Читать онлайн Сущность бесплатно

I

22:04, 13 октября 1976

Не было никаких знамений. Никаких предупреждений. Ничего. Она вышла из машины. У нее болела спина. Она помнила, как думала: «Соцобеспечение – это хорошо, но из-за него приходится играть по чужим правилам». Теперь ей приходилось учиться в школе секретарей. Не то чтобы она была против, но это как-то странно. Почему именно – она не понимала. Закрывать дверь машины было больно.

Ей пришлось перейти дорогу, чтобы добраться до дома. Все потому, что с курсов она возвращалась с северной стороны Кентнер-стрит и ей было лень разворачивать большой «бьюик». Гараж теперь принадлежал Биллу. Там он хранил двигатели, машины и бог знает что. И вот она переходила дорогу с больной спиной. Она сорвала спину год назад, когда помогала уборщику поднять ведро с грязной посудой. Идиотка.

Сухой ветер подхватывал увядшие листочки и нес по асфальту. На западе Лос-Анджелеса листья будто никогда не разлагались. Они кружились здесь в любой сезон, почерневшие и крохотные, словно жили своей жизнью. В воздухе было так сухо, что перехватывало в горле. Такая унылая черствость горных пустынь, вгоняющая в жуткую депрессию.

Карлотта смотрела по сторонам, когда переходила дорогу. Казалось, будто заправка «Шелл» сияет в свете фонарей аж в миле отсюда. Словно неправильно смотришь в телескоп. Вот так далеко находилась вся жизнь. Дома были темными. Даже молчаливыми. Ровные, маленькие, с крошечными лужайками и заборчиками для собак. Но даже собаки спали. Или притихли. Над темным районом только едва шумела автострада, похожая на журчание далекой реки.

Кентнер-стрит – это двор, тупиковая улица, заканчивающаяся выступом тротуара, где можно развернуть машину – прямо там, где стояла женщина, в конце.

Зайдя в дом, она услышала своего сына Билли в гараже. По радио что-то тихо играло. Карлотта закрыла за собой дверь на замок. Она всегда ее закрывала. Билли мог зайти через гараж. Она сняла свою виниловую бежевую куртку и устало вздохнула. Ее взгляд прошелся по гостиной. Все как всегда. Сигареты на столе у дивана. Ботинки на полу, одежда, журналы, кофейная кружка, сломанный вентилятор, который стучал при смене температуры, – все это походило на любимые тапочки. Комфорт. Здесь Карлотта расслаблялась. Здесь не было внешнего мира. Он оставался за дверью. За аренду платило соцобеспечение, но это был ее дом. Такой же, как и тысяча других в этом городе. Очередная коробка. Но ее. Место, где они с детьми собирались как семья.

Карлотта зашла на кухню и включила свет. Голая лампочка окрашивала стены в белый. В холодильнике не было пива. Она бы не прочь выпить, но там пусто. Она недолго посидела в унылой белой кухне, затем подошла к плите и решила разогреть старый кофе.

Было 22:00. Чуть позже, потому что дорога из школы занимала двадцать минут. Но не 22:30, потому что к этому времени Билли уже вернулся бы и пошел спать. Это было жесткое правило, о котором пришлось договориться. Гараж принадлежал ему, если он возвращался домой к 22:30. Среда. 13 октября. Завтра снова в школу секретарей. Такой же день, как и все. С девяти до часу – печатать. Стенограмма – дважды в неделю вечером.

Карлотта встала из-за кухонного стола, ни о чем особенно не думая. Она выключила свет и прошла по узкому коридору в свою комнату, быстро заглянув к девочкам.

Джули и Ким очень крепко спали, в комнате мерцал только маленький ночник – пушистый зверек с лампочкой внутри, – мягко освещая лица девочек. Хоть у них и была разница в два года, они были похожи на близняшек. Они не от того же отца, что Билли. Красивые, как ангелы. «Господи, однажды, – подумала Карлотта, – нам не нужна будет помощь. Мы уедем. В место получше». Она закрыла дверь комнаты дочерей и пошла в свою спальню.

Кровать была не заправлена. Огромная, нелепая кровать, которую последний жилец не смог бы вывезти из дома, не разломав все дверные проемы в доме. У нее было четыре стойки, резные завитки и ангелы на изголовье. Стыки были склеены, кровать невозможно было разобрать. Ее любовно построили с нуля прямо в этой комнате. Очевидно, столяр был мастером своего дела, художником, поэтом. Наверное, ему ужасно не хотелось расставаться с кроватью. Карлотта любила эту кровать. Она была особенной, была побегом от рутины. Джерри тоже понравилась кровать. Джерри. Сбитый с толку, нервный Джерри – не понимающий, во что ввязывается. Бедный Джерри – Карлотта потеряла ход мысли.

Она разделась, натянула красный халат и подошла к окну. Заперла оба окна в спальне. Проверила защелку сбоку. Это все из-за сильного ветра. Если не запирать окна, они всю ночь дребезжат.

Вытащила шпильки из волос. Черная копна упала на плечи. Карлотта взглянула на себя в зеркало. Она знала, что красива. Темные волосы, чистая кожа, мягкая и нежная, но ее самой выдающейся чертой были глаза – пронзительные и черные. Джерри называл их «сияюще-темными». Карлотта расчесала волосы. В зеркале свет горел за головой так, что его ореол окутывал ее плечи, подсвечивая темные лацканы красного халата.

Под халатом она была голой. У нее было маленькое, мягкое тело. Хрупкое сложение. В походке и движениях проглядывалась естественная плавность. Мужчины никогда не были с ней грубы. В ней не было ничего твердого, что мужчинам хотелось бы сломать или убрать. Они ценили ее, эту ранимость, красоту и податливость. Карлотта осмотрела свою маленькую грудь, стройные бедра, видя себя такой, какой, она знала, видели ее мужчины. Через месяц ей будет тридцать два. Единственные морщинки на ее лице были вокруг глаз, и даже те выглядели так, будто появились от смеха. Ей нравилась ее внешность.

Дверца шкафа была открыта. Внутри была аккуратно расставлена обувь – Карлотта любила порядок. Она думала о душе, когда потянулась за тапочками. В шкафу невозможно было спрятаться – он был похож на маленькую коробку, встроенную в стену.

Дом был мертвенно тих. Казалось, весь мир спал. Об этом, помнилось ей, она думала – перед тем, как это случилось.

В одну секунду Карлотта расчесывала волосы. В другую – уже лежала на кровати, в глазах потемнело. Удар был таким сильным, будто бил боксер, – ее отбросило через всю комнату на кровать. Затуманенное сознание отметило, что подушки внезапно оказались вокруг ее головы. Затем они оказались на лице.

Карлотта запаниковала, не успев вдохнуть. Подушку прижимали все сильнее. Наволочку заталкивали ей в рот. Она не могла дышать. На подушку давили с ужасной силой. Она вдавливала голову глубоко в матрас. В темноте Карлотта подумала, что умрет.

Карлотта инстинктивно схватила подушку и начала бить по ней кулаками и яростно крутить головой из стороны в сторону. Это мгновение длилось вечно. Оно длилось целую жизнь, но слишком мало, чтобы успеть подумать. Карлотта боролась за возможность дышать. Желтый зной поплыл перед глазами. Ткань закрывала лицо, глаза, рот, нос, и дергающие руки не могли сдвинуть ее с места. Грудь готова была разорваться.

Видимо, ее тело само собой затряслось, потому что теперь его сжали, и жестко.

Карлотта погружалась в беспомощную смерть, но почувствовала огромные руки на своих коленях, на ногах, на внутренней стороне бедер, ее ноги широко раздвигали в стороны, тогда мысль промелькнула в сознании резко, словно выстрел, и наполнила ее энергией. Наполнило дикой силой. Она брыкалась и лягалась. Махала руками, и когда снова попыталась ударить, даже убить, если понадобится, жгучая боль пронзила поясницу, лишив ее сил. Ноги были раздвинуты, прижаты к кровати далеко друг от друга, и нечто, как шест, как неотесанный столб, вошло в нее, проникло, и она потеряла возможность сопротивляться, осталась лишь боль. Карлотте казалось, будто ее разрывают изнутри. Будто ее убивают повторяющимися ударами. Это было грубое убийство, отвратительное и мучительное. Оно протаранивало себе путь внутрь. Все ее тело погружалось в матрас, вдавливаемое огромной тяжестью, которая превращала ее в кусок сырого мяса. Карлотта дернула лицом, и в ее нос попал воздух, рот судорожно втянул кислород.

Раздался крик. Это был крик Карлотты. Подушку снова прижали к лицу. На этот раз она почувствовала сквозь нее форму огромной руки, пальцы давили на глаза, нос и рот.

Карлотта погрузилась во тьму. Она ничего не видела. Только дальнюю стену – нет, только ее неясный цвет сквозь искры и волны, танцующие перед глазами, – а потом на женщину снова набросили подушку. Тьма все наступала, забирая силы. Карлотта умирала. Она вот-вот умрет. Темнота сгущалась, тело охватывала непобедимая боль. Это смерть?

Над головой зажегся свет. Свет люстры. Билли стоял у двери. Его глаза вылезли из орбит. Карлотта вскочила, вся в поту, глядя на Билли остекленевшими глазами.

– Мама!

Карлотта схватила простыню, прикрывая свое избитое тело. Она хныкала и стонала, пока что не до конца узнавая Билли. Жгучая боль заполнила ее грудь. Круги и звезды все еще мешали видеть; казалось, ей выкололи глаза.

– Мама!

Это был голос Билли. Жалкий, слабый испуг в его голосе пробудил в Карлотте какой-то инстинкт, потребность взять себя в руки, сосредоточиться, действовать.

– Ох, Билл!

Билли подбежал к ней. Они обнялись. Карлотта плакала. Ее затошнило. Она почувствовала боль в гениталиях, которая распространялась до бедер и даже до живота. Ее будто уничтожили изнутри. Внутри разгоралась агония, ее было не остановить.

– Билли, Билли, Билли!..

– Что такое, мам? Что случилось?

Карлотта огляделась. Теперь она осознала самое ужасное: в комнате никого не было.

Она повернулась. Окна все еще были закрыты. В панике она посмотрела на шкаф. Только обувь и одежда. Там никто не спрячется.

– Ты кого-то видел?

– Нет, мам, никого.

– Входная дверь закрыта?

– Да.

– Тогда он в доме!

– Здесь никого нет, мам!

– Билли, ты должен позвонить в полицию.

– Мама. В доме никого нет.

Карлотта судорожно соображала. Билли был почти спокоен. Он испугался только ее реакции. Его неясный взгляд изучал лицо Карлотты с мягким детским испугом, с нежной заботой маленького мужчины.

– Ты никого не видел? – спросила она. – И не слышал?

– Только твой крик. Я прибежал из гаража.

Теперь в дверях стояли Джули и Ким. Крайне напуганные. Они посмотрели на Билли.

– Это просто кошмар, – сказал им Билли. – Мамочке приснился кошмар.

– Кошмар? – повторила Карлотта.

Билли все еще обращался к девочкам.

– У вас тоже бывают кошмары, – сказал он. – А теперь он приснился мамочке. Идите спать.

Но девочки так и застыли в дверях, смотря на Карлотту.

– Посмотрите в ванной, – попросила она.

Девочки повернулись, как роботы.

– Ну? – потребовала Карлотта.

– Там никого нет, – сказала Джули. Поведение Карлотты пугало ее до слез.

– Ну все, тише, – сказал Билли. – Давайте все ляжем спать. Идем.

Карлотта, не веря в происходящее, машинально завернулась в простыню, подоткнув края. Она пыталась унять дрожь. Разум был в смятении. Тело избито. Но в доме было тихо.

– Господи, Билли, – сказала она.

– Это был сон, мам. Кошмар будь здоров какой.

Сознание вернулось к Карлотте, будто это все и правда был сон. Такое пробуждение, как восхождение из ада.

– Господи, – прошептала она.

Карлотта взглянула на часы. Было 23:30. Почти. Может, она и успела бы уснуть. Но Билли все еще был одет в джинсы и футболку. Что произошло? Карлотта попыталась сесть на край кровати, но у нее все болело.

– Можешь уложить девочек, Билл? – попросила она.

Билли вывел сестер из комнаты. Карлотта потянулась за халатом. Он валялся на полу красным комом. Даже не близко к стулу, куда она всегда его вешала.

– Надо выйти отсюда, – сказала Карлотта.

Она натянула халат и села на край кровати. Силы иссякли. Она посмотрела на свои руки. Над локтями, обтянутыми фланелью, виднелись красные следы. Она чувствовала, что вывихнула мизинец, когда боролась. Боролась? С кем?

Карлотта встала. Она едва могла ходить; чувствовала себя почти выпотрошенной. На мгновение у нее возникло жуткое ощущение, что она, возможно, все еще спит. Но оно прошло. Она потянулась вниз и почувствовала влагу. Не кровь. И ничего. Никаких признаков… Она медленно ззатянула пояс и вышла из комнаты. Впервые кровать показалась ей чудовищной, орудием пытки. Затем она закрыла дверь.

Карлотта не сомневалась, что ее избили и изнасиловали. Она пришла на кухню. Джули и Ким пили молоко и ели «Орео». Билли неуверенно сидел у двери. Наверное, думал, действительно ли можно пойти спать. Или что-то все еще было не так?

«Наверное, примерно так все сидят, когда в семье кто-то умер, – подумала Карлотта. – Все точно наладится, вернется на круги своя, забудется, но пока что приходится переживать чувство одиночества в темной яме. Потерянность и страх. И кто знает, как долго оно продлится».

– Полегче с печеньем, – сказала Карлотта. – У вас может заболеть живот.

Ким улыбалась шоколадным ртом. Джули шумно хлюпала молоком. Они казались Карлотте такими беспомощными.

– Пойдемте смотреть телевизор, – сказала Карлотта.

Они сели на диван. Билли включил телевизор. Несколько кинозвезд, которых Карлотта не могла точно определить, чопорно сидели в каком-то дорогом нью-йоркском пентхаусе. Билли сидел в мягком кресле у вентилятора. Все выглядело нормально, но ощущалось нереальным. Все равно что смотреть через кривое стекло, из-за которого все казалось странным, искаженным.

Карлотта была реалисткой. Ее взгляд на мир был приземленным – из-за жизненных обстоятельств и исходя из собственного опыта. У нее было мало или вообще не было иллюзий о себе или о своей жизни. Некоторые люди жили как бы понарошку, пытаясь быть кем-то другим, не слишком уверенные, в чем смысл. Но нищета, неудача и тяжелые времена все расставляют по местам. И сейчас, несмотря на физическую боль, Карлотту больше всего волновала невозможность определить, что реально, а что нет.

– Эй! Это Хамфри Богарт, – сказал Билли. – Я видел этот фильм.

Карлотта натянула улыбку.

– Ты даже не родился, когда сняли этот фильм.

Билли посмотрел на нее с вызовом.

– Я его видел! В лагере. Я докажу. В конце его подстрелят.

– Его всегда подстреливают в таких фильмах.

Билли откинулся на спинку кресла.

– Я хорошо его помню.

Карлотта посмотрела на девочек на диване. Как две куколки, наполовину завернутые в одеяло, которое одна из них, должно быть, принесла с кровати, они спали, не обращая ни на что внимания. И с огромной важностью посасывали большие пальцы.

– Сделай чуть-чуть потише, Билли, – попросила она.

Ночь продолжалась, и они уснули. Беспокойно. Карлотта – положив ноги на кофейный столик. Билли – в мягком кресле, закинув одну ногу на подлокотник. Только мерцающий телевизор, почти беззвучный, придавал дому видимость жизни.

Карлотта дернулась. Ее тело резко проснулось. Она уставилась на яркий прямоугольник солнечного света на стене рядом с вентилятором. Билли, должно быть, выключил телевизор посреди ночи – он уже не работал, – а сам лег в кровать. Девочки все еще спали на диване, нога Джули лежала на животе Ким. Карлотта посмотрела на кухонные часы. Было 7:35. Через полчаса ей нужно было идти в школу секретарей. Эта мысль угнетала.

Голова словно налилась свинцом. Одна из худших ночей в ее жизни. Карлотта задумалась о произошедшем вчера. Это было только вчера? К ней вернулось чувство отвращения, а вместе с ним и тошнота. Она с трудом поднялась на ноги и пошла в ванную, где чистила зубы целых пять минут.

В коридоре, ведущем в спальню, стояла корзина с чистой, но не глаженой одеждой, и она оделась в то, что смогла найти там, вместо того, чтобы открыть шкаф в спальне. Лифчик, трусы, синяя джинсовая юбка. Все блузки были мятыми. Она вытащила одну и натянула сверху свитер, надеясь, что день будет не жарким.

Зазвонил будильник у кровати. Она прислушалась к нему, наблюдая, как ерзают девочки. Билли вышел, наполовину проснувшийся, пересек коридор в одних трусах и выключил его. Затем, не глядя на мать, поплелся обратно в свою комнату и сел на кровать, зевая и собираясь с силами, чтобы одеться.

– Спасибо, Билл, – сказала Карлотта.

Что ей теперь делать? Болела каждая мышца. Времени на кофе не осталось. В службе социального обеспечения жутко разозлятся, если она пропустит даже один день. Карлотта чувствовала себя несчастной.

На кухне Карлотта поставила на стол фрукты и коробку кукурузных хлопьев на завтрак. Перед уходом разбудила девочек в школу. В доме было душно и тесно. Она вышла на яркий дневной свет, села в машину и поехала в школу секретарей.

2

1:17, 14 октября 1976

Карлотта спала на огромной кровати. Она проснулась от шороха в стенах, похожего на мышиную возню. Будто они скреблись, пробирались наружу. Затем почувствовала ужасный запах. Вонь протухшего мяса. Карлотта вскочила.

Ее ударили по левой щеке. От удара она повернулась, почти упала, но выставила руку вперед. Потом эту руку схватили. Лицо прижали к одеялу. Сильно придавили шею сзади.

Карлотта брыкалась, но никого не задела. Сильная рука обхватила женщину за талию и потянула вверх, ставя на четвереньки. Ночнушку задрали на спине и взяли Карлотту сзади. Гигантское нечто быстро нашло вход, болезненно протолкнулось внутрь, вдолбившись внутрь так быстро, словно от нее ничего не осталось, кроме этой части, ничего человеческого.

На этот раз одеяло на лице Карлотты не превратилось в кляп, как прошлой ночью, когда она чуть не задохнулась под подушкой. Женщина могла почти кричать сквозь комок шерсти. Как бы рука ни старалась, она не могла заглушить хрипы и испуганный плач женщины в агонии.

Послышался смех. Искаженный смех. Не мужской и не женский. Мерзкий и похотливый. За ней наблюдали.

– Давай, сучка, – голос ликующе захохотал.

Карлотта прикусила руку. Что она укусила? Было ли оно материальным? Да, зубы впились во что-то мягкое, но оно легко высвободилось. От удара по затылку в глазах помутнело. Почему он не кончил? Сотрясалась вся кровать.

Включился свет. Прямо как вчера. Только на этот раз в дверях стоял не Билли, а сосед, Арнольд Гринспан. Гринспан выглядел нелепо. Старик с костлявыми коленками, под пальто пижама, в руках монтировка. Что такой немощный старичок может сделать этой монтировкой? Он выглядел напуганным до смерти.

– Миссис Моран! – кричал он. – Миссис Моран!!! Что случилось?

Так странно, что он кричал изо всех сил, хотя стоял всего в паре метров. Зачем так орать? Потому что вопила и Карлотта. Она пыталась замолчать, но ее тело тряслось от спазмов и хрипов.

– Миссис Моран!!! – все, что мог сказать сосед.

Из-под локтя Гринспана показалось перепуганное лицо Билли. Карлотта тупо смотрела на них, дрожа и пища, как животное. Гринспан взглянул на ее грудь, опухшую и красную, будто кто-то ее истязал.

– Билли, – сказал Гринспан, – звони в полицию. Скажи им…

Карлотта пыталась прийти в себя.

– Нет, – выдавила она. – Не надо.

– Миссис Моран, – возразил Гринспан, – вас же…

– Не надо полицию.

Гринспан опустил монтировку. Затем подошел к кровати. Его глаза были влажными. Его голос дрожал от беспокойства.

– Разве не будет лучше с кем-то поговорить? – спросил он. – В полиции есть женщины.

Гринспан не сомневался в том, что произошло. Он даже не думал о том, что это мог быть кошмар.

– Я не хочу через это проходить, – ответила Карлотта. – Оставьте меня.

Гринспан смотрел на нее. Недоумение все росло. Билли подошел к кровати.

– То же самое случилось и вчера, – сказал Билли.

– Вчера? – переспросил Гринспан.

Карлотта отходила от истерики. Логика понемногу пробиралась через темный лабиринт страха в мозгу.

– Господи! – заплакала она. – Господи боже!

Гринспан не сводил с Карлотты глаз.

– Я помню, как вчера что-то слышал, – сказал он. – Но я думал… моя жена сказала, что… ну, знаете… мужчины и женщины, просто ссора. Я думал, дело в другом, но…

– Все нормально, – ответила Карлотта.

Она только сейчас поняла, что лежит голая в присутствии пожилого мужчины. Женщина обернулась простыней, зажимая сбоку рукой. Наступила неловкая пауза.

– Сварить вам кофе? – спросил Гринспан. – Или горячий шоколад?

Его голос изменился. В нем больше не слышалась срочность. Теперь наружу лилась доброта. Почему это напрягало Карлотту?

– Нет, – ответила Карлотта. – Спасибо.

– Точно? Хоть что-нибудь? Пожалуйста, миссис Моран. Приходите с детьми к нам. У нас есть место. Поспите сегодня там. А завтра мы поговорим. Вам нужно к кому-то обратиться…

– Нет, – сказала Карлотта, теперь мысля здраво. – Я в порядке.

– Вчера было еще хуже, – встрял Билли.

Внезапно Карлотта поняла, что ее беспокоило. Почему Гринспан опустил монтировку? Почему не думал, что в доме кто-то есть? В шкафу. Почему не проверял окна? Женщина повернулась. Разумеется, окна со вчерашнего дня были плотно закрыты. Почему старик больше не боялся? Почему не кинулся в ванную, замахиваясь на неизвестность за шторкой своим глупым оружием?

– Вы себе навредили, миссис Моран, – сказал Гринспан. – Вас надо осмотреть.

Вот оно что. Гринспан передумал с того момента, как включил свет, уверенный, что его соседку изнасиловали и избили. Теперь он стал слишком заботливым, а его беспокойство – слишком мягким.

– Миссис Гринспан… она вам что-нибудь приготовит. И останется с вами, если хотите.

Он думал, что она напилась. Или накурилась. Это было видно по глазам. Любопытным, выискивающим симптомы этой странной, необычной болезни. И Карлотта ненавидела его за это.

– Который час? – спросила она.

– Два, – ответил Билли.

– Вы были одна весь вечер? – вмешался Гринспан.

– С детьми, – сказала Карлотта. – Слушайте, я в порядке. Опять приснился жуткий кошмар. Я до ужаса испугалась. Но сейчас все хорошо. Правда.

Она надела халат, скромно отвернувшись от Гринспана и закрывшись покрывалом, а затем кинула его на кровать. «Боже, мне очень нужно поспать», – подумала она, завязывая пояс.

– Давайте выйдем отсюда, – попросила она.

Все они вышли в коридор, а затем – в гостиную.

