Читать онлайн Сказы мордовского леса бесплатно

Куйгорож

В одной деревне, но не в нашей, далеко от города, жили два брата. Давным-давно, много лет назад…

Так вот, одного брата звали Кежай, а другого – Пятай. Кто из них был старший, а кто младший – никто не помнит.

Пока Кежай и Пятай молодыми были – сильно дружили, а как женились – решили рядом жить, соседствовать. Но год за годом стали они разлаживаться. Нехорошо это для родных-то братьев, да деваться некуда. Один брат, Кежай, богатеть начал, жена его Цеца, родила ему трех красавцев сыновей. А другой брат, Пятай, никак окрепнуть не мог: жена Акуля детей ему не принесла, а одному дом поднимать год от года все тяжелей и тяжелей было.

Так дожили они почти до самой старости. Кежай своей семьёй жил и с братом знаться не хотел. Пятай силы терял, и как они с Акулей не старались, но дом их все больше в землю врастал, уже и на крыше березки проросли. Яблоньки в саду высохли. Хлев покосился, и только один старый конь там жил, да сквозняк гулял. Конь на сквозняк хвостом махал, словно крестом себя охаживал – вверх-вниз, вправо-влево, вверх-вниз, вправо-влево. Этим, наверное, и спасался.

***

Вот, пришла новая весна. Вывел Пятай коня в поле, воткнул палку-соху в землю, плуг-то тогда даже не у всякого богача был… Вот, воткнул, значит, Пятай соху, а конь стоит, не идёт. Пятай вожжами его стегает, а конь только хвостом открещивается, но двинуться не может – нет сил у старого коня.

Промучился Пятай с конём до вечера и пришёл домой чёрный от горя. Сел за пустой стол и говорит жене:

– Пропадём, Акуля, мы с тобой в этом году. Обессилел наш конь, не могу я поле вспахать и засеять… Осталось мне только трубку курить, а тебе табак нюхать…

– А ты к брату своему сходи, к Кежаю, – говорит Акуля. – Ты много лет ничего не просил у него. Неужели он родному брату не поможет?

На следующее утро пошёл Пятай к брату. Тот его во дворе принял, кислым квасом напоил, а в дом не повёл. Стал Пятай его о помощи просить, а Кежай морщится, не хочет брату помогать. Вернулся Пятай домой – только слезы в бороде принёс.

– Эх, Акуля, не хочет Кежай знаться со мной бедняком, – говорит жене. – Сказал, мол, отдай мне своё поле, я тогда вас буду квасом поить. А с его кислого квасу сытости нет – только живот пучит… Не будет помогать нам Кежай.

И решила тогда Акуля по-своему дело выправить.

***

В те времена в каждой деревне жил знахарь или знахарка. Да и сейчас, бывает, живут, только знать надо – кто… Такой знахарь многое ведает, где травы какие полезные, где вода живая, когда дождь будет и какой урожай случится. Всю деревню на себе держит – то человека вылечит, то из скотины хворь выдует. Но и боялись люди такого знахаря тоже. Тот, кто беду отводит, может беду и наслать. Да, и что нужно знахарю за его работу – не всякий поймёт. У кого золото просит, у кого лишь одно яблочко, кому сам даст горсть медяков, а кого сразу с порога прогонит. Да… боялись таких…

Вот, пошла Акуля к такому знахарю, колдуну… Как его звали не скажу… Повела к нему коня – вдруг колдун слово какое скажет, травки или настоя даст, и у коня опять силы появятся землю пахать.

Приходит к колдуну, а тот на коня даже не сморит. Говорит:

– Глупая баба, старый конь – не больной. Я от болезни вылечить смогу, а от старости нет. Молодость вернуть нельзя.

– Что же делать нам, атя*? Ведь умру я с мужем своим от голода, – взмолилась Акуля. [*атя – в мордовской культуре: дед, старейшина, уважаемый мужчина, хозяин – прим. авт.]

Ещё больше хмурится колдун, да носом сопит.

– Ладно, помогу я тебе, – говорит. – Дай свой платок.

Дала баба ему платок свой, а сама дрожит от страха. Знахарь платок взял, разжёг пучок травы и над дымом платком помахал, к лицу своему поднёс и зашептал что-то.

– Забирай свой платок, Акуля, да на голову его больше не надевай и в церковь его не носи. А что делать дальше я тебя научу…

Вернулась Акуля домой простоволосая и говорит удивлённому мужу:

– Езжай завтра в лес, что за дальним оврагом. Езжай кривой дорогой, той, вдоль которой синие цветы и нет жёлтых. По сторонам не смотри и с телеги не слезай. В середине леса найдёшь дуб, в дубе – дупло, а в дупле – совиное гнездо. Возьми в гнезде яйцо, которое в руку ляжет, заверни в мой платок и привези то яйцо мне…

– Так зачем тебе совиное яйцо, Акуля? – оторопел Пятай. – Скоро утки прилетят, я тебе утиных добуду.

– Делай, что сказала! Из того совиного яйца я нам помощника выведу. Куйгорожа!

Махнул рукой Пятай, подумал, что ума лишилась старуха от свалившейся беды. Всю ночь не спал, думал, что делать…

***

Но на утро запряг Пятай старого коня, сел в телегу и поехал в лес за дальний овраг.

Видит – ведут в лес три дороги, одна прямо заходит – широкая, наезженная; вторая – молодой травой поросла, петляет от пенька к кустику, от кустика к деревцу, словно змея ползёт; и третья такая же, только вдоль второй цветы белые да жёлтые, а вдоль третьей – сплошь синие. Подивился Пятай, вспомнил слова своей старухи и повернул на третью дорогу.

Чем глубже в лес Пятай едет, тем темнее лес становится. Уже ветки за шапку цепляют, и дороги почти не видно. Испугался Пятай, что заблудится совсем, перекрестился со страху. Вдруг видит – свет впереди, поехал туда, а там поляна широкая и лес кончается. Между стволами деревню видать – совсем рядом. Пожал плечами Пятай и поехал домой. А сзади из глубины леса сова закричала, словно смеётся над ним.

Приехал. Вышла к нему Акуля.

– Возьми назад платок, Акуля. Нет в том лесу никакого дуба. Только осины и орешник. Не нашёл я тебе яйца.

Но не оставила баба Пятая. Заставила рассказать все до малейшей подробности и, как была, побежала к знахарю.

– Вот, атя, как все вышло, но не нашёл мой старик дуба с совиным гнездом.

Засмеялся колдун:

– Да кто ж в таком лесу крестится?! Скажи своему Пятаю, чтоб не крестился, а то вовсе не вернётся в следующий раз.

Строго-настрого наказала Акуля Пятаю на следующий день не креститься в лесу. Опять почти не спал Пятай. Страшился он старухиной затеи. Но на утро снова отправился в тот лес.

***

Как въехал в лес, Пятай руки себе вожжами связал, чтоб не креститься и не убежать. Так и ехал. Темно, дико, даже мошкара вокруг не летает… И тут кусты расступились. Смотрит Пятай, стоит его телега на серой поляне, небо сверху ветками закрыто, а на земле трава сухая нехоженая. Посередине поляны стоит дубовый столб, старый, чёрный, весь мхом зарос и только бородатое лицо наверху столба вырезанное – чистое. А вместо рта на том лице – дыра тёмная.

Фыркает конь, назад пятится. Тут из рта-дыры змеиная голова как выскочит! И шипит… Отпрянул конь, заржал отчаянно и начал хвостом махать вверх-вниз, вправо-влево, вверх-вниз, вправо-влево… Страшно захохотала сова над головой, помутилось в глазах у Пятая, упал он в телегу и не заметил как у себя во дворе оказался.

