Читать онлайн Я вернусь к тебе, милая! бесплатно

Глава 1.

Когда замечталась о нем третью ночь подряд, я встала с дивана и подошла к окну. Ночь была лунной, пролетела летучая мышь, где-то залаяла бродячая собака. Странно, ведь так нежно я о нем не страдала уже целый год, с тех пор, как без вести пропал, уехав со своей невестой.

Невеста была красива, как сказочная царица. Только что звезда во лбу не горела и месяц под косой не блестел.

Я натянула тёплое, вязанное мамой платье цвета сирени. Тихонько прошла, почти не касаясь босыми ногами ледяного пола. В прихожей обула прохладные кеды, которые пробудили во мне желание их выбросить эту резиновую подделку, и вышла из дома, по пути к калитке погладив старую собаку.

Как упоительны в России ночи весной. Как легко и быстро я дошла до его дома через темную грунтовую дорогу, по которой даже машины по ночам не проезжают, только коты шныряют, сверкая глазами. Не было надежды никакой идти туда мимо старой школы, мимо вновь построенных двухэтажных коттеджей на месте нашего старого детского сада, куда мы вместе за ручку ходили.

Вот на этом месте мы стояли возле дороги, дожидаясь взрослого человека, который переведет безопасно.

Он оказался поверхностным и неверным. Я – верная, а он просто пользовался моей добротой и искренней привязанностью. Он мог жить без моих поцелуев, а я? … Я не могла. Мне хотелось целоваться и по сей день хотелось только с ним быть. Я любила.

Ну почему он меня не ценил? Даже не подумал обо мне, когда возвращался со своей писаной торбой. Он с нее пылинки сдувал при всех наших друзьях и как достижением хвастался. Смотрите все, какая у меня невеста. Завидуйте. Зовут Лия.

Имя то, какое звучное, красивое.

Он виноват во всем! Почему же я не могу его ненавидеть? Зачем вспоминаю? Почему душа так рвется к его дому? Почему боюсь произносить его имя?

«Никитушка… Мой родной…» – снова прошептала я с несчастными глазами.

Меня звали очень экзотично: Мирослава.

Мира, Мася, Мирочка, Мирошка, Славочка.

Только он один называл меня Мила или Милка. Иногда добавлял «Мила и Я» слитно. Потому, что так в детстве он называл.

Букву в детском саду не выговаривал.

А фамилия у меня Янтикова. Он называл Бантикова.

Всегда я отличница была с бантиками. Сначала на хвостиках, потом, на блузочках, потом на туфельках и даже на сумочке.

Дарил море цветов. Букеты, букеты, ворованные, купленные, полевые или с куста.

Зачем ты это сделал, любимый?! Зачем ты мне её привез и сказал, что поведешь под венец? Я же так ждала тебя, целый год сидела у окошка.

Армия воспитывает из мальчиков мужчин. И что, сразу дарит им красивых взрослых женщин? Чтобы подтвердить мужество?

Дошла. Посмотрела на второй этаж.

Свет в его окнах горел, и человек какой-то сидел.

Наверное, брат старший его не спит.

Брат.

Совсем другой, не такой, как мой любимый.

Брат – силач, штангу поднимает. Такой борец за свободу и справедливость, Илья. Не Муромец. Илья Злодей. Илья Хвастун. Илья Насильник.

Я высказала шепотом: «Отольются тебе мои слёзы!» и побрела через частные домишки с тёмными окошками вокруг наших улиц, чтобы почувствовать себя в детстве.

Вспоминала в тысячный раз, как мы в двенадцать лет бродили за ручку. Он конфетами помятыми меня кормил, прижимал к своей груди, чтобы я согрелась. А я вырывалась и смотрела в синие глаза, в которых горела радость.

Вдали услышала какие-то легкие быстрые шаги. Бежит кто-то.

Испугалась так, что сердце в горле застучало, прыгнула к кустам и замерла.

Топот затих, только гравий легко шуршит.

Идет.

Стою, ни жива, ни мертва.

Идет, медленно и верно приближается. И вдруг меня как будто кто-то ледяной водой окатил. Это же он. Мой детсадовский полицейский. Так мы играли с ним – он полицейский, а я преступница, украла у него дорогую старинную лампу и часы его папы. Я крала и прятала, а он меня «допрашивал» и находил. И обнимал, чтобы поймать. Это же была его любимая игра, потому, что преступника нужно крепко держать в объятиях.

Да, это он.

Вернулся с женой. Наверное, жена беременная уже. С Лией своей домой приехал. Изменился, почти не узнаваемым стал, но походка всё та же… Я узнала его шаги, меня не обманешь. Что забыл здесь? Жену показывать приехал?

– Милка! Я тебя видел, выходи!

– Нет, Никита, я не выйду! Я останусь здесь, в кустах, а ты иди, куда хочешь.

– К тебе могу подойти в кусты?

Голос, какой у него насмешливый. Столько не виделись, а он насмехается надо мной.

– Нет, не можешь! – крикнула я отчаянно, – Я тебя видеть не хочу, лучше послушаю, как ты обратно убегать будешь.

– А ты не ко мне шла?

– Вот с чего ты взял? Я к тебе приду, только если больше на целом свете никого не останется!

– А, я понял. Ты не ко мне шла, а к нему!

– Да, конечно, – я согласилась, только чтобы закончить эту пытку.

Затих, но ненадолго, гравием пошуршал в полутьме.

И снова допрос с пристрастием.

– Почему ты не сказала? Я же спрашивал тебя.

Это что, обиженку включил? Неужели я слышу упрек в свою сторону?

– Что ты спрашивал, Никита? Я подзабыла, столько времени прошло, – еле скрываю возмущение.

– Не нашла ли кого, пока я служу России! Вот, что я спрашивал! А ты не призналась!

– Это не твое дело. Будь счастлив. Приехал в гости, вот и сиди в своих гостях. И Лия твоя заждалась. Иди домой… к жене.

– Если бы ты призналась сама, я бы… Мила, возможно, я бы тебя простил. Замуж же ты не вышла.

Ну вот. Приехали. Я вообще ничего понять не могу. Да, не вышла, а в чем признаваться-то?

Молчу, свежие весенние листочки трогаю.

Слышу – шуршит травой, идет ближе. У меня кровь закипела, сердце, как мотор на скорости.

– Мила, будь со мной хоть сейчас честной. К нему пришла? А меня увидела и сбежала?

– К кому, Никит? К коту твоему?

– Нет, к брату родному. Тому, кто так меня заменил быстро.

Я молчала и не понимала, а потом, как зашиплю. Как змея.

– Да как ты смеешь мне про замены говорить! Ты невесту привез, а меня никто не спас от позора! Это ты рассказывал, как вы любите друг друга, и я без слёз от вас ушла. Поздравила. Что потом было, тебе лучше не знать! Иди отсюда, или я тебе дам пощечину, от которой сдержалась.

– Дай.

– Что??? Что ты сказал?

– Дай мне свою пощечину, хоть тысячу. Я стерплю, Мирослава. Будь человеком, брось его, не будет у нас счастья, ни у тебя, ни у меня. Мы с тобой должны быть вместе. Видеть тебя с ним не смогу! Хоть бы вы уехали тогда, если так любишь, а то я мать с отцом навестить не могу!

– Брось его? Ты же сам все бросил! … Так ты же и уехал! Год тебя не было! Два года! – у меня пропал голос, и казалось, что я очень спокойно говорю о его предательстве, но о чем он, о любви? – Тебя не было со мной два года. Это для меня двадцать лет и два года. Тебя рядом не было!

– Не было. Контракт я подписал, не мог оставаться. А сейчас только приехал, третий день живу, как в кошмарном сне. Брат рядом толкается, ухмыляется. Некуда деваться. Нет у меня пока другого дома, и работы тоже нет. И тебя люблю, больше чем в шестнадцать лет, хотя как можно больше, не понимаю.

Я в кустах от насекомых страдала и вдруг перестала. Это он что от меня хочет? Любви? Но как?

– Подожди, а Лия как же?

– Хочешь знать, как же Лия? Лия … Она была наша медсестра в части. Я когда про вас узнал, она меня каплями отпаивала. Мне возвращаться, я жду не дождусь, и тут такое письмо приходит! И брат кается! Лию ко мне позвали, чтобы успокоительное, усыпляющее дала. И дрался и … плохо в общем было. Мужу она своем у рассказала, нашему офицеру одному, самому путевому. Он предложил сопроводить домой на побывку, на его машине. Им почти по пути было, в нашу сторону. И её как невесту представить. А потом я контракт бы подписал.

– Как невесту?

–Отомстить хотелось страшно, себя не помнил. Лия сказала, что будет скромной и нарядной, в машине переоделась в платье, и мы … пошли знакомиться. Еле выдержал, чтобы тебя не схватить и за плечи не потрясти, не разораться дурнем, она меня все придерживала за ремень.

Я не понимаю ничего и чувствую, еще два шага и будет рядом. За ремень она держала, а не за талию обнимала.

Закурил, отвернулся.

– О чем думаешь, Никита?

– О нас с тобой в детстве. Ты всегда на него засматривалась. Ждала, пока вырастешь? Помню, как вы все в него были влюблены еще в первом классе, и потом… Ты все время смотрела на него.

Я не могла уже это слышать и решительно стала выбираться на дорогу в обход.

– Никит, мне холодно. Я замерзла и устала слушать твой бред. Уйди еще по какому-нибудь контракту, а я пока о твоем драгоценном брате помечтаю. Ты же так уверен, даже ни слова мне не сказал, ни вопроса не задал, только невесту свою привез… Месяц под косой, звезда у неё горит где-то в важном для тебя месте.

Чувствую теплую руку на талии и спиной к нему прижалась. Сама.

– Ну что же ты такая у меня… неверная…

У меня аж слезы из глаз брызнули. Вот именно так, не полились аккуратненько, а вперед на полметра. Я их прямо видела, как в мультфильмах нарисованных.

– Что он тебе написал? Что???

– Как меня проводили, спать ты с ним легла и призналась. Втихушку встречались по ночам в доме старом, заброшенном, тетки твоей. Где и мы с тобой.

– Да на следующий день после смотрин твоей невесты я была готова с первым попавшимся лечь!

– Нет, Мила. Когда в армию я ушел. Проводила и … к нему полезла, сама.

– И ты поверил??? Ты поверил???

– Как же мне не верить, если перед возвращением… Я только за месяц до возвращения узнал, да письмо с фотографиями он мне прислал. Ваши совместные. Прощения просил, сказал, что хотел расстаться с тобой сразу, и не смог. Вот только сейчас расстался, не будет он жениться на тебе. И я должен правду знать. Приду не к своей верной невесте, а к женщине со стажем, нечистой, которая в брата моего старшего тайно влюблена. … По уши влюблена. А он тебе отказывает.

– Не было фото! – растерялась я, – Зачем врешь?

– Мила, я не вру. Сразу их порвал, потом курить пошел и обрывки сжег. Ты была с ним, вы лежали, обнимались, целовались. Это ты. Юбка твоя и кофта сиреневая, какую мать тебе связала с пуговичками такими… блестящими. Я знаю твои ноги, твои руки и волосы. Ты залезла на него и обняла.

– Эта кофта … эта юбка…

Я начала задыхаться от возмущения. От обиды и досады на собственную глупость. Письмо. Да какое письмо! Как от Татьяны к Онегину! Я писала. Моя рука. Моя глупая, ужасная, ведомая рука. И фото сделали? И Никитке отправили?

Вот ужас-то, господи. Да, я написала сочинение. Для своей племянницы Наташки. Племянница, а младше на полгода всего. Для подружки моей, Наташки.

Представила себе, что я – Наташка, нервная, юная, при мысли об Илье в жар меня бросает. Спать не могу и есть. Признание в письме – единственное, что жизнь мою наполнит смыслом.

Помощи Наташка попросила, ведь я отличница, так сочинения пишу хорошо, а она даже двух строк связать не может. Просила, умоляла. И напились мы с ней домашнего вина из бабулечкиных запасов, яблочно-клубничного сидра, пока все на дачу уехали. Так, что я письмо писала в процессе и в запале.

Мы хохотали и плакали. Мы были такими довольными. Наташка так все расписала хорошо.

«Ты, Мирошка, за Никиту выйдешь, а я за Илью! И будем вместе всю жизнь, потому, что они братья, а ты моя тётка. Будем на юга вместе ездить и в роддом вместе пойдем рожать. У тебя будет сын Никитич, а у меня Ильич. Пиши, как от себя. Такую силу придай, чтобы он меня, как твой Никитка сразу полюбил по серьезному, сказочно и волшебно, как ты рассказывала. Пиши, а я потом своим почерком перепишу, ему передам лично в руки».

И я начала писать от души и сердца:

«Я не могу жить без твоих объятий, Илья. Всё время думаю о будущем с тобой. Мне очень хочется быть самой лучшей для тебя, а все остальные – скучные, глупые, некрасивые. Я думаю о тебе день и ночь, и хожу к вашему дому, Илюш, смотрю на свет в твоем окне. Однажды мы танцевали, и я пошла за вами по улице. А ты вел какую-то девушку, обнимая за плечи, и я шла потихоньку, мечтала, что ты меня так будешь обнимать своими сильными руками. Я однажды осмелилась и позвонила тебе по телефону, а ты ответил, что я тебе нравлюсь, и завтра мы увидимся, но завтра так и не наступило. Мне кажется, я боюсь, не могу вести себя так, как хочу и как мечтаю. Давай вечером с тобой встретимся, побудем вдвоем, я тебя поцелую так сладко, что ты почувствуешь силу моей любви».

Что было дальше, я уже не помню, но помню, как же плохо было мне на следующий день от похмелья, когда проснулась. Я пролежала почти весь день до вечера, пока не вернулись бабушка и мама. Я даже не переоделась. Кофта сиреневая и юбка моя. И мои ноги, мои руки.

Наташка исчезла, неделю молчала, как рыба, тоже в себя, наверное, приходила. Потом призналась, что сразу позвонила Илье и не стала ждать, письмо на потом оставила. С пьяну позвонила, а он взял и приехал. Да только Илья не Онегин, и не герой её романа

«Илья чуть не изнасиловал тебя, Мирошка. Я выбежать успела и соседей позвать, собаку с цепи сорвала и в дом завела, когда он уже… почти…»

Выгнали его, дядя Миша пинками выпроваживал и кричал, что еще раз его нога переступит порог, всем расскажет и посадят его. А ты спала Мирошка. Спала, как убитая. Дядя Миша на нас пожаловался бабуле, но не сказал, про Илью, чтобы тебя перед Никиткой не опозорить. Обещал сам рассказать, когда с армии вернется и чтобы он брата близко не подпускал. Илья потом извиняться ко мне приходил, спрашивал, поняла ты, что он тебя тискал или нет.

А сейчас что узнаю? Фотографии в обнимку? И кто же их сделал? Наташка??? И напечатали в нашей единственной фото-студии, где одноклассница-сплетница наша работает Маринка?»

Никита меня все обнимал, дышал горячо.

Я такого два года не чувствовала. Гнев как-то в вожделение превратился в одно мгновенье.

Я повернулась и стала его жадно целовать, слезами солеными заливая. Жадно, как во сне. Не наяву. И чувствую, он отвечает с таким запалом, что от таких поцелуев и забеременеть можно. И сам дрожит весь, задыхается.

Я его по любимой спине глажу и думаю, как же тяжело еще год было прожить.

Наконец шепчу:

– Не уедешь никуда?

А он в ответ:

– Милка, будь со мной, мы же похожи с братом. Я накачаюсь, уже смотри, какой стал… Что ж ты такая неверная мне досталась!

Всё. Всё пропало. И желание, и жалость. Осталась только гордость и ненависть.

Он как будто почувствовал, хватку ослабил. И тут я свой голос как со стороны слышу. Такой насмешливый, даже смеющийся голос. Как в пятом классе, когда его с красавицей Алёной посадили за одну парту.

– Неверная, значит! Да я хотела умереть! Чтоб меня поезд сшиб! Чтобы наверняка, когда ты Лию свою привез!

– Мила, не говори ничего. Пусть было всё, как было. Я верю глазам своим.

– А моим словам не веришь?

– Хорошо! Скажи! А потом пойдем к нам! Пойдем к брату моему и спросим! Разбудим! Всех разбудим!!!

– А ему поверишь или мне? Иди, Никит, спрашивай. Сам допытывай, что мы с ним и где делали, и почему не женился. А я не знаю, как доказывать и не собираюсь этого делать. Сама, дура, виновата. Не жить нам вместе после такого. А любовь… Пошла она подальше такая любовь. Мы детьми были с тобой, глупость это все. Первая любовь всегда помнится, но она не последняя, Никит!

И я пошла, а потом бессильно побежала.

Наташка уехала учиться в теплые края, в Краснодар к своему отцу, Илья тренером работает в фитнес центре. И что скажет, так тому и быть. А я перед ним оправдываться не собираюсь. Раз верит глазам, значит, не простит и не забудет. Все время будет видеть то, что я не видела сама. Так и останусь неверной.

Я поняла, что сейчас задохнусь.

«Перебои, перебои, сейчас еще умереть на дороге не хватает. А мать как же? Мама, мамочка моя, спаси меня…»

Сама себя успокаивала шепотом:

«Не волнуйся, все будет хорошо. Со всяким может случиться… Всегда рядом с любовью злоба и зависть ходит. А Илье бог судья. И родной Наташке тоже».

Успокоилась, дошла мелкими шажками до калитки, пес наш Любимчик в ноги мне уткнулся, погладила. Руку лизнул горячий язык, еще, еще.

Зашла, мать разбудила

– Слушай, мам, валидол есть?

– Что такое? Опять?

– Опять мама. Я ходила к дому Никиты.

– Хох бедняжка ты моя. Ну, когда уже успокоишься. Не принц он, совсем не принц. А ты у меня принцесса. Найдешь такого же, даже лучше. Ведь плут он, настоящий плут. Так тебя довел. Прекращай, уже забудь, не вернется. Скорую вызвать?

– Переживу. История, обычная у нас. А вот второго такого же я уже не переживу. Не в этой жизни, мама.

Глава 2.

Главное – не волноваться. Я сильная, и мое сердечко справится. Я же знаю, как успокаиваться, меня добрый доктор Инга Львовна, областной кардиолог научил.

И я начала петь потихоньку:

«Он по дороге шел с гитарой за спиной,

А дорога та кончалася рекой.

Пропитан порохом и запахом войны

С опаской шел домой, но был с судьбой на «ты».

На соседнем берегу его был дом,

А река смеялась сожженным мостом,

И где-то лодка тут была недалеко.

Затонула или ветром унесло».