– Идите домой, мистер Гринспан, – сказала Карлотта. – Все хорошо.

– Хорошо? Слушайте, я не уверен…

– Правда. Хорошо. Абсолютно.

Гринспан посмотрел прямо на нее.

– Конечно, я намного старше вас, но многое знаю о жизни. Как и миссис Гринспан. О проблемах. Вам надо с кем-то поговорить. Понять, что происходит. Пожалуйста, знайте, что вы можете зайти к нам и выпить кофе. Поговорить. О чем захотите.

– Хорошо, – ответила она. – Доброй ночи, мистер Гринспан.

Когда он ушел, Карлотта закрыла дверь на замок. Билли посмотрел на маму. Какое-то время они оба молчали. Карлотта не знала, что делать, что сказать. Голова шла кругом, как медленная карусель.

– Я не хотела его выставлять, – сказала она. – Просто мне надо все обдумать самой.

– Конечно, мам.

– Думаешь, я спятила?

– Ох, мам, конечно нет.

Она прижала его к себе. «Добрый Билли, – подумала она. – Хорошие дети – такая редкость, но у меня именно такой».

– Что же мне делать? – спросила она.

Ответа не было.

Вчерашняя жуткая ночь повторялась заново. Девочки стояли у входа в гостиную. На этот раз они шмыгали носами, будто заболели. Испугались.

Карлотта села на диван. Грудь ныла, как будто ее пытались оторвать. Билли прилег на кресле, но никто не включил телевизор. Карлотта не спала. Потому что это случилось и не случилось. Это было и этого не было. Она не спала, но все же ее разбудили. Половые органы болели. Она раздумывала о произошедшем за две ночи, пытаясь найти ответ.

Рука – она чувствовала руку. Пенис – определенно. Большой, но не то чтобы теплый. И ужасно твердый. Тяжесть сверху. В этом Карлотта не была так уверена. Cкорее давление, чем реальный вес, необъяснимая тяга, берущая верх гравитация. Она не чувствовала чего-то похожего на тело, только руку и пенис.

Карлотта резко проснулась. Она понимала, что сегодня нормально уже не заснет. Две ночи без сна. Голову словно набили ватой. Она просыпалась от каждого звука, каждого движения детей, каждого жужжания, скрипа и шороха в доме.

А что насчет голоса? Голос старика, страдающего слабоумием? Казалось, он исходил от тела поменьше, словно… Она представила его, пожилого калеку без ног, хотя ни той, ни этой ночью ничего не видела. Но слышала ли голос? Или ей померещилось? Или разницы нет?

Темнота сменилась серостью, а затем на стене медленно начал формироваться прямоугольник света. Солнце. Зазвонил будильник. Билли проснулся в кресле, слишком уставший, чтобы пошевелиться. Карлотта не могла, не хотела вставать. Жужжание продолжалось, похожее на тихую и очень сердитую муху. Затем оно всхлипнуло и затихло.

Карлотта взглянула на кухонные часы. Почти 8:00. Нужно торопиться. На курсах отмечали посещение и сразу сообщали, если кто-то пропускал. Шея ныла. Карлотта затянула пояс халата потуже. И подумала о Джерри. Где он? Еще шесть недель в дороге. Она увидит его только через шесть недель. Он был ей нужен. Надежный. Хоть кто-то. Все это походило на предостережение. Жизнь переворачивалась, внезапно становилась ужасной. Почему? Она легла, обняла себя и уснула.

Карлотта проснулась. Билли не было. Сонный мозг пытался собрать все детали. Она села на край дивана, все тело ныло. Было почти 16:00. Девочки уже вернулись из школы и играли. Она слышала их снаружи, у дороги. Повернувшись, увидела в окно, как они рисуют мелками на асфальте. Пошла на кухню и разогрела себе кофе.

Вокруг было безумно тихо. Слышался шум часов на стене. Тишина казалась странной, как затишье перед бурей. Карлотта старалась мыслить рационально; если такое случится еще раз… Что тогда? Женщина замерла, поднеся чашку с кофе к губам. Тогда она уедет, вот что. Уйдет из дома. У нее было ощущение, что корень всего этого так или иначе кроется в доме. Да, если это повторится, они переедут – просто соберутся и уедут. Куда? К Синди? Синди Нэш их приютит. На день или два. Карлотта придумает какую-нибудь историю. В доме завелись термиты, и его обрабатывают. Да к черту. Синди – ее хорошая подруга. Не нужны никакие истории. Они могут остаться хоть на неделю, если захотят. Может, Джерри вернется домой раньше. Иногда такое бывало. Заезжал по пути из одного города в другой. На ночь, иногда на выходные. Карлотта слабо улыбнулась. Черт. Почему он не оставил свой номер телефона? Или не позвонил с дороги? Она отпила кофе. Он стал уже едва теплым. А что, если Синди не сможет их принять? Что, если Джордж откажется? Что тогда? Карлотта нахмурилась, но ответа не придумала. Его и не было. Остается только ждать и надеяться, что ничего…

Билли пришел из школы. Весь мир возвращался домой с работы, а она только проснулась. Над головой повисла тьма, будто что-то, может даже вся жизнь, провалится в небытие, если она не предпримет нужных шагов.

– Привет, мам, – сказал Билли.

– А ты чего такой радостный?

– Теперь я секретарь клуба автомехаников. В школе.

– Потрясающе. Серьезно. Я так и осталась запасной чирлидершей.

Билли поднял изношенную, тяжелую серую тетрадь, которая явно пережила не один семестр.

– Моя официальная книга записей.

– А в клубе знают, что ты не умеешь писать?

– Ну мам.

– Я шучу. Не клади ее на диван. Сегодня я сплю здесь.

Последовала пауза. Билли положил свои вещи на кресло. В комнате он переоделся в старые джинсы, чтобы и дальше возиться с двигателем в гараже.

Карлотта отпила кофе. Уже холодный. Сегодня она останется на диване. Если это не поможет…

Этим вечером они смотрели телевизор. Билли сходил в магазин за молоком и сырными крекерами, и они все поели. Карлотта переодела девочек на ночь и уложила спать.

Где-то в 23:30 она легла на диван и накрылась одеялом. Билли ничего не сказал, но оставил дверь в свою комнату открытой. Карлотта замерла, думая о двух предыдущих ночах. Со временем беспокойство все росло. Из-за шума в доме, непривычного вида далеких автомобильных фар, рисующих искаженные прямоугольники в коридоре. Она не могла заснуть. Потом поняла, что на диване у нее болит спина. В любом положении Карлотта лежала либо в ямке, либо на выпуклости; на диване не было плоской твердой поверхности. Мышцы напрягались, как бы она ни поворачивалась. В конце концов она попробовала лечь на правый бок, уставившись в темноту.

Примерно к 2:30 она, видимо, задремала, потому что резко проснулась. Это все вентилятор. Тихое дзынь, когда отключился термостат. Она внимательно прислушалась. Ничего. Было слышно дыхание детей в комнатах. Снаружи – ничего.

Карлотта закрыла глаза, но не могла успокоиться. Медленно погружалась в полудрему, из хаоса в сознании всплывали незаконченные образы. Затем все же она уснула.

Весь следующий день (была суббота), в доме царил легкий оптимизм. Ничего необычного не произошло. Если не считать боли в пояснице, Карлотта была в хорошем настроении. Она отвезла детей в Гриффит-парк – несколько акров высоких лесистых холмов, которые в Лос-Анджелесе считали дикой природой. Рядом с остальными семьями Карлотта снова почувствовала себя частью мира – делала и чувствовала то же, что и все остальные. Даже дети, казалось, были в необычно оживленном настроении. Билли с другими детьми играл в софтбол. Они вернулись уставшие ближе к вечеру.

Воскресенье тоже прошло как обычно. Карлотта прибралась везде, кроме своей спальни. Билли гулял с другими механиками, что-то мастерил или разбирал, кто его знает. Девочки смотрели телевизор. Карлотта практиковалась в стенографии. Скучно, но необходимо. Текли часы. Обычный день. Даже ночью ничего не произошло.

Но в понедельник настроение сменилось. Мистер Рейц, безумно худой и требовательный преподаватель стенографии и печати, объявил результат Карлотты. Точность и скорость стали хуже. А она даже не заметила. Это ее беспокоило, потому что раньше все получалось хорошо. А если она не сможет стать секретарем? Что, если это сложнее, чем она думала? Что, если она попала в ловушку, в систему, которая может принести только расстройство? Что, если она не сможет исправиться? Внезапно Карлотта начала переживать из-за этой маленькой проблемы с точностью и скоростью. Бояться, что не справится.

Когда она вернулась вечером домой, дети вели себя ужасно. В доме повисло напряжение, но никто не мог сказать почему. Джули и Ким ссорились на полу. Оглядываясь назад, все это можно было воспринять как невероятный, зловещий знак, но в тот момент Карлотта не обратила на это внимания.

– Джули ударила меня пепельницей, – плакала Ким.

– Неправда!

– Правда!

– Неправда!

– Помолчите, – сказала Карлотта. – Дайте я посмотрю.

Действительно, задняя часть шеи Ким горела красным.

– Видишь? Она в меня кидалась!

Но Джули доказывала свою невиновность. Материнское чутье Карлотты подсказывало, что Джули говорит правду.

– Не смотри на меня, – запротестовал Билли. – Думаешь, мне нравится бить маленьких девочек пепельницами?

– Ладно, ладно, – ответила Карлотта. – Будем просто кричать друг на друга. Слушайте, мама сегодня не в настроении решать такие проблемы, так что давайте пока помолчим. Ладно?

Наступила угрюмая тишина.

– Но это не я, – пробормотал Билли.

Две тихих ночи. Но на этот диване рано или поздно у нее откажет спина. Карлотта ненавидела врачей. Они всегда только добавляют боли. К тому же, если она хорошенько выспится на твердом матрасе, наверняка все пройдет само. Такое случается не впервые. Карлотта открыла дверь в свою спальню и заглянула.

Огромная кровать из массивного резного дерева с этими нелепыми ангелами теперь казалась зловещей, словно насмехалась над ней. Покрывало и простыня все еще лежали на полу с последнего раза, когда она здесь спала. Карлотта зашла в комнату, лишь немного волнуясь. Никакого запаха. Все на месте, не считая простыни. Она сняла белье и постелила новое.

Было 23:10. Нужно отдохнуть. И больше стараться на курсах. Впечатлить мистера Рейца. Показать серьезное отношение. Карлотта легла в холодную, свежую постель и закрыла глаза.

Время текло очень медленно. Жесткий матрас расслаблял тело, успокаивал. И все же она спала урывками. Глаза то и дело открывались. Дверь в коридор она оставила открытой. И Билли тоже открыл свою. На всякий случай.

Было, наверное, около полуночи. Лампочка за циферблатом погасла. Перегорела? Карлотта вглядывалась в темноту, прислушивалась. Почему она проснулась?

Ничего. Она смотрела перед собой во тьму, смутно различая очертания туалетного столика, зеркала и далекое отражение кровати в темноте.

Карлотта глубоко вдохнула. Ничего. Никакого запаха. Ничего плохого. Тогда почему она проснулась? Затем у нее появилось предчувствие, какое-то ощущение. Что-то надвигается. Идет за много миль по изуродованному ландшафту и будет здесь через долю секунды. Она вскочила с кровати.

– Билл!

Билли выбрался из постели. Карлотта выбежала в коридор, натягивая платье и застегивая пуговицы. Они столкнулись с Билли у двери.

– Что-то приближается, – сказала она.

Позади раздался грохот. Карлотта обернулась. Лампа свалилась с прикроватной тумбочки. Саму тумбочку отбросило к стене. Женщина захлопнула дверь.

– Уходим отсюда! – крикнула она.

Вся спальня за дверью гремела от мебели. Затем раздался звук разбивающегося на мелкие кусочки зеркала.

– Мам… – Билли испуганно уставился на Карлотту.

– Хватай Ким, – закричала она. – Я возьму Джули!

Они забежали в детскую. Билли поднял Ким, с ее ног свисало одеяло.

– Одеяло взять? – завопил Билли. Он паниковал.

– Да! Да! Бери! И уходим!

Что-то – обувь, туалетный столик с косметикой – ударилось о внутреннюю сторону двери. Когда они выбежали в коридор, Карлотта увидела, как дверь прогнулась и в дешевом дереве начала образовываться трещина.

– Господи боже! – сказала Карлотта.

Они вбежали в гостиную. Звуки были такие, словно спальню разбирали на части, кусок за куском, причем с огромной скоростью. Не взрыв, а систематические действия, одно за другим, злые, вымещающие ярость на мебели из-за того, что там нет Карлотты. Внезапно тяжелые занавески порвались, как папиросная бумага, и звук эхом разнесся по дому.

– Черт! Черт! – вскрикнула Карлотта.

Слезы страха и ярости потекли по ее щекам. Она была у входной двери, но с Джули на руках не могла отодвинуть засов. Она наклонилась вперед, прижимая девочку к двери. Джули невольно вскрикнула от боли. Но Карлотта успела отодвинуть засов. Что-то ударилось о закрытую дверь спальни и разлетелось на осколки.

– СУЧКА! – проревел голос.

Вся семья выбежала в ночь и села в машину. Казалось, что спальню в доме – то, что от нее осталось, – раскурочивают, сносят огромной машиной. Карлотта включила задний ход, врезалась в чей-то куст, повернула и, взвизгнув шинами, с ревом выехала на Кентнер-стрит.

– Боже, ты слышал, Билли?

Билли не ответил. Карлотта в ужасе к нему повернулась.

– Ты слышал?

– Да, мам, да.

Ей казалось, что Билли смотрел на нее как-то странно. В его глазах стояли слезы.

Карлотта проехала на красный по пустой дороге. Никого не было. Она бездумно пробиралась через лабиринт улиц мимо одинаковых темных домов.

– Притормози, мам, – попросил Билли. – Ты гонишь пятьдесят.

Карлотта опустила взгляд на спидометр и приподняла ногу с педали. Паника совсем заполнила ее сознание. Она действовала на автомате, на чистых инстинктах, как испуганный зверь.

– Где мы, черт возьми? – спросила она.

– Рядом с Колорадо-авеню, – ответил Билли. – Оно там, за заводом.

Карлотта инстинктивно выехала на Колорадо-авеню. Потом еще снизила скорость. До сорока миль в час.

– Слушайте, дети, – сказала она, сдерживая в голосе истерику. – Все будет хорошо. Вы поняли? Вы все в порядке?

Она обернулась через плечо и увидела Джули на заднем сиденье. Та молчала. До жути перепуганная. На переднем сиденье, все еще завернутая в одеяло, Ким хватала воздух ртом, слишком шокированная, чтобы даже заплакать. Сквозь охватившую ее панику Карлотта заметила, что Билли был в трусах, и это ее повеселило.

– Лучше завернись в это одеяло, Билл, – сказала она. – Мы едем к Синди.

Она повернула с Колорадо-авеню на север и теперь ехала с обычной скоростью в направлении ярких огней кинотеатров и мотелей Западного Голливуда.

– Где, черт…

– Поверни налево, – сказал Билли, накрываясь одеялом. – Нам почти до самого Голливуда.

Чудесным образом, словно двигаясь сама по себе, машина выехала на улицы, которые казались знакомыми: темные, потрескавшиеся, одиночные дома застилали большие многоэтажки.

– Здесь, – сказал Билли.

Карлотта остановилась перед огромным розовым зданием. На фасаде было написано El Escobar. Пожалуй, только это и отличало его от других жилых комплексов улицы. Из-за красно-синей гирлянды, которую кто-то выбрал в качестве освещения, пальмы перед домом походили на ужасные, болезненные растения.

Вся семья поднялась на крыльцо, Билли придерживал одеяло, чтобы не споткнуться.

– Так, – сказала Карлотта. – говорить буду я. Что бы я ни сказала, так и было. Если кто-то спросит вас о чем-нибудь, когда меня не будет рядом, скажете то же самое, – она огляделась. Девочки кивнули.

– Конечно, мам, – ответил Билли.

Карлотта позвонила в дверной звонок. «Какой нелепый у нас вид», – подумала она. Звонок – гудение – словно прорезал тишину ночи. Но никто не пришел. Карлотта нажала снова. А если никто не откроет? Затем рука медленно раздвинула шторы. Дверь сразу же открылась.

– Карлотта! – сказала Синди. – Билли! Что…

– О, Синди!

– Не плачь, милая. Заходи. Все. Скорее.

Синди была в махровом халате, волосы накручены на высокие большие бигуди, но Карлотте она казалась красоткой. Особенно сейчас. Крошечная квартирка с золотым потрепанным ковром, потрескавшимися за два года стенами, одинаковыми стульями и столом на кухне – таких квартир по всему городу десятки тысяч – была для Карлотты самым желанным и благословенным убежищем.

– Что такое? – спросила Синди. – Пожар?

– Нет, – ответила Карлотта. – Мы… нас выгнали из дома.

– Вас выгнали? Кто?

– Ну… нам надо было уехать…

– Надо? Я не понимаю. Что случилось?

Девочки начали плакать.

– Ох, детки, – сказала Синди. – Вы хотите остаться здесь, да? Конечно.

Синди поднялась со стула перед Карлоттой, подошла к шкафу в прихожей и вернулась с охапкой одеял и несколькими подушками. Через открытую дверь в спальню Карлотта слышала, как гнусаво храпит Джордж, муж Синди. Удивительно, но он даже не проснулся.

– Спасибо, Синди, – сказала Карлотта. – Не знаю, что бы я делала…

– А для чего еще друзья? – ответила Синди.

Она уложила девочек на диван, укрыв двумя одеялами. Билли свернулся рядом калачиком на нескольких огромных подушках. Синди наклонилась и прошептала Карлотте:

– Семейные проблемы? Это все Джерри, да?

– Нет-нет. Он не вернется еще шесть недель.

– Скажешь мне наедине? Когда детей не будет?

– Да. Спасибо тебе.

Синди накрыла девочек. Карлотта сняла платье и легла на пол.

– Тебе так нормально? – с тревогой спросила Синди.

– Так даже лучше для спины.

– Ладно. Запомните, ванная вон там. Идите, если нужно.

– Да хранит тебя Бог, Синди, – сказала Карлотта. – Мне так неловко…

– Пустяки. Поговорим с утра.

– Спокойной ночи, – пожелала Джули. Прозвучало так абсурдно. Будто она пришла в гости и не забыла про вежливость, ничего не зная о том, что здесь делает.

– Спокойной ночи, куколка, – ответила Синди. – Спите.

– Спокойной ночи, Синди, – сказала Карлотта.

Через тонкие стены Карлотта услышала, как Синди что-то говорит Джорджу. Тот немного поворчал, но Синди быстро его успокоила. В тишине квартиры Синди Билли уже уснул. Как и девочки. С Карлотты сходила паника. С каждой секундой из нее будто выкачивали энергию. Глаза наполнялись слезами – усталости, разочарования и страха. Она беззвучно плакала. Но это прошло, и не осталось сил ни на слезы, ни на мысли. Карлотта уснула. Они все спали. Без сновидений.

3

Солнечный свет озарил ромашки на кухонном столе, пол заблестел. Синди сидела в недоумении.

– Ты видела, как они вышли из стены?

– Не видела, – ответила Карлотта. – Но они были. Я их почувствовала.

– Животных?

– Я не знаю, что это было.

– И что они делали?

– Не особо много, – соврала Карлотта. – Ну, просто ходили, пытались меня потрогать…

– Господи!

– Царапали по стене. Опрокидывали вещи.

– Ты точно не спала?

– Клянусь, Синди. Я всему отдавала отчет. Разумеется, я сто раз все обдумала. Я не спала. Сидела до жути напуганная.

Синди покачала головой и присвистнула.

– И как долго это продолжалось?

– Почти неделю. Такое случилось два раза, а вчера снова, и я психанула. Схватила детей и сбежала. Просто не могла больше это выносить.

– Я тебя не виню, – успокоила Синди.

Затем задумчиво нахмурилась.

– Ну, – наконец сказала она, – ты не спятила. Я хорошо тебя знаю. Если ты боишься, на то есть причина. Ты одна из самых стойких моих знакомых.

– Тогда что это может быть, как думаешь? – спросила Карлотта. Синди продолжила смотреть на свою кружку с кофе и очень долго молчала. А потом подняла глаза на Карлотту.

– Джерри.

– Что?

– Все из-за Джерри. Я в этом уверена, как в сегодняшнем дне, – сказала Синди.

Карлотта затянулась сигаретой. На экране ведущий улыбнулся зрительному залу, состоящему из женщин средних лет со Среднего Запада, но звук был настолько тихим, что телевизор был лишь голубоватым светом, абсурдным, невнятным и бессмысленным.

– Ты не веришь, – поняла Синди.

– Нет.

– Слушай, когда кто-то сдает, причина кроется в большой проблеме. Никто не решает психануть в какой-нибудь четверг, понимаешь?

– Не понимаю.

– Конечно понимаешь. Людей всегда доводит что-то серьезное.

Карлотта уставилась на маленький экран. Затем повернулась к Синди.

– На что именно ты намекаешь, Синди?

Будто получив сигнал выдать свое философское мнение о жизни, Синди наклонилась вперед и начала быстро и настойчиво изъяснять.

– Ты страдаешь, но не отдаешь себе в этом отчет. Избегаешь проблему. Притворяешься, что все чудесно, хотя это не так. И Джерри – корень проблемы.

– Я не вижу связи…

– Ну еще бы. Так не работает. Вспомни мою тетю, которая свихнулась. Какая была связь между несуществующим агентом ФБР, с которым она говорила в гостиной, и ее настоящей проблемой? Никакая. Суть была в том, что ее бросила дочь, засранка Джуэл. Эта идиотка сбежала с артистом, который жил на помойке и хотел заработать. Угрожал ей самоубийством. Просто ужас. И моя тетя спятила. Но понимаешь, прямой связи нет. Это всегда выворачивается как-то боком. Но нужно выяснить настоящую проблему. Понять, что именно тебя беспокоит.

– И как мои проблемы связаны с Джерри?

– Он хочет на тебе жениться, да?

– Не знаю, Синди. Наши отношения никогда не были… понятными. Мы просто веселимся. Нам нравится быть вместе. Но я не знаю, хочет ли Джерри жениться. Но мы сейчас вместе, хоть сначала об этом и не думали.

– Да, но веселиться – это одно. А брак – совсем другое.

Карлотта тихо вздохнула.

– Тебе бы стать психологом.

Синди просияла.

– Знаю. Просто я много читаю, – сказала она. – Слушай. Не бойся. Все можно решить. И если ты умная, то выберешь правильный путь.

– Ну, – сказала Карлотта, – может, и хорошо будет все обсудить. Я честно об этом не задумывалась. Кто знает, может, ты и права.

Синди положила ладонь на руку Карлотты. Удивительно, но рука была теплой, почти потной. Волна жалости затопила сердце Синди.

– Просто подумай об этом. Все проблемы можно решить. Главное – быть честной самой с собой.

– Ладно. Я не вижу связи, но все же подумаю.

– Все наладится, – сказала Синди.

На экране за кафедрой стоял мужчина в дорогом деловом костюме. Казалось, он что-то продавал со своей белоснежной улыбкой, а затем поднял огромную Библию и ткнул ею в камеру. Карлотте показалось, что он сунул книгу ей.

