Читать онлайн Королевы Нью-Йорка бесплатно

1

Джиа

Чтобы сделать идеальный дамплинг[1], нужны три элемента: тесто, мясной фарш и вода.

Ариэль – тесто: хрупкая основа, с ее помощью из ничего можно сотворить нечто прекрасное.

Эверет – фарш: крепкая, аппетитная, с перчинкой.

А я? Пожалуй, я – вода: та, благодаря кому все держатся вместе.

Желтые буквы вывески «Дамплинги у Ли» облупились и выцвели (папа все собирается их перекрасить), но в кухне кипит жизнь. Всю стойку занимают кунжутные шарики – они вот-вот отправятся во фритюрницу, – а вспотевшие повара пытаются пробудить от спячки сотни замороженных ча шау бао[2].

За столиком у окна зевает Ариэль.

– В самолете поспишь, – легонько хлопнув ее по голове, говорит Эверет.

Ариэль показывает ей язык и со шлепком стряхивает с ложки фарш на тоненький кружок теста.

– Дамплинги мои не порть, – делаю замечание я.

– Не твои, а твоих родителей, – поправляет Эверет. Она обводит рукой нашу внушительную линию сборки. – Фактически мы бесплатная рабочая сила, так что не занудствуй тут.

Я нарочито закатываю глаза, но сердце у меня сжимается. Я буду скучать по всему этому. По шедеврально слепленным утренним дамплингам и неторопливым поездкам на велосипедах по парку Флашинг-Медоус. По Эверет, рисующей аниме-героев и тихо напевающей что-то себе под нос. По возможности болеть за Ариэль, которая уничтожает оппонентов на дебатах, и подбадривать Эверет на всех ее мюзиклах. И по ночам, когда мы в спальных мешках сбивались в кучку и отключались рядом с недоеденной пиццей и использованными тканевыми масками.

Мы познакомились еще семилетками, когда в толстых зимних куртках и меховых наушниках бодро скакали на ежегодном праздновании Лунного Нового года в Квинс. В те времена все было просто: наши родители работали волонтерами, поэтому мы попали на территорию до начала мероприятия и со свистом носились мимо еще закрытых магазинчиков, взрывая хлопушки с конфетти, пока папа не наорал на нас. Начался парад, и мы, задрав головы, завороженно глазели на огромного красного дракона, которого несли по улицам местные жители, и вокруг творилось нечто волшебное. Спустя десять лет то волшебство никуда не делось – оно так и живет в нашем городе и в нашей дружбе. Эверет учится в престижной частной школе на Манхэттене, Ариэль, естественно, в лучшей государственной школе Квинс, поэтому во время учебного года мы видимся только по выходным.

Ну а летом… Лето для нас – особенное время. Каждое лето только для нас.

Так оно было, разумеется, до тех пор, пока обе подруги не решили меня бросить.

Мне хотелось бы обидеться на них, но я не обижена. Эверет воплощает в жизнь мечту: завтра она улетит в Огайо, где будет петь в элитном театральном институте до помутнения рассудка. А как же Ариэль? Что ж, ей, наверное, нужно побыть вдали отсюда. После происшествия с Беа она отгораживалась домашкой, «Нетфликсом» и бесконечным количеством непрочитанных сообщений. Однако усилия ее, видимо, не пропали даром, поскольку она закончила последний школьный год экстерном и получила грант на обучение в Университете Бристона в Калифорнии. Занятия начинаются в конце августа, но родители отправляют ее туда сегодня, чтобы она успела пройти двухмесячный курс подготовки к колледжу. Хотелось бы и мне улететь с ней вместе к берегам Сан-Франциско, но я вынуждена торчать дома, помогая маме и папе в ресторане, пока в Квинс не рассеется духота, а листья на деревьях не сменят настроение на осеннее.

Эверет, словно прочитав мои мысли, толкает меня в плечо, не отрываясь от лепки дамплингов. Мы вытягиваем шеи и смотрим на Ариэль, которая прекратила раскладывать фарш по тесту и сидит, уставившись в окно остекленелым взглядом. Лучи восходящего солнца тонкими мазками ложатся на ее бледные щеки. Я знаю: пусть она и здесь, с нами, но мыслями находится где-то далеко.

Эверет рисует на рассыпанной муке вопросительный знак – так начинается наша ежедневная игра «Чья очередь тормошить Ариэль?». Я мотаю головой, и Эверет уступает. Положив готовый дамплинг на блюдо, она покашливает.

– Гм, детка, ты как там?

Ариэль резко поворачивается к нам и тут же хватает кружок теста.

– Ой, – говорит она, – простите, что торможу работу конвейера.

Улыбка у нее кукольная, как у пластиковой Барби, – это выражение лица она привычно принимает с прошлой осени.

Ресторан медленно наполняется солнечным светом. Семьдесят пять дамплингов выстроились в ровные ряды, как маленькие лодочки, что готовы отплыть вместе с Ариэль в Тихий океан.

– Знаешь, – шепотом говорю я и тянусь через стол к ее запястью, – Беа гордилась бы тобой.

Но Ариэль на меня не смотрит.

– Да, – говорит она и вдруг резко выпрямляется. – Миссис Ли, у нас тут все готово!

Из подсобки выходит мама: на ней кашемировый свитер и бежевые слаксы, завивка длиной до плеч. Она хостес и старается всегда одеваться в деловом стиле, даже если это подразумевает, что ей приходится каждый день надевать единственный приличный свитер. Купить еще один – это lang fei[3]. Деньги нужны для того, чтобы платить по счетам. Изобилие, всегда говорит мама, это всего лишь сон.

Глядя на наши дамплинги, она одобрительно кивает.

– Неплохо. Может, когда-нибудь и вы здесь будете работать.

Она шутит, но краска заливает мне шею, уши горят. Я знаю, что это и есть мое будущее. Но не будущее Ариэль или Эверет.

Ариэль обтирает руки тканевой салфеткой и пододвигает блюда к маме.

– О другом мы и не мечтаем, миссис Ли.

Ариэль бросает взгляд на телефон, а потом, поджав губы, поднимает голову и смотрит на нас.

– Тебе пора, да? – спрашиваю я.

Ариэль кивает и выбирается из-за стола. Эверет уже всхлипывает, слезы тихо сбегают к подбородку. Мы шагаем к выходу, мама бросается за салфетками и протягивает их, смятые, Эверет. Она ненавидит плач даже больше, чем прощания.

– Удачи тебе в Калифорнии, Ариэль, – говорит она и уходит в подсобку с полными подносами дамплингов.

Я нагибаюсь и выкатываю из-под стойки три больших чемодана.

– Будем все время переписываться и устраивать видеосозвоны, – обещает Ариэль. – И электронные письма друг другу слать.

– О-о, письма, – восторгается Эверет. – Типа мы такие старомодные и переписываемся по-настоящему. Мне нравится эта идея.

– Окей, – говорю я. – Каждый день?

– Ариэль в тот же день на сообщения не отвечает, даже когда она дома. – Эверет шмыгает носом, а потом, осознав смысл сказанного, нервно сглатывает.

Но Ариэль, похоже, ничего не заметила.

– Эй, – смеется она, – я вообще-то стараюсь.

– Раз в неделю, – предлагаю я.

– Окей, – соглашаются девчонки, – раз в неделю.

Эверет обхватывает Ариэль за талию, сжимает ее хрупкую фигурку в объятиях.

– Спасите, меня душат!

Хватка Эверет не ослабевает.

– Ходи там за нас на свидания с красавчиками, ладно?

– О, само собой. Забью на учебу ради парней.

– Моя девочка.

Мы выходим на улицу, прячемся от летней жары в тени козырька. Флашинг[4] просыпается. Весь квартал увешан вывесками на китайском. Мистер Женг снимает с тележки стеклянный колпак, под которым обнаруживаются соленый пудинг из тофу и сладкое соевое молоко. Утренний воздух наполняется вонью старых паропроводных труб и сигаретным дымом.

Ариэль вызывает такси, и через пару минут к нам подлетает блестящий седан. Она запихивает чемоданы в багажник и обнимает нас на прощание.

– Два месяца, – говорит она, – а потом мы снова будем вместе.

Кажется, что это целая жизнь – и в то же время совсем недолго. Эверет кладет голову мне на плечо, и мы всё машем, машем, пока машина Ариэль не превращается в точку на горизонте.

А потом пропадает совсем.

2

Джиа

Если я что-то и знаю об Эверет Хоанг – это то, что она ненавидит духоту. Поэтому мы отпираем замки на великах и педалируем прочь от гудящих вентиляторов ресторана в ледяное благо охлаждаемого кондиционерами дома Эверет.

Ехать недалеко, через парк, но город при этом меняется на глазах. Когда мы доезжаем до главной парковой аллеи, я притормаживаю, чтобы полюбоваться на Унисферу[5] – массивный стальной глобус, вокруг которого носятся скейтеры и сопливые карапузы. Он в буквальном смысле стоит на границе двух миров, отделяя голодные суетные улицы Чайнатауна, где сгорбленные старушки набивают скрипучие тележки пластиковыми бутылками, от роскошных тюдоровских особняков района Форест-Хилс-Гарденс, где газоны утыканы автоматическими поливалками, а мусорные баки скрыты от глаз.

Эверет мчит туда во весь опор, одной рукой держит руль, другой обмахивается меню доставки, прихваченным со стойки ресторана. Парк сменяется улицами – всюду раскаленные черепичные крыши, вдоль дорог высятся деревья, – мы на месте. Эверет расстегивает шлем и приглаживает тонкие прядки, выбившиеся из французских косичек, в которые уложены ее волосы.

– Боже, – говорит она, оглядывая свой кроп-топ, – придется еще раз в душ сходить.

Мы завозим велосипеды в гараж, затем минуем прихожую. Несмотря на то что я уже бывала дома у Эверет примерно пятьсот раз, меня всегда накрывает чувством, будто я туристка в королевском дворце. Особняк для Хоангов оформлял дизайнер интерьера, поэтому изнутри тот напоминает чуть более элегантную современную версию дома мистера Бингли из «Гордости и предубеждения». Колонны обрамляют дверные проемы, на полу – персидские ковры, под потолком – хрустальные люстры. Эркерные окна выходят в сад, где садовник – манжеты у него в кайме грязи – корпит над кустом гортензий. Он бросает на меня взгляд и по-доброму улыбается, будто мы знакомы, будто мы с ним друзья и принадлежим одному миру.

Эверет вслед за лабрадудлем Уоткинсом заходит в гостиную и плюхается на диван, закинув одну ногу на подлокотник.

– Ариэль ведь справится, да? – спрашивает она, пока я, погладив ковер, устраиваюсь у ее ног. Уоткинс ложится мне на колени, подставляет брюшко – почеши.

– Не знаю, – без прикрас отвечаю я. – Надеюсь, что да.

– Ну, она все равно нам не расскажет, даже если не справится. – Эверет запрокидывает голову и протяжно вздыхает.

Каждый день мы обсуждаем одно и то же: Ариэль ведет себя отстраненно, Ариэль не реагирует на сообщения, Ариэль где-то глубоко в себе. Но теперь она по-настоящему далеко, и мы ничего не можем с этим сделать. Я спихиваю Уоткинса с себя и залезаю на диван поближе к Эверет.

– Выше нос, – говорю я. – Подумай о завтрашнем дне.

Эверет расплывается в улыбке и садится прямо.

– Джиа, это будет так классно. В первый день объявят название постановки, и у меня такое чувство, что это будет какая-то реально, ну, знаешь, эмоциональная и резонансная история. Типа «Кабаре». Или «Рэгтайма». О-о-о, или может, это будет что-то концептуальное вроде «Мы едем, едем, едем».

– Или «Звуков музыки»[6].

Эверет кидает в меня подушкой, и я визжу, когда та прилетает мне в лицо. Эверет ненавидит «Звуки музыки», потому что ненавидит все – как она это называет – приторное и примитивное. Зато может годами разглагольствовать о символизме костюма гориллы в «Кабаре» или замысловатых поучениях об искусстве и жертвенности в «Воскресенье в парке с Джорджем»[7] (да, она все уши мне об этом прожужжала, и я запомнила). По ее версии, мюзиклы – не просто истории о том, как двое влюбились друг в друга. Это истории о смысле жизни.

– Повеселишься там от души, – сказала я. – Со всеми этими кукурузными зарослями.

– И всеми этими парнями. – Эверет поигрывает бровями.

– Да ты ни за что с театралами встречаться не будешь, Эверет.

Она открывает рот, чтобы остроумно парировать, но молчит – ведь я права. Эверет давно мечтает о бойфренде, но среди друзей-театралов у нее преобладают девчонки, а остальные не вылезают из драм, и ей не хочется с такими встречаться. В девятом классе у нее был парень, Ричи, но их отношения продлились недолго: пару раз пообжимались, три раза сходили после школы в «Старбакс», а потом расстались. При этом Эверет хочется, чтобы нынешнее лето стало ее летом – непременно с пылким мимолетным романом с каким-нибудь загорелым юным фермером из Монтаны или очаровательным хипстером из Орегона. Я буквально вижу, как она прямо сейчас фантазирует об этом, глядя в сад и бездумно поглаживая Уоткинса.

– Джиа?

– Что?

Эверет улыбается собственным мыслям.

– Это будет лучшее лето на свете.

Я не выдерживаю. Зависть щиплет меня изнутри, струится по венам. Я утыкаюсь взглядом в пол, туда, где между носков торчат ворсинки ковра. Эверет тут же пододвигается, кладет голову мне на плечо.

– Прости, – говорит она, – бестактно вышло.

– Нет. – Я мотаю головой. – У тебя и будет лучшее лето на свете. Это я просто хандрю.

– Джиа Ли? Которая хандрит? Совершенно немыслимо. – Эверет целует меня в лоб и ложится обратно.

Вот только я действительно хандрю. Будь папа здесь, он бы сказал: «Зависть все равно что песчинка в глазу». Это одна из его любимых древних китайских пословиц. Он ежедневно твердил ее, когда я рыдала из-за того, что не могла поехать с классом в Бостон. Все мои мысли были заняты черными ставнями в доме Пола Ревира[8] и Банкер-Хиллским монументом[9], фотки с которыми мои одноклассники будут выкладывать в «Снэпчат», сплетнями до поздней ночи в гостиничных кроватях и кино в автобусных телевизорах, которое никто не хотел смотреть, но все втайне им наслаждались. Папа сказал, что обо всем этом я могу прочесть и в «Википедии» и что деньги на поездку нужны нам для оплаты ренты за следующий месяц. «Помни, что важно на самом деле», – предостерег он меня.