Завела Акуля мужа в дом. Спрашивает, что было, а он молчит. Только раскурил трубку – да стучит по зубам его трубка. Побежала Акуля по соседям, вымолила позы* полкувшина, да давай отпаивать старика. Захмелел немного Пятай и рассказал все как было, только про путь домой ничего не рассказал, потому что не помнил. [*поза – мордовский хмельной квас, сладкое пиво, слабоалкогольный напиток – прим. авт.]

Хоть вечер поздний, а пошла Акуля к знахарю опять. И никто не видит, как она туда идёт, словно что-то людям глаза отводит. Только собаки скулят.

Знахарь сердитый, по двору своему с зажжённой веткой кругами скачет, клекочет да каркает, Акулю на двор пускать не хочет.

– Говорил я тебе креститься нельзя! Говорил я тебе креститься нельзя! Зачем такого коня держите? Отдайте этого коня татарам!

Взмолилась Акуля:

– Да как же мы без коня?! Сразу помрём. Ты скажи, атя, что нам делать теперь? Как Куйгорожа добыть?

Успокоился колдун, подошёл к старухе близко-близко, так близко, что его борода её носа коснулась. Замерла Акуля ни жива, ни мертва, пошевелиться боится.

– Вот что, баба. Завтра последний раз твой мужик за яйцом может съездить. Если снова он или его конь крест явят, то ни он, ни ваш конь живыми из леса не выйдут. Если мужик с телеги на землю ступит – тоже добра не видать. Поняла? Если же сделает всё как надо – привезёт тебе яйцо и сам здоровым будет. Иди домой.

Пришла Акуля домой, сама как ведьма. Начала мужа учить-стращать так, что весь хмель из него вышел. Опять не спал Пятай. Еле дождался утра.

***

Подъехал Пятай к лесу и перво-наперво туго привязал коню хвост к подпруге. Дёргает конь хвостом, а махнуть не может.

Потом связал Пятай руки себе вожжами и поехал в лес в третий раз. Как сомкнулись деревья над головой – только трубку свою крепче зубами сжал.

Выехал на знакомую серую поляну. Торчит на месте чёрный столб. Конь пятится. Пятай вожжи натянул, заставил коня стоять. Выползла изо рта истукана змея, шипит, а конь стоит, и Пятай бледный не шевелится. Обернулась змея вокруг головы истукана и стала стекать кругами вниз, как лента свинцовая. Раз круг, два круг, три… И исчезла змея в земле. Закричала вверху сова трижды, да так громко и страшно, что заплакал Пятай. Задрожала земля, застонал истукан, и вдруг начал толстеть и расти вверх. Мох на нем стал лопаться, с боков то тут, то там метнулись ветки черные, узловатые. Раздались ветки вширь и покрылись густой листвою. И, вот, стоит перед Пятаем огромный древний дуб, лицо бородатое в нем еле-еле в бугристой коре угадывается, а там, где рот был – дупло большое.

Так дивно это было, что Пятай бояться перестал. Тронул он коня и подъехал прямо к дубу. Широкий дуб – как телега шириной. Узлы в коре глубокие, как лестница. Развязал Пятай руки и вожжи на сук закинул. А сам прыгнул на ствол и стал наверх забираться.

Добрался до дупла, заглянул внутрь, а там светло, будто дуб изнутри светится. Видит – на дне дупла большое совиное гнездо, а в гнезде – три яйца: одно золотое, другое серебряное, а третье железное, на самом краю лежит. Пятай от такого чуть трубку из зубов не выронил.

Вынул он из-за пазухи старухин платок, обернул им свою ладонь и к золотому яйцу потянулся. Думает: возьму золотое – продам, хватит на молодого коня, новую соху, корову, да ещё и на козу и гусей останется… Да, то ли рукавом задел старик край гнезда, то ли рука дрогнула, но показалось Пятаю, что железное яйцо прямо ему в руку прыгнуло, а рука сама собой его схватила.

Задрожал дуб, затряслась листва, затрещали ветки, и услыхал Пятай голос нечеловеческий:

– Всё, Пятай, выбрал ты яйцо, уходи с миром!

Ослабели ноги у старика, он кубарем прямо в телегу и свалился. Упали на коня вожжи с ветки, и побежал конь. Оглянулся Пятай, а сзади ни поляны, ни дуба, ни столба чёрного, только простые осины стоят. Посмотрел мужик на руку свою, а в руке у него – платок старухин в узелок свернут, а узелке, стало быть, яйцо прощупывается.

Так и приехал домой, молча отдал бабе своей узелок с яйцом, а сам пошёл в церковь – уж больно ему помолиться захотелось.

***

Вернулся Пятай успокоенный, вошёл в дом, видит – сидит его Акуля на печи, почти не шевелится.

– Я, – говорит Акуля. – буду здесь три недели сидеть на яйце, Куйгорожа выводить, помощника нашего, а ты корми меня и пои, ничего не спрашивай.

Пожал плечами Пятай и стал делать все, как старуха сказала. Три недели Акуля на печи сидит, молчит, только ест и пьет, что Пятай ей дает. Пятай без жены в церковь ходит, народу говорит, что заболела Акуля, поп его пожалел даже – стал без оплаты за Акулино здоровье свечки ставить.

И вот, ночью слышит Пятай, что под Акулей затрещало что-то. Испугался он, что это печка валится, подбежал к жене.

А она говорит:

– Не пугайся, Пятай, это яйцо лопается, высидела я Куйгорожа, принимай помощника!

И тут выскочил из-под неё прямо на пол не то человечек, не то змей, не то сова – глазищи огромные, перья ворохом, а из-под перьев хвост чешуйчатый. Обомлел Пятай, ничего сказать не может. А это и был Куйгорож.

– Кик-пик! Кик-пик! – громко запищал Куйгорож. – Болит моя голова, когда работы нет! Давай мне дело, старик! А если дела не дашь – сломаю тут все, что видишь!

– Да как же не дам? – опомнился Пятай. – Тут столько работы, что сто лет все не переделаешь! Вон, люди уже сеять закончили, а я своё поле ещё и не вспахал. Вспаши-ка наше поле и рожь посей, да постарайся, чтоб рожь взошла побыстрей и поспела не позже соседской…

Подпрыгнул Куйгорож, запищал:

– Не боятся руки муки, а ноги – дороги! Если дело есть, то будет сделано!

И тут он завертелся, зашипел, заухал, обратился вихрем и исчез.

Посмотрел Пятай на печку, а старуха его лежит, спит. И он затушил лучину, да спать лёг.

***

Утром проснулся Пятай, подпоясал голодный живот, запряг коня в телегу, да поехал на поле, посмотреть, как работа идёт. Выехал на поле, глядит, а полоска-то его ровной рожью занята, золотые колоски, как волны на озере, колышутся.

Тут уже не с посевом, а с жатвой спешить пора – того и гляди зерна из колосьев на землю падать начнут! Заплакал Пятай от радости такой и домой заспешил старуху обрадовать.

Вбегает в дом, а старуха навстречу:

– Не шуми, – говорит. – там Куйгорож, наш помощник умаялся, на печке спит.

Как только село солнце и засияли первые звёзды, снова выскочил Куйгорож посередь комнаты. Смотрят на него старик со старухой, радуются. А Куйгорож кричит:

– Кик-пик! Кик-пик! Болит моя голова, когда работы нет! Давай мне дело, Пятай! А если дела не дашь – сломаю тут всё, что видишь!

Переглянулись Пятай и Акуля.

– Дело я дам тебе, Куйгорож, – говорит Пятай. – Рожь созрела, убирать надо, а зерно складывать некуда. Поставь новый амбар, в амбаре сделай короба, собери рожь с поля, намолоти зерно и сложи зерно в короба в амбаре…

Подпрыгнул Куйгорож, запищал:

– Не боятся руки муки, а ноги – дороги! Если дело есть, то будет сделано!

Завертелся, зашипел, заухал, обратился вихрем и исчез. А Пятай с Акулей легли спать.