(Стихи из песни группы «9 район» Алексея Никитина)

Слышу, мама в скорую звонит, вызывает, не послушалась меня…

Опять разнервничалась, даже слезы выступили. Вытерла, попыталась вздохнуть и снова пою припев на выдохе:

«И сняв гитару с плеч,

Остановился и спел про любовь.

Ту, что не смог уберечь,

И не вернуть которую вновь.

Он по дороге назад

Помнил адрес и где лежит ключ,

Но задрожала рука,

Увидев в небе скопление туч»…

(Стихи из песни группы «9 район» Алексея Никитина)

Да, успокоиться сложно. Не надо было так быстро бежать. Когда Никита уехал со своей медсестрой, я помню, мое здоровье еще было крепким, как у обычной, молодой, восемнадцатилетней девчонки.

А потом я отказалась есть, от слова совсем, ничего не лезло. И начались бессонные ночи. Я ложилась, накрываясь душным одеялом с головой, и плакала. Мама спала крепко, но она иногда просыпалась, подходила и прислушивалась.

Иногда я ночью гуляла по нашим любимым с Никитой дорожкам, тропинкам, а днем училась, потому, что учиться надо. И снова не спала, не ела, плакала, училась.

Мама ругалась, и жалела. Но не выдержала. Отвезла меня к врачу. Вес мой стал такой, как у манекенщицы – это я так думала.

Ребрышки пересчитать можно было. А потом мое сердце сказало, что не выдержит больше такого мучения, и мы опять поехали к врачу.

Сказали, что у меня теперь может быть никогда не будет детей, потому, что это патология, при которой два сердца мое единственное уже не выдержит. Патология, которая называется кардиомиопатия, которая на всю жизнь. И если я не начну спать, питаться, всё будет только хуже.

Я начала, потому, что было жалко маму. И жалко Ингу Львовну, которая меня обнимала и говорила: «Ты моя хорошая. Вот я без мужчины уже почти сорок лет живу, и видишь, какая довольная? Потому, что у меня дочки и внучки. И у тебя так будет!»

Я думала, что все о своей судьбе знаю. И была уверена в том, что все сложится хорошо у нас с Никитой, так, как я себе представляла. И как Наташка-племянница мне рассказывала. Именно так, или даже лучше.

Всегда была влюблена в Никиту, с садика. Он такой симпатичный, такой обаятельный. А потом, уже в шестом классе стал красивым стройным и загадочным.

Никита надо мной просто дрожал. Он каждый день спрашивал, когда мы увидимся и часто вздыхал, что на ночь приходится расставаться. Все, все знали, что мы станем мужем и женой, хотели пожениться еще до его призыва на воинскую службу, но у нас с мамой не было денег. Его родители и бабушка с дедом всё решили взять на себя, а брат Никиты потребовал, чтобы его родители не тратились на свадьбу младшего, потому, что он может жениться вперед него.

Две свадьбы в один год очень накладно.

Невесты у Ильи были, и родители попросили нас повременить, потому, что восемнадцать мне исполнялось только в ноябре, а Никита поступил в институт.

Но он не доучился. Скучал по мне, сбежал, экзамены сдавать не захотел. Решил, что лучше сначала в армию сходить, чем потом, когда мы женатые будем и привыкнем друг к другу.

Забрали в мае.

Я провожала его в армию со слезами, я целовала его, как будто на фронт провожаю. Все смеялись надо мной, но сердце переполняла любовь, которую не скроешь. Мне так хотелось, чтобы он поскорее вернулся, чтобы вновь ощутить пьянящее чувство нашей любви.

Мы уединялись с ним в разрушенном доме, я думала, что свадьба будет обязательно, и мы любили друг друга так нежно и так ласково, что казалось, так будет всегда. А этот дом с заколоченными досками окнами, где мы вместе убирали пыль и, смеясь, брызгаясь и целуясь, мыли полы, может оставаться нашим таинственным местом. И когда мы поженимся, тоже будем там прятаться вдвоём.

Мы купили обои на сэкономленные деньги, ободрали старые и вместе там поклеили новые в одной комнате. У нас на полу лежал не очень широкий, но почти новый матрас, накрытый покрывалом с рекой и лебедями, зелено-голубым таким бархатным, приятным на ощупь. Я забирала его домой стирать. Электричества в том доме не было, его давно отключили, но мы зажигали три свечи, а когда их свет озарял нашу прекрасную жизнь… Всё вокруг казалось не старым и разрушенным, а прекрасным. Мы парили на небесах и тени наши дрожали от дрожащих огоньков.

Когда собирались по домам, Никита лежал, смотрел на меня, а я сидела на коленях и расчесывала свои длинные волосы, которые были тогда еще густыми и красивыми.

«Мила и Я» написал он на стене моей помадой, над матрасом.

Он ушел в армию, я ходила туда и не плакала. Я отпирала старым большим ключом расшатанную дверь, проходила через сени, мыла полы, вытирала пыль и даже брала домой постирать белье, которое мы с Никитой купили себе сами.

Я смотрела на эту надпись и вспоминала его слова: «Вернусь, Милая, вернусь».

Отчаянно ждала его возвращения. На парней вообще не обращала внимания, да они и не подходили. Все знали, что жду Никиту. А кто в нашем маленьком городке, почти в деревне, не знал, тому быстро объясняли, что я уже невеста.

Писала ему письма и получала в ответ:

«Мила, Милочка, прошу тебя, ясноглазая моя поэтесса, плачу, когда читаю, и надо мной старшина уже издевается, и пацаны прозвали «мокрым». Пожалуйста, Милочка моя, пиши мне только про учебу свою, тогда я читаю и думаю, что у тебя все хорошо. Пиши про собаку свою, и как кошка котят родила. Не пиши мне про любовь, иначе я так и буду мокрым, а сама знаешь, лучше быть сильным».

Нежные письма превратились в дружеские.

А сейчас оказывается, что я могла … что-то сделать. Обнять, вцепиться невесте в роскошный черный шелк волос, ему чубчик повыдирать, щеку поцапать, пощечину дать и просто крикнуть: «Как же ты мог! Ты же мне обещал!!! Ты обещал ко мне вернуться!!!»

Сейчас уже неважно. Всё, что он сказал – это не любовь. Это никакая не любовь.

Это похоть голая. И даже месть за мою измену. Не верит мне и никогда не поверит. Значит, так сложилась судьба.

Я знала, что он с другой живёт, но все равно ждала и ждала, и молилась.

Глотаю сейчас соленые слёзы, которые в горло текут, и жду скорую помощь, которая меня опять куда-то увезет. Или оставит со следами присосок на груди. Выписав какие-то бесполезные лекарства.

Вот и пожаловали ночные гости, мама там что-то говорит в сенях, рассказывает мою историю болезни.

Мужской голос, новенький на скорой.

Обычно Дарья Филипповна или Ирина приезжают, два фельдшера наших, по очереди. Или Камилла Сергеевна, кажется…

И вот чувствую, что ко мне подходит наш фельдшер Ирина Степановна, открываю глаза, привычно раздеваюсь, оголяю грудь, и доктор молодой парень совсем быстро очки снимает, а после начинает что-то писать. Сняли ЭКГ, Ирина отдала врачу полосочку бумаги, и он, чуть сдвинув брови, просит у мамы карточку мою с последней кардиограммой.

Начинает легко кусать губы, несколько взглядов на меня, и я быстро прикрываюсь, кофточкой. Какие-то глаза у него красивые, яркие, лучше бы надел очки.

– Мирослава, у вас изменения, не очень положительная динамика, скажите, какие ощущения в сердце, что беспокоит?

– Перебои, дышать нечем, на улице я чувствовала, что могу потерять сознание.

– Стрессы, переживания были?

– Да.

– Физическая нагрузка?

– Я немного бежала.

– От кого бежала? Вам нельзя. Сейчас или днем?

– Около часа назад. От себя.

– От себя? Что это значит, объясните. Вас что-то сильно напугало? Галлюцинации?

– Можно и так сказать. Любовь первую встретила.

– Любовь – это хорошо для сердца.

– Несчастную.

Подошел ближе, присел рядышком, взял руку мою, запястье держит легко, пульс считает. Долго держит руку на пульсе. Потом снова своими глазами смотрит на меня, я аж ноги перестала чувствовать.

– А сейчас почему так пульс подскочил?

– Я волнуюсь. И вас стесняюсь.

– Одевайтесь, собирайтесь, поедем в больницу. С собой паспорт и полис.

– Не надо меня в больницу, пройдет.

– Пройдет. В больнице пройдет. Давайте, Мирослава. С этим диагнозом шутки плохи. Я вам показался неопытным? А меня все уважают, и я приехал сюда после четырех лет практики в кардиологии. Постараюсь вам помочь, но только в условиях больницы.

– Да, да, – закивала мама, – Полечите ее, мою ласточку сердечную. Душу бы еще кто полечил, у вас есть такие способности?

– Я постараюсь ради вашей ласточки, чтобы сердце ее стало сильным, если она будет слушаться. Я постараюсь. Мирослава, Вы можете идти сами? Или позвать водителя мы вас отнесем?

– Могу.

Через десять минут я уже сидела в темноте машины скорой помощи. Фельдшер рядом с водителем, а незнакомый доктор, который обещал меня снова сделать сильной и выносливой напротив меня, боком.

Я рассматривала его профиль и заметила, что он больше не надел очки. А лучше бы надел. Профиль у него был очень красивым. Таким благородным, и на подбородке ямочка.

Спустя еще пятнадцать минут он уже подавал мне руку возле приемного покоя горбольницы и больше уже ее не отпустил. Чтобы я не упала. Шли мы очень медленно, несколько метров, примерно десять. Прижал мою руку боком к своему халату и чуть перебирал пальцы задумчиво.

Я вспомнила, как плакала и хотела тоже выйти замуж, как Никита женился. За первого встречного. Вот просто выйти на улицу и крикнуть: «Выйду замуж за любого, кто согласен!!!».

Я хотела, чтобы у него была Лия, а у меня Лёва, Леша, Леонид, неважно кто, но чтобы я была замужем одновременно с Никитой, или даже раньше.

Потом отлегло, и я стала снова ждать, что он вернется.

Доктор усадил меня на кушетку и зашел в кабинет, передал мои бумажки медсестре.

Потом вышел и спросил:

– Мирослава, как вы? Одышка, сердцебиение?

– Да. А как Вас зовут?

– Вадим.

– Просто Вадим?

– Вадим Николаевич.

– А фамилия у вас какая?

– Дашко.

Я замолчала. Больше сил не было спрашивать, и так уже разболталась совсем. Запах больницы я ненавидела. Пахло иногда едой столовской, иногда спиртом, или пахло краской, побелкой, озоном, но больше всего пахло хлоркой… Вот её-то я и ненавидела.

Полы в нашей больнице скрипучие.

Вадим Николаевич куда-то заспешил на вызов, а меня с направлением даже не проводили, я и так тут все знаю.

Лучше бы к травнице пошла, чтобы она меня на ноги поставила. К той бабулечке, которая шепчет и веничком сухим машет, а потом дает такую плошку, в которой на дне ветки плавают. Дает и приговаривает:

– Выпиваешь – горько, а на душе – сладко.

Захожу в палату, четверо уже лежат, я пятая, кровать у двери. Спят, горки такие лежат белые на каждой кровати. Я сажусь осторожно, и снова шаги – высыпали мне горсточку лекарств в ладошку.

Ночь.

Ни запахов весенних, ничего хорошего. На неделю, как минимум опять положили.

Я тихо зашептала продолжение песни:

«Он на войне героем был не на словах.

На теле раны, гимнастерка в орденах.

Но подошел он к дому – вдруг залаял пес,

А пьяный брат сдержал свой смех потоком слез.

И сжав ладонь в кулак, не чувствуя руки,

Он удалился прочь от берега реки.

И к монументу двух сердец и стрелы

Он возложил свои дешевые цветы»…

Отвернулась я к стенке и поняла, что выть мне совсем не хочется. Только хочется спросить, еще раз глядя ему прямо в глаза:

– Да, Никита, я была на этом фото, а тебе ничего не показалось странным?

Глава 3.

Я проснулась утром и, конечно, не увидела добрые глаза нового доктора Вадима Николаевича, у которого набралась смелости, спросила имя, да еще и фамилию. Я увидела на своей, то есть больничной тумбочке книгу – рассказы О. Генри и сразу взяла ее в руки.

Читать. Всегда любила читать и писать, литература – мой любимый предмет. Наверное, Никита узнал, что я попала в больницу, и передал мне эту книгу.

Когда я читала её и смеялась, или удивлялась, мой Никита умилительно успокаивал. Мой бывший Никита.

Никогда мы уже не станем прежними чистыми и честными друг с другом детьми. Я вчера убегала от него и ощущала, что бегу в темный тоннель, который обязательно закончится ослепляющей и манящей белизной, только я еще пока её не вижу.

И вот я прибежала. В больничные стены. Мамочка моя, я же так тебя люблю! Я опять подвела тебя, мама!

Женщины уже шуршат пакетами, пошли умываться, а я прижала к себе эту книгу, закрыла глаза и вдыхаю ее незнакомый запах.

Такую точно толстенькую книгу он брал для меня с собой, когда мы ездили с Никитой в Калининград. Конечно не с Никитой, а со всем классом, но мы ездили … вдвоем, хотя у мамы совсем не было денег. Мама Никиты помогла, чтобы мы поехали вместе, потому, что он решительно отказывался без меня шагу в сторону Калининграда ступить. В шестом классе. Сидели в автобусе, ужасно хотелось спать, и я, как всегда, положила ему голову на плечо, а он взял меня за руку. Это заметила чужая строгая учительница Елена Станиславовна.

Никите она ничего не сказала, а на меня так презрительно и ненавистно посмотрела, что я стала дрожать и почти вскочила.

Он в этом автобусе касался моей руки, прижимал ее к себе, и спрашивал: «Милка, ты чего, замерзла? У тебя пальчики ледяные. Ты что? Дать тебе мою куртку?»

А я только шептала ему: «Тише, Никит. Не надо меня трогать. Мы не одни, на нас учительница смотрит».

Он тогда засмеялся и помахал ей рукой…. Смелый и смешной.

Мы же читали эти рассказы и смеялись, и он вспомнил. Всё было так чудесно. Никита меня осторожно гладил по руке и целовал в лоб теплыми губами. Родными.

Всегда писала красивые сочинения, и часто писала Никите. Сама сочиняла ему письма, как я его люблю и какой он хороший у меня. А после того, как Елена Станиславовна позвонила маме и сказала, что из-за поездки нас с родителями ждут у директора, я задумалась – если бы нас разлучили, что я ему могла бы написать? И мне пришли в голову только эти строки: «Я не смогу жить без тебя». Только эти слова. Получается, не могу, и с шестого класса это поняла. Еще немного поживу и всё. Еще немного полежу здесь и всё.

Я открыла книгу и увидела надпись: «Вадиму от любящей старшей сестры в день рождения».

Так! Это мой доктор. То есть не мой, а больничный. Его же зовут Вадим. А зачем он мне ее положил.… Чтобы вспомнила!

Я поняла – это знак судьбы. Как тот знак, что его мама мне передала. Оказалось, что все мои школьные письменные сочинения в его адрес и глупые первые стихи Никиточка складывал в папочку, которую хранил у себя в столе. А в моменты вечерней тоски по мне, доставал и перечитывал, как его мама сказала, с глупым, с таким умилительным, и с таким проникновенным лицом, будто у него ума нет совсем.

Мама передала мне эту папку с глупым и растерянным лицом и проникновенно сказала: «Мой сын просил вернуть это тебе, Мирослава. Мой младший сын».

Я вздохнула и схватила свою сумку. Мне захотелось в ней найти ключик к счастью, или что-то шумопоглощающее, потому, что все зазвенели посудой и в коридоре раздался шум тележки. Сейчас разнесется запах утренней каши с куском серого хлеба и плавленым сырком, без масла, без соли.

Хотелось чем-то занять свое утро. Я бы уткнулась в эту книгу, но воспоминания, как омут затянут меня с головой. Добрый доктор и не догадывался, какой знак судьбы он мне подсунул.

Казалось, что если не думать и не вспоминать, станет легче, а на душе такое равнодушие, что .... маму обязана помнить! Мама, мамочка, я за тебя держусь, и ради тебя буду держаться пока смогу.

И, конечно же, я нащупала в сумке свою тайну, несколько запечатанных конвертов. Неосознанную тайну, я её припрятала под подкладку своей сумки с бежевым бантиком, потому, что лето, а осенью обязательно переложу их в сумку с черным бантиком…

Это были письма, которые я писала Никите, и которые снова вернулись ко мне.

Я писала ему на прежний адрес в часть, хотя там он уже не служил, он демобилизовался. Или, как сказал – служил по контракту, но отказывался получать.

А я писала! Потому, что в какой-то момент, когда надо было выжить, заставила себя поверить – он просто еще не вернулся ко мне из армии, а та встреча с невестой Лией мне приснилась.

Я не спала и писала, всю ночь и вот когда уже поняла, что почти умираю, перед больницей положила в свою сумку эти вернувшиеся из его армии назад конверты. С отметками. Решила, пусть их когда-нибудь найдут и ему отдадут.

Возродили к жизни, поэтому я решила, что увижу его и отдам. Через три месяца, передумала отдавать, не смогла выкинуть....

Вот и шанс был ему их из рук в руки, только без сумочки я тогда была. А надо ли теперь?

Нет, не надо.

Я бы новое написала: Никита, я была на этом фото, а тебе ничего не показалось странным? Тебе не показалось странным, что больше ни одной фотографии нигде нет? Ни одной, даже самой дурацкой, только чтобы мы вместе с твоим старшим братом, горячо любимым всей вашей семьей и тобой …

Никита обожал фотографироваться вместе. Мы готовились, он поправлял на мне бантики, я поправляла его прическу, его густые черные прекрасные шелковые волосы. Мы прихорашивались и просили нас сфотографировать вместе.

А потом… мы стали фотографироваться в поцелуе.

Его брат тоже к нам вставал третьим иногда. Он тоже любил, сам, один, с девушками красивыми, со своими девушками. Фотографировал свои мышцы, и обязательно улыбался натянуто. А со мной … Это была единственная фотография, мы лежим в обнимку, мои голые ноги, мои руки, кофточка моя вязаная сиреневая. Наверное, всё было именно так. Я же не видела, спала после сидра бабушкиного веселого и грустного одновременно.

Решительно вытащила письма на свет божий. Мои одиннадцать сочинений для мальчика любимого Никитушки, которого я всё еще ждала из армии….

Долго перебирала конверты, с какого начать.

Начался обход.