Карлотта проснулась ночью. Болели кости. И голова. Где она? В соседней комнате тихо храпел Джордж. По гостиной прошлись дальние фары проезжающей машины. Вот Билли, волосы упали ему на глаза, закрывая лицо. Девочки спали в тени. Как спокойно. Ни ветерка. Только неопределенные мысли, которые не облачить в слова. Как дошло до того, что я сплю на полу у Синди? Да, помню. Тело до сих пор болит. Что со мной происходит? И вокруг меня? Кто я?

Но здесь Карлотта была в безопасности. Здесь ничего не могло произойти. Тут слишком много людей. Синди придет на помощь. Пока Джордж спит. Увидят все, кроме Джорджа. Безумие Карлотты. Она представила себя в окружении врачей в длинном коридоре, брыкающуюся и вопящую. Вот что будет? Когда ты переступаешь черту, то остаешься ли собой? Помнишь свое имя? Кто ты тогда?

В мозгу плясали образы последних ночей: вспыхивающие огни, вкус ткани во рту, болезненное ощущение того, чего Карлотта больше не могла определить. Это не было ни сном, ни явью. И кто в квартире, да во всем Лос-Анджелесе, может сказать ей, что произошло?

* * *

Следующий день прошел хорошо. Карлотта прогуляла курсы. Вместо этого они с Синди пошли по магазинам. Синди купила кожаную сумку на Олвера-стрит, где вдоль древней мощеной дороги выложили мексиканские товары ручной работы, окруженные пиньятами и цветной керамикой. Они вернулись домой и играли в нарды, пока Карлотте не пришло время ехать на запад Лос-Анджелеса, чтобы забрать детей. В общем, приятный день. Расслабляющий. Осеннее солнце пошло Карлотте на пользу, почти как лекарство. Почти свежий воздух, крики детей и праздничная мексиканская музыка – и ей снова стало весело. Маленький камешек все еще лежал на дне ее сознания, но они о нем не говорили.

Но с наступлением ночи Синди увидела, как прямо у нее на глазах меняется личность. Карлотта стала нервничать, бояться. «Она о чем-то умолчала? О чем-то большем, чем просто видения в темноте?» – гадала Синди.

Потом Джордж вернулся домой. На рубашке под мышками виднелись кольца из пота. Он замешкался, увидев Карлотту. Затем, не сказав ни слова, направился в ванную. Послышался шум труб, а затем заревел душ. Звук казался яростным.

– Он на меня злится? – прошептала Карлотта.

– Нет, Джордж всегда такой, – ответила Синди.

– Слушай, если я мешаю…

– Вовсе нет.

– Я серьезно…

– От вас нет проблем. Оставайтесь, сколько хотите.

– Но похоже, Джордж…

– Забудь о нем. Он родился нахмуренным.

Синди ухватилась за возможность. Она указала на дверь, едва заметно кивнув. Карлотта не поняла.

– Нам нужно поговорить, – сказала Синди. – Давай выйдем.

Они вышли и закрыли за собой дверь.

Синди посмотрела Карлотте в глаза.

– Ты не все мне рассказала, – начала Синди. – Что случилось?

– Я рассказала все.

Синди заметила, как уклоняется от ответа Карлотта. Что бы это ни было, оно ее пугало. Но до какой степени можно давить на своих друзей?

– Я хочу лишь одного, Карли, – сказала Синди, – чтобы ты взяла себя в руки. Ты мне веришь?

– Конечно верю.

– Но если ты не хочешь, я не смогу помочь.

– Клянусь богом, Синди. Я говорила правду.

Но глаза Карлотты скрывали темную истину, и Синди придется вытаскивать ее силой.

Синди потянула Карлотту подальше от двери. Внизу журчала вода, имитирующая гавайский водопад. По красной черепице крыш переулка позади здания пробежали две кошки, шипя и ворча. Солнце садилось, далекий оранжевый шар плыл сквозь дымку. Карлотта вздрогнула от странного и внезапного ветра.

– Ты на наркотиках? – тихо и испуганно спросила Синди.

– На наркотиках? Я? Конечно нет!

Синди посмотрела Карлотте в глаза и быстро их изучила.

– Люди принимают наркотики, а потом им мерещится всякое, – сказала Синди. – Даже если они этого не хотят.

– Бог мне свидетель, Синди. Да я пальцем к ним не притронусь.

– Франклин Моран сидел на них.

Карлотта надулась. Воспоминание об этом грубом лице с мальчишеской улыбкой всплыло у нее перед глазами. А также тошнотворно-странные ночи, за которыми следовали сладко-грустные утра…

– Но я не принимала, – тихо возразила Карлотта. – Даже в руки не брала. Именно это и встало между нами. Ну, первым, – добавила она с оттенком горечи.

Синди замешкалась.

– Тогда в чем дело?

– Ни в чем. В смысле я не хочу об этом говорить, – ответила Карлотта.

– Я не собиралась давить, Карлотта, но нельзя скрывать все вечно, иначе ты сломаешься.

Карлотта попыталась зажечь сигарету, но холодный ветер постоянно тушил спички. Когда она подняла голову, в глазах у нее стояли слезы.

– Меня изнасиловали, – сказала Карлотта.

Рука Синди на автомате прикрыла рот. Она была в шоке.

– Изнасиловали, – попыталась повторить Карлотта, пока незажженная сигарета дрожала у нее во рту, но слово получилось почти беззвучным.

– Боже правый, – прошептала Синди.

Карлотта отвернулась. Неужели ее уже никогда не покинет чувство, будто она прогнила? Ей снова казалось, что ее очернили с ног до головы, опустили, и ей уже никак не отмыться.

– Господи боже, – все, что могла сказать Синди. Слезы наполнили и ее глаза, она мягко потянулась и дотронулась до плеча Карлотты. Затем они обнялись. – Прости… я не знала… даже не догадывалась… солнышко! – Синди могла выдавить только это.

– О, Синди, – плакала Карлотта. – Это было… меня словно… сломали… сломали изнутри…

– Моя хорошая… о господи! Как такое могло случиться?

– Я была одна в комнате, и меня что-то схватило… задушило… я почти отключилась… все почернело…

Карлотта отстранилась от Синди. Ей было до странного холодно. Ночной ветер развевал ее волосы, мягко поднимал со лба, ее темные глаза вдруг стали очень далекими и холодными.

– Ты не понимаешь, да? – спросила Карлотта.

– Конечно же я…

– Я не врала о том, что выходит из стен.

Синди могла только смотреть.

– О чем, черт возьми, ты говоришь? – прошептала Синди.

– Вот видишь? Это было и этого не было… Меня изнасиловали и избили, но никто не приходил… Я чуть не умерла, но когда включили свет, я была одна.

Синди не могла понять.

– Ты вызвала полицию? – наконец прошептала она.

– Синди, Синди, моя логичная Синди! Я была одна в кровати… когда включили свет. Этот… мужчина, чем бы он ни был, исчез, пропал, как плохой сон…

Рука Синди неподвижно лежала на горле – поза человека, который не может понять простейших деталей самого необычного явления, даже когда их объяснили.

– Я не понимаю, – сказала Синди. – Тебя… избили или нет?..

– Конечно да. Он напал на меня. Почти задушил. Потом использовал меня, и отвратительно. А когда включили свет, он исчез, словно… словно его и не было.

Синди прислонилась к перилам. Она видела, что Карлотта говорила правду. Понимала по тому, как Карлотта избегала прямого взгляда, прятала красивое лицо из чувства стыда и унижения, само воспоминание о нападении все еще жгло ее, а глаза светились страхом. Карлотта повернулась к Синди.

– Видишь? Ну? – потребовала Карлотта. – Ответа нет, так ведь? Это правда и неправда. Это произошло и не произошло. Я сошла с ума! Я сошла с ума, Синди! Дважды!

– Это случилось снова?

– Следующей же ночью! Как думаешь, почему я сбежала, когда услышала то же самое в третий раз?

– Но сейчас, пока ты со мной?..

– С тобой все хорошо. Но я не знаю, сколько это продлится. Я боюсь идти домой. Боюсь оставаться одна.

– Конечно, – сказала Синди, явно пораженная. – Я тебя не виню.

Долгое время они обе молчали. Хоть и было холодно, женщины стояли в тишине. Синюю ночь теперь освещали красные и зеленые огоньки на пальмах. Карлотта тряслась от холода. Синди, обычно такая умная и логичная, потерялась в бесконечном лабиринте мыслей. Это просто нельзя было объяснить. Невозможно.

– Тогда оставайся здесь, Карлотта, – сказала Синди. – Столько, сколько нужно.

Карлотта кивнула. Она смотрела в пустоту, заставляя мозг сосредоточиться. Затем высморкалась в маленький платок. И пригладила волосы, разметавшиеся от холодного ветра.

– Но я думаю, – продолжила Синди, – тебе надо к психиатру.

– Я не смогу его оплатить.

– Можно пойти в бесплатную.

– Там не лечат голову.

– Конечно лечат. Можно обратиться в клинику при университете. Оплата всегда добровольная, а если ты на соцобеспечении, то цена еще и смешная.

Карлотта кивнула и улыбнулась.

– Думаешь, я свихнулась? – спросила она.

– Не знаю. Но меня это пугает.

– Ладно. Может, зайдем в квартиру?

Синди кивнула. Женщины, держась за руки, повернулись, подошли к двери и разжали пальцы, когда заходили.

– Не говори Джорджу, – попросила Синди. – Он в этом плане не продвинутый.

– Я бы в жизни никому не сказала, кроме тебя, – прошептала в ответ Карлотта.

– Хорошо. Улыбнись. Заходим.

И Синди открыла дверь. Билли и девочки подняли головы. «С подозрением», – подумала Карлотта. Вглядываясь в ее лицо в поисках скрытых признаков. Казалось, они инстинктивно понимали, когда она думала об этом ужасе, будто читали ее мысли, а затем вернулись к игре на кухонном столе. Вошел Джордж со сложенной газетой, бросил взгляд на Карлотту, затем на Синди.

– Здесь вообще будет еда? – спросил он.

– Через минутку, Джордж, – ответила Синди.

– Господи, – пробормотал он.

Джордж взял в руки пульт от телевизора. Билли уронил на пол несколько карточек. Карлотта порылась в сумке в поисках книжки, села и притворилась, что читает. Казалось, каждый раз, когда она говорила или думала об этом, все происходило снова, захватывало ее жизнь, весь ее мир, подобно густому туману. Злобному. Вонючему. Единственным звуком радости было пение Синди на кухне.

Прошел четверг. Пятница. В вечернем воздухе появился запах озона. Он давил на Карлотту.

Джули и Ким спали на диване. Билли спал у стены рядом с телевизором. Джордж ворчал, когда переступал через Билли по утрам. Ужин был тихим и угрюмым. Джордж брал вилкой горошек и сминал ножом.

Карлотта не пошла к психиатру. Проблема становилась все более далекой. Мир превращался во что-то менее страшное, более дружелюбное. Физически она чувствовала себя хорошо. Спать на полу было полезно для спины. И Синди положительно на нее влияла. Жизнь снова стала целостной.

Днем она старательно работала за огромной пишущей машинкой в школе секретарей имени Картера. Высокий, худощавый мистер Рейц, чьи волосы стали значительно тоньше с давно минувших дней юности, расхаживал взад и вперед с секундомером в руке. Кабинет переполнял стук сорока работающих машинок.

– И… стоп! – скомандовал мистер Рейц. – Тридцать слов. Кто успел напечатать тридцать за минуту? Тридцать пять? Отлично. Сорок. Кто-то успел сорок?

Карлотта подняла руку. Мистер Рейц подошел ближе и просмотрел ее работу.

– Следи за заглавными буквами, – посоветовал он. – Надо сильнее. Четко и сильно.

В соседнем ряду другая девушка ответила за подругу.

– Хуанита, – сказала она. – Хуанита напечатала сорок слов, сэр.

Мистер Рейц подошел к столу и нахмурился.

– Скажи ей, что у нее все еще слабый мизинец, – заметил он. – Не надо поворачивать кисть. Надо нажимать резко и твердо.

Его слова перевели на испанский. Мистер Рейц вернулся к главному столу. Курсы финансировал округ Лос-Анджелес. Большинство веселых, хихикающих девочек здесь получали пособие, некоторые снова забеременели.

Карлотта выглянула в окно. Несколько долговязых подростков в прыжке забрасывали баскетбольные мячи в кольцо на соседнем асфальтированном дворе. Их лица блестели от пота. Стоял ленивый, жаркий день, внутри пахло старым домом, немного плесенью и мелкой пылью, которая невесть откуда оседала на столы и окна.

«Как прекрасна жизнь», – подумала Карлотта. Кто бы мог подумать, что дочь священника из Пасадены будет счастлива отбивать заглавные буквы ради социального обеспечения? И все же она была счастлива. Ей нравились девочки, угловатый мистер Рейц, такой нелепо формальный и в то же время рассудительный, ей нравилось совершенствоваться день ото дня, получать оценки. «И все-таки, – подумала Карлотта, – жизнь наполняют простые вещи». В это верил Боб Гарретт и научил этому ее. Маленькие детали, которые можно вышить на богатом полотне чувств.

Кошмар последней недели превратился в неуловимое облачко, все дальше и дальше уплывающее к горизонту сознания, а вместе с ним уплывала и мысль о психиатре.

Карлотта боялась психиатров. Тем, кто к ним обращался, никогда не становилось лучше. Здесь, с Синди, она была в безопасности. В этой крепости с толстенными стенами. У нее было время тщательно все обдумать, восстановить события. Она лежала в ванне, и мягкий свет проникал сквозь комнатные растения, развешанные на окне, отбрасывая прохладные лучи на сверкающую пену.

В каком состоянии ее дом? Возможно, сейчас там лишь обугленные руины, из почерневших обломков торчат только унитаз и холодильник. Она прямо видела, как мистер Гринспан мечется в пижаме, пытаясь руководить пожарными. Толпы людей стоят и наблюдают, как горят кирпичи и трубы. Но эти мысли казались неправдоподобными. О таком могут думать душевнобольные во время самых сильных припадков. Мир был не таким. Карлотта ощущала себя гигантской птицей, которая кружит и кружит, снова мягко приближаясь к земле. Теперь все вернулось в фокус, к реальности, и фантазий не осталось.

Карлотта вылезла из ванны и вытерла плечи огромным желтым полотенцем. Она нахмурилась, когда подумала, что нужно все выяснить. Съездить домой. Может, подождать, пока Билли не вернется из школы, чтобы сходить вместе? Или лучше поехать сейчас, когда высоко в небе солнце еще светит? Она надела лифчик и трусы. Уже в спальне она надела рубашку и джинсы, позаимствованные у Синди. Здесь не было ее одежды, а денег на новую у нее не было.

Карлотта причесалась. В зеркале ее лицо снова казалось красивым. Спокойствие вернуло мягкость ее маленьким чертам. Она почувствовала, что к ней возвращается уверенность. И поэтому вышла за дверь с ключами от машины в руке.

Карлотта остановила машину прямо перед тупиком на Кентнер-стрит. Со стороны дом выглядел абсолютно нормально. Какое-то время женщина смотрела на него. Ни одна деталь не изменилась. Потом она вышла из машины.

Когда она открыла дверь, ее обдало сухим жаром, наполнившим дом. Угнетающий, удушающий, от него перехватывало дыхание. Она подошла к термостату. Видимо, его задели в ту ночь, когда семья убегала, потому что температура была настроена на 33 градуса. Карлотта его выключила. Было тихо. Несколько мух жужжали над немытой посудой у кухонной раковины.

Одна тапочка Джули лежал на полу в прихожей; видимо, она упала той ночью. Карлотта заглянула в спальню девочек. Только плюшевые мишки, несколько книг и белье на стуле. Она достала из шкафчиков их одежду. Стояла тишина. Не доносился даже шум улицы. Затем Карлотта вышла в коридор и уставилась на закрытую дверь своей спальни.

Осмотрела дверь. Никаких трещин. Никаких следов пожара. Ничего. Она приоткрыла ее ногой. Внутри были сброшенные с кровати простыни. На полу лежала лампа, абажур погнулся. Карлотта распахнула дверь пошире. На деревянном полу лежал флакон духов. В комнате пахло фиалками.

Карлотта сделала несколько шагов. Здесь оказалось немного холоднее. Окна были открыты. Это она их оставила? Теперь она заметила, что ночной столик был опрокинут к стене, штукатурка поцарапана. За комодом виднелось еще несколько флаконов лосьона. А где же содранная штукатурка, вмятины на стенах, взорванный потолок? Все выглядело лишь как последствия паники одного человека. Кто-то вскочил с кровати, опрокинув ночной столик, врезался в комод и оттащил простыни на полпути к двери. Вот и все. Пораженная, Карлотта медленно обошла комнату.

Все выглядело так обыденно. В том смысле, что не было никаких признаков потустороннего. Карлотта очень ясно видела, что тут произошло. Ей было почти жаль того испуганного человека, в которого она превратилась. Она медленно закрыла и заперла окна.

Карлотта распахнула дверцу шкафа. Внутри было темно. Маленькую металлическую цепочку для лампочки было не видно, поэтому ей пришлось наклониться, вглядываясь в темный лабиринт из юбок, джинсов и платьев. Она достала несколько и осторожно перекинула через руку.

А затем услышала отдаленное рычание.

Карлотта выпрямилась. Прислушалась. Ничего. Обернулась. Ничего. Напрягла все чувства. Принюхалась. Ничего. Подождала. Из куста на улице чирикнула птица. Мимо проехал мальчик на велосипеде. Она осторожно повернулась к шкафу. Раздался далекий звук, низкий металлический гул, от которого завибрировала оконная рама. Карлотта снова повернулась и отошла от шкафа. Звук усилился, стал гортанным. Он будто с большим трудом пытался изображать человеческую речь. Карлотта попятилась к закрытой двери. Пошарив за спиной, она нащупала ручку.

Рычание стихло. Карлотта приоткрыла дверь и прислушалась. Звук шел из коридора? Она боялась выходить из спальни. Затем медленно закрыла дверь, прислонилась к ней и прислушалась, приложив ухо к двери. И вот он снова – низкий, рокочущий, отрыгивающий звук, который колебался и менял высоту, но в котором не было никакого смысла.

Карлотта подбежала к окну. Высоко над головой два белых следа изгибались дугой над Саутлендом, самолетов не было видно, но их рев, похожий на двойной, безумный раскат грома, от которого сотрясалось окно, становился все громче и громче.

Карлотта посмотрела на бесконечное голубое небо. Оно казалось таким чистым. Таким глубоким. Как бесконечный сон. Следы пара медленно рассеивались, оставляя перистые волны, исчезающие в бледно-голубых глубинах. Солнце тепло и дружелюбно согревало лицо.

«Это были самолеты. А не голос. Нет никакого голоса. Я сама его придумала. Я сплю? Или я проснулась?»

Карлотта отошла от окна и зашла в комнату Билли. Взяла несколько футболок, трусов, джинсов и клетчатых рубашек. Отнесла кучу одежды в машину и сложила на заднем сиденье. Стройные деревья оживленно покачивались на свежем ветру, когда она уезжала.

Когда Карлотта с детьми зашла в квартиру, то сразу почувствовала, что у подруги было что-то на уме. Но Синди сказала лишь:

– Отлично выглядишь.

– Да, – ответила Карлотта. – Я и чувствую себя хорошо.

– Отлично. Это здорово.

В воздухе повисла неловкая пауза. Синди неуверенно улыбнулась Карлотте, потом повернулась, чтобы вытереть руки полотенцем, висящим на крючке, и начала тереть сыр.

Позже этим вечером Билли спросил:

– Мам, а когда мы уедем?

Карлотта пыталась проигнорировать вопрос, но Билли не уступал.

– У меня в гараже куча вещей. Я не могу просто их там оставить.

– Мы здесь не навсегда.

– Но когда мы вернемся?

– Скоро, – вздохнула Карлотта.

Той ночью Карлотта лежала на спине и смотрела в потолок. Тонкая нитка пыли, повисшая рядом с хрустальной люстрой, колебалась в потоке воздуха. Карлотта услышала приглушенные голоса из спальни. Она повернула голову. Там все еще горел свет, хотя дверь была закрыта.

– Но почему ты ей не сказала? – проворчал Джордж.

– О, Джордж, – застонала Синди. – Я не смогла.

– Я предупредил, Синди.

– Ей некуда пойти, Джордж.

Карлотта приподнялась на локте, прислушиваясь. Последовало невразумительное мычание.

– Ш-ш-ш! – зашипела Синди.

– Мне плевать, если она услышит, – сказал Джордж.

Синди начала шмыгать носом.

– О боже, – пробормотал Джордж.

– Прости, Джордж, – захныкала Синди.

– Господи.

– Видишь? Я не плачу.

Синди еще несколько раз шмыгнула. Затем высморкалась. Комната погрузилась в тишину. Потом выключился свет. Карлотта поняла, что защита квартиры Синди таяла, как утренняя дымка.

– Ты знаешь, что делать? – спросил Джордж.

– Да.

– Когда?

Синди что-то пробормотала.

– Когда? – повторил Джордж.

– Завтра, – ответила Синди. – Утром.

– Только не забудь.

– О, Джордж.

– Мне вставать в семь. Некоторые из нас ходят на работу, знаешь ли.

Наступила тишина. Карлотта снова легла на одеяла, взглянула на потолок и прикусила губу. «Какого черта? – подумала она. – И что теперь?»

Утренний свет бил сквозь грязное ветровое стекло, заставляя Карлотту жмуриться на знакомых улицах западного Лос-Анджелеса. Билли молча сидел сбоку. Сзади шумели Джули и Ким.

– Эй, хватит, – попросила Карлотта через плечо. – Не ссорьтесь.

Она вздохнула с облегчением, когда высадила их на углу у школы. Но облегчение было окрашено виной за то, что она так портит им жизнь.

Она опоздает на утренние занятия, но ничего не поделаешь. Сначала нужно разобраться с Синди.

Синди гладила, когда Карлотта вернулась в квартиру. Она поздоровались как-то вынужденно, неестественно. Затем Карлотта сказала:

– Я хотела поблагодарить тебя, Синди. За все, что ты сделала.

– Не за что. Ты же знаешь.

– Нет, мы же были тут целую неделю. Я и не думала, что мы настолько задержимся. Правда.

– Слушай, Карлотта, я хотела бы…

– Мне снова хорошо. Наверное, эти кошмары больше не повторятся. Пора нам уезжать.

– Даже не знаю. Если ты чувствуешь себя хорошо…

– Да. Правда. Отлично.

– Потому что вы можете остаться…

– Да. Я знаю. Но прошло много времени. Дети скучают по дому. Господи, я же не собиралась переезжать.

– Просто у Джорджа свои заморочки…

– Джордж очень мил, раз позволил нам остаться. Передай ему. Мы очень благодарны.

– Я передам.

Последовала новая пауза. Карлотта явно не хотела вставать и собирать детские вещи. Синди помешала свой кофе, хотя он наверняка остыл.

– Поедешь домой? – спросила Синди.

– Думаю, так будет лучше.

– Не знаю. Я все думала, Карли. Может, вам надо переехать.

– Это невозможно.

– Почему?

– У меня договор. Если его разорвать, не будет соцобеспечения.

Синди покачала головой.

– Значит, вы там застряли? – спросила она.

– Думаю, проблема не в доме. А во мне.

– А я вот не уверена. Здесь целую неделю ничего не случалось. Все было спокойно.

– За что я благодарна, Синди. Ты дала мне возможность прийти в себя.

– Я все равно за тебя переживаю, – вздохнула Синди.

