Читать онлайн Жить с надеждой рассказы бесплатно

Глава 1. Надежда

– Надюха, давай! Жми! – кричали ей справа и слева.

Рёв, сизый дым, вонь бензина, гарь сцепления. На трассу выбегали парни, крутили над головой олимпийками, свистели вслед. Чёлка прилипла ко лбу, потному под лётным шлемом. На спортивный денег не хватило. Ключица ныла, словно напоминая о падении в прошлом году. Переднее колесо машины зарылось в песок. Пришлось тащить железяку, прилагая все силы рук, плеч, упираться ногами, взвалить на себя. Получилось. Она мастер. Первое место в женском мотокроссе на трассе две тысячи метров с препятствиями. Подъём, спуск, трамплин и снова подъём…

Надежда родилась в 1954 году в сибирском городе. Жила её семья в двухэтажном обшарпанном бараке. Родители Мария и Михаил были ранее судимы. Судьба их не жалела, впрочем, как и многих в послевоенные годы. Семейство дружно обосновалось в комнате шестнадцати квадратов. Родилось пять детей, выжило четверо. Отец и мать любили ребятишек, однако тяготы жизни давили, притупляли, в шелуху превращали нежность. Отсутствие образования, сроки за плечами вынуждали взрослых браться за тяжкую работу на заводе и фабрике. Мать по ночам тягала уголь в кочегарке при бане. Вторая работа рядом с домом позволяла уложить ребятишек спать, отстоять смену и поутру, к их сборам в школу быть дома. Вечная нехватка денег вынуждала перешивать, перелатывать, перекраивать одежду, исступлённо думать о завтрашнем дне, постоянно занимать трёшку до получки. Для дочек девчачьи трусы и лифы шили из уценённых мужских маек. Вместо хлеба на завтрак нередко стряпали лепёшки на воде. Сладости заменяла горбушка с мокрым сахаром. Уха из консервов – деликатес. Как лакомство вымакать остатки масла в жестяной банке коричневой коркой.

Первомай был любимым праздником Нади. Лучше Нового года и дня рождения, в которые давали лакомство к торжеству – две печеньки. Первого всегда холодно. Все заранее готовились к демонстрации. Ещё в апреле ломали лысые ветки тополей, ставили их дома в банки с водой на солнечные подоконники. К празднику появлялись маленькие липкие листочки. Медной проволокой к ним привязывали вырезанные из бумаги цветочки. Вот и готовы ветви белых яблонь на цвету. Взрослые с утра позволяли себе выпить водочки и дружно шли на площадь, строиться в колонны. Брали гармонь, флаги, транспаранты, ветки фальшивых яблонь. По дороге пели, шутили, смеялись. Отец нёс её на плечах. Воздух морозил Надежду, а внутри девочки разливалась радость, улыбка не сходила с лица. Она помахивала прутиками с белыми цветами. Сидела выше всех, и её папка был самым сильным и красивым.

Наде исполнилось семь лет, когда отца посадили в тюрьму.

В бараке произошёл скандал с непутёвой соседкой, водившей мужиков. Михаил ругался с пропащей – ведь детей полно, всё на виду. Бесстыжая вызвала милицию, и сотрудники решили задержать не её, а отца семейства. Он возмущался и кричал: «Я трезвый, за что вы меня!»

Сержант решил силой усмирить буйного мужика. Михаил вырвался, схватил шипящую сковороду с жареной картошкой, пышущую раскалённым маслом, и бросил в голову служителя порядка. За сопротивление властям дали два года.

Папки не было дома, когда мать решала, как прокормить детей. Нехватка денег поставила её перед трудным выбором, кого из детей сдать в интернат, поскольку содержать четверых ей не по силам. Старшие сестра Валя и брат Витя нужны по хозяйству. От них хлопот мало. Младшую девочку, последыша Веру было жалко. Неизбежный выбор пал на третью дочь.

Полтора года в интернате перепахали душу семилетнего большеглазого ребёнка. На всю жизнь оставили неутолимое чувство голода, желание угодить всем.

Надя пошла в первый класс в интернате. Ей не нравилось абсолютно всё. Домашних детей на пятидневке в группе не было. Одна, чужая среди чужих. Одноклассники – ушлые, детдомовские, наглые. Потаясь, обижали её. Учителя и воспитатели строгие, требовательные, холодные. Очереди из детей в стоптанной обуви, унылой одежде в столовой, умывальнике, туалете. По ночам не могла уснуть, хотела на волю, к Верке и Витьке. Поджав колени к животу, лёжа на кровати с продавленной железной сеткой, покрытой комковатым матрасом, ела припрятанный из столовой хлеб, пытаясь хоть чуточку утолить голод. Тихонько плакала, всхлипывала, скулила, как потерявшийся щенок. Было очень обидно, что она оказалась вдали от дома.

Михаил, выйдя из тюрьмы под Новый год, первым делом пошёл в интернат и забрал с мини-зоны дочь. Отца за это Надя любила неимоверно.

К шестнадцати годам Надежда превратилась в очаровательную девушку. Светлые волосы, яркие голубые глаза, пышная фигура, но она не осознавала привлекательность.

Училась в техникуме, работала на заводе транспортного машиностроения. Удивительным приключением стало увлечение мотокроссом в спортивном клубе. С тренером, в которого была наивно влюблена, путешествовала. Объездила полстраны в шумной грубоватой мужской компании. Девушек спортсменов было мало, поэтому призы и награды привозила после соревнований регулярно. Одно слово – пацанка. Руки в мазуте, рабочий комбинезон, без причёски под шлемом.

Наде нравилось в компании парней. Они вместе ездили в лес, жгли костёр, заводили песни под гитару, ели нехитрую снедь – лук, яйца да хлеб. Старательно хором со всеми, красиво пела Надя у костра. В 1973 году песня «Мой адрес Советский Союз» будоражила, заставляла кровь бежать быстрее. Чувствовала себя девушка частью чего-то большого, светлого, правильного, словно была под защитой, парила над землёй, как сильная, красивая птица.