Моего доктора доброго не было, зашла Светлана Владимировна, заведующая, и сделал вид, что крайне удивлена:

– Ну и что ты, кукушка? Опять бросила мать? Мирошка, я уже устала тебе говорить, нельзя тебе бегать. Давай, раздевайся, послушаемся. Отеков нет?

Она пощупала мои голени, помяла живот, постучала по печени, погрела свою вечную старую «слушку» и прислонила к груди.

– Ты знаешь, кто тебя принимал? Вот. Мы от него можем получить для тебя новый шанс. Написал твой диагноз под вопросом и к вирусологу сегодня поедешь после рентгена во всех проекциях, поставил «специфическую вторичную кардиомиопатию» под вопросом. Наконец-то взялся за тебя кто-то опытный.

– А откуда его к нам ветер занес, Светлана Владимировна?

Коршунова нахмурилась:

– Он в Санкт-Петербурге родился, учился, работал в Москве. Приехал по семейным обстоятельствам. Говорят, жена его сюда сбежала, и он за ней.

– Откуда сбежала?

– Откуда? Не знаю, с Москвы к себе на родину. Ты не знаешь ее, наверное, Мирошка. Постарше она тебя будет. Только бы она подольше тут на родине пожила. Врач такой нам необходим. В поликлинике прием вести будет и у меня тут, людей с того света вынимать. Нас всего тут … раз-два и обчелся. Я тебе выписала всё твое, а он ночь сидел на дежурстве и перечеркал. Вот, держи направления, скорая тебя в два часа заберет, поедете к областникам, уже договорились. Добегалась опять. Год с тобой мучаюсь, дорогая моя девочка. Год коту под хвост, а диагноз то областники поставили. Ну, поглядим, чего напишут! Отдыхай, тебе для диуреза всё принесли?

– Наверное. Спать хочется.

– Вот и спи, а что тебе еще тут делать? Разговоры не слушай, не волнуйся.

Пошла к другим пациентам….

А я, вдруг, с силой разорвала первый конверт, достала свое письмо и начала улыбаться, решила сделать такое лицо, как у Никиты, когда его мама дурачком называла.

«Здравствуй мой ласковый Никита! Природа нас радует, солнышко светит, птички запели красиво…. Мама со мной обращается бережно, как со своей хрустальной свадебной рюмочкой, где гравировка ее имени и кольца золотые. Меня обняла и поцеловала, почти, как ты. Погода у нас тоже чудесная. Кошка котят не родила. Не волнуйся.

Я много гуляю, и все время думаю о нас с тобой. О тебе, моя любовь, единственная и вечная. Где она живёт, эта вечная любовь, это святое знамя дураков? Сейчас, когда тебя рядом нет, я не знаю где найти эту любовь, может быть, в этих письмах она живет и от тебя ко мне путешествует. Я думала, какие мы с тобой счастливые, ты есть у меня, а я у тебя. Но ты уже вышел во взрослую жизнь, а я осталась той же Милкой, в детстве. Живу с мамой, в том же доме. Поутру прохожу мимо своей собаки и всегда глажу ее лобик и уши. Мимо куста с пионами и шиповником, обязательно наклоняюсь и вдыхаю аромат. Скоро твоя жизнь станет совсем другой, когда ты вернешься.

Я буду тебе нужна? Прости меня, Никита, если обидела тебя. Я не хотела этого делать. Люблю тебя, вернись ко мне, мой ласковый любимый сердцу человек».

Стало легко на душе, как будто первую частичку любви я выпустила из письма. Отправила в путешествие, Никита не получил и вернулась эта маленькая вечная любовь ко мне снова.

Сердце бьется пока ровно и часто.

Прекрасно бьется.

Сладостно.

Я открыла второе письмо. Еще 9 останется, как девять жизней у кошки…

«Любимый мой, ласковый мой, Никита, мой родной. Мне без тебя в нашем доме нравится. Не знаю, как смогу его отвоевать у своей двоюродной сестры. Когда тётя умерла и дом забросили, он ей был не нужен. А тут сказала, что землю будет продавать. Мне так жалко. Так жалко. Хочется, чтобы мы там с тобой опять хоть раз побыли вдвоем. И ты мне шептал на ушко, что я твоя жена, а ты мой муж любимый.

Только и осталось вспоминать и думать о том, что никто его не купит и не разрушит наше тайное счастье. Мы с тобой раньше были счастливы и хотели даже купить его, помнишь? Ты обещал, что он останется нам, мы там поживем и все восстановим. А сестре всё равно, она написала «дом под снос» в объявлении.

Я плакала. Потом успокоилась и стала там опять убираться.

Помнишь, ты так крепко заснул? Уже ночь на дворе, домой пора, родители уже ищут нас, я тебя бужу, бужу, а ты ворчишь на меня и не хочешь просыпаться.

Вот так я буду вспоминать про наши вечера с тобой всегда. Как мы играли в желания, и ты меня целовал все время, куда я тебе не разрешала целовать. Мне стало уже хорошо, потому, что ты скоро вернешься. Совсем скоро. Люблю тебя, вернись ко мне, моя радость».

Вернись ко мне радость. Радость верниииись!

Я чуть не закричала.

Опять положила руку на пульсирующую венку на шее и услышала «тук-тук-тук-тутук- тук-тутук».

На сегодня радости хватит.

И радость, и грусть, и беготня от мнимого жениха представляла опасность. Или мой добрый доктор так уже не считает после ночи дежурства?

Нет. Хочется еще чуть-чуть любви вечной из письма выпустить. И я открыла свою первую «жизнь» из оставшихся девяти, как у кошки.

Письма лежали в последовательности от первого до последнего, так же и вернулись.

В этот момент в больничную палату вошел … Нет, не Никита.

Брат его Илья Васильевич.

Зашел, накинув белый халатик, и затих.

Я смотрю на него во все глаза и молчу.

Слышу, наконец, его глухой голос:

– Привет, Мира. Как ты?

Я молчу и смотрю на него во все глаза.

Он свои бесстыдные глаза в пол уставил и мышцами громадными поиграл.

– Я тебе принес фрукты и орехи, это полезно для сердца, сухофрукты, икру баночку.

– Оставь, я обязательно съем. И прощай, ты же меня бросил. Тебе же перед братом стыдно, поэтому навестил.

– Да, бросил. А что не так?

– Илья, если хочешь, я сейчас так сильно тебя возненавижу, что умру от приступа, и твоя тайна вместе со мной. Еще что-нибудь скажи, выгони женщин из палаты, чтобы без свидетелей. Пять минут подожди, послушай мои мучения, потом еще пять минут тишину и сбегай за медсестрой, скажи, что я умерла.

– Мирош, не говори ему. Он все равно тебе не поверит. А у нас семья, родители переживают. Всё равно любовь у вас уже прошла. Давай повстречаемся немного, а? Чего ты хочешь? Хочешь, телевизор в палату принесу? Кольцо куплю, хочешь?

– Хочу! Давай и телевизор, и кольцо, и цветы. Давай. Ты же бросил меня, а теперь пожалел.

– Мирош, не так всё было. Не так. Ты первая, кто научил меня желать, любить по-настоящему, по-сильному, так, что без мозгов. Будто дышать не мог, так хотелось. Теперь я хочу, чтоб ты научила меня еще больше любить. У меня не было постоянной девчонки, только потому, что я их так не хотел. И ты первая, кто научила меня смотреть и видеть… Научи тебя любить!

– Этому тебя учить будет твой родной брат, а не я. Он умел. Если еще не забыл, научит.

– Когда дядь Миша помер, я ходил к тебе. И в больницу хотел, но … Мирош, остынь. Мой брат уедет, уже вещи собирает.

– Я очень спать хочу. Можно побуду одна?

– А можно я посижу немного? Хотя бы на краешке кровати?

– Моя мать тебе не простит моего приступа ненависти. Илья, лучше иди. За телевизором, кольцом и цветами. Не забудь брату пожелать счастливого пути.

– Не забуду. Выздоравливай.

– Обязательно!

Илья-насильник поставил пакет на стульчик и тихо вышел.

Никита собирает вещи и уезжает куда-то. Добрый доктор спит с женой или без жены после дежурства. Мамочка на работе, скоро прибежит с компотом, печеньем из овсяных хлопьев и вареными яичками, чтобы я не голодала после легкого ужина.

Вещи собирает. Господи, я же ему ничего не сказала, ни о чем не спросила. Осталось восемь… Нет, семь жизней.

Глава 4.

Прошло тяжелое время в больнице. До отъезда в областной центр осталось полчаса. Знаю, это странно, но у меня появилось чувство, что глаза моего доктора похожи на глаза святого, к которому меня мама водила, чтобы за здоровье свечу поставить. Я тогда шаталась от слабости и смотрела в эти волшебные синие глаза.

«Никита меня выслушает и простит» – думала я сейчас. – «Но я к нему не пойду, потому, что прощения просить мне не за что. Я лучше буду сидеть рядом с молодым, но опытным доктором Вадимом, и смотреть, как он пишет мне огромное направление и сопроводительное письмо».

– Так, Мирослава, я договорюсь насчет вас в Москве. Мне надо только подтвердить одно предположение, получить анализ на гормоны и увидеть показатели аутоиммунных заболеваний. Сегодня из областного вернетесь, ночью не бегать, не прыгать, не нервничать. А затем вам надо хорошо отдохнуть, выспаться и ждать. Как вызовут в Московский центр – сразу брать билеты, бронировать гостиницу и ехать с сопровождающим. Последний момент – как быстро вы снова набрали вес после эпизода резкой потери? Я смотрю у вас прошло меньше двух месяцев… Стали нормально полноценно принимать пищу и всё?

– Да, примерно так. А с каким сопровождающим? Это вы его дадите?

– Нет. Вам нужен родственник или друг, подруга. Родители есть? С вами могут поехать?

– Мама есть. Она единственная у нас работает сейчас, я не могу с ней. И ей не дадут отпуск.

– Даже несколько дней? Неужели у вас нет кого-то серьезного, ответственного, кто готов помочь?

– А что нужно делать будет?

– Вас довезти до кардиологического центра, проводить. Гостиница там есть, а я договорюсь насчет госпитализации. Если не возьмут, надо сразу вас перевезти в другой центр, в эндокринологию. На машине или на поезде, неважно. Когда всё решится, вас надо встретить и доставить в стационар уже ко мне. Мы еще понаблюдаем, я думаю.… Хотя пока рано думать, надо действовать. У вас тут одна из сложных ситуаций, неясный диагноз, под вопросом он у меня. Светлана Владимировна дала пояснения, и я неудовлетворён.

«У меня были только слова, а у него фотография. «Как, Милка, ты могла?» Эх, Никита, как же я могла…. Доктор неудовлетворён. Понятно».

Улыбнулась доктору, настрой был решительный.

И снова мысленно перенеслась.

«Когда он меня занес в черный список, вокруг все почернело. Пришло осознание того, что я могу только писать на бумаге бумажные письма. Я даже помню тот день, когда это случилось».

Раньше писала ему, ради удовольствия, как сочинения, и мы созванивались по телефону каждое воскресенье. Почему-то мне было важно, чтобы он разговаривал со мной именно по утрам. Бодрым и веселым голосом. Служил далеко-далеко, а я его слышала так близко-близко, как будто он рядом.

«Мила, остался ровно месяц, красота моя, я скоро обниму тебя. Я вернусь к тебе. И согрею тебя, будет так горячо!»

– Мирослава, вы меня слышите?

– Зовите меня Мира, пожалуйста. Вам будет легче.

– Мне и так несложно, у вас красивое имя, и девушка вы молодая, красивая, должна быть здоровая и крепкая.

«Это был последний его звонок».

– Вам нужно найти сопровождающего. В крайнем случае, незнакомого человека, который согласится вас доставить. Одной не советую, вы слишком слабы к нагрузке. Дайте мне контакты вашей матери, нужно несколько вопросов задать, она на мобильный не отвечает.

– Мама, когда на работе, не отвечает на незнакомые номера. Давайте я сама ей наберу, и вы поговорите.

Доктор вышел с моим телефоном в коридор, а я одела кофточку, взяла обувь в пакете, водичку в бутылке и стала собираться в полуторачасовую поездку на скорой. А потом в Москву.

Вышла к нему, он все еще разговаривал. Худой какой, напряженный. … Угрюмый сегодня.

– Так, найдут вам человека. Готовы? Медсестру позову, проводит.

День за дверью больницы оказался душистый и прохладный. Влажный, после дождя. На меня с деревьев срывались капли. Одна капнула на нос, и я улыбнулась.

Где-то цвела сирень и яблоня, ветер доносил аромат. Чувствовала, что в груди бьется. А в голове легко и свободно, будто там нет никакой трагической информации, а только ветер и аромат.

Села в скорую, бочком устроилась, сумочку рядом положила, карту медицинскую в папочке, и мы поехали.

Раньше мне казалось, что я жертва неверного бессовестного возлюбленного, который Лию, прекрасную жену себе нашел. Ушел к другой. Но теперь понимаю, что это вовсе не так. Не ушел и любит меня … неверную. Со мной рядом целых два года не было любимого человека, потому, что два других человека сделали всё, чтобы его не было.

Я никому не причиняла зла и боли, ждала любимого, а мне теперь от обиды деться некуда, кроме вот этих больничных стен и трясущейся «газельки» с кушеткой посередине.

Эти полтора года контракта Никиты, эти дни и часы после встречи с Лией… уже прошли.

Надеялась целый год, что он вернется ко мне, а еще полтора года уже ни на что не надеялась. Девушка Никиты не забывалась, она мне виделась сначала в свадебном платье, красивая, как царица, потом беременной, поглаживающей живот, а потом с младенцем на руках, кормящей.

Я выдержала и эти испытания… Не хотелось маму огорчать, я и не огорчала. Ела и улыбалась, гуляла потихоньку, долго гуляла, приходила вся взмокшая от пота и сидела тихонько на крылечке, гладила Любимчика по лобику и ушам, а он бил хвостом. Не бегала и не прыгала. Шила красивые шторки, тюль, и спала. Но я потеряла своего любимого. Что-то мне подсказывало, что он не плохой человек. В Лию влюбленный. Заслуживает счастья.

Илью-насильника видела, и пряталась. Не знала, что это он Никиту со мной разлучил. Не знала, что фото есть, и письмо написано какое-то лживое.

А сегодня в областном центре я услышала новые фразы в отношении меня, дистрофия миокарда и паращитовидная железа.

Когда я вернулась, было уже очень поздно. В палате стоял новенький телевизор, женщин много, еще с других палат присоединились. Смотрели вечерний сериал не в холле, а у нас в палате.

Моя тумбочка пестрела фруктами, на кровати лежали цветы и бархатная коробочка.

Открыла – кольцо из белого золота с пломбой, этикеткой, три камня сверкающих на нем посерединке, как обручальное.

Вадим Николаевич зашел в палату, когда я с коробочкой сидела.

– Мирослава, как перенесли поездку?

Поднял мое лицо за подбородок, попросил язык показать

Я и показала.

– Синевы нет, одышку не слышу, сейчас на ЭКГ и получите легкий ужин. Я уже почти уверен.

– В чем?

– Надо действовать быстро, вот в чем.

Его взгляд упал на огромный букет роз за моей спиной на больничной кровати.

– Цветы принес ваш любимый?

– Нет. Чужой человек.

Я усмехнулась, повернулась и стала рассматривать цветы, которые были перевязаны широкой розовой атласной лентой. Взяла в руки и вздохнула. Их было так много, что трудно сосчитать. Четное или нечетное принес, интересно? Дорогие, совсем не такие, как дарил Никита.

Опустила голову и положила коробочку с кольцом на тумбочку.

– Спасибо вам за книгу, я ее читала в детстве…

– Что было рядом, то принес. Вам нужно отвлечься, не сомневаться, вылечиться можно и нужно.

Мама пришла на следующий день с загадочным видом. Принесла бутылку с компотом и пакет с продуктами. Печень трески, икра, фасоль, крупная курага, апельсины, манго, черника в баночке с сахаром, красная рыба под соусом, как из ресторана в пластиковой коробочке…

– Девонька моя, надежду я услышала, теперь главное, чтобы вызвали. Уедешь ты моя дорогая, и приедешь здоровая. Лапонька, не волнуйся. Не вернется тот, кто боль причинил. Знал всё, что с тобой случилось, и носа не казал. Так и пусть прячет своё рыло свинячье. А ты, моя красавица, не гонись за подлецом. Лучше себе найдешь. И внуки у меня будут, я верю.

– А как он узнал, мама?

– Так… дочка…. Я же… долг относила, родителям его. Все ж в городе знали, как ты похудела, заболела, город маленький. Все знали, что ты погибала у меня. И помогали люди, пока я работать не могла. Очень деньгами брат его помог старшенький. Молчун такой, а сердечный. Мирошка, ты у нас умница, цветы то какие красивые, это кому принесли?

Цветы я подальше от себя уже в угол палаты поставила в ведро железное с надписью затертой.

– Не знаю, мама. Приехала, и цветы кому-то привезли. А сердечный Илья ничего не говорил тебе?

– Когда? Сейчас?

– Когда деньгами тебе помогал.

– Сказал для вас вот деньги, чтоб уход был, лекарства.

Я хотела плюнуть куда-нибудь, например, ему в лицо, и песню спеть, чтобы успокоиться. Но виду не подала.

– Мама, а кто со мной поедет в Москву? Алёнка сможет? Или Тетя Нина?

– Я поеду. Отпрошусь. Если вынудят – уволюсь, потом приеду и устроюсь заново туда же или … да куда-нибудь напрошусь. Доктор сказал это очень важно, чтобы ты была не одна и ничего не боялась. Всё будет хорошо, Мирочка моя!!!

Вот и вызвали в Москву. После двух дежурств и наших коротких получасовых бесед с Вадимом… Николаевичем о жизни и мире во всём мире.

Своего сопровождающего я увидела издалека.

Парень с широкими плечами, крепкого телосложения, высокий, выбритый затылок, короткие русые, чуть осветленные волосы. Глаза карие, ресницы густые. Нос прямой, черты лица четкие, скулы широкие, квадратный подбородок. Подойдя к Илье, я чувствовала себя самым маленьким и несчастным существом. Он огромный. Илья-Насильник огромная груда мышц. Существо мужского пола, который не мужчина.

По его виду было всё ясно, он сам не рад. Сразу сел в машину и захлопнул за собой дверь.

С заднего сиденья вылезла мама и помахала рукой. Так легко и тепло, по-деревенски, с радостной улыбкой.

А я еле выдавила из себя эту улыбку. Мне хотелось развернуться, зайти в больницу и закрыть старую, окрашенную масляной краской дверь.

Но вдохнув больше утреннего воздуха, почувствовав головокружение, я обвела взглядом больничный двор и шагнула со ступенек.