Я вдыхаю аромат дорогого парфюма и гортензий и стараюсь помнить. Важно, что Паркинсон у бабули становится все более выраженным и она нуждается в моей помощи. Если она упадет или забудет принять лекарства, я никогда себя не прощу. И Сиси всего шесть, она любит играть в «классики», подбирает мусор с пола в метро и вопит, если я целых пять минут не обращаю на нее внимания. Этим летом мне будет чем заняться. Мне нужно выполнить свое предназначение. Таков гениальный план моих родителей: я получу диплом младшего специалиста за два года в колледже, перейму у мамы с папой все основы руководства рестораном и в конце концов приму бразды правления, а они выйдут на пенсию. Мое будущее хрустально прозрачно, как люстры в доме Хоангов.

Мы с Эверет некоторое время сидим молча – только мы, Уоткинс и тихий шорох кондиционера. Родители Эверет на работе, старшие братья – в колледже, проходят летние интернатуры, поэтому в доме царят умиротворение и тишина. Может быть, ничего не изменится и мы сможем просидеть так всегда.

Я наклоняюсь к Уоткинсу – даю ему облизать ладонь, пахнущую зеленым луком, – но тут Эверет отталкивает меня и показывает в сторону вестибюля.

– Фургон с мороженым, – говорит она, и до меня тоже доносится его веселая мелодия. Сначала она звучит в отдалении, потом все ближе и ближе.

Эверет хватает меня за руку и, практически сдернув с дивана, тащит к выходу из дома. Мы скользим по паркету, как конькобежцы по льду. Эверет на ходу сгребает несколько долларовых банкнот из жестянки на столике возле двери и сбегает вниз по крыльцу, торопит меня – не отставай.

Я пыхчу ей в спину. Что Эверет любит больше всего – помимо театра? Мороженое.

Мы достигаем дороги как раз в тот момент, когда у обочины останавливается фургон – бело-голубой, с классическим логотипом «Мистера Мороженки» в виде сахарного рожка: можно подумать, это некий местный деликатес, а не разбавленное молоко с сахаром ценой в три доллара. Форест-Хилс-Гарденс – единственный в округе Квинс район, где фургон с мороженым сам приезжает к твоему дому. Чтобы наградить себя лакомством после долгой многолюдной смены в ресторане, проведенной за выпеканием шаобинов и разливанием улуна[10], нужно пройти два квартала и пересечь оживленный перекресток.

За мороженым явились не только мы с Эверет. Кудрявый парнишка вручает малышу, стоящему рядом, розовый рожок.

Парнишка и малыш разворачиваются. Мы подбегаем, Эверет машет им рукой.

– О, привет! – Она вытаскивает меня из-за собственной спины. – Джиа, познакомься с моими новыми соседями. – Эверет выставляет руку в сторону малыша, чей рот перепачкан клубничным мороженым. – Масуд Аббуд.

Я вслед за ней перевожу взгляд на брата Масуда – высокого, с невероятными серыми глазами.

– И Акил Аббуд.

Акил опускает глаза, затем смотрит на меня и широко улыбается. Внутри у меня все гудит, словно улей. Не то чтобы я никогда не видела симпатичных парней. Более того, я видела множество симпатяг в районе Эверет, рассекающих по улицам в поло пастельных оттенков и шортах цвета хаки. Впрочем, это скорее типаж Эверет, а не мой.

– Джиа. Джиа Ли. Приятно познакомиться. – Я сажусь на корточки перед Масудом – струйки талого мороженого капают ему на футболку. – Вкусно?

Масуд улыбается.

– Фку-у-у-уфно.

Акил закатывает глаза.

– Надеюсь, оно стоит этих пятен.

Масуд скачет вокруг нас, вынуждая меня сделать шаг вперед.

Я качаю головой.

– Понимаю. Моей сестренке шесть. Та еще заноза в одном месте.

– Она прелесть, – встревает Эверет.

– Прелестная заноза в одном месте.

Акил смеется, и я вижу, как подпрыгивают мышцы у него под футболкой. Улей жужжит у меня в горле, хоть я и пытаюсь затолкать его поглубже.

– Масуду пять, – говорит Акил, а его братишка с довольным видом поглощает свой рожок. – И мороженое он просто обожает.

– Прямо как Эверет.

Эверет гримасничает, складывает руки на груди.

– Обхохочешься. – Она подходит к мороженщику. – Один шоколадный рожок, пожалуйста.

Братик Акила убегает все дальше и дальше от нас, сворачивает в тупик.

– Пойду-ка я за ним, пожалуй. – Акил тяжко вздыхает, ворошит свои кудри. – Рад знакомству, Джиа. Увидимся, Эверет.

Я наблюдаю, как новый сосед Эверет загоняет братишку в затянутый плющом большой кирпичный дом. Такие бывают в сказках. Красивый дом для красивого парнишки.

Эверет берет меня под руку и ухмыляется, поедая свое шоколадное мороженое.

– Может, и твое лето будет не таким уж отстойным. – Она подмигивает.

Я качаю головой, тяну ее обратно к подъездной дорожке.

– Понятия не имею, о чем ты.

Но улей по-прежнему гудит.

От кого: [email protected] 17:03

Кому:

[email protected]; [email protected]

Тема: Мир кроксов

Дорогие Джиа и Эверет,

Вы же гордитесь мной, правда? Я прислала сообщение, когда приземлилась, и вот теперь пишу вам письмо. В тот же самый день, ни больше ни меньше. Видимо, начинаю новую жизнь. Вот она я, в Сан-Франциско – и желаю сообщить, что тут холод собачий. В середине июня. Типа, холодно даже в теплом пальто. А еще я тут веду счет и насчитала на улицах уже пять парней в кроксах. Это ненормально. Спасите. Скучаю по вам обеим.

Целую,

Ариэль

3

Ариэль

Я знаю одно: в Сан-Франциско скучно и холодно. Дома здесь серые. Умма и аппа[11] уже забросали меня сообщениями. Хотят созвониться позже. Между «Как прошел полет?» и «Ты голодная? Сходи и купи себе сэндвич, оплати его дебетовой картой, если кафетерий закрыт» виднеется сообщение, которое я стараюсь не замечать: «Мы так тобой гордимся».

На женщине за стойкой администратора неоново-зеленая рубашка и бейдж на золотистом шнурке. Я вспоминаю, что это фирменные цвета учебного заведения. Университет Бристона. Место, где я проведу это лето и последующие четыре года. Холодный серый Сан-Франциско – это надолго. Ура.

Эверет и Джиа, небось, предаются безделью, объедаются мороженым перед завтрашним полетом Эверет. Я бы пожертвовала чем угодно, чтобы оказаться сейчас с ними в Квинс, пусть даже там воняет мочой, мусором и крысиным пометом. В крайнем случае, можно было бы запихнуть девчонок в мой чемодан, чтобы хоть капельку скрасить вот это все.

Выиграв грант на обучение, я старательно изображала радость. Притворялась прежней Ариэль. Той, что придирчиво выбирала рамочки для почетных грамот из школы и не могла решить, что купить для кубков победительницы дебатов – шкаф-витрину или обычный стеллаж. И выбрала витрину. Сейчас мне хочется разбить ее бейсбольной битой. Я отправляю умме и аппе сообщение «все хорошо, заселяюсь» и выключаю телефон.

– Привет! Вы у нас на курсе подготовки? – Женщина за стойкой чрезмерно жизнерадостна. Она широко улыбается, и я вижу, что зубы у нее в прозрачных пластиковых скобах.

Волосы у меня слишком длинные и падают на стойку. Я затыкаю их обратно за воротник рубашки и киваю.

– Здорово, – говорит администратор. И достает папку с пятью сотнями ламинированных страниц. – Как вас зовут?

– Ариэль. – Я рассматриваю облупившийся лак у себя на ногтях. – Ким.

Женщина за стойкой листает страницы с невероятным рвением – можно подумать, что где-то промеж них спрятан выписанный на ее имя чек на миллион долларов. Наконец она доходит до «К».

– Чудесно. Можно ваши документы?

Я выуживаю из рюкзака кожаный бумажник. Беа подарила его мне в день своего отъезда в Южную Корею. Больше года назад. Стоял март, слякотный и морозный, худшее время для путешествий. Мы были в кухне, умма и аппа с ней не разговаривали, и я была расстроена. Помню, как стояла, облокотившись на гранитную поверхность кухонного островка, и как попугай талдычила, что она не прикладывает достаточно усилий. Что она добилась бы большего, если бы постаралась. Что ей не обязательно бросать Америку. Бросать нас.

В свете ярких кухонных ламп веснушчатое лицо Беа казалось землистым – в отсутствие привычного макияжа. Она поморщилась от моих нравоучений, будто я обожгла ее раскаленной сковородой, а не сказала правду в лицо. Ну, или то, что считала правдой. Затем Беа достала из кармана куртки бумажник. В середине того была выгравирована маленькая золотистая пчелка. Беа сказала, что купила его на блошином рынке. Это тебе в память обо мне, сказала она, чтобы ты меня не забыла. Стиснула мне плечо и добавила, что скоро вернется.

Мои водительские права со стуком падают на пол. Женщина за стойкой тут же опускается на четвереньки. Поднимает карточку и сверяет фотографию с моим лицом. Ослепительно улыбается. Пластиковые скобы блестят в дневном свете, что льется в окно.

– О, да вы одна из наших абитуриенток! – восклицает администратор. – Вижу, что вы записались на наш престижный научно-технологический летний курс. Просто чудесно. Родители наверняка вами очень гордятся. – Она разве что за щеки меня не щиплет, как тетушки в церкви.

– Спасибо, – говорю я.

И, сунув права обратно в бумажник, кидаю его в рюкзак. Тот приземляется с гулким стуком. Женщина за стойкой что-то вещает о летнем размещении в общежитии, расписании и ключах. Но у меня в мыслях только веснушчатое лицо сестры. Ее плечи, сникшие, когда она поволокла чемодан к двери. Оглянулась ли она перед выходом? Готова поспорить, что да. Надеюсь, что да.

Я пытаюсь сосредоточиться на тонком, щебечущем голоске женщины за стойкой. Когда она наконец заканчивает свою речь, я отхожу и долго плетусь по кампусу. Большинство студентов уехали на все лето, поэтому вокруг только подобные мне подготовишки. Девчонки, словно гигантские светлячки, сбились в кучку под фонарем. До меня доносится их галдеж – они обсуждают предстоящую гостевую лекцию об основополагающем вкладе Розалинд Франклин[12] в исследования ДНК. Видимо, мои однокурсницы с научной программы. В жизни не видела, чтобы разговоры о ДНК сплачивали людей. Разве только пацанов в школьном научно-исследовательском клубе – но это люди, которые плюются друг в друга бумажными шариками и перешучиваются о чем-то своем, чего мне не понять.

Кто-то вопит «Берегись!», и надо мной пролетает футбольный мяч. И приземляется в траву прямо у меня за спиной. Надо бы пнуть его обратно, но я этого не делаю. Только считаю собственные шаги и повторяю себе под нос слово «амигдала». Это моя любимая область мозга. Сконцентрировавшись, я могу представить, как в ней затухают все до единого рецепторы страха, и меня отпустит. Амигдала. Слоги застревают в горле.

Когда я дохожу до общежития, в голове почти не остается мыслей о Беа. О том, что она мертва.

От кого: [email protected] 10:16

Кому:

[email protected]; [email protected]

Тема: На шаг ближе к БРОДВЕЮ

Моим лучшим подругам навсегда-всегда-превсегда,

Ариэль!!! Я так рада, что ты добралась до Сан-Франа. И да, оч горжусь тобой – И письмо, И сообщение. Ты заслуживаешь награды.

Но к тем парням в кроксах, конечно, есть вопросики. Это трагедия, и ты должна привить им нормальный вкус – даже не обсуждается. Проведи им спецкурс по нью-йоркскому стилю, подруга!!! А ты, Джиа, присмотри там за всем в наше отсутствие. Может, за компанию с Акилом???? (Краткое содержание предыдущих серий для Ариэль: речь о моем новом соседе, в которого Джиа ну ТОЧНО влюбилась, 900 %.)

Короче, я официально добралась к черту на рога в Огайо!!! Кажется, вместо бойфренда у меня тут будет кукуруза. Куплю себе соломенную шляпу и заживу тут счастливо с мужем-фермером, хехехе. Но если серьезно – настал мой час БЛИСТАТЬ. Не волнуйтесь, я про вас не забуду, даже когда разбогатею и прославлюсь.

Обожаю,

Эверет

4

Эверет

Когда в журналах читаешь интервью с успешными актерами, которые зашибают миллионы и придирчиво выбирают роли, они всегда рассказывают о каком-то переломном моменте в жизни – о том, как в семнадцать лет повстречали какого-то обалденного наставника и пару будущих легенд, и два года спустя – БАМ. Они новые люди. Новые звезды. В общем, у меня будет та же история. И это лето станет моим Обалденно-Офигенным Семнадцатым Летом.

Ну, может, не в этот самый момент, когда я в общественном туалете пытаюсь осушить подмышки бумажными полотенцами. Джиа ведь предупреждала меня, какая дикая тут жара. Серьезно, в Огайо вообще знают о существовании кондиционеров? Здесь, видимо, любят, когда раскаленный несвежий воздух фигачит тебе в лицо весь день. Да чтоб я еще хоть раз вышла в эту влажную духоту, где на лицо сразу садится сто пятьсот комаров! Я опускаю руки под струю прохладной воды и ополаскиваю лицо. Это место надо переименовать в Главное Болото Земли.

Пофиг. Я делаю глубокий вдох и смотрю в зеркало на собственный бейдж: большими печатными буквами на нем написано ЭВЕРЕТ ХОАНГ, а чуть ниже – Колледж искусств Люшеса Брауна. На самом деле в имени ошибка – написано было ЭВЕРЕТ ХАНГ, но я стащила со стойки в приемной маркер и втиснула букву «о» куда надо.