Благодаря лёгкому нраву, она пользовалась популярностью среди парней. Влюблялись, ухаживали, сватались. Когда уходили в армию друзья по мотоклубу, то набивались в официальные женихи, приглашая на гулянья как невесту.

Пришли звать на проводы Серёжки. Спряталась в комнате за шкаф, шепчет матери:

– Мам, скажи, что меня нет, уехала с Любкой. Не пойду я его провожать, а то невестой объявят.

Мать с улыбкой отвечала:

– Ты сама решай доча, парень он хороший.

– Мам, ну не нравится мне, гнусавый.

– Ладно, скажу, скажу, прячься, – смеялась Мария.

Парням, ушедшим в армию, писала письма, всем на равных, никого, не выделяя как сердечного друга.

От Сергея пришла музыкальная открытка с голубой пластинкой. Кружится, звучит песня: «Если не любишь, если не любишь и письмо не пиши…» Не стала писать больше. Серёжа пришёл из армии и сразу явился к Наде. Позвал замуж, она отказалась.

Отец умер, когда Надежде было шестнадцать лет. Мать умерла от рака желудка, когда ей исполнилось двадцать. Горем было то, что не случилось больше родительского тепла. По отцу и матери тосковала, часто поминала.

Перед смертью мать слабая, прикованная к постели, попросила у Надежды сварить суп, а она по замотанности бездумно и беззлобно отказалась. Всю жизнь сожалела об этом.

Надежда встретила Леонида в восемнадцать, и через год у них родился сын. Она думала: «Вот она любовь!»

После смерти родителей муж стал самым близким человеком. Он, лишённый сочувствия к её горю, как-то в застольной компании, когда шутили о тёщах, сказал:

– Мне, в отличие от многих, повезло. У меня уже нет тёщи.

На что Надя ответила:

– Кому-то тёща, а мне мама.

Глаза наполнились слезами обиды. Она вышла из-за стола.

Спутника жизни Надя не понимала, выдумала. Сдержанность и отстранённость были приняты за скромность и мужественность. Ложась с Леонидом в постель, рожая ему сына, она плохо знала человека, с которым связала судьбу.

Лёня был целеустремлённым, умным, амбициозным, страстно учился. Он – сын председателя колхоза и простой женщины всеми силами, по-ломоносовски стремился к образованию. Окончил университет. Будучи студентом, ел не каждый день, а в библиотеку ходил каждый.

Как показал в будущем тест на занятие очередной должности при продвижении по карьерной лестнице Леонид обладал творческим складом ума, восторженностью натуры, добротой и чуткостью. Эти качества раскрылись в нём с возрастом. В молодости душевность не проявлялась. Он был скрытен и отчуждён.

Надежда же была эмоциональна, жизнерадостна, нуждалась в единении, поддержке.

Когда случилась первая близость, ей стало горько и тоскливо. Общага, казённая кровать, колючее одеяло. Холодно. Леонид поутру произнёс: «Я не могу тебя проводить, уезжаю на выходные к родителям в деревню».

Она ничего не сказала, не возмутилась. Жгучие слёзы пролиты в одиночестве. От близости с мужчиной она не получила того, что ожидала – нежности и ласки. Обиду замолчала, оценив себя, как второсортицу.

В итоге: сошлись двое и стали терпеть друг друга. Он занял позицию отстранения, она угождения. Почему-то ей казалось, что если будет больше стараться, то всё изменится, станет теплее меж ними. Внешняя оболочка хорошего брака соблюдалась.

Леонид, хотел иметь своё жильё, и решил получить распределение после университета на работу в село. Там его обеспечат. Жена и ребёнок на руках обязывали действовать.

Супруги, уложив сына спать, расстелили на полу карту края и стали помечать предложенные им населённые пункты. Выбор пал на деревню в трёхстах километрах от города с подобием дороги до неё. Надежда, ни одного дня не жившая в селе, согласилась с решением мужа. Переехали. Из пожитков – сумка, чемодан да мотоцикл.

Леонид в день переезда сразу ушёл на работу, оставив Надю в маленькой служебной квартире на втором и последнем этаже деревенского кирпичного барака. Стоя посреди мизерной комнаты с сыном на руках, глядя на нехитрый скарб, думала она: «Чем же покормить ребёнка?»

Метнулась в магазин. На полках стояли трёхлитровые банки с зелёными помидорами, да рулон серой грубой бумаги на прилавке и больше ничего. Хлеб разобрали с утра. Пошла обратно к дому.

На встречу шла женщина. Познакомились. На сетования Надежды односельчанка предложила:

– Вон у меня таз в огороде с зеленью да луком. Огурцы переросли. Забирай, если надо.

– Может, молока продадите? – приспросилась приезжая.

– Найдём…

День за днём покатилась сельская жизнь. В первое время все силы уходили на устройство быта и закупку пропитания, но постепенно всё наладилось. Соседи пришли на помощь и по-деревенски даром отдавали щедро уродившиеся овощи, продавали мясо и молоко.

Муж пропадал на работе и совершенно не вникал в Надины трудности, предоставляя ей широкие полномочия по их преодолению.

В квартире не было воды, общественный сортир на улице. В исступление её приводила лестница на второй этаж, ступени высокие, кривые, слегка наклонённые и скошенные. По ним нужно было натаскать воды, чтобы помыть, постирать, искупать сына и приготовить еды. Но и к этой ежедневной обязанности Надя привыкла. Тяжёлые цинковые вёдра оттягивали ей руки, выворачивали плечи изо дня в день. Но она смеялась с соседками во дворе, обсуждая Витьку с первого этажа или проказы чумазого сына, не думая о плохом.

Появилась подружка Света, с которой вечером на закате в саду, скрывшись от домашних, хохотали до колик и покуривали. Надя рассказала ей, как опростоволосилась однажды.

