Читать онлайн Эффект летучей мыши. 10 уроков по современному мироустройству помимо черных лебедей бесплатно
Введение
Эффект летучей мыши
«Знаменитая на весь мир сфера с шипами» – под таким названием вышла статья в американской газете The New York Times. В конце января дизайнеры Алисса Экерт и Дэн Хиггинс из Центра по контролю и профилактике заболеваний впервые получили задание по созданию изображения нового коронавируса. Впоследствии Экерт объяснила в интервью для Times: «Мы искали нечто особенное: что-то, что привлекло бы внимание общественности». В конечном итоге поиски увенчались успехом: на свет появилось изображение серебристой сферы с ярко-малиновыми шипами. А немного погодя это будоражащее умы изображение уже мелькало повсюду: от газет и журналов до телевизионных новостей. Вполне вероятно, что даже сейчас, думая о коронавирусе, вы представляете себе ту самую модель. В несколько мрачном мире профессиональных медицинских художников подобная техника известна как «парадный снимок» – крупный план одной вирусной частицы, благодаря которому она выглядит не только грозной, но и большой. Стоит заметить, что на самом деле размер коронавируса составляет примерно 1/10000 часть от размера точки, которой заканчивается это предложение.
Довольно часто нас призывают к масштабному мышлению. Но что, если настало время присмотреться к деталям? Каждый из нас способен представить крупные, серьёзные, ранее знакомые человечеству угрозы, какими бы маловероятными они ни казались. Возьмём, к примеру, военные вторжения. В ответ на подобные риски планируются столь же масштабные меры: правительства тратят триллионы долларов на формирование вооружённых сил, отслеживание передвижения армий и проведение военных игр против потенциальных противников. Одни только Соединённые Штаты ежегодно выделяют на оборонный бюджет почти три четверти триллиона долларов. Но как бы парадоксально это ни звучало, мы оказались совершенно не готовы к защите от крошечной вирусной частицы. Не исключено, что она нанесёт человечеству самый большой экономический, политический и социальный урон со времён Второй мировой войны.
Книга, которую вы держите в руках, рассказывает не о пандемии как таковой, а, скорее, о мире, формирующемся на её фоне, и – что ещё более важно – о реакции общества на новые реалии. Любое серьёзное потрясение неизбежно приводит к последствиям. Те, в свою очередь, зависят от самых разнообразных факторов, начиная с состояния мира на момент кризиса и заканчивая реакцией людей (страх, отрицание, адаптация). Что касается нового коронавируса, то глобальность его воздействия обусловлена глубокой взаимосвязью между странами, неготовностью большинства государств к пандемии и беспрецедентной остановкой функционирования обществ и экономик, в том числе в богатейших странах мира.
Книга посвящена «постпандемийному миру» отнюдь не потому, что коронавирус остался позади, а по той причине, что человечество преодолело некий рубеж. В последнее время всё живое на планете оставалось в стороне от опасных эпидемий – так было до тех пор, пока наш мир не столкнулся с угрозой. Теперь же мы на собственном опыте выяснили, что такое пандемия и как сложно и затратно ей противодействовать. Возможно, пандемия COVID‑19 и затянется, но, даже если её искоренят, в будущем почти наверняка появятся новые вспышки других заболеваний. Получив знания и опыт, мы теперь живём в совершенно новой эпохе – постпандемийной.
В чём же выражаются последствия пандемии коронавируса? Одни предполагают, что COVID‑19 станет поворотным событием современной истории, моментом, который навсегда изменит её ход. Другие считают, что после вакцинации мы быстро вернёмся к привычному образу жизни. Кто-то полагает, что эпидемия не столько изменит ход истории, сколько его ускорит. Последний сценарий представляется наиболее вероятным. Однажды В. И. Ленин сказал: «Бывают десятилетия, когда ничего не происходит, а бывают недели, когда происходят десятилетия». Во многом существование в постпандемийном мире будет похоже на ускоренную версию привычного образа жизни. Однако здесь кроется подвох: когда вы переходите на ускоренный режим, события перестают развиваться естественным образом, что чревато разрушительными и даже роковыми последствиями. Рассмотрим пример. В 1930-х годах многие развивающиеся страны модернизировались умеренными темпами, переводя людей из сельского хозяйства в промышленность. В то же время Советский Союз решил значительно ускорить процесс. Это решение – коллективизация сельского хозяйства – привело к голоду, «ликвидации» миллионов крестьян, ужесточению диктатуры и деформации советского общества. Отсюда напрашивается вывод: находясь под действием «стероидов», мир подвергается риску столкновения с непредсказуемыми побочными эффектами.
