Читать онлайн Капкан на «Медведя» бесплатно
Пролог
Осень захлестнула Город безжалостной петлей – и Город сдался. Съежился в преддверии холодов и слишком длинных, слишком темных ночей.
– Куда? – взглядом спросила Ольга, остановившись у кромки тротуара. Под ноги ей плавно опустился еще один лист клена, присоединился к своим бурым, скукоженным, превращающимся в прах собратьям.
Куда? Не все ли равно? Уберечься от этого сырого, холодного вечера, от равнодушия алчущего города, в пасть которого сегодня была брошена очередная жертва.
– Я разобрал "Ямаху". На запчасти, – сказал Кирилл, с неудовольствием отметив – голос звучит почти простуженно, особенно глухо, хрипловато. – Еще месяц назад.
Она молчала, кажущаяся слишком бледной в мертвенном свете уличных фонарей. В ее глазах было ожидание. Она знала, что он произнесет… и ждала.
– Но мы еще успеем на последнюю электричку…
По ее губам скользнула улыбка – настолько слабая, что он усомнился – возможно, это ему просто померещилось?
В следующую секунду она спросила:
– Чего же мы ждем?
Тогда он поймал частного извозчика. Мужик скользнул взглядом по его долговязой фигуре в черных джинсах и черной же куртке-ветровке, потом его равнодушные глаза остановились на Ольге и утратили свое равнодушие. Заломив цену едва ли не вдвое выше положенной, он сально ухмыльнулся. Кирилл вяло подумал, что не мешало бы съездить по его широкой морде, и он с удовольствием сделал бы это…
Но не здесь. Не сейчас. Не в присутствии тоненькой девушке в пальто цвета "беж". Девушки, чей взгляд на мгновение сделался беспомощным, таким же, как четверть часа назад, когда Ольга открыла ему дверь, и он переступил порог, глупо спросив:
– Я тебе не помешал?
Но ему необходимо было ее увидеть. И сейчас он больше всего боялся, что она передумает, уйдет, оставит его наедине с этой промозглой ночью, рваными серыми облаками, сквозь которые проглядывал бело-голубой лунный диск, черными скелетами стремительно теряющих свою листву деревьев…
Наедине с навязчивой мыслью о том, как дико и бессмысленно все, что он сегодня сотворил.
…Грязный вагон электрички был пуст, если не считать пары бомжеватых личностей, от которых отчетливо разило дерьмовым спиртным.
Ольга устроилась в конце вагона, у окна. Кирилл уже собрался сесть напротив, по привычке, но что-то заставило опуститься на ту же скамью, рядом с ней. Может, снова ее взгляд – почти зеркально отразивший его ощущения – неуверенность, опаску, желание… какое? Избавиться от одиночества? Хоть на один вечер вернуть часть прошлого? Или просто согреться в предчувствии надвигающихся холодов?
Ему страшно захотелось придвинуться к ней вплотную, обнять за плечи, может, зарыться лицом в ее волосы…
и разреветься, как мальчишке.
Потому. что она знала. Наверняка знала. Иначе и не согласилась бы уйти с ним в осеннюю сырую ночь, оставив матери коротенькую записку: "Я с Кириллом".
Он подумал о том, с кем она сейчас в действительности. Вспомнил виденное месяц назад – остановившийся у портика драмтеатра темно-вишневый "Вольво", вышедшего из машины очень высокого мужчину с седеющими висками, который, распахнув дверцу с противоположной стороны, подал руку девушке, годящейся ему в дочери… но для дочери слишком красивой.
– Как долго нам ехать? – ее негромкий голос оборвал болезненное воспоминание.
– Минут двадцать пять.
Он не придвинулся к ней ближе, но своими холодными пальцами коснулся ее теплых, с которых она стянула перчатку.
Руки она не отдернула. Он подумал, как неуместна его ревность вообще, сейчас же – в особенности.
