Читать онлайн Трансильванские рассказы бесплатно

Выгодный заказ

Утро выдалось холодным. Порывы промозглого ветра напоминали дыхание чахоточного больного. По тусклому небу неслись свинцовые тучи, скрывая прижимистое осеннее солнце. Дорога за три дня дождей превратилась в сплошное вязкое месиво. Она тянулась по унылой холмистой равнине. Землю покрывала жухлая трава. Однообразный пейзаж оживляли лишь отдельные раскидистые деревья да бурые островки низкорослого ветвистого кустарника.

Четверо всадников ехали неспеша. Одеты они были одинаково, в то, что своим подопечным выделил их бывший хозяин: в стеганки, шоссы цвета сырой глины, высокие ботинки из грубо выделанной кожи, длинные плащи и капюшоны. На поясе каждого висели меч и кинжал, а у седел болтались шлемы-салады. Пребывали господа явно не в лучшем расположении духа. Путники угрюмо и безучастно глазели по сторонам, предпочитая молчать.

Впереди отряда на крепкой лошади ехал дородный широкоплечий крепыш лет тридцати пяти с круглым лицом, обрамлённым льняного цвета клокастыми волосами и коротко стриженной бородой того же оттенка. Звали его Хайнц-Ульрих, но в компании своих товарищей он предпочитал имя Удо. Родился воин в Хальвелагене и происходил из народа саксов. Был он младшим сыном местного кузнеца. Когда стало понятно, что после смерти отца, старшие браться решили оставить его с носом, обладающий недюжинной силой детина решил бросить всё и попытать счастье в наемниках.

– Я до сих по не верю, что старик Иллеш мог двинуть кони, да еще так. Уму не постижимо! – нарушил молчание здоровяк и сокрушенно тряхнул головой.

– Да уж, вот мерзавец! Небось думал, будто в его годы он всё такой же прыткий, как тогда при Кеньермезё. Чего на рожон полез-то? – поддержал товарища черноволосый парень лет двадцати пяти с небольшим косым шрамом поперек левой брови. Звали его Янош Олах, прозвище явно указывало на валашское происхождение. И действительно, вел он свой род из деревни в окрестностях города Арджеш. Отец его состоял в свите влиятельного боярина, после смерти воеводы Александра Алди бежал со своим покровителем в Мюльбах, да там и остался. Все дети его родились уже в Трансильвании. Путь на родину оказался закрыт, и семейство в полном составе приняло католичество, заговорило на венгерском и переиначило имена на мадьярский манер.

– А небось решил, будто голова крепкая. Часто по ней лупили, и всё ничего. А тут на тебе, черепушка треснула, как глиняный горшок. Стоило только тому подлецу Мариславу ему в висок кулачищем двинуть, как всё, не выдержали косточки, – процедил Удо сквозь зубы.

– Да хоть бы нас позвал, – добавил молодой воин, ехавший за саксом, – А то ведь как сказал: «Когда благородные господа пьют, кнехты стоят в сторонке». Дескать, не ровня мы ему с тем сербом. Рыцарь называется. А благородства у него не больше, чем у хряка в свинарнике. Срань господня! Чтобы им там всем пусто было окаянным! Мы б их в миг растащили наклюкавшихся-то. А тут вон что. Серб-то сразу смылся, такова уж их трусливая порода. А когда мы про Иллеша узнали, то уж скопытился благодетель наш, – последние слова парень произнес с явной насмешкой.

Выглядел юноша лет на восемнадцать-двадцать, но на самом деле являлся ровесником Яноша Олаха. Телосложением он явно не вышел. Про таких говорят «кожа да кости». Но на самом деле природа не обделила его ни силой, ни выносливостью. Не зря молодой воин уже несколько лет ходил в наемниках и пережил не одну битву, а стычек и заварушек уж вообще не сосчитать сколько. Звали его Понграц Калди. Происходил он из Дьюлафехервара, где некогда обучался в семинарии при резиденции епископа. Родители надеялись, что карьера священника принесет их отпрыску стабильный доход, кусок хлеба и крышу над головой. Однако штудии на латинском и греческом закончились, едва успев начаться. А всё потому, что будущий клирик не отличался ни послушанием, ни примерным поведением. Нет, другие ученики также постоянно шкодили, но вот только наш бедолага совершенно не умел скрывать своих похождений и постоянно попадался с поличным. После позорного изгнания из сонма святош отеческий дом стал для парня вовсе непереносимым местом, где ему доставались упреки и зуботычины, чаще, чем еда. И вот однажды ночью еще не до конца оперившийся отпрыск покинул постылое жилище. После того, как его деньги перекочевали в карман кабачнику, юный Калди вверил свою жизнь вербовщику и вскоре примкнул к немногочисленной свите пожилого рыцаря Иллеша.

– А сынок его. Столько лет не объявлялся, а как наследством запахло, тут же нарисовался, как стервятник на мертвечину, – отозвался Янош Олах. – И таким гадким голоском заявил: «Я, господа, в ваших услугах более не нуждаюсь». Ишь умник нашелся. Небось думает набрать таких же недоумков, как и он сам. Посмотрим, сколько они у него продержатся. Перед первой же заварушкой в штаны наложат и сбегут. Как пить дать, удерут. Мы его отцу служили …

– Да ладно, чего уж тут, – оборвал его Хайнц-Ульрих. Расчет выдал, и на том спасибо.

– Да пусть засунет он свой расчет себе знаешь куда! – огрызнулся Олах.

– Не забывай, мы сейчас только на него и живем, – осадил парня сакс.

– Хватит! – голос сзади заставил всю троицу разом замолчать. – Тошно слушать ваше нытье. Каждый день! Каждый день одно и то же! Самим не надоело?

Взгляды попутчиков обратились к немолодому человеку, замыкавшему отряд. Звали его Лайош. В смуглом изрезанном морщинами лице мужчины явственно выделялись восточные черты. Поэтому все считали, что предки его происходили из народа куман, давным-давно осевших в Трансильвании. Сам же воин о своем происхождении не говорил ничего. А еще ходили слухи, будто с традициями кочевников он не порвал, в церковь ходит лишь для виду, а сам, если наступит нужда, в тайне обращается к странным фигуркам, которые носит в кожаном мешочке у пояса. Впрочем, их-то как раз никто не видел, и откуда стало известно о языческих божках, непонятно. Однако часто собратья по оружию заставали товарища нашептывающим себе под нос то ли молитвы-то ли заклинания на непонятном языке, от чего свидетелям действа становилось немного не по себе. На правах старшего Лайош еще при жизни Иллеша верховодил всеми наемниками рыцаря, да и после его гибели оставался первым среди равных. И хоть невысокий рост, худощавое телосложение и жиденькая бороденка благоговейного трепета не вызывали, но тяжелый взгляд, неизменно мрачное выражение лица и несколько шрамов придавали потомку степняков облик сурового решительного бойца.

– Всё перетираете и перетираете одно и то же, будто что-то изменится от вашей болтовни, – добавил он и презрительно сплюнул.

– А о чем еще говорить-то, когда на уме только одно – как старик помер, да как его желторотый отпрыск нас без работы оставил? – ответил за всех Удо. Только он иногда осмеливался дерзить Лайошу.

– Денег у нас на пару-тройку дней есть, – рассудительно заметил предводитель отряда. – При желании можно растянуть и на неделю. Сегодня к вечеру будем в Надьдисноде или, как там вы его называете, Хельтау. Если ничего не подвернется, то оттуда и до Надьсебена не далеко. Найдем работу, не замрете.

– Сам-то веришь? – не унимался сакс.

Остальные парни стыдливо потупил взоры, показывая молчаливое неодобрение.

– Есть идея лучше? – сквозь зубы выдавил Лайош и пронзил сакса испепеляющим взглядом.

Хайнц-Ульрих отвернулся и дернул поводья. Все четверо продолжили путь молча.

После полудня облака окончательно затянули небо. Мало-помалу начался дождь. Стихия не унималась, и к концу дня шторм клонил к земле стволы, ломал ветки, выворачивал с корнями деревья и с неистовой силой бросал тяжелые, словно налитые свинцом, капли прямо в путников, будто хотел пробить ими и без того истрепанную непогодой одежду. Каждая следующая миля давалась тяжелее предыдущей. Лошади не хотели идти и пугались резких порывов ветра, копыта разъезжались на вязкой глине. Вопреки ожиданиям до Хельтау маленький отряд добрался много позже наступления темноты.

По обе стороны длинной улицы, словно воины плечом к плечу, выстроились дома саксов. Глухой стеной фасадов местные жители будто бы отгораживались от чужаков. В центре темной громадой вырастала укрепленная церковь. Два кольца стен с бойницами окружали величественное сооружение. За без малого три сотни лет местные жители превратили храм святой Вальпурги в настоящий замок, надстроив хор, возведя башенные выступы над северным и южным порталами и приспособив для обороны колокольню. Однако дрожащим от стужи и промокшим до нитки мужчинам не было никакого дела до молельни, ведь, как говорили в тех местах: «В такую ночь сам Бог отдыхает». Они искали таверну и высматривали желанную вывеску во все глаза.

Село будто вымерло. На улице ни души, ни лая собак, ни кудахтанья кур, ни конского ржанья. Или шквалистый ветер да грохот капель по крышам заглушали любые звуки? Наконец, миновав добрую половину дороги вдоль крепостного рва, наемники узрели искомый трактир. Фонарь над входом давно погас и теперь со скрипом раскачивался взад-вперед на ржавой цепи. Тусклый свет пробивался лишь из щелей между ставень. Лайош спрыгнул с лошади и дернул ручку – заперто. Выругавшись, он рванул дверь на себя и несколько раз гулко ударил кулаком об окованные доски. Вскоре послышался скрежет щеколды, и на пороге показался толстый лысый хозяин в сером дублете, красных шоссах и грязном фартуке. За ним стоял слуга.

– А мы и не ожидали сегодня гостей, в такую-то непогодь, – прокряхтел кабачник. – Герхард, возьми коней да поставь их стоило! А вы, господа, проходите, милости прошу.

Тепло, сухо, и никакого ветра. Измученные воины готовы были благословить Небо, когда переступили порог обеденного зала. Слева жарко горел очаг. Треск дров ласкал слух, тени плясали по стенам в такт колебаниям пламени. Под потолком сушились пучки пряных и лекарственных трав. Посетителей оказалось мало: всего несколько человек сидели по разным углам и опасливо поглядывали на наемников. Справа открывался проход на кухню, а впереди темнела лестница на второй этаж к номерам постояльцев.

– Так, господа, – потирая узловатые руки в предвкушении наживы, произнес хозяин. – Сколько комнат вам нужно? На счастье, у меня …

– Одну на всех, и чем дешевле, тем лучше, – стараясь грубостью перебить стыд оборвал его Лайош.

– Ах вот как? – с деланым участием протянул трактирщик. – Не желаете ли выстирать и высушить одежду? И конечно же, вам нужно немного подкрепиться. Предлагаю отличный ужин.

– Это, пожалуй, мы можем себе позволить, – прикидывая в уме предстоящие расходы, ответил предводитель отряда.

– Какое вино изволите?

– Самое дешевое.

– Самое дешевое, боюсь, придется господам не по нраву, – кисло улыбнулся старый плут. – Токайского я, конечно же, предлагать не буду. Но у нас есть молодое вино из Вурмлоха, очень-очень хорошее, а цена…, цена вас приятно удивит.

– Из драконьей норы что ли? Ну, давай, пес с тобой, – махнул рукой опытный воин. Переговоры ему уже изрядно надоели. – Если не хочешь, чтобы под каждым из нас сейчас образовалась грязная лужа, веди уже поскорее в комнату.

– Тогда не смею задерживать господ, – состроил сахарную улыбку хозяин, достал связку ключей и жестом пригласил гостей следовать за ним по темной от времени скрипучей лестнице.

Помещение оказалось на удивление большим и чистым, но, самое главное, без сквозняков. Обстановка, как и во всех деревенских гостиницах, особыми изысками не отличалась. К двум плотно сколоченным кроватям подручные старика добавили еще две. Воины переоделись в относительно сухую одежду, а мокрые, забрызганные грязью вещи отдали служанке. Стало теплее, дрожь унялась, а предвкушение горячей еды подняло настроение.

Вскоре все четверо уже спускались к ужину. На столе их ждала густая сытная каша, луковый суп, ароматный хлеб, домашний сыр, кровяная колбаса, тонко нарезанный бекон, печеные яблоки и большой кувшин вина – настоящий пир, особенно после целого дня пути на промозглом ветру. Предводитель отряда оглядел это изобилие неодобрительно. Интересно, сколько придется выложить за такое угощение? Саксы не постесняются содрать последний медяк, такой уж загребущий народец. Следовало же подробно обговорить список блюд, да только хотелось как можно быстрее сбросить сырое тряпье и наконец-то согреться. А то уже зуб на зуб не попадал.

Парни набросились на еду, как голодные волчата, в тот миг кроме Лайоша никто не думал ни о цене, ни о том, на сколько времени можно растянуть остатки жалования. Каждый старался объесть товарищей и урвать себе кусок побольше. Вино оказалось отменным, или после всех испытаний, выпавших на долю бедолаг, любая бормотуха могла показаться нектаром богов. После того, как воины набили животы, вставать и идти не хотелось. Мужчины сидели и наслаждались блаженным чувством сытости.

Лайош согрелся окончательно. Теперь дневные треволнения казались чем-то далеким, будто всё произошло не сегодня и даже не с ним. Он откинулся на спинку стула и вытянул ноги. Разумом начала овладевать дремота. «Нет, не спать, – велел он себе, – не сейчас. Должен же хоть кто-то сохранять здоровый ум в этой компании». И вот тут-то наемник почувствовал смутную тревогу. Почему всё произошло именно так? Совсем уж гладко. Да, задержались, но больше ничего особенного. Проехали прямо по дороге, с пути не сбились, лошади не увязли в грязи, не поскользнулись и не переломали ног. Ни разбойников, ни неупокоенных духов, ни бродячих мертвецов не встретили. Постоялый двор отыскали сразу. Двери им открыли. Свободных мест оказалось достаточно. Нужная комната как будто ждала гостей. Да и еды, несмотря на поздний час, нашли, прямо скажем, в изобилии. Не слишком ли хорошо всё вышло? Это же Трансильвания. Здесь всегда что-то не так, а, если всё идет так, то как раз-таки в этом и подвох. Меж тем мысли становились тягучими, как прошлогодний мед, глаза слипались сами собой.

Из полудремы мужчину вывел голос кабатчика. Тихо, словно сипуха, старый плут появился из-за спины.

– Прошу прощения, господин. Как я понял вы среди своих товарищей в некотором роде главный.

Лайош вздрогнул:

– Можно и так сказать.

– Тогда прошу вас, уделите мне всего капелюшку вашего драгоценного времени. Пройдемте сюда.

Хозяин поманил воина в другой конец зала и, заискивающе глядя в глаза, продолжил:

– Вы уж меня извините, если я вас обижу. Но мне показалось, будто вы со своими молодцами, как бы это лучше сказать, в некотором роде нуждаетесь в деньгах.

Конечно же, фраза покоробила наемника, но вдруг дед предложит работенку, чем черт не шутит.

– Есть такое, – со вздохом облегчения кивнул предводитель отряда.

Кажется, замешательство собеседника не укрылось от трактирщика:

– Нет-нет, здесь нет ничего постыдного. Я понимаю, все неурядицы носят временный характер. Такие славные молодцы никогда не останутся без дела, в наши-то времена. Я как раз-таки знаю, того, кто предлагает крупный заработок для таких решительных ребят, как вы.

Лайош глянул на старика с недоверием.

– Нет-нет, – хозяин замотал лохматой седой головой. – Всё законно. Мой доверитель не ищет ни наемных убийц, ни разбойников…

– Тогда не тяни, говори, в чем дело.

– Оу, я обещал своему доверителю не посвящать вас в детали. Он сам желает рассказать о своем предложении. Нужно только поговорить. Не понравится – можете отказаться, вас никто ни к чему не обязывает. Просто разговор.

– Ладно, потолковать-то мы всегда сможем.

– Вот и хорошо, вот и замечательно! – почти пропел кабачник. – Тогда как поднимитесь по лестнице, ступайте налево, дверь в самом конце коридора. Мой доверитель вас ждет прямо сейчас.

– Сейчас? Так ведь поздно уже, – с недоверием заметил опытный воин.

– Видите ли, господин, мой доверитель любит засиживаться допоздна. У него … своего рода бессонница. Кроме того, я, как бы это лучше сказать, предчувствовал, что вы согласитесь, и поэтому уже сообщил ему, что вы придете. Он ждет вас.

– Ну ладно, сейчас только возьму ребят и пойдем. Но ничего не обещаю. Мы люди честные, и, если предложат какую-нибудь гадость, тут никому мало не покажется.

Вскоре все четверо уже стояли пред дверью в самом конце коридора.

– Эта что ли? – Хмыкнул Лайош и обернулся на парней.

Понграц Калди только пожал плечами.

– Что, струсили? – поддел товарищей Хайнц-Ульрих и громко постучал кулаком.

– Заходите, открыто! – раздался скрипучий голос в ответ, и наемники ввалились внутрь.

Такого воины увидеть не ожидали. Вместо скрипучих половиц – дорогой паркет из разных пород дерева со строгим геометрическим узором. Стены, покрытые темными панелями из мореного дуба, членили декоративные полуколонны с античными капителями. Кессонированный потолок украшали золоченые бордюры, тускло поблескивавшие в мерцании свечей. По углам размещались шкафы с книгами и свитками, резная кровать с бархатным пологом, а также объемистые кованые сундуки. В центре пестрел огромный анатолийский ковер. А на прямо на нем высился большой стол с резными нимфами и бронзовыми накладками в виде цветочных гирлянд. «Где мы, неужели в трансильванском селе? Такое великолепие достойно дворцов в Буде или Пожони», – подумал Янош Олах. Настолько всё это казалось нереальным, неподходящим, неуместным, что парень невольно взглянул в окно. Правда ли за ним саксонская деревня? Но кроме полной аспидной черноты парень ничего не увидел: ни звёзд, ни домов, ни церкви святой Вальпурги.

За столом в кресле с высокой спинкой сидел хозяин – бледный старик в очках с тонкой острой бороденкой в уппелянде из темно-синего бархата с замысловато закрученным шапероном на голове. С плечей на грудь спадала толстая цепь со странным замысловатым знаком. Обычно такой обозначает принадлежность к рыцарскому ордену или богатой гильдии, но именно этот никто из товарищей ранее нигде не встречал. На длинных тонких пальцах красовались перстни с потускневшими кабошонами. Перед незнакомцем лежала стопка бумаг. Подпирал ее небольшой ларчик с миниатюрным замочком. Справа и слева стояли два увесистых канделябра с многочисленными рожками на трех уровнях.

Наниматель взглянул на вошедших. Яношу показалось, будто он улыбнулся хищной плутовской улыбкой, а в глазах сверкнули отблески адского пламени. Настолько недобрым показался ему дед. «Всё это свечи, – успокоил себя парень, – да день выдался не из легких, вот и малявит».

– Ну, здравствуйте, господа, здравствуйте, – уверенно, с некоторым превосходством произнес старик, глядя поверх очков. – Простите великодушно, не могу предложить вам сиденья. Живу я, знаете ли, один. Гостей принимаю нечасто. Ну да надолго я вас не задержу. Зовут меня Кассиан. Я …

– Мне сказали, что у вас есть работа для нас, – прервал его Лайош, которому тон незнакомца явно не понравился.

– Да, конечно. Вижу, настрой у вас деловой. Поэтому отбросим всё лишнее и приступим. Мне нужно, чтобы вы отправились в заброшенную деревню в паре десятков миль отсюда и доставили оттуда старый сундук. За эту услугу вы получите двадцать флоринов, – хозяин тщательно отчеканил каждое слово и серьезно посмотрел на воинов. Улыбка исчезла с морщинистого лица, а буравящий взгляд, казалось, стремился проникнуть каждому в разум.

– Звучит слишком просто для такой-то награды, – ухмыльнулся предводитель отряда и скривил рот.

– Понимаю, – кивнул старик, и отблески пламени снова полыхнули в блестящих линзах. – Можете считать, что вам крупно повезло. Впрочем, два раза предлагать не буду. Согласны?

– Хорошо, мы беремся, – ответил за всех Лайош.

Янош снова почувствовал недоброе. По спине пробежал холодок. Мышцы начали цепенеть. «Это всё холод и дождь, весь день в седле без еды», – убеждал он себя. Но страх сильнее и сильнее сжимал сердце ледяной хваткой.

Тут, осмелев, вмешался Хайнц-Ульрих:

– Сдается мне сундучок-то твой из той деревеньки поболе двадцати золотых стоит. Наверняка, там не одна сотня флоринов лежит. А не думаешь ли ты, что мы, заполучив то добро, прихватим его себе целиком, а тебя оставим с носом?

Сакс улыбнулся издевательски, обнажив желтые зубы. Предводитель отряда недовольно зыркнул на него.

– Что в том сундуке, знать тебе не положено. Не за то я деньги плачу. А на счёт обмана … мы же заключим с вами договор, – резонно возразил наниматель.

Удо усмехнулся:

– И куда ты пойдешь со своим договором, когда поймешь, что тебя оставили с носом?

– Есть одна контора, не волнуйся, – парировал старик, ничуть не смутившись.

– Не обращайте на него внимания, господин. Вас никто не обманет. Заверяю, мы сделаем всё в лучшем виде, – решил успокоить хозяина Лайош, оттесняя здоровяка назад.

– Я так и думал, – удовлетворенно кивнул Кассиан, и снова отблески пламени вспыхнули в его очках. – Ну, что же, если все согласны, пришло время подписывать контракт.

Наемники согласно закивали. Лишь Хайнц-Ульрих презрительно фыркнул. Янош ощутил, как волна мурашек пробежала от макушки до пяток. Возражать он не смел, однако чувствовал неправильность того, что вот-вот должно произойти. Он взглянул на Понграца, но тот спокойно стоял, уставившись на стол и, кажется, не ощущал ничего тревожащего. Больше всего хотелось крикнуть: «Я не желаю участвовать в Вашей затее!» – убежать из таверны и больше никогда сюда не возвращаться. Но куда идти холодной осенней ночью одному без гроша в кармане?

Тем временем старик придвинул к себе ларчик, открыл замок и достал свиток, исписанный убористым почерком, развернул и положил на край стола, поближе к гостям.

– Вот ваш договор, господа, – торжественно возвестил хозяин, будто перед ним лежал не обычный контракт наемников, а вассальная клятва, не меньше. – Начнем подписание?

Пламя свечей вновь затрепетало, тени заскакали по стенам. В воздухе пахнуло дымом. Лицо Кассиана исказилось в хищной усмешке.

– Подождите, – неуверенно произнес Лайош. – Понграц, друг, ты ж в семинарии учился, прочти, что тут нам втирают.

– Не напоминай мне об этом богомерзком заведении. Ща гляну, – отозвался юноша и взял в руки листок.

Нет, – скривился он. – Я такого языка не знаю. Янош, ты же тоже грамоте разумеешь. Посмотри давай.

Олах подошел и склонился над столом. Прикоснуться к свитку парень остерегся. Язык оказался знакомым – церковнославянский. На нем составляли официальные тексты воеводы по ту сторону Карпат. Но вот смысла уловить не удалось. Однако несколько слов оказались вполне понятны. Стояли они в первых строках, и сразу приковывали взгляд. То были их имена, всех четверых. Ошибки быть не могло. Ниже они повторялись несколько раз. Как такое могло произойти? Наемник точно видел: ларец всё время лежал на столе закрытым. Кассиан прикоснулся к нему только сейчас, когда доставал документ. Выходит, он заранее знал, кого будет нанимать на работу. Но откуда? Они никому не сообщали, куда направляются. Кабатчик? Возможно, он сообщил постояльцу, как зовут новых гостей. Но нет, он общался лишь с Лайошем. До остальных ему, кажется, дела не было. Чертовщина какая-то. Янош уже было отпрянул от свитка и собирался сказать о находке остальным, как вдруг сильная боль пронзила всё тело. Молодой воин не смог ни закричать, ни пошевелиться. Даже дыхание в груди перехватило. Через мгновение от ощущения не осталось и следа. Парень начал осторожно подниматься как вдруг встретился взглядом с хозяином. Его глаза буквально приковывали, в них читалась беспощадная решимость.

– Ну, разобрал? – нетерпеливо спросил Понграц.

– Написано на церковнославянском, – покачал головой Янош. – Но я этот язык не учил.

– Какого дьявола мы будем подписывать, если не знаем, что именно тут нацарапано? Так не пойдет, – негодующе заявил Лайош.

– Написано, что вы должны отправиться в бывшую деревню Микшу Маре и доставить мне сундук из поместья кенезов Крецелеску, а я обязуюсь выплатить вам вознаграждение в виде двадцати золотых. Если кратко, – равнодушно ответил Кассиан.

– Но мы даже прочитать ничего не можем …

– Не хотите подписывать договор в том виде, как он есть, – не получите заказа. И без вас тут найдется искателей приключений с избытком, – оборвал старик собеседника. – Или подписывайте, или выметайтесь.

– Ну, что? – больше для порядка обратился предводитель к товарищам.

Хайнц-Ульрих презрительно скривился и махнул рукой.

– Ладно, хоть какая-то работенка, – лениво протянул Понграц. – Святой Миклош Бабник нам в помощь.

Янош смолчал. Он понимал: стоит ему высказать свои опасения, как его тут же поднимут на смех. В лучшем случае скажут: «Иди проспись, парень».

– Ладно, черт с тобой, – согласился Лайош. – Да только я писать не умею.

– Писать здесь ничего и не надо. У нас принято поступать по-другому.

Кассиан нащупал на дне ларчика какой-то мелкий предмет, вынул его и поднес к свету. То была простая иголка.

– Ею каждый из вас должен проколоть себе палец и приложить к документу. Как только всё будет готово, договор вступает в силу, – объяснил старик. – Надеюсь никто здесь не боится крови, – ехидно добавил он.

Наемники переглянулись. Такого им еще не предлагал никто. Начинать никому не хотелось. Замешательство прервал здоровяк Удо.

– Че как девки-то жметесь? Чай не на первом свидании. – с этими словами он вырвал иглу у хозяина, ткнул ей в подушечку мизинца и буквально вытер его о пергамент. Его примеру последовали остальные.

– Ну вот и хорошо, вот и замечательно, – с наслаждением протянул делец. Сжав губы в плотоядной усмешке, он торопливо скатал свиток и спрятал его в ларец. – А теперь пришло время рассказать вам, как найти сокровище. От Чиснэдие, или Вы предпочитаете называть его Хельтау, или, быть может, Надьдиснода, следуйте по торговому тракту на юг. Тут всё время прямо, никуда не сворачивайте, до перекрестка с резным каменным валашским крестом. Он такой один, не перепутаете. От него поверните налево, следуйте дороге до леса, а затем около мили вдоль него и там будет своротка на Микшу Маре. Тропа узкая, поросла травой. Но деревьев на ней нет. Всё ясно?

Мужчины понятливо закивали. Лайош решил проверить, правильно ли он запомнил:

– Так, давайте еще раз. Значит на юг по торговому тракту?

– Именно так, – с ноткой снисхождения ответил наниматель.

– Сворачиваем у поминального креста.

– Да там ивовые заросли, мимо не проедете.

– Затем прямо до леса, и ещё милю вдоль него.

– Да. Там по одну руку будут поля, в другую – густой ельник.

– А потом сворачиваем и едем прямо до самой деревни?

– Всё верно, – тоном строгого учителя подтвердил Кассиан. – А теперь слушайте внимательно. Я расскажу вам, как открыть тайник. Дом кенеза расположен на главной площади с южной стороны. Точно не перепутаете. Он – самое большое здание во всей деревне. Остальные – утлые лачуги да хижины. По левую руку будет церковь. Если войти через переднюю дверь, то прямо перед вами окажется лестница. Вам нужно подняться на второй этаж. Там найти дверь в покои кенеза. Она будет справа, вокруг дверного проема увидите орнамент с переплетенными змеями. Такого нет больше нигде в доме. Заходите туда. Впереди по центру камин, облицованный изразцами. На передней стенке находите третью плитку слева во втором ряду сверху. На левой стенке – вторую плитку слева в третьем ряду сверху. На обе нужно нажать одновременно. По одиночке они не нажимаются, только вместе.

Старик поднял указательный палец:

– Еще раз. Спереди третья во втором ряду, слева – вторая в третьем ряду. Все запомнили? Досчитайте до трех – стена, скрывающая тайное помещение, отъедет вбок. Покажется дверь. Для каждого из вас я сделал копию ключа. Вот.

Кассиан достал из ящика стола связку ключей.

– Хватило бы и одного, – заметил Лайош.

– Вдруг кто-то из вас потеряет или отстанет по дороге. Так будет надежнее.

Старший воин повертел свой экземпляр в руках и прицепил на пояс, Удо окинул презрительным взглядом и бросил в кошелек, Понграц демонстративно перекрестил, а Янош, не посмотрев, сжал в руке и замер, не решаясь никуда пристроить.

– Так вот, господа, – продолжил хозяин, насмешливо выделив последнее слово. – Как откроете дверь, не спешите входить. Вам зададут вопросы. На них нужно отвечать правильно. Запоминайте. «Сколько торговок сегодня было на рынке?» Ответ: «Столько, сколько за всю ночь не испортишь». «А сколько из них приглядны на вид?» Ответ: «Только четыре». «А сколько из них без оспин?» Ответ: «Только две». «А какая из них охотно разделит ложе?» Ответ: «Левая».

– Подождите, милейший, – прервал его Лайош. – Так кто спрашивать-то будет? Там же нет никого.

Старик расхохотался и обвел гостей лукавым взглядом:

– Сразу видно: новички вы в таких делах. Опытный человек понял бы всё сразу. Не волнуйтесь, будет кому спросить, уж поверьте. Клад-то заколдован.

– Заколдован? – не поверил предводитель отряда.

– Кто ж просто так золото-то оставлять будет, тем более тут, в Семиградье? Не трусьте, если правильно ответите, ничего с вами не станется. Войдете в комнату, заберете сундук.

– А что будет, если ошибемся? – с вызовом в голосе бросил Удо.

– А ты не ошибайся, здоровяк, – парировал Кассиан и, почувствовав замешательство наемников, произнес. – Давайте повторим. Я буду задавать вопросы, а вы – отвечать.

***

Придя в комнату, Лайош скинул с себя одежду, и сразу бухнулся в постель. Парни пытались о чем-то шептаться, но он их не слушал. Разговор со странным стариком окончательно добил мужчину. Хитрый дед буквально вытянул последние соки. Мышцы отказывались повиноваться, как у лихорадочного больного, веки налились свинцом, слух притупился, будто в уши налилась вода. Думал воин теперь только об одном: «Что-то во всём произошедшем было чертовски неправильным. Их как будто поджидали, как будто одурманили и заманили. И услужливый кабачник – проклятый кухарь, и как нельзя кстати подвернувшийся заработок, и плут Кассиан со своим договором. Хотя чего так переживать? Обычное задание, только денег за него сулят уж слишком много. Но, видимо у того пройдохи свои резоны». Меж тем разум вслед за телом начал слабеть, мысли – растягиваться и обыгрываться, как остывающий воск. Рассуждения терялись, еле успев начаться. Тревога сменилась равнодушием и отстраненностью. Кажется, парни заснули. Проваливаясь в пучину сна, Лайош смутно услышал, как хлопнула дверь комнаты.

Утро выдалось промозглым и туманным. Дождя не было. Но сырость, казалось, буквально просачивалась сквозь стены. Густые белые тучи затянули небо от горизонта до горизонта. За ночь ветер унялся, и клубистое марево неспеша оседало на землю. Хельтау притих. Ни лай собак, ни стук колес, ни голоса торговок не нарушали тяжелой мертвенной тишины.

Несмотря на целый день, в седле предводитель отряда чувствовал себя хорошо отдохнувшим, буквально обновленным. Ничего не болело, только спина затекла от долгого сна.

Наемники спустились вниз для завтрака и уселись за большим столом у камина. В очаге ярко горел огонь, мерно потрескивали дрова. Тепло, порядок и чистота, свойственные хозяйству выходцев из немецких земель, радовали глаз и настраивали на миролюбивый лад. Кроме них в зале никого не было, и парни могли открыто говорить о скорой и легкой наживе. Общего воодушевления не разделял лишь Удо.

– Меня больше волнует, есть ли там золотишко. Больно мне тот старый хрыч не понравился, – заявил он. – Приедем, а там шиш. И чего тогда?

– А тогда мы вернемся, и я лично вытрясу из этого чванливого мерзавца всё, что нам причитается, – огрызнулся Лайош. – Кстати мы забыли спросить, сколько тот сундук весит. Если там золото, то, наверное, немало. Если так, то нам понадобится телега.

– Тут тебе не валашская голытьба, в селе саксов у каждого хозяина найдется хорошая телега. Стоит только заплатить, – не без гордости за свой народ произнес Хайнц-Ульрих.

– Так, сейчас доедаем и спросим у деда, сколько весит его сундук, золотишко-то, знаете ли, изрядно тяжелое, особенно, если его много, – решил предводитель отряда.

Однако Кассиана на месте не оказалось, по крайней мере, на стук дверь никто не открыл, и наемники решили на всякий случай нанять селянина с повозкой.

На улице было промозгло и грязно. Туман уже почти рассеялся. Дорога являла собой сплошное глинистое месиво. Немногочисленные прохожие с угрюмыми лицами тщательно выбирали путь в надежде испачкаться как можно меньше. По правую руку высились стены церкви святой Вальпурги с щелевидными бойницами, по левую – выстроились в ряд фасады фахверковых домов зажиточных крестьян.

– Говорить будешь ты, – велел Лайош Удо. – Ты проще найдешь общий язык с соплеменниками. Только, если спросят, что в сундуке, скажи, будто вывозим иконы из местной церкви. Нечего им про золото знать.

– Хорошо, – буркнул Хайнц-Ульрих и постучался в первые попавшиеся ворота.

Открыла ему полноватая женщина лет сорока.

– Бог в помощь, хозяйка, – обратился к ней здоровяк на наречии саксов.

– И тебе, добрый человек, – ответила она учтиво.

– Будь любезна, позови хозяина, у нас есть дело.

– Эй, Йоханнес! – крикнула тетка. – К тебе пришли.

На зов из амбара вышел толстый лысеющий мужчина с короткой седой бородой.

– Ну, я – хозяин. Чего желаете? – произнес он раздраженно. Кажется, гости оторвали его от работы.

– Доброе утро. Да благословит святая троица твой дом и хозяйство, – сказал Удо. – Мне с товарищами нужна помощь. Скажи мне, у тебя есть телега?

– А то как же, – хитро отозвался селянин, от предвкушения заработка его рот расплылся в благостной улыбке. Тон стал приветливым. – Конечно имеется. Подвезти надо чего?

– Да, надо…

– Коль заплатишь, всё свезу, куда скажешь, – прервал Хайнца-Ульриха крестьянин.

– А сколько возьмёшь? – поинтересовался воин.

– Смотря куда ехать.

– Нам надо в Микшу Маре. Это заброшенная деревня к югу отсюда, знаешь такую?

Вмиг лицо Йоханнеса помрачнело и сделалось испуганным.

– Нет, в Микшу Маре не поеду, – решительно отрезал он.

– Почему? – удивился наемник. – Ты же только что согласился. Говори цену.

– Нет, не поеду и всё тут, – в голосе чувствовались злоба и раздражение.

– Да как так?

– Не хочу. Нам больше не о чем говорить. Уходите с моего двора.

Первая неудача Удо нисколько не смутила. Он постучался во второй дом, в третий, четвертый – везде ему отказали без объяснения причин, как только воин говорил, куда направляется. Обескураженный, он остановился посреди улицы, раздумывая, что же делать.

– Снова не хотят ехать? – спросил Лайош.

– Да, как сговорились черти, – фыркнул здоровяк.

Вдруг сзади его кто-то окликнул. Хайнц-Ульрих развернулся и увидел невысокого мужчину в грязной одежде.

– Вы уж простите, господин, что вмешиваюсь, – произнес он с явным валашским акцентом. – Видите ли, я чиню крышу вон того дома и поневоле слышал всё, о чем вы говорили с хозяевами. Вы знаете, здесь в Микшу Маре никто не поедет. Даже и не пытайтесь их уговорить. Бесполезно.

– Да почему же? – вознегодовал Удо.

– Они вам не скажут. Вы, саксы, в такие вещи не верите, а, если и верите, то боитесь признаться в этом.

– И чего же такого ужасного в Микше Маре? – поинтересовался Лайош.

– Лет десять назад в Микше Маре случился мор. То один, то другой крестьянин начинал слабеть, бледнеть, и к исходу двух недель отправлялся к праотцам. Скотина тоже чахла. Коровы перестали давать молоко, все ягнята и поросята в тот год родились мертвыми. Смекнули селяне, чем тут запахло. Раскопали могилы недавно умерших. А там – мать честная – все трупы оказались нетронуты тлением. Лежали они в гробах раздутые, с багровым румянцем на щеках, когти и волосы отросли, клыки из-под синюшных губ торчали. Стало ясно: не отошли покойники в мир иной, а сделались вампирами. Тогда всё кладбище перекопали, вытащили тела из гробов, каждому голову отрубили да положили промеж ног. А в сердце железный кол вогнали дабы к земле пригвоздить нечестивцев. Да только череду смертей прервать не удалось. Беда шла из одного дома в другой. А умерших соседей якобы видели по ночам на улице. Тогда решили крестьяне деревню покинуть, собрать весь скарб да разойтись кто куда. И говорят в тот год умер сам кенез Крецелеску, владевший деревней, а сын его не пожелал в родовом имени жить, вывез все вещи, а дом бросил. С тех пор сторонятся люди тех мест, а тропинка туда, что идет через лес, не зарастает, ведь по ней ходит нежить.

– Ну ты, брат нам страстей нарассказывал. Сам-то веришь? – спросил незнакомца Хайнца-Ульрих.

– А как не верить-то? Многие из Микши Маре сюда, в Хельтау, перебрались. Вот они-то и поведали о случившемся. Да только долго из них никто не прожил, умерли все, кто через год, кто через два, кто через три.

– Ладно, спасибо тебе, приятель, – поблагодарил валаха Лайош. – Пошли, только время потеряли. Придется ехать так, – сказал он товарищам.

***

Не прошло и часа, как наемники покинули постоялый двор и выехали на торговый тракт. Хоть дождя и не было, дорожная грязь так и не подсохла. Густая утренняя хмарь, осевшая на землю, напитала ее новой влагой. Сельский пейзаж, летом радовавший глаз яркими красками, сейчас навевал лишь тоску. Унылые голые поля после жатвы, присыпанные прелой листвой, одинокие деревья да придорожный кустарник на многие мили составляли скучную однообразную картину.

– Темнеет быстро, – нарушил молчание Понграц. – А нам прямиком в обиталище вампиров ехать. Говорят, они в сумерках вылезают. Как думаете, увидим мы сегодня упырей?

– А ты что, в них веришь? – поинтересовался Лайош.

– Я? Ну, как сказать? – пожал плечами парень. – Вот сколько я с вами? Почитай полтора года. Чего мы только ни насмотрелись, а ни бога, ни черта не видели. Вот, когда я учился в семинарии, наш преподаватель, отец Петер говорил, что ни вампиров, ни приколичей, ни вырколаков, ни мороев, ни ходячих мертвецов нет. Но неподалеку от моего дома церквушка стояла святой Екатерины. Там служил старенький отец Иштван. Так у него над дверью всегда гирлянда чеснока висела. Я, когда маленьким был, спрашивал, зачем ему чеснок-то. Он сказал, что против вампиров, дабы они не могли в его дом войти. Я тогда еще поинтересовался, а видел ли он вампиров сам. Тогда отец Иштван рассказал, что когда-то проповедовал в Валахии истинную веру схизматикам, пока воевода Дракула этого не запретил. Так вот там, в Валахии все о вампирах знают, а если бы мне довелось увидеть и услышать то же, что и ему, то я бы таких глупых вопросов не задавал. Так-то.

– И что, он тебе рассказывал, как они кровь пьют да добрых христиан изводят? – продолжил разговор Лайош.

– Ничего он не рассказывал больше, видимо боялся, как бы епископ не прознал, чем старик занимается.

– Понятно, – разочарованно вздохнул опытный воин. – Кстати, Янош. Ты же из них, из валахов будешь. Может быть, ты какие-нибудь истории о вампирах знаешь?

– Так и знал, что вы меня спросите, – сконфузился парень. – Как Валахия, так сразу Янош. А я в Валахии-то не был, тут родился и вырос. Но мне старая Думитра в детстве много баек рассказывала. Она-то как раз родом из Брэилы родом. Может, и видела чего.

– Так они действительно пьют кровь? – не утерпел Понграц.

– Пьют-то пьют, но не так, как вы думаете. Упыри днем лежат в могилах, носа на свет не высовывают. А вот в сумерках поднимаются из гробов и в деревни выходят. Редко они людям в истинном облике показываются. В основном, принимают вид какого-нибудь животного, собаки там или мыши летучей. Могут превратиться в облачко тумана или струйку дыма. Так и проникают в дома к людям, чаще, когда те спят. Никого они не кусают, а кровь вытягивают незримо. Укуса на теле не видно, а вот крови человек лишается. Но враз погубить никого мертвецы не могут. Высасывают силы потихоньку, по глоточку. Обычно несколько дней или даже недель к жертве ходят. А несчастный слабеет, чахнет, бледнеет, потом перестает с постели вставать. Но всё это время его еще спасти можно. Говорят гирлянды из чеснока или ветки боярышника над окнами и дверьми помогают, только надо все входы завесить до единого. Однако лучше найти человека, которого называют глог или вещик. Он умеет изводить упырей. Нужно раскопать могилу нечестивца днем, когда он спит и опасности не представляет. Голову следует отрезать и положить между ног, при этом рот покойника набивают чесноком, пятки – отсечь, а в сердце – воткнуть кол из осины, боярышника или железа, причем пригвоздить им труп к земле. Тогда вампир уже не поднимется, а жертва его в скорости пойдет на поправку. А если этого вовремя не сделать, то человек погибнет, а после смерти сам станет вампиром и будет губить своих соседей и родственников.

– Так значит никаких ран и луж крови? – уточнил Понграц.

– Нет конечно. Ты думал там, где орудует упырь, стены кровью захлестаны и всё тело в укусах? Говорю же, просто слабеет человек, жизнь постепенно его покидает. В том-то и трудность состоит. Ведь обычно думают, будто жертва подхватила какую-нибудь хворь, и уж далеко не сразу догадываются, что дело-то нечисто. Меж тем, чем раньше уничтожить вампира, тем больше у несчастного шансов выжить. Если бы был виден укус, то дело бы решалось куда проще.

– Дудки всё это, – вмешался Удо. – Мы, саксы, ни в каких ваших упырей не верим. Набрехала тебе твоя Думитра, ей-богу набрехала. Всё то ваши россказни валашские. А вот если бы вы делом занялись, не было бы времени у вас сказки придумывать.

– Эй, чё сразу-то… – вспылил было Янош.

– Так, ну-ка остынь, парень, и ты тоже, Удо! – пресек ссору Лайош. – Сколько раз говорить…

– Ладно-ладно, прости, друг, не со зла я, вырвалось, – буркнул Хайнц-Ульрих.

Олах презрительно отвернулся и не ответил.

Меж тем тучи сгущались, и хоть время сумерек еще не подошло, казалось, будто уже наступил вечер. В отличие от вчерашнего дня погода стояла безветренная, а потому холода никто не чувствовал. На узкой деревенской дороге, куда свернули товарищи с торгового тракта, не было ни души. Мертвую тишину не прерывал ни скрип колеса, ни говор крестьянина, ни блеяние овец. Гнетущее безмолвие возродило былую тревогу.

– Долго чего-то. Мне казалось, уж приехать должны. – посетовал предводитель отряда.

– Да сколько мы эту гребанную телегу искали, чтоб им всем там пусто было, трусам, а еще сколько ели, собирались. И дорогу вон как развезло, быстро не поскачешь. Вот и плетемся, как горбатый Шнауценхаммер на ярмарку. – проворчал Удо.

– Кажется нам сюда, – прервал разговор Понграц Калди.

По правую руку показался проход между деревьями. Довольно широкая тропинка, достаточная, чтобы разминулись две телеги. Странно, но за много лет она так и не успела зарасти. Лишь пучки жесткой травы, тронутой недавними морозами, темнели то тут, то там, распластанные по глинистой почве. Неужели этим путем продолжают пользоваться? Но кто? А если так, то неужели в Микше Маре еще остались сокровища.

Опытный воин осмотрелся в надежде увидеть кого-нибудь из местных и расспросить о заброшенной деревне. Но насколько хватало глаз голые поля и проселочная дорога казались совершенно пустыми.

– Хорошо, сворачиваем, – согласился он.

Тут тревожную тишину взорвал хриплый крик ворона. От неожиданности мужчины вздрогнули и переглянулись. Большая черная птица сорвалась с ели и скрылась в чаще.

– У, проклятый! – крикнул ей вслед бывший семинарист.

– Нас ожидают, – пробормотал Лайош.

– Чего? – не понял Удо.

– Ничего.

Как только Янош Олах подъехал к тропинке, его лошадь жалобно заржала и встала. Парень подстегнул ее, но животное начало упираться, дергать шеей, трястись и нервно переступать копытами. У других мужчин кони вели себя так же. Никто из них не хотел идти в лес. Как ни пытались воины заставить их двинуться дальше уговорами или понуканиями, ничего не получалось. Наконец обычно спокойный скакун юного Клади вскочил на дыбы и чуть не сбросил седока.

– Ладно, слезаем, – скомандовал предводитель отряда.

– Чего это они? – недоуменно развел руками Хайнц-Ульрих. Однако по глазам уже был ясно: сакс всё понял. Он просто не хотел отказываться от образа единственного несуеверного человека в отряде.

– Нечисть почуяли вот и упрямятся. Звери страшатся нежити, старая Думитра так рассказывала. Они видят то, чего не ведомо людям, – ответил Янош.

– Да ну? – скривился Удо.

– Так оно и есть, – неожиданно подтвердил Лайош. – Ладно, парни. Привязываем коней и топаем пешком. И так уже сколько времени потеряли.

Лес встретил путников мрачным величием. Ели высотой не меньше мальмкрогской колокольни молчаливыми стражами высились с каждой стороны тропинки. Между рядами их острых вершин небо превратилось в узкую серую полоску. Черные от влаги нижние ветви покрывал ползучий серый лишайник. Серебристые пряди уснеи длиной подчас с рукоятку шестопера свешивались то тут, то там. У корней виднелись побуревшие вайи папоротников. Одни из них безжизненно стелились по земле, другие, изломанные, сиротливо торчали с поникшими рваными листьями. Воздух казался тяжелым от переполнявших его испарений. Он пах грибами, прелыми листьями, корой, смолами и землей. Дышать таким было тяжело.

Подул ветер – кроны тревожно зашуршали, в чаще заскрипели стволы. Лицо обдало сыростью, сделалось зябко. Понграц шел позади всех и боязливо озирался по сторонам. Этот лес, будто сошедший со страниц страшных сказок, ему определенно не нравился. Вчера затея казалась приключением, захватывающим и интересным. Парень не верил в вампиров, а после неудачи в семинарии начал сомневаться и в существовании самого бога. Честно говоря, он не надеялся найти в заброшенной деревне сокровища. Но на предложение старика польстился Лайош, а у него нюх на наживу. Он никогда не ошибался, по крайней мере, пока Калди служил в отряде. Однако сегодня всё пошло не так. Под утро во сне юноша увидел Богородицу. Она простерла руки и позвала к себе. Но парень закрыл лицо ладонями и ринулся наутек. Тут он проснулся. Затем Янош, будь он неладен, наговорил всей этой чертовщины. Чушь, конечно, но всё же … Дальше лошади отказались идти, а теперь вот лес … стволы высятся черной стеной, а с веток свешиваются жуткие лишайники, как клочья изодранного савана. По крайней мере такие развевались на костях призраков из детских кошмаров Понграца.

Молодому воину всё время казалось, будто кто-то идет по пятам. То и дело слышались чужие шаги откуда-то сзади. Наемник оборачивался, но видел лишь пустую тропу, густой ельник, да жухлую осеннюю траву. Постоянно странные шорохи долетали то справа, то слева, из чащи. Конечно же, то ветер шумел в кронах. Но почему же тогда казалось, будто злокозненные существа крадутся параллельно путникам и выжидают удобного случая, чтобы напасть? Нет, хватит. Так можно сойти с ума. Парень ускорил шаг, поравнялся с Лайошем и спросил первое, что пришло в голову:

– Скажи, а ты ведь не собираешься отдавать золото тому старику? – от звука собственного голоса стало немного легче.

– А ты как думаешь? – ухмыльнулся старший товарищ.

– А чего тут думать? Ясно дело, заберем себе деньжата и рванем в Германнштадт, – вмешался Хайнц-Ульрих.

– Мы же подписали договор, кровью между прочим! – возразил Янош.

В ответ сакс лишь расхохотался:

– Подписали? Кровью? Ты, друг, как будто не с нами, честное слово. Или, подожди, ты в сговоре с тем дедом?

– Вижу я, кто-то скор на язык. Так вот следует его укоротить, – злобно прошипел Олах.

Он хотел было добавить еще, как вдруг протяжный вой разнесся над негостеприимным лесом. Путники затихли и остановились.

– Волки, – испуганно прошептал Понграц.

И будто в подтверждение его слов звук повторился, но уже с другой стороны.

– Ладно, чего вы волков испугались? – сказал Удо. – Они ж редко на людей нападают, тем более все мы при оружии. Пошли, а то скоро совсем стемнеет.

– Пошли явно нехотя согласился Лайош.

Мужчины прибавили ходу, но старались идти как можно тише.

Тут резкий порыв ветра разогнал тучи, и за ними открылась полная Луна, белая-белая, холодная, яркая. Ее сияние напоминало серебряный блик новенького дуката. И как только безжизненный льдистый свет пал на лесную тропу, у кромки деревьев Калди крем глаза заметил серую тень. Он перевел взгляд – пусто. «Чертовщина, ей-богу», – подумал парень и потер глаза кулаком.

– Луна-то какая! – прошептал Янош. – Нехорошая. Старая Думитра всегда говорила при такой носа на улицу не казать. Можно на приколича или вырколака напороться.

Тут же вой послышался слева, затем эхом повторился справа, а потом раздался сразу с обеих сторон.

– Крови хотят, – тихо произнес Лайош, – они так собирают стаю перед охотой.

– И кто же добыча? Неужели мы? – опасливо спросил бывший семинарист.

– Не знаю. Ладно, идем!

Путники тронулись дальше. Понграц смотрел лишь в спину Хайнцу-Ульриху. Он уже боялся оборачиваться назад и озираться по сторонам. Бывший семинарист поймал себя на том, что шепчет слова молитвы. Шаг, второй, третий, четвертый. Еще, и еще, и еще. От звуков собственной поступи делалось легче. И юноша знал почему: они заглушают пугающие голоса леса.

Вдруг резкий шорох раздался справа. Наемники остановились, вглядываясь во тьму. И тут сзади, с левой стороны тропы, хрустнули ветки. Огромный волк величиной с быка, черный, как сама ночь, приземлился на дороге. Лайош и Удо, сбитые с ног, оказались на земле. Зверь бросился на Яноша, мощными челюстями перехватил его тело поперек и, сверкнув глазами, одним прыжком скрылся в чаще.

Всё произошло буквально в один миг. Мужчины не успели ничего понять, не то, что уж нанести удар. Крик несчастного еще какое-то время доносился из-за деревьев, но затем угас.

Первым вскочил на ноги сакс. Он выхватил меч и с ревом ринулся в лес.

– Стой! – крикнул ему вслед предводитель отряда.

Тот обернулся и махнул вперед. Лайош бросился за ним, настиг здоровяка и дернул за плечо.

– Стой, дурак! Ты ему уже не поможешь.

– Ты чего? – недоуменно воззрился Хайнц-Ульрих. – Он хоть и валах, но наш парень. Мы не можем его бросить! Не можем!

– Дурак ты, дурак, Удо. Ты видел, какой зверь? Это ни черта не волк. Это – приколич. И мне наплевать, веришь ты в них или нет. Приколич, говорю. Ночь на носу. Даже следов не видно. Куда ты собрался? Заблудимся, заблудимся к дьяволу. Или попадем на съедение собратьям той твари. Ну же!

– Может еще выкарабкается?

– Может, но вряд ли. Если только сам приколич того не захочет. Завтра вернемся сюда при свете и поищем кровавые следы, может быть, набредем на тело, похороним по-человечески, – ответил предводитель отряда.

Воцарилось молчание. Сакс стоял и глядел на старшего товарища стеклянными непонимающими глазами. Сердцем он рвался спасти друга, но разумом понимал правоту опытного воина. Мужчина бессильно опустил клинок. На его глазах навернулись слезы.

– Мне его тоже жаль, тоже, брат. Правда. Пойдем.

Лайош положил руку на плечо Удо, и вместе они вернулись на тропу.

Понграц не понимал, что следует делать. Ему уже не один раз доводилось терять соратника, но всегда, провожая кого-то в последний путь, он испытывал смятение. Вот и теперь парень испуганно смотрел на спутников, не зная, следует ли что-то сказать или хранить молчание. Но слова никак не шли. Сердце отчаянно бухало в груди, тело бросило в жар, на лбу выступила испарина. Вдруг юноша заметил, что товарищи сняли капюшоны, и сам стянул худ с головы. Он с силой сжал ткань в кулаке, как если бы это позволило ему вернуть душевное равновесие, и непроизвольно сделал шаг назад, словно хотел скрыться от друзей. Те же стояли рядом и молчали. Каждый думал о своем. Предводитель отряда сложил руки на груди, опустил голову и принялся еле слышно что-то нашептывать. Затем он насторожился, поглядел на лес, в черную непроницаемую стену деревьев, и прислушался. Понграцу показалось, будто потомок кочевников ожидает ответа. Хайнц-Ульрих смотрел вверх, но как-то отрешенно. Он то ли молился, то ли тщетно пытался скрыть накатывающийся на глаза слезы. Руки здоровяка повисли, как плети, губы судорожно сжались.

– Прости, друг, – наконец-то проговорил он. – Я всегда подтрунивал над тобой, но это не всерьез. Я готов был за тебя перерезать глотку кому угодно. Ты знаешь. Прости, не уберег. Пресвятая Богородица, моли бога о нас, – и перекрестился.

Лайош посмотрел на него и тяжело вздохнул:

– Ладно, идемте. Теперь ему ничем не поможешь, – и добавил – Если верить старику, скоро будем на месте. Лес взял свою жертву. Будем надеяться, больше хищники нас не тронут.

Мужчины продолжили путь. Шли молча. Каждый по-своему оплакивал Яноша. Парень прошел столько передряг: бился с турками, со своими собратьями валахами, с разъяренными крестьянами, ополченцами мятежных магнатов, и всегда ему удавалось переиграть смерть. А теперь бедняге суждено погибнуть не от сабли или стрелы, а сгинуть в челюстях ненасытного волка. Бывший семинарист подумал, что только он из всех троих может прочитать заупокойную молитву. И хоть Понграц и недолюбливал шайку святош в рясах, а отношения его с богом не были простыми, он осознал: его долг проводить друга к всемилостивейшему отцу. Юноша чуть замедлил шаг, дабы спутники не услышали его слов – почему-то он их стыдился – и прошептал:

– Te, Domine, sancte Pater, omnipotens aeterne Deus, supplices deprecamur pro anima famuli tui Ioannis, quem de hoc sæculo ad te venire iussisti.

Неужели он до сих пор помнил текст, который давно считал забытым? Ведь после отчисления ему так хотелось вытравить из памяти всё, что связано с учебой. Но фразы рождались сами собой:

– Ut ei digneris dare locum refrigerii, lucis et pacis. Liceat ei portas mortis sine offensione transire et in mansionibus sanctorum et in luce sancta permaneat, quam olim Abrahæ et eius semini promisisti.

На глазах выступили слезы. Теперь Понграц чувствовал себя настоящим священником, служителем перед престолом всевышнего. Никогда его молитва не была такой страстной и чистой:

– Nullam eius anima sustineat læsionem, sed, cum magnus dies ille resurrectionis et remunerationis advenerit, resuscitare eum.

Кого же оплакивал парень, погибшего друга, или собственную никчемную судьбу?

– Domine, una cum sanctis et electis digneris; dimittas ei omnia delicta atque peccata, tecumque immortalitatis vitam et regnum consequatur æternum. Per Christum Dominum nostrum. Amen1.

Закончив молитву, Понграц прислушался. Волки больше не выли, да и никаких странных шорохов из чащи не доносилось, будто с гибелью Яноша лес на самом деле успокоился. Путники шли след-в-след, и только их шаги нарушали мертвенную тишину.

Тут за поворотом деревья расступились, и наемники увидели Микшу Маре. В отличие от деревень саксов, где дома стоят плотно один к другому, словно ряды воинов, вдоль длинных улиц, здесь дворы валахов были разбросаны без какого-либо порядка. Над землей стелился зыбкий туман. Из него, словно призраки прошлого, вставали полуразрушенные стены с пустыми черными окнами, покосившиеся изгороди, печные трубы, столбы и колодцы. В лунном свете картина выглядела жуткой. Белая штукатурка отливала мертвенно-синим, а участки обнажившейся кирпичной кладки темнели, будто язвы под струпом. Впереди в центре развалин виднелась небольшая церковь с колокольней и поместье кенеза. В отличие от крестьянских хижин, эти добротные здания время пощадило.

Мужчины прибавили шагу. Цель близка. Теперь дело за малым: забрать сокровище и скорее назад, к лошадям.

– Глядите, да тут могилы, – Калди показал на трухлявые деревянные кресты, торчавшие из облаков седого тумана. По обе стороны от дороги раскинулось кладбище. Большинство надгробий, по-видимому, обрушилось, и чаще всего над убогими холмиками высились лишь жалкие обрубки. Молочно-белое марево растекалось от храма на пригорке к погосту, постепенно скрывая последнее прибежище жертв мора.

Порнграц вздрогнул прежде, чем осознал, что происходит. Спереди, сзади, справа и слева из клубов хмари буквально выросли человеческие фигуры. Тощие, сгорбленные, с согнутыми под странными углами конечностями и запрокинутыми головами, они не могли принадлежать живым людям. С мертвых тел свешивались рваные лохмотья. Два шага – и вампиры обступили путников. Упыри простерли когтистые руки. Кольцо сжималось. Рты с редкими желтыми зубами безмолвно раскрылись в предвкушении добычи.

Наемники рубили, кололи, резали, да только всё напрасно. Нежить не знает ни боли, ни страха. Ей неведомы ни опасность, ни чувство самосохранения. Восставшие крестьяне напирали на воинов, повалили их наземь, холодные, как осенняя глина пальцы, сомкнулись на шее юного Калди, и он потерял сознание.

***

Понграц очнулся от стужи. Прежде, чем открыть глаза, парень прислушался – никого. Тело не болело. Он чувствовал и ноги, и руки, пошевелил пальцами – цел и даже не связан. Неужели нечестивые создания не разорвали его в клочья?

Ночь. На небе ни облачка. Полная луна светила так ярко, будто пыталась соперничать с солнцем. А звезд было так много, как на астрономической карте, которую показывали семинаристам на занятиях по натурфилософии. Молодой воин приподнялся на локтях и осмотрелся. Он лежал на кладбище, на могильном холмике. Рядом валялись остатки сломанного креста. Туман начал рассеиваться. Он уже остался лишь в отлогих местах отдельными клоками. От мороза пучки жухлой травы покрылись тонким слоем серебристого инея. Но где же товарищи? Наемник огляделся и позвал друзей – тишина. Нужно идти. Понграц попытался встать. Получилось лишь со второй попытки. Голова кружилась, ноги подкашивались. Земля будто бы шаталась, как палуба корабля в шторм. Вспомнились слова Яноша о том, что вампиры вытягивают кровь незримо и понемногу. Очевидно, упыри насытились им и бросили.

Молодой воин нашел целый крест и оперся о него. Сердце колотилось в груди, каждый его удар отдавался в висках. Понемногу головокружение проходило, дрожь в ногах унималась. Где же Удо и Лайош? Возможно, они уже очнулись и теперь направляются обратно. Но нет, друзья не могли его бросить. Однако парень вспомнил, что случилось с Яношем и понял: могли. Позвать еще раз? Но нет, ведь никто не знает, какие еще твари скрываются среди развалин. Или товарищам повезло меньше, и теперь их тела остывают где-то среди руин? Понграц снова посмотрел вокруг в надежде увидеть кого-то из ребят, но деревня казалась совершенно пустой. И тут взгляд уперся в поместье кенеза. Здание было не больше городских особняков саксонских купцов, но для валахов, проживавших в бедности, оно должно быть, казалось настоящим дворцом. Два этажа с широкими сдвоенными окнами, башня, приспособленная для обороны, большая дверь в обрамлении каменных наличников, черепичная крыша. Белая штукатурка фасада всё еще держалась. В лунном свете она отливала синевой.

Сколько тут идти? Совсем недалеко. Две сотни шагов не больше. Быть может Лайош с Удо уже там? Тогда им нельзя позволить уйти с добычей. Ноги уже твердо стояли на земле, голова кружилась не так сильно. Сохранялась лишь слабость, но молодому воину стало уже значительно лучше. «Надо попробовать», – решил он и двинулся вперед.

Парень перекрестился на ходу и, дабы придать себе смелости, начал шептать:

– Exsurgat Deus et dissipentur inimici eius et fugiant qui oderunt eum a facie eius2.

Морозный воздух ударил в лицо, сердце вновь заколотилось, казалось, что дыхание его слишком шумно, а шаги непозволительно громки. Как трещит мерзлая трава, как скрипят камни под сапогами! Но наемника было уже не остановить. Отринув страх, он шел, вперед, читая:

– Sicut deficit fumus deficiant sicut fluit cera a facie ignis sic pereant peccatores a facie Dei3.

Вот и крыльцо. Понграц остановился, отдышался и дернул ручку. Дверь со скрипом открылась. Юноша обернулся, зашел внутрь и прислушался. Тихо, как в могиле. Даже звуки с улицы не долетали сюда. Здесь точно никого нет. Бывший семинарист постоял еще немного, надеясь услышать шаги или возню, но нет, внутри пустого здания царило абсолютное безмолвие. «Интересно, Лайош с Удо уже побывали здесь, или мне удалось проникнуть в особняк первым? Если уж зашел, то нужно подняться наверх и проверить комнату с кладом», – решил молодой воин. Он достал из поясного мешочка кремень, трут и свечку, вынул нож, присел на корточки, и принялся высекать искры. Пальцы слушались плохо. Получилось лишь с пятого раза. Сухой гриб вспыхнул, и наемник зажег фитиль. Парень осторожно встал и, прикрывая огонек рукой, медленно пошел перед.

Лестница оказалась прямо перед ним. Деревянные ступени выглядели целыми. Понграц взялся за перила и начал аккуратно подниматься. Доски пугающе скрипели и прогибались, но выдержали. Вот уже и второй этаж. Юноша остановился и прислушался. Вновь тишина. Он огляделся – длинный коридор уходил в обе стороны. По нетронутому слою пыли и облетевшей штукатурки на полу стало ясно, что сюда долгое время никто не заходил. Как же говорил старик? Дверь будет справа. Воин повернулся, сделал пару шагов и увидел проем в обрамлении змей. Твари переплелись в причудливом орнаменте и наставили друг на друга пасти с клыками и высунутыми языками. Кто же додумался украсить свои покои таким ужасным рисунком? Дверь оказалась закрыта. Нет, Удо с Лайошем точно не были тут. Если так, возможно сокровище всё еще на месте. Понграц с силой дернул раз, другой – трухлявые доски треснули и подались. Еще, еще и еще – косяк хрустнул, вывернулся из стены, и дверь распахнулась. За ней оказалась абсолютно пустая комната. Очевидно, наследник кенеза вывез всё отцовское добро из родового гнезда. Парень поспешил к камину, поставил свечу на полку и начал отсчитывать плитки. Сердце забилось в предвкушении. «Ну с Богом», – выдохнул он. Нажал. Послышался щелчок – раз, два, три – стена со скрежетом отъехала.

Получилось! У новоиспеченного кладоискатели дыхание перехватило от восторга. Неужели старик не соврал? Честно говоря, вчера его словам верилось с трудом. Взору предстала кованная дверь. Наемник достал ключ, провернул два раза в замке, потянул ручку и отшатнулся. Неожиданно свет ударил ему в лицо.

«Чертовщина какая-то!» – прошептал воин и заглянул внутрь. Глазам предстала небольшая комнатка в длину и ширину меньше человеческого роста. Она оказалась освещена, но ни факела, ни свечи, ни фонаря видно не было. Ровные стены покрывала чистая белая штукатурка. Посредине прямо на полу стоял сундук. Понграц наклонился и потянулся к нему, но уперся в незримое препятствие, как будто впереди находилась пластина из стекла, насколько прозрачного, что заметить ее было невозможно.

И тут раздался голос:

– Сколько торговок сегодня было на рынке?

«Неужели и это правда?» – пронеслось в голове. Волна мурашек пробежала по спине. Мужчину прошиб пот.

– Столько, сколько за всю ночь не испортишь, – вспомнил он ответ.

– А сколько из них приглядны на вид?

– Только четыре.

– А сколько из них без оспин?

– Только две.

– А какая из них охотно разделит ложе, первая или вторая?

– Вторая, – произнес парень, и тут же понял ошибку.

– Левая! Левая! – крикнул он.

Но поздно. Стены родового особняка сотряс жуткий раскатистый смех. Свет в комнате с сундуком сменился с белого на красноватый. Вмиг на чистых белых стенах и полу проступили пятна засохшей крови. На крышке ларца появился иссохший труп. Понграц хотел бежать, но ноги будто пристыли к полу. Всё тело парализовало – то ли от ужаса, то ли от проклятия клада. Молодой воин мог только наблюдать, как мертвец поднимается и ковыляет к нему. Вот он выхватил кинжал, размахнулся и вогнал лезвие юноше в грудь.

***

Хайнц-Ульрих ковылял от края леса по направлению к церкви. Голова гудела, разбитое колено ныло, видимо, ударился при падении. Зато цел – и то хорошо. Очнулся он лишь недавно и, как и Калди, сначала не мог понять, что произошло, потом звал друзей, но ночь также встретила его лишь тьмой и безмолвием. Меч он выронил в схватке, вот только не помнил, где. Мысленно попрощавшись со старым другом, сакс выхватил кинжал, намереваясь пронзить любого врага, хоть мертвого, хоть живого.

«Лайош с Понграцем. Где они? Неужели, их загрызли насмерть? А меня почему бросили? Или накушались, твари? – Думал мужчина. – Если парни живы, то почему меня не нашли? Неужели бросили, как беднягу Яноша? Или они меня ищут? Может быть, крикнуть громче? Нет, вдруг сбегутся те мертвые твари? Если ребята решили искать сокровище без меня, то мне точно нужно в особняк этого валашского графа. Вдруг они хотят присвоить золотишко себе. Ну нет, голубчики, придется делиться. Если же я отыщу клад, а их тут не будет, то заберу всё себе».

Голова закружилась сильнее, началась одышка. Хайнц-Ульрих остановился и навалился на стену ближайшего дома и расстегнул ворот дублета, чтобы легче было дышать. Он посмотрел вправо, влево, но никого не увидел. Похоже, вампиры исчезли также неожиданно, как и появились. Что ж, пусть лежат в могилах, там им самое место. Товарищей тоже нигде не было. Удо уже подумал прочесать всю деревню, заглянуть в каждый дом, под каждый куст, но затем решил, что ночью здесь оставаться опасно. Он пойдет в поместье, добудет сундук, если он там действительно есть. А если уж искать друзей, то утром, при свете дня, когда не будет ни оборотней, ни ходячих мертвецов. И тут мужчина увидел, как в окне усадьбы промелькнул свет. Показалось? Он протер глаза, но ничего больше не заметил. Нет, нужно срочно идти. Бежать! Вдруг они без него уже делят добычу?

Сакс перехватил кинжал и продолжил путь. Быстро не получалось. Колено ныло всё больше и больше, каждый шаг отдавался болью. Но Хайнц-Ульрих привык терпеть. Он сжимал зубы и переставлял ногу, с каждым разом приближаясь к цели. Вот он поравнялся с апсидой церкви и опасливо заглянул в окна нефа – чернота. Удо повернулся вперед и увидел темную фигуру перед домом кенеза. Мужчина остановился от испуга, вгляделся … и с облегчением узнал товарища. Да это же Понграц. И хоть воин рассчитывал присвоить всё золото себе, сейчас он обрадовался, увидев друга.

– Эй, Понграц! – негромко крикнул он и присвистнул.

Тот ничего не ответил, как-то неуклюже повернулся всем телом и пошел на зов. «Узнал-таки!» – обрадовался здоровяк и заковылял навстречу.

– Понграц, а где Лайош?

Но бывший семинарист продолжал молчать. Двигался он как-то странно, рывками, иногда запинался. Тело раскачивалось, голова болталась. И вот когда тот подошел довольно близко, Хайнц-Ульрих заметил кровавое пятно на груди соратника.

– Парень, да ты ранен! – сообразил Хайнц-Ульрих. – Сейчас я тебе помогу. Дай только дойти. Видишь, эти твари и меня покалечили.

Через три шага Удо вплотную подошел к молодому воину и уже хотел подхватить его, подставить плечо, как внезапно юноша взмахнул руками и вцепился товарищу в горло.

– Ты что?! Это же я! – хотел сказать сакс, но вышел только хрип. Он пытался разжать пальцы нападавшего, но тщетно. В последней попытке освободиться, наемник вонзил кинжал в спину мертвого друга. Ударил раз, второй, третий, пока не обмяк, и они оба, бездыханные, повалились нам мерзлую землю.

***

Лайош шагал по направлению к особняку кенеза. Искать своих спутников он не собирался. Если они встретятся – хорошо, нет – еще лучше. Мужчина пришел сюда за золотом и не собирался уходить ни с чем, однако долго задерживаться здесь точно не стоило. Деревня, да и вся округа прокляты. Опытный воин понял это, как только лошади отказались идти в чащу. Но он не мог повернуть назад. Некое чувство подсказывало, что сейчас его направляет сама судьба, или, быть может, те духи, фигурки которых достались ему от отца. Потомок кочевников не помнил их имена, и не особо верил в их силы, но порвать с таинственными существами не решался. Ощущения редко обманывали, иногда необъясним образом глава отряда мог предугадать исход того или иного предприятия, оттого, видимо, и оставался жив до сих пор. Но теперь он смутно предвидел некое важное событие, но итога его предсказать не мог. Лайош понимал: встреча со стариком, гибель Яноша, нападение вампиров, потеря спутников – звенья одной цепи. Всё было предопределено изначально. Если уж идти, то до конца. Возможно, проклятая земля забрала себе достаточно жертв, а он, последний, и есть тот избранный, кому единственному суждено завладеть золотом.

Воин добрался до центра деревни. Слева церковь, впереди поместье кенеза. Мужчина остановился отдышаться и поглядел по сторонам. Никого: ни живого, ни мертвого. Гробовая тишина. Всё: заиндевелые заросли полыни, накренившиеся изгороди и последние клочки некогда густого тумана – застыло в ночном безветрии. Наемник вгляделся в окна особняка и заметил слабый отблеск света. «Вот чёрт! Неужели эти проныры уже внутри? Вздумали увести клад у меня из-под носа?» – подумал предводитель отряда. Ярость придала ему сил, и Лайош уверенно зашагал к дому.

Он взошел на крыльцо, дернул дверь – заперто, рванул еще раз – та не подалась. «Вот дьявол, так они еще и закрылись!» – пронеслось в голове. В бессильной злобе воин начал что есть мочи стучать кулаком: «Эй вы, ведьмины дети! Пустите меня, черти! Я знаю, что вы там!» И вдруг послышались шаги, щелкнул замок, и дверь открылась. В лицо ударил поток теплого света. На пороге стояла худая бледная девушка, очевидно, служанка, лет двадцати в расшитой валашской сорочке, белой юбке и цветастом переднике.

– Чего так долбиться? – спросила она, насмешливо. – Можно просто постучать, как добрые люди, я не глухая.

Мужчина опешил. Он ожидал чего угодно, но не такого. Наваждение? Морок? Нет, этого точно не могло быть.

– Чего молчишь? – усмехнулась незнакомка. – Как колотить, так он храбрый, а как пристыдили, так сразу присмирел? Ладно, чего стоишь? Проходи в дом, а то мне тут холодно на сквозняке.

Лайош зашел внутрь и огляделся. Он стоял в ярко освещённом холле. Повсюду горели светильники. Вдоль стен стояли длинные деревянные скамьи с циновками. Вокруг оконных и дверных проемов пестрел затейливый узор из переплетенных лоз, листьев и ягод. Дощатый пол покрывали домотканые половики. Вправо и влево тянулся коридор. Дом выглядел так, будто в нем жили, прямо сейчас. За ним точно следили, наводили порядок, создавали уют. Возможно, именно таким был особняк во времена кенеза. Но почему он такой сейчас?

– Проводи меня в покои хозяина. – потребовал воин.

– Извини, господин, но его сейчас нет. Зайди в другой раз.

– Сам он мне не нужен, – злобно произнес наемник. – Отведи меня в его комнату.

– Нет, так нельзя. Господин Крецелеску никому не разрешает заходить к нему в комнату, когда его нет дома.

– Веди живо! – с этими словами Лайош одним движением выхватил меч и приставил его конец к шее девушки.

– Ээ, полегче, – скривилась та, нисколько не испугавшись, и попыталась отвести лезвие рукой, но мужчина крепко держал клинок, и уловка не удалась. – Ладно-ладно. Следуй за мной, – сказала служанка и направилась к лестнице.

Ступени оказались новенькими. Они не прогибались и не скрипели. «Здесь всё неправда. Этого просто не может быть, – говорил себе наемник. – Кто она такая? Наверняка, такая же мертвая тварь, как и те, на погосте. Или иллюзия, порождение нечестивого чернокнижия?» Он заметил, что в доме больше никого не было. По крайней мере, из соседних комнат никаких звуков не доносилось. Но ведь тут должна быть челядь – конюх, кухарь, прачка. А еще всё кругом буквально сверкало первозданной чистотой. Ни соринки, ни пыли, ни паутины, ни пятен. Нет, никакое колдовство не может быть точной копией реальности. У него всегда есть изъян.

На втором этаже провожатая свернула вправо и остановилась перед дверью из тонких филенок, окаймленных профилированными брусками. Вокруг косяков извивался орнамент из переплетающихся змей. Воин легонько подоткнул девушку в спину мечом.

– Эка какой нетерпеливый нашелся, – язвительно бросила она через плечо и цокнула языком.

Служанка сняла с пояса большую связку ключей, выбрала нужный и повернула в замке.

– Прошу – пригласила она гостя.

– Только после тебя.

– Пожалуйста, – гордячка кокетливо приосанилась и вошла.

Хоть кенеза и не было дома, в его комнате почему-то горели свечи. Жарко пылали дрова в камине. Справа высилась большая кровать с пологом, застеленная дорогим тонким бельем. В изголовье пестрела груда шелковых подушек. Слева стояли кованый сундук и изящный столик для умывания. На полу красовался дорогой турецкий ковер.

«Всё, больше она мне не нужна», – подумал Лайош и резком движением пронзил девушке горло. Вместо крика послышались клокочущие звуки. Несчастная рухнула на пол и затихла. Убийца вытер клинок передником жертвы и посмотрел в окно. Чернота. Ни луны, ни деревни, ни церкви видно не было. к камину. «Точно, морок», – решил наемник. Затем он повернулся к камину, легко нашел нужные плитки и нажал. Стенка отъехала в сторону, открыв взору дверь. Мужчина отпер ее ключом и увидел небольшое помещение, отделанное белой штукатуркой. Посредине стоял ларец. «Вот он, – подумал воин с облегчением. – Значит, всё было не зря. Кстати, не такой уж большой. А я-то думал нанимать телегу. Осталось только донести его до лошади. Нужно поскорее убираться отсюда». С вожделением кладоискатель потянулся к сокровищу, но уперся в незримую преграду. Тут заколотая служанка открыла глаза, поднялась, выплюнула всю кровь изо рта и произнесла:

– Сколько торговок сегодня было на рынке?

Лайош повернулся и вздрогнул. «Нет, ей не удастся меня запугать. Она уже была мертва, когда открывала мне дверь. Я это знал. Я не должен бояться. Меня не сломить, только не сейчас», – подумал он, собирая все душевные силы.

– Столько, сколько за всю ночь не испортишь, – ответил наемник.

– А сколько из них приглядны на вид?

– Только четыре.

– А сколько из них без оспин?

– Только две.

– А какая из них охотно разделит ложе, черненькая или беленькая?

– Левая! – не поддался на уловку мужчина.

– Ты выиграл, забирай свою награду и проваливай, – расхохоталась покойница, затихла и вновь рухнула на пол.

Сундучок оказался тяжелым. Видимо, много золота скопил старый кенез. Открыть его Лайош так и не смог, но слышал, как звенят внутри монеты. Ничего, в Надьсебене можно и отмычку купить, и взломщика нанять. Перед входной дверью мужчина помедлил – вдруг у крыльца его уже ждет сотня мертвецов. Но площадь перед особняком оказалась пустой. Обычно нечистая сила чтит уговор, если играешь по ее правилам. Воин поставил ларец на землю. Нелегко нести его, особенно, когда недавно вампиры вытянули из тебя немало крови. Но нужно идти. Ночь еще не кончилась, а, значит, и опасность не миновала.

Наемник плелся по деревенской улице. Ноша оттягивала плечо, поясница начала ныть, дыхание сбилось. Но он шел, пока мог, каждый шаг отдалял его от проклятого особняка, надежда окрыляла и заставляла двигаться вперед. Вот уже последний дом. Нет, всё, нужно остановится и передохнуть, иначе и надорваться можно. Лайош нагнулся и с облегчением поставил сундук на землю. Вдруг из-за обваливавшейся стены послышался шорох. Мужчина не успел обернуться, как его со спины насквозь пронзили мечом. От жуткой боли ноги подломились. Он рухнул наземь, а затем чьи-то сильные руки перевернули его на спину. Над ним стоял Янош.

– За что? – превозмогая боль успел выговорить опытный воин, прежде чем кровь прилила к горлу.

– За что?! – полнясь от злобы, переспросил парень. Слезы выступили у него на глазах. – Ты всех нас предал, мерзавец. Золото напрочь одурманило тебя. Это ты велел бросить меня в лесу на съедение волкам. Ты убил Понграца и Удо и даже не потрудился спрятать трупы. Я видел их тела, там у церкви. И не думай свалить на кого-то еще. Тут больше никого нет. И теперь ты спрашиваешь: «За что?» Подлая тварь. Я доверял тебе, ты был мне, как отец, я был готов за тебя отдать жизнь, а ты … Ты достоин лишь смерти!

Гневная тирада сменилась рыданиями, но Лайош не услышал ее конца, он отошел в мир иной.

***

Новое утро в Хельтау выдалось не лучше прежнего. Промозглый ветер гнал по небу тяжелые облака. Его порывы заставляли устало скрежетать флюгер на крыше церкви святой Вальпурги и раскачивали вывеску постоялого двора. Янош взвалил на плечо сундук, пинком открыл дверь трактира и вошел внутрь. Он был бледен. Глаза широко распахнуты. Лицо выражало потрясение и скорбь. В испачканной землей и кровью одежде, с большим ларцом, в котором позвякивали монеты, парень тут же привлек взгляды людей за столиками. Не обращая ни на кого внимания, молча молодой воин проследовал через обеденный зал на второй этаж повернул налево и обмер – в конце коридора он не увидел никакой двери. Пустая стена, покрытая ровной белой штукатуркой. Не веря своим глазам, он подошел ближе, но ничего не изменилось.

– Господин, вы кого-то ищете? – сзади раздался хриплый голос.

Наемник повернулся и увидел худого мужчину с копной светло-русых волос в сером дублете, красных шоссах и грязном фартуке.

– Позовите хозяина, – неуверенно произнес Янош.

– Я и есть хозяин, – в глазах незнакомца читались удивление и боязнь.

– Но вчера здесь был другой.

– Нет, здесь нет никакого другого хозяина, кроме меня, – раздраженно отрезал трактирщик.

– А где Кассиан?

– Да нет здесь никакого Кассиана.

– Был же, здесь была дверь в его комнату.

– За этой стеной другое здание. Тут нет и никогда не было двери. У меня нет постояльца по имени Кассиан, – сквозь зубы прошипел кабатчик.

Воин недоверчиво посмотрел на собеседника, не зная, что и сказать. Он отказывался верить в происходящее.

– Господин, если вы не желаете снять комнату или позавтракать, то извольте нас покинуть. – требовательно заявил владелец постоялого двора.

– Хорошо, я уйду, – тихо ответил парень и направился к лестнице. Дрожь пробежала по телу. Ноги начали подламываться. Мышцы перестали повиноваться. Дыхание сделалось частым и шумным. С большим трудом Янош спустился и кое-как преодолел пиршественный зал. Хозяин, желая поскорее выпроводить странного гостя, открыл перед ним дверь. Холодный ветер ударил в лицо. Юноша оступился, покачнулся – тяжелый сундук полетел за землю, раскрылся, а из него высыпался уголь.

Екатеринбург, 2020-2021 гг.

Вольпертингер. История, рассказанная купцом Йоханнесом Ротом из Кронштадта и достоверно записанная с его слов

Вот вы говорите, что вольпертигеры живут только в Баварии. Только кто их там видел-то? Одни разговоры пустые. А у нас, в Семиградье они водятся. Везде или не везде, конечно же, сказать не могу. Но в Бурценланде от Тартлау до самого Мариенбурга каждая хозяйка расскажет, что видала рогатого зайца на лесной опушке. Много их поразвелось лопоухих. А знаете кто в этом виноват? Да-да, именно я.

Дело вот как было. Лет двадцать назад, когда, как говорят, трава росла зеленее да яблоки родились вкуснее, приехал к нам в Кронштадт мужичок один. Сейчас уж я знакомств с чужаками на вожу, в авантюры не пускаюсь. Но тогда интересно стало.

Звали господина того Хорст Шалькхамер. Роста он выдался среднего, чуть полноват. Лоб прорезали две залысины. Ходил он в темно-зеленом уппелянде и красно-коричневых шоссах и пуленах с пиками. Вещи неброские, однако наметанный глаз сразу определит и отменное качество шерсти, и стоимость покраски ткани, и недешёвую оторочку из песцового меха. Да, человек состоятельный, но не кичливый. Держался просто, говорил немного.

Прибыл он по делам в магистрат испросить разрешения на продажу своего пива во Внутреннем Городе. И мне в ратушу нужно было, уж не упомню по какому поводу. Разговорились. Оказывается, прибыл в наши края господин Шалькхамер из Баварии, знаменитой хмельным напитком. Но, не пожилось ему чего-то на родине. Наверное, конкуренты задавили. А у нас тут почитай непаханные пущи. Да ещё и жена недавно усохла от чахотки. Вот и продал бедняга с горя всё имущество, какое не смог с собой увезти, и отправился в Семиградье начинать жизнь с чистого листа. Здесь ещё деньжат подзанял и купил участок земли под Нойштадтом. Там с Божьей помощью поле ячменём да пшеницей засеял, дом поставил и производство наладил.

И вот, как закончили мы дела в совете, пригласил я нового знакомого нашего пива отведать бурценландского, потому как думал, будто не хуже оно их, баварского.

– Нет, – говорит, – такое, да не такое.

– И какое оно должно, быть по-Вашему? – спросил я.

– А вот приедешь ко мне, узнаешь, – ответил Хорст и подмигнул хитро.

Это сейчас я дальше церкви святого Варфоломея стараюсь не ходить. А тогда лёгок на подъём был, да и спина не так болела. Через пару дней был я уже у Шалькхамера. Место ему досталось хорошее, у холма. По правую руку поля, по левую – буковый лес темнеет. Дом большой, добротный, будто не один хозяин там жил, а куча народу. А рядом сама пивоварня, амбар и даже просторная токовая солодильня. Баварец был рад гостю, так как обычно он общался лишь с кнехтами да единственной служанкой Зигхильдой.

Вот пошли мы его владения осматривать. Он мне всё производство показал рассказал, как и чего устроено, поведал об особых приёмах, которыми только в его краях мастера владеют. И всё-то у него лучшее, простое, добротное: и зерно здоровое, незатхлое, и солод, в меру пророщенный, золотой, сладковатый, и хмель с мягким пряным запахом и даже вода из горного источника без малейшего привкуса, дрова, хорошо просушенные только лиственных пород, никакой соломы или хвороста. А большие и малые сосновые кадки для замачивания ячменя, вилы для ворошения зёрен, деревянные лопаты, котлы и чаны для варки сусла из красной меди, бочки для брожения – всё поддерживалось в идеальной чистоте и порядке. И, возможно, это было и сто раз не так, но Хорст неизменно говорил будто у него и сырьё, и ёмкости, и инструменты, и само производство лучше, чем в самой Баварии.

А как из пивоварни вышли, приметил я в противоположном углу двора загончик.

– А что у тебя там? – полюбопытствовал я.

– А вот подходи – увидишь, – загадочно улыбнулся Шалькхамер.

Подошёл я, гляжу, а внутри зайчата бегают.

– Зайцы? Зачем тебе они, неужели пиво варить помогают? – удивился я.

– Э, друг мой, то совсем не зайцы, а вольпертингеры!

– А кто такие Вольпертингеры?

– Эти звери водятся только в моих родных краях, в Баварии. Телом они, как зайцы. Только у них рога, как у оленя, крылья, как у утки, и клыки, как у рыси.

– Подожди, приятель, так ведь у них ни рогов, ни крыльев, ни клыков нет.

– Так маленькие они ещё, не выросли пока. Вот смотри. – Хорст наклонился, выловил зайчишку и начал ему что-то нащупывать на макушке, а затем передал мне, – Потрогай, у него на темечке уже бугорки проступают, скоро из них рога появятся.

Я взял насмерть перепуганного зверька, но сколько ни пытался, никаких бугорков не отыскал.

– Да-да, вот они, – кивнул я, дабы не обижать товарища.

Тот был в восторге. По его сияющему лицу я понял, что своими питомцами он гордится ничуть не меньше, а, возможно, и больше, чем самой пивоварней.

Тут на крыльце появилась Зигхильда и многозначительно посмотрела на хозяина.

– О, пошли! – Шалькхамер хлопнул меня по плечу и легонько подтолкнул в дом, – Зигхильда приготовила нам айнтопф и поджарила колбаски, и да, ты отведаешь моего лучшего пива пару-тройку кружечек.

Напиток действительно оказался отменным. Бьюсь об заклад, ни у нас, в Кронштадте, ни в Розенау, ни в самом Германнштадте такого не найти.

– А откуда ты зайцев этих взял? – я решил вернуться к прерванному разговору.

– Вотльпертингеров-то? Мне их из самой Баварии и доставили. Знаешь, сколько заплатил? Нет, даже и не спрашивай, а то ославишь меня как глупца и транжиру на всю округу.

– А почему дорогие-то такие?

– Думаешь, просто так зверя этого поймать? Нет, брат, вольпертингер – тварь редкая. Изловить трудно. Заметить его могут лишь молодые женщины приятной наружности и только в вечерних сумерках при полной луне. При этом даму должен сопровождать верный благонравный мужчина, знающий подходящие места на опушке леса. Поймать зверя можно только, если насыпать ему на хвост соли. Хотя иные делают так. Берут свечу, мешок, палку и лопату. Отверстие мешка растопыривают палкой, а перед ним ставят зажжённую свечу. Когда вольпертингера привлечёт свет, его загоняют в мешок лопатой. Так-то.

– Удивительно, – покачал я головой и хлебнул ещё пива. А когда тебе их привезли?

– Привезли их только три дня назад. Такие славные. Сразу видно, не простые зайцы. Исинные вольпертингеры. И характер – ух какой! Знаешь, меня ведь до этого несколько раз обмануть пытались. Один раз прислали зайцев с наклеенными рогами. Пока до Семиградья доехали, все рожки-то поотпадывали. Другой раз прислали зайцев с пришитыми крыльями. У большинства раны на спинах загноились. Половина до Бурценланда не доехала, погибли в дороге бедняги. Чего только не бывало. Денежки заберут – и концы в воду. А этот торговец – честный малый. Я сразу ему поверил, когда он мне первое письмо написал. И ничего наклеивать не стал, ни пришивать. Я даже и не догадывался, что рога-то у них только на втором году вырастают, крылья – на третьем, клыки – и того позже. Сразу видно, человек знающий. Написал мне бугорки проверить. И я сразу же их нащупал. Тут уж сомневаться не приходится – вольпертингеры, как есть.

Я хоть и был во хмелю, едва подавил смешок и, скрывая улыбку, запихнул в рот кусок колбаски побольше. По мне так в загоне бегали самые обычные зайчата. Но Хорст говорил с таким восхищением, так сияли его глаза, всё лицо господина Шалькхамера наполнял такой энтузиазм, что я счел преступлением нарушать вдохновлённый настрой приятеля. Пусть же неизбежное разочарование наступит как можно позже и обернется наименьшими последствиями. В лучшем случае погрустит немного и закажет очередному проходимцу новую партию зайчат.

– А делать ты с ними чего намерен? – решил я поддержать разговор и отхлебнул ещё ароматного пива.

– Разведу, – широко улыбнулся Хорст, – а потом в лес выпущу, и будут у меня тут свои маленькие Баварские Альпы.

– Грандиозно, – развёл я руками. – А я-то думал, ты с них какую-то прибыль получить хочешь.

– Нет, друг. Ну не всё же серебром и золотом измеряется. Хочется же чего-то и для души. А меня-то и пивоварня прокормит.

Вот так почитай до полуночи и просидели. На утро уехал я от радушного хозяина и далее полгода у него не бывал. Пару раз в месяц мы обменивались письмами. Он меня к себе приглашал, да дела навалились, не смог я выбраться. Решил, что до дня святого Мартина даже и пытаться не стоит. Очень уж хотел узнать про зайчат, бес так и подталкивал под руку написать, но остерёгся. Вдруг попаду, как говорят, на больную мозоль? Но пиво-то я с тех пор покупал только от господина Шалькхамера, он же тогда-таки получил разрешение во Внутреннем городе торговать. Вкусное оно, словно черти варили, до сих пор помню. Нигде на королевской земле от Тартлау до Брооса такого не найти. Пил его и Хорста добрым словом поминал.

Только после дня святого Франциска Ассизского заметил я, что последнее письмо от товарища моего пришло в день Рождества Богородицы. А на моё он так и не ответил. Отправил ему ещё одно послание, и снова ничего не получил. Тогда я подождал ещё немного, а после дня святого Мартина направился прямиком в Нойштадт.

Открыла мне Зигхильда. Выражение её лица сразу показалось мне безрадостным и озабоченным.

– А, это Вы, господин? Вы, должно быть к хозяину. Но не думаю, что он захочет Вас принять, – произнесла она, тяжело вздохнув.

– А что случилось то?

– Нездоров он. – покачала головой женщина.

– Можно я всё-таки пройду?

– Проходите, – нехотя процедила она сквозь зубы и потупила взор.

Взглянув на двор, я сразу почуял неладное. Грязь, мусор, много опавших листьев. Никакого загона с зайчатами. Вместо него на груде досок громоздилась рассохшаяся старая бочка без дна.

Служанка тем временем угрюмо побрела вперёд. Я же последовал за ней.

– А чего случилось то? – не отставал я.

Мы вошли в дом. Там было чисто, но пахло несвежим.

– Да всему виной зайцы проклятущие. Говорила же я господину Шалькхамеру, чтоб он бросил эту затею. Не выведутся эти его вольпеншпиглеры из них. А он всё надеялся. Говорила, жену бы себе завёл, тогда б о зайцах и думать перестал. А он всё своё. Последних долго ждал. Всё думал, рога у них вырастут. Да какие рога, святой Иоанн Дамасский? По два раза на день бегал, проверял. Уж кнехты над ним подшучивать стали. Тут недавно заехал к нему господин Шмидхойзер за бочкой пива, да так и сказал: «Никакие они не вонпербрингеры, а самые что ни на есть зайцы, и нечего их держать, дармоедов, никакой пользы от них не будет». Он де сам охотник и зайцев постоянно бьёт, так вот такие они и есть, и бугорочки те у них на головах у всех имеются. Хозяин тогда только посмеялся в ответ да отмахнулся. Но, видимо мыслишка-то ему запала, да начала бедолагу точить. С той поры господин раздражительным сделался. На работников покрикивать начал, те уж не знали, куда от него и схорониться. И на пиво всё больше налегал. Сна тоже лишился. По ночам как в коридоре половицы заскрипят, всё знаю – хозяин идёт. То по дому ходит, то у окна стоит. Зайцев видеть больше не желал, велел не кормить больше, пока рога не вырастут. Ну да как их не корить, всё же божьи твари. Я уж тайком им носила, только бы он не видел. Однажды застал меня за этим занятием вечером – а сам он пьяным был – как отшвырнёт меня ручищей. Я так и упала. И больно, а ещё сильней обидно. А господин тем временем так по загончику пнул, что только доски затрещали. А потом второй раз и третий. Те и сломались вовсе. Сам он доски по сторонам раскидал. Зайцы-то по всему двору и разбежались, а потом уже из ворот повыскакивали. А хозяин тогда в дом ушёл, в комнате своей заперся и плакать начал. С того дня он дела на пивоварне забросил и на палинку налегать начал. Никогда за ним такого не водилось. А через неделю и вовсе от себя почти выходить перестал. Не ест почти ничего, исхудал, не бреется, одежду неделями не меняет, да вразуми его святая Мария Якоби. На пивоварне-то дела совсем худо пошли. Кнехты от рук отбились, сущий гоблинарий устроили, прости Господи. Без надзора у них всё вкривь и вкось выходит. Последняя партия пива кислая получилась, никто её покупать не стал, да пригрозили, ежели такое варево ещё на рынок привезут, не позволят нам больше торговать во Внутреннем Городе. И дались ему зайцы эти! По человеку-то не так горюют, как он по ним, окаянным. А деньги скоро кончатся, так и по миру пойдём.

– Ладно, хватит причитать, веди меня к нему!

– Да никого он видеть не желает.

– Не желает, а придётся! – решительно произнёс я и без дозволения начал подниматься на второй этаж.

Зигхильда жестом велела подождать, постучала в дверь и, не услышав ответа вошла.

– Господин, к Вам пришли, – объявила она.

Я прошёл следом. Комната оказалась грязной, один вид её наводил тоску. По углам скопилась пыль и паутина. Па полу была разбросана одежда. Повсюду лежала посуда с засохшими остатками еды. На полках, столе, подоконнике, под шкафом виднелись кружки и чашки. Сам хозяин, обросший, небритый в грязной рубахе лежал на незаправленной кровати со сбившейся, давно не стиранной простынёй и скомканным одеялом, усеянным пятнами разнообразных оттенков от белёсого до тёмно-коричневого. А дух кругом царил в высшей степени нездоровый: пахло затхлостью, мусором, палинкой и немытым телом.

Впрочем, бывший пивовар глаз на меня поднять не изволил. А служанка начала стыдливо собирать тарелки и стаканы, будто я их ещё не успел заметить.

– Здравствуй, Хорст, – произнёс я как можно громче и беззаботнее.

Страдалец посмотрел на меня неприветливо. Всё выражение лица его говорило: поди прочь.

– Не предложишь старому приятелю стул? – продолжил я в том же духе.

– Сделай милость, уходи, – наконец-то процедил хозяин голосом, похожим на скрип рассохшейся двери, повернулся на бок лицом к стене.

Меж тем Зигхильда составила всю грязную посуду в стопку, покосилась на меня и прошмыгнула в коридор. Я же без приглашения сел и покачал головой:

– Нет брат, сейчас-то я точно никуда не уйду. Скажу прямо: надо тебя спасать.

– Не надо меня спасать – не хочу.

– Тебе не надо, мне надо. Вот скажи мне, чего ты таким сделался, почему пивоварню забросил, сам того и гляди мхом порастёшь. Деньги закончатся скоро, на что жить будешь?

– Не твоё дело, – прорычал Хорст уже громче.

– Может и не моё, но только я не уйду, покуда ты мне ответ не дашь.

Поняв, что просто так меня не выставить, господин Шалькхаймер повернулся обратно и тяжело сел на кровати. Глянул на меня как жертва на палача. Я же подбоченился и даже ногу на ногу закинул.

– Ну так и что? Будешь рассказывать?

Потянулся бедолага к палинке, да я бутылку перехватил.

– Дай! – кричит.

– Нет, друг, больше у тебя этой гадости не будет. Зигхильда, принеси господину воды! – позвал я, открыв дверь. – Ты лучше расскажи, отчего печалишься.

Тяжело вздохнул пивовар, головой тряхнул, да начал своё невесёлое повествование:

– Всему виной зайцы проклятущие. Обманули же меня, снова обманули. Как глупого Ханса провели. И уж в который раз. Долго я думал, будто смогу вольпертингеров вырастить, да в лесу у себя поселить. Вон там, – он махнул рукой в окно. – Я ж их больше, чем своё пиво любил. Считай меня последним идиотом, но и пивоварню-то ради них завёл. Думал, разведу этих, потом новых куплю. Будут они вокруг скакать, а я стану смотреть и радоваться. На последнюю партию особенно большие надежды возлагал. Думал: вот они – настоящие. Всю мне голову запудрил торгаш, чтоб ему антихристовому семени, пусто было. Ходил ведь каждый день, как дурак, бугорочки на головах у них щупал, думал, будто вот-вот рога расти начнут, – по щеке господина Шалькхамера прокатилась слеза. – А потом ко мне Шмидхойзер пожаловал, уж не знаю, ангелы ли, черти ли его принесли. Только вот он прямо сказал: зайцы это простые, никакие не вольпертингеры. Я ж сначала ничего, только отмахнулся да в дом пошёл, а потом три шага шагнул и меня, как молнией ударило, как только на ногах устоял. Точно же зайцы! Ну, – думаю, – ничего, не впервой мне обманываться. Начал себя утешать, уговаривать. Да только не знал я с тех пор покоя. Всё мысли в голове роились, словно осы, так и ужалить норовили. Сна я в первые же дни лишился. Делать всё медленнее стал. Вот пришлось мне письмо писать. Сел пару фраз вывел, а потом снова накатило, и писать уж не могу. Сижу чуркой и в стену гляжу. Вот утро вставать пора, а лежу и с постели, и нет мочи подняться. А дальше, сам знаешь, палинка пошла. И за зайцев обидно, и за себя, что меня все обмануть горазды, а я на все уловки ведусь.

Много ещё говорил Шалькхамер и про жену покойную вспомнил, и на бездетность посетовал. Про смысл жизни упомянул, дескать нет его уже, и на Господа нашего роптал, и всех святых Его. Сумел я Хорста убедить помыться, побриться, переодеться. Меж тем Зигхильда комнату его убрала, проветрила, постель новую застелила. Весь день у него провёл. Когда же на утро прощаться начали, взглянул я в глаза товарища и показалось мне, будто не смог я его воодушевить: всё та же тоска в них, никакого прежнего блеска. Понял я: если ничего не сделать, вскоре ещё хуже будет.

– Попробую я твоему горю помочь, – сказал я, сам ещё не ведая, как. – Перво-наперво узнаю, есть ли вообще звери такие, и где их сыскать можно. Может и нет их вовсе.

– Попробуй, – только и вздохнул Хорст.

Обнялись мы, и я ускакал в Кронштадт.

Вот сидел я в своей лавке и думал, у кого бы о вольпертингерах-то спросить. Знаете вы или нет, но во всём Бурценланде самым умным слыл магистр Клингзор. Говорят, будто родился он до основания города. Если так, то ему без малого триста лет, если не больше. А ещё предрёк он рождение святой Елизаветы, дочери короля Андреаса II. Слыл тот Клингзор знатоком тёмных искусств. Знал он о движениях звёзд и планет на небосводе. Мог мёртвого из могилы поднять, и в былое заглянуть, и в грядущее. Кому как не ему знать о зверях невиданных. Только как подступиться-то к чародею?

Только подумал, как заскрипела дверь, и сам Клингзор на пороге показался. Я прямо с места соскочил от удивления и испуга. А он, важный такой, идёт, словно епископ в пятидесятницу, посохом по полу постукивает и улыбается лукаво. На нём роба тёмно-синяя, украшенная золотым шитьём, узорчатый кушак с кистями, а на груди подвеска с двумя драконами, промеж которых огромный карбункул огнём пылает. Сам ничего не говорит, на товары посматривает, но всё больше на меня косит, дескать решусь ли заговорить о том, что у меня на сердце.

– Доброго дня Вам, магистр Клингзор, – начал я.

Обычно я приветствую покупателей словами «Бог в помощь». Но таким, как он, божья помощь, явно ни к чему.

– И тебе доброго, Йоханнес, – сказал и воззрился на меня.

– У меня к Вам разговор имеется, господин Клингзор, – начал я издалека, ведь боязно прямо спрашивать.

– Ну что ж, приходи ко мне сегодня после заката, тогда и потолкуем, – отвечал знаток тёмных искусств.

Я кивнул.

– А не боишься? – лукаво улыбнулся чародей. Сказал и вышел. Так ничего и не купил, и ни о каком товаре не осведомился.

Как солнце село, отправился я на Шварцгассе к особняку Клингзора, тому самому с драконами на фасаде. Взял с собой бутыль лучшего вина из Вурмлоха и фонарь. Страшно, конечно, но делать-то нечего. Говорили же, что, если с такими людьми договариваешься, нельзя от своих намерений отступать. Мстительны они очень. Если струсишь, будет только хуже, найдёт тебя колдун даже в собственной постели, и ни имя Господне, ни святые Его тебя не уберегут.

Подошёл я к воротам – открылись двери сами собой, а затем за мной замки сами и защёлкнулись. Далее путь лежал по туннелю, по которому повозки во двор въезжают. Идти-то там десять шагов, а ноги, словно каменными сделались, трудно ботинок от мостовой оторвать. Вдруг слева вой послышался, да жалобный такой, будто по покойнику убиваются. Прислушался, мать честная: «Спаси нас, Йоханнес, мы – души тех, кто сгинул в горах». Дальше иду. Справа голос скрипучий раздался: «Варись варево густо, будет людям пусто! Вот яд гадюки, вот рука мертвеца, вот роса висельника, вот глазки младенцев». И тут от стены таким удушливым и едким потянуло, что я задыхаться начал. Ком к горлу подступил. «Ну, – думаю, вывернет меня прямо здесь наизнанку». Но я нос и рот зажал, дальше пошёл. Тут сверху шорох донесся. Не иначе как промыслом божьим отшатнулся я к стене, и тут из дыры в потолке кипяток полился. Жаром так в лицо и пахнуло. А потом глядь – и нет ничего, плиты каменные сухие, нет на них ни капли. Не иначе, морок.

Вот вошёл я во двор. Справа по деревянной лестнице человек спустился. Меня увидел и фонарь поднял. Гляжу, а лицо у него бледное, сероватое, как неокрашенный лён, и глаза тусклые, белёсые. Взял он меня за руку и наверх повёл, пальцы у него ледяные, а хватка цепкая. Вот вошли мы в комнату, просторную сводчатую, стены панелями деревянными обшиты. Повсюду шкафы громоздятся с книгами и свитками. На столах предметы диковинные, мудрёные приборы да бутыльки с зельями. А посредине на складном кресле Клингзор сидит, как король на троне. Тут провожатый мой в мгновение ока исчез, будто и не было его вовсе.

– Здравствуй, Йоханнес, – приветствовал хозяин. – Знал, что ты не робкого десятка, но не думал, что вот так смело сможешь по моему двору ночью пройти. Ну, говори, с чем пожаловал.

И рассказал я чародею про вольпертингеров, про Хорста-пивовара и про болезнь его.

– Сколько лет живу, никогда таких историй не слыхивал. Думаешь, знаешь людей, как облупленных, а они раз и удивят тебя через сотни-то лет, – усмехнулся магистр. – Значит, ты хочешь доставить другу своему рогатых зайцев. А знаешь ли ты, что зверей таких нет на всём белом свете?

– Нет, не знал такого.

– Но, если уж впрямь хочешь, могу сказать, кто их создать может.

– Скажите, пожалуйста, добрый господин. А то совсем пропадёт человек, сопьётся и по миру пойдёт.

– Сказать-то не трудно. Да только стоить вам будет его помощь уж больно дорого.

– Сколько бы ни стоило, а Шалькхамер на такое дело никаких денег не пожалеет.

– Ну ладно. Слушай тогда. В городе Германнштадте на улице Заггассе живёт мой давний знакомый Мельхиор – лучший алхимик во всём венгерском королевстве. Знает он секреты металлов, камней, субстанций разных. Варит он любые зелья, эликсиры или яды. Он-то и зайца вашего вывести сможет. Только вот существо живое сделать – это же вам не мазь замешать. Много золота он потребует, да ещё всё необходимое достать придётся.

– Я Хорсту передам, а он пусть сам решает, сможет ли заплатить за работу мастера Мельхиора.

– Хорошо, вот держи, записку ему от меня, без неё он вас даже на порог не пустит.

Тут взмахнул магистр Клинзор рукой – в миг со столика свиток запечатанный сорвался, да по воздуху прямо к нему в ладонь и прилетел. Оказывается, он ещё до моего прихода готов был, видать знал чернокнижник наперёд, зачем я к нему пожалую.

На следующий день отправился я в Германнштадт. По дороге в каждом городе про мастера Мельхиора спрашивал. Разное рассказывали про него. Родился он больше трёхсот лет назад где-то немецких землях. Ещё там увлёкся алхимией. За странные опыты не взлюбили его горожане. Кому понравится, если у них под боком распространяются ядовитые миазмы, гремят взрывы и призываются сущности из мира теней? Вот и вынужден был знаток тёмных искусств приселиться в Семиградье, подальше от мнительных соседей. Отправился, говорят, с первой группой поселенцев, той самой, которая и основала деревню на берегу Цибина. Там и люди посмелее были, и человек знающий всегда на новом месте пригодится. А как жизнь в Семиградье наладилась, призвал он работничков – известно каких – и приказал им строить башню в Карпатах до самых небес. И стоит ему захотеть, как чародей тотчас туда из дома своего и переносится. Когда монголы деревню Германна разорили, отправили они отряд ту башню захватить, да не сумели. Всех магистр Мельхиор огнём пожёг, только вот греческим или адовым – тут мнения расходятся. Говорили также, будто удалось ему изготовить философский камень, оттого и живёт так долго. А ещё написал он богохульную книгу «Processus sub forma missae». Только вот достать её можно лишь избранным.

В Германнштадте удалось мне найти мастера, как и казал Клингзор, в Нижнем городе на улице Заггассе. Сначала слуга меня даже на порог пускать не хотел, но как печать кронштадтского чернокнижника увидел, сразу смекнул, в чём дело, сообщил хозяину, и тот разрешил мне пройти. Сумму алхимик запросил немалую, только не велел распространяться на сей счёт. А ещё сказал добыть то, из чего будет вольпертингеров делать: свежие утиные яйца сто штук, семенники зайца на льду, оленьи рога и клыки мускусного оленя с востока. И надлежало явиться нам обоим, ему дескать лучше заклинание на двоих наложить, так как один может не справиться. О чём шла речь я тогда не понял, потом уж сообразил.

Приехал я к Хорсту и всё ему рассказал. Думал, не захочет пивовар такие деньжищи тратить. А он, наоборот, так вдохновился, даже улыбка на лице появилась блеск в глазах вернулся, румянец на щеках проступил. Пришлось ему четверть суммы у ростовщика занять. А ещё клыки мускусного оленя едва нашли. Как всё собрали, поехали в Германнштадт.

Ждал нас уже Мельхиор. Времени зря тратить не стал. Сперва реагенты осмотрел, потом золото пересчитал. А затем три раза посохом об пол ударил. Тотчас померкло всё перед глазами, и очутились мы с Хорстом в большой длинной комнате, похожей на неф церкви. Над головой своды высокие смыкаются, их рёбра на консолях в форме диковинных голов покоятся. На замковых камнях символы странные вырезаны. Запалубки расписаны, словно ночное небо. Только вот звёзды там впрямь двигались, будто настоящие. А впереди стоял алтарь, накрытый скатертью. На нём – подсвечники, распятие и книга, возможно Библия, а, быть может, и гримуар какой нечестивый. А вдоль стен статуи святых, да только таких, каких нигде больше не увидишь, и свитки в их руках с надписями на латинском, греческом, иврите, арабском, а ещё на странном языке, где вместо букв птицы рыбы, человечки и палочки.

«Где же мы оказались?» – подумал я. В окна посмотрел, да только ничего не увидел, тьма за ними кромешная. Вдруг дверь распахнулась, и оттуда вышел Мельхиор, облачённый, как священник в парчовом плувиале, с посохом. Магистр начал покаянную молитву, а затем взял с жертвенника книгу и начал читать. И хоть я в латыни не особо разумею, но показалось мне, что раньше в церкви я такого не слышал, а слова его сплошь богохульные, хотя меж ними не раз повторялось имя Господа нашего и матери Его пречистой Девы, а ещё святых и архангелов. Страшно сделалось, а деваться некуда. Так стояли мы с Хорстом и смотрели. И показалось мне, будто воздух сгустился и колеблется в такт голосу. Иной раз жарко становилось, иной раз стужа пробивала. И свечи то трепетали, то вспыхивали. Тьма то сгущалась, то рассеивалась. А тени, тени-то по стенкам скакали, будто живые, как если бы не вдвоём мы с Шалькхамером стояли, а весь зал наполняло множество разных существ.

Затем послышалось пение псалмов, двери раскрылись и в зал вошли люди в облачениях алтарных служек. Они поднесли наши реагенты, а мастер составил их на жертвеннике. Мельхиор развернул корпорал, перелил кашицу из семенников зайца в серебряный сосуд и высоко поднял его на вытянутых руках, читая на распев молитву. Затем он достал кадило и воскурил фемиам, а как благовонный дым рассеялся, омыл руки, а далее к нам повернулся и молиться призвал. Сам же алхимик над алтарём наклонился, руки сложил и зашептал что-то неразборчивое, словно шваб. А затем добавил по одному порошки из рогов и клыков в кубок и над каждым заклинание прочитал. Как всё смешал, достал Мельхиор откуда-то из-под рясы серый камешек, на вид самый обычный, каких на дороге много валяется. Разместил мастер его над чашей, да так, что тот в воздухе повис. Крутится, качается, а вниз не падает. Никогда такого не видел. Затем направил он на потир ладони. Тотчас из их начали вырываться сгустки света и тьмы, а камешек тот, серый, стал их впитывать, а затем как вспыхнет зеленоватым сиянием – у меня даже по спине мурашки волной пробежали. Хорст так вообще назад отшатнулся. А потом столб лучей вниз, в самую смесь извергся. Вспенилась она и чуть за края не перелилась. Затем всё успокоилось. Тогда же вскричал алхимик:

– Эй, Эггихельм, Вакарольф, Блидегар, Трухтари, Хлодерих, Штайнмар, именем Господа нашего и той властью, которую я над вами имею, явитесь по моему зову!

Тут я подумал, что сейчас кто-то ещё из дверей выйдет. Но никого не увидел, только заметил, будто воздух то-тут, то там густеть начал и дрожать, как в жару. Отовсюду послышались писклявые голоски, да мерзкие какие:

– Чего изволите, господин?

– Именем Адонай, Саваоф, Элохим приказываю Вам, проказливые бесёныши, внести эссенцию из этой чаши вон в те яйца. Берите поровну и ни одного не пропустите!

И опять со всех сторон раздалось:

– Будет исполнено, мастер Мельхиор.

Как я ни смотрел, а ничего разглядеть не удалось. Но видимо быстро сработали, черти, так как в считанные мгновения потир опустел, а чародей его платом закрыл.

Тогда велел алхимик:

– Эй, Эггихельм, Вакарольф, Блидегар, Трухтари, Хлодерих, Штайнмар, убирайтесь туда, откуда пришли!

– Как скажете, хозяин, – запищали невидимые помощники.

Тут повернулся магистр к нам и сказал:

– Теперь лежит на вас заклятие. Нарушите его – не видать вам вольпертингеров. Сделайте всё, как я говорю, – до исхода седьмого дня вылупятся они из яиц. Власть моя над моими подручными по договору распространяется лишь до ворот города. А они – бесенята проказливые: меня только слушают, а другим всегда навредить хотят, особенно тогда, когда дело их трудов касается. Как выедете на дорогу, так мчитесь, не останавливаясь, и назад не оглядывайтесь. Кого бы вы не увидели, что бы не услышали, не сворачивайте с пути, не назад не смотрите, продолжайте скакать, покуда после рассвета не увидите крест на башне ближайшей деревни. Вот тогда силам моих помощничков конец. А о том, что здесь видели и как зверей заполучили, никому не рассказывайте семь лет и три дня.

Вручил Мельхиор нам ящики с яйцами, а в придачу дал порошок волшебный, что все запоры отпирает, дабы мы ворота ночью открыть смогли. А затем чародей три раза посохом об пол ударил, и оказались мы снова в его гостиной в Германнштадте. Попрощались мы с алхимиком, на улицу вышли, смотрим – ночь наступила. Сели мы в телегу и выехали из города через Хельтауэрские ворота. Те от средства мастера сами собой распахнулись. Поначалу вроде бы ничего особенного не происходило. Тишина кругом, лишь изредка птица в кустах крикнет или ветер в кроне ветками зашумит.

Но стоило нам только в лес въехать, как сзади конский топот послышался. Хотел я было посмотреть, да вспомнил о словах магистра Мельхира. И Хорсту говорю:

– Не оборачивайся, то бесы нас пугают.

Тот только кивнул да лошадей подстегнул. Вид у него такой сделался, будто пожалел он уже, что с алхимиком связался.

Дальше крики послышались и улюлюканье, стук копыт громче стал, оружие забренчало, как если бы за нами гналась шайка разбойников. А Шалькхамер только своих кляч подгоняет. Тут стрелы у нас над головами засвистели. А потом и выстрел из ручницы грянул. Пригнулся я, но оборачиваться не стал.

Дальше стихло всё, как будто погоня исчезла куда-то. Но не проехали мы и мили, как со всех сторон деревья скрипеть начали. Затрещали ветки справа, слева и вверху, будто ломаются. По чаще вой разнёсся. Тут впереди старый бук качнулся. Корни из земли выворотило и ствол поперёк дороги упал. Хорст уж было поводья натянул, да я его придержал:

– Не надо! морок это.

И как только лошади уже на расстояние одного локтя к бревну приблизились, исчезло наваждение – путь освободился. Снова затихло всё вокруг. Только топот копыт да шелест листьев слыхать.

И тут из кустов на обочине хрип послышался. А далее вой и стоны замогильные, да жуткие какие, точно неупокоенные души голосят. То тут, то там между деревьев глаза горящие засверкали. Гляжу, а прямо из земли вурдалаки полезли, руки тянут и когтями грунт разгребают. А впереди, о Иисус и все апостолы Его, мертвец в саване по воздуху летит. Кожа с костей лохмотьями свисает, глазницы пустые, а рубище по ветру развевается. Страсть как я тогда напугался. Это после уже в голову пришло: если б то настоящая нежить с того света явилась, то лошади бы встали. А раз не испугались, то никакого призрака и не было вовсе. Снова пустое видение бесенят мельхиоровых. Коняги-то они почитай, поумнее нас грешных, мороком их не поведёшь. Растопырил покойник руки и на нас бросился. Я только перекреститься успел. Проехали мы прямо сквозь призрака, и снова тишина наступила.

Меж тем светать начало и выход из леса впереди показался. Как вдруг сзади голос раздался, женский печальный:

– Хорст-Хорст, повернись, погляди на меня. Это я, жена твоя, Ута.

Посмотрел я на приятеля, а тот вздрогнул, и поводья чуть из рук не выпустил.

– Эй! – кричу я, – не слушай её. Не жена она тебе вовсе!

А та продолжает, да ещё жалостливее:

– Эх, Хорст-Хорст, свёл ты меня в могилу до срока. Тяжек был мне воздух твоей пивоварни, отравили меня миазмы варева твоего. Кабы не ты, жила бы я сейчас да горя не знала. Погляди в глаза жене своей. Тогда только прощу тебя.

Смотрю, а Шалькхамер кривится и слезу рукой утирает.

Тут лес закончился – поля пошли. По правую и левую руку хуторки показались. Зоря на востоке занялась. А создание нечестивое всё не унимается:

– Знаешь ты, муж мой, как загубил ты меня. Не смог мне лекаря достойного нанять, золота пожалел. А те, кто лечил меня шарлатанами оказались. До конца дней своих казниться будешь. Вспомни, как я в лихорадке билась, вспомни, как у меня горлом кровь шла.

– Нет! – вскричал Хорст. – Всё я для тебя сделал, и лекарей лучших приводил, и лекарства все их покупал, и молебны об исцелении заказывал.

– А коли так, то почему мне в глаза не смотришь? Стыдно тебе? А ежели стыдиться нечего, то посмотри на меня. Вот я за твоим левым плечом стою.

И тут призрачная рука товарища моего обняла. Снова слёзы из глаз его полились. Выпустил он поводья, и уж поворачиваться начал, как я его за голову схватил.

– Нет! – кричу. – Не верь ей. То наваждение.

Но тут Шалькхамер зубы сжал, вырвался и назад обернулся. Но в тот самый миг из-за деревьев крест церкви в Хельтау показался. Растаял призрак в воздухе, а с ним и власть бесов над нами иссякла.

Через семь дней, как и говорил Мельхиор, вылупились из яиц вольпертингеры. Телом, как зайцы, только на спине крылья утиные, на голове рога оленьи, а изо рта клыки торчат. Ох и шустрые оказались, Хорст с Зигхильдой за ними еле присматривать успевали. И сам я их собственными глазами видел. Торговля хмельным напитком наладилась. Как хозяин за дело взялся, так пиво сразу стало, как и прежде, а то и лучше.

Когда же зверьки подросли, пришло время их на волю выпускать. В честь такого события пригласил меня Шалькхамер к себе. Как же быстро они побежали, сразу в чаще скрылись, только их и видели. А после сели мы с Хорстом с кувшинчиком белого, колбасками да квашеной капустой.

– А с чего тебе вообще пришла в голову идея вольпертингеров развести? – спросил я друга.

– Да было у матушки чучело зверя этого, на каминной полке стояло. Очень уж она им гордилась. Однажды зашёл к нам молодой господин, умный, в Вене в университете учился. Тут мама ему как дорогому гостю чучело-то и показала. А тот только посмеялся, сказал, что не бывает таких животных в природе. А вещицы эти охотники нарочно делают, дабы подороже продать. Взял он чучело в руки, покрутил, повертел и показал, где крылья нитками пришиты, а рога с клыками мастикой приклеены. Ох и расстроилась тогда мама. Три дня с мигренью промаялась. А я ей компрессы на голову клал. Тогда говорила она мне: «Ты ему не верь, есть на свете вольпертингеры. Я-то точно знаю. И ты одного их них обязательно увидишь».

Прижились рогатые зайцы в Семиградье. Не раз их охотники видели. Но бить не решаются, беду на себя накликать боятся.

Екатеринбург, 2020 г.

Чудотворная икона

На юго-востоке Трансильвании, словно клин, с севера на юг прорезают Карпаты горы Пьятра-Крайулуй. Сложены они древними известняками. Порода здесь сплошь изъедена пещерами, словно ноздреватый сыр. С запада, где набирает силу поток могучей Дымбовицы, склоны особенно крутые, с востока – более пологие. Там, неподалёку находится знаменитый перевал Бран с замком, охраняющим путь в Валахию. У подножья хребта зеленеют раскидистыми кронами пышные буковые леса, выше темнеет густой ельник, а дальше простираются пестрые луга, где разномастные травяные подушки чередуются с чахлым низкорослым кустарником да серыми или белыми скальными выходами. Каждое растеньице здесь пускает упругие волокнистые корни глубоко в бедную почву, прорываются они через щебень и галечник, дабы ни порывистый ветер, ни быстрые воды, ни ползучие ледники не смогли выкорчевать их из грунта. А надземные побеги все сплошь невысокие. Во второй половине лета глаз радуют пурпурные венчики местного вида гвоздики, пушистые белые эдельвейсы, яркие пучки цветов жёлтой горечавки.

Травы в Пьятра-Крайулуй сочные и питательные. А потому издавна выгоняли люди на местные угодья скот. Едва весеннее солнце растопит снег, собирают пастухи овец со всей деревни и отправляются вверх через леса к высокогорным лугам, где встают лагерем и остаются всё лето. А с наступлением холодов откормившихся животных с новым густым руном возвращают в родные стойла. Много опасностей подстерегает крестьян на диких склонах. В чаще обитают медведи и волки, рыси и свирепые кабаны. Каждую ночь над кряжем разносится протяжный горестный вой, от которого сердце замирает, а кровь стынет в жилах. Старики с давних пор говаривали, будто не только серые хищники поют во тьме, зову их вторят вырколаки, приколичи, злокозненные стригои и духи всех, сгинувших вдали от дома.

Некогда на северных отрогах Пьятра-Крайулуй в полудне пути от Рышнова была деревенька Кодроши. Спряталась она на обширном уступе промеж буковых и еловых лесов. Вела туда лишь тропинка, петлявшая вдоль скал и каменистых отрогов. По ней едва могла проехать одна телега. Жили в деревне валахи.

Исповедовали сельчане православную веру. И хоть была она гонима венгерскими королями, не смогли её искоренить ни угрозы, ни сладостные обещания, ни суровые законы. Сначала поставили поклонный крест, а затем уж и церквушку деревянную всем миром справили. Только вот во времена государя Матьяша беда пришла. Как-то ночью, когда все спали, загорелся деревенский храм, вспыхнул, что сосновая хвоя. Вмиг огонь весь сруб охватил. Тушили пожар долго, до самого утра. Уж не желали спасти постройку, боялись, как бы пламя на соседние дома не перекинулось. Все сошлись во мнении, что дело тут нечисто. Видимо учинили злодеяние стригои.

А когда уже на следующий день разгребали пепелище, то под обугленными брёвнами икону нашли – святого Николая. Одна она из всего убранства осталась. Конечно, досталось образу: подпалины кругом, краски потускнели, гарь и копоть глубоко въелись – не отчистить. Однако решили его в новую церковь перенести в память о старой.

Возвели храм больше прежнего, и просторнее, и светлее, и краше. А икону ту на северной стене повесили. Вскоре отметили сельчане, что всяк немощный, кто перед образом из пожарища помолится, от недуга излечится. Слепые начинали видеть, глухие – слышать, лихорадочные не тряслись от озноба, лентовики исторгались, проходили боли в вертлугах, прекращалась чахотка, язвы очищались от ихора и затягивались сами собою.

И хоть стояла Кодроши в стороне от проезжих путей, да и своротку на неё отыскать было непросто, а сама тропа петляла промеж скал, древостоя, обрывов и курумников, потянулся в деревеньку православный люд со всего Семиградья: кто с подагрой, кто с золотухой, кто с сухоткой, кто со сглазом, кто с нарывом, а кто и с душевным недугом. Каждый немощный становился перед ликом Николая Угодника, горячо молился, а после оставлял приходу щедрое пожертвование. В тот же миг страждущие начинали идти на поправку, а на исходе пяти дней полностью проходила хвороба, и возвращался домой паломник полностью здоровым, повсюду преумножая славу чудотворного образа.

Дошли вести об исцелениях и до унгровалахийского митрополита в городе Куртя-де-Арджеш. Послал он в Кодроши диакона Фабиу Кожока, дабы тот самолично взглянул на икону, собрал все свидетельства и доложил почтенному архиерею, что ему удалось разузнать.

Поскакал Фабиу по торговому пути до замка Бран, а оттуда свернул на запад, к хребту Пьятра-Крайулуй, долго петлял он по горным дорогам, быстрые ручьи да буреломы преграждали его путь, упавшие со скал валуны скрывали тропку, несколько раз доносился из чащи рёв матёрого медведя, а с наступлением сумерек пронзительно завыли волки. Наконец после двух дней пути из Валахии, к ночи, добрался диакон до деревни, принял его местный священник, отец Серджу. Хотел было гость тот самый образ посмотреть, да хозяин его отговорил, дескать поздно уже, нечего после заката в церковь ходить, завтра увидим.

На утро пошёл Фабиу в храм, красивый бревенчатый, не в каждой деревне такой увидишь, в Трансильвании уж тем более. На деньги паломников добротный забор поставили и ворота резные. Показали ему икону чудотворную. Потемнела доска от пожара, края изрядно обуглились. Сажа напрочь въелась – не оттереть. Сам лик святого тусклый какой-то, нечеткий, неприятный на вид. И очи глядят недобро, видимо, сильно черты копоть исказила. Хотел диакон было помолиться, но вдруг что-то странное почуял, непривычное. Неужели отвращение к святыне? Нет, быть такого не может. Перекрестился наскоро, да глаза отвёл. Тут отец Серджу разговором отвлёк. Тем временем один за другим потянулись в дом Божий прихожане. Странное дело, все как один образ Николая стороной обходят. Никто перед ним не кланяется, ниц не падает, и будто бы вообще стараются не глядеть на него селяне.

Тут спросил Фабиу настоятеля, нельзя ли поговорить с теми, кто от хворей Божьим промыслов исцелился. Стушевался тут же святой отец, глаза забегали, будто испугался чего. «Нет, – отвечает, – сейчас нет никого из них в деревне. Кто стада на горных лугах пасёт, кто на заработки в Рышнов и Кристиан подался, кто на торжище в Брашов отбыл».

Тогда пошёл диакон по деревне, побеседовать с крестьянами да про чудотворную икону разных историй послушать. Снова удивился он. Никто об уцелевшем в пожарище образе говорить не желает. Рассказывают все одно и то же, дескать многие исцеляются, но сам я здоровьем обладаю отменным, к помощи иконы не прибегал. Меж тем заметил Фабиу старуху с узловатыми пальцами да спиной горбатой, что краем улицы с корзиной брела и на клюку опиралась.

– Бог в помощь, бабушка.

– И тебе внучек.

– Дай помогу тебе с твоей ношей.

– Помоги-помоги, сердечный. Дом мой недалече уже. Вон в ста шагах будет.

Взял диакон корзинку и понёс.

– Вот, смотрю я, стара ты, бабушка, пальцы твои костоедой скрючило, да и спина не разгибается совсем. Ходить тебе больно. А у вас в церкви икона чудотворная висит, что всех немощных исцеляет. Почему не сходишь, иконе той не помолишься?

– Ох, что ты, внучек, беды мои не от болезни какой, а от старости. Вот меня к земле-то и клонит. Долго я уже траву топчу, давно изошёл мой срок небо коптить. Не поможет мне никакое исцеление. Если уж о чем молить Всевышнего буду, так о скорой кончине, чтобы быстро Богу душу отдать, обузой никому не быть.

Ничего больше не сказала крестьянка, а как до дому её дошли, взяла корзинку и даже не попрощалась. Совсем голову повесил Фабиу. Как же про икону-то правду узнать? Неужели пустые слухи всё то, что про неё рассказывают? Воззвал он тогда к Господу да святым Петру и Павлу. А как молитву дочитал, на самом краю деревни оказался. Смотрит: мазанка неказистая на уступ скалы навалилась. Стрехи все рассохлись. Крыша травой и мхом поросла да мелким кустарником. Вдруг низенькая дверка распахнулась, а из проёма старичок выглянул, воровато кругом поозирался и диакона к себе поманил.

Прошёл Фабиу внутрь, чуть головой о притолоку не стукнулся. Указал ему хозяин на лавку, сам на другой пристроился и такую речь повёл:

– Знаю-знаю я, зачем ты в Кодроши пожаловал. Хочешь про ту самую икону узнать. Только никто тебе ничего не расскажет, кроме меня. Правду они скрывают, горькую правду. Как ту икону нашли, я сразу сказал, что не место ей в новой церкви. Да только кто меня послушает? Как её из пожарища достали отец Серджу это чудом объявил, дескать потому-то её огонь и пощадил, что нам она потребна будет. Я же, взглянув на неё понял: не та икона-то. И дело не в саже, и не в углях, и не в потемнении красок. Выражение лица у святого другое. Прежний благостно смотрел, с любовью. А нынешний глядит лукаво, будто обмануть собирается. По мне, так прежняя икона, как и остальные сгорела, а эту те самые стригои подбросили, что церковь запалили. Все те исцеления лишь горе принесли. Ты спрашивал, где те, кто от немощи избавились. Так я скажу тебе. На погосте они. Все там, все до единого.

– Как так? – воскликнул дьякон.

– А вот как. Ты слушай лучше. Жила здесь в Кодроши Ликуца, вот только Бога чем-то прогневала. Сын её чахоточным вырос. Тощий и серый, губы синие, а под глазами тёмные круги. Два шага шагнёт – задыхается. Даже лежать не мог, только полусидел в кровати, всё в его груди клокотало и свистело. Как кровью харкать начал, повела его мать в церковь, почти на своем горбу и принесла. Пал он перед иконой ниц. Как начал молитву творить, закашлялся, кровь у него горлом пошла. Думали: всё, тут вот Богу душу и отдаст. Но нет, успокоился вскоре. Смотрим – дышит. Домой бедолагу дотащили. С того дня парень поправляться начал. Свисты в груди прошли, лежать начал, выспался первый раз за год. А дальше ходить стал, есть сам и пить. Лицо бледным сделалось, потом и вовсе румянец появился. Ликуца на него не нарадовалась. А сам он шутить начал: «Вот силушки наберусь и к Дойнице-хохотушке посватаюсь». Только вот и сорока дней не прошло, как ночью вновь начал кашлять бедняга. Вмиг побледнел и снова харкать кровью стал. Под утро отмучался. А через полтора года и мать за ним в могилу последовала. Не смогла горя пережить.

Другой случай был. Жил у нас Маноле, обжора и выпивоха. Благо, Господь его хозяйством хорошим наградил, да сыновьями крепкими. Вот только всё, что ни выручат за свои шерсть и кожи, всё тратил Маноле на вино да еду. Ел в три горла и пил без меры. Растолстел мужик, брюхо наружу из-под рубашки выкатилось, щёки обвисли. И вот начал у него после каждого застолья живот болеть, да так сильно что иной раз по три дня с постели встать не мог. Рвота и понос мучали. Кожа бледнела, на лбу испарина выступала. Но Маноле всё неймётся. Отлежится, полегчает ему, и уже через неделю опять за своё принимается. Время шло, болеть он стал дольше и всё тяжелее. Глаза пожелтели, живот раздулся, будто бурдюк с водой, а ноги и руки, наоборот, тонкими сделались, усохли. Когда ходить уже совсем тяжело стало, отправился Маноле в церковь, припал к иконе, об исцелении попросил и в грехе чревоугодия повинился. В тот же день ему полегчало: дышать стало легче, боль в животе прошла, глаза от желтизны очистились. А через несколько дней и живот спал, и силы вернулись. Начал Маноле опять есть-пить по-старому, только теперь перед трапезой всегда Николая Угодника поминал. Прошёл месяц, прошёл второй, и сделалось бедняге снова худо. Живот распух совсем и сделался, как у жабы. Уже не только глаза, а вся кожа пожелтела, а тело синяками покрылось да пятнами красными. Ноги отекли да так, что кожа треснула, а оттуда сукровица сочилась. Раза три носили его сыновья в храм перед иконой помолиться. Но становилось старику только хуже. Вот как-то под утро рвота у него началась кровавая, долго промучался, пока собственной кровью не захлебнулся.

Или вот ещё. Жила у нас как-то Ралука. Красивая была девка, волосы чёрные, как уголь, волнистые, локоны тугие. Лицо приветливое, губы алые, глаза добрые и ямочки на щеках милые. Походка ровная, точно у королевны. Работу любила, всегда матери помогала и бабке старой. А шила и ткала всех лучше. И жених сыскался ей, красавец Михай, высокий парень ладный. Хозяйство у него большое, но со всем управлялся. За что ни возьмётся, всё прибыль приносит. А танцевал он, как сам Фэт-Фрумос. Два года прожили они вместе, да только Господь им ребёнка не дал. Уж и отвары трав всяких пила Ралука и обряды должные соблюдала, а детей всё не было. Стал её муж укорять, дескать зря я тебя взял такую бездетную. А она уйдёт в горы, сядет на бел камень да ревёт в голос. Стала она чудотворной иконе молиться. Каждый день перед ней к помощи Божией призывала. И вот поняла Ралука, что ребёнка под сердцем носит. Михай рад был радёшенек. На следующий день в Брашов съездил и серьги жене серебряные купил. Всё для неё делал, любую прихоть исполнял. А как пришлось Ралуке рожать, так занемогла она. День рожает, второй пошёл, а разродиться никак не может. От боли кричит, в лиходадке бьётся. За бабкой повивальной Михай поехал, а как вернулся, отошла уже Ралука в мир иной. А бабка сказала, что ребёнок поперёк в утробе встал и родиться не смог, только ручка его наружу высунулась. С тех пор не мог себе места найти Михай, всё себя в смерти жены винил. А потом вроде бы отлегло, притупилось горе. Вот однажды поехал он в Рышнов мешки с шерстью на рынке сбыть. А потом мать его случайно увидела: лежат мешки там, где лежали. Почуяло сердце недоброе. Людей созвала. Побежали искать его. Недалеко ушёл Михай. В трёх милях от Кодроши на дне ущелья его нашли бездыханного.

Другой случай расскажу. Жил у нас кузнец Мирча. Вот только этой зимой помер. Был у него сын Раду, в беспамятство впадавший. Иные говорили, будто бесноватый он. Иногда несколько недель ходит нормально, всех узнаёт, матери с отцом по дому помогает. А потом вдруг начинает по полу кататься, выть по-звериному, родных пугаться, на людей нападать, по деревне носиться, дар речи теряет. Скрутят его да на лавку положат, пока не успокоится. Мог по несколько дней, а то и целый месяц в безумии провести. И чем дальше, тем чаще такое с ним случалось. Вот раз затянулось его помешательство. Уже больше месяца на лавке лежит лицом вниз да стонет, а придёт кто к нему, так с кулаками броситься может. Тогда отнесли Раду отец с матерью в церковь, перед иконой положили. «Молись!» – говорят. Затих парень. А потом разум к нему вернулся. Молиться начал. Тут родители сами рядом с ним на колени пали и возблагодарили Господа и Николая Угодника. Два месяца пребывал Раду в своём уме. Давно не бывало такого. Весел стал, незлобив, учтив, улыбаться начал. Думали: прошёл недуг совсем. И вот как-то незадолго до рассвета встал Раду с кровати, взял нож, да заколол мать и младшего брата. И отца зарезать хотел, да тот из дома выбежал и в сарае заперся. На шум народ сбежался. Видят: идёт Раду, вся одежда в крови, а в руке нож, глаза остекленели, лицо, как полотно, бледное, рот полуоткрыт. Подошёл он к амбару, поднатужился и сорвал дверь с петель. Откуда только силища такая взялась? Мирчу увидел и нож для удара занёс. Отец же вилы схватил. «Не подходи! – кричит, – Убью!». А Раду знай себе идёт шаг за шагом. Мирча легонько оттолкнуть его решил, да тот захрипел и бросился. Тогда размахнулся отец, да и всадил сыну вилы прямо в грудь. Тот ещё пару раз ударить пытался, а потом рухнул наземь и дух испустил. Тут и отец рядом упал. Два месяца потом от горя отойти не мог. Да и после не прожил долго, года не прошло, как умер.

И другие случаи рассказал дед Фабиу, да сильно горестно их все здесь пересказывать. Как несколько смертей прошло, заговорили люди, что все чудеса иконы подпаленной бедой оборачиваются. Хотели её из церкви убрать, да отец Серджу не разрешил. Слишком он падок до серебра оказался. Раз паломники в деревню пошли, так пусть хотя бы денег на приход побольше скопить да колоколенку отстроить. Не все его поддержали, но многие. А сейчас уже и паломников меньше стало, видимо люд православный в других деревнях понял, что все те исцеления суть от лукавого.

– Спасибо, дедушка. – сказал Фабиу, – Сослужил ты мне службу великую. Благодарствую. Как хоть зовут тебя, старче?

– Рассказал я тебе всё не для тебя, а, чтобы ты икону ту нечистую из церкви нашей убрал. А как звать меня, о том не беспокойся.

Пошёл диакон в храм снова. Перед иконой встал. Долго на образ глядел. И тут показалось ему, будто и на него самого в ответ смотрят. Почуял Фабиу недоброе. Снял он икону со стены, капнул на лик воды святой – задрожала икона в руках, затряслась.

Тут отец Серджу в церковь вошёл.

– Что ты делаешь?! – закричал.

– Всё я теперь про икону вашу знаю, правды ты от меня не утаишь, стяжатель ты окаянный!

– Дай сюда! – заорал священник и давай икону у Фабиу из рук выхватывать.

И случилось так, что упала икона и о плиты пола ударилась, а от неё большой кусок левкаса откололся. Смотрят, а под ним другой красочный слой обнаружился. Очистили его, а там сам дьявол в аду нарисован с рогами да копытами. Сидит и клыки острые скалит. А вкруг его надпись: «Кто мне молиться будет, всяк мёртвым падёт и других с собой заберёт».

Повинился тогда отец Серджу, покаялся, дескать не знал и не думал, а блеск серебра ему глаза ослепил. Велел тогда он развести во дворе церкви костёр, жителей деревни созвал и про случившееся поведал. Бросил он в огонь икону и крестным знаменьем себя осенил. В тот же миг дым до небес поднялся, ветер налетел, волки в горах взвыли, небо тучами заволокло и ливень начался, будто попытался лукавый пламя затушить. Тогда пали крестьяне ниц и горячо Господу взмолились. Просияло небо, а образ нечестивый в пепел обратился.

Когда отец Серджу диакона Фабиу провожал, то спросил он гостя:

– А кто тебе о судьбе исцелившихся рассказал?

– Да старичок маленький, что на краю деревни живёт.

– Тот самый, у которого дом на скалу навалился? – удивился священник.

– Да, тот самый.

– Так то же Петру-вдовец. Он в начале прошлой седмицы Богу душу отдал. Последний он, кто у иконы той исцеления просил. В прошлом году его удар хватил, нога отнялась, лицо перекосило. После молитвы стал лучше прежнего ходить. А второго удара пережить не смог. Сам отпевал старика.

После событий тех Кодроши и года не простояла. Сгорела напрочь в безлунную ночь. Многие люди в огне погибли. Говаривали одни, будто стригои её подожгли, иные же, что Господь грешников за сребролюбие покарал. Люди кто куда разошлись, не пожелали на проклятом месте жить. А отцу Серджу в служении запретили, сослали его в монастырь до конца дней грехи замаливать.

Екатеринбург, 2020 г.

Меч Дракулы

Я, Мельхиор, мастер-алхимик из города Германнштадт, в день святого Игнатия Теофороса Антиохийского года Господа 1510 в правление доброго короля Владислава II пишу сие послание в назидание каждому, кто волею Всевышнего или по наущению Дьявола завладеет предметом, ныне пребывающем в моём распоряжении. Речь идёт о мече, который я получил от последнего его хозяина. Как писал святой Фома Аквинский, «Diabolus non sit causa peccati directe et sufficienter; sed solum per modum persuadentis, vel proponentis appetibile»4. Так вот клинок этот и стал орудием в руках Лукавого, с помощью которого он и предлагал объект желания, тем кто вожделел власти, могущества и богатства.

Оружием этим владело немало людей. Каждый из них пытался обуздать силы, в нём заключённые, но никто не смог совладать с ними, а потому все они или погибли от собственного неблагоразумия, или же по наущению Всевышнего смогли отказаться от предмета нечестивого и богопротивного. Причём чем больше отдавался владелец клинка страстям, тем ненасытнее и яростнее становились силы тьмы, и тем труднее становилось выстоять против их.

История моя берёт начало на Святой Земле. Когда христиане освободили Гроб Господень от неверных, в Иерусалиме на деньги одного достойного и благочестивого купца и его богобоязненной супруги был выстроен госпиталь, в коем каждый прибывавший из немецких земель находил поддержку и всяческое вспоможение. А достойные мужи, трудившиеся в нём, основали Тевтонское братство Святой Марии в Иерусалиме. Но, когда Саладин захватил Город Городов, все, служившие в доме милосердия, покинули его и долгое время скитались, испытав множество невзгод и лишений.

И вот в году Господа 1190 оставили те немногие последнее пристанище и направили свои стопы к городу Акра, который осаждало христово воинство. И побуждаемые любовью к ближнему и самоотверженностью, при поддержке многих торговцев из Бремена и Любека, братья обустроили новый госпиталь за кладбищем святого Николая между горой и рекой в палатках, сшитых из парусов. Вскоре же после поражения неверных в году Господа 1191 лечебницу перенесли внутрь городских стен в здания поблизости от башни святителя Николая и резиденции патриарха. И многие из тех досточтимых братьев боролись с нечестивцами не только молитвой и исцелением немощных, но и силой оружия.

Трудился тогда в доме милосердия один святой монах по имени Готтфрид из Эрфесфурта. Столь усердствовал он в делах, угодных Господу, что однажды, изнурённый строгим постом и многодневным бдением, упал без чувств, и никто не мог привести его в себя. На исходе трёх дней разомкнул он веки и рассказал, будто, пока он пребывал в забытьи, сам архангел Михаэль явился, и возвестил о мече, который надлежало выковать, предназначалось ему победить врагов христианской веры, освободить Гроб Господень и вернуть госпиталь на его прежнее место. Также явлено было святому человеку о том способе, коим следовало сей клинок изготовить. И сталось то в году Господа 1193. Тогда повелел приор Хайнрих Вальпот фон Бассенхайм выковать меч из лучшей стали, какую только сыскали на Святой Земле. А изготовил его досточтимый брат Бернхард, бывший в Золингене искусным оружейником. Прибыл сей благонравный муж в Палестину по зову Всевышнего в составе христова воинства и принес там обеты. Закалил он клинок в воде из реки Иордан, взятой в том месте, где крестился наш Спаситель. И говорили, будто, когда работал кузнец, вторило ударам его молота ангельское пение с небес.

Принесли меч Теобальду, епископу Акры, и прелат тотчас узрел на нём Божье предначертание и предсказал многие чудеса, которые осуществятся при посредстве его. Возложил пастырь клинок на алтарь и благословил его молитвой. Тотчас осветилась церковь, будто само солнце низошло под её своды, в воздухе разнеслось дивное благоухание, а все прихожане пали ниц. Тогда передал преподобный святое оружие монахам, и те весь день и всю ночь распевали над ним псалмы. Вот так обрели члены братства оружие, преисполненное неземной благодати.

Вскоре преобразовали братство святой Марии в орден. Мечом тем владели лучшие рыцари, превосходившие остальных по доблести, отваге, рвению, равно как и по благочестию и усердию в делах Божьих. Тогда же явил клинок миру потенции, сокрытые в нём. Не мог он ранить правоверного, но, будучи обращённым против нечестивцев, троекратно преумножал мощь воина, придавал силы, когда были они на исходе. Тяжёлая кольчуга становилась с ним легче рубахи из тончайшего шёлка. А ещё говорили, будто вода, стекающая по его долу, останавливала кровотечения и исцеляла раны. И ежели хозяин оружия сего падал в бою, взлетал меч в воздух и рубил врагов сам, как если бы находился в умелой руке, и никого не подпускал к поверженному рыцарю.

Однако правоверные на Святой Земле получали всё меньше поддержки. Ожидания большой армии, способной отвоевать Иерусалим у сарацинов померкли. Новоизбранный магистр ордена Германн фон Зальца, благороднейший муж исключительной дальновидности, преисполненный Святого Духа, узрел иное предназначение, вверенного ему братства. В ту пору немало язычников нападали на восточные рубежи христианских королевств. Подобно диким варварам, богомерзкие орды нечестивцев набрасывались на любой город или селение, огнём жгли дома и церкви, убивали людей, бесчестили женщин, оскверняли святые реликвии, вкушали плоть человеческую, приносили жертвы ненасытным идолам. Правил тогда в королевстве венгерском возвышенный помыслами монарх Андреас, за своё благочестивое рвение прозванный Крестоносцем. По совету ландграфа Тюрингена, Германна он пригласил братство святой Марии защищать далёкую Ультрасильванию от набегов куманов, распространять и преумножать среди диких народов истинную веру к вящей славе Божией. Обещал государь рыцарям дать область, именуемую terra Borza, за рекой Алт, у подножия Карпатских гор. Жили там лишь немногие отважные люди из числа немцев. В остальном же оставалась та земля deserta et inhabitata5.

Более остальных возжелал отправиться к новым рубежам могучий воитель, брат Дитрих, заслуживший уважение в ордене ревностным служением и непоколебимой твёрдостью духа. Его-то и назначил упомянутый Германн фон Зальца ландмайстером в будущую провинцию, и для успеха богоугодного предприятия даровал ему тот самый меч. Тогда собрал брат Дитрих две дюжины верных рыцарей, множество воинов, монахов, простых поселенцев и отправился в Венгрию в году Господа 1211. Прибыв в Ультрасильванию, не нашли они лучше места для города и столицы, чем холм у реки Алт, заложили они там крепость и назвали её Мариенбург в честь святой покровительницы ордена. Каждый год прибывали новые поселенцы из Тюрингена, Хессена и других концов империи и основывали деревни там, где раньше бегали лишь дикие звери. Все набеги куман отражались. Никто теперь не смел грабить, жечь и разрушать во всей Дакии.

Однако Лукавый с самого начала заронил тлетворное семя в данное предприятие. Потому желал упомянутый брат Дитрих покинуть Святую Землю, что хотел он освободиться от надзора со стороны других членов ордена, в особенности достославного магистра Германна. В Палестине, будущий ландмайстер ознакомился со многими богопротивными лжеучениями местных язычников, еретиков и колдунов, начала которых коренятся во тьме веков задолго до прибытия в наш мир Спасителя. Приобрёл он там множество кодексов и свитков по тёмным искусствам и демонологии, кои хранил в секрете от других братьев. Одно желание снедало его – опробовать поскорей те обряды, ведь авторы их сулили огромное могущество тому, кто освоит их нечестивые таинства. И те рыцари, которых отобрал брат Дитрих с собой в землю Ультрасильванскую, полностью разделяли его святотатственные убеждения и признавали его за первого и старшего.

Тогда в Мариенбурге обустроили они под церковью святой Марии крипту, куда не дозволяли никому входить: ни служкам, ни прихожанам, ни простым воинам. Спрятали они там те самые книги, начертали на стенах магические знаки, возвели богопротивный алтарь. И ещё говорили, будто со всей земли дакийской свозили они себе предметы римского идолопоклонства. Вот там, в подземелье проводили отступники свои порочные обряды. Призывал сей Дитрих множество падших духов, бесов и элементалей. Избранных он поглощал и подчинял, и, таким способом, обрёл разные колдовские способности и умения. И вот, когда могущество его и искушённость в тёмных искусствах многократно приумножились, явил брат Дитрих ужасающую сущность из самых глубин преисподней. И заявило нечестивое порождение, что в знак договора и пакта потребно ему осквернить самое священное, чем владеет орден. И тогда поднесли отступники ему тот самый меч, выкованный на Святой Земле. Тотчас изошла из клинка вся Божья благодать, а её место заняла скверна и пагуба. И хоть сила и могущество оружия в тот день многократно преумножились, происходил источник их не от Господа нашего, а от Лукавого.

Теперь о том, что говорили о мече, и тех свойствах, которые обретал с ним его хозяин. Как и прежде увеличивал он мощь рыцаря, им владевшего, но теперь не делало различий лезвие между праведниками и неверными, а разило всех без разбора. Раны же им нанесённые неизменно гноились и долго не заживали. Острие же, будучи опущено в напиток, наполняло его ядом более смертоносным, чем сок мандрагоры, дурмана или болиголова. Кровь же, попав на проклятый металл, не стекала и не сохла, а впитывалась внутрь, так как сущность, обитавшая внутри, использовала её в качестве пищи. Владелец мог отпустить нечестивое оружие, дабы оно само летало по воздуху и сражалось, будто управляемое кем-то незримым. И ещё рассказывали о нём, что, если желал владелец меча знать, что говорит тот или иной человек, стоило лишь поднести клинок к уху, как тут же раздавались слова, произносимые тем несчастным, хоть и находился он за много миль. Смелость с таким клинком переходила в безрассудство, а чувство боли притуплялось, выносливость возрастала, равно как и скорость, ловкость и проворство. А потому становился тот воин неистовым, словно раненый вепрь, и сражался за троих или четверых. Стрелы отскакивали от его доспеха. И каждый, кто пребывал подле него, разделял данное исступление, но в меньшей мере. А кроме всего прочего мог меч сам разговаривать с хозяином и внушать ему греховные мысли и желания. Одни говорили, будто собственными ушами слышали голос клинка. Иные же рассказывали, что видели только, как хозяин ему отвечает, а речи оружия будто бы возникали в голове его обладателя.

И тут кажется разумным спросить, как же такой святой клинок мог стать средоточием скверны и нечестивости. Ведь как писал преподобный Хайнрих Крамер, «Daemonem nihil posse efficere absque divina permissione»6. Представляется, что данный факт осквернения явлен потому, что христиане, поклявшись вернуть Иерусалим, не сумели собрать достаточно воинства, не проявили должного рвения, да и к тому же учинили и выпестовали разлад в собственных рядах, и, поэтому, не смогли отвоевать Гроб Господень у сарацинов. А ещё высказывали соображения, что Всевышний допустил дьявольские силы в клинок в назидание всем верующим, показывая, что может статься, когда благонравные мужи отворачиваются от поклонения Святой Троице и обращаются ко лжеучению и чернокнижию.

Поначалу отступникам удавалось скрывать свои нечестивые устремления. Они отбивали все набеги язычников, основывали деревни, строили крепости и замки, подчиняли себе новые территории. И говорили, будто удалось им перейти за границу Карпат и завоевать многие земли о ту сторону гор, кои никогда не находились во владении венгерского короля. И меч сей придавал их воинству и сил, и боевого исступления. Хранил он жизнь хозяина, предупреждал его о приближении врагов, подсказывал, когда сподручнее нанести удар, а когда вести оборону, ведь питался он кровью и страданиями убитых. А ещё неустанно побуждал клинок брата Дитриха изыскать способ выйти из-под власти монарха и править на terra Borza как полноправный государь. Брат королевы, архиепископ Бертольд Меранский, находясь в неведении о богомерзких обрядах, устраиваемых в крипте под церковью Мариенбурга, выхлопотал для ордена право чеканить монету и взимать десятину в году Господа 1212. А святейший папа Гонорий III к неудовольствию епископа Ультрасильвании вывел данные земли из ведения любого другого прелата. А потому ни один клирик во всей державе не мог вмешиваться в дела и намерения ордена.

Упомянутый Германн фон Зальца ежегодно посылал новых рыцарей со свитами и поселенцев в восточную провинцию. Брат Дитрих всячески скрывал от них свои нечестивые деяния. Но, как сказано в святом благовествовании от Марка, «non enim est aliquid absconditum quod non manifestetur; nec factum est occultum sed ut in palam veniat»7. Догадывались люди, какие непотребства творятся в подземелье под храмом, только боясь наказания, не могли открыто обвинить ландмайстера в чернокнижии и чародействе, однако слухи о том непрестанно множились. Тем временем пребывал добрый король Андреас на Святой Земле и не мог восстановить монаршую власть в terra Borza. Вернувшись же обратно, прознал он о том, что творится на границах его владений, как попираются его установления, и какие богохульные обряды устраивают вероотступники. Подавал он многие прошения к Святому Престолу, однако кроме пустых заверений, добиться ничего не смог. Тогда в году Господа 1225, расправившись с мятежными баронами, он собрал армию и вошёл в Ультрасильванию. Направляемый Всевышним, разбил монарх войско ордена святой Марии и пленил многих рыцарей.

И рассказывают, будто брату Дитриху удалось бежать с небольшим отрядом воинов. Долго прятался он в карпатских лесах, но не знал ни дня покоя. И решив покинуть владения государя, отошёл ландмайстер от своего лагеря и людей. Тогда взял он меч и долго говорил с ним. А по возвращении вручил оружие брату Вольфраму фон дер Рупрехтсвайде, говоря, будто его избрал сам меч. Затем простился отступник с рыцарями и покинул их. А куда он направился, никто не знает. Хотя известно, что королю Андреасу схватить его не удалось. Спутники же его разбрелись, кто куда.

Теперь о Вольфраме фон дер Рупрехтсвайде. Был он тогда ещё совсем юношей, не бреющим бороды. Родился воин Вестфалии пятым сыном в семье небогатого рыцаря, а потому рассчитывать на наследство не мог. Дядя его присоединился к ордену святой Марии и увлёк с собой племянника. Оба они прибыли в Ультрасильванию в год Господа 1223. Дядя заслужил доверие брата Дитриха, вошёл в круг нечестивцев и начал постигать тёмные искусства. Сам Вольфрам хоть и считал такие обряды святотатством, но по молодости и малодушию не смог противиться и дал себя втянуть в общество богохульников. Дядя же вскоре пал, пронзённый стрелой кумана во время вылазки, когда командовал обороной Тартлау. В том же бою племянник бился, как разъярённый волк, и так велико оказалось его неистовство, что сумел он сразить предводителя кочевников и нескольких вражеских воинов. Другие же при виде такой свирепости бежали в страхе. За ту победу Дитрих произвёл Вольфрама в рыцарское достоинство и держал юношу всегда при себе, хоть последний в душе мечтал избавиться и отдалиться от хексенмайстера. И почему меч не сообщил хозяину о тайных помышлениях юноши? Возможно, клинок видел, что через его посредство он попадёт в руки того, кто учинит более казней, расправ и прочих злодейств, чем кто-либо ещё.

Когда получил Вольфрам оружие, то услышал его голос, подстрекавший ко греховным делам. Но отрёкся юноша от всех богохульных учений и вернулся в лоно истинной веры. И хоть носил он меч при себе, но не внимал его речам, а всякий раз читал молитву Спасителю и деве Марии, когда обращалось к нему нечестивое порождение.

После долгих скитаний прибыл юноша на исходе осени в город Кронштадт и обосновался там. На следующий год сам выстроил он себе дом, а клинок Дитриха положил в сундук и спрятал в подвале, дабы оградить себя от его увещеваний. Вольфрам фон дер Рупрехтсвайде чувствовал на плечах ужасный груз вины за грехи прошлого и тщился вымолить у Господа прощение. Таким благочестием он отличался, что каждый месяц отдавал третью часть дохода женскому монастырю святой Короны белого и канонического ордена премонстрантского, а сам довольствовался лишь малым.

Так прошло много лет. В год Господа 1241 в монголы вторглись в землю Ультрасильванскую. В день пасхи местный воевода встретил их со всем своим отрядом. Армия его была разбита и почти никто не смог избежать смерти. Вскоре проникли кочевники в Бурценланд и учинили там резню, пожары и разорение. И где проходили они, не оставалось ни дома, ни амбара, ни святой церкви, ни живого человека. Когда подступили язычники к Кронштадту, жители города рассудили, что будет разумным разойтись на небольшие группы, отправиться в густые леса на горе Цинне и там укрыться, уповая на Божью помощь. Думали они, будто всадники не смогут ездить по крутым склонам и узким тропам на лошадях, да и не захотят долго искать беглецов. И так решив, собрали они всё, что смогли унести, и разбрелись по хребту всяк в свою сторону. И когда явились кочевники, нашли они селение пустым и оставленным. Разграбили они дома и храмы, а затем предали они город огню и разрушению. Позже решили монголы искать жителей и отправили отряды воинов на Цинне, Раупенберг, Шлосберг и другие скалы, и всех, кого нашли они изрубили на куски.

Находился тогда Вольфрам фон дер Рупрехтсвайде на самой вершине Цинне с сёстрами из обители святой Короны. Надел он старую кольчугу и шлем, взял свой меч, а клинок брата Дитриха в ножнах, завёрнутый в рогожу положил на груду камней. Здесь же охраняли монахинь пекарь с двумя сыновьями, мясник и два долговязых кнехта. Только все они воинскому искусству не обучались, и рассчитывать на них особо не приходилось. Было у беглецов припасено еды и воды на два дня. Из-за деревьев не видели они, что происходит в долине и не знали о судьбе других горожан.

Вдруг задрожал меч Дитриха и заговорил:

– Вольфрам-Вольфрам. Десять кочевников подступили к подножию Цинне. Идут они прямо к вам. Хотят вас убить. Вынь меня из ножен, дабы я смог покарать их за вероломство.

– Не бывать этому! – отвечал рыцарь. – Не пойду я на сговор с порождением Лукавого. Сами мы перебьём неверных. Да помоги нам святой Георгий, Михаэль Архангел и всё воинство его.

Подошло время к полудню. Вновь задрожал и заговорил меч Дитриха:

– Вольфрам-Вольфрам. Другой отряд монгол нашёл кузнеца Отто с тремя сыновьями, женой и дочерью, а ещё старую Теодолинду с ними. Всех они изрубили саблями, даже маленького Штефана. Первые десять кочевников присоединились к ним. Идут они вместе прямо к вам. Хотят вас убить. Вынь меня из ножен, дабы я смог покарать их за вероломство.

– Не бывать этому! – отвечал рыцарь. – Не пойду я на сговор с порождением Лукавого. Если будет на то воля Всевышнего, укроют нас заросли бука да ежевичные лозы, да стебли терновника, не найдут нас язычники, да помоги нам святой Евлогий Кордовский.

Час прошёл. Вновь задрожал и заговорил меч Дитриха:

– Вольфрам-Вольфрам. Двадцать врагов уже на расстоянии полутора полётов стрелы идут прямо к вам. Хотят вас убить. Вот-вот увидят они, где вы схоронились. Вынь меня из ножен, дабы я смог покарать их за вероломство.

Тогда посмотрел Вольфрам на своих спутников, поглядел на трясущихся от страха монахинь, услышал шаги воинов, хруст веток под ногами, грохот доспехов, разговоры на варварском языке. Сжалось его сердце. Прошептал он: «Господь всемогущий. На всё твоя воля и твоё попущение. Ежели суждено мне погибнуть во грехе, значит гореть мне в Геенне огненной. Ежели сохранишь ты меня в битве, буду я до самой смерти каяться и прощения Твоего вымаливать». Развернул рыцарь рогожу, выхватил меч из ножен. Только очутился клинок на свободе, вырвался из рук хозяина, взлетел и направился вниз по склону. Устремился он на предводителя монгольского отряда и поразил его в самое сердце. Пришли язычники в смятение, ибо не знали, откуда пришла опасность, начали озираться по сторонам. Склонился один из нечестивцев над убитым – тут же извернулось дьявольское оружие и пронзило острием его глаз. Вскоре заметили кочевники беглецов в лесных зарослях и ринулись на них. Тогда свалил Вольфрам тяжёлые камни и пустил их катиться на противников. От того пало трое врагов. Сам же рыцарь с криком ринулся в бой и сражение, а за ним остальные мужчины с копьями, дубинами и топорами.

И случилось так, что раскололи Вольфраму в сече щит, а потом и выбили меч из рук. Ринулся на несчастного вражеский воин, готовый сразить его насмерть. Но подлетел к рыцарю меч Дитриха. Сама сомкнулась ладонь на рукояти, само размахнулось плечо, и вонзилось лезвие прямо в живот язычнику. Встал Вольфрам, оглянулся, никого из врагов не осталось. Но полегли в том бою оба сына пекаря, мясник и кнехт. Пал воин на колени и воззвал к Господу и восхвалил Его за победу. Тогда сказал клинок: «А меня почему не благодаришь?» Сурово взглянул на него мужчина, но промолчал. А тот продолжил: «Твоей благодарностью уже стали кровь и жизни тех, кого ты сегодня отправил во Ад». И как увидели монахини и прочие спутники воина себя в безопасности, пообещали они хранить в тайне то, что произошло в лесу.

На следующее утро покинули монголы долину у подножия Цинне. Несколько дней боялись люди покидать свои убежища и возвращаться в город. А, спустившись с гор, обнаружили лишь руины да пепелища. Оказалось, что вторую группу монахинь нашли язычники и перерезали всех вместе с настоятельницей. Осиротев, сёстры, присоединились к ордену цистерцианцев. Аббат Керца прислал им в помощь мастеров-строителей. Начали они возводить на месте разрушенного и осквернённого храма церковь Богоматери, а женскую обитель разместили по соседству и посвятили её святой Екатерине.

Сам же Вольфрам фон дер Рупрехтсвайде прожил ещё лет десять, кои провёл в благочестии, покаянии и добрых делах. И говорили жители Кронштадта, будто видели многие знамения, которые явил Господь в знак прощения старого рыцаря и принятия его в сонм праведников. Меч брата Дитриха он передал в церковь святой Марии, дабы уже никогда не искушать себя и уберечь других от голоса порождения тьмы, так как полагал, что в хранительных стенах не сможет нечистый дух никого прельщать.

Прошло сто сорок лет. К тому времени уже никто не помнил, чей меч висит на северной стене хора, и чем он знаменит. А когда в году Господа 1383 начали строить новый храм, клинок Вольфрама фон дер Рупрехтсвайде вместе со многим другим имуществом прихода отправили на склад. Там он и лежал ещё долгое время, пока не обрёл нового владельца.

Теперь о Владе III, прозванном Колосажателем и Дракулой. В каком краю и когда родился он, никто не ведает. Отец его, Влад II, происходил из рода воевод Валахии Басарабов и претендовал на трон княжества. Император Сигизмунд Люксембургский провозгласил его правителем и пообещал посадить на престол. Но этого пришлось ждать несколько лет. Меж тем назначили Влада II защитником границ Семиградья и поручили ему монетный двор во граде Шесбург. Потому-то многие и считают, будто там и родился Дракула. Иные же возражают, говоря, что в Шесбурге располагался лишь монетный двор, а сам воевода постоянно находился в разъездах.

В юности пришлось Дракуле отбыть в качестве заложника ко двору османского султана в город Адрианополь. Там обучался он всяческим восточным премудростям и, как говорят, познакомился с алхимией и тёмными искусствами. А ещё узнал он об османских нравах и обычаях, а также об армиях императора и их манере вести бой и сражение. Тем временем в год Господа 1447 учинили в Валахии дикое беззаконие: отца Дракулы жестоко убили, а брата похоронили живьём. Произошла та расправа при участии и посредстве многих бояр. И говорят, будто такое злодейство и ожесточило сердце будущего воеводы и сделало его восприимчивым к козням Лукавого. Иные же считают, что турки обращались с заложником плохо, угрожали смертью и пытались склонить в магометанство, и оттого сделался он столь безжалостным. Но об этом мы ничего не знаем.

В году Господа 1448 султан освободил Влада, дал ему войско числом тридцать тысяч, пожаловал денег, коней, дорогие одежды и шатры, кои надлежит иметь государю, и снарядил в землю Унгровалахийскую, иначе Трансальпийскую, дабы тот отвоевал престол своего отца и исправно платил дань. И вошёл сей Дракула в столицу – город Терговиш, а враги его убоялись и бежали в страхе. Однако вскоре турки покинули его, а правитель Венгрии, прославленный победами Йоханнес Корвинус замыслил свергнуть неугодного властителя и к исходу осени стоял уже в Кронштадте. Узнав о том, Влад со всей поспешностью отбыл в Молдавию, а Йоханнес Корвинус с войском вошёл в Терговиш в день святого Иоанна Дамаскина.

С тех пор скитался Дракула и жил то в Молдавии, то в Семиградье, то в иных землях. В году Господа 1456 он находился в Кроншадте и собрал армию, дабы вновь идти в землю Унгровалахийскую и силой возвратить отеческий трон. Тогда же поднесли ему ратманы дары, так как полагали, что вернёт наследник власть и престол Трансальпийский, и считали разумным выказать ему всяческое почтение и благорасположение, дабы и он сохранил все выгодные условия торговли в Валахии и для местных купцов препятствий не чинил. И в числе прочего получил будущий воевода старый меч, давно хранимый со всем имуществом прежней церкви. И никто не знал, откуда он и как попал в храм.

Надо сказать, был тот Дракула весьма сведущим колдуном, ведь с юных лет он неустанно упражнялся в тёмных искусствах, и с каждым годом преумножались его сила и могущество. И как принял он клинок, так сразу почуял силы в нём заключённые, и понял также, что не ведают господа советники, сколь страшное оружие отдают. И когда остался Влад один, навёл он чары и прошептал тайные слова. И от того пробудилась сущность, двести лет пребывавшая во сне и небытие, и заговорила вновь. Тогда узнал Влад, какими потенциями обладает меч, а ещё услышал разговоры своих врагов и раскрыл их замыслы. И обнаружив их слабыми и разобщёнными, составил способ действий, которого следовало придерживаться, от чего ещё сильнее уверовал в свою победу.

И случилось так, что часть бояр перешла на сторону Дракулы, а нападение на Валахию оказалось неожиданным. И найдя себя обступаемым врагами, прежний князь Владислав II со всей поспешностью бежал в город Тергошор, но нашёл там лишь смерть.

Вернув себе трон, Влад замыслил отомстить за гибель отца и брата. Тогда снова прибег он к помощи меча. Вновь клинок передал хозяину разговоры знатных сановников, выдал всех изменников и сообщил доподлинно, в чём заключалась вина каждого из них, а затем яростными речами принялся разжигать в воеводе гнев и жажду возмездия. Но не внял Дракула увещеванием тёмной сущности, заставил проклятое оружие замолчать, а сам принялся ждать подходящего момента, клинку же велел ежедневно докладывать, о чём толкуют бояре. Потому всегда становилось известно государю, кто плетёт заговор, а кто служит верой и правдой.

Раз в праздник пасхи созвал воевода к себе в палаты всех знатных людей державы на пиршество и спросил, скольким правителям они успели послужить за всю жизнь. И не было ни одного, кто бы назвал менее семи. Тогда обвинил их Влад в измене, велел схватить и посадить на колы. И казнили тогда около пятидесяти человек, хоть кое-кто говорит о пятистах, но то не может казаться разумным. От такого количества жертв многократно преумножилось могущество клинка, и стал он всё чаще нашёптывать хозяину о явных и мнимых изменах, ибо желал умертвить как можно больше людей и напитаться их болью и страданиями. Хоть и считал Дракула, будто может противиться воле Лукавого, но из страха и властолюбия всё больше внимал и верил лживым и неправедным наветам, оттого вскорости предал смерти и тех, кто оставались ему верны. Воистину сказано: «ex eo quod peccator centies facit malum et per patientiam sustentatur»8