Читать онлайн Короли и фавориты бесплатно

© Сотникова Н.Н., 2024

© ООО «Издательство Родина», 2024

* * *

Любовь под сенью порфиры

Испокон веков вернейшим средством оказать желаемое влияние на монарха или крупного политика иностранной державы считалось подослать ему обольстительную во всех отношениях женщину, перед чарами которой он не смог бы устоять. Наиболее яркими примерами таких операций в истории стали, во-первых, фрейлина французского двора Луиза де Керуаль (1649–1734), которую Людовик ХIV в качестве «la seductrice plenipontentiaire»[1] с тайным заданием отправил ко двору английского короля Карла II, положившего глаз на прелестную брюнетку. Она блестяще справилась с обязанностями долговременного агента влияния, побудив монарха-протестанта проводить профранцузскую политику и перед смертью перейти в лоно католической церкви.

Второй такой случай на уровне международной политики имел место уже в середине ХIХ века. Прогресс, продвигавшийся семимильными шагами, не особенно сказался на изменении свойств человеческой натуры. В 1855 году глава небольшого Сардинского королевства на севере Италии, король Витторио-Эммануэле II, его и премьер-министр Кавур отправили в Париж ко двору императора Наполеона III ослепительную красавицу, графиню Вирджинию Кастильоне (1837–1899). Перед этой любовницей короля (Витторио-Эммануэле II объяснял частые визиты в дом супругов Кастильоне необходимостью «возбудить патриотические чувства графини») и кузиной Кавура была поставлена цель склонить императора к франко-сардинскому союзу. Вирджиния как нельзя лучше справилась с этой задачей, уговорив Наполеона III оказать поддержку объединению разрозненных государств на Апеннинском полуострове в единое итальянское королевство.

Но не так уж редки случаи, когда подобная стратагема могла бы дать сбой. К примеру, никакому зарубежному монарху не могла прийти в голову шальная мысль подослать ко двору короля Пруссии Фридриха II красавицу, способную оказать влияние на проводимую им политику. Но вот французам и саксонцам не раз удавалось внедрять в окружение Фридриха привлекательных молодых людей. Дабы сместить графа Сомерсета, ненавистного фаворита английского короля Иакова I, его враги пошли на большие денежные затраты, чтобы купить должность королевского виночерпия для несказанной красоты молодого дворянина Джона Вильерса. У него даже не нашлось средств на приличную одежду, так что заговорщикам пришлось скинуться и на экипировку. Зато потом всесильный фаворит как Иакова I, так и его сына Карла I, получивший титул герцога Бекингема, обрел безграничную власть в королевстве и потрясал всю Европу безнаказанным ее злоупотреблением и сказочно роскошным образом жизни.

В этой книге речь пойдет не об умных и деятельных фаворитах-царедворцах, таких как граф Оливарес при короле Испании Филиппе IV, первый министр Жан-Батист Кольбер при Людовике ХIV во Франции или маркиз де Помбал при Жозе I Португальском, снявших с плеч благодарных монархов бремя государственных забот и трудившихся на благо отечества, и не о сподвижниках вроде светлейшего князя Меншикова, фельдмаршала Шереметева и прочих многочисленных «птенцов гнезда Петрова» при этом великом российском императоре. Все они в конечном счете трудились на пользу и во славу родины.

Нет, мы будем говорить о судьбах именно «сердечных друзей» коронованных особ, чаще всего не обладавших знаниями и энергией фаворитов-реформаторов или сподвижников, но тем не менее, по необъяснимым причинам, оказывавших огромное, нередко пагубное, влияние на своих покровителей. Почему для оправдания существования фаворитов того же пола сильные мира сего часто ссылались на античность, проводя параллели с нерасторжимой дружбой героев мифов и древней истории? Отчего среди монархов сложилась столь устойчивая традиция поощрять их изображение в виде античных персонажей в самых различных жанрах искусства? Давайте для начала воскресим в нашей памяти кое-какие весьма многочисленные примеры из античных времен.

Кого любили древние боги и герои

Если исходить из свидетельств древнегреческой и древнеримской мифологии, даже боги не гнушались обзаводиться фаворитами мужского пола, причем таких примеров было немало. Мы привыкли представлять себе бога света и искусств Аполлона на горе Геликон не иначе как окруженного девятью прекрасными музами и исторгающего божественные звуки из струн кифары. Было бы совершенно естественно, если бы он завел интрижку с одной из этих пленительных и одаренных красавиц или же перебрал бы по очереди всех девять жриц. Ничего подобного, в мифологии нет свидетельств, чтобы такие увлечения были замечены за ним. Вполне возможно, Аполлон умышленно предпочитал не отвлекать муз от вверенных им сфер искусства и науки и преднамеренно обратил свой взор в другую сторону. Правда, в мифологии утверждается, что с женщинами златокудрому богу не везло, поскольку он некогда оскорбил бога любви Эрота и тот настырно не переставал мстить ему. В качестве примера уместно вспомнить историю нимфы Дафны, превращенной в дерево, когда она безуспешно пыталась скрыться от домогательств Аполлона. Во всяком случае именно этот светозарный бог искусства считается одним из покровителей однополой любви, ибо имел много совершенно захватывающих связей именно такого характера. В античных источниках называется до 20 имен объектов его страсти, в частности Аполлону приписывают любовь и к фракийскому певцу Тамирису, и даже к богу бракосочетания Гименею.

Пожалуй, самым сильным из его увлечений стала привязанность к прекрасному юноше Гиацинту, сыну царя Спарты. Аполлон пообещал передать ему все свои знания и умения, если царевич «позволит ему любить себя». Их союз стал настолько крепким, что они проводили все время вместе и однажды затеяли соревнование в метании диска. Аполлон придал снаряду такой толчок, что тот улетел за облака. Гиацинту не хотелось отставать. Он изо всех сил метнул диск, тяжелый круг ударился о камень, отлетел рикошетом и сразил юношу наповал.

Горе Аполлона было огромно. Желая воздать вечную память погибшему, бог превратил его в цветок с тем же именем. Тут следует отметить, что в давние мифологические времена разнообразие земной флоры не было столь велико и под названием гиацинта произрастал цветок, который мы ныне называем ирисом. Аполлон столь безутешно оплакивал любимого, что его слезы на лепестках превратились в яркие пятна. Именно ими в самых разных оттенках мы сегодня любуемся на многочисленных разновидностях ириса.

По-видимому, со временем бог все-таки утешился, ибо не менее сильной оказалась его любовь к юноше Кипарису, сыну царя острова Кеос, также поразившему Аполлона своей красотой. Правда, Кипарис был настолько привязан к священному оленю, что, нечаянно убив его, попросил бога превратить себя в вечный символ скорби, одноименное дерево, ставшее эмблемой невосполнимой утраты. Любопытно, что выдающийся русский живописец Александр Иванов счел нужным объединить на своей картине (к сожалению, оставшейся незаконченной) Аполлона именно с Гиацинтом и Кипарисом.

Богу Гермесу в крылатых сандалиях, покровителю торговли и удачи, хитрости и воровства, юношества и красноречия, ввиду обширности сферы действия волочиться за женщинами было некогда. Тем не менее он не избежал их колдовских чар, результатом чего стали несколько детей. Самым известным стал сын Пан, настолько безобразный, что от него отказалась мать и Гермесу пришлось поднимать козлоногого уродца самому. Видимо, из чисто эстетических соображений Гермес влюбился в прекрасного юношу Крокуса. Они доразвлекались вместе до того, что повторилась история Гиацинта и в природе под этим именем появился один из первых весенних цветов.