Ступив на платформу, с обеих сторон окруженную черным, зловещим частоколом ельника, она поежилась.
– Безумие… мы заблудимся.
– Нет, – он чуть сильнее сжал ее ладонь, – Мы пойдем по широкой просеке. Тут недалеко.
Она издала немного нервный смешок.
– К тому же, тьма не кромешная… Полнолуние…
Он обнял ее за талию, притянул к себе. Ее губы были холодными, но не вялыми. Через несколько мгновений он ощутил ее тонкие пальцы на своем затылке, потом она несильно оттолкнула его.
– Идем туда, где можно согреться. Идем… быстрее.
Через двадцать минут они свернули с просеки и через довольно широкий луг вышли, наконец, к деревне, на отшибе которой и стоял ветшающий домишко – наследство его давно умершего деда.
– Пожалуйста, посвети, – он протянул Ольге зажигалку, сам достал из кармана куртки связку ключей.
Она провернула крошечное зубчатое колесико, и в свете язычка пламени он легко повернул ключ в тяжелом висячем замке, на который запирался домишко, откуда, собственно, и красть-то было нечего – разве что ветхую мебелишку да потертые половики?
В нос ударил приятный, щекочущий обоняние аромат свежих яблок.
– Урожайный год, – пояснил он, подал Ольге огромное розовобокое яблоко из холщового мешка, стоящего в сенях.
Приблизившись к печному зеву (крошечную комнатушку освещала шестидесятиваттная лампочка под стареньким абажуром), присел на корточки, стал закладывать в печь поленья.
Ольга присела на тахту, не раздеваясь. Он повернулся к ней, когда в печи разгорелся огонь, едва не сказав: "Сейчас будет тепло", его остановил ее взгляд, он вдруг испугался, что в следующую секунду Ольга расплачется…
но она не расплакалась.
Через минуту он выключил свет.
…Зарывшись лицом в ее густые волосы, проваливаясь в сладкую дремоту, он внезапно словно воочию увидел заново освещенную мягким осенним светом улочку, выходящего из черного БМВ мужчину в дорогом пальто, лицо этого мужчины, повернувшееся к нему, и понимание того, что случится в следующую секунду… очень отчетливое понимание в блекло-голубых глазах, завороженно уставившихся на предмет, извлеченный им из внутреннего кармана мотоциклетной кожанки.
– Ложись, шеф! – раздался вопль другого мужчины, водителя черного БМВ. Истошный визг какой-то женщины…
…Он вздрогнул, будто внутри распрямилась туго сжатая пружина. Стараясь не потревожить Ольгу, встал с тахты, быстро оделся… вышел из натопленной комнатенки.
Опустился на ступенку крыльца, достал сигареты. Он не курил почти три года – со службы в армии, но три месяца назад начал опять. Облегчения это не приносило. Может, чуть притупляло боль…
Пальцы вдруг сделались очень неловкими – он никак не мог извлечь сигарету из пачки. За спиной скрипнула дверь, и он едва не вздрогнул – хотя кто, кроме Ольги, мог выйти следом?
– Тебе плохо? – полувопрос, полуутверждение.
Он молча кивнул. Она же знала…
– Кир… – сказала как позвала. Провела теплой ладошкой по его щеке.
Он взял ее ладонь, сам прижал к лицу. Хотелось расплакаться. Может, он уже делал это – как делают мужчины? В горле стоял ком – он подумал, если заговорит, тут же выдаст себя.
– Кир, Кир… – тоска и нежность в голосе.
Он, наконец, преодолел свою слабость. Спросил намеренно грубо (но вышло не грубо, а просто глухо и хрипло):
– Слышал, ты сейчас… с Вересковым?
Она тут же отстранилась.
–Слышал?
Он, наконец, сумел раскурить сигарету, пряча язычок пламени в кулаке от пронизывающего осеннего ветра.
Она молчала, а он все сильнее ощущал, как черна, как холодна эта ночь, как зловещ бело-голубой, геометрически правильный кружок на небе, как неприязненны, колючи созвездия…
и вообще всё бессмысленно.
