Читать онлайн Адские колокола бесплатно

Jill Johnson

HELL’S BELLS

By agreement with Pontas Literary & Film Agency

Глава 1

В университетском колледже Лондона есть кабинет, о существовании которого мало кто догадывается, потому что путь к нему лежит вниз по лестнице, которой почти никто не пользуется: вдоль по заброшенному коридору, через два пожарных выхода, которые заканчиваются вроде как тупиком. Шторы в кабинете задернуты наглухо и навечно, поэтому тут царит полумрак; впрочем, света достаточно, чтобы различить дубовый письменный стол, кожаное кресло, застекленный шкаф и полки, прогибающиеся под тяжестью папок, документов и справочников. На стене позади стола висит оправленное в рамку фото пожилого мужчины, который сидит в тенистом саду и читает захватанный экземпляр «Чумы» Камю. Мужчина облачен в твидовый костюм от «Харрис», на носу у него очки в стальной оправе, а на запястье поблескивают ролексы 50-х годов. Тщательно расчесанные волосы разделены на прямой пробор. Лицо у него доброе. Портрет прекрасно вписывается в интерьер – или интерьер подобран под стиль портрета.

За столом сидит и проверяет сочинения профессор Юстасия Амелия Роуз, глава кафедры токсикологи растений Университетского колледжа Лондона – то есть я. Уже девять месяцев прошло с момента, как я вышла из продлившегося целый год отпуска, но мне до сих приходится туго. Временами я страстно тоскую по одиночеству, которым наслаждалась весь этот год, и по возможности делать то, что мне по душе: заниматься научными исследованиями, позабыв о бессмысленном бюрократизме, крючкотворстве и назойливых пересудах. А потом эту спокойную полноту бытия у меня отняли. Не люблю распространяться о тогдашних трагических событиях, достаточно сказать, что в тот год я потеряла нечто ценное. Нечто незаменимое.

И все же я благодарна за возможность вернуться в стены университета, где рождаются идеи и вдохновение. Я даже постепенно набираюсь смелости общаться с коллегами, и хотя с преподаванием у меня теперь все обстоит иначе, нежели год назад, я получаю определенное удовольствие от работы с нынешним курсом (а это огромная толпа студентов). Мне сорок пять, и я осознаю, что университет дал мне второй шанс, позволив возобновить научную карьеру с того места, где она прервалась. Я осознаю, какая это огромная привилегия, и пусть только кто-нибудь или что-нибудь попробует снова встать на моем пути.

Я закончила проверять последнее сочинение, сняла очки, включила настольную лампу и отчаянно заморгала – таким ярким оказался ее свет в незаметно наступившей темноте. Теперь стало понятно, почему у меня от напряжения горят глаза и почему в здании царит полнейшая тишина. Я сверилась с ролексами на запястье, они показывали одиннадцать вечера. Тихонько присвистнув, я собрала пожитки и уложила их в сумку, но, прежде чем уйти, задержалась перед фотографией на стене – стекло отразило тот же твидовый костюм от «Харрис», те же очки в стальной оправе и короткие, аккуратно расчесанные на пробор волосы, что и у мужчины на фото. Я легонько постучала по стеклу рядом с его головой и сказала:

– Спокойной ночи, отец. Увидимся завтра.

Вступив в главный вестибюль университета, я заметила у выхода какого-то неприкаянного студента и сразу поняла, кто это – тот самый нетерпеливый аспирант, встречи с которым я избегала как могла последние несколько месяцев. У меня всегда было плохо с именами, так что со временем я разработала собственную методику: стала давать людям имена похожих на них растений. Этот молодчик заработал себе прозвище еще на последнем курсе. Я назвала его Борщевиком (на латыни Heracleum mantegazzianum), в честь высоченного раскидистого растения, в чьих листьях содержится фототоксичный сок, который при попадании на кожу вызывает фитодерматит, волдыри и в итоге может даже оставить шрамы. Борщевик заслужил свое прозвище не только благодаря невероятному росту, огромным лапищам и красному, покрытому сыпью, лицу, но и талантом раздражать меня до ощущения физической боли – по крайне мере, до мигрени он доводил меня уже не раз. Понятия не имела, кого он поджидает, но заподозрила, что именно меня, учитывая упорство, с которым он искал встречи, и тщательность, с которой я этих встреч избегала. Я тихонько застонала, нырнула за колонну и осторожно выглянула.

Обычно я старалась не задерживаться взглядом на его лице, но сегодня он выглядел как-то особенно странно. Это учитывая слишком короткие для его длинных ног штаны, куртку на несколько размеров меньше нужного, шерстяную шапку горчичного цвета, ужасно сочетавшуюся с покрытым пятнами лицом, и огромные наушники, в которых голова казалась неестественно маленькой. Я не могла сказать, в чем состоит эта новая странность, но что-то в его облике явно изменилось. Он мерил вестибюль нетерпеливыми шагами, и я, выждав момент, когда он повернулся ко мне спиной, развернулась на каблуках и двинулась было к служебному выходу.

Только вот отполированный пол вестибюля сыграл со мной дурную шутку, и скрип каблуков эхом разнесся по пустынному пространству. Через плечо я заметила, что Борщевик сдернул с головы наушники и развернулся в мою сторону.

– Проф?

Ясное дело, после того, как он меня заметил, не было смысла скрываться через служебный выход, поэтому я со всей возможной скоростью направилась к главным дверям. Бесполезно – с такой разницей в длине шага, как у нас, Борщевик догнал меня в мгновение ока.

– Есть время перекинуться парой слов?

Тонкий, неестественный звук, похожий на скрип ножа по тарелке, донесся из его наушников, и у меня от него аж зубы заныли, но я продолжала спешно шагать к дверям, не сбавляя скорости.

– Не сейчас, я и так опаздываю.

Понятное дело, я соврала.

– А куда вы идете?

– Мне нужно в лабораторию.

Еще одна ложь.

– Тогда я с вами.

– Не стоит. Мне нужно кое-что оттуда взять и убежать. Я опаздываю.

– Куда?

– Прошу прощения?

– Куда вы опаздываете?

Я замерла, растерявшись.

– Это не твое дело.

Будь у меня возможность поразмыслить логически, я бы не побежала вверх по пустой лестнице в глубину безлюдного здания в ситуации, когда мне в спину дышит подозрительный тип. Мне бы стоило выбежать наружу, в гущу людей, у которых можно попросить помощи. Но что-то в облике Борщевика сегодня тревожило меня и лишало ясности мысли.

Я добежала до этажа, где располагалась моя лаборатория, толкнула дверь и, запыхавшись от усилий, побежала по коридору. Вскоре уже оказалась у входа в лабораторию, но не успела вынуть из кармана шнурок с пропуском, как передо мной возник Борщевик. Он схватил меня за запястье огромной рукой и стиснул пальцы.

Мне было очень больно, но я не собиралась признаваться. Борщевик уже не раз позволял себе подобное, и не только в отношении меня: многие в университете жаловались на его агрессивное поведение. Научный руководитель много раз предупреждала Борщевика, что за подобные выходки его могут исключить из университета, и в конце концов отказалась от работы с ним.

– Отпусти мою руку, – потребовала я, но его хватка стала только сильнее.

– Проф, я с вами рехнусь. Вы не хотите со мной поговорить, не желаете слушать. Но мне не нужен доступ ко всей вашей коллекции, я отказался от этой идеи несколько месяцев назад. Мне всего-то нужно десять образцов. Десять черенков, и все.

Я громко вздохнула.

– Я уже не раз говорила тебе, что это невозможно.

Он пристально уставился на меня.

– А я не раз говорил вам, что об этом никто не узнает.

– Пусти меня! – повторила я более настойчиво.

– Ну ладно, ладно – восемь черенков. Мне придется переписать одну главу в диссертации, но восьми должно хватить.

Я закрыла глаза.

– В сотый раз повторяю – у меня нет растений, от которых ты можешь отрезать черенки, и ты сам прекрасно знаешь. Я твержу это не первый месяц. И не раз говорила, что тебе придется сменить тему диссертации. Вот и займись этим, придумай новую.

Борщевик глубоко вдохнул и заговорил, понизив голос, почти угрожающе:

– Вы – мой научный руководитель. Помогать мне – ваша обязанность.

– Но я не твой научный руководитель.

– Ну, неофициальный.

– Ничего подобного.

– Но вы единственная, кто может мне помочь! – рявкнул он, дернув мою руку вверх. – Вы единственный преподаватель в этом университете, кто имел дело с убийством с помощью растительного яда.

И тут мне бы стоило испугаться – дикого взгляда Борщевика, его непредсказуемости, – но вместо этого меня объял гнев, даже ярость от осознания того, что он всего лишь схватил меня одной своей огромной рукой и я стала совершенно беспомощной.

– Как уже много раз объясняла, я не могу тебе помочь и поэтому предлагаю перевестись в другой университет. – Я старалась говорить спокойно. – Имперский колледж и Королевский колледж предоставляют широкий круг специальностей, подай заявку в один из них.

– Я подавал, в прошлом году… меня не приняли.

– Тогда тебе стоит подумать о новой теме диссертации и податься на другой специалитет.

Я взглянула Борщевику в лицо – он явно ждал от меня другого ответа. Его выдающееся адамово яблоко ходило ходуном, ноздри раздувались, зубы скрежетали, он тяжело и часто дышал. И тут я поняла, что в нем изменилось, – он выглядел как готовый напасть дикий зверь.

Вдруг пискнул мой телефон. Свободной рукой я откинула клапан на сумке, и Борщевик стиснул мою руку снова.

– Не трогайте его.

Но я все равно вынула телефон.

– Я же сказала – опаздываю, меня ждут. И скорее всего уже волнуются.

Я нажала на экран, чтобы открыть сообщение: «Спокойной ночи, дорогая, сладких снов».

Телефон снова пискнул, и на экране появились три сердечка.

– Я сказал, не трогайте! – снова прорычал Борщевик, вздернув мою руку так, что я вскрикнула от боли. И уронила телефон.

Безо всякого предупреждения дверь лаборатории распахнулась, и мы, развернувшись, увидели на пороге мою ассистентку, Карлу. Я обрадовалась ее появлению, как никогда в жизни, и шумно выдохнула от облегчения. На долгий миг она замерла, вбирая взглядом меня, Борщевика и его лапу, сжимающую мое запястье, потом спокойно подтянула наверх овальную коробочку, свисавшую у нее с ремня сумки, и нажала кнопку посередине. Оглушающе-пронзительный вой сирены, заставивший меня присесть, наполнил коридор, Борщевик мгновенно отпустил мою руку и скрылся из виду, а я обхватила голову руками, зажмурила глаза и упала на колени. Карла тут же выключила сигнализацию, но ее эхо еще какое-то время металось у меня в черепной коробке.

– Простите, профессор, что не предупредила вас о сигнализации, – произнесла Карла, – но иначе не сработал бы эффект неожиданности.

Я открыла глаза и увидела, что она улыбается и протягивает мне руку, чтобы помочь встать. Проигнорировав этот жест, я подобрала телефон и поднялась на ноги. В ушах звенело.

– Это было кошмарно, – сообщила я, сдвигая очки на макушку.

– Зато помогло. Видели, с какой скоростью он исчез? – Клара передернула плечами. – Отвратительный тип, у меня от него мурашки по коже.

– Ты его знаешь?

– Мы вместе работаем над одним проектом для диссертации. Терпеть его не могу. И у всего университета он поперек горла, ужасный грубиян, вы в курсе? Постоянно ищет с кем бы сцепиться, он из тех людей, кто считает, что на него ополчился весь мир. Бесят подобные личности.

Что ж, приятно узнать, что не меня одну Борщевик раздражает настолько сильно. Хотя нет. На самом деле я ощутила… разочарование.

– А с тех пор, как он начал варить наркотики, все стало еще хуже, – добавила Карла. – Но с ним все было понятно еще до того, как он занялся производством запрещенных веществ, а теперь перешел все границы. Я бы на вашем месте с ним не связывалась.

– Легко сказать, – пробормотала я, вытирая лицо платком.

– Вы в порядке? Голова не кружится?

– Все нормально.

– Вы же понимаете, что должны написать на него заявление о нападении? Его должны исключить.

– Наверно, ты права, – сказала я без особой уверенности. – Если ты тоже уходишь, не против, если мы выйдем вместе?

– Совершенно не против. Вам что-то нужно захватить из лаборатории?

– Не сейчас.

Карла щелкнула выключателем и закрыла дверь.

– Если хотите, я посажу вас на автобус, – добавила она, подхватывая меня под локоть, словно немощную старушку.

– Ценю твою помощь, – отозвалась я, высвобождая локоть.

– Мне несложно. Хотя Аарон явно уже далеко отсюда.

Аарон – так, значит, зовут Борщевика. Мне стоило хотя бы раз поинтересоваться этим. Возможно, если бы я обращалась к нему по имени, он выказывал бы мне побольше уважения. Но это не точно.

Глава 2

К тому моменту, как я вышла из автобуса в конце Хампстед-Хай-стрит и направилась к дому, уже миновала полночь. По лестнице на третий этаж я поднималась как можно тише – отношения с соседями у меня не складывались, так что не стоило их беспокоить лишний раз. Честно говоря, у меня плохо складывались отношения с большинством людей, что, конечно, представляет проблему для университетского преподавателя. И хотя я вышла на работу уже девять месяцев назад, мне приходилось прикладывать усилия, чтобы общаться, смотреть людям в глаза и воспринимать чужие шутки. И не стану отрицать, что год, проведенный в изоляции, в компании одних только ядовитых растений, усугубил уже имевшиеся у меня проблемы социального толка.

На автоответчике мигала кнопка полученных сообщений, но я проигнорировала ее и прошла сразу на кухню, остановившись перед фотографией отца. На этом снимке он сидел за длинным столом в нашем фамильном доме в Оксфорде и читал потрепанный томик «Идиота» Достоевского. На столе перед ним располагались энциклопедия растений и цветов, потрепанная корзинка со свежими яйцами, секатор, три банки с водой с укрепленными в горлышках косточками авокадо, размякший сэндвич, древний лайтбокс, негативы и контрольное стекло, а также нож для подрезки веток. На крупном носу отца восседали очки, губы были поджаты в раздумье.

Я постучала костяшками пальцев по стеклу чуть выше его головы.

– Привет, отец. Я дома.