***

Утром вышел Пятай во двор, а там стоит новый амбар дубовый, внутри короба кленовые – полные золотого зерна. Обрадовался Пятай и стал вечера ждать.

Вечером снова выпрыгнул из-за печи Куйгорож. Снова пищит – дела требует.

– Без дела я тебя не оставлю, – смеётся Пятай. – Спасибо тебе за амбар полный зерна! А теперь сделай нам новый дом, старый-то вот-вот рухнет… Да сделай дом большим, светлым, с сенями, да с комнатами! И чтоб печка была большая с трубой, а не как у нас сейчас – по-чёрному… И чтоб дров был запас на целый год!

Не успел он договорить, как Куйгорож подскочил, запищал:

– Не боятся руки муки, а ноги – дороги! Если дело есть, то будет сделано!

Завертелся, зашипел, заухал, обратился вихрем и исчез. А Пятай с Акулей легли спать.

Проснулись – и не понимают, где оказались. Лежат они в кровати железной, на перине пуховой, посреди богатого дома, четыре окна на улицу смотрят, печь большая белая с пирогами стоит, везде ручники, занавески расшитые, пол деревянный, выскобленный, с дорожками тканными, посреди большой комнаты – стол резной, на столе на платке – хлеба каравай лежит. А с печи из-под занавески хвост змеиный торчит – колечком свернулся, да храп слышен…

***

Радуются Пятай с Акулей. Наконец-то они тоже по-людски жить стали!

Решили они со всей деревней радостью своей поделиться – новоселье справить. Акуля побежала по дворам людей приглашать, а Пятай стал думать, как Куйгорожа вечером озадачить.

И на следующее утро не подвёл Куйгорож стариков: утром весь двор был застелен крепкими досками, на которых стояли столы длинные. Покрыты были столы белыми холстинами, а на них – еда всякая: и мордовская, и русская, и татарская, и заморская… да такая славная, что у барина такая еда разве что на свадьбу или на пасху бывает!

Хороший праздник получился – вся деревня собралась. Пятай с Акулей добрыми людьми были, никто на них зла не держал, поэтому все радовались их счастью.

Даже старый знахарь пришёл. Обвёл острым взглядом Пятаево хозяйство и улыбнулся в бороду. Акуля знахаря сразу под руку взяла и в дом повела, подальше от гостей… Боялась она… В доме она стала сразу колдуна благодарить, угощать и спрашивать: чем ей знахарю за Куйгорожа отплатить? Старый колдун отмалчивался, а потом сказал:

– Дай мне, баба, скорлупу того яйца, из которого Куйгорож вышел. И заверни её в тот платок, который я тебе заговорил.

Обомлела Акуля, но дала ему все, что он просил.

Взял колдун платок со скорлупками железными, засмеялся, топнул ногой и исчез, только огонь на лампадке заколыхался, затрещал, да черным чадом пыхнул…

Весёлое было гуляние. Когда село солнце и загорелись звезды, гости разошлись. Все были радостные и кланялись хозяевам. Только Кежай ушёл мрачный, задумчивый: легла ему на сердце зависть к брату.

А Пятай с Акулей счастливые наказали Куйгорожу во дворе все прибрать, да зерно в амбаре поделить на семена, хлеб и фураж. А сами спать легли.

***

Наутро вышел Пятай во двор – на дворе чистота и порядок – загляденье!

Смотрит Пятай, а в воротах брат Кежай стоит, с ноги на ногу переступает.

– Здорово, брат, – позвал Пятай. – отчего не заходишь?

– Шумбрат*, Пятай, вот думал тебе помочь порядок навести, но смотрю ты сам справился… [*шумбрат – традиционное мордовское приветствие – прим. авт.]

Обрадовался Пятай доброте братской, поклонился и говорит:

– Спасибо, брат, но есть у меня помощник…

– Кто такой, покажи его, – запросил Кежай.

Но Пятай уже рот закрыл – вспомнил, что строго-настрого просила жена никому про Куйгорожа не рассказывать!

А Кежай не унимается:

– Пойдём, Пятай, ко мне. Ты вчера меня угощал, а я тебя сегодня угощу…

И как не кричала Акуля, что утро ещё раннее, что работы по дому много, не послушал её старик – так обрадовало его братское расположение, и пошёл он к Кежаю…

А Кежай его как самого дорогого гостя жалует! В красный угол брата усадил, под иконы, и жену Цецу заставил Пятаю прислуживать.

Разомлел Пятай – Кежая обнимает, плачет, любимым братом называет. А Цеца ему все хлебного вина подливает и подливает. И когда захотел Пятай петь, Кежай к нему сразу прильнул:

– Ну, скажи, Пятай, кто твой помощник, ну, скажи, откуда у тебя деньги?..

Смеётся Пятай, головой мотает:

– Велела мне старуха моя ничего не говорить, а я тебе и не могу сказать ничего… Кто он такой – я сам не пойму, а денег у меня, любимый брат, как не было, так и сейчас нет… Но я брату не могу отказать, скажу, что зовут помощника моего Ку… Куйгорож… – и тут упал Пятай под лавку, пьяный он уже был сильно. И уснул…

А Кежай с Цецой переглядываются – пожала Цеца плечами, мол, не знаю кто такой Куйгорож. И Кежай не знал…

Отнесли пьяного Пятая сыновья Кежаевы к дому, да на порог свалили…

***

Вот, Кежай с Цецей сидят у печи, головы теперь ломают: как распознать братнего помощника, да к себе переманить? Ничего не придумали…

Решил Кежай в соседнюю деревню к тёще поехать, совета спросить. А тёща его, говорят, ведьмой была!

Выслушала тёща его рассказ про Пятая и засмеялась:

– А ты говорил, Кежай, что робкий недотёпа твой брат! А он вон какой хитрый и смелый! Потому что большая смелость и великая хитрость нужна, чтобы Куйгорожа добыть… Ладно, научу тебя, что делать, чтобы Кугорож твоим был, а хитрости и смелости, знаю тебе не занимать, раз до сих пор с Цецей моей живёшь… Хватило бы только ума…

Помчался потом от тёщи Кежай в свою деревню, как на пожар – боялся домой затемно не успеть, а по дороге все слова тёщины шептал – боялся забыть.

Вбежал в дом, схватил три свечки, что за иконами с праздника лежали. Позвал сыновей и велел им бежать в лес и принести ему совиное перо. А вечерело уже…

Но слово отца закон! Вздохнули сыновья и пошли совиное перо искать…

Цеце Кежай приказал козий тулуп принести, да шерстью наружу вывернуть. Цеца ничего спрашивать не стала, поняла, что это её мать так придумала. Кежай же взял свечки и скрутил их в косицу…

Не знаю как, но нашли парни совиное перо, принесли отцу.

Взял Кежай перо, свечи, одел тулуп… хотел перекреститься, да лишь рукой махнул и пошёл к дому брата.

***

Тем временем Акуля места себе не находит – муж который час пьяный спит, а солнце уже за лес село, вот-вот звезды на небо посыпятся. Что Куйгорожу приказать? А вот и Куйгорож уже перед ней стоит да пищит своё:

– Кик-пик! Кик-пик! Болит моя голова, когда работы нет! Давай мне дело, мать Акуля! А если дела не дашь – сломаю тут все, что видишь!

Думает Акуля: и амбар у них есть, и зерно в амбаре есть, и дом новый есть, и дрова для печки на целый год… И тут вспомнила – хлев-то у них старый, пустой, только конь дряхлый в хлеву стоит! Говорит:

– Сделай-ка нам хлев самый лучший в деревне. И чтоб поросята в нем были, и козы, и гуси, и лошадей молодых пара, чтоб у всех еды да воды было вдоволь, а у лошадей гривы в косы завиты!

Подскочил Куйгорож, завертелся на хвосте:

– Не боятся руки муки, а ноги – дороги! Если дело есть, то будет сделано!