– Эй, дочка, осторожно! Не упади! Ничего не забыли? Ехать-то пять часов. В туалет сходила?

Я усмехнулась, сердце стучало «тук-тутук -тутук тук», утром хуже, днем лучше, вечером хуже.

Илья быстро выскочил из машины, что-то сказал матери и обвел ее вокруг, усадил за пассажирское сиденье. Потом резво без улыбки, как будто он выполняет какую-то важную работу, рванул ко мне.

– Пойдем… – сурово приказал. – Я тебя отвезу, это важно.

Я старалась вести себя спокойно, посмотрела на него. Знала с детства, видела, как рос, всегда в спортивной одежде, всегда выбритый затылок, всегда напряжен, как штангист перед поднятием штанги. Молчун. Здоровался, кивал и шел поднимать свои гантели. Медалями вся его комната завешана, кубками заставлена.

– Мира, пойдем, надо ехать… – снова сказал он уже тише. – Я буду молчать всю дорогу, отвезу и заберу.

«Чтобы ты провалился» сказали ему мои глаза.

Что он делает с моим сердцем? Да оно просто задыхается от обиды. Нет, этого нельзя допускать! Его нельзя ненавидеть. Прошло уже два года, уже скоро три пройдет!

Я хочу жить ради мамы. Нельзя так безрассудно насиловать свое сердце. Да, я узнала три дня назад, но прошло с того дня, как он лапал меня … почти три года! И я уже не та, и он не тот. Ему уже давно наплевать, только разговор с братом его ко мне привел, виноватого, играющего в гадкую любовь.

Отстранившись, я пошла к машине и залезла на заднее сиденье.

Там лежала подушка и большой плед.

Мама развернулась, начала радоваться:

– Мирошка, солнышко, ты ложись, ложись. Илюша тебе устроил тут постель, отдохнешь, поспишь, не заметишь, как приедем. Не волнуйся, ласточка моя. Надежду нам дали, дочка, надежду.

– Мам, почему ты его попросила?

Так вопрос задала, как будто Ильи в машине и не было вовсе.

– А я и не просила. Доктор твой, сказал, что на машине минуете вокзал и суету. Он машину в кредит как раз купил и сам решил отвезти. У него отпуск как раз!

– Водить-то умеет?

– Умеет, умеет. Мы ехали прекрасно к тебе. Ложись, так удобней будет, а я тут, впереди поеду. Илюш, пирожок хочешь? Я и на тебя взяла, много.

Всю дорогу я спала, видела короткие сны и просыпалась, и снова спала. Дважды останавливались, мама выходила, помогала мне тоже выйти, мы дышали, отдыхали, пили компот из сухофруктов, Илья разминал плечи.

Я нервничала всё сильнее.

Огромный какой стал, совсем огромный.

В огромный центр медицинский приехали, я совсем ослабела. А так далеко парковка. Иду и останавливаюсь, снова иду. Устала как, невозможно…

Илья догнал, матери что-то шепнул. Она кивнула. Чувствую, подхватил на руки меня и быстрым ровным шагом до входа, на время отпустил. Мама спешит следом.

Бахилы на меня надевают. Снова на руки подхватывает и заносит.

Коридор длинный, очереди большие. Снова на руках.

Я так и привыкнуть могу.

И всё молчком, ни слова, ни полслова.

Как машина, а не человек.

Определили меня в шикарную палату. Мама в шикарном халате одноразовом белом с рисуночком центра. И меня повели на МТР, КТ, УЗИ сердца… всё по разным кабинетам. Укол какой-то в вену делали… Заснула, едва добралась до высокой кровати. Дали даже кислорода перед сном подышать и шиповника выпить. Ужин пропустила, но сил есть совершенно не было, и пирожки мамины я выбросила, испортятся.

Через три дня огорошили – опухоль в паращитовидной железе, сердце пострадало, нужна операция в другом центре.

А мама с Ильей уже уехали. Я звоню, говорю – кажется у меня правда другой диагноз, мама. Кажется, меня ждет совсем другой исход…

А сама испугалась слова «опухоль» так, что захотелось позвонить Вадиму Николаевичу и заплакать: «Это еще хуже!»

Я стала петь потихоньку:

«Ночью ехал я, был туман стеной,

А я давил на газ, словно сам не свой.

И я летел к тебе, что бы сказать: "Прощай".

Закипела кровь – ты уж не серчай.

И увидев свет за двенадцать верст,

Свет в твоей избе и мотор понес.

Как красивый конь, обгоняя грусть,

Но ты же знала, что я всё равно вернусь»…

(Стихи из песни группы «9 район» Алексея Никитина)

Позвонила я Вадиму Дашко Николаевичу.

А он обрадовался:

– Так я и думал, Мирослава! Так и думал! Чуял с чем связано! Нашли, значит? Ну и славно! Сейчас кусь – и не будет опухоли, только ты пока не бегай, не прыгай. Потом еще годик, другой и всё в норму придет. Позвоню, отблагодарю Виктора Аристарховича, профессора моего. Вот не рассказал бы мне про случай подобный, я бы тебя залечил! Всё, направят дальше они уж сами! Я жду обратно под наблюдение. Эх, интересный случай какой достался, Мирослава. Если бы не дистрофия твоя, и быстрый набор веса, я бы не смекнул. Сопровождающий будет! Договорюсь с врачом одним, по Москве тебя довезет.

Матери я позвонила и новую больницу с адресом прислала. Там всё еще лучше. То была одна, а тут две женщины, да такие милые… Сразу познакомились и заулыбались. Стали расспрашивать, откуда, кто такая, с чем положили…

Операция моя прошла успешно. Только я не заметила, как она прошла. Спала и спала, не могла глаза открыть. Потом почувствовала, что душит меня кто-то. Такая тяжесть на шее и пить хочется.

Приоткрыла глаза – Илья рядом сидит душитель-мучитель. Смотрит своими темными глазами. Молчит.

Мне стало так обидно. Я чуть не заплакала. Но попыталась прошептать слово «уходи».

– Мира, молчи. Молчи. Ничего нельзя говорить. Дать тебе воды? Не кивай. Я дам. Он поднялся, огромный такой, весь свет заслонил великан.

Меня тут всё жутко стало бесить. Хотелось плюнуть на него и прекратить всю эту его показуху.

Он мне что-то железное к губам прислонил, и вода полилась на пересохший язык и губы. Салфеточкой вытер.

– Еще ложку можно!

И снова холодная ложка, снова вода.

– Больше нельзя. Улыбнись, это же самый счастливый день в твоей жизни. Так и есть! – говорит Илья наклонившись.

Его силуэт расплывался.

– Мира не плачь. Скоро это закончится, и ты станешь здоровой девушкой.

Что это он делает? Целует меня в лоб?

– Потерпи, Мира, осталось совсем немного потерпеть…

Я взгляд отвела и глаза закрыла. Чувствую, как он слёзы мне, еле касаясь, сухой салфеткой вытирает.

– Очень хорошо, что ты в себя пришла. Я волновался, – шепчет.

Почувствовала, как стало холодно. Начала дрожать и снова заснула.

А когда глаза открыла, была уже ночь, темно. Пошевелилась, почувствовала, что мою руку кто-то держит.

Илья.

Спит, привалившись к кровати.

Улегся.

Как стул под ним не развалился! А если бы грохнулся ночью?

Горло стянуто.

Я подняла руку и потрогала повязку.

А потом попыталась присесть.

У меня не получилось. Шея так затекла, что я застонала. В палате одна, никого больше.

Ох, как же мне хотелось, чтобы вместо Ильи была мамочка. А где мамочка? Он не привез её? А почему? Мы же перед операцией все решили. Они должны были вместе ехать…

Надо постараться встать. Как я его позову: «Илюша, дорогой, мне в туалет хочется? Дай попить?»

Как же я неловко себя чувствую! Очнуться в палате с совершенно чужим мне парнем. Мало того, с ненавистным. И я не надеюсь, что мы сможем с ним хотя бы немного подружиться.

Спит, сопит. Бессовестный. Ну что же делать?…

Руку у него из руки вынимаю, а он проснулся, задышал тяжело так. Наверное, не понял, где находится.

– Мира, как ты? Я понял, в туалет. Я сейчас приду, потерпи. Не вставай пока…

Ушел в коридорчик, свет там включил. У меня изголовье приподнято, всё вижу, что делает. Оказалось, палата на одного с туалетом вместе.

Опять подходит. Я еле слышно шепчу:

– Сама.

– Ты осторожно, сказали можно тебе вставать, я помогу. Обхвати меня руками, я тебя поставлю и пойдем.

Хотела головой помотать, опять ему шепчу, голос сиплый:

– Где мама?

– Мама вирус подхватила, еще, когда тебя отвезли, на обратном пути она приболела. Я ее не повез. Сказали, ты три дня тут будешь, если все хорошо. Уже один день прошел. Вернемся, она уже вылечится. Давай, помогу.

– Позови кого-нибудь.

– Я тебя только донесу. Дальше сама. Тебе можно вставать уже. И пить можно.

Он берет меня под плечи, и шею с обратной стороны придерживает. Больновато, но я держусь.

Донес до яркого света и осторожно на ноги ставит. Чувствую, прямо на тапочки попала.

– Держись.

Я потихоньку встала и схватилась не за него, а за дверной косяк. Хочется сглотнуть, а боюсь. Проводил и вышел, дверь прикрыл, потом плотнее закрыл и говорит:

– Зови, если что, не стесняйся.

Сердце колотится, просто ужас. Воду включила, глянула на себя, глаза блестят, губы алые… весь подбородок желтый какой-то…даже уши.

Вышла и ведет меня, как маленькую.

Думаю, ну и к черту всё, пусть ухаживает, раз некому. Раз так – пусть тоже мучается от чувства вины.

***

Утром проснулась от яркого света и пения птиц за окном, проветривается палата.

Голос Ильи доносился издалека, с коридора. Похоже, он с кем-то говорит. Я потянулась и взяла стакан воды, глоток прошел, ничего такого сильно болезненного нет, только сухо еще там, в горлышке.

– Не плачь. Слышишь?

Подруге, видно, звонит. Ревнивая подруга, а он тут со мной мучается. Я облизнула губы и представила, что сейчас чувствует его девушка или невеста. Уехал куда-то в Москву, неизвестно что делает. Да он вынужден, обещал брату. Виноват, и кается.

– Я тебя люблю, мам. Не слушай никого, не было такого. Это все неправда! Ты же меня знаешь! Я разберусь, мам, не плачь. Она хорошо себя чувствует. Только не говори всем подряд. Уехал на курсы … массажа какого-нибудь, и всё.

Подслушивать нехорошо, но что он там такое плетёт, в чем разбираться собрался? Это мой Никита матери всё рассказал?

Глава 5.

Я не вздрагивала от его вида, не боялась его, мне было противно! От своей беспомощности и от его огромной фигуры. В лицо я не смотрела.

Интуиция шептала, что больше мне не нужно прятаться от Ильи. То, что он сделал, разлучив меня со своим младшим братом, вызывало не страх, а ненависть и презрение. Но я должна была сейчас восстановить свои силы.

Слышу из коридора голоса, обход начинается.

– Молодой человек, вы кто?

– Я за девушкой ухаживать приехал. … Она моя сестра! Я родственник.

– Так зайдите в палату, что вы здесь в коридоре! Не мешайте.

Я прошептала: «Не заходи в палату. Уезжай! Брат!»

Если бы на самом деле у меня был такой брат, он бы меня защитил. Всегда с мамой вдвоем друг друга защищаем.

Она ничего не знает, оставила меня на этого ужасного человека. Два моих свидетеля – дядя Миша, которого уже нет и Наташка. Столько было разговоров по душам, а потом совсем разладилось. Не стало у меня и Наташки.

«Уходи отсюда, ужасный, подлый! … Уходи! Ты обманул моего Никиту».

Теперь обо всём знает его добрая ко мне с детства мать, веселый и такой желанный отец.. Да, я мечтала о таком отце. Мечтала всю жизнь, как он первый раз вел нас за руки из садика.

Отец Никиты отдавал мою руку матери, которая прибежала за мной, я взяла ее холодную тонкую ладонь. А в руке его отца моей ладошке было так тепло и надежно… С такой гордостью я шла с дядей Васей за руку. Так любила эти минуты. И здороваться с ним любила, слышать его веселый мужской голос: «Мирошка, солнечная дорожка! Привет! Куда бежишь?!»

Я горько вздохнула и сама вытерла себе слезы… Губы мои искривились. Изо рта вырвался быстрый всхлип…

Ну, ничего.

Я и без них счастливая буду. У меня такой доктор с теплыми руками, еще и не хуже Никитиного отца!

Илья осторожно входил в палату, крался… Огромная темная тень на фоне солнечного утра. Брат.

Брат оправдается, а обо мне будут говорить плохие слова и унижать.

Наши родители теперь будут ссориться. Его мама уже плачет, моя узнает и тоже заплачет, как же я не хочу этого! … Вот бы уехать с мамой далеко… Были бы деньги…

Буду избегать конфликтов, буду соглашаться со всем, что Илья попросит сказать. Никита не пришел ни разу, не поверил мне, называл неверной. Со всем я соглашусь, кроме одного – сама к нему первая не лезла!

Правда моя будет такая – думайте, что хотите, не верьте моим словам, но пригласила Илью моя Наташка. Она его любила и пригласила.

Что мне дальше делать я на самом-то деле не знала. Слабая, в чужом огромном городе, в больнице, хожу на три метра еле-еле, задыхаюсь. И он еще тут рядом, ухаживает, как … дурак какой-то ненормальный, будто я и правда его родная сестра.

Молчу и отворачиваюсь демонстративно.

Думаю, какой же он … ужасный человек.

Ужасный человек присел на стульчик возле входа в палату и молчал.

Пришли врачи, целая толпа, и студенты с книжечками. Илья скрылся за ними, и я почти забыла о нем за вопросами. Обо мне врачи рассказывали в третьем лице. Студентам.

Вот какой случай произошел.

Девушка испытала сильный стресс, похудела резко, начался гормональный сбой, который привел к декомпенсированной сердечной недостаточности и аритмии, угрожающей жизни. А виной всему спровоцированная активность гормонов и рост опухоли, которая влияет на все жизненно важные органы и процессы.

Я слушала и отвечала на вопросы. Ничего почти не понимала, кроме того, что сердце мое восстановится, и я не умру, потому, что опухоль удалена, железа почти вся сохранена.

Ушли врачи и я услышала:

– Мира, прости меня…

– Илья, не нужно! Уходи, уезжай. Мне ничего от тебя не нужно! Пусть все останется, как есть. Ты же слышал, я выживу. Не умру! – Я даже улыбнулась. – Не нужно передо мной извиняться. Наверное, брата хотел от меня спасти, да? Вы это вместе решили с Наташкой. Иначе откуда у тебя фотография. Ты лежал, … и я лежала, а кто-то сфотографировал это.

– Я виновен. Перед тобой и братом родным.

– Тогда уходи! Хватит здесь вину свою замаливать. Я сама смогу до туалета дойти! И попить!

– Ты еще слабая, не сможешь.

– Смогу! Оставь меня в покое, одну! Я привыкла одна. Не хочу тебя видеть.

– Не оставлю. Я обещал тебя забрать домой и сделаю это. Чем я тебе мешаю? – почти прошептал он.

– Ненавижу тебя, и от этого мне становится хуже. Не понимаешь?

– Хорошо, я уйду. Запиши мой номер. Когда выпишут – позвони мне, буду ждать в машине. Если что нужно, позвони, Мира, прошу…

– Уходи, пожалуйста. Я не позвоню тебе.

Он ушел, и я постаралась встать, дошла до сумки своей, достала письма и начала читать.

«Любимый Никита. Милый мой хороший, самый лучший в мире человек. Я хочу с тобой поделиться.

Когда была в нашем доме, читала одну книгу, которая меня поразила. В ней сказано, что женщина может совершить такие поступки, которые ей самой показались бы неразумными, и в которых ее нельзя винить. Можно оправдать страстью любое преступление. Мне тоже приятнее понимать людей, чем судить их. Но есть вещи, которые я не понимаю. За что к нам приходят в гости плохие люди? Почему мы не ожидаем их и не стелим соломку. Почему смех так часто заканчивается горькими слезами?… Я представляю твои ясные синие глаза и думаю, что ты бы понял меня и обнял. Плакала в нашем доме и мечтала о твоих словах ласковых, о том, как ты обнимаешь меня, целуешь, о нас мечтала. Ты знаешь, у нас с мамой в роду одинокие женщины, но они все замечательные. Честные, верные. Они никогда встречали такого, как твой отец и ты. «Я хочу быть с тобой. Вернись ко мне, милый!»

Это письмо я написала после того, что случилось со мной. Когда меня тронул этот ужасный человек, а Наташка с собакой и дядей Мишей меня спасли… Успели. Или не успели???

«Что-то не сходится… Не сходится…»

Вечером зашла медсестра померила давление, сделала укол. Принесла передачку, а в ней записка – номер телефона и слова: «Позвони, прошу, я волнуюсь за тебя».

Где это он «волнуется»? Моё сердце забилось, но я начала петь потихонечку, одна в палате.

Раз за разом перед глазами всплывало воспоминание, как Никита переводил голодный взгляд с моей груди на губы и обратно. Мы встретились после разлуки в целую вечность, и он обнял меня, выбросив сигарету. Как ни в чем не бывало.

«Ну что ж ты такая неверная!»

Что-то не так!

Илья напал в моем доме при Наташке, которая в него влюблена. Он не захотел Наташку. Голодный взгляд… Голодный взрослый парень. Илья намного старше брата, на целых пять лет. Наташку не захотел, напал на меня. А сейчас ухаживает, как за сестрой…

Не сходится.

За мной никогда ещё не ухаживали мужчины. А этот подлый человек … Где же он бродит ночью в чужом городе? Гостиницу снял?

Да, что я волнуюсь! За кого! За этого ужасного … брата?

И мама звонила, охрипшим голоском спрашивала, радовалась, Илюшеньку благодарила, волновалась, как же мы обратно поедем, что кушать будем.

Я не стала чувствовать себя лучше, мне стало хуже. Каждый день спала и не могла найти в себе силы дойти до поста. Но старалась.

И вот день выписки.

Я стою в палате полностью одетая, в своем голубом платье и розовой кофточке, на ногах пока тапочки в руках пакет с вещами. Получаю выписку, иду по коридорчику открываю дверь на волю, не понимая, как доехать до вокзала и что делать… Вижу его, сидящим в кресле перед входом в отделение.

– Я тебе не звонила.

– Нам надо домой. Как ты себя чувствуешь?

– Хорошо, пока тебя не увидела.