Мне стоило бы отправиться в постель, тем более вставать предстояло спозаранку, но вместо этого я поднялась по приставной лестнице и через люк в кухонном потолке выбралась на крышу, где располагался мой сад. Когда-то я приходила туда ежедневно, чтобы самым тщательным образом ухаживать за коллекцией ядовитых растений и следить, чтобы каждый экземпляр получал все необходимое. Но теперь уже мне не нужно было облачаться в защитный костюм, перчатки и бахилы, потому что самым опасным растением в коллекции являлась Euphorbia characias подвид wulfenii, чей сок мог вызвать раздражение и проблемы со зрением, только если втереть его прямо в глаза.

Я раскрыла складной парусиновый стул, принадлежавший еще отцу, села и выдохнула, отпуская все дневные тревоги, и в оранжевом отсвете ночного города передо мной начали вставать призраки утраченной коллекции.

Вместо фуксии у перил на южной стороне когда-то располагался роскошный Ricinus communis. Там, где сейчас толпились горшки с хризантемами, обитал Datura stramonium. Место коллекции Digitalis purpurea заняли пряные травы, а рядом с ними приютилась Еuphorbia, заменившая великолепный экземпляр Veratrum viride. А между ними там и сям в разноцветных горшках были расставлены однолетники: герань, петунии и анютины глазки.

При воспоминании о примерно пятидесяти драгоценных ядовитых питомцах у меня вырвался печальный вздох. Многих я вырастила из крошечных черенков до взрослых растений, вложив столько души и заботы, что они стали для меня словно родными детьми. А ведь некоторые из них были настолько редкими, что заполучить новый экземпляр я могла бы только чудом. И очень горжусь, что за двадцать лет я потеряла всего два растения, и то только из-за внезапно нагрянувших заморозков, которые стали неожиданностью даже для Садов Кью. Окинув крышу долгим взглядом, я в очередной раз осознала, что ни за что в жизни не завела бы себе такой сад – полный ярких пластиковых горшков, ненужных побрякушек, легкомысленных и бесполезных скульптур и растений, которым нечем было меня зацепить.

Помимо эуфорбии с ее практически безвредным соком этот цветник не мог похвастаться опасными, экзотическими или ядовитыми экземплярами, но чтобы порадовать мою португальскую подругу Матильду (которую я прозвала Душистым Алиссумом, в честь Lobularia maritima, чудесного небольшого цветка с мощным ароматом), я согласилась и на это. И согласилась превратить стерильное, строго организованное, практически лабораторное пространство в уютный уголок, где мы могли вместе позавтракать, почитать газеты и посидеть вечером, пока она потягивает вино, поскольку, как поведала Матильда, так выглядит быт счастливых людей. К тому же, признаться честно, до сих пор мне не особо везло в близких отношениях, и настала пора изменить ситуацию. Но вообще все было не так страшно – пусть мой сад не был даже тенью предыдущего, я по-прежнему могла приходить сюда, чтобы переварить дневные впечатления, понаблюдать в телескоп за звездами, планетами и даже, временами, метеоритным дождем. Или за соседями в окнах ближайших домов.

Ночь выдалась ясная, и даже несмотря на городскую засветку, я видела звездные россыпи на небе, но сегодня астрономия меня не прельщала. Подойдя к телескопу, я направила его на обрамленные террасами этажи напротив и приступила к наблюдениям. Вот они, все на месте, мои соседи. Еще совсем недавно я воспринимала их только как объекты для изучения, даже записывала в тетрадях график их приходов и уходов и планировала опубликовать эти изыскания, но потом обнаружила, что это живые люди, со своими жизненными историями.

С тех пор, как я вернулась на работу, их существование претерпело некоторые перемены. Больше не было видно собаки, с которой женщина с голубыми волосами и костылями делилась бисквитами. Скандалящая парочка, вечно тренировавшая четыре танцевальных па, наконец-то перешла к следующим четырем. Юноша, бесформенным мешком сидевший за компьютером, гоняя в игры и литрами поглощая энергетики, пересел в офисное кресло и теперь скрючивался над клавиатурой. Молчаливая одинокая девушка с двумя косами, вечно листавшая телефон, обзавелась подругой, с которой они вместе валялись на кровати, синхронно листая телефоны и время от времени покатываясь со смеху. Но высокий сутулый мужчина, на лице которого я ни разу не видела улыбки, все так же часами простаивал перед висящей на стене фотографией матери с ребенком, только похудел и сгорбился еще сильнее.

Вглядевшись в сад у дома напротив, я заметила яркий отблеск луны на белых волосах: моя восьмидесятипятилетняя подруга Сьюзен с фонарем в руке, шаркая, обходила сад, собирала улиток и перекидывала их через стену. Когда мы только познакомились, я дала ей прозвище Черноглазая Сьюзен, в честь Rudbeckia hirta, многолетних степных цветов с желто-оранжевыми лепестками и листьями, покрытыми жестким пушком, который кололся, вызывая легкое раздражение, но вреда не причинял. Сьюзен давно уже не раздражала меня – более того, я с уверенностью могла назвать ее подругой. Лучшей подругой. Мои губы тронула улыбка. Как-нибудь я скажу ей, насколько бесполезен ее еженощный моцион, ведь улитки обладают инстинктом возвращаться в место обитания.

Я перевела телескоп на окна квартиры над садом Сьюзен и не смогла остаться спокойной при воспоминании о загадочной молодой женщине изумительной красоты, жившей там год назад и скрывавшей мучительные тайны. Я прозвала ее Психо, в честь Psychotria elata, поскольку полные губы женщины до ужаса напоминали яркие алые прицветники этого растения. Признаюсь, я была немного одержима ею в прошлом году, но регулярно напоминаю себе выкинуть все мысли о Психо из головы. И все равно сижу сейчас и смотрю на окна ее пустой квартиры…

Я вздохнула от этих воспоминаний.

– Это ты, дорогая? – окликнула Сьюзен, глядя снизу вверх с выражением ласковой заботы на лице. Я была уверена, что она меня не видит – плети Mandevilla sanderi слишком густо оплели перила моего балкона, – но Сьюзен явно смотрела точно в моем направлении.

– Да, – отозвалась я.

– Зайдешь на чай?

– Сьюзен, уже за полночь.

– Я в курсе, я пока в своем уме.

Преодолев короткое расстояние между нашими домами, я обнаружила, что дверь в квартиру Сьюзен только прихлопнута, говоря о пренебрежении простейшими мерами безопасности, особенно в ночное время. Я закрыла ее на замок и прошла по длинному темному коридору на кухню, куда, шаркая, почти одновременно со мной вошла Сьюзен.

– Дай мне минутку, только смою улиточную слизь и поставлю чайник, – сказала она, направляясь к раковине. – Как твои дела?

Я уселась на стул и застонала.

– Отлично. – Сняв очки, я потерла глаза.

– По голосу не скажешь, – заметила Сьюзен, поворачиваясь ко мне. – И по виду тоже. На работе все в порядке?

– Все отлично. Мне очень нравится преподавать. Я даже успеваю проверять все работы… Просто… просто…

– Что такое, дорогая?

– У меня проблема с одним из студентов.

– О. Проблема типа «я сама разберусь» или типа «пора звонить в полицию»?

– Я сама разберусь. Кажется.

– Что ж, как говаривал мой дорогой покойный Стэнли – одна голова хорошо, а две лучше. – Сьюзен принесла чайник и чашки, тоже уселась за стол, возложив на него объемистый бюст, и выжидательно посмотрела на меня.

Я не знала, с чего начать: Борщевик так давно донимал меня, что я позабыла, в чем крылся корень проблемы. Я уже открыла было рот – и едва не подскочила, когда в кармане завибрировал мобильник. Я выругалась, вытащила его и кинула на стол. Хотя я завела телефон почти год назад, до сих пор не разобралась, как отключить этот назойливый сигнал.

– Ответь, дорогая, вдруг там что-то важное.

Я не хотела отвечать, тем более, когда на часах полночь, но все-таки взяла аппарат, ткнула в зеленый кружок на экране и поднесла к уху.

– Профессор? Слушайте, я только что получил любопытное сообщение.

– Кто это?

Впрочем, я мгновенно узнала голос. Просто мы не общались уже девять месяцев, и уверенность говорившего в том, что наши отношения позволяют такую фамильярность, привела меня в негодование.

Воцарилось долгое молчание.

– Это старший инспектор Робертс. А вы не сохранили меня в контактах?

– Не сохранила вас?

– Ну да… А, ладно.

Последовала еще одна пауза, настолько долгая, что уже я решила, что он повесил трубку, и даже взглянула на экран, чтобы это проверить.

– Да-а, время-то бежит.

– Что вам нужно?

– Как поживаете, профессор?

Разводить со мной политес было бессмысленно, и казалось, Робертс это знает. Я громко фыркнула и повторила вопрос:

– Что вам нужно?

– Я сразу подумал о вас, когда получил это сообщение. Вы сейчас не заняты?

Я сверилась с часами.

– Уже сильно за полночь.

– Я в курсе. Буду у вас через двадцать минут, встретимся на углу.

Телефон умолк, а я уставилась на экран.

– Он даже не стал меня слушать! – воскликнула я.

– Это твой полицейский приятель? – уточнила Сьюзен, передавая мне изумительной красоты чашку.

– Он мне не приятель.

– Тогда чего же он хотел?

Я поджала губы.

– Полагаю, ему требуется помощь с новым делом.

Сьюзен медленно отпила чаю.

– Звучит заманчиво.

– Нисколько. У меня полно дел, потому что скоро конец семестра и придется проверять гору работ. У меня просто не будет времени, чтобы носиться туда-сюда на подхвате у старшего инспектора Робертса.

– Я тоже могу помочь, ты же знаешь, как я люблю трудные загадки.

– Я все равно не смогу выкраивать достаточно времени.

– Да ну брось, мне все равно нечем заняться. Будет здорово.

Я взглянула в темные глаза Сьюзен, горящие энтузиазмом, вспомнила, за что дала ей цветочное прозвище, и покачала головой.

– Прости, но тебе меня не переубедить. – Я положила телефон на стол. – Ох, если бы я знала, как сделать так, чтобы он не мог мне больше дозвониться.

Сьюзен протянула руку.

– Дай-ка сюда. Думаю, не стоит блокировать его номер, но я настрою телефон так, чтобы ты знала, кому не стоит отвечать. – Она поводила и потыкала скрюченным артритом пальцем по экрану и вернула мне телефон. – Ну вот, я внесла номера твоих друзей в список контактов.

– Каких это друзей?

– Свой, Матильды и твоего полицейского приятеля.

Я нахмурилась, вглядевшись в экран.

– А кто такая Капусточка?

Сьюзен улыбнулась.

– Это я. Мой Стэнли так меня звал.

Я навострила уши.

– Твой муж дал тебе ботаническое прозвище?

– Именно так, благослови Господь его душу. Я, конечно, предпочла бы какой-то душистый цветок, но и не жаловалась, потому что так говорят французы – mon petit chou. Ты не знала?

Я не знала, но признаваться не стала.

– А кто такая Душечка?

– Матильда. Ты же ее называешь чем-то там душистым.

– Душистый Алиссум.

– Прелесть какая.

– А Папоротник?

– Твой полицейский приятель. Так что в следующий раз, когда он позвонит, просто не отвечай на звонок.

– Папоротник, – повторила я и поморщилась[1].

Глава 3

Через пятнадцать минут старший инспектор Ричард Робертс и я одновременно оказались на углу моего дома. Он затормозил и опустил водительское стекло.

– Добрый вечер, профессор. Я так рад, что вы решили присоединиться ко мне.

Вообще-то дело обстояло совсем наоборот, и я уже собиралась сообщить ему об этом, когда инспектор Робертс продолжил:

– Еще один человек отправлен, и нам требуется ваше экспертное мнение при осмотре места преступления.

Ощутив, что земля внезапно уходит из-под ног, я не сразу нашлась с ответом.

– У вас есть официальное предписание?

– Да, – ответил он после еле заметного колебания.

– Поэтому я не могу отказаться?

Еще одна пауза, полная неуверенности.

– Нет.

Я сделала медленный глубокий вдох и тяжело выдохнула, наблюдая, как перед мысленным взором пролетает и исчезает в небытии вся запланированная мной на завтра работа.

– Что ж, если у вас есть официальное предписание…

По крайней мере, Сьюзен будет довольна.

К моему ужасу, инспектор Робертс водил все тот же обшарпанный автомобиль, что и год назад, и моя брезгливость усилилась в разы, когда я распахнула пассажирскую дверь и на меня хлынул все тот же дух мокрой псины, который изводил меня в прошлом. Инспектор Робертс поспешно сгреб в кучу мусор с пассажирского сиденья и перекинул назад, и я, фыркнув, уселась в машину.

– Рад снова видеть вас, – сказал инспектор Робертс, заводя мотор. – А вы ни капельки не изменились.

Я бросила на него взгляд искоса – он тоже не изменился: поношенная синяя рубашка по-прежнему туго обтягивала объемистый живот, а темные круги под глазами стали еще заметнее. И тем не менее, к своему собственному удивлению, мне пришлось признать, что я тоже рада его видеть.

– Смотрю, вы все еще носите костюм вашего отца.

Я не стала комментировать этот сияющий очевидностью факт, но инспектор Робертс продолжал кидать на меня взгляды, словно ожидая ответа.

– Это был вопрос?

– Нет, но я переформулирую фразу – почему вы все еще носите костюм отца?

Я задумалась.

– Потому что это очень дорогая вещь.

– Ну да, его же пошили на Сэвил-Роу.

– Нет, я имела в виду, что он дорог мне, потому что достался от отца.

– А-а-а, – понимающе выдохнул инспектор Робертс.

Я сосредоточила взгляд на расстилающейся впереди дороге, но боковое зрение сообщало, что он по-прежнему смотрит на меня, поэтому я сменила тему разговора:

– Так что там с отравлением?

Инспектор Робертс согнулся на сторону, нащупал в кармане телефон, вынул, коснулся экрана и протянул мне.

– Но тут говорится о «вероятном отравлении» в Сохо, – заметила я, прочитав сообщение.

– Верно.

– Значит, возможно, это и не отравление?

– Не узнаем, пока не доберемся туда.

Я громко прищелкнула языком – возможно, я напрасно согласилась на эту авантюру.

– Давайте сосредоточимся на слове «отравление», – продолжал инспектор Робертс. – Вам же интересно, признайте.

Я снова прищелкнула языком и заметила:

– Уже первый час ночи.