Зашипел, заухал, обратился вихрем и исчез. А старуха упала на лавку без сил, на мужа облокотилась и уснула…

***

Кежай же к ним во двор тогда вошёл. Видит: перед глазами новый хлев сам по себе вырос! Всё, как ведьма-тёща говорила: «Встанет перед тобой хлев – туда иди, да сразу не входи, встань у ворот под лестницу и жди. Когда свиньи завизжат не входи, когда козы заблеют не входи, прогогочут гуси – зажги свечи и входи…» Трясётся Кежай, но ждёт…

Задрожал вдруг хлев, заскрипел, и услышал Кежай, что завизжали в хлеву свиньи, захрюкали… Ждёт Кежай… Тут захлопали в хлеву ворота и двери, заблеяли козы… Ждёт Кежай… Застонал ветер на чердаке, и загоготали гуси!

Стал Кежай огонь высекать, еле-еле трут запалил и свечи зажёг. Вошёл в хлев. А дальше говорила ему тёща-колдунья делать так: «Иди к лошадям, в клети не гляди, иди прямо, а у лошадей встань. Как увидишь, что у лошадей гривы в косу заплетаются зажги совиное перо…»

Вот стоит Кежай у лошадиного стойла, видит: вихрь вокруг лошадей вьётся, а свечки у него в руке ровно горят! Вихрь-то вьётся, а гривы лошадиные, вдруг, сами собой в косицы заплетаться начали… Зажёг Кежай совиное перо от свечек, махнул им так, как бабка-колдунья учила, и сказал:

– Сову огонь жжёт, змею мороз бьёт. Болят от муки мои руки, запутались ноги, не зная дороги…

Тут как зашатался хлев, затрещали доски, послышался вой и клёкот, упала вся скотина в хлеву наземь, и встал перед Кежаем сам Куйгорож, огромный, страшный, жёлтыми глазами вращает, хвостом, как плетью, машет и кричит:

– Ты от дела меня оторвал, на себя меня призвал, говори теперь, что хочешь!

Сдавило Кежаю горло, аж дышать нечем, просипел он через силу, но все как тёща велела:

– Хочу работу тебе наказать, чтоб не дать и не взять, хочу, чтоб ты мне из песка верёвку свил от земли до неба…

Завыл Куйгорож, хлестнул хвостом, обернулся вихрем и вверх унёсся так, что у хлева полкрыши снёс… Задул Кежай свечи, тулуп сбросил и домой побежал ждать. О том его ведьма-тёща тоже научила…

***

И так он дома почти до утра сидит, никого к себе не пускает, ни с кем не говорит, а только хлебное вино пьёт.

И вот заскрипел его дом, застучали ставни, и явился перед ним Куйгорож, перья грязные, хвост змеиный по полу бьёт, глаза круглые огнём сверкают. Говорит Куйгорож:

– Не могу я пока твоей работы сделать… Покуда не придумаю как из песка верёвки вить, ты – мой хозяин… Но и думать я не могу – болит моя голова, когда в руках работы нет! Давай мне дело, Кежай! А если дела не дашь – буду ломать тут всё, что видишь!

Сказала тёща-колдунья Кежаю как Куйгорожа себе получить, а о том, что ему всегда дело давать надо – не сказала! Растерялся Кежай…

А Куйгорож тут как хвостом щёлкнет, так с полки образа-то все и посыпались, и кувшин, что на столе стоял – раскололся, хлебное вино на пол потекло…

– Нет! – закричал Кежай. – Не надо ломать… Есть дело для тебя! Там, за полем моим, болотистая пойма, осуши болото, чтоб луг заливной стал!

Усмехнулся Куйгорож. Зашипел, заухал, обратился вихрем и исчез. А Кежай упал без чувств…

***

На следующий день сыновья с поля пришли, дивятся, рассказывают, что там, за полем, болото вдруг пропало, а стал луг заливной чистый, мужики было кинулись луг делить, рядиться, а тут барин с казаками приехал и выпорол всех мужиков… Сыновья Кежая еле ноги унесли, но следы от казацких плетей на спинах принесли…

Сидит Кежай, вечера ждёт, мрачнее тучи.

Наступил вечер, село солнце, зажглись звезды. Распахнулось окно со звоном и встал перед Кежаем Куйгорож. Кричит:

– Не придумал ничего – болит моя голова, когда в руках работы нет! Давай мне дело, старик! А если дела не дашь – буду ломать тут всё, что видишь!

А Кежай-то весь день решал, чем Куйгорожа озадачить, но вроде всё есть у Кежая, что крестьянину нужно. Думал он думал, а что придумал и говорит:

– Сделай так, чтобы всё зерно в моем амбаре в золото превратилось.

Зашипел Куйгорож, кричит:

– Нет, жадный старик, превращать рожь в золото – это не работа, а колдовство! Ты мне дело заказывай, а то… – щёлкнул хвостом, и поломались в доме все половицы…

Упал Кежай на колени и взмолился:

– Стой, Куйгорож, стой. Будет тебе дело. Поставь мне за огородом пасеку на сто ульев, да чтоб пчелы были до нектара жадные, и я мог каждую неделю мёд качать!

Захохотал Кугорож. Зашипел, заухал, обратился вихрем и исчез. А Кежай застонал, на бок повалился и прямо на полу уснул…

***

На следующий день просыпается он, а на улице вся деревня шумит. Говорят, что утром вышла барская дочь в сад на цветы посмотреть, а там пчелы на неё набросились-покусали, да так что теперь несчастная в горячке лежит! Барин разгневался и приказал казакам в деревне найти того, кто без его ведома пасеку завёл, да в кандалы того заковать, а пасеку сжечь…

Побежал Кежай к себе за огород, смотрит – а там пасека огромная, ульи как бочки стоят, сто колод. И пчелы тучами летают, в ульи нектар несут, гудят так, что своего крика не слышно. А по деревне уже казаки скачут…

Поспешил Кежай огородами к брату Пятаю. В ноги к нему бросился. Повинился-покаялся.

– Прости, брат родной. Прости, Акуля! От зависти я умом тронулся. Заберите назад своего Куйгорожа, а то я погибну и семья моя со мной.

Сидит Пятай: не знает, что делать? А Акуля уже к знахарю бежит… Прибежала к старику, а тот её в дом к себе ведёт, за стол сесть предлагает. Но отказывается Акуля. Говорит:

– Беда у нас, атя, брат моего Пятая от зависти решил Куйгорожа переманить, да горе накликал… Казаки его ищут, дом ломают, сыновья с его бабой в лес убежали, того и гляди слуги барина к нам придут… Научи, что делать!

Покачал головой старый колдун:

– Говорил я тебе, баба, никому про Куйгорожа не рассказывать… Ну, да ладно, помогу я тебе… Вот возьми платок свой заговорённый и скорлупки железные и сделай, как тебе скажу…

Пришла Акуля домой, села на лавку рядом с мужем, узелок в руках теребит, ни слова ни говорит. И Пятай сидит молчит, только вздыхает… А Кежай рядом – слезами умывается и бородой утирается…

Наступил вечер, село солнце, упали на небо звезды. Ударил гром, с потолка сор посыпался – это Куйгорож встал перед стариками. Стоит и пищит пронзительно:

– Кик-пик! Кик-пик! Голова болит! Не дадите работы – всё разрушу, что видите!

Встала Акуля перед ним, бросила в ноги ему заговорённый платок и говорит:

– Вот тебе, Куйгорож, платок с головы твоей матери, в котором ты на свет появился, встань на него, как я тебе велю!

