Читать онлайн Гнездо Большой птицы бесплатно

Гнездо Большой птицы

Глава 1. Нуль

Она умерла.

Ромаша плотнее запахивает черный кардиган. Вуаль прячет глаза, шляпка опирается на аккуратный узел белоснежных волос, но Ромаша все равно знает, что отец недоволен ее внешним видом: она чувствует это в каждом его случайном взгляде, в появляющейся между бровями легкой складке. Он считает, что для людей его уровня демонстрировать эмоции преступно. Никто не должен знать, насколько ты уязвим, иначе тебя поглотят, уничтожат. А губы Ромаши предательски дрожат. Она гордо поднимает голову, чтобы не позволить слезам пролиться, но все равно их приходится едва заметно стирать, пока отец занят принятием соболезнований от всех тех, ради кого он держит лицо, и не смотрит на нее.

Гроб мамы уже под землей, оркестр отыграл прощальный марш, а Ромаша все никак не может изгнать с внутренней стороны век видение песчаных комков, гулко падающих на деревянный ящик – последнее пристанище единственного человека, который ее любил.

Мама умерла.

– Романна, – зовет отец. Ромаша вздрагивает и разворачивает плечи еще сильнее, не давая себе пригнуться от взгляда и голоса отца.

Он ждет ее у выхода из банкетного зала у церкви, где проводили посмертную службу и официальный траурный прием. Отец считает это политическим мероприятием, а Ромаша слишком подавлена, чтобы принять чужие соболезнования с достоинством. Чтобы не плакать.

Ее нос плотно заложен, но она все равно чувствует резкий сладко-дурманный запах традиционных посмертных лилий. Это совсем не в духе мамы. Она бы никогда не выбрала эти цветы. Она никогда не заказала бы ванильно-коричные хлебцы, независимо от того, насколько именитый кондитер их сделает. Она никогда бы…

– Пойдем, дорогая, – отец кладет ей руку на спину и незаметно подталкивает к выходу.

Никто не знает, что от этого небольшого движения, на спине Ромаши расцветут синяки и будут держаться там неделю, не давая спать и причиняя боль при каждом движении. Будь Ромаша на тридцать килограмм легче, толчок окончился бы падением. Но это все равно не так больно, как тяжелый, саднящий горло дух, идущий от маминого гроба.

Отец пропускает ее вперед, и они садятся в темную машину.

Изнутри ясное небо кажется затянутым густыми облаками. За Ромашей захлопывают дверь, пока она пытается удобнее разместиться на скользких кожаных креслах и не задохнуться в густом амбре кожи и парфюма отца.

– Что ты елозишь? – отец поджимает губы и отворачивается от нее. Конечно же, Ромаше прекрасно это известно, чтобы не видеть собственный позор в виде нее. Сейчас, наверное, достанет свои деловые бумаги и опять примется за работу.

Но он только откидывается на спинку и переводит тяжелый взгляд из-под полуопущенных век куда-то на улицу.

Ромаша никогда не могла понять, почему мама выбрала отца. Потому что он богат? Дедушка тоже был сказочно богат – деньги отца вряд ли играли для мамы важную роль. За его красоту? Отец действительно красив, но как-то тяжеловесно: крупные резкие черты, губы, вечно сжатые в недовольную линию, жесткий прищур золотисто-ореховых глаз, идеальная стрижка каштановых волос. Глядя на него, Ромаша испытывает трепет, иногда горло пережимает страх, но никогда она не чувствовала тепло или любовь к нему. Неужели ее дорогая мама повелась на его редкую обаятельную улыбку, которую тот дарит всем, кроме семьи?

Ромаша отворачивается. Собственное лицо мелькает в отражении на тонированном стекле. Хорошо, что она пошла полностью в мать, получив от отца только его глаза. Белые волосы, бледные ресницы и брови, сейчас подкрашенные по требованию отца, полные губы, лицо сердечком. Только у нее много-много лишнего веса, а мама всегда была худышкой. Ромаша закусывает губу, чтобы не расплакаться.

– Твоя мама говорила, что ты планируешь поступать в университет в этом году, – неожиданно говорит отец.

Ромаша съеживается.

– Да, мы с мамой это обсуждали. Она хотела, чтобы у меня было высшее образование.

– Совершенно бессмысленно для женщины. Ты все равно выйдешь замуж и будешь занята только семьей и детьми, – отец говорит резко, но при этом фразы не получаются рубленными. Он звучит словно грозовой прибой. Или как падение с лестницы второго этажа.

– Мама так хотела, – шепчет Ромаша. Пальцы сжимают края рукавов, прячутся, как сама Ромаша хотела бы спрятаться.

– Хорошо, – говорит отец, и Ромаша удивленно поднимает на него глаза. – Воля умершего священна. Пусть ее посмертие будет легким.

Ромаша не решается уточнить, значит ли это, что отец разрешил ей поступить в университет.

Тихо гудит мощный мотор. Ромаша мысленно прикидывает, сколько в нем может быть лошадей. Машина из какой-то лимитированной серии, сделанной по заказу: бронированные двери, пуленепробиваемое стекло, просторный салон с подставками под локти и стаканы, встроенные пепельницы. Наверняка, и мотор запихнули какой-нибудь мощный.

Думать об этом легче, чем представлять, как всего через четверть часа они с отцом окажутся в огромном пустом доме вдвоем, и между ними больше не будет мамы, которая смиряла бы гнев отца и давала Ромаше время спрятаться в своей комнате.

– Когда экзамены? – спрашивает отец.

– В середине лета, – робко отвечает Ромаша.

– Ты готовишься? Тебе нужны учителя?

Ромаша качает головой.

– Я просмотрела билеты. Они не сложные. У меня уже есть готовые ответы, – Ромаша всегда говорит обрывисто, только по делу. Она боится чересчур занимать время окружающих людей. Или просто боится отца, в чем она никогда никому не признается.

– Моя дочь должна быть лучшей, – отец сурово смотрит на нее. – Не вздумай меня снова позорить.

Ромаша кивает.

– У тебя есть рот, говори вслух, – раздраженно велит отец.

– Хорошо, – тихо отвечает Ромаша и отворачивается к окну.

***

На экзамены отец выделяет ей машину с молчаливым водителем. Все водители отца молчаливы. Что не удивительно, любой человек рядом с отцом боится открыть рот лишний раз.

Машина подъезжает прямо к дверям университета. Здание величественно, но не кажется громоздким: высокие колонные, скрывающие массивные двери из золотого дерева. Мрамор и гранит облицовывают стены. В окружении пыльно-зеленых кустарников университет похож на акварельную открытку.

Водитель выскакивает и предупредительно открывает девушке дверь. Ромаша благодарно улыбается, но тут же опускает голову, чтобы никто не увидел, как она приветлива с прислугой.

– Удачи, госпожа Поземок, – желает ей водитель, ныряя обратно в машину.

Ромаша бормочет благодарность и спешит внутрь здания. Где-то в десятке метров от нее следует верный телохранитель, оставляющий ее только дома – молчаливый соглядатай отца.

Огромный, на пять этажей, с широкой парадной лестницей, университет внушает трепет, а еще забытое опасливое предвкушение чего-то нового. Может, ей повезет и она познакомится с кем-то. Может, даже найдет друзей.

– Куда? – резко спрашивает пожилая женщина, больше похожая на курагу, чем на человека.

От нее тянет едким запахом курительных благовоний, а еще тунцом. От обилия запахов у Ромаши начинает кружиться голова.

– На экзамен, – робко отвечает девушка.

Женщина закатывает глаза.

– Понятно, что не на свадьбу. На какой экзамен? Документы уже отдала комиссии?

Ромаша утвердительно кивает – в спину словно впиваются глаза отца, хотя его нет рядом – и тут же быстро произносит:

– Да, документы отдала еще неделю назад. Иду на экзамен по флогистике.

– Прямо, на второй этаж и налево, – женщина будто еще больше скукоживается, словно ее еще подсушили на июльском солнце. Оранжевые короткие кудряшки неодобрительно трясутся.

Уже на лестнице Ромаша понимает, почему эта суровая дама была так недовольна: похоже, на флогистику поступает целая уйма народа. Длинная очередь начинается в одном конце коридора и тянется почти до конца другого. Девушку чуть мутит то ли от обилия запахов, застревающих на языке горечью; то ли от мыслей о том, что всех этих людей ей придется обойти, чтобы попасть на учебу.

– Это все на флогистику? – нерешительно спрашивает девушка у какой-то хмурой женщины из очереди. В глубине своего сердца Ромаша еще теплит надежду, что она ошиблась и ей не придется сдавать экзамен со всеми этими людьми.

– Да, – отвечает та, на мгновение оторвавшись от книги, а затем снова погружаясь в нее.

– А как проходит экзамен со всем этим… сборищем, не знаете? – уточняет Ромаша и вспыхивает.

Наверняка, отец сказал бы, что она должна не мямлить, а пойти растолкать всех и встать первой в очереди. Но Ромаша теряется от мысли, что она может влезть впереди всех.

– Нет, – отвечает та же женщина недовольно.

Ромаша больше не беспокоит ее, просто прислоняется к стене, надеясь, что ей удастся сдать экзамен до того, как отец выдаст ее замуж. Или до того, как ее стошнит от такого большого скопления народа. В нос забиваются совершенно разнообразные запахи: от нежного парфюма, до тошнотворного запаха грязного тела.

Когда очередь превращается в толпу, двери приемной комиссии настежь распахиваются, и на пороге появляется невысокий профессор с одновременно отрешенным и сосредоточенным видом. В руках он держит листы бумаги.

– Добрый день! – негромко, но внушительно произносит он, в коридоре тут же повисает напряженная тишина. – Первая группа экзаменуемых, готовьтесь. Сейчас я назову ваши фамилии. Как только услышите свою, проходите в аудиторию. Садитесь по одному за парту, дальнейшие инструкции получите внутри.

Девушка рядом с Ромашей тихо хмыкает, и Ромаша осторожно поглядывает на нее. Чуть выше нее самой, золотистые волосы локонами рассыпаны по плечам, глаза прячутся за очками, светлая объемная рубашка, скрывающая фигуру и длинная кремовая юбка. Похоже, ее родители даже строже, чем отец Ромаши, раз не позволяют ей демонстрировать фигуру. Но Ромаше она все равно кажется такой тонкой и изящной, словно марципановая статуэтка на верхушке торта.

Девушка поворачивается к Ромаше и любопытно склоняет голову.

– Привет, – здоровается она.

Ромаша отчаянно краснеет. После смерти мамы с ней никто толком не говорил – отец всегда просто ставит ее в известность, если чего-то от нее ждет, даже о самочувствии не справляется; молчаливые тени прислуги скользят мимо и замолкают, стоит ей оказать в паре шагов от них – а потому девушка не уверена, как реагировать на неожиданный интерес к ней самой.

– Привет, – отзывается Ромаша.

– Как тебя зовут? – спрашивает незнакомка, и Ромаша невольно завидует – вот бы ей такую легкость в общении с людьми.

– Романна Поземок. А тебя?

Девушка переводит взгляд на высокое окно и замолкает. Ромаше становится неуютно, по спине бегут мурашки. Ее имя иногда всплывало в газетах, но очень редко и всегда в связи с отцом: «Кондор Поземок пожертвовал деньги больнице святой Марины. Его дочь Романна передает чек», «Сотни рабочих мест! Кондор Поземок открывает новую верфь. Его дочь Романна разрезает ленточку», «Утрата мецената. Скоропалительно скончалась жена известного бизнесмена и филантропа Кондора Поземок. Как переживет утрату его маленькая дочь Романна?..» Наверняка, эта девушка слышала ее имя раньше и теперь пытается вспомнить.

– Мы не в первой группе, – наконец произносит девушка. Похоже, все это время она прислушивалась к профессору, пока сама Ромаша отвлекалась на переживания. – Можем отойти подальше, их оттуда только через полчаса выпустят, – она снова смотрит на Ромашу и на ее лице теплится улыбка. – Меня зовут Розмарин Валери.

У Ромаши чуть кружится голова, она теряется от происходящего, но послушно двигается за новой знакомой. В конце концов, марципановая девушка вряд ли причинит ей вред на виду у стольких людей. К тому же, она, кажется, не узнала ее.

– Красивое имя, – бормочет Ромаша. – Откуда ты знаешь, что они оттуда выйдут только через полчаса?

– Второй год пытаюсь попасть, – Розмарин смеется. Ее смех дробными капельками разносится в воздухе. – Но теперь то я точно готова. Ни один вопрос меня не смутит.

Ромаша робко улыбается в ответ, но в голове отчаянно вертятся мысли: как поддерживать диалог? Что нужно сказать после знакомства, о чем можно спрашивать? Розмарин чуть улыбается и в свете горячего дневного солнца сама словно его лучик. Ромаша снова заливается краской и быстро выпаливает первое, что приходит ей в голову:

– А почему ты хочешь поступить на флогистику?

– Потому же, что и все, – девушка оглядывается, и ее глаза зажигаются огнем. – Потому что это магия!

Они сидели в розовой гостиной. Маме не нравилась эта комната, но еще больше она не нравилась отцу, поэтому он никогда туда не заходил. На резном столике красного дерева в лучших традициях рисовых стран вился дракон, чуть позвякивал тонкий фарфор от каждого качка ногой – это Ромаша не могла усидеть на месте. В центре лежала газета, а на ней, разбрасывая искры и тонкие линии невероятно-красивого узора – большой драгоценный камень.

– Смотри, – прошептала мама. – Это называется хаотические излучение флогистона.

Она взяла серебряную ложечку и подбросила прямо над камнем. Та задрожала в неровных волнах, но не упала. Воздух, словно чай, в который бросили кубик сахара, кругами разошелся вокруг нее, а вместе с ним начали двигаться линии, складываясь в новый узор.

– Флого-камень, – мама протянула руку и подняла самоцвет. Ложечка тут же упала. – Именно он источник этого излучения.

– А откуда это излучение? Почему оно… Такое? – Ромаша запнулась, не в силах выразить своего восхищения и любопытства. У отца были флого-приемники, но девочка никогда раньше не задумывалась о том, почему они работают.

– У ученых много предположений, – мама улыбнулась, от чего ее лицо словно засветилось предвкушением и задором. – Но я думаю, это магия.

Они не уходят далеко от дверей аудитории, просто прячутся за одной из декоративных колонн. Свет резными ромбами ложится на истертый паркет. В светлом, будто прозрачном воздухе, кружатся пылинки. Где-то за спиной еще осталась уйма людей, но Ромаша сейчас думает только о том, что сказала ее новая знакомая.

– Ты так не считаешь?

Розмарин облокачивается на колонну, аккуратно заправляет золотистую прядь за ухо и тут же снова опускает ее на плечо, но Ромаша успевает разглядеть череду темных капелек-сережек, от мочки к самому хрящу: словно сушеные горошинки перца. Может она ошиблась по поводу родителей Розмарин?

– Моя мама так считала, – признается Ромаша, опуская глаза, но больше ничего выдавить не может – горло будто сдавливают тиски.

Боль, неожиданная и резкая, сечет по сердцу. Сколько уже Ромаша не говорила вслух о маме? Ромаша делает глубокий вздох и опускает глаза, стараясь изо всех сил не дать горячим слезам пролиться. Ладонь Розмарин кажется рыбкой в солнечном воздухе, вспыхивают на солнце камни в защитных перстнях. Ромаша сама не понимает как, но ее пальцы оказываются в руках новой знакомой.

– Терять близких больно, – тихо говорит девушка.

– Ужасно, – Ромаша с трудом выдавливает единственное слово.

Сейчас ей больше всего хочется сбежать из этого места, где так много людей, сжаться в комок в темном углу своего платяного шкафа и плакать, плакать, плакать, пока слез не останется. А потом выбраться через заднюю калитку и засесть в ближайшей дешевой забегаловке, чтобы забить зияющую рану на месте ее сердца жирной бедняцкой едой.

– Тут недалеко есть приятное местечко, где можно выпить очень вкусный кофе. Они добавляют в него сироп, посыпают корицей и тертым миндалем, а поверх кладут взбитые сливки, – Розмарин бережно проводит большим пальцем по запястью Ромаши, и та теряется – почему эта незнакомая девушка так добра с ней? Почему проявляет к ней так много сочувствия?

– В самый раз, – бормочет Ромаша, хотя она все еще в растерянности и, кажется, немного напугана.

Удивительно, но ладонь Розмарин словно вселяет в нее какую-то силу, сладкое, как карамельный сироп, спокойствие. Слезы еще жгут глаза, но только от мысли, что она больше не одна, неожиданно становится легче.

– Но если я не сдам экзамен, отец будет недоволен.

– Конечно, после экзамена, глупышка, – отзывается Розмарин и разжимает пальцы.

За стеклами очков сияют как два кварца прозрачно-голубые глаза.

Ромаша кивает, не зная, чего в ней больше сожаления или радости от того, что Розмарин ее отпустила, ведь где-то на лестнице должен дежурить телохранитель, он наверняка видел их рукопожание.

Вот бы отец не узнал.

***

Ровные шеренги контейнеров тянутся вдаль. Так далеко, что он не может увидеть, где кончается разгрузочная зона. Тут и там стоят погрузчики, поднимаются к ясно-голубому небу стрелки кранов. Он был бы доволен, но сейчас его переполняет ярость.

Отвратительно сладкая ярость.

Он может себя контролировать, только кроваво-красная пелена затягивает зрение, высвечивая силуэты подчиненных, делая их плоскими.

– Что произошло? – переспрашивает он. Кулаки непроизвольно сжимаются, в груди клокочет буря, и собственный голос кажется чужим и далеким. – Вы сделали что?

– Так получилось, босс! – истерично вскрикивает Левое Крыло и поднимает ладони в безоружном жесте, но это еще больше раздувает его ярость. Зубы скрипят от того, как сильно он стискивает челюсть, а Никот все большее бледнеет.

– Так получилось, босс, – спокойно повторяет Правое Крыло.

Расхлябанный, вечно либо отрешенный, либо дурачащийся, нелепый, омерзительно воспитанный. Это отрезвляет Кондора, и мир снова наливается тусклыми красками.

– Сколько? – хрипло бросает Кондор. Дыхание тяжело вырывается из горла, но в этот раз хоть никто не умер.

– Контейнеров пятнадцать, человек тридцать, – блеет Левое Крыло. Он все еще бледен, и Кондор с удивлением и отвращением снова задумывается, почему он все еще держит этого некомпетентного урода на месте Левого Крыла.

– Но мы смогли отбить у них пробную партию камней из новых шахт, – вокруг Никота расплывается туманно-серое пятно. Еще не опасное, но уже проявившееся.

Кондор отворачивается, смотрит на тянущиеся вдаль ровные линии контейнеров.

– Ты положил тридцать человек ради пробной партии возможных пустышек? – его голос ровный, но глаза опять затягивает багровая пелена. – Кого?

Никот молчит.

И Комок молчит.