– Все будет хорошо. А знаешь, пожалуй, мы парочку дней поживем с мамой.

– С твоей мамой? Карлотта…

– Да. Несколько дней в Пасадене. У нее большой дом. Детям будет где поиграть. Джули и Ким даже не знакомы с моей мамой.

– Я знаю.

– Пару дней. Поедим всей семьей завтраки на балконе. Сама знаешь. Как раз то, что нужно.

– Ну, – неуверенно отозвалась Синди, – тебе виднее.

Снова повисла тишина. Но на этот раз Синди смотрела мягко. Она точно знала, что Пасадена значит для Карлотты. Синди высморкалась.

– Прости, Карлотта. Хотела бы я просто…

– Забудь, Синди. Я правда расслабилась с тобой и Джорджем, но теперь пора ехать. Вот и все.

– Да, хорошо, – ответила Синди, отворачиваясь и кладя подбородок на руки, а затем отвлеченно повторила. – Да, хорошо…

Карлотта встала из-за стола. Она посмотрела на груду позаимствованных у Синди и Джорджа пижам, которая сейчас казалась на диване до безумия большой. Мысль о переезде наполнила женщину ужасом.

– У спального мешка не было чехла? – спросила Карлотта.

– Был, в шкафу. Сейчас достану.

Синди подошла к шкафу. Часы на стене пробили скорбный час. Обе молчали. Карлотта почувствовала, как погружается в депрессию.

4

В пятнадцати минутах от Пасадены Карлотта начала узнавать старые поместья, сухие холмы с их странной, пожухлой коричневой травой и высокие бетонные насыпи, увитые плющом. Ночь словно сгустила странный туман, из-за которого дома казались призрачными. По мере того как автострада с грохотом проносилась под машиной, Карлотте все больше и больше казалось, что темнота смыкается над ней, будто тьма над дорогой образовывала туннель.

Карлотта знала, что на четвертом съезде дорога делает изгиб над влажным от тумана бетонным мостом. Темная и узкая, дорога вела к бульвару Оранж-Гроув. Затем она расширялась, и по обеим сторонам вырастали нелепые, внушительные дома, широкие лужайки и огромные пальмы. Она почти чувствовала во влажном воздухе запах этих горьких жизней, неуклюжих, неуверенных призраков с неуловимыми и двусмысленными улыбками.

До нее донеслись запахи, когда в памяти всплыли темные комнаты, тяжелые шторы, коридоры, ведущие из комнаты с роялем во внутренний дворик, а затем, с другой стороны, к розариям. Ночью в розариях пахло пылью и химическими аэрозолями. Ее мать работала в саду по ночам, руки в перчатках разбрызгивали по розам белый яд. Карлотта тогда не понимала, почему мама ждала вечера, чтобы ухаживать за розами. Она возвращалась домой, только когда отец уже храпел – тихо и сипло. Мама никогда не ложилась спать раньше него. И они не разговаривали. Их жизни были так же безмолвны, как лунный свет, отражавшийся от улиток и шипов.

Но они общались жестами. Резкими, беспорядочными, нервными жестами. Разбитые тарелки и осколки стаканов сообщали о каком-то таинственном напряжении, которое рекой разливалось по дому. И это всегда была вина Карлотты. По какой-то причине все тени лежали на ней, вокруг нее смыкалась тишина, и горечь безмолвно кричала: это все из-за тебя.

Сверкающий белизной лиможский фарфор на столе, уотерфордские графины – гордые символы унаследованного богатства матери. Сияние в солнечных лучах! Воскресное утро наполняло пение птиц и болтовня на лужайке. И Карлотта, одетая, как подсолнух, в желтое клетчатое платье, разносила дамам закуски на оловянных тарелочках. Она кланялась, очаровательно улыбалась (у нее были ямочки на щеках), и все восхищались каждым ее движением. Механическая кукла. Бледная плоть редкого фарфора движется в совершенном соответствии с официальными, неторопливыми манерами, а нежный смех мягок, как летний бриз. И голоса мужчин! Как тихий гром, звучный и далекий – боги в облаках. И тот мужчина – не верится, что он действительно ее отец, – открывал Библию и читал из нее: «Он будет тебе отрадою и питателем в старости твоей… который любит тебя…» Музыкальный голос, слегка хриплый, но глубокий, похожий на скрученный металл, гремящий на ветру. Таким далеким он казался от них всех, словно тень, которая боится падающего на всех солнечного света. Каждое воскресенье они встречались, стильные дамы и господа, некоторые известные, некоторые богатые, и выполняли ритуал вылизанного изящества. Карлотта в него не верила. Все казалось таким фальшивым. И все же она не смела ничего говорить.

Однажды поздней ночью ее разбудили голоса – их голоса. Карлотта испугалась. По огромным комнатам еще никогда не разносились такие звуки. Ее отец вскочил из-за стола и швырнул черную книгу – записи о тратах – в серую стену. Или в маму? Из-за чего они кричали? Что такое «ипотека»? Что такое «закон о зонировании»? Он сделал что-то плохое. И это было связано с той черной книгой. И отец заметил, что Карлотта на него смотрит. Она не хотела. Ее разбудил шум. Он ударил дочь. Мама закричала. Два месяца спустя к ним пришел адвокат. Что такое «развод»? Почему этого хотела мать, а не отец? Но адвокат их отговорил. Из-за Карлотты.

С того момента все стало бессмысленным. Они говорили и действовали без всякой цели, только со злостью, о которой нельзя упоминать. Но развод, который они продолжали обсуждать во время коротких вспышек гнева под зонтиками от солнца, не зная, что Карлотта видела и слышала их из сада, – этот развод не состоялся. Они остались вместе из-за Карлотты. Она была единственным, что между ними сохранилось общего. Через нее они изгонят свою враждебность. Найдут причину для существования. Они все скованы друг с другом в одной и той же темноте.

С каждым годом холодность росла. Мать перенесла свою кровать в комнату в конце коридора. Отец похудел и облысел, его кожа покрылась сыпью, и он боролся за власть в церкви. Затем тело Карлотты начало меняться. Она пыталась это предотвратить, но никак не могла. Ее грудь стала мягкой, там, где сходились ноги, начали расти волосы, а однажды пошла кровь. Она закопала трусы в розарии, но это повторилось снова, а потом еще.

Лежа одна в своей постели, вслушиваясь в тишину пустого дома, она испытывала странные чувства, будто в нее вселился дружелюбный незнакомец. Нежная весенняя ночь, лунный свет, проникающий в окно, касался мебели из европейского дуба и срезанных цветов и заставлял их танцевать для нее – невероятных животных, которые кувыркались в серебристом сиянии.

Но не в своем воображении Карлотта обнаружила изгибы и мягкие впадины своего тела. Ее чувства внезапно сосредоточились там, почти болезненно, и поднимались все выше и выше, быстрее и быстрее, пока, обессиленная, она не увидела мысленным взором луну и звезды, разлетающиеся на тысячи расплавленных осколков. Медленно она перевела дыхание, не понимая, что произошло. Где она была? Кто-то слышал?

Но однажды вечером мотыга матери зацепила в земле грязные трусы в пятнах крови, засохших и ржавых. И впервые она услышала, как родители разговаривают приглушенными голосами.

Они раздели ее и попытались искупать, но Карлотта не могла вынести и мысли о том, что к ней будут прикасаться, поэтому отстранилась. «Карлотта, поверни лицо свое ко мне…»

Ночью, в своей спальне, они обсуждали изменения в ее теле, но ей было тошно слышать это из их уст. Прикосновение рук отца стало холодным и отталкивающим.

Внезапно родители стали наблюдать за ней. И в этом почему-то было что-то непристойное. Что они высматривали?

К четырнадцати годам Карлотта чувствовала себя взрослой женщиной, которую засунули в тело ребенка. Придали другую форму. Она убежала. Они вернули ее. Они молились за нее. Они угрожали ей. Они рассказали о великом зле, которое побудило ее сбежать.

Они купили ей вещи – детские вещи. Кукольный домик с крошечными человечками и мебелью, ушастыми зверушками из ткани, воображаемый мир. Они хотели, чтобы она была ребенком, чье обаяние и интеллект могли бы отогнать желание, овладевавшее ею. Эти чувства не испортят ее, не будут мучить, ей не придется влачить из-за них адское существование…

Чувства, которые будоражили ее на закате, в компании друзей под тихую музыку по радио, отблески волн, сверкающих на пляже, – все это казалось парализованным, превратилось в облако жужжащих голосов, каждый из которых превращал ее в их образ. Она хотела жить, но была заперта в их чулане. Она почти ощущала вкус окружавшей ее жизни, такой близкой и в то же время такой недосягаемой.

Инстинкт вел ее к мальчикам, суровым и постарше. Только у них хватит смелости вырвать ее из паутины, которую сплели родители. Ей нравилось пить с ними запретное вино, нравилась их грубоватость. Она хотела, чтобы кукольный домик сломался, куклы рассыпались, а на их месте выросли живые люди.

Однажды в выпускном классе она увидела юного парня, приехавшего на мотоцикле. Он уже явно не учился. Но ему нравились школьницы. Его звали Франклин Моран.

«Франклин, – подумала Карлотта. – Ты такой сильный. Ты сможешь забрать меня у них». Она лежала на мокром песке пляжа и шептала ему на ухо. Он целовал ее губы. Карлотту охватил дикий пожар. Она так сильно хотела жить. Ее тело снова взяло контроль. Ее вел этот запретный пожар, этот безумный телесный экстаз. Она чувствовала, как его грудь вздымается и опускается. Время, словно жуткая туча, нависало над ней. Времени не осталось. «Франклин, – прошептала она, – Франклин, возьми меня, возьми меня сейчас же…»

Когда она вернулась, с мокрыми от песка и соленых брызг волосами, Франклин ждал снаружи в машине, не зная, стоит ли заходить. Он слышал, как на кухне кричали. Карлотта была в слезах. Франклин крикнул, что они поженятся. Ее родители заорали в ответ и выгнали его из дома. Но она пошла с ним; оба напуганные проклятиями и ненавистью, задаваясь вопросом, что теперь с ними сделает мир. Но в той темноте, когда Франклин переключил передачу и уехал, Карлотта поняла, что чары рассеялись. Что бы ей ни пришлось пережить, что бы вселенная ни послала ей в качестве возмездия, это была цена за независимость.

С того дня родители для нее умерли. Так она думала…

Сейчас, пока Карлотта ехала по широким проспектам, она думала, облегчила ли смерть душу ее отца. Могла ли гибель успокоить такую ненавидящую себя, растерянную душу? Может, все это время больше всего на свете он желал именно смерти. Уж точно больше, чем жизни с этой нервной, жестокой женщиной, которая случайно родила ему дочь.

Пальмы проплывали мимо в ночи, словно во сне. Все спали. Свет не горел. Стояла неземная тишина даже по меркам Пасадены. В одном из длинных домов, прилепившихся к изящному поместью, жила ее мать. Теперь чужая, худая, забальзамированная собственным самоотречением и страхом. Примет ли она Карлотту? Как и ее незаконнорожденных детей? Или закричит, будто к ней пришли легионы самого демона, и хлопнет дверью? Наверняка возраст смягчил ее, склонил к милосердию…

Но чем ближе подъезжала Карлотта, узнавая все больше и больше аллей, садов, пейзажей, тем больше вспоминала. Мучительные видения об искореженной механической кукле, борющейся за свою жизнь. Как она могла привезти своих детей в этот дом? Пожертвовать всем, чем стала, чему научилась на собственном горьком опыте? И во что превратилась ее мать? В сломленную, униженную женщину? Озлобленную, увядшую старушку с седыми волосами и подозрительным взглядом? Не лучше ли оставить прошлое в тени? Чем оно теперь поможет? Ее глаза налились тяжестью и влагой к тому моменту, как Карлотта повернула машину и сбавила скорость, а затем она увидела дом.

Большой и угрюмый, пригвожденный к земле колоннами и массивными крышами, он стоял таким, каким и остался в ее памяти. Но более странным, более призрачным. Единственный свет горел там, где должна быть кухня. Ее мать сидела там одна? Над домом зловеще мерцали звезды. «Он стал причиной всему», – подумала Карлотта. Все в ее жизни, каждое решение, где бы они ни была, начиналось в этом доме. Здесь родители создали ее, а затем переделывали до тех пор, пока не убедились, что она соответствует их видению. И теперь она вернулась обратно. Разве это не доказательство того, что они победили? Мертвец выиграл. Живой мертвец – тоже. Теперь, преследуемая собственным кошмаром, Карлотта сбежит обратно в мир теней, который ненавидела. Исчезнет, искорежится и перестанет с ним бороться.

Отчаянно крутанув руль, не сознавая, что делает, Карлотта резко развернула «бьюик». Дом отдалился. Исчез. Знакомые улицы растворились. Пропали. Карлотта почувствовала, что ей стало легче дышать, когда они проехали по насыпи старого шоссе и свернули на скоростную полосу, выезжая из Пасадены в последний раз.

Руки Карлотты крепче сжали руль. Она поехала в сторону Санта-Моники, выехала в западном Лос-Анджелесе и заехала в промышленный район. «Жизнь марионетки хуже, чем смерть», – заключила она про себя. Приближались знакомые деревья и аллеи, выходившие на Кентнер-стрит. Она проехала последний квартал.

– Эй, мам, – сказал Билли, спросонья потирая глаза. – Я думал, мы едем в Пасадену.

– Не в этот раз.

– Я хочу в Дену, – сказала Ким.

– Шшш, – предупредил Билли. – Не зли маму.

– В Дену, – заныла Ким.

– Шшш, – повторил Билли.

Девочки начинали нервничать. Это можно было почувствовать. Словно холодная волна электричества. Билли тоже заерзал. Карлотта увидела, что городская бригада перерубила все деревья на Кентнер-стрит посередине. Остался лишь ряд странных стволов с белыми верхушками, а ветви сложили в огромные кучи в канаве, отметив красными флажками и веревками.

– Господи боже, – воскликнула Карлотта. – Вы посмотрите. Они вырезали всю улицу.

– Почему деревья срубили? – спросила Джули.

– Половину деревьев, – поправил Билли. – Верхнюю половину. Наверное, деревья были заражены или типа того. Выглядит тупо.

Карлотта затормозила. Перед ними замаячил дом. За крышей, темным силуэтом вырисовываясь на фоне голубых, серых и розовых волн утреннего неба, угрожающими группами возвышались пальмы. Это был уже не тот уютный дом, каким он был неделю назад. Длинные тени расходились от него в сторону Карлотты. Детали терялись во тьме.

– Кто знает? – пробормотала Карлотта. – Я уже ничего не понимаю.

Они занесли все вещи в дом.

Там было душно. И очень тихо.

– Открой окно, ладно, Билл?

На кухонной стойке мухи лениво ползли по забытому печенью.

– Ну и бардак! – досадовала Карлотта.

Ночь была холодной. Снаружи шелестели листья. Поднимался ветер.

– Эй! – раздался голос Билли из его спальни. – Мое радио сломано!

– Твое что?

– Валяется разбитое на полу!

– Наверное, упало, – ответила Карлотта из кухни.

Карлотта полезла под раковину за каким-нибудь моющим средством. Черт! Насекомые. Она вытащила мыло и закрыла дверцу. Билли вошел из гостиной, держа в руках пластиковые детали, проводку и несколько металлических решеток.

– Боже, мам, – заныл он. – Я сам его сделал. Помнишь? В седьмом классе. А теперь ему кранты.

– Ты не сможешь собрать его заново?

– Нет, – безутешно ответил он и вышел из кухни с удрученно опущенными плечами. – Его будто кто-то разломал.

Карлотта открыла кран. Он закряхтел, зашипел и выдал воду. Сначала мутную. Затем она стала теплее. Поднялся пар. Стекла начали покрываться тонкой, призрачной пленкой. На улице становилось холоднее.

Из спальни донесся шум ссоры Ким и Джули.

– Как же мне надоело! – выругалась Карлотта себе под нос.

Она повернулась. Стакан сверху прокинулся и разлетелся по ее руке дождем осколков.

– Черт, – сказала Карлотта вполголоса. В доме вдруг стало тихо. Сердце в груди заколотилось.

Билли стоял в дверях с гаечным ключом в руке.

– Это стакан, – упокоила его Карлотта. – А ты что подумал?

Джули высунула мокрое от слез лицо из-за двери в кухню. Затем показалась Ким с вытащенными из косы волосами.

– Иди обратно в комнату, Ким. Переодевайся в пижаму. Джули, помоги мне на кухне. Давайте. Шевелитесь!

Джули испытующе смотрела на маму. Она была напугана.

– Иди, Ким!

Карлотта угрожающе шагнула вперед. Ким убежала в спальню. Было слышно, как она раздраженно хлопает дверьми шкафа, пока переодевается.

– И не хлопай!

Стало тихо.

Джули вытирала посуду, которую мыла Карлотта. Билли шумел металлом из гаража. Засохшие кусочки мертвой коры падали на крышу, когда поднимался ветер. Сухой, пустой ветер.

Прозвенел звонок.

Карлотта с Джули посмотрели друг на друга.

– Иди в комнату, Джули.

Позвонили снова. Джули пошла в спальню и тихо закрыла за собой дверь. Карлотта пошла к двери, чуть приоткрыла ее – и увидела фигуру, закрывающую собой уличный фонарь. У Карлотты колотилось сердце.

– Синди!

– Сюрприз!

Карлотта завозилась с задвижкой и наконец-то открыла дверь.

– Боже, прости, – сказала она. – Заходи. Я не знала, что это ты! Что ты здесь делаешь?

– Ты не против?

– Против? Да ты свет моих очей. Просто я тебя не ждала.

– Так и знала, что ты не вернешься в Пасадену, – сказала Синди.

– Синди не проведешь.

Они стояли на кухне. Карлотта сияла.

– Кофе? Пива? – предложила она. – Больше ничего нет. Сегодня в поместье Моран негусто. Что у тебя там?

Синди держала в руках маленькую сумку.

– Я подумала, тебе не помешает компания. Все представляла, каково тебе здесь будет в первую ночь, вот и…

– А как же Джордж?

– Он думает, что я у сестры в Резеде, – засмеялась Синди. – Не то чтобы его это вообще заботило.

– Благослови тебя бог, Синди. Я и правда переживала из-за всей этой ситуации. И жутко рада тебя здесь видеть.

– Посплю на твоем диване.

– Да. Чудесно.

Вечер прошел мирно. Синди, Карлотта и Джули играли в карты. Джули выиграла. Пришло время спать. Они уложили девочек. Синди смотрела, как Карлотта целует их на ночь. Синди послала им воздушный поцелуй с порога. Они выключили свет, оставив девочек в полной темноте.

– Сладких снов, – прошептала Синди.

Они немного посидели в гостиной. Горела только одна лампа, отбрасывая мягкий свет в угол, где Синди расположилась на диване, а Карлотта откинулась на спинку кресла. Остальная часть комнаты была полна длинных черных теней.

– Холодно? – спросила Карлотта.

– Немного.

Карлотта подошла к термостату и повернула колесико на значение повыше.

– Тебе страшно? – поинтересовалась Синди.

– Умом – нет. В мозгу нет мысли, что все пойдет по одному месту или типа того. Просто какое-то ощущение в теле. Что-то вроде предчувствия. И все. Это немного пугает. Как будто что-то приближается.

Синди смотрела на лицо Карлотты; мечтательный свет обрисовывал его черты. Это было лицо человека, который уже боролся за свою жизнь, ждал новой битвы и понимал, что ставки высоки.

Под домом лязгали трубы. Билли мыл в гараже грязные руки, опуская их в ведро с мыльной водой. Затем вытерся грязным полотенцем, висевшим у выключателя. Вошел в дом, кивнул Карлотте и Синди и прошел в свою спальню.

– Он такой взрослый, – прошептала Карлотта.

Синди кивнула.

– Я чувствую себя такой старой, – сказала Карлотта. – Боже, Синди. Это было шестнадцать лет назад. Целых шестнадцать лет. Я же старуха.

– Выглядишь отлично.

– Да, но приходится стараться. Все время.

Синди хмыкнула.

Через какое-то время они услышали, как под весом Билли заскрипела кровать. Затем выключился свет. Зашуршали простыни, и потом все стихло.

– Пожалуй, – сказала Карлотта, – пора ложиться спать.

Она не двинулась с места.

– Сейчас половина двенадцатого, – добавила Синди.

– Так поздно?

– Я отнесу посуду. А ты иди спать.

Карлотта так и замерла в кресле.

– Завтра снова курсы. Они никогда не закончатся.

Синди положила стаканы в раковину, затем повернулась, ее фигура казалась расплывчатым темным силуэтом во мраке.

– Иди спать, Карли. А я буду на диване.

– Хорошо.

– Или ты хочешь здесь лечь?

– Нет. У меня от него болит спина. Я пойду в спальню.

– Оставь дверь.

Карлотта нехотя встала.

– Хороших снов, Синди. И еще раз спасибо тебе за все.

– Отдыхай.

– Да. Спокойной ночи.

– Спокойной ночи, дорогая.

Воздух в спальне был сухим и не таким теплым, как в гостиной. Возможно, все дело в планировке дома. Спальня была пристроена позже и, должно быть, из других материалов. Больше штукатурки, меньше дерева. В общем, здесь всегда было прохладнее. Она встала перед зеркалом и быстро разделась.

В темноте ее грудь казалась темными впадинками. Только маленькие соски выделялись в бледном свете, отраженном от далеких огней снаружи. Мягкий живот изгибался в темноте, а волосы на лобке полностью сливались с черными участками мрака. Она предстала тенью, вырезанной из вещества ночи. Карлотта даже самой себе казалась уязвимой.

Она откинула одеяло и скользнула под прохладные простыни. Вскоре постель согрелась. Карлотта посмотрела в потолок. Она не спала. Услышала, как Синди села на диван, расстелила одеяло, а затем легла, свернувшись калачиком, и стало тихо. Билли чуть-чуть захрапел и перестал. Постепенно Карлотту стало клонить в сон. Трубы загудели под досками пола – низкий, рокочущий гром, который сменился несколькими щелчками. Карлотта открыла глаза и посмотрела на потолок. Ничего. Закрыла глаза, уткнулась щекой в гладкую хлопковую наволочку и растворилась в ночи. Она крепко спала.

7:22, 25 октября 1976

Карлотта почувствовала какой-то запах. Мясо. Нет. Да. Не совсем. Бекон. Она быстро встала. В окно лился солнечный свет, отбрасывая блики на косметику у зеркала.

– Синди! – позвала она. – Что ты делаешь?

– Завтрак, – ответила Синди из кухни.

Карлотта надела халат с тапочками и прошаркала на кухню.

– Привет, – сказала она. – И ты не должна была! Откуда вообще взялся бекон?

– Я купила.

– Уже? Который час?

– Где-то семь тридцать.

– Ты чудо.

Карлотта зевнула и потерла лицо.

– Наверное, выгляжу жутко, – сказала она.

– Ну, слегка помято, – рассмеялась Синди.

Вбежала Джули в ночнушке. За ней Ким в одних трусах, неуверенно, сонно улыбаясь и потирая глаза. Она волокла за собой по полу старого плюшевого пса.

– Смотрите, кто проснулся, – сказала Синди. – Садитесь, дамы. Хлопья на столе.

– Синди, – сказала Карлотта, – я пойду оденусь. Скоро вернусь.