Постпандемийная жизнь стран, компаний и людей – особенно людей – сложится по-разному. Даже если экономические и политические составляющие сумеют вернуться к привычному функционированию, люди уже никогда не станут прежними. Пройдя через необычные и достаточно сложные испытания, человечество осознало, каким непомерным трудом достаются новые возможности. Пережив «испанку», герой романа Уильяма Максвелла «Возвращение ласточек», написанного в 1937 году, испытывает глубокое ошеломление, ведь ни он, ни кто-либо другой даже не думал, что жизнь настолько перевернётся. Когда невзгоды наконец минуют, мы сталкиваемся с «мертвенно-холодным светом завтрашнего дня», как выразилась писательница Кэтрин Энн Портер в своей полуавтобиографической повести 1939 года «Белый конь, бледный всадник», посвящённой выживанию в той же пандемии. Последняя строка гласит: «Теперь для всего найдётся время».
Эпидемия влечёт за собой последствия
Вспышку эпидемии стоило предвидеть. Пусть коронавирусная инфекция и стала для мира новинкой, но пандемия – точно нет. Даже западная литература начинается с одной из них. В первых стихах «Илиады» Гомера греческие войска подвергаются мору – то была божественная кара, ниспосланная на их предводителя, тщеславного, скупого и вздорного царя Агамемнона. Первое и одно из значимых сочинений исторической прозы тоже связано с эпидемией. В «Истории Пелопоннесской войны» Фукидида описывается длительный конфликт между двумя сверхдержавами эпохи – Афинами и Спартой. В начале войны, пишет Фукидид, по Афинам пронеслась страшная чума, повлёкшая за собой смерть огромного количества трудоспособных граждан и – что особенно важно – несравненного лидера города-государства Перикла. Обе стороны придерживались разных политических систем: Афины являлись демократическим государством, в то время как Спартой управляло суровое сообщество воинов. В конечном счёте Спарта одержала победу, чему, собственно, и поспособствовала чума. В противном случае Афины могли победить, и история Запада пошла бы иным путём: демократия стала бы успешным примером для подражания, а не пламенем, которое ярко вспыхнуло, но быстро угасло.
Любая пандемия влечёт за собой последствия. Ярчайшим примером является эпидемия бубонной чумы, вспыхнувшая в Центральной Азии в 1330-х годах и распространившаяся на Европу в следующем десятилетии. Один средневековый летописец обвинил монголов в том, что те занесли болезнь на континент, запустив заражённые трупы в генуэзскую крепость при помощи катапульты – первого биооружия. Впрочем, существует и более правдоподобная версия: распространению поспособствовала международная торговля и задействованные в ней караваны и корабли, которые везли товар с Востока в такие крупные порты, как Мессина на Сицилии и Марсель во Франции. Чума, также называемая Чёрной смертью, переносилась блохами на спинах крыс и поражала лимфатическую систему жертв, вызывая страдания и смерть в невиданных масштабах. В результате той страшной эпидемии погибло до половины населения Европы. Более того, бубонная чума, как и многие другие заболевания, так до конца и не исчезла: Всемирная организация здравоохранения по-прежнему сообщает о нескольких сотнях случаев заболеваний в год. Единственный положительный момент заключается в том, что в наши дни болезнь лечится антибиотиками.
Бубонная чума имела катастрофические последствия. Учёные считают, что при столь огромном количестве смертей экономика того времени перевернулась с ног на голову. Как объясняет австрийский историк Уолтер Шайдель, вследствие эпидемии изменилась относительная стоимость земли и труда. Рабочие получили больше возможностей для заключения сделок, в то время как доходы наиболее богатых граждан упали. В результате мощного удара по «экономическому неравенству» в большей части Западной Европы исчезло крепостное право. Важно отметить, что в разных странах последствия эпидемии довольно разнились и зависели от экономической и политической системы конкретного государства. В некоторых странах, принявших репрессивные меры, неравенство только усугубилось. Представители знатных сословий в Восточной Европе использовали бедствия и беспорядки с целью укрепления своих позиций и внедрения рабства.
Помимо материальных последствий чума привела к интеллектуальной революции. Многие европейцы XIV века ставили под сомнение укоренившиеся иерархии, искренне не понимая, почему Господь допустил существование ада на земле. Эти настроения в значительной степени повлияли на выход Европы из средневековой депрессии и положили начало эпохе Возрождения, Реформации и Просвещения. Так из смерти и ужаса возникли научные достижения, развитие и прогресс. К счастью для нас, СОVID‑19 не вызвал настолько масштабную смертность. Тем не менее здесь назревает вопрос: а способна ли пандемия нашей эпохи пробудить дух социальной интроспекции и развеять излишнюю самоуверенность?
Американский историк Уильям Макнил, автор исторического исследования «Эпидемии и народы», обратился к эпидемиологии в попытке объяснить одну из загадок: почему небольшому количеству европейских солдат удалось так быстро завоевать и обратить в свою веру миллионы людей в Латинской Америке? (Испанский завоеватель Эрнан Кортес, как известно, имея в своём отряде всего 600 бойцов, противостоял миллионной империи ацтеков.) Ответ на вопрос, по мнению Макнила, крылся именно в эпидемии. Испанцы принесли с собой не только современное оружие, но и такие болезни, как оспа, к которой у них выработался иммунитет, а у ацтеков – нет. Оценка числа погибших в результате последующих вспышек эпидемии просто поразительна: от 30 % населения в начале до 60–90 % в течение шестнадцатого века – в общей сложности десятки миллионов человек! Стоит принять во внимание и психологические последствия болезни, которая убивала индейцев, но не наносила вреда испанцам. Подобную избирательность, по предположению Макнила, ацтеки объясняли сверхъестественными причинами и поклонением иностранцев могущественным богам. Что ж, данная версия вполне объясняет, почему многие из них подчинились испанской власти и приняли христианство.