Во Флашинге одни Хоанги. Есть Хоанги, которые держат забегаловку с фо[13] в торговом центре – они вечно заговаривают со мной на вьетнамском и смеются, когда я напоминаю им, что знаю только один язык – английский. Еще есть близнецы Хоанги, которые сидят впереди меня на математике. И сотни других Хоангов, чьи имена красуются на каждом углу, на табелях посещаемости и футбольных джерси.

Ну и что, что в Огайо сделали ошибку в моем имени? Это значит, что я такая одна. Здесь я – единственная Эверет Хоанг, которую вам следует знать.

Девчонка с помадой цвета фуксии на губах распахивает дверь в туалет. Поправляет бретельку топа и, прищурившись, читает имя у меня на бейдже.

– Эверет? Из комнаты 202В?

Я бросаю взгляд на размокший информационный буклет в луже у раковины.

– Ага.

– Меня зовут Валери. Я твоя соседка по комнате!

Она подскакивает ко мне, и я оказываюсь в облаке цветочных духов и пышных кудрей. Приветственно обнимаю ее, надеясь, что она не соприкоснется с моими липкими подмышками. Рассмотрев лицо в обрамлении волос, я понимаю, что моя новая соседка – буквально ожившая картинка из глянцевого журнала, как если бы у Элль Вудс[14] и доброй ведьмы Глинды была дочь, которая решила провести лето в актерском лагере. Она не из тех девиц, каких видишь в супермаркетах Квинс: в черных брюках и черной косухе, они не отлипают от телефонов и вполголоса что-то вещают о корпоративной культуре. Дивный, прекрасный край, как сказал бы Аладдин.

Валери выпускает меня из объятий.

– Я так рада! – верещу я. – Правда, должна предупредить: я уже заняла кровать у окна.

– Ничего страшного, мне нравится быть ближе к выходу. Ближе к парням. – Она смеется и дважды подмигивает мне.

Я понимаю, что мы отлично поладим.

Мы вместе выходим из туалета, покидаем общагу и отправляемся в лекторий, где Абель Пирс наконец-то огласит название шоу (окей, с тех пор как мы прибыли в лагерь, прошли всего час и двадцать минут, но кажется, будто минула вечность). По пути туда мы рассказываем друг другу, откуда приехали (Валери – из Южной Дакоты, что звучит безумно – кто вообще живет в Южной Дакоте?), со скольких лет начали ставить голос (обе с двенадцати, и я осуждаю людей, которые портят себе голоса, начав нагружать связки раньше этого возраста), какой у нас самый любимый вид танца (чечетка) и самый нелюбимый (балет; спасибо, конечно, но я как-нибудь обойдусь без тандю пять дней в неделю) и какие у нас догадки насчет выбранного мюзикла – хотя обе мы понятия не имеем, что нас ждет. Мошкара все глодает меня, но я смахиваю ее и вбираю окружающие виды: бескрайние желтые поля вдали, образуемые высокими деревьями арки и гигантские каменные здания. Кто бы мог подумать, что городок Черти-Где, штат Огайо, выглядит как заколдованный лес? Поверить не могу, что некоторые учатся здесь в пансионате и живут в этом волшебном пузыре круглый год. Желтые такси и автомобильные сигнализации наверняка кажутся им давно забытыми объектами из прошлого.

Дойдя до лектория, мы взбираемся по бесконечной лестнице и в конце концов натыкаемся на толпу студентов, галдящую громче, чем мошкара на улице.

Мы с Валери садимся на первые же подвернувшиеся места. Она садится с краю, и я оказываюсь рядом с каким-то противным парнем. Стоп. Перекалибровка. Противный незнакомец вообще-то ужасно хорош собой – у него миленькие ямочки на щеках и лазурные глаза, в которых я стопудово могла бы утонуть. Он поворачивается ко мне и улыбается. Я натянуто улыбаюсь ему в ответ, надеясь, что пот со взмокшего лба не струится по лицу. Ну и что, что Джиа говорит, мол, я никогда не встречаюсь с театралами? Отличный момент, чтобы сломать этот шаблон.

Впрочем, надолго сосредоточиться на Знойном Незнакомце мне не удается, потому что на сцену поднимается мужчина. Я узнаю Абеля Пирса еще до того, как он произносит хоть слово, – это лицо вплоть до последней морщинки я запомнила по брошюре лагеря. Прочистив горло, он берет микрофон.

Подобно любому широко известному в узких кругах режиссеру, Абель Пирс произносит длинный, исполненный самодовольства монолог, делая драматические паузы и бросая в зал пронзительные взгляды. Он вещает и вещает о том, что в колледже Люшеса Брауна одна из лучших в стране летних музыкально-театральных программ, что все мы прошли очень строгий отбор и должны за отведенное нам здесь время обогатить умы и души. Заканчивает речь он объявлением, что эта программа создана для того, чтобы раздвигать границы, готовить для театрального мира свежую кровь и взращивать новое поколение бродвейских актеров, и звучит это просто супер, потому что я – мастер раздвигать границы (в девятом классе я, на минуточку, сыграла главную роль Бобби в гендерно-инвертированной версии «Компании»[15], и не стесняюсь нацепить кружевной корсет и шпильки, если того требует роль) и, разумеется, создана для Бродвея. Сам преподаватель драматического искусства из моей школы написал об этом в рекомендательном письме для «Люшеса Брауна».

Однако в тот момент, когда его речь уже, казалось бы, должна завершиться, Абель Пирс начинает перечислять бродвейских композиторов, с которыми знаком (да-да, ужасно круто, что ему как-то раз довелось выпить кофе с Лином Мануэлем Мирандой), и, клянусь, длится это просто вечность, но в конце концов он ВСЕ-ТАКИ говорит:

– Не сомневаюсь, что всем вам не терпится узнать, какой мюзикл мы ставим этим летом.

И я, и Знойный Незнакомец резко подаемся вперед. Валери грызет ногти. Абель Пирс улыбается, как злодей из супергеройского фильма, который вот-вот признается в серии шокирующих убийств.

– Что ж, давайте поступим вот как: вместо того чтобы раскрыть название, я вам его включу.

Он достает из кармана телефон, показательно скроллит, затем подносит его к микрофону. Динамики взрываются оглушительным многоголосым припевом, сопровождает который невероятно пронзительное соло – похоже на Саттон Фостер[16], но я не уверена. Аудитория в исступлении. Девчонки, сидящие впереди, резко откидывают волосы назад, едва не хлестнув ими мне по лицу. Валери визжит, а Знойный Незнакомец закидывает руки на спинку своего кресла и тихо подпевает. Я же тупо сижу и пытаюсь понять, что это за шоу. Музыка кажется знакомой, будто я слышала что-то такое, когда мне было шесть лет и я включала бродвейские песни на старом айфоне брата.

Абель Пирс снова прочищает горло, и зал затихает.

– Добро пожаловать в тысяча девятьсот двадцать второй! – провозглашает он. – Для тех, кто не опознал музыку, – этим летом мы ставим единственную и неповторимую «Весьма современную Милли»[17].

Валери вскакивает с места, словно Абель Пирс – Бейонсе, а сама она – одинокая леди. Девицы с длинными волосами вновь опасно хлещут своим оружием, вынуждая меня пригнуться. Сложившись пополам, я мысленно повторяю: «Весьма современная Милли». Ну конечно, это тот самый популярный в шестидесятых мюзикл с Джули Эндрюс. Я почти ничего о нем не знаю, за исключением того, что это вроде как комедия – совсем не моя тема, если только Абель Пирс не решит превратить ее во нечто остроактуальное и классное, сродни реанимированному на Бродвее в 2019 году мюзиклу «Оклахома!». Что он, скорее всего, и сделает. Недаром ведь пару минут назад заявил, что его самая первая цель – раздвигать границы.

К тому же, судя по музыке, ясно, что в этой постановке будет много песен и танцев – и то, и другое я отношу к своим выраженным талантам. Уставившись на засохшую жвачку, прилепленную на спинку кресла передо мной, я смотрю в никуда. И уже представляю, как в ягодной помаде и платье-чарльстон, с блестящими локонами раскланиваюсь в ответ на стоячие овации. Зрители будут кричать мне: «На бис!», и я удивлюсь: «Серьезно? Ну, если вы настаиваете!», а потом затяну то, что орут во всю глотку девчонки, сидящие впереди. Критики «Нью-Йорк-Таймс» напишут нечто вроде: «Пусть это и не Бродвей, нельзя не отметить выдающийся актерский состав, звездой которого является даровитая мисс Эверет Хоанг!»

Я дотрагиваюсь до смазавшейся буквы «о» на бейдже и вскидываю голову, надеясь, что не врежусь ею в деревянное сидение. Кем бы ты ни была, Милли, твоя роль будет моей.

5

Джиа

Эверет завалила нас сообщениями – не сосчитать, сколько их уже пришло. Телефон то и дело вспыхивает: на экране эмодзи, подробности о каком-то мюзикле, о котором я в жизни не слыхивала, и о парне, которого Эверет, предсказуемо, считает даром богов с Олимпа. Я улыбаюсь, глядя на все эти сообщения – кажется, будто они затапливают нашу кухню радостью. И являют собой яркий контраст с принадлежащими Сиси рабочими тетрадями по математике, которыми завален кухонный стол: смазанные каракули на страницах – единственное, что она написала за последние несколько часов. Зато у нее хорошо выходят фигурки оригами. Пока я корплю над ее тетрадями, Сиси, устроившись в раскладном кресле, мастерит бумажных птичек из листочков с примерами по сложению и вычитанию.

Я шумно вздыхаю – челка взлетает. Поверить не могу, что этим летом мама с папой заставляют меня заниматься с Сиси математикой – можно подумать, мой скудный набор извилин внезапно превратит ее в гения. Родители никогда не признаются в этом, но я знаю, что они возлагают на нее большие надежды – на их второй шанс, их протеже, на ту, что станет гордостью нашего рода, окончив Гарвард и устроившись на хорошо оплачиваемую работу в «Гугл».

Я упираюсь подбородком в стол. Заниматься с Сиси должна Ариэль, а не я. Бросаю взгляд на телефон. Ариэль так и не ответила на наши сообщения – после эсэмэски о прибытии и письма вслед она пропала в краю Кроксов и Эйнштейнов из Кремниевой долины. Я не представляю, что у Ариэль на уме, когда от нее нет ни слуху, ни духу. Может, она наслаждается жизнью, катаясь в трамваях мимо домиков в викторианском стиле, и ей совсем не до нас. А может, она в своей темнице имени Беа, в той стальной клетке, о которой никогда не рассказывает. Я пишу сообщение Эверет.

Есть новости от А?

Едва я нажимаю «Отправить», как Эверет отвечает:

Неа.

Мама говорит, что мне не следует донимать Ариэль, что нет никакого смысла обсуждать Беа, что покойников нужно оставить в покое. Поклон отвесили, благовония сожгли – и на этом все, горе заперто в гробу, которому место в плодородной почве под покровом молодой травы. Травой Ариэль, кажется, пока не покрылась.

– Джи-джи, смотри!

Сиси вскидывает на меня шоколадные глаза-бусины, птичка оригами у нее во рту. Сиси выплевывает ее.

– Мы летим!

Я вздыхаю. С математикой она не справится, даже если ее жизни будет грозить опасность, но вот бумагу складывать ей удается действительно хорошо.

Я выбираюсь из-за стола, сгребаю Сиси в объятия, кружу по кухне, как бумажную птичку. Тяжеловата она стала. Но мне все равно нравится, как она хохочет, когда мы ныряем к кафелю на полу и закладываем вираж в сторону гостиной. Я опускаю ее на ковер, и она катается по нему, икая от смеха.

– Ай-яй, чем вы тут заняты?

Я поднимаю голову – мама с хмурым видом пытается захлопнуть входную дверь. На ней приличный свитер, рукава закатаны до локтей, волосы завиты. Из-за двери тянутся запахи кунжутного масла и соевого соуса, разлетаются по всей квартире с ее тонкими стенами.

Мама кладет сумку на стол и скрещивает руки на груди.

– Что-то не похоже на математику.

Сиси, тут же умолкнув, неуклюже отползает обратно в кухню, старательно прячась под стульями.

– Я тебя вижу.

Сестренка хватает свою бумажную птичку и хихикает. Мама цокает языком и уходит в гостиную. Юбка измята, укладка распустилась, поникла. Несмотря на мамины усилия, входная дверь распахивает пасть словно в зевке – за ней виднеется коридор с заляпанным ковролином и щербатыми бурыми стенами. Этажом ниже папа выкрикивает заказы и пересчитывает выручку, несмотря на то что обеденный наплыв давно схлынул, а до ужина еще далеко. За столиками сидят только пожилые китайцы, которые по ложечке вливают себе в чай спиртное, наблюдая, как их жены разгадывают кроссворды и снимают шкурки с апельсинов. Папа никогда таких не выставляет. Дух родины – так он про них говорит.

Мама кладет ноги на журнальный столик. Сиси выбирается из-под стульев и устраивается у нее под крылышком. Мама, пусть и делает вид, что сердится, притягивает сестренку к себе и целует в макушку.

– А где бабуля? – спрашивает она.

– Дремлет.

В этом состоянии она сейчас проводит большую часть дня – спит, свернувшись клубочком, в их с Сиси комнате, ее ходунки стоят рядом, приставлены к тумбочке. Бабуля живет с нами с начала лета – с тех пор как ее состояние из-за Паркинсона заметно ухудшилось и папа решил, что его матери жить одной в студии в Чайнатауне больше не безопасно. Мы с мамой и папой по очереди за ней присматриваем: вливаем по ложечке яичный суп ей в рот, провожаем до туалета и купаем раз в несколько часов. Папа старается брать большую часть забот о бабуле на себя, но поскольку медицинские счета за ее лечение высоки, а официанты ждут повышения зарплаты, он проводит все свободное время в ресторане, то и дело выгребая деньги из кассы и пересчитывая каждый доллар.

Мама включает телевизор и находит тот единственный канал, где показывают новости на северокитайском. Я пытаюсь беззвучно вытащить альбом для рисования и карандаши из тайника в стеллаже. Но мама все слышит.

– Иди, – говорит она, не сводя глаз с телевизора. Сиси уснула у нее на коленях.

– Серьезно?

– Вернись домой к ужину.

Я сую карандаши в карман шорт и пулей вылетаю из дома, пока мама не передумала.

Я отстегиваю велик и еду вниз по Сорок первой авеню в сливочно-желтом потоке солнечного света. Мимо проносятся машины, старушка в кислотно-розовой дутой куртке отшатывается, когда я закладываю поворот вдоль тротуара. Притормаживаю возле Унисферы и устраиваюсь на одной из скамеек, окружающих металлическую скульптуру. Здесь царствуют голуби – они клюют крошки у меня под ногами, а рядом раскатывают скейтеры. Я достаю альбом из корзинки велосипеда и открываю на странице с начатым рисунком Итати Утиха. Это мой любимый персонаж в «Наруто»[18]. Его ухмылка вышла отлично, но вот глубоко посаженные рубиновые глаза и длинная неровная стрижка никак мне не удаются. А я хочу, чтобы получилось идеально. Хочу передать, что он не просто злодей, а что за его паршивыми поступками стоит всего лишь отчаянное желание защитить свою деревню. Набросав контур волос, я перехожу к глазам – в которых сквозит мука, стоицизм.

– Эй!

Я вскидываюсь от неожиданности, плечи подскакивают, альбом падает на гравийную дорожку. Чужие руки поднимают мои рисунки. Я веду взглядом по рукам, по плечам, по телу и наконец вижу лицо. Акил. Смотрит на меня. Протягивает мне альбом.

– Блин, – говорит он. – Прости, пожалуйста. Я не хотел тебя напугать. Я тут просто, кхм, район исследую.

Я разглаживаю рубашку и стараюсь не пялиться на его шею, по которой градом катится пот.

– Ой, – отвечаю я, – то есть ничего страшного. Ты, э-э, на пробежку вышел?

Акил утирает футболкой лицо.

– Нет, – смеется он, – я занимаюсь так называемым городским пешим туризмом.

– Городским пешим туризмом?

– Да, это типа как обычный пеший туризм, только в городе.

– Ну то есть… просто гуляешь?

Он мотает головой, ворошит свои кудри.

– Идти надо быстрее, чем обычно. Сложно объяснить. Я занимаюсь этим, когда нервничаю. Мама говорит, что эндорфины помогают справиться с тревогой. Нужно просто выпустить это из себя, понимаешь? – У него по шее расползается румянец. – Прости, сам не знаю, зачем тебе это все затираю.

– Да нет, все путем.

Я смотрю на свой альбом у Акила в руках, а он тем временем перешагивает через мой велик и садится рядом на скамейку. Мы как две точки в тени огромной металлической планеты.

Колено у Акила дрожит, ступня отбивает ритм по бетону. Я открываю рот, чтобы что-нибудь сказать, но не нахожу слов. Впрочем, это и неважно, потому что Акил разглядывает мой рисунок, его нос в считаных дюймах от начатых глаз Утихи.

– Вау, вот это кайф. – Он склоняет голову вбок. – У тебя необычный стиль.

Я заливаюсь краской.

– Это из аниме.

– Аниме?

– Да, типа мультяшный персонаж. Но не из детских мультиков, понимаешь? Это персонаж из моего любимого японского мультсериала. Ничего особенного.

– Ну, – заявляет Акил, бережно вручая мне альбом, – выглядит офигенно.

Он широко улыбается, и я невольно улыбаюсь в ответ.

– Итак, – я осторожно подбираю слова, – почему же ты нервничаешь? В смысле, можешь и не рассказывать. Ну, если только сам не хочешь.

Акил пожимает плечами.

– Да знаешь, ничего такого. Новый район. Новая школа. В Чикаго я часто без дела слонялся, и родителям это не нравилось. Они говорят, что здесь я должен вести себя как следует. Ну, не знаю. Они считают, что я странный.

– На мой взгляд, совершенно нормальный.

– О, благодарю покорно, – отвечает он и отвешивает мне глубокий поклон. Забыв, что сидит, а не стоит, он заваливается вперед.

– Окей, – смеюсь я, – может, и не совсем нормальный.

Акил садится на место и нарочито отряхивает футболку. Вечерний свет солнца становится дымчатым, приглушенно-янтарным. Обычно я с парнями не общаюсь. Но здесь, под Унисферой, в компании Акила и голубей, разговор течет сам собой, легко.

– В какую школу идешь?

Акил морщит нос.

– В местечко под названием «Академия Фэрроу». Слышала о такой?

У меня внутри все сжимается. Конечно, слышала. В памяти тут же всплывает постыдный момент из прошлого октября: девчонки с акриловыми ногтями кривят губы, накрашенные блеском, моя лучшая подруга выталкивает их из ресторана.

– Да, – говорю я, – Эверет там учится.

Голос меня подводит, и Акил это замечает.

– Так себе школа? Ужасная? Там все противные? Потому что, знаешь, у меня возникло нехорошее предчувствие, когда родители увидели ее место в рейтинге и настояли… – Он замолкает. – Прости, опять меня занесло.

– Нет. – Я растягиваю рот в ободряющей улыбке. – Там классно. И Эверет там будет, так что ты придешь туда уже с подружкой в обойме.

Акил прищуривается, но в расспросы не вдается.

– Ладно, – говорит он, – как скажешь.

Мне не терпится сменить тему. Поэтому мы обсуждаем его друзей из Чикаго и как они прикалывались над тамошними учителями. Я рассказываю Акилу обо всех тайных произведениях искусства, что прячутся в переулках и закоулочках Нью-Йорка: о манге на перекрестках, о граффити под мостами, даже о каракулях, которые некоторые рисуют на вагонах метро. Он рассказывает мне, что его семья перебралась сюда, потому что его мама теперь заведует хирургическим отделением в Нью-Йоркском Пресвитерианском госпитале в Квинс. Я представляю ее лицо на одном из тех плакатов, которыми увешаны стены больницы: ослепительная улыбка, дорогой белый халат, металлический скальпель в руке. Когда Акил спрашивает, чем занимаются мои родители, я отвечаю, что у них свое дело, и стараюсь не думать о тех девчонках из Фэрроу в шифоновых блузах с рюкзаками «Гуччи».

Акил рассказывает, кем хочет стать, когда вырастет. Учителем английского, историком или политиком – но только не скользким типом, а нормальным. Когда он спрашивает, кем хочу стать я, в ответ я говорю лишь «пока не решила», хотя перед глазами, конечно, плещутся моря соевого соуса и масла для фритюрницы.

Вскоре небо окрашивается в рыжевато-розовый цвет, и голуби разлетаются, отправляясь на поиски ночлега.

– Мне, кажется, пора домой, – говорю я, встаю и складываю носком подножку велосипеда.

– Ага, мне тоже. Опаздывать нельзя, иначе босс меня прибьет.

– Родители?

– Нет, – отвечает Акил, – Масуд.

Я улыбаюсь.

– Ах да, конечно.

Убираю альбом в корзинку велосипеда и ставлю ногу на педаль. Ребра ноют от смеха и продолжительной болтовни.

Акил берется за руль моего велика.

– Погоди. Давай номерами обменяемся. На случай… Ну, знаешь, если вдруг тебе захочется заняться городским пешим туризмом.

Он закусывает губу, глаза сверкают. У меня в голове Эверет отплясывает победный танец – она всегда так делает, когда оказывается права. Может, и твое лето будет не таким уж отстойным. Может. А может, это просто случайность и весь оставшийся июнь пройдет совершенно уныло.

И все же я достаю телефон и протягиваю его Акилу. Тот вбивает цифры и возвращает девайс.

– Супер. До скорого, Джиа.

– До скорого.

Я уезжаю восвояси, а мир, кажется, вертится все быстрее и быстрее. Я знаю, что путь Акила лежит в противоположную сторону, к затянутому плющом дому, родителям-хирургам и девчонкам с безупречным маникюром и подобающими дизайнерскими сумками. Как знаю и то, куда лежит мой путь.

Я сую телефон в карман и не отваживаюсь оглянуться.

Групповой чат в мессенджере

Ариэль:

Привет

Эверет:

О господи боже. Она жива!!!

Ариэль:

Да всего-то три дня прошло

Эверет:

Ага но ты видела, что я познакомилась с САМЫМ ЗНОЙНЫМ ПАРНЕМ НА СВЕТЕ

Ариэль:

Он реально самый знойный парень на свете или просто похож на Гарри Стайлза

Эверет:

ВАУ ПОЛЕГЧЕ

Джиа:

Ариэль! Привет! Мы за тебя переживали

Ариэль:

Ну мы девчонки как моя мама ;)

Эверет:

Дадада давай рассказывай про Калифорнию

Ариэль:

Тут норм

Эверет:

Просто «норм»? Как занятия? Ты уже изобрела лекарство от рака??

Ариэль:

Это научно-технологический курс, а не мединститут, Э. К тому же ты знаешь, что меня только психология интересует

Эверет:

Ну тогда можешь чей-нибудь МОЗГ исцелить

Джиа:

Да! Лучший будущий психиатр на всем свете!

Ариэль:

Хах, нет. Ладно, хватит обо мне.

Хочу узнать, как у вас там дела. Как там лагерь, Э – если не считать самого знойного парня в мире?

Эверет:

Офигенно! Мне оч нравится

Джиа:

Класс! Весьма современная Милли, да? Это хороший мюзикл?

Эверет:

Вроде да! Музыка приятная! Сюжет, правда, немного не алло, но это норм, думаю, его адаптируют. Как в Фэрроу, когда мы в десятом классе Карусель ставили

Джиа:

В каком смысле не алло?

Ариэль:

Слишком много танцев

Эверет:

Отстой

Ариэль:

Но у тебя с танцами все отлично ;)

Эверет:

Ой да я там на прослушивании дам ЖАРУ

Джиа:

Да, уделай там всех!!! Оно когда?

Эверет:

Через неделю, не раньше

Ариэль:

Держи нас в курсе :)

Эверет:

Кншн!!! Мне пора, щас урок чечетки, но я вам потом напишу! И Ариэль, ты обязана отвечать нам почаще, спасибо-пожалуйста!!!

Ариэль:

Хорошо, хорошо. Я вас тоже люблю

Джиа:

Всем виртуальные обнимашки, целую

6

Ариэль

Когда на телефоне в пятый раз высвечивается видеозвонок от уммы и аппы, я понимаю, что пора бы им ответить. Прошло пять дней с тех пор, как начался мой подготовительный курс. Все это время я отделывалась от них изящными отговорками вроде «Все здорово!» и «Очень занята! Вся в НАУКЕ». Но умма не даст мне пропасть надолго. Нельзя допустить, чтобы я пошла по стопам Беа.

Я нажимаю «Ответить». Внезапно они передо мной: тычутся носами в экран, на заднем плане наша гостиная. Я так хорошо знаю этот дом. Мне даже видеть его не нужно. Диван. Денежное дерево. А на подоконнике – обрамленное семейное фото: я, Беа, умма и аппа. Отдыхаем на Багамах. На умме широкополая соломенная шляпа – чтобы защитить фарфоровую кожу от солнца. Беа в бикини. Рот приоткрыт – она смеется. После ее смерти аппа убрал фотографию за штору, чтобы то и дело не натыкаться на нее взглядом.

И вот они яростно машут мне, будто стоят на палубе круизного корабля, а я – на берегу, где они давно не были. Слишком много радости. Как будто только что из Диснейленда.

– Ариэль! Ответила наконец!

Аппа поправляет очки, чтобы получше меня рассмотреть. Умма разглядывает комнату общежития, которая виднеется у меня за головой. Я натянуто улыбаюсь.

– Привет, умма, аппа, я по вам соскучилась.

– Мы тоже соскучились, – говорит аппа.

Умма задает два десятка стандартных вопросов. Как занятия? Как Сан-Франциско? Подружилась с кем-нибудь? Хорошо питаешься? Как там еда в столовой? Отправить тебе ветчины из Квинс?

Я прилежно отвечаю на все. Делаю все задания. У меня все хорошо. Все просто супер. Еда вкусная, и занятия интересные; мне очень повезло сюда попасть. Спасибо.

Родители довольны моими ответами. Умма переходит к рассказу о том, как им живется в Квинс: что там происходит в банке, что аппа наступил в собачью какашку и обувь пришлось отмывать целую вечность, и что тетя Шарлотта так и не прислала открытку с благодарностью за груши, которые мы отправили ей в подарок на день рождения – нехорошо с ее стороны, согласись? Я соглашаюсь: очень нехорошо. Вот это да. Папа говорит: да у тети Шарлотты уже маразм начался. Не требуйте от нее многого.

Умма настойчиво требует показать ей комнату, а потом желает знать, почему я ничем ее не украсила. Говорит, что похоже на бомбоубежище. Что, когда в августе начнется основная учеба, она приедет и наведет здесь такой уют, что все девчонки захотят красить ногти только у меня в комнате. Я не хочу красить ногти с девчонками из Бристона. Хочу есть дамплинги с Эверет и Джиа, пересматривать «Маленьких женщин» и хохотать над Эверет, которая наизусть повторяет монолог Тедди, когда тот делает предложение Джо. Хочу свернуться клубочком под одеялом, лежать, вслушиваясь в собственное дыхание, и вообще ни с кем не разговаривать.

В конце концов я сообщаю умме и аппе, что мне пора на занятия, – и не вру. Через пять минут у меня возрастная психология.

– Я вас люблю, – говорю я.

Умма обнимает сама себя.

– Обнимашки на расстоянии.

На секунду у меня перехватывает дух. Чисто рефлекторно. Я прогоняю это ощущение. Нажимаю «отбой».

Занятие будет на другом конце кампуса, поэтому я закидываю рюкзак на плечо и сбегаю по лестнице. Здания здесь серые, на улице по-прежнему холодно, но если забраться на вершину холма, можно увидеть тросы фуникулера и домики пастельных оттенков. Если прищуриться, можно даже разглядеть мост Золотые ворота. На второй ознакомительный день старшие по общежитию поехали туда с группой студентов. День, видимо, был очень ветреный, потому что у трех девчонок шарфы унесло в океан, но никто, похоже, не расстроился, потому что все наделали красивых фоток для инстаграма[19]. Я не поехала. Вместо этого натянула две толстовки и отправилась валяться на Большой лужайке[20]. Я провела там несколько часов, разглядывая пальмы и гадая, как они выживают в такую погоду.

Судя по всему, это решение было ошибочным. Экскурсия к Золотым воротам оказалась поворотным моментом в процессе формирования компаний среди участников летнего курса. Я захожу в аудиторию и вижу, что девчонки, лишившиеся шарфов, сплетничают в одном уголке, парни – любители-фрисби заняли последний ряд, а мегаботаны – те, что увлечены наукой, как никто на свете, – плотно набились в первый ряд. Прошло меньше недели, а я уже превратилась в одиночку. На телефон приходит уведомление. Джиа прислала фотку сестренки – та раскрасила фломастерами лицо. Я коротко улыбаюсь. После занятия я исполню дружеский долг. Отвечу на ее сообщение.

Я сажусь с краю. Преподает психологию семидесятипятилетняя леди с седыми волосами, скрученными в два пучка, как у принцессы Леи. У нее остренький нос и безупречная осанка. Выглядит она как человек, который спит на голой доске и обогревает дом, кипятя на плите воду.

Профессор Пучки-как-у-Леи приглушает свет, и мы на сорок пять минут погружаемся в лекцию об описанных Эриком Эриксоном стадиях психологического развития, о которых я узнала еще прошлым летом, когда мы с Джиа и Эверет отправились в поход по острову Рузвельта и устроили пикник на задворках полуразрушенного изолятора для больных оспой. Эверет сочла местечко стремным, а Джиа увлеклась поисками кошачьего заповедника. Я же залюбовалась фигурными окнами и мрачными каменными стенами. Было чувство, что это здание застряло в другой эпохе. В тот день мы провели на острове несколько часов. Джиа рисовала героев аниме. Эверет читала биографию Стивена Сондхайма. Обе посмеялись надо мной, когда я открыла «Осколки детских травм». Раньше это была моя любимая книга. Если зажмурюсь, я могу вспомнить все то лето целиком. Каждую его секунду, омытую бабл-ти и нью-йоркским дождем. Мой мир до того, как случилась беда.

Восемь стадий развития по Эрику Эриксону:

Младенчество: кроха учится доверять матери.

Раннее детство: малыш познает основы взаимодействия с окружением.

Дошкольный возраст: у ребенка развивается целеустремленность.

Школьный возраст: ребенок обретает социальные, физические и академические навыки.

Профессор Пучки-как-у-Леи говорит:

– Стадия пятая: юность. Подросток переходит из детства во взрослость. Познает собственную индивидуальность.

На экране нарисованный младенец растет до тех пор, пока не превращается в подростка с лицом необъятного размера. Я пытаюсь сосредоточиться на странном меняющемся ребенке, но стоит моргнуть, как перед глазами возникает другой образ. Беа. Семилетняя Беа, которая настаивает, что «уши кролика» – это самый лучший способ завязывать шнурки. Ее сногсшибательное выступление на школьном концерте – она вопит песню «Скейтер-бой» Аврил Лавин, а я от стыда прячу лицо в толстовке. Тот момент, когда она покрасила прядь волос в неоново-синий, но тут же струхнула и смыла все в раковине. Тот вечер, когда учитель Беа позвонил умме и аппе и сообщил, что она завалила математику и ей придется ходить в школу летом, иначе аттестата Беа не видать. Та ночь, когда я пыталась подтянуть ее, не понимая, почему до нее не доходит, и она психанула и сбежала из дома. Та сцена: родители кричат на Беа в кухне, а я прилежно пишу эссе по английскому этажом выше. Отговорка для всех, что сестра «учится за рубежом», в то время как Беа скрывалась у имо[21] в Пусане. Видеосозвон с Беа за день до Чхусока[22]: она отказывается возвращаться домой, пока умма и аппа неодобрительно цокают языками и односложно отвечают, когда она им звонит.

Профессор Пучки-как-у-Леи показывает следующий слайд. Парни-любители-фрисби прыскают при виде картинки из фотобанка, на которой изображен шестнадцатилетний эмо с кривой ухмылочкой.

– Переходный возраст характеризуется склонностью рисковать, – говорит профессор Пучки-как-у-Леи. – Неспособностью всерьез воспринимать опасность. Это следствие незрелости префронтальной коры мозга. – Она показывает на нас. – Вашим мозгам еще расти и расти.

Я опускаю взгляд на пустую тетрадь. Когда нам позвонили, я так и не смогла представить Беа в той прозрачной воде, с рукой, протянутой к небу. Я вообще не могла ее представить. Могла думать лишь о том, как понтонная лодка перевернулась брюхом вверх, словно выброшенный на берег кит. О ее безликих друзьях, стоящих на коленях в соленом песке.

Умма и аппа улетели в Пусан и пробыли там две недели. Вернулись с мертвым телом и без ответов. Сказали только: «С Беа произошел несчастный случай на воде. Она была неосмотрительна. Не следовало нам ее отпускать». А потом мы ее похоронили. Умма спала, пока не пришло время выйти на работу. Аппа повторял «спасибо вам большое», когда тетушки из церкви подходили и всхлипывая выражали свое сочувствие, а потом за спиной у него шептали «какой скандал!». В общем, о смерти сестры я узнала из корейских новостей и от имо, которая знала не больше, чем сообщали в новостных заметках. Я решила связаться с друзьями Беа, но не нашла их номеров. И никто не позвонил сам. Ни один из них.

Внезапно включается свет. Профессор Пучки-как-у-Леи сообщает, что на следующей неделе у нас экзамен, но переживать из-за этого не стоит, лучше насладиться выходными. На субботу запланирована поездка на Рыбацкую пристань, где можно полюбоваться тюленями, спящими и загорающими на мостках. После этого одна из тех девчонок-с-шарфами устраивает у себя в комнате тусовку. Она выложила объявление в групповой чат – то есть, технически, я тоже приглашена и мне следует сходить. Заведи подруг. Блистай на уроках. Мы так тобой гордимся. Будь Беа здесь, она бы нарядилась в черный топ на тонких лямках и джинсы бойфренда. Она бы нашла общий язык и с девчонками-с-шарфами, и с парнями-любителями-фрисби, и с мегаботанами. Рассказала бы им историю о том, как однажды во время благословения пукнула и случайно испачкала трусы, из-за чего на церковный обед ей пришлось идти без исподнего. Все бы захохотали. Все были бы от нее без ума.

От кого: [email protected] 12:24

Кому:

[email protected]; [email protected]

Тема: Ваша подружка по вам соскучилась

Эверет и Ариэль,

Поверить не могу, что вы забыли про меня на целую неделю! Надеюсь, оно того стоило. Шучу, конечно, – вы же знаете, как я горжусь вами обеими. Уже похвалилась вашими достижениями в ресторане, когда пошли вопросы, куда вы запропастились. И я такая: вы что, не знаете, где сейчас мои гениальные подружки? Так что вы буквально знаменитости.

Дома ничего особенного не происходит. В ресторане вечно битком, так что я либо там, либо с бабулей и Сиси. Мелкая на стенку лезет от скуки и ужасно меня раздражает, поэтому вчера я поехала с ней и бабулей в зоопарк. У Сиси новое увлечение – морские львы. Мы реально сорок пять минут простояли около клетки с ними. Она дала имя каждому. И теперь убеждена, что нам по силам уговорить маму с папой приютить льва в качестве питомца. Говорит, что можно надуть детский бассейн, поставить его в гостиной и поселить в нем льва. Над этой идеей даже бабуля посмеялась. Лично мне больше нравятся коровы. Они пушистее.

Больше рассказывать буквально не о чем. Ах да, я столкнулась в парке с Акилом, соседом Эверет. Несмотря на то что Эверет утверждает, что я «влюбилась в него на 900 %», там нет и одного процента влюбленности. Он просто симпатичный, вот и все. Мы обсудили искусство.

Скучаю по вам обеим и с нетерпением жду от вас какие-нибудь дикие истории. Аж дыхание затаила…

Целую,

Джиа

7

Эверет

– Эв, ты готова?

Когда хочешь потусоваться вечером в центре, идешь в «Косую кошку» – единственный бар в Квинс, куда пускают подростков (впрочем, спиртного вам не нальют), а родителям говоришь, что ночуешь у подружки. Или садишься на седьмую линию в сторону Манхэттена, едешь, вслушиваясь в грохот поезда по мосту, и запахиваешь поплотнее объемное шерстяное пальто, воображая себя героиней «Сплетницы»[23]. А когда хочешь потусоваться в Огайо – рассекаешь по бесконечным полям с кукурузой и пытаешься вспомнить, чему тебя учили на курсах герлскаутов.

У Валери сна ни в одном глазу. Что впечатляет, поскольку на ней накладные ресницы длиной до бровей. Я все еще сижу на кровати в нашей комнате и скроллю письмо Джиа. Больше рассказывать не о чем? Вот уж брехня. Впрочем, допросить ее мне придется позже, потому что Валери машет у меня перед носом лакированной сумочкой.

– Эввввв, прием!..

Никто, кроме братьев, Ариэль и Джиа, не зовет меня Эв, но Валери, видимо, подразумевает нечто вроде «мы уже хорошо знакомы и можем обращаться друг к другу по прозвищу», поэтому я воспринимаю это как комплимент. Убираю телефон в карман и разглаживаю кружевной кроп-топ – почти непрозрачный.

– Я готова.

Про кукурузное поле я не шутила. Длиной оно примерно две мили, а мы на каблуках. Нужно было выйти пораньше, вместе с остальными, но мне пришлось созвониться с моим братом, Шоном, который что-то там вещал про какую-то яхту, а Валери проторчала в ванной комнате девяносто пять минут.

Ростки кукурузы выше нас. Всю дорогу мы изображаем Элли и Тотошку, идущих по дороге из желтого кирпича (я – Элли, Валери – Тотошка, а как еще?), и вопим песни из фильма. Правда, Тотошка-Валери не в духе, поскольку горюет, что на вечеринке не будет спиртного. Это ведь одобренная лагерем «вечеринка» для новичков – иными словами, совершенно безопасная тусовка под присмотром взрослых, после которой никому не придется промывать желудок или делать тест на беременность, и уж точно никто не падет здесь жертвой театральных идолов Огайо. Мне не привыкать. Теоретически, и в «Косую кошку» можно было бы пронести спиртное, но Джиа вечно опасается, что умрет от алкогольного отравления, а Ариэль куда больше интересует бильярд. А я? Я хожу туда ради джаза, кабаре и танцев. Сомневаюсь, что на сегодняшней вечеринке будет хоть саксофон.

Когда мы наконец добираемся до места назначения, Валери тут же устремляется к Софии и Рэй, печально известным своей манерой хлестать волосами. Она машет мне – пойдем, но я не спешу к ней присоединяться. Хочу оценить расстановку сил. В центре – костер и столик со шпажками и зефиром, который положено жарить в огне, чем я бы с удовольствием и занялась, не толпись вокруг пламени народу как на Таймс-сквер. Также хочу отметить, что здесь не дают мороженого – а должны бы. Пломбир с вафельной крошкой в сахарном рожке – просто необходимость при такой-то влажности.

Короли караоке, также известные как самый ненавистный сорт людей для Ариэль (да и для меня, честно говоря, тоже), тусуются возле колонок. И буквально нон-стоп поют песни из мюзиклов. Поют слаженным хором. Поймите меня правильно, я люблю музыкальные представления, но это уж слишком. Вожатые прячутся за кустами в дальнем правом углу и, вероятно, обмениваются свежими сплетнями. Не думаю, что вписалась бы в их скромную компанию.

И тут я замечаю его. Знойного Незнакомца. У ведра со льдом. Я несколько дней проторчала в репетиционной, совместных занятий танцами или актерским мастерством у нас нет, и сейчас я впервые вижу его с ознакомительного дня. Все такой же знойный, каким мне и запомнился. По-серферски волнистые волосы. Свободная футболка. Ямочки на щеках – просто десять из десяти. Похоже, он как раз заканчивает беседу – вот и мой шанс. Пора идти ва-банк, Эверет.

Смазав запястья духами-карандашом, я непринужденно огибаю ведро со льдом. Меня так и подмывает пошутить про воду – тупо и дико банально, но я сдерживаю порыв. И просто улыбаюсь.

– Привет.

Знойный Незнакомец переводит взгляд со своего стакана с яблочным соком на меня и ухмыляется. Он показывает на тропинку сквозь кукурузное поле, по которой я сюда пришла.

– Я заметил тебя там, как ты всех до единого измеряешь взглядом. Ты, случайно, не актерский скаут?

Я делаю шажок в его сторону. Что ж, Ямочки. Я в игре.

– Отбираю лучших. Но в этом углу меня никто не впечатлил.

Он ахает от притворного изумления.

– Серьезно? Станцевать для тебя чечетку? Прочитать рэп? Спеть на разрыв «Великанов в небесах»?[24]

– Однозначно спеть «Великанов в небесах». Задай жару королям караоке. – Я киваю в сторону группки, которая успела переключиться на «Мамму Мию».

Знойный Незнакомец качает головой.

– Бр-р-р, я, пожалуй, пас.

– Черт. Такой потенциал – и коту под хвост.

– Придется впечатлить тебя в другой раз.

Я поворачиваюсь к нему, пытаясь сдержать расползающуюся на лице улыбку.

– Эверет.

– Чейни.

Он неловко жмет мне руку, будто мы на собеседовании, и мы смеемся.

Чейни явно мой типаж, и, судя по тому, что он опустил стакан и изучает меня, я тоже в его вкусе. Впечатлилась бы даже Ариэль.

– И откуда же ты, Эверет?

– Из Нью-Йорка. А ты?

– Из Мэриленда. – Чейни смотрит на меня исподлобья. – А до этого где жила?

– О, я провела всю жизнь в Квинс. Уроженка Нью-Йорка чистой воды. – Я перебрасываю косы через плечо, демонстрируя тонюсенькие лямки обтягивающего топа.

– Мило, но я имел в виду, откуда ты на самом деле? Типа, твои родители. Или бабушка с дедушкой. Твоя семья.

Какая ему разница, откуда мои дедушка с бабушкой? Они уже мертвы, а когда были живы, мы почти не общались, потому что они не говорили по-английски и вечно отчитывали родителей за то, что растят нас слишком западными по духу. Но Чейни явно на меня запал, и вблизи он еще симпатичнее, так что я заталкиваю сомнения подальше.

– Родители тоже родились в Нью-Йорке. А дедушка с бабушкой иммигрировали из Ханоя.

Чейни вскидывает кулаки в победном жесте.

– Ага, так и знал! – Он сияет. – Из тебя выйдет отличная Ким в «Мисс Сайгон»[25].

Он произносит это с таким жаром, что я ему верю, несмотря на то что он даже не видел, как я танцую и пою. У Ким есть невероятные сольные номера. Но сам по себе персонаж довольно проблематичный. Вся эта пьеса, по сути, экзотизирует вьетнамских женщин и войну во Вьетнаме в целом. Я сковыриваю с ногтей лак. Может, Чейни не знает никого родом из Вьетнама. Я вот тоже никого из Мэриленда не знаю. Ближайшим соприкосновением с этим штатом стала поездка на фестиваль цветения вишни в столице[26], где Мэдисон флиртовала с кем-то из Сильвер-Спринг. Мэриленд – это, наверное, бесконечные ряды пригородных домишек и парочка нарядных центральных улиц.

– Из кого бы вышла отличная Ким? – спрашивает Валери.

София и Рэй тоже подходят и вплотную ко мне.

– Эверет, – отвечает Чейни. – Согласись?

– Однозначно, – соглашается Валери. – Мне хотелось бы сыграть Эллен оттуда же, но у меня слишком высокий голос.

– О-о, ты когда-нибудь участвовала в постановке «Магазинчика ужасов»[27], Вал? Так и вижу тебя в роли Одри.

Девчонки наперебой рассказывают, кого мечтают сыграть, и от их щебета ошалевает даже Чейни. Специально для меня он закатывает глаза, словно у нас есть общий секрет. И я снова, как дура, улыбаюсь во весь рот.

Разговор сворачивает к обсуждению «Весьма современной Милли». София и Рэй обсуждают чечеточные номера, а Валери разливается в похвалах великим женским ролям в этой постановке. Мы пляшем вокруг да около того факта, что обе хотим сыграть Милли. Хористки на главную роль точно не тянут.

– Милли я оставлю вам, – говорит София, все-таки затрагивая избегаемую нами тему. – Я хочу роль миссис Мирс.

– О-о, – тянет Валери с заметным облегчением в голосе, – для этой роли ты то что надо. Я прямо вижу, как классно тебе будет в кимоно.

– Кимоно? – переспрашиваю я. – А почему она должна быть в кимоно?

София тяжко вздыхает, воланы на ее блузке цвета миндальных пирожных вспархивают от движения воздуха.

– Потому что она притворяется азиаткой. Ты же читала краткое содержание?

Читала, конечно. Я изучила все, я могу перечислить по именам всех до последней квартиранток отеля «Присцилла» (к слову, последнюю зовут Этель). Но миссис Мирс притворяется китаянкой, а китайцы не носят кимоно. Вся эта роль вообще довольно странная. Из того, что я поняла: миссис Мирс в этой истории антагонистка, которая, притворяясь пожилой китаянкой, заправляет женским пансионом. Но позже выясняется – сюрприз! – что она белая дама, которая обманом заманивает девушек в сексуальное рабство. Мюзикл вышел в две тысячи втором, но, кажется, сюжет истории так и не освежали с момента выхода в тысяча девятьсот шестьдесят седьмом фильма-первоисточника.

Девицы, хлещущие волосами, успели перейти к обсуждению худших певцов в лагере, но я не могу выбросить из головы мысль о миссис Мирс.

– Все-таки странная она злодейка, – говорю я. – В смысле, миссис Мирс. Она говорит с неестественным китайским акцентом и, по сути, ведет торговлю белыми рабами.

Валери осекается на полуслове, ее розовые губы застывают в форме колечка.

– Это же для смеха, – говорит она. – К тому же все происходит в ревущие двадцатые, так что вполне достоверно.

В двадцатые годы прошлого столетия белые женщины притворялись китаянками и участвовали в работорговле, отправляя юных американок «на Восток»? Я что, пропустила важнейшую главу в истории Америки?

Я не сдаюсь.

– Но на дворе-то двадцать первый век, – спорю я, вспомнив приветственную речь Абеля Пирса о раздвигании границ и подготовке свежей крови для театрального мира. – Готова поспорить, что Абель перепишет сюжет.

– Наверное. – Валери пожимает плечами.

Девчонки возвращаются к обсуждению худших певцов в лагере (мы к ним, разумеется, не относимся), и Чейни бросает, что глазастая Аннализа Дюэн не способна тянуть ноты – по слухам, она попала сюда благодаря тому, что ее двоюродный брат – Тимоти Шаламэ.

Я вспоминаю, как гремел из динамиков голос Абеля, как он вещал про модернизацию театра, вспоминаю стильный сайт Колледжа искусств Люшеса Брауна с набранным курсивом слоганом: Сегодня в Огайо, завтра на Бродвее. Пирс ведь не просто так выбрал этот мюзикл. Его не ставили с премьеры на Бродвее в две тысячи втором – возможно, это и станет начало перерождения «Весьма современной Милли». Может быть, Абель вгляделся в миссис Мирс, в Милли, в актеров, которых собрал тут, посреди кукурузных полей Огайо, и подумал: «Мы станем вдохновением для следующего поколения. Мы вдохнем в ревущие двадцатые новую жизнь». Наверняка у него есть куча друзей-продюсеров, которые приедут на показ, впечатлятся новой постановкой и вручат хотя бы парочке из нас карточки актерского профсоюза.

Вечером нужно будет перечитать пометки, которые я сделала, и при следующей встрече обсудить с Абелем мои идеи. Как-никак, я в этом прокачана – школа, где я учусь, Фэрроу, не раз ставила модернизированные старые шоу. И сейчас у меня есть возможность применить свои таланты на сцене побольше. Как я и обещала Джиа перед отъездом в лагерь. Как я и обещала самой себе.

В огне что-то трещит, и я возвращаюсь в реальность. Рукав Чейни касается моего плеча – я покрываюсь мурашками. Мошкара, к счастью, больше меня не глодает, и пламя костра словно обряжает нас в золото. Какая восхитительная ночь.

От кого: [email protected] 01:53

Кому:

[email protected]; [email protected]

[Без темы]

Д и Э,

Я не отправлю это письмо. Не хочу, чтобы вы волновались. Правда, я, наверное, в любом случае напрягла вас, потому что всю неделю не отвечала на ваши сообщения.

Теоретически, в Бристоне классно. Пальмы, океаны, вечеринки. Все студенты в Калифорнии на чилле. Все дружелюбные. Вчера в столовой пара девчонок попытались завести со мной разговор. Но меня это бесит. Бесит вообще все. Меня тошнит при виде гигантских плакатов Бристона. Иногда я хватаюсь за телефон, чтобы написать вам, как мне плохо. Но у вас там все так классно с театрами, парнями и городами, и я не хочу портить вам настроение. Ужасно не хочу. Поэтому ничего не рассказываю. Не хочу ломать вам кайф.

Иногда я гадаю, как бы сюда вписалась Би. У нее был дар – в отличие от меня. Она бы завела тонну друзей. Помните, как ее провозгласили королевой выпускного, хотя она чуть ли не полгода учебы пропустила? А потом дала нам примерить свою перевязь и корону? Ее пластиковая тиара так тебе шла, Эверет. А ты, Джиа, все переживала, что порвешь перевязь. Можно подумать, Беа было до этого какое-то дело. Она обожала, когда примеряли ее вещи. Так она чувствовала себя нужной.

Я тут слышала, что в «Квинс Академи» больше никого на выпускных не коронуют. Видимо, традиция умерла вместе с Би. Оно и к лучшему.

Ариэль

8

Ариэль

Я удаляю письмо. Меня бросает в пот. Вспыхивает экран телефона – два часа ночи. Пятьдесят три непрочитанных сообщения от Эверет и Джиа. Опять пропадаешь? Ариэль? познакомилась с кем-то, закрутила роман и начала новую жизнь? Ха-ха-ха. Серьезно – алло! Я отключаю уведомления.

Ночную потливость обычно вызывают скачки гормонов. Менопауза. Низкий сахар в крови. Гиперактивная щитовидка. Перегрев. Худший вариант: лейкемия. Лимфома. Я знаю, что не страдаю ничем из этого списка. В комнате зябко, как на улице за окном. И все же пот стекает по шее и вдоль хребта.

В детстве у нас с Беа была одна комната на двоих. И кровать-чердак – у нее верхний этаж, у меня нижний. Беа вечно отключалась на диване после марафона мультсериала «Аватар: Легенда об Аанге». Аппа сгребал ее в охапку прямо в коконе из одеяла. Потом забирался по лестнице на второй этаж кровати и укладывал ее в постель. Беа никогда не просыпалась. Более того, ей было свойственно храпеть. Я постоянно просыпалась из-за этого посреди ночи. Как-то раз храп был такой громкий, что я решила, будто у нас под окном лает собака. Но нет – это была всего лишь Беа, невоздержанная даже во сне. И я просто лежала и прислушивалась к ней. К ее дыханию надо мной. Когда Би засыпала, мы словно менялись ролями. Она становилась младшей сестрой, а я – старшей. Ее защитницей.

Будь Беа здесь, она бы сказала, что я никогда ее ни от чего не защищала. Когда мне было двенадцать, а ей пятнадцать, мы переехали в дом побольше. У нас появились отдельные комнаты. Отдельные жизни. Пока она утопала в своей, я полировала победные трофеи.

Я проверяю собственный пульс. Сто двенадцать ударов в минуту. Можно позвонить умме и аппе, но они решат, что со мной что-то случилось. Заставят меня устроить видеосозвон с пастором Кваном. Пастор Кван – кореец среднего возраста с андеркатом[28], но родители уверены, что он напрямую общается с Богом. На следующий день после смерти Беа он пришел к нам домой и процитировал: «И отрет Бог всякую слезу с очей их, и смерти не будет уже; ни плача, ни вопля, ни болезни уже не будет, ибо прежнее прошло»[29]. Умма взглянул на пастора с таким благоговением, словно тот пару секунд назад не прочитал самый заезженный на свете отрывок из Библии. У меня под глазами залегли сизые круги. Мама сказала: «Пойми, Ари-я, тебе нельзя столько плакать. Ты расстроишь сестру».

Можно созвониться по видео с Эверет и Джиа. Но тогда придется слишком много всего объяснять. А я им даже письмо отправить не в силах.

Поэтому я делаю то, что пообещала не делать.

Ответив на звонок, имо утомленно стонет.

– Ариэль, тебе разве спать не пора?

– Пора.

Имо изучает мое лицо в окружении темноты. Позади нее облако мутного света. В Южной Корее, в Пусане, шесть вечера. Золотой час.

– Мне не спится.

– Это я уже поняла.

– Покажи, пожалуйста.

Имо качает головой. Она выглядит точно как умма, когда так делает. Красная помада, румяные щеки, сморщенный лоб. Но на этом сходства заканчиваются. Имо и умма, может, и сестры, но они совершенно не похожи.

– Ладно, – сдается она. И закутывается в шаль. – Делаю это исключительно из любви к тебе, Ариэль.

Имо плетется в гостиную. Картинка вздрагивает, когда она отодвигает в сторону балконную дверь.

В кадре мелькают ее босые ноги на каменном полу. Имо идет вперед, ее телефон – в считаных дюймах от перил балкона. Она поднимает объектив, и вот же он.

Океан.

Море, в котором плавала Беа. Вода, в которой она погибла.

Я дышу в ритме волн, накатывающих на берег. Это несложно. Это мне по силам. Чувствую, как замедляется сердцебиение. Возможно, Беа лежит под землей в Квинс, но прямо сейчас она рядом. Мы вновь становимся малышками, оказывается вместе на этом берегу. Всего лишь на миг.

9

Эверет

– Я ее прибью.

Джиа вздыхает у меня на экране телефона, пытается проморгаться в утренней пыли и смоге Нью-Йорка.

– Прошло всего десять дней. Ариэль наверняка по уши в занятиях. И пока она не отвечает на звонки, прибить ты ее все равно не сможешь.

– Одиннадцать дней, – поправляю я Джиа. – И ты неправа. Я могу слетать в Калифорнию, велеть ей прочесть сообщения, а потом уже прибить.

Я пристраиваю Джиа на батарею в коридоре и наклоняюсь, чтобы подтянуть ремешки на сценических туфлях. После потогонной, жутко изнурительной танцевальной тренировки «Люшес Браун» идет на обед – все, кроме меня. У меня есть важные дела.

Разыскать Ариэль и велеть ей отвечать на чертовы сообщения.

Подкараулить Абеля Пирса – где бы он ни отсиживался.

Выжить королей караоке из захваченных ими репетиционных, чтобы я смогла потренироваться в пении перед грядущим на следующей неделе прослушиванием.

Застежка цепляется за носок, и пятно от пота на кофте с завязками расползается до легинсов. Окей, возможно, в первый пункт лучше поставить «Привести себя в порядок».

– Эв, – звенит голос Джиа. – У тебя все хорошо?

Я раздраженно вздыхаю, натягиваю потуже и застегиваю ремешок туфель. Как у меня может быть «все хорошо», если я понятия не имею, где Ариэль, затусила ли она с каким-то классным парнем из колледжа или ее съела акула? Джиа сказала бы, что второй вариант статистически маловероятен, но ей-то откуда знать? Беа ведь утонула – такого не ожидал никто.

Словно прочитав мои мысли, Джиа садится прямо и заправляет волосы за уши.

– Мы не можем заставить Ариэль поговорить с нами, если она сама к этому не готова. Эта часть года для нее тяжелое время.

– Для нее любая часть года – тяжелое время.

– Эверет.

Я отмахиваюсь от Джиа, как от мухи.

– Да-да, знаю я все.

Она одаривает меня своей фирменной улыбочкой психотерапевта. Такой же, как в тот раз, когда в четвертом классе я разозлилась на миссис Каллахан за то, что та выделила мне в пьесе роль дерева номер три. С тем же выражением она посмотрела на меня, когда я чуть не прибила Ариэль, которая собралась пораньше уйти с праздника в честь моего пятнадцатилетия, потому что ей нужно было посидеть над научно-исследовательским проектом (на следующий день ей типа нужно было презентовать его судейской команде – но какая разница?). Джиа обладает волшебным даром приводить меня в чувство и в целом обычно права.

Я встаю, пластинки с отвергнутыми песнями для прослушивания шуршат у меня в рюкзаке.

– Я просто хочу, чтобы она знала, что мы рядом. Что мы любим ее.

– Она знает, Эв. – Джиа закусывает губу. – Она же буквально гений. Думаю, она и так понимает, что лучшие подружки переживают за нее.

Я стону. Ирония в том, что Ариэль и правда гений. В десятом классе она ни больше ни меньше получила награду «Гений будущего». Учителя придумали эту категорию специально для Ариэль – после того как она показала лучшие результаты по всем предметам, от математики до флагбола[30] (кто бы мог подумать, что у нее такой мощный бросок? Она реально умеет все!). На церемонии награждения мистер и миссис Ким сидели в первом ряду – сидели с настолько прямыми спинами, что казалось, будто кто-то приложил им к позвоночникам линейки. После этого они сводили нас в ресторанчик, где можно было жарить мясо прямо за столом. Ариэль была в восторге, пожирала свинину с такой жадностью, словно ела в последний раз, а золотая грамота в рамочке поблескивала на сидении рядом с ней. Даже Беа позвонила из Пусана – видеозвонок продлился пару минут, выглядела она как всегда стильно, но никому, кажется, не было до этого дела. Миссис Ким отвлеклась, потянувшись к Ариэль, чтобы погладить ее по руке, и чуть не окунула манжету в жирный бульон. Тогда я этого не знала, но тот раз оказался последним, когда я видела Беа живой. Когда слышала ее голос. Надо было пообщаться с ней подольше, расспросить про корейских дизайнеров, узнать, успела ли она столкнуться на улице с Хеном Бином[31]. Но я думала лишь о том, что моя собственная мать ни за что не погладила бы мою ладонь, знай она о риске поставить жирное пятно на рукав. Жест любви – ничто в сравнении с блузкой от «Баленсиага».

Каблуки стучат по кафельному полу коридора, Абеля Пирса нигде не видать. Вчера вечером я изучила все, что успела накопать о «Весьма современной Милли». Я почитала про миссис Мирс, испытала кринж, посмотрев на «Ютьюбе» видео, где старшеклассники изображают китайский акцент, закатила глаза, увидев нелепых приспешников героини. Придумала несколько способов освежить шоу, сделать его интереснее, менее проблематичным. Постаралась заучить список этих идей, чтобы быть готовой презентовать их так, как Ариэль заучивает аргументы перед дебатами.

Я верчусь в разные стороны, высматривая неуловимого бородатого режиссера. Джиа в телефоне укачивает.

– Меня стошнит, если ты будешь продолжать в том же духе, – предупреждает она.

– Ой, прости.

Я замираю, вдыхаю влажный, пахнущий потом и старой кожей воздух.

– Мне пора. Обещай, что сразу напишешь мне, если Ариэль позвонит тебе первой, ладно?

– Само собой, – говорит Джиа. – Не переживай.

Мы обе знаем, что я все равно буду переживать. Я шлю ей воздушные поцелуи, пока она не завершает звонок и не переносится обратно в Квинс.

И я остаюсь одна в зловещей тишине танцевального зала. Валери и хлещущие волосами девицы наверняка уже на лужайке, наслаждаются солнышком и едят отвратительную пасту из буфета. Интересно, чем занят Чейни? Может, репетирует песню для прослушивания или отрабатывает ту танцевальную связку. (Просто поразительно, насколько плохо он танцует. Видимо, не всем актерам по силам тройное комбо.) А может, он внизу, в баскетбольной форме «Террапинс»[32]: из-под шорт виднеются крепкие мускулы его ног, а из-под джерси – полоска поджарого пресса над резинкой. А я тут тебя жду, скажет он. Как насчет того, чтобы сбежать отсюда? Сгоняем на почтамт или в единственный дайнер на Мейн-стрит? И я, разумеется, соглашусь, и он скажет, что я чудесная актриса и что нас несомненно выберут на роли Милли и Джимми, потому что мы созданы…

Мои фантазии вмиг рассеиваются, когда в дверном оконце мелькает чья-то седина. Абель Пирс. Попался.

Я расправляю закатанные повыше легинсы и затягиваю кофту на завязках потуже, чтобы из выреза не вываливалась грудь. Мысленно повторяю свою речь. Привет, мистер Пирс. (Обратиться к нему «мистер Пирс»? Или «Абель»? Как так вышло, что с начала занятий я ни разу не слышала, как к нему обращаются другие ученики?) Меня зовут Эверет Хоанг. Да, это я из Академии Фэрроу, вы наверное слышали о моем выступлении в роли Джо в прошлогодней постановке «Маленьких женщин»? Лучший друг Нейтана Лейна и по совместительству бывший бродвейский хореограф в отзыве для местной газеты назвал мое исполнение «завораживающим». О да, я упоминала об этом в своем эссе для поступления в Колледж Люшеса Брауна. В общем, я тут хотела с вами кое-что обсудить…

– Мисс Хоанг? Вы ли это?

То есть он знает, как меня зовут. Абель Пирс откидывается на спинку своего офисного кресла, очки съезжают на кончик носа. Он смотрит на меня в окошко и машет: заходи. Ты отважная талантливая актриса, Эверет. Так мне вчера по телефону сказала Джиа. Пора показать, на что я способна.

– Привет, – начинаю я. – Я, э-э, не хотела вас отвлекать.

– Кроме вас сюда никто не заходил, – отвечает Пирс и, крутанувшись в кресле, берет потрепанный томик со стола позади него. – Здесь только я и «Заметки о театральном искусстве». И я не против отвлечься.

Абель склоняет голову набок и рассматривает взъерошенный хвост у меня на голове и поплывший макияж.

– Чем могу быть полезен?

У меня чувство, будто все идеи покидают меня одна за другой. Я прямо-таки вижу, как они спархивают вниз с высокого-высокого обрыва.

– Ну, вообще-то я хотела поговорить с вами про «Весьма современную Милли», – говорю я.

– Ах, кто же не хочет? Если вы намерены подкупить меня, чтобы заполучить главную роль, боюсь, у вас ничего не выйдет.

Он смеется над собственной шуткой и смахивает крошки со своей клетчатой рубашки. Да, очень смешно, Абель Пирс. Вам следует подумать о карьере стендапера. Я переступаю с одной ноги в сценических туфлях на другую.

– Никаких подкупов, не волнуйтесь, – отвечаю я с натужным смешком. – Я тут просто размышляла об истории этого мюзикла.

– Об истории? – переспрашивает Абель.

– Ага. Вы и без меня об этом, наверное, задумывались, но мюзикл был написан довольно давно, и мне хотелось бы обсудить с вами, как осовременить…

– Он был написан в две тысячи втором, – поправив очки, перебивает меня Абель Пирс. – Не так уж и давно.

– Все так, – соглашаюсь я, стараясь не выдать, как удивлена прохладце в его голосе, – но написан он по мотивам фильма тысяча девятьсот шестьдесят седьмого года. Да и две тысячи второй довольно…

– Осовременить каким образом? – спрашивает Абель. – Разбавить подростковым сленгом? Чтобы Милли сказала: «Йо, я тут иду вообще-то, бро», когда столкнется с Джимми?

Господи, все это настолько не в кассу. Что шутка, что сленг. Видимо, об азиатских персонажах этого мюзикла Абель все-таки не задумывался. А может, и наоборот – это просто я непонятно объясняю.

– Я, э-э, имела в виду скорее образы персонажей. Вот, например, миссис Мирс – карикатурный персонаж из-за сильного китайского акцента…

– Это для комического эффекта. Она и должна быть из ряда вон.

Решимость тоже покидает меня, идеи стремительно несутся в бездну. Если бы он хоть раз дал мне договорить, мы бы друг друга поняли, я уверена. Режиссеры в Фэрроу обожали, когда я приносила свои предложения, и всегда поддерживали инициативу что-нибудь изменить, сделать по-новому.

– Это я понимаю, – осторожно говорю я, – и миссис Мирс действительно очень смешная. Но меня волнует, как ее образ будет воспринят, ну, скажем, современной аудиторией. И ее приспешники – Чин Хо и Бун Фу? Слегка стереотипные со своим ломаным английским. Не знаю, все они кажутся какими-то картонными. Я… У меня просто есть пара идей, как сделать их более убедительными. Если вы не против, я бы с удовольствием поделилась ими с вами.

Абель Пирс не отвечает, а я не в силах поднять на него взгляд, боюсь прочесть в его лице что-то не то. Я понимаю, что взбесила его этим разговором. И если за годы участия в мюзиклах я что и поняла, так это то, что взбешенный режиссер не возьмет тебя на главную роль. Какой бы талантливой ты ни была.

У меня есть примерно три минуты, чтобы все исправить.

– К примеру, – неторопливо начинаю я, – в песнях миссис Мирс есть пара строк, которые мы могли бы немного изменить, добавить сатиры, понимаете? И, думаю, мы могли бы намекнуть зрителям, что работорговля в Восточной Азии не так уж развита. Потому что ничего подобного, конечно, не было. И мы могли бы прояснить, что занимается этим… Только миссис Мирс. Или пытается заниматься. А насчет Чин Хо и Бун Фу – думаю, мы могли бы подправить пару их реплик, чтобы их мечты выглядели правдоподобнее. – Я делаю паузу. – Надеюсь, я понятно все объяснила.

Абель Пирс встает, офисное кресло откатывается назад и врезается в стол. Я наконец смотрю ему в лицо, но выражение на том нечитаемое.

– Все это звучит интересно, мисс Хоанг, – говорит он. – Может, пришлете мне свои идеи на электронную почту, а я их потом просмотрю?

– Правда?

– Конечно. Люшес Браун – ломающая границы образовательная программа, созданная для того, чтобы театральная молодежь проявляла себя. Чтобы вы выходили отсюда более сильными. Более мудрыми. Более опытными актерами.

Я киваю, слова «проявляла себя» и «более опытные актеры» крутятся у меня в голове.

– И этот мюзикл покажет, готовы ли вы проявиться, – продолжает Абель Пирс. – Но я знаю, – он делает шаг ко мне, его внушительная фигура нависает надо мной, – что любой здешний опыт принесет вам пользу.

Договорив, театральный режиссер заводит руку мне за спину и нажимает на ручку двери. Та распахивается.

– А теперь, если позволите, я бы хотел прочесть еще одну главу, прежде чем вы, хулиганье, завалитесь обратно в класс. Буду ждать от вас письма.

– Да, – выдавливаю я – воздуха не хватает, несмотря на то что я даже не шевельнулась. – Сейчас же отправлю. Спасибо, э-м-м, Абель. Мистер Пирс.

– Можно просто Абель. До встречи, мисс Хоанг.

– Пока.

Я ухожу, стук каблуков гулко отдается в пустом коридоре. Что ж, этот разговор прошел не совсем так, как ожидалось, но я добилась своего, так? Как добиваюсь всегда. Абель Пирс выслушал мои идеи и действительно готов их обдумать. Я считаю, что это успех. Более того, он назвал программу «ломающей границы». И, может, он впечатлился тем, что я обратилась к нему напрямую. Определенно очко в мою пользу. Я расправляю складки резинки, удерживающей мой неприлично пышный хвост. Жаль, что Ариэль здесь нет. Она бы помогла мне написать безупречное письмо. Она – самый умный человек, которого я знаю.

Жаль, что она столько всего пропускает.

10

Джиа

Моя комната, может, и невелика, но солнечный свет заползает во все щелочки и окрашивает мне ноги медовой глазурью. В такой летний полдень, как сегодня, кажется, что все не так уж плохо. На миг все исчезает: и радиомолчание со стороны Ариэль, и обиженные угрозы Эверет, даже моя собственная тревога, сдавившая все внутренности, как слишком тугая шнуровка. Сунув телефон и скетчбук под мышку, я открываю окно и, пригнувшись, вылезаю на площадку пожарной лестницы. Устраиваюсь поудобнее на ребристой металлической поверхности и разглядываю мир.

Маму бесит, что я сюда выбираюсь. Говорит, это слишком опасно – если оступлюсь, то могу провалиться между полом и перилами и упасть на горы мусора недельной давности, что громоздятся у ресторана. Но мне плевать. Это мое любимое местечко. К тому же мое падение смягчат засохшие булочки с пастой из красных бобов и картонные упаковки от яиц.

Комната, где живут бабуля и Сиси, больше, но их окно выходит на кирпичную стену. С пожарной лестницы открывается вид на презираемый родителями новый ресторанный комплекс – зато деревья перед ним аккуратно подстрижены, а мощеный дворик каждую ночь подметают уборщики и выглядит он всегда безупречно. Через дорогу мистер Са в майке курит сигару у себя на балконе, облокотившись на сложенные стопкой пластиковые садовые кресла. Иногда он машет мне, и я машу ему в ответ.

Если бы я рисовала свой район в стиле аниме, то изобразила бы пузатых китайцев, курящих на балконах, чуть ниже – владельцев ресторанчиков и официантов в фартуках, а между нами – огромные стеклянные многоэтажки, населенные парами в легинсах для йоги и толстовках с воротником на молнии. И тут случился бы взрыв. Одному персонажу из небоскреба и одному с кухни пришлось бы объединить силы и спасти мир – и заодно, конечно, влюбиться друг в друга. И во Флашинге, Квинс, все изменилось бы до неузнаваемости. Я прячу колени под свою свободную футболку. Моя жизнь никогда не изменится до неузнаваемости.

На телефон приходит уведомление, и я оживляюсь, надеясь, что это Ариэль пишет, что все у нее хорошо. Но это не она. На экране отображается новое имя.

Привет, Джиа, это Акил!!!

Энтузиазм в этих восклицательных знаках бросается в глаза, тело охватывает щекотка, будто я погрузилась в газированный лимонад. Я стараюсь не выронить телефон – Акил набирает сообщение.

Мама говорит, что около ботсада сегодня фермерский рынок, а я обожаю свежие фрукты и овощи. Ты там, наверное, уже бывала, но может, все-таки проведешь мне экскурсию? Обещаю вести себя как приличный турист ;)

Я озадаченно разглядываю подмигивающий смайл, хлопаю глазами и все смотрю на него. В горле пересыхает. Часть меня жаждет немедленно расплавиться на этом самом месте. Но другая часть – более отважная, как сказала бы Эверет, – представляет меня через пятнадцать минут, в голубом летнем платье в цветочек и сандалиях на тонких ремешках, шагающей навстречу парню с самой обаятельной улыбкой, какую я видела в жизни.

Я натягиваю футболку на лицо. Он будто знает, что походы на фермерский рынок – мое любимейшее летнее занятие. У меня никогда нет денег покупать что-либо, но я обожаю сидеть на скамейке посреди букетов в пленке и витрин с пирожными, зарисовывая спелые помидоры, пышные круассаны, детей в колясках и лавочников, которые всегда угощают меня выпечкой, словно знают, что та мне не по карману. Могу сидеть там и рисовать, рисовать, пока не занемеют ладони.

Я заношу руку над телефоном. Мама с папой внизу в ресторане, бабуля спит, Сиси тоже давно не слышно. Может, даже получится улизнуть без лишнего шума. Но повода сходить на фермерский рынок у меня нет – весомого точно, – и я не могу просить у мамы деньги, когда кассы наполовину пусты, а официанты ворчат из-за чаевых. Что скажет Акил, когда его сумка заполнится ремесленным хлебом и арбузами, а я в свою не положу ничего?

– Ай-яй, Джиа, что же ты делаешь?

Мама врывается ко мне в комнату, руки скрещены на груди, на плече – кухонная тряпка. Она открывает окно и высовывается наружу.

– Сколько раз мне повторять, а? – Она тянет меня за локоть, я наполовину здесь, наполовину там. – Здесь же все на одном честном слове держится. Ты можешь пострадать.

Маме удается схватить меня за обе руки, я перекидываю ноги через подоконник и, снова оказавшись у себя в комнате, падаю на пол.

– Я цела, – сообщаю я.

Мама качает головой.

– Я заглянула сюда сказать, что ушла на перерыв пораньше. И могу присмотреть за бабулей и твоей сестрой.

– Правда? – спрашиваю я, не в силах скрыть восторг, что бурлит у меня внутри.

– Правда-правда, – говорит мама, скривившись при виде моей смятой пижамы. – Можешь даже не отпрашиваться. Я знаю, куда ты собралась. У тебя есть час. Один час, ясно? А потом – домой. Иначе я на смену опоздаю.

– Один час, – повторяю я, – хорошо.

Должно быть, это судьба. Я скидываю футболку и надеваю то самое нежно-голубое платье, пока мама не передумала и не заставила меня остаться с Сиси, которая все разрисовывает себе лицо фломастерами. Схватив скетчбук и рюкзак, я пулей вылетаю из комнаты в коридор. Вслед мне шлепают мамины сланцы.

– Куда ты с такой скоростью помчалась? – спрашивает мама. – В Китай?

– Да просто на фермерский рынок, – бурчу я в ответ, набирая сообщение Акилу и не особенно задумываясь о том, что говорю. – Порисую там всякое.

В доказательство своим словам я показываю маме скетчбук и выхожу из дома, пока она не услышала в моем голосе виноватую нотку.

Я решаю пройтись до ботсада пешком, а не ехать на велосипеде. В спину припекает, тележки с продуктами, которые волокут по тротуару старушки-китаянки, пиликают, как музыкальные автоматы. Я – экскурсовод Акила. Буду трещать без остановки, чтобы он не заметил, что я ничего не покупаю. Покажу ему свои любимые уголки фермерского рынка и поведаю историю о том, как семейства Ву и Гонзалезов устроили потасовку из-за последних двух персиков. Расспрошу его о пранках, которые они с его лучшим другом Луисом устраивали учителям, и поспорю о том, какой вид искусства самый классный. Будем хохотать, пока не истечет мой час.

Подходя к рынку, я замечаю его – реального Акила из плоти и крови. Его губы шевелятся, и поначалу мне кажется, что он обращается ко мне. Но тут до меня доходит, что его корпус повернут в другую сторону, носки обуви направлены к человеку, которого скрывает ствол большого клена. И это не один человек, а несколько: кучка девиц в драных джинсовых шортах и шелковых майках смеются над тем, что он им рассказывает. Девиц я узнаю по их акриловым ногтям и темным очкам «Прада». Это девчонки из Фэрроу. Бывшие подруги Эверет.

Я опускаюсь на корточки за почтовым ящиком и прислоняюсь спиной к раскаленному металлу. Одно за другим набегают воспоминания. Хруст рыжих листьев возле ресторана и задорные сообщения Эверет. Ей не терпелось сводить подружек в наш ресторанчик. Она неделями только об этом и разговаривала. Уверяла, что они придут в восторг от нежных дамплингов в бульоне и воздушных булочек со свининой. Отец одной из них заведует ресторанной рубрикой в «Нью-Йорк Таймс», так что если девчонки побывают в ресторане, может, и «Таймс» захочет сделать материал или взять у нас интервью. Отличная выйдет реклама.

Эверет с подружками объявились вечером вторника: клетчатые форменные юбки, высокие гольфы в рубчик. Я встречала гостей, а Сиси путалась у меня под ногами и дергала за штанины, потому что это казалось ей смешным. Ресторан был заполнен наполовину, что неплохо для будней, но родителей такое, конечно, не устраивало. Дверь распахнулась, и внутрь впорхнула Эверет в рубашке, завязанной под грудью так, чтобы виднелся пупок. Вслед за ней зашли подружки, которым она объявила, что это ее любимый ресторан. Они оценивающе рассматривали заведение, а я наблюдала за их лицами как в кино: замедленное движение, крупные планы. Началось все с наморщенного носика, брезгливого взгляда на облезлые красные диваны, нажатия лофера на ковролин. Затем один из наших завсегдатаев, мистер Цянг, – у него из ушей торчали волосы, и видел он не дальше фута от собственного носа, – сплюнул жвачку в фарфоровую чашку. О господи, прошептала одна из девчонок, достаточно громко, чтобы услышали мы с Сиси. Сестренка даже отвлеклась от проказ. Ко мне подошла Эверет. Это моя лучшая подруга, сказала она, Джиа Ли. Фифы из Фэрроу уставились на меня без всякого выражения, будто не могли вообразить дружбу между девчонкой в заляпанной жиром одежде и будущей звездой Бродвея.

После этого я провела их к столу. Девицы попробовали жареные дамплинги – обгрызли уголки у полумесяцев, – а затем выбрались из-за стола. Глаза Эверет сверкнули, но она ничего им не сказала. Прошла осень, улицы затопила слякотная зима. Фотки школьной клики все реже появлялись в социальных сетях Эверет. К концу одиннадцатого класса те девчонки окончательно пропали из галереи у нее в телефоне. О том случае мы больше не вспоминали.

Когда я выхожу из-за почтового ящика, Акил замечает меня и радостно машет рукой. Он один. Девицы в шелковых майках и с напомаженными губами куда-то пропали, растворились в очереди у кассы ботсада. В кои-то веки я радуюсь, что живу в большом городе. Торопливо пригладив челку, я лавирую между колясками и велосипедами, пока не оказываюсь лицом к лицу с Акилом Аббудом. Он расплывается в такой счастливой улыбке, что у меня вспыхивают щеки. Мы обнимаемся – теплая кожа, худые руки, – неловкий бессловесный диалог: «Так можно? Ты этого хочешь?» Локоть Акила задевает край скетчбука, и я задвигаю воспоминания о ресторане подальше.

– Готов к экскурсии? – спрашиваю я.

Акил берет меня под руку.

– Еще как готов.

Групповой чат в мессенджере

Ариэль:

Привет, девчонки, простите, что пропала.

Эверет:

НУ НАДО ЖЕ КТО ЯВИЛСЯ

Ариэль:

Ладно, это я заслужила.

Джиа:

Ариэль! У тебя все хорошо? Мы тут переживаем немного

Ариэль:

Да, все хорошо. Просто учеба сплошняком была на этой неделе.

Джиа:

Вот видишь, Эверет, я же тебе говорила, что ей там в Бристоне вздохнуть некогда!

Эверет:

Угу

Ариэль:

Правда, извините за доставленное беспокойство

Джиа:

О, все норм. Как твоя учеба?

Эверет:

И, что куда важнее, как там ВЕЧЕРИНКИ? Познакомилась с симпатичными парнями? Завела новых подруг? Нашла нам ЗАМЕНУ?

Ариэль:

Во-первых, вы совершенно незаменимы

Эверет:

Это само собой

Ариэль:

Во-вторых, вечеринки + парни + Ариэль = дохлый номер

Эверет:

ЗАНУДА

Ариэль:

Ваша штатная кайфоломщица

Эверет:

Эххххххххх

Ариэль:

Ой ладно, как вы там сами? Как там дела с мюзиклом, Эверет? Джиа, как там Акил? Вы с ним еще встречались?..;)

Эверет:

Дела отлично! Режиссер попросил меня прислать ему на электронку идеи, как осовременить мюзикл, и вчера вечером я их ему отправила 🙂 А завтра уже прослушивание! Я сейчас в репетиционной

Джиа:

Оооо, удачи!

Ариэль:

Все будет супер! Ты звезда!

Эверет:

Спасибо, спасибо! И ДА ДЖИА как там Акил?? Нужны ПОДРОБНОСТИ

Джиа:

Вообще-то вчера мы ходили на фермерский рынок

Эверет:

??????!!!!!

Ариэль:

С этого места поподробнее.

Джиа:

Да ничего особенного! Он сказал, что никогда там не был, и попросил показать, где там что

Эверет:

АГА КОНЕЕЕЧНО никакие ЭКСКУРСИИ по фермерским рынкам парней не интересуют!!! ОН НА ТЕБЯ ЗАПАЛ

Ариэль:

Тут не поспоришь.

Эверет:

ГОВОРИЛА ЖЕ

Джиа:

Да мы просто гуляли и болтали :) Ничего такого.

Эверет:

Не хватает подробностей

Джиа:

Ну, можем попозже видеосозвон устроить, и я расскажу вам больше, хехе

Эверет:

Я за!! Завтра вечером?? В восемь вечера по Нью-Йорку? Ариэль-то ждать???

Ариэль:

Да-да! Я в деле.

Эверет:

Запишите-ка это кровью, мисс

Ариэль:

Что за средневековые повадки?

Джиа:

Уговор, завтра вечером :) И, Ариэль, если у тебя не получится, просто предупреди нас ♥

Эверет:

Не предлагай ей путь к отходу.

Ариэль:

Прямо сейчас пишу кровью «В ПЯТЬ ВЕЧЕРА ПО ТИХООКЕАНСКОМУ ВРЕМЕНИ»

Эверет:

Молодец!!! А я тут пока спою ТИЛИ-ТИЛИ-ТЕСТО

Ариэль:

ЖЕНИХ И НЕВЕСТА

Джиа:

Ненавижу вас

Эверет:

Хех

11

Эверет

Что мы говорим себе перед прослушиванием:

У тебя все получится.

Даже если ты всей душой радеешь за интерсекциональный феминизм и надеешься, что все претендующие на роль Милли девчонки выступят наилучшим образом, в данный конкретный момент своей жизни ты готова УДЕЛАТЬ ИХ ВСЕХ. Эта роль – твоя.

Какие там слова? Я сама поведу свой марширующий оркестр, сама буду бить в барабан[33]. В барабан ведь, да? Точно?

Эмоции – это главное! Ты – Барбра Стрейзанд, а Барбра Стрейзанд – ты. ПРОДЕМОНСТРИРУЙ ЭМОЦИИ ИЛИ УМРИ.

Так, стоп – у тебя что, помада на зубах?

– Валери Джонсон? Твой выход.

Валери стискивает мою руку с такой силой, что я опасаюсь, как бы она не выжала ее досуха. Валери вскакивает с места и отправляется вслед за Страшной Леди с Планшетом в зал для прослушиваний – красное платье-чарльстон колышется в такт ее шагам.

Я нервничаю. Два десятка толпящихся в коридоре девчонок, конечно же, тоже в платьях-чарльстон, разномастных перчатках и фальшивых жемчугах. Мне невдомек, как всем им пришло в голову, что надо взять с собой в летний лагерь наряд в стиле 1920-х.

Самое подходящее, что у меня нашлось, это бледно-голубое платье, которое мама купила мне в «Блумингдейл» прошлой весной. Помню, расщедрилась она так, потому что пропустила мой дебют в роли Салли Боулс в «Кабаре». Они с папой были в командировке, которая «неожиданно затянулась». Они владеют сетью свадебных бутиков, в которую входят три магазина в Квинс, Атланте и Лос-Анджелесе. Но тут маме предложили открыться в Лондоне, бизнес процветал, поэтому ей пришлось превратить сеть в международную, и вскоре бутики «Лилиан» появились в Лондоне, Париже и Милане. Для родителей Огайо – какое-то непонятное захолустье, и упоминают они его лишь мимоходом, когда заговаривают зубы деловым партнерам. Когда я отправила им сообщение о том, что доехала, папа ответил: «Здорово, котик!» – и не написал ни слова, поскольку твердо настроен стать родителем года. Зато Ариэль и Джиа прислали мне сегодня утром триста сообщений с пожеланиями удачи – в компенсацию за радиомолчание родителей.

Аккомпаниатор начинает играть вступительные аккорды, и я, хоть мне и не следовало бы подслушивать, напрягаю слух, когда Валери запевает под бодрую мелодию. Она исполняет первый куплет «Сгодится все»[34], который до нее спела уже натурально половина собравшихся здесь девчонок. Поет она неплохо, но не гениально. Высокие ноты не вытягивает, но справляется довольно хорошо. Я бы оценила это на уверенные шесть из десяти.

Кто-то похлопывает меня по плечу, я, вздрогнув, оборачиваюсь – передо мной Чейни. Волосы приглажены немыслимым количеством геля. Как трогательно, что он прикладывает столько усилий, чтобы вписаться в ревущие двадцатые.