– Однако же вы сидите в моей машине, сна ни в одном глазу, а я ведь помню, что в прошлом году вы сообщили, что по натуре жаворонок.

Я правда так сказала – инспектор Робертс тогда допрашивал меня по поводу убийства, и распорядок дня стал моим алиби. Но сейчас я предпочла захлопнуть рот на замок, потому что, строго говоря, жаворонком не была.

Въезд на Бервик-стрит был перегорожен аварийно-спасательным транспортом, так что инспектор Робертс припарковался за полицейским фургоном на Уордор-стрит, и мы срезали путь через переулок. До места преступления дошли как раз в тот момент, когда носилки с пострадавшим вкатили в машину «скорой помощи», однако она так и осталась стоять посреди дороги, что означало, что пациент находится в очень тяжелом состоянии.

Еще дальше, за «скорой», полицейский обводил сигнальной лентой периметр, включая книжный магазин с разбитой витриной. Около нее какая-то женщина вела напряженный разговор с мужчиной, который сердито тыкал руками в направлении магазина.

Инспектор Робертс показал значок полицейскому, который останавливал каждого, кто пытался пройти по улице, и мы направились в сторону «скорой».

– Не видите детектива Ханну? – спросил инспектор Робертс. – Он молодец, сразу оцепил место преступления и даже каким-то образом выманил сюда судмедэкспертов, хотя обычно они не торопятся приезжать.

Я взглянула на женщину, все еще погруженную в горячий спор. Я не слышала, что она говорит, но ее собеседник постепенно успокаивался. С каждой следующей фразой гнев утихал, пока наконец поднятые плечи не расслабились. Тогда женщина взяла его под локоть, довела до полицейской машины, помогла усесться, а сама обратилась к стоявшему рядом сотруднику. Выглядела она как человек, обладающий авторитетом, и дело было не в строгом брючном костюме и устойчивых ботинках высотой по щиколотку, а в полных уверенности осанке и развороте плеч.

– Не думаю, что тут распоряжается детектив Ханна, – заметила я.

– Да он должен быть где-то поблизости. Сейчас вызвоню его. – Инспектор Робертс ткнул пальцем в экран телефона и поднес его к уху. – Странно, не берет. Я был уверен, что он на работе.

Я повернулась к женщине – она все еще разговаривала с полицейским.

– А кто это там?

Инспектор Робертс тоже повернулся.

– Понятия не имею. Может, журналистка? Пронырливая, видать, особа, раз оказалась здесь посреди ночи в поисках сенсации.

Словно услышав его, женщина повернулась и направилась к нам походкой человека, который распоряжается в сложившейся ситуации.

– Старший инспектор Робертс? – окликнула она, подойдя ближе.

– Он самый, – отозвался он. – А вы?

– Детектив Чемберс.

– Кто?

– Детектив сержант Чемберс.

Инспектор Робертс снова обшарил глазами улицу.

– Вы из вестминстерского отдела? Где ваш старший? Должен отдать ему должное – отличную провел работу по быстрому оцеплению места преступления.

При этих словах детектив Чемберс замерла на месте.

– Он? – Она сложила руки на груди. – А-а-а, вы из этого поколения.

Инспектор Робертс озадаченно нахмурился:

– Простите, не понял.

– Из этого поколения, – повторила она, – поколения старых копов-женоненавистников. Что ж, для вас станет открытием и, несомненно, предметом разочарования тот факт, что женщины-полицейские тоже способны быстро оцепить место преступления.

Инспектор Робертс открыл рот и снова его закрыл. Я окинула детектива Чемберс быстрым взглядом и тут же зацепилась за рисунок на ее блузке. Что там были за цветы? Oxalis acetosella f. rosea? Anemone nemorosa? На таком расстоянии не получалось разобрать.

– Простите, что? – снова повторил инспектор Робертс.

– Вот именно. Вам есть за что просить прощения, как и всему вашему поколению.

Воцарилась тишина – настолько неловкая, что даже я это поняла. Взглянув на инспектора Робертса, увидела сдвинутые к переносице брови и скривившиеся губы – явные признаки замешательства.

– Так это вы оцепили место преступления? – наконец спросил он.

– Да, я. И сделала срочный запрос на судмедэкспертизу. В подобных случаях счет идет на минуты. А поскольку вас пришлось так долго ждать, я решила, что стоит начинать процедуру.

– А вы меня ждали?

– Так точно, сэр.

– Почему?

– Потому что я ваш новый сержант. Меня вчера перевели из Кардиффа.

– Но у меня уже есть сержант в подчинении.

– Детектив Ханна подал прошение о переводе, и теперь, наверное, я понимаю почему. Он уехал в Манчестер, а меня прислали ему на замену. А вам никто не сообщил?

Глядя на совершенно растерявшегося инспектора Робертса, я почти начала ему сочувствовать. В наступившей тишине они пристально изучали друг друга: инспектор Робертс – объятый изумлением, детектив Чемберс – преисполненная уверенности. А я стояла рядом, переводя взгляд с одного на другого, и пыталась понять, как долго продлится это противостояние. Наконец я театрально громко откашлялась, инспектор Робертс отмер и взглянул на меня так, словно я только что вытащила его из горящего здания.

– Это профессор Роуз. Она специалист по токсикологии растений, – сообщил он.

– Я знаю, кто такая профессор Роуз. – Детектив Чемберс приподняла бровь. – Значит, это правда – вы в самом деле одеваетесь как старый дед.

Я опять взглянула было на нее – и меня вновь отвлек узор на ее фиолетовой блузке. Определенно, это была Oxalis acetosella f. rosea, кислица. Переведя все-таки взгляд на лицо детектива Чемберс, я поняла, что никогда бы не подумала, что подобная женщина наденет блузку с цветочным принтом, – слишком уж серьезный был у нее вид.

Она взглянула на свою грудь, потом на меня и произнесла:

– Не буду предлагать обменяться рукопожатием, профессор. Знаю, вам не нравится, когда к вашей руке проявляют неуместный интерес.

Детектив Чемберс была права – шрамы до сих пор покрывали изуродованную в прошлом году руку. Мне давно стоило привыкнуть к этому, привыкнуть к реакции окружающих, но в моем случае время оказалось неважным лекарством, оно не излечит покалеченную кисть, которой суждено навеки оставаться напоминанием о моей безрассудной глупости.

Так что я спрятала руку в карман.

– В вашем сообщении говорилось, что жертва отравлена. А есть еще какая-то информация?

– Пока нет, – ответила детектив Чемберс, глядя на «скорую». – Мы знаем только, что его нашли лежащим без сознания, со шприцем, воткнутым в шею, на пороге магазина. Я предположила, что в шприце находится яд.

– Предположили? – уточнила я.

Она повернулась ко мне.

– Предположила, сделала вывод, пришла к заключению – как вам больше понравится. В чем я уверена, так это в том, что это не физиологический раствор, судя по тому, в каких конвульсиях бился пострадавший.

– А когда произошло нападение?

– Мы не знаем. Владельцу магазина позвонили из охранного агентства примерно сорок минут назад, поскольку кто-то разбил витрину. По прибытии он обнаружил пострадавшего и позвонил «999».

– Это его вы посадили в полицейскую машину?

Мы все синхронно обернулись в ту сторону.

– Он слегка расстроен, – пояснила детектив Чемберс. – Хочет подмести осколки и заколотить окно, чтобы никто не обнес магазин. Мне пришлось втолковать ему, что это невозможно, пока судмедэксперты не закончат тут, и я подумала, что ему будет спокойнее, если он подождет в машине.

На мой взгляд, хозяин магазина спокойным не выглядел. Он был явно потрясен – что неудивительно, вряд ли ему раньше приходилось спотыкаться о человека с торчащим из шеи шприцем.

– Что ж, – произнес инспектор Робертс, – я ценю то, что вы сделали, но дальше беру дело в свои руки. Уже поздно, вы можете ехать домой.

– Я остаюсь.

– Езжайте домой.

– Я остаюсь… сэр.

Поняв, что назревает еще один поединок характеров, я направилась к машине «скорой помощи». Никого не увидев рядом, пришла к выводу, что весь персонал находится внутри, а значит, ситуация критическая. Поколебавшись, я постучала. Конечно же, мне никто не ответил, поэтому я открыла дверь и заглянула внутрь – а там творился полнейший хаос. Я видела только спины парамедиков, почти навалившихся на носилки. Один прижимал кислородную маску к лицу бьющегося в диких судорогах пострадавшего, другой рукой пытаясь удержать торчащий из его шеи шприц. Второй парамедик прижимал пострадавшего к носилкам собственным весом, одновременно пытаясь уклониться от бьющих по воздуху рук и ног. И все это сопровождалось утробным ревом существа, которое отчаянно, из последних сил пыталось вырваться из глубин ада.

– У него делирий, – сказала я. Меня не услышали. – Он испытывает жестокий приступ несомненно чудовищных галлюцинаций, – заявила я громче. – И их, вероятно, вызывает содержимое шприца.

Один из парамедиков обернулся, взглянул на меня и отвернулся обратно.

– Ему требуются нейролептик и успокоительное! – крикнула я. – У вас есть галоперидол или рисперидон?

Парамедик снова обернулся в мою сторону.

– А вы врач?

– Я профессор токсикологии.

– Вы уверены, что у него галлюцинации, а не судорожный припадок?

Я быстро прикинула в уме.

– Уверена на восемьдесят два процента. Стопроцентную уверенность даст только анализ содержимого этого шприца.

Парамедик кинул взгляд на меня, а потом снова на бьющегося в припадке пациента.

– Восьмидесяти двух процентов достаточно. Лекарство в том шкафчике, но вам придется ввести его самой, потому что если я отпущу пациента, шприц выпадет из его яремной вены и случится обильное кровотечение.

Я залезла в машину.

– Ну, это в наши планы не входит, так?

Пара секунд – и парамедик закатал рукав пациента и опустил его руку так, чтобы я могла ввести лекарство. Второй парамедик по-прежнему прижимал пострадавшего своим весом, придерживая кислородную маску на его лице и шприц в шее, так что его лица я не видела и понятия не имела, кому оказываю помощь. Я видела только бьющееся в конвульсиях тело и слышала яростный рев существа, испытывающего острую муку. Потребовалось время, чтобы его мускулы наконец расслабились, а рев превратился в стон, и лишь еще несколько минут спустя парамедики сочли безопасным отпустить пострадавшего. Когда они наконец поднялись на ноги, я разглядела того, кто лежал на носилках: это был мужчина немного старше тридцати, мускулистый, с шапкой светлых волос, светлыми бровями и щетиной, но сильно загорелый. Неброская одежда была явно хорошего качества – светлая льняная рубашка, распахнутая до середины груди, подкатанные у щиколоток штаны, мягкие кожаные лоферы, кожаный пояс и очень дорогие часы. На лондонца он совершенно не походил: слишком ухоженный, слишком загорелый, слишком идеальный. Такому было место где-то на яхте на юге Франции, а не в загуле по ночному Сохо.

– И что же мы тут имеем?

Я обернулась и у дверей «скорой» обнаружила детективов Робертса и Чемберс.

– Не знаю, сэр, – ответила детектив Чемберс, – документов у него при себе не оказалось.

– Его обчистили?

– Если так, то почему не взяли часы?

Инспектор Робертс издал долгий смешок, который, как я выяснила на опыте, означал, что его не устроил ответ.

– В самом деле, почему? – переспросил он, залез в машину и склонился над пострадавшим. – Симпатичный парень. И при деньгах, судя по часам.

Детектив Чемберс тоже втиснулась в машину, пристроившись рядом с инспектором Робертсом.

– Что-то во всем этом есть знакомое, не так ли, сэр?

– То есть? – взглянул он на нее озадаченно.

– Я ознакомилась с вашими предыдущими делами, чтобы понять, хочу ли работать под вашим началом, и сегодняшнее происшествие кое-что мне напомнило.

– Вы ознакомились с моими предыдущими делами?

– Так точно. – Густые брови инспектора Робертса сошлись на переносице. – Статистика расследований у вас неважная, да… сэр?

– Как бы то ни было, – заметил он, проигнорировав последнее замечание, – примечательно, что моего согласия никто не спросил.

– А согласие суперинтенданта не считается?

Эти игры в царя горы мне надоели, и со словами «Давайте-ка выйдем из машины и позволим этим джентльменам выполнять свои обязанности, хорошо?» я подтолкнула их обоих к выходу.

Оказавшись снаружи, инспектор Робертс повернулся к детективу Чемберс:

– Отправляйтесь с ними в больницу и позвоните, если будут какие-то изменения. – А когда «скорая» отъехала, добавил: – Ну вот, теперь ничто не будет отвлекать нас от расследования.

Не большой мастер читать по чужим лицам, даже я поняла, что он злится и старается это чувство скрыть.

– Какова вероятность, что этот молодой человек упал в тот же момент, когда вещество попало ему в кровь? – спросил он.

– Зависит от яда. В данном случае я на восемьдесят два процента уверена, что ему вкололи какой-то галлюциноген. В «скорой» он продемонстрировал все признаки психотического делирия, так что яд какое-то время уже циркулировал в организме.

– Тогда он, возможно, откуда-то пришел, прежде чем рухнул у дверей магазина, – рассудил инспектор Робертс. – Но откуда – мы узнаем только после того, как просмотрим записи с камер. – Он взглянул на Уокерс-корт в конце Бервик-стрит. – Там на стене есть одна, вот с нее и начнем.

Он повернулся в поисках кого-то из полицейских, но в пределах видимости нашелся только один – тот перекрывал конец улицы, пока судмедэксперты занимались своей работой.

– Похоже, придется справляться в одиночку.

– У вас же есть сержант.

– Правда? Я вот в этом не уверен.

Мне уже не терпелось отправиться домой – мне предстоял ранний подъем, – но инспектор Робертс, похоже, не горел желанием уходить. Он помедлил на углу Питер-стрит, засунув руки в карманы, и по привычке что-то гудел под нос.

– Чего мы ждем? – поинтересовалась я.

– Может, выпьем по чашечке чая?

Я демонстративно взглянула на наручные часы.

– Вы в курсе, который сейчас час?