Встал Куйгорож на платок и сойти с него никак не может! А Акуля рассыпала на платок вокруг его ног скорлупки железные и говорит:

– Вот, Куйгорож, стены твои родные… Такая тебе работа от меня: построй из них себе дом без окон и дверей, и живи в нём! Забери в свой дом всё, что твоё, а что наше – нам оставь…

Посмотрел Куйгорож на Акулю, поклонился и сказал:

– Ты, Акуля-ава*, та, которая меня три недели высиживала, не спала и не вставала, ты меня на этот свет вывела! Я понял тебя, и сделаю всё как ты сказала. [*«Ава» у мордвы: старшая в роду, мать, хозяйка, уважаемая женщина – прим. авт.]

Хлестнул Куйгорож хвостом так, что печь развалилась. Зашипел, завертелся, в вихревой столб обратился…

Видят старики: на платке скорлупки железные стали в яйцо собираться, да так, что ни трещинки, ни ямочки не видно. Когда осталось встать последней скорлупке, ударил страшный гром, заволок все вокруг серый дым, и ослепила глаза молния…

Продрали глаза старики, огляделись: сидят они на земле посреди пыльного двора, вокруг забор старый гнилой, дома нового нет – стоит старая изба чёрная, покосившаяся, без трубы… и амбара нет, и прогнивший хлев пустой… только видать при свете луны, как старый конь в хлеву хвостом машет вверх-вниз, вправо-влево. А рядом с ними – платок на земле лежит, на платке – яйцо железными боками блестит…

Дотронулся Пятай до яйца, а оно горячее! Завязал Пятай платок вокруг яйца. И тут поднялся ветер, свист и клёкот. Спустилась с неба огромная сова, схватила узелок и улетела за овраг в чёрный лес…

А на утро пришли из леса Цеца с сыновьями. Смотрят на свой дом, который казаки поломали, печалятся…

И решили тут Пятай с Кежаем вместе одним хозяйством жить – так и простору больше, и рукам проще, и душе легче. И всё, что Куйгорож до того строил, они сами вместе сделали, ещё лучше – ведь когда дружно и вместе работа делается, то всё крепче любого колдовства получается!

Вирява

Давно это было. В селе, которое отсюда далеко: за лесом и за большим холмом – жила одна семья. Хорошая, дружная. Муж и жена добрые, работящие, и детки у них замечательные. Старшая дочь – красавица, от мамы не отходит, во всем ей помогает, отца с работы поклоном встречает, воды ему подносит и вышитый ручник подаёт. Младший сынок – всей семьи любимец, любопытный, шустрый. Мать только вздыхает и головой качает, когда он штаны на коленке раздерёт или с чердака свалится… А отец, Тетяй, смеётся – мальчишка должен шишки набивать, чтоб потом по жизни идти, не спотыкаясь – а сам его балует.

Но бывает так, что тёмные тучи тёплое солнышко вдруг закрывают. Бывает так, что снег летом падает, а зимой дождь идёт… Случилась у них беда – заболела любимая мамка и померла. А перед смертью подозвала она к себе детей и говорит:

– Детки мои, уйду я скоро от вас так далеко, что не вернусь больше. На память обо мне возьми ты, любимая моя старшая дочь, Патяка, моё серебряное колечко, которое мне от матери и ее матери досталось. А ты, ненаглядный сынок мой, Анелька, возьми медный браслет, которой мне от отца моего и его отца перешёл…

На третий день похоронил Тетяй жену, все сделал как положено. А деток в это время соседи кормили.

Стали жить они втроём. Патяка изо всех сил старается, веретёнышком вертится. Отца кормит, братика одевает, за скотинкой смотрит, но маленькая она, тяжело ей. Анелька берётся ей помочь, да он ещё меньше.

Прожили они так год. Да как прожили? Промучились! Все на селе видели это, жалели. Даже поп к Тетяю приходил, шептался о чём-то долго, а потом ушёл, кряхтя и охая.

И вот вечером подозвал Тетяй детей за стол и говорит:

– Тяжко нам так жить. Жалко мне тебя, любимая Патяка, горько смотреть на тебя, Анелька. Каждый раз как я на работу ухожу и вас тут оставляю – сердце моё сжимается, а из глаз слезы льются. Трудно сейчас, а когда ты, Патяка, замуж выйдешь и к мужу уйдёшь – так совсем невмоготу будет. Нужна нам женщина в доме, дети. Будет мне хозяйка, а вам матушка.

– Ушла наша матушка, – говорит Патяка. – Ушла и не вернётся никогда. Но на то, как ты сохнешь, Тетяй, нам тоже смотреть горько. Женись, Тетяй, будет тебе подмога, а мы как-нибудь с мачехой приживёмся.

И поклонились дети отцу…

***

Как только сжали рожь, поехал Тетяй в соседнюю деревню, где жила одна молодая вдовица, которую ему сговорили. И вернулся домой с новой женой… Свадьбу играли скромно и недолго, но всё село радовалось за него: всем молодая приглянулась! Даже Патяка наконец-то улыбнулась, увидев отца счастливым.

Вот, подвёл Тятяй детей к новой жене и говорит:

– Дети мои, вот ваша мачеха, Одава, будет теперь вам матушкой. Жена моя верная, вот дети наши с тобой, люби их, а они тебя без заботы не оставят.

Так и зажили…

***

Только не взлюбила Одава детей. Уйдёт Тетяй работать, а она тут же браниться принимается. Как Патяка и Анелька ни стараются – ей всё не так и всё мало. Злая она оказалась и хитрая.

Вот, пришёл однажды Тетяй с работы, а Патяка к нему бросилась жаловаться, что, мол, мучает Одава, тяжёлой работой нагружает и не кормит почти. Но не верит Тетяй, он видит, что жена улыбается, хлеб и молоко на стол ставит, Анельку обнимает, а на слова падчерицы вздыхает горестно.

Ещё и ещё раз пробовала Патяка рассказать отцу все правду про мачеху, да только разозлила его.

Одава видит, что Патяка не унимается и однажды, когда Тетяя дома не было, посадила детей в телегу и повезла в лес. Увезла в лес далеко в самую чащу, бросила их в медвежью яму и говорит:

– Не хочу с вами жить. Я Тетяю скажу, что вы сами в лес ушли и сгинули. Мне он поверит.

И уехала…

***

Поплакали дети, страшно им, но делать-то нечего: надо как-то спасаться!

Выбрались они из медвежьей ямы, куда идти не знают – пошли куда глаза глядят… Идут, за руки держатся, а день уже кончается и темно в лесу становится.

– Страшно мне, Патяка, – плачет Анелька.

Сестра отвечает:

– А ты за браслетик матушкин держись и страшно не будет…

Так идут, через кусты продираются. И вдруг видят – огонёк сквозь ветки пробивается. Сначала думали померещилось. Но чем дальше на огонёк идут, тем он ярче и ярче.

И вот вышли они на поляну незнакомую. Кругом деревья стоят могучие, а на небе первые звезды загораются. Вся поляна крапивой поросла и чертополохом колючим. Стоит на поляне дом высокий, крыша дубовой корой покрыта. А вокруг дома забор из черных брёвен – каждые четыре бревна кверху острые, каждое пятое бревно словно с головой человеческой!

Подошли дети к воротам, смотрят: в окошках свет горит, а из-под крыши дымок пробивается и вкусной похлёбкой пахнет.

Как бы страшно не было, но голод сильнее любого страха! Подхватил он детей и прямо в дом привёл…

Встали они в дверях горницы, смотрят: у стены стоит печь большая, над печью дым клубится, в печи горшок огромный чугунный, в нём что-то варится, шипит да булькает, вдоль других стен – сундуки да короба железом обитые, по стенам полки с горшками и корзинками, под потолком пучки трав, кореньев и грибов развешаны… Посреди комнаты – стол большой тяжёлый, а у стола старуха стоит: высокая, плечи как у мужика широкие, живот впалый, шея дряблая, глаза будто жёлтым светом горят, изо рта зуб торчит острый, седые волосы в толстые косы заплетены, а из кос то ли косточки, то ли палочки торчат, на спине горб выпирает, а на горбу сова сидит и тоже жёлтым глазом светит…

И говорит старуха скрипучим хриплым голосом:

– Что же в дверях встали гости незваные? Или вы никогда лесную бабу Виряву не видели?