Карлотта вернулась в спальню. Она тщательно выбрала клетчатый костюм. У него были широкие лацканы. В нем, надетом поверх белой блузки, ее фигура казалась миниатюрной, а грудь – пышной. Ей это нравилось. Билли зашел на кухню, подтягивая синие джинсы.

– Доброе утро, миссис Нэш, – сказал он.

– Доброе утро, мистер Моран.

– Что на завтрак?

– Садитесь, мистер Моран, – засмеялась Синди, – я лично вас обслужу.

Билли сел, вглядываясь в идеальный день за окном. Его босые ноги отбивали ритм по линолеуму. В окна лился солнечный свет. Листья снаружи казались желто-зелеными и яркими там, где выступали из тени дома. А над крышами простиралось чистое голубое небо.

– Хороший денек, – заметила Карлотта, вернувшись.

– Идеальный, – согласилась Синди.

Синди взяла тарелки с мисками и понесла к раковине.

– Эй! – пожурила Карлотта. – Ты что делаешь?

– Иди на курсы. А я провожу детей и уберусь.

– Еще чего…

– Ты опоздаешь.

– Синди…

– Правда. Посмотри на часы. Уже больше восьми.

– Боже. Ты права.

Синди вытерла руки о фартук.

– Слушай, – сказала она, – насчет сегодня. Наверное, мне пора домой.

– Да, конечно, – ответила Карлотта после небольшой паузы. – И правда, я очень благодарна.

– Мне было приятно. А теперь иди. И будь осторожна. А я одену девочек.

– Ты настоящий ангел, Синди.

Карлотта взяла с кухонного стола блокнот для стенографии и большую выцветшую серую папку.

– Всем пока.

Все попрощались хором.

Карлотта вышла на солнце. Ветерок радостно дул, покачивая листья над тенистой тропинкой. В машине все еще было прохладно. Она села и помахала мистеру Гринспану, по-европейски, из крошечной чашечки, попивающему кофе на крыльце. Он помахал в ответ надкушенным тостом, кивая и улыбаясь. Карлотта завела машину, развернулась и поехала.

Она покрутила радио, но потом выключила. Проехала на зеленый. Остановилась на красном.

Между Санта-Моникой и Лос-Анджелесом есть небольшая разница. Приезжий этого не заметит. Но деревья в Санте-Монике старше, крупнее, тенистее. На тротуарах больше пожилых людей. Некоторые здания построены еще до Великой депрессии. Если проехать мимо при ярком солнечном свете на большом «бьюике», будет похоже на аллею цвета сливок и голубого неба. Ничто в мире на это не похоже. В утреннем свежем, прохладном воздухе газоны и цветы светятся на солнце. И далеко, очень далеко – нужно знать, куда смотреть, – виднеется голубой ободок низко в небе: Тихий океан.

– Доброе утро, сучка!

Карлотта замерла.

Она вгляделась в пыльное лобовое стекло. Нагретый широкий проспект бесконечно тянулся среди огромных тенистых деревьев и заправок на дальних углах. Она все делала медленно. Осторожно. Ожидая. Этого не могло быть. Не среди бела дня! Она нащупала переключатель радио. Оно был выключено. Женщина посмотрела в сторону.

Два латиноамериканца смотрели на нее сверху вниз из старого грузовика, стоявшего на соседней полосе. Их загорелые лица, оба с маленькими усиками, внимательно изучали ее. Их взгляды скользнули по ее шее, плечам, груди и бедрам. Машина сзади просигналила. Карлотта нажала на педаль. Пикап повернул налево. Она видела, как он исчез в зеркале заднего вида.

– Вмажь ей! Вставь ей!

Сердце Карлотты понеслось галопом. Она повернулась. Голос раздавался прямо над ее головой. За ее головой. Но сзади никого не было. Она повернула руль, встраиваясь в ряд, и недоуменно дотронулась до губ.

– Затащи ее на палисад!!!

– Гони ее с причала!!!

Карлотта завертела головой. Ее глаза расширились и наполнились страхом. Она смотрела. Искала. Но в машине никого не было. Она открыла окно. Ее нога надавила на педаль газа. Она попыталась снять ногу. Но невероятная сила давила сверху.

– Сбрось ее с обрыва! С обрыва!

– Сломай руль! Насади ее на передачу!

Два смеющихся, искаженных голоса походили на скрип двери. Машина набирала скорость на Колорадо-авеню и проезжала мимо остальных.

– Хватит! Хватит! – закричала Карлотта, зажимая руками уши.

– Ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха! – удвоенный хриплый смех смешался в ее ушах.

Стон, а затем глубокий, грубый голос зашептал ей на ухо:

– Запомни меня, сучка!

Руль выскользнул из ее рук. Машина повернула направо. Карлотта схватилась за руль, но едва смогла сдвинуть его с места. «Бьюик» свернул на главную дорогу Санта-Моники, направляясь к океану. Маленькие мышиные ручки дергали ее за волосы.

– Ущипни ее! Ущипни ее! – взвизгнул голос.

– Ткни ее! – завопил другой, безумный и свистящий.

Теперь руль стал словно железным. Карлотта не могла убрать ногу с педали газа. Либо она оказалась парализована, либо ее прижимали сверху. В любом случае тяжелый груз давил на педаль.

– Боже милостивый, Боже, – рыдала Карлотта, нащупывая защелку ремня безопасности. Но та застряла в щели переднего сиденья. – О Боже, Господи.

Замок на двери громко щелкнул. Окно поднялось с тихим жужжанием. На пешеходном переходе прохожий замешкался, затем сделал шаг назад, таращясь на «бьюик», пронесшийся мимо.

– Прости меня, Господи, прости за все, что я когда-либо совершала, пожалуйста…

– Заткнись!

– Обожги ее! Сунь ей между ног зажигалку!

Щелкнула зажигалка, показался огонек.

Карлотта закричала. Ты понимаешь, что конец близок. Душа хочет взлететь, но она заперта внутри тела. Впереди статуя Санта-Моники, грубый белый камень, сияющий на солнце. За ней розы. И голубое небо. В двухстах футах шоссе Пасифик-Кост, словно бетонная лента, прижимается к скалам.

– Сильнее!

Что-то еще сильнее вдавило ее ногу в пол. Машина рванулась вперед. В голове загудело; голубой край утеса несся вперед.

– Прощай, Карлотта!

Карлотта закричала.

Внезапно она повернула руль так сильно, что машина выписала дугу и полетела к ближайшим зданиям.

– А ну назад, стерва!

Руль быстро повернул назад. Но переднее колесо врезалось в бордюр, и «бьюик» опрокинуло на тротуар. Двое безработных мужчин, отдыхавших в тени переулка, казалось, отлетели назад в замедленной съемке, когда машина ринулась вперед. В каком-то бесконечном шоке Карлотта увидела, как посетители бара на втором этаже только сейчас начали поднимать глаза от столиков.

– Пожалуйста, я не хочу умирать, – молилась Карлотта без всякой надежды.

Стекло взорвалось подобно волне. Она зажмурилась и почувствовала, как осколки рассыпались по плечам и лицу, словно мягкий, жалящий дождь. Решетки радиатора и крылья визжали, как и внутренние детали двигателя, выброшенные из разорванного капота. Ее яростно швырнуло вперед, и она почувствовала, как ремень безопасности врезается в живот, вдавливая обратно в сиденье. Мир заполнила тошнота. Все превратилось в затянувшуюся вспышку звука взрывающегося металла и стекла, и Карлотта чувствовала лишь боль. И тогда она заметила, что все стихло.

Мужчина постучал в дверь.

– Лучше ее вытащить. Дым идет.

– Не трогай ее.

– Но пошел дым!

– Оставь ее. Или она тебя засудит.

– Вызови скорую.

– Не паникуй.

В разбитом окне показалось лицо. Дружелюбное, но напуганное.

– Я не причиню вам вреда, мэм. Но двигатель дымится. Если можете, выходите из машины.

Карлотта хотела ответить, что все в полном порядке, и да, спасибо, сейчас она выйдет из машины, только пусть он отойдет, но не могла открыть рот. Все слова умерли в какой-то неизмеримо огромной пустыне в ее мозгу. Она только тупо смотрела на мужчину.

– Кажется, она в шоке.

– Просто испугалась.

– Открой дверь.

Двое мужчин вместе раскрыли помятую дверь.

– Расстегни ее ремень, Фред.

– Не могу. Его заело. А нет. Сейчас. Готово.

– Аккуратно.

Карлотта чувствовала, как ее вытаскивают из машины. Она попыталась попросить их поставить ее на ноги. Хотела пойти домой. Но могла лишь повиснуть на мужской шее и плакать.

– С ней все хорошо. Парочка царапин.

– Чудо.

– Но «бьюику» конец.

Карлотта видела, как проплывал мимо мир, состоящий из неуверенных, удивленных лиц.

– Они пытаются меня убить, – плакала она, пока ее несли на кресло в баре. – Они убьют меня.

5

Стены окрасили рыжие лучи. Был закат. Над головой замигали лампочки, отбрасывая бело-зеленый свет на руки Карлотты. В окне появилось искаженное отражение ее самой, в пиджаке и юбке, пока она то сжимала, то разжимала руки.

Послышался гул голосов. Открылась дверь. Карлотта обернулась. Вошел высокий парень в белой куртке. У него были длинные темные волосы, которые спадали на воротник. Он закрыл дверь.

– Я доктор Шнайдерман.

Он улыбнулся. Поверхностной, отрепетированной улыбкой. Он указал на стул перед письменным столом. Карлотта медленно села, когда он зашел за стол, аккуратно подтянул брюки на коленях и сел сам. Он наклонился вперед. Красивое лицо, мальчишеские серые глаза.

– Я один из штатных психиатров клиники. Сегодня вечером дежурю в неотложной помощи.

Шнайдерман наблюдал за ее лицом. Все оно было покрыто тонкими царапинами. На подбородке расцвел синяк. Ее глаза были темными, она смотрела на доктора, как испуганное животное. Казалось, она вот-вот потеряет самообладание.

Карлотта прищурилась, словно вглядываясь сквозь туман. Время от времени она резко поворачивала голову. Может, в этом крошечном кабинете есть кто-то еще? А где все те люди с бумагами? Она забыла, как попала в клинику.

– Думаю, мы с вами поладим, – сказал Шнайдерман.

Карлотта перевела на него подозрительный взгляд.

– Вам холодно? – спросил он. – Иногда здесь дует из коридора.

Карлотта рассеянно покачала головой. И повернулась. Дверь все еще была заперта. В комнате больше никого не было. Карлотта повернулась обратно к Шнайдерману. Она задумалась, куда делся доктор. Вместо него тут сидел мальчик со сдержанной, искусственной улыбкой.

– Вы раньше посещали психиатра?

– Нет.

Тот факт, что она ответила, обрадовал врача. Он прочистил горло. Он не совсем понимал, как продолжать. Он отодвинул стул из-за стола, чтобы сесть поближе.

– Как мне вас называть? – спросил Шнайдерман.

– Кар… Карлотта.

– Карлотта. Хорошо. Замечательно.

Внезапно снаружи послышался шум. Из коридора доносились голоса. Там кто-то был. Медсестры? Карлотта смотрела на дверь.

– Карлотта, – сказал врач.

Ее кто-то звал. Она повернулась. Кто этот мальчик в белом пиджаке? Откуда он ее знал?

– Карлотта, нам нужно поговорить. Вам нужно рассказать, что случилось, чего вы боитесь. Только так мы поймем, в чем проблема.

Карлотта странно на него посмотрела. Она прикусила губу, думая о чем-то другом. Затем ее что-то испугало, потому что она повернулась на стуле и уставилась в окно.

– Где вы сейчас, Карлотта?

– В клинике.

– Да. Хорошо. Зачем вы сюда пришли?

Карлотта медленно повернулась назад. Тело казалось тяжелым. Все болело после аварии, сковало от страха, лицо горело под синяками. Пальцы были онемевшими, белыми и холодными.

– Потому что они были со мной, – отчаянно ответила Карлотта.

– Кто?

– В машине.

Шнайдерман кивнул, но она упустила этот жест. Ее внимание захватили собственные пальцы. Сомкнув их на коленях, она крутила ими туда-сюда.

– Вы можете рассказать мне об аварии, Карлотта?

Она разжала пальцы. Выпрямилась на стуле. Перед ней сидел молодой человек в белом пиджаке, наклонившись вперед. Она изучала его лицо. Квадратное, напряженное, без морщин. Моложе, чем ее.

– Карлотта?

– Что?

– Можете рассказать, что случилось в машине?

Медленно, очень медленно, как вода по холодной земле, ее глаза заволок туман. Ноздри раздулись. Если она заплачет, то расслабится. Но она лишь покачала головой.

– Вам сложно рассказать о том, что было?

Женщина кивнула.

– Ничего страшного, Карлотта.

Она вдруг осознала, что теперь в безопасности. С чего бы? Потому что дверь заперта. Потому что здесь тихо. Здесь все по-другому. Доктор смотрел на нее ободряюще, с профессионализмом, дружелюбно.

Палец Шнайдермана, медленно обрисовывающий трещину в столешнице, был единственным признаком того, что врач чувствовал себя неуютно в этой тупиковой ситуации. Затем он перестал. Сел совершенно неподвижно, на лице застыла маска непроницаемой компетентности. И все же его мысли неслись вперед, пока он наблюдал за женщиной.

Карлотта опустила взгляд на свои колени. Голова была тяжелой, как у человека, который давно не спал. Она чувствовала себя в ловушке. Не могла рассказать доктору о том, что произошло, но и уйти не осмеливалась.

– С вами в машине кто-то был?

– Нет… сначала нет…

– А потом?

Карлотта кивнула. Когда она подняла взгляд, он улыбнулся, скупо и привычно. Она ему не верила. Она представляла себе кого-то совершенно другого. А это все равно, что говорить с Билли.

– Через какое-то время они оказались с вами в машине? – спросил врач.

– Да.

– Они с вами говорили?

– Да.

– Можете повторить, что они вам сказали?

Она покачала головой.

– Вам будет тяжело это произнести?

– Да.

– Ничего страшного, Карлотта.

Кажется, она расслабилась. По крайней мере, ее тело больше не было напряжено. Карлотта начала осознавать, что это не обычная беседа. Доктор не слезал со своего конька. Он манипулировал Карлоттой с помощью слов.

– Может, голоса были по радио?

– Нет. Радио было выключено. Они были вокруг меня.

– Понял.

Она достала из сумки мятую салфетку. Ей было так стыдно. И страшно смотреть на Шнайдермана.

– Они хотели убить меня, – наконец прошептала она.

– Но им не удалось. И мы сделаем так, чтобы они не вернулись.

– Да.

– Хорошо.

Впервые Карлотта почувствовала контакт с фигурой в белом. С кем-то за маской, за картиной. Казалось, ему было не все равно. Она посмотрела на него внимательнее. Правда. Его маленькие серые глазки с беспокойством наблюдали за ней.

– Такое случилось впервые?

– Нет. В первый раз все было по-другому.

Вена на шее пульсировала. Кулак смял салфетку в крошечный шарик. Дыхание задрожало.

Шнайдерман наблюдал за ее красивым лицом. Темные глаза, полные страха. Когда-то сверкавшие темным огнем, страхом и враждебностью, теперь они превратились в два глубоких колодца, ведущих вниз, в ее личное страдание.

– Вы можете рассказать об этом?

– Мне не нравится об этом говорить.

– Это непросто?

– Да.

– Но это кабинет врача. Здесь нет секретов.

Карлотта вздохнула. «Они слушают, – подумала она. – Они снимут одежду и будут щипать и тыкать». Сейчас она была отделена от всего мира. Она медленно повернулась обратно к доктору.

– Меня изнасиловали, – беззвучно сказала она.

Ее глаза словно подернул туман. Карлотта подняла лицо к Шнайдерману. К мягкой, белой фигуре.

– Меня изнасиловали, – повторила она, не зная, услышал ли он.

– В вашем доме? – мягко спросил врач.

Удивившись, что кроме этого он ничего не сказал, она лишь кивнула. Она внимательно его изучала. Кажется, за маской он не изменился. Карлотта снова поняла, что это не просто разговор.

– Вот как, – сказал Шнайдерман, рассматривая ее.

Она прикусила губу. Пыталась не расплакаться. Но бесполезно. Ее лицо лишь исказилось гримасой раскаяния. Словно черный поток, все выплеснулось наружу: ужас, отвращение, унижение. Она попыталась закрыть лицо руками. Ей хотелось, чтобы доктор не смотрел на нее, но с этим ничего нельзя было сделать.

– Это было так отвратительно, – рыдала женщина. – Так мерзко!

Она судорожно дышала. Уродство окружало ее. Она чувствовала его, ощущала его вкус.

– Я такая грязная! – сказала Карлотта.

Скомканная салфетка бесполезно промокала ее глаза. Карлотта обмякла в кресле, беспомощно рыдая. Укол жалости пронзил сердце Шнайдермана. Изящная женщина, похожая на леди, исчезла. Превратилась в слабую девочку.

Она перестала. Понемногу. На стене гудели часы. Шнайдерман ждал, уже сидя на углу стола. Растущая тишина окутала обоих, объединяя их.

– Я просто хочу умереть, – тихо сказала Карлотта.

Шнайдерман открыл рот, но молчал. Он решил подождать еще немного. И поздравил себя с тем, что все это время сохранял полное спокойствие.

– Вы обращались в полицию?

– Я не могла. В комнате никого не было.

Шнайдерман был застигнут врасплох. На секунду маска слетела. Он смотрел так, будто совершенно не понимал. Постучал пальцем по губе и слегка откинулся назад. Затем изо всех сил постарался снова натянуть на себя маску врача.

– Вы можете рассказать, что случилось?

– Меня изнасиловали. Что еще тут рассказывать?

Доктор тихо прокашлялся. Его брови сосредоточенно нахмурились. Перед ним открывалась тысяча вариантов. Нужно действовать аккуратно.

– Вы были одна в спальне?

– Да.

– Кто вас изнасиловал?

– Я… я не знаю… – Длинная пауза. – Там никого не было.

– Скажите, Карлотта, когда вы говорите «изнасиловали», что вы имеете в виду?

– Я имею в виду изнасилование.

– Можете сказать точнее?

– В смысле «точнее»? Все знают, что такое изнасилование.

– Иногда люди выражаются метафорично. Меня изнасиловали этой сделкой или типа того.

– Я говорю не об этом.

Теперь Шнайдерман не возразил. Так она поймет, что он на ее стороне.

– Вы можете рассказать, что случилось? – мягко спросил доктор. – Это сложно, но я должен знать.

Карлотта отодвинулась. Ее голос затих, потерял гибкость. Она стала холодной. Безразличной к себе.

– Я расчесывалась, – сказала женщина, – перед зеркалом. Кажется, в темноте…

– Так.

– И он схватил меня.

– Кто вас схватил?

– Я не знаю.

– Что было потом?

– Что было? – горько повторила она. – А вы как думаете? Мне казалось, что я умру. Он душил меня.

– Обхватил вас руками?

– Нет. Подушка. На моем лице была подушка. Я не могла дышать!

– Вы сопротивлялись?

– Пыталась. Но он слишком сильный.

– И он над вами надругался.

– Я уже говорила. Да.

– Полностью.

– Да.

– И что потом?

Глаза Карлотты злобно сверкнули.

– Что потом? – переспросила она. – Что потом?! Когда он использовал меня, изнасиловал, то исчез.

– Он сбежал?

– Нет, его просто… просто… не стало.

– Вышел за дверь?

– Нет. Дверь была закрыта. В одну минуту он был на мне, а в другую пропал. Потом пришел мой сын.

Шнайдерман отстраненно кивнул. И ненадолго задумался. Затем снова повернулся к Карлотте, скорее слушая, чем наблюдая за ней.

– Ваш сын, он кого-то видел?

– Только меня. Он забежал в ванную. Я кричала.

– Что случилось потом?

– Мы все, и девочки тоже, остались в гостиной. Я испугалась.

– Вы боялись, что он все еще в доме?

– Нет. Его не было.

Теперь врач смотрел на нее в тишине. Карлотта видела, что он не знал, как это воспринимать.

– Скажите, Карлотта, – медленно начал Шнайдерман, – почему вы думаете, что вас изнасиловал не настоящий мужчина?

– Он просто… испарился, когда Билли включил свет.

– Может, он вылез в окно.

– Нет. Окна были закрыты. Он исчез.

– Но вы его чувствовали?

– Определенно.

– И это был мужчина?

– Большой мужчина.

– Вам было больно?

– Да. Конечно.

– Ладно. Что произошло после?

– Той ночью уже ничего. Но следующей…

– Это повторилось?

– На этот раз сзади.

Шнайдерман потер бровь. Теперь он казался еще моложе, чем в начале. Карлотта подумала, что он, должно быть, очень умен, раз так рано стало врачом.

– Что подумал ваш сын?

– Он пришел с соседом. Они решили, что у меня галлюцинации.

– С чего бы им так думать?

– Потому что я кричала, но там никого не было.

– Вы когда-нибудь принимали наркотики?

– Никогда.

– Хорошо. А что подумали вы?

– Я… я не знаю. Я… точно чувствовала боль. Внутри все горело. Такое не спутаешь. Я чувствовала на себе его запах…

– У него был запах?

– Да. Мерзкий.

– Понятно.

– Я не уверена, что он…

– Эякулировал?

– Да… Кажется, да. Но когда включили свет, я словно проснулась. Вынырнула из тьмы. И больше никто не испугался. Никто не думал, что в комнате был посторонний.

Шнайдерман кивнул. Кажется, он смог разговорить Карлотту. Теперь он снова наблюдал за ней: за мимикой, языком тела, тоном голоса. Ему нужно было подтверждение тому, о чем он думал.

– Вы сказали, это произошло в третий раз.

– Не совсем. Я услышала, как он идет. Почувствовала запах. И выбежала из спальни.

– Что было потом?

– Я схватила детей и убежала как можно быстрее. Мы поехали к моей подруге.

– А потом?

– Ничего, – пожала плечами Карлотта. – Мы неделю жили у Синди. Мне стало лучше. Да всем нам. Но я не могла там остаться. Вчера я вернулась домой с детьми. Синди ночевала у меня. Все было хорошо. Я проснулась, мы позавтракали, а потом я села в машину. Поехала на свои курсы секретарей в западном Лос-Анджелесе.

– И тогда вы услышали голоса в машине.

Карлотта кивнула. Ее глаза, как у кролика, время от времени ловили его взгляд в поисках какой-то поддержки.

– Ну, что вы думаете? – спросила она. – Отвечайте честно. Говорите.

Она достала сигарету. Зажигалка дрожала в руке. Шнайдерман подождал, пока она затянется. Ему нужно было сохранять ее доверие. Не врать.

– Карлотта, – сказал он, – разумеется, все очень серьезно.

– Думаете, я сумасшедшая?

– Сумасшедшая? Все воспринимают это слово по-разному.

Он ей улыбнулся. Но Карлотта видела, что он не поддался. Он все еще оставался профессионалом, скрывал свои чувства. Не расслаблялся.

– Кто-то может остаться с вами? – спросил доктор.

– Мой сын, Билли.

– Сколько ему лет?

– Пятнадцать.

– А что насчет вашей подруги, Синди?

– Не сегодня. Может, через несколько дней.

– Я хочу, чтобы с вами кто-то был, Карлотта. Все время. Вы не должны оставаться одна.

– Хорошо.

– Нам нужно провести анализы. Психологические тесты. Это не больно.

– Сейчас?

– Можно завтра.