В кафе стоял запах жарящегося бекона, как бы заявляющий «нахваливай или проваливай». Я этот запах находила отвратительным, особенно в два часа пополуночи. К моему удивлению, все места были заняты молодыми людьми, облаченными в причудливую одежду и причудливо накрашенными; они поглощали овсянку и хлопья. Единственные два свободных места обнаружились в конце длинного общего стола, я посмотрела на них с сомнением, но инспектор Робертс решительно направился к ним. Усевшись, он кивком пригласил меня войти, наконец, внутрь и присоединиться к нему. Я все еще колебалась: в кафе было слишком много людей и слишком шумно, но все-таки, сделав глубокий вдох, заставила себя пересечь переполненное заведение.

– Почему они завтракают в середине ночи? – спросила я, опускаясь на стул.

– Они только что проснулись.

– Они работают в ночную смену?

На это инспектор Робертс непонятно почему рассмеялся.

– Нет, они завсегдатаи клубов и собираются на клубные тусовки.

– Понятно, – ответила я, ничего не поняв.

Инспектор Робертс заказал два чая и, к моему замешательству, классический британский бургер с беконом.

– Знаете, вам стоит быть посдержаннее, – заметил он, когда официант ушел.

– Посдержаннее?

– Да, с детективом Чемберс. Вы слишком уж откровенны. Сомневаюсь, конечно, что она сильно против – она явно благоговеет перед вами, – но стоило бы делать намеки поизящнее.

Я совершенно не понимала, что он имеет в виду.

– Я совершенно не понимаю, что вы имеете в виду.

– Вы пялились на ее грудь.

Потрясенная, я издала протестующий вопль.

– Неправда! Я пыталась опознать цветы на ее блузке!

– Конечно-конечно, – издал смешок инспектор Робертс. – Но как я уже сказал, сомневаюсь, что она была против. Вы ей явно больше по душе, чем я. Эта ее шпилька про женоненавистничество… Прозвучало обидно, особенно от младшего по званию сотрудника. Я вообще-то не женоненавистник.

Официант принес заказ, и я сердито пригубила свой чай.

– Я сказал, я не женоненавистник.

Я мазнула бумажной салфеткой по губам.

– Ладно, – продолжил он, – мы все имеем право иногда вляпаться в какой-то -изм, но когда такое происходит случайно, окружающим стоит проявить великодушие и закрыть на нашу оплошность глаза.

Я энергично отряхнула лацкан пиджака.

– Ну, в любом случае я знаю, что не женоненавистник. Если бы я выдал что-то даже отдаленно сексистское, дочери в наносекунду призвали бы меня к ответу.

Он взял бургер обеими руками и откусил огромный кусок.

– Я не пялилась на ее грудь.

– Как скажете, – отозвался инспектор Робертс, пережевывая откусанное. – Знаете, в последнее время я замечаю, что молодые офицеры все чаще высказывают обо мне подобные предположения. Ладно бы они просто считали меня копом-старпером, отставшим от жизни, – с того прошлогоднего дела они в принципе стали относиться ко мне по-другому. И пусть никто не осмеливается сказать мне это в лицо, я понимаю, что моя репутация изрядно подпорчена.

– Может, вам стоит есть помедленнее?

Инспектор Робертс вскинул кустистые брови, глядя на меня.

– Это вы сейчас серьезно?

– Да. Вам стоит пережевывать пищу, а не глотать куски. Лучше всего тридцать два раза, но сгодится и двадцать пять. Чем больше вы жуете, тем медленнее едите и быстрее насыщаетесь.

Он похлопал объемистый живот.

– Намекаете, что я прибавил пяток фунтов, профессор?

Я отпила чаю.

– Не удивлюсь, если она вычитывала мои старые дела, чтобы на чем-то меня подловить, – продолжил он. – Доказать, что она лучше меня, умнее. Что мозги у нее свежее и острее. И когти тоже.

Я поразмыслила над его словами и пришла к выводу, что в самом деле детектив Чемберс – та еще колючка, но эти колючки не заметны с первого взгляда, пока не заглянешь поглубже. Как у Berberis thunbergii f. atropurpurea – красивого растения с пурпурными листьями, за которыми прячутся шипы, чей укол безвреден, но очень болезнен.

– Барбарис, – произнесла я вслух разговорное название этого растения.

– А?

– Она барбарис.

– Барбара? Разве ее так зовут?

– Понятия не имею.

– Но вы только что сказали «Барбара».

– Нет. Барбарис. Прозвище. Отец предложил мне давать людям прозвища, когда…

– В общем, неважно, как ее зовут, – инспектор Робертс закинул в рот остатки сэндвича и вытер подбородок, – она, видимо, считает меня замшелым копом, отставшим от времени, которому пора в отставку. Наверное, она из тех борцов за прогресс, которые не хотят видеть в полиции никого старше пятидесяти. Я уверен… эта юная леди хочет занять мое место и будет добиваться его всеми правдами и неправдами. – Он махнул рукой официанту. – Кто бы мог знать, что сэндвич с беконом в два часа ночи – это такое объедение? Я бы и от второго сейчас не отказался.

Давать людям ботанические прозвища мне еще в детстве предложил отец, когда стало понятно, что я с трудом запоминаю лица и имена. Впервые встретившись с инспектором Робертсом, я дала ему прозвище Тополь, по латыни Pópulus, поскольку его пух, собирая пыльцу других растений, становится источником аллергии и сопутствующих ей неприятных симптомов – слезящихся опухших глаз и першения в горле.

Глава 4

Промчалось несколько кратких часов, и я снова стояла в университетском лектории. Сказать, что я была измотана – значит ничего не сказать; я с трудом держала глаза открытыми, несколько раз едва не заснула на ходу и позорно не справилась с произношением нескольких наиболее мудреных латинских ботанических терминов. Впрочем, студенты явно получали от лекции удовольствие: полагаю, потому что считали, что я с похмелья.

Лекция подходила к концу, и хотя я затянула ее на двадцать минут, никто из студентов не торопился покинуть помещение. Пустых мест было заметно меньше, чем неделю назад, и вообще, похоже, каждая моя следующая лекция собирала все больше слушателей, и это сбивало с толку. Второкурсникам я отчитала предмет еще две недели назад, третьекурсники защитили выпускные работы и ждали присуждения степеней – и тем не менее многие из них сидели сейчас передо мной, внимая моим словам не менее жадно, чем первокурсники. Но зачем тратить время на предмет, который ты уже знаешь?

В самом конце лекции я обратила внимание на слушателя, которому здесь было не место. Высоко на последних рядах, около дальнего выхода, сидела пожилая женщина с длинными белыми волосами и пристально смотрела на меня. Я впервые ее видела и понятия не имела, кто она такая. Вокруг нее студенты собирали рюкзаки и поднимались, чтобы направиться к выходу, а она не шевелилась и смотрела на меня. Не знаю, что меня подтолкнуло, но я вдруг подняла руку в знак приветствия, и она ответила тем же. А потом кто-то впереди встал, заслонив ее, и я, переведя взгляд, узнала детектива Чемберс – она махала мне в ответ. Я уронила руку и попыталась разглядеть пожилую женщину из-за спины детектива, но та исчезла, а детектив Чемберс спешила мне навстречу. Я быстро собрала сумку и направилась к выходу, на разговоры с полицией у меня не было никаких сил. Более того, я подозревала, что и пожилая женщина мне просто привиделась от усталости.

Как будто этого было мало, в коридоре я заметила знакомую фигуру и ощутила, как сердце ухнуло вниз. Борщевик стоял, прислонившись к стене и кивая в такт музыке в огромных наушниках. Он меня не заметил, и я испытала соблазн сделать шаг назад в аудиторию и подождать, пока он уйдет, но это значило нарваться на разговор с детективом Чемберс. Поняв, что оказалась меж двух зол, я вздохнула и зашагала по коридору как можно быстрее, надеясь ускользнуть от внимания Борщевика. Напрасно – даже не посмотрев в мою сторону, словно учуяв, он сдвинул наушники вниз и загородил мне путь.

– Проф, найдется минутка?

Я вильнула в сторону, обходя его, и заторопилась дальше.

– Нет, у меня встреча.

– Слушайте, я извиняюсь за прошлый раз, – пристроился он мне вслед. – Надеюсь, вы не пострадали? Меня занесло, но теперь я в норме.

Я неумолимо шла вперед.

– Вы слышали? Я сказал, что в норме.

Не получив ответа, он обогнал меня, повернулся ко мне лицом и пошел задом наперед, так что я замедлила шаг, не зная, как поступить. Изначально я направлялась в свой кабинет, но не хотела, чтобы Борщевик узнал его месторасположение. Наконец он остановился, и я вместе с ним.

– Меня осенила одна идея, и, кажется, я нашел выход, – сказал он. – Можно вам рассказать?

Я сделала глубокий вдох и шагнула вперед. Он не пошевелился.

– Не сейчас, я очень занята.

– А когда?

– Не могу ничего обещать, я очень занята.

– Ну вот опять! – заорал он, заставив меня подпрыгнуть на месте. – Вы всегда или заняты, или опаздываете, даже минутки у вас на меня нет!

И он схватил меня за руку – все за ту же, поэтому тело само, инстинктивно, съежилось и отпрянуло, но этот верзила схватил меня за вторую руку и рванул к себе.

– Почему вы не хотите меня выслушать?!

Было больно, я должна была дать отпор. В прошлый раз меня разозлила собственная беспомощность, но сейчас у меня просто не было сил сопротивляться. Даже сил спорить.

– Я прошу всего лишь пять минут вашего времени! – продолжал бушевать Борщевик, тряся меня как тряпичную куклу. – Пять минут!

– Ну-ка, руки убрал! – вдруг раздался властный уверенный голос.

Позади нас обнаружилась детектив Чемберс – руки на бедрах, на лице грозное выражение. При звуке ее голоса Борщевик непроизвольно стиснул руки еще крепче.

– Оглох, что ли? – рявкнула Чемберс, распахивая куртку и демонстрируя полицейский жетон на поясе. – Я сказала – убери руки!

Борщевик взглянул на жетон и уронил руки.

– Мы просто разговаривали.

– Значит, теперь разговор окончен.

– Вообще-то нет, – огрызнулся он в ответ.

– Вообще-то да. Ступай отсюда, у нас с профессором есть дело.

Борщевик кинул на меня взгляд, в котором померещилась мольба – уж не знаю почему, защищать его я точно не собиралась. В итоге он шумно выдохнул, сказал «Ладно, поговорим позже», надел наушники и зашагал прочь, а мы смотрели ему вслед, пока он не скрылся за углом. Надо признаться, я испытывала некоторое чувство признательности к детективу Чемберс – да, я не желала с ней сталкиваться, но в данный момент то, что она оказалась рядом, стало моим спасением.

– И на чем он сидит? Он явно употребляет наркотики класса А.

– Полагаете, он наркоман? – Помнится, Карла пришла к такому же выводу.

– Несомненно. Законченный торчок. Вы его глаза видели?

Я потерла запястья там, где их стискивали огромные руки Борщевика.

– Я редко смотрю людям в глаза.

– А я вот смотрю, и к вашему сведению, у него были расширены зрачки. Похоже, этот молодой человек очень опасен, и я бы на вашем месте его остерегалась.

– Вы не первая мне это советуете.

Повисло молчание – поистине благословенное, поскольку мне требовалась хотя бы минутка, чтобы прийти в себя. Уже второй раз за двое последних суток Борщевик применял ко мне физическую силу, и становилось не по себе от чувства беззащитности. Меня беспокоила собственная неспособность дать ему отпор.

– Может, пройдем в ваш кабинет? – предложила детектив Чемберс, нарушая молчание. Я бросила на нее настороженный взгляд: я никого не водила к себе в кабинет, уж тем более представителей полиции. Это был мой личный уголок, мое убежище, когда тяготы дня грозили захлестнуть с головой.

– Зачем?

– Мне надо кое-что вам показать.

– Покажите здесь.

– Не стоит, это секретная информация.

Я помолчала в растерянности.

– А старший инспектор Робертс знает, что вы здесь?

– Старший инспектор Робертс занят. – Детектив Чемберс осмотрелась и указала рукой направление. – Нам туда?

Она только что спасла меня от Борщевика, что мне оставалось, как не уступить? Я вздохнула и направилась в сторону своего кабинета, на ходу бессознательно растирая руки.

– Он нанес вам травму? – уточнила детектив Чемберс.

– Не то чтобы. Меня больше бесит, какой беспомощной я себя ощущаю, когда он так меня хватает. И собственная реакция меня злит почти так же, как его выходки.

Детектив Чемберс пару мгновений молчала.

– Хотите, я научу вас нескольким приемам самообороны? Есть способы вырваться из чужой хватки, даже если противник сильнее тебя, тут весь вопрос в равновесии – вернее в том, чтобы выбить нападающего из него.

Я взглянула на нее с сомнением.

– Уверена, вы слишком заняты ловлей преступников, чтобы найти время на подобные занятия.

В ответ она коснулась моего плеча рукой, давая знак остановиться.

– Я всегда найду время, чтобы обеспечить безопасность другой женщины. Мы должны помогать и поддерживать друг друга, должны сражаться за место под солнцем, разве не так?

Я нахмурилась, не зная, что ответить. Мне никогда в голову не приходила мысль защищать, поддерживать или сражаться за кого-то, кроме моих студентов. Задумавшись, я опустила взгляд и уставилась на блузку детектива Чемберс. При более близком рассмотрении оказалось, что она покрыта неброским цветочным узором. Я вгляделась и прищурилась – если не ошибалась, это были Bellis perennis.

– Привет, незнакомка! – окликнули меня так громко, что я подскочила на месте. Оглянувшись, я оказалась лицом к лицу с Матильдой, моим Душистым Алиссумом, и сердце в груди ухнуло, словно меня застали с поличным за чем-то предосудительным. Матильда переводила взгляд с руки детектива Чемберс у меня на плече на ее лицо и снова на мое.

– Где ты пропадала? – наконец спросила она. – Не отвечала ни на звонки, ни на сообщения.

Я нахмурилась, пытаясь понять, с какого перепуга она назвала меня незнакомкой, хотя это со всей очевидностью было не так.

– Профессор Роуз очень занята, – вклинилась детектив Чемберс, показывая жетон. – Она помогает в расследовании.

Не знаю, почему она решила, что должна ответить вместо меня – я вполне могла сделать это и сама.

– Была очень занята – помогаю полиции в расследовании, – пояснила я, и Матильда по какой-то причине вдруг закатила глаза.