И ничто на свете не изменилось от того, что сегодня в голодный зев города он бросил очередную жертву.
– Я… с ним встречаюсь, – наконец, медленно сказала Ольга (на секунду ему показалось, что он не может дышать, следующего вдоха попросту не станет. Он проклял свою слабость – ни к чему было снова видеться с ней. Все умерло… еще три месяца назад. Все лучшее убил тот подонок…)
–Точнее, мы… видимся. То, что было между нами два года назад, два года назад и закончилось.
Она замолчала. Он осознал, что снова может дышать – причем, полной грудью. Отбросил ненужную сигарету в сторону.
– Он тебя любит, а ты его… уже нет?
Ольга улыбнулась. В бело-голубом – не свете, а отсвете Луны он уловил эту улыбку – чуть грустную, чуть снисходительную. У него сжалось сердце – Ольга была прекрасна как сон, как мираж – они всегда недолговечны, всегда уходят…
– Идем в дом. Мне тут холодно, а там, без тебя, страшно. Идем, Кир.
– Я люблю тебя, – сдавленно сказал он. Еще вчера он думал, что больше никогда не произнесет этого вслух. Никому не скажет. Ни Ольге, ни кому-то другому. Но сейчас вырвалось. Само собой.
– Я знаю, – это "знаю" относилось не только к его последней фразе, но и к его боли… И к тому, что сегодня он сделал – потому, что иначе было нельзя.
Эта ночь вовсе не была слишком тяжелой, не была холодной. Будь его воля, он сделал бы так, чтобы эта ночь вообще не кончалась. Никогда.
Утром было холодно – огонь в печи успел потухнуть.
Кирилл мельком глянул в окно избы – на еще зеленой, не успевшей пожухнуть траве лежал снег. Он поцеловал спящую Ольгу в щеку (во сне она выглядела ребенком, очень нежной девочкой…) Сейчас ему было легко, не то, что вчера.
Сейчас он любил даже осень. Любил первый снег, первое дуновение грядущей зимы… Снова посмотрев в окно, подумал с сожалением: те яблоки, что остались на ветках, померзли. Ледяные яблоки. Храниться они уже не смогут. Жаль. Удивительно урожайный на яблоки год выдался.
Утренняя Ольга была еще красивее вечерней. Приподнявшись на локте, тоже заглянула в окно – и разочарованно:
– Снег… неужели зима так близко?
Он снова поцеловал ее и подумал – скоро опять придется расстаться. Вчерашний вечер был исключением.
Ольга все еще любит его, и он ее… может, даже сильнее – от осознания того, что все закончилось.
Эта мысль пронзила сердце острой физической болью. Он пожалел о том, что все (вообще всё) не закончилось для них с Ольгой еще вчера.
– Кир? – кажется, она почувствовала его настроение. В ее голосе было беспокойство. Была тревога.
– Все хорошо, – мягко сказал он, снова принимаясь ее целовать – чтобы хоть ненамного облегчить боль, оттянуть неизбежное.
…Он набрал в плетеную корзину самых лучших, наливных, розовобоких яблок. Донес эту корзину до самых дверей ее квартиры.
– Они долго могут храниться. До самого Нового Года.
Ольга молча кивнула. Он испугался, что она не выдержит, расплачется еще до того, как он уйдет. Быстро поцеловал ее в уголок губ, отвернулся и вниз, по лестнице, лишь бы не окликнула, иначе все его мужество обернется мальчишеской слабостью, а так нельзя, для него пути уже отрезаны, вчера он добровольно переступил ту грань, за которой оказываются отрезаны все пути.
* * *
Из сводки криминальных происшествий по городу:
…Одиннадцатого октября, около десяти часов утра, на углу Каштановой аллеи и переулка Строителей был убит некто Громов Игорь Анатольевич, 197__ года рождения, предприниматель, в криминальной среде известный под кличкой "Громобой".