Он встал, взял у меня пакет из рук, почти силой. И я очутилась в воздухе на огромных руках. Понес куда-то человек-машина.

Перед выходом на улицу усадил среди толпы пациентов и родственников, по-хозяйски достал мои туфли, покопавшись в пакете.

– Ногу давай.

Склонился, тапочки снял и осторожно пытается балетки надеть.

– Да что с тобой такое! Ты еще пятки мне полижи! Илья! Перестань.

– Сама наденешь?

– Конечно, надену. Я живой человек!

– Я тоже! Живой человек!

Обиделся, что ли? Ничего себе… Я посмотрела на его плечи и перестала злиться, успокоилась. Даже поблагодарила на автомате:

– Спасибо. Поехали. Опять меня на руках понесёшь?

– Конечно. Там далеко до машины.

Обрадовался. Слышу по голосу.

Боже мой, куда же я лечу! Как мы с ним… поедем вдвоем и приедем вдвоем. Что же он такое на самом деле.

Я пряталась и старалась не смотреть на его лицо. Боялась узнать знакомые черты. Нет, Никита был совсем другим, Илья больше похож на папу, а мой Никита на свою маму…

В машине меня ждала еще одна «передачка». Пакет с едой и кефиром, лимонад мой любимый – апельсиновая «Фанта».

Плед пах мужским одеколоном.

– Илья, ты что, здесь спал? – я даже не поняла, что заговорила с ним.

– А что?

– Ничего. А гостиница?

– Деньги еще могут понадобиться.

– А где ты …умывался?

– Я как кот, лапой. …. Из бутылки умывался. Ездил в баню.

– Извини. В палате тоже негде спать.

– Я волновался.

– Сейчас не волнуешься?

– Мира, прошу тебя, давай поговорим потом. Я не могу сейчас.

– А что тебе мешает?

– Это неважно.

Он сел за руль и начал выезжать со стоянки, где было множество машин. Я легла на подушку, но было больно шею от тряски, поэтому сразу поднялась.

Выезжали из Москвы два с лишним часа. Я так замучилась, что не было сил.

– Илья, мне нужно отдохнуть. Я не могу лечь, когда мы едем, шея болит.

– Сейчас, я найду местечко и остановлюсь. Потерпи, Мила. Сильно болит?

– Лежать не могу и сидеть… больно.

– Как же я тебя довезу? А врачи мне сказали, что можно ехать.

– Ну да, мы и едем.

– Давай в гостиницу. Я тебе номер сниму. Сейчас найдем какую-нибудь, за городом. В Москву возвращаться не будем, это еще два часа. Ты отдохнешь, поспишь, одна, не волнуйся. Я в машине останусь. А утром… поедем потихоньку. Матери только позвони, она сегодня ждет, и мне своей позвонить нужно. Ты потерпишь еще немного? – Илья смотрел только вперед на дорогу, а мне вдруг захотелось ему в глаза заглянуть. Он был сейчас так похож на своего отца дядю Васю, что я как с ума сошла, как же я расплакалась.

И даже завыла.

Пришла в себя, когда Илья меня за руки держал и повторял:

– Где болит, что болит, Мира, успокойся, скажи, что и где у тебя болит? Я должен знать, я скорую вызову.

– Рада, что домой еду. Илья, отпусти. Не болит, я рада … маму увижу.

– Точно? Поэтому ты плачешь? Я сейчас, не тогда, сейчас … не обидел тебя? Не напугал? Ведь теперь я для тебя зверь, а не человек…

Всхлипываю.

– Ты не зверь. Ты похож на своего отца, дядю Васю. А он хороший. Найди гостиницу, Илья, я не смогу доехать. У меня есть деньги, мама дала. А это ты ей дал?

– Неважно. Главное не плачь, я тебя должен вернуть домой… живой и здоровой.

– Спасибо. У тебя в машине не очень больно трясет, только я лежать не могу, сильно устала.

Гостиница нашлась под Рязанью. Я ощущала такую дрожащую в груди красоту, … великолепные купола стелы с надписью «Рязань», деревья, дома, люди, жизнь. Как будто слезы, которые я пролила, оказались дождем, напоили благодатную почву, из нее постепенно показались ростки светло-зеленые, жизненные и уже скоро … распустятся цветы моей жизни. Ландыши или тюльпаны…

Только эта аритмия… дрожание… Она пройдет и всё. У меня будет ребенок. Будет. Ребенок. Я верила в это так же свято, как поверила, что жизнь моя кончена.

Мы вышли из машины и оказались в лесу, возле маленькой гостиницы. Солнце уже грело лучами верхушки деревьев, ослепляя меня. Вдохнув влажный и уже прохладный воздух, показалось, что пахнет грибами.

Илье предложили поужинать, и он посмотрел на меня.

– Я покачала головой.

– Нет, спасибо. Нам только номер. Моя … сестра устала, ей нужно быстрее. Можно я отнесу, а потом оформлю? Так можно?

Да, ему дали ключ, он подхватил меня на руки и понес в гостиницу,

И вот теперь я сидела в номере с двумя кроватями, у открытого окна, откуда доносился запах сосен и елей, и шашлыком тянуло…

Илья принес мои вещи, еду из машины,

– Мира, сказали, может быть прохладно. Вот еще одеяло. Всё хорошо?

– Да. Спасибо.

Молча, вышел и больше не вернулся.

Каким он был тогда? Как мог наброситься? А вдруг он … А вдруг это правда я??? Я же ничего не помню!! Вот зачем я на ночь подумала об этом, никогда не думала и тут… Он не похож на чудовище. Скорее на молчаливого спортсмена – дурачка.

В три часа ночи я проснулась.

Было прохладно, подошла и закрыла окно. Задумалась.

Взяла телефон и позвонила. С первого гудка Илья ответил страшным голосом:

– Что случилось? Тебе плохо? Я иду…

– Поговорить надо.

Пауза, дышит тяжело. Что он там делал, уже бежал что ли? Грелся?

– Я иду. Только потом не жалей, ладно?

– Жалею, что сразу в полицию не заявила!

– О чем?

– Как о чем? Что ты меня чуть не изнасиловал, дурак! Забыл?

–-Я тебя не насиловал. Я вообще не понимал совсем ничего. Только собачий лай услышал, и этот алкоголик с вилами прибежал.

Глава 6.

Ветер в сосновых ветвях убаюкивал, и я сейчас думала только о матери. Представила ее снова веселую и довольную, совсем не уставшую. Очень захотелось искупаться вместе с мамой в небольшом ручье возле дачи, прямо в летних платьях, опуститься в волшебную живую водичку, чтобы эту постоянную усталость, как рукой сняло.

Я лежала под открытым окном, слушала далекий гул проезжающих машин по шоссе и свое потревоженное сердце.

Но уже не ощущала себя почему-то раненой или больной, хотя шея всё еще была заклеена. И вдруг захотелось снять эту повязку, увидеть, что там. Как у меня останется…

Осторожный стук в дверь прервал мои мысли.

– Мира, я зайду?

– Заходи!

– Завтра в восемь утра мы с тобой должны выехать. – Илья нервно закрыл дверь за собой и зачем-то повернул ключ. – Твой врач еще будет на дежурстве и сможет тебя принять, осмотреть.

Я почувствовала дрожь в его голосе, но он старался говорить медленно, спокойно.

Не об этом хотела поговорить, поэтому ничего не ответила, только осторожно села на кровати.

Илья сделал несколько шагов, сел на вторую, застеленную темно-оранжевым покрывалом кровать. Напротив сел и оказался совсем близко ко мне. На его лицо падал свет из окна, мое же оставалось в тени. Посмотрела внимательно, но он не поднимал взгляда, повернулся как-то боком.

В полупрофиль его лицо показалось очень уставшим, как будто это молодой дядя Вася вернулся с работы и обиделся, что ему борща не налили.

Я испытала неведомое уже давно чувство неловкости. Как будто случайно увидела его усталость во всей красе, но не физическую, а жизненную.

– Замотался ты со мной, Илья. Тебя моя мама просит, а ты ей отказать не можешь. Скажи, в чем ты чувствуешь себя виноватым? Что ты сделал? Называй своими именами, я хочу знать, что ты думаешь обо мне, о нас.

Илья молчал. И ничего не говорил.

Я ждала, ждала, ждала. Мама говорила, что он молчун. Зачем тогда на разговор пришел? Безотказный молчун. Что попросишь, то и сделает.

«Захотела телевизор, кольцо, цветы и всё притащил».

Не выдержала, опять рассердилась:

– Да что с тобой такое? Сказал, что тоже живой человек, а сейчас сидишь, как неживой, в стену смотришь. Почему на вопросы не отвечаешь? Для меня это важные вопросы, судьба моя дальнейшая от них зависит!

Опять молчит.

– Тебе всё равно на мою жизнь.

– Нет. Не всё равно мне на твою жизнь.

– Тогда не молчи!

Он всё равно молчит..

Я начала говорить успокаивающим тоном:

– Ты хочешь, чтобы я мучилась и не спала, устраивала истерики, кричала на тебя? Я тебе благодарна, и больше не чувствую ненависти. Ты меня везешь домой к матери, я благодарна, честно.

– Хоть что-то Мира. Хоть что-то. Не надо меня всю ночь ненавидеть. Нам с тобой ехать еще четыре часа завтра. И потом… Давай… попробуем встречаться? Недолго, хотя бы несколько дней. Это для тебя будет лучше. И для матери моей. Я бы не просил, но выхода другого не вижу. – Парень запустил пальцы в волосы и провел по ним

– Я не пойму, что ты хочешь!

– Мирослава, обещаю, что буду тебе старшим братом. Ты девушка моего брата, значит моя сестра, я привык к тебе. То, что сказал в больнице, забудь. Думал, что ты…

Я перебила, потому, что всё уже и так поняла:

– Думал, что я умираю и поэтому мне все равно, с кем под конец жизни любовничать.

– Нет! Думал, что ты поймешь меня, ведь сама любишь… Ты умеешь любить и поймешь, что так бывает.

Я покачала головой.

– Не готова обсуждать с тобой это. Дай мне понять тебя, и ответь, наконец, на вопрос, который я задала. Могу повторить!

– Не надо, помню.

– Тогда ответь.

– Я чувствую себя виноватым, потому, что промолчал. Никому ничего не сказал в тот день и после.

– Правильно, тебя бы посадили за попытку изнасилования.

– Лучше бы посадили, чем ты здоровье потеряла. – Он покачал головой и был заметно расстроен.

– Я еще чуть жизни под поездом не лишилась, быстро и надежно. Только матери моей смотри не скажи, она мне даже мысли такой не простит.

Всё.

Из Ильи мне было невозможно вытянуть ни слова. Он заметно устал, и я предложила лечь здесь, чтобы завтра довез и не заснул за рулем. Раз он мой брат десятиюродный. Надеялась выпытать, что обо мне будут в городе добрые самаритяне говорить теперь.

Решительно улеглась, накрылась одеялом и сказала:

– Ладно, я соглашусь с тобой повстречаться, если ты мне всё расскажешь. Только без рук, мы будем … словами встречаться.

– Я своему брату правду сказал, клялся, что ничего у нас такого не было, весь год ты ждала, не встречались мы с тобой. А что было в тот единственный день – не помню.

– Не ври! Расскажи, что помнишь, потому, что я второй раз в жизни пила, первый на Никиткины проводы.

– Хорошо, расскажу, что помню. Твоя Наталья позвонила и пригласила к тебе домой. Я отказался. Тогда она мне еще раз, позже позвонила и сказала, что тебе плохо, а она не знает, что делать. Вы вдвоем в доме сильно напились. Я сразу подумал о братишке, как бы ничего с тобой не случилось. А когда приехал, увидел, что ты спишь, Мирослава.

Он вдруг замолчал и глаза стали яркими. Еще немного и выдаст всю правду.

Фонарь за окном работает, как лампа в лицо в кабинете у следователя. Я там один раз была, когда у нас с мамой воры украли мешок муки и мешок сахара, тогда еще мешками покупали. Больше взять было нечего, кроме вилок, ложек и мешков.

Ждала маму и спросила у следователя: «А где лампа?»

Он меня не понял: «Что и лампу у вас украли?»

«Нет, лампа, которая нужна для допросов. Где она? Почему вы на меня не светите в лицо?» – с любопытством спрашивала я.

Он позвал еще одного следователя и попросил задать этот вопрос ему. Мне было девять лет, дяденька был добродушный и я с удовольствием спросила. А они сначала засмеялись оба, а потом принесли мне чай с обалденно вкусными шоколадными батончиками «Рот-Фронт», целых шесть штук.

Долго я про этот случай вспоминала, а он все сидел, молчал, поэтому снова начала «подгонять»:

– Я лежала, ты зашел. Это понятно. Что дальше было?

– А дальше она ко мне стала не только на шею кидаться, но и раздеваться. Блузку при мне снимать и юбку задирать. Я думал, что она совсем пьяная, как и ты. Отвел за руку подальше и сказал, что с пьющими девчонками не общаюсь и не буду. У меня принцип.

– Хороший принцип. И когда же ты от него избавился?

Илья проигнорировал мой ответ и продолжил, с таким видом, будто я ему не даю слова сказать.

– Она призналась, что притворяется, а на самом деле трезвая. Потому, что тоже не любит это дело. И сказала, что готова пройти любой тест на трезвость. Предложила прочитать что-нибудь интересное. Неважно что, но быстро, четко и внятно. У неё мать так отца проверяет, когда он с мужиками засидится.

– И прочитала?

– Да. Сказала, что сейчас твое письмо для меня прочитает. Не для Никиточки, а для меня написанное, и залитое слезами. Потому, что Никита, как мужчина не устраивает, а в меня ты будто с детства влюблена, с первого класса. Это я хорошо помню. Она сказала: «Как ты думаешь, из-за кого Мирка так напилась?»

И меня переклинило. Она читает, а я из рук выхватил, не поверил.

– Потом поверил. Ты мой почерк знаешь, я за Никиту домашки делала…

– Да, знаю. Сидел и читал, несколько раз. Зачем ты это мне написала?

– Уже неважно. А потом ты решил на меня залезть и разбудить?

– Не совсем. Ты … Мира, точно хочешь, чтобы я сказал?

– Точно. Я же не помню ничего.

– А мне поверишь?

– Не знаю. Никита уже тебе поверил, может, и я поверю!

– А я ему ничего такого не говорил. – Он вскинул голову с гордым видом.

– Илья, ты что, не понимаешь, что мне сейчас не нужно лгать? Я все равно ничего и никогда не докажу! Дядя Миша умер, Наташка уехала, Никита ко мне не вернулся. Дом наш уже продан и разрушен, на его месте другой построили. А я неверная, нечистая, и все об этом узнают. Признайся лучше и забудем. Или ты думаешь, твои слова что-то могут изменить?

– Если поверишь, могут.

– Что?

– Думаю, мы с тобой подружимся, – сказал он, грустно усмехнувшись, – Я лучше пойду, не могу остаться. Спокойной ночи.

– Нет, Илья. Кровать для тебя есть, нам завтра ехать долго. Ложись и расскажи мне дальше свою сказку…

– Да не хочу я вспоминать! Какая разница сейчас? Тебе успокоиться надо, домой к матери вернуться живой и здоровой.

Я начала его просить:

– Очень волнуюсь из-за этого, Илья. Не сходится у меня, понимаешь?

– Мира, я встречался с твоей Наташкой, недолго, несерьёзно. И в вашем доме встречался после этого. Она давно за мной бегала, замуж хотела.

– Этого не может быть!

– Я встречался с ней, Мира. Пришлось. Угрожала родителям и брату рассказать о том, что мы с тобой там… лежали…

– Но … она мне ничего не сказала… Пока Никита мой был в армии ты встречался с ней? После того, что сделал со мной? Не сказала…

– Ничего я с тобой не сделал. Я с ней встречался, пока был жив ваш сосед, свидетель, которого она привела. Ничего не знал о фотографиях и не думал, что она их отправит моему братишке. Больше не угрожала, поэтому я бросил её. А ты уже была больна.

– Опять врешь.

– Зачем мне это делать? Чтобы мать подставлять? Как ты думаешь? …Я же подлецом на всю жизнь останусь. Ты – невеста моего брата. Как я мог тебя силой взять в беспомощном состоянии … увести у него… это не в моих принципах!

– Как ты мог силой на меня залезть! Это в твоих принципах?

– Никого я не насиловал. Я – живой человек. Как думаешь, сколько живой человек может держаться в близости от девушки, если она сама его обнимает?

– Илья, если ты обо мне, то я спала. Не ври! Ты ужасный человек, за такие слова опять начинаю ненавидеть! – Я усмехнулась, забылась и попыталась повернуть голову, охнула.

– Вот и я подумал, что лучше молчать. Тебе эта правда не понравится, мне доказать нечем. Наталья обещала, что если я буду с ней, она тоже будет молчать, а ты не помнишь ничего. Алкашу вообще деньги на бутылки носил, когда требовал за молчание.

– А когда Никита с армии вернулся, почему не сказал-то?

Я, кажется, начала что-то понимать. Ответ Ильи только подтвердил мои мысли.

– Он так решил… И матери и отцу заранее сообщил, что привезёт новую невесту знакомиться, жениться хочет. Она – медсестра в части, поэтому Никита остается по контракту. Что я ему скажу? Да и зачем?… Я не раз звонил, говорил, чтобы не верил. Когда ты заболела, брату всё про тебя потом рассказывали, и мать просила с тобой связаться, хоть как-то помочь, словами, а он … Матери сказал – надежды, что вы сойдетесь – нет. В общем, не поверил.

– Во что хотел, поверил.

– Не расстраивайся. Всё в жизни наладится. Главное – здоровье. Мне он и сейчас тоже не поверил, Мира. Пришлось сказать, что у нас было, но несерьезно. Что ты не виновата, я сам дурак, напился этой дряни, и не понял, как она действует.

– Ты тоже напился? Как так? – я очень сильно удивилась, даже больше, чем то, что Наташка оказалась трезвой после сидра.

– Да что-то переклинило, говорю же. И выпил-то немного, а как пьяный. Тебя решил разбудить, спросить, правда, это или нет про письмо. Заодно проверить, как ты себя чувствуешь, не нужно ли под холодную воду засунуть… Меня самого бы кто окатил. Да хоть бы и ты пощечину влепила… Мира, я должен был спросить, зачем письмо писала и когда это ты за мной шла? Когда звонила, я помню…

– Илья, я тебе звонила в пятом классе! В пятом, господи!

– В пятом классе ты меня не волновала, и никаких шуток не понимала.

– Я и сейчас не понимаю. Никита пошутил с невестой, Наташка пошутила с фотографией, я пошутила с письмом, а ты…

– А я серьезно оказался не в то время не в том месте.