Поспевавший везде Гермес также состоял в связи с героем Персеем, а согласно некоторым мифам дивной красоты пастух Дафнис был вовсе не его сыном, а любовником. Не без греха оказались и бог вина Дионис, любивший и Адониса, и сатира Ампелоса, и прославленный герой Геракл. Его открыто называли любовником родного племянника, возничего и сподвижника Иолая, помогавшего победить лернейскую гидру путем прижигания мест отрубленных голов. Плутарх писал, что «согласно традиции Иолай, который помогал Гераклу в его подвигах, был его возлюбленным и, по свидетельству Аристотеля, даже в его время любовники клялись в верности на могиле Иолая». И это при всем том, что Геракл отдал шестнадцатилетнему Иолаю в жены свою тридцатитрехлетнюю жену Мегару[2], дочь царя Фив.

Не менее известна любовь Геракла к пригожему юноше Гиласу, сыну царя страны дриопов Тейодамаса. Геракл убил Тейодамаса во время эпопеи плавания аргонавтов и забрал его сына с собой в путешествие. Во время одной из стоянок корабля красота Гиласа заворожила нимф ручья, которые увлекли его под воду. Геракл вместе с великаном Полифемом безуспешно искал царского сына и даже отказался продолжать путешествие. В трагедии известного английского драматурга-классика Кристофера Марло[3] «Эдуард Второй» король говорит своему любовнику Гавистону, встречая его после возвращения из изгнания:

Герой известного мифа Орфей после потери своей дражайшей Эвридики настолько убоялся женщин, что занимался любовью исключительно с мужчинами. Это породило возмущение гречанок: исполнитель столь чудных любовных песен даже не желал смотреть в сторону распаленных неукротимым желанием особ женского пола! Во время одной из оргий вакханки разорвали в клочки певца, не желавшего предаваться любви с ними.

Что там говорить о рядовых богах и героях, если сам громовержец Зевс, известный любитель женщин, воспылал любовью к прекрасному отроку Ганимеду. Он настолько возлюбил его, что, обратившись орлом, вознес на небо. Там подросток, невзирая на возражения супруги, богини Геры, обрел бессмертие и стал виночерпием повелителя Олимпа. Любопытно, что в трагедии все того же Кристофера Марло «Дидона, царица карфагенская» автор выводит на сцену Зевса и Ганимеда, который клянчит у громовержца драгоценные каменья. Тот обещает их отроку при условии, «если ты будешь моей любовью». Марло, человек, неравнодушный к однополой любви, не раз подчеркивал корыстный характер подчиненного участника в этой связи. Недаром в восемнадцатом веке, когда модно было соотносить с античностью все, что только было возможно, мужчин-проституток нередко называли «ганимедами».

Как любилиантичные владыки

Некоторые историки называли это явление «любовью в порфире», ибо владыки, оставившие этот своеобразный след в человеческих отношениях, носили пурпурные одежды, отличие или привилегия королей и императоров. Невзирая на непроницаемость тьмы древних веков, истории этих слабостей великих владык дошли до наших дней. Кристофер Марло в своей трагедии «Эдуард II» устами графа Мортимера изрекает:

Четвертый век до нашей эры. Участниками детских игр сына царя Македонии Александра были отпрыски придворной аристократии Гаспал, Неарх, Эдилий и Птолемей. По свидетельствам историков, сексуальная жизнь и самого царя Филиппа была весьма бурной. Мало того, что у него было 8 жен – правда, сделаем скидку, что практически все эти браки заключались в основном из династических соображений, – так к ним следует прибавить еще многочисленных любовников как женского, так и мужского пола. Когда Александр вступил в возраст юноши, он настолько упорно отказывался от познания плотской стороны жизни, что его мать Олимпия стала серьезно опасаться: вдруг сын не будет в состоянии зачать потомство! Царица привлекла к половому обучению наследника дорогостоящую куртизанку Калликсену, однако юноша с отвращением от услуг красавицы отказался. Плутарх упоминает, что царь Филипп отправил четырех друзей сына в изгнание, но, заняв трон отца, Александр призвал их к себе и очень ценил.

Главным любимцем Александра стал Гефестион. Он обучался вместе с ним, подростков связывала клятва в нерушимой дружбе, которой оба оставались неизменно верны. Они уподобляли себя героям древней Трои, Ахиллу и Патроклу. Гефестион являлся одним из семи соматофилаков, личных телохранителей Александра, так сказать, элиты из элит. Он достиг небывалых карьерных высот, во время похода в Индию был назначен помощником командующего. Гефестион служил Александру, защищал его, раскрывал все заговоры. Когда Александр из политических соображений женился на дочери низложенного царя Персии Дария, он отдал в жены Гефестиону ее младшую сестру Дрипетис, так что они стали свояками. Аристотель писал об Александре и Гефестионе как об «одной душе, обитавшей в двух телах».

Внезапно, в возрасте всего 28 лет, Гефестион скоропостижно скончался, по-видимому от несварения желудка, ибо съел целого вареного петуха и выпил две бутыли вина. Александр был настолько сражен горем, что упал на труп друга, пролежал подле него целый день в слезах и отказывался покинуть его, пока соратники царя не уволокли повелителя силой. В гневе Александр приказал казнить лекаря Глаукоса и воздвигнуть в Вавилоне огромный погребальный костер из драгоценного сандалового дерева, облитого не менее драгоценными благовониями. Царь обратился за советом к египетскому оракулу, устами которого бог Аммон сообщил, что Гефестион достоин почестей героя-полубога. Консультация обошлась в десять тысяч талантов. Ритуалы оплакивания были грандиозными, гривы мулов и лошадей сбриты в знак траура, множество пленников-варваров принесено в жертву. До сих пор не прекращаются споры, были Александр и Гефестион друзьями или любовниками.

Менее известна история страстной привязанности Александра к евнуху персидского царя Дария. При македонском дворе такая должность была чем-то не совсем обычным, тогда как в Персии с этим назначением было связано существенное влияние. По сообщению историка Квинта Курция Руфа, Александр Македонский получил Багоя от персидского вельможи Набарзана в числе подарков, поднесенных царю после убийства Дария III. Багоя описывали как «юношу-евнуха в расцвете отрочества, с которым находился в близких отношениях Дарий, вскоре стал близок с ним и Александр». Предполагается, что возраст Багоя составлял примерно 15 лет. Великий полководец не скрывал близости с ним, демонстрируя ее всему свету, например когда Багой стал победителем соревнований в пении и танцах в ходе празднеств по поводу возвращения завоевателя из Индии. Согласно рассказу Афиния, «получив награду…. он [Багой] в праздничном одеянии прошел по всему театру и сел рядом с Александром; царь поцеловал его, и когда македонцы с одобрением захлопали…. вновь поцеловал его».

Евнух Багой обрел большое влияние, о чем тот же Курций Руф рассказал, описывая посещение Александром Персегады, области, которой управлял сатрап Орсин. «Он [сатрап] вел свой род от древнего персидского царя Кира; богатство его было унаследовано им от предков, а затем приумножено за время обладания властью. Он вышел навстречу царю со всякого рода дарами, чтобы раздать их не только самому царю, но и его друзьям. Однако такое радушие варвара послужило причиной его смерти….одарив всех друзей царя превыше их собственных желаний, он не оказал никакой почести евнуху Багою, который своей развратностью привязал к себе Александра. Осведомленный некоторыми, насколько Багой любезен Александру, Орсин ответил, что он угождает друзьям Александра, а не его любовникам и что не в обычае персов почитать мужчин, пороком уподобившихся женщинам. Услыхав это, евнух обратил свое влияние, добытое лестью и позором, против человека знатнейшего и невинного…. презренный любовник, не забывая о клевете даже в момент страстных и постыдных переживаний, всякий раз, как возбуждал в царе страсть к себе, возводил на Орсина обвинение то в жадности, то даже в измене….Этими словами евнух возбудил гнев царя, тем более что на помощь ему пришли подученные им люди…. Не довольствуясь казнью невинного, евнух убил его собственной рукой. При этом Орсин воскликнул: “Слыхал я, что когда-то Азией управляли женщины, но что ею управляет кастрат – это дело неслыханное”». После смерти Александра упоминания о Багое исчезают, так что о его конце ничего не известно.

Не чужды были однополой любви и некоторые римские императоры. Даже такой признанный любитель женщин, как великий Гай Юлий Цезарь (100—44 гг. до н. э.), не избежал обвинений в связи с мужчиной. Потомок аристократического рода Юлиев в 19 лет начал военную службу в армии у претора Марка Терма. Его направили с дипломатическим поручением к царю Вифинии, государства на северо-западе Анатолии, ставшего римской провинцией под тем же названием. Там правил Никомед IV, у которого Цезарю надлежало добиться предоставить в распоряжение Рима свой мощный военный флот. Молодой человек прекрасно справился с возложенным на него поручением, но пребывание при дворе вифинийского царя дало повод для его врагов утверждать, что именно Никомед «растлил чистоту юноши».

Повод для подтверждения этих предположений дал сам Цезарь, который после возвращения из Вифинии вскоре вновь вернулся туда. В качестве оправдания он утверждал, что поехал туда для взыскания долга, причитавшегося его клиенту-вольноотпущеннику. Всю свою жизнь Цезарь не мог отмыться от этих обвинений, которые постоянно бросали ему в спорах политики-противники. Цицерон в своих письмах утверждал, что Цезарь играл на пирах Никомеда роль виночерпия, потом же его слуги царя отвели в опочивальню и в пурпурных одеждах уложили на золотое ложе, где он и потерял свою девственность. Когда Цезарь выступал в сенате в защиту дочери Никомеда Нисы и перечислял все услуги, оказанные ему царем, Цицерон перебил его:

– Оставим это, прошу тебя, всем отлично известно, что дал тебе он и что дал ему ты!

Не отставали и прочие соперники Цезаря. Долабелла называл его «царевой подстилкой» и «царицыным разлучником», Курнон-старший – «злачным местом Никомеда» и «вифинийским блудилищем», Октавий именовал Помпея царем, а Цезаря – царицей. Гай Светоний Транквилл повествует: «Когда Цезарь получил в управление Галлию, радость его была столь велика, что “он не удержался, чтобы не похвалиться через несколько дней перед всем сенатом, что он достиг цели своих желаний, несмотря на жалобы противников, и теперь-то он их всех оседлает”. Кто-то оскорбительно заметил, что для женщины это нелегко; он заметил, как бы шутя, что и в Сирии царствовала Семирамида, и немалой частью Азии владели некогда амазонки».

Единожды прилипнув к Цезарю, эта клевета так и осталась на нем темным пятном. Насмешливые римляне тут же сочинили ядовитую песенку, которую распевали его солдаты во время галльского триумфа Цезаря, шествуя за его колесницей:

Этим закаленные в боях легионеры, обожавшие своего полководца, не ограничились и далее затянули:

Все это добросовестно зафиксировали римские историки, так что слухи, обоснованные или необоснованные, сильно подмочили репутацию самого великого политического деятеля и полководца Древнего Рима.

Римский император Адриан (76—138 гг. н. э.), самый могущественный человек своего времени, весной 124 года посетил Клаудиополис, город в римской провинции Вифиния, ныне Болу в Турции. Сам Адриан был весьма представительным мужчиной, но, в отличие от традиции римлян гладко брить лицо, носил бороду, вероятно, чтобы скрыть какие-то изъяны своей кожи. Хотя император был женат, похоже, у него рано проявилась склонность к однополой любви. Будучи единственным дальним родственником императора Траяна, его двоюродным племянником, он все силы положил на то, чтобы добиться его милости: Адриан поставил себе целью быть удочеренным императором. «Распространенная молва утверждала, что он подкупил вольноотпущенников Трояна, что ухаживал за его любимцами и часто вступал с ними в связь тогда, как стал своим человеком при дворе». Там он увидел пятнадцатилетнего юношу редкой красоты по имени Антиной, грека неизвестного происхождения. Некоторые историки утверждают, что тот пребывал в незавидном положении раба. Другие предполагают, что он был не греком, а смешанных кровей и сыном незначительных родителей, хотя, похоже, и получил некоторое образование. Невзирая на свой зрелый возраст, 39 лет, император воспылал страстью к юноше и сделал его своим фаворитом. О самом любимце Антиное известно мало. Он был горд, чувствителен, чрезвычайно предан своему повелителю, обожая его подобно богу.

Юноша вовсе не был женоподобным созданием – фаворит императора имел репутацию искусного и отважного охотника, разделяя страсть своего повелителя к этому опасному занятию. Адриан любил охотиться на львов и вепрей, что было сопряжено с огромным риском. Его охотничьи подвиги описывались поэтами, изображались на медалях и даже на арке Константина. Известно, что во время поездки в Египет Адриан и Антиной направились на охоту в Ливию, где объявился огромный лев, терроризировавший местные поселения. Адриан поразил устрашающее животное копьем, но острие орудия только ранило зверя. Обезумевший от боли лев бросился в сторону Антиноя – император предполагал, что именно юноша нанесет хищнику смертельный удар, – но зверь свалил Антиноя с коня. Тогда Адриан прикончил животного метким и мощным ударом своего орудия. Это копье император впоследствии отдал в храм, посвятив его соответствующему богу.

По приказу Адриана с его любимца изваяли множество статуй, больше, чем с любого другого прославленного римлянина. Часто его изображали в виде какого-то бога – Диониса, Осириса, Меркурия, Ганимеда. Но 5 октября 130 года Антиной утонул в Ниле при невыясненных обстоятельствах. Был ли то несчастный случай, самоубийство или умышленное убийство, так и осталось тайной за семью печатями. Некоторые историки утверждали, что молодой красавец принес себя в жертву, дабы жизнь императора длилась как можно дольше. Другие считают, что он боялся увядания своей красоты, что грозило потерей фавора. Не исключено предумышленное убийство, ибо Адриан якобы задумал усыновить юношу и сделать его своим наследником.

Император приказал забальзамировать тело юноши, которого египтяне тотчас же обожествили. Его уподобили Осирису, которого почитали так же, как покровителя утопленников. Неподалеку от места гибели любимца императора был основан город Антинополь, в котором располагался посвященный юноше храм. Культ Антиноя довольно надолго распространился по всей Римской империи, вызывая особое неудовольствие у ранних христиан. Ежегодно устраивались празднества и игры в честь Антиноя. Неизвестно, где был погребен фаворит – то ли в храме Антинополя, то ли на территории виллы Адриана в Тиволи, где было найдено самое большое количество статуй прекрасного юноши. Его изображения были нанесены на монеты, медали, геммы, им названо созвездие близ Млечного Пути.

Но если любовь Адриана к Антиною не имела скандального публичного оттенка, то похождения императора Гелиогабала, рожденного как Марк Аврелий Антонин (204–222 гг. н. э.) неизменно сопровождались громкими скандалами. Будучи по отцу отпрыском знатного сирийского рода, потомком верховных жрецов бога Элагабала, он ввел поклонение богу солнца, пытался отменить традиционные римские верования и преступил все границы приличного поведения. Ему было всего 14 лет, когда он стал императором в результате переворота, поддержанного военными, и на него огромное влияние оказывала мать Семиамира, поселившаяся вместе с ним во дворце. Женщина была чрезвычайно распутна, состояла в позорной связи с императором Каракаллой, и ходили слухи, что отнюдь не законный супруг матроны, а именно он был отцом Гелиогабала.