Жил по соседству страшненький мужик, все звали его Гога Красавчик. Внешность его была выдающейся. На покатые лопатой плечи насажена голова, как корявая картошка. Тело щуплое, вертлявое. На самом-то деле величался он Коля Ромарев и обладал не только запоминающимся ликом, но и скандальной женой. Настоящая бой-баба, крупная, рыхлая, руки в боки.

Проходили выборы старшего по дому. Предлагали кандидатуры.

Надюша – молодая активистка, выступила с предложением:

– Пусть дядя Гога Красавчик будет старшим, – громко крикнула она.

Вокруг заржали, соседки зашикали. Вот на неё начала наступать дородная супруга кандидата, руки калачом к месту, где должна быть талия.

– Эй, вы, тут все «красавчики», вашу мать…

Щёки Надежды стали пунцовыми, пятилось само собой…

Вечером зашла к обиженной Ромарихе, извинялась.

– Простите меня, сердечно, не хотела обидеть. Не знала я, что прозвище это. Думала, что имя и фамилия.

Надя рассказывала красочно, повторяла выражение лиц. Подруга Света хохотала до кашля, подавившись сигаретным дымом.

Леонид с работы приходил поздно. Мылся, ел, ложился спать, утром одевал чистое и снова уходил на службу. Рвением и трудом завоёвывал авторитет на селе. Дома он у него уже был незыблем.

Надя соответствовала всем советским законам и библейским заповедям – мужа уважала, одобряла, ухаживала, боялась, была словно река, впадающая в море, и не замечала, что Лёне она неинтересна. Он отгораживался, не давал тепла, ласки, любви. Слушая её рассказы о проходивших днях, словно ставил плюсы за правильно выполненные задания и минусы за совершенные ошибки.

Надежда продолжала гонять на мотоцикле, чем сильно удивляла село, чувствуя себя при этом свободной. Когда ветер дул в лицо, как парус хлопала ветровка по спине, ей казалось, что она летит на крыльях.

Леонид, поразмыслив, пришёл к выводу, что атрибут в виде мотоцикла не соответствует статусу жены и опасен. По его мнению, это было причудой Нади, проявлением легкомыслия, пережитком детства. Если мужики ездят, то всё нормально, но для женщины, матери и жены – это лишнее.

Мотоцикл он выменял на ковёр. Зелёный, синтетический, грубый. Надя согласилась со всеми доводами мужа, приняла заботу о себе.

Через несколько лет Леонид успешно продвинулся по карьерной лестнице. После новогодних праздников Надя поняла, что опять беременна. Она уже потеряла по собственной воле двоих нерождённых детей, и беспокойные мысли закрались в голову: «Если сделаю аборт, вдруг больше не смогу родить».

Сказала мужу:

– Хочу рожать ребёнка, дочку.

Леонид возражал. Долго разъяснял спокойным, размеренным голосом, проникающим в сознание, как ядовитые капли:

– Рано нам заводить второго ребёнка. Сын ещё маленький. Не обжились ещё. С деньгами трудно. Времени много у тебя, чтобы родить. Учиться тебе надо.

Муж правильно говорил, только от этого было противно. Разумность и аборт, вопреки её желанию, такому естественному, женскому, отзывавшемуся изнутри теплом ожидания.

Надя упёрлась, наверное, впервые в супружеской жизни, произнесла: "Рожать буду и точка".

Сказала и стала ждать дочку. Лёня расправился с ней за непокорность. Не разговаривал, вечно был недоволен, раздражён. Надя огорчалась и тревожилась. Дни шли, она возилась с сыном, занималась домом, работала, общалась с подругой и ежеминутно ощущала, как в ней растёт жизнь. Действуя, созидая, словно становилась сильнее с каждой минутой в своей абсолютной правоте.

Пошла в декрет и надумала поступать в университет: «Раз уж переселились в деревню, то стоит работать в колхозе экономистом. В плановом нашем советском хозяйстве найдётся и мне место».

На девятом месяце срока жарким августом поехала в город на вступительные экзамены. Дома старательно готовилась. Закончив дела по хозяйству, лежала на диване, забросив на спинку отёкшие из-за жары и беременности ноги, грызла яблоки, читала книги. Все силы уходили в раздавшийся ребёнком живот, учить не хотелось, искры новых знаний не зажигались. Спокойствие окутывало всю её фигуру, большую, как дом.

Прибыв на вступительный экзамен по математике, села на первую парту, получила билет и начала готовиться. Времени было у неё полно. Через час захотелось в туалет. Через полтора часа – стало нетерпёж. Из аудитории абитуриентов одних не выпускали, их сопровождали студенты второго курса – парни, дежурившие на экзамене. Стройные, в узких брючках, наглаженных белых рубашках. Они подходили к поднявшим руку и сопровождали их до туалета, ждали у двери и провожали обратно, контролируя, чтобы никто не списывал. «Какой стыд», – думала Надя – «Пузатую беременную тётку поведёт парень до туалета».

Тётке было двадцать четыре года. Так и не насмелилась поднять руку. Через один час сорок минут, боясь, что вот-вот напрудит в трусы, Надя положила билет экзаменатору на стол. Пулей вылетела из аудитории и пронеслась, со стремительной скоростью, не ожидаемой от беременной матроны до женского туалета.

Вернулась домой в село и через несколько дней родила дочь.

Поступила в университет через год. Приехала в город с младенцем.  Пока мамка сдавала экзамены, малышка оставалась с добросердечными гардеробщицами.

Пять лет ездила Надежда на сессии за триста километров от дома. Наготавливала для мужиков еды впрок, морозила котлеты, пельмени, стирала и выглаживала на три недели рубашки мужу, одёжку сыну в садик.  В городе жила, где придётся, в основном у родственников. Дочь возила с собой, оставляя на время занятий со случайными няньками, племянницами, зятьями, двоюродной сестрой. Тоска щемила сердце от жалости к себе, детям. Вечерами плакала над учебниками.

Дочь, начавшая говорить рано, уже в два года, наученная студентами, знала, что нужно зайти в аудиторию, где мать, и сказать: «Тёть, поставь маме тройку».

На последнем году университетского обучения в село переехал жить свёкор. Отец Лёни – семидесятилетний простой деревенский мужик обладал скверным характером. Дед Володя был требователен, вредничал. Но его переезд, хоть и добавил хлопот хозяйке, в готовке, стирке ещё на одного мужика, всё же принёс облегчение. Часть забот по хозяйству и о детях он взял на себя.  Можно оставлять ребятишек на него, когда приходила пора ехать на учёбу. Забота о чужом отце не сделала Надю довольной, но была полезна семье. Её мнение о переезде свёкра муж не спрашивал. Предполагалось, что в таком святом деле, как забота о родителе не может быть отказа. Отношения с Лёней от увеличения семьи не пострадали, так как единения у них и до этого не было. Леонид был благодарен за хлопоты о детях и отце, но не выражал этого, поскольку принимал как должное.

Защитив диплом, Надежда ехала домой на тряском автобусе, жёлтом и пыльном. Улыбалась сама себе. На коленях лежала коробка с большой немецкой куклой, которая выглядела как живая маленькая девочка, одетая в синий велюровый комбинезон и кремовую шубку с капюшоном. Это был подарок для дочери на окончание университета. Себе выпускница ничего не купила. Семья радовалась, что она больше не будет мотаться в город. Наде исполнилось двадцать девять лет.

Через год у Леонида появилась возможность перевода на работу в город, давали трёхкомнатную квартиру. Обсуждали переезд на семейном совете. Надя боялась выказать ликующую радость, которую испытывала от одной мысли, что вернётся домой. Хотелось к сёстрам, подругам, увидеть свой барак, заселиться в новенькую квартиру, устроить детей в школу возле дома.

С кипучей энергией взялась за долгие сборы. Увозили с собой пожитки, мебель. Барахла набралось на целую машину. Прихватили кота Ваську. Дед Володя ехал с ним в грузовике, держал на коленях в корзине.

Надя с детьми добралась до города на поезде. Вышла на вокзале. Вдохнула родной воздух и поспешила к новому дому разгружать машину с вещами.

Подлый кот Васька сбежал в первый же день, не оценив заботы. Поселился недалеко в частном доме. Гуляя по улице, домочадцы часто видели его сидящим на столбике забора и хитро, с прищуром смотревшего на них.

Надя не сомневалась в правильности решения о переезде, но вспоминала с грустью деревенские вечера, когда приходила с работы в свой дом, окружённый садом с клумбами цветов. Пестрели георгины, гладиолусы, астры. Говорила ребятишкам: «Поехали на пруд купаться!»

Садилась на велосипед. Дети рядом. Один на раме зелёного чудища «Весна», второй сам крутит педали.

На берегу у глади воды ей становилось спокойно. За спиной чувствовалась прохлада бархатной опушки леса. Тёплый песок ласкает руки. Солнце в закате мягко озаряет горизонт оранжево-красным свечением. Роятся мошки дрожащим столбом над водой. Ласточки носятся над прудом, пищат, вызывая в груди сладостное чувство. Густой, медовый воздух, наполненный ароматами леса, луговых трав, хвои, грибным духом, вливается потоком в каждый вздох. Время замирает. В такие моменты, несмотря на печали, Надежда верила в безграничность своих сил. Её светлая, нежная энергия взывала к жизни.

Глава 2. Любовь

Надежде было тридцать шесть лет, когда она влюбилась. Душа замерла в истоме, словно проснулась, наполнилась океаном нежности. Всё стало ярким, до боли трогательным.

Анатолий привлёк статью, красотой лица, сияньем карих глаз. Был эмоционален и чрезвычайно щедр. Он арендовал офис в здании управления статистики, где Надя работала. Она сидела в кабинете напротив, вместе с другими сотрудницами. Бизнесмен был внимателен к соседкам, дарил шоколад, сувениры, подвозил домой, приглашал на пикники, угощал девчонок шампанским накануне праздников. На Восьмое марта принёс упаковку помады и раздаривал.

Надя слегка подкрасила губы у зеркала, озорно посмотрела в отражение, подошла к Толе и поцеловала его. Его поразила искренность и простота. Улыбка долго не сходила с лица.

Они сдружились. В нелёгкие времена девяностых она вела его бухгалтерию. Была благодарна за подработку и в ответ старалась заботиться. Покормить после долгой поездки. Успокоить, если дела шли плохо. Рассмешить, когда грустил.

Переезд в город, обустройство в квартире радовали Надю. Дети пошли в хорошую школу. Простые милости земли…

В стране бушевал кризис, завершивший перестройку. В магазинах хлеб только с утра, да сухой кисель круглый год на полках. Очереди за товарами первой необходимости, впрочем, и второй, и третьей, за всем. Зубной порошок, кастрюля, обои только по штуке в руки после длиннющей очереди, которую люди занимали, даже не зная, что дают. Когда выясняли, что это обои, к примеру, то надо было отправлять гонца за подмогой – другими членами семьи, соседями, чтобы хватило рулонов, отпущенных поштучно в руки на комнату.

Сахар, водку, чай, мыло, масло отпускали по талонам. Листы серой бумаги, разделённые на квадратики, были ценнее денег. Полученная по талонам водка – самая выгодная валюта. Средство платежа по сделкам, бартер, магарыч за работу.

Денег, бережливо накопленных Надей и Леонидом на покупку машины, хватило только на сапоги жене из-за жгучей инфляции. Приобрели «дачу», советскую фазенду –   участок в поле. Землю вокруг города нарезали под огороды в пять соток и передавали в организации для распределения. Необходимо было растить картошку, морковь, свёклу, потому что овощей в магазине на всех не хватало. Выбили три земельных участка на семью, каждому из детей записали по садовому наделу.

В противовес взрывающемуся рынку, Надежда взяла большую ссуду на работе, чтобы построиться на даче. Муж был недоволен, но домик поставили. С бригадой рассчитывались водкой, талонами, деньгами, продуктами. Всё принималось в счёт оплаты. Инфляция за год обесценила ссуду, которую погасили с одной зарплаты, повышаемой ежемесячно в геометрической прогрессии, что совсем не увеличивало её покупательскую способность.

Дед Володя хождение по магазинам, стояние в очередях, добывание продуктов и товаров первой необходимости превратил в личный марафон и бил на этом поприще рекорды. Но с возрастом стал сдавать, болел, жаловался, чем добавлял хлопот. В конце концов, разобидевшись на сноху, переехал жить к дочери в деревню, что было к лучшему для всех.

С Анатолием Надя долго держалась на расстоянии. Они были несвободны – в браке. У Толи ещё и любовница имелась – другая Надежда. И он оставил чужую Надежду ради своей.

Начались отношения, когда у неё случился рак. Именно случился, непредсказуемо, внезапно. Живя с мужем и детьми, вблизи от казахских степей Семипалатинского полигона день за днём она вдыхала вместе с тёплым, нагретым солнцем, пыльным ветром разъедающие пары радиации. Отрава осела в тело. Не заметила она признаки поганого рака. Началось кровотечение. Болезнь стала неизбежной частью её судьбы.

Пришли странные, хмурые дни. Угрюмый муж, серые стены больницы. Жалость к себе и детям словно усиливалась от шума в казённых коридорах. Невыносим голос санитарок, грохот их швабр и звон железных вёдер. Мысли наполнены мутью, как содержимое этих вёдер.

Как пламя светили и грели воспоминания о Толе женщину днём и ночью. Его образ стал маяком на берегу, спасательным кругом, за который она цеплялась каждой клеткой израненного операциями тела, и будто укрывалась вся за милым именем. Они ещё не были любовниками, но чувство стало таким сильным, что казалось смыслом жизни. Всё умножалось на взаимность.

Толя дни и ночи проводил в машине у стен больницы. Знал, что не выйдет. Просто не может, слаба, но это не останавливало его. Понимание, что он нужен окрыляло его.

Видел, что к ней приходит муж с передачами, книгами.  Тянутся после школы в больницу её дети, ведомые будто компасом к матери, где бы она ни была. Нечёсаная девочка и сдержанный мальчик, словно кораблики в весенней проталине меняли курс от дороги домой на ручей, который увлекал их на путь к больнице.

Надежда пришла на выходные домой, и почему-то именно в те два дня ощущение безнадёжности поселилось в ней. Она взяла детей с собой в кровать, читала им и не удержалась под гнётом тоски сказать им о возможной смерти.

Толя всё ждал и ждал, когда она выздоровеет, и она знала, что он ждёт, и выздоравливала.

Весенним, ясным днём её тридцати семилетнюю женщину, искромсанную операциями, с культёй матки после ампутации, лишённую яичников наконец-то выписали домой. Она шла, и на неё навалился стразу весь свет. Истошно чирикали птицы, солнце в лужах искрилось до боли в глазах. Шла своим городом, дышала им и не узнавала его. Вдоль тротуара раскинулись изумрудными ветвями ели. Взглянув на них, она дико, страстно хотела жить. Появившееся чувство было противоположным недавно испытанному горю умирания. Стыдно стало за уныние.

Сначала любовь была их тайной. Когда Надежда просыпалась по утрам, то ещё, прежде чем открывала глаза, до видения тусклого рассвета летом или светящихся электричеством окон дома напротив зимой, она ощущала, медленно и всем своим существом, что есть хорошее. Чувство тёплое, мягкое, яркое, круглое, как шар наполняло её. В сознании всплывало имя – Толя и пронзала её радость. Вот оно, то самое – смысл пробуждения и сила двигаться изо дня в день.

Затем суетливые заботы поглощали её, заставляли крутиться с удвоенной энергией, чтобы всё успеть и, конечно, встретиться с ним.

Засыпая вечером, она пыталась вновь найти в себе, обрести то утреннее сияние, но это редко удавалось, будто усталость от будней всё смазывала в ничто, даже силу и нежность жившего в ней чувства. Повторяя его имя, концентрируясь мысленно на нём, она соскальзывала, окуналась в суету, заботы: о детях, готовке, уборке, муже, родне и всякой шелухе. В ней росла необъяснимая тревога, и, в конце концов, пульсирующими волнами накатывал сон.

И утром снова: «Что-то хорошее, у меня есть очень хорошее…» Имя Толя как озарение в конце мысленного монолога, выраженного не словами, а ощущением. Всегда думала о нём, когда становилось тяжело.

Забросила таблетки, начала обливаться по утрам холодной водой, ходить по траве босиком. Выздоровела окончательно. Эмоции и жажда жизни шарахнули со всей мочи, снесли потоком все барьеры личного «нельзя».

Закрутились отношения с Толей, с трясущимися руками, бессонными ночами, лживыми речами мужу и родне, поскольку любить себе разрешила, но обязательства не отпускали, прав на свободу не заявила. Боязно было менять стабильную жизнь на неизвестное счастье.

Толя ждал каждый день под окнами её многоэтажки. Видел, как Леонид уходил на работу по утрам. Когда страсть и ревность обуревали его, он стоял и вечером, и ночью. Это самоистязание вызывало у неё скрытый восторг. Мир становился ярким, окрашенным эмоцией мужчины. Знала, что стоит и надеется, что она выйдет хоть на минуту, придумает – в магазин «за хлебом». Она уволилась с работы, устроилась в фирму любовника и стала вести его бухгалтерию. Дни принадлежали им.

Страну будоражило начало рынка, торговля импортом. Куртки, магнитофоны, жвачка, шоколад, рисовая водка, всё продавалось и покупалось в киосках, павильонах. Толя занимался всем, что приносило прибыль. Закупал и перепродавал вагонами, от ниток до стройматериалов. Установил киоск в людном месте. Старался держать заработанное в товарах, поскольку инфляция быстро расправлялась с наличкой, обесценивая её. Толя одел свою и Надину семьи по моде – в кожаные куртки. В обоих домах были китайские магнитофоны, японские видеоплееры. Надя, жена Наталья и даже Толина сестра ходили в одинаковых шубах.

Бизнес расцвёл, деньги пачками складывали в пакеты, кейс. Ни в чём себе и близким не отказывали. Благосостояние рвануло мгновенно. Скачок произошёл в одну ночь. Стоимость вагона случайно купленных шерстяных ниток при дефолте увеличилась в десятки раз, что позволило сохранить и умножить капитал. Толя разбогател в августе 1998 года, в отличие от многих обнищавших в те дни.

Его фирма доросла до уровня солидного кредитования в банках. Наладили контакты с сотрудниками. Совместные пикники и посиделки в ресторанах помогли приобрести новых удобных друзей. Полученная в долг наличка мгновенно вкладывалась в товары, которые продавались с наценкой. Деньги крутились и возвращались в банк, обесцененные инфляцией, окупившиеся в несколько раз.

Надежда стала для Толи музой, опорой, компаньоном. Машина – их обитель. Кафе и рестораны превратились в места свиданий. Двадцать четыре часа в сутках у Нади были строго поделены. Домашние хлопоты, уход за мужем и детьми занимали утро, вечер. Короткий сон ночью. Всё остальное – ему. Когда Леонид уезжал в командировки, она полностью принадлежала любовнику, добровольно лишаясь личного времени и пространства.

Толя испортил отношения с женой, не скрывая чувств к другой. Плохо говорил с Натальей, сравнивая с Надей. Парочка познакомила родственников и детей между собой. Он возил её к матери как жену, она его к старшей сестре, заменившей ей мать. Установили негласное правило, что не будут делить детей и частенько развлекали всех четверых, задаривали деньгами, тряпками.

Оценки знакомых были разные, больше злые – про распущенность. Некоторые завидовали, с попрёком на достаток. Обесценивающие, шипящие за спиной: «Чего он в ней нашёл?», «Потреплются и разойдутся». Но им было всё равно. Купленные дети и другие посвящённые жили вместе с ними во лжи, вдыхали отравляющие споры обмана.

Любовь цвела и давала ядовитые плоды.  Они часто ругались. Толя не мог делить её с мужем, взрывался.  От Лёни меж тем не уводил, да и сам жил дома с женой, заботился, забивал холодильник продуктами. Поэтому все конфликты неизбежно заканчивались предложением расстаться.

Вымотанная двойной жизнью, ложью, обидами, ревностью, Надежда чувствовала себя неимоверно уставшей и в очередной раз предложила расстаться.

– Толя, я серьёзно, давай всё прекратим. Я не могу больше.

Он побледнел, руки затряслись. Разговор был в машине у дома Нади. Анатолий выскочил из неё, оставив дверь открытой. Он бежал к подъезду с мыслью: «Я поговорю с Леонидом. Всё разрешится, закончится».

Разговор не состоялся, Толя передумал.

Они расставались, и он вновь в скором времени стоял под её окнами с охапками цветов. Она сдавалась под напором страсти, и всё начиналось заново.

Вторые половины хранили холодное молчание по разным причинам.

Наталья – жена Толи всё понимала. Доподлинно знала, что у мужа есть любовница. В то время стала женщиной терпеливой, понимающей и принимающей. Не сопротивлялась ничему, не скандалила и не ругалась.

Когда Надя звонила, она мило здоровалась с ней и звала мужа к телефону.

Толя обычно заезжал домой переодеться, приводил продукты. Наскоро здоровался с дочерьми, мылся и под вечер уходил. Наталья подавала ему полотенце, чистую и всегда выглаженную одежду, провожала в дверях. Ни слова, ни упрёка, ни гневного взгляда.

Однажды Толя приехал домой поужинать, прихватив с собой дочь Нади. Был ласков с ребёнком, как со своим. И в этот день Наталья была спокойна. Постелила на стол белоснежную скатерть, как для дорогих гостей, сервировала вкусный ужин. Не присела, хлопотала вокруг, сама доброта. Казалось, гордости не было в ней, а что происходило в душе, никого не интересовало.

Леонид благополучно ни о чём не догадывался. Это казалось невероятным…

Надежда так никогда и не поверила в неосведомлённость мужа. Невозможно жить с человеком и ничего ни знать, ни замечать. Но, видимо, всё так и было. Доказательство неведения было простым: мужская гордость и честность перед собой и людьми, которыми дорожил Леонид, никогда бы не позволили ему сделать вид, что он не знает об измене жены, несмотря на то, какие блага сулило бы ему это незнание.

Спустя много лет, когда всё открылось, Леонида обвинила дочь в потворстве лжи. Когда простому отрицанию не поверила молодая женщина, он отвёз её на могилу своей матери. Ему не была присуща сентиментальность, но уважение и любовь к предкам – незыблемый принцип. На могиле матери он поклялся, что никогда не покрывал ложь и не предавал семью.

Узнав о любовнике Надежды, Леонид навсегда вычеркнул её из своей судьбы, несмотря на то что они прожили почти три десятка лет. Встретив на улице, не здоровался.  Когда ему было лет пятьдесят, он написал историю о семье, работе. Издал книгу листов на триста. О Надежде упомянул лишь, что был на ней женат, и она оказалась непорядочной и нравственно испорченной женщиной. Лет через двадцать простил её, но никому об этом не сказал.

Совершенно неожиданно в одной из бесед, спустя десятки лет, попросил дочь: «Ты мать-то не бросай. Она поможет тебе».

Тайные отношения длились почти десять лет. Надежде исполнилось сорок четыре года. Дети выросли, окончили школы, университеты, создали свои семьи. У Нади появилось две внучки. Многое произошло, но чувства к Толе не отпускали, не тускнели. Желание быть вместе не ослабевало.

Анатолий мечтал о новом деле, надоело торговать, перепродавать, хотел растить хлеб, уехать жить в деревню, звал Надю. Она по-прежнему не решалась покинуть мужа.

Детей в доме уже не было, но дочь и сын с внучками часто приходили к родителям. Ощущение семейного уюта, вид накрытого стола, за которым собирались три поколения, наполняли удовлетворением.

Толя решился и переселился в район, когда ему предложили возглавить предприятие в небольшом селе недалеко от города. Сход избрал его председателем некогда преуспевающего колхоза. Началась работа, субсидии и дотации от государства потекли рекой под его кипучим, деятельным напором. Поселился в большом, неубранном холодном доме. Наталье запретил ехать с ним. Скучал по Наде, выкраивал время примчаться в ней в город, обнять, поговорить, если удавалось, то забрать к себе на денёк. Вечером отвозил на вокзал, провожал на электричку, долго прощались. Потом тосковал. Противно было в пустом доме, ещё наполненном Надиным запахом и ароматами приготовленного ей обеда. С удвоенной силой включался в работу. Гонял колхозников, которые пили беспробудно, воровали все подряд безмерно.

Прожив один полгода, взялся отстраивать усадьбу, стоявшую на берегу пруда, названного им озеро Надежды. Летом очистил водоём, запустил рыбу, вырубил буйную иву, отсыпал берег песком, чтобы ребятня купалась. Нанял бригаду делать ремонт в доме, обставил новой мебелью. Во дворе рабочие возводили беседку, баню, разбили сад. Он просто ждал её, мечтал о том дне, когда она решится и приедет к нему со своими мягкими руками, ласковым взглядом, теплом, порядком, уютом. И тогда ему не будет одиноко и горько, он станет цельным и спокойным.

В июле Толя с Надей поехали отдыхать. Чудо природы три озёра, расположены рядом между степью и бором. Солёное с пластами минералов под водой. Чёрное, мыльно-пенное, щелочное. Совсем рядом Белое – глинистое, пресное, холодное от бивших на дне ключей.

Ночами сидели у костра. Толя умолял, уговаривал и грозил:

– Хватит мне бобылём жить, приезжай, прошу. Я ставлю тебе срок до осени, если не переедешь, я другую женщину в дом приведу. Охочих много.

Надя придумывала причины не говорить ему своё решение.

– Я не могу сейчас. Леонид уехал в санаторий, у меня дома бригада работает, ремонт не закончен, как я всё брошу? Внучке малой ещё восемь месяцев, надо помогать с ней. Если не нужна, то приводи кого хочешь.

Толя злился, смотрел на Белое озеро, опускавшийся туман, розовые облака над горизонтом, окрашенные уходящим солнцем. Опустил голову, тяжело вздохнул, пошевелил палкой поленья в костре. Запел проникновенно, печально: «Шёл казак на побывку домой…»

Надя смотрела на него, слушала его, чувствовала тоску, любила безмерно, в груди болело. «Надо принимать решение, надо, надо, надо…»

Ушла к Толе неожиданно для всех, даже для самой себя. Закончили с Леонидом ремонт, навела порядок в квартире. Отметили роднёй годовщину их свадьбы в первых числах августа.

Над дружными гостями и щедрым столом витал аромат гладиолусов. Достали альбом. Чёрно-белые фотографии запечатлели её молодую, девятнадцатилетнюю, с причёской, украшенной бусами, с букетом белых гладиолусов в руках, склонившуюся над книгой в загсе. На годовщину вновь дарили гладиолусы, хотя она любила розы.

На следующий день ходили с Леонидом покупать глубокие чашки. Выбрали глиняные пиалы с голубой росписью. Понравились обоим.

Приготовила окрошку на обед с жаренной на сале картошкой, как любил муж. После сходила к дочери, поиграла с внучкой, держала столбиком на коленях маленького попрыгунчика, пела прибаутки: «Ехали, ехали, в лес за орехами…»

К Леониду и домой больше не вернулась. По пути её встретил Толя, она бесповоротно села в машину. Вещи не брала, паспорт был с собой в сумочке.

Когда её потом спрашивали, как она решилась, Надя с улыбкой отвечала, не страшась накликать несчастье: «Пусть хоть один бедовый год, да мой!»

Когда жена не пришла вечером домой, Леонид встревожился, к утру понял, что она ушла к другому. Детали о неверности супруги узнал от подруги Нади. Дня через два позвал к себе дочь и сына. Усадил на диван. Тяжесть придавила троих. Молчали, как на похоронах. Откашлялся, глухо произнёс: «Видимо, ваша мать вышла замуж».

Ходил по комнате, заложив руки за спину, выбрасывая вперёд тапки, спотыкаясь о них. Изложил горькую речь о порядочности, обесценивая бывшую в глазах детей. Безапелляционно приговаривал, всем видом давая понять, что возражения будут расценены как предательство. Леонид создавал спасительную иллюзию, поделив мир на чёрное и белое. Он на правой стороне, теперь у него новая семья, состоящая только из детей. Она – падшая, должна быть вычеркнута из их жизни. Взрослые дети не спорили, разделяя его боль, сочувствовали.

После отец сблизился с дочерью, которая с присущей молодой женщине чувствительностью, хотела заботиться о нём. Долгие разговоры, вопреки его отстранённости. Её приходы в гости, суета в квартире с тряпкой, воркование с внучкой раздражало Леонида и не давало нырнуть с головой в горечь рухнувших надежд. Предстояло выстраивать жизнь заново, перенести унизительный шёпот злых языков. Телефонные звонки «доброжелателей», стремившихся раскрыть ему глаза на бывшую, были многочисленны, унизительны. С сыном отдалились, боясь боли от искренности.

Спустя год Леонид уже встречался с хорошей женщиной, с которой был знаком ранее. Ещё через год они поженились, любили друг друга, заботились, поддерживали. На семидесятилетнем юбилее жена Лидия проникновенно сказала, поздравляя его: «Больше двадцати лет я благодарю Бога за встречу с тобой…»

Переехав к Толе, Надежда расцвела. Кинулась налаживать быт – мыла, убирала, украшала отремонтированный и сияющий новым дом. Толя без удержу купил аж пять сервизов посуды. Хозяйка вышла на работу в сельскохозяйственный кооператив, достойно заняв место главного бухгалтера рядом с председателем. Поженились, сменила фамилию.

С Леонидом имущество делить не стала. Не хотела, боялась, да и совестливо было с ним встречаться. Выдала дочери доверенность на оформление всех документов. Соглашение о разделе имущества подготовил нотариус, а подписала за мать дочка. Надежде отошла швейная машина и хрустальная ваза. Леониду достались квартира, авто, дача, гараж, погреб и всё остальное. Однако эти имущественные разборки стали безразличны новоиспечённой Толиной жене. Она надёжно была обеспечена всем нужным – заботой и любовью.

Жизнь в деревне увлекла. Трудились супруги вместе. С апреля по декабрь без выходных. Посевная, уборка, покос. Убранное зерно ссыпали на элеватор и держали до повышения цен в январе, только потом выгодно продавали частями. Зимой работы меньше.

В гостеприимный дом устремились родственники и друзья. Каждые выходные приезжали дети с внуками. Топили баню, купались в озере. В гостиной зимой или на веранде летом накрывали щедрый стол вмешавший человек двадцать. Ребятишки босые бродили по усадьбе, лакомились с куста малиной. Молодая бабуля сорока шести лет в окно любовалась детворой. Была изобретательна в забавах и развлечениях. Организовывала походы в лес, пикники на озере, ночные купания.

Толя светился от счастья, его мечта исполнилась. Всё у него было: любимая, большой дом, дети и внуки, дело, прибыль, уважение на селе. От собственного сияния хотелось радовать семью. Маленькая внучка Надя любила лошадей. Купил ей нежного, серебристого жеребёнка и привёл на двор, чтобы девочка наигралась вволю. Малышка обрадовалась, назвала его Серко и не уходила из загона. Старшая Надя охала, смеясь, выговаривала, наливая воды жеребёнку: «Толя, ну, что ты творишь. Мала она ещё для лошадки».

Щедрость Анатолия не имела предела. Увешал жену, дочерей и падчерицу золотом. В ювелирном магазине покупал несколько пар серёг, всем одинаково, чтобы не обидеть. Сам ходил в рваных сандалиях, глотал пыль в полях, носясь от рассвета до заката на УАЗе в посевную да уборочную поры. Довольствовался тем, что дома его встречала Надежда. Накрывала стол, кормила незамысловатым ужином – хлеб, бульон, кусок мяса, да лук. Благодарный ложился спать в чистую, ей постеленную постель. Большего и не надо.

Отправились путешествовать в Среднюю Азию, на озеро Иссык-Куль в Киргизии. Это был долгожданный медовый месяц. Уехав от колхозников, расслабились. Плавали в кристальной минеральной воде. Надя лежала на спине, вытянувшись всем телом в огромной чаше озера, смотрела в бездонную голубизну неба и благодарила Создателя за всё, что у неё есть. Вечерами лежали на мягких подушках чайханы, ели манты, шашлыки, уйгурский лагман, пили зелёный чай и коньяк из пиал.  До поздней ночи Толя играл в бильярд в компании отдыхающих. Разгорячённый от выпитого муж вёл себя как хозяин жизни. В ту счастливую поездку расслабленный Толя частенько усиливал эйфорию коньяком. Надя не видела в этом ничего страшного. Им было хорошо среди жёлтых гор, зеркального озера и тысяч бордовых, оранжевых, белых роз.

На обратном пути заехали в Бишкек. Весь жаркий день провели на подушках чайханы Джелалабад в ожидании ночного поезда. Вечером пошли гулять по городу. В ботаническом саду подсвечивались фонарями дорожки и статуи, благоухали цветы, журчала рода в арыках. Надя села на тёплые гранитные камни, опустила ступни в прохладную воду. Толя наклонился, поцеловал её в шею, тихо произнёс: «Я так люблю тебя, милая».

Отошёл в сторону караоке-будки, поговорил с мелким парнем, взял микрофон и запел «Миллион алых роз». Надя присоединилась к нему. Когда песню закончили, то обернувшись, увидели, что им подпевает десяток остановившихся прохожих. Громко смеялись, идя по аллее к вокзалу, вспоминая выступление. Сели покачаться на огромных качелях. Вверх, вниз и снова, так что дух захватывает, щекотно в животе…

По возвращении из отпуска вновь трудились со рвением. Уборка полей, возврат долгов, выгодные сделки с закупщиками, продажа сена, зерна, овса. Толя начал каждый вечер снимать усталость пивком, коньячком. Приходил с работы, садились вместе на веранде, беседовали, строили планы, провожали солнце в закат. Приезды друзей превратились в шумные вечеринки с возлияниями, которые переходили в попойки.

Небеса не всегда безоблачные. Надя встречала стойко и грозы, когда Толя обижал её, устраивал сцены ревности. Она говорила, что любимого человека простить нельзя. На нелюбимого мужчину наплевать, пусть себе бесится, кривляется, из штанов выпрыгивает. Вот если пакость вытворяет единственный, то это причиняет с трудом терпимую боль, нет жизни, одна мука.

Толя порой, как с цепи срывался. Начинал пить несколько дней подряд, водил компании домой. Требовал от Нади присутствовать при гулянках. Гостей звал разных: от уважаемых людей района до работяг с фермы. Властвовал, пары алкоголя в мозгу усиливали ощущение могущества.

Надежда с напускной весёлостью накрывала на стол, угождала, хотела быть хорошей хозяйкой в глазах мужа и села. Когда гости расходились, Толя сидел за столом и исподлобья смотрел, как она моет посуду. Глаза наливались кровью от бессонницы и выпитого. Всё, убрав, она уходила в дровяник, доставала пачку сигарет, молча курила, сидя на бревне. Потом шла спать. Одурманенный муж частенько не оставлял её в покое, стягивал одеяло.

– Вставай! Говори, какую тебе музыку включить, давай посидим ещё, – шумел он.