– Кого? – Кондор резко поворачивается к Крыльям. Он и сам не понимает, как в его руках оказались кинжалы, видимо, какой-то артефактов сработал на автомате. Дымка вокруг Никота разбухает и взрывается тонкими щупальцами. Стремительными движениями Кондор обрубает их, хотя они и сами останавливаются – Никот удерживает их силой воли, на его лице бисеринки пота. Глаза в ужасе распахнуты.

– Босс, – тихо произносит Комок.

Кондор моргает и переводит взгляд с затопивших радужку зрачков Никота на лицо Правого крыла. Он едва угадывает черты в густой огненной пелене.

– Там были не новички, но, судя по словам тех, кто отбился, против них тоже вышли совсем не новички, – Комок словно сжатая пружина. – В Городе новые люди. Наш коридор становится совсем узким. Мы можем потерять оттуда поставки вовсе. Смерть наших людей и потеря контейнеров – заявление. Мы не можем его игнорировать.

– Я не могу игнорировать вашу некомпетентность, – Кондор стряхивает кинжалы с ладоней, и они растворяются в воздухе.

– Мне жаль, босс, – лепечет Никот. – Я просчитался. Я не думал, что там могут появиться новые люди.

– Это же Город, болван, – Кондор не может удержаться, хотя давно потерял привычку бросаться оскорблениями. Это отрезвляет, и он медленно выдыхает, пытаясь вернуть себе хоть какую-то выдержку. – Ты уже занялся набором новых рекрутов?

– Желающих стать перышками полно, – голос Левого Крыла сочится медом.

– Комок, – Кондор впивается взглядом в Правое Крыло. – Собери аналитику по Городу. Жду деталей и подробностей.

– Зачем? – в ровном голосе Комка проскальзывает удивление.

– Ты сам сказал, что наш туннель становится все уже. И ты сказал, что наши потери – заявление из Города.

Правое Крыло согласно кивает.

– Зачем ты это сказал?

– Думаю, нам нужен штаб в Городе, какое-то фактическое присутствие, чтобы иметь возможность влиять на ситуацию… – Комок вытаскивает из кармана пачку жвачки и закидывает в рот несколько пастилок. Лохматые волосы чуть шевелятся от легкого бриза. – Будете? – он протягивает жвачку Кондору.

– Нет, – жестко бросает Кондор. – Нам не нужен там штаб. Нам нужен весь Город. Все шахты с самоцветами, патентное бюро, комиссия по лицензированию. Нам нужно все.

Рот Правого Крыла распахивается и из него медленно выпадает жвачка. Левое Крыло белеет еще сильнее и, кажется, напряженно пытается не выпустить свой туман наружу.

– Жду от тебя аналитики, – он кивает Комку. – А от тебя отчета о наших боевых мощностях. Не дай бог, ты потеряешь еще одно матерое перо, я тебя в порошок сотру. Понял?

Никот под его взглядом сереет.

– Хорошо, босс, – отзываются они в унисон.

Кондор последний раз оглядывает свои склады, недовольно хмыкает и уходит. У него еще много других дел.

***

В мыльной воде, покрытой тонкой радужной пенкой, медленно тонет тарелка. По спине стекает пот, в ушах гремит пульс. Здесь адски жарко, кажется, будто градусов пятьдесят, как в парилке. За стеной кричат повара. В окошке для подносов появляются огромный бюст, потом симпатичное личико Кити в ярких разводах смазавшейся туши и, наконец, поднос с посудой.

– Какой-то козел решил, что моя грудь включена в счет, – говорит она и хлюпает носом.

– Странно, что его не увезли вперед ногами, – усмехается Кушен, притягивая к себе поднос.

– Почти увезли, но тут его баба проснулась. Хоть бы раз эти сучки просыпались, когда их мужики лапают меня, – Кити надувает губы, и Кушен усмехается в ответ. – Ты завтра свободен?

Кушен с сожалением опускает взгляд в мыльную воду, где плавают кусочки пищи и шматок хозяйственного мыла с жесткой мочалкой.

– Завтра нет, – он качает головой.

– Жаль, – Кити кивает и исчезает в обратном порядке.

В глубокой тарелке еще плещется суп из водорослей. Кушен вздыхает и без сожаления выливает бурду в раковину. Все равно уже пора спускать воду и набирать заново.

– Нам нужны приборы! – кричат с кухни.

Кушен вываливает подсохшие вилки и  ножи с полотенца прямо в протянутые руки официанта, заглянувшего в его каморку.

Это ненадолго, крутится в голове Кушена, завтра он сдаст экзамен, поступит в университет, а потом его ждет престижная работа инженера-флогиста, артефактора. Деньги, почет, большой богатый дом из красного кирпича, и чтобы плющ вился к самой крыше.

Кушен уходит из ресторана за полночь. Холодный воздух паром вырывается изо рта, кожа на руках шелушится, на костяшках пальцев появилось несколько новых трещинок и теперь из них сочится сукровица. Кушен вытаскивает из рюкзака пластырь и крепко заматывает руки, привычным движением откидывает густые черные кольца волос от лица прежде, чем натянуть вязаную шапочку. Потрепанная, ее связала Лаванда, когда еще была малышкой, теперь Лаванда берет десятку за ночь и не притрагивается к спицам.

Кушен замедляет шаг, поднимает глаза к пустой бездне ночного неба. Господь, просто дай знак, что все не зря, что я иду правильным путем, что мне удастся выбраться из этой дыры. Кушен нащупывает в кармане мелкую монетку. Металл приятно холодит распухшие пальцы.

– Эй, – окликают Кушена из темноты. Он опускает взгляд, напрягается, но тут же расслабляется, когда в тускло освещенный пятачок выходит его старший брат Лосток. – Ты задержался.

– Так получилось, – Кушен пожимает плечами.

– Пойдем, – Лосток закидывает руку на плечи Кушена, а Кушен с трудом удерживается от того, чтобы скинуть руку брата. Его раздражает эта привычка всячески показывать, что Кушен не вышел ростком по сравнению с Лостоком. Только Лосток родился на десять лет раньше, когда отец был еще жив и каждый вечер на столе был ужин. Кушен не уверен, что сегодня найдет в заплесневелом холодильнике что-то, кроме скисшего молока.

– Чего ты хотел? – спрашивает Кушен.

– Дело есть, – отвечает Лосток и начинает насвистывать какую-то веселую мелодию.

– Что за дело? – Кушен больше не скрывает раздражения, выворачивается из рук брата и отбегает подальше, чтобы Лосток не схватил его за макушку и не поводил лицом по заиндевевшей траве за это.

– Ну что ты такой скучный, – тянет Лосток. На его лице расцветает довольная ухмылка. – Я нашел тебе работенку.

– Какую работенку? – Кушен не собирается поддаваться обаянию своего смазливого брата. Он прекрасно знает, что за худобой прячутся витые мышцы, способные играючи поднимать мешки зерна по пятьдесят килограмм.

Лосток становится серьезным и медленно приближается.

– Пришел заказ на парочку амулетов для защиты, – тихо говорит он.

Кушен завороженно останавливается.

– Сколько? – хрипло спрашивает он.

– Братья попросили всего парочку, – отвечает Лосток.

– Стая? – уточняет Кушен, сердце отчаянно колотится в груди.

Лосток поводит плечом, где, Кушен это прекрасно знает, находится вытатуированное перо.

– Давай не здесь, – брат медленно кивает в сторону их квартала. Его черты застыли в мрачной серьезности, что смотрится жутко и нелепо на обычно придурковатом лице.

– Я не хочу работать на Стаю, – тихо произносит Кушен и облизывает пересохшие губы.

– Тебя никто не заставляет, – Лосток пожимает плечами. – Пошли домой, я все расскажу.

Ботинки тихо поскрипывают на подмерзшей земле. Временами попадаются вспухшие остатки асфальта, Кушен внимательно смотрит под ноги, чтобы не споткнуться.

В их квартире горит свет, мелькают силуэты.

– У нас гости? – настороженно спрашивает Кушен, ноги привычно наливаются огнем, если придется быстро и далеко бежать.

– Девчонки сидят с подружками, – отвечает Лосток.

Кушен, опасливо прислушиваясь, поднимается по истертым ступеням на третий этаж, пока до его ушей не долетает тихая музыка: вязкие звуки медленной мелодии – значит, действительно девчонки. Облегченный выдох сам по себе вырывается из его груди. Даже просто встречаться с членами Стаи не хотелось – это опасные и тупые отморозки. По крайней мере те, кто гнездится в их квартале.

Они проходят комнату заваленную всякой дрянью: грязной одеждой, покрытой пятнами засохшей еды посудой, бутылками. Девчонки сидят рядком на продавленном диване. В пепельнице уже горка окурков, в руках Лаванды дымится не обычная сигарета, а что-то покрепче, но глаза прикрыты и голова запрокинута. Рядом свернувшись клубочком спит Марка, из-под объемной футболки торчит худая лодыжка. Застывший взгляд Касси уперт в истертую листовку какой-то забегаловки. В измазанных помадой бокалах позвякивают крошки самоцветов вместе со льдом.

– Где они взяли эту дрянь? – спрашивает Кушен, но Лосток только качает головой.

– Они взрослые и сами решают, что им делать, – равнодушно роняет брат.

Взрослые… Лаванде только пару месяцев как стукнуло шестнадцать.

Кушен наклоняется, разом забирает все бокалы и идет в туалет. Одним движением опрокидывает содержимое в унитаз. Так тоже делать плохо, потому что даже крошки камней меняют что-то в мозгах людей, превращают их в безвольные куклы, но лучше это потеряется в центральной канализации, чем будет фонить дома.

– Не знаешь, сколько они наглотались? – Кушен возвращается в комнату, ставит бокалы обратно на стол и наклоняется над девушками. Все дышат, но дыхание слишком медленное и глубокое.

Лосток пожимает плечами.

– До завтра проваляются, – говорит он.

Кушен мягко бьет девчонок по очереди по щекам, но только Марка невразумительно мычит. Парень тяжело вздыхает и с сожалением идет в свою комнату.

Раньше она была кладовкой, но каким-то образом в нее впихнули кровать, стол прямо над ней и несколько полок. Это его гнездо, сокровищница – крохотное место, где Кушен в безопасности, и где он совсем не рад видеть кого-то еще.

Устало парень опускается на пожелтевший матрас.

Лосток заваливается рядом, хватает горелку со стола и вертит ее в руках.

– В общем, у меня где-то пять-шесть самоцветов в половину карата и пара серебряных колец. Нужны простенькие щиты.

– Я сложные и не умею, – вздыхает Кушен, понимая, что отвязаться от Лостока не получится. – Что по деньгам?

– Сто двадцать.

Это меньше, чем стоимость одного кольца в любом лицензированном магазине, но на то они и лицензированные, что в них работают инженеры-флогисты с высокой квалификацией, и камни прошли нужную сертификацию.

– Когда ждешь?

– Послезавтра они уже нужны.

– Ладно, – Кушен снова вздыхает, думая, что придется их делать между завтрашним экзаменом и послезавтрашней сменой в ресторане. Получится погано, но что еще можно сделать за одну ночь и сто двадцать королей?

– Ладно, – ухмыляется Лосток и хлопает Кушена по колену.

***

Они оказываются с Розмарин в одной группе, что кажется Ромаше невероятным, ведь их фамилии на разном конце алфавита. Переглядываясь, они заходят в аудиторию, а вот перед охранником хлопают дверью. Но тот успевает указать на руку девушке. Ромашу бросает в холодный пот: неужели он намекает на ее соприкосновение с Розмарин?

«Нет, – успокаивает она себя. – Он имел ввиду, что нужно использовать перстни в случае опасности».

Но дрожь еще остается крупными гранулами соли в животе.

Ромаша садится за вторую парту. Прямо как в школе: поближе к учителю, чтобы у одноклассниц не было желания сделать ей гадость; но не совсем под носом, чтобы не чувствовать себя пирожным на витрине.

За первую парту садится невысокий мальчик, и Ромаша успевает разглядеть его блестящие кудри, перевязанные простой бечевкой; перехваченные лейкопластырем пальцы и желтоватый воротник рубашки. Между ними небольшое расстояние, и до носа Ромаши дотягивается запах дыма, тмина и дешевого мыла.

Позади сидит Розмарин. Ее незримое присутствие успокаивает.

Им раздают листы.

По указанию экзаменаторов Ромаша переворачивает билет. Глубоко сидящий страх так быстро отступает под волной облегчения, что по спине бегут мурашки. Ромаше хочется повернуться и радостно помахать Розмарин, дать ей знак, что она была права – экзамен придется им на зубок, но Ромаша только опускает голову еще ниже и начинает судорожно строчить ответ.

Результаты экзамена должны будут порадовать отца.

В этот раз точно.

Ее ответ слушает не профессор, приглашавший в аудиторию, а уставшая женщина лет сорока, чьи волосы высоко забраны, а на лице написана скука, она не старается выдерживать вежливую улыбку перед абитуриентами. Женщина задает несколько уточняющих вопросов. Ромаша легко отвечает и неожиданно понимает, что у нее не было маковой росинки во рту с самого утра, а ведь солнце уже клонится к закату, рассыпая оранжевые лучи по стеклам аудитории.

«Интересно, а она обедала?»

Профессор что-то отмечает в своих листах и отпускает Ромашу.

Девушка бегло бросает взгляд на аудиторию, задерживает его на встревоженном лице Розмарин. Кивает ей, показывая, что дождется там, за дверьми. Розмарин едва заметно подмигивает и этого хватает, чтобы в груди снова затеплилось.

В коридоре ее ждет охранник.

– Послушайте, – Ромаша подходит к нему на расстояние вытянутой руки, гордо расправляет плечи, демонстрируя лучшую личину богатой наследницы Поземок, которой ее научил отец. Охранник подбирается, вытягивается по стойке смирно. – У меня есть для вас важное поручение.

Мужчина моргает сбитый с толку.

– Слушаю, госпожа Поземок.

– Вам нужно дойти до ближайшей пекарни и купить самый свежий пирог с мясом и сладкий пирог. Также попросите несколько бутылок морса или холодного чая.

Охранник явно растерян.

– Я не могу уходить от вас, госпожа Поземок.

– Я останусь здесь, – твердо убеждает Ромаша, заглядывая ему в глаза. Это никогда не работало на отца, но мама часто говорила, что у Ромаши чудесный цвет глаз и этим нужно пользоваться. – Обещаю. Я не сдвинусь с этого самого места. Пожалуйста, сходите.

Охранник мнется, но под ее настойчивым взглядом отступает. Наверное, он поражен тем, что Ромаша сама с ним заговорила, еще и попросила о чем-то.

Девушка не врет, она не собирается никуда уходить. Как только эта группа закончит сдавать экзамен, Ромаша планирует просочиться в аудиторию с пирогами. Ее и саму уже мутит то ли от голода, то ли от нервов, но ее мучения уже закончены, а преподавателям переживать это еще несколько часов, судя по количеству оставшихся людей.

Вслед за ней выходит парень, который сидел на первой парте. У него большие серо-зеленые глаза с длинными черными ресницами. И весь он вообще выглядит как фарфоровая статуэтка – хрупкий, тонко-костный, изящный, кожа цвета топленого молока, брови словно нарисованные, темные и в разлет. От девушки его отличает только некоторая резкость в чертах и брюки. А еще под его глазами лежат глубокие тени и губы потрескались, словно он не спал несколько дней и не пил еще столько же.

Ромаша опускает глаза, чтобы не пялиться, но парень уже заметил ее взгляд.

– Ты отлично сдала, – у него чуть хрипловатый голос, похожий на похрустывание хлебцев, когда их разламываешь.

– Спасибо, – бормочет Ромаша, смущаясь до краснеющих корней волос.

– У тебя были репетиторы?

– Нет, мы с мамой сами занимались.

Парень как будто чуть расслабляет плечи. Ромаша робко поднимает глаза. Она практически никогда не разговаривала с мальчиками-ровесниками, если не считать протокольные разговоры на приемах, где девушка должна была появляться в силу своего статуса.

– Честно говоря, думал, что таким девчонкам, как ты, не нужно сдавать экзамен, – парень усмехается, но глаза у него остаются серьезными. Запах тмина будто растекается по всему коридору, неприятно бьет по чувствительному носу Ромаши.

– Почему? – решается уточнить она.

– Таким, как ты, обычно покупают места, – просто отвечает незнакомец и пожимает плечами.

Эта простота неожиданно поднимает в Ромаше волну гнева, липкого и горького. Родители никогда бы не поддержали подобного рода обман. Даже отец. Он был слишком горд для такого.

– Почему ты так думаешь? – девушка пытается сохранить самообладание, но голос чуть дрожит.

– Ты дочь богатого человека, – парень не отводит от нее внимательного взгляда. – Дочери богатых людей всегда получают то, что хотят.

– Не всегда, – отвечает Ромаша и отворачивается.

Это достаточно прямолинейный и не очень вежливый способ сказать, что разговор окончен, но парень остается на месте, продолжая ее разглядывать.

– Ты не очень сообразительный, да? – неожиданно появляется Розмарин и хлопает незнакомца по плечу.

Она почти на полголовы выше него, но кажется, будто они брат и сестра – одинаково тонкие и легкие в движениях. Парень выворачивается из-под ее руки так резко, что Ромаша не успевает заметить маневра, и отскакивает в сторону. Злой прищур искажает его красивые черты.

– Тебя не спросили.

– Тебя тоже, – на лице Розмарин маска сосредоточенности, и Ромаша понимает, что ее новая подруга с трудом удерживается от смеха.

Парень словно сканирует ее лицо своими пронзительными серо-зелеными глазами. Девушка готова поклясться, что от его внимательных глаз не укрылись морщинки смеха в уголках губ Розмарин. И неожиданно он расслабляется, обмякает, становясь похожим на кусок пропитанного бисквита.

– Это точно, – широко улыбнувшись, он изображает поклон.

Очень изящно для человека, чьи края брюк обтрепались до бахромы, а от рубашки тянет дешевым мылом.

Именно в этот момент в коридор влетает встрепанный охранник. В руках у него несколько больших коробок и пакет с бутылками. Легким движением он отправляет их прямо на подоконник и следующим движением оказывается рядом с Ромашей, оттесняя от нее новых знакомых.

– Все в порядке! – восклицает девушка. – Мы просто разговаривали!

– Вы уверены? – голос у охранника хриплый, словно он бежал до пекарни и весь обратный путь на пределе своих возможностей, даже несмотря на строгий отутюженный черный костюм. Что вполне вероятно – те, кто безответственно относится к своей работе долго не задерживаются у отца в штате.

– Да, уверена, – спокойно утверждает Ромаша.

Ей кажется, что в голосе звучит слишком много власти – это смущает ее еще больше, и она робко оглядывается на Розмарин. Вдруг новая знакомая в ней разочаруется или посчитает ее обманщицей, ведь Ромаша не просто милая толстушка, а кто-то, кто имеет право так разговаривать с людьми.

Но лице Розмарин только легкое любопытство.

– А что здесь? – подает голос парень, переводя взгляд с коробок на пакет и обратно.