Гелиогабал внешне был весьма пригож, но его неудержимо тянуло в сторону женского пола. Он накладывал румяна и губную помаду, носил парики, только шелковую яркую одежду и роскошные драгоценности. В баню император ходил вместе с женщинами, причем сам мыл их. Тот факт, что за всю короткую жизнь он успел жениться пять раз, причем дважды на одной и той же женщине, совершенно ничего не значил. Его второй женой стала главная весталка, хотя, согласно обычаю, весталки должны были хранить девственность[4] и отслужить в храме богини Весты тридцать лет, после чего слагали с себя обет и могли жить, как им заблагорассудится. Впрочем, Гелиогабал быстро отделался от весталки и вступил в третий брак.

Настоящей страстью императора были мужественные, хорошо сложенные мужчины. Некоторые историки писали, что он выбирал своих приближенных по размерам пениса, с каковой целью его агенты постоянно рыскали по всем римским баням. В исторических хрониках упоминаются два любовника императора, с которыми он вступил в брак, – уроженец Малой Азии, сын служанки, возница колесницы Гиерокль и атлет из Смирны Зотик. Гиерокль попался Гелиогабалу на глаза случайно, во время соревнования колесниц. Он неловко упал перед ложей императора, и свалившийся с его головы шлем освободил роскошную шевелюру белокурых волос. Император немедленно забрал его в свой дворец на Палатине и осыпал всяческими милостями. Встречаясь с ним, он не гнушался целовать своего фаворита в пах. Но этой открытой демонстрации своей порочности ему было недостаточно. Вдобавок император практиковал занятия проституцией в римских тавернах и борделях. Это очень не нравилось его «мужу»; поймав Гелиогабала за этим малопочтенным делом, он бил его смертным боем, что, впрочем, тому очень нравилось. Император гордился тем, что «у него было больше любовников, чем у любой шлюхи», и не было ни одной части тела, которая не использовалась бы им для похоти. Ему нравилось, когда с ним обращались не как с мужчиной, а как с женщиной. Он будто бы даже предлагал лекарям огромные деньги за то, чтобы они снабдили его вагиной.

Все эти противоестественные наклонности Гелиогабала сопровождались чудовищным мотовством. Он закатывал пиры, переходившие в дикие оргии, прибывая на них в обнаженном виде на колеснице, влекомой нагими блудницами, которых погонял бичом. На стол подавали редкостные и очень дорогие блюда. Рис был перемешан с мелким жемчугом, бобы – с янтарем, рыбу и трюфели вместо перца посыпали все тем же жемчугом. К столу император шествовал по серебряному и золотому песку, с потолка на пирующих сыпались фиалки и лепестки роз в таких количествах, что погребали под собой некоторых гостей, задыхавшихся под их весом и запахом. Пиры устраивались в различных цветах радуги: на столы подавалась пища то голубого цвета, то зеленого, то розового, рыбу готовили в голубом желе, как будто она плавает в морской воде. Эти лукулловы празднества обходились в бешеные деньги, до ста тысяч сестерциев, что равнялось примерно тридцати фунтам серебра. Подобное мотовство и распутство быстро вывело из себя приведшую императора к власти солдатню, и он был быстро свергнут и убит. Причем с его трупом обошлись самым непочтительным образом, утопив его вместе с прихлебателями императора в Тибре.

Что принесли с собой римляне в Европу

Римляне с помощью жесткой организации своих легионов завоевали огромные пространства в Европе и вместе со своей культурой и техническим прогрессом принесли варварским племенам заодно и свои пороки. Обширная часть этой территории в Западной и Центральной Европе была заселена кельтскими племенами, которые со временем просто растворились в массе покоривших их римлян и германцев. Впрочем, зачастую семена порока падали на благодатную почву, ибо племена язычников в определенном отношении не были безгрешными дитятями природы. Размах римских завоеваний охватил не только континентальную Европу, но добрался и до огромного острова, на котором проживали племена бриттов. В чистых водах его рек, по слухам, добывалось много жемчуга, который очень любил великий Юлий Цезарь. Историки отмечали, что вожди доримских племен в Англии нередко носили одежды, которые другие племена считали «женскими». Во время ритуальных церемоний эти язычники, столь близкие к природе, частью которой считали себя, имитировали женский оргазм и родовые схватки. Еще Аристотель отмечал, что кельты «весьма ценили и не скрывали пламенную дружбу между мужчинами».

Греческий философ и географ Страбон заявлял, что молодые кельты «не скупятся на свои юношеские прелести». Историк Диодор Сицилийский отмечал, что кельты обращают мало внимания на своих женщин, но выказывают вкус к мужским объятиям. Он также утверждал, что для мужчины быть отвергнутым молодым кельтом приравнивалось к позору и даже бесчестию. Этот автор описывает воинов, растянувшихся на звериных шкурах, причем на каждой руке нежился пригожий юнец.

Евсевий Кесарийский, греческий церковный историк IV века, епископ Кесарии Палестинской, автор «Хроник всемирной истории от сотворения мира до 20-го года царствования императора Константина», сообщает, что в кельтских племенах молодые люди, следуя хорошо укоренившемуся обычаю, готовы были вступить в брак с одним из своих друзей, в соответствии с хорошо установившимся обычаем. Секст Эмпирик, древнегреческий врач и философ, пишет, что «среди германских племен содомия не считалась позорной, но обычным делом». Сирийский философ Бардесан Эдесский сообщал, что «в немецких племенах красивые юноши выступают в роли супруг при других мужчинах, с которыми соединяются во время свадеб». Из этих источников также становится ясно, что какая-то часть мужчин, не стремившаяся покрыть себя славой отважных воинов, принимала на себя в этих отношениях пассивную роль. В их число обычно входили подростки, в особенности сироты, рабы, священнослужители.

История римского Лондона очень хорошо документирована. Завоеватели принесли с собой не только свою передовую строительную культуру, – собственно говоря, римские центурии были стройбатами, которые не только убивали врагов и разрушали их поселения и города, но и строили первоклассные дороги, мосты, крепости, водопроводы, порты и укрепленные военные лагеря, – но и свои обычаи. На территории современного Лондона, в его северо-западной части, был создан военный лагерь. Он тотчас же оброс тавернами и публичными домами. Проституция поощрялась, ибо представительниц этой древнейшей профессии практичные римляне скорехонько обложили налогом. Благодаря выгодному месторасположению Лондиниум быстро вырос в город, наполненный вездесущими купцами, что способствовало его дальнейшему быстрому и неограниченному развитию. И женские, и мужские тела покупались и продавались, подобно любому другому товару. Впрочем, не все собирались выкладывать деньги за подобное удовольствие. Римляне насиловали как побежденных аборигенов-воинов, так и превращенных в рабов местных жителей.

Как педофилия, сношения с ребенком, так и педерастия, с подростком или юношей, не считались чем-то предосудительным. В то же время любовь между двумя свободными мужчинами считалась нежелательной, что совершенно не мешало ее существованию. Положение пассивного партнера в обществе, жившем по римским правилам, было синонимом невозможности играть политическую роль. Тацит в своей «Жизни Агриколы» упоминает Британию, заявляя, что «варвары также учатся переносить пороки разврата». Он поясняет, что они «перенимают прихоти и развращенность своих хозяев, по невежеству называя это цивилизацией, тогда как в действительности это характеризует их раболепие». Античные авторы также сообщают об особенностях одежды мужчин, практиковавших сексуальные сношения с себе подобными, отмечая их подобие женским – вполне в духе поговорки «я милого узнаю по походке». Сапожки из белой кожи, доходящие до икры или колена, длинные и свободные одежды, спускающиеся до щиколоток и неподпоясанные туники, ткани, окрашенные шафраном, головные уборы, несколько смахивавшие на тюрбан, – все это свидетельствовало о низкой степени мужественности человека. Тогда же вошли в моду украшения для мужчин. Именно с легкой руки сторонников этих противоестественных отношений у мужчин был внедрен обычай носить серьги, перстни, торквес[5], который много позднее под предлогом освященной временем традиции перешел в Средневековье уже на законном основании.