– Да! А зачем ты лег-то рядом? – Я даже слов не могла найти.

Не в том месте. Мало того оказался, еще лег не на тот диван!

– Откуда я знаю, зачем. Сам не понял. Я сначала сел рядом. Наташка куда-то ушла… Я и сидел, потом тебя потряс немного за плечо…

– И я тебя схватила и уложила? Ты здоровый дурак! Фотографию видел, что на ней?

– Нет, не видел!

– А мой Никита тебе не показывал?

– А твой Никита сразу порвал и сжег.

– Но ты-то помнишь, как мы лежали?

– Помню. Я бы никого не изнасиловал. Это не в моих принципах. А мать теперь знает, что ты из-за меня заболела, а не из-за Никиты. Поэтому, прошу, давай подружимся хотя бы.

– Это неправильно. Нечестно. Как ты думаешь, долго мы с тобой дружиться будем?

Молчит.

– А когда мама узнала, Илья? – я осторожно легла на бочок и посмотрела на него.

Он сидел в той же позе, руки огромные в замок сцепил, голову склонил.

– Как узнала, к тебе в больницу я сразу пришел. Скандал был, мать плакала, сказала, что я убил не только любовь, я Милочку убил. Она в ночь узнала, и я пошел… Брат считает, что у нас всё было, и ты из-за меня заболела, потому что я не женился. Мать тоже. Жаль её.

– А дядя Вася?

– Отец … он другой. Спросил у меня хотя бы. Не мог сразу поверить, что мы с тобой вместе были.

Я вспомнила дядю Васю и на глаза навернулись слезы. Очень мне хотелось, чтобы мы с Никиткой поженились, и он наших деток нянчил. Такой человек тихий, спокойный, добрый, веселый… Я бы его папой тогда могла называть…

Сказала осторожно, догадалась:

– Это отец тебе сказал ко мне в больницу явиться…

– Я сам решился прийти к твоей маме и потом в больницу. – Ответил серьезно Илья и кивнул. – Поделился с ним, и он сказал, что надо тебе не только деньгами помочь.

Тут меня будто бес за бока ущипнул.

– А давай. Давай повстречаемся, – прошептала я, и у меня даже похолодело под ложечкой. – Ты ухаживал за мной и почувствовал, что вот теперь, когда я могу вылечиться, готов жениться. Так скажем? Или не готов?

– Мне нужно предложение тебе сделать? – сказал Илья. – Я согласен.

– Прекрасно. Понимаю, что тебя мучает совесть из-за матери. Ты не хочешь быть сыном -подлецом, – заключила я снова уставившись в потолок.

– Скажешь, что простила меня, Мирослава? Потерпишь, хотя бы немного?

– Честно сказать, мне было год назад плевать за кого замуж выходить. Готова была за первого встречного. – Я перевела дыхание, посмотрела на фонарь за окном. – У меня будет старший брат, который встречается со мной только словами, да, Илья?

– Да. Я пойду, прогуляюсь.

– Куда? Ты там бегал что ли?

– Гулял по лесу. Спи, Мирослава. Отдыхай.

– Зови меня Милка. Как звал в детстве, как все в вашей семье, кроме дяди Васи. Спокойной ночи.

***

Утром перед Ильей распахнули тяжелую дверь, и он вынес меня на светлую веранду. Усадил за столик, пошел за нашим завтраком. Яичница глазунья, посыпанная зеленью, треугольная булочка с сыром и ветчиной, чай с лимоном.

Конечно же, только мне, Илья сказал, что уже позавтракал.

Мы благополучно выехали на трассу и погнали по загруженной машинами дороге. Он иногда пил воду из большой бутылки, я из маленькой. Спрашивал меня, не хочу ли остановиться, но я мечтала домой поскорее…

Открыла свою сумочку и, кинув осторожный взгляд на Илью, достала следующее по дате письмо.

Разорвала запечатанный конверт.

«Здравствуй, мой любимый.

Тебя нет так долго, когда же ты вернешься ко мне? Ты же вернешься, к своей милой?

Я встречала поезда, Никита, весь месяц я ходила и сидела там, на перроне, на большой скамейке, читала и ждала тебя. Ночной поезд третий и последний приходил, тогда я брела домой, надеясь, что завтра ты приедешь обязательно.

Каждый день раскладывала карты в пасьянс на желание, чтобы ты приехал. Ты бы смеялся надо мной, а я верила. Садилась перед зеркалом, зажигала ночью свечу и смотрела за свое отражение, просила, чтобы ты мне показался, называла суженным.

Когда я это делала, чувствовала себя такой наивной, но все равно … верила, что это поможет. Сегодня я впервые в жизни поняла, что не хочу больше ничего. Ни есть, ни пить, ни даже дышать. И видеть никого не хочу».

– Мира, тебе плохо? От кого это письмо? – Перебил мое чтение Илья.

Я подняла голову и почувствовала ветер, он полностью открыл окно.

– От меня это письмо. Не подглядывай, на дорогу смотри. Я домой хочу, а не на тот свет.

И вновь продолжила читать, остались последние строчки:

«Никита, если ты вернешься ко мне, я перестану подходить близко к рельсам и смотреть на них. Буду смотреть только на тебя, любимый. Вернись…».

– Смотри вперед, так не укачает.

– Он не писал, не звонил, не отвечал, и не вернулся ко мне. Где он сейчас, Илья?

– Мой брат уехал, я же сказал.

– Куда?

– Точно не знаю адрес, хочешь написать? Могу у матери спросить. Или сама спросишь. Она уже ждет возле больницы вместе с твоей.

– И что мы с тобой должны им говорить?

– Чтобы прекратить эти слухи, будто ты ко мне приставала и брату рога наставляла, скажем, что я поддерживал тебя и один раз поцеловал. А сейчас ты лечишься, я тебе помог доехать. И у нас не только дружба. Мы решили встречаться с тобой.

– А у тебя разве нет девушки?

– Нет. У меня только собака.

– Большая?

– Белая, самоед. Тебе понравится.

– А как ее зовут?

– Варя.

– Илья, ты думаешь, он меня специально бросил?

Я задала этот вопрос, находясь в глухой задумчивости, совершенно неосознанно и сама испугалась услышать его ответ.

– Я не знаю, Мила… Не знаю, правда. Даже если бы я разлюбил… Для меня главное – здоровье.

Глава 7.

В душе были какие-то смешанные чувства – за эту несчастную неделю снова привыкла к Илье. Я же знала его с детского сада, только он был намного старше, на целых пять лет. Или, если быть точными, на пять лет и восемь месяцев.

Иногда Илья забирал нас с Никитой из садика и отводил домой. В памяти остался и день моего признания – мы шли уже из школы в первом классе и он купил нам с Никиткой по стаканчику фруктового мороженого. Себе не купил, а нам купил. Я ела и думала, какой же у Никиты добрый и хороший старший брат. Он тоже учится в нашей школе, и такой симпатичный. Не удержала свои чувства – честно сказала это, когда меня уже подвели к дому.

Сказала что-то детское, но серьезное, вроде: «Спасибо большое за вкусное мороженое! Ты очень симпатичный!»

Никита, мой лучший и любимый друг, на это обиделся, подумал, что я влюбилась в его симпатичного брата, и на следующий день в школе не обращал на меня внимания. Я заплакала, мы поссорились, а потом долго мирились.

Наверное, Никита поверил в измену в ту же секунду, как увидел нашу фотографию, потому, что его брата я знала так же долго, как и его самого. А еще, на проводах в армию, когда Никита смеялся, а я плакала, Илья с чувством сказал, что если бы его так девушка провожала, он бы не ушёл, а вместе с ней сбежал.

Никита уходил служить с гордостью и весельем, а я жизни без него не представляла.

Снова посмотрела на Илью – машину он вёл так, будто за нами гонятся преступники. Тоже, наверное, домой хочет. Какой же он был всегда? Самостоятельный? Да, часто уезжал один на соревнования. Надолго уезжал, все лето в спортивных лагерях. Забота о младшем брате была открытой и понятной – Илья отдавал нам лучшие конфеты в детстве и следил, чтобы у брата не было врагов в школе и во дворе. Бывало, они ссорились, но и сами же шли на примирение, а ненависти между братьями не было никогда.

Но вот Никита побывал в армии, и всё изменилось.

Мне почему-то стало так грустно…

Мы уже подъехали к городу, когда я попросила Илью остановиться.

– Что случилось? Не потерпишь? Десять минут всего осталось.

– Надо решить, что говорить будем. А то я про свадьбу, ты про дружбу, или наоборот.

Он, молча, съехал с дороги на обочину, вышел, потянулся. Я смотрела на парня, который не мог признаться в чем-то плохом или не делал этого никогда, но мне было неважно. Сейчас именно он привез меня домой и жил там, несколько дней в машине, ждал, пока вынесет на руках из больницы и вернёт матери.

Вышла очень осторожно, на травку захотелось сразу лечь, потому что всё тело дрожало от напряжения и усталости, но сердце билось не так быстро из-за лекарства.

Почувствовала прикосновение на своей талии, и он снова поднял меня в на руки.

– Илья, что будет? Что мы скажем?

– Я скажу, что сделал тебе предложение.

– Это будет ошибкой. Я же люблю не тебя, а твоего брата. До сих пор люблю.

– Знаю. Но если он узнает, может вернуться к тебе.

Я грустно усмехнулась:

– Ты же сам в это не веришь. И я уже не прошу, чтобы вернулся. Но … разлюбить не смогу.

– Я понимаю, Мила.

– Так что нам сказать?

– Скажем правду, что ты любишь моего брата, а я тебя. Так бывает.

– Ты меня не любишь, тебе меня жалко.

– А разве это не одно и то же?

Он все еще держал меня на руках. Я чувствовала, как изменился его голос. Усмехнулась и сказала то, что думала:

– Нет, совсем нет. Если любишь, хочется целовать и обнимать всегда, каждый день мечтаешь увидеть…. жалость любовь убивает.

– А что еще … убивает любовь?

– Не знаю. Мою, похоже, не убьет. Я хочу его разлюбить, но не могу.

– Тогда пожалей его. Он такой несчастный.

– Почему?

– Потому, что ты выходишь замуж его за родного брата.

– Илья, так нельзя.

– Я знаю. Хорошо, тогда он несчастный, потому, что его невеста стала моей невестой.

– Ладно, давай так. Я стану тебе сестрой. Будем дружить с тобой.

Мы доехали до здания больницы, и я увидела маму и тетю Наташу – мать Ильи и Никиты стояла рядом с цветами.

Когда мы вышли из машины, они уже совсем близко подошли.

Мама сначала заплакала – увидела повязку, но сразу и улыбнулась счастливо.

– Доченька, доченька! Я знала, верила, что все будет хорошо, Мирослава моя, солнышко ясное. Осторожно, дочка, не могу тебя пока целовать, только обниму, боюсь заразить, а у тебя там горлышко после операции… Доченька, я верила!

Илью обняла его мать и погладила по груди и волосам.

– Ты прости меня сынок, я не хотела тебя так обидеть, Милочка, девочка наша родная, хорошая, я не знала, что вы … Если вы полюбили друг друга,… Я так рада …

Она отдала мне букет, обняла и снова заговорила:

– Выздоравливай, дорогая. Ты умница, справишься. Главное все живы и все будут здоровы.. Сын мой младший … Никита сначала семью у девушки разбил, женился, и теперь развелся. Потому, что понял – ты ему очень дорога, и не простая подруга детства, а любимая и единственная. Но он опоздал, я его предупреждала, что опоздает. Сколько раз ему говорила… Не надо было путать настоящую любовь с чем-то другим. – Она посмотрела на Илью и добавила – Дети, вы хорошо подумали? Мы ведь с отцом не понимали сначала, а потом … Ну как решите, так и будет!

Сказать, что я в была в шоке – это ничего не сказать. Я ног и рук не чувствовала, а в груди пульсировал жар.

Илья притянул меня к себе и поднял на руки, наклонившись, прошептал.

– Успокойся, я с тобой. Никакая ты мне не сестра.

По моим щекам текли слезы. Я сейчас смотрела только на Илью и начала осознавать, что эта Лия была настоящая невеста, и настоящая жена. Неужели он мог меня так обмануть? Только не это! Если его мама сказала, что развел, разбил семью Лии, значит, он женился на ней, а не просто сделал вид, что она невеста. Он жил два года с медсестрой из части. Всего за месяц до возвращения, узнал про меня и начал с ней встречаться, а потом женился!

Илья меня держал очень аккуратно, а я уже не могла сдерживать рыдания. Мама моя не была удивлена, не крикнула тете Наташе, его матери: «А что, пока моя болела, ваш Никита жениться успел?» Это значит мама всё, всё знала, что в жизни моего любимого произошло. И думала, я тоже знаю.

– Давайте потом ещё поговорим, нам надо спешить, её врач ждет. – Илья повернулся и понес меня прочь.

Мое тело уже сотрясали рыдания, я была не готова к такой правде. Хотя знала и представляла. Я же знала, что он женился. Слышала отголоски сплетен! Что же так удивилась, услышав это сейчас?! Надо мои письма к нему прочитать все до единого и отпустить, больше не ждать…

Я обняла рукой Илью за шею, и он осторожно поцеловал меня в мокрую щеку.

– Ты знал, что он женился и развёлся?? Ты это знал? И на свадьбе его гулял?

– Тихо Мила, успокойся, подумай о своей матери. О себе подумай. Пожалей его, за то, что он такой … неверный.

– Он сказал мне, …. что Лия – жена другого человека.– Я тихо плакала, почти беззвучно.

Мы зашли в больницу, Илья сел на кушетку и баюкал меня, как в детстве, когда я разбила коленку, упав на асфальт. Я сейчас была не одна в своем горе, понимала, что слезы заливают ему футболку, чувствовала приятный запах мужского тела и одеколона и мне показалось, что все мои оставшиеся восемь жизней по одной покидают меня.

Чувствовала, как он гладит меня по голове и целует, но было всё равно очень больно.

– Мила, милочка. Будь моей женой, – шепнул мне Илья снова. – Я тебя не брошу, не обижу. Буду терпеливым, позабочусь о тебе. Люби его, сколько захочешь, я тоже своего брата люблю. Ты должна быть со мной, Мила.

Он неловко вытирал мне слезы и так же неловко целовал в щеки. А я уже не всхлипывала, потому, что стало спокойней.

Как-то надежно и сладко, за то, что он меня не бросит. Его брат не насильник. Мужчина.

Я отстранилась и внутри будто что-то перевернулось.

Илья показался мне не только сильным да красивым, как дядя Вася в молодости, но и родным.

Я тихо призналась:

– Не смогу женой. Не хочу искушать судьбу. У нас любовь настоящая не получится. Видишь, что со мной? … Я больна своей любовью к нему. Только теперь смерти боюсь, а раньше не боялась.

– Чего ты её боишься? Не придет. Теперь мы вылечимся. Пойдем к врачу, который смог тебя спасти… он ждёт, с ночной смены домой не уходит.

Я прикусила нижнюю губу, дыхание успокаивалось.

– Ты на самом деле хочешь встречаться со мной?

И тут он меня поцеловал в губы. Я не заметила, как смотрел на них, но почувствовала, что это было не совсем специально. Случайно получилось у него, неожиданно.

Поцелуй не обжег меня, не опалил желанием, он был нежным, но его язык чуть скользнул в мои раскрытые губы, и я ощутила его вкус.

«Без запаха и вкуса сигарет, как хорошо, что он не курит».

Илья снова взял меня на руки и понес в отделение. Палату уже приготовили, как сказали на посту, ту же самую, где я лежала. Он зашёл и аккуратно посадил на постель, женщины в палате засмеялись, одна меня узнала и сказала, что от любви вся расцвела.

– Что будет, если он вернется? … Я знаю, что он больше не любит меня. Но что будет, если… вернется, – тихо спросила я Илью.

– Посмотришь на него и скажешь, что захочешь.

– А ты, Илья, что скажешь своему родному брату?

– Скажу, что для меня существуешь только ты.

Мы замолчали. Илья сначала сел на краю кровати, потом встал и отошёл в сторону выхода, прислонился к стене и внимательно смотрел на меня. Будто ждал, что снова откажусь.

Через несколько минут в комнату вошел мой врач Вадим с заведующей под руку, они радостно улыбались.

– А кто это у нас плачет? Что такое, кукушечка моя? Тебе так повезло, как же тебе повезло, Мирошка! Я бы тебя прям сию секунду выписала, … если бы ты не плакала.

– Это ничего, гормональный сбой у нее еще продлится какое-то время, железа была затронута самая важная. Панические атаки, cyицидальныe мысли, если они были раньше, теперь прекратятся. – Вадим Николаевич серьезно посмотрел на Илью и важно произнес, – С таким молодым человеком, вам, Мирослава, ничего не будет страшно. Сколько раз он мне звонил, как тщательно всё запоминал, уточнял, как жить дальше, чтобы Вам стать полностью здоровой девушкой.

– Я не запоминал, а записывал, разве столько терминов запомнишь? – Илья легко улыбнулся, – Спасибо вам за всё.

– Вадим Николаевич, а дети? Мне можно? – Я не удержалась, хотелось ещё не один раз услышать, что со мной будет, и в тоже время внутри себя уже все чувствовала. Он не успел ответить.

Заведующая терапией Светлана Владимировна быстро сама дала мне надежду и посчитала порядочной девушкой:

– Дети будут, когда замуж выйдешь, Мирослава. Раньше не надо! – она засмеялась, а я всё еще смотрела на Вадима Николаевича во все глаза.

– Я уже сделал предложение. – Илья сказал тихо, но все повернулись. Он спрятал улыбку и взглянул на меня. – Мила еще не согласилась.

– Мила еще от операции не отошла. Скоро все придет в норму. Это всё из-за гормонов и лекарств. Несчастная любовь здесь ни при чем. – сказал уверенно Вадим Николаевич. Я ещё в первый вызов скорой это нутром почуял.

– Доктор, вам когда-нибудь говорили, что после ваших диагнозов у пациентов … спина чешется? – Я жалобно посмотрела на него и тоже улыбнулась.

– Что у вас со спиной, давайте посмотрю…

Я покачала головой и сказала:

– Да ничего особенного .... Крылья растут.

Продолжение

Глава 8.

Меня оставили в больнице на целую неделю. Первая причина – Вадим Николаевич Дашко хотел убедиться, что я верю в исцеление. И должна понять, какие мои страдания вызваны любовью, а какие -симптомами. Вторая – моя мама его попросила, потому, что все еще боится заразить меня инфекцией, у нее на работе все болеют, а для сердца грипп – опасная штука. Третья причина – мне хотелось спрятаться, и я сама попросила.

Илья очень заволновался, узнав, что я хочу находиться в стационаре как можно дольше.

