушающе играющий по клавишам, поднял глаза, оторвавшись от своих рук. Тот незнакомец, который рассуждал о значении картины влюблённых сейчас, словно искусный ангел играл жгучую, мрачную мелодию. И в том, как встретились наши взгляды, было нечто запретное. Ему не нужно было смотреть на руки, чтобы играть, они знали ту мелодию и продолжали порхать по клавишам.

Я сделала шаг вперёд, повинуясь тому запретному зову, и покачнулась. В один момент стало слишком жарко и тесно в этой толпе гостей.

– Осторожнее, – шикнул мужчина, когда я снова покачнулась. Он взял меня за локоть так бережно и мягко, словно передумал грубить. – С вами всё в порядке? Слишком много шампанского выпили?

В его тоне не было осуждения, простая лёгкая ирония. Я не могла внятно ответить, будто опьянела, и язык не слушался, но я ведь выпила всего один бокал, это казалось смешным.

– Пойдём, выйдем на свежий воздух, – я даже не смогла сказать «нет», как он потянул меня к противоположной стороне от рояля. – Вот так, осторожнее.

Когда мы поворачивались, я заметила вспышку белых волос и гневный взгляд. Вспомнила слова Иерихона о том, что меня нельзя оставлять одну, коршуны тут же хватают добычу и пытаются утащить в своё гнездо. Не помню, как мы вышли на улицу, но прохлада воздуха остудила кожу, полыхающую от жара. Я хотела обернуться, чтобы снова найти взгляд Иерихона, но мужчина не позволил.

– Ну же, двигайся, я ведь джентльмен и не могу просто закинуть тебя на плечо. Это вызовет подозрения и осуждение.

В его словах был скрытый смысл, который барабанил в сознание, словно в закрытую дверь. Никакого отклика. Тишина.

Чёрная большая машина с матовым покрытием. Мягкая кожа на сидении, ласкающая мои обнажённые бёдра и плечи. Запах дорогой обивки и салона. Шум двигателя. Плавная дорога, когда за окном мелькали вспышками проносящихся домов, огоньки. Я просто была. Не понимаю, как смогла запомнить те детали, но с каждым километром, отдаляющим меня от Иерихона, становилось всё меньше вопросов.

Я не могла предположить, что эта ночь может обернуться моим похищением. Думала, Иерихон будет рядом, оберегать и защищать, но ведь зло всегда побеждает, правда?

Гла