С приходом христианской веры возникли первые законы против практикования подобных нездоровых склонностей, но только в VI веке гомосексуализм как таковой был запрещен. В правление византийского императора Юстиниана наказанием за содомию была кастрация обоих соучастников. С начала V века римские воины уже больше не защищали Лондон, и его последовательно захватывали волны англо-саксонских нашествий племен ютов, англов, фризов и саксов. Их обычаи в обсуждаемой нами области не отличались от нравов кельтских и германских племен. Сохранилось предание об одном из полулегендарных королей Британии Мемрике, который после рождения единственного сына оставил свою королеву и предался пороку содомии, за что его постигла кара небесная: на охоте он был разорван в клочки стаей волков.

Тщетные усилия отцов христианской церкви

В Англии христианство было официально введено в конце VI века, вместе с ним появились наказания за содомию в виде наложения церковного покаяния, т. е. поста и молитвы, сроком до семи лет. Например, Теодор, епископ Кентерберийский, определил в кодексе, связанном с его именем, следующую кару: «Если мальчики вместе занимаются любовью, их должно подвергнуть избиению». Он же писал: «Буде кто извергнет свое семя в уста другого, семь лет покаяния, ибо сие есть наихудшее из зол». Тем не менее и викинги, вторгшиеся на Британские острова в IХ веке, и завоевавшие острова норманны не гнушались проявлений любви между мужчинами. Скандинавские саги полны намеков на любовь между представителями сильного пола. Несомненно, эти суровые люди проводили столько времени в длительных плаваниях, что, по их собственным откровениям, в их крови образовалась изрядная доля морской воды. Отсюда вполне обоснованным звучит горделивое утверждение варяжского гостя из известной арии оперы «Садко» «от той волны морской в нас кровь-руда пошла». Длительное пребывание в море породило в викингах снисходительное отношение к влечению к любви к себе подобному.

Обычно в подтверждение этого явления приводят медицинский трактат начала ХI века. В нем описывается «хворь, которая охватывает того, кто позволяет другим мужчинам ложиться на него. У него великое сексуальное желание и большие количества спермы, которая никуда не выходит». Далее следуют советы лекарям, пытающимся вылечить сих людей. «Их хворь обитает в их воображении. Она не исходит от природы. Единственным средством является сокрушить их желание изнеможением, голодом, недосыпанием, тюремным заключением или бичеванием».

В ХII веке гомосексуальная любовь считалась характерным пороком в основном норманнской знати, герцогов и королей. Не могло и быть по-иному в среде военных, где все основывалось на мужской преданности и дружбе. Вообще, согласно исследованиям, примерно 17 % английских королей замечены в проявлении нездоровых наклонностей, хотя в столь высокий процент внесла свой вклад и одна женщина, королева Анна Стюарт. Невзирая на счастливый брак и 17 беременностей, она проявляла подозрительно сильную привязанность к своей гофмейстерине, герцогине Саре Мальборо, а после размолвки с нею – к камеристке Абигайль Мэшем[6].

Нездоровых наклонностей был чужд Вильгельм I Завоеватель, но они наблюдались весьма выраженно у его сына Вильгельма II Рыжего (1056–1100), которому отец завещал корону Англии. Король так и не вступил в брак, не обзавелся ни любовницами, ни побочными детьми. Его двор был полон молодых людей, облаченных в одеяния с ярко выраженным женственным оттенком. К тому времени содомия получила широкое распространение также в монастырях. Архиепископ Кентерберийский Ансельм дю Бек признавал: «Сей грех стал настолько распространенным, что он смущает лишь немногих, большинству же, предающихся ему, неведома его тяжесть». Архиепископ хотел потребовать от Вильгельма II созвать совет по бедствиям его королевства, а именно «постыдном преступлении содомии».

«Помни о гибели Содома и воздерживайся от запретных поступков, в противном случае постигнет тебя кара Божия!» – стращал его святой отец, но то было подобно гласу вопиющего в пустыне. Король приказал ему больше не затрагивать эту тему. Особенно возмущала архиепископа распространенная при дворе мода у мужчин завивать длинные волосы железными щипцами, украшать их лентами и носить чрезвычайно роскошную одежду.

Кара Божия оказалась тяжелой и не замедлила себя ждать. Вильгельм II погиб на охоте при загадочных обстоятельствах: его будто бы ошибочно поразила стрела одного из придворных, искусного стрелка. Королю наследовал его брат Генрих I Боклерк. У него был единственный наследник, принц Вильгельм Аделин. Молодой человек погиб при намерении пересечь Ла-Манш на самом быстром корабле королевского флота под названием «Белый», потерпевшем жестокое крушение. Управляемое пьяной командой судно напоролось на скалу, погибли все 300 человек, которых оно несло на себе. Людская молва обвинила в катастрофе слишком большое число молодых придворных-содомитов, сопровождавших принца.

После смерти Вильгельма II архиепископ Ансельм Кентерберийский попытался нанести решающий удар по «постыдному греху содомии», но подготовленный им указ так и остался на бумаге. Священнослужитель признал: «Сей грех стал настолько открытым, что редко кто стыдится его, но многие ему предаются, не осознавая его тяжесть». Примерно тогда же сообщалось, что «восемь настоятелей, а также значительное число священников и братьев более низкого ранга были признаны виновными». Не был изжит порок и в среде правящих монархов. В этом, в частности, обвиняли знаменитого короля Англии Ричарда Львиное Сердце (1157–1199), любимого сына королевы Алиеноры Аквитанской, жены Генриха II. Временем его царствования официально считается период с 1188 по 1199 год, но правление Ричарда было чисто номинальным. Плохой правитель и дипломат, он чувствовал себя как рыба в воде только на поле битвы. Английское королевство интересовало его только как источник средств для оплаты его военных кампаний, весьма дорогостоящих, ибо он ввязался в крестовый поход.

Споры о гомосексуализме Ричарда ведутся историками по сей день. С одной стороны, хотя он и был женат на Беренгарии Наваррской, брак оказался бездетным. С другой стороны, неизвестно ни одной любовницы Ричарда, но у него от оставшейся неизвестной женщины был бастард Робер Коньякский, которого он признавал. Далее сообщают о многочисленных изнасилованиях, совершавшихся его воинами, в особенности в Палестине, в которых король не гнушался принимать участие. Знаменательным является покаяние Ричарда в постыдной греховности его жизни, которое было совершено им публично в Мессине на пути в крестовый поход то ли в конце 1190, то ли в начале 1191 года. Он призвал всех следовавших в его воинстве архиепископов и епископов, нагой простерся ниц к их стопам и признался Господу в непристойности жизни, которую вел. Это самоуничижение, однако же, не помогло очищению его образа жизни, ибо в 1195 и 1198 годах церковь выразила королю порицание за то, что он «стреножен путами похоти». Ричард будто бы открыто нередко походя сам упрекал себя за то, что называл «тем самым грехом».

Еще будучи наследником отца, носившим титул герцога Аквитанского, он сдружился с королем Франции Филиппом-Августом, что вызвало удивление отца Ричарда, короля Генриха II. Тот был «совершенно потрясен этой страстной любовью между двумя молодыми людьми и узрил в сем нечто необычное». Отца поразило, что они разделили ложе на целую ночь. В то же время некоторые историки считают этот факт всего лишь ярким символом публичного подтверждения заключенного между ними союза, направленного, между прочим, на мятеж против Генриха II. Ричард равным образом проявлял интерес к молодому рыцарю Райфу де Клермону, которого спас от мусульманского плена. Это был женоподобный юноша, красивый, но с запинающейся шепелявящей речью. Ричарду также приписывали связь с менестрелем Блонделем, долго безуспешно искавшим место заключения короля, когда тот был пленен в Европе на территории современной Австрии на обратном пути из Палестины.