– Это детектив сержант Чемберс, мы вместе работаем над делом о отравлении в Сохо. Одному мужчине воткнули шприц с галлюциногеном…

– Сомневаюсь, что тебе разрешено делиться со мной подобными деталями, Юстасия, – перебила Матильда. – Наверняка это засекреченная информация, разве нет?

Я понятия не имела, так это или не так; взглянула на детектива Чемберс, потом снова на Матильду, поняла, что она делает мне глазами какой-то знак, но, хоть убей, не могла понять какой.

– В любом случае, – продолжила она, встряхнув головой, – раз ты занята, не буду отвлекать. Ты только хоть иногда отвечай на мои сообщения, хорошо? Все-таки мы… – Она пристально взглянула на детектива Чемберс. – Все-таки мы такие близкие подруги, верно?

Я снова повернулась к детективу Чемберс и поняла, что эти двое как-то очень многозначительно смотрят друг на друга, непонятно, с чего бы вдруг, но одно было кристально ясно – Матильда очень недовольна.

– Что ж, – детектив Чемберс наконец решила поучаствовать в разговоре, – нам надо идти. Я бы сказала, что рада познакомиться, но профессор так и не представила нас.

Матильда повернулась ко мне.

– Вот-вот. – Она шагнула ко мне, поднялась на цыпочки, крепко обняла меня и поцеловала в щеку. – До встречи, дорогая, не опаздывай.

Натянуто улыбаясь, она отпустила меня и зашагала прочь, а я смотрела ей вслед, стирая со щеки влажный отпечаток ее губ и пытаясь сообразить, куда я не должна опоздать.

– Ваша подруга не в духе? – поинтересовалась детектив Чемберс, когда Матильда скрылась из виду.

– Прошу прощения? – повернулась я к ней.

– А, неважно, это не мое дело. Ну что, идем?

И она молча последовала за мной вниз по лестнице, которой почти никто не пользовался, вдоль по заброшенному коридору, через два пожарных выхода, ведущих в на первый взгляд тупик. Я могла бы отвести ее в университетскую столовую или в одно из семинарских помещений, но чувствовала себя в долгу за то, что она спасла меня от Борщевика.

– А почему ваш кабинет выглядит как чулан? Вы что, работаете на секретную службу? – услышала я, вынимая ключи из кармана. Оставив эти вопросы без ответа, я открыла дверь и прошла к рабочему столу. Детектив Чемберс остановилась на пороге, вглядываясь в помещение.

– Как тут темно. Может, стоит открыть шторы?

Я оглядела мягко освещенный кабинет – мое тихое пристанище, личное убежище, где я готовилась к новому дню и расслаблялась в его конце.

– Мне нравится как есть.

– Мрачновато, – констатировала детектив Чемберс, заходя внутрь и останавливаясь около фотографии моего отца. – Ваш отец? Вы похожи, вернее, вы его копия. Я слышала, он был человек аскетического склада.

Я взглянула не нее.

– Откуда вы такое слышали?

– Понятия не имею. Наверное, где-то прочитала – в конце концов, он был известной личностью. Аскетический, неумолимый… суровый. Так я слышала.

Странно – она говорила об отце, как будто знала его лично, и мне это не понравилось. А когда она отвернулась, я успела заметить, как легкая улыбка тронула ее губы, оставив глаза печальными. Она как будто сочувствовала мне.

А привлек ее внимание небольшой предмет, свисавший с одной из полок. Детектив Чемберс пересекла комнату и взяла его в руки.

– Это один из тех знаменитых мешочков с антидотами, который вы каждый день носили на шее, пока еще не лишились своей коллекции ядовитых растений? Я читала отчет судебной экспертизы об этих антидотах в старом деле старшего инспектора Робертса. Там о них отзывались как о творении гения. – Она зашагала обратно. – Похоже, вам не откажешь в уме.

Итак, детектив Чемберс высказала непрошеное мнение о моем отце, знала о моих мешочках с антидотом и даже читала отчеты об их содержимом – и эта информация вывалилась на меня всего за две минуты ее пребывания в моем кабинете. Я поерзала в кресле, начиная сожалеть о решении привести ее сюда.

– Так что вы хотели мне показать?

– Токсикологическое медицинское заключение. – Она вынула из сумки тонкую папку и передала мне. – В больнице определили яд.

Я пробежала взглядом по странице и вздрогнула – datura stramonium, мощный галлюциноген, получивший название от растения, которое я когда-то держала в коллекции.

Я покачала головой.

– Тут сказано, что отравляющее вещество – скополамин растительного происхождения с включениями других тропановых алкалоидов, – добавила детектив Чемберс, – и даже не буду притворяться, что понимаю, о чем идет речь.

– Это значит, что ему ввели токсин, который вызывает зрительные и слуховые галлюцинации, а в случае слишком большой дозы – смерть.

– Галлюцинации?

– Да, при этом не сказать что приятные. Datura использовали во время обрядов шаманы от Венесуэлы до Чили, чтобы вызвать состояние, близкое к трансу. Говорят, что не только галлюцинации были чудовищными, но и человек, подвергшийся воздействию токсина, не осознавал, что бредит.

– Что-то похожее бывает при психозе.

– Можно сказать, это и есть психоз.

Повисла пауза.

– Значит, именно это происходило с тем мужчиной в «скорой помощи»? Приступ психоза?

– Полагаю, что так.

– И он может и дальше испытывать галлюцинации в отделении реанимации, но об этом невозможно догадаться, поскольку ему вкололи успокоительное?

– Да.

– И сколько ему так мучиться?

– Полагаю, он получил очень большую дозу, поэтому это состояние может затянуться надолго – если он вынесет подобное.

Детектив Чемберс поежилась:

– И этот яд легко достать?

– Как раз напротив.

– И как же преступник получил к нему доступ? – Я решила, что это риторический вопрос, и ничего не ответила и поэтому удивилась, услышав следующий: – Здесь у вас он есть?

– Здесь? – переспросила я, оглядев кабинет.

– В университете.

– Нет, у нас нет экземпляра растения, из которого можно извлечь этот токсин.

– А вы знаете другие университеты или организации, в которых он есть?

– Нет.

– А в даркнете это вещество можно найти?

– Где?

– В даркнете.

– Что это такое?

Детектив Чемберс прищурилась:

– Бросьте, профессор. Вы сутками напролет имеете дело с запрещенными веществами и хотите убедить меня, что понятия не имеете о даркнете? – Должно быть, выражение моего лица оказалось достаточно красноречивым, потому что она продолжила: – Ну, уверена, ваши студенты знают, что это такое, и пользуются им.

Я нахмурилась и сделала себе мысленную пометку при следующей встрече с Карлой спросить об этом «нете».

Детектив Чемберс тем временем огляделась вокруг и спросила:

– А еще одного стула у вас не найдется?

– Здесь не гостиная.

– А студенты сюда не заходят? Ваши коллеги? Уборщики?

– Нет.

– А почему? Вы здесь что-то прячете?

Я нахмурилась еще сильнее и сложила руки на груди, но детектив Чемберс отчего-то заулыбалась, словно я выдала шутку, и вынула из сумки какой-то конверт.

– Я хочу кое-что вам показать.

Она положила конверт мне на стол.

– Здесь так темно, может, откроем шторы?

– Мне не нравится вид за окном.

– А что с ним не так?

Утомившись от потока неуместных вопросов, я вздохнула.

– Там колодец внутри стен, сырой и мерзкий, увешанный кондиционерами, он вгоняет меня в уныние.

– А я бы впала в тоску, работая в такой темноте, – отозвалась детектив Чемберс.

Я включила настольную лампу, детектив вынула из конверта фотографию и положила ее в пятно света.

– Взгляните-ка.

Я послушно посмотрела.

– И что это?

– Шприц.

– Это я поняла. Это шприц, с помощью которого ввели яд тому человеку в Сохо. Зачем вы мне его показываете?

– А вы не замечаете в нем ничего странного?

– Нет.

– Взгляните повнимательнее.

Я подняла фотографию к свету, сама наоборот наклонившись пониже.

– Я по-прежнему не…

– Поршень, вернее, его цвет – в нашей стране таких не производят и даже не доставляют, я проверила. Их выпускают небольшими партиями только в Колумбии. – Она помолчала – как я предположила, для драматического эффекта – и добавила: – И еще кое-что. – Она достала телефон, включила и показала мне фотографию: – Это Паскаль Мартаньё.

Я прищурилась, вглядываясь в экран.

– Кто?

– Известный американский художник.

Мне это имя ничего не говорило.

Детектив Чемберс перелистнула на следующую фотографию: живописное изображение шприца с поршнем того же цвета, что и на орудии преступления.

– Это постоянная деталь в его творчестве, и если вы имеете какое-то представление о Паскале Мартаньё, вы сразу вспомните этот шприц. Можно сказать, это его подпись. И знаете, что еще я выяснила?

– Что?

Детектив Чемберс широко улыбнулась.

– Он недавно переехал в Лондон – ничего себе совпадение, да?

Глава 5

Эта часть города была мне незнакома. Я всю жизнь придерживалась одних и тех же привычек: это касалось и маршрутов, которыми я ходила, и мест, которые посещала. В Лондон-Филдс я оказалась словно в другом мире, с непривычными пейзажами и обитателями.

Я вышла со станции и сделала нечто, совершенно для меня не характерное: нарочно пошла в неправильную сторону и оказалась у ворот, за которыми открывался длинный узкий парк, который и дал району имя. Я сделала шаг вперед, чтобы пересечь велосипедную дорожку, отделявшую меня от входа в парк, – и тут же отскочила, чтобы не попасть под поток велосипедов. У некоторых впереди были прикреплены деревянные тележки с детьми, у других в корзинках на руле сидели собаки, у третьих из корзинок торчали цветы и домашние растения. Я покачала головой, заметив в одной из корзинок одно особо ядовитое, и, дождавшись просвета, ринулась вперед.

Миновав ворота, я услышала крик «Аут!», за которым последовал всплеск радостных криков, и рассеянно двинулась в том направлении. У северного конца парка, на газоне, шел матч в крикет; рядом на длинном столе был накрыт послеполуденный чай; игроки, облаченные в белое, сняли джемперы и кепки и нахлобучили их на судью; вокруг отмеченной белым границы игрового поля расселись молодые лондонцы. На фоне непримечательного городского парка зрелище показалось мне нелепым.

Пока я наблюдала за игрой, передо мной всплыло воспоминание, как я сижу на траве, а отец, одетый в белое, с битой в руках, играет в крикет – должно быть, дело происходило в Оксфорде. Женщина в желтом платье передает мне вазочку с клубникой и улыбается, когда я поднимаю на нее глаза. Видимо, я еще совсем маленькая, раз мне приходится задирать голову. Раздается крик «Аут!», я оборачиваюсь и вижу, как отец идет прочь с питча, рассеянно помахивая битой.

Я еще немного понаблюдала за матчем, потом направилась в сторону Мартелло-стрит. Адрес Паскаля Мартанье оказалось нетрудно достать – достаточно было попросить инспектора Робертса. Полагаю, я и сама бы справилась, но спешила, поскольку хотела успеть поговорить с художником до того, как до него доберется детектив Чемберс.

Когда впереди показался выход из парка, я обратила внимание на мужчину в блеклой просторной одежде, с волосами, стянутыми в узел на макушке, с прихрамывающей походкой, и хотя я видела только его спину, мгновенно узнала Паскаля Мартанье с той фотографии, которую показывала мне детектив Чемберс. Рядом с ним тем же размашистым неровным шагом шествовал огромный датский дог. Не торопясь, они миновали тоннель под железнодорожными путями и свернули на Мартелло-стрит, вошли в ворота, как я решила, бывшей фабрики, оставив их открытыми, так что я проследовала внутрь. У входа в здание Паскаль Мартанье остановился, отстегнул поводок и открыл дверь, впуская собаку, а сам обернулся ко мне. Мы замерли, молча глядя друг на друга.

– Паскаль Мартанье? Меня зовут профессор Роуз. У вас найдется минутка? Я хотела задать вам несколько вопросов о вашем… м-м-м, творчестве.

Он продолжал пристально разглядывать меня с макушки до пят, явно пытаясь решить, стоит ли начинать разговор с этой странной женщиной, одетой в старый мужской твидовый костюм, с короткими напомаженными волосами, разделенными на идеальный пробор, как у денди 20-х годов.

– И в какой области вы профессор?

Я не ожидала, что вопросы будут задавать мне, но решила, что раз он не прогнал меня сразу, то лучше ответить.

– Токсикологии растений.

– Профессор по ядам?

– Растительным ядам, да. Могу ли я задать вам несколько вопросов?

Он снова окинул меня беглым взглядом и вдруг улыбнулся, открывая ряд ровных белых зубов.

– Конечно, почему нет. Пойдемте в дом.

Мы миновали коридор и длинный лестничный пролет, ведущий к огромным дверям, перед которыми сидел дог. Паскаль Мартанье снял серые замшевые сандалии и аккуратно поставил рядом с точно такими же, но поменьше размером, и открыл двери, впуская дога внутрь.

– После вас, профессор.

Его квартира представляла собой единое огромное пространство, где одна стена состояла целиком из окон в металлических рамах. Оттуда открывался вид на парк, и море зелени странно контрастировало с аскетичным бетонным интерьером.

Паскаль Мартанье прошел к здоровенному кухонному острову около одной из стен: двигался он как человек, достигший просветления или находящийся под воздействием транквилизаторов.

– У вас тут так… пусто, – заметила я, разглядывая его жилище.

– Это называется минимализм, – поправил он. – Хотите чаю? – Кончиками пальцев он надавил на стену, и в ней мягко открылась дверца буфета. – У нас есть ройбуш, гибискус, лимон, жасмин, ромашка, имбирь, женьшень…

– Нет, спасибо, – ответила я, чтобы остановить это бесконечное перечисление.

Паскаль Мартанье взял с полки маленький чайник, и я уже испугалась, что мне придется вытерпеть целую китайскую церемонию, прежде чем мы перейдем к беседе, когда он произнес, споласкивая чайник:

– Что вы хотели у меня узнать?

Перед тем как идти сюда, я отрепетировала свой вопрос. Мне не хотелось его задавать, но с чего еще было начать?

Я глубоко вдохнула.

– Это очень любезно с вашей стороны, спасибо. Я ваша большая поклонница, меня крайне интересует самая характерная деталь вашей живописи. Мне всегда хотелось узнать, в чем ее смысл? Что она обозначает?

Несколько мгновений он смотрел на меня, потом шумно выдохнул.