Преступник (личность не установлена) приблизился к машине Громова – БМВ черного цвета, госномер ___ – на мотоцикле марки "Харлей" и произвел три выстрела из пистолета системы ТТ с глушителем.
После чего скрылся с места происшествия.
Мотоцикл был обнаружен спустя три часа на улице Кленовой. Установлено, что он принадлежит г-ну Никитенко С. С. и был угнан у него девятого октября с. г.
…По одной из версий следствия, убийство Громова является результатом криминальной разборки между враждующими группировками…
Проводится ряд мероприятий по розыску киллера. Включен план "Перехват"…
* * *
Глава 1. Серый дождь над серым городом
1.
…Серый день. Серый дождь над серым городом. Мрачная серая осень.
"Вот дерьмо, – крутилось в мозгу, когда Северов ехал в больницу, – Дерьмо… именно в мое дежурство! Неудачник, неудачник хренов…"
Дело о наезде. Северов некстати вспомнил, что так, вроде, назывался один из бульварных романчиков – "Дело о наезде". Кажется, Чейза. Там, в этих детективах, все кажется простым и одновременно намеренно усложненным. Запутанным.
А тут куда уж примитивнее? Человек переходит улицу на зеленый свет, но не успевает. Зеленый огонек сменяется тревожно желтым, одновременно с места на полной скорости срывается машина…
результат закономерен, не так ли?
– Ну, я бы сказал – парнишке еще повезло, – бубнит эксперт Кравцов, – Тот подонок мог бы его в лепешку, а так может отделаться…
– Чем? Инвалидной коляской? – Северов раздраженно трет ладонью лоб – похоже, приближается очередной приступ мигрени… Дерьмо… Случаен данный наезд или это попытка преднамеренного убийства? Если б удалось обнаружить машину… куда там? Вам бы, дорогой, фантастику писать, а не милицейские протоколы… Свидетели? Какая-то бабка полуслепая, дама нервная (похоже, истеричка) да мужичонка средних лет подозрительного бомжеватого вида. Плюс школьник, десятиклассник. Вот ему-то Северов больше всего склонен был верить. "Это был БМВ, точно! Черный БМВ, верняк! И номер… последняя "пятерка", точно, а вот первые…" – шмыгает носом (обычная осенняя простуда) и виновато смотрит на Северова. Но вообще молоток пацан. Осталось убедиться, что он действительно способен отличить БМВ от "Мерса" или "Фольксвагена". Смешно, но не одни дамочки "ни бум-бум" в подобных вещах. Хотя Северов встречал дамочек, которые очень даже "бум-бум" в подобных вещах.
Прочие свидетели могли лишь промямлить, что это была "черная вроде бы иномарка". Что ж, за неимением лучшего… хотя что тут вообще хорошего?
…– Да нам его буквально "по частям" пришлось собирать! – у дежурного врача усталое, немолодое, нездорового цвета лицо и очень умные темно-серые глаза, -Множественные переломы, сотрясение мозга средней тяжести… Даже если я сейчас разрешу вам с ним поговорить, что, вы думаете, он вам скажет? Обычно люди после таких аварий и собственное имя с трудом вспоминают…
– Знаю, – буркнул Северов. Но он знал и другое – со временем память восстанавливается. Не у всех, правда. И зачастую фрагментарно.
Развернул пакет, куда сунули обнаруженные в кармане куртки потерпевшего документы – паспорт, студенческий билет, проездной… Там же находился бумажник, с весьма скудной суммой "деревянных". Ничьей фотографии в пластиковом кармашке не оказалось. Так же, как и пресловутого штампа в паспорте. А ведь парень, судя по фотографии, был хорош собой – довольно тонкое, открытое лицо, выразительные темные глаза. Интересно, насколько необратимо повреждена его физиономия? Неумолимый эскулап даже не пустил Северова в палату интенсивной терапии, где находился потерпевший. Хотя Северов особенно и не настаивал – толку от этого все равно было бы чуть…
– Кирилл Смирнов? А что с ним? – узкоплечий, щуплый, но довольно высокий парень немного нервическим жестом поправляет очки в тонкой оправе. Выслушав ответ Северова, бледнеет.