Эдуард II и его царствие

Тем временем английское государство постепенно развивалось и укреплялось. Быстро росла его столица Лондон, что влекло за собой все последствия перенаселения, бедности обывателей, антисанитарии и крайне безнравственного поведения горожан. По выражению автора хроники, пассивные содомиты множились «подобно зернам ячменя, морским раковинам и песку на морском берегу». С развитием прогресса появились учебные заведения для мальчиков. В их неотапливаемых дортуарах ученики спали вместе, дабы согреться, что не обходилось без далеко идущих последствий. Самые пагубные последствия ожидали и путников во время пребывания на постоялых дворах, где постояльцы были вынуждены делить ложе с кем придется. Падение нравов вызывало праведный гнев отцов церкви, требовавших жесткого наказания содомитов. Впрочем, когда дело доходило до сильных мира сего, этот гнев становился гневом бессилия. Свидетельством тому является история фаворитов короля Эдуарда II.

Пьера Гавистона (1284–1312) можно смело считать первым в Англии официальным фаворитом короля. Происхождения он был невысокого – один из нескольких сыновей незначительного рыцаря из Гаскони Арно де Габастона. Однако этому человеку каким-то образом удалось жениться на Кларамонде де Марсан, дочери богатого землевладельца в Гаскони, владения которого она должна была унаследовать совместно со своим братом. Поскольку часть земель тестя Арно находилась во владениях английского короля, Арно автоматически стал его вассалом. Он принял участие во многих военных кампаниях Эдуарда I, завоевал хорошую репутацию и решил, что его сыновья также должны служить при английском дворе. К тому же жена его умерла еще в 1287 году, но получить доступ к ее доле в богатствах тестя не позволили родственники Кларамонды. Сутяжничество в судах затянулось до самой смерти Арно, а потому он стал полностью финансово зависим от английского короля.

Позднее, в 1300 году, Арно представил королю двух своих старших сыновей, из которых именно Пьер произвел чрезвычайно благоприятное впечатление своей внешностью, атлетизмом, умением достойно держаться и безупречным для столь молодого человека мастерством во владении всеми видами оружия. Эдуард I приставил его к наследнику, первому в истории английской монархии принцу Уэльскому[7], надеясь, что тот переймет все эти качества мужественного воина. Дело в том, что Эдуард был четырнадцатым ребенком своего отца, ему предшествовали три старших сына, которые все скончались, не дожив до 12 лет. По этой причине он не получил воспитания наследника престола и хотя был прекрасным наездником, его искусство владения различным оружием оставляло желать лучшего. Пьера определили ко двору принца Эдуарда, и вскоре молодые люди примерно одного возраста стали неразлучны. Как писал автор одной из хроник, «когда сын короля лицезрел его, он ощущал такую любовь к нему, что заключил с ним братский союз и твердо решил связаться со своим другом в глазах всех смертных узами нерасторжимой любви». В мае 1306 года Пьер был произведен в рыцари, через 4 дня после того, как таковым стал сам Эдуард.

Однако принц настолько привязался к Пьеру Гавистону, по выражению современников – «сверх всякой меры и разума», что эта слишком крепкая дружба начала возбуждать недовольство отца. Каплей, переполнившей чашу, стала просьба молодого наследника в феврале 1307 года разрешить ему подарить Гавистону принадлежавшее Эдуарду-младшему графство Понтье. Это вызвало ужасный гнев отца.

– Ты хочешь отдавать земли? Ты, который никогда не завоевал ни одной пяди?

По свидетельству автора хроник, король настолько вышел из себя, что вырвал несколько клоков из волос сына и вышвырнул юношу из помещения. В качестве наказания Эдуарду он приказал фавориту после 30 апреля 1307 года отправиться в изгнание во Францию. Одной из причин также было то, что во время шотландской кампании Гавистон в числе 22 рыцарей, невзирая на строжайший запрет, сбежал во Францию для участия в турнире. Сперва наказавший всех участников этой авантюры конфискацией земель, Эдуард II впоследствии сменил гнев на милость и простил всех, за исключением Гавистона. Однако он обеспечил изгнанника годовой пенсией в сто марок серебром, «дабы тот оставался в заморских странах, ожидая доброй воли короля и призыва вернуться ко двору». Короля чрезвычайно возмутило то, что при отъезде Гавистона принц Уэльский осыпал друга щедрыми подарками (два комплекта роскошной одежды, 5 скакунов и т. п.) и отправился провожать его в Дувр.

Опасаясь усиления этой привязанности, король начал форсировать переговоры по поводу заключения брака сына с принцессой Изабеллой Французской, считая, что женитьба остепенит его. Но невеста была на 10 лет моложе принца, так что были предприняты и другие меры приобщения юноши к нормальной сексуальной жизни, в результате чего где-то перед 1307 годом на свет появился его побочный сын Адам. Однако в июле 1307 года король, находившийся в Шотландии, захворал и вскоре умер, призывая на смертном одре лордов из ближайшего окружения не допустить возвращения Гавистона из ссылки.

Чуть ли не первым действием Эдуарда II после его восхождения на трон было возвращение милого друга из ссылки. Он не только незамедлительно призвал его к себе, но и осыпал неслыханными милостями, пожаловав титул графа Корнуэльского вместе с соответствующей огромной вотчиной. Знать пришла в чрезвычайное возмущение, ибо этого титула испокон веков удостаивались только члены монаршей семьи, а новоиспеченный король не погнушался ущемить интересы собственного младшего брата. К тому же Гавистон был слишком низкого происхождения и слишком надменно вел себя, поскольку Эдуард устроил его брак со своей племянницей Маргарет де Клэр, сестрой графа Глостера. Приобретенные родственные связи, титул и богатство делали этого выскочку самой значимой особой королевства. Эдуард II натуральным образом не отходил от своего любимчика и совершенно запустил государственные дела, буквально глядя в рот Гавистону. По этому поводу один из авторов исторической хроники высказался следующим образом: «Ионафан лелеял Давида, Ахилл любил Патрокла, но нам не сообщается, что они выходили за пределы общепринятого. Однако наш король был неспособен на умеренную привязанность и в отношении Пьера, как говорят, забывался».

Бароны не успокоились и продолжали настаивать на изгнании фаворита. Их несказанно задело, когда во время одной из своих поездок во Францию по поводу бракосочетания с Изабеллой Французской (1296–1358), единственной дочерью короля Филиппа IV, он назначил Гавистона «стражем королевства». По прибытии в Дувр с юной супругой Эдуард первым делом кинулся обнимать и целовать своего фаворита. Неприятным сюрпризом для юной королевы стало также то, что супруг подарил почти все ее драгоценности Гавистону и практически не выделил ей средств на личные расходы. Притом фаворит черпал деньги из казны буквально пригоршнями. Привыкнув играть первую роль и осознавая свое особое положение, он вовсю развернулся во время празднеств по поводу бракосочетания Эдуарда и Изабеллы. Через несколько дней после свадьбы супругов короновали, причем первую роль играл Гавистон, явившийся в пурпурных одеждах, расшитых жемчугом, «похожий более на бога Марса, нежели на простого смертного». Он вел себя настолько вызывающе, что дядья Изабеллы, Луи д’Эвре и Шарль Орлеанский, в возмущении покинули церемонию. Впрочем, надо сказать, что впоследствии в повседневном общении с королевой Гавистон был вполне учтив и предупредителен.

Тем не менее возмущенные сказочным возвышением незначительного дворянина бароны в 1308 году пригрозили гражданской войной, если Гавистон не будет изгнан. На сей раз король уступил, но подсластил горькую пилюлю, назначив фаворита своим наместником в Ирландии и даровав ему титул герцога Ирландского. Пьер сделал попытку вернуться в 1311 году, хотя архиепископ Кентерберийский посулил в случае возврата отлучить его от церкви. Тем не менее Гавистон вернулся, был изгнан из лона церкви и отправился в Скарборо, где занялся укреплением тамошнего замка. Бароны после отчаянного штурма укрепления все-таки схватили его, и в июне 1312 года граф Уорвик самолично отсек фавориту голову. Труп передали доминиканским монахам, которые пришили голову и забальзамировали тело. Эдуард долго оплакивал сердечного друга, отказываясь отдать усопшего для погребения, так что пришлось прибегнуть к силе. В Рим был отряжен особый посланник, сумевший добиться у папы отмены церковной анафемы, дабы можно было похоронить останки фаворита в освященной земле. На эту сложную операцию ушло два с половиной года, которые ничуть не умалили горечь утраты Эдуарда II. Король в 1315 году устроил Гавистону роскошные похороны, вновь прилюдно безутешно оплакав своего любимца.

Вполне возможно, что поначалу Изабелла влюбилась в своего мужа, высокого, атлетически сложенного блондина, весьма пригожего ликом. Французская принцесса была умна, рассудительна и, повзрослев, сильно укрепила свое положение, родив 13 ноября 1312 года принца-наследника Эдуарда. Впоследствии на свет появились еще один сын Джон (1316) и две дочери (1318 и 1321). Изабелла сумела устроить примирение короля с аристократами, непосредственно участвовавшими в пленении и убийстве Гавистона. Тем не менее король не отказался от привычки обзаводиться фаворитами. Ими стали Роже д’Эмори, состоявший в свите графа Глостера (летописец упоминал его как «бедного и нуждающегося рыцаря»), сэр Уильям Монтакьют и сэр Хью Одли. Эдуард II принялся награждать их должностями, подарками и деньгами, что опять-таки подогревало недовольство знати.

Путь к потере короны

Дела в королевстве шли неважно, была бездарно проиграна крупная битва при Беннокбери с Шотландией, восстановившей таким образом свою независимость (как раз во время этого сражения обратили на себя внимание короля будущие фавориты Роже д’Эмори и Хью Диспенсер-младший). Обострились отношения с Францией, вторгшейся в Нормандию, в ту пору собственность английской короны. Но самая главная опасность зрела внутри королевства: стремительно росло влияние нового любимчика короля, Хью Диспенсера-младшего (1287/89—1326), человека невиданной алчности и вероломства. Он был сыном Хью Диспенсера-старшего, графа Винчестерского, преданного слуги сначала короля Эдуарда I, а затем его сына. Диспенсеры были чрезвычайно благородного происхождения, недаром Эдуард I не счел зазорным избрать Хью-младшего в мужья своей старшей внучке Элеоноре. Поскольку женитьба на внучке монарха считалась высокой честью, умудренный опытом король не стал наделять ее приданым, да еще ухитрился употребить этот брак себе на пользу. Эдуард I был должен отцу жениха крупную сумму в 2000 марок и воспользовался замужеством Элеоноры как средством урегулирования задолженности. После битвы при Беннокбери отличившийся Хью-младший был возведен в ранг рыцаря-знаменосца и заключил с Эдуардом I договор на военную службу с дружиной из 30 человек и годовым жалованьем 400 марок, которое вскоре было повышено до 600.

Тут следует сделать небольшое отступление, чтобы просветить читателя о примерной стоимости денег той поры. Основной денежной единицей расчетов был фунт стерлингов, т. е. серебра. Самой мелкой монетой был пенс, 12 пенсов составляли шиллинг, 20 шиллингов – фунт, именно столько весили 240 серебряных пенсов. За день работы человеку платили от 1 до 3 пенсов. Для примера скажем, что выкуп в 1359 году за участника Столетней войны, плененного французами Джеффри Чосера, отца литературного английского языка, составил 16 фунтов, или 6,6 кг серебра, за 2 королевских лошадей – 50 и 70 фунтов соответственно. Жена короля Генриха II Плантагенета Алиенора Аквитанская уплатила за любимого сына Ричарда Львиное Сердце выкуп в 34 тонны серебра, обобрав до нитки всю Англию, не исключая церковные храмы. В обращении ходила также серебряная марка, которая равнялась 1,5 фунта стерлингов.

Еще одно отступление надо посвятить любопытной истории с наследством графа Глостера, внука короля Эдуарда I и второго по величине его поместий землевладельца Англии после графа Томаса Ланкастера. Он пал в битве при Беннокбери в возрасте всего 23 лет, оставив бездетную супругу Мод. Ввиду отсутствия прямого наследника имущество надлежало разделить между тремя его сестрами: Элеонорой, женой Хью Диспенсера-младшего, Маргарет, вдовой Пьера Гавистона, и Элизабет, вдовой графа де Берга. Процесс оформления раздела принял весьма курьезный вид, ибо вдова погибшего Мод объявила себя беременной. Дама три года водила за нос служителей английской Фемиды, уверяя, что пребывает в тягости и чувствует в своем чреве движения живого младенца, отсрочка же с его появлением на свет объясняется исключительно капризами природы. В конце концов, Мод отстранили от раздела, выплатив немалое приданое, принесенное ею при вступлении в брак, а земли поделили между тремя сестрами. Не обошлось и без скандала: желающих приобщиться к богатствам графа Глостера оказалось немало, в частности некий судейский чиновник, барон Теобольд Вердон, в феврале 1316 года похитил Элизабет де Берг из Бристольского замка и принудил вступить с ним в брак. К счастью для короля, не желавшего впускать в свой клан нежелательных особ, через полгода похититель умер, оставив овдовевшую во второй раз Элизабет в тягости. Дабы отбить у авантюристов желание следовать этому дурному примеру, Эдуард II решил передать вдов вместе с их обширными владениями в надежные руки своих фаворитов: он выдал Маргарет за сэра Хью Одли, а Элизабет – за Роджера д’Эмори.

Диспенсер-старший выполнял важные дипломатические поручения короля, выезжая на переговоры к европейским суверенным властителям и папе римскому. Он был довольно состоятельным человеком, отягощенным семьей из двух сыновей и нескольких дочерей. Согласно английским законам, его сын-первенец мог рассчитывать на вступление в наследство только после смерти отца. Поэтому Хью-младший был лишен доступа к отцовскому состоянию и вынужден ограничить расходы своей быстро увеличивавшейся семьи 200 фунтами в год, выдаваемыми отцом. Текущие издержки далеко превышали эту сумму, и сыну, принятому при дворе, пришлось жить не по средствам.

Возвышение Хью-младшего началось в 1318-м, когда он был назначен гофмейстером короля, т. е. получил свободный доступ к монарху. Эту привилегию он использовал исключительно во благо себе, ибо совершенно не интересовавшийся вопросами управления Эдуарда II с удовольствием препоручил ему ведение всех дел. С тех пор Хью называли не иначе как «правое око короля». Тут следует отметить, что Пьера Гавистона привлекало только привилегированное положение королевского фаворита с получением подарков и близостью к особе монарха. Диспенсеру же нужна была именно власть над королевством. Он тут же выказал «невиданные жадность, стяжательство, гордость и высокомерие». Личный доступ к королю теперь был открыт только через него, за что ему платили либо деньгами, либо дорогостоящими подарками. Современники таким образом описывали отношение к нему Эдуарда II: «король нежно любил его всем сердцем и разумом, превыше всех других». Уверенный в фаворе короля, Хью делал все по своему выбору, хапал все, не склонялся ни перед чьей властью. Уже в ноябре 1318 года от двора были удалены все три фаворита, несколько дольше всех продержался сэр Роджер д’Эмори, но гофмейстер отделался и от него, невзирая на то что их жены были родными сестрами. Сам он поспешил обзавестись знатной родней, выдав старшую восьмилетнюю дочь Изабеллу за 7-летнего сына влиятельного графа Эрендла[8].