Его глухой голос спросил у моего врача:

– Могу я сейчас с ней остаться?

Я отрицательно покачала головой и улыбнулась.

– Илья, отдохни, пожалуйста. Мне уже лучше, спасибо тебе за всё.

Когда он вышел, про себя облегченно вздохнула. Бедный Илья, бедные его родители и моя мама. Лучше буду одна, чем с человеком, которого не сделаю счастливым. Наш обман еще продлится какое-то время, и мы с ним спокойно «расстанемся», будем дружить. Я не стану пользоваться его заботой, а вот защита от сплетен не помешает…

И тут же Вадим Николаевич прочитал мои мысли. Сказал, что надо сделать наоборот:

– Вы понимаете, такая забота вам очень нужна. Именно такая. Совсем скоро вы поймете, что нормальные отношения не похожи на несчастную любовь. Мирослава, будьте осторожнее. Ваши гормоны могут скакать еще хуже, чем до операции. Вы можете быть плаксивы, нервничать, обижаться, можете чувствовать дрожание во всех конечностях, но это нормально.

Все, что сказал мне добрый доктор, он подкреплял красноречивыми неравнодушными взглядами, и в какой-то момент, я поняла, что он получает удовольствие от моих гормонов. Истинное наслаждение, почти любовь. Вот, какие бывают талантливые врачи, которые любят лечить и наслаждаются от всяких … показателей крови, подтверждающих диагноз. Чем сложнее случай, тем больше любви и страсти.

В первый день я решила только есть и спать, а на следующий день осмелела настолько, что рано утром позвонила Наташке.

Её сонный голос мне не понравился, я была на взводе.

– Привет, Наташ! А мне операцию сделали!

– О господи, кто это?

– Мирослава, твоя тётя. Решила сообщить радостную новость, а то мы же не общаемся с тобой! Вот, значит, жить буду и рожать тоже смогу.

– Тебе что… сердце пересадили?… – Наташка охрипла от такой новости.

– Нет, мне его наоборот вырезали, – Я засмеялась. – А еще я встречаюсь с Ильёй Поляковым. Да, представляешь? Ты же с ним тоже встречалась, Наташ.

– Мира, я тебя не понимаю, он же насильник!

– То есть… ты с моим насильником встречалась? Я уже всё знаю. Только хочу правду и твою услышать. Мы же родные с тобой, подругами были. Расскажи, зачем ты меня сфотографировала? Зачем Никите отправила? Почему ему написала, будто мы с Ильей вместе, ты что, меня так ненавидишь?

Сквозь тишину я слышала Наташкино сопение. Ждала. И услышала горькие слова:

– А за что тебя любить-то? За что? Ты себе двух братьев забрала… Смеялась надо мной, всегда в душе смеялась. Что ты хочешь услышать? Я думала. по-другому будет. Когда Илья опять мне отказал, решила его подразнить. Он на тебя так смотрел, так подорвался к тебе… Прочитала письмо, думала начнет к тебе клеиться после этого, а ты ему откажешь. И он почувствует себя полным придурком!

– Я же спала! Наташ!

– Да, гадюка, я тебе специально спирту подлила. И так подействовало. Илье предложила, и он сразу стакан весь высосал. Меня унизил, к тебе подсел. И ты … Ты в него вцепилась!!! Да, я как увидела, сразу убежала, а потом смотрю – вы уже лежите, и целует он тебя, о любви говорит! Весь красный, как рак, а ты его! Мирка, ты наглая и бессовестная!

– Я думала, сон … Не понимала, что делаю…

– Ну, вот и молодец! Я вас сфоткала и пошла искать свидетелей, что вы вместе. А дядя Миша подумал, что он насилует тебя! И еще лучше, что он так подумал! Кричал, чтобы собаку с цепи спускала, схватил вилы от гаража и пошел тебя отбивать. Видела бы ты, как Илья убеждал его, что ты его сама обняла. И потом зигзагами домой ушел!

– А зачем… Зачем же ты с ним встречалась?

– Если ты его так схватила, у меня тоже выйдет. И в доме вашем мы должны были делать всё, о чем ты мне рассказывала. Только он ни в какую, пока мне восемнадцать не исполнилось. Тебе-то уже было восемнадцать! Однажды ты там нас застала, мы на чердак залезли, когда увидели, что ты идешь. Не знаю, что там делала, только слышали, как ходишь. И потом было у нас…

– Наташ, у меня слов нет. Ты сюда если приедешь, лучше не приходи в гости, я видеть тебя не хочу. Илью сама получила, а меня лишила любимого парня. Только не понимаю за что!

– А просто так! Когда Илья отказался жениться на мне, я и решила, что не видать тебе Никиты, как своих ушей.

– Почему, …Наташенька… Почему?

– Да потому, что ты выйдешь за Никитку, а я буду все время видеть его брата на всех семейных посиделках! И не будет мне счастья. Я тебя ненавидела тогда.

– Никита ко мне не вернулся.

– Он сразу другую нашел. Между прочим, мы с твоим Никитой целовались на его дне рождения, пока ты салаты нарезала. И до сих пор общаемся, поняла?

– Ты меня обманываешь.

– Я его попросила научить меня классно целоваться, и он показал. Вот. Мы долго целовались! А если тебя бросил, так нечего было с его братом валяться! Ты недостойная. С малолетства такая. А у Никитки жена теперь крутая, он ее увел у военного офицера. Сначала попросил тебя проучить, а потом они сошлись.

– Уже разошлись… – Я отключила звонок.

«Плут, ах какой он плут» – всплывали слова матери.

Хорошо ли я знала своего парня? Любовь слепа. Конечно, нарезая для любимого салаты, не думаешь, что он Наташку учит целоваться. Его восемнадцать лет мы праздновали вместе. Только в этот раз была Наташка с нами, мама попросила взять ее с собой.

Были одноклассники, все друзья, подруги, а брат его только зашел, поздравил, выгнал из своей комнаты парочку влюбленных и закрылся там на весь вечер.

Этой ночью я открыла еще одно свое письмо. Восьмая жизнь…

Я писала еще больше, но выбрасывала листочки, как будто их много-много и падают с деревьев мои письма. Да, уже была осень, на улице становилось все холоднее, в душе моей тоже.

«Любимый, дорогой моя, прошло уже четыре месяца, как я увидела тебя с будущей женой. А сейчас меня положили в больницу. Сказали на две недели, но прошло уже три. Не знаю, выдержу ли я, очень страшно здесь по ночам. Люди умирают, Никита. Сегодня женщину привезли из реанимации, и я сама звала на помощь. Но ей не успели помочь. Подумала, что скоро и моя очередь. Ты не соскучился по мне? А я скучаю. Все время думаю о тебе, как вы там … с невестой вместе. Не ссоритесь, спите рядом, о ребеночке мечтаете? Я уверена, Никита, если вы поженитесь, первой у тебя родится дочка, такая же красивая, как твоя невеста. А у нас мог родиться сын. Но это осталось только мечтой. Ты прости меня, что я не поздравила. Не могла ни слова вымолвить, как вас увидела. У меня язык отнялся и ноги, руки стали чужими. Если вы приедете вместе, а я еще раз на вас посмотрю, меня уже, наверное, не спасти. Ведь сердце совсем не хочет нормально работать.

У меня в жизни есть только мама, и ты был моим будущим мужем. Я знала, что полностью твоя стала по своей воле еще до свадьбы и не жалею, что познала в этой жизни настоящую любовь. Я тебе не успела в прошлый раз написать, что маму уволили с работы, и она долго не могла найти другую, потому, что я заболела. И вот нашла очень тяжелую, денег платят мало, а я себя виню, но сделать ничего не могу. Я испортила ей жизнь своей любовью к тебе. Сильно заболела. И мне сказали, что будущего нет.

Знаешь, мои сочинения всегда были в классе лучшими, а сейчас я пишу и понимаю, что следующее письмо будет еще хуже, короче, совсем неинтересное. Если оно вообще будет.

Конечно, мне хочется написать «Вернись ко мне, любимый», но я уже начала осознавать, что твоя невеста реальна, а не приснилась мне, и ты уже не служишь, потому, что прошло время возвращения. Навести меня один в больнице, если приедешь к родителям, я очень хочу хоть раз еще увидеть тебя и, может быть, обнять. Если твоя невеста позволит обнять, как друга.

Мне этого так не хватает.

Прошу тебя, ответь мне, стоит ли тебя ждать.

Твоя Мила».

Я медленно убрала письмо в конверт и закрыла глаза.

«Никита, разве я не думала только о тебе и не жила ради тебя? Ты увидел фотографию и … познакомился с женщиной, которая затмила мою любовь. Так бывает. Мне сейчас легче это понять. Я тоже познакомилась со своим доктором, который затмил мою болезнь, и больше не думаю о том, что жизнь кончена. И еще я встретила твоего брата, который затмил мою ненависть к нему, я больше не думаю, что он подлец».

Я почувствовала, что сейчас заплачу, как тогда в больнице. И вспомнила Илью, как он поил меня из железной ложки и вытирал слезы.

Илья пришел ко мне на следующий день с букетом мелких роз, украшенных большими темно-зелеными листьями. Красивый букет. Я ему улыбнулась.

Он улыбнулся в ответ и снова поставил мне пакет с едой на стул.

– Как ты себя чувствуешь? Хорошо спала?

– Илья, ты можешь сесть на край кровати.

– А тебе можно на свежий воздух, я спросил твоего врача.

– Хорошо, пойдем, посидим на улице.

Я вышла сама, не дала себя нести. Идти было тяжеловато, поэтому Илья придерживал меня за талию.

Повязку сняли утром и заклеили совсем небольшим кусочком бинта. Я поняла, что не такой уж и большой будет след от операции.

Илья молчал, я тоже, мы сидели рядом, как хорошие друзья. И тут он спросил:

– Что ты думаешь, если я предложу переехать ко мне после больницы? Варя к тебе привыкнет, она добрая собака, как ребенок мой.

– Значит, ты уже отец?

– Если честно, иногда мне так и кажется. Она ни минуты без меня не могла, когда щенком была. Взял ее год назад и вот, вместе живем.

– Я хочу посмотреть на неё, но жить буду с мамой.

– Хорошо, тогда в гости ко мне поедем, а спать я тебя домой отвезу.

– Ты не с родителями живешь?

– Квартиру я снял. Хорошая, одна комната большая, и с собакой разрешили.

– Илья, я Наташке звонила. Не хмурься. Хотела узнать, что она расскажет.

– А ты не верь! Если скажет, что я тебя раздел… не верь, пожалуйста.

– Нет, она так не сказала. Я тебя обняла сама. Интересно, понимала, что это ты? Не помню ничего вообще, она призналась, что спирт добавила.

– Может, и не понимала. Хочу думать, что ты меня обнимала, а не кто-то привиделся.

Я замолчала и вся сжалась, подул прохладный ветер. Илья долго смотрел в сторону, а потом резко посмотрел на меня, хотел что-то сказать и начал стаскивать с себя джемпер. Он набросил мне его на плечи и прижал к себе.

– Ты вся дрожишь! Не помнишь и ладно. Мила, я тоже не слишком хорошо всё помню.

Я не сопротивляясь, позволила себя обнять, хотя рядом ходили люди и смотрели на нас. Свитер был теплым, мягким, заботливым.

– Забыть тебя не могу, замучился. С тех пор думал много о том, что значит – обнять любимого человека. А ведь еще не знал, что за брата не пойдешь. Думал, невеста ты его. Знаешь, как себя казнил? Не надо было приезжать, соглашаться выпить, разговаривать с твоей Натальей. Видишь, как все получилось…

– Из-за одной фотографии и слов Наташки он обвинил меня в измене.

– Всех обвинил. И её тоже, что позвала мужика в твой дом. Я про нас смолчал. Сказал, что будил тебя и пытался в чувство привести холодной водой. – Илья усмехнулся. – А он начал мне про фото предъявлять и послал, предложил не теряться, … быть с тобой, в общем.

Я украдкой смахнула слезы.

– Решил, что теперь буду плохая жена, так и есть. Еще и больная оказалась.

– Нет, Мила, – тяжело вздохнув, качнул головой Илья, – Любой может заболеть и он, и я. Поверь, всему есть свои причины. Думаю, ему случайно подвернулась другая в то время. А так бы простил и вернулся к тебе.

– Илья, ты же был тоже дома у родителей, когда случился скандал? Расскажи, как он приехал, хотел ли увидеть меня на самом деле или я тоже ему случайно подвернулась в ту ночь?

– Когда он приехал, я думал, сразу же спросит, как ты и пойдет к тебе. Но он не такой, гордый. Сказал матери, чтобы она растрезвонила, что он развелся и вернулся. И ты бы сама пришла. Но мать не стала этого делать. Она видела, с каким он настроением, и боялась, наговорит тебе плохого, ты опять в больницу попадешь. Так и получилось.

Я задумалась и поняла, что надо дальше читать письма. С каждым днем я понимаю лучше все свои чувства и сравниваю с чувствами Никиты.

Илья решился, снова меня в щеку поцеловал, потерся своей щекой.

Я его спросила:

– Хорошо тебе что ли?

– Очень. Я и не думал, что так сильно бывает хорошо просто сидеть рядом. А если поцелуешь, не знаю, что будет. Научи меня любить тебя, Мила.

– У тебя девушки-то были? Или ты только с собакой?

– Ты же знаешь, какие были. Видела сама.

– А почему ты так ко мне? Почему меня выбрал?

Илья долго не отвечал, выражение его лица и сдвинутые брови показывали, что ему не нравится этот вопрос. Но почему? И тут он ответил, но совсем не так, как я ожидала.

Думала, скажет: «Влюбился. Почувствовал жар во всем теле, люблю, хочу, красивая, стройная, грудь, губы, волосы». То, что Никита говорил. А он совсем по-другому сказал:

– Жалко мне тебя стало. Никитка не думает о тебе. Я ему говорил, не надо до свадьбы, девчонке будет обидно. Подумай о ней. А он пришел как-то гордый, с бутылкой пива и сигареткой, улыбается и признается: «Уговорил! Поздравь меня!» И я тебя увидел, ты так изменилась. Стала несчастная, испуганная, стыдливая. Глаза прячешь, все веселье ушло куда-то. Все время пытаешься уйти, только зашла, тут же уходишь. Стыдишься саму себя. Я поговорил с ним, а он не понимает. Я и подумал, что сам бы никогда так не поступил. Стал думать об этом. О тебе. Потом ты отошла. А в тот день я письмо читаю, и как мечта сбывается, понимаешь? Я же сразу девушку свою отправил. Не мог ей «люблю» говорить.

– А мне можешь?

– Тебе могу. Сказать?

– Не надо. Я еще не все жизни прожила.

Обняла я его за огромную грудь и почувствовала, как быстро задышал. Никита так не делал. Он сам инициативу по-другому проявлял. Я улыбнулась и решила, что пора соглашаться. Прошлого не вернуть, в одну реку не войти, он женился, и я выйду замуж за первого встречного.

– Илья, а если я соглашусь, ты будешь вот так же меня жалеть?

– Буду. Мила, соглашайся.

– Да, я тоже хочу выйти замуж. Но если у нас ничего не получится, мы не должны обижаться друг на друга, хорошо?

– Что-то получится…

– Я тебя обнимала и целовала тогда?

– Нет, только обнимала. Я целовал тебя в шею. Думать об этом нельзя. Ты очень хорошая, очень… Как будто вся создана именно для меня. Я не знаю, что чувствовал Никита, но я хотел так лежать с тобой всегда. Поэтому что-то у нас получится.

– Мне пора. Надо прожить сегодня еще одну жизнь…

***

Ночью я опять разорвала конверт. Седьмой с конца.

«Привет, Никита. Любимый, ты до сих пор любимый. Вот и следующее письмо. Я решила, что не уйду так быстро ради матери.… Теперь я в областной больнице. Надеюсь на операцию.

Кормят здесь прилично, мама далеко, но мне на вечер можно спуститься и купить печенье или вафли. Я даже чипсы покупала, хрустела солененьким по одной штучке. Соль здесь почти под запретом. Диета такая, для сердечников. Здесь очень много мужчин в больницах. Им разрешают смотреть только новости и сериалы, а они включают футбол, и один даже свалился с приступом из-за этого. Болельщики погибают, а равнодушные живут.

Ты знаешь, я хорошо вижу, а в палате моей девушка, у которой совсем нет зрения. Она ослепла после инсульта. Совсем молодая. Её папа приходит читать книги, а когда он уходит – начинаю читать я. Вспоминаю наши вечера. Я вообще все время думаю о тебе, мой любимый, прекрасный принц. В моих фантазиях ты возвращаешься с платьем для меня и большим розовым медведем, которого мы с тобой видели, и ты хотел купить. Ты своей маме скажи, чтобы она не беспокоилась, они с твоим братом были проездом и зашли меня навестить. Но я не стала выходить. Слишком больно. Я только потому и обрадовалась, что меня увезли подальше, чтобы ко мне не приходили с жалостливыми взглядами. Не хочу, чтобы люди смотрели на меня и сплетничали.

Никита, только тебя я жду. Каждую минуту жду, ищу среди посетителей, специально спускаюсь на лифте во время посещений, чтобы встретить тебя. Приезжай. Целую и люблю.

Твоя Мила».

Мне стало себя жалко. Бедная и глупая, не знала тогда, что из-за фото ты стал таким жестоким ко мне и не испытывал жалости, хотя бы уважения к нашей дружбе.

Я решила прекратить читать оставшиеся шесть писем, настало время раздражения и … «Это гормоны, Мирослава» – так сказал на обходе Вадим добрый мой айболитик-аналитик.

***

Выпустили меня вечером через восемь дней. Очень нужен был не только глоток воздуха, но и полный стакан сидра на счастье.

Я уже изучила Илью: он заезжал ко мне после работы с букетом и вкусной домашней едой. В отличие от других посетителей, был малоразговорчив, сидел и тепло обнимал. На прощанье целовал в щеку, но случайно попадал почти в губы.

В последние часы перед выпиской приехала мама и ждала, когда можно забрать мою сумку, а я начала нервничать.

Жизнь моя находилась в подвешенном состоянии: мы договорились, что сразу подаем заявление, и я рассматривала свой паспорт. Мирослава Сергеевна Янтикова. Так я хотела выйти замуж за Никиту и стать Мирославой Сергеевной Поляковой.

«И стану, только мужа будут звать Илья. Интересное кино. А дочь нашу белую будут звать Варя».

С Варей я уже познакомилась по фотографиям. Илья ее так обнимал, с такой улыбкой, что и у меня скулы сводило. Очень мило. Обычно такие качки заводят брутальных собак, а эта милаха была очень женственной.

Мы с мамой уже ждали такси, когда я поняла – сегодня Илья не пришел и не встречает. Мама тоже молчит.

Я не выдержала и спросила:

– Мамочка, если ты что-то скрываешь, лучше скажи.

– Никита вернулся, – тут же выпалила она, – Этот плут решил вам свадьбу отменить. Вы заявление подать хотели, а он услышал, и тут как тут. Илью тебя забрать не пустил, упрашивает дать ему шанс помириться. Солнышко, не обращай на него внимание. Горбатого лишь могила исправит.

Глава 9.

– Мама, а мы же не такси с тобой ждем?

– Я уже вызвала, а оно всё не едет. Мирочка, дочка, сейчас… еще посиди чуток.

Вечер был сказочный. В этом вечернем больничном маленьком парке, как будто сидела сказочная больная Золушка. Которая надежду не потеряла и спрашивает у феи: «А что, кареты сегодня не будет? И мышка не превратится в человека, а крыска в коня?»

В больницу меня привез Илья, и забирать он меня хотел еще днем, я это знала. А заведующая не отпустила. Выписку не подготовили, холтеровский монитор с меня не сняли и данные не считали. Не успела уехать счастливая домой, сидела, теребила сумку, доставала и опять убирала письма – свои жизни. Осталось шесть непрочитанных.

Я не начала задыхаться и кричать в истерике, улыбаться тоже не хотелось. Мама снова засуетилась, достала телефон, погладила меня по голове, как маленькую, поправила локоны на плечах, которые я мечтала помыть и уложить дома…

А потом стала заглядывать в глаза и спрашивать, как я себя чувствую, почти шепотом.

– Ну вот, – сказала я маме, – Сказочке конец, едем домой вдвоем, будем жить с тобой, мамочка, как всегда вместе. Как и все наши прекрасные, любящие женщины в семье.

– Мирочка, ты спокойна, доченька?

– Я очень спокойна, мне лекарство дали. И с собой дали, не волнуйся. Сейчас приедем, попьем чай и ляжем спать.

– Солнышко, а если я тебе скажу, ты плакать перестанешь?

– А я разве плачу?

Неожиданно почувствовала прохладу на мокрых щеках.

«Что со мной? Что это такое со мной? Опять началось. Господи, да я же не плакала уже три дня. Я же люблю маму, зачем мне плакать?»…

Три последних дня я таскалась счастливая по палате и коридору. Надо было больше двигаться и быть уверенной, что всё будет хорошо. А сейчас опять хотелось лечь и ни о чем не думать.

В груди что-то разбилось, снова пришли те слова обидные: «Что ж ты у меня неверная такая». Снова захотелось ответить: «А кто это сказал мне? Верный преданный друг? Самый верный парень, целующийся за моей спиной? Или жених, который женился на другой?»

Как хорошо было раньше. Когда не знаешь ничего. Сначала жизнь, как песенка. Игры в полицейского, в прятки, когда в одних кустах в обнимку сидишь, хихикаешь, …конфетки, мороженое, цветочки, прогулочки в темноте. Потом первый Новый год вместе, мандаринка чищенная и долька в рот вместе с глубоким поцелуем. Потом… любовь такая, что стыдно. Несмелая, но безумно приятная. А потом еще сильнее любовь взрослая – «Ты моя жена, Мила, мы скоро поженимся, из армии меня любимая жена будет ждать!» И вот Илья, какой нехороший, был против нашей свадьбы, деньги считал, первым жениться хотел. Отложить пришлось свадьбу младшему Никитушке.

Никита сказал, как настоящий мужчина: «Я вернусь к тебе, милая, и мы поженимся».

Зачем-то встала и пошла назад в больницу. Хотела, наверное, глаза Вадима Николаевича увидеть и снова почувствовать его желание меня изучить. Понравилось, что он сказал – нормальные отношения не похожи на несчастную любовь.

В общем, он понял, что я ненормальная, и распознал, что со мной. Единственный из всех смог объяснить, почему я так несчастна и одинока. Оказывается, это не любовь виновата….

Илья был такой ненавистный, обидел меня, доверчивую. Все детство ему доверяла, а он чуть не изнасиловал… Но изменилось моё отношение, сейчас я хочу его слушать и видеть. Поняла, что он думает обо мне, когда что-то делает или говорит. Мы за это время стали близкими людьми по духу.

Этот парень относится ко мне по-иному, чем Никита. Что произошло? Слова не подберу. Раньше, если в гости к Никите приходила, мы сталкивались, он замирал ненадолго и кивал «Привет!».

Я знала, сейчас он тоже обо мне думает, когда брату младшему уступает. Не о себе, а обо мне. Только разве Никита сможет ко мне вернуться? А невинность вернется? Дом наш заброшенный, возлюбленное место для встреч, … чистая любовь вернется?

Я стояла на входе, не решаясь открыть дверь, а мама за спиной. Вздохнула и открыла.

Сказала ей:

– Мам, я, кажется, забыла свои цветы. Сейчас вернусь.

И пошла обратно в палату.

С Ильёй я начала улыбаться. Всё было совсем иначе, в каких-то незначительных мелочах, взглядах, прикосновениях, дыхание у него … свежее и чистое, без запаха сигарет. У Ильи вкусное дыхание.

Или я это сама придумала, чтобы замуж выйти за первого встречного?

– Мирош, ты устала, присядь! – мама подкралась, когда я, прислонившись к стене, пыталась принять единственное правильное решение.

– Нет, мамочка, все в порядке. Цветами пусть наслаждаются те, кто остался. Им надо выздоравливать.

Я села на кушетку и уставилась на свою сумочку.

Мама села рядом и вздохнула:

– Мирочка, девочка моя. Не может Илюша приехать, в полиции он сидит. Подрались они с братом, на улице подрались при всех. Полицию кто-то вызвал, или мимо они проезжали, не знаю, дочка. Обоих забрали. Наташа мне позвонила, сказала, что Илья приедет… Наверное, никак его не выпускают. … Я знаю, плут драку начал, бессовестный. Пойдем, моя хорошая, не будем больше ждать. Сами уедем, слышишь?

Поворачиваясь к маме, я неуверенно качнула головой.

Она обняла меня за талию и машину вызвала.

Когда вышли, я вздрогнула от резкого порыва прохладного ветра. Оказалось, что небо совсем потемнело.

«Гроза ночью будет, … воздух пахнет озоном…»

Мы поехали с мамой в обнимку. Зашла я в калитку, воздух влажный, дождь уже вот-вот… Собаку свою любимую увидела, села и нежно за уши начала трепать, слезы закапали. Почувствовала холодный нос и горячий язык.

Мама меня зовёт, а я и не слышу. Еле поднялась, зашаталась и пошла на крыльцо по ступенькам.

Вот и мой дом родной, запах сена и компота из сушеных яблок.

– Доченька, иди, я котлетки тебе пожарила и рыбку с лучком, минтайчик. Иди, моя радость. Пусть там Илюша разберется и в гости к нам придет, да? Сейчас гроза пройдет, завтра утром солнышко выглянет, и мы с тобой утречком прогуляемся за молочком парным, дойдешь? Или пока тяжело? Дочка?

– Да, мама, я здесь, пойду, полежу. Окошко открою и полежу на своей кровати…

– Мирошка, я тебе другую комнатку приготовила. Мне бабушка одна сказала, очень хорошая бабулечка, что лучше тебе заново. Не надо на больное место ложиться, надо место сменить. Вот комната твоя и постелька чистенькая. Иди сюда.

Мама подвела меня к нашей гостевой комнате, где обычно тётя Нина, сестра ее ночевала, когда приезжала. Я туда красивые шторы сшила, разноцветные в нежных цветах на белом фоне, когда показывала – все такие хотели.

Я вытерла щеки и пошла мыться. На улице гремел гром, сверкали молнии, в окна бил дождь. Мама помогла мне помыть голову аккуратно, на шее пакет я держала, чтобы не замочить маленькую свою повязку.

Шампунь благоухал, я уже была чистая, розовенькая, свежая в своем платье-халатике мягком, махровом … цвета персика. Мысли были только о том, что дома я, и гроза скоро пройдет.

Я легла и достала шестое свое письмо:

«Здравствуй, Никита. Я понимаю, у тебя своя жизнь, Лия радует тебя красотой. Наверное, поэтому ты не звонишь мне и не спрашиваешь, как я себя чувствую. Второй месяц я в больнице, и мне не становится лучше. Но и хуже тоже не становится. Ты не приедешь ко мне, хотя я тебя жду изо дня в день.

В часы посещений ко мне по выходным приезжает мама, ей надо работать. Денег у нас очень мало и … все уже знают, наши одноклассники и родственники, что со мной плохо. Деньги собирают. Ко мне приезжали, но я только из окна помахала. Боялась при всех будет плохо. Теперь я не могу стоять и тебя ждать в часы посещений с шестнадцати до девятнадцати. Но я всё жду и жду.

Представляю, как ты приедешь и скажешь, что будешь со мной и проводишь меня в последний путь, мой милый Никита.

Если бы я вышла отсюда, и мы могли вернуться домой, провести хоть один день вместе, пройтись по нашим дорожкам, где мы любили гулять. Но это можно только в мечтах. Никакой операции не будет, я буду так жить, пока что-нибудь не случится. Жить в больницах. Или дома, если больницы от меня откажутся. Но гулять я так больше не смогу.

Иногда мне дают такие лекарства, чтобы я много спала. А я не хочу спать, хочу думать о тебе и мечтать.

Как вы там с твоей невестой? Ходите под ручку? Гуляете?

Я боюсь представлять, как ты обнимаешь и целуешь её, но это ведь неизбежно. Она умеет любить, и ты умеешь любить.

А я больше так не смогу.

Напишу тебе, если что-то в моей жизни изменится.

Люблю тебя, Никита, очень сильно люблю!».

Так. Хорошо. Это уже не вызывает у меня чувства скорби, только … обиду. Ладно. Теперь пятое письмо. Не буду сегодня в грозу экономить жизни! Прочитаю всё! Каждый месяц одно письмо, да. Я не заваливала тебя письмами, Никита! Я старалась не писать каждый день… хотела, но понимала – это только мне надо. А тебе – одно письмо в месяц, и все, все они вернулись непрочитанные тобой.

«Я дома! Никита, я дома!

Буду жить ради мамочки, она рядом, я люблю её, и дом свой люблю. И собаку. Как мне сегодня хорошо!

Пусть и у тебя будет все хорошо, любовь, семья, дети.

Хочу написать тебе правду – у меня детей не будет.

Мама раньше боялась, что мы с тобой случайно ребеночка в подоле принесем. Раньше она думала, что это так просто, но я знала, как страшно мне было. Я тосковала по нашей детской любви и боялась взрослой.

А сейчас она говорит моей тёте, которая в гости приехала, тихо-тихо говорит, что лучше было мне родить от тебя по малолетству. Внучка или внук у нее бы уже росли. И я воспитывала, и она. А так – врачи запретили, беременность и роды я теперь не вынесу.

Ты хотел со мной близости, а я видела в этом что-то плохое. Ты говорил, что если люди любят друг друга, и жить без любви не могут, в шестнадцать лет можно, а нам уже семнадцать, мы скоро поженимся. Взрослые узнали бы и осудили…

Я согласилась, ты стал первым мужчиной в моей жизни, единственным.

Согласилась и очень боялась. Помнишь, как я боялась? Очень сильно, Никита. Но если бы у нас получился ребенок, всё было бы по-другому. Тебя бы и в армию не забрали, и мы с тобой стали мужем и женой. Никита, скажи, тебе хотелось тогда ребеночка? Мне было очень страшно, но я всегда хотела малыша от тебя.

Удачи тебе и любви.

Целовать не имею права, ждать не буду. Я уже неполноценная, умирающая, никому не нужная, кроме своей матери».

Я знала, что боль от расставания не была бы такой сильной, если бы он вернулся один и спокойно сказал, что разлюбил. Та боль при виде его, обнимающего невесту, гордого и дерзкого… была яркой, как белый свет, ослепляющей. Я ненавидела её. Разлучницу. А Никиту своего любила еще сильней.

Молния за окном сверкнула ярким светом и через несколько секунд я услышала страшный гром, залаяла моя собака. А потом завыла и заскулила.

Я вышла из комнаты и пошла спасать моего Бандита-Любимчика. Да, у пса было два имени. Он был в детстве Бандитом, хулиганил, срывался с цепи, носился, прижав уши и радостно улыбаясь, крал вкусности, гонял соседских уток, перегрызал все веники и … Он постоянно что-то перегрызал. А потом повзрослел и стал Любимчиком. Ласково в глаза заглядывал и голову подставлял, чтобы погладили.

Погода сегодня совсем не романтичная, но я потихоньку начала успокаиваться и шептать:

Гроза за окном, гроза стой стороны окна,

Горят фонари и причудливы тени,

В маминой спальне уже была темнота, а я прокралась мимо и открыла дверь в сени, тут же включила там свет. Снова услышала, как моя собака заскулила.

Вышла на крыльцо, где меня сразу овеяло теплым грозовым дождем, мелкая взвесь и крупные капли… Свет из сеней освещает дорогу к конуре. И тут я поняла, что мою собаку кто-то гладит… какой-то человек.

А пёсик мой высунул голову из будки и поскуливает.

Человек повернулся, и я увидела светлое лицо Никиты. Раздутое какое-то лицо. Когда мы ночью встречались, я не смотрела на него. Стояла спиной, дышала в грудь, целовала в губы, но в лицо и в глаза не смотрела. А тут на меня уставились его глаза. Или не его…

Я быстро забежала и закрыла за собой дверь. Дрожащими руками повернула ключ. Меня затрясло мелкой дрожью.

Я зашептала песню, которая тут же пришла мне яснее ясного:

«Он рвется туда, где не нужен сейчас его пыл и горячая кровь.

Когда-то и песня сочилась вдали в объятьях цепей и оков.

И если уснул человек в эту ночь, так значит, крепко заперта дверь.

И если уж нужно кому-то помочь, не прошибешь этот сон, ты поверь.

Не забывай его, поплачь, но все ж люби

Не последняя ночь с валидолом в руках, ты пойми».

В дверь тихо и осторожно постучали. Я прижалась спиной и чувствовала, что могу даже упасть в обморок, но откуда-то взялись силы улыбнуться и повторить «Не забывай его, поплачь, но все ж люби…» Через несколько секунд Никита нервно застучал в двери.

«И пускай стучит, он под навесом стоит. Гроза скоро кончится».

Но Никита уже, похоже, не мог сдерживать себя:

– Мила, открывай! Я не уйду! Ты должна мне всё объяснить! Мила!

Я не отвечала, но он продолжал настойчиво стучать, проснулась мама и я увидела в коридоре её силуэт.

Она спросила только:

– Дочка? Это Илюшенька пришел?

Я покачала головой.

Никита продолжил настойчиво стучать, и крикнул из за двери:

– Я сейчас буду выбивать твою дверь ногой! Я выбью окно! Мила-а-а! Все окна! Все до одного! Я не шучу! Поговори со мной, открой!

Испугалась, что он и правда выбьет все окна, поэтому повернулась к закрытой двери и сказала:

– Никита, уходи домой, нам не о чем говорить!

– Это я буду решать!!! Слышишь меня? Я мужчина, и я буду решать! Мила, никуда не уйду, пока не услышу, что ты задумала! Открывай, или я … всё здесь… Я твою собаку уведу!

Мама медленно подошла, обняла меня и сказала мирно, успокаивающе:

– Иди спать, доченька, пусть этот хмырь там беснуется. Илью упёк, а сам улизнул. Иди спать и не волнуйся. Как ты себя чувствуешь, Мирошка?

– Собаку жалко.

– А ты его не жалей. Не жалей. Он тебя не жалел, и ты брось.

– Я про Бандита, мама. Про мою собаку.

– Да на кой он ему сдался, твой старый пёс? Это ж он языком молотит от бессилия и злобы.

Она подошла к двери и громко сказала:

– А ну пошел отседова, кобель. Иди своим кобелиным языком чеши кому другому. Мирослава тебя видеть не хочет, и знать не желает. А только тронешь дверь или окно, в полицию звоню и отцу твоему Василию Иванычу! Иди, куда шел, плут шелудивый. Не тронь мою девочку, только лучше стало он тут, как тут! Кобелиная морда! Проспись, очухайся! Завтра с тобой сама поговорю поутру!

Мамины слова рассмешили. Или, я, может, просто удивилась, что она как заправский деревенский мужик Никиту отчихвостила.

Сразу же послышались удаляющиеся шаги и я улыбнулась.

А еще через минуту в моей бывшей спальне раздался звон разбитого стекла, громкий и такой страшный, осколки на пол еще долго сыпались.

Не дожидаясь, пока Никита влезет в окно, мать схватила в сенях какие-то грабли и побежала в мою бывшую спальню незваного гостя отгонять.

А я стояла словно каменная статуя, боясь даже слово сказать. Никогда такого у нас дома не было.

Наконец, отмерла и пошла посмотреть.

Мать его гнала, но Никита не уходил.

Несколько мгновений я смотрела, как она машет в окно палкой, а потом разворачивается и просит меня принести телефон, чтобы полицию вызвать.

Мне показалось, что мир перевернуться с ног на голову, и мой ласковый Никита ворвется к нам в дом, разрушая все вокруг.

В эти секунды, я забыла обо всем на свете, кроме этого слова и крикнула: «Мне было больно, ты, Никита знал, что мне было больно!!!»

Внезапно я поняла, что гормоны дают о себе знать. Я разозлилась. Впервые за много лет я очень сильно разозлилась, как солдат на войне, когда его товарища немцы убили.

Я обняла маму и попросила её не вызывать полицию, потому, что я хочу поговорить с этим плутом.

Подошла к окну. Внизу под дождем стоял Никита, поднял на меня светлое лицо.

«Лампа в глаза»

Я взяла настольную лампу, включила и направила на него. Под ногами хрустело стекло.

Никита сделал один шаг ближе ко мне. Затем еще один, и вот он уже дотянулся и положил руки на подоконник.

Направила лампу на руки и увидела след от обручального кольца такой светленький.

Он тут же протянул ко мне эти руки и почти прикоснулся, так близко я стояла.

– Мила… – простонал он – Смотри, до чего ты меня довела! Зачем ты так?

– Как? Я разве плохо себя веду? … Бью тебе стекла? … Угрожаю увести любимую собаку? … Свадьбу пытаюсь отменить?

Дождь начал стихать, но на Никиту падали капли с веток наших яблонь. Я вдруг увидела его чуть припухшее лицо, разбитую губу и поняла, что Илья его не бил в полную силу. Так, «погладил». Но не бил, иначе он бы лежал, а не стоял бы тут передо мной.