– Вот гадство… И что, серьезно?
– В лучшем случае пару-тройку месяцев проведет на больничной койке. Вы с ним, насколько мне известно, друзья?
Пожимает плечами.
– Приятели, скорее. Кирилл ни с кем по-настоящему не сближался. Он не то, чтобы скрытный… скорее дистанцию соблюдает. Я думаю, это оттого, что ему пережить пришлось – он же на Кавказе служил… считайте, на войне побывал…
– А как насчет девушки? Есть у него подруга?
Усмешка.
– Да тут вообще случай особый… он же красавчик, девки таких любят, сами вешаются на шею… Помню, на одной тусовке… ну, выпили все лишнего… даже Кирюха, хотя он вообще-то непьющий. И непьющий, и некурящий. Повисла на нем одна… между прочим, "зачетная" девочка, как говорится, все при ней… А он ее отшил и довольно-таки резко. Я его тогда подколол: мол, принцессы Монако все равно не дождешься, а он так глазами сверкнул… типа, если б я видел девушку, на которой он, вроде, собирался жениться, то о принцессах Монако и не заикался бы… Ну, я уже на взводе был, понимаете? Спрашиваю – что ж не женился? А он мне – не все, мол, от нас зависит, но кое-какой должок он еще намерен получить…
– А как насчет коммерции? Бедные студенты обычно подрабатывают…
Кивок.
– Кир тоже подрабатывал, в одном супермаркете, в ночной охране. Если хотите знать мое мнение, нет у него коммерческой жилки. Понимаете? Невозможно представить, чтобы он смошенничал. Даже на экзамене.
Северов усмехнулся.
– Простак, выходит? Вы у него на спине, к слову, крыльев не замечали? Все к тому, если вам верить…
Вспыхнул.
– Можете и не верить, но Кирилл хороший парень. По-настоящему хороший, есть в нем это… как отец выражается, стержень. Вы не подскажете, в какой он больнице?
Отчего ж не подсказать? Северов подсказал…
* * *
Жил потерпевший в двухкомнатной "хрущевке" вместе с матерью – фельдшером одной из районных больниц и младшей сестрой-школьницей.
С матерью сейчас разговаривать было заведомо бессмысленно – слишком была подавлена несчастьем.
Сестренка – хорошенькое четырнадцатилетнее голенастое создание с коротко подстриженными золотистыми волосами и огромными карими глазами (как у лани или газели) казалась скорее испуганной, нежели подавленной. Испуганной и растерянной.
– Враги? Какие у него могут быть враги? Друзья были… раньше. Когда он в "Фениксе" работал…
– "Феникс" – это…
Удивленный взгляд – как, вы не знаете?
– Охранное агентство. Кир говорил – это почти чудо, что его туда взяли. Ну, он же еще со школы борьбой занимался, потом в десанте служил…
– Друзья… а девушка у него есть?
Отрицательное покачивание головой.
– Нет. Как они с Ольгой расстались – так и все. Он же ее любил, как ненормальный, говорил – никто ему, кроме нее, не нужен… поэтому и ходил мрачнее тучи…
– Фамилию этой Ольги ты знаешь?
Еще один жест отрицания.
– Но знаю, что она учится в универе… вроде иностранные языки. Да, а папа ее – какой-то большой начальник. На комбинате "Красное полотно" вроде бы…
* * *
Только один "большой начальник" на трикотажном комбинате – а именно заместитель генерального директора Снигирев – имел дочь по имени Ольга, двадцати лет, студентку четвертого курса факультета романо-германской филологии.
Повестки Северов решил ей не выписывать, поехал в университет сам.