По его лицу пробегает недовольство, но он просто смаргивает его и снова выглядит очаровательной иллюстрацией в учебнике по уличной моде.

– Это для профессоров, – Ромаша краснеет.

– Подкупить решила, – парень довольно усмехается, будто теперь картинка полностью сложилась.

– Нет, – возражает Ромаша. – Я подумала, что они проголодались, и решила, что ничего плохого не будет, если я их угощу.

Охранник уже отошел и слился с растущими тенями. На улице собирается вечерний сумрак. Еще чуть-чуть и зажгутся фонари. А в коридоре плывет одуряющий запах свежей выпечки. Рот сам наполняется слюной, и Ромаша задается целью найти то место, которое продает свежеиспеченные пироги вечером.

– Романна, – обеспокоенно окликает Розмарин. – Это могут посчитать подкупом экзаменационной комиссии. И тебя навсегда исключат из кандидатов в студенты университета.

– Я… Не подумала об этом, – краска сходит с лица Ромаши, но она боится опустить глаза.

Она ждет когда новая знакомая осудит ее и посмеется над ней. Ждет, готовая принять это с достоинством.

– Ничего страшного, – Розмарин ей улыбается, и кивает головой в сторону коробок. – Давайте унесем это отсюда поскорее.

Ромаша на мгновение застывает, только чтобы усмирить несущееся вскачь сердце.

– Хочешь присоединиться к нам? – спрашивает Розмарин у парня, все еще недоуменно разглядывающего их.

– Я не принимаю подачки, – он горделиво вскидывает голову.

Эффектный жест, словно актер из старого черно-белого кино.

– Не бойся, – Розмарин оглядывается через плечо. – Мы вышлем тебе счет.

– Нет, нет! – вскидывается Ромаша. – Это просто угощение! Не нужно никаких денег!

Смех парня дробной россыпью ирисок скачет в темнеющем коридоре.

***

Времени на сборку колец осталось не так много. Кушен прислушивается к далекому бою городских часов, пытаясь сообразить, насколько он отстает от собственного графика, но сердце не гложут тревога и страх не успеть. Резкие порывы холодного ветра от уходящего лета толкают его в спину, но ему тепло. Он улыбается пустому чернильному небу.

Зачем он подошел к той толстушке в слишком дорогих для него шмотках и с ворохом артефактов на шее и пальцах? Зачем он с ней заговорил? Может, от отчаяния? Может, из желания уязвить?

Таким, как она, все дается легко – любое желание тут же будет исполнено и преподнесено на золоченом блюдце.

Он не провалил экзамен. Нет. Экзамен прошел хорошо, он ответил на все дополнительные вопросы. Но еще он видел, как тетка с прической-из-салона смотрит на его забинтованные пальцы. Она сразу раскусила в нем выкормыша помоечных районов, жителя плесневелых двушек, где десять человек ютятся на одном матрасе. И эта тетка могла решить, что Кушен недостаточно хорош для университета, что его стоптанные ботинки не должны ходить по мраморным ступеням настолько пафосного места.

Но даже едкие воспоминания не давят в полной мере – сытый желудок и несколько кусков пирога в рюкзаке делают жизнь не такой отвратительной.

Кушен снова прокручивает в голове вечер: молчаливую Романну, которая удивительно мало ест для такой толстухи, ироничную Розмарин, прячущую военные берцы под длинной женственной юбкой. Это были первые девчонки, с которыми он общался, и при этом они не принадлежали тем же улицам, что и он сам.

Наверняка, это хороший знак.

На столе в его коморке в бумажном конверте уже лежат камни. Рядом шесть широких колец – уродливые, но самое то, чтобы наносить нужную гравировку, если у тебя из инструментов небольшая горелка, пинцет и сломанный стилос.

Кушен тяжело вздыхает, закидывает рюкзак под кровать. Продавленный матрас пружинит под ним. Небольшая лампочка прямо над столом несколько раз мигает, прежде чем загореться ровным тусклым светом, которого едва хватает, чтобы разглядеть свои руки. Привычным жестом Кушен фиксирует первое кольцо в самодельные тиски. Спирта еще достаточно в горелке, но об этом придется завтра подумать, если вдруг Лосток решит подкинуть ему еще работенки в ближайшие пару дней. Кушен не глядя вытаскивает с верхней полки очки для сварки. Резинка хлопает по затылку. Огонь горелки ярче света лампочки, а еще в двух квадратных метрах моментально становится нечем дышать, но Кушен терпеливо дожидается, когда серебро начнет краснеть. Гасит горелку, берет стилос и начинает наносить первый ряд узора. Впереди еще несколько итераций: пока это кольцо стынет, Кушен разогревает следующее и повторяет рисунок. Снова и снова. Пока руки не начинают дрожать, а в висках не начинает стучать кровь. Тогда Кушен откидывается на подушку и приоткрывает дверь, чтобы впустить немного спертого прохладного воздуха снаружи.

Второй раз кольца разогреваются проще, рисунок еще не оживает, но линии уже будто пульсируют под действием открытого огня. Второй слой кажется еще красивее в спайке с первым.

Кушен невольно задерживает дыхание, вскрывая конверт с камнями. Самоцветы рассыпают рассеянный свет. Это не блики и не отблески – это их собственное сияние. Кушен подхватывает пинцетом первый камень и опускает на прогретый металл. Серебро само собой расходится и смыкается вокруг самоцвета, плотно его фиксируя – эту часть плетения он придумал сам, теперь никто не сможет вытащить камень из кольца не разрезав ободок меньше, чем на восемь частей. Подправить несколько деталей… и плетение вспыхивает, окрашивая комнату в солнечно-золотой. В таком свете даже облезлые обои на стенах выглядят дорогим шелком. Свет постепенно рассеивается, но магия остается, обузданная его плетением.

О да…

Это чистое искусство.

И никто не сможет этого у него отобрать.

***

Пробуждение приходит резко. Прямо над ним висит бледное лицо Лаванды. Она улыбается ему, но глаза остаются уставшими, и дело не только в лопнувших капиллярах и острых скулах, обтянутых сероватой кожей, просто в ней больше не горит жизнь. Кушен тут же вспоминает, про оставшиеся куски пирога в рюкзаке.

– Держи, – он вытряхивает помявшийся бумажный пакет с растекшимися жирными пятнами.

– Спасибо, – Лаванда снова улыбается, бережно берет пакет и тут же принимается за еду.

– Я зашла сказать, – произносит она после первого проглоченного куска. – Что уже скоро полдень. Ты можешь опоздать на работу.

Кушен вскидывается, проверяет, упаковал ли он кольца так, чтобы они не фонили, на ходу скидывает футболку и носки. На душ уже нет времени, но он все равно заглядывает в ванну с черными разводами плесени по стенам. Выдавливает немного зубной пасты прямо в рот. Спасти, не спасет, но так он будет чувствовать себя не настолько грязным.

Лаванда пихает ему в руки недоеденный кусок пирога, пока он натягивает стоптанные ботинки.

– Надо бы постирать вещи сегодня, – бубнит он с набитым ртом. – А то шмотья чистого почти не осталось.

Лаванда устало трет глаза.

– Не могу, – говорит она. – Сил нет.

Пирог застревает в горле, Кушену приходится приложить усилие, чтобы протолкнуть его в желудок.

– Совсем все плохо? – спрашивает он. Рука сестры, тонкая – одни косточки, безвольно опущена. Второй она опирается на косяк.

– Да нет, просто устала. Ночь была тяжелой.

Кушен задумчиво кивает головой.

– Я принесу тебе чего-нибудь вкусного из ресторана.

– Тебе же не разрешают уносить еду оттуда, – вскидывается Лаванда.

– Они ничего не узнают, – усмехается он, быстро притягивает сестру к себе и целует в макушку. Такая мелочь не заменит полноценного завтрака или новой обуви, но даст немного тепла, немного сил.

– Иди уже, – она смеется и выталкивает его на лестничную площадку.

Он бежит по залитым солнцем улицам. Пот стекает по лицу, рюкзак колошматит по спине, и, как назло, на всех светофорах красный. Люди едва передвигают ноги. В знойном воздухе каждое движение тянется просто бесконечно.

Дверь черного входа ресторана оказывается перед носом в момент, когда куранты на городской башне бьют час дня. Тяжело отдуваясь, Кушен дергает ее на себя, но она не поддается. Заперто. Нехорошее предчувствие наваливается на плечи, но Кушен все равно поднимает кулак и упорно стучится. Снова и снова.

– Что?! – дверь распахивается и на него пялится разъяренный шеф-повар.

– Я опоздал, простите, – голос Кушена срывается.

– Нет, – говорит шеф-повар. – Ты здесь больше не работаешь.

– Что? – непонимающе спрашивает Кушен.

– Ты больше тут не работаешь, – повторяет шеф. – Убирайся!

Дверь громко хлопает перед носом Кушена.

– Почему?! – кричит он, но дверь так и остается запертой.

Полный злости, он швыряет мусорный бак прямо в нее, рассыпая по всему переулку картофельные очистки и тухлые рыбьи головы. Нос тут же забивается этим запахом, но Кушен, не ждет, когда к нему выйдет шеф ресторана. Он уходит.

Его не просто уволили, его кинули на деньги. Весь месяц он пыхтел у мойки, обливаясь потом и нечистотами, драил туалеты, выносил мусор. А этот разжиревший мясистый урод, с трудом говорящий на местном языке, просто вышвыривает его до того, как Кушен успеет забрать своих кровных королей и принцев. Надо было догадаться, что в месте, где никто не держится на работе больше пары месяцев, именно так и будет, но он понадеялся, поверил, что место с такой репутацией, где не зазорно было есть самим коронованным особам, может так поступить с человеком. Просто другие были не такие старательные, как он.

А на самом деле…

Никто не видел в нем человека. Только помоечную крысу, гораздую разве что убирать за этими богатыми сукиными сынами.

Кушен сплевывает под ноги, но на языке все равно вязнет мерзкая горечь.

Переулок остается за спиной. На мгновение парень слепнет под ярким солнцем, отражающимся в огромных стеклянных витринах и окнах машин, но постепенно белые пятна расходятся, и он может различить фигуру перед ним. Кити насмешливо приподнимает бровь, рассматривает его встрепанные волосы и едкую усмешку. Даже обтекая под безжалостным солнцем в длинном платье она раскрепощена и уверена в себе. В волосах поблескивают бусины.

– Меня тоже выкинули, – говорит она и лопает пузырь жвачки.

– Не заплатили? – спрашивает Кушен.

– Чаевые были неплохими, и пару сотен из кассы вынула. Пусть утрутся, жадные козлы.

На лице Кушена расцветает улыбка. Пара сотен, может, и не много для этого места, но почти половина их месячного заработка.

– Ты занят сегодня вечером? – спрашивает Кити.

Она улыбается, но это не теплая улыбка. В углах темно подведенных глаз сидит что-то порочное, ярость и мрачное предвкушение. Язык медленно проходит по полной нижней губе.

Кушен не отводит взгляд, сердце начинает биться быстрее.

– Есть предложения? – его голос понижается.

Кити наклоняет голову и изучающе смотрит на него.

– Тебе понравится, – говорит она. – Пора научить этих ублюдков хорошим манерам.

Что ж, шеф явно не учел, что не все кинутые это воспримут спокойно. Кушен отлично знает расписание ресторана и может прийти сюда уже после закрытия. И ни одна навороченная сигнализация не поможет, потому что дома на столе у Кушена лежат самоцветы и несколько колец.

Может, у Кити этого и нет, но она выглядит как человек, который знает о местах, где можно найти что-то подобное.

А еще как человек, который отлично знает, что такое месть.

***

Кити принадлежит его миру: живет в такой же панельной пятиэтажке, густо подводит глаза черным и вплетает в волосы бусины, под длинной юбкой носит холщовые штаны и стоптанные кроссовки. Она такая же злая и отчаянная, резкая, почти безумная в своей ярости. Полные губы изгибаются в усмешке, в глазах пламя. Она не нравится Кушену, слишком похожа на сестер, только напрочь лишена их покорности и усталости. И все равно его тянет к ней. Она зажигает в нем давно приглушенный огонь.

Они приходят к нему и болтают несколько часов, играют в интеллектуальные пятнашки. Кити беззастенчиво флиртует, острит. Она повсюду – подвижная, неусидчивая, закусывает губу и тут же откидывает голову назад, разливаясь бурлящим живым смехом.

Они обсуждают план мести. Он прост как сорвать апельсин: после закрытия пробраться в ресторан, вскрыть сейф и вынести все деньги.

– А если там будет пусто? – спрашивает Кушен.

– Просто сожжем эту дыру, – отвечает Кити.

– Ты часто что-то сжигаешь?

– Бывает.

Она снова смеется, и Кушен не выдерживает, притягивает ее к себе и запечатывает ее рот поцелуем. Она впивается в его губы, ногти царапают кожу на плечах. Именно этого она ждала, провоцировала его. Его руки скользят ей под платье.

– Эй, малыш, не торопись, – отстраняется она.– Я не такая.

Кушен в замешательстве. Кити снова откидывается проводит красными ноготками по шее и груди.

Это игра.

Но Кушен ловит себя на том, что его злит, как легко она подбила его на нужное ей. Он неожиданно задумывается, что и месть ресторану – ее идея, которую она ловко подселила ему в голову. Его не раз кидали на деньги. Не первый и не последний. К нему не раз относились как к куску дерьма. Это злило и причиняло боль, но никогда не выводило его из себя настолько, чтобы он решился на преступление. А грудастая девчонка, призывно улыбающаяся всем подряд, почему-то вывела.

– Тебе лучше уйти, – говорит Кушен.

– Ты обиделся? – смеется Кити.

– Нет, просто мне это не интересно, – Кушен не смотрит на нее, боясь снова поддаться ее чарам.

– Как хочешь, – Кити встает и через несколько секунд хлопает дверью.

Кушен с облегчением выдыхает и откидывается на стену, переводит взгляд на стол, где ночью оставил кольца. Стол пуст.

Холодный пот обливает его с головы до ног. Кушен обшаривает кровать, заглядывает в щели в полу, даже перетряхивает рюкзак, вдруг взял с собой случайно, когда утром выходил из дома. Но колец нигде нет. Он тормошит Лаванду, но та со сна посылает его куда подальше и обещает, если он не отвалит, она сама сделает так, чтобы он навсегда потерялся.

Остается только один вариант – Кити. Кушен вылетает на улицу, но она уже давно ушла. Искать одного человека в дешевых кварталах то же, что иголку в стоге сена.

Придется признать – он просрал заказ стоимостью больше сотни королей.

Блядь.

Глава 2. Скорость

За окном палящее солнце.

Этот дом строил какой-то именитый архитектор, он учел все особенности климата и культурные обычаи этих мест, поэтому следом за окном дверь в отделанный белым гранитом солярис.

Садовник поливает кусты барбариса.

Ромаша не может признаться, что ее комната ей не нравится, и что она хотела бы себе небольшую однокомнатную квартирку на окраине, где растут невысокие вялые кипарисы, а не анфиладу бессмысленно больших помещений, которые по недоразумению называют «ее комната». Здесь она чувствует себя бабочкой, проткнутой и оставленной на солнце медленно сохнуть, забытой в вазочке единственной карамелькой.

Конечно, конкретно эта комната обставлена по всей современной моде и оснащена современной техникой: светлая, просторная, со множеством дорогих дизайнерских вещей, вроде неудобного стула в форме жирафа или книжных полок, зачем-то формой повторяющих континенты (ужасно неудобно), а еще огромная хрустальная люстра.

Все это превращает ее в заложницу. Она не просила, но это сделали для нее и она должна быть благодарна. Единственно, за что она действительно благодарна – кондиционер.

Ромаша уныло смотрит на номер Розмарин на салфетке. Вчера они обменяли номерами телефонов, но однажды уже было такое. Девочка из ее частной школы, поделилась с ней номером. Оказалось, это номер булочной. Все очень смеялись. Все, кроме Ромаши.

Тяжелые размышления прерываются резким звонком.

– Привет, – слышит Ромаша в трубку. – Это Розмарин Валери.

– Привет, – девушка с трудом выдавливает из себя слова. Она никак не может представить, что кто-то, вроде Розмарин, ей однажды позвонит. – А что… Что случилось?

Розмарин смеется. Ее смех негромкий и не злой.

– Ничего не случилось, не переживай, – ее голос становится обеспокоенным. – Тебе обычно никто не звонит?

– Никто, – отвечает Ромаша.

Повисает небольшое неловкое молчание.

– В общем… я хотела предложить пройтись погуляться, – Розмарин, словно пташка, перелетает над ним. – Мне кажется, ты интересный человек, а я люблю общаться с интересными людьми.

У Ромаши кружится голова. Она осторожно присаживается на краешек стула в форме фламинго, боясь расплескать свои чувства наружу.

– Я уточню у отца, – отвечает девушка.

– Конечно. Набери меня, как уточнишь.

– Наберу, – обещает Ромаша.

Сердце несется вскачь, но она осторожно опускает трубку на рычаг и глубоко вздыхает. Руки чуть дрожат , когда Ромаша набирает номер отца.

– Офис директора «Грузоперевозки Поземок», слушаю вас, – Маис всегда очень дружелюбный, но сегодня его голос особенно жизнерадостен.

– Маис, добрый день, – говорит Ромаша твердо. – Соедините меня с папой, пожалуйста.

– Анна, малышка! – восклицает Маис. – Как у тебя дела?

– Все хорошо, – Ромаша остается твердой, хотя хочется рассмеяться. Маис был секретарем у отца столько, сколько Ромаша себя помнит и, кажется, искренне считает ее своей племянницей, хотя, конечно, это не так. – Мне нужно поговорить с папой.

– Он сейчас на встрече, – с наигранным сожалением тянет Маис. – Ничем не могу помочь, крошка. Попробуй позвонить попозже?

– А вы не можете попросить его позвонить мне?

– Ты же знаешь, детка, он почти никогда не перезванивает, – Ромаше представляется, будто она видит, как Маис смотрится на себя в зеркало, решая, какую бровинку ему выщипнуть и стоит ли снова подравнивать челку.

– Хорошо, тогда я позвоню позже.

– Около пяти, – подсказывает секретарь. – К этому времени он уже должен вернуться.

– Спасибо, Маис.

Ромаша вешает трубку.

Тяжелый вздох вырывается из груди. Ее пальцы еще подрагивают, словно желе от толчка, но по крайней мере, она попыталась – успокаивает себя девушка. Ромаше кажется, будто ее чувства превратились в салат: словно кто-то смешал облегчение и разочарование, а затем как следует посыпал жгучим перцем ожидания.

Часы оглушительно тикают.

Секунда…

Секунда…

Секунда…

Что-то внутри сдвигается. Ромаша хватает трубку и отчаянно набирает номер Розмарин, будто хватает последний кусочек пирога с тарелки.

– Мы можем пройтись сейчас. Главное, вернуться до пяти, – выдыхает девушка.

Сердце колотится так сильно, словно она пробежала несколько кварталов. Стук гулко отдается в голове, а в животе сворачивается тугой узел, очень похожий на несварение.

– Здорово! – восклицает Розмарин. – Встретимся у Часовой башни?

– Да, – соглашается Ромаша. – Где-то через полчаса смогу там быть.

– Договорились.

Розмарин кладет трубку, а Ромаше кажется, будто она только что совершила что-то невероятное. Преступное, но невероятное. По рукам пробегают мурашки, холод на мгновение сковывает желудок, так что к горлу подступает тошнота. Если отец узнает, ей очень-очень-очень не поздоровится, и больше нет мамы, которая приняла бы удар на себя.

Но…

Ромаша оглядывается на напевающего народную песню садовника, краем глаза опять цепляется за нелепое кресло-жирафа и распахнутую дверь в соседнюю учебную комнату. В мягком гуле кондиционера мысли сбиваются, пока решимость снова ее не захватывает.

Встреча с подругой точно стоит риска.

Вдруг такого шанса ей больше не представится?

***

Девушка осторожно выглядывает в коридор, проверить, у дверей ли личный охранник, но его там нет. Она облегченно выдыхает, а затем быстро прячется в гардеробной. Ей известно, что камеры стоят на всех входах и выходах, а вдоль кованного забора периодически проходят патрули. Ромаша никогда не задумывалась, зачем так много охраны на частный дом. Да, ее отец богатый и влиятельный человек, но кажется, будто это все равно избыточно.

А еще Ромаша никогда не думала, что это может стать для нее проблемой. Возможно, потому что ей никогда не приходило в голову, что из дома потребуется сбежать.

Она решает, что как только вернется, тщательно изучит всю систему охраны дома, чтобы иметь больше уловок в рукаве. Не то, чтобы она планирует побег из дома еще раз, но сама мысль об этом будоражит, словно Розмарин что-то открыла в ней одним звонком.

Никогда еще сердце девушки не теснило так много чувств одновременно. По венам бежит жгучий соус, прямиком из бедняцкой закусочной на углу.

Ромаша внимательно оглядывает свой гардероб, выискивая что-нибудь, что не выдаст в ней большие деньги. Бежевое простое платье отлично для этого подходит.

Действуя по наитию, Ромаша надевает под юбку спортивные штаны. Прячет волосы под цветистым платком, повязывая его, как все женщины на улице. Солнечные очки сами садятся на нос. Ромаша бегло оглядывает себя и с удовлетворением понимает, что встреть она себя на улице, ни за что не догадалась бы, что у такой женщины есть личный охранник.

Девушка закидывает небольшие часы и несколько поблескивающих королей в крохотную поясную сумочку на всякий случай – она не знает, чего можно ожидать от города, ведь никогда не покидала дом не в личной машине.

Широкий коридор пуст. Залитый солнцем и зелеными тенями больших растений в кадках, он кажется застыл, словно его вырезали из жизни.

У Ромаши еще нет толкового плана, но она примерно представляет, что ей предстоит. Она проходит коридор насквозь, но не спускается по главной лестнице, а шагает в небольшой темный проход служебной. Тут крутые ступени и резкий спуск, дышать тяжело – воздух сперт.

Ромаша задается вопросом, как давно она здесь не была? Почему тут стало так ужасно?

В кухне почти пусто. Жар от плит висит густым маревом, восхитительно пахнет бурлящим мясным бульоном и специями: кориандром, перцем, сухим чесноком. У раковины стоит повариха и напевает себе мелодию популярной песенки под нос. Она наверняка заметила бы Ромашу, не будь так занята отбором овощей.

Крадучись, Ромаша входит во внутренний дворик и также, стараясь идти спокойно, не привлекая к себе внимание, она проходит его насквозь и выскальзывает в переулок через заднюю калитку.

Поразительно, насколько это легко оказалось. Зачем столько камер и охраны, если из дома можно так легко выбраться?

Интересно, получится ли также легко вернуться?

Мысли бьются пчелами в голове, напряжение стягивает живот тугими пружинами.

На улице страшная духота. Высокие пики забора и укутанный зеленью дом остаются позади. Вокруг Ромаши вырастают кирпичные стены, изукрашенные неразборчивыми граффити. Несколько дверей с тусклыми табличками, ржавые пожарные лестницы, огромные мусорные баки. Девушка остановилась бы, чтобы разглядеть эту часть жизни внимательнее, но в воздухе висит тяжелый запах нечистот. Задерживая дыхание, Ромаша спешит к яркому пятну выхода из переулка.

Улица оглушает полифонией звуков, красок, света. Тысячи запахов окутывают ее со всех сторон, и Ромаше снова хочется задержать дыхание, чтобы не оглохнуть от них. Она дает себе пару минут, чтобы проморгаться, а затем поднимает голову, внимательно озирается, и наконец, видит Часовую башню, возвышающуюся над бурными улочками Янталика.

«Нужно поспешить», – проносится в ее голосе, но тут же из глубин памяти поднимается раздраженное лицо отца и его гневный голос: «Не позорь меня». Испуг в глазах мамы тянется прямо из воспоминаний, проходит дрожью по плотно укрытым плечам. Ромаша гордо выпрямляет спину – «Сохраняй достоинство!» – но мельком бросает взгляд на часики. Отмеренные полчаса стремительно тают, и нервозность снова проходит по рукам дрожью, затухая где-то в животе. Девушке еще не приходилось отходить от дома далеко – ее возили на машине.

Вскоре Ромаша понимает, что ботинки явно недостаточно стоптаны, а мышцы звенят от усталости, но она упорно двигается вперед. Еще рано для отчаяния, еще есть время до встречи, хоть его и остается не так много.

Людей огромное множество, словно все неожиданно решили прогуляться, а тротуары как будто слишком узкие. Отчаянно сигналят машины, рычат проносящиеся мимо мотоциклы. Было бы здорово научиться на таком ездить – это бы решило ее текущую проблему: она бы никуда не опаздывала.

Только отец вряд ли разрешит.

Улицы петляют, выводят ее на несколько небольших площадей и сквериков, а башня не приближается. Ромаша решает сменить тактику. Она тормозит у автобусной остановки и внимательно вглядывается в карту столицы.

– Как добраться до Часовой башни? – спрашивает она у старушки с точно таким же платком на голове, как у нее самой.

Та не шевелится, приросла к скамейке остановки, словно засахарившийся финик, только узкие глаза, спрятанные в морщинистых щеках, косятся на Ромашу.

– Это тебе на шестнадцатый, – шамкает бабушка.

– Спасибо!

Удача на ее стороне – подкатывает шестнадцатый.

– Деточка, – окликает ее старушка. – Тебе бы есть поменьше.

Ромаша вспыхивает, но все равно упрямо влезает в автобус. Он битком набит. Ромашу тут же вжимают в чью-то потную спину, да она и сама уже мокрая с головы до пят. Воздух спертый и душный, кто-то наступает Ромаше на ногу, но она терпит, чтобы как можно меньше привлекать к себе внимания. В такие моменты Ромаша особенно жалеет, что она не худенькая и изящная, как мама, а полная: толстый зад, большая грудь, в которой уже клокочут гнев на свою самонадеянность и страх – Розмарин ее не дождется.

К ней протискивается контролер в цветастом жилете и желтом берете. Ромаша понимает кто это по надписи на значке, приколотом к берету.

– Проезд оплачивать будем?

Ромаша теряется, но потом проталкивает сквозь человеческий гуляш руку к поясной сумке и достает купюру.

– Поменьше нету? – на потном помятом лице контролера недовольство.

– Нет, – с трудом выдыхает Ромаша.

Кто-то впечатывает локоть ей в спину. Тело прошибает боль. Воздух с шипением вырывается изо рта.

– Не шипи мне тут, милочка, – огрызается контролер и высыпает ей в ладонь горсть мелочи прежде, чем исчезнуть в людском море.

Спустя пять остановок Ромаша молится, чтобы Розмарин ее дождалась. Потому что, если нет, все было зря. Кто-то схватился за ее запястье и теперь там темнеют синяки. Всю дорогу мелкий щербатый мальчишка дергал ее сумку. Какая-то женщина ввалилась в автобус с двумя большими чемоданами и умурдилась задеть каждого пассажира. И всюду висела преследующая ее навязчивая вонь большого города.

Ромаша твердо решает, что с автобусами в ее жизни покончено. В следующий раз наймет такси или сдастся охранникам, и пусть ее везут на личной машине.

На часах пятнадцать минут первого – Ромаша опоздала почти на двадцать минут.

Широкая площадь у Часовой башни заполнена людьми. Девушка растерянно оглядывается: как найти здесь Розмарин? И здесь ли еще она?

От палящего солнца не спасают даже темные очки. Неожиданно наваливаются усталость и опустошенность. Подло грызет страх – если отец узнает о прогулке по городу без охраны, ей не миновать наказания. В лучшем случае добавится еще синяков, в худшем – ей не разрешат учиться в университете.

Рот наполняется горькой слюной. Стоило ли оно того?

Легкое касание прерывает ее тяжелые мысли. Ромаша резко оборачивается и облегченно выдыхает, встречаясь с прозрачно-голубыми глазами, сейчас скрытыми затемненными стеклами очков.

На лице Розмарин приветливая улыбка, искренняя и теплая.

– Прости, что заставила ждать, – Ромаша смущенно отводит взгляд, но тут же принуждает себя вернуться к лицу знакомой. – Я не часто выхожу из дома одна. Немного заплутала.

– Ничего страшного, – отвечает Розмарин. Ее волосы золотистыми паутинками развеваются на ветру, но в этот раз девушка одета в объемную черную одежду, за спиной висит большой рюкзак. – Я знала, что ты придешь. Ты одна?

Розмарин окидывает взглядом площадь. Мгновение Ромаша пытается понять, кого еще она могла привести с собой, а затем облегченно смеется.

– Да, мне удалось уйти от охраны. Никто ничего не заметит, если я успею вернуться домой до пяти.

– Отлично, – улыбка Розмарин становится чуть проказливой. – Покатаемся?

– Давай, – Ромаша не очень понимает, что именно предлагает Розмарин, но она не хочет ей отказывать. Вряд ли это что-то плохое. Может, они наймут один из этих туристических экипажей с лошадьми, или арендуют катер на причале. Правда, он находится далековато от башни, но…

– Пойдем, – Розмарин бережно, но твердо обхватывает ладонь Ромаши и тянет за собой.

Они лавируют между людьми, пока не оказываются на крохотной парковке в одном из двориков.

– Не бойся, – оглядывается Розмарин.

Ромаша ловит ее взгляд.

– Я и не боюсь, – твердо отвечает она.

– Отлично, – Розмарин останавливается, стягивает рюкзак со спины. В нем что-то тихонько позванивает от удара.

Рюкзан неожиданно раскрывается огромной горловиной, и Ромаша смотрит на собственное растянутое отражение в стекле мотоциклетного шлема.

– Держи.

– Это мне? – недоверчиво переспрашивает Ромаша.

– Да, – кивает Розмарин.

Ромаша неловко перехватывает шлем. Он оказывается неожиданно тяжелым. Розмарин снова опускает руку в рюкзак и достает второй, легким движением закидывает пустой рюкзак за спину, немного отходит в сторону, и перед глазами Ромаши оказывается мотоцикл.

Хром сияет на солнце, темно-синие бока будто искрятся.

Дыхание перехватывает.

– Я никогда не ездила на мотоцикле, – выдавливает из себя Ромаша, словно признается в тяжком преступлении.

– Это не так сложно, как кажется, – отвечает Розмарин. – Да и я поведу, так что не бойся.

Ладони мокрые, а в горле пересохло, но Ромаша заставляет себя подойти ближе. Кожа сидения горячая, а еще пахнет домом, и в то же время ветром.

– Слушай внимательно, – Розмарин затягивает ремни рюкзака и достает перчатки с отрезанными пальцами. – Садись как можно ближе ко мне, постарайся не опираться ногами ни на что, кроме подножек, держись за меня крепко, но постарайся не передавить мне грудину, иначе я могу потерять контроль. И самое важное, не бойся. Я опытный водитель, я тебя не подведу.

Ромаша кивает, послушно надевает шлем, но ей все время кажется, что  она все делает неправильно. Ей кажется это, и когда она с трудом взбирается на мотоцикл, и когда неловко обхватывает талию Розмарин, и когда мотоцикл просыпается с оглушительным ревом, а по ее телу проходит сладкое предвкушение, а не страх.

Ромаша зажмуривается.

«Если я сегодня умру, или меня украдут и потребуют выкуп, а потом за это убьет отец – я заслужила».

Розмарин мягко поправляет ее руки, наклоняется вперед и они выезжают в арку, аккуратно вписываясь в общий поток машин. Скорость увеличивается, пространство размывается, уличный шум сливается в общий музыкальный гул, отдающий ритмом пульса в голове.

И неожиданно предвкушение сменяется ярким ликованием, безудержным восторгом.

Так… Как и должно быть.

***

Они пролетают мимо вяло текущей реки машин, проносятся по стреле дамбы прямо к сияющему синему небу, к пылающему беспощадному солнцу, вплетая в ветер собственные восторженные крики. Сворачивают на шоссе к низкому сизо-бурому летнему лесу. Дорога поднимается к зеленеющему низкогорью. Мелькают желтые пятна, за спиной тянется пыль.

Ромаша аккуратно кладет голову на плечо Розмарин, чтобы не отвлечь ее от дороги, шлем впивается в шеку, а сама смотрит на расстилающийся по левую сторону морской простор. Она чувствует себя на своем месте, словно давно потерянный дом наконец нашелся.

Уже очень давно Ромаша не чувствовала такого покоя. Особняк, где они жили с родителями, дорогие отели отпусков, везде, где тень отца довлела над ней, мир был шаткий. Приходилось прикладывать столько сил, чтобы просто удерживать голову ровно. Последние годы даже мама не могла создать островок безопасности рядом. Единственное, что по-настоящему радовало Ромашу – это, как сильно стал отец задерживаться на работе. Они почти не виделись, и только это не давало ей полностью потерять себя под тяжелым взглядом отца, не прятаться от любого движения людей вокруг.

Они выруливают на небольшую площадку. Розмарин глушит мотор, но еще какое-то время не шевелится. Ромаша тяжело вздыхает и расцепляет руки.

– Мы приехали? – спрашивает она.

– Да, – глухо отвечает Розмарин.

– Можно слезать? – неловко уточняет Ромаша.

Розмарин стягивает шлем и смеется.

– Конечно.

Она спрыгивает сама и помогает слезть Ромаше. Та в очередной раз чувствует себя бесформенным куском теста, но Розмарин тепло ей улыбается, и это проходит.

Они садятся у края площадки, скрещивая ноги перед собой. С непривычки Ромаше сложно усестья и она просто вытягивает их вперед. Из-под запылившейся юбки выглядывают черные штанины. Розмарин вытягивает руку вперед и Ромаша переводит взгляд туда же. Вдаль.

Перед ними словно раскидывается весь мир во всех его красках: темнеющий город с сизой пленкой дымного марева; длинная буро-ржавая гряда порта, теряющаяся за утесом; рыжие скалы; выцветший серебристо-зеленый лес и светлая полоска дикого пляжа; бирюзовое бесконечное небо и ультрамариново-синее море с золотыми бликами солнца.

На глаза наворачиваются слезы, и Ромаша неожиданно для себя всхлипывает.

– Что такое? – с тревогой спрашивает Розмарин.

– Просто это так красиво, – выдавливает Ромаша, и неожиданно изо рта сами собой вырываются слова. – Я никогда не чувствовала себя такой свободной.

– Это ты просто еще не научилась ездить на мотоцикле, – усмехается Розмарин и переводит взгляд на море. Легкий ветерок колышет ее пряди, так что девушка подхватывает их и уверенно завязывает на затылке. Ромаша не может отвести глаз от невысокой линии выбритых висков и червленых сережек от мочки до хряща.

– Отец не разрешит, – наконец отзывается Ромаша.

– Ну он же разрешил тебе прогуляться со мной.

Ромаша вспыхивает и отводит взгляд.

Розмарин косится на нее. Мгновение на ее лице задерживается задумчивость, а затем девушка разражается громким смехом.

– Не разрешил, я поняла. Ну, значит, я тебя научу.

– Он был на совещании, я не смогла до него дозвониться! – пытается оправдаться Ромаша, но смех Розмарин все еще колокольчиком звенит в воздухе. – Ладно, – признается Ромаша. – Не разрешал, но я пыталась поступить правильно.

– Да, – задумчиво тянет Розмарин. – Здесь часто правильно не то, что нам нужно. У тебя уже есть идеи, чем заниматься после университета?

– Замуж пойду, – пожимает плечами Ромаша. – Отец наверняка уже подобрал мне кого-то.

– И ты с этим согласна?

Ромаша тяжело вздыхает.

– У меня нет выбора.

– Почему он тогда вообще отпустил тебя учиться в университет? – взгляд Розмарин острый и внимательный.

– Так хотела мама. Это была ее посмертная воля, – отвечает Ромаша.

– Тогда у тебя пять лет, чтобы пожить для себя, – улыбка у Розмарин грустная.

Ромаша теребит край платка.

– Не совсем так. Я должна соответствовать отцу, поэтому мне нельзя… Нельзя его позорить.

– Сложная задачка, – Розмарин качает головой. – И что же это значит?

Ромаша молча смотрит в песок, боясь поднять глаза на подругу. Она не знает, что это значит. Но она точно знает, что это не значит. Это не значит, что ей можно быть собой.

– А ты чем собираешься заниматься после университета?

– Уеду отсюда.

Ромашу словно прошибает ток.

– Куда? Почему?

– В Город, – отвечает Розмарин. – Здесь, – она указывает на расплывающийся силуэт столицы. – У меня нет будущего. Я не хочу прятать то, какая я. Мне не нравятся юбки и закрытые платья. Я не люблю эту жару. Но мне нравится скорость, мне нравятся громкая музыка и адреналин. Здесь у женщин нет на это прав. А в Городе есть.

– Твои родители знают об этом? – севшим голосом спрашивает Ромаша.

– Да. Они поддерживают меня, думают, что так будет лучше. Здесь мне слишком тесно.

Девушки молчат. В жарком воздухе висит звон цикад.

– Мне бы не хотелось, чтобы ты уезжала, – признается Ромаша.

– У нас впереди еще пять лет, – широко улыбается Розмарин. – К тому же вскоре вокруг тебя будет уйма людей, и тебе станет не до меня.

– Это вряд ли, – смеется Ромаша.

– Или ты можешь поехать со мной.

Розмарин заглядывает ей в лицо, будто хочет разглядеть в ней отсвет собственной идеи. Ее глаза такие голубые, словно льдинки в стакане воды, такие же ясные и спокойные. Ромаша молчит, но не отводит взгляд.

– Подумай об этом, – наконец, просит Розмарин, и поднимается. – Нам пора обратно, иначе можем опоздать.

***

Розмарин выпытывает у Ромаши, где та живет, и подвозит ее прямо к проулку, из которого девушка утром сбежала. Они обнимаются на прощанье. Это совсем не свойственно Ромаше, но Розмарин так уверенно разместилась в ее личном пространстве, что сложно отказать, да и не хочется. Они договариваются встретиться через пару дней, чтобы вместе посмотреть результаты экзамена.

С оглушительным ревом мотоцикл Розмарин вливается в трафик и исчезает в паутине улиц города.

Задумчивая, Ромаша пытается проскользнуть в дом, но ее ловит охранник. Девушка не пытается оправдываться перед ним, но понимает, что вечером ее ждет тяжелый разговор с отцом. Ее могут запереть в доме до самого окончания университета, поэтому она решает действовать на опережение.

Часы только-только отстучали пять. Руки снова дрожат, когда она набирает номер.

– Маис, – твердо говорит она. Это не приветствие, это звучит также, как голос отца, когда он приказывает что-то людям вокруг. – Соедините меня с папой, пожалуйста.

– Соединяю, – секретарь удивленно и удивительно вежлив и сдержан.

– Да, Романна, – отвечает отец.

Ромаше кажется, будто она слышит в его голосе любопытство.

– Папа, я сегодня выходила на прогулку с подругой…

– С какой? – прерывает ее Кондор.

– Мы будем вместе учиться в университете, – поясняет Ромаша, с трудом удерживая тот же спокойный уверенный тон, что и раньше, но ей уже кажется, что рука отца занесена над головой, и голос предательски вздрагивает. – Ее зовут Розмарин Валери.

– Кто такая Розмарин Валери? – спрашивает отец куда-то мимо трубки. До Ромаши доносится далекий голос помощника отца.

– Вы о потомственных королевских врачах Валери? Им принадлежит несколько медицинских клиник здесь, – слышится легкое покашливание, затем тот же голос добавляет. – Доход относительно небольшой, но уже полтора века они обслуживают королевскую семью. Сейчас стали специализировать на флого-лечении. Проверю, связана ли она с ними.

– Проверь, – говорит отец, снова подносит трубку ко рту. – Познакомишь меня с ней.

Ромаша пытается наскрести в себе силы, чтобы возразить, но все, на что ее хватает, только сдавленно выдавить:

– Я приглашу ее на ужин.

– На следующей неделе, – говорит отец.

– Хорошо, – Ромаша опускает трубку.

Из груди вырывается тяжелый усталый вздох. Перспектива сообщить Розмарин, что она приглашена на ужин в их семейство, совсем не радует. Все-таки они только пару дней как знакомы. Вдруг она воспримет это как-то неправильно.

«А как правильно она может это воспринять?» – тоскливо думает Ромаша, разглядывая диск на телефоне.

Иногда она особенно сильно жалеет, что не родилась мужчиной, чтобы давать отцу отпор, а не сжиматься под его взглядом и прятаться.

«По крайней мере, – успокаивается девушка. – Отец не пообещал меня выпороть».

Глава 3. Дар

В висках пульсирует боль. Такое бывает в особенно солнечные дни, но нужно сделать еще слишком большое количество дел, прежде чем задуматься о послаблении для себя.

И уже привычно даже мысль о небольшой слабости злит его, пробуждая алый проблеск в окружающем мире.

Машина останавливается у доков.

Он выходит, смотрит на часы. Пятнадцать минут до встречи, значит, еще есть время на спектакль.

Под навесами доков чуть прохладнее, дребезжат старые кондиционеры, но воздух все равно тяжелый, влажный, пропитанный солью. Нормально для доков, но не для его доков. Он кивает своему официальному помощнику. Тот подобострастно семенит рядом. Лизоблюдный дурак, надеется на место повыше. Мозгов маловато, единственный плюс – исполнительный.

– Поменяйте здесь кондеи, – говорит Кондор. – Что за позор. И пусть директор пришлет мне отчет за прошлый год. Проверю, как он распоряжается бюджетом.

Помощник кланяется, быстро черкая в блокноте.

Доки загружены. Сейчас пик сезона судоходства, любая посудина нужна – перекачивать по венам морских маршрутов товары. Сойдет урожайный сезон, встанут балкеры с зерном, пойдет чуть больше танкеров с жидким золотом, тяжелые ледоколы потянутся вверх к северянам, чтобы контейнеровозы не застаивались в портах. А к южанам двинутся они направятся пустыми, чтобы снова доверху наполниться.

И вместе с ними в его карманы щедрой рекой будут течь деньги.

Эта мысль доставляет почти физическое удовольствие. Головная боль немного отступает.

Ему навстречу выходит тяжелый док-мастер. Его бока, покачиваясь, нависают над ремнем застиранных рабочих штанов. На голове каска, седые усы топорщатся во все стороны.

Кондор натягивает на лицо приветливую улыбку. Не этот человек ему нужен, но он тоже может сделать кое-что для него.

– Господин Поземок! – они трясут друг другу руки.

– Покажите мне новую «Ласточку», – Кондор кивает головой куда-то в сторону, не зная точно, где посудина находится. – Слышал, она длиной почти полкилометра.

– Именно так, именно так! – толстяк дробно смеется. – Триста восемьдесят метров, двадцать тысяч контейнеров! И на подходе еще несколько таких морковок! Если бы не заслуги наших флогистов, мы бы до таких еще долго не доросли!

Слова мастера царапают. У него могло быть сейчас на руках на двенадцать контейнеров с самоцветами больше. Много, но в перспективе кажется ерундой. Когда Город ляжет ему под ноги, у него будут основные шахты добычи камней. Цель кажется близкой, но Кондор понимает, что впереди еще уйма проблем, с которыми нужно разобраться.

Они подходят к гигантскому оранжевому носу «Ласточки». Огромная бронированная посудина, одна из тех, которые принесут ему Город на блюдце. Кондор усмехается.

– Красавица! – сияет рядом док-мастер. – Такая большая, что рядом с ней чувствуешь себя птенчиком!

После нескольких минут раздражающе жизнерадостного диалога, где Кондор практически не произносит ни слова, они отправляются на судно. Кондор говорит, что хочет взглянуть, как там внутри, не зря ли он в это вложился.

На палубе, в тени вышек, его уже поджидает Комок в рабочей спецовке со сварочным аппаратом в руке. Никто не поймет, что он не один из этих лоботрясов, покуривающих в сторонке. Они проходят несколько кранов, палуба будто заплатками усеяна темными люками. Кондор знает, что захочет ему сказать Комок, но ему необходимо увидеть все своими собственными глазами, удостовериться, что все сделано чисто.

Он отправляет док-мастера на разговор со своим помощником, а сам двигается вместе с Комком. Лишние глаза сейчас не нужны.

– Босс, я собрал данные, – говорит Комок. – Цифры в офис отнесу, но, боюсь, нам пока не вытянуть поход на Город.

Кондор молчит. Возвращается головная боль. Все это можно было услышать и не убивая глаза об ослепительное море.

– Отложим, – решает Кондор. – Сколько нам нужно нарастить?

– Скажем так, у нас где-то две трети того, что нужно, чтобы это все прошло безболезненно.

– Вот это, – Кондор указывает на доки и «Ласточку». – Стоит миллионы королей и нам все равно не хватает?

– Не хватает, босс, – кивает головой Комок. – Я бы посоветовал соединиться с кем-нибудь из юго-западных кланов.

– Например?

– Король бензоколонок, Людо Прийт – отвечает Комок. – Мы взяли пару его людей в Дальнем Сухом районе буквально вчера. Можно использовать это как рычаг.

– Я подумаю, как это можно использовать. Отправь их в Подпол, пусть посидят немного. Только сильно их не портите, они мне могут пригодиться. А сейчас по делу, – Кондор снова опустил взгляд на палубу. – Раздели на сектора. Подумай, как разместить людей в контейнерах так, чтобы ни одна мелочь этого не выдала. Залетная птичка мне напела, что в Городе усиливают таможню. Будут лютовать. Могут срезать даже безопасные грузы. Как придумаешь, приходи. Мне нужны хорошие идеи. И жду в офисе полный доклад по Городу, Прийту и так далее.

Он мог бы этого не говорить, но жизнь давно его научила, что все нужно разжевывать, иначе идиоты, окружающие его, напортачат. Впрочем, Комок пока не проваливался очень сильно. Первую ошибку с Городом Кондор записал на счет Никота.

Кондор отворачивается от Комка. Взгляд летит к горизонту. Совсем скоро, сияющий Янталик станет только часть его империи. Совсем скоро.

***

– Что там по этой… Валери? – неожиданно вспоминает Кондор о разговоре двухдневной давности, когда они снова грузятся в машину.

– Розмарин Валери, дочь тех самых врачей Валери. Здесь их дом владеет семью клиниками на разных концах города, – тут же отзывается помощник. – Она домоседка. Почти никогда не выходит на улицу. А если выходит, то посещает городские библиотеки или ближайший от дома храм.

– Фото есть?

На колени опускается жесткая картонка. Девушка на снимке кажется почти ребенком. Золотистые пряди рассыпаны по плечам, глаза застенчиво прячутся за очками, на губах робкая улыбка. Она в строгой одежде, по краю белоснежной блузы тянется ручная немного кривоватая вышивка религиозных символов. Любимый тип девушек Кондора – тихая мышь, не смеющая открывать рот в присутствии мужчины, погруженная в молитвы и пост. Что ж, с такой не зазорно отпускать дочь.

Кондор отдает фото обратно, возвращаясь мыслями к делам насущным. Ему сейчас больше хотелось бы ехать с Комком, чем с этим прилизанным мальчиком, сидящим в обнимку со своим портфельчиком. Впрочем, официальные дела тоже забрасывать не стоит.

– Что там по мероприятиям?

– На следующей неделе начинаются торги фьючерсами на пшеницу, – помощник вытягивает из портфельчика толстый исписанный ежедневник. – В воскресенье встреча «для своих» по этому поводу. Стиль неофициальный. Пятнадцатого августа благотворительный пикник в устье Голубой реки. Будет много прессы, поэтому туда не обязательно ехать, вы все еще в трауре.

– Кто там будет?

Помощник на память называет несколько имен, но все они не кажутся достаточно интересными, чтобы можно было потратить на них время.

– Понятно, я подумаю. Дальше.

– Через месяц, в честь нового учебного года собираются провести праздник, к нему же приурочат открытие нового корпуса университета. Вы выступали спонсором, поэтому ваше присутствие было бы для них честью.

«Университет», «спонсор» – слова дергают его, словно больной зуб.

– Отправь согласие.

Помощник быстро строчит на полях ежедневника.

Они подъезжают к высокому зданию из стекла и железа, спиралью закручивающемуся в небо. Почти не заметны стыки, где вся конструкция удерживается за счет флого-камней. Один взгляд на высотку вызывает гордость. Его деньги выстроили это.

Машина ныряет на подземную парковку. Еще одно его достижение – первая в этом городе подземная парковка, в тысячелетней столице, в историческом центре которой дома налезают друг на друга, а улицы складываются в лабиринт. Целые районы, высотки, километры порта – все на его деньги. Все с его одобрения. Древний Янталик практически принадлежит ему. Он может выйти на улицу и своими руками застрелить мэра города, но никто ему и слова не скажет, потому в королевском дворце его любят. Потому что он второй самый большой кошелек в этом королевстве. А первый – королевский.

Да, он начинал путь никем, но женитьба, верное вложение денег и удача подняли его. Вот только правит все равно не он. И однажды все может закончиться, если он зарвется и посмотрит на августейшее семейство неверно.

Поэтому ему нужен Город. Там он наконец займет приличествующее ему место. Свободный Город преклонит перед ним колени, а он сможет надеть корону и обсудить, кому же на самом деле принадлежат улицы Янталика.

На лице застывает мрачная усмешка, но Кондор быстро ее стирает. Не хватало еще, чтобы кто-нибудь увидел его мечтающим.

«Это не мечты, это планы», – поправляет он сам себя.

Лифт медленно отсчитывает этажи. Кондор запускает руку во внутренний карман и вытаскивает новую модель передатчика. Тонкий серебряный прямоугольник с кнопками цифр, в края которого так искусно вшиты самоцветы и плетения, что неподготовленному глазу сложно их различить. Кондор набирает единицу и сбрасывает сигнал вызова.

– Жду тебя в своем кабинете, – говорит он.

– Полчаса и я на месте, босс, – пыхтит Комок, где-то вдалеке слышатся чьи-то крики.

– Что у тебя там происходит?

– Ничего страшного. Немного повздорили с людьми Прийта.

Кондор тяжело вздыхает.

– Мне самому все дерьмо разгребать? Вы за что деньги получаете?

– Не переживайте, босс. Через полчаса буду.

– Двадцать минут.

– Будет сделано.

Комок отключается. Толковый парень и пока не замечен в работе на стороне. А значит, у него все шансы остаться наместником здесь, пока Кондор ломает гордость Города об колено, присваивая его себе по праву сильнейшего.

Он успевает съесть салат и выпить чашку чая, прежде чем появляется Комок. Тот встрепан еще больше, чем обычно, но одет в деловой костюм тройку. На ходу поправляет галстук. В этой одежде он выглядит тощим мальчишкой, а не его Правым Крылом.

– Извините, опоздал, – говорит он, заталкивая шелковый платок поглубже в карман.

– Что это на тебе? – спрашивает Кондор.

– Меня не пускали из-за внешнего вида, – поясняет Комок и пытается по привычке запихнуть руки в карманы. Только в строгом жилете не предполагается карманов.

– Интересно, – тянет Кондор. – Жду подробностей позже. А пока давай по данным из Города и Прийту.

Страшно гордый собой Комок вытряхивает из кармана пиджака какой-то новый флого-прибор. После нескольких манипуляций над ним загорается туманная сфера. Она медленно кружится, а в ее глубине плещутся вихри дымки.

– Так-с, – недоуменно говорит Комок. Поднимает прибор, внимательно его оглядывает и снова несколько раз нажимает на какие-то кнопки. Сфера исчезает, а из самого прибора вырывается луч света, рассеивается, превращаясь в диаграммы и цифры.

– Что это? – спрашивает Кондор, завороженно разглядывая  висящие в воздухе символы.

– Сегодня только получил из наших лабораторий. Флого-проигрыватель – Комок раздувается от гордости. – Данные на него еще пока тяжело подгружать, надо разбираться, но он уже работает.

– Я вижу, – комментирует Кондор и переключает внимание на содержание.

Комок стилосом двигает графики. Десять минут уходит на то, чтобы рассказать, с чем придется столкнуться в Городе, какие по приблизительным данным там трафики. Даже поверхностные оценки заставляют адреналин струиться по венам: это буквальное удвоение прибыли, а при некоторых вложениях и намного большее. Кондор доверяет суждениям Комка, при общей его расхлябанности и придурковатости, он практически никогда не подводит его, а еще он прекрасный крот – выстроил работу своих людей так, что они отлично копают.

– Вот важный момент.

Комок нажимает что-то на приборе, и перед глазами Кондора возникают лица. Правое крыло указывает стилосом на одно из них, лицо увеличивается. Это мужчина самой непритязательной внешности, на улицах таких тысячи. Хотя если присмотреться, можно различить чисто северные черты: светлые густые волосы, бледная кожа, вытянутый тонкий нос. Его поймали в момент, когда он с кем-то говорит и на лице сохранилась увлеченная сосредоченность.

– Совет шести. Они владельцы крупнейших предприятий Города, фактически они управляют им, хоть там и есть мэр.

– Шести? – переспрашивает Кондор.

– Да, раньше их было пять, – Комок перекатывается с носков на пятки и обратно. – Это шестой, Кносс Луорт, его приняли в совет где-то около полугода назад. Он отельер, ресторатор, а еще держит трафик наркоты и практически все бордели.

Кондор хмыкает.

– Старая пятерка об этом знает?

Комок пожимает плечами.

– Точно неизвестно, но его почему-то приняли в совет.

– Предлагаешь работать через него? – Кондор заинтересованно наклоняется ближе к столу.

– Предлагаю заменить его в совете, – отвечает Комок. – Луорту удалось попасть в совет, значит, сможем и мы.

В Кондоре вспыхивает ярость.

– Ты не понял, – рычит он. – Мне не нужно место в совете. Я должен быть советом.

– Босс, я все понимаю, – Комок поднимает ладони перед грудью, словно обороняясь. – Давайте небольшими шагами. Сначала займем место в совете, а потом постепенно уберем всех остальных.

– В какие сроки оцениваешь процесс? – выдыхает Кондор, но красная пелена еще не до конца сходит с глаз.

– На подготовку несколько лет, – отвечает Комок. – Какое-то время на занять территории в самом Городе, а затем уже можно вливаться в совет и вытеснять их.

– В какие сроки? – повторяет Кондор, не отрывая глаз от Комка. Тот ежится под пристальным взглядом.

– Предварительно лет десять дам, – отвечает Комок.

– Плохо. Надо меньше, – Кондор откидывается на спинку кресла, хотя внутри доволен.

Это хороший прогноз – столица шлюхой легла ему под ноги только после почти двадцати лет его упорных трудов. Впрочем, и начинал он совсем с другими ресурсами.

– А что там с Прийтом?

Комок перелистывает на следующее лицо, и как прошлое лицо принадлежит северу, так это лицо принадлежит югу: широкие ноздри, карминовая кожа, глубоко посаженные черные глаза и темные пряди, украшенные цветными косичками. По скуле тянется татуировка и теряется в волосах на виске. На снимке у него в руке вилка, но на лице звериная маска ненависти, словно он занят расчленением.

– Людо Прийт, – говорит Комок. – Король бензоколонок. В основном занимается оружием и наркотиками. Легально владеет бензоколонками всего левого берега Голубой реки. Не боится и сам запачкать руки, когда это нужно.

– Голубая река, – тянет Кондор. – Он островитянин?

– Да, – подтверждает Комок. – Самый большой островитянин из всех, кого можно встретить на Островах.

– Он достаточно силен? Этих мелких рыбешек у Голубой реки пруд пруди.

– Он входит в управление Островами.

Кондор усмехается. Такие люди были ему по душе. Они были понятны: хитрые, но осторожные, амбициозные и целеустремленные, идущие ради цели по головам. В работе с ними риски очевидны. Эти люди кажутся непредсказуемыми, но их легче всего просчитать, достаточно понять, к чему они стремятся. К чему же стремился он – Людо Прийт?

– И несколько его людей у меня, – вспоминает Кондор.

– Да, ждут вас в Подполе.

Кондор с трудом сдерживает повторную усмешку. И когда Комок все успевает? Если парнишка не сломается, ему нужно уделить больше внимания. Приблизить – Комок слишком полезен.

– Пошли.

Они выходят из кабинета. Маис тут же натягивает приветливую улыбку, но Кондор не обращает на него внимания, только бросает через плечо уже на выходе.

– Не пускай уборщиков в мой кабинет сегодня.

Маис что-то понимающе лопочет, но Кондор не вслушивается.

Они спускаются на лифте на нижний этаж парковки. Тусклый люминесцентный свет подрагивает, воздух затхлый и тяжелый – этим этажом уже несколько лет никто не пользуется, потому что система кондиционирования здесь не работает. По углам уже разрастается черная плесень, а лужи покрыты плотным полотном зелени, но Кондору не нужно, чтобы здесь шатались ремонтники или уборщики.

Они проходят парковку насквозь прямо к двери с тусклой табличкой «Запасной выход». Кондор привычно прислоняет к замочной скважине один из перстней. Замок щелкает. На лестничной площадке загорается мягкий свет, широкие ступени тянутся вниз. Воздух здесь свежий, но держится где-то на двадцати четырех градусах. Столько, сколько любит Кондор.

Комок выходит вперед и ведет Кондора вниз, пока они не оказываются ниже еще на несколько этажей. В самое сердце его империи.

***

Людей Прийта приводят по одному в допросные. Кондор смотрит на них через экраны, транслирующие события в этих небольших бетонных коробках. Прийт не старался, выбирая людей, они даже более типичные южане, чем сам Прийт. Очевидные островитяне.

Кондор усмехается. Видимо, Прийт не хочет играть, он прямо заявляет о своих целях. Следует только разобраться, что за цель: забрать землю Кондора, или заключить хорошую торговую сделку?

Кондор надевает на руки укороченные перчатки. По окантовке у запястья тянутся пластины с самоцветами. Он поправляет массивные камни, по венам струится азарт, губы кривит усмешка. На всякий случай он проверяет, не барахлят ли перчатки: проводит ладонью в воздухе, и тут же в пальцах тускло блестит холодный металл. Кондор разжимает кулак, лезвие исчезает. Эти клинки лучше тех, что встроены в его перстни – тоньше, изящнее и острее. Смертоноснее.

– Большая Птица, – говорит первый, к кому заходит Кондор, и почтительно склоняется в приветствии островов.

– Ну здравствуй, птенец, – тянет с интересом Кондор.

Островитянин приподнимает голову, но не разгибается. Он весь исписан татуировками, этого не скрывает даже просторная местная одежда. По голове вьются тонкими змеями косы.

– В моих краях, – отвечает островитянин с едва заметным акцентом. – Я жрец Ветреного Змея. Я согласился помочь большому человеку, чтобы в наших землях продолжили множиться богатство и сытость.

– Что он хочет мне предложить?

Жрец улыбается черными заостренными зубами.

– Дар, – отвечает он и почти неуловимо двигается в сторону.

Кондор выхватывает лезвие из воздуха, на второй руке расцветает полусфера сияющего щита. Жрец перекатывается в воздухе, подхватывает свое тело потоками чистой энергии. Кондору еще не доводилось драться с островитянами, но чего-то такого он и ждал.

Прежде, чем жрец успевает оказаться у него за спиной, Кондор разворачивается и рубит воздух, разрезая нити силы жреца. Тот падает на пол, но ловко уходит из-под прямого удара, ныряет под руку Кондора, взлетает к потолку, когти проходят сквозь бетон, как нож сквозь сливочное масло. Бетонная пыль разлетается в воздухе, формируется под рукой жреца в каменную дробь. Кондор принимает ее удар на щит.

Тело горит от радости схватки. Ярость смешивается с удовольствием. Все предметы в комнате теряют цвет, оставляя только кроваво-красные пульсирующие силуэты и черные тени.

Кондор приспускает щит и посылает в жреца одно за другими послушно возникающие в ладони лезвия. Тот танцует в воздухе, пропуская каждое мимо, его тело легче перышка, струится в воздухе. Жрец отталкивается от стены, в его руке вспыхивает хлыст, сотканный из энергии и камня. Он метит прямо в лицо Кондору. Кондор делает выпад в сторону, одним шагом оказываясь у жреца за плечом. Плоть с чавкающим звуком легко принимает сталь. Кровь расплескивается багровым фонтаном, голова с тихим стуком падает на пол, пока тело еще удерживается прямо.

Кондор смаргивает пелену перед глазами. Удовольствия сменяется разочарованием. Слишком мало, слишком быстро. И это лучший боец Прийта? Теперь, по крайней мере, ясно, чего хочет Прийт. Кондор отпускает лезвия и щит, стряхивает с кончиков пальцев кровавую взвесь, но до двери не успевает дойти.

– Ты великий воин, – говорит отсеченная голова. Кондор наклоняется и поднимает ее с пола. Глаза пусты и бессмысленны, но губы продолжают шевелиться, выталкивая слова. – Жизнь этого человека мой дар тебе. Пусть его кровь напитает твои поля, и сделает урожай пышным, а богов сытыми. Пусть его дух вольется в сонм духов, остерегающих твой сон и плетущих удачливую судьбу тебе. Пусть его ум станет часть твоего, умножая твои богатства. Я, Людо Прийт, хочу видеть тебя своими глазами, как солнце видит землю. Скажи мне как, и я это сделаю, ради нашего совместного будущего, великой зари завтрашнего дня.

Голова замолкает, рот распахивается в последнем вздохе, в уголке губ скатанная кровь. Остатки магии выдохлись, жрец снова просто мертв. Кондор кладет голову на стол и выходит из допросной.

В коридоре уже ждет Комок и несколько бойцов с пистолетами.

– Простите, босс, – бледный Комок тянет дрожащую руку к Кондору, но тот только стягивает с рук перчатки. – Мы проверяли его на наличие камней, но ничего не нашли. Может он их наглотался?

– Флогистам накиньте королей, – Кондор кидает перчатки Комку. – Второго отпустите, но перед этим нужно записать послание Прийту, пусть передаст.

Комок отдает несколько распоряжений, и им прямо в допросную приносят камеру.

– Мне по душе твой подарок, – говорит Кондор, смотря прямо в черное око камеры. На его лице капли крови и холодная усмешка. – Давай увидимся в устье Голубой реки пятнадцатого августа.

Глава 4. Цена

Лосток не приходит вечером.

И на следующее утро не приходит тоже.

Кушен закрывается в своей кладовке, оставляя небольшую щелку, чтобы не задохнуться. Под волнами отчаяния кажется, что лучше бы задохнуться. Лосток, может, и простит пропажу колец, но Стая точно нет.

Стая не прощает даже меньшее.

А где раздобыть денег на новые кольца, Кушен не знает. Внутри медленно зреет безысходность и понимание, что шлюховатая девчонка украла у него нечто намного-намного большее, чем просто пара колец.

Кушен ворочается с боку на бок, стоит закрыть глаза, под веками вспыхивает картинка, как в их дом приходят люди с татуировками на правом плече и… Кушен никак не может придумать, чем это может закончиться, но он знает, что в самом плохом случае должников Стаи никогда не находят. Или находят, но по частям в разных кварталах столицы.

Лаванда заглядывает к нему несколько раз, предлагает макароны с сыром, но Кушен отказывается – его тошнит от ужаса. К полуночи настигает тупое безразличие. В висках постукивает от напряжения, живот изредка сводит, но он прислушивается к шагам на лестнице, ожидая Лостока. Кушен не знает, почему не бежит, не знает, почему не прикладывает силы к поиску выхода. Он только осознает, что ему некуда бежать, что ему нечем расплатиться, кроме своей головы.

На улице лают собаки, изредка взрыкивают вдалеке мотоциклы, но Кушен ждет шагов брата. Когда, наконец, он слышит тяжелый неровный шаг Лостока, Кушен закрывает лицо руками и разражается рыданиями. Их не удержать внутри, его словно подвели к стене и направили ему в затылок дуло пистолета.

В двери щелкает замок. Шаркая и напевая себе под нос песню из рекламы кукурузных хлопьев, Лосток идет прямо к его каморке. Кушен сжимается, задерживает дыхание, но не успевает вытереть мокрое от слез лицо, когда дверь распахивается.

– Ну? – спрашивает Лосток, внимательно вглядываясь в лицо брата.

– Их украли, – выдавливает из себя Кушен, и у него снова перехватывает дыхание. – Артефакты украли.

Лосток молча смотрит на него сверху вниз.

– Ты идиот?

Кушен закрывает глаза ладонью.

– Да.

– Как их украли, блядь?

– Я привел девчонку домой, – отвечает Кушен сдавленно.

– Ты сделал что?

– Привел девчонку.

– Мелкий, ты вообще уже не мелкий, – по плечам Лостока пробегает дрожь. – На кой ляд ты припер кого-то домой? Еще и дал ей унести наши кольца? У тебя вообще мозга нет?

Кушен тихо всхлипывает.

Лосток вытягивает руку и со всей дури бьет брата по щеке. Голова Кушена дергается.

– Блядь, – выдыхает Лосток и оглушительно захлопывает дверь в каморку Кушену. Что-то звякает об пол.

– Вы можете не шуметь? – доносится раздраженный голос Лаванды.

– Можем, блядь, – отвечает Лосток. Входная дверь снова хлопает.

В голове гудит, в груди гнетущая опустошенность. Неужели это все? Неужели его не убьют? Кушен смотрит в абсолютную черноту, которая окутывает его. Он словно подвешен в пустой бесконечности, только тут воняет его потным телом. Голова гудит и отчаянно кружится от удара, глаз слезится.

Кушен с трудом сползает с кровати, дергает ручку двери, но она заперта.

– Лаванда, – тихо зовет он.

– Что? – спрашивает сестра из-за двери.

– Ты можешь меня открыть?

– Тут ручки дверной нет, – растерянно отвечает Лаванда.

– Ладно, – отзывается Кушен. – Иди спать.

– Ты там в порядке? – Лаванда явно обеспокоена.

– Все хорошо, – отвечает он. – Иди спать.

Лаванда уходит, и он снова остается в полной темноте и тишине, пока усталость не притупляет боль от удара. Незаметно для себя он засыпает.

***

Дверь распахивается, впуская режущий утренний свет.

– Пошли со мной, – голос Лостока хлещет его по гудящей голове словно прутья арматуры.

Кушен с трудом разлепляет один глаз, второй затек тяжелым синяком. Голова пульсирует и немного кружится, но Кушен рад уже тому, что не заблевал постель ночью. Лосток нервно перекатывается с носка на пятку и обратно.

– Быстрее, – поторапливает он.

Кушен сползает с кровати, с трудом встает на ноги – голова раскалывается. Неожиданно Кушен догадывается, что брат носит один из его артефактов, поэтому удар получился таким сильным.

– Ты мне вчера чуть череп не раскроил, – сдавленно ворчит Кушен.

– Из-за тебя нам всем чуть череп не раскроили, – Лосток толкает его в спину, подгоняя к двери. Интонация напряженная, и весь он словно наэлектризован.

На лестничной площадке их ждет раскачанный южанин, почти на две головы выше Кушена. В его толстой черной губе серебряное кольцо, все уши увешаны цепями с крошкой самоцветов (Кушен узнает один из своих защитных артефактов), кудри завязаны в сотни косичек. На его лице скука, но она тут же исчезает, едва он видит огромный синяк, в который превратилось лицо Кушена.

– Это кто тебя так, пацан? – сочувственно спрашивает он. Гулкий бас раскатывается по подъезду.

Кушен опускает глаза и судорожно сглатывает вязкую слюну.

– Упал, – отвечает он.

– Осторожнее, что ли, – южанин двигается в нему и подхватывает под руку.

Кушен мельком глядит на огромную руку, и его топит яростная обида, перебивая даже страх.

– Да не сбегу я, – огрызается он.

– Не беспокойся, мелкий, – гигант хмыкает. – Это я чтобы ты по дороге не свалился. Ты ж зеленый совсем, окочуришься еще пока шагаем.

Они выходят во двор. Дневной свет становится совсем непереносимым. Земля на мгновение уходит из-под ног. В следующее мгновение Кушен уже открывает глаза на деревянной лавке, а гигант заботливо поливает его лицо водой из бутылки. Лосток курит, даже не глядя на брата, и от этого почему-то одновременно спокойнее и страшнее.

– Ну вот что ты сделал, – корит гигант напряженную спину Лостока. – Ладно бы потерял на тысячи королей, а тут пара сотен всего и было то…

– Это ты Крылу попробуй сказать, – мрачно отвечает Лосток, не оборачиваясь.

Гигант цокает языком, и Кушен ясно различает, как серебряное кольцо стукает о зубы.

– Я в порядке, – хрипло отзывается Кушен, пытаясь отодвинуть руку южанина. Тот растягивает свои огромные губы в улыбку.

– Сейчас разберемся, – заверяет его гигант.

Кушен смотрит на гороподобную фигуру южанина. Он – словно ожившая густая тень, выделяется четким силуэтом на пронзительно-бирюзовом небе, заполняет все пространство перед взглядом парня.

Южанин вытаскивает из внутреннего кармана простенький передатчик и связывается с кем-то. Они договариваются о машине.

Кушен медленно садится на скамейке, пытаясь не упустить шаткий мир, но его все равно качает. Не может быть и речи о побеге, но перспектива уехать куда-то на территорию Стаи кажется более угрожающей. Кушен прикидывает, чем это может кончиться для него, но в голове вертится только заголовок Столичного ежедневника: «Новый выход кровавого маньяка. В доках найдено еще одно расчлененное тело». Стая никогда не отпускает своих должников, это всем известно. Кушен горько усмехается той частью лица, которую чувствует. Но почему все для него должно кончится из-за распутной дешевки из трущоб? Разве это не смешно, что он так хотел выбраться из этих мест, а в итоге угодил прямо в руки к Стае?

– Не бойся, – гигант присаживается рядом, вертит в ладонях, больше похожих на музыкальные тарелки, бутылку воды. – Левое Крыло не такой злой, как наше перышко.

Кушен никак не может избавиться от чувства, что этот южанин его разыгрывает.

– А ты кого-нибудь когда-нибудь убивал? – вырывается у Кушена.

– Да бывает, – пожимает плечами гигант.

К подъезду выруливает дребезжащая тарантайка: модель восемьдесят четвертого года с квадратными фарами, подклеенными изолентой, и исцарапанными стеклами, мотор троит на весь двор, низ дверей и арки в струпьях ржавчины. Кто-то решил «украсить» машину и наклеил почти прозрачное изображение полуголой девицы прямо на капот. Кушен во все глаза пялится на зеленоватые сиськи.

–Вау, – говорит он, пока гигант открывает дверь и направляет его в салон.

Лосток плюхается на соседнее сидение.

Они едут почти четверть часа, петляя по улицам, пока Кушен не теряется в однообразных дворах. Устав следить за дорогой, он закрывает глаза и тут же снова погружается в тяжелую дремоту. Ему мерещится, будто он в брюхе мифического чудища, колыхается в отбросах, которые сожрала тварь до того, как сожрать еще и его. Духота липнет к коже и забивает горло, а рядом с ним булькают размякшие упаковки от еды на вынос, лысые куклы без глаз, искромсанные шины, хищно поблескивают осколки самоцветов.

– Идем, – большая рука накрывает его плечо, и Кушен с трудом продирает глаза.

Его проводят деревенскими пыльными улицами, к уютному дворику, заросшему старыми кустами сирени, клумбы в цветах ложатся вдоль вымощенных камнем дорожек. Из душистых клубов выплывает невысокий домик с красной черепичной крышей и побеленными стенами. Это все так не вяжется у него с представлением о территориях Стаи, что Кушену кажется – он до сих пор не очнулся и все бьется в своем бреду.

В домике так же уютно, как и во дворе: очень чисто, на полках расставлены коллекционные изящные статуэтки, а еще тянет приятной прохладой.

– Так это ты самородок-артефактор? – спрашивает сидящий на плетенном кресле мужчина.

Солнце мягкими полосами ложится на дощатый пол. Мужчина нервно подергивает ногой и выглядит как клерк в банке, который слишком устал от мелких заемщиков. Ему не место в этом домике, не место в этом уюте. И эта несообразность подстегивает Кушена к пониманию: это то самое Крыло.

– Нет, господин, – отвечает Кушен и тут же получает ощутимый толчок в бок от Лостока.

– А твой брат божился, что ты артефактор, и башляешь нашим перьям грошовые артефактики, – Крыло прищуривается.

По хребту проходит ледяная волна.

– Я умею кое-что делать, – поясняет Кушен. – Но я не артефактор. Я только в этом году сдал экзамен в университет.

– И как сдал? – усмехается Крыло, но его взгляд остается пронзительным, пригвождающим.

– Пока не знаю, – честно отвечает Кушен. – Результаты будут только через неделю.

Этот человек внушает ему одновременно ужас и легкую брезгливость, даже несмотря на свой аккуратный прилизанный вид. Есть в нем что-то крысиное. И с каждым произнесенным словом он все больше становится неуместен здесь, в солнечном тепле и ненавязчивой свежести кондиционера.

– А сам как думаешь?

– Я ответил на все вопросы правильно, но я могу не поступить, потому что мест со стипендией мало, а платное я не потяну, – Кушен вспоминает, как его кинули на деньги в ресторане, как потерял несколько сотен королей из-за едва знакомой девицы, и снова злится на себя. Он мог бы залатить за первый семестр, а к следующему заработать остальное, но… Не смог.

– А если мы оплатим тебе учебу? – спрашивает Крыло, заинтересованно склоняя голову.

– Я не хочу работать на Стаю, – резко отвечает Кушен.

Это вырвалось непроизвольно, и он корит себя за длинный язык. Если пока не убили, то теперь точно решат.

– Почему? – Крыло заинтересованно склоняет голову.

В ровных полосах солнечного свете поблескивает лысина, чуть прикрытая жалкими волосинками, к лацкану пиджака подколота прищепка-артефакт и сияние самоцветов кладет дрожащий блик на бледную кожу мужчины.

– Я не хочу… – Кушен упрямо смотрит прямо в серые маленькие глазки Крыла. – Не хочу в конце-концов стать как все те, кто живет в нашем районе. У них нет будущего, они каждый день убивают сами себя.

– Наблюдательно, – тянет Крыло, и его взгляд из пронзительного перетекает в хитрый. – Ты умный мальчик, Кушен Малрост. И твой брат показывал твои работы, они очень талантливы для кустарного производства.

Кушен не может сдержать гордой усмешки, и сам себе поражается: как при полной уверенности, что ему осталось недолго, он умудряется оставаться тщеславным.

Усмешка вянет.

– Были.

– Поэтому, – продолжает мужчина, будто не слышал последнего слова Кушена. – Мы предлагаем тебе не место рядового пера. Мы предлагаем тебе место штатного артефактора. Можем даже чистую зарплату платить, записать тебя в реестре официально работающих. Никаких больше подработок, никакого хамского обращения, никакого презрения, только лаборатория и новейшие инструменты.

Он наклоняется вперед и заглядывает прямо в глаза Кушену. Он знает куда бить, ему известны все слабые места Кушена. Тот невольно задерживает дыхание.

– В чем подвох? – спрашивает парень.

– Ты будешь работать на Стаю, – на остроскулом, крысином лице застывает добродушная улыбка. Точнее, она могла бы такой показаться, если бы не приглушенный пугающий блеск в глазах Крыла. Невысказанное обещание.

– Я могу подумать? – на всякий случай уточняет Кушен, но знает ответ до того, как слышит его.