– Мне нужно идти на курсы секретарей. Я на соцобеспечении, там отмечают посещения.

– Поговорим с медсестрой на выходе. Обычно мы можем договориться с обеспечением.

Карлотта затянулась наполовину выкуренной сигаретой.

– Значит, вы ничего не можете сделать?

– Нет, пока не определю, в чем именно проблема. У меня есть версии, но нужны тесты, чтобы убедиться.

– К тому времени я уже умру.

– Нет. Я так не думаю.

– Сегодня они пытались меня убить.

– Думаю, если вы останетесь с кем-то, все будет хорошо.

Карлотта откинула волосы со лба. За дверью слышались отдаленные голоса.

– Я не знаю, что делать, – просто сказала женщина.

– Вы уже поступили правильно, обратившись к врачу.

– Вы так считаете?

– Конечно. Это первый шаг. И самый сложный.

Наступила зловещая тишина. Они немного подождали. Карлотта молча встала, распрямляя юбку. Они вышли за дверь.

Когда дверь открылась, ярко заблестел лабиринт коридоров. Карлотта не помнила, чтобы видела их раньше. Слева была приемная. Шнайдерман наклонился вперед, разговаривая с медсестрой. Карлотта не помнила и приемную.

Доктор вернулся к ней по оранжевому ковру. Внезапно он стал для нее единственным знакомым лицом во всем мире.

– Вот визитка, – сказал он, – на ней номер клиники. Здесь найдут меня, если я вам понадоблюсь. В любое время суток.

Карлотта положила визитку в сумочку. У нее были манеры воспитанной молодой леди, но при этом она была на соцобеспечении. Шнайдермана это заинтриговало.

– Спасибо, доктор, – тихо сказала она.

– Шнайдерман, – дополнил он. – Давайте я напишу на визитке.

Потом он наблюдал, как она уходит, неуверенно пробираясь по коридорам с полосками цветной ленты на полу. Она исчезла. Шнайдерман наконец выдохнул. Он так устал.

– Долго же вы там сидели, Гэри, – сказала медсестра.

– Что? А! Слушай, ты уверена, что она не обращалась к психиатрам?

– Она так написала.

– И не принимала.

– Если ей верить.

– Удивительно.

Он налил себе кофе в одноразовый стаканчик. Его сознание все еще занимала Карлотта.

– Я буду в библиотеке, – сказал он. – Мне надо все записать.

Шнайдерман быстро шел по коридору, прихлебывая кофе. Под мышкой у него была черная виниловая папка, пока без единой заметки. Его шаги эхом отдавались по пустынным плиткам клиники.

Шнайдерман закурил сигарету, выдохнул облако дыма и снял пиджак. Закатал рукава, обнажив мускулистые предплечья. У него была превосходная память. Весь визит отпечатался до последней детали. Он все записал в черную папку, подписав ее именем.

Вдалеке другой человек корпел над несколькими большими текстами, столь же безразличный к Шнайдерману, как и Шнайдерман – к нему.

Они сидели в огромной старой библиотеке с плиточным полом и деревянной резьбой на дверях и лестницах, ведущих на верхние этажи. Было тихо. Поздним вечером в этом крыле медицинского комплекса почти никого не было. Шнайдерман встал, поставил ногу на стул, наклонился и просмотрел, что записал.

Она обратилась сама. Не домохозяйка с неудавшейся карьерой. Не секретарша с ожирением, чье одиночество переросло в переедание или булимию. Другие пациенты Шнайдермана вылетели из головы. Он почти не мог поверить в то, с чем столкнулся. Доктор хотел пока поработать над этим сам, обдумать перед тем, как рассказать другим. Он дрожал от волнения.

Шнайдерман достал книгу с верхней полки и отнес обратно к столу. Одновременно зрительные, тактильные, слуховые и обонятельные галлюцинации – большая редкость. Скорее всего, это проявление либо психоза, либо истерического невроза. Шнайдерман был доволен, что смог успокоить Карлотту, унять истерику и дождаться, чтобы она не пошла на контакт. Он добился от нее связной речи, хотя сомневался, что это возможно, когда впервые увидел ее, потерянную и беспомощную, стоящую посреди кабинета.

Он знал, что ему предстоит много работы. Придется поискать в классических исследованиях наиболее полные описания таких множественных галлюцинаций. Затем он сверился со своими записями. Ее голос звучал безжизненно, когда она описывала нападения, будто они произошли с совершенно незнакомым человеком. Следовательно, имела место диссоциация. Возможно, обычная истерия. В остальном ее эго казалось нетронутым – она вернулась в реальность, когда он ее успокоил.

Следующий вариант – психоз. Галлюцинации были настолько сильными, а бред – настолько поглощающим, что она потеряла связь с реальностью. Но чем дольше она говорила, тем больше успокаивалась, тем более рациональной становилась. Он решил повременить с этим диагнозом до тех пор, пока не узнает больше о ее истории. Признаки психоза и шизофрении обычно проявляются к двадцати годам.

Его любопытство росло, вызывая беспокойство. Психическое насилие части над целым, попытка реорганизации в новую констелляцию. Но зачем? Почему именно сейчас, в тридцать два года? Перед ним открывался широкий простор, неизведанный континент, и ему не терпелось начать.

Теперь, когда он был один в библиотеке, ему вдруг пришло в голову, что на большее он и не мог надеяться. Лечить сломленных и больных в области, которую он глубоко уважал, еще и в наилучших условиях – на ум сразу пришел образ отца. Сморщенный, подавленный человек с пропахнувшими чистящим средством руками. «Что это, если не милость Божья? – подумал Шнайдерман. – В чужом городе, среди незнакомых людей найти то, что перекроет все эти мысли».

Он потер глаза, закрыл учебники и выбросил стаканчик в мусор. Заставил себя сосредоточиться на пациентке, но из-за усталости мысли разбегались, без толку перетекая одна в другую. Он взял папку и вышел из библиотеки.

Одиночество психиатров-ординаторов – секрет для всех, кто не связан с профессией. Изоляция, пустые официальные коридоры, безвкусные залы для семинаров и чисто профессиональные отношения, а конкуренция не отпускает ни на минуту. Когда Шнайдерман шел по пустынному двору с выключенными фонтанами, шум города жутко отзывался в ночи. Он шел в свою квартиру, думая только о Карлотте Моран.

Билли склонился над ее плечом. Он прикоснулся к ее коже маленьким полотенцем, смоченным перекисью. Ее шея была испещрена нежными розовыми полосками, будто порезанная невидимым когтем.

– Чудо, что ты жива, – сказал Билли. – «Бьюику» досталось.

– Ты сможешь его починить?

– Да. Наверное. Если докупить детали. Вентилятор просто развалился.

Карлотта вздрогнула, когда он коснулся рваных ран у нее за ухом. В зеркале на его лице отразилась нежная забота. Она наблюдала за ним, а позади него было видно, как через открытое окно уличные фонари заливают пустырь ярким светом. Рядом высились желтые сорняки, шелестя на ночном ветру.

– Сколько все это будет стоить? – спросила она.

– Парочку сотен.

– Которых у нас нет, – простонала Карлотта.

Девочки стояли и наблюдали из проема двери. Их глаза горели от удивления.

– Доктор тебя обидел? – спросила Джули.

– Нет, милая, что ты. Вовсе нет. Мамочка просто с ним поговорила.

– Ты пойдешь снова? – спросил Билли.

– Завтра. После курсов.

Она жестом попросила Билли остановиться, а затем встала.

– Слушайте, дети, – сказала Карлотта, – на столе визитка. Там есть номер клиники. Если что-то случится – звоните. Ладно? Врача зовут, – она посмотрела на визитку, – Шнайдерман.

Ким рассмеялась из-за глупой фамилии.

Через час дети легли спать. Карлотта спала на диване. Билли распилил широкую доску и cунул под подушки. Поверх подушек они положили старый наматрасник Джули. Такая конструкция закрывала выпуклости и впадины. Не идеально, но она смогла поспать. Не крепко, зато ничего не случилось.

Первую ночь она провела в странном царстве искаженного, где все перевернуто. Удивительно, что врач все подтвердил. Тревога походила на темное облако, которое надвигалось до тех пор, пока Карлотта не забыла, какой жизнь была раньше.

– Билли, – тихо позвала она.

Наступило утро. Билли сел в постели, солнце освещало смятые простыни.

– Что?

– Если Джерри позвонит, бога ради, ничего ему не говори. Понял? И убедись, что девочки тоже это поняли. Мне очень это нужно.

– Значит, он вернется?

Билли выпрямился, полностью проснувшись. Враждебность, растерянная, но явная, лилась из него рекой. Он сидел, прислонившись к изголовью кровати, руки свободно свисали по бокам. Но его красивое лицо было лицом мужчины, абсолютно серьезным, а коренастые плечи распрямились.

Карлотта шагнула к нему. Ее голос был нежным.

– Послушай, Билл, я знаю, что ты чувствуешь. Но пойми кое-что. Мне нравится Джерри. И он пытается понравиться тебе. Ты многим ему обязан. И вообще, твое мнение здесь не имеет значения. Он мой друг. Понимаешь? Мы хорошая пара. Может, так будет всегда. Подумай об этом. Потому что это вполне возможно. И пока ты живешь здесь, придется приспособиться. Ты согласен?

– Ты ошибаешься, ма.

– На этом и сойдемся. Это моя ошибка. А я позволю тебе совершать свои.

Билли взял клетчатую рубашку со стула. Он сел на край кровати и оделся, избегая маминого взгляда.

– Мне пойти с тобой? – спросил он.

– Спасибо, Билл, но это всего лишь школа.

– Уверена?

– Да. Что может случиться? Поеду на автобусе.

– Ладно.

Билли встал, взял штаны и натянул их, а потом застегнул ремень.

– Так-то я могу взять машину. Джед уже водит. Скажи, если тебя надо довезти до дома.

– Ладно. Посмотрю по самочувствию.

Он дошел с ней до выхода. Карлотта несла в руках папку.

– Пока, мам, – сказал Билли.

Она его обняла, а затем вышла на солнце. На конце Кентнер-стрит лениво завернул за угол автобус. Заплатив за проезд, Карлотта увидела, что Билли все еще стоит в тени двери. Затем он печально повернулся, зашел в дом, и дверь закрылась.

– Вы хорошо спали?

– Нормально.

– В спальне?

– На диване. В гостиной.

Шнайдерман кивнул. Она казалась гораздо спокойнее, словно доверилась ему. Это его крайне радовало. Сейчас доктор хотел как можно быстрее начать лечение. Все шло спокойнее, чем вчера, и Шнайдерман поспешил этим воспользоваться.

– Кошмаров не было? – спросил он.

– Нет.

Он улыбнулся. Кажется, искренне обрадовался. Она сразу же это заметила и решила отдать ему контроль.

– Это хорошая идея, Карлотта, – поспать на диване.

Похоже доктор запомнил все, о чем они говорили вчера.

– Вы здесь одни? – спросил он.

– Да.

– Я бы хотел, чтобы кто-то ходил с вами. Например, сын.

– У него до середины дня школа.

– Мы можем встречаться в другое время. Например, в четыре. Вам подойдет?

– А вам?

– Я изменю расписание. Так можно.

Карлотта кивнула. Она не знала, доверять ли ему. Ее напрягала его юность. Он должен быть старше лет на двадцать.

– Тогда встретимся в четыре, – сказал Шнайдерман.

– Завтра?

– Каждый день.

– Это обязательно?

– Да.

Она не рассчитывала на такое постоянное лечение.

Шнайдерман покопался в бумагах на столе. В Карлотте не чувствовалось ни капли вчерашнего напряжения.

– Вчера я говорил вам об анализах, – сказал он. – Эти вполне обычные. Вы уже такие сдавали. Кровь, моча и психологические тесты. Психиатр покажет вам картинки. Вам нужно будет придумать к ним историю. Что-то вроде того. Ничего болезненного. Ничего неожиданного. Вы готовы сдать все сейчас?

– Ну да. Если нужно.

– Хорошо. Идем.

Шнайдерман быстро встал. Карлотта немного испугалась резкости всего происходящего. Она поднялась медленно и взяла с пола сумку.

– Я отведу вас в лабораторию, – сказал доктор. – Это большое здание, вы можете потеряться.

Они вместе вышли за дверь и зашли в шумный лабиринт, Шнайдерман кивал врачам и медсестрам. Они прошли несколько вестибюлей и несколько лабораторий. Шнайдерман был высоким, из-за длинных ног он быстро несся вперед, за ним было трудно угнаться. Они завернули за угол, встали перед дверями лифта и начали ждать вместе с собирающейся толпой.

– Вы не настоящий доктор, да? – спросила Карлотта.

Шнайдерман покраснел и рассмеялся.

– С чего вы взяли? Я ординатор, а значит, врач. Но у меня есть руководитель.

– Вы просто очень молоды, вот и все.

– Не настолько.

Лифт открылся, из него вышли пациенты и мужчины, доставлявшие медикаменты. Пара вошла. Шнайдерман нажал на кнопку. На первом этаже он провел ее по ряду коридоров и через вращающиеся двери. Вдоль стен стояли несколько пожилых мужчин и женщин, кашляющих в инвалидных креслах.

– Это миссис Моран, – сказал доктор медсестре за окошком. – Из НПИ. Нужно полное физическое обследование. Оранжевый, зеленый и желтый.

Медсестра хихикнула.

– У нас есть и другие цвета.

– Мне нужна вся радуга.

Сестра заполнила несколько столбиков в своем бланке.

– Пусть посидит. Мы будем готовы через минуту.

Шнайдерман вернулся к Карлотте. Ее нервировал незнакомый запах химикатов. На первом этаже было холоднее. Повсюду на стеллажах стояли инструменты, пробирки и трубки. Внезапно в ее разуме они начали становиться все больше. Ее как будто уменьшал металлический и стеклянный блеск комнат и больные в коридоре.

– Не волнуйтесь, – сказал доктор. – Понимаю, место не самое приятное. Тут как в гараже. Но вы ведь уже сдавали кровь, да? Больнее не будет. Врать не стану, в основном это просто скучно. Займет где-то два часа. Попытайтесь не заснуть.

Карлотта нервно улыбнулась.

– Я буду наверху, когда вы закончите. Если захотите меня увидеть, попросите проводить до НПИ.

– НПИ?

– Нейропсихологический институт. Тут знают.

– Ладно.

Он развернулся. Затем повернулся обратно. Карлотта все еще переживала. Она не хотела, чтобы он уходил.

– Я буду ждать, и мы сможем поговорить, если захотите. Решать вам. Смотрите по самочувствию. Ладно?

– Да.

В кабинете, несмотря на молодость, в нем чувствовался авторитет. А с медсестрой он показался мальчишкой. Карлотту нервировало, что он с ней флиртовал.

– Миссис Моран, – позвала сестра, – пожалуйста, заходите.

Карлотта смирилась. Она вошла в комнату, заставленную трубками, пробирками, бутылками с густыми и отвратительными жидкостями. Вращающиеся механизмы внутри стальных контейнеров издавали жужжащий звук. Техники передвигали по прилавкам банки с кровью. Карлотта вздрогнула. Она стала обесчеловеченной, частью огромной медицинской машины. Даже свет здесь был зеленым и холодным. Все выглядели странно. Медсестра отодвинула занавеску. Карлотта вошла внутрь и разделась.

6

17:30, 2 ноября 1976

Снаружи дома на Кентнер-стрит слегка моросило. Карлотта еще не вернулась из клиники. Темные птицы пели грустные песни, снова и снова, спрятанные в деревьях. В доме было холодно и как-то пусто.

Билли стоял у раковины, почти не обращая внимания на отражение в черном окне. С тех пор как Карлотта заболела – или как еще это назвать, – Билли сам мыл посуду, одевал девочек и готовил себе обед. Он знал, что совсем скоро от него потребуют большего, но пока он делал все, что мог, – мелкие дела, которые упростят маме жизнь.

Билли считал, что нет ничего постыдного в ментальных заболеваниях. Ими люди болели так же, как простудой и десятком других болезней. Только от этого не придумали лекарств. Это нельзя изучить под микроскопом и отделить плохие клетки.

Лицо Билли напряглось. Мысль о микроскопах напомнила ему о школе, биологии и всем, что он ненавидел. Классы воняли как тюремные камеры. Странные учителя радовались, когда позорили детей перед всем классом – мелочные идиоты, проживающие свои маленькие жизни без надежды на лучшее. Он их терпеть не мог.

Билли не ходил в школу уже больше недели, но его это не беспокоило. Плевать, что ему скажут или предъявят. Да и вообще, что они могут? Скоро ему будет шестнадцать, и тогда он сможет уйти насовсем.

И все же Билли снедало беспокойство. Все так не вовремя. Особенно сейчас, когда заболела мама. Он не хотел доставлять ей хлопот. Но если честно, что она о нем знала? О чем он думал, о чем мечтал? Что вообще знают родители? Мама знала лишь то, что он обожал тачки. Даже шутила об этом с Синди. А ему нравились не просто гаечные ключи и масло. Он не собирался подаваться в гонки. У него была цель. Большая цель. И машины – лишь одна крошечная ступень.

Взгляд Билли затуманился. Руки застыли в мыльной воде, пока он обдумывал будущее – даже лучше, чем у дяди Джеда, Стю. Вот это история успеха. Ему нет и сорока, а он уже единственный владелец крупнейшего автосалона подержанных автомобилей в Карсоне. Участок площадью шесть акров с фантастическим оборотом. Иногда за одни выходные там продается более сотни машин. Дядя Стю сколотил состояние, просто сидя за столом, покупая и продавая. Да, именно этого и хотел Билли – однажды открыть свой автосалон. И не в Карсоне. В Брентвуде, Вествуде, может быть, даже в Беверли-Хиллз.

Билли выглянул в окно. Сквозь морось, струившуюся по стеклу, он увидел, как за угол повернул синий автобус. Никто не вышел. Мальчик посмотрел на часы. Уже почти шесть. Почему она так долго? Он надеялся, что с ней в автобусе ничего не случилось. Типа припадков и видений. Как ужасно таким болеть. Билли слышал истории о том, как менялся характер больных. Добрые и нежные становились безумными, молчаливыми и угрюмыми, терялись в тенях своего дома, переставали выходить, даже начинали вонять. Это кошмар: не сама болезнь, а перемены в человеке. Близкие становились другими, и ты мог их возненавидеть, желать отстраниться от тех, кого когда-то любил.

Билли выкинул эту мысль из головы. Он никогда не бросит маму, что бы ни случилось.

Его лицо скривилось, когда он подумал о Джерри. Чертов неудачник. А ведет себя так, будто крутая шишка. Мотается по стране, как артист из Вегаса, заезжает на одну ночь и использует его маму, как… Да, как шлюху. Почему она такое позволяет? Что, черт возьми, она в нем нашла? Что ее так привлекло? Хренов грязный…

Тарелка разбилась о линолеум.

– Твою мать!

Билли наклонился, чтобы подобрать осколки. Они были острыми и холодными. Он собрал их в пакет и выбросил в мусорку возле плиты. Затем поискал другие осколки.

Разбилась вторая тарелка.

– Боже!

Что за чертовщина? Он быстро сложил осколки на какую-то газету. Они были ледяными. Еще и подпрыгивали, почти невесомые. Билли бросил их в банку. Они звякнули и осели с небольшой вибрацией. Он плотно закрыл банку крышкой.

– Билли!

Он повернулся. Джули смотрела на него из тени гостиной.

– Что?

– Посмотри на меня!

Джули вышла к двери между кухней и гостиной. Глаза у нее были странные, как у феи. Волосы стояли дыбом.

– На хрена ты это сделала? – недоумевал Билли. – Иди причешись.

– Это не я. Они сами.

Билли грозно на нее уставился.

– Ну конечно, – ответил он. – Иди расчесывайся. Я не в настроении играть, и мама уж точно не будет, когда вернется.

– Я не…

– Джули!

Джули обиженно посмотрела на брата. Затем ее глаза заблестели. Она показала на Билли.

– У тебя тоже такое, – захихикала она.

Билли потянулся к своим волосам. Они завились и торчали во все стороны.

– Ты похож на клоуна, – смеялась Джули.

– Хренов дождь, – пробормотал он, причесываясь.

– Ты такой смешной.

Билли схватил Джули за руку, привел к раковине и намочил расческу. А затем принялся грубо расчесывать сестру.

– Ай! Билли!

Входная дверь открылась, и вошла Карлотта. Она выглядела усталой, все ее тело осунулось, с пальто и лица капала вода. Впадины глаз будто затерялись в тени. Она попыталась улыбнуться, но не смогла.

– Извините, что я так поздно, дети, доктор…

– Ничего, мам, – перебил Билли. – Я купил замороженных равиоли. И молока.

Карлотта устало кивнула в знак благодарности. Она сняла пальто и тяжело опустилась за кухонный стол.

– Как дела, куколка? – спросила она Джули.

– Хорошо, – ответила Джули, поймав предупреждающий взгляд Билли. – Мы с Ким играли.

– Хорошо, хорошо, – рассеянно пробормотала Карлотта.

Она вспоминала бесконечную череду медсестер, врачей и техников, ходивших вокруг нее, пока сама она лежала на холодном кожаном столе, ожидая непонятно чего. Карлотта была рада вернуться домой. Дети придавали ей сил. Но она смертельно устала и едва могла сосредоточиться на своей еде.

Карлотта медленно жевала, почти не ощущая вкуса. Тьма у окна росла. Девочки жаловались на сельдерей – подарок из сада миссис Гринспан. Карлотта наклонилась, чтобы утихомирить их, но внезапно замерла.

– Вы слышали? – прошептала она.

Вилка Билли замерла на полпути ко рту. Он внимательно прислушался.

– Нет. Что?

– Под домом. За полом.

Джули с Ким посмотрели на маму. Они гадали, не новая ли это игра, но быстро поняли, что нет.

– Я ничего не слышал, – повторил Билли.

Где-то в фундаменте послышался низкий стон.

– Мне точно не почудилось, – сказала Карлотта слегка истерично.

Они вышли на улицу. Вода капала с карнизов, деревянных досок и подоконников. В темноте дождь устрашающе сверкал. Вода бурлила под домом, где фундамент поднимал ее из ила.

Под домом с сырых стропил свисала плесень, сгнивший картон и мокрая веревка. Билли скорчился в узком проходе; луч его фонарика пробивался сквозь трубы и цементные блоки, выхватывая куски проволоки и насекомых, попавших в ловушку яркого света.

– Здесь ничего нет, мам!

Он засунул сгнивший картон в те места, где трубы касались друг друга. На лоб ему посыпались опилки. По предплечьям стекал пот. Мальчик поморщился, когда до его рук добрались насекомые.

– Звучало так, будто это было под спальней! – крикнула Карлотта. Билли зашел в темноту. Он отодвинул от себя кирпичи, металлические пружины и ржавые трубы. Прислонился к опоре. Весь дом сотряс низкий металлический стон.

– Билли! Ты там цел?

– Да, мам! Это опоры под спальней!

Он наклонился, пытаясь найти, где соединяются трубы и опоры. Билли засунул туда старую газету и куски картона. Затем прислонился к опоре. Ничего. Ни звука. В темноте было мертвенно тихо.

Через полчаса его рубашка промокла насквозь. Лицо было покрыто пылью и паутиной. К брюкам прилипла странная плесень, пахло чем-то чужеродным, вроде пыли от металла. Он с трудом выбрался и встал под зонтиком, который держала Карлотта. Дождь лил вокруг, удерживая их в своем тихом, монотонном стуке.

– Что это было? – спросила Карлотта.

– Трубы на опорах. Я оперся, и они загремели, – ответил Билли.

– Тогда что было на них до этого?

Билли пожал плечами, вытаскивая паутину из волос. Миловидное лицо Карлотты смягчалось светом далеких уличных фонарей, падавшим под углом на ее лоб. Она сняла мокрый кусок картона с плеча Билли. Тот внимательно вгляделся в ее лицо, в ее глаза, в их выражение. И начал осознавать всю глубину того, через что она проходила.

– Это старый дом, мам, – сказал он. – Наверное, что-то дрогнуло.

– Звучало так, будто въезжают новые жильцы, – нервно ответила она.

Билли засмеялся.

– Там воняет, – продолжил он. – Крыса сдохла. И что-то гниет.

Они зашли в дом. Билли помылся и переоделся. Все казалось другим. Дом изменился. Теперь они были не одни.

Карлотта поцеловала девочек на ночь. Проводила Билли до спальни. Она не могла избавиться от навязчивого ощущения, что теперь все изменилось. Атмосфера казалась более плотной, даже заряженной.

Она выключила все лампы, кроме одной. Юбка и блузка соскользнули с ее тела. Доктор просил ее спать как можно дольше. Это оказалось несложно. Ее будто отлили из свинца. Карлотта забралась под простыни и закрыла глаза.

Постепенно она расслабилась. Усталость, как наркотик, делала ее конечности еще тяжелее, а мысли – медленнее. Страх дома все больше отдалялся. Только обогреватель время от времени издавал шум. Тени быстро проплывали в ее сознании. Странные тени, искаженные и сердитые.

Карлотта погрузилась в самую суть себя. Люди, которых знала, вещи, которые совершала, всплывали вокруг, вырисовывались силуэтами, искривлялись, тянулись к ней. Ее охватило изнеможение. Она знала, что они ищут ее. Внизу, в коридорах и пустых дворах, кто-то искал ее. Она видела его лицо, очерченное странным светом. А он увидел ее, подошел к ней, улыбаясь… позвал по имени…

– Карлотта! – сказал Франклин Моран. – Ну, как тебе? Не густо, зато наше!

Теперь они были официально женаты. Карлотта оглядела крохотную комнату, под окнами стояла огромная кровать, а сбоку торчала кухня.

– Иди ко мне, детка! – сказал мужчина. – Давай отметим!

– Господи, Франклин! Сейчас половина третьего…

– Ха-ха-ха-ха-ха-ха.

Он игриво повалил ее на кровать. Ей было всего шестнадцать. Иногда его руки были грубы. Суровое лицо, уже покрытое морщинами, квадратное и жесткое, становилось чужим на ее глазах. Это почти ее пугало.

– О, детка, – вздохнул он позже. – Ты такая…

– Ш-ш-ш. Не говори так.

Он ухмыльнулся. Его мускулистая грудь равномерно вздымалась и опускалась в золотистом свете. В такие моменты она безумно любила его. Ей нравились его жизнелюбие, его уверенность в себе, его скорость.

– Ладно, – ухмыльнулся он снова, поглаживая ее. – Но это правда. Ты такая.

Там было два окна, оба с трещинами. Стояло лето, и шторы были опущены. Внутри было темно, но при этом жутко жарко. Франклин любил ходить в шортах. Снаружи доносились звуки молотков, сварочных горелок и радио, которое никогда не умолкало.

– Как тебе здесь, детка? – спросил Франклин. – В сто раз лучше Пасадены, да?

– Да. Я же говорила.

– Тогда почему ты такая грустная?

– Я не грустная. Просто…

– Что?

– Ничего. Деньги. Откуда нам их взять?

– Не волнуйся, – рассмеялся он. – Разве я хоть раз тебя подводил?

– Нет, но…

– Доверься мне, – сказал он, и его глаза сверкнули.

Карлотта поняла, что ей лучше ничего не говорить. Когда ему было хорошо, он легко мог разозлиться, если ему перечить.

Ванная находилась за сараем с ацетиленовыми баллонами ниже по лестнице. Чтобы туда попасть, Карлотте приходилось проходить между стеллажами и тряпками и сносить пристальные взгляды двух механиков. Она постучала в стену, прежде чем завернуть за угол, потому что они часто не закрывали дверь.

Потом она забеременела, и у нее раздулся живот.

– Привет, дочь священника, – сказал Ллойд, механик в шерстяной шапочке. – А тебя точно не целовали?

– Ей всего шестнадцать? – спросил механик пониже ростом.

– Франклин оттяпал себе молоденькую киску, – услышала Карлотта.

Она быстро поднялась наверх. Прошло три месяца с тех пор, как она уехала с Франклином из Пасадены. Тогда ей это казалось авантюрой. Но два механика внизу ее напугали и даже Франклина втянули в грязь, которая угрожала забрать и ее саму.

Франклин должен был доставать подержанные детали. Затем они чинили крупные запчасти для автомобилей и продавали как новые. Для этого приходилось быстро оценивать потенциального клиента и прикидывать, можно ли его одурачить.

По мере того, как рос живот Карлотты, она все чаще оставалась дома. Беременность приковывала ее к постели на все более продолжительные периоды. Франклин нервничал. Он скучал по своей девочке. С ней не было весело. Она не соглашалась по-другому, а как обычно теперь не могла.

– Эй, – упрашивал Франклин. – Иди ко мне, крошка.

– Нет. Я не могу.

– Почему?

– Врач запретил.

– В жопу врача. Ты не настолько беременна.

– Настолько. Хоть этого и не видно.

– Да что с тобой? Ты никогда такой не была.

– Все изменилось, Франклин…

– Уж это точно.

Это даже стало облегчением – отдалиться от него таким образом. И все же, когда он разделся в золотистом свете, струившемся сквозь закрытые шторы, она не могла не восхититься. Крепкие плечи, мощная шея и массивная голова. Его ноги были длинными для такого торса, руки большими и сильными, а гениталии тяжелыми. Ей нравилось водить пальцами по его груди. Нравились перемены, которые она вызывала в нем.

Но беременность давалась ей тяжело. Врач сказал, что надо было подождать пару лет. Она чувствовала себя так, будто в нее вторглись, раздули изнутри. Будто превращается во что-то другое. Временами она не выносила, когда к ней прикасались.

Постепенно Франклин становился все более вспыльчивым. Она почти начала его бояться. Карлотта вдруг поняла, что он знал и других девушек. Но что ей оставалось?

Однажды вечером он, пошатываясь, вошел в комнату.

– Дочь пастора Дилворта, – проговорил он, – мне надо вам кое-что показать.

Карлотта сразу поняла, что он пьян. Или и того хуже.

– Ты нажрался, – сказала она с отвращением.

Франклин разделся. И явно гордился своей эрекцией.

– Как тебе? – спросил он, покачиваясь. – А?

– Ты посмотри на себя. Едва можешь говорить.

– Ну давай, детка. Я хочу с тобой…

– Отстань от меня. Думаешь, я смогу вытворять такое на восьмом месяце? Так, что ли?

– О господи, – сказал он, споткнулся и свалил лампу, а потом рассмеялся над звоном. – Я женился на фригидной.

Карлотта прислонилась спиной к стене. Впервые вид мужа, сидящего на кровати, готового к любви и обнаженного, вызвал у нее отвращение. Он был таким гротескным, отталкивающим. Внезапно ей захотелось домой. Но у нее больше не было дома.

– Иди ко мне, Карлотта, – заныл Франклин.

– Нет, я не могу. Отстань…

– Боже, – сказал он и вдруг лег на пол.

Мужчина стянул с кровати одеяло и натянул на плечи.

– Фригидная, – пробормотал он. – Она фригидная, Франклин. Бедный Франклин.

Постепенно он погрузился в глубокий сон. Карлотта почувствовала, как в ней зашевелилась жизнь. И это тоже ощущалось гротескно. Она оказалась в ловушке. Вся ее жизнь внезапно превратилась в тупик без будущего.

Напротив мастерской была пыльная дорога, а рядом – бетонная канава шириной в двадцать ярдов. Берега были залиты бетоном. Вода текла только в скользкой зеленой канавке посередине. Именно здесь Франклин забирал деньги. По субботам они участвовали в мотогонках за пятьдесят долларов, и Франклин обычно выигрывал. Единственной проблемой оставалась полиция.

Однажды к Ллойду пришли двое патрульных. Его подозревали в торговле амфетамином. Был выдан ордер на обыск. Ллойд прислонился к тискам, крутя ручку, пока полиция обыскивала ящики. Там была вереница шкафчиков и папок, не говоря уже о шурупах, болтах, запчастях и тряпках в огнеупорных банках.

Карлотта слышала голоса, пока лежала в своей кровати.

– Проверим наверху, – сказал один патрульный.

– Еще чего, – ответил Франклин. – У вас ордер только на мастерскую.

– У нас ордер на все здание, пацан.

Франклин бежал впереди.

– Свалите из моего дома, уроды!

Карлотта услышала, как один патрульный сказал другому:

– Мне это не понравилось. А тебе?

– И мне. Слушай, шпана. Либо открывай дверь, либо я сам пробью ее твоей головой.

Внутри было сыро, темно и пахло прокисшим пивом. На полу валялась одежда, бутылки, перевернутая пепельница и обертки готовых ужинов. Карлотта с кровати увидела, как полицейские пытаются приспособиться к темноте.

– А это кто?

– Моя жена.

Патрульный распахнул дверь шире своей дубинкой. На кровати, вся в поту и продрогшая, Карлотта села, прислонившись к изголовью.

– Она же еще ребенок.

– И что мне с этим делать?

– Ты и ее подсадил?

– Она беременна.

Второй полицейский зашел в комнату и вгляделся во тьму. Он улыбнулся Карлотте, которая попыталась улыбнуться в ответ, но не смогла.

– Франклин? – спросила она. – В чем дело? Почему здесь полиция?

– Ни в чем, мэм, – ответил патрульный. – У нас ордер на обыск. Мы вас не потревожим.

– Думаю, ее надо в больницу, Рой, – сказал другой.

Второй патрульный шагнул ближе к кровати. Он посмотрел на ее лицо. Ее зрачки расширились, а лицо исказилось от болевого спазма.

– Вызывай скорую, – сказал он.

– Это моя жена! И она останется здесь!

– Заткнись, пацан.

– Все хорошо, Франклин, – слабо вмешалась Карлотта. – Не спорь с ними.

Она увидела, как Франклин закипал от злости, зажатый между двумя полицейскими. Карлотта поняла, что ее куда-то несут. Ей показалось, что она видела его в машине скорой помощи. Но она ни в чем не была уверена. Вокруг выли сирены.

Франклин поднял малыша высоко над головой. Вся комната воняла подгузниками и блевотиной.

– Боже, – сказал мужчина. – Это я сделал?

– Не сам, – ответила Карлотта.

– Я сделал самое важное.

Франклин уткнулся носом ей в шею.

– Шучу, – добавил он.

– Эй! Что ты делаешь? Я кормлю малыша!

– Ну, ему нужна только одна, так ведь?

– Франклин, ты хоть когда-нибудь повзрослеешь?

Внезапно улыбка застыла на его лице. Он понял, что шесть фунтов извивающейся, беспомощной плоти на груди его жены встали между ними. Навсегда. Карлотта была такой яркой, такой живой – той, кого он год назад выделил из всех. Теперь она вся провоняла ребенком. Как и вся комната. Его ошеломил кошмар собственной ловушки.

– Куда ты? – спросила Карлотта.

– Туда, где нет детского дерьма, – ответил он в дверях. – Нет дочери священника, копов… ничего.

Он хлопнул за собой дверью. Карлотта знала, куда он пошел. Амфетамин. Вот что его поддерживало. Она ненавидела его вид, сверкающие глаза, быстрые, отрывистые движения, обостренное чувство юмора.

Он был груб с Карлоттой, когда она его не поддерживала. Потом был нежен. Он хотел, чтобы она отдала всю себя. Ему нужна была та девочка, которая спала с ним на пляжах. Которая каталась с ним по улицам Пасадены, шокируя всех прохожих, а лысые старики хлопали глазами от никчемного желания. Но она ускользнула от него. Что-то изменилось навсегда. И что бы Франклин ни делал, все пропало. А Карлотте оставалось только сидеть в стороне и молча наблюдать за гибелью их отношений.

Франклин стал зависимым от наркотиков. Его нервная система сдавала. Всего за несколько месяцев он похудел на двадцать фунтов. В каком-то смысле Карлотта держала перед ним зеркало, в котором отражалась его душа, и Франклин чувствовал лишь отвращение.

Денег становилось все меньше. Франклин все чаще проигрывал гонки, больше рисковал, начал торговать наркотиками. Все больше отдалялся, допоздна засиживался в барах, пил пиво и шутил там с девушками, синяки под его глазами становились все глубже. К тому времени, когда наступила осень и пыльная прохлада превратилась в раздражающую сухость, Карлотта отчаянно мечтала сбежать.

– Тебя поймают! – кричала она. – И что мы тогда будем делать?

– Да не поймают.

– Повзрослей, Франклин! Ты в этом доме не один!

Франклин подошел к холодильнику и достал банку пива.

– Если будешь мешать наркотики и пиво, тебя найдут и…

– Вонючая сраная дыра! – внезапно заорал он со слезами на глазах. – Вот чем ты всегда была!

Карлотта посмотрела на него с ненавистью; все тело дрожало от эмоций. Внезапно она пожелала Франклину смерти. Он беспомощно смотрел на нее в ответ, потерявшись в своем отчаянии.

– Что с тобой стало? – завопил он еще громче. – Ты была такой классной девчонкой…

– Все кончено, Франклин! Как до тебя не дойдет? Веселье прошло! Билли…

– В жопу этого ребенка, лучше бы он не родился…

– Лучше бы ты не родился! Хотела бы я…

Внезапно в комнате стало тихо. Карлотта держала Билли на руках. Франклин стоял, солнце очерчивало его тонкие руки и квадратную голову золотым ободком. Он был силуэтом, двадцатипятилетний подросток. Он выжег себя, пытаясь остаться молодым, и ничто не могло вселить в него жизнь. Карлотте показалось, что он уже мертв.

– Вонючая сраная дыра! – крикнул он.

Внезапно он пришел в ярость. Швырнул пиво в стену, расплескав на них обоих. Сорвал шторы с карниза. Отпихнул стул через всю комнату, а потом снова, пока тот не раскололся о дверь.

– Черт… хренова жизнь, – ныл он.

Франклин медленно повернулся, весь напряженный. Он указал пальцем на Карлотту, смотря в ее напуганные, темные глаза.

– Ты за это заплатишь, – тихо сказал он. – Я тебе покажу, что ты со мной сделала.

Франклин пошел к двери. Затем остановился и снова посмотрел на Карлотту. Казалось, он вот-вот снова заплачет.

– Я покажу тебе, Карлотта. – повторил он. – Я тебе покажу.

Пошатываясь, он вышел и хлопнул дверью.

Карлотта села на край кровати в слезах. В таком возрасте она не знала, что женщина может дать мужчине, чтобы наполнить его уверенностью и любовью к жизни. Она поняла гораздо позже. Но тогда, держа Билли на коленях, она могла только ненавидеть Франклина и желала, чтобы он отправился куда подальше. Она молилась лишь об одном – начать все сначала.

Он не вернулся в ту ночь. Как и на следующую. На третий день она спросила механиков. Ллойд сверкнул глазами, изучая фигуру под блузкой. Франклин уехал на гонки. «Хотел всем показать» или типа того. Да, Франклин был пьян. Карлотта вернулась наверх и заперла за собой дверь.

На четвертую ночь Франклина так и не было. В полночь Карлотта окликнула из окна Ричарда, который оторвал взгляд от токарного станка. Нет, Франклин не звонил.

Карлотта дрожала всю ночь. У нее было ясное предчувствие чего-то ужасного. Она не могла выбросить эту мысль из головы. Проснулась вся в поту, но никто ей не позвонил. Известий не поступало.

На пятый день, ближе к вечеру, она была уверена – что-то не так. Ричард и Ллойд стояли на пыльной дороге, их лица были белыми и пепельными. Время от времени они поднимали глаза на квартиру. Затем Ричард поднялся по шаткой лестнице. Он тихо постучал. Карлотта долго колебалась. Затем, пробравшись через беспорядок, открыла дверь.

– Франклин разбился, – почти невнятно выговорил Ричард.

– Что?

– Он мертв…

– Ты больной, Ричард. Что за шутки?

– Нет, это правда. Он сломал позвоночник…

Все ее конечности онемели. Как бы плохо ни было до этого, теперь ее жизнь скатилась в глубокую пропасть. Она видела Ричарда сквозь черный туннель, с трудом разбирая слова.

– Он слишком рисковал, на него не похоже. И он… он будто спятил…

– Ричард…

Ричард поймал ее. Карлотта поняла, что упала в обморок. Он отнес ее к креслу. Она потрясла головой, пытаясь избавиться от кошмара. Но когда открыла глаза, Ричард стоял перед ней на коленях с растрепанными волосами.

– Он все гнал! – плакал он. – И не останавливался!

Ее тело вдруг словно наполнилось камнями, и она, слишком юная для такого кошмара, погрузилась в темные воды. В комнате будто потемнело, ее засосало в пустоту.

– Господи, Ричард, не плачь. Что мне делать?

Карлотта неуверенно стояла, оглядывая комнату, хаос, в который превратилась ее жизнь. Ей было невыносимо думать о похоронах Франклина. Похоронах всего, во что она когда-то верила. Она закинула какую-то одежду в сумку. Взяла Билли на руки и в последний раз оглядела крошечную, промозглую квартирку. Теперь в ней стоял пыльный запах осени, похожий на плесень. Карлотта отступила назад, на деревянное крыльцо. И закрыла дверь. Закрыла главу с Франклином. В комнате стоял неприятный запах амфетамина, мескалина и гашиша. На стенах и под заляпанным ковром пролегали трещины. Громкие споры, ненависть и ревностные обвинения остались за дверью. Все там, заперто. У нее появился шанс освободиться.

– Ричард, – сказала она, – отвези меня в Паса-дену.

Ричард поднял взгляд.

– Ты уверена?

– Абсолютно. Идем к машине.

Карлотта вернулась в дом на бульваре Оранж-Гроув. На этот раз с ребенком. Семья, как и прежде, сидела за обеденным столом. У них, как и прежде, были воскресные бранчи. Но она с ними не разговаривала. И они ненавидели малыша. Хотели отдать его на усыновление. И быстрее. Но Карлотта все еще видела Франклина во снах. Он проезжал по бульвару, чтобы постучать в ее дверь, такой грозный, но такой мальчишка. Хотел поговорить с ней. Но он умер. Как-то раз она видела мотоцикл, перелетающий через бочки на краю поля. Он катился и катился, запутавшись в спицах и пыли, постоянно кружась. Ей снились такие сны почти год. Потом она видела только вонючую квартиру, то насилие, что происходило в темной комнате далеко отсюда. Затем Франклин совсем исчез из ее памяти, образовалась странная пустота, и в конце концов он полностью перестал существовать.

Земля задрожала.

Карлотта, пробуждаясь от крепкого сна, скорее почувствовала, чем услышала странный металлический грохот. Она знала, что это не землетрясение. Затем осторожно открыла глаза.

Стена будто светилась. Издалека в темноте раздался одинокий гудок поезда. Карлотта медленно поднялась с дивана. Свет завис на стене, переместился, а затем заскользил к окну. Поезд яростно взревел, как огромное раненое животное.

– Билл! – прошептала Карлотта.

Ответа не было.

Она повернулась к коридору. Там было темно. Билли либо спал, либо до сих пор был в гараже. Она встала и попятилась к дальней стене, подальше от света.

– Билл!

Область света задрожала и расширилась. Доползла до окна. Лампа на столе засветилась. Прямоугольник света неподвижно висел за ней примерно в трех футах над полом.

– Боже правый! – прошептала Карлотта.

Лампа взорвалась, погрузив комнату в темноту. Голубое свечение начало формироваться, пока не зависло над сломанным проволочным каркасом абажура. Оно росло и переформировывалось, как шарик желе в черноте.

Карлотта закричала.

Два огонька перетекли друг в друга. Они образовали нечто вроде зеленого потока между стеной и столом. Комната наполнилась жутковатым сиянием. Карлотта увидела, как ее руки светятся в холодном воздухе.

Затем огни медленно погасли. Стали тоньше. Прозрачнее. Затем исчезли. Комната погрузилась во мрак. Дверь комнаты Билли с грохотом распахнулась, ударившись о стену.

– Что такое, мам?

Карлотта вдруг осознала, что прижимается к дальней стене, не в силах говорить. На лбу выступил холодный пот.

– Где ты, мам? Я тебя не вижу!

Карлотта повернулась, дрожа, и заглянула в коридор. Где-то там был черный силуэт ее сына.

Включился свет. Билли заморгал от яркости.

– Что такое, мама? Это опять случилось?

– Ничего не было.

– Я слышал грохот.

– Это лампа.

Карлотта вышла из состояния шока и увидела, как Билли тянется к обломкам на полу.

– Не трогай!

Но он поднял разбитую лампу.

– Она холодная, – удивился он.

Карлотта вдруг почувствовала мороз и задрожала.

– Передай мне одеяло, ладно, Билл?

Мальчик накинул одеяло ей на плечи.

– Мне позвонить врачу?

– Нет, я уже в порядке.

Билли вдруг стал выглядеть неуверенным, смущенным.

– Точно?

– Да. Все хорошо. Иди спать.

– Ты уверена?

Билли пошел по коридору в спальню. Но оставил дверь открытой. Карлотта попыталась уснуть, сидя в кресле и завернувшись в одеяло, лицом к разбитой лампе на полу.

Шнайдерман поджег сигарету для Карлотты и положил зажигалку обратно в карман. Сейчас она казалась спокойнее, чем в начале сеанса. Она была умна. Теперь он знал, что ее IQ − 125. Ее черные глаза следили за каждым его движением, не зная, чему верить. Он говорил очень непринужденно, как ни в чем не бывало. Так можно унять ее беспокойство.

– Каждый когда-нибудь оказывался в ситуации, которую мы называем паникой, – сказал он. – Например, когда вы попали в аварию. Вы сказали, что все вокруг словно зависло перед ударом. Это типичное восприятие при панике.

– Да. Я помню.

– И когда вы проснулись ночью, вы пережили паническое состояние. Ну, это то же самое. Мысли бегут с невероятной скоростью. Очень четкие. Все кажется замедленным.

Карлотта медленно затянулась. Ее глаза четко выражали недоверие. И все же за этим фасадом Шнайдерман видел, как она жаждет объяснений.

– Помните, что вы мне сказали? – спросил доктор. – Вы сказали, раздался какой-то звук.

– Нет. Кажется, я закричала.

– До этого.

– Я не помню.

– Подумайте. Вы сказали, как только пришли. Звук, когда погасли огни.

– Это было животное. Далеко.

– Нет. Вы описали его иначе.

– Я сказала, это был одинокий звук, как у поезда.

– Именно.

– Ладно вам, доктор Шнайдерман! Даже вы в это не верите.

– Обдумайте эту версию. И не забывайте о вашем состоянии.

Карлотта пожала плечами.

– Ладно, – согласилась она.

– Вас разбудил этот странный звук. Грохот под ногами. И включилось ваше сознание. Мысли неслись со скоростью света.

– И что?

– Так вы это описали. Это ваши слова, когда вы ко мне пришли.

– Хорошо, продолжайте. Я слушаю.

– В западном Лос-Анджелесе много поездов?

– Нет. Мало. Их почти не бывает.

– Видите? Раз в столетие. Кажется, они выезжают из фабрики.

Шнайдерман наблюдал за Карлоттой. В ее сознании вера боролась с недоверием.

– И было сияние, – заключил он. – Странный прямоугольник на стене. Конечно прямоугольник, светило же из окна.

– Но форма изменилась.

– Изгибы на рельсах.

– А синее свечение?

– Лампа стояла на краю стола. Поезд сотряс землю. Она упала, разбилась, мигнула синим и погасла. Но в вашем состоянии все поменялось. Замедлилось. Вам казалось, что свечение надолго застыло в воздухе. А на самом деле прошла секунда.

– Вы очень убедительны.

– Помните, как медленно разбилось стекло, когда вы въехали в телеграфный столб? Но все длилось долю секунды. Лишь ваш мозг воспринимал все иначе.

Шнайдерман улыбнулся.

– Это звучит как научная фантастика? – спросил он.

– Нет.

– Меня с вами не было. Но то, что я предложил, разве это все не объясняет?

– Пожалуй.

– А второе объяснение – вторжение из космоса. Что кажется более разумным?

Карлотта вздохнула. Ее убедили. Можно было и не отвечать.

– Конечно, теперь все логично, – сказала она. – Я могу мыслить здраво. Здесь, с вами. Но когда что-то происходит там, все совсем иначе.

– Я понимаю, Карлотта. Но вы же не хотите жить в ненастоящем мире.

– Нет, конечно не хочу. Но что, если я не буду действовать разумно? Вы меня понимаете? Что, если я брошу чем-нибудь в детей, например? Подумаю, что они – это что-то другое.

Шнайдерман кивнул.

– Я знаю, к чему вы клоните, – сказал он. – Разумеется. Но я не думаю, что такое случится.

– Почему?

– Этому есть медицинское объяснение. Можно объяснить так: у вас не тот случай, когда вы принимаете что-то столь важное, как дети, за другое.

Карлотта выпрямилась на стуле, разглаживая юбку. Она так делала, когда серьезно над чем-то думала. Она уже привыкла погружаться в свои мысли, пока Шнайдерман ее ждал. Привыкла к основным правилам сеансов.

– Если мой разум обладает такой силой, – сказала она наконец, – заставлять меня видеть вещи и чувствовать то, чего на самом деле нет или есть только наполовину, тогда у меня внутри все холодеет. Такое чувство, словно какой-то демон держит Карлотту на ладони и просто смеется над ней.

«Психоз – худшее, что может случится с нами», – думал Шнайдерман. Это долгий и трудный путь из ада. Такие галлюцинации прямо указывали на полномасштабные психотические припадки. Но теперь, откинувшись на спинку стула в своей квартире, он видел множество обнадеживающих признаков.

Во-первых, у него появилась история болезни Карлотты Моран. Ее не лечили от психических расстройств. В целом, шизофрения может внезапно проявиться в тридцать два. Но шансы невелики. Обычно признаки проявляются к двадцати.

И последний сеанс тоже вселил в Шнайдермана надежду. Искажение восприятия света от поезда возникло из-за очень напряженного эмоционального состояния. Это характерно скорее для истерии, а не психоза.

Да, она не совсем правильно воспринимала происходящее. Отчуждение от реальности – главный признак психоза. Тем не менее как только она успокоилась, то ответила на его вопросы совершенно рационально. Даже искренне беспокоилась за своих детей в конце сеанса. Значит, такое отделение от реальности – следствия приступов, а не постоянной диссоциации.

Чем дольше Шнайдерман просматривал тексты, сваленные у него на столе, чем тщательнее сверялся с записями сеансов, чем больше искал общие правила поведения, тем лучше ему казалась ситуация. Она ведь жаловалась на странные ощущения внутри во время приступов. Это тоже симптом истерии, а не психоза.

Дверь открылась. Зашел Джим. Сосед Шнайдермана дружелюбно улыбнулся, а затем начал складывать вещи в сумку.

Шнайдерман наблюдал за ним. Будучи единственным евреем в общежитии, состоящем из привыкших жестоко конкурировать мужчин, большинство из которых работали в хирургии, общей практике или стоматологии, Гэри вел себя вежливо и дружелюбно, но держался в стороне. Далеко не всех ординаторов-первогодок приглашают работать – к этому он и стремился. Поэтому Шнайдерман воздержался от социального гамбита Южной Калифорнии и сосредоточился на учебе и работе. Он точно не из тех, кому место под солнцем достается легко и просто.

– Джим, тебе же поставили в следующем семестре смены на вечер?

– Через три недели. А что?

– Хочешь махнуться?

– Шутишь? Еще бы. А зачем?

– Просто. Мне нравятся те пациенты.

– Ну, это твоя жизнь. Договорились.

– Спасибо.

Джим помахал ему, ухмыльнувшись, и ушел. В конце коридора девушки с теннисными ракетками смеялись со своими парнями. Шнайдерман тихо прикрыл дверь.

Чем больше Шнайдерман думал о Карлотте Моран, тем больше она его интриговала. Он не мог выбросить ее из головы. Он сел, но потом, не находя себе места, встал и принялся расхаживать по комнате.

Страхи, да. Но не фобии. Ее страхи были связаны с чем-то очень конкретным. Компульсивная обсессия? Точно нет. Шнайдерман пролистывал тексты, делая пометки. Депрессии тоже нет. Возможно, она наступит позже, но не прямо сейчас. Тревога? Безусловно. Он легко обвел карандашом слова «истерический невроз» внизу страницы с заметками. Он замедлился, тщательно все обдумывая.

Невроз, потому что ее контролировало бессознательное, и она это ненавидела. Истерия, потому что признаки и симптомы начинались и заканчивались в периоды сильных эмоций с сексуальным подтекстом. Затем она успокаивалась. И тогда ее мыслительный процесс приходил в норму. Шнайдерман потер глаза. Его мысли текли почти сами по себе.

Карлотта чем-то напоминала те здания в бедных районах Лос-Анджелеса. У которых проблемы с конструкцией – они стоят десятками лет. Потом происходит землетрясение. Остальные здания так и стоят. А эти обрушиваются в облаке щебня, оставляя голые балки на том месте, где раньше была здоровая психика.

В чем дело? И почему сейчас?

Шнайдерман попытался сосредоточиться на других пациентах. Хотел написать письмо домой. Не вышло. В конце концов он закинул в сумку кроссовки и толстовку, пошел в спортзал и час колотил мячом по стене.

20:16, 11 ноября 1976

Непроницаемая тьма окутала дом на Кентнер-стрит. Она поглощала их всех, как черный туман, днем и ночью. Казалось, сквозь него ничто не сможет пробиться. Он отрезал их от реальности. Все, что находилось снаружи, – почтальон, ребенок на скейтборде – стало далеким, за пределами их пещеры, безнадежно картинным и иллюзорным.

Работал ли телевизор, сидел ли рядом Билли, занималась ли чем-то Карлотта – все это не имело значения. Они в доме теперь были не одни.

Вечером 11 ноября Карлотта сидела на диване и пришивала заплатки к рубашкам и брюкам. Девочки лежали на полу с раскрасками. Билли рылся в корзине с чистыми носками в поисках пары.

– Черт, – сказала Карлотта.

Билли посмотрел на нее.

– Смотри туда, – прошептала она.

Билли повернулся. На потолке образовалась трещина. Штукатурка сыпалась на ковер.

Они все завороженно смотрели. Потому что трещина росла. Становилась длиннее и длиннее. Больше стала походить на змею; затем остановилась. Потолок покрывал черный незаконченный рисунок, и штукатурка сыпалась из этой раны, как мука.

– Господи, – прошептал Билли сквозь сжатые зубы.

Карлотта наконец опустила глаза вниз. Дом казался таким хрупким. Ночь теперь стала всемогущей.

– Это что-то значит, Билл? – прошептала Карлотта.

– Нет, просто трещины. Линии.

– Боже, – отозвалась она, – выглядит так…

Мысль в голове так и не сформировалась. Девочки запутались в лабиринте страха.

– Мамочка, – прошептала Джули, – у окна кто-то стоит.

Карлотта обернулась.

– Где?

Чернота ночи отражала ее саму – рука на шее, тело готово бежать.

– Не знаю, – неуверенно ответила Джули.

– В смысле ты не знаешь? – прошипела Карлотта, не сводя глаз с двух окон на дальней стене.

– Я…

Билли подошел к окну. Наклонился вперед. Собрал ладони у глаз на своем отражении. Затем внезапно закричал и открыл окна, размахивая руками. Мертвенная тишина. Мальчик осторожно выпрямился. Снаружи только стрекотали сверчки.

– Она просто испугалась, – заключил Билли, поворачиваясь к Джули.

– Слушай, Джули, – начал отчитывать он, – мы не играем. Ты понимаешь? Мамочке не надо говорить то, что понарошку. Ясно? Это очень важно.

– Я не играла, – ответила Джули.

Карлотта задрожала и пошла к термостату.

– Слушай, Джули, – тихо продолжил Билли. – Ты правда что-то увидела или нет? Ты придумала, так ведь? Это понарошку?

– Я… я… я не знаю…

– Билли, – позвала Карлотта.

Термостат бешено вращался. Циферблат в металлическом контейнере заметно ходил взад-вперед, прогибаясь внутрь. Билли стоял позади матери, заглядывая ей через плечо. Он протянул руку вперед.

– Не надо! – предупредила Карлотта.

Билли замер, а потом убрал руку.

– Даже не знаю, – сказал он. – Я не разбираюсь в датчиках температуры. Это не нагреватель. Он работает. Может, металл внутри покоробился или сгнил…

– Металл не гниет.

– Проржавел. Ты поняла. И тогда он начинает сходить с ума.

– Как это – «сходить с ума»?

– Ну, вращаться, когда ломается. Я об этом.

– Но… – пробормотала Карлотта. – Сейчас все нормально. Видишь?

Стрелка стабилизировалась на двадцати двух градусах, немного опустилась, затем вернулась на прежнее место.

– Видимо, заработало. Тебе же подходит двадцать два?

– Закрой окна, Билл, – сказала Карлотта, отворачиваясь.

– Ладно. Видишь? Это был просто ветер.

Билли закрыл окна. Карлотта села в кресло, покусывая губу.

– И задерни шторы, хорошо? Полностью.

Мальчик послушался. Наступила тишина. Она почти гремела в ушах.

– Я заштукатурю потолок, – сказал Билли. – Завтра. Куплю штукатурку днем.

– Хорошо.

Но Карлотта от всех отстранилась. Ее лицо было напряжено, а сердце колотилось.

– Эй, Джули, – позвал Билли, – давай сыграем в Червы[1].

Они достали колоду и раздали.

– Ты помнишь, как играть, – сказал он. – Нужно избавляться от черв.

Карлотта наблюдала за ними, но их голоса были словно за тысячу миль.

– Королева пик – злая ведьма, – сказал Билли. – От нее надо избавиться.

– Господи Боже, – выдохнула Карлотта.

– Вот так. У тебя двойка крести. Клади.

– Боже милостивый, Боже.

Карлотта откинулась в кресле. Лицо поглотила тень, она едва слышала детей. Она ждала.

7

Переливающаяся, длинная, красная рыба скользила в зеленых водорослях, как угорь. Океан был огромным, прозрачным и теплым. Внезапно рыба перевернулась и вошла в каньон из голубых коралловых скал, мерцающих на песчаном дне. Она что-то искала… В устьях пещер были яркие камни, жемчужины, сверкающие в голубой воде…

Зазвонил телефон.

Карлотта вскочила, держась за голову. Солнечный свет лился в окна. Билли сидел в мягком кресле, ел кукурузные хлопья и смотрел автогонки по телевизору.

– Что?..

Телефон зазвонил снова.

– Я видела сон, – пробормотала Карлотта, покачивая головой.

Она встала с дивана и попыталась вспомнить сон. Куда пропала рыба? Почему все было таким красивым? Телефон зазвонил в третий раз. Сон исчез.

– Джерри!

Карлотта прижала трубку к уху как можно плотнее.

– Где ты? В Сент-Луисе? Ты же должен быть в Сиэтле! Что?.. Аудит в конце года? Ну, не сажай никого в тюрьму…

Она накручивала провод на палец. Билли подумал, что она была похожа на школьницу перед свиданием. Это зрелище вызвало у него смутное, неопределенное отвращение. Он отвернулся.

– О, Джерри! – сказала она и улыбнулась, но ее голос напрягся. – Это на следующей неделе! Девятнадцатое!.. Что?.. А, понятно… Конечно… Я заберу тебя из аэропорта.

Теперь Карлотта полностью проснулась. Она была взволнована, но и обеспокоена. Сил хватит максимум на несколько дней. Взволнованная, она махнула в сторону телевизора, жестом попросив Билли убавить громкость. Но рев толпы и гонщиков оставался громким.

– Я так рада слышать твой голос!.. Что? А, да. Я тоже!.. Я не могу говорить… Я не одна.

Карлотта засмеялась. Билли выключил телевизор и вышел.

– Джули хочет поздороваться, – сказала Карлотта.

Джули взяла трубку двумя руками. Ее глаза горели от восторга.

– Что? – прошептала Джули. – Я тебя не слышу!.. Играю в скакалки… В скакалки!.. С Ким… Да… А я по тебе!.. Вот тебе поцелуйчик. Готов?

Она послала поцелуй в трубку. Затем внимательно прислушалась.

– Он хочет поговорить с Ким, – сказала Джули.

Карлотта приставила трубку к уху Ким.

– Скажи: «Здравствуй, Джерри», – прошептала Карлотта.

– Привет, Джерри.

Из телефона донесся смех Джерри.

– Скажи: «Как дела?» – подсказала Карлотта.

– Как дела? – повторила Ким дрожащим голосом.

Карлотта забрала трубку.

– Ты уверен? – спросила она. – Он здесь, минутку.

Карлотта повернулась. Билли пропал. Она накрыла трубку рукой.

– Билл!

– Он ушел в гараж, – сказала Джули.

Лицо Карлотты помрачнело. Она убрала руку и снова улыбнулась.

– Видимо, он ушел, Джерри. Что? Нет. Я ошиблась. Его и не было в доме… О, да… так скучаю… О, да, да… О, Джерри… Пожалуйста, будь осторожен. Я тебя жду… Не стоит… Не хочу прощаться… До следующей недели, – ее голос опустился до шепота. – Люблю тебя… Пока!

Карлотта подержала трубку у уха. Затем медленно опустила. И вздохнула.

– Мило, – захихикала Джули.

– Да, – подхватила Карлотта.

В голове закрутились детали. Купить новую блузку. Юбку. Что-нибудь с вышивкой. Откуда взять деньги? Тогда только блузку. Что-нибудь яркое. Карлотта представила, как Джерри выходит из самолета, по-мальчишески ей машет, спускается и обнимает. Они куда-нибудь поедут. В голове всплыли другие картинки с Джерри… Она улыбнулась.

Карлотта скрестила ноги. Сегодня она чувствовала себя необычайно красивой. У нее загорели щеки, лоб, руки и ноги, отчего темные глаза казались еще чернее. Она прямо смотрела на Шнайдермана.

– Ну все, доктор Шнайдерман, – сказала она. – Вы получили результаты анализов. В чем дело?

Шнайдерман покрутился на стуле. Так делал его руководитель. Но Шнайдерман от этого почувствовал себе скорее неловко, чем непринужденно. Он постучал по нескольким папкам на столе и открыл первую.

– У меня нет всех ответов, Карлотта. Но мы знаем, что с вами все хорошо – физически. И, судя по тестам, ваш интеллект даже выше среднего.

– И?

– Остается лишь одно.

– Что?

– Психологическое развитие. Эмоциональное. Тут анализы и ваши рассказы начинают сходиться.

Карлотта улыбнулась. Шнайдерман заметил, как что-то изменилось. В ней чувствовалась внутренняя жизненная сила. Ее жесты излучали уверенность. Впервые она относилась к себе с юмором. Ему стало интересно, в чем причина вновь обретенной решимости и оптимизма.

– Уж простите, доктор Шнайдерман, – сказала она, – но для меня все это звучит как на другом языке.

Он не смог удержаться от смешка.

– Понимаю. Суть заключается в том, что определенные этапы нашей жизни на самом деле никогда не умирают. Они продолжают жить внутри нас. И возвращаются по тем или иным причинам. И тогда могут вызвать бред, тревогу и даже галлюцинации.

– Как просто.

– Не совсем. Мы сами, наша основная часть, будто дырявая. Прострелена насквозь. С сознанием все хорошо. Оно заказывает гамбургеры, читает газету, кричит на детей. Но какое-то более глубокое переживание, другая часть выползает наружу, как фокусник через люк, и берет верх в очень специфические моменты. По очень специфическим причинам. По причинам, которые мы пока не знаем.

Карлотта улыбнулась. Но нервно уронила руки на колени.

– Что вы будете делать? – спросила она. – Назначите шоковую терапию?

Шнайдермана вдруг затопила жалость.

– Нет-нет, Карлотта, – ответил он. – Ничего подобного. Слушайте, представьте это так: мы залатаем внутренние трубы. Но именно ваше сознание должно найти протечку.

Глаза Карлотты увлажнились. Ощущение болезни наполнило ее стыдом. Шнайдерман понял, что никак не сможет изгнать эту мысль из ее головы. Она встала. Он проводил ее до двери.

– До свидания, Карлотта. Увидимся завтра. Тогда и начнем.

– До свидания, доктор Шнайдерман.

Она рассеянно улыбнулась, но быстро зашагала к двери и ушла до того, как он успел еще что-то сказать.

Следующий час Шнайдерман провел в кабинете, приводя в порядок свои блокноты. Близился перерыв на ужин, но он не был голоден. Дальше по коридору проходила групповая конференция с участием пяти стационарных пациентов – одним из них был семилетний аутист. Шнайдерман хотел заглянуть, по крайней мере, ненадолго.

Выйдя из кабинета, он прошел через главный вестибюль, чтобы купить в автомате кофе и шоколадный батончик. Толкнув дверь во внешний вестибюль, он увидел Карлотту, стоящую у стеклянных дверей, почерневших от ночи. Ее отражение было почти в натуральную величину, потому что она стояла близко к стеклу. Казалось, она боялась выходить.

– Карлотта, – удивленно позвал Шнайдерман, – все в порядке?

Карлотта испуганно обернулась.

– А, да, конечно, меня… Я не знаю, где моя подруга. Она всегда приезжала вовремя, если только у нее не сломалась машина.

Шнайдерман на мгновение задумался. Он должен был дежурить весь вечер. Иначе мог бы отвезти Карлотту домой.

– Хотите ей позвонить?

– Да. Спасибо.

Карлотта вернулась со Шнайдерманом к столу. Она набрала номер Синди и ждала. Ответа не последовало. Она повесила трубку и беспомощно повернулась к Шнайдерману.

Шнайдерман замер. Он мог бы предложить такси, но ни один из них не мог себе этого позволить. Он проверил часы.

– Вы живете в западном Лос-Анджелесе?

– Рядом с шоссе.

Шнайдерман наклонился к столу.

– Скажи Болтину, что я отойду на полчаса, – сказал он медсестре. – Я буду ему должен.

Доктор быстро прошел по коридору с Карлоттой и открыл ей дверь.

– Мне ужасно жаль, – сказала она.

Шнайдерман отмахнулся от ее извинения.

Карлотта села на порванное овальное сиденье крошечного MG. Шнайдерман забрался в машину, захлопнул дверь и завел двигатель. MG с ревом выехал с парковки, обогнув несколько припаркованных машин.

– Вот и узнаю, насколько мне доверяют пациенты, – с улыбкой сказал он. – Я быстро вожу.

Карлотта промолчала. Ему стало неловко за такую попытку пошутить. Они молча ехали в сторону западного Лос-Анджелеса, MG лавировал в потоке машин, как в балете. Возле бульвара Уилшир образовалась пробка, небоскребы там росли каждый месяц, будто стараясь поспеть за толпой людей.

– Вы настоящая Анджелино? – спросил Шнайдерман.

– Что?

– В смысле, вы из Лос-Анджелеса?

– Почти. Из Пасадены.

– Знаете, – сказал Шнайдерман, тщетно ища в карманах сигареты, – вы первая, кто так сказал. В городе миллионы людей, но все они не отсюда.

Карлотта достала из сумки пачку сигарет и предложила ему одну. Они оба закурили. Ветер задувал в опущенное окно и ерошил ей волосы. Шнайдерман взглянул на Карлотту. Она хорошо смотрелась на переднем сиденье его машины.

– Ну, – сказала она, – какое-то время я жила в Неваде.

– В Лас-Вегасе?

– Нет. В пустыне.

– Правда? Что вы там делали?

– Жила.

Карлотта сделала глубокую затяжку, растянувшись на сиденье и откидывая голову на виниловую подушку.

Мимо проносился Лос-Анджелес. Шнайдерман свернул не туда, пытаясь срезать по заводским дворам. Тихо выругался и вернулся на Колорадо-авеню.

– Из Пасадены, да? – продолжил Шнайдерман. – Кажется, там живут богатые люди.

– Отчасти. Еще очень богатые.

– А где жили вы?

– С очень богатыми.

Карлотта говорила тихо. Здесь она была более расслаблена, чем в кабинете. Шнайдерман вдруг понял, что в ней появился совершенно новый ритм – что-то, чего никогда не было в искусственной обстановке кабинета. Говорил ли он с настоящей Карлоттой? Или только с ее образом? С Карлоттой, которая боялась странных звуков и видов больницы.

– Я хочу кое-что спросить, – сказал Шнайдерман. – Чисто из любопытства.

– Ладно.

– Вы живете на соцобеспечении, – вежливо начал он. – Так вы написали в бланке.

– Да.

– Но почему?

Карлотта бросила на него странный взгляд.

– Потому что у меня нет денег.

Шнайдерман хмыкнул, стыдясь своей нелепой попытки.

– Я… я о ваших родителях. Вы не можете попросить у них помощи?

Карлотта задумалась, а затем пожала плечами и посмотрела в окно на пробку.

– Я не хочу.

– Дело принципа?

– Нет. Просто мне не нужна от них помощь.

Последовала долгая пауза. Шнайдерман понял, что она не будет продолжать. Странно, насколько другой она была за пределами кабинета. Спокойной; возможно, в глубине души она и нервничала, но не подавала никаких внешних признаков. На мгновение доктор почувствовал себя не в своей тарелке. Он предпочитал встречаться с людьми, особенно с женщинами, в официальной обстановке больницы. Затем Карлотта вздохнула.

– Когда я жила в Неваде, – начала она, – у меня была возможность побыть с замечательным человеком. Отцом Джули. И Ким. И я поняла, что лучше быть независимой, – Карлотта бросила на него взгляд. – Соцобеспечение временно, доктор Шнайдерман. Скоро я закончу курсы. И найду хорошую работу.

– Впечатляет, – улыбнулся Шнайдерман.

– Что?

– Все. Ваша независимость. Вы знаете, кто вы и чего хотите, – он посмотрел на Карлотту. – Держите семью вместе. Добиваетесь всего сами.

Карлотта почти скромно опустила глаза, как ему показалось. А затем она улыбнулась.

– Я рада, что вы это одобряете, – тихо отозвалась женщина.