Почему-то девица рисовалась ему хрупкой голубоглазой блондиночкой. Именно такую он и увидел у дверей аудитории, где занимались студенты четвертого курса РГФ. Взглянув на его "корочки", блондинка перестала кокетливо улыбаться и обратилась к стайке девиц, стоящих у окна:
– Снигире-ева! Тобой тут милиция интересуется…
Обернулись все, но только одна – высокая, тоненькая, с каштановыми, отливающими золотом волосами, – сделала навстречу Северову несколько шагов.
…В свои тридцать четыре Северов являлся достаточно искушенным мужчиной, и все-таки в первое мгновение перехватило у него дыхание – да и кто мог бы равнодушно созерцать такую удивительно безмятежную красоту?
Огромные серые глаза с поволокой, потрясающе нежная кожа и еще более нежные (и одновременно чувственные) губы. Чуть вздернутый точеный носик.
Если она и была подкрашена, то совсем чуть-чуть. Косметика ей, по большому счету, была ни к чему. "Наверняка подрабатывает моделью", – внезапно Северов почувствовал легкую досаду. Такая красавица, согласно непреложному закону равновесия, должна оказаться либо законченной стервой, либо круглой дурой. Прекрасные лицом женщины душой прекрасны лишь в романах Достоевского. Реально же Северов слишком часто сталкивался с обратным.
Посмотрев на его "корочки", Ольга слегка побледнела.
– Что же вас интересует?
– Вам знакома фамилия Смирнов, Оля? – мягко спросил Северов, и безмятежное выражение моментально исчезло из ее глаз. Более того, казалось, от лица отхлынула вся кровь. Ольга неосознанно поднесла руку к горлу и спросила изменившимся, даже охрипшим немного голосом:
– Кир? Господи, что с ним?
"Любопытная реакция", отметил Северов.
Коротко обрисовав ситуацию, предложил Ольге пройти в пустующую аудиторию, для неформальной беседы.
– Вряд ли я сумею вам помочь, – сказала она вяло, но подчинилась. Вид у нее стал немного сомнамбулическим.
– Когда вы виделись со Смирновым в последний раз? – спросил Северов, когда Ольга устроилась за одним из столов (Северов сел напротив).
– Когда? Точной даты я не помню, но… (легкая заминка) это было в июле. Да, в июле.
А сейчас был конец октября.
– Тем не менее, отреагировали вы отнюдь не равнодушно, – осторожно заметил Северов.
Ольга вскинула на него потемневшие глаза, из светло-серых сделавшиеся почти фиолетовыми, цвета грозовых туч.
– Расстаться не значит перестать любить, – и опять глаза прикрыты густой завесой ресниц, – Честное слово, не знаю, чем могу быть вам полезной… Насколько мне известно, врагов у Кирилла не было, – слабая улыбка, – Скорее, наоборот, ему многие симпатизировали… Коммерция? Вряд ли из него получился бы коммерсант – слишком честный, – опять пронзительный, обжигающий взгляд, – Вы понимаете? Кирилл вовсе не тупица, отлично разбирается в технике, в точных науках куда лучше меня соображает… Но… я бы назвала это обостренным чувством справедливости. Ему противно даже самое невинное мошенничество… – красивое лицо на мгновение скривилось в гримасе боли, и когда она опять подняла на Северова глаза, они подозрительно ярко блестели, – Не подскажете, в какую больницу он доставлен?
Северов назвал номер больницы.
– Не будет с моей стороны нескромностью спросить, отчего вы расстались с Кириллом, Оля?
Взгляд сделался непроницаемым.
– Будет. В любом случае, отношения к тому, что произошло, это не имеет. Кстати, у папы – темно-вишневая "Хонда", а мама ездит в "Рено". Если это может вам помочь. А я вообще за руль не сажусь, разве что – велосипеда.
* * *
2.