Здесь уже упоминалось о том, что Гавистон был предельно учтив в отношении королевы Изабеллы и не пытался сеять раздор между нею и мужем ни политически, ни на основании личной неприязни, ни на сексуальной основе. Диспенсер же после рождения последней дочери королевской четы Джоанны в 1321 году стал настраивать Эдуарда против супруги именно в сфере сексуальной жизни. Помимо этого, он практически лишил ее денежного содержания, отобрал дарованные ей замки и, самое ужасное, детей.

Фаворит совершенно не старался прикрывать свои неблаговидные деяния хотя бы каким-то предлогом законности. По его приказу захватывали владельцев приглянувшихся ему поместий, сажали в тюрьму с отвратительными условиями и избиениями, заставляли признать существенный долг казне, для урегулирования которого жертве предлагали передать Диспенсеру-младшему свое поместье. Одну из своих дальних родственниц, некую леди Баррет, Хью упек в тюрьму на 18 месяцев, после чего она согласилась переписать на него свои владения.

Далее Диспенсер покусился на земли дворян Уэльса, и могущественный клан валлийских лордов Марчеров начал в мае 1321 года войну, которую так и назвали – Диспенсеровской – редкий случай использования имени собственного в истории. К валлийским смельчакам присоединились противники фаворита во главе с его заклятым врагом, графом Томасом Ланкастером (1278–1322). Действовали они на редкость несогласованно, что привело к их поражению в битве при Боробридже. Граф Ланкастер был схвачен, обвинен в государственной измене и обезглавлен. С ним казнили еще два десятка человек. Впоследствии Хью-младший принял следующую тактику действий: он обвинял человека в принадлежности к сторонникам Ланкастера, навешивал ему долг казне, и тот был вынужден передать свои земли Диспенсеру, дабы сохранить себе жизнь. Земли бывшего любимчика Хью Одли были конфискованы, а сторонники Роджера д’Эмори преследовались даже четыре года спустя после его смерти. Их жены, племянницы короля, по приказу фаворита были заключены в монастырь. Один из основных противников Диспенсеров, граф Роджер Мортимер, сбежал в Париж, где впоследствии присоединился к сторонникам королевы Изабеллы.

Но все это произошло позднее, а вначале возмущенным аристократам через парламент удалось добиться изгнания Диспенсеров. Старший проклял сына за то, что тот «отнял у него Англию» и уехал в Париж, где владел особняком. Хью-младший будто бы тоже уехал в Париж, но вскоре объявился на родине в городишке Сэндвич, который в ту пору обладал довольно существенны портом[9] и был членом немаловажной конфедерации под названием «Пять портов». Хью занялся пиратством и сделался настоящей грозой Ла-Манша, сделав совершенно невозможным плавание как английских, так и иностранных торговых судов. Известно, например, что в 1322 году папа Иоанн ХХII просил короля Эдуарда возместить купцам из Пизы ущерб за украденное судно вместе с товарами. В 1336 году уже король Эдуард III выплатил генуэзскому купцу Джанни Лучано возмещение в сумме 14 300 марок.

Но в ту пору, чувствуя себя в полной безопасности, Диспенсер грозился, что вернется и отомстит за свое поражение так, что в течение полугода «весь мир узнает об этом и содрогнется». В 1322 году король снова призвал к себе своего милого друга. В 1325 году Эдуард II даровал ему полное прощение за пиратство. Хью-младший вновь обрел невиданную силу, чем весьма гордился. Обычно приводят такой случай: отправка какого-то важного судна задерживалась из-за отсутствия ветра в нужном направлении. Когда ответственное лицо, выказывая глубокую досаду, в очередной раз доложило Диспенсеру об этом, тот с ухмылкой, не без скрытой гордости заявил:

– Даже я не могу заставить ветер подуть.

Весной 1325 года королева Изабелла под предлогом ведения дипломатических переговоров убыла в родную Францию, где правил ее брат Карл IV. Впоследствии она сумела выманить туда сына, принца Эдуарда Уэльского, и отказалась возвращаться в Англию. Изабелла деятельно готовила в Париже поход против Диспенсера. Видимо, именно по ее просьбе папа Иоанн ХХII сначала пытался призвать Хью-младшего уйти в отставку, чего тот, разумеется, не соизволил сделать. Несколько позднее папа просил короля Эдуарда отказаться от фаворита и вновь потерпел неудачу. Тем временем королеве Изабелле удалось вместе с графом Роджером Мортимером, ставшим ее любовником, набрать воинство в скромные полторы тысячи человек. В сентябре 1326 года королева отплыла в Англию, где ее ждали сторонники, заверявшие в своей помощи и успехе предприятия. Действительно, воинство Изабеллы не встретило сопротивления, по словам летописца, «король и его муж» бежали сначала в Уэльс, затем в Ирландию. Хью-младший объявил премию за поимку графа Мортимера размером в 1000 фунтов; в ответ Изабелла пообещала 2000 фунтов за поимку самого Хью.

Сначала в Бристоле был схвачен Диспенсер-отец, ему устроили нечто вроде поспешного судебного процесса, на котором он был лишен права говорить в свою защиту, и вынесли ему смертный приговор. Престарелого вельможу, верного слугу двух королей, повесили прямо в доспехах на виселице для уголовников[10]. Голову отсекли и выставили на пике на городской стене его вотчины Винчестера, а тело бросили на съедение бродячим псам.

Пленили, в конце концов, и Диспенсера-младшего. Его везли из Южного Уэльса на какой-то зануженной кляче, которой потребовалось 8 суток, чтобы покрыть расстояние до Херефорда в 65 миль. На голове фаворита красовался венец из крапивы, кожа была расписана изречением из Библии «Отчего упиваешься ты прегрешениями своими?». Народ забрасывал ненавистного любимца короля отбросами и вовсю потешался над ним. Всю дорогу Хью-младший не ел и не пил, надеясь уморить себя голодом во избежание позорной смерти на эшафоте. Ему даже не сочли нужным устроить судебный процесс, а просто зачитали список его преступлений и обвинили в государственной измене.

Далее осужденного казнили совершенно исключительной по жестокости смертью. Была установлена виселица высотой 50 футов, на которой преступника сначала придушили до полубессознательного состояния, затем отсекли у него половые органы (вообще, это не входило в ритуал данной казни, но было сделано по требованию королевы Изабеллы, назвавшей Диспенсера содомитом), бросив их в костер. Далее у него вырвали внутренности и отрубили голову. Как писали современники, Хью терпел все «с величайшим смирением», но, похоже, просто его силы были полностью исчерпаны. Мертвое тело четвертовали, разослав куски по 4 городам в разных концах страны, в Йорк, Бристоль, Карлайл, Дувр, а голову отправили для выставления на пике на Лондонском мосту. Дочери казненного были пострижены в монахини, невзирая на юный возраст, а владения конфискованы.

Был схвачен и король Эдуард II. Королева стала перед ним на колени, но супруг не только не пожелал разговаривать с ней, но даже не сподобился удостоить ее взглядом. Тогда соратники Изабеллы вынудили его отречься в пользу сына и заключили в замок. Там, впрочем, прожил царственный узник недолго, ибо вскоре был умерщвлен ужасным и позорным способом: ему вставили в анус рог, в который ввели раскаленную кочергу, так чтобы на теле не было никаких следов насилия. Труп без особого шума похоронили. До совершеннолетия наследника принца Эдуарда государством правили регенты в лице королевы Изабеллы и графа Мортимера, человека не менее властолюбивого и алчного, чем Хью Диспенсер-младший. Взошедший на престол в 1330 году Эдуард III, возмущенный поведением матери, открыто сожительствовавшей с Мортимером, обвинил графа в узурпации королевской власти и казнил его. Король приказал собрать то, что за четыре года сохранилось от останков Диспенсера-младшего, и захоронить в семейном склепе. Королева Изабелла умерла лишь в 1358 году. Сын приказал похоронить ее, повесив матери на шею сердце своего отца.