Отвечает ей Патяка с поклоном:

– Здравствуй, бабушка Вирява, не прогоняй нас, дай переночевать и накорми, чем сможешь…

Засмеялась Вирява:

– Ладно, знаю я что с вами приключилось! Как вас мачеха привезла… так мне ветры лесные всё про вас рассказали.

Накормила Вирява детей, отвела в подклеть, постелила трав лесных сухих и там уложила. Ухнула на вирявином горбу сова три раза – дети и уснули.

Наутро дети как проснулись, вышли к Виряве, поклонились.

– Спасибо тебе, добрая бабушка Вирява, – сказала Патяка. – Надо идти нам домой, а то отец наш Тетяй, наверное, ночь не спал – нас искал, беспокоился…

Усмехнулась Вирява, облизнула свой зуб и сказала:

– Некуда вам идти, детушки, никто вас не ждёт… Да и вы дороги отсюда не знаете, а я вам её не покажу! Вы теперь у меня останетесь… Ты Патяка будешь мне работницей, да и братец твой мне пригодится…

***

Так и зажили Патяка и Анелька у Вирявы.

Девочка во всём Виряве помогает, да премудростям лесным учится, а Анелька пучки травы перевязывает, да грибы сушёные перекладывает. Каждый вечер провожала Вирява детей в подклеть, сова на её горбу три раза ухала и спали дети до утра не просыпаясь… Так и жили почти до самой весны.

Однажды видит Анелька, что сестра его сидит у окна и слезами горючими умывается.

– Что случилось, сестрица, почему ты плачешь? Пальчик уколола или зверь лесной напугал?

Отвечает Патяка:

– Услышала я, братик мой, что задумала Вирява недоброе. Хочет она меня за своего брата замуж отдать, а тебя на свадьбе съесть!

– А давай мы ей браслет матушкин медный отдадим, – предложил Анелька. – Может быть, она от нас отступится?

Так и сделали. На следующий день отдали они медный браслет Виряве. Браслет Виряве понравился, стала она на него любоваться и забыла про свадьбу…

Так прожили они всё лето до осени.

Патяка научилась в лесу ягоды и корешки целебные находить, а Анелька стал из дерева такие фигурки вырезать, что от настоящих людей и зверей не отличить! А по вечерам Вирява им засиживаться не давала, сама в подклеть провожала, сова на ее горбу три раза ухала, и дети засыпали до самого утра…

***

Но однажды видит Анелька, что сидит его сестра у колодца и горючими слезами заливается. Подошел к ней и спрашивает:

– Что случилось, сестрица, почему ты плачешь? Ведро в колодец уронила или птица лесная напугала?

Отвечает Патяка:

– Услышала я, братик мой, что опять задумала Вирява недоброе. Снова хочет она меня за брата своего замуж отдать, а тебя на нашей свадьбе съесть.

– А давай, сестрица, мы ей серебряное колечко матушкино отдадим, – предложил Анелька. – Может быть, она от нас и в этот раз отступится?

Так и сделали. На следующий день отдали они Виряве серебряное колечко. Колечко так понравилось Виряве, что стала она на него любоваться и забыла про свадьбу…

Стало быть, прожили они у Вирявы ещё и зиму…

Патяка во всём Виряве помогала, зелья и позу волшебную с ней варила, а Анелька научился ветры слушать, да по снежинкам и палочкам угадывать – какая погода будет и много ли снега выпадет.

Но, каждый раз, как только темнело, Вирява вела детей в подклеть, велела ложиться спать, сова на её горбу три раза ухала, и дети засыпали, а просыпались лишь когда звёзды на небе гасли…

***

И вот, ранней весной, когда только начал сходить снег, увидел Анелька – идёт его сестра, несёт подснежники, а сама от горя бледная и каждый цветок оплакивает…

Бросился к ней Анелька и спрашивает:

– Что же ты сестрёнка так убиваешься? Почему нежные цветочки горькими слезами поливаешь? Ты что ли лукошко потеряла или пень трухлявый тебе чудищем лесным показался?

А та ему говорит:

– Узнала я, Анелька, что последний день мы с тобой видимся… Чудище лесное – это вирявин брат. Не хочет он больше ждать! И свадьбы никакой не хочет… Придёт он сегодня ночью и заберёт меня к себе глубокую нору, а тебя Вирява съест… И нет у нас уже ни браслета медного, ни колечка серебряного, чтобы откупиться!

Задумался Анелька и отвечает:

– Не плачь, сестрица, обхитрим мы Виряву и сегодня же от неё убежим!

Взял Анелька два брёвнышка, которыми он для Вирявы забор чинил, взял ножик острый и вырезал из брёвнышек двух кукол. Да таких на Патяку и Анельку похожих, что никто не отличит! Одели дети кукол в свои одежды и у себя в подклети спрятали. Потом взял Анелька воск, размял его, скатал четыре шарика и залепил воском уши себе и сестре…

Как только солнце за деревьями спряталось, пришла Вирява сердитая и сразу погнала детей в подклеть. Легли дети на свои травяные постели и глаза закрыли. Сова на вирявином горбу три раза ухнула, и Вирява ушла.

Но дети крика совы не слышали и не уснули! Они встали, вместо себя положили деревянных кукол, а сами вытащили воск из ушей и спрятались…

В полночь закачался дом, засвистел ветер под крышей, затрещали деревья вокруг – это пришёл чудище лесное вирявин брат.

Открылась дверь в подклеть, и встали на пороге Вирява с братом. Дети от страха сжались и даже дышать боялись…

– Где моя невеста?! – закричал, словно ворон прокаркал, вирявин брат.

– Вон, она, – указала Вирява. – До самого утра будет крепко спать. Забирай девчонку, только братишку её мне оставь… Я девку хорошей знахаркой обучила, будет крепкой тебе хозяйкой!

Схватил чудище куклу-девушку и говорит:

– Как же крепко она спит, даже не шевелится!

Выбежал за порог. Зашатался дом, зашумели деревья – это брат Вирявы улетел.

А сама Вирява схватила куклу-мальчика и побежала к себе в горницу…

Через некоторое время слышат дети, как Вирява воет, да так сильно, что все волки вокруг и собаки в дальних деревнях тоже завыли! Заглянули дети в горницу, а там Вирява скрючилась у печки, бьётся об пол головой. Застрял зуб у Вирявы в деревянной кукле, и что бы она не делала – он только глубже застревает!

Изловчились дети и опрокинули огромный горшок с печки прямо на Виряву. Тот всю старуху целиком и накрыл! Вирява кричит, мечется, но горшок чугунный, тяжёлый, вырваться ей не даёт.

Дети взялись за руки и, что есть сил, побежали вон…

***

Бегут они, бегут, да вдруг Анелька встал, как вкопанный. Говорит:

– Что же мы, сестрица, про браслет и колечко матушкины забыли? Нам они матушкой завещаны. Нельзя их Виряве оставлять. Я вернусь и их заберу!

Как Патяка не просила брата не делать этого, он не слушал. Видит Патяка, что не уговорить брата, и велит ему так:

– Иди Анелька, только не пей из чашки, которая у Вирявы на столе стоит!

Вернулся Анелька в дом Вирявы. А там от перевёрнутого горшка жар и пар идёт – это Вирява злится и вертится, по горшку ногтями скребёт.

Ищет мальчишка браслет с колечком, а в горнице всё жарче и жарче. Того и гляди, горшок от жара лопнет и вырвется Вирява! Наконец, нашёл Анелька браслет и колечко, положил себе в шапку, а сам – потом обливается, жаждой мучается. Увидел: на столе стоит чашка с холодной водой. Подумал: от одного глотка ничего не случится – и отхлебнул… А потом почувствовал, будто падает.

Тут в горницу вбежала Патяка. Не смогла она уже ждать брата, не вытерпела. Да и небо светлеть начало. Того и гляди – вирявин брат опомнится и к Виряве вернётся!

Видит Патяка: всё в горнице перевёрнуто, горшок чугунный раскалился так, что пол под ним дымиться начал, а у стола стоит барашек беленький: на одном рожке у него колечко серебряное, на другом браслет медный. Смотрит барашек на Патяку глазами Анелькиными, виноватыми…

Всё сразу поняла Патяка. Схватила с полки бутылочку, перелила туда воды из вирявиной чашки, повязала барашку верёвочку на шею и побежала с ним в лес.

***

Три дня и три ночи не останавливаясь бежали они, пока не выбежали из дремучего леса.

И вот однажды выезжает Тетяй со двора, смотрит – идёт ему на встречу девочка, худенькая, грязненькая… ведёт на верёвке барашка, такого слабенького – еле на ножках держится. Сжалось сердце Тетяя, жалко ему стало девочку, взял он кусок хлеба, что был с собой, и протянул девочке.

Девочка поклонилась Тетяю в пояс и в ответ протянула ему на ладошке браслет медный и колечко серебряное… Зарыдал Тетяй и хлеб на землю уронил… Узнал он дочь свою любимую и обнял крепко! А барашек к хлебу подскочил и съел его в один миг, а потом вздохнул тяжело по-человечески и отошёл в сторону…

Как только Одава увидела, кого Тетяй на руках в избу внёс, так тут же сама упала. Тетяй подумал, что это она от радости. Он и сам от счастья был словно пьян – ведь год своих деток, пропавших, оплакивал!

Ну, Одава опомнилась, стала суетиться, баньку истопила, повела девочку мыться. А там, в бане, ей пригрозила, что, мол, если только попробует отцу сказать, кто их с братом в лес отвёз, то не видать Патяке жизни!

И как ни спрашивал отец – молчала Патяка, не говорила, где была и что с ней и братом случилось. Только за барашком следила и по головке его гладила…

Погоревал Тетяй, что сын так и не нашёлся, но зато дочь вернулась!

***

Стали они дальше жить.

Тетяй барашка хотел в хлеву держать, но Патяка вымолила, чтобы барашек с ней оставался.

А Одава поначалу терпела, потом опять стала девочку бранить да всякой работой нагружать… Патяка молчала, и ничего отцу про это не говорила. А вот барашек каждый раз, когда Одава на Патяку ругалась, вдруг начинал злиться и норовил мачеху боднуть или копытом ударить.

Подумала Одава, что это не спроста – словно понимает барашек человеческую речь! И вот однажды подкралась она и услышала, что Патяка с барашком как с родным братом разговаривает, Анелькой его называет, обещает его спасти. А барашек как будто её понимает – то копытцем стукнет, то головой кивнет…

Всё поняла Одава и стала просить Тетяя барашка зарезать. Тетяй противился. Видел он, как дочка барашка любит… Но Одава не унималась, начала она в тайне скотину портить. А потом говорит Тетяю:

– Видишь, привела твоя дочь больного барана, от него наша скотина падает, того и гляди вся передохнет. Зарежь барашка, а то по миру пойдём.

Тут Тетяю возразить было нечего…

На следующий день взял он нож острый, вывел барашка во двор, подвёл к колоде… Думал – дочь будет плакать и просить не резать барашка, а Патяка вдруг спокойно сказала:

– Разреши мне, батюшка, своего барашка перед смертью водой напоить!

Тетяй удивился и разрешил, сам стоит рядом и затылок чешет…

А Патяка достала свою бутылочку, прошептала что-то на ухо барашку и плеснула ему из бутылочки в рот.

Тут хлопнул воздух, разлетелась в стороны шерсть, и обратился барашек в голубя! Тетяй от такого чуда нож выронил и сам на землю упал.

Голубь сделал круг по двору и улетел.

Одава увидела всё это и закричала с крыльца:

– Ведьма! Тетяй, твоя дочь стала ведьмой! Ты сам это видел. Её надо в сарае от людей запереть.

Отвёл Тетяй дочку в сарай и запер там. А жене сказал:

– Я дочь свою губить не буду. Если она научилась ворожить – так пусть ворожбой живёт. Я сделаю ей землянку на краю леса – там будет ей дом.

И пошёл землянку рыть…

***

Тем временем Одава решила вовсе Патяку со свету сжить. Но не пускает её к сараю голубок: как только Одава к сараю подойдёт – так сразу ей на голову садится и давай клевать! Испугалась Одава и перестала к сараю приближаться…

А Патяка подозвала голубя и говорит ему:

– Нельзя мне в той землянке жить! Найдёт меня там лесной мужик – брат Вирявы – и к себе унесёт… Братец мой любимый, не спасусь я пока ты снова человеком не станешь! Лети к дому Вирявы, найди там птичьей травы с синим цветком, оторви цветок и принеси мне. Только ни одного лепестка не потеряй!

Полетел голубь-Анелька в лес. Подлетает к дому Вирявы и видит, что Вирява из горшка-то выбралась и теперь с братом своим дерётся: обиделся брат на Виряву, увидел, что вместо невесты – кукла деревянная, и решил, что это Вирява нарочно сделала…

И дерутся они так сильно, что деревья вокруг шатаются. Поэтому влетел голубь-Анелька в дом Вирявы незамеченным. Крутился, крутился по комнате, видит: висит пучок травы на котором листки – словно перья птичьи – это и была птичья трава. Нашёл травинку с синим цветком, оторвал цветок и в село к Патяке полетел…

***

А Тетяй уже домой вернулся. Собрал на телегу пожиток небольшой. Посадил в телегу дочь и повёз её в землянку жить.

А Потяка молчит, ничего отцу не говорит, только в небо смотрит. Вот уже и окраина села близко. А голубка-то все нет и нет…

И вдруг видит Патяка: летит Анелька! Из последних сил голубок торопится! Вскочила она, руки к нему протягивает, кричит, брата зовёт… Удивился Тетяй, что дочь голубя братом называет, остановился.

Тем временем голубь опустился и на ладонь Патяке синий цветок опустил. Плеснула Патяка из бутылочки воду вирявину в ладошку на цветок и сказала:

– Съешь этот цветок, братец, запей водой и покажись батюшке своему – кто ты есть!

Сел голубь на руку девочке, склевал цветок и всю воду с ладошки выпил. А потом взвился в небо, закрутился, завертелся и на землю камнем упал… И там, где голубь упал, вдруг Анелька живой и здоровый встал, руки отцу протягивает, говорит:

– Батюшка родной, вот я, сын твой, к тебе вернулся! Спасла меня сестрица!

Тетяй к детям бросился, обнимает их целует, кричит и плачет от радости…

***

Вернулись они, конечно, обратно в дом. Одава глаз поднять на мужа не может: стыдно ей. Всё, как было, сама рассказала… Рассердился Тетяй, но бить жену не стал. Отвёз в ту землянку, что для дочери сделал, и там оставил… А сам стал с детьми жить.

И зажили они хорошо! Патяка всю науку Вирявы запомнила, стала травы собирать, да людей и скотину от хворей разных лечить. На всю округу прославилась! Анелька стал из дерева кукол вырезать, да таких хороших, что даже царь московский велел для своих деток этих кукол у Анельки купить…

Ну, а Одаву к себе брат Вирявы, мужик лесной, потом забрал…

Вот так-то…

Хорошо, когда все вместе – любая беда нипочём, отовсюду можно с пользой выбраться, ничего не страшно…

Как портной Шкамрав Виряву пивом поил

Было это давным-давно… в нашем селе… А может и не в нашем… Но в старину наше село тоже очень большое было, и народу здесь жило много всякого… Так вот, жил тут молодой портной… А как же в большом селе без портных и без прочего мастерового люду?!