В то время, как Северов в своем тесном казенном кабинете составлял план расследования дела о наезде, а возможно, и покушении на умышленное убийство двадцатитрехлетнего студента политехнического университета Смирнова К. А. (Кирилла Александровича), гендиректор строительной компании "Стройгигант" Вересков, по прозвищу "Медведь" из "Стройгиганта" (правда, в лицо его никто, кроме Олененка, так называть не осмеливался), в собственном просторном кабинете выслушивал архитектора Ларсена (скандинавской у Ларсена была лишь фамилия, доставшаяся от далеких предков).
Ларсен был не просто хорошим, а талантливым архитектором. И проект, который он представил на рассмотрение шефа, был почти безупречен. Почти -ибо этот проект, как Вересков с сожалением понимал, инвесторы не одобрят ввиду слишком высоких затрат на его осуществление.
О чем он Ларсену и сказал, отчего того слегка перекосило.
– Я понимаю, когда дешево и сердито. Но чтобы дешево и качественно?
– А на что вам ваша светлая голова? – поинтересовался Вересков.
Ларсен поморщился и, похоже, собрался ответить очередной колкостью, но тут мобильник Верескова изящно (и донельзя противно) исполнил "Турецкий марш" Вольфганга Амадея Моцарта (точнее, фрагмент марша).
Извинившись, Вересков отошел к окну с телефоном в руке. По этому номеру ему звонили немногие – восемнадцатилетний сын, шестидесятитрехлетний отец, сводная сестра (профессиональная баскетболистка), бывшая супруга Зоя Михайловна, пара более или менее близких друзей и – Олененок. Впрочем, Олененок скорее условно. Этот номер он лично вписал в "контакты" ее мобильника еще три месяца назад, но позвонила она только раз – предупредить, что не сможет пойти в ним театр (на спектакль гастролирующей питерской труппы) ввиду легкой простуды.
Но… жизнь полна сюрпризов. Сейчас это была именно Олененок. По первым же звукам ее расстроенного голоса ему стало ясно – случилось что-то дурное.
– Это я, Медведь. Ольга. Я тебе не очень помешала?
Он покосился на Ларсена. Тот уже привстал из-за стола, но Вересков жестом дал ему понять – разговор еще не окончен, и он снова опустился на стул. Лицо его было по обыкновению невозмутимо.
– Не очень, – сказал Вересков в трубку, – Что случилось?
То ли вздох, то ли всхлип. Скорее, всхлип.
– Черт, я не должна тебя отвлекать, просто уже не знаю, что делать…
Что делать? Как это – что? Звонить ему, "Медведю" – плевать, что в рабочее время, плевать, даже если б сейчас у него проходило совещание…
– Где ты сейчас находишься? – обреченно спросил он, заранее зная ответ.
– У входа в ваш головной офис, – сказала она все тем же расстроенным голосом.
– Ладно, я сейчас выйду, – он прервал связь и повернулся к Ларсену. Тот успел собрать чертежи, глядя на шефа без неприязни, но и не слишком приязненно. Еще одна характерная особенность этого человека – взгляд его был абсолютно непроницаем.
– Надеюсь, мы с вами все же придем к компромиссу, Дэннис Янович, – мягко сказал Вересков, и по лицу Ларсена наконец-то скользнула слабая улыбка.
– А разве когда-то бывало иначе? – и вышел из кабинета.
Вересков вышел следом.
* * *
Проведя Ольгу в свой кабинет, разумеется под обстрелом крайне заинтересованных взглядов, он предупредил секретаршу о том, чтобы не соединяла ни с кем (помимо, разумеется, VIP-персон), помог снять пальтецо.
– Садись и рассказывай, что случилось. Надеюсь, с родителями все в порядке?
За мать Олененка – сорокалетнюю красавицу-блондинку, пожалуй, можно было не беспокоиться, однако, ее отчим в свои пятьдесят пять отнюдь не отличался отменным здоровьем.
– С родителями? – переспросила Ольга как-то рассеянно. Вересков с неприятным чувством отметил ