Читать онлайн Сергей Курёхин. Безумная механика русского рока бесплатно

Энди Уорхол

Рональд Рейган

Эдуард Лимонов

Анастасия Цветаева

Сальвадор Дали

Джон Зорн

Владимир Маяковский

Олег Каравайчук

Фрэнк Заппа

Джоанна Стингрей

Борис Гребенщиков

Сергей Шолохов

Ванесса Редгрейв

Алистер Кроули

Алла Пугачева

Сергей Дебижев

Ринго Старр

Дэвид Тибет

Петр Мамонов

Василий Аксенов

Муаммар Каддафи

Сьюзен Сонтаг

Эдуард Хиль

Сергей Соловьев

Дюк Эллингтон

Михаил Боярский

Егор Летов

Сергей Летов

Дэвид Боуи

Владимир Ленин

Виктор Цой

Африка

Джон Кейдж

Пьер Паоло Пазолини

Александр Вертинский

Артемий Троицкий

Майлз Дэвис

Сева Новгородцев

Марина Влади

Александр Дугин

Лучано Паваротти

Джон Рональд Руэл Толкиен

Иосиф Бродский

Елена Корикова

Брайан Ино

Тимур Новиков

Павел Флоренский

Михаил Горбачев

Валентина Матвиенко

Люди эти духом были таковы, что поднимались выше высоких гор, не встречая преград, и опускались в морскую пучину, не замочив себя… Терпя утеснения, они не чувствовали себя ущемленными.

Чжуан-цзы

В самом начале 1970-х в центровом ленинградском кафе «Сайгон» появился новый посетитель – загорелый парень в вельветовой куртке поверх полосатой футболки и расклешенных джинсах. Лучистым взглядом серых глаз он прицельно сканировал новое пространство.

Заказав тройной кофе с водой, молодой человек быстрым шагом пересек шумную компанию поэтов-писателей-художников-музыкантов и расположился в углу. Здесь он неспешно осмотрелся и, попивая кофе, стал прислушиваться к обрывкам разговоров. Через пару часов незнакомец болтал с многочисленными посетителями кафе как со старыми приятелями. Изящно поддерживал беседы о высоком, но предпочитал обсудить что-нибудь безумное и фантастическое.

Например, высадку вдоль Невского проспекта плантации кактусов или декорирование «Сайгона» буйными зарослями агавы. Предполагалось, что тогда в кафе родится совсем другая энергетика. Так в Ленинграде появился новый романтик. Звали его Сергей Курёхин, и было ему в ту пору семнадцать лет. Эдакий вундеркинд-самоучка, которого судьба вытолкала с крымской танцплощадки в артистическое сердце Невского проспекта. И он это сердце сравнительно легко завоевал.

Кактусы-мутанты

Свое прошлое Сергей прикрывал пеленой таинственности. Он любил гнать пургу про пропавшую в Сибири бабку-цыганку, зато не сильно распространялся о своем еврейском происхождении и статусе потомственных военных командиров по отцовской линии. А ведь там было о чем рассказать!

Его дед Иван Тимофеевич Курёхин был родом из вологодско-архангельских крестьян и начинал службу простым матросом на флагманском крейсере «Андрей Первозванный». В Гражданскую войну сражался против генерала Юденича, а затем окончил Академию им. Фрунзе, став одним из ведущих финансистов Тихоокеанского флота. Потом дослужился до должности генерал-майора, а в годы войны основал и возглавил финансовое Управление военно-морского флота, перед которым стояла задача обеспечить бесперебойное снабжение – от снарядов до последней банки тушенки. Интендантская служба во время войны была гиперответственной: одна ошибка – и расстрел. Время было суровое.

Нередко сам Иосиф Сталин вызывал генерал-майора Курёхина в Кремль с докладом о финансовой обстановке на флоте. Подобные вызовы на ковер происходили около пяти часов утра и, бывало, заканчивались инфарктами. К концу Великой Отечественной войны Иван Тимофеевич «был совершенно измотан» и, получив орден Нахимова I степени, тут же ушел в отставку. Но прожил недолго – умер от инсульта в возрасте 54 лет. Многие родственники впоследствии утверждали, что в фильме «Два капитана II» Курёхин-внук, разгуливавший по палубе крейсера «Аврора» в шинели морского офицера, внешне – вылитый дед. Та же ухмылка, тот же тяжелый шаг, та же юркая бесовщинка в глазах.

Дед Курёхина по материнской линии Леонтий Игнатьевич Барановский долгое время считался «врагом народа». Во время Гражданской войны он воевал за Советскую власть, а со временем стал председателем мурманской коллегии адвокатов. Но в эпохальном 1937 году сотрудники НКВД взяли его прямо в поезде Москва – Мурманск, по ложному обвинению отправили в сталинские лагеря, а в самый разгар Великой Отечественной войны он был расстрелян. В годы хрущевской оттепели Леонтий Игнатьевич был оправдан и признан невиновным.

Отец Сергея, Анатолий Иванович Курёхин, закончил мореходное училище и служил во флоте. Бороздил океаны на «морском охотнике», а позже командовал подводной лодкой. В должности капитана второго ранга он в конце 1950-х был переведен из Мурманска в Москву. Сергею Курёхину, родившемуся 16 июня 1954 года, в ту пору было четыре года.

В столице его семья жила в коммунальной квартире на Тишинской площади, а летом отдыхали в подмосковной Валентиновке, где находилась генеральская дача деда. Туда же во время каникул съезжались со всей страны многочисленные родственники.

Когда Сережа учился во втором классе, родители приняли решение обменять комнату в московской коммуналке на квартиру в Евпатории. Так будущий Маэстро авангардной музыки очутился в Крыму. Учился в общеобразовательной и музыкальной школах, занимался настольным теннисом, а дома подсел сразу на несколько семейных увлечений.

Дело в том, что в роду Курёхиных испокон века все увлекались коллекционированием. И самой главной страстью в семье было собирание домашней библиотеки. Мама Зинаида Леонтьевна работала преподавателем математики, а потом стала художником-оформителем. Рисовала портреты вождей, героев космонавтики, передовиков производства. Параллельно развила бурную просветительскую деятельность, сумев подписаться на все переиздания русской классики от Льва Толстого до Чехова, а затем – на десятки томов «Библиотеки всемирной литературы».

По утрам она выстаивала очередь в книжном магазине, отмечаясь в пресловутых «списках ожидания». В каком-то смысле это был вид спорта, и юный Курёхин не без азарта принимал участие в таких состязаниях. Показательно, что все эти книги Сергей скрупулезно читал, иногда по несколько раз. Листал их, как правило, с конца – не в силу непоследовательности характера, а исключительно из-за врожденного любопытства. Мол, что же там будет в финале?

Еще одно увлечение юного экспериментатора было связано с выращиванием кактусов. Этой странностью Курёхин заболел еще в Москве, когда у родителей завязалась переписка с кактусоводами по всей стране. Потом начался обмен бандеролями, участие в цветочных выставках, и постепенно евпаторийская квартира Курёхиных стала напоминать колюче-игольчатую оранжерею. В какой-то момент количество домашних кактусов достигло нескольких сотен особей. Их было целое поле, и они стояли буквально везде: на книжных полках и письменном столе, на кухне и в ванной комнате. Все подоконники в квартире были уставлены маленькими склянками, горшками, банками из-под консервов. И отовсюду произрастали кактусы: маленькие, средние и огромные.

Сережа знал о кактусах все: какие цветут, а какие дают только войлочную шапку. Особенно Курёхину нравилось скрещивать разные виды кактусов, даже те, которые скрещивать было противопоказано. Его радовало создание новых подвидов, которых не было на страницах толстых немецких энциклопедий, посвященных кактусоведению. И папа с мамой удивлялись, когда замечали, как из какого-нибудь эпифиллума начинал расти кактус-мутант, который, казалось, ни по каким законам природы существовать не мог.

Тем не менее Сергей был дисциплинированным исследователем. Он регулярно опрыскивал кактусы, специально подсвечивал их, а все свободное время ставил опыты. Он дожидался, пока родители лягут спать, и рьяно продолжал свои мистические эксперименты.

Юному Курёхину нравилось химичить, причем во всех проявлениях. Когда через несколько десятков лет общественно-политический деятель Сергей Анатольевич Курёхин будет в телевизионной программе рассуждать о наркотических свойствах мексиканских кактусов Lophophora Williamsi, у миллионов зрителей создастся неподдельное ощущение, что «человек с телеэкрана» знает, о чем говорит. В общем, это было недалеко от истины.

Позднее Сергей утверждал, что к середине 1970-х собрал крупнейшую коллекцию кактусов в Советском Союзе. Опираясь на собственные энциклопедические познания, Курёхин развил целую теорию «цветочной эволюции»: «Для меня, например, цефалий у кактуса – это проявление новой культуры, а концерт Аллы Пугачевой – нет».

И все-таки основным увлечением семьи Курёхиных была музыка. Младшая сестра Аля училась в музшколе по классу скрипки. Папа играл на гитаре и неплохо пел. Долгое время маленький Сергей засыпал под воспроизводимую отцом мелодию из кинофильма «Песня первой любви»: «Свет первых встреч не погас, ярче день ото дня, тепло твоих ясных глаз согревает меня».

Коньком Зинаиды Леонтьевны было исполнение арий из опер и оперетт, начиная от «Принцессы цирка» и заканчивая «Мадам Баттерфляй». В доме всегда звучали оперные пластинки, и уже в семилетнем возрасте Сергей вовсю распевал «Травиату». Из остальных дисков его впечатляли «Подмосковные вечера» и «Веселый вечер» Цфасмана.

Но особенно ему нравилось заниматься фортепиано. В четыре года Курёхин начал играть на рояле, и практически сразу учителя отметили абсолютный слух и феноменальную музыкальную память Сергея. Услышав сложное симфоническое произведение, он воспроизводил его мелодическую канву практически без ошибок.

Овладев музыкальной азбукой, Сергей увлекся твистом и рок-н-роллом. С девяти лет он начал играть в школьном ансамбле «Электрон» – вначале на пианино, потом на электрооргане «Юность», который за примитивный звук обзывал «хором мандавошек». Играл легко и быстро, практически не глядя на клавиатуру, которую чувствовал кончиками пальцев.

Уже тогда Сергей Курёхин мечтал о волшебном саунде электрооргана Hammond, синтезаторов Moog или Hohner, которые слышал на дисках западных рок-групп. В те времена Курёхин плотно сидел на первом альбоме The Rolling Stones и пластинках Литтл Ричарда, которые привозили отцу знакомые моряки. Примечательно, что, к примеру, из The Beatles юному Курёхину нравилось далеко не все, а лишь быстрые композиции. Лирические баллады Маккартни и Леннона он оценил значительно позднее…

«Сережа очень любил всякую музыку, – вспоминает Зинаида Леонтьевна. – Как то в Евпаторию приехал эстрадный оркестр из Ялты, который давал несколько концертов. Концерты проходили вечером, а Сережа был еще совсем небольшим мальчишкой. Но он не пропустил ни одного выступления и потом вдохновенно об этом рассказывал дома. Мол, как здорово там было!»

Если сочинять про Курёхина документальный фильм, его можно начать с плана евпаторийской набережной, невдалеке от того места на улице Фрунзе, где Сергей оканчивал школу. В конце набережной находился Битак – уличная танцплощадка с забетонированным полом, огороженная высоченным забором из железной проволоки. Там эстрадные ансамбли исполняли под электрогитары песни про бременских музыкантов и толстого Карлсона. Все это напоминало добрую сказку, послушать которую собиралось около тысячи парней и девушек. Летними вечерами евпаторийские улицы наполняли стайки разноцветных стиляг, которые обожали танцевать твист, летку-енку и всякую «шубу-дубу». Пригласить знакомую девушку на Битак считалось у местных модников высшим шиком.

Увы, на сцене Битака выступали в основном заезжие звезды, и пока Курёхину в этот «пантеон славы» было не пробиться. Хотя в то время он уже выступал в эстрадном оркестре Дома культуры Евпатории, где на фоне взрослых дядечек достойно представлял андеграундный фланг ансамбля – был единственным, кому дозволялось петь рок-н-роллы Чака Берри. Английского при этом Сергей толком не знал и позднее признавался в интервью, что «уже в школьные годы был неадекватен действительности».

Здесь уместно заметить, что еще с послевоенных времен в семье Курёхиных существовал трофейный радиоприемник Telefunken. Он отличался устойчивым приемом западных радиостанций, которые Сергей каждый вечер слушал на коротких волнах. Практически все его одноклассники жадно ловили в эфире обрывки западных радиопередач, но только Курёхин делал это максимально последовательно. В девять часов вечера по «Голосу Америки» шла 45-минутная программа о рок-музыке. Сергей готовился к ее прослушиванию как к главному событию дня. Несколько раз он случайно включал приемник раньше положенного и попадал на передачу о джазе, героями которой были и Майлз Дэвис, и персонажи типа Джона Колтрейна и Маккоя Тайнера. Там же звучал не только джазовый мейнстрим, но и другие направления.

«В 1966–1967 годах я начал слушать такой странный джаз, которым никто из моих друзей не интересовался, – вспоминал впоследствии Курёхин. – Потихонечку я въезжал в джазовый, полуавангардистский мир. Больше всего мне нравился фри-джаз, он казался мне более экспрессивным… Для меня был чрезвычайно важен Колтрейн и все, что с ним связано».

В какой-то момент Курёхину стало тесновато в провинциальной Евпатории. Узнав, что в Симферополе живет известный кинокомпозитор Алемдар Сабитович Караманов, Сергей решил с ним познакомиться. Караманов интересовал юного Курёхина в качестве представителя советского авангарда 1960-х наряду с Альфредом Шнитке, Эдисоном Денисовым, Софией Губайдулиной и Андреем Волконским. И вот в один из воскресных дней Курёхин направился в Симферополь. Застать дома Алемдара Сабитовича не удалось, зато удалось познакомиться с Борисом Румшицким, который вскоре стал другом и единомышленником Курёхина.

«Один приятель привел ко мне домой мальчика из Евпатории и говорит: „Помнишь, я тебе рассказывал о гениальном музыканте? Это он, знакомьтесь“, – вспоминает Румшицкий. – Курёхин был чистенький, с доверчивым взглядом, и показался мне похожим на девочку. Он был модно и аккуратно одет в отглаженные джинсы клеш, что произвело на меня сильное впечатление. Сергей мечтал стать пианистом и хотел что-то показать Караманову, но сам это сделать стеснялся. Алемдара Сабитовича мы дома не застали, но успели подружиться и в результате оказались в Алуште. По ошибке сели не на тот троллейбус, уехать обратно не успели и ночевали на пляже. Сережа переживал, что родители будут беспокоиться. Мобильников тогда не было, а дома он сказал, что идет погулять с собачкой Данилкой. Мы искали междугородку, но там была огромная очередь… Тогда Сергей показался мне совсем не авантюрным, а, наоборот, очень благопристойным и домашним человеком. Такой хрупкий, хорошо воспитанный мальчик, который на голубом глазу, сильно стесняясь, вовсю разыгрывал окружающих. И говорил какие-то невероятные вещи – я просто пополам сгибался от такой манеры шутить и полюбил его сразу же».

Еще одним источником музыкальной информации для Курёхина стал молодой ленинградский режиссер Эрик Горошевский. Женившись на Сережиной двоюродной сестре Маше, Горошевский летом 1968 года проводил медовый месяц в Евпатории. Ученик Товстоногова, Эрик грезил идеей собственного театра с оригинальной концепцией и необычным музыкальным сопровождением. Для любознательного Курёхина эта встреча оказалась судьбоносной.

«Эрик часами сидел с Сережкой за фортепиано и рассказывал ему про композиторов и про то, как можно трактовать их произведения, – вспоминает Маша Горошевская. – Они были прямо в обнимку. Курёхин уже тогда был потрясающий пианист, что-то всегда мурлыкал и отбивал руками такт. У него все время в башке играла музыка. И чувство ритма уже тогда было изумительное».

Летом 1971 года, устав от бесконечного нашествия родственников-курортников, Зинаида Леонтьевна и Анатолий Иванович решили уехать из Евпатории. Они планировали поменять крымскую квартиру на Кишинев или Ригу, но в итоге остановили выбор на Питере, где у них проживала часть родни. Дождавшись, пока Сергей окончит школу, вся семья буквально на следующий день переехала в Ленинград. Перед отъездом продали мебель, а также коллекцию пластинок и книг, поскольку перевезти все эти богатства в поезде было невозможно.

Вскоре семья Курёхиных поселилась в «спальном районе» Ленинграда под названием «Сосновая поляна», где стала стремительно обживаться: в рекордные сроки их трехкомнатная квартира на улице 2-й Комсомольской была превращена в кактусовую плантацию. Зинаида Леонтьевна устроилась работать художником-оформителем на Кировский завод, а Анатолий Иванович начал трудиться заведующим лабораторией в Технологическом институте. Сергей поступил в Институт культуры, а в свободное время аккомпанировал на пианино гимнастам в детско-юношеской спортивной школе. Параллельно подружился с часто приезжавшим из Москвы двоюродным братом Максимом Блохом, а также с дядей Григорием Ивановичем – моряком дальнего плавания торгового флота.

«Дядя Гриша привозил из загранпоездок музыку, странную для советского моряка, – вспоминает Максим Блох. – Он покупал диски Free, Steppenwolf, Боба Дилана, Джоан Баэз, Сида Барретта, а также Melody Maker и New Musical Express, которые мы изучали чуть ли не под микроскопом. Вглядывались в фотографии: какие у кого волосы, кто как одет? Все это завораживало, и был в этом какой-то невероятный дух».

Lucky man

Иногда воспоминания с известной натяжкой можно уподобить дорогам. Одни разбиты, другие пожирают мечты и велосипедные колеса, время, деньги и догадки о поворотах.

Аркадий Драгомощенко

Вскоре Сергей подружился с молодым поэтом и драматургом Аркадием Драгомощенко. Это был важный момент в жизни Курёхина. «Нас познакомила моя приятельница Лена Лозинская, которая славилась тем, что всегда врала, – вспоминал Драгомощенко. – Как-то раз она говорит: „У меня есть родственник Курёхин, вы должны познакомиться! Потому что он такой же сумасшедший, как и ты“. Мы встретились в „Сайгоне“, и буквально на следующий день Сергей сказал: „Давай будем ставить балеты! Но только так, чтобы там обязательно пели. Конечно, балеринам будет неловко двигаться, параллельно что-то напевая, но это как раз и будет интересно“. Я добавил: „Пусть поют и потом еще разговаривают“. И Курёхин ответил: „Конечно, легко“».

Так объединились два безумия. Выходец из Винницы Драгомощенко учился на театроведческом факультете, откуда до «Сайгона» было рукой подать. Случайности складывались в изящную картину. И диверсионный творческий тандем начал свою подрывную культурологическую деятельность.

Художник Митя Шагин вспоминает, как впервые увидел дуэт Драгомощенко – Курёхин в клубе Политехнического института. Первый читал стихи, второй играл на рояле. Сначала Сергей сидел в пальто и внимательно слушал выступление товарища, а потом неожиданно спел танго на стихи опального поэта Иосифа Бродского: «Воротишься на родину. Ну что ж, / Гляди вокруг, кому еще ты нужен, / Кому теперь в друзья ты попадешь? / Воротишься, купи себе на ужин / Какого-нибудь сладкого вина, / Смотри в окно и думай понемногу: / Во всем твоя одна, твоя вина. / И хорошо. Спасибо. Слава Богу».

Студенты политеха поступок Курёхина оценили – в свое время ленинградские газеты пестрели фельетонами, в которых Иосифа Александровича называли тунеядцем и чуть ли не изменником родины. И у Драгомощенко с Курёхиным протест против социалистической действительности выражался таким несколько наивным образом. Как сформулировал однажды писатель-эмигрант Андрей Синявский, «с советской властью у меня чисто стилистические разногласия».

Через некоторое время 18-летний Сергей принял участие в нескольких концертах импровизационной музыки. На одном из таких выступлений оказался саксофонист из легендарного джаз-оркестра Иосифа Вайнштейна Михаил Костюшкин.

«Курёхина я впервые увидел во Дворце культуры им. Кирова, – вспоминает Костюшкин. – Мне сказали, что будет играть парень, который подает большие надежды как пианист. За роялем сидел молодой человек с глазами новорожденного теленка. Открыл инструмент, пробежался по клавишам. И сразу стало понятно, что он музыкально образованный. У него моторность и беглость пальцев были на высочайшем уровне. И он начал исполнять музыку, похожую на регтаймы. После концерта мы разговорились. „Что поделываешь? Откуда?“ – „Только что в Питер приехал, надо учиться, работу искать“. Ему было восемнадцать, мне двадцать шесть. Тогда Курёхин казался застенчивым. Глаза опускал, говорил куда-то в пол. Хотя его демоническая улыбка уже сияла, но теплота и контактность были как на ладони. Мол, я открыт, если есть предложения – пожалуйста, обращайтесь».

«Я был свидетелем одного из первых выступлений Сергея, – вспоминает актер театра Горошевского Сергей Берзин. – Тогда по джазовой тусовке поползли слухи – мол, из Крыма приехал парень, который фантастически быстро играет на рояле. И его пригласили выступить в Доме композиторов на еженедельном семинаре Абрама Григорьевича Юсфина, где после концертов проходило нечто вроде круглого стола. Когда туда пришли Курёхин с Драгомощенко, они выглядели как белые вороны. Мне показалось, что Сережа почувствовал отголоски совдеповости в этих обсуждениях и начал хулиганить. Играл пассажи во всех октавах, бегая пальцами по роялю очень небрежно, как мышка, мимо нот. После его выступления разразился страшный скандал. Начались вопросы: „А что это вы играли? А какая здесь звучала тема?“ Курёхин тогда был очень обидчивый и начал огрызаться: „Не нравится – не слушайте!“ И, когда поднялся лай, Драгомощенко встал, как Станиславский, и надменно сказал: „Вы все здесь такие умные! Боже мой, какие вы умные!“ И они покинули зал непобежденными. Просто встали и ушли».

Вскоре Курёхина пригласили выступать на танцах в составе рок-группы «Пост», вокалист которой мог «в ноль» спеть Роберта Планта. Теперь Сергей курсировал между дачными поселками в районе Александровской, исполняя экспрессивный хард-рок, разумеется на английском языке. Курёхину нравилось петь не всегда понятные ему слова, в которых ему виделся определенный сюрреалистический смысл.

«Я заучивал тексты, не зная, о чем были сами песни, и меня это нисколько не заботило, – вспоминал он впоследствии. – Что мне действительно нравилось, так это звук и интонации английского языка. Если бы я уделял внимание текстам, которые были скучны или глупы, половина удовольствия от пения пропала бы».

С появлением Курёхина на смену трехаккордному року пришли шизофренические опусы Артура Брауна, утяжеленные боевики в духе Grand Funk Railroad и арт-роковые номера Procol Harum. По инициативе Сергея, чьими фаворитами тогда были Рик Уэйкман и Кит Эмерсон, группа «Пост» включила в репертуар поп-классику – в частности, «Второй концерт» Гайдна и фрагменты «Пер Гюнта» Грига. А в паузах между отделениями юный пианист мог сыграть на раздолбанном фортепиано альбом Джими Хендрикса Axis: Bold as Love. Без единой ошибки. Несильно напрягаясь. Просто в кайф.

«Порой мы играли невероятные психоделические сессии, – рассказывал впоследствии Курёхин, – когда пьеса могла длиться по сорок минут, с длиннейшими инструментальными проигрышами и запилами».

Слух о группе, которая исполняет актуальный прогрессив-рок, молниеносно разнесся по пригородам и огородам Ленинграда. Вместо расслабленных неторопливых дачников пыльные электрички наполнялись длинноволосыми хиппарями. Причем не только из Питера, но и из близлежащего Пушкина – главного оплота ленинградской психоделии. На сейшны «Поста» приезжали толпы торчков, которые накуривались дури и менялись дисками Blue Cheer и Gentle Giant. Руководил нашествием патлатых варваров огромный человек по имени Тар Ку, от которого запах шмали исходил на километры вокруг. Любимец пушкинских хиппанов, он следующие десять лет концептуально провел в местных психушках. А пока ведомое Тар Ку волосатое войско закидывалось кодеином и погружалось в марево психоделической музыки, прорывавшейся сквозь хрип венгерских динамиков.

Однажды Сергей задумал навести порядок в рок-группе. Он решил представить музыкантам «Поста» своего московского кузена Максима Блоха в качестве… известного французского эксперта в области музыки.

«Сережа не мог играть в группе просто так, – вспоминает Максим. – Ему обязательно нужен был драйв. И в очередной мой приезд Курёхин говорит: „У меня есть определенные цели внутри группы. И мне нужно, чтобы кто-нибудь авторитетный помог поменять барабанщика и басиста“. И мы сочинили телегу, будто я – его кузен из Франции, который вырос в эмиграции и немного говорит по-русски. Затем придумали, будто я участник группы Charlotte, в которой играю на ситаре. Сережа уверил меня, что знает все музыкальные инструменты в Питере, и ситара в городе точно нет. И поэтому наша телега должна прокатить. Тем более что все вокруг будут пьяными и обдолбанными».

Интрига с «кузеном французско-советского происхождения» удалась Курёхину на все сто. Максим приехал на концерт, навел шороху, а после выступления жестко раскритиковал ритм-секцию. Сергей даже не пытался сдерживать улыбку – цель была достигнута, и вскоре в группе появились новые музыканты.

Позднее в солидных рок-энциклопедиях упоминалось, что на концерты «Поста» из Франции приезжал кузен Максим, который собирался поступать в питерскую консерваторию. Судя по всему, «телега» про консерваторию была очередной «импровизацией на ходу». В скобках заметим, что музыкантом Максим Блох никогда не был, зато писал стихи, увлекался живописью, а впоследствии успешно занимался рекламным бизнесом.

Теперь на концертах Курёхин выступал в роли не только клавишника, но и певца, исполняя, например, балладу Lucky Man из репертуара Emerson, Lake & Palmer. Это была красивая антивоенная композиция, угодившая в английский Top of the Pops. Самодельный прожектор тускло освещал худощавого Курёхина, который то запрокидывал лохматую голову, то низко склонялся над клавишами, демонстрируя нездешнюю технику игры. Финальные аккорды тонули в аплодисментах восхищенных зрителей; неудивительно, что вскоре фанатки начали виснуть на смазливом Курёхине виноградными гроздьями. Сразу становилось понятно, кто в группе выполняет функции секс-символа.

И неслучайно как-то после концерта Сергей обнаружил в кармане записку с телефонами двух девушек. Подробности знакомства наш евпаторийский пилигрим помнил слабо. Воскресил, впрочем, что одну звали Алена, а вторую Таня. На этой стадии Курёхин попросту замялся. Он банально забыл, какая из девушек ему накануне приглянулась больше. Любопытство взяло вверх, и Сергей решился позвонить таинственной Татьяне – ее шестизначный номер на клочке бумаги располагался первым.

Поскольку домашним телефоном могли обзавестись далеко не все, многим приходилось звонить с уличного таксофона. Для выполнения этого сакрального ритуала в квартире у Курёхина стояла литровая банка с двушками, откуда Сергей черпал пригоршню монет и начинал по утрам обзванивать друзей. Так случилось и на этот раз.

Встретиться с Таней договорились на Московском проспекте, невдалеке от дома, где девушка жила. И когда Курёхин – в белой рубашке с широким воротником, туфлях на платформе и в модном брючном костюме – явился на свидание, то увидел одну из барышень, которые приезжали на концерт в Александровку. Но, кажется, совсем не ту, с которой он планировал встретиться.

Отступать было некуда. «Здравствуй, Таня! – Курёхин изобразил на лице неподдельную радость. – Как здорово, что мы с тобой увиделись». Но Таня оказалась девушкой, что называется, не промах и спросила у Сергея напрямую: «А вы уверены, что не ошиблись? Я ведь вчера не танцевала. И за кулисы к музыкантам не ходила. Весь вечер простояла у стеночки».

Но общий язык они нашли на удивление быстро. Таня Паршина была ровесницей Сергея и училась в музыкальном училище на втором курсе. Поэтому они говорили исключительно о музыке – от венских классиков до Rolling Stones. Потом пошли в гости к дяде Грише – послушать пластинки на его знаменитой фирменной аппаратуре. А на следующий день Сергей пригласил девушку в кафе-мороженое, которое на молодежном сленге называлось «Лягушатник».

Дальше было весело. Таня Паршина пришла на свидание вместе с подругой Аленой Бендер, c которой ездила на концерт. Курёхин тоже появился с приятелем – молодым музыкантом Володей Диканским. Игнорируя отсутствие денег, парни решили шикануть и заказали для девушек мороженое с шампанским.

«Сережа с ходу начал нести небылицы, – вспоминает Диканский. – Рассказывал жуткую ахинею про то, что он – известный дирижер. Потом вдруг вспомнил, что я тоже дирижер. Все шло хорошо, пока Курёхин не сказал: „А помнишь, Володя, как мы с тобой дирижировали Первую симфонию Малера? Я слабо представлял, как можно вдвоем дирижировать Малера, и у меня от смеха начались колики. Словесные импровизации у Сергея уже тогда были весьма оригинальными».

Довольно быстро легкомысленное знакомство Тани и Сергея переросло в более серьезные отношения. У обоих это был первый роман, в девятнадцать лет они были одинаково невинны и тождественно сильно влюблены. Оказалось, что Курёхин умел не только рассказывать небылицы, но и читал наизусть огромное количество стихотворений на украинском языке. Он их выучил еще в Евпатории и теперь, абсолютно не стесняясь, наслаждался произведенным эффектом.

«Все у нас было очень странно, – вспоминает Таня Паршина. – Как-то, провожая меня, Сергей прямо в парадной сказал: „Ты будешь моей женой! И в течение девяти-десяти месяцев у нас с тобой родится дочь“».

Летом 1973 года Курёхин и Паршина подали заявление в загс. Свадьба была скромной – на пятнадцать человек, включая родителей, а также Максима Блоха, Машу Горошевскую, Эрика Горошевского и Алену Бендер. Денег на свадебные костюмы не хватило, поэтому одеты молодожены были по-простому: Курёхин – в джинсах и рубахе, Таня – в коричневом кримпленовом платье с белым воротничком. И тогда им обоим казалось, что этот брак у них продлится всю жизнь.

«Первое время Сергей был очень застенчивым, – рассказывает Татьяна Паршина спустя сорок лет. – Но пытался это качество преодолевать, особенно когда садился за инструмент и начинал играть. На сцене он просто оживал».

Первые семейные месяцы пролетели незаметно, летом 1974 года у Сергея с Таней родилась дочка Юля. У Курёхина наступил период относительной стабильности. Он переехал из «Сосновой поляны» на Московский проспект, где в престижном сталинском доме жили родители Тани.

Таня Паршина была третьим ребенком в семье, но молодоженам все-таки выделили отдельную комнату. Мать Тани была женщиной строгих нравов. Во время блокады она рыла окопы и помогала на военном заводе собирать гранаты. После войны она родила троих детей и стала домохозяйкой. Для Таниного отца, директора завода по производству подводных лодок, жить под одной крышей с Курёхиным было тяжким испытанием. На взгляд тестя, его длинноволосый зять был стопроцентным тунеядцем и бездельником. Ни Сергей, ни Таня с ним, как правило, не спорили. Но если ситуация становилась невыносимой, они хватали ребенка и сматывались в «Сосновую поляну».

«Периодически мы кочевали между квартирами, – вспоминает Паршина. – Потому что ругались с родителями, то с его, то с моими. И как только нам начинали делать замечания, мы сворачивали кроватку и пеленки, быстро забирали вещи и ехали на другую квартиру. Так и мотались туда-сюда. Это была семейная жизнь, только на колесах».

Маленькие животные

Будьте внимательны к своим мыслям – они начало поступков.

Лао-Цзы

Курёхин продолжал учиться, причем сразу на нескольких отделениях: дирижерском, фортепианном и оркестровом. Правда, не слишком удачно.

«Наши семинары по теории музыки проводил совершенно помешанный преподаватель, – вспоминает Володя Диканский. – Он, например, продолжал дирижировать даже в то время, когда посещал туалет. И мы с Сергеем сразу сошлись на том, что невозможно не делать пакости бедному педагогу. Однажды дирижер не выдержал и сказал: „Вы ведете себя не как взрослые люди, а как маленькие животные“».

Надо отметить, что и другие педагоги не особенно жаловали неусидчивого Курёхина. Обладая абсолютным музыкальным слухом, Сергей лучше других студентов слышал ноты и быстрее всех писал диктанты по сольфеджио. Вместе с тем он пренебрежительно относился к преподавателям, считая их безнадежными консерваторами.

Учителя называли Курёхина прогульщиком и талантливым бездельником, что, в общем-то, соответствовало действительности.

«Сергей мог часами сидеть у фортепиано, – вспоминает Диканский. – Пианист он был блистательный и воспитывался семьей как гений. Его мама Зинаида Леонтьевна всячески его в этом убеждала. Я помню, как он играл „Революционный этюд“ Шопена во всех тональностях и в страшно быстром темпе. Это выглядело потрясающе, но я не видел в этом ничего, кроме быстрого цирка».

В итоге из института Сергея выгоняли несколько раз. Но менять свои взгляды юное дарование не спешило. Как и устраиваться на работу. Когда дома случались скандалы, оставался ночевать у друзей. Жил на случайные заработки. Жил не как все. Жил музыкой и искусством. И на все происходящее у него была собственная точка зрения.

«Я совершенно не мог посещать занятия, там была скука смертная, – рассказывал Курёхин. – Мой преподаватель по роялю был погружен в Дэйва Брубека и часто спрашивал: „Ну а что тебе нравится?“ А я его доставал: „Мне нравится Т. Rex: до мажор, а потом сразу – ре мажор!“ И на лице у учителя крупными буквами было написано: „Да, парень, из тебя ничего не получится. Ты полный мудак!“ И то, что я причислял к рангу высокого искусства, для него было первым классом музыкальной школы. А для меня это было признаком максимального движения вперед». В итоге со словами «это настоящая тупорыловка» Курёхин на втором курсе бросил учебу. Время от времени он подрабатывал концертмейстером, но средств к существованию у него по-прежнему не было. «Когда Сергей женился, их кормили родители Тани, – вспоминает Алена Бендер, которая была свидетельницей на свадьбе. – Жить было не на что, в бюджете сплошные дыры. Когда родилась Юля, Таня взяла академотпуск, а Курёхин тратил свои заработки на New Musical Express, который стоил 25 рублей. Это были большие деньги, но Сереге было насрать. Не потому, что он был зверюгой или эгоистом. Просто кому-то нужен был хлеб, а кому-то – информация».

Дождавшись, когда тесть с тещей уходили из дома, Курёхин ставил на проигрыватель пластинку Jethro Tull, брал флейту и начинал играть в унисон с Иэном Андерсоном. Вдоволь наигравшись, направлялся в «Сайгон». Там был лучший в городе кофе и непрерывно бурлила контркультурная жизнь. В 1960-е там бывали Сергей Довлатов, Иосиф Бродский, Владимир Уфлянд, Борис Дышленко, в 1970-е – всевозможные авангардисты, Эрик Горошевский, Митя Шагин, Джордж Гуницкий и Борис Гребенщиков с зеленой бородой.

Постепенно вокруг Курёхина сложился стабильный сайгоновский круг общения: поэт Аркадий Драгомощенко, скрипач Володя Диканский, актер Сергей Берзин, историк Рим Шагапов, барабанщик Саша Емельянов и саксофонист Володя Болучевский, который, проходя службу в армии, умудрился сыграть на похоронах легендарного маршала Буденного.

«У нас был друг по имени Кит, сокращенно от „Китаец“, – рассказывал мне впоследствии Болучевский. – На самом деле он был не китаец, а еврей… Он был племянником кинорежиссера Михаила Ромма – высокий, с узкими глазами, громадным носом и чудовищным обаянием. И у Кита была двухкомнатная квартира возле метро „Чернышевская“, где мы все общались. Как-то раз туда пришел парень в бархатном пиджаке в елочку и в коротеньких брюках. Это был Курёхин. А дальше начался портвейн, и все пошло по обычной схеме. На этой почве мы всей компанией в количестве десяти человек заночевали у Кита. Утром проснулись и пошли к пивному ларечку. Уточнили еще разок, кого как зовут. С тех пор мы с Сережей практически не расставались».

Центром и идеологом новых сумасбродств, как правило, становился сам Курёхин. Общаясь с незнакомыми людьми, он любил представляться как «рок-органист», а мастерство оратора предпочитал оттачивать на бродящих поблизости студентах-иностранцах. Когда они интересовались неизвестными страницами русской истории, Курёхин, давясь от смеха, рассказывал им о том, что Распутин – это внебрачный сын Толстого, и для достоверности называл архивы, номера описей и фондов, в которых этот факт подтверждался документально. После чего Сергей спрашивал: «А вы в курсе, что Лев Николаевич тайно принял ислам? И 16 февраля 1883 года совершил обрезание?» Доверчивые иностранцы прилежно записывали этот оголтелый бред в импортные тетради.

Частенько «рок-органист» любил импровизировать на пианино, придумывая псевдоисторические либретто и пафосные названия из серии «Посвящение Вавилону». И тут же исполнял какую-то стилизованную под восточную музыку инструментальную зарисовку. Впечатленные курёхинской магией студенты восторженно слушали этот авангардистский беспредел.

Про подвиги Сергея тогда ходило немало мифов и легенд, и спустя годы отличить правду от вымысла не представляется возможным.

«Как-то раз Курёхин с приятелем высунулись в окно и заметили прогуливающуюся по улице девушку, – вспоминает писатель Сергей Коровин. – Учтиво поздоровавшись, Сергей предложил ей присоединиться, а она возьми и поднимись к ним на второй этаж. Тогда Курёхин все так же учтиво предложил ей немедленно с ним соединиться, и она немедленно соединилась. Но, когда его приятель тоже выразил подобное желание, девушка сказала – с удовольствием, да не могу, у меня на улице муж за арбузом стоит».

Приезжавшие из Москвы меломан-философ Женя Нестеров и двоюродный брат Максим Блох добавляли огня в буйный костер местной богемной жизни. Это были времена, когда, как говорится, «рыба в Каме была» и поезда из одной столицы в другую ходили как трамваи с билетами по десять рублей. Это был период дружеских бесед и беспробудного пьянства времен заката советской империи в его ленинградском преломлении.

«У нас с Курёхиным была крепко сбитая компания, – вспоминает Женя Нестеров. – Когда в Питере появлялись гости из Москвы, это была уважительная причина забыть о и так уже давно позабытых делах и обязательствах. И начиналось марафонское пьянство, совершенно немыслимое. Зачастую с нами происходил распиздос такого масштаба, что точка сборки двигалась во всех направлениях по двадцать раз в день. Я полагаю, что Кастанеде такое и не снилось. Порой окружавшие нас люди не знали, что делать – или вызывать милицию, или накрывать на стол».

Время – наполненное планами, встречами, ощущениями – летело вокруг Курёхина незаметно. И что характерно, уже тогда в Сергее (Близнецах по знаку зодиака) уживались как минимум двое. Первый аккомпанировал гимнастам и играл рок в группе «Пост», второй читал самиздатовские переводы трудов французских философов-психоаналитиков, книги по истории буддизма, а также слушал Монка, Эрролла Гарнера и Сесила Тейлора. И никакого противоречия между первым Курёхиным и вторым не было. Просто молодой человек расслабленно перемещался туда, куда занесет его судьба. Так он попал в эпицентр ленинградской рок-сцены.

Как-то в «Сайгоне» Аркадий Драгомощенко подружился с музыкантами группы «Санкт-Петербург» и их лидером Владимиром Рекшаном. В 1972 году это был один из первых ленинградских ансамблей, исполнявших рок-н-ролл на русском языке. Нечастые концерты в Академии художеств им. Репина сопровождались невиданным ажиотажем – желающие попасть на выступления били стекла и залезали в спортзал по пожарной лестнице через крышу.