– Серьезно? И это ваш вопрос? Не думал, что все окажется настолько примитивно.

Такой реакции я не ожидала, но не собиралась сдаваться.

– Вы все время рисуете один и тот же тип шприца. За этим кроется какая-то причина?

Он повернулся ко мне спиной и принялся заваривать чай.

– Поищите в интернете, там все написано, есть даже отдельная страница в Википедии. Если у вас нет более интересных вопросов и вы не хотите выпить чаю, то не вижу для вас причин оставаться.

– Просто шприц на ваших картинах такой необычный, – затараторила я. – Его так просто не найдешь. Строго говоря, такие производят на единственной фабрике в мире.

Я копнула слишком глубоко – по наклону его головы я поняла, что Паскаль Мартанье начал что-то подозревать. Он медленно повернулся.

– Кто вы такая?

– Огромная ваша поклонница, обожаю ваши картины. – Не видела ни одной. – Но больше всего меня восхищает ваше внимание к деталям. То есть ну вот кто бы выбрал такой специфичный шприц в качестве художественной подписи? Даже я, профессор токсикологии, за всю карьеру видела всего несколько таких штук. Ваша точность в деталях невероятна, исключительна.

И я заулыбалась, искренне довольная своим представлением.

– О… теперь понимаю. Вы ботаник и в том, что касается искусства.

Я замерла, на зная, как отреагировать, но прежде чем нашлась с ответом, неизвестно откуда появилась маленькая, явно беременная женщина в просторной одежде цвета замазки, села на высокий табурет около кухонного острова, кинула на меня острый взгляд и с тем же мягким акцентом, что и Паскаль, поинтересовалась:

– А вы кто?

– Серена, это профессор Роуз. Она ботаник от живописи. Болталась у нас вокруг дома. Профессор Роуз, это моя жена.

Женщина одарила меня более пристальным взглядом, но потом сложила руки ладонями вместе, как принято у буддистов, коснулась подбородком больших пальцев и склонила голову, так что длинные светлые волосы упали ей на лицо. На каждом пальце у нее было надето по кольцу, несколько украшали каждое ухо, и одно виднелось в пупке. Татуировки покрывали внутреннюю часть ее запястий и мизинцы. В ней каким-то образом сочетались мягкость и неумолимость, и, наверное, кто-то находил такое сочетание неотразимым – например, Паскаль Мартанье.

– Намасте, профессор, добро пожаловать в наш дом. Вы поклонница картин моего мужа?

– О да! – горячо закивала я. – Я суперпоклонница.

– Суперпоклонница?

– Однозначно.

Она взглянула на мужа с выражением, которое я не смогла распознать.

– Что ж, очень мило со стороны Паскаля пригласить вас в наш дом.

Я откашлялась – нельзя сказать, что я легко читала витавшие в воздухе настроения, но в этой комнате определенно висело что-то странное.

– Не хотите ли чаю? – спросила Серена. – Ничего крепче не можем предложить, поскольку в этом доме алкоголь не допускается, равно как и ядовитые вещества. – Она мягко огладила живот. – Особенно учитывая, что скоро к нам присоединится еще одна маленькая жизнь.

– Нет, спасибо, – поспешно ответила я, пока она не пустилась в перечисление имевшихся сортов.

Оставаться дальше явно не имело смысла – очевидно, что Паскаль Мартанье ничего не расскажет мне о связи своих картин с человеком, который находился в реанимации. К тому же я не могла отделаться от впечатления, что детектив Чемберс послала меня охотиться за призраком, направила по ложному следу. И не могла отделаться от мысли, что возбудила подозрение двух людей, которые явно не имели никакого отношения к отравлению в Сохо, да еще и выставила себя при этом полной дурой.

– Что ж, мне пора… – И тут у меня глаза полезли на лоб при виде трехметрового тропического растения в углу этого бескрайнего жилища. – Господи боже! У вас есть Monstera obliqua? – воскликнула я громче, чем намеревалась. Хозяева синхронно повернулись в ту сторону, куда я смотрела.

– А что в ней такого? – удивилась Серена. – Монстера как монстера.

Я подошла к монстере и протянула руку, желая, но не смея дотронуться до нее.

– Это не обычная монстера, которую ставят в вестибюлях, эта разновидность исключительно редка. И невероятно дорого стоит, особенно такой крупный экземпляр. Я в жизни таких высоких не видела.

– Ой, да не так дорого она и стоила, да, дорогой? – повернулась Серена к Паскалю.

– Пятнадцать тысяч фунтов, – последовал ответ.

У меня отвалилась челюсть, и обратно ее пришлось поднять изрядным усилием воли. Я, конечно, платила крупные суммы за некоторые черенки ядовитых растений, но не настолько огромные.

– А это много? – спросила Серена. – Я постоянно путаюсь в курсах валют.

– Это к тому же третий экземпляр, – сухо заметил Паскаль. – Два предыдущих ты заморила.

Она издала короткий мерзкий смешок.

– Точно! Мне нельзя доверять растения. Арестуйте меня, я убила дерево! – Я не всегда точно могла определить сарказм, но тех, кому нельзя доверять растения, определяла с первого взгляда. И эта маленькая беременная женщина однозначно принадлежала к их числу. А она, пожав плечами, продолжала: – Ну честно, кому какая разница? Это всего лишь растение.

Я могла бы прикусить язык, развернуться и уйти, но вместо этого сказала:

– Эта монстера… – Я помолчала, беря себя в руки. – Эта монстера старше вас. За ней тщательно ухаживали не один десяток лет. Таких в мире очень мало, и ей место в ботаническом саду, в окружении специалистов, а не в этом сухом перегретом помещении.

Воцарилось молчание, пока Серена, как я поняла, тщательно обдумывала мои слова. Наконец тонким дрожащим голосом она произнесла:

– Я понимаю… Я ужасно поступила, просто кошмарно. Ох… я сейчас наверно расплачусь. – Изящным жестом она что-то смахнула с глаза.

– Я уже вижу признаки увядания, – продолжала я, – и настоятельно рекомендую перевезти растение туда, где ему будет обеспечен надлежащий уход, особенно в его плачевном состоянии. Если вы согласны, я могу организовать перевозку прямо сейчас, и его поместят в оранжерею Лондонского университетского колледжа.

Последовала еще одна пауза, и совершенно другим голосом Серена заметила:

– А с чего бы мне отдавать вещь стоимостью в пятнадцать тысяч фунтов совершенно незнакомому человеку? Почему посторонние личности считают, что могут забрать у меня что-то ценное только потому, что я могу купить замену? Я так устала от кровососов, куда ни ступи, от них нет спасения. И вы одна из них, так?

Я аж заморгала от изумления.

– Уверяю вас, меня совершенно не интересуют ваши деньги, меня волнует только судьба этой монстеры.

– Господи! – заорала Серена, заставив меня подпрыгнуть. – Это. Всего. Лишь. Растение! Вам что, больше заняться нечем?

Должна признать, эта перепалка изрядно меня рассердила. Я не понимала, почему Серена так упорствует, но глубоко вздохнула и продолжила говорить самым спокойным лекторским тоном:

– Заняться мне есть чем, благодарю, но сейчас меня занимает спасение этой монстеры.

Серена сощурилась, раздувая ноздри, и я поняла, что она сердита не меньше, а может, и чуточку больше меня. Но вместо того, чтобы обрушить ярость на меня, она повернулась к Паскалю и прошипела:

– Какого хрена ты впустил в дом одержимую? Что вообще происходит?

Вместо ответа тот вздохнул, обошел кухонный остров, легонько шлепнул меня по плечу и сказал:

– Пошли в мою мастерскую.

Мы нырнули в незаметный коридор, откуда, как выяснилось, появилась Серена, где по обе стороны располагались спальни и ванные, и очутились перед очередными огромными дверями, за которыми открылась просторная мастерская, по сути – соседняя квартира. Она была полной противоположностью бетонной гостиной, здесь царили беспорядок, грязь и захламленность, но отчасти поэтому я вдохнула свободнее. Картины виднелись здесь повсюду: на стенах, мольбертах, рабочих столах. Паскаль явно был плодовитым художником.

Усевшись на табуретку и положив ногу на ногу, он взглянул на меня и внезапно сообщил:

– Она наследница.

– Прошу прощения?

– Серена. Она дочь Джарвиса Кармайкла. Миллиардера. Она очень, очень умна, но совершенно не знает цену деньгам. Мы постоянно ужинаем в высококлассных ресторанах, у нас есть личный шофер – он обычно торчит в кафе неподалеку в ожидании, когда нам понадобится. У нас есть домохозяйка – она обычно прячется в своей комнате и выползает оттуда, чтобы прибраться в доме, только по ночам или когда нас нет дома. Белье мы посылаем в прачечную. Нам доставляют на дом органические фрукты, овощи и хлеб ручной работы. Заоблачной стоимости мясные деликатесы из животных, выращенных и умерщвленных с минимумом страданий – но это для собаки, сами мы пескатарианцы. У нас есть личный тренер по йоге, личный тренер по пилатесу, личный массажист. У нас есть даже знакомая старая шаманка, с посохом, травами и заклинаниями. И мне кажется, она в самом деле ведьма. – Он взял упаковку табака, бумагу и свернул сигарету. – У меня от нее мурашки, и, по чести говоря, когда она приходит, я попросту прячусь. – Он зажег сигарету, затянулся, выдохнул клуб дыма и снял кусочек табака с языка. – Серена изучает солнечную энергию, ветряки, сады на крыше, переработку мусора своими силами, утеплители из органических материалов. Она много размышляет об экологическом балансе и целостности. Мы не используем пластик и химикаты. Мы едим много водорослей. Она даже хотела податься в политику, устраивать митинги, но папочка запретил.

Не знаю, с чего он решил доверить подробности своего быта и брака совершенно незнакомому человеку. И понятия не имею, с чего он взял, что мне есть до этого какое-то дело.

– Зачем вы все это мне рассказываете?

– Чтобы вы поняли – Серена всегда добивается своего. Увидела вещь – захотела – получила. Увидела человека – захотела – получила. Пришла в голову идея – захотела – получила.

У меня было отчетливое ощущение, что Паскаль говорит одно, но хочет сообщить мне что-то другое. Отец говорил в таких случаях о «написанном между строк». Признаюсь, в детстве я изо всех сил пыталась овладеть умением читать между строк и пыталась и сейчас, но подобный талант оставался для меня недостижимой вершиной.

– И по-прежнему я не понимаю, зачем вы мне все это говорите.

– Мы провели в Лондоне всего полгода, а она уже купила две квартиры и три дома в Лондон-Филдс и Хомертоне. Она вызвала из Штатов своего дизайнера интерьеров, и он прилетел, чтобы заняться реконструкцией вместе с местными архитекторами. Когда они закончат, это будет изумительное зрелище, в японском стиле. Серена его любит.

И тут до меня начало доходить – Паскаль совершенно не пел дифирамбы своей жене.

– Нелегко вам, наверное, приходится, – заметила я.

Он издал отрывистое «ха» и ответил:

– Забавно. – Взглянул мне в лицо и добавил: – О, так вы не шутите. Вы считаете, что я подкаблучник.

На несколько мгновений он замолчал, чтобы заново зажечь сигарету.

– Простите, – сказал Паскаль, отгоняя рукой дым, – мне разрешено курить только тут, стоит переступить порог – и никаких сигарет.

Этот жест и слова вызвали у меня доселе неведомое чувство, возможно, сострадания, я не была полностью уверена. Я хотела спросить: а что случается, когда Серена не добивается своего? Каким ядом она поливает провинившихся? Но вместо этого произнесла:

– Если жить бок о бок с личностью огромного масштаба, практически невозможно сохранить собственную индивидуальность. Некоторые отстаивают свою с боем. Другие просто принимают происходящее. А некоторые сливаются с большим «я» до потери своего собственного.

Не могу с точностью сказать, из какого источника я почерпнула подобное наблюдение. Скорее всего, от отца. Большинство моих наблюдений я позаимствовала у него.

Паскаль неотрывно смотрел на меня, я это чувствовала, даже при том, что не смотрела на него в ответ, поэтому широким жестом обвела мастерскую и добавила:

– К счастью, судя по всему, вы не из таких людей. Похоже, ваша собственная жизнь кипит.

Он сделал глубокий вдох.

– Я готовлюсь к выставке, открытие двенадцатого числа. Приходите, если пожелаете. – Он загасил сигарету об гору окурков, грозящих вывалиться из пепельницы, и добавил: – Я пришлю вам геолокацию. Какой у вас номер?

Его слова для меня были темный лес.

– Давайте ваш телефон, – сказал Паскаль, протягивая руку, и, сама не понимая почему, я послушалась.

– Итак, профессор… что вам на самом деле нужно? – в который раз поинтересовался он, тыкая в экран.

– Уже говорила – я ваша большая поклонница, – ответила я после паузы.

Он вернул мне телефон, поменяв положение ног.

– Вы не поклонница и не фанат от живописи. Вы не понимаете, кто я.

– Понимаю. Вы Паскаль Мартанье, знаменитый американский художник, – уверенно заявила я.

Он фыркнул.

– Да вы даже мою фамилию неправильно произносите, – парировал он и резко затянулся сигаретой. – Я впустил вас в дом, потому что мне понравился ваш облик, ваша манера говорить – такая английская, такая правильная. Вас как будто закинуло сюда из другой эпохи. – Он снова затянулся. – Но теперь я начинаю сомневаться, что поступил правильно.

– Уверяю вас… – начала было я и замолчала, потому что моя легенда развалилась, и я не знала, с какой стороны теперь подобраться к Паскалю. – Я просто хочу узнать о шприце, – наконец произнесла я.

– Зачем?

– Потому что… – Стоит ли мне рассказать ему? И что именно? – Потому что позапрошлой ночью одному человеку воткнули в шею шприц, полный мощного галлюциногена, и теперь этот человек борется за жизнь в реанимации. И этот шприц идентичен тем, которые вы используете в качестве авторской подписи. И возникает вопрос… – Ох, не сболтнула ли я лишнего? Впрочем, уже поздно сожалеть. – Возникает вопрос…

– Вы из полиции?

– Нет, но я участвую в расследовании в качестве токсиколога.

Тут Паскаль затушил сигарету, встал и повернулся ко мне спиной, сделал несколько глубоких вздохов и выдохов, развернулся и наградил меня белозубой улыбкой.