– Подумай, – блеск гаснет также быстро, как появляется. Крыло поднимается. – Но сначала я тебе кое-что покажу.

Он выходит в соседнюю комнатушку, дергает дверь кладовки – такая белая и чистая, украшенная народными израсцами – и та беззвучно распахивается, открывая стальную стену с небольшим типичным флого-замком. Крыло прикладывает ладонь с перстнем. Стена отъезжает, открывая кабину лифта.

– У рядовых сотрудников обычные пропуска, для конкретного этажа, – неожиданно поясняет мужчина.

В Кушене медленно крепнет надежда, что сегодня для него ничего не закончится. Он послушно следует за Крылом – его направляет широкая ладонь чернокожего гиганта.

В лифте умещается ровно три человека. Кушен зачарованно смотрит на полосу этажей: пять кнопок, три обычные, две сливаются по цвету со стеной. Сложно поверить, что под игрушечным домиком с уютным садом еще пять этажей вглубь земли. Это настолько ошеломительно, что Кушен невольно присвистывает. Гигант хмыкает.

– Что это за место? – спрашивает парень.

– Один из наших исследовательских центров. Для избранных, – Крыло оглядывается, и Кушен видит на его лице легкую улыбку. От нее по коже бегут мурашки. – Но сегодня будет экскурсия только по лаборатории артефакторов.

Они выходят на втором этаже.

Глазам Кушена открывается просторный светлый холл, заставленный круглыми столиками с лавками и кадками огромных тропических растений. Мясистые крупные листья густо-изумрудного цвета кажутся искусственными, как и все здесь – поддержка, игрушка. Непонятно только, заяем созданная. Кого дурить?

Здесь сидит несколько людей в лабораторных халатах, в углу компания в темных костюмах флого-инженеров. Кушен завистливо сглатывает слюну. Как же давно он мечтал ее примерить – темная ткань прошита экранирующими плетениями так, чтобы пыль и крошки самоцветов не застревали, а скатывались сраху на пол. Инженеры приветливо кивают вошедшим, но никто не порывается встать и поздороваться. Кушен непроизвольно отвечает на приветствие, но тут же отводит взгляд.

– У вас часто тут бывают экскурсии? – парень не хочет дерзить, но как и всегда в напряженные моменты, не может удержать язык за зубами.

Никто ему не отвечает, а Кушен не хочет больше поднимать глаза, чтобы дальше разглядывать это место. От усталости и голода перед глазами уже плывут круги, но парень только крепче сжимает зубы, обещая себе, что если выберется отсюда, обязательно сходит в то место, где они ели с блондинкой и толстухой, и плевать сколько это будет стоить. Даже если у него ни гроша в кармане.

Они проходят и холл, и длинный коридор, по обе стороны которого тянутся стеклянные стены, и двери, перетянутые молочно-белой пленкой: можно разглядеть силуэты и только – Кушен не удерживается и бросает редкие взгляды вокруг. Никто его не одергивает за них, да и вряд ли одернет, но упрямство снова и снова заставляет его опускать глаза.

Потому что нельзя поверить, что тут хорошо, нельзя, поддаться. Однажды в Стае – всегда в Стае. В каком бы виде ты там не появился.

– Здесь ничего интересного, – говорит Крыло. – Это рабочие кабинеты и переговорки. Сотрудники обсуждают идеи, проекты, способы решений поставленных задач.

В голове парня тут же проносится сладкая мысль, что он мог бы также. Он может стать одним из этих изобретателей. Тогда не придется думать о деньгах вообще никогда, никогда больше не придется испытывать тупую резь голода в животе, а пальцы не будут опухать от воды.

Коридор кончается лестничной площадкой, с которой открывается вид на обширный полигон. Рядами тянутся отгороженные ячейки небольших залов. Они намеренно не закрыты, чтобы можно было разглядеть сверху, что происходит.

Крыло останавливается.

– А здесь все новинки тестируются.

Что-то взрывается неподалеку, разносятся возбужденные голоса, в воздухе вьется тонкий дымок, пищит система пожаротушения, и в одном из отсеков раздается резких звук открывающихся брызговиков.

– Весело тут у вас, – комментирует Кушен, но он заворожен этим место и перспективами, открывающимися ему.

Он противится им. Противится изо всех сил, потому что суть не меняется – Стая есть Стая. Если попадет под крыло Большой птицы, никогда не покинет Янталик, навсегда останется прикован к трущобам, даже если и станет настоящим артефактором.

– Да, – соглашается Крыло. – Правда, теперь у нашего предложения есть неприятная сторона.

– Какая? – напрягается Кушен.

Может, если бы не постоянный треск в голове и тошнота, он понял бы это намного раньше. Но он был слишком поглощен и болью, и внутренней борьбой между получением желаемого и его ценой.

– Теперь, когда ты видел это место, – Крыло ласково улыбается, поблескивая глубоко-посаженными глазами. – Тебе придется подписать договор о работе с нами и принести клятву на самоцвете.

Кушен отступает, но ему в спину упирается дуло пистолета.

– Иначе мы тебя убьем.

Именно поэтому нельзя вести дела со Стаей.

***

Кушен просыпается мокрым от пота и слез, горло дерет сдавленный крик. Титаническим усилием воли, он гасит его в груди, не давая пробиться наружу.

В квартире тревожная предрассветная тишина. Кушен внимательно прислушивается, не раздастся ли голос сестры, но похоже Лаванда глубоко спит. Кушен снова прикрывает глаза и снова с насыщенной яркостью видит черное дуло, почти изящную линию ствола, черные пальцы, сжимающие его, жидкое серебро расслаивающейся в пространстве пули, кораллово-красные брызги крови.

Прошло уже две недели, но это…

Похоже, теперь это навсегда с ним.

Лосток смотрел на него безучастно и немного обижено. Может, будь у него еще возможность говорить, он спросил бы почему. Почему ты их не остановил, брат? Разве я когда-нибудь делал тебе плохо?

Делал.

Ты привел меня сюда, ты втянул меня в Стаю, хотя я этого не хотел, ты продал мою жизнь за сто двадцать королей.

Южанин опустил пистолет, и на его лице не было ничего, кроме печали. Наверное, он тоже спрашивал почему?

– Он хорошо нам служил, – пробормотал он. – Правое крыло будет недоволен.

– Тебя не спросили, – огрызнулся Крыло, но, кажется, вид крови его тоже потряс. – Пошел, – он кивнул в сторону лифта. Но выражение растерянности и затаенного страха никуда не делось с его лица.

Кушен сердито стирает слезы, но они не останавливаются. Он не смог сказать Лаванде, что Лосток больше не вернется домой.

– Думаешь, это шутки? – Крыло зло всматривался в напряженную фигуру Лостока. – Ты, выблядок, думаешь, это шутки? – голос мужчины взлетел почти до визга. Он стал еще больше похож на обозленную крысу, загнанную в угол.

– Да я вообще под другим крылом хожу, – Лосток вскинулся, но руки его даже не дернулись в сторону защитных артефактов на запястьях.

– Ты ко мне пришел, – процедил Крыло. – Помнишь?

Кушен поднимает руку и осторожно прикасается к перебинтованному плечу. Там, вгрызаясь в кожу, сидит татуировка пера.

– Это дурно закончится, – пробурчал гигант, опускаясь у распростертого тела Лостока. – Это очень дурно закончится.

Большие черные пальцы закрыли Лостоку глаза.

Но ничего не закончилось. Кушена отвели в подвал, впихнули в руки крупный самоцвет и потребовали произнести слова. Там, в чистом сиянии хаотического излучения, он сам захлопнул решетку своей тюрьмы.

Как будто выбор был?

Ничего не было.

Кушен со злостью бьет тощую подушку, но слезы продолжаю течь. Кушен закусывает губу, чтобы не разрыдаться в голос.

Две недели прошли, место отчаянного отупения заняли постоянные страх и горе.

Горе не по брату.

Горе по собственной упущенной жизни.

Лаванда все еще ничего не знает, но, кажется, начала догадываться. Вчера она даже спрашивала, куда подевался Лосток, но Кушен только качает головой. Горло сжимают страх и клятва, подкрепленная самоцветом.

Если бы он только не сон, которого он лишается вместе со своей жизнью. Кошмары подтачивают его, хотя еще ни одного заказа ему не дали. Две недели молчания. Кушен даже не знает, может ли он начать искать какую-нибудь подработку (потому что долго перебиваться макаронами и подгоревшими бобовыми котлетами не получится, у него уже впадины на щеках размером с долину Хвостов), или его могут застрелить за то, что он потратил свое время не на работу для Стаи.

Кушен встает, с трудом натягивает грязные штаны и тащится на кухню. Из окна видна только соседняя панелька и чахлая зелень между домами. Почти весь газон запаркован дешевыми малолитражками. В воздухе висит бледная дымка тумана, но небо уже посерело, наливаясь предрассветной тяжестью.

Отчаянно зевая, Кушен наливает воду из-под крана в чайник, мельком смотрит на календарь, и его пронзает воспоминание. Сегодня должны объявить, кто поступил в университет.

Кушен замирает, так и не поставив чайник на плиту.

Ну не убьют же его за то, что он отлучится из дома на несколько часов? Перед глазами мелькают кораллово-красные брызги крови.

Кушен судорожно вздыхает.

С другой стороны, Стая же выиграет от его учебы в университете. И Крыло говорил об оплате учебы. До того, как убил его брата.

Лаванда просыпается от свиста чайника или от того, что он слишком громко расхаживает по кухне. Выползает из своей комнаты и недовольно смотрит на старшего брата. В растянутых трениках и без косметики она выглядит на свои шестнадцать. Кушен с трудом может поверить, что эта девочка оденет короткую юбку и вечером уйдет на улицу.

– Ты такой громкий, – говорит она. – Тише, разбудишь девочек.

Кушен криво улыбается.

– Не хочешь рассказать, что у тебя случилось? – спрашивает Лаванда. Это первый раз за несколько недель, когда у них есть время и силы на разговоры.

Кушен отрицательно крутит головой.

– Такое лучше никому не говорить, – хрипло отвечает он. Само вырывается, как и нервный смешок затем.

– Тебе нужна помощь? – хмурится Лаванда.

– Ты вряд ли сможешь помочь.

Мгновение Лаванда внимательно всматривается в его лицо. Понимание мелькает в ее глазах вместе с ужасом, она прикрывает рот ладонью.

– Лосток втянул тебя в Стаю?

– Лосток втянул меня в Стаю, – повторяет Кушен.

– Блядь!

– Тише, разбудишь девочек, – ухмыляется Кушен.

Странно, но с признанием становится легче, словно из груди вытащили гигантский кол. Хотя глаза начинает отчаянно щипать.

– И что ты должен делать? – любопытно спрашивает Лаванда, кажется, будто потрясение просто не может в ней долго задержаться, но затем быстро поднимает ладони перед грудью. – Не надо, не говори. Не хочу знать, что за дела у Стаи.

– Я и сам не знаю, что за дела у Стаи, – мрачно отвечает Кушен. – Они уже две недели со мной не связывались.

– А как связываться, сказали? – хмурится Лаванда.

– Неа, – Кушен снова отворачивается к окну.

Лаванда наливает им чай в привычно щербатые кружки, ручки отколоты.

– Я так хотел убраться из всего этого, – тоскливо говорит он. – Я хотел стать уважаемым человеком…

– А здесь ты не заслуживаешь уважения? – резко обрывает его Лаванда. – Что за нытье, Кушен? Мы все тут живем.

– Это не жизнь, – тихо возражает Кушен. Он резко поднимает голову и впивается взглядом в сестру. – Ты и сама это знаешь, иначе не глотала бы крошку самоцветов.

Лаванда молчит, но лицо ее мрачнеет.

– Это была ошибка. Девочки на улицах говорят, что после этого легче.

Они снова молчат. Туманная хмарь за окном рассеивается и по грязному кафелю скользят золотистые солнечные лучи.

– Хватит ныть, – повторяет Лаванда. – Мы все отсюда выберемся. И то, что Лостоку это не удалось, не значит, что у нас с тобой не получится.

Кушен вскидывается:

– Откуда?..

– Откуда я знаю, что Лостока больше нет? – в углах ее губ собирается злая усмешка. – Я поняла это, когда ты сказал, что он втянул тебя в Стаю. Будь он еще жив, он бы не отпускал тебя от себя еще пару месяцев, делясь бесценной мудростью жизни в Стае.

Удивительно, но, кажется, Лаванда не переживает, что брата больше нет.

– Туда ему и дорога, – твердо говорит она. Солнце загорается в ее смоляных волосах. – Он был паршивым старшим. Ты теперь старший.

– Я и сам теперь в Стае, – возражает Кушен.

– Ты не Лосток и никогда не был таким. Ты может и в Стае, но не часть ее.

Кушен прикрывает горящие глаза.

***

– Не надо так резко с ним, – Лосток выглянул из-за плеча гиганта. – Он не обязан подписывать ничего.

Как нелепо прозвучали эти слова защиты, после того, как Лосток сам привел Кушена сюда.

– Ты забыл свое место? – Крыло сощурился, впиваясь недобрым взглядом в Лостока.

– Я просил у тебя пару сотен королей, а не угрожать моему брату, – Лосток ответил спокойно, но его плечи закаменели и весь он словно натянутая струна.

– Мы кажется, договорились, что ты приводишь ко мне артефактора, а я даю тебе твои две сотни королей, – притворно ласково протянул Крыло, но губы уже подрагивали в угрожающем оскале. – И все живы, довольны.

– Мы не так договаривались, – снова возразил Лосток. – Мы договорились, я привожу тебе артефактора, ты даешь мне деньги, но никому не причиняешь вреда.

– Думаешь, это шутки? – Крыло зло всматривался в напряженную фигуру Лостока. – Ты, выблядок, думаешь, это шутки? – голос мужчины взлетел почти до фальцета. Крыло стал еще больше похож на обозленную крысу, загнанную в угол.

– Да я вообще под другим крылом хожу, – Лосток вскинулся, но руки его даже не дернулись в сторону защитных артефактов на запястьях.

– Ты ко мне пришел, – процедил Крыло. – Помнишь?

– Помню, но мы не так договаривались.

– Я буду решать, как мы договорились! – завизжал Крыло, повернулся в гиганту. – Убей его. Это тупое перо забыло свое место.

Южанин замешкался с сомнением взглянул на Крыло. Воздух будто сгустился возле тщедушной фигуры Крыла. Темные щупальца отделились и медленно заскользили в воздухе к каждому из них.

– Я сказал, убей его.

Гигант тяжело вздохнул, послушно навел пистолет на Лостока.

Все чувства Кушена обострились. Свет ламп разломился на сотни тонких проволочек, почти изящная линия ствола налилась черной яркостью, серебристые линии стекали по его ручке. Оглушительный хлопок разорвал воздух, дуло выплюнуло вспышку пламени и, прочерчивая пульсирующую линию в воздухе, пуля пронзила грудь Лостока. Вторая пуля прошла насквозь голову. Кораллово-красная кровь вспенилась, рассыпалась градом капель по молочно-белым стенам бункера.

И этот неестественно-яркий цвет будет преследовать Кушена еще долгие-долгие годы.

***

Белая громада университета нависает над его головой. Кушен быстро оглядывается и забегает в здание. Доска объявлений в главном холле, здесь уже толпится уйма людей. Кушен отходит в сторону, чтобы не сталкиваться ни с кем локтями. После встречи с Крылом он вообще с трудом принимает прикосновения к себе. Они пугают его, а собственный испуг злит и, кажется, будто в груди нарастает огненный комок, готовый спалить любого оказавшегося рядом.

– Привет, – неожиданно слышит он возле уха. Кушен дергается, резко оборачивается и натыкается на солнечные блики в стеклах очков, золотистые искры на длинных распущенных волосах. Он судорожно вздыхает.

– Привет, – отвечает он.

За спиной девушки стоит вторая: та самая робкая богатая толстушка, только сейчас она выглядит немного не так, как в прошлый раз. Правда, это было так давно, что Кушен не уверен в своих воспоминаниях, и не может точно уловить, что же поменялось.

Толстушка улыбается ему. Он неловко улыбается в ответ.

– Кушен, верно? – уточняет та, что в очках.

– Да, а ты?.. – тянет он.

– Розмарин, – подсказывает она. – А это Романна. Ты забыл как нас зовут?

– Так вышло, – огрызается Кушен. – У меня были вещи поважнее, которые нужно запомнить.

– Бывает, – Розмарин улыбается одними губами, но улыбка не касается ее глаз.

– Прости, – неожиданно для самого себя извиняется Кушен. – У меня тяжелые времена.

Девушка ничего не говорит, только сочувственно прикасается к его плечу, и это касание не пугает его. Огонь в груди медленно гаснет.

– Тебе удалось поступить? – включается в разговор толстушка.

– Пока еще не смотрел, – мрачно отвечает Кушен.

– Пойдем, – Розмарин подхватывает его под одну руку, а Романна идет за ними, прикрывая спину от случайных толчков.

Белые листы пестрят именами. Кушену приходится прищуриться, чтобы разобрать разбегающиеся буквы. Имена, имена, имена… Вот оно.

Кушен Малрост. На шестнадцатом месте.

– Идемте, – Розмарин снова направляет их, только в этот раз к выходу.

Но на крыльце из яркого солнечного света выходит тот самый чёрный гигант, что отвез его в тот ад, что убил его брата. Он почтительно кланяется девушкам, но не сводит с него сочувственного взгляда.

– Пора? – глупо спрашивает Кушен.

– Да, – южанин кивает головой в сторону ворот, где стоит та самая машина.

На макушку будто вылили стылой воды с острыми крошками льда. Он не видит ничего вокруг, только ржавую бахрому на арках и зеленоватую проститутку на капоте.

– Уберите это отсюда, – доносится до него голос Романны. Она спокойна, но слова звучат властно и немного сердито.

– Конечно, госпожа, – отвечает южанин и снова кланяется. – Мы уже уходим.

Руки Кушена касаются девичьи пальцы. Он сжимает ладонь – в кожу впивается острая грань самоцвета, тонкий ободок кольца холодит. Он незаметно надевает кольцо, не задавая вопросов, вообще не подавая вид, что что-то произошло.

– Кушен! – окликает его Романна.

Он оборачивается через плечо.

– Поздравляю, ты поступил! – она приподнимает сжатый кулак, будто в жесте поддержки, но теперь Кушен чувствует себя намного спокойнее и сердце не заходится в груди, как полоумное. Он прекрасно понял ее послание: достаточно сжать кулак и тогда…

Что тогда?

Ну… будет круто, если никто, включая его, не умрет.

Глава 5. Движение

До совместного ужина с Розмарин так и не доходит. Когда Ромаша пытается узнать, у отца, где и когда он хотел бы провести встречу, тот только морщится, холодно смотрит на нее и резко отвечает, что у него есть более важные дела, чем подтирать дочери нос.

Точнее, его слова звучат так:

– Романна, у меня нет времени на твои глупости. Разбирайся со своей подругой сама. И прекрати ныть и мямлить, я сказал, что не смогу, это значит, что я не смогу. Уже давно бы пора бы понять – ты достаточно взрослая, чтобы самой нести ответственность за свои поступки.

И Ромаша с радостью поверила бы в это, если бы не опыт. Вечная присказка отца о том, какая она взрослая и как должна нести ответственность. Вечный упрек, в беспомощности, хотя любое действие вне его контроля кончается наказанием. Иногда просто словесной поркой, иногда ее запирают в комнате, а иногда ледяной взгляд отца становится багрово-красным и тогда… Тогда спасала мама.

Ромаша возвращается к себе в комнату подавленная. В очередной раз берет трубку и набирает Розмарин, но не может самой себе ответить на вопрос, зачем: сообщить о сорвавшейся встрече или самой утешиться?

Розмарин чутко слушает ее сбивчивый шепот, от чего кажется, будто слова имеют хоть какую-то силу, и сама Ромаша не пустышка, дешевая разменная монета в политических играх отца, где в итоге ее единственное место – рядом с каким-то толстосумом или сынком родовитого семейства.

– Ты расстроена? – спрашивает Розмарин.

От ее теплого тона по телу разливается сладость – будто ирисок наглоталась.

– Очень, – выдавливает Ромаша.

Откровенность, совсем не свойственная ей, будто приоткрывает что-то внутри. К горлу подступают слезы, в глазах предательски щиплет, словно в воздухе висит взвесь жгучего перца и кардамона.

– Как ты обычно встряхиваешься?

– Что? – переспрашивает Ромаша.

Ей кажется, она неправильно расслышала Розмарин. Прежде ей не доводилось слышать выражение "встряхнуться". Оно почему-то напоминает ей котенка, широко зевающего и встряхивающего своей пушистой шерсткой.

– Как ты спускаешь пар? – делает вторую попытку Розмарин.

Ромаша задумывается, но единственное, что возникает в голове – образы еды: сочные ломти арбуза, истекающие соком; горячая булочка, покрытая засахаренной медовой корочкой с гранулами дробленых орехов; мелкие кругляшки сушеного мяса…

– Ем, – честно отвечает она.

Розмарин хмыкает, но Ромаша ясно слышит, какой печалью пропитан этот звук, и ей тоже становится грустно. Будто все эти вкусные вещи – неправильно. И она сама – неправильная.

– Думаю, ты хорошо разбираешься в кулинарии, но у меня есть способ получше, – мягко произносит она. Все внутри Ромаши стягивается жгутом перевязанных луковиц. – Я заеду за тобой через полчаса.

Подруга замолкает, дожидаясь ответа.

Подруга?

Ромаша робко смотрит на затягивающийся ночью город. Дымка дневного жара еще висит, горячие белые камни полны солнечного света, но темное непроглядно-пустое холодное небо медленно опускается вниз, накрывая Янталик крышкой.

– Сейчас? – с сомнением переспрашивает Ромаша.

Ей, наверно, стоит обеспокоится тем, что отец сейчас сидит у себя в кабинете, и он может заметить, если она уйдет. Но…

Неожиданно робость сминается чем-то другим. Чем-то очень горячим.

Но отец ей уже сказал об ответственности, которую она сама несет за свои поступки.

В груди разгорается огонь ярости и дерзости.

– Хорошо, я буду тебя ждать.

Ромаша уверенно кладет трубку и идет в гардеробную.

У нее не так много темных вещей – раньше гардеробом занималась мама – но что-то все равно находится: старый свитер, который с трудом на нее налезает, но быстро растягивается от нескольких движений, спортивные штаны и черные осенние полуботинки (температура уверенно падает меньше десяти градусов, так что Ромаша не боится перегреться). Девушка с сомнением смотрит на юбку, но в итоге оставляет ее на вешалке. Черный шарф прячет белые волосы. Теперь в ней мало кто сможет опознать женщину: она слишком крупная и бесформенная.

Розмарин уже ждет ее у выхода из проулка. Хмыкает, глядя на нахмуренные брови и упрямо закушенную губу, и протягивает шлем.

С воем мотоцикл срывается с места.

***

Они едут чуть больше четверти часа: за спиной уже остался и исторический центр, и дорогие жилые кварталы и деловые кварталы. По бокам начинаются темные коробки складов. Розмарин останавливается у одного из них, мало отличающегося от всех остальных.

Вместе с ночным холодом в Ромашу пробирается неуверенность: она задумывается, что ответственность за свои поступки может означать смерть в заброшенных складах, ведь она ничего толком не знает о Розмарин.

Девушка, словно услышав ее мысли, весело улыбается ей. Прозрачно-голубые глаза горят, волосы зачесаны в высокий хвост, обнажая бритые виски и изящный изгиб шеи в высоком воротнике кожаной куртки. Кажется, на ушах вообще нет места без сережек, еще одна поблескивает в носу.

– Держи, – Розмарин кидает ей небольшой мешочек. На ладонь Ромаше падает комплект сережек-гвоздиков в виде крохотных квадратов. В них поблескивают черные агаты.

– Я не могу снять свои серьги, – краснеет Ромаша. – Это не безопасно.

– Не бойся, – отвечает Розмарин, подхватывает одну из сережек и подносит к ее уху. Что-то тихо щекочет мочку и щелкает. Сережка остается в ухе. Ромаша послушно повторяет за подругой.

– А зачем это? – догадывается она спросить.

– Теперь никто не запомнит, как именно мы выглядели, – поясняет Розмарин.

– Зачем? – настойчиво повторяет Ромаша, хотя, конечно, понимает разумность этого.

Она никогда не решилась бы так разговариват с отцом, наверное, поэтому все вопросы приходят к ней в голову уже после того, как она совершает поступок. Ей не стыдно, но ее начинают покалывать тревога и что-то отдаленно напоминающее голод – тянущее чувство нереальности происходящего, слово это все происходит не с ней и она просто наблюдает со стороны.

– Не бойся, – и не сказав больше ни слова, Розмарин обхватывает ее ладонь и тянет за собой.

Ромаша не сопротивляется.

Они проскальзывают в черное нутро склада. Темнота рассеивается, но света нет, и Ромаша осознает, что у сережек намного больше функций, чем сказала Розмарин: похоже, они как-то помогали видеть в темноте. Ромаша пытается припомнить, было ли что-то о таких свойствах флого-агата в конспектах, которые они писали с мамой почти год назад. По сердцу проходит дрожь, и Ромаша снова фокусируется на окружающем.

Воздух душный и тяжелый, неясный едкий мерзкий запах заполняет ее нос, но Ромаша не может распознать его источник. Пол завален какими-то тряпками, на стенах кляксы пятен, от потока тянутся сырые подтеки – все это может быть источником запаха.

Но Розмарин он как будто вообще не беспокоит. Она опускается на корточки и запускает руку прямо в тряпье. Под ее рукой поднимается деревянная крышка хода. Из лаза несет сигаретным дымом, алкоголем, потом, кровью и… тем самым, от чего глаза начинают слезиться.

Розмарин уверенно спускается.

Ее прозрачный взгляд словно искрится, когда она оглядывается на Ромашу. Видимо, это приглашение. Ромаша не знает, хочется ли ей спускаться туда. Но чего ей точно не хочется – остаться тут в одиночестве. В конце концов, они ведь уже здесь. Она ведь уже согласилась приехать.

Ромаша снова вспоминает про ответственность, и в этот раз мысль вызывает только уже знакомый, но все еще непривычный горячий огонек ярости и дерзости.

Ты ведь этого хотел, отец.

К запаху примешиваются тихие басы и едкая мелодия с южных островов. Раздаются крики то ли злости, то азарта. От них волнами по коже разбегаются мурашки, а по крови расходятся пузырьки газировки, опускаясь в желудок тяжелым комком. Ромаше хочется поежиться в этом смрадном сумраке, но она только крепче сжимает челюсть. Она приняла решение, она примет все его последствия.

Розмарин уверенно идет на мерцающий свет. Он вспыхивает разными цветами порой так ярко, что перед глазами начинают плыть круги. Ромаша старается не отставать от подруги, но она никогда не ходила много или быстро, поэтому дыхание сбивается.

Розмарин останавливает и оглядывается на нее. На ее лице вновь спокойствие, но в глубине глаз и легком изломе губ Ромаша видит предвкушение, безудержный восторг, как там, на дамбе, где у них будто выросли крылья. Ромаша не может сдержать широкой улыбки в ответ, хоть та и кажется еще более непривычной, более тесной, чем бесстрашие злости. Вокруг слишком всего и голова начинает немного кружиться, хотя самое важное там – в дымном грохочущем полумраке, ослепляющем неоновыми неестественно яркими огнями.

Розмарин распахивает прикрытую дверь. На мгновение Ромаша застывает, затем набирает полную грудь звенящего воздуха. Ладонь Розмарин чуть пожимает ее, и они шагают внутрь вместе.

***

Они оказываются в просторном помещении, заполненном людьми. Люди кричат, колышутся в едином порыве, свет мерцает, но прямо в центр комнаты направлено два ослепительных луча прожекторов. Музыка бьет по ушам.

Ромаша с трудом может расслышать собственные мысли, по венам струится такой жгучий коктейль, что она сама не может разобрать, что же в нем. Ей сложно, понять нравится ли все вокруг или нет: слишком непривычно, слишком дико, слишком… возбуждающе.

И вряд ли отец когда-либо думал, что она может оказаться в подобном месте, иначе не махнул бы на нее и ее подругу рукой, косвенно позволяя все происходящее.

Люди не расступаются перед ними, но их тела все равно словно скользят мимо. И неожиданно перед глазами оказывается круглая сцена. Ее диаметр едва ли больше трех-трех с половиной метров, но даже этого как будто много, потому что в центре сцепились в клубок человеческие фигуры.

Осознание еще не достигло ее, когда бойцы расцепились и откатились друг от друга в разные стороны. Кулаки обмотаны покрытыми кровью бинтами, лица в кровоподтеках и наливающихся дурной краснотой ушибах. Ромаше еще не доводилось видеть обнаженных мужчин, и ее тут же простреливает стыд и горячая волна чего-то, от чего вздрагивают колени, в животе стягивается узел, а рот наполняется слюной.

Музыкальный ритм вторит сердечному шуму в ушах, дым распыляет по венам огонь, рев толпы вплетается в хриплое дыхание мужчин на арене. Ромаша даже не может разглядеть их толком, только видит витые взбухшие мышцы, покрытые потом и каплями крови. Адреналин кружит голову. Розмарин рядом поднимает кулак к потолку и что-то кричит, но Ромаша не может расслышать слов, только поднимает в след за подругой кулак вверх и тут же из ее груди рвется яростный клич, зов крови. Один из бойцов ловит ее взгляд и криво ухмыляется. Крик из ее горла становится еще громче.

Бойцы снова сходятся. Каждый удар расходится волной рева по залу. Прожекторы не отпускают гибкие мощные фигуры, в воздухе искрится влага с их тел.

Ромаша давно не слышит себя, только чувствует, что позволь ей кто-нибудь, она и сама вышла бы на этот ринг, и сама дралась бы до зубного крошева и вывернутых суставов.

Дралась, пока могла подняться с этого грязного пола.

Бой кончается со звоном гонка и тогда же музыка несколько утихает. На сцену выбирается тощий мужчина, увешенный золотыми цепями как праздничный аист на день осеннего равноденствия.

– Н-да… – тянет он в микрофон и его голос хриплыми волнами проходит над толпой. Даже дым, кажется, немного рассеивается от его звуков. – Давно уже такого не было, чтобы бойцы не уложились во время. Ну… вы знаете правила?

Толпа одобрительно ревет, а Ромаша на мгновение теряется. У этого еще и правила есть?

– Отлично, – на скуластом желтом лице распорядителя расплывается широкая улыбка. – Заканчиваем бой ничьей?

Люди вокруг разражаются гневными криками и улюлюканьем.

– Бьемся до потери сознания?

И снова по толпе проходит рев, только в этот раз одобрения.

– Отлично! Бой, до нокаута. Господа, не мне вам объяснять, чего мы от вас ждем, – распорядитель в притворном уважении кивает бойцам и спрыгивает с арены.

Снова звенит гонг.

Это… красиво. В горячей почти ярости Ромаша видит такую свободу, которую ей не дала даже поездка по дамбе. Эти люди были тем, кем хотели быть. Они дрались, потому что могли это себе позволить. У них не было никакой цели, кроме денег. Но эта честность в мотивах и давала им легкость, с которой они крошили кости друг другу, оставляли свою кровь на ринге.

Наверное, Ромаша им даже завидует.

Когда бой кончается, Розмарин утягивает девушку в угол, чтобы другие зрители их случайно не затоптали.

Женщин среди зрителей почти нет, а те, что есть, явно торгуют свои телом. Их одежду и одеждой не назвать: лоскуты ткани на бедрах, золоченные диски, прикрывающие соски. Но Ромаше не стыдно смотреть на них, кажется, после боя она вообще больше не будет ничего стесняться – так сильно в ней еще кипит адреналин и что-то, название чему она никак не может дать, что девушка только теряется в догадках, как эти женщины не мерзнут.

Зал постепенно пустеет, но музыка все еще играет, хоть и значительно тише.

– Это не конец, – говорит ей Розмарин. Ромаша читает слова по губам, ей сложно разобрать человеческую речь после долгого крика. – Сегодня еще несколько бойцов выступает.

– Я хочу также, – выпаливает Ромаша и тут же испуганно сжимается – она слишком громко и прямо сказала о своих желаниях.

На разгоряченном лице Розмарин медленно проступает улыбка.

– Также не получится, но есть одно место… – ее глаза вспыхивают, словно льдинки, подхватившие солнечный свет.

Плечи Ромаши распрямляются, грудь наполняет надежда.

– Поехали, – смело говорит она.

И внутри все поет и звенит в унисон дикой южной музыке.

***

Склады остаются за спиной. Мотоцикл двигается почти в противоположную сторону, забирая куда-то вглубь делового района.

Голова немного кружится, и Ромаша прижимается к спине Розмарин, подпитываясь ее силой и спокойствием. Даже если после этого отец никогда не выпустит ее больше из дома, этот вечер он не сможет у нее отобрать. Он не сможет отобрать у нее этот огонь, все еще струящийся в ее жилах.

Розмарин припарковывается у одного из бизнес-центров. Таких высоких нет в жилых кварталах – этажей двадцать-двадцать пять, но и с Башней он не поспорит, конечно. Панорамные окна отражают плоские кругляши света уличных фонарей. Ровную площадку входа окружает полоса чахлых деревцев. Где-то в небесной тьме светится название бизнес-центра, но Ромаше лень поднимать голову и вчитываться, она просто следует за подругой к служебному входу – почти незаметной стеклянной двери.

Дверь послушно открывается, и девушки быстро заходят в холл. Ромаша не успевает оглядеться, потому что Розмарин уже перепрыгнула турникеты и двигается к лифту. Краем глаза Ромаша улавливает движение у стойки охраны, но ее никто не останавливает, и она неловко протискивается следом за подругой.

Загорается табло с номером этажа, раскрывается кабина лифта. Свет неприятно режет глаза. Розмарин уверенно нажимает кнопку минус первого этажа. Ромаше впервые за вечер представляется возможность оглядеть Розмарин целиком: вокруг слишком обычно и скучно, чтобы обращать внимание на что-то другое. Девушка в широких черных штанах, стянутых у лодыжек резинкой, на ногах тяжелые ботинки, вызывающие мысли о солдатах и стражах, торс прикрывает кожаная куртка с толстыми подкладками у плеч и локтей. На лице отстраненное задумчивое выражение.

Интересно, о чем она думает?

В голове неожиданно легко и одноврменно шумно, к горлу подкатывает тошнота, и Ромаша сглатывает наполнившую рот слюну.

Лифт снова открывается. Розмарин встряхивается, ободряюще улыбается Ромаше, та отвечает улыбкой. В голове что-то щелкает, и перед глазами проносится воспоминание:

Теплые блики огня рассыпались по комнате, легли тени на лица.

Мама откинулась на спинку кресла, но в ее позе не было расслабленности или спокойствия. Папа не отводил взгляд от камина. В его руке поблескивал какой-то предмет, но Ромаша была еще слишком мала, чтобы понять что это такое. Сама Ромаша спряталась в дальнем углу дивана, чтобы случайно не попасться на глаза папе. Она знала, что в такие вечера лучше стать совсем незаметной.

Родители о чем-то разговаривали, но слова не задерживались в голове Ромаши, она просто прислушивалась к звучанию голосов, как к музыке.

Вот папа поднял ладонь и Ромаше стала видна большая красивая подвеска, которую обычно носила мама. Мама что-то ответила ему. Улыбка на ее лице была такой красивой и такой грустной. Лицо папы замерло, только губы подрагивали.

Ромаша еще сильнее вжалась в спинку дивана. Папа поднял руку, покачал подвеску прямо перед лицом мамы, но та продолжала улыбаться.

И тогда папа поднял руку и метнул украшение прямо в огонь. Развернулся, оттолкнув кресло в сторону, и ушел. Огонь тут же налился всеми возможными красками, заискрил. Мимо прошла огромная, черная беда, лишь случайно их не задев. Мама повернулась к Ромаше и ободряюще ей улыбнулась. Ромаша улыбнулась в ответ.

В тот раз им очень повезло.

Тело пронзает неожиданный страх.

Розмарин снова берет ладонь Ромаши в свою. Ромаша не успевает задуматься о случайно всплывшем воспоминании, как тепло пальцев подруги вытесняет осколок страха. Так естественно и просто быть рядом с Розмарин. Она будто всегда знает, что Ромаша чувствует и думает. И это так ярко, но – удивительно! – так безопасно. Слово жизнь большая тарелка сластей, от которых ни за что не растолстеешь, если бы такие существовали.

Они проходят мимо, судя по табличкам, нескольких техпомещений. Неожиданно узкий коридор заканчивается двумя дверьми. На одной женский силуэт, на другой – мужской. Ромаша недоуменно смотрит на них: Розмарин привела ее к туалетам?

Дверь скрипит, темное помещение вспыхивает ярким светом. Ромаша невольно морщится, пока глаза не привыкают к яркости.

Они… В раздевалке.

– Держи, – Розмарин уже стоит у одного из шкафчика и достает оттуда одежду. Ромаша ловит спортивную футболку и шорты. – Остальное у тебя как надо.

Ромаша неловко переодевается, отчаянно краснея. Она стыдится своего большого расплывающегося тела с крупными белыми боками и дряблыми руками, больших трясущихся ляжек. Но Розмарин ничего не говорит, пока тоже переодевается, хотя Ромаша успевает разглядеть жгуты мышц на теле, подтянутый живот, сильные руки.

Они выходят в другую дверь и оказываются в большом тренажерном зале. Тут еще горит свет, громко играет быстрая музыка, какую Ромаше раньше не доводилось раньше слышать. Музыка снова зажигает кровь и заставляет щеки раскраснеться.

Продолжить чтение