Читать онлайн Записки на дежурствах бесплатно

Глава 1

Привет, мой читатель:)

Все то, что ты увидишь ниже-созревало уже много лет, но исключительно в моей голове, до текстов дело не доходило.

Я часто рассказывала что-то из своей практики самым разным людям-и люди слушали с удовольствием. Ни раз и ни два, а очень много раз и по меньшей мере-десять лет самые разные слушатели говорили мне «напиши!»

Ну вот потому наконец и пишу:)

Вашему вниманию будет представленно некоторое количество историй разных лет- от эпохи студенчества до дня сегодняшнего.

Какие-то из них произошли со мной лично, какие-то из биографий моих друзей и коллег.

Среди них есть веселые и грустные, философские и трагические.

А общее у них то, что все они случались в реальности и все они- про акушерство.

Приятного чтения:)

Про то, как становятся акушерками.

Часть первая.

Первое, что я помню о выборе профессии-это желание быть волшебницей. Ну а дальше уже акушеркой, да.

Но обо всем по порядку.

О том, что на свете бывают акушерки, я узнала в три года.

Моя мама вдруг решила получить вторую профессию. Первая у нее уже была (и я уже была), но мама-человек увлекающийся. Выбор пал на акушерство. Учебу ее я не помню, а вот подготовку к экзаменам запомнила хорошо: мне хотелось играть, а маме-читать про кесарево сечение. И тогда мама взяла большую сумку на кнопках, положила в нее моего пупса и сказала, что мы будем играть в операцию -доставать ребеночка из животика. Игра мне очень понравилась и стала любимой на несколько месяцев. Мама читала конспекты и перелистывала учебник Бодяжиной (все посвященные в курсе, это такой «акушерский букварь»), а я заглядывала ей через плечо. Картинки с непонятным я пропускала, а вот про детишек было интересно. Своих пупсов я училась пеленать по инструкции из этого учебника.

Экзамен мама успешно сдала, а вот работать не стала- осознала, что все же профессия ей не близкая.

А учебники дома остались.

И пригодились мне в мои двенадцать лет, когда вопросы анатомии и физиологии в моей голове множились, а школьный учебник биологии отвечал на них поверхностно.

Тогда мама вновь выдала мне тот самый, свой, учебник акушерства и сказала:

«Читай. Что не поймешь-спрашивай!»

Ну я и прочитала.

К концу учебника вопросов с выбором профессии уже не оставалось: я точно знала, чем именно буду заниматься всю оставшуюся жизнь.

В школе, где я училась, потолок образования был установлен в девять классов.

Поскольку я точно знала, чего хочу, то получив аттестат за девятый класс, без колебаний пошла подавать документы в акушерский колледж.

Но в приемной комиссии колледжа меня ожидало разочарование: именно в том году в очередной раз сократили прием после девятого класса!

Нет, он был. Но-закончился в пятницу.

А на календаре был понедельник.

После одиннадцатого -да пожалуйста!

А после девятого-все…

Это была трагедия. Ну почему именно в этом году?!

Но так или иначе-заламывать руки было неконструктивно, а надо было что-то решать.

Вариантов было два: одиннадцатый класс или любой другой колледж на выбор, где еще был прием после девятого.

Любой другой… да ну. Я и думать ни о чем не могла, не то, чтобы нести документы в какое-то иное место.

Оставалась школа.

Школ в нашем районе было всего две: та, которую я уже окончила, девятилетка, и вторая, с физико-математическим уклоном.

Мои отношения с математикой были вежливо-нейтральными: я не стремилась к ней, а она- избегала попадания в мою голову. Если геометрия в моем сознании еще имела логику и смысл, то алгебра на мой взгляд, не имела ни того, ни другого. Взять бессмысленный набор букв и цифр, делать с ними невесть что целую страницу, чтобы на выходе получить не менее бессмысленный набор других букв и цифр?

Нет, физико-математическая школа для меня отпадала в полуфинале.

Мы с мамой решили расширить зону поиска и посмотреть по соседним районам.

А в соседнем районе неожиданно мелькнула надежда.

Самая обычная школа решила открыть весьма необычный по тем временам класс-экстернат, и я решила попробовать. Группа педагогов-энтузиастов во главе с директором, пересмотрев программу 10 и 11 классов, пришли к выводу: все тоже самое можно рассказать значительно быстрее, если несколько изменить систему подачи материала, не повторять одно и тоже неделями и выкинуть предметы второстепенные, вроде физкультуры и музыки.

В результате уроки там шли не по 45 минут, а парами, как в институтах. Вместо опросов мы регулярно писали промежуточные тесты, сочинения и рефераты. И темп работы был такой, что этих шести месяцев своей жизни я почти что не помню. Я приходила с учебы, по-моему, непосредственно в кровать, а утро начиналось с домашних заданий, после чего почти сразу нужно было ехать на уроки. Нас начинало сорок два человека, а до выпуска дотянули всего десять. Но оно того стоило!

Ближе к экзаменам мы узнали, что в той или иной форме тестирование будет по КАЖДОМУ предмету, а для того, чтобы убедиться в качестве такого вида обучения -на каждом экзамене будет комиссия из РОНО.

Но нас (как и учителей) уже давно охватил азарт, и эта новость только подлила масла в огонь.

Мы чувствовали себя спортсменами на беговой дорожке и останавливаться уже не собирались -только побеждать!

К ежедневным урокам добавились беседы по душам. Никаких психологов тогда не было, и учителя просто по-человечески и опираясь на свой жизненный опыт, давали нам советы о том, как не теряться, не нервничать, и не обращая внимания на комиссию ,просто делать то, что мы обычно и делали на уроках. Потому что мы, разумеется, все знали и сбить с толку нас могли разве что переживания.

Победа была сокрушительной. Комиссия признала , что все было честно и мы на самом деле учились, после чего мы гордо получили свои аттестаты 22 апреля.

Получив заветные корочки, я бросилась подавать документы в колледж, приемная комиссия уже работала. Помимо аттестата требовался паспорт со страничкой о прописке.

А паспорт тогда давали в 16 лет, день рождения у меня в мае и на момент поступления паспорта еще просто физически не было.

Я принесла справку о прописке и свидетельство о рождении, чем вызвала легкое замешательство в приемной комиссии. Но правила допускали справку как временный вариант в ряде случаев, аттестат был за одиннадцатый класс, стояли в нем сплошь пятерки и четверки, и придраться было не к чему.

Мне даже не экзамены с таким аттестатом полагались, а собеседование.

Директор колледжа, лично проводивший это самое собеседование, смотрел на мой аттестат задумчиво и пытался сопоставить увиденное с основами арифметики. Складывалось у него не все: документ выдан в апреле…но ведь в школе учатся до конца мая?

И паспорта опять же нет…

–Почему Вы так рано получили аттестат?

–Я окончила два класса за полгода, -скромно пояснила я.

Очень хотелось учиться у вас и совсем не было сил терпеть…

В ответ на удивленно-вопросительный взгляд директора я рассказала про кесарево сечение сумке и процитировала особо впечатлившие меня фрагменты из Бодяжиной, которую перечитывала регулярно все эти годы.

Глаза директора заблестели слезой вдохновения, и он торжественно произнес:

–Учитесь, деточка!

И на этом с собеседованием было покончено.

Меня зачислили в группу первой, официально экзамены еще даже не начинались.

И я с нетерпением стала ожидать сентября.

Про то, как становятся акушерками.

Часть вторая.

И вот началась учеба.

Я была на два года младше своих одногруппниц, у которых были фигуры, макияж и поклонники, выглядела рядом с ними первоклассницей на балу выпускников (152 см роста на 41 кг веса) и вид в целом имела блаженный:

Акушерство же !

Преподаватели меня жалели и вытаскивали в первые ряды, чтобы мне хоть что-то было видно.

На практических занятиях именно меня таскали на носилках, как самую легкую, отрабатывали на мне приемы реанимации, как на самой любопытной, и опускали для меня пониже муляжи, потому что до стандартного расположения я не доставала физически.

Сокурсницы любили меня за возможность списать любую медицинскую лекцию: девчонки были на пару лет старше, у них бурлила личная жизнь и они не всегда успевали посещать учебу.

А у меня личной жизни в тот момент не было, зато был разборчивый почерк, и я с огромным удовольствием конспектировала все профильные предметы, выделяя разноцветными ручками и маркерами разные абзацы и заголовки (до сих пор рука не поднимается выбросить!). Характер у меня был не вредный и довольно легкий, и результатами своего труда я с удовольствием делилась.

В обмен на это девчонки помогали мне в том, чего я терпеть не могла. Например, бегали за меня кроссы на лыжах и сдавали зачеты по истории религии и философии.

Надо сказать, что эти предметы не нравились никому из нас. И все дело было в преподавателе.

Его не интересовало не только то, что он рассказывал, а вся окружающая реальность в целом, мне кажется, была ему безразлична. На его сером лице, расположенном чуть выше неизменного серого костюма, никогда не было никакого выражения. Мне казалось, что он весь был нарисован простым карандашом с плохим нажимом, и при том- художник не слишком старался.

Так, набросал схематично.

Вполне возможно, что в тот момент он уже просто достиг полного Дзена.

Материал по истории религии он читал с ритмом метронома, пользуясь в качестве пособия «справочником атеиста».

Достоверно доказано, что нас он между собой не различал…или-различал, но не предавал этому никакого значения.

Поэтому одна и та же студентка могла запросто сдать зачеты за нескольких других, преподаватель флегматично выставлял оценку напротив названной ему фамилии и отпускал отвечающую с Миром.

Были у нас несколько человек, которые обладали феноменальной механической памятью и могли учить, не вдумываясь, вообще что угодно и в любых объемах.

Вот они и отдувались за всех нас.

К счастью, предметы, читаемые этим просветленным человеком, заканчивались где-то в первом полугодии и больше не путались в расписании.

Зато были анатомия и фармакология, терапия и сестринское дело, да и много чего еще, не менее интересного.

Мы постепенно знакомились друг с другом и с учебным процессом, создавая крепкие дружеские связи и цепочки взаимовыручки.

Мы привыкали носить белые халаты и уже не хихикали друг над другом в колпаках и масках.

Уже не вызывали нездорового ажиотажа пластмассовые (а иногда и настоящие) кости в кабинете анатомии-их строение нужно было просто выучить.

Как и текст гимна на латыни.

И за множеством таких дел наступил конец весны и приблизилась первая «почти-акушерская» практика.

Настоящей акушерской она, разумеется, еще не была, но нам предстоял почти что месяц в родильных домах в качестве санитарок с сестринским уклоном.

О сестринской практике (которая была немного раньше) написана отдельная глава, поэтому останавливаться на ней не буду.

Она заняла всю вторую половину зимы и весну, поэтому теперь мы уже умели многое.

Во всяком случае, делать уколы, ставить клизмы, градусники и капельницы, заполнять многочисленные журналы на отделениях и не вытирать носы руками в стерильных перчатках научились уж точно.

И вот таких уверенных в себе новоиспеченных профессионалов поделили на небольшие группы, тщательно проинструктировали о том, как себя вести и наконец-то первый раз привели в Настоящий Родильный Дом.

Разумеется, в тот первый раз нам не предполагалось доверять ничего серьезного, да что там серьезного… вообще не предполагалось ничего доверять.

Нас привели смотреть и знакомиться, проникаться атмосферой и может быть, если повезет, сходить посмотреть на роды.

В наглаженных халатах, колпаках, масках и бахилах, мы стояли тесной группкой в коридоре роддома и ждали…

Перешептывались о том, что видим вокруг и строили предположения, повезет ли нам увидеть что-нибудь еще. Везло не всем группам. Некоторые так и уходили, постояв в коридоре-роды такое дело, под заказ не случаются.

Вот и сейчас их не предвиделось.

Зато оказалось, что предвидится плановое кесарево сечение и есть вероятность, что нас пустят посмотреть. Узнав об этом, мы возбужденно начали вспоминать все то, что видели в учебном фильме про кесарево, а также -правила мытья рук и поведения в операционной и с нетерпением ждали решения о нашем допуске.

И в этот момент к нашей живописной компании подошел один из докторов.

Он поздоровался с нашим куратором, быстро, но внимательно глянул на нас и, отведя нашу Светлану Ивановну в сторону, начал о чем-то темпераментно с ней говорить, показывая рукой в нашем направлении.

Мы замерли: речь явно шла о нашей судьбе!

Кто же он такой, интересно?

И тут доктор вернулся обратно к нам, и отодвинув девчонок , показал пальцем на меня: вот ты!

Идем со мной!

А? ЧТО? ПОЧЕМУ Я?

Но Светлана Ивановна уже кивала мне: иди-иди!

И я пошла.

Позже оказалось, что доктор этот-анестезиолог.

На вид ему было лет 50 (а на самом деле -62), движения резкие, точные и быстрые, лицо серьезное и даже суровое, но в голубых прищуренных глазах -чертики смешинок.

А повел меня доктор как раз на то самое плановое кесарево сечение.

Потом, много лет спустя, я спросила его: почему именно я?

Не знаю, говорит… я посмотрел на вас на всех и понял, что у тебя там самое осмысленное выражение лица и именно ты тут-на своем месте.

Но это было потом.

А тогда я впервые зашла в святая-святых: акушерскую операционную.

«Свое» первое кесарево я помню смутно.

Главная мысль была «не смей падать в обморок, тут все и без тебя заняты!» Помогло.

Не помню, кстати, кто родился.

Я стояла там, где работает анестезиолог -у головы пациентки, и мне было видно абсолютно все.

Каждый этап операции доктор тихонечко мне проговаривал, и даже доверял мерить давление и подавать ему заранее набранные шприцы.

Ухх, как же это было круто!

Выйдя из операционной, я гордо смотрела на девчонок.

Их в результате тоже туда повели, но стояли они с другой стороны, довольно далеко, и видели все только в общих чертах.

Все конечно кинулись меня расспрашивать: ну что? ну как?! Но не успела я начать рассказ, как меня взял за плечо «мой» доктор: на следующую операцию пойдешь?

Если да, то давай…пошли учиться мыться!

И я пошла.

Конечно же, войдя в операционную второй раз за день, я уже чувствовала себя суперпрофессионалом.

И на вопрос доктора «все ли тебе было понятно в прошлый раз?», уверенно ляпнула «конечно, это несложно!»

И получила ответ: ну тогда делай!

Я прикусила язык, сделала вывод и попросила показать и объяснить еще разок.

Доктор подобрел и сообщил: если мне интересно осваивать что-то за рамками моих учебных заданий-да на здоровье! На него можно рассчитывать, он научит.

Только надо иметь ввиду: смелость и уверенность в себе он только приветствует, а вот самоуверенность -искореняет безжалостно. Просьба не путать.

Урок я усвоила.

И в тот свой второй раз даже интубировала пациентку.

Это когда трубочку для наркоза уже спящему после укола человеку вводят в трахею, чтобы за него начал дышать аппарат. Да, разумеется, делала я это вместе с ним, в четыре руки. Но все же… Все же это был всего лишь конец первого курса и уровень « шприцы и градусники».

Так что это было сильно.

И с этого момента началась наша с ним дружба и его кураторство, которое длилось до конца моей учебы и даже немного после.

Мы совпали, как идеальный пазл: мне хотелось учиться, а ему-учить.

Я ездила за ним по всем его дежурствам (два роддома и онкологический диспансер), стоило ему только намекнуть, что сегодня -можно.

Сидела дома у телефона (какие тогда мобильники!) и ждала этой отмашки…

И ехала. Чаще всего -в ночь или выходной, потому что днем была учеба в колледже.

Иногда я ехала учиться прямо после ночного дежурства, уже не успевая заехать домой.

На лекциях не спала только потому, что именно после живых ночных погружений в жизнь стационара лекции переставали быть теорией, а органично дополняли мою личную практику.

Уставала я нереально, спала в транспорте даже стоя, но не ездить к нему было невозможно: даже сотой доли того, что он давал мне тогда, не могли дать все преподаватели, вместе взятые.

Он целиком отдавался тому, что делал и заражал этим меня.

Он учил мои руки и ставил на место мою голову.

Он никогда не делил персонал на средний и врачебный

(а только на умных и не очень…и вот с тех пор и я также).

Он учил меня разговаривать с пациентами так, что таяли самые суровые и недовольные.

И научил пить коньяк, когда на моих руках впервые в моей жизни умер человек.

Он был рядом со мной до последнего, пока не ушел.

Ушел также решительно и быстро, как жил – от инфаркта.

Ему всегда хотелось, чтобы быстро -сама мысль о том, чтобы быть кому-то в тягость и было бы нельзя куда-то бежать и кого-то спасать, ему была невыносима.

Так и вышло.

Имена (в отличие от самих героев) в этой книге чаще всего вымышленные.

Но об этом человеке нужно знать и помнить.

С безмерной благодарностью

к первому моему Гуру в медицине,

а также с любовью к замечательному Человеку:

Вадиму Николаевичу Орлову.

Без Вас я никогда не стала бы собой.

Глава 2

Кое-что про акушерский колледж

и про нас в нем.

Диплом я получила давно. Страшно сказать-в другом веке!

Тогда студенты-медики еще учились на живых людях и впоследствии из них (чаще всего) получались специалисты своего дела.

Разумеется, настоящих больных нам показывали не сразу-это нужно было сначала заслужить, идеально выполняя манипуляции на муляжах.

Никаких современных, реалистично-компьютерных приспособлений для практических занятий мир еще не знал, а вместо них были, можно сказать, пластиковые игрушки- различные отдельные фрагменты человеческого тела.

Эти запчасти людей были настолько уставшими от жизни и затертыми, что единственным желанием видевших их впервые было похоронить это безобразие с почестями.

Но поскольку многие поколения медсестер и акушерок учились на них базовым манипуляциям, эти легендарные предметы заслужили отдельного описания.

Пластиковая Рука с резиновой трубочкой, изображавшей вену. Отдельная, независимая ни от какого туловища, верхняя человеческая конечность, предназначенная для отработки навыков внутривенных инъекций и капельниц.

В трубочку, расположенную под прикрытием рассохшегося поролона, полагалось попадать иглой и, если ты попал куда нужно-жидкость вытекала наружу с другой стороны. Задумка, в целом, неплохая.

Но так как поролон был исколот многочисленными предшественниками до полного изнеможения, трубочка торчала из развороченной поролоновой массы прямо сверху и все это вместе здорово напоминало картинку из учебника медицины катастроф.

Очевидно, что тренировка на таком «муляже» к практике не приближала никак-поэтому, изучив теорию, находить и пунктировать вены мы учились друг на друге.

Следы таких «практик» выглядели как чудовищные гематомы, переливающиеся всеми оттенками синего, фиолетового и зелено/желтого-навык попадать, куда следует, приходил далеко не сразу.

А когда одна девочка в разгар этой практики крепко уснула в автобусе и была сдана милицейскому патрулю на конечной – то исключительно студенческий билет с названием учебного заведения уберег ее от обвинения в употреблении наркотиков.

Помимо Пластиковой Руки была еще Пластиковая Жопа, которая олицетворяла собой сразу два направления практики: внутримышечные инъекции и клизма. Технические особенности муляжа «Жопа» (резиновые вставки в ягодицах -для инъекций, и отверстие, без которого грустно любому живому существу-для клизмы) должны были научить нас попадать шприцом и кружкой Эсмарха, куда следует-но увы. Состояние Жопы было еще более плачевным, чем состояние Руки. И хоть на балансе колледжа она все еще числилась, одного взгляда хватало, чтобы понимать: Жопе пришла полная (пардон) … жопа. Для отработки обозначенных навыков она также совсем не годилась.

Ну и еще был Вася: бессмысленная кукла в человеческий рост, которую теоретически можно было купать (но было негде), кормить (но было нечем), укладывать на носилки (а смысл? он пустой и легкий) и накладывать ему всевозможные повязки и шины (самые простые, которые и так умел накладывать любой школьник).

Более сложные накладывать было невозможно, потому что Вася не гнулся нигде и никак. Даже в детстве с пупсами, изображающими младенцев, игры получались куда более реалистичными.

Но учиться было все равно необходимо, и мы приспосабливались к реальности, как могли. Про инъекции я уже рассказала, вот и остальные задачи решались также: повязками и шинами мы украшали друг друга, клизмы ставили дома родственникам, а укладывали на носилки, переворачивали на них и носили обычно меня, как самую мелкую и легкую.

«Доклиническая практика» (а именно так назывались эти коллективные игры в доктора) происходила на территории колледжа, и только сдав по ней экзамен, можно было получить допуск на настоящую практику в Стационар.

В Стационаре же только нас таких и ждали, ага.

Люди там работали, зачастую «один за всех и еще вон за него» и совсем не мечтали получить под руки бестолковых нас.

Поэтому настоящих больных нам конечно же показывали, одновременно показывая всем своим замороченным видом, что под ногами лучше не крутиться, вопросов особо не задавать и вообще-исчезать как можно скорее.

Многих это вполне устраивало: пришли, немного поделали заготовки перевязочного материала в сестринской (обязательный момент для любого практиканта) и иди себе домой, отпустили же!

Но были и энтузиасты, например- я и две мои подруги.

Наша троица в колледже вообще была знаменита.

Учиться мы пришли не просто так, а действительно по призванию, со всеми вытекающими: нам было все интересно, хотелось побольше практики, и как можно больше-«настоящего/медицинского».

А еще мы все время задавали вопросы.

Всем. Везде. Про все.

Преподаватели реагировали по-разному: кто-то доброжелательно, кто-то с недоумением, а кто-то и со страхом (ведь всегда был риск, что мы спросим что-то такое, чего они и вовсе не знали).

Троица наша была колоритна сама по себе.

Сошлись мы еще на первом курсе, как-то рефлекторно увидев друг в друге «своих» и больше уже не расставались.

Фетиса. Точнее – Феоктиста Васильевна.

Именно так к ней и хотелось обращаться.

Она обладала даром задавать особо заковыристые вопросы с серьезностью доктора наук, и внешностью восточной фотомодели, со взглядом наследной принцессы в изгнании. Все это вместе ставило собеседников в тупик, а учитывая специфическое (всегда в опасной грани от сарказма) чувство юмора- так и вовсе выбивало из колеи уверенности в себе даже бывалых.

Но это конечно было чисто внешнее впечатление.

На самом же деле она была очень внимательной и старательной, с отличным аналитическим умом, четкими руками и каким-то невероятным энтузиазмом во всех сферах бытия. А еще-очень доброй. Правда, последний пункт в глаза совсем не бросался.

Евгения. Или Женечка, Женя. Уютная и теплая, совершенно не конфликтная, блондинка с огромными голубыми глазами всегда восхищенного ребенка и мудростью многодетной матери в свои 17 лет. С ней всегда было очень легко, причем специально она для этого ничего и не делала-просто такой была и все.

Если бы Женька родилась несколько раньше, то стала бы идеальным прототипом Сестры Милосердия.

Это когда от одного взгляда Сестрички становится легче, а от прикосновения руки-уходит боль.

Ну и я. На два года младше подруг (как так вышло- на то есть отдельная история), с четвертого класса мечтающая быть акушеркой и только акушеркой и прущая напролом к своей цели, как танк по шоссе.

Чувство юмора у меня, разумеется, тоже было и в этом я немногим уступала Фетисе, но внешне я была мельче и как-то беззащитнее, чем беззастенчиво и пользовалась.

И если надо было выпросить допуск к чему-то такому, к чему нас допускать не планировали, обычно посылали меня-мало кто отказывал целеустремленному ребенку.

Но если все же отказывали-на сцену выходили Женя с Фетисой.

Женечка уговаривала нежно, приводя подходящие к случаю доводы и обнимая собеседника своим обаянием.

Ну а Фетиса обычно стояла чуть позади нее, в качестве аргумента используя ласковый взгляд наемного убийцы и многозначительное красноречивое молчание.

Своего, короче, мы добивались в ста процентах случаев из ста-проще было не связываться.

Тем более, что желания и цели наши были вполне благородные: знания и практика.

Больше, чем полагалось и непременно-медицинские, а не мытье окон и дверей, лишь бы занять нас хоть чем-нибудь.

Таким образом мы, например, добились возможности выходить на суточные дежурства.

Нам очень этого хотелось, потому что было понятно: только так можно хоть чему-нибудь действительно научиться, а не просто болтаться под ногами у персонала.

Но существующие тогда правила однозначно рекомендовали: практические занятия проводятся исключительно в будние дни, с утра и до обеда.

Объяснялось это тем, что наши кураторы тоже люди и работают пятидневку, а отвечать за нас без них никто не собирался.

Нам же это казалось жутко несправедливым, и мы боролись с этим обстоятельством, как могли.

Прилежно проходя положенную практику и не отказываясь никогда ни от какой работы на отделении, проявляя дополнительную инициативу и схватывая на лету все то, что нам давали попробовать, мы незаметно обросли довольно серьезной группой поддержки.

Преподаватели, куратор курса, старшая медсестра отделения-многие готовы были за нас поручиться.

И мы сочинили пронзительный текст, описывающий наш огромный интерес к практической медицине, а также суровые препятствия к реализации наших стремлений в виде существующих правил.

Обращение наше былоомыто слезами подписано всеми, кому мы его показали, отнесено директору и зарегистрировано секретарем-короче все, как полагается!

И вот, проделав все это, мы приступили к ожиданию результата. А чтобы директор нечаянно не подумал, что это был разовый крик души, мы регулярно посещали приемную лично.

Подозреваю, что однажды он начал видеть нас во сне, и тогда махнул рукой: черт с вами, можно!

Издал отдельное, специальное дополнение к основному приказу, и мы втроем, наконец, получили доступ к Настоящим Ночным Дежурствам.

Вот о них как раз и пойдет дальше речь.

«Третья истребительная,

вторая травма»

Именно так, «третья истребительная», в народе называлась Городская больница номер три, впоследствии ставшая Елизаветинской.

Название красноречиво отражало суть: выздоравливали там исключительно самые мотивированные и стойкие, прочие же предпочитали просто не попадать.

И дело даже не в том, что там были плохие врачи-да нет, как и везде, врачи там были разные.

Дело было скорее в общей убогости медицинских учреждений на тот момент: хронической нехватке лекарственных препаратов, устаревшем оборудовании (там, где оно вообще было), принципиальном отсутствии элементарных расходников, не говоря уже о чем-то более серьезном. Всему, что чудом оказывалось в наличии, мы старались продлить жизнь, как могли. Перчатки, например, полагалось после использования стирать, сушить на батарее, пересыпать тальком и укладывая в железные биксы плотными рулончиками в ветоши, сдавать на стерилизацию. После третьего-четвертого раза они рассыпались в труху непосредственно на руках, и важно было этот момент отследить еще на этапе заворачивания в ветошь. Подозрительные экземпляры, разумеется, не выбрасывались, но уже и не стерилизовались, а бережно разрезанные, превращались в хозяйственные резинки и украшали потом пачки направлений.

Мы попали на второе отделение сочетанной травмы.

Эххх, веселое было место! Кто и когда, как правило, получает травмы? Молодые да смелые, познающие сочетание различных видов алкогольной продукции (а иногда и сопутствующих сильнодействующих товаров) с различными видами бытовых приборов и транспортных средств.

Конечно, был и определенный процент бабушек с переломами шейки бедра, но как-то большая часть- именно молодые да задорные парни.

Даже лежа на многонедельных вытяжках с привязанными к конечностям гирями, в самых немыслимых для жизни позах или загипсованные так, что снаружи оставалось не больше одной четвертой от всего пациента, они не теряли присутствия духа, а мелькание на отделении молодых девчонок вдохновляло их на красноречивые повествования о своих приключениях.

Были там и «шел-упал-не помню дальше», и романтики, сорвавшиеся с крыш или балконов, и серьезные дяденьки после огнестрелов, и случайные жертвы ДТП, и бомжи, упавшие в канализационные люки -историй было множество!

Но некоторые из пациентов запомнились особенно и даже благодаря нам-пересеклись.

Глава 3

История первая. Надя. Начало.

Лет Наде было сорок шесть, и она являлась «лицом без определенного места жительства».

Классика жанра того времени: алкоголь-черные риелторы-лишение квартиры-снова алкоголь, но уже на улице. Ноябрь, дождь, ДТП по пьяной лавочке, сложный перелом, стационар.

Когда мы вышли на практику, Надя уже лежала там.

Место ее было в коридоре, прямо напротив поста-не потому, что в палату не пускали, а потому что сначала не было мест, а потом она и сама не хотела, в коридоре интереснее и воздуха больше. Если бы нам не сказали, что эта женщина живет на улице-вот в жизни, не догадались бы! Надя свободно говорила и читала на трех языках: английском, немецком и французском, а также немного говорила на итальянском. У нее были удивительно тонкие пальцы и черты лица, она умела рисовать и играть на рояле, но-жила на улице. Потому что пила безбожно и считала, что именно в уличной жизни есть близкая ей философия. Подружились мы с ней с первого взгляда и в любой свободный момент приходили поболтать. И надо сказать, что беседы эти бывали поинтереснее, чем диалоги с преподавателем философии. Мы обязательно приносили ей в подарок разные мелочи и Надя радовалась всему: яблоку, детскому крему, карандашам и тетради, заколке для волос. Сначала она долго лежала на вытяжке, потом ее прооперировали и она снова долго лежала, но в какой-то момент все равно замелькала перспектива выписки и тут все немного растерялись, т.к. идти Наде было некуда. Точнее-обратно на улицу. А после сложной операции на ноге оказаться на улице в снежном и морозном мартовском Питере-это, считай, получить билет в один конец. Мы подняли всех: зав.отделением, своих кураторов, лечащих врачей. Ну не может быть так, чтобы это нельзя было решить! И представьте-все решилось! Неожиданно и счастливо, но прежде -вторая история.

История вторая. Павел.

Павел был классическим представителем «элиты» тех лет: бритый затылок, спортивный костюм, отдельная палата и «мальчики» с автоматами у входа. В карте пациента, в разделе «профессия» лаконично было обозначено «спортсмен». Поступил «спортсмен» с огнестрелом в мягкие ткани плеча. Я попала в его палату случайно, меня посадили караулить пациента после операции: не давать упасть с кровати, пока наркоз не отошел до конца, дать попить, как отойдет и звать врача-во всех остальных случаях. Суровые мальчики на входе попросили показать карманы, после чего разрешили войти. Постепенно Павел пришел в себя, попил воды, выслушал рекомендации доктора и повеселел: все оказалось не очень и серьезно, но нужно было полежать здесь еще около недели. После такой радостной новости повеселели и приближенные Павла, немедленно позвонили кому-то там по сотовому телефону размером с небольшой томик Пушкина и почти сразу же в больнице начались неведомые доселе чудеса. В нашем отделении внезапно появились перчатки, одноразовые шприцы (да-да, это те доисторические времена, когда шприцы были в основном стеклянные!), перевязочный материал и новый тонометр. Кормили пациента из ресторанов, доставка приезжала трижды в день: завтрак-обед-ужин. Кроме того, щедро угощался и персонал: фрукты, сладости, чай и кофе-рекой! Павел и его охрана оказались веселым, общительными и совсем не страшными. Мы с удовольствием вечерами сидели в их компании и в какой -то момент …рассказали про Надю.

Что-то Павел и так про нее уже знал, ведь не заметить кровать около поста было сложно. А вот подробнее узнал уже от нас. С этого момента и Надя стала получать персональные презенты в виде недорогой одежды, обуви и каких-то мелочей, которые обычно есть у любого человека, живущего дома, но недоступных тем, кто живет на улице.

А потом Павел неожиданно ушел. До выписки оставалось два дня, но все вдруг резко переменилось: все стали собранными и неулыбчивыми, ужинать сели одни, никого из нас не приглашая, и снова выставив охрану у входа, а потом… появился полностью одетый и очень серьезный Павел, а за ним- мальчики с вещами. Было понятно, что это не обычная выписка и вопросов задавать не стоит, поэтому я просто начала стирать его фамилию с доски назначений. Но тут Павел все же обернулся и подошел ко мне. Я, говорит, ухожу- так надо. Бумажки ваши мне не нужны, доктору скажи, что благодарен. А это, говорит-тебе. И протянул листок с цифрами. Звони, если вдруг будет нужна моя помощь. А потом повернулся и очень быстро пошел к выходу.

История третья. Надя, продолжение.

Время выписки Нади приближалось. Благодаря неравнодушию заведующего отделением и лечащего врача мы узнали, что существует некий приют стационарного типа, куда Надю могут перевести из больницы и где можно пожить какое-то время, обычно-не больше месяца. Это конечно было не самое идеальное решение, но оно позволяло выиграть некоторое время и подумать, что делать дальше. Мы взяли Надины документы и поехали узнавать все на месте.

Приют выглядел удручающе… Огромные палаты на 8-10 человек и таких палат-около десятка, общий туалет, один на все отделение, неработающий душ и дивный запах тушеной капусты вперемешку с запахом грязной тряпки… Впрочем, выбирать не приходилось: даже это все равно было лучше, чем мартовский мороз и подворотня!

Мы записали Надю в список нуждающихся и всего через пару дней она получила место в этом «дворце». Переезд состоялся силами нашей больницы, Надю погрузили в «скорую» да отвезли, ходила она еще плохо. Мы пообещали ее навещать и ушли в задумчивости…

…И вот месяц Надиной жизни в приюте уже на исходе.

На улице – конец апреля, Наде конечно стало намного лучше, но так не хотелось возвращать ее туда, откуда она ушла в ноябре! К тому же все это время она не употребляла алкоголь, поправилась и порозовела, и неожиданно осознала, что, пожалуй, хватит: ей нравится трезвый образ жизни и очень хочется ну хоть какую-то крышу над головой. Навестив ее в очередной раз и вернувшись домой, я рассказала о ней маме. Мама ответила, что вовсе не дело возвращать человека на улицу, надо что- то придумать, ну а пока -можно забрать ее к нам. Конечно, это не могло быть навсегда. Понятно, что даже на время приютить человека с такой биографией… риски были огромные…но разве можно всегда поступать только логично? Иногда думаешь сердцем.

Поэтому из приюта Надя приехала к нам.

И началась домашняя жизнь.

Мы отметили мой День Рождения. Мы придумывали «сто новых блюд из картошки», потому что именно этот продукт был в изобилии, а вот остальных -почти что и не было. Мы переводили на русский язык мои любимые песни, я записывала тексты в тетрадь, а потом Надя рисовала к ним иллюстрации. И конечно, мы постоянно думали, что же нам делать дальше…

А потом меня внезапно озарило: Павел.

В моем представлении о реальности он был кем-то вроде Деда Мороза, потому и подумала о нем я далеко не сразу. Но если уж кто и мог решить эту задачу, то только он.

Нашла бумажку с телефоном.

Долго сомневалась – а вспомнит ли? Но все же позвонила.

Вспомнил сразу. Я начала рассказывать ему про Надю, но оказалось, что он помнил и ее тоже. Очень удивился, что она живет у нас. Обещал подумать и перезвонить. А у нас появилась надежда для Надежды.

Перезвонил он почти через неделю и предложение его было невероятным до сказочности!

У него был дом в пригороде. Там постоянно никто не жил, но вот приезжали часто, по делам и просто отдохнуть.

В этом доме Павел и предложил жить и работать Наде.

Без зарплаты, но на полном обеспечении.

Задач всего ничего: держать дом в порядке, когда надо-встречать гостей, не пить и не болтать с соседями.

Надя серьезно подумала. И согласилась.

Забирали ее от нас «мальчики» Павла, оставив нам на прощание ящик заграничной тушенки – Павел был Дедом Морозом своего времени и хорошо знал реальную жизнь.

Надя записала наш номер телефона и обещала звонить.

И еще несколько лет действительно звонила.

Поздравляла с праздниками, расспрашивала о нас и рассказывала о себе. И в тот момент времени все и с ней, и с Павлом было хорошо.

Очень надеюсь, что и потом-тоже.

Глава 4

Будни травматологии.

В перечне манипуляций, обязательных к изучению на сестринской практике первого курса, были: инъекции всех видов, включая постановку капельниц, перевязки всех мастей, клизмы и мочевые катетеры, ну и мелочи вроде покормить и переодеть лежачего пациента, давление и градусники.

Все вышеперечисленное травматологическое отделение предоставляло нам с лихвой, но ведь хотелось больше!

Например, мечтой было просто попасть в операционную. Постоять, посмотреть издалека.

А уж если операционная сестра разрешит помыться и постоять на операции рядом с ней, то это почти что выход в открытый космос! Причастность к избранным!

Разумеется, были и другие желания, поскромнее. Поработать в процедурном кабинете без присмотра. Ассистировать в смотровой. Помочь в гипсовой.

И конечно же – приемник.

Это теперь приемное отделение стационара почему-то считается чуть ли не ссылкой для самых бестолковых.

А я не считала так никогда и не считаю теперь.

Ведь кто видит поступающего пациента первым?

Привезла ли его бригада «скорой» или это «самотек», кому первому будут адресованы все жалобы, объяснения, вопросы родственников, истерики, а зачастую-неадекватное поведение и даже угрозы?

Медсестре приемного отделения.

Кто должен разобраться: в порядке ли документы,

по профилю ли обращение, нужна ли экстренная помощь (и если нужна, то немедленно ее оказать!), кого из врачей вызвать на осмотр? Она же. Медсестра приемного.

И именно от ее опыта, профессионализма, скорости реакции и логики зависит все то, что будет дальше.

Так разве может там работать новичок или просто бестолочь?

Это уже потом, наверху, на профильном отделении, врачи будут совершать чудеса: обследовать, оперировать, наблюдать. И там у них для этого целая команда.

А вот тут, внизу, в «приемнике»– одна медсестра.

Которая любую неожиданность встречает первой.

Вот поэтому нам троим очень хотелось поработать в приемном.

Это же почти что спецназ….

Забегая вперед, отмечу – мечты наши сбылись почти что все.

Но для начала мне бы хотелось немного рассказать об отделении и сотрудниках, так сказать, проникнуться атмосферой.

Медсестры. Конечно, их было несколько.

Но ярко запомнилась только Светлана.

Это была совсем молодая девочка, немногим старше нас самих, но умела она, мне кажется, вообще все.

Попасть в вену бабушке или наркоману, когда «вен нет», даже по мнению анестезиологов? Запросто.

Успокоить буйного алкоголика весом в центнер?

Уже через пять минут дядя мирно устраивается на койке и обещает вести себя хорошо.

Отвезти одной среди ночи труп в морг? (шесть коридоров и два лифта). Ну…если некому помочь…могу и одна.

Работала Светлана сутки через двое, потому что персонала вечно не хватало. Каждую смену, помимо выполнения различных назначений врачей, уколов, капельниц и таблеток, она заполняла горы журналов, мыла и переодевала лежачих бабушек, «крутила» стерилизацию, а порой и убирала туалеты (санитарок чаще всего просто не существовало).

Но, несмотря на все это, совершенно спокойно, терпеливо и виртуозно учила нас всему.

Именно в ее смены мы и стали выходить на сутки, иногда просто по очереди, а иногда- парами.

Когда Света поняла, что уже хоть что-то мы умеем, а главное-хотим делать, то охотно нам это поручала, что исключительно вдохновляло нас и немного позволяло передохнуть ей самой.

Особенно нам нравились ночи.

Мы оставались в отделении «за старших» и это для нас было очень серьезной ответственностью.

Сделать дежурный укол или принять поступающего мы могли и сами, а уж если что посложнее- разумеется, будили и ее.

Врачи. Врачей тоже было несколько, но ярко запомнился только Борис Игоревич.

Очень худой, очень серьезный, всегда занятой и со слов медсестер -очень талантливый.

Борис Игоревич, кажется, вообще жил на работе.

Если он не оперировал, то писал истории.

Или работал в смотровой. Или в гипсовой.

Иногда, проходя мимо открытой двери комнаты отдыха персонала, он ласково смотрел в сторону дивана и его усталые голубые глаза становились на какой-то момент ярче, но….он почти всегда шел мимо-его ждали пациенты.

Мы наблюдали за его работой со стороны, не решаясь задавать ему уточняющих вопросов.

Лично мне он казался почти что небожителем, и я просто не могла перешагнуть этот свой комплекс. Одно дело, приставать с вопросами к преподавателям или медсестрам! А тут -целый Доктор! Фетиса разделяла это мое отношение. Она была в своей семье первой, кто пошел в эту область и для нее медицина вообще была чем-то вроде магии, а все без исключения врачи-существами высшего порядка. Женька же по складу характера была человеком скромным и приставать к кому-либо по своей инициативе не могла в принципе.

Именно поэтому нам с одной стороны очень-очень хотелось знать ВСЕ на свете, а с другой -откровенно лезть под руки именно докторам мы ужасно стеснялись. Пропасть казалась нам непреодолимой.

Но однажды все изменилось.

Стояла глубокая ночь. Мы с Фетисой были на сутках. Днем была всякая рутина вроде капельниц и уколов, а вот интересного ничего и не было. Сутки были «дежурными», но почему-то в ту ночь никто в городе травм не получал и в отделении была тишина.

Персонал, пользуясь случаем, отправился отдохнуть.

Мы сидели на посту и тихонько болтали.

Звонок местного телефона раздался внезапно и резко. Звонили из приемного, просили подойти дежурного травматолога.

УХХХ! Значит, кто-то все же поступает!

Конечно, было очень жаль (и немного страшновато) будить Бориса Игоревича, но ведь вызов есть вызов. Разбудив, раз такое дело, заодно и Свету, мы пошли за доктором.

Борис Игоревич открыл глаза. Выслушал нас молча.

Молча же сел. Выразительно посмотрел на нас, и мы наконец сообразили, что стоит деликатно выйти за дверь и подождать его снаружи. Через минуту он появился: сосредоточенный и серьезный, как всегда-будто бы и не спал до этого, и быстро пошел в сторону лестницы.

«А с Вами можно?»-рискнула я спросить в удаляющуюся спину. Возможно, он даже не расслышал.

Но нам показалось-кивнул. Мы бросились догонять.

В приемном отделении тогда было несколько боксов, большой общий зал с множеством каталок и один общий пост.

Именно на посту врачи «скорой» вяло переругивались с дежурной медсестрой по каким-то бумажным вопросам, ну а привезенный ими больной ожидал осмотра в одном из боксов. Туда и пошел наш доктор, ну а мы остались снаружи-мест для зрителей в крохотном помещении предусмотрено не было. Чтобы хоть немного понять, в чем же дело, мы прицепились с вопросами к молодому санитару.

Парень охотно поделился: да мужик лет сорока, нетрезвый, конечно … со слов -упал на улице. Но скорее всего, после драки. Вроде сломаны ребра, ссадины, ушибы. Вот сейчас на рентген, наверное, повезу…

Санитар неспешно подогнал к боксу гремящую каталку.

Борис Игоревич писал направление рентгенологам.

Мужик стонал и матерился. «Скорая» уехала.

Медсестра раскладывала документы.

И только мы болтались без дела, напряженно ожидая развязки.

И вскоре она наступила: пациента привезли назад, а вместе с ним принесли и готовые снимки. Глянув на них, наш доктор бросился к телефону настолько стремительно, что мы уж было подумали-все, как минимум-реанимация…

Но спустя минуту с каталки раздался сочный храп и стало ясно, что с пациентом как раз все прекрасно, а дело видимо в чем-то другом…

И тут сонную тишину спокойного в ту ночь приемного нарушил счастливейший голос нашего доктора, возбужденно кричащего кому-то в трубку:

–ТРИ! У него сломано ТРИ ребра, ребята!

И еще- болит живот!

Он не наш, он- ваш!

ХИ-РУР-ГИ-ЧЕС-КИЙ!

Мы переглянулись. Наш блок был сломан.

Врач-он вовсе не небожитель.

Он живой, он коллега, он-человек.

И на следующее утро мы, уже не стесняясь, попросились на операцию.

Про то, как вчерашние студентки

вырастают в акушерок.

Разумеется, не сразу.

Были и страхи, что не справлюсь, и дрожь в руках, и нервные срывы от гиперответсвенности, и слезы.

И если дрожь в руках со временем прошла, то остальное нет-нет, да и вернется.

И возвращаясь-заставляет постоянно чему-нибудь учиться, наблюдать и делать выводы, помня, что двух абсолютно одинаковых случаев не бывает. Всегда есть место сюрпризу, и к сожалению-не всегда приятному.

И сохраняя внешнее спокойствие, обязательно-транслируя его пациенту, ты все равно никогда не расслабляешься: Провидение (а может-и дух самого Гиппократа) жестоко карает тех, кто слишком уверен в себе и в своих навыках.

Самый лучший врач-это тот, что умеет убедить пациента в том, что он-Бог.

Самый худший- тот, кто действительно сам так и думает.

Моя самостоятельная работа началась с того, что…к самостоятельной работе меня не допустили:)

Точнее, допустили, но-под присмотром.

Одна из тех акушерок, на сутки к которым я бегала весь третий курс, так прямо мне и сказала: плевать мне на твои оценки в колледже. Вот пока ты МНЕ лично акушерство не сдашь-к женщине не подойдешь.

Ну я и сдавала, конечно. И надо сказать, что требования на этом экзамене были куда выше, чем у наших преподавателей.

Например, мне задавали так называемые «клинические задачи»-то есть, описывали какую-то живую практическую ситуацию из своего опыта, и я должна была быстро сообразить, что в таком случае следует делать.

Если я соображала недостаточно быстро, то мне могли сказать с сожалением: «все, твоя пациентка умерла».

Или : «давным-давно, когда еще мы были сперматозоидами…» – эта фраза означала то, что я начала ответ слишком издалека и с ненужными подробностями. Учись думать быстро и говорить содержательно, но кратко.

Я очень старалась не ударить в грязь лицом, все свободное время проводя за чтением учебников, брошюр и пособий, которые удавалось достать (интернета тогда еще не было) и с каждым разом отвечать на вопросы у меня получалось все лучше и лучше.

Практические навыки тоже постепенно осваивались.

Как-то, помню, выдался очень непростой день: несколько плановых операций, между ними-роды. А персонала в тот день не хватало: кто-то заболел, подмену найти не удалось, и работали в урезанном составе. В результате акушерок было вместо двух с половиной (за целую меня считать было объективно еще рано)-всего полторы: я и Ирина. Днем была, правда, еще операционная медсестра и это спасло положение в плане кесаревых-стояла на всех операциях она. Часть из них была по плану, плюс кого-то пришлось взять экстренно, так что бригаде досталось по полной.

Ирина принимала роды, тоже в авральном режиме- несколько подряд, и далеко не все простые.

Я же бегала на подхвате туда, где нужны были вторые руки.

Наконец, к девяти вечера операционная, работавшая по идее, до четырех, без сил уползла к выходу, а мы с Ириной остались.

К этому времени основная суета, к счастью, улеглась и мы сидели в нашем буфете (импровизированная комната отдыха персонала), устало вытянув ноги.

Даже разговаривать сил и желания не было.

Родилка была пуста.

И в наших душах расцветала робкая надежда на сон хотя бы пару часиков, а лучше бы-так и вообще до утра.

Но тут позвонили с дородового.

У завтрашнего «планового кесарева» отошли воды, что автоматически делало «плановое завтрашнее» кесарево -«экстренным сегодняшним».

Ирина тяжко вздохнула и предложила мне пойти в операционную с ней: во-первых, и такая практика мне тоже была полезна, а во-вторых, две уставшие головы все же лучше, чем одна. Подстрахуем друг друга.

Мы помылись, оделись и заняли свои места у столика с инструментами.

Надо сказать, что докторов в той смене тоже не хватало. Уже не помню, почему-но факт: с нами на операцию пришли как раз те, которые целый день в операционной уже простояли.

Я совершенно не помню, кто был ассистентом и почему его участие было столь невыразительным-возможно, тоже сильно устал. Или может, что-то еще. А вот кто был оперирующим-запомнила прекрасно.

Тогда во многих родильных домах работали врачи по обмену, из самых разных стран. Нам достался доктор из Ливана по имени Фади.

Красивый смуглый мужчина, огромного роста, с руками-лапами, в которых игрушечно/миниатюрно смотрелся любой инструмент. Говорил доктор на нескольких языках, включая русский. Не сказать, чтобы знал он русский язык в совершенстве, но понять его было возможно.

А тут -то ли сказалась усталость, то ли-на солнце были магнитные бури, то ли- луна была не в том гороскопе.

Но именно в тот самый вечер русский язык он забыл почему-то напрочь.

Однако, переживать по этому поводу было некогда, надо было начинать работать. Пациентку усыпили, и началась операция.

Кесарево сечение (как и все другие операции) имеет определенный, общий для всех, порядок действий.

Но в каких-то нюансах каждый врач все равно предпочитает делать операцию по-своему.

Это как на кухне: есть общие для всех правила (например-макароны в кипяток, и никак иначе), а есть-фишки каждого повара- сколько соли, какие специи, как именно овощи обжарить и так далее.

Вот и здесь также-каждый доктор в операционной имеет свои «фишки». И либо ты их просто знаешь, работая с ним не в первый раз. Либо он их тебе озвучивает-что ему в каком порядке подавать, например.

Здесь же, напоминаю, доктор русский язык внезапно забыл. Правда, для коммуникации оставались другие известные ему языки – но их, для разнообразия, не знали мы с Ириной.

А потому операция шла в тишине.

Очень, кстати, успокаивает. Заодно и экономия сил чисто на практические действия.

Выглядело это так: наш доктор просто молча протягивал руку в нашу сторону. Мы секунду раздумывали: что бы ему такое сейчас дать? А потом давали тот инструмент, который, по идее, соответствовал этапу операции.

Доктор молча брал подаваемое, смотрел-узнавал, и работал. И также молча мы подавали ему что-то следующее.

Операция, надо сказать, прошла блестяще.

А русский язык он вспомнил чуть позже.

Как только выспался.

Вот так день за днем, неделя за неделей, каждое следующее дежурство я все больше погружалась в практическое акушерство.

Внимательно и с интересом наблюдая за старшими коллегами, я постепенно обретала нужные знания, навыки, скорость реакции и умение логически мыслить в нестандартных ситуациях.

Пока наконец однажды не услышала заветное:

пациентка М., первый родзал.

Иди, знакомься, веди.

Это твоя женщина.

Мои первые роды! Меня допустили!

Пациентка М. была юной армяночкой, рожающей своего первого сына.

Женщина без проблем и патологий, чья родовая деятельность шла, как по учебнику, а анатомические данные позволяли с высокой вероятностью предположить, что именно так все и будет идти дальше.

Я быстро нашла с ней общий язык: мы были ровесницы, и девочка была такая вся мягкая, позитивная, доброжелательная и настроенная на контакт.

Она охотно слушала все мои рекомендации, давала обратную связь по своим ощущениям, в промежутках между схватками мы шутили, а ближе к потугам-уже обнимались. Я делала ей массаж поясницы, а она покачивалась в такт дыханию, положив мне голову на плечо.

А через некоторое время я благополучно приняла на свет ее сына, горластого армянского мальчишку по имени Георгий.

Старшие товарищи по смене, разумеется, все контролировали, но не вмешивались-я справлялась.

Ну а раз справилась-то теперь иди и сообщай родственникам, сказали мне они.

Тогда мобильники были только у определенных слоев населения, и сами порадовать новостями близких роженицы, как правило, не могли.

Зато ожидать известий в холле родильного дома было пока что принято.

Обычно мы просто дважды в сутки звонили в справочное и сообщали информацию о родивших.

Но иногда, когда мы знали, что родственники ждут внизу, акушерки и врачи выходили сообщить новости лично.

Вот и тут я решила сходить сама-эмоции меня просто переполняли, и поделиться ими с кем-то мне было жизненно необходимо.

Спустившись вниз, я хотела было спросить: кто тут родственники М.? Но ответ на этот вопрос напрашивался сам собой: большая группа мужчин и женщин одной с М. национальности, возбужденно галдела на весь первый этаж, занимая собой все свободное пространство как физически, так и эмоционально.

Так что я просто уточнила-а есть ли среди них счастливый отец? И получив утвердительный ответ, сообщила именно ему: поздравляю! У Вас сын, такого-то веса и роста, в такой-то час и столько-то минут. С малышом и его мамой все замечательно!

Что тут началось!

Они загалдели еще сильнее. Они кинулись поздравлять молодого отца и друг друга. А когда узнали, что роды принимала именно я-то еще и меня. А потом просто подхватили меня на руки, водрузили на старинную дубовую скамейку, которая составляла интерьер холла почтенного Питерского родильного дома-и начали водить вокруг меня какие-то национальные хороводы с песнями!

Все это действо объективно продолжалось несколько минут (хотя субъективно-гораздо дольше), и закончилось выдачей мне трех огромных пакетов, набитых всем: сладости, фрукты, напитки! Пакеты были серьезными и тяжелыми, так что дежурному пришлось даже проводить меня до отделения. А уж там я раздала это богатство на всю смену и даже, помнится, домой что-то унесла.

Даже по тем, довольно щедрым на презенты, временам, это было

необычно и ярко. А на выписке они и вовсе накрыли столы во дворе родильного дома и приглашали радоваться с ними всех желающих.

Сейчас, когда я пишу эти строчки, мне так странно осознавать: ведь где-то ходит взрослый мужчина по имени Георгий, почти что 30 лет от роду. А когда-то я держала его на руках в его первые минуты жизни на этом свете.

И именно понимание этого факта дает мне физическое ощущение времени: вот, куда уж более очевидно.

Целый взрослый человек уже вырос.

А я все продолжаю принимать участие в этом занимательном марафоне появления на свет новых людей.

И несмотря на усталость от суточных графиков, сложное с годами здоровье, удивительные перемены в акушерских протоколах и странные организационные решения во всей медицине в целом-это все еще делает мою жизнь осмысленной. И очень интересной.

Наш многолетний роман с Акушерством-продолжается.

Глава 5

«Не было печали – стали мы врачами»

размышление о профессии и профессионалах.

Вообще врачей я уважаю и даже люблю.

Врачей, акушерок, медсестер, санитарок.

Все мы в одной лодке и все мы-одна команда, и зачастую -даже без разницы, какой на ком бейджик.

Но… как и в любой профессии, к сожалению, и у нас бывают люди случайные.

И это не удивительно само по себе: определиться с выбором профессии на всю жизнь, когда тебе семнадцать, способен не каждый.

Многие поступают в медицинский институт, воплощая мечту мамы с папой. Кто-то чтит семейные традиции, кто-то идет за романтикой спасателя в белом халате, кто-то просто за компанию. Все у всех по-разному и в целом-имеет право быть.

А вдруг в процессе обучения вчерашний школьник внезапно осознает себя новым Пироговым или Сеченовым?

Все возможно и далеко не все действительно толковые специалисты мечтали о медицине с пеленок.

Но вот одного я понять не могла никогда и не пойму по сей день: зачем оставаться в профессии (в любой! Но в медицине и педагогике-особенно) тогда, когда ты УЖЕ осознал, что это-не твое?

И я сейчас не о популярном нынче лозунге обывателей про «не нравится-увольняйтесь!»

Точнее-про него, но с живой человеческой точки зрения. Родилась эта фраза совсем с другим смыслом, конечно. Изначально через нее уставший от недоработок в системе пациент пытался найти крайнего и конечно находил его там, где очевиднее всего: во враче.

«Сами выбирали», «не нравится -уходите», «вы клятву давали»

А уж коли остаетесь -то забудьте про то, что вы тоже люди.

Есть, пить, спать, болеть, иметь близких, испытывать эмоции-ничего этого вы не должны.

И можно долго и яростно спорить о том, кто здесь прав: является ли медицина работой за зарплату или служением по призванию, но сейчас я не про это.

Мне правда непонятно – зачем?

Зачем так портить жизнь …нет, даже не жизнь пациентов…свою?

Добровольно и старательно исполнять этот жуткий приговор себе самому: всю жизнь заниматься тем, что вызывает тоску и отвращение.

Тяготиться необходимостью повышать квалификацию.

Ненавидеть коллег, пациентов, их жалобы и их родственников.

Ненавидеть свой выбор и свое в этом выборе будущее.

Зарабатывать гипертонию от суточных смен, варикоз от бесконечного нахождения на ногах, язву желудка от нерегулярного питания чем попало, больной позвоночник от необходимости таскать неподъемные тяжести и нервные срывы от всего вышеперечисленного.

И получить все это только потому, что однажды, по юношеской недальновидности, просто поступил не в тот институт.

Однажды я, кстати, задала этот вопрос коллеге, которая ненавидела свою работу так эмоционально и искренне, что в какой-то момент я даже залюбовалась ею. Нет, конечно же не самим фактом ненависти к будущим мамам. Скорее прозрачностью и откровенностью этой эмоции. Тот самый случай, когда настолько уродливо, что даже красиво.

Я тогда спросила ее: почему же ты здесь? Почему не уйдешь, не получишь другую профессию? Не найдешь то, что тебе если уж не по душе, то хотя бы не настолько отвратительно?

И поразилась ответу: я вообще-то семь лет потратила на учебу!

Возможно, это просто определенная модель людей.

В их комплектации предусмотрена вот такая вот логика- и что тут скажешь?

Настолько жаль потраченных нескольких лет своей юности, что не жаль всей остальной своей жизни, проведенной в режиме изнасилования самой себя.

Так что вопрос «зачем вы здесь, если поняли, что однажды ошиблись в своем выборе?» – он скорее риторический и ответа на него нет… а если точнее- у каждого есть свой ответ.

Одного универсального, подходящего ко всем случаям, обобщенного ответа – нет.

А люди, попавшие в профессию случайно и неизвестно зачем в ней остающиеся-есть.

К сожалению.

Акушерский «ЕРАЛАШ» разных лет.

(Три короткие истории,

рассказанные

акушеркой Верой)

Родильное отделение, конец восьмидесятых.

Акушер-гинеколог, культурный мужчина почтенного возраста, гордый и статный грузин, выходит из малой операционной, держась за голову.

Лицо его багрового цвета, вместо привычных всем шуток и улыбок доктор всем своим видом демонстрирует явное смущение и растерянность, к тому же все время повторяя:

–Стыдно как! Ой, как же стыдно!

А потом и вовсе срывает с головы шапочку, зарывается в нее лицом и продолжает причитать, уже сидя на посту.

Чай пить не идет, на призыв глянуть послед-неопределенно машет рукой в сторону коллег: давайте, мол, пока там сами.

И упорно не признается, что же у него такого стыдного в этой операционной вышло.

Но переживает при этом изрядно, это даже санитарки заметили.

Попробовали расспросить операционную медсестру, но та сохраняла интригу: «ой да, было там!» или «нет, ну надо ж так вляпаться!»– и все. Только хихикала, но не кололась.

А доктор, попив водички, взял целую стопку неписанных историй и ушел в ординаторскую, попросив его, по возможности, пока не беспокоить.

Правда, часа через два наконец отошел и поведал все подробности своего недавнего позора.

Только что родивших женщин обычно осматривают и, если нужно-накладывают швы. На это (в том числе, на это) как раз и уходят первые два часа после рождения младенца. Переодевать женщину в чистое белье в это время нет ни малейшего смысла, поэтому обычно она пребывает в том наряде, в котором и рожала-так практичнее.

Надо отметить, что современного одноразового белья в описываемые времена еще не было, а потому пациентки роддома тех лет вид имели весьма живописный.

Основной формой одежды были ночные рубашки, которые хорошо помнят наши мамы: с универсальным «все-размерным» декольте до пупа и обязательно-с дырой или пятном на попе, уж кому чего достанется.

В дополнение к рубашке на ноги положено было надевать бахилы-эдакие тряпочные то ли гольфы, то ли валенки на завязочках.

И вот пришел наш доктор осматривать новоиспеченную маму и проводить ей все положенные протоколом процедуры.

Лежит она на гинекологическом кресле в сорочке, на ногах у нее, как положено-бахилы, в ее конкретных родах утратившие первоначальную свежесть значительно сильнее, чем обычно. И кровь на них, и воды, и черти-чё-еще!

Но заменить их на чистые невозможно, так как дефицит белья в роддоме был, есть и будет (хоть что-то в нашей жизни стабильно), а снять их вовсе-по протоколу не положено. Поэтому оставили, как есть.

Пациентку тщательно осмотрели и в результате осмотра выяснилось, что шить все же придется.

А послеродовые швы тогда накладывали под новокаином, который обезболивал довольно умеренно. Выраженную боль убирал, конечно, но определенные ощущения оставались.

Все приготовили, и доктор начал работать.

Делает он, куда положено, укол иглой, а женщина в ответ вдруг рефлекторно дергает ногой (на которой щедро испачканная всем, чем можно, тряпочная бахила) – и бац пяткой доктору по уху!

Доктор, сохраняя профессиональное спокойствие и невозмутимость, слегка отодвинулся, ногу женщины локтем в сторону убрал – и дальше работать.

Снова укол. И снова ножка в ответ-дрыг, на сей раз по выдающемуся грузинскому профилю в медицинской маске. На маске отпечаталась бахила.

Тут доктор нахмурился.

Понятно, что женщина это делает не специально, но ведь и нос-это вам не расходный материал!

Свой нос: фамильный, собственный! И за него обидно.

А что пациентке скажешь? Она не виновата, контролировать это не может. Поэтому надо просто продолжать работать.

Укол-«бац»! Снова укол-и снова «бац»!

А работа ювелирная, спешить нельзя.

И главное, женщине-то не больно.

Но вот такая рефлекторная реакция у нее на иглу.

И не имея технической возможности найти выход из ситуации, доктор нашел хотя бы выход своим эмоциям.

Она его-шлеп ногой по носу или в ухо. А он в ответ на это-мнооого разных слов. Громко, с чувством.

Про дефицит бахил, несовершенство новокаина , женщин с их рефлексами и стремительно выходящих из них младенцев, после которых мамам нужны швы.

На грузинском. Без цензуры. И как-то даже легче ему от этого становилось.

Провозился, но сделал все. Красиво и качественно вышло, бальзам на душу хирурга. Довольна будет молодая мамочка.

Снял перчатки, снял маску. Вымыл руки. И уже на русском языке дал женщине ряд полезных и важных советов по послеродовому восстановлению и по уходу за свежеприобретенными швами.

А женщина ему и говорит: «Спасибо Вам, доктор!»

На грузинском.

Шок. Как, откуда, почему?! Вы же русская, откуда Вы так хорошо знаете грузинский?!

А я, говорит, родилась и выросла в Тбилиси.

И очень хорошо поняла, что все это время Вы, доктор, тут говорили.

Но я совсем не обиделась, что Вы!

Я все понимаю: работа у Вас очень трудная.

Так что не переживайте.

Я действительно очень Вам благодарна!

Но доктору все равно было стыдно.

Надо же было умудриться им так совпасть!

***********************

Родильное отделение.

Женщина рожает себе спокойно, акушерка делает свою работу, молодая врач (не так давно из двойного декрета)-наблюдает процесс.

В нормальных родах именно так обычно и происходит: доктор нужен скорее для присутствия и контроля, нежели для действия.

Но даже если все идет по плану, и акушерка очень опытная-врач все равно обязательно где-то рядом, ведь в любой момент ситуация может измениться.

Тогда ему придется активно включаться в процесс, а уже акушерка будет у него на подхвате.

Кстати, вот и ответ на извечный вопрос будущих мам:

«а кто в родах важнее-врач или акушерка?»

Правильный ответ-оба.

Это просто разная работа, хотя и внутри одной общей истории появления нового человечка на свет.

Вот и в этой истории человечка нового родили, благополучно вполне. Акушерка была опытная.

Но маме пришлось сделать небольшой разрез на промежности, чтобы предотвратить более серьезные травмы-так часто бывает.

А еще часто бывает так, что из такого разреза возникает небольшое кровотечение.

Палец порежешь-и тот кровит и болит.

А тут место нежное, сосудов много. Это хоть и не опасно для жизни, но приятного все равно мало. И желательно поскорее наложить швы, чтобы кровотечение это прекратить.

И вот если разрез делает акушерка, то швы накладывает уже врач.

Акушерка, прекрасно понимая перспективу, достала набор для осмотра.

Предложила доктору приступить к манипуляции немедленно-катастрофы, конечно, нет, но смысл тянуть?

Но доктор (напомню-молодая, да еще и после шести лет декрета нон-стоп) в чем-то вдруг засомневалась.

И вместо того, чтобы помыться на ушивание, пошла доложить ситуацию ответственному дежурному врачу.

Ответственный дежурный врач-это для непосвященных звучит, конечно, странно. Как будто все остальные врачи-безответственные.

Но на самом деле, «ответственный»-это функция на дежурстве, а не характеристика личности человека.

В любом стационаре дежурная бригада состоит из нескольких врачей, и самый опытный из них обычно назначается ответственным.

На конкретном дежурстве именно он-«за старшего».

Его, если что, зовут на сложные случаи или на консилиумы, он принимает не только медицинские, но в ряде случаев-и организационные, и юридические решения.

И вот сейчас ответственный дежурный врач с ассистентом были в операционной, пошли экстренно на «преждевременную отслойку плаценты».

Грозное акушерское осложнение, которое может стоить жизни и маме, и ребенку.

Там же была вторая акушерка, хирургическая медсестра и анестезиолог с анестезисткой.

А больше на смене никого и не было, в роддоме бригады небольшие.

И наше молодое дарование удалилось советоваться именно туда.

Акушерка же, раз такое дело, сама наложила зажим на кровящий сосудик. Это, хоть и не шов – но всяко лучше, чем ничего. Временно вполне подойдет.

Потом она прикрыла молодую маму пеленкой и одеялком, завернула новорожденного, оставив его на детском столике под специальной теплой лампой и занялась следующей роженицей.

Ее как раз из приемного доставили.

Эта вторая женщина была уже в потугах, поэтому акушерка быстренько «накрылась» и начала работать.

Успешно родили головку малыша, пошли плечики- и тут с громким топотом в родзал влетел анестезиолог с реанимационным чемоданом наперевес: глаза блестят нездоровым блеском, из ноздрей пар, маска съехала на ухо.

И проскакав тяжелой рысцой от дверей к акушерке, одновременно оглядывая пространство явно в поисках, он проорал ей прямо в затылок:

–БЫСТРО! ГДЕ ЖЕНЩИНА БЕЗ ПУЛЬСА И ДАВЛЕНИЯ???!!!

Акушерка удержала промежность только потому, что была профессионалом.

Обернулась в недоумении:

–Михалыч, ты чё так орешь? Поддай-ка лучше, плечи у нас встали!

Анестезиолог Михалыч, привыкший на родах слушаться акушерок, рефлекторно метнулся к роженице.

Встал сбоку, надавил ребром ладони ей на живот, помогая вытолкнуть ребенка-и уже через минуту новый человек в руках акушерки начал кашлять и пробовать свой голос.

Акушерка же громко похвалила маму.

И новорожденного.

И анестезиолога.

И только тут осознала, ЧТО именно он сказал ей минуту назад.

Господи, какая женщина без пульса и давления?!

Как, где, почему я не в курсе?! Что вообще происходит???

Вот одна женщина. Только что родили, все хорошо-ты сам видишь. Вон вторая лежит. Правда, там ушить бы надо, не успели еще. Но ничего критичного нет, и с ней тоже все хорошо-розовая, улыбается. Шею тянет, пытаясь на детском столике пупса своего рассмотреть.

А больше у меня никого и не было!

Михалыч выдохнул и присел на реанимационный чемодан.

Минутку посидел, стабилизируя свой собственный пульс и давление. И молча пошел обратно в операционную.

А недоразумение (цензурный вариант классификации этого происшествия) выяснилось немного позже.

Молодая доктор, усомнившись в своей способности наложить шов на промежность, пошла доложить ситуацию ответственному врачу. Заодно посоветоваться.

В операционную, да. Ну а что? Ей срочно.

Вошла, маску нацепила. Приблизилась к столу, насколько возможно, чтобы не войти в стерильную зону.

А вокруг работает аппаратура: что-то шипит, что-то пищит.

Оперирующие доктора по локти в животе, делать все нужно аккуратно и очень быстро-момент непростой.

И тут ответственному в спину прилетает тихий голос молодой коллеги:

–У нас …эээ…там …эээ…женщина родила.

И у нее кровотечение. Про то, что кровотечение из разреза (снаружи), а не из матки (изнутри)-она благополучно в своем докладе опустила. Ну либо сказала так тихо и невнятно, что никто этого не расслышал.

–Пульса и давления нет (это она хотела сообщить, что их не измеряли. Но выразила мысль довольно коряво: вместо «не измеряли» сказано было просто «нет»-почувствуйте разницу!)

–Что мне делать?

У ответственного халат на спине мгновенно промок от пота:

Там-женщина после родов.

Кровотечение.

Пульса и давления НЕТ.

И тут на столе-отслойка. Открытый живот.

Счет на минуты.

–Михалыч, бегом!-скомандовала она анестезиологу.

А сама решительно сунула руки в матку.

Михалыч подхватил реанимационный чемодан и рванул из операционной, бросив пациентку на столе на двух хирургов, анестезистку и Провидение.

К счастью, все хорошо закончилось. У всех.

Чуть прибавилось седых волос и чуть убавилось нервных клеток у бригады-так это даже не считается.

Легко отделались, можно сказать.

А ведь еще Булгаков писал: «Выражайте Ваши мысли яснее!»

Это вообще в любом деле полезно, а уж в экстренной медицине-так особенно.

***********************************

Родильное отделение.

В бригаде две акушерки: как часто бывает, одна (назовем ее Татьяна)-акушерский «спецназ», а вторая (пусть будет Оля)-пока что новобранец, работает первый год всего.

Два врача, анестезиолог и его команда, санитарка.

В отделении несколько женщин на разных стадиях родового процесса.

Все под контролем, все своим чередом.

Но постепенно стало понятно, что с одной роженицей нужно идти в операционную.

Ничего критичного, к счастью, не случилось, но «по совокупным показаниям со стороны матери и плода»-«развернулись» все же.

Остальным женщинам до финала было далеко, назначения были сделаны, и поэтому на посту оставили Олю.

А опытная Татьяна пошла на операцию.

Сначала Оля вполне справлялась.

Время от времени она уточняла самочувствие своих подопечных, выслушивала сердцебиения плодов, следила за капельницами и всячески заботилась о роженицах, стараясь облегчить их нелегкий труд.

Однако, по закону подлости, вскоре из приемного потянулся караван вновь прибывших.

Да каких!

Первые роды с отошедшими водами и ооочень активными схватками, по поведению роженицы можно было предположить начало потуг.

Третьи роды-хоть схватки были и пореже, но тоже без вод.

А третьи роды-они коварные: в любой момент на выдохе-ррраз! Позвольте представить: Вашему вниманию-новый Человек!

И пока Оля осознавала масштаб стоящей перед ней задачи, «приемник» доставил третью участницу этого марафона: еще одну повторнородящую женщину, разумеется -тоже со схватками, и тоже без вод.

Оля занервничала.

Все три женщины, похоже, активно нуждались в помощи. А Оля пока что была одна, операция еще шла, и все коллеги были там.

Ну разве что санитарка на подхвате.

Родильные залы тогда были общие, и рассудив, что оптом наблюдать всех троих будут проще, чем бегать из помещения в помещение, Оля заселила всех трех женщин в одну палату.

И вот кряхтят и стонут они на разные лады, каждая уверяет, что именно она «сейчас рожу!» и «уже не могу!»

А Оля мечется от одного кресла к другому, пытаясь оценить очередность своего участия в каждых родах.

И понимает, что роды «в поле» имели определенные плюсы: хотя бы разместить можно было бы всех рядышком, и не бегать туда-сюда по палате…

Санитарка (опытный и бывалый член бригады, бывшая хирургическая медсестра, с возрастом потерявшая остроту зрения и твердость руки, но не потерявшая скорости реакции и характера) наблюдала за Олиной суетой с жалостью и сочувствием.

Но пока не вмешивалась.

Однако, через какое-то время (вполне ожидаемо), Оля совсем сникла.

Женщины страдали хаотично и бессистемно, определить-которая из них будет первая, Олиного опыта явно еще не хватало. А внимания требовали все разом.

И тогда на арену вышла санитарка.

Улучив момент паузы в стонах, она скомандовала зычным голосом хирургической медсестры в отставке:

–А ну, ТИХО!!!

И когда роженицы от неожиданности замолчали, продолжила:

–Всем слушать МЕНЯ! Ноги в упоры! Руками взялись за поручни! Будем тужиться по моей команде!

А кто будет делать это лучше всех-к тому подойдет акушерка!

Готовы? Набрали воздух-и поехали!

Рты закрыли, не орем, не выдыхаем!

И как в туалете, когда запор уже три дня-начали!

Молодцы, вот так!

Женщины дружно набрали в легкие воздуха, закрыли рты-и постарались.

Каждой хотелось победить в этом соревновании и выиграть акушерку, а потому-тужились на совесть.

Санитарка окинула профессиональным взором всех троих конкурсанток и сказала обалдевшей Оле: вон, видишь? Иди к той мамашке, что слева. Она будут первая.

А двум оставшимся роженицам велела ноги свести между собой и дышать ровнее-их очередь пока что не подошла, природу не обманешь.

Оля, ощутившая мощную поддержку и обретя от этого второе дыхание, санитарке доверилась.

Она подошла к указанной женщине и приступила к своей работе.

А санитарка все же пошла в операционную, помощь позвать-ну мало ли что.

Все же многовато женщин разом на одну «зеленую» Олю.

Которая, кстати, вполне благополучно приняла роды у «женщины слева».

Не ошиблась санитарка в своем тестировании: та мама и правда оказалась первой.

Мораль:

Не так и важно, какой у кого бейджик.

Куда важнее-какой у кого опыт.

Иногда и у санитарок найдется, чему поучиться.

Особенно, если они опытные хирургические медсестры в отставке.

Глава 6

Одни сутки из жизни

приемного отделения родильного дома.

Сутки мои выпали на воскресенье, но это ничего не значит: в роддоме не бывает прогнозов.

Уходящая смена слегка помята, но не побеждена.

«Ничего вам не желаем!»-говорят нам они.

Именно так принято у нас, вместо «хорошего дня» или «удачной смены».

И все небесные кары на голову тому, кто посулит дежурной смене «спокойной ночи!»-непременно будет как раз наоборот.

Утро тихое… Собираюсь напечатать побольше расходников впрок, заполнить журналы, кофейку заварить…

–Можно?

В дверях совсем молодая девочка, миниатюрная и робкая, с аккуратным животиком и с документами в руках.

–Я по направлению…

Конечно, можно!

Кофе в сторону. Итак.

18 лет, первые роды. Ксения Павловна Р. По документам. Так к ней и обращаюсь, на что получаю в ответ почти умоляющий взгляд и просьбу: а можно просто Ксюша? Мне так проще…

Можно, Ксюша, можно.

Заполняем всякие наши бумажки. Ксюша за столом, почерком отличницы старательно выводит подписи в согласиях, а я сижу за компьютером напротив нее.

Вбиваю данные из обменной карты, сосредоточенно ищу нужную мне информацию, попутно задаю Ксюше разные медицинские и немедицинские вопросы вроде «образование» и «номер телефона». Ксюша отвечает, но каким-то дрожащим голосом. Поднимаю глаза, чтобы предложить ей встать на весы – а у нее слезы чуть не ручьем уже!

–Ксюша! Что случилось?!

–Я домой хочуууууу!-уже совсем перестав себя сдерживать, рыдает этот взрослый ребенок и отбрасывает ручку в сторону.

Сейчас она совсем не будущая мама, а скорее маленькая девочка. Чья-то дочка, которой волнительно и страшно перед очень серьезным событием.

И такая реакция не то, чтобы типична, но – нормальна. Особенно для очень ответственных и старательных девочек.

Такое иногда случается и со взрослыми женщинами, и даже если роды не первые.

А тут и женщина не совсем взрослая, почти ребенок. Подхожу к ней, глажу молча по голове. Говорить сейчас ничего не нужно, нужно плакать. Ксюша обнимает меня и продолжает рыдать. Сейчас это не вредно, а даже наоборот. Напряжение постепенно отпускает и плач становится тише.

На громкие звуки прибегает санитарка, быстро понимает ситуацию и включается. Потихоньку начинаем говорить о ерунде, отвлекать Ксюшу от ее эмоций, попутно укладывая на монитор-записать сердцебиение плода.

Я ставлю датчики.

–Ксюш, а кого рожаешь? Сына? Здорово! Слышишь сердечко? Да, отлично стучит, ты права! А имя ему уже выбрала?

Отвечает, все больше успокаивается. Потихоньку даже начинает улыбаться. Меряем животик и таз, измеряем давление. Все хорошо у Ксюши, все как по учебнику.

И вот все готово, можно идти в отделение.

Ксюша уже в хорошем настроении и бодро шагает в лифт. Пара дней подготовки и будет тебе, Ксюша, сын! Всего доброго!

_______

Кофе…где-то тут был мой кофе?

Но в дверях-молодая пара с огромной сумкой. Можно?

У нас, кажется, схватки…

Оформляемся. Будущая мама старается держаться, но схватки довольно сильные. В какой-то момент она вдруг сползает со стула и встает на коленки – ооохххх!

Подбегаю, помогаю лечь на кушетку. …ааа, тут воды отошли! Быстро заканчиваем оформление и осмотр, переводим в родильный зал. Выглядываю в холл, отдаю мужу ее одежду. Вы говорю не волнуйтесь, идите домой. Она вам скоро позвонит и все расскажет!

«Она позвонит, она скоро позвонит…»-повторяет мужчина и почти бегом бежит к выходу.

Замечено, что стресс и паника у сопровождающих всегда очевидно больше, чем у рожениц.

Делаю глоток остывшего кофе, задумчиво смотрю в окно…и вижу «скорую», подъезжающую к нашему крыльцу.

Наблюдаю. Пытаюсь угадать, с чем пожаловали.

Без «светомузыки», то есть -не особо спешили. Хорошо.

Из машины выходит фельдшер, за ним женщина…сама выходит, тоже неплохо. Открываю дверь, выхожу навстречу в холл.

И вот уже тут встроенная во все места акушерская «чуйка», подкрепленная многолетней практикой, начинает выть сиреной: здесь все не то, чем кажется.

Хотя внешне все пока прилично, но…Ой, что-то здесь не то! Проверяю наличие перчаток в кармане…

Со слов фельдшера: роды четвертые (ага…вот оно!)

«Прихватывает» вроде бы не сильно, но часто… со вчерашнего вечера (твою ж…!!!)

И хотя спать это не мешало (с тремя детьми от двух до пяти проспать можно землетрясение, не то, что схватки), но утром женщина все же решила поехать в роддом.

И вот уже по пути, в машине, отошли воды и заболело как-то посильнее (твою ж…дважды!!!!)

Почему же она у Вас идет пешком?!

Наш диалог занимает от силы минуту, при этом параллельно я помогаю женщине снять куртку, но на этапе переодевания тапочек мы застреваем-началась очередная схватка. И на схватке она как-то…Каталку!

Но санитарка уже здесь-опыт! «Карета» подана.

Быстро укладываем, в четыре руки снимаем одежду с интересующих нас мест. А там уже макушка ребенка. Санитарка звонит в родильное, а я в это время прямо тут же уже принимаю мальчишку. Коллеги прибегают, включаются в процесс. Все происходит мгновенно, слаженно и почти что без суеты.

И только всеми забытый фельдшер скорой помощи растерянно просит поставить штампик на свои документы…

–Сейчас?!-со сдержанным негодованием интересуюсь я.

С меня красноречиво стекают околоплодные воды и прочие биологические жидкости, которые никого в родах, конечно, не удивляют, но обычно акушерка успевает облачиться в защитный одноразовый костюм поверх своего. Но не в этом случае.

Хорошо, что в личном шкафчике всегда есть пара запасных «пижам».

И хорошо, что перчатки по старой привычке всегда в кармане и я успела их надеть.

И какое счастье, что эти роды произошли на нашей каталке, а не на нашем крыльце!

Надеюсь, этот случай и фельдшеру «скорой» запомнится ярко.

И он крепко-накрепко усвоит, что повторные роды нередко коварны, а каталка-всегда надежна.

–То есть, мне надо подождать?-запоздало доходит до просителя «штампика».

Занавес.

И фоном-громкий басовитый крик Никиты, как потом представила нам новорожденного его мама.

И это только одиннадцать утра….

… День потихоньку катится. Схватки, схватки…Воды. Снова схватки. Плановая,41 неделя. Ну тут все равно, какой день недели -тут срок уже.

Снова плановая. На этот раз 30 недель, на обследование. Интересно, обычно на обследование в выходные не ложатся.

Да, говорит женщина. Я знаю, что воскресенье и сегодня никаких обследований не будет. Но я решила, что лучше в понедельник утром уже быть на отделении и сдавать анализы, чем сидеть у Вас в очереди в приемном. Да и муж сегодня выходной, помог приехать. Что ж, логично. Принимаем, конечно.

Телефон.

–Родильный дом номер ХХ, приемное, слушаю!

–Здравствуйте! У меня только что родилась тройня. И они, наверное, есть хотят. Я могу накормить их пуповиной с огурцами и маслом?

Понеслось. Каждую весну и каждую осень -шквал таких звонков. В другое время года тоже бывает, но весной и осенью -особенно много.

То ли шутки у народа такие, неумные.

То ли диагнозы бывают всякие, да не все такие пациенты под контролем.

–Ну раз Вы уже родили, мы Вам тут уже не поможем.

Мы же роддом. А вот телефончик места, где помогут, подскажу. Кстати, наш разговор записывается. Телефончик диктую?

Трубка брошена. Нда…

___________

Вечереет. Ужин, журналы, сводки.

Схватки, схватки, схватки …Воды. Снова схватки…

Тук-тук!

–Здравствуйте! Мне бы передачку отдать! А в гардеробе уже не берут…

Конечно, не берут. Потому что на часах 22.35, а передачи принимают с 8 до 19.

–А что же мне делать?

По правилам -идти домой и приходить с утра.

Но так и быть, пока никого нет -давайте, санитарочка моя отнесет.

–Ой, спасибо Вам!

Так. Смотрим. Три пакета. ТРИ! Еда. Много-много еды. Яблоки-килограммами, печенье- мешками, вода- хорошо не цистернами. Сыр. Зелень. Помидоры. Куча каких-то булочек, конфет и зефира. Банка кильки. Селедка. Лимонад. Сигареты. А куда СТОЛЬКО всего?

–Ну я же не знаю, что именно Ей захочется. А Она на меня обиделась и не разговаривает…

Женщины:)

Оставляю всего понемногу, излишки отдаю назад. Категорически возвращаю отправителю селедку, кильку и сигареты-это точно нельзя в отделении патологии беременности. Ох, надеюсь ,что хоть что-то из оставшегося изобилия ей понравится и Она его простит!

Ночь. Три «скорых», почти одна за другой.

Хорошо, что не все одновременно. Потому что все женщины, как на подбор, непростые.

Первая с высоким давлением, на каталке. Отеки, плохие анализы. И срок уже большой, но все еще недоношенный. Сразу подняли в реанимацию, конечно. Наблюдение, стабилизация состояния, ну а там -по ситуации. Желательно, конечно, протянуть подольше, пока малыш не подрастет. Но иногда бывает, что тянуть становится опасно и для мамы, и для ребенка. Тогда оперируют.

К счастью, современные технологии позволяют комфортно выхаживать малышей, поторопившихся родиться.

А высокое давление у мамы обычно проходит как раз после завершения беременности.

Только перевели, только все записали.

И тут же- вторая скорая. На этот раз с кровотечением. Небольшим, но несимпатичным, внешне вполне похожим на отслойку плаценты (к счастью, обошлось- оказалось, что не отслойка). Выяснилось, что кровотечение не опасное, остановили быстро. Беременная отправилась полежать на дородовом, и полечиться скорее для профилактики.

И почти сразу же подъехал следующий «сюрприз».

Шикарная дама Кустодиевских форм, с тремя рубцами на матке . В анамнезе -три кесаревых сечения (для непосвященных -это чуть больше, чем хотелось бы для здоровья женщины). С этой беременностью (которая сама по себе -огромный риск в этой ситуации), разумеется, должно было быть четвертое, и для этого ее заранее направляли в роддом, но… «дома трое детей и мне было некогда тут у вас разлеживаться». Поэтому женщина приехала, когда отошли воды. Но не сразу, нет. А когда смог уйти домой с дежурства ее супруг. Потому что троих детей оставить ей было не с кем. Часов шесть прошло, пока приехала, короче. К этому времени, если полагаться на данные монитора КТГ, приложенного к животу в приемном, плод внутри уже активно начал страдать. Дежурная бригада очень взбодрилась (четвертое вхождение в живот посреди ночи в экстренном порядке, на фоне избыточной массы тела и гестационного диабета -это серьезно бодрит, я Вам скажу!) и пошла мыться на операцию. В этот раз обошлось, но (забегая вперед), малыш полежал в реанимации некоторое время.

Очень хочется верить, что четверых детей этой семье хватит, потому что от проведения хирургической стерилизации женщина письменно отказалась.

Почти 5 утра. Тишина.

Ложусь на каталку, прикрываю глаза. Мышцы благодарно расслабляются, но мозг рефлекторно мониторит каждый шорох -на работе сон неглубокий. Очень хочется верить, что подремать удастся уже до утра. Если бы…Тук-тук! Сколько прошло времени? 38 минут.

Глаза не открываются, но ноги уже идут к двери.

Пара, взрослые мужчина и женщина. Женщина явно не в родах, но зато очень «в образе» рожающей, мужчина вроде бы ей помогает, но как-то бестолково и больше мешает.

–Здравствуйте! Что Вас к нам привело, что беспокоит?

–У нас партнерские роды!

–Отлично, сейчас разберемся. Снимайте верхнюю одежду, проходите ко мне сюда.

У Вас болит живот? Во сколько это началось? Как сильно болит сейчас, как часто? Воды не отходили? Какие по счету у Вас роды?

Но на все мои вопросы ответ дается один, общий :

У НАС ПАРТНЕРСКИЕ РОДЫ.

Хорошо, но давайте для начала познакомимся и оценим акушерскую ситуацию.

Вот эти документы Вам нужно заполнить вот по этому образцу. Как только все подпишем, пойдем на осмотр.

Садимся писать. Разумеется, не выходя из образа.

«Подержите мне голову, я устала и не могу сидеть»,

«у меня отнимается палец, я не могу поставить подпись», «зачем мне вставать на весы, что за глупость?»,

«ОООО, Михаил! Достань мой веер и помаши мне, я не могу дышать!», «Фууу, почему здесь пахнет больницей!» (действительно, почему бы?!)

Держусь в рамках профессионализма, хотя уже очень хочется настучать обоим по голове за весь этот драмкружок на рассвете. Вежливо и ровно продолжаю собирать анамнез, стараюсь абстрагироваться, надеюсь в этом же сезоне перейти уже наконец к осмотру. Спускается врач, готова забрать женщину в смотровую.

Но мадам саботирует процесс, как только может.

Во мне же в ответ включается воспитатель группы ясельного возраста, который настойчиво возвращает подопечных в рамки определенной деятельности, несмотря на капризы.

Нет, я не могу написать Ваш вес приблизительно, он важен для расчета препаратов. Да, придется встать на весы.

Да, и давление тоже нужно померить. Да, несмотря на то что манжетка тонометра так сильно давит, это все равно необходимо. Нет, мы не издеваемся.

Нет, Ваш муж не может прямо здесь и сейчас делать Вам массаж промежности (мы с доктором переглянулись, немного обалдев-мы все верно расслышали, да?).

Да, я понимаю, что такой массаж Вам очень помогал и успокаивал всю беременность, но сейчас это лишнее.

Нет, осмотр на кресле-это не стимуляция родов, а та самая оценка акушерской ситуации.

Нет, Вы не умираете, Вы даже еще не начали рожать.

У Вас предвестники родов. Как почему? По результатам осмотра. Нет, это не патология, так часто бывает при первых родах.

Да, вы пойдете в родильное, (и возможно, там наконец отвлечетесь от главной роли в этом моноспектакле), потому что у Вас есть небольшие схватки, и мы будем тщательно Вас наблюдать.

Да, я помню, что у Вас партнерские роды, но пока что роды фактически не начались, так что муж может побыть дома, а Вы должны отдохнуть.

Нет, у нас нет в родильном отделении двухспальных кроватей, где Вы смогли бы поспать вместе…

Уффффф….

Перевод.

На часах 6.35.

Ну собственно…доброе утро:)

Ложиться спать уже бессмысленно. Тем более, что на этапе обсуждения вопроса о массаже промежности у меня так здорово и широко открылись глаза, что закрывать их уже даже жалко-еще раз так не открою.

В большой «рабочей» чашке столовая ложка растворимого кофе, туда же кидаю целых три кусочка сахара и лью кипяток.

Дома так никогда не делаю, но сосредоточиться после бессонной ночи иначе не выйдет.

Неспешно пью этот элексир, глядя на серый осенний рассвет.

В голове и глазах проясняется ровно настолько, чтобы начать видеть цифры.

С отделений приносят «сводки».

Сколько пациентов состояло, сколько куда поступило, сколько выбыло. Куда выбыло. Перемещения по отделениям внутри родильного дома. Все это учитывается по отдельности и обязательно должно сойтись между собой.

Считаю сначала по отделениям, потом вывожу общую формулу-все сходится.

Всегда ловлю себя на ощущении внутренней гармонии в этот момент.

У меня поступило 32 человека за сутки.

Не мало, но и не много.

Средненько так.

Санитарка моет пол, включает лампы дезинфекции.

Я протираю мониторы и стетоскопы, убираю и складываю на места все то, что принято оставлять в порядке новой смене.

Привет «свеженьким» коллегам!

Выхожу на улицу, неспешно еду домой.

У всех -понедельник. А у меня-выходной.

«Ничего вам не желаю!»

Через два дня я сюда вернусь.

Глава 7

Роддомовские будни. Про Марусю.

Марусю звали не так, но прозвище закрепилось с легкой руки санитарки, которая однажды не смогла выговорить замысловатое восточное имя. Обладательница имени была не против стать Марусей-то ли потому, что устала всех поправлять, то ли потому, что по природе (и согласно традиционному национальному воспитанию) была человеком неконфликтным и позитивным. Именно по причине не конфликтности она и оказалась в числе ординаторов первого года в одном из родильных домов, где мне довелось трудиться. Согласно родительской воле и благодаря высокому баллу ЕГЭ, купленному папой, Маруся в свое время поступила в медицинский институт. В процессе обучения папа же покупал ей все зачеты, практики и экзамены, потому что продатьвыдать Марусю замуж с дипломом о высшем образовании можно было значительно выгоднее, чем без оного и овчинка стоила выделки. Высшее же медицинское образование являло собой дополнительный престиж: девка мол с мозгами, это вам не психолог или менеджер какой! Работать же Марусе все равно не светило никогда, а светило рожать детей и почитать мужа, о чем все, разумеется, знали заранее, так что никто в этой ситуации особо и не рисковал.

Таким вот макаром, под надежным папиным прикрытием, Маруся дотянула до выпуска и даже благополучно получила диплом. И вот уже в ординатуре неожиданно столкнулась с необходимостью что- то делать головой и руками. Может быть, к этому моменту у папы закончились деньги, а может он действительно поверил в то, что в процессе посещения института к Марусе прилипли хоть какие- то знания -кто ж угадает… Важно то, что это несчастье с огромными карими глазами в один НЕ прекрасный момент свалилось на наши головы.

Себе Маруся нравилась.

Ей очень шел белый халат-он выгодно подчеркивал точеную фигурку, оттенял смуглую кожу и шикарную копну темных кудрей, которые она убирала в прическу с явным неудовольствием и только под тяжелым взглядом старшей акушерки отделения. Но вот остричь длинный яркий маникюр Маруся внезапно не согласилась. Даже в кабинете заведующего отделением плакала. Заведующий же, исчерпав разумные аргументы, с некоторым даже облегчением вдруг осознал: благодаря этому вопиющему нарушению санэпидрежима Марусю можно законно не пускать в операционные и родзалы (что, учитывая ее уровень знаний и умений, существенно облегчало жизнь всем)-и махнул рукой. Только на конференции потом попросил поменьше показывать Марусю пациентам, их родственникам и всяким комиссиям, которые то и дело заносило тогда в любой стационар.

Маруся же, отвоевав яркость и лишь слегка укоротив длину маникюра, снова стала мягкой и покладистой и с радостью предвкушала свое боевое крещение.

Конечно же, ей старались поручать что попроще, но и тут случались казусы.

Выяснилось например, что писать послеродовые дневники наблюдений (даже по готовому шаблону) Маруся не может в силу слабого владения русским языком вообще и медицинскими формулировками- в частности (а пока это выясняли, миру являлись шедевры вроде «наружные половые органы обычного цвета и влажности», «жалобы на невеселое настроение и плохое состояние души по причине обиды на мужа» и «положение плода продольное..» в карте послеродовой пациентки, чей «плод» ( уже в статусе новорожденного), благополучно лежал рядом в кроватке. Истории родов у Маруси отобрали.

Поставили было собирать анамнез у вновь прибывших в дородовое-так Маруся настолько увлекалась каждым жизнеописанием, что когда они с женщиной наконец заканчивали обсуждение ее мужа, свекрови, свадьбы и покупок для будущего малыша, на акушерские подробности у обеих просто не оставалось ни времени, ни сил.

Пациентки, кстати, Марусю любили и хвалили: она одна готова была часами вникать во все их эмоциональные переживания, а не бездушно прикладывала к нужным местам тазомер и стетоскоп, как все прочие.

«Все прочие» скрипели зубами и делали за Марусю порученную ей работу, потому как сознание Маруси поручений не фиксировало вовсе и почти на каждую возмущенную претензию коллег она отвечала «Ой!».

И хлопала прекрасными длинными ресничками.

В какой-то момент доктора взмолились о передышке и Марусю на время отправили в процедурный кабинет- делать уколы и брать анализы тоже ведь надо учиться. Ногти Маруся к тому времени спилила добровольно, сломав при постановке монитора КТГ под корень сразу два из них и решив не рисковать остальными.

Процедурная медсестра изгнала Марусю из святилища через два дня и поставила заведующему ультиматум: Маруся или я.

Заведующий выбрал, не колеблясь – процедурных медсестер такого уровня еще поискать. Впрочем, уровень Маруси тоже переплюнуть было сложно: попробуйте-ка поставить капельницу женщине, у которой УЖЕ стоит венозный катетер, умудрившись аккуратно ввести в него иглу, при этом не повредив ни катетера, ни вены?

А вот Маруся сумела! И на вопросы «зачем?!» и «как?!», которыми захлебывалась обнаружившая это процедурная, снисходительно улыбнулась и пояснила:

«НУ Я ЖЕ ВРАЧ!»

Каждый доктор, получивший бонус «Маруся» на своем дежурстве, с удвоенной силой начинал мечтать об окончании смены.

О подвигах Маруси слагались легенды, которые с удовольствием пересказывали дома или коллегам из других учреждений и однажды именно это обстоятельство помогло благополучно завершить ее карьеру, ко всеобщему удовольствию.

В нашем родильном доме работала одна медсестра, звали ее Ольга. Как и многие тогда, работала она не только у нас, но и в обычном многопрофильном стационаре- то ли на хирургии, то ли на травматологии. И вот как-то утром, за традиционной чашкой кофе в ординаторской после пятиминутки поведала Оля стационарным коллегам очередную зарисовку из жизни нашего отделения с Марусей в главной роли. В процессе повествования Оля сделала акцент на том, насколько Маруся хороша по-человечески: и внешне, и душевным качествами…и при этом совершенно не годится в профессиональном смысле. И что быть бы ей женой и мамой, но ни в коем случае не врачом. И был на то у Оли тонкий расчет. Потому как трудился в том отделении молодой доктор, одной с Марусей религии, давно уже надумавший жениться -да все не случалось, о чем Оля была наслышана. Разумеется, сразу после получения диплома небедные и уважаемые родители нашли ему на родине и невесту, и место заведующего отделением в небольшой районной больничке родного города, и обрисовали перспективу: свой дом с садом, семейное счастье и должность главного врача лет через пять. Однако, молодой человек решил пойти своим путем и предложение родных отверг, причем оптом: и дом, и сад, и невесту, и карьеру.. и после небольшой внутрисемейной междоусобицы поклялся родителю, что всего добьется сам, а жену найдет такую, что весь город будет рыдать от зависти. И если продвижение по службе удавалось ему почти отлично- юноша действительно был неплохим врачом, что замечалось и отмечалось руководством, то вот с женой выходило пока не очень.

Все барышни были либо недостаточно умны и образованны, что серьезно роняло их статус на фоне отвергнутой невесты, либо были уж слишком умны и образованны, что делало их совершенно неподходящими партиями приличному восточному мужчине.

К тому же, нравившиеся доктору девушки были в основном славянками, что негласно не одобрялось семьей и потому вызывало сложности в любви.

Подходящая восточная супруга должна была бы иметь хотя бы некоторые (а идеальная -все перечисленные) характеристики: образованная, но в меру, профессии желательно уважаемой и интеллигентной (но без карьерных амбиций), воспитана в национальных традициях, из достойной семьи, молодая, здоровая и красивая.

Поэтому слушал доктор Олю внимательно.

По рассказу выходило так, что Маруся была почти идеальна.

У доктора появилась надежда, но оставалось прояснить пункт про Марусину красоту.

К следующей своей смене в больнице медсестра Оля, по совместительству исполняющая обязанности Купидона, незаметно сфотографировала Марусю на телефон.

После просмотра фотографии надежда доктора переросла если не в полноценную и глубокую любовь, то в явный и стойкий интерес. Доктор потребовал подробностей: где и как можно встретить сие чудо лично?! А получив вводные по географии окрестностей роддома и графику Марусиных дежурств, приступил к делу: «случайное» знакомство, море комплиментов, охапки цветов и килограммы шоколада. За развитием их романа следило все отделение: во первых, это был живой интерактивный любовный сериал (Маруся с гордостью и удовольствием рассказывала подробности, а цветы и конфеты приносила в ординаторскую), а во вторых-абсолютно все надеялись, что роман таки завершится свадьбой и Маруся не станет продолжать ординатуру.

Так и вышло. В конечном итоге, все получили удовольствие: и сами молодые, искренне симпатизировавшие друг другу, и их родители, которых выбор сына и дочери устроил целиком и полностью, и даже мы, ведь Маруся совершенно явственно стремилась сменить белый врачебный халат на белое платье невесты, что в результате и произошло. Свадьба была яркая и красивая, Маруся приносила потом фотографии.

На последнем своем дежурстве она позвала всех на чай, подарила нам огромный торт и обещание «скорой встречи». Некоторые плакали… то ли от умиления, то ли от облегчения, то ли-от осознания перспективы возможной встречи.

А встреча, кстати, состоялась. Почти через два года в нашем же отделении Маруся благополучно родила дочку. Родила отлично красивую девчушку и в целом выглядела очень счастливой женщиной.

Муж и вся его семья Марусю обожали, а сама Маруся мечтала только об одном: в следующий раз подарить мужу сына.

Все прочее у нее и без того уже было.

P.S.

Вот ведь никогда не угадать-где оно ждет тебя, твое случайное счастье:)

P.P.S

Про роль «случайности» по имени Оля так тогда никто и не узнал;)

Глава 8

Про суровое военное акушерство.

Родильный дом Военно-Медицинской академии

города на Неве дал мне многое.

Опыт, благодаря которому мне, наверное,

уже мало что может быть страшно…

Настоящих друзей, которых я надеюсь

никогда не потерять в будничной суете дней.

Несколько серьезных проблем со здоровьем,

которые теперь навсегда со мной.

Это была любовь с первого взгляда, с уклоном в абьюз:

ты понимаешь, что эти отношения тебя убивают,

но вырваться из них не можешь (не хочешь?)

Я рада, что была там. И рада, что ушла.

Забыть это невозможно:

до сих пор, проходя мимо здания Клиники,

я ловлю себя на приступе болезненной смеси

любви и ненависти одновременно.

Рассказ об Академии-это своего рода памятник

тому времени и тем людям.

*******

Военно-Медицинская Академия-место специфическое, на прочие стационары совсем не похожее.

Она, конечно, «медицинская», но слово «военная» я бы подчеркнула раза два.

В свое время из этих стен выходили действительно достойные и даже уникальные специалисты, но к сожалению-акцент на «военное» все больше побеждает «медицинское».

Пришла я туда достаточно случайно, представляя интересы одного из центров подготовки к родам, где на тот момент работала, с целью благотворительной и в общем-то, разовой: прочитать лекцию будущим мамам.

Как раз тогда руководство клиники акушерства вдруг осознало, что открытость миру может приносить деньги и решило провести серию дней открытых дверей с целью привлечения желающих рожать у них по контракту.

А вот как именно эти дни проводить-они не знали, поэтому пригласили нас. Мы же в своем клубе подобные мероприятия устраивали регулярно, а побывать в столь закрытом до этого месте было очень любопытно, и мы согласились.

Походив по старинным коридорам и мраморным лестницам, я прониклась трепетом и уважением к легендарному роддому и больше даже для поддержания разговора с моим сопровождающим спросила: наверное, к вам очень сложно устроиться?

А мне неожиданно ответили: а присылайте резюме!

Почему бы и нет? – подумала я. Может, это судьба?

И прислала. Это только потом я узнала, что все это делается совсем иначе и, что называется, «с другого конца». И люди проходят сто тысяч проверок и собеседований, оценок и сборов информации о них прежде, чем доходят до отдела кадров. И оказывается, устройство на работу в академию-это целый квест продолжительностью около трех месяцев. Я же всего этого не знала и подозреваю-нечаянно миновала добрую половину препятствий, потому что уже через месяц, в декабре, держала в руках синенькое удостоверение с фотографией и печатью и пришла получать форму.

Кафедра клиники акушерства и гинекологии находилась в живописном месте недалеко от Литейного моста, в довольно старом здании, периодически и бессистемно переживающем ремонт.

Первое открытие изнутри, как сотрудник, я сделала сразу же: заблудиться здесь ничего не стоит и отыскать дорогу к нужному подразделению способны лишь самые мотивированные.

Никаких тебе вывесок или указателей, потому что-а зачем?

Сотрудники и так все знают, а посторонние здесь не ходят! Редкие же сохранившиеся надписи на кабинетах или дверях отделений чаще всего уже не соответствовали действительности, потому что в последние годы все отделения Клиники пребывали в состоянии перманентной миграции.

От этих точечных апгрейдов что-то действительно становилось лучше, а что-то становилось странно и нелепо.

Например, родильное отделение теперь могло похвастаться индивидуальными родзалами в роскошном розовом и голубом кафеле, с фитболами и кроватями-трансформерами. Но при этом операционная внезапно оказалась этажом выше, и чтобы попасть в нее из родильного-нужно было доехать с каталкой до лифта (преодолев два коридора), а потом еще дождаться этого лифта.

А лифт, в свою очередь, весело возил всех желающих на все этажи и по самым разным поводам, и ожидание его порой несколько затягивалось (сейчас, прочитав это, все хоть немного знающие экстренную медицину люди наверняка вздрогнули-и правильно сделали. Так быть не может и не должно, но-увы, было).

Кроме родильного отделения и операционных с реанимацией в клинике имелось дородовое и целых два послеродовых отделения, отделение новорожденных, гинекология, кабинет УЗИ, лаборатория и буфет.

Все они (за одним исключением) были более или менее приведены в порядок и хоть коллеги то и дело в голос страдали от той или иной неустроенности, положа руку на сердце-их положение можно было считать вполне приемлемым.

Изначально я попала как раз на одно из послеродовых, и действительно смогла оценить все изнутри.

И хоть и были там некоторые странности и нюансы, но рабочие места вполне позволяли на них работать, а места для отдыха-почти комфортно отдыхать.

Старожилы озвучивали порой легенды про некое прекрасное «раньше», но так как сравнить мне было не с чем-я просто принимала текущую реальность, как данность.

Но однажды кто-то сверху, ответственный за мою текущую реальность решил, что пора бы встряхнуть болото моего принятия.

А когда встряска улеглась, я внезапно обнаружила себя акушеркой дородового отделения.

По совокупности бытовой разрухи дородовое отделение било все рекорды.

Впрочем, это имело и свои преимущества: комиссии к нам старались не водить, было неловко. Однако, на этом преимущества заканчивались.

Когда я попала туда и впервые вошла в акушерскую-честно, растерялась.

А первая мысль была о том, что придется как-то полюбить высокие гробы. Иных ассоциаций данное помещение вызвать и не могло, вы только представьте: комнатушка размером примерно 2х3, не имеющая окон, зато имеющая бесконечно высокий потолок старого здания, серо-синие стены и темно-коричневую кушетку, упирающуюся в раковину. Еще было некое подобие стола, точнее-просто прибитый к стене кусок столешницы, покрытый куском синей же клеенки, стул и шкаф для личных вещей персонала. Шкаф стоял прямо в проходе и создавал активное препятствие на пути к кушетке всем тем, кто весил больше 50 кг. Зато он хоть немного защищал от любопытных глаз из коридора и за его надежной деревянной спиной можно было немного подремать (спать было строго запрещено по инструкции, хотя и нереально, исходя из физиологии). Рассказывали, что одна из коллег, обладающая ростом чуть выше среднего, спала ногами в раковине-иначе просто не помещалась на кушетке.

Это меня как раз не смутило-при росте в 150 см лично я могла бы спать хоть в тумбочке, но роскошный синий цвет интерьера в сочетании с площадью помещения наводили на мысли о депрессии. Забегая вперед, отмечу: стены остались какими и были, а вот клеенку на столе с моей подачи мы вскоре заменили на нежно-розовую и воочию смогли убедиться в силе колористики.

Само отделение представляло собой примерно километр мрачного коридора с деревянным полом, вытертым до дыр. Белые квадратики еще советской плитки на стенах держались исключительно на воинской дисциплине и личной ответственности персонала, который мыл ее очень бережно, почти не дыша-при неосторожном прикосновении к ней она просто осыпалась на голову, после чего бережно собиралась и подклеивалась обратно. Иногда такой квадратик разбивался вдребезги и тогда прорехи подклеивали чем было, зачастую приносимыми из дома остатками ремонта, и в результате стены становились воплощением мозаичного искусства в авангардном стиле.

Огромная (предмет неизменной зависти отделения гинекологии!) процедурная, она же-смотровая.

Десять палат, пост акушерки, клизменная, душевая и туалет.

В процедурном кабинете царила Ольга Владимировна.

Суровый внешний вид этой женщины не позволял сходу разглядеть ее веселый нрав и доброе сердце, которые она демонстрировала только спустя время и только в том случае, если проникалась к новому знакомому симпатией. Всем же прочим доставался фасад.

Ольга Владимировна одним взглядом держала в почтительном страхе весь разношерстный коллектив, от санитарок до врачей, и даже Начальник никогда не повышал на нее голоса и ценил вслух. Сей факт, учитывая своеобразную личность самого Начальника, был чудом и лишний раз подтверждал ценность Ольги Владимировны для Академии.

Врачи в отделении были всякие.

Например, чудесная Анна А. сочетала в себе светлую голову, золотые руки, высокую организованность и легкий характер. Редкое исключение. А прочие…

Чьи-то золотые руки дополнялись профессиональной безалаберностью или просто человеческой ленью и вредностью.

Чей-то легкий и веселый характер комплектовался руками из места, из которого обычно растут у людей ноги.

Врачи приходили на наше отделение или уходили с него на другие по причине личных или служебных обстоятельств, но вот одна легендарная личность, к сожалению, задержалась надолго.

Сотрудники других отделений вслух сочувствовали нам по этому поводу, а про себя радовались, что эта участь постигла, к счастью, не их.

Это была колоритная женщина средних лет, когда-то даже красивая, но с годами утратившая фигуру, лоск и, к сожалению-здоровую связь с реальностью. Справедливости ради-врачом она была неплохим, просто категорически не на своем месте. Ей бы сидеть на кафедре, попивать чай с конфетами, да вникать дотошно в какую-нибудь узкоспециализированную проблему-цены бы ей не было! Но вот работать с людьми, да еще и в экстренной медицине, ей категорически не следовало.

В Академии она работала всю свою жизнь.

Семьи не создала и личной жизни не имела, а потому жадно впитывала в себя все подробности личной жизни окружающих. Ее ранимая душа нуждалась в романтике, и она погружалась в дебри чужих жизней, как в захватывающие турецкие сериалы.

Кто с кем живет? Кто от кого ушел? А к кому? Кто чем болеет, кто что ест, кто как одевается?

Что сделал тот-то и тогда-то, и что ему за это было?

Наша Марта знала все. А что не знала-домысливала, и порой сами герои событий удивлялись новым подробностям своей биографии. Тот самый случай, когда «сколько о себе не рассказывай, а за спиной расскажут интереснее».

К работе Марта относилась философски: просто принимала как данность тот факт, что работа никуда не денется.

А потому выполнять ее совершенно не спешила.

Хороший ее день начинался с бесконечного чаепития после конференции, порции свежих сплетен и попытки обсуждения отсутствующих коллег с присутствующими. Плохой-с необходимости что-то немедленно решать, а ужасный-с необходимости что-то немедленно решать и плюс еще что-то делать руками.

Утренние обходы могли происходить после обеда, листы назначений писались в лучшем случае к вечеру, а медицинская документация регулярно терялась в течении дня.

Процедурная медсестра и постовые акушерки, нуждавшиеся в листах назначений для выполнения своих обязанностей, приходили от этого в ярость.

Обстановка по этому поводу порой накалялась до предела, а потом кто-нибудь наконец срывался и за плотно закрытыми дверями процедурного кабинета нецензурно, но искренне доносил до доктора Марты все накопившиеся претензии. После этого она на некоторое время обижалась и ни с кем не разговаривала, а так как именно разговоры отнимали львиную долю ее рабочего времени-неожиданно начинала трудиться продуктивно и даже все успевала вовремя. И очень этим обстоятельством гордая, молча уходила домой. К нашему удовольствию:)

Тетрис эпидемиолога.

Как в любом крупном и уважающем себя медицинском учреждении, в Клинике Акушерства был эпидемиолог.

Точнее, была. Красивая молодая женщина, очень современная и не слишком вредная, но должностная инструкция велела ей донимать нас по самым непопулярным позициям: журналы регистрации уборок, техники разведения дез.средств и прочие смывы с поверхностей. Надо сказать, что на ниве дезинфекции и стерилизации все и без того старались-в первую очередь, это защищало нас же самих. Но вот ведение соответствующей документации было вечной головной болью, потому что ни разу не помню, чтобы написанное в ней соответствовало действительности.

Например, «современные технологии обработки помещений», гордо заявленные на сайте Клиники, в реале были представлены одной несовременной бабой Валей с ведром хлорки.

Нет, разумеется -санитарок было несколько.

Но баба Валя была, пожалуй, ярче всех.

Да, в отчетных журналах про уборку были заявлены современные дезинфицирующие средства. Да, иногда они даже имелись в наличии. Но убирать нужно было ежедневно и не раз, а снабжение в армии имело мало общего с реальными потребностями личного состава.

Так что разноцветные средства в красивых пластиковых канистрах мы видели, но нерегулярно. Зато хлорные таблетки , как и хозяйственное мыло, на складах были в изобилии и щедро выдавались по любому запросу. Санитарки вздыхали и морщились, но только не баба Валя. Будучи женщиной старой закалки, в универсальную силу хлорки баба Валя верила безоговорочно, и никакие аргументы в каких-то там инструкциях не могли убедить ее в том, что такое чудесное средство может с чем-то там не справиться. Ха! Просто нужно взять побольше.

А инструкции…да баловство это все и для галочки.

В силу почтенного возраста баба Валя была подслеповата, а потому хлорные таблетки в ведро с водой она сыпала «на глазок», но щедро. Неизвестно, какие вирусы и бактерии мог убить полученный раствор, но вот то, что нас он добивал нещадно-это факт. Баба Валя, закаленная жизнью в частном доме (для уборки в котором тоже отсыпала себе таблеточек), играючи перемещала тяжелое ведро по отделению и мыла из него все, что видела: полы, стены, кровати, тумбочки и сантехнику. После генеральной уборки палат мы вынужденно открывали в них окна даже в лютые морозы. А вот с поста деваться было некуда и выходя после смены на улицу, дышать полной грудью я начинала ближе к метро, а чувствовать запахи-только ближе к дому.

А еще баба Валя удивительно вкусно солила огурцы и желая сделать приятное «своим девочкам», возила их нам трехлитровыми банками в пригородной электричке.

К счастью, в рецептуру засолки хлорка не входила.

Когда весь мир накрыла пандемия, баба Валя растерялась только в первый момент. А во второй…достала хлорку.

И очень переживала, когда очередное распоряжение правительства заставило ее временно сидеть дома, как категорию «65+». Потому что «кто же будет тут у вас все мыть»?!

Мыть конечно было кому. Баба Валя, повторюсь, была не единственной санитаркой. Но однозначно-самой колоритной и скучали мы по ней очень искренне.

А пандемия тем временем вносила свои коррективы в нашу жизнь.

Эпидемиолог, осознав всю новую реальность и роль в ней именно эпидемиологов, вдохновенно принялась строчить всевозможные инструкции.

Инструкции добавили нам журналов и заморочек, но никак не добавили безопасности, потому что весь мир в тот момент стоял на ушах и как именно обеспечить эту безопасность, не знал тогда никто. Но высокое начальство требовало отчета о предпринятых мерах, в связи с чем возникла уникальная в своем роде система маршрутизации пациенток на период пандемии в рамках одного отделения. Идея заключалась в том, что обследованных на грозный вирус женщин следовало разделять с необследованными, для чего предписывалось их размещать по разным палатам, в разных концах коридора.

И мера в целом была бы разумной, если бы не одно «но»– единственный на всем отделении туалет, ровно посередине.

Душ и смотровая тоже были в единичном экземпляре, но в сравнении с проблемой туалета это уже были мелочи.

Запретить женщинам мыться теоретически было можно, но неразумно.

Смотреть необследованных женщин прямо в палате тоже было можно, но неудобно.

Запретить же пользоваться туалетом было нереально в принципе и это сводило на нет всю затею.

Но на то оно и креативное мышление специалиста!

И вот на дверях туалета дородового отделения появилось расписание, согласно которому пациентки и должны были отныне его посещать.

Четко, по-военному, было рассчитано не только время посещения, но и продолжительность пребывания женщины в кабинке.

Сначала, разумеется, шли «чистые» палаты.

Затем-потенциально зараженные.

Кто не уложился…не повезло.

Потому что затем шла уборка.

А следить за четкостью выполнения инструкции, разумеется, должны были акушерки.

С записью в соответствующем журнале, а как же! Представьте себе недоумение на лицах взрослых женщин, которых будили в семь утра «на горшок». А на обратном пути в палату спрашивали, успешно ли удалось сходить, потому что следующие три часа туда будет нельзя.

Сие нововведение, к счастью, продержалось недолго.

Но успело войти в историю под названием «тетрис эпидемиолога».

Глава 9

Традиции-наше все.

Рождение ребенка, помимо чисто медицинских процедур, подразумевает множество деликатных моментов.

Тяжелый физически