Мы до сих пор храним память об испанском гриппе, который разразился в разгар Первой мировой войны и унёс жизни почти 50 миллионов человек – что более чем в два раза превышает число погибших в ходе боевых действий! (Болезнь назвали «испанкой» не потому, что она вспыхнула в Испании, а потому, что эта страна не вводила цензуру на новости, так как не принимая участия в войне. В результате активного информирования населения зародилось мнение, что беда пришла именно из Испании.) Совершенно очевидно, что с начала XX века наука сделала огромный шаг вперёд. Но на момент эпидемии 1918–1919 годов вирусов ещё никто не видел воочию и тем более не знал, как лечить новую инфекцию: ни электронные микроскопы, ни противовирусные препараты ещё не изобрели. И тем не менее три наиболее важных рекомендации органов здравоохранения того периода – социальное дистанцирование, маски и мытьё рук – остались и в наше время тремя из четырёх наиболее важных механизмов, которые замедляли распространение коронавируса, пока вакцина находилась в разработке. Четвёртый – регулярное тестирование – стал единственным современным дополнением.
В последние десятилетия вспышки атипичной пневмонии, MERS, птичьего гриппа, свиного гриппа и Эболы распространялись быстро и повсеместно, в связи с чем многие эксперты высказали опасения по поводу назревающей крупномасштабной пандемии. Впрочем, и общественность в стороне не осталась. Так в 1994 году в бестселлере Ричарда Престона «Горячая зона» появилось подробное изложение происхождения вируса Эбола, а в фильме «Заражение» 2011 года, вдохновлённом эпидемией SARS2002–2003 и пандемией свиного гриппа 2009 года, описан вирус, унёсший 26 миллионов жизней по всему миру. В 2015 году Билл Гейтс выступил на TED Talk с предупреждением: «Если что-то и убьёт более 10 млн. человек в течение следующих нескольких десятилетий, то это, скорее всего, будет высокоинфекционный вирус». В 2017 году он ещё громче забил тревогу, предсказав в своей речи на Мюнхенской конференции по безопасности вероятность возникновения такой пандемии в ближайшие десять-пятнадцать лет.
Уже тогда люди понимали, что эпидемии имеют свойство возвращаться, поэтому настаивали на необходимости инвестирования времени, ресурсов и энергии в их предотвращение. В июне 2017 года, когда президент Дональд Трамп предложил сократить бюджет в ключевых агентствах, занятых вопросами общественного здравоохранения и распространения заболеваний, я посвятил этой теме сегмент своего шоу на CNN, сказав:
«Одна из самых больших угроз, стоящих перед Соединёнными Штатами, совсем не велика по размерам. Я бы сказал, что она крошечная, даже микроскопическая, в тысячи раз меньше булавочной головки. Смертоносные патогены, как антропогенные, так и природные, способны вызвать глобальный кризис здравоохранения, к чему Соединённые Штаты совершенно не готовы. Чтобы это понять, достаточно вернуться на 100 лет назад в 1918 год, когда пандемия испанского гриппа унесла жизни примерно 50 миллионов человек. А в настоящее время мы ещё более уязвимы. Плотная застройка городов, войны, стихийные бедствия и международные авиаперелёты – всё это означает, что смертельный вирус, появившийся в небольшой африканской деревне, в течение 24 часов может распространиться практически в любую точку мира, включая США! Государственные границы и системы безопасности – не преграда для пандемии. Патогены, вирусы и болезни – равноправные убийцы. Когда наступит период кризиса, мы очень пожалеем о нехватке финансирования и пробелах в международном сотрудничестве. Но тогда будет уже слишком поздно».
Вернее, мы уже опоздали. У нас было достаточно оснований, чтобы подготовиться к COVID‑19. Более того, помимо опасностей самого заболевания, следовало распознать и угрозу, нависшую над всей устоявшейся системой.
После окончания холодной войны мир вступил в новый международный режим, отмеченный тремя силами: геополитической, экономической и технологической – американской мощью, свободными рынками и информационной революцией. Казалось, всё вокруг действовало сообща, стремясь создать более открытый и процветающий мир. И тем не менее этот мир по-прежнему изобиловал кризисами: Балканские войны, Азиатский финансовый коллапс, теракты 11 сентября, мировой финансовый кризис, а теперь и COVID‑19. И хотя все они разные по своей сути, кое-что их всё-таки объединяет: они представляют собой асимметричные потрясения, которые начинаются с малого, а в итоге вызывают сейсмические волны по всему миру. Особенно это прослеживается в отношении терактов 11 сентября, кризиса 2008 года и коронавируса.
Так, например, после 11 сентября весь западный мир (ранее не особо обращавший внимания на теракты) вдруг осознал наличие мощной обратной реакции. Эти чудовищные события вывели на передний план неистовство радикального ислама, напряжённость на Ближнем Востоке и сложные отношения Запада с теми и другими. В конечном счёте последовал яростный ответ со стороны Соединённых Штатов: страна нарастила огромный аппарат внутренней безопасности, начала войны в Афганистане и Ираке и целенаправленные операции в других государствах, потратив на «войну с террором», по одной из оценок, 5,4 триллиона долларов. Кампания США, в свою очередь, обернулась кровопролитием, революцией, репрессиями, беженцами, миллионами жертв и последствиями, которые ощущаются и по сей день.
Второе потрясение – это финансовый кризис, хорошо знакомый нам из истории. Благополучные времена привели к росту цен на активы, что повлекло за собой спекуляции, ценовые пузыри и, наконец, неизбежный крах. Хотя кризис и начался в США, он быстро распространился по всей планете, ввергнув мир в самый тяжёлый экономический спад со времён Великой депрессии. Экономика восстанавливалась медленно, в то время как рынки переживали бум, что только усиливало разрыв между капиталом и трудом.
Кризис повлёк за собой сложные и разрушительные последствия не только в экономике, но и в политике. И даже несмотря на то, что истоки проблемы коренились в излишествах частного сектора, во многих странах мира люди не стремились к левоцентризму; вместо этого они придерживались правых взглядов в отношении культуры. Так экономическая нестабильность породила культурную настороженность, враждебность к иммиграции и ностальгическое желание вернуться в знакомое прошлое. В конечном итоге правый популизм начал набирать свою силу и распространился повсеместно.
Третий удар – возможно, самый крупный из всех и уж точно самый глобальный – мы переживаем в настоящее время. Всё началось с проблемы здравоохранения в Китае, которая впоследствии переросла в глобальную пандемию, приостановку работы предприятий и паралич экономики. По некоторым оценкам, экономический ущерб, нанесённый COVID‑19, уже сравнялся по масштабу с Великой Депрессией. В ближайшие годы, по-видимому, страны столкнутся с многочисленными политическими последствиями, а социальные и психологические эффекты – страх, изоляция, бесцельность – могут сохраняться ещё дольше. COVID‑19 оказывает глубокое и пролонгированное влияние на каждого из нас, и пока что трудно до конца осознать, к чему всё это приведет.
Стоит заметить, что каждый из этих масштабных, глобальных кризисов вызван чем-то маленьким, казалось бы, даже тривиальным. Подумайте, например, о терактах 11 сентября, совершённых девятнадцатью молодыми мужчинами. Они были вооружены самым простым оружием – маленькими ножами, не сильно отличающимися от тех, что использовались в Бронзовом веке 4000 лет назад. Тем не менее эти девятнадцать человек запустили волну военных действий, разведывательных операций, восстаний и репрессий по всему миру. Или, например, рассмотрим истоки мирового финансового кризиса, вызванного малоизвестным финансовым продуктом – «кредитным дефолтным свопом» (финансовый инструмент вроде страховки; заключается в форме соглашения, в соответствии с которым страховщик берёт на себя обязательства по выплате в случае дефолта контрагента). Он бесконечно структурировался, делился на элементы, продавался и перепродавался, пока не превратился в рынок объёмом 45 триллионов долларов, что в три раза больше экономики США и на три четверти больше всей мировой экономики. И когда этот рынок рухнул, он увлёк за собой мировую экономику, вызвав впоследствии волну популизма. Без кредитно-дефолтных свопов, возможно, никогда не было бы президента Дональда Трампа.
Столкнувшись с пандемией COVID‑19, мы теперь знаем, как крошечная вирусная частица в крови летучей мыши из китайской провинции Хубэй может поставить мир на колени – реальный пример эффекта бабочки, когда один взмах крыла влияет на погодные условия на другом конце света. Пандемия COVID‑19 стала ярким примером: она показала, какими разрушительными бывают последствия. В электро- или компьютерных сетях, если ломается один крошечный элемент, возникает цепная реакция – как рябь на воде, которая превращается в ревущую волну. Это называется «каскадным отказом», когда один программный сбой или поломка останавливает всю систему. Нечто подобное происходит и в биологии: небольшая инфекция в крови способна привести к образованию крошечного тромба, который в результате цепной реакции вызывает обширный инсульт – этот процесс называется ишемическим каскадом.
В предшествующие эпохи эпидемии расценивались как явления, не зависящие от воли и ответственности человека. Слово «грипп» (инфлюэнца), как известно, восходит к итальянскому поверью о влиянии звёзд на простуду и лихорадку. Со временем восприятие изменилось – люди стали больше внимания уделять деталям, искать причины проблем и способы их разрешения: французы, например, назвали инфлюэнцу термином «grippe» («терзать», «цепляться»), вероятно, имея в виду чувство сдавленности в горле и груди. С 1990 года подобные вспышки становятся массовыми и охватывают весь мир примерно раз в десять лет, вызывая каскадные последствия.
COVID‑19 – не последняя пандемия, с которой столкнётся человечество. По своей природе эпидемии не начинаются преднамеренно, но и чистой случайностью их тоже трудно назвать. Скорее всего, они являются неотъемлемым элементом созданной нами международной системы. Наша задача заключается в том, чтобы адаптировать её к новой реальности и найти такие шаги, которые этому процессу поспособствуют.
Урок первый
Пора пристегнуть ремни
Хотя пандемия COVID‑19 – явление новое, изменившее многие из существующих шаблонов и представлений, ей удалось вытащить на поверхность одну из старейших истин международных отношений: каждая страна сама за себя. С приходом пандемии государства, издавна поддерживающие партнёрские отношения – например, в Европе, – закрыли границы и сосредоточились на собственном выживании. Такой подход ничуть не удивил специалистов в области международных отношений. По их мнению, самое важное различие между внутренней и международной политикой заключается в том, что в последней отсутствует верховная власть, мировое правительство, некий Левиафан, поддерживающий общий порядок. Многие мыслители описывали это состояние как процесс вечной международной конкуренции и конфликта. Томас Гоббс, например, охарактеризовал государства следующим образом: «Хотя никогда и не было такого времени, когда бы частные лица находились в состоянии войны между собой, короли и лица, облечённые верховной властью, в следствие своей независимости всегда находятся в процессе непрерывной зависти. Они напоминают гладиаторов, направляющих оружие друг на друга и зорко друг за другом следящих».
История насыщена не только военными периодами, но и мирными. Более того, на протяжении последнего столетия страны находились в состоянии мира гораздо более продолжительное время. В результате благоприятного сотрудничества международная торговля, туризм и инвестиции начали стремительно развиваться. Страны создали механизмы и институты с целью построения взаимовыгодных отношений и решения общих проблем. Но в конце концов, когда речь заходит о чрезвычайных ситуациях, каждое государство действует в одиночку и опирается исключительно на свои силы.
COVID‑19 нанёс тяжёлый удар мировому сообществу, которое с момента холодной войны уже приобрело устоявшуюся структуру. С ослаблением соперничества великих держав и бурным ростом мировой торговли страны оказались связаны прочными узами взаимозависимости. Впрочем, экономическая интеграция породила и противотечения: государства боролись за преимущества, а новые экономические конкуренты становились геополитическими соперниками. Информационная революция обеспечила быстрое и повсеместное распространение товаров, услуг, культуры, идей… и, конечно же, болезней. Все эти материальные и нематериальные потоки по-прежнему курсируют через страны, притом что ни одно из государств не в состоянии самостоятельно их регулировать. Получается, что все кругом связаны, но никто ничего не контролирует. Другими словами, наш мир открыт, динамичен, но очень нестабилен.
Привнести стабильность в нечто динамичное и открытое – весьма трудоёмкая и сложная задача. Увы, таково правило игры: из трёх характеристик – открытость, скорость, стабильность – одновременно можно выбрать только две. Открытая и динамичная система по своей сути всегда нестабильна. Динамичная и стабильная система Китая, например, по определению будет закрытой, а вот открытые и стабильные системы Австро-Венгерской и Оттоманской империй пришли в упадок именно из-за своей неповоротливости. Эта «трилемма» является адаптацией идеи технолога Джареда Коэна, отметившего, что с точки зрения децентрализации, безопасности и масштабируемости сети могут обеспечить только два из трёх свойств. Экономисты, в свою очередь, выдвинули собственную версию – «трилемму политики», согласно которой страны полагаются на два из трёх вариантов: свободное движение капитала, независимые центральные банки и фиксированный обменный курс. Все эти трилеммы, какими бы шаткими они ни были, сводятся к простому понятию: открытая и динамичная система несёт в себе внутреннее напряжение и дисбаланс.
Рассмотрим высокодинамичную форму глобального капитализма, способную привести не только к стремительному росту, но и к финансовым кризисам и экономическим спадам. С середины 1930-х и до начала 1980-х годов, когда финансовые рынки стали более регулируемыми, серьёзные кризисы случались редко. Однако в последние десятилетия, когда правительства дерегулировали финансы, мы наблюдаем один коллапс за другим: латиноамериканский долговой кризис, кредитно-сберегательный кризис, финансовый кризис 1994 года в Мексике, азиатский обвал, российский дефолт, крах долгосрочного управления капиталом, технологический пузырь и мировой финансовый кризис.
Мы живём в мире, который непрерывно движется вперёд. За последние два столетия развитие человечества во всех смыслах ускорилось, а в последние несколько десятилетий темпы возросли ещё больше. Люди стали жить дольше, производить и потреблять больше, заселять обширные пространства, потреблять много энергии и производить больше отходов и вредных выбросов. Вот лишь один пример: в докладе ООН за 2019 год, подготовленном 145 экспертами из пятидесяти стран, сделан вывод: «Человечество ведёт войну с природой, и она разрушается невиданными в истории темпами». Необратимые изменения в результате человеческой деятельности произошли с 75 % наземной среды и 66 % Мирового океана. Экосистемы разрушаются, исчезает биоразнообразие. По оценкам авторов доклада, из 8 миллионов видов растений и животных, включая 5,5 миллионов видов насекомых, до миллиона угрожает вымирание, в том числе в ближайшие десятилетия.
Вывод таков: напряжение и дисбаланс неумолимо порождают опасности, причём некоторые из них можно предвидеть, а другие – нет.
Действие и реакция
Чтобы понять суть непрерывного цикла «действие-реакция», вспомним три великих кризиса двадцать первого века: 11 сентября, финансовый кризис и COVID‑19. Один из них – политический, другой – экономический, третий – природный. Теракты 11 сентября продемонстрировали гневную, жёсткую реакцию мусульманского мира на неустанное шествие капитализма, демократии и американской гегемонии. Западные ценности продолжали окутывать планету, но, как оказалось, не все были этому рады. Говорят, и небезосновательно, что терроризм – это оружие слабых. Но, как бы то ни было, именно реакция недовольного меньшинства застала врасплох весь земной шар.
Кризис 2008 года стал следствием экономики, при которой финансовый инжиниринг приносил больше прибыли, чем реальный. Уолл-стрит изобретала всё более изощрённые продукты; портфели упаковывались в единые деривативы, побуждая людей идти на больший риск ради меньшей прибыли. Добавьте к этому неустанное внимание к частной собственности, когда правительство и компании убеждали людей покупать огромные дома и брать на себя крупные долговые обязательства. В конечном счёте система настолько усложнилась, что небольшое изменение цен на жильё повлекло за собой её крах. Кризис 2008 года стал экономическим эквивалентом каскадного сбоя.
Пандемия коронавируса, можно сказать, – это один из «ответов природы» людям, игнорирующим текущий экологический кризис. Наш нынешний образ жизни создаёт все условия для инфицирования людей вирусами животных. По оценкам Центров по контролю и профилактике заболеваний, три четверти новых вирусов переносятся именно ими: СПИД, лихорадка Эбола, атипичная пневмония, MERS, птичий грипп, свиной грипп и, скорее всего, новый коронавирус. Почему так получается, что в последние десятилетия болезни переходят от животных к людям более быстрыми темпами? Ответ прост: во многих частях планеты население стало жить ближе к диким зверям. Развивающиеся страны настолько быстро модернизируются, что фактически пребывают в разных веках одновременно. В Ухане и других подобных городах Китая выстроена технологически сложная экономика. При этом в тени небоскрёбов расположены рынки, полные экзотических животных, – идеальное условие для передачи вирусов от животных к человеку. Проживающие в этих местах люди стали более мобильными, чем когда-либо прежде, – они быстро распространяют информацию, товары, услуги… и болезни.
Возможно, в этом повинно и разрушение человеком естественной среды обитания. Некоторые учёные полагают, что воздействие цивилизации на окружающую среду (строительство дорог и заводов, расчистка земель, рытьё шахт) увеличивает шансы передачи болезней от животных к человеку. COVID‑19, судя по всему, возник в организме летучих мышей – носителей многих других вирусов, включая бешенство и лихорадку Эбола. Остаётся понять, почему именно летучие мыши накапливают в себе столько вирусов. Дело в том, что рукокрылые обладают высокофункциональной иммунной системой и защитными механизмами, такими как высокая температура тела во время полёта – их клетки эффективно защищены от вирусов и могут находиться в организме годами. В итоге, эволюционируя и становясь более мощными, вирусы быстро инфицируют другие виды животных и так же быстро распространяются [2]. Кроме того, собираясь в большом количестве в непосредственной близости друг от друга, летучие мыши создают идеальную среду для заражения. Недалеко от Сан-Антонио, штат Техас, находится пещера Брэкен, где обитает самая большая в мире колония этих созданий. С марта по октябрь более 15 миллионов мексиканских рукокрылых собираются в этих местах и летают в ночном небе. Это впечатляющее зрелище сопровождается не менее впечатляющими звуками, за что получило название «мышиное торнадо».
Раньше летучие мыши жили вдали от человека, поэтому угроза инфицирования оставалась минимальной. Но потом, по мере вторжения человека в их среду обитания, болезни рукокрылых начали всё чаще передаваться людям. В Малайзии, например, для плантаций масличной пальмы и производства пиломатериалов фермеры десятилетиями вырубали тропические леса. В результате этого процесса плодовые летучие мыши всё ближе и ближе подбирались к местам, где они могли обеспечить себе пропитание. Многие из них группировались возле свиноферм, питаясь манго и другими фруктовыми деревьями. Закончилось всё тем, что в 1998 году вирус под названием Nipah (Нипах), живущий в организме летучих мышей, заразил свиней, от которых впоследствии инфицировались работники ферм.
Нечто подобное, скорее всего, произошло и с новым коронавирусом, который, прежде чем заразить человека, нашёл промежуточного хозяина – возможно, панголина, чья чешуя используется в традиционной китайской медицине. «Наши действия повышают вероятность пандемий, – сказал Питер Дашак, выдающийся эксперт по экологии болезней. – Стоит признать, что природа сама по себе не виновата. Виноваты мы и наши действия по отношению к ней».
Экономическое развитие происходит высокими темпами, охватывая всё большее количество людей и подвергая их огромному риску. Подумайте, например, о потреблении мяса. Становясь богаче, человек, как правило, начинает включать в свой рацион больше мясной продукции. Но когда этот процесс происходит в глобальном масштабе, цифры достигают поразительных высот: ежегодно во всём мире убивают около 80 миллиардов животных (не считая рыб)! Удовлетворение столь огромного спроса оборачивается значительными потерями как для окружающей среды, так и для нашего здоровья. В то время как животноводство занимает большую часть сельскохозяйственных угодий мира (80 %), оно производит только 18 % мировых калорий. При этом производство напоминает фабрику XIX века, где в жутких условиях содержится огромное количество животных. И именно оттуда поступает большая часть мяса – примерно 99 % в Америке и 74 % во всём мире. (Органическое мясо в настоящее время является настоящим предметом роскоши.) В результате эти крупные предприятия становятся чашками Петри для размножения опасных вирусов. «Генетическая селекция сельскохозяйственных животных (например, усиление характеристик вроде размера куриных грудок) сделала их гены практически идентичными, – объясняет Сигал Самуэль из Vox. – Это означает, что вирус может легко распространяться от животного к животному, не встречая никаких генетических вариаций, способных его остановить. Прорываясь через стадо или отару, вирус становится ещё более вирулентным». Другими словами, отсутствие генетического разнообразия устраняет «иммунологические барьеры». Самуэль цитирует биолога Роба Уоллеса: «Агропромышленные фермы – идеальная среда для размножения патогенов».
Вспышка свиного гриппа H1N1 в 2009 году, по-видимому, возникла на свинофермах Северной Америки, в то время как многие птичьи гриппы – на птицефабриках в Восточной Азии. Устойчивые бактерии и вирусы не просто распространяются от людей и животных, но и встречаются в пище, например, в мясе. Чтобы стимулировать рост скота и птицы, а заодно препятствовать заболеваниям, разводчики прибегают к использованию антибиотиков. Профессор из Университета Джонса Хопкинса Роберт Лоуренс называет устойчивые к антибиотикам бактерии «самым большим риском для здоровья человека». В Центрах по контролю за заболеваниями США подсчитали, что ежегодно от инфекций умирают более 35 000 американцев из 2,8 миллионов заразившихся. Вы только представьте: это один человек каждые пятнадцать минут! Во всём мире число смертей составляет 700 000 в год, и при этом потребление мяса с каждым годом продолжает расти.
Искушение судьбы
Удивительно, что мы, американцы, до сих пор не осознали, что поспешное и незапланированное развитие способно вызвать обратную реакцию – особенно если учесть, что страна уже пережила несколько таких случаев, в частности, «Пыльный котёл» 1930-х годов, величайшую экологическую катастрофу в истории Северной Америки. Это событие запечатлено повсюду – и в романах, и в кино. Горькая история отчаявшихся переселенцев вдохновила Джона Стейнбека на написание романа «Гроздья гнева», где описывается бедственное положение людей, которых можно назвать первыми климатическими беженцами Америки. Этот роман – ярчайший пример реакции природы на действия человека.
На огромных просторах от реки Миссисипи на востоке до Скалистых гор на Западе простираются Великие Равнины. Над этими землями бушует шквальный ветер, иногда даже пугая своим свирепством. На протяжении веков, возможно, тысячелетий, природа решала эту проблему при помощи травы, удерживающей рыхлый верхний слой почвы. Но всё изменилось к концу XIX века, когда первопроходцы отправились на Запад, соблазнённые обещаниями плодородных сельскохозяйственных угодий. В итоге они распахали прерии, превратив травянистые равнины в пшеничные поля. Фермеры вырубали деревья, служившие защитой от ветра, и вспахивали землю, пока не осталось на ней ни единой травинки. Так верхняя почва превратилась в тонкий, рыхлый и едва прикрывающий твёрдую землю слой.
И тут погода испортилась. Начиная с 1930 года, на регион обрушились четыре волны засухи. Вместе с засухой пришли ветры – свирепые порывы, которые срывали верхний слой почвы с такой силой, какую мало кто видел прежде, и поднимали пыльные бури, окрашивая небо в угольный цвет. К 1934 году примерно 35 миллионов акров ранее возделываемых земель стали непригодными для сельского хозяйства, а ещё 100 миллионов начали быстро терять свой верхний слой. Но на этом природа не думала останавливаться. Теперь она добавила страданий в виде жары. 1934 год стал самым жарким годом в Соединённых Штатах (и оставался таковым вплоть до 1998 года). В тот страшный период погибли тысячи людей; миллионы бежали. А оставшиеся фермеры погрузились в десятилетнюю нищету.
Изо дня в день мы всё больше искушаем судьбу. Изменение климата Земли – это глобальная экологическая проблема, заслуживающая отдельных книг и предостережений. Климат оказывает большое влияние на все составляющие природы, на формирование ландшафта как природного явления и как среды обитания. В настоящее время на большей части земного шара устанавливается тропический климат. Повышение температуры, в свою очередь, создаёт благоприятные условия для развития болезней, чему способствуют не только высокая температура и влажность, но и расширение ареала обитания ряда животных – переносчиков болезней. Более того, по оценке ООН, на поверхности Земли идёт активное наступление пустынь – каждую минуту 23 гектара плодородной земли погибает под натиском песков. В 2010 году Люк Гнакаджа, исполнительный секретарь Конвенции ООН по борьбе с опустыниванием и засухой, назвал этот процесс «величайшей экологической проблемой современности», предупредив: «От вымирания человечество отделяют всего лишь двадцать сантиметров плодородной почвы». Тридцать восемь процентов поверхности Земли находятся под угрозой опустынивания, и некоторые из них вызваны не столько глобальным изменением климата, сколько чем-то более легко предотвратимым: чрезмерной добычей воды. Одним из самых важных источников влаги в мире является водоносный горизонт Огаллала, простирающийся через полузасушливые земли Южной Дакоты, Небраски, Канзаса, Оклахомы и Техаса и обеспечивающий около трети грунтовых вод, используемых для орошения американских ферм. Этот, казалось бы, бездонный колодец настолько активно опустошается агробизнесом, что менее чем за пятьдесят лет он сократится на 70 %. Если водоносный горизонт иссякнет, то на его восполнение осадками потребуется целых 6000 лет.
Возможно, вы скажете, что здесь нет ничего необычного: человечество изменяет природные процессы с тех самых пор, как научилось добывать огонь. Да, конечно, климат в прошлом тоже менялся, но никогда прежде он не менялся настолько быстро. Изменения заметно ускорились с изобретением колеса, плуга и, что особенно важно, парового двигателя, а в двадцатом веке и особенно в последние несколько десятилетий этот процесс только набирает обороты. Мало того, что население планеты удвоилось, так с 1900 года средняя продолжительность жизни в мире увеличилась более чем в два раза. Как объяснил Джошуа Ледерберг, биолог, американский генетик, получивший Нобелевскую премию по физиологии и медицине за открытия в области генетической рекомбинации и организации генетического материала у бактерий: «Увеличение продолжительности жизни выносится за рамки действия естественного отбора». В своей блестящей речи в 1989 году на конференции по вирусологии в Вашингтоне Ледерберг утверждал: «Мы настолько изменили биологическую траекторию, что современный человек стал уже рукотворным видом».
Ледерберг сказал: «Продолжающееся экономическое и научное развитие человека – это самая большая угроза для растений и животных, поскольку мы вытесняем их в своём стремлении к господству. Если отбросить несколько паразитических черт, – добавил он, – Homo sapiens имеет неоспоримое превосходство». При этом Ледерберг отметил наличие реального конкурента, который в конце концов может нас победить, – вируса. «Природа не всегда благосклонна. Многим людям трудно смириться с тем фактом, что она не испытывает особых чувств к благополучию человека по сравнению с другими видами». Ледерберг напомнил аудитории о судьбе, постигшей кроликов в Австралии в 1950-х годах, когда в качестве меры контроля популяции их заразили миксоматозом – смертельно опасной вирусной болезнью из Южной Америки, от которой у её жертв появляются опухоли в области глаз, ушей и ануса. В конце концов кролики выработали иммунитет, но только после того, как вирус убил более 99 % особей во время первых вспышек. Ледерберг завершил свою речь мрачной картиной: «Вот что любопытно: а смогло бы человеческое общество выжить, если бы на планете осталось всего несколько процентов людей? Сумели бы мы функционировать на более высоком уровне, или мы ничем бы не отличались от кроликов? А даже если так, то смогли бы мы конкурировать с кенгуру?»
Всё это – лишь естественные риски, а ведь существуют и сугубо человеческие. Способно ли человечество использовать болезни в качестве оружия? В истории, безусловно, найдётся несколько примеров. Австралийский философ Тоби Орд в своей книге «The Precipice» утверждает, что ещё в 1320 году до нашей эры в Малой Азии овец, заражённых туляремией, перегоняли из одного царства в другое. Что касается современной истории, то Советский Союз, например, разработал сложную программу по созданию биооружия (от оспы до сибирской язвы) и задействовал в ней до 9000 учёных. Однако не стоит забывать, что в наши дни, благодаря новейшим достижениям в области биологии и технологии, для производства смертельных патогенов требуется всего несколько учёных и небольшие инвестиции.