Звали того портного Шкамрав.

И был Шкамрав большой выдумщик. То на быка штаны сошьёт, то на петуха куртку… А однажды Шкамрав сшил из двух старых мешков костюм на пугало огородное! Да такой получился у него тот костюм приглядный, что сельский староста тому пугалу целый день поклоны бил, думал, что это барин приехал и посреди огорода стоит! Смеялся Шкамрав, говорил, что не для птиц пугало его оказалось!

Ну, и ругали парня за такие проделки, конечно, сильно. Особенно староста. Даже били иногда…

Но портной-то он был хороший. Бывало, сошьёт молодой девушке наряд – та словно солнышко блистает! А подруги её сразу на Шкамрава начинали ругаться, мол, зачем такой наряд сделал, что они рядом стали дурнушками казаться… Сошьёт старику рубаху, так его старуха приходит ругаться, говорит, мол, зачем старику такую рубаху сшил – он теперь гоголем ходит, на молодух заглядывается!

Надоело парню, что все его ругают, собрал свои пожитки, сложил в сундучок иголки, нитки, ножницы, лоскуты-тряпочки, пуговицы… взял аршин железный, которым мерки делал, да и говорит матери, с которой жил:

– Не могу я больше, матушка, терпеть того, что все на меня бранятся! Хочу, чтоб людям веселее было – так они ругаются, кричат, что я дурачу их, к чёрту посылают… Как сделаю для кого-то одежду, так ещё пуще ругаются, друг другу завидуют, а про меня говорят, чтоб меня чёрт забрал… Пойду я отсюда, может в других местах люди добрее есть…

Заплакала мать, просит, чтоб остался Шкамрав. Но тот не унимается:

– Нет, матушка, пойду. Тебе братья помогут, а мне тут делать нечего…

– Да куда ж ты пойдёшь?! – спрашивает мать.

– А вот куда люди меня посылают, туда и пойду, к чёрту, – сказал сгоряча Шкамрав, поклонился матери и ушёл.

***

Вот идёт он, идёт – зашёл в лес. А вечереет уже – темно, страшно… Думать начал Шкамрав, что зря он так погорячился, может и не сильно ругали-то его, да и матушка наверняка сидит у окошка и плачет.

Но гордый был Шкамрав, тряхнул головой, схватил аршин покрепче и дальше пошёл. А тьма всё гуще.

Вдруг видит портной: стоит у дороги кто-то – не то человек, не то зверь… Испугался парень и прыгнул в кусты. А тот, кто у дороги стоял, тоже испугался и тоже прыгнул, но в другую сторону!

Сидят они молчат, выйти боятся.

Наконец, Шкамрав не выдержал и позвал:

– Эй! Кто ты там? Если человек добрый, то выходи, я не трону. А если не добрый, то проваливай к чёрту, у меня аршин железный – он как сабля!

Слышит он, что на другой стороне дороги кто-то захихикал. Удивился Шкамрав и спрашивает:

– Ты чего смеёшься? Говори, а то аршином поколочу!

А с другой стороны дороги ему голос отвечает:

– Хех, чудак, да как не смеяться?! Ты ж меня сейчас к чёрту послал, а я и есть чёрт! Я сам к себе проваливать не могу!

Удивился Шкамрав ещё сильнее, даже бояться перестал. Вышел на дорогу и говорит:

– А, ну-ка, покажись!

Ну и вышел к нему тот, который прятался: человек или зверь – не понятно… То ли башмаки на нём деревянные, то ли копыта… То ли волосы так спутались, то ли рога торчат… А сзади – то ли пояс так размотался и по земле волочится, то ли хвост…

– Не пойму, кто ты таков, – говорит Шкамрав.

А тот ему в ответ:

– Неужто не видишь? Чёрт я…

Рассмеялся Шкамрав:

– Вот, уж не знал, что встречу того, чьим именем меня все ругают и к кому меня тоже посылают! Я – портной Шкамрав! Шумбрат, сюро! Здорово, чёрт!

– Шумбрат, Шкамрав! – ответил чёрт. – А куда ты идёшь?

– Иду добрую землю искать. Уж очень мне надоело, что на меня всегда ругаются.

– Так я тоже иду куда подальше! – воскликнул чёрт. – Устал я уже проклятья про себя слушать. Давай, вместе пойдём!

Согласился Шкамрав, ведь вдвоём, даже с чёртом, веселее! И пошли они дальше вместе.

***

Выбрали полянку для ночлега, развели костёр. Перекусили, решили поспать. Вдруг слышат в лесу топот, треск сучьев и громкий рёв.

Испугались Шкамрав и чёрт, заметались туда-сюда, а деваться некуда – кругом чёрный ночной лес, а треск и страшный рёв кажутся отовсюду.

Прижались друг к другу портной и чёрт, пошевелиться боятся, а шум всё ближе.

Не выдержал, закричал Шкамрав:

– Уходи отсюда, страшилище! Не пугай добрых путников! А то возьму огонь и спалю тебя!

– Спасибо, что ты его к чёрту не послал, – прошептал чёрт и тоже закричал. – Уходи, не пугай нас! У меня рога есть острые, забодаю тебя!

А им из темноты в ответ:

– Не бойтесь меня, добрые путники, и не бейте, не гоните! Я не пугаю вас, я плачу от горя…

– А что за горе у тебя?

– Да все меня ругают и гонят. Я людям помочь хочу, а они на меня бранятся и убить грозят… Хотел тут мужика повыше до пчельника на дерево подсадить, так он на дерево прытко залез и оттуда стал в меня палками кидаться! Хотел другому мужику помочь из ямы телегу вытащить, так его лошадь меня увидела и околела, а он на меня собак спустил – я еле ноги унёс… Хотел девкам показать, где малина послаще растёт, так они в деревню от меня убежали и охотников позвали… Ох, нет мне житья на этой земле!

Переглянулись Шкамрав с чёртом и спрашивают:

– Так кто ж такой, чудище?

– Да не чудище я, а обычный медведь, – ответил им медведь и вышел к костру.

– Шумбрат, овта! Здорово, медведь! – сказал Шкамрав. – Я портной Шкамрав, а это – чёрт. Нас тоже все бранят и гонят. Давай с нами будь.

– Шумбрат. Здравствуйте, – ответил медведь с поклоном. – А что вы здесь на голой поляне ночуете под звёздами? Давайте я вас в избушку лесную провожу, всё-равно там никто не живёт!

И пошли они втроём в ту избушку. Печь затопили, заночевали…

Утром вышел Шкамрав на крыльцо и видит хозяйство справное: и забор высокий, и сараи, и хлев, и амбар, и погреб, и дом большой с печью белой…

Спрашивает он медведя:

– Как же ты эту избушку нашёл, и давно ли она пустая?

Медведь лишь лапами разводит:

– Не знаю. Я как тут неподалёку шёл, слушал собаки лаяли… Решил, давай зайду – люди одни посреди леса живут, вдруг помощь какая нужна? А как во двор зашёл, смотрю – нет никого. Подождал немного, но никто так и не пришёл… С тех пор хожу вокруг, сторожу, а никто не возвращается. Пустая, значит, избушка…

Покачал Шкамрав головой и сказал:

– Ну и ладно. Не пропадать же добру. Будем здесь жить.

И стали жить они в той избушке…

***

Всё у них хорошо заладилось, справно. Шкамрав нашёл в доме холсты да сукно и стал одежду шить. А чёрт стал в купца-коробейника обращаться и в ближайших деревнях той одеждой торговать, пока его другие купцы-коробейники из деревни не прогоняли. Медведь же рыбу в дом ловил, мёд собирал, да лесные ягоды приносил…