– Придется вам меня извинить – у меня полно дел перед выставкой. Плюс одну картину, которую хочу туда включить, я даже еще и не начинал. Лестница за этой дверью ведет прямо к выходу. Вы сами найдете дорогу?

– Просто такие шприцы, как тот, который использовал преступник, выпускаются на единственной фабрике в маленьком колумбийском городке, и возникает вопрос – как один из них умудрился оказаться в Сохо?

Паскаль пересек мастерскую и открыл дверь.

– До свидания, профессор.

Что мне оставалось делать? Я вышла за порог, дверь за мной надежно закрылась, но я услышала вопль Серены, который, несомненно, касался меня: «Он впустил в дом помешанную фанатку! Хренову фанатку!», и в тот же момент я увидела, как сквозь огромные двери в квартиру входит другая женщина – я уловила лишь промельк белых волос, спадающих на плечо, и двери захлопнулись, отрезая меня от происходящего внутри. Еще мгновение я постояла, уставившись в темноту коридора, и направилась к выходу, тщетно пытаясь вспомнить, где видела эту женщину раньше.

Глава 6

На следующее утро я сидела в лаборатории и готовила образцы для занятия – несложная работа, но утомительная. Закончив ее, я откинулась на спинку стула и бесцельно скользнула взглядом по микроскопам, центрифугам и спектрометрам, пока не остановилась на холодильниках с образцами, стоявшими по соседству с кухонным уголком. Все располагалось на своих местах, все оборудование сверкало безупречной чистотой, и я удовлетворенно улыбнулась – все-таки с Кларой я не ошиблась, она не только отпугнула от меня Борщевика, но и оказалась крайне исполнительной лаборанткой.

Но стоило мне перевести взгляд на кухонный прилавок, как благодушие испарилось. Раздраженно вздохнув, я отправилась на инспекцию.

Кофейник и две немытые чашки из-под кофе стояли рядом с раковиной в окружении крошек от печенья. Я еще могла понять немытую посуду, но крошки! Клара прекрасно знала правило: никакой еды в лаборатории, ни при каких обстоятельствах. Да и зачем ей понадобилось брать две чашки, ну бога ради? Разве не проще помыть одну грязную?

Взяв мусорную корзину, я стряхнула в нее крошки, недовольно цокая языком. Подобную расхлябанность стоит пресекать на корню, и чем быстрее, тем лучше. На самом деле, я уже полезла за мобильником, чтобы позвонить Кларе, когда ожил стационарный телефон, стоявший в лаборатории. Сюда так редко звонили, что я вообще забыла о его существовании. Несколько секунд я просто смотрела на него в ожидании, что он замолчит, но потом вздохнула и подняла трубку.

– Профессор? Это приемная. К вам направляется детектив Чемберс, и она не в духе.

Несколькими секундами позже указанная особа распахнула дверь в лабораторию, ворвалась внутрь как ураган и заорала:

– Какого черта вы себе позволяете?!

– Прошу прощения?

– Да не притворяйтесь, что не понимаете!

Я вернулась за рабочее место.

– Не притворяюсь и не понимаю.

– Я про вашу выходку с Паскалем Мартаньё. Я здесь прямиком из его квартиры, и знаете, что произошло?

Я догадалась, что вопрос был риторическим.

– Он расхохотался мне в лицо, когда я спросила, почему вместо подписи на картинах он рисует шприц. – Тяжело дыша, она приблизилась ко мне, оперлась кулаками о мой стол и угрожающе склонилась вперед: Барбарис больше не скрывал своих шипов. – Знаете, что он сказал?

И снова я не ответила.

– Он сказал, что у вас изобразить поклонницу вышло лучше! Я серьезно! Только проблема в том, что я не притворялась – я в самом деле поклонница его творчества!

Не в силах сдержаться, я расхохоталась, и почему-то гнев детектива Чемберс тут же стих, и она, словно обессилев, уронила голову.

– Юстасия… – начала она.

– Профессор, – поправила я.

– Я знаю, вам поручено помогать в расследовании, но это не значит, что вы можете ворваться летящей походкой и взять дело целиком в свои руки.

На пару мгновений я замерла в недоумении.

– Тогда зачем вы мне их показали?

Она подняла голову.

– В смысле?

– Зачем вы настояли на том, чтобы оказаться в моем кабинете и показать результаты экспертизы содержимого шприца, если не предполагали, что я займусь расследованием?

– Я приходила, чтобы показать вам медицинское заключение и спросить насчет галлюциногена.

– А зачем тогда упомянули шприц?

На самом деле я знала зачем – отец называл подобное поведение «показушничеством» и предупреждал, что с подобными людьми стоит быть начеку.

Плечи детектива Чемберс обмякли, и она упала на стул.

– Честно говоря, я и сама теперь не понимаю.

– Возможно, вам станет легче, если я скажу, что Паскаль Мартанье так мне ничего и не прояснил.

– Наоборот, стало еще хуже. – Ее голос снова зазвенел. – Он мог бы дать мне подсказку, если бы не ваше вмешательство. Паскаль теперь нас и близко к себе не подпустит. – Вмешательство? У меня мелькнула мысль рассказать ей о грядущей выставке, но тут детектив Чемберс добавила: – Кстати, вы даже его фамилию произносите неправильно, должно быть «Мартаньё» и ударение на последний слог.

Вообще, я и сама бы догадалась, но она выводила меня из себя.

Тут детектив Чемберс хлопнула себя по бедрам и поднялась на ноги.

– Ай, к черту, это уже не поправить, двигаемся дальше! – жизнерадостно заявила она и обернулась вокруг себя, словно только что осознав, где находится. Я узнала это выражение лица, я видела его сотни раз на незамутненных лицах первокурсников: смесь восхищения и любопытства. – Потрясающее место, здесь так чисто, все такое белое, как будто в фантастическом фильме. Может, мне надеть халат?

– В этом нет необходимости.

Детектив Чемберс окинула взглядом висящие в ряд на стене халаты.

– Но почему нет?

– А вы разве не собирались уходить?

– Нет, я тут раздумывала… если не хочу попасть впросак в таком специфичном расследовании, вам стоит устроить мне краткий экскурс в ботанику.

Я фыркнула.

– Это невозможно.

– А вы постарайтесь, – возразила она, взглянув на часы. – У меня есть двадцать минут. Но имейте в виду, я полный профан, так что представьте, что на моем месте ребенок.

Я замолчала, задумавшись. Я никогда не читала введение в ботанику детям.

– А какого возраста ребенок?

– Предположим, десяти лет.

Я тоже сверилась со временем – студенты должны были прийти через час. Я планировала посвятить это время проверке работ, но перспектива дать урок ботаники десятилетнему ребенку выглядела куда более заманчиво.

– Хорошо, но ровно двадцать минут.

– Значит, мне стоит надеть халат?

Я вздохнула.

– Ну хорошо, надевайте.

Детектив Чемберс выбрала и надела халат, застегнув его всего на одну пуговицу и закатав рукава. Ох, это было моим проклятием – со счета сбилась, сколько раз я пеняла студентам за подобное наплевательское отношение к правилам безопасности.

– Нет-нет-нет, – одернула я детектива Чемберс и подошла к ней. – Если вы намерены ходить в лабораторном халате, то должны носить его как положено – это все-таки не модный аксессуар, а средство, обеспечивающее безопасность.

Я распрямила лацканы, застегнула все пуговицы и отвернула рукава вниз. К моему удивлению, детектив Чемберс не выказала ни капли раскаяния, а выглядела довольной и даже счастливой.

– Итак, начнем? – спросила я, усевшись за рабочий стол, и после энергичного утвердительного кивка начала: – На Земле существует 391 000 видов растений. Девяносто четыре процента из них – цветковые, которые также называются ангиоспермы. Остальные шесть процентов – гимноспермы, которые не производят цветков или плодов, потому что не образуют завязей… Десятилетние дети в курсе, что такое завязь?

– Конечно.

– Слово «гимносперм» греческого происхождения и обозначает «голое семя», то есть семена таких растений не защищены цветком или плодом. Примером могут служить шишки у хвойных растений. – Я взглянула на детектива Чемберс. – Пока что все понятно?

Она кивнула, но уже с меньшим энтузиазмом.

– Растения делятся на разные группы: древесные, травянистые, однолетние, двухлетние, многолетние, луковичные, клубнелуковичные и клубнеплоды, но я сейчас не буду вдаваться в их свойства и специфику.

Я сделала паузу, чтобы снова проверить, насколько доступно излагаю, и детектив Чемберс улыбнулась.

– Таксономия – это дисциплина, которая занимается наименованием, описанием и классификацией растений, а также принципами, по которым растение относят к какой-то группе. В современной ботанике каждое растение описывается семью категориями. Когда я была маленькой, отец научил меня мнемонической фразе для их запоминания: «Цирк огромный купол пестрый, словно радугу, вознес». Царство, отдел, класс, порядок, семейство, род и вид. Царство означает всю совокупность живых организмов, поэтому растения относятся к Царству растений. Отдел…

– Так, притормозите, – прервала меня детектив Чемберс, – по-моему, это уже трудновато для десятилетнего ребенка.

– Вам тоже трудновато?

– Ну… да.

– Ладно, давайте перейдем к сути. Обычно для именования растения используются три последние категории – семейство, род и вид. Например, это прелестное растение, – я вывела изображение кустарника, которым про себя называла свою собеседницу, на смарт-борд, – Berberis thunbergii f. atropurpurea – относится к семейству Berberidaceae, роду thunbergii и виду atropurpurea. Atropurpurea в конце названия, как правило, обозначает, что это разновидность с пурпурными листьями.

– А я догадалась по звучанию, – заметила детектив Чемберс с гордостью в самом деле десятилетнего ребенка. – Я запомню.

– Хорошо, потому что я задам проверочную работу.

– За бокалом? – тут же последовал вопрос. Кинув на собеседницу взгляд, я увидела, что она весело ухмыляется, непонятно почему.

– Прощу прощения?

– Сходим потом куда-нибудь выпить, чтобы вы меня испытали?

Я покачала головой.

– Я не пью. Кроме того, не завожу приятельских отношений с коллегами, когда занимаюсь расследованием.

Понятия не имею, зачем я так сказала – это было первое мое официальное расследование.

– Не считая инспектора Робертса, – заметила детектив Чемберс.

Я нахмурилась.

– Прошу прощения?

– Вы вместе завтракали. В Сохо. Наутро после отравления.

– А вы откуда знаете?

– Робертс мне рассказал, вернее, даже буквально сделал заявление. Мне кажется, он на что-то намекал. Ну знаете, типа того, что он умеет дружить с женщинами, а не тусит только со своими старперами из полиции. – Она не отрывала взгляда от моего лица. – Так почему для вас нормально заобщаться с ним, но не со мной?

Я бы не назвала общением процесс наблюдения за тем, как в середине ночи в переполненном кафе детектив Робертс поглощает сэндвич с беконом, но плохо разбиралась в человеческих отношениях. Помимо студентов я находила удовольствие от общения только с двумя людьми – Сьюзен и Матильдой – и не испытывала желания и не хотела уделять время кому-то еще.

– Полагаю, если у человека есть люди, заслуживающие особого отношения, не имеет смысла тратить время на других, так?

Детектив Чемберс явно не нашлась что ответить, так что я начала разглаживать листы студенческих работ, лежавших на столе. В конце концов, она нарушила молчание, заметив:

– Вы такая… непостижимая, Юстасия.

– Профессор, – поправила я.

– То вы дружелюбная, то колючая. Вы так непоследовательны в своих сигналах. И в то же время именно поэтому невероятно… притягательны.

Я понятия не имела, что она хочет сказать, и категорически возражала против того, чтобы меня называли колючей. Я ведь, между прочим, потратила двадцать минут своего времени, чтобы изложить ей краткие основы ботаники.

Я подчеркнуто посмотрела на часы и произнесла своим самым профессорским голосом:

– Ваши двадцать минут истекли, поэтому не будете ли вы так любезны удалиться? Я очень занята.

Глава 7

Я сидела на кухне и заканчивала легкий ужин, когда телефон в своей излюбленной раздражающей манере зазвонил. Я взглянула на экран, ожидая увидеть вызов от Папоротника, Душечки или Капустки, но он показывал уведомление о событии: «19 ч, открытие выставки Паскаля Мартаньё». Непонятно, каким образом телефон узнал о выставке, особенно учитывая, что сама я о ней напрочь позабыла.

Я взглянула на часы – стрелки стояли ровно на семи. Значит, я опоздаю. Я ненавидела отсутствие пунктуальности, но в моем представлении люди искусства не обращали внимания на подобные мелочи, поэтому я не торопясь достала атлас лондонских улиц, оставшийся от отца, и вышла из квартиры.

Бульвар был запружен машинами и людьми; по случаю теплого вечера почти все столики многочисленных ресторанов заняты, равно как и скамейки под платанами; отовсюду доносился звук разговоров. Я тщательно смотрела под ноги, пробираясь сквозь толпу к автобусной остановке, размышляя о детективе Чемберс и ее приглашении выпить. Я так задумалась, что не сразу осознала, что с того момента, как вышла за порог, мне как-то не по себе. Я провела рукой по затылку, обернулась и вгляделась в лица вокруг, но ни с кем не встретилась взглядом. Подняв плечи и резко их опустив, постаралась стряхнуть неприятное ощущение и двинулась дальше.

На остановке я оказалась одна, да и вообще вся эта часть бульвара была безлюдна. Я примостилась на краешке скамьи и повернулась, пытаясь разглядеть, не идет ли автобус. Автобуса не обнаружила, зато в дверь одного из магазинчиков спешно нырнула чья-то фигура. Конечно, человек мог просто зайти за покупками, но в его движениях мне почудилось что-то странное, словно он от кого-то прятался.

Пожав плечами, я встала и прошлась туда-сюда вдоль остановки, то и дело поглядывая в ту сторону, откуда должен был прийти автобус, и надеясь не увидеть больше ничего странного. Однако, повернув в очередной раз, я заметила, как кто-то поспешно попятился в переулок метрах в ста от меня, и разглядела, что это мужчина.

Я снова поискала взглядом автобус – ничего. Снова взглянула на мужчину – он переместился ближе ко мне. Что с ним? Почему он просто не идет по тротуару? Почему то и дело пытается скрыться из виду?

Беспокойство стало перерастать в панику, сердце заколотилось, дыхание участилось. Я повернулась в сторону бульвара, всеми силами души умоляя автобус появиться, но тщетно. И тут заметила черный силуэт такси, и в тот момент, когда мужчина снова выбрался из укрытия и рванул ко мне, я совершила небывалое: вскинула руку, сигналя такси, впрыгнула внутрь и крикнула: «Вперед, просто вперед!» Когда мы отъехали от обочины и я повернулась, чтобы взглянуть в заднее окно, увидела Борщевика, который, тяжело дыша, замедлил бег и остановился, глядя мне вслед.

Через полчаса такси свернуло с Мэр-стрит, и водитель высадил меня в переулке, который, по его словам, вел к аркам у железной дороги. В переулке, темном и пустынном, меня снова охватило чувство опасности – совсем не в таком месте я чаяла оказаться после встречи с Борщевиком. Зачем ему понадобилось так меня пугать, я ума не могла приложить. Более того, с чего он взял, что я пожелаю с ним разговаривать после того, как он напугал меня до полусмерти? Впрочем, он всегда вел себя необычно и еще в бытность студентом постоянно меня озадачивал. И не меня одну, практически все знавшие его люди разделяли мое отношение. Только вот с тех пор он еще и стал сильнее, намного сильнее.

Атлас отца безнадежно устарел: ни одной из улиц, по которым я шла, в нем не значилось, и я бродила наугад, совершенно потерявшись в пространстве. Наконец я вышла к аркам, но вход в саму галерею был настолько неочевидным, что я три раза прошла мимо и обнаружила его только потому, что туда вошли какие-то люди. Я последовала за ними сквозь металлическую дверь по темному коридору, зацепившись взглядом за нарисованный по трафарету на кирпичной стене шприц – я дошла до места.

Вынырнув из коридора, я оказалась в огромном помещении и одновременно словно перенеслась на двести лет назад. Запрокинув голову, замерла, представляя викторианские технологии, убогие леса, ручные инструменты и людей, которые создали столь изощренный арочный потолок ценой увечий и даже смертей. Когда я опустила голову и уперлась взглядом в толпу современников, мне пришлось проморгаться, чтобы вернуться в реальность.

В центре помещения сидел мужчина и играл на аккордеоне – в гулком пространстве звук, эхом носившийся среди арок, выходил почти зловещим. На стенах висели многочисленные картины разных размеров без рамок.

Я подошла к ближайшей, изображавшей юного Паскаля и какую-то женщину, они стояли посреди сада, такого зеленого и пышного, каких не найдешь в нашей стране: я узнала бугенвиллею, кактусы, мандевиллу (точно такая же обвивала перила в моем садике на крыше). Паскалю на вид было лет пять, он прижимался к женщине, обхватив ее за ногу. Женщина стояла, скрестив ноги, сложив руки на груди, огромные солнечные очки скрывали половину ее лица. Я снова перевела взгляд на Паскаля – он смотрел с холста с отсутствующим выражением, и в целом картина навевала бы скуку, если бы не пронзительные, неестественно зеленые глаза нарисованного мальчика.

Следующее полотно изображало двух детей на пляже, они сидели на корточках и рыли какую-то яму в песке. Паскаль снова смотрел на зрителя теми же глазами, от которых становилось не по себе. Здесь он был постарше, лет девяти-десяти. Второму персонажу – девочке лет тринадцати – слишком длинные, узловатые и неуклюжие руки и ноги придавали сходство с журавлем. Ее волосы были заплетены в длинную косу, перекинутую через плечо. Пустынный белый пляж убегал вдаль, а небо и море сливались на горизонте воедино.

Я смотрела на детей, сосредоточенных на бессмысленном занятии, и вспоминала собственные одинокие игры в саду в Оксфорде. По большей части я сидела на качелях под могучим дубом, откинувшись на спинку, и качалась часами напролет, глядя на лиственный полог.

На следующей картине персонаж оказался только один – постаревшая женщина с первого холста. Солнце высушило и натянуло ее кожу, в волосах появились седые прядки. Она смотрела перед собой прямо и пристально все теми же зелеными глазами и, судя по несомненному портретному сходству, не могла быть никем, кроме как матерью Паскаля. А девочка явно приходилась ему сестрой.

Я повернулась, ища Паскаля глазами, и обнаружила его в самом центре галереи, окруженного тесной толпой. Он возвышался над всеми собравшимися, одетый в белый костюм, с длинными распущенными волосами. При виде подобной откровенной аллюзии на мессию я громко фыркнула, и, словно услышав меня, Паскаль медленно повернул голову, встретился со мной взглядом и так же неторопливо кивнул. Я шагнула к следующей картине, но услышала за спиной:

– Здравствуйте. Мы так рады видеть вас. Хотите взять каталог?

Рядом с собой я обнаружила молодую женщину, которая улыбалась мне, как хорошей знакомой. В руке она держала какой-то лист.

– Здесь указаны цены и краткое описание каждой картины.

Я кинула взгляд вниз, на цифры £30,000, £50,000, £75,000.

– Нет, спасибо.

– Не желаете краткую лекцию о творчестве автора?

– Нет, – повторила, но потом мне в голову пришла идея: – Расскажите мне о его подписи.

Женщина улыбнулась.

– Ага, вы заметили маленькие шприцы на каждом из полотен? Это символ освобождения, воплощение сброшенных оков.

– Освобождения от чего? – уточнила я.

– Простите?

– Вы сказали, что шприцы – это символ освобождения. Но от чего?

– О… я…

В глазах женщины мелькнула паника, она огляделась в поисках Паскаля, словно взывая к нему о помощи.

– Честно говоря… мне просто дали список фраз. А помимо них я… ничего особо и не знаю.

Она была похожа на студента, который выучил только половину билета, и мне сразу стало ее жалко.

– Так вы говорите, шприц есть на каждой картине?

– На всех до единой, – облегченно подтвердила она.

Я вернулась к детям на пляже и внимательно осмотрела холст сверху донизу.

– Нашли?

– Нет.

– Хотите подсказку?

Похоже, со мной затеяли какую-то игру, и я явно проигрывала.

– Нет, спасибо.

Я переместилась к следующей картине. На ней повзрослевшая девочка с пляжа, одетая в джинсовые шорты и топ, сидела на деревянном ящике, вытянув вперед одну ногу и согнув другую. Локтем она опиралась на колено, а щекой – на сжатый кулак. Лицо ее хранило все то же безучастное выражение, а жуткие зеленые глаза заставляли волосы на руках вставать дыбом. Дальше на полотнах были изображены юноши и девушки – все в пирсинге и татуировках, все потрясающе красивые и все с одинаковыми пустыми зелеными глазами. Я вяло попробовала разыскать шприц на каждой картине, но душа у меня не лежала к поискам. Взгляд этих глаз леденил кровь. Я никак не могла понять, зачем бы Паскалю уродовать каждый холст подобной ужасной деталью. Я окинула галерею взглядом, но больше не видела картин – одни только словно светящиеся глаза, пронизывающие насквозь. Я поежилась, оттянула край воротничка и заставила себя идти дальше, потому что хоть мне и не хотелось здесь больше находиться, уйти я себя заставить не могла.

На следующем портрете какой-то мужчина сидел в профиль на фоне окна, и падающий оттуда свет оставлял видимыми только силуэт и зеленые глаза. Однако что-то в линии скулы, в наклоне плеча показалось мне знакомым. Я сделала шаг вперед, чтобы разглядеть изображение получше, когда сзади внезапно раздалось негромкое:

– Люблю эту картину. Одна из самых моих удачных. – Я вздрогнула, обернулась и заглянула прямо в голубые глаза Паскаля. – А вам нравится?

– Мне кажется нет.

Он кивнул.

– А почему?

– Мне не по себе от этих глаз.

– В этом суть живописи и искусства – лишать покоя.

Интересная мысль.

– Они символизируют зависть? Все эти люди вам завидуют?

Он тихонько фыркнул.

– Ну вот опять вы с вашими банальностями. Я-то думал профессорам полагается быть умными.

– Ум проявляется очень по-разному, – отрезала я. – Мне сказали, что на каждой картине спрятано изображение шприца. А здесь он где?

– Если вы будете смотреть, распахнув разум, то увидите. Вот, взгляните на последнюю картину. – Он указал рукой в противоположный конец галереи. – Это теперь тоже одна из моих любимых.

Я взглянула в указанном направлении, дошла до последнего полотна в экспозиции и, потрясенная, уставилась на собственное изображение. Вот они, опущенные уголки моего поджатого рта, легкая морщинка на лбу, костюм отца, гладко зачесанные назад и разделенные на аккуратный пробор волосы. Невероятно, как Паскаль уловил и воспроизвел все характерные мои черты, вплоть до шрамов на руке. Единственным явным отступлением от оригинала были ярко-зеленые глаза за стеклами очков в стальной оправе. Неудивительно, что девушка с каталогом обратилась ко мне, словно знала меня, – я была частью выставки. Я принялась рассматривать изящный узор из листьев монстеры на заднем плане, вернее, их остовов, словно обгрызенных жадными насекомыми, и поняла, о какой картине Паскаль говорил, когда попросил меня уйти, – он хотел добавить на выставку мой портрет.

Видимо, мне полагалось чувствовать себя польщенной, но ничего подобного. Мне было весьма не по себе. Погрузившись в мысли, я не сразу поняла, что рядом кто-то стоит. Скосив взгляд, я увидела пожилую женщину с длинными белыми волосами, которая всматривалась в картину так же пристально, как и я. Она медленно повернулась, и я заглянула прямо в ее глаза – темно-карие, пытливые, – и меня захлестнула волна непонятных эмоций, от которых перехватило дух.

– Прекрасное пленяет навсегда.

Я моргнула. Голос женщины был мягок, как пух одуванчика.

– К нему не остываешь. Никогда
Не впасть ему в ничтожество. Все снова
Нас будет влечь к испытанному крову
С готовым ложем и здоровым сном.

Он когда-нибудь читал тебе Китса?

– Кто читал мне Китса?

– Старик. Вы изучали «Эндимиона»? Это была одна из его любимых поэм.

Я понятия не имела, о чем она говорит, но не хотела, чтобы она умолкала.

– Старик? – переспросила я снова.

– Профессор, вот уж не думал вас здесь встретить, – прервал нас знакомый раскатистый голос, и, обернувшись, я увидела приближающегося инспектора Робертса. Я тут же повернулась обратно к собеседнице и услышала: «Нам надо поговорить, Юстасия, это важно», снова повернулась к инспектору Робертсу, который уже подошел вплотную, снова к женщине, впервые заметив, что у нее в руке трость. Та протянула руку, коснулась моего плеча, сказала: «Найди меня», – и исчезла в толпе. Я попыталась высмотреть ее, но уловила только вспышку белых волос на фоне коридора, который вел к выходу.

– С вами все в порядке? Вы чего-то раскраснелись, – заметил инспектор Робертс.

– Да, все хорошо. Вроде бы. А что вы тут делаете?

– Детектив Чемберс установила слежку за этим художником, она считает, что имеет какое-то отношение к отравлению в Сохо. Я решил прийти сам и разведать обстановку. Думал, что и она здесь будет, но вместо нее наткнулся на вас. – Он замолчал, сунул руки в карманы и слегка откинулся назад, разглядывая картину. – Сверхъестественное сходство, не так ли? Не считая этих жутких глаз. Вы знакомы с художником?

Вероятность того, что детектив Чемберс рассказала начальству о моем визите к Паскалю, была весьма высока, и вообще-то она даже могла подать на меня жалобу, так что мне не стоило лгать.

– Мы немного поговорили.

– А вы полны сюрпризов, профессор.

– Но он мог нарисовать меня с фотографии. На самом деле этот портрет очень похож на фото из моего университетского досье.

Инспектор Робертс что-то прогудел себе под нос, но не стал развивать тему. Вместо этого он повернул голову и оглядел галерею.

– Господи боже, никогда не видел столько хипстеров в одном месте. Вы только посмотрите на усы того парня – вылитый боксер столетней давности.

Я проследила за его взглядом, но никаких хипстеров не увидела, потому что, стоит признать честно, я понятия не имела, как они выглядят.

– Что вы скажете об этих картинах? – снова повернулся ко мне инспектор Робертс.

– Уверена, что они отличные, но такой стиль не для меня. Они слишком… тревожные.

– Тревожные, точно. А от этого аккордеона у меня и вовсе мурашки. – Он преувеличенно передернул плечами. – Симпатичная юная леди сообщила мне, что на каждой картине спрятан шприц, но вы, наверное, и так уже об этом знали, раз вы приятели с художником.

Я бросила на него взгляд искоса.

– Я пока еще ни одного не нашла.

– Да ладно? Мне казалось, они хорошо заметны.

– И вы нашли шприц на картине с детьми на пляже?

– Конечно, проще простого – он был в волосах девочки. Но вот на вашем портрете пока не удается. Впрочем… а, вот он.

Он ткнул пальцем, и я увидела шприц, вплетенный в узор листьев монстеры. Его игла почти утыкалась мне в шею.

Инспектор Робертс прикрыл рот рукой, чтобы звук не уходил в сторону, и произнес:

– Интересненькое получается дело.

Глава 8

На следующее утро телефон завибрировал, уведомляя о полученном сообщении. Папоротник просил приехать в его офис. Полицейское управление района Кентиш Таун не значилось в списке моих любимых мест: с ним было связано слишком много дурных воспоминаний. Даже учитывая, что сейчас я выступала консультантом в расследовании, переступая порог этого здания, не могла стряхнуть ощущение, что виновна в каком-то преступлении. Последний раз я была тут почти десять месяцев назад, и с тех пор в обстановке мало что изменилось: в дежурном помещении все так же толпились десятки рассерженных, чего-то требующих посетителей, и все тот же многострадальный дежурный офицер пытался поддерживать порядок. Коридоры все так же отчаянно нуждались в ремонте, а в кабинете инспектора Робертса, когда я переступила порог, по-прежнему воняло так же ужасно, как и в его машине.

Сам инспектор Робертс поглощал обед, который, по моему мнению, решительно не подходил под понятие здоровой пищи. Когда я вошла, он привстал, промычал приветствие, жуя жареную картошку, и жестом предложил мне присаживаться в офисное кресло по другую сторону его рабочего стола. Залив картошку огромным глотком чая из автомата, он утер рот тыльной стороной ладони.

1 Инспектора Робертса зовут Ричард, сокращенно Дик (Dick). Dicky (Cystopteris dickieana) – разновидность папоротника, растущего на Британских островах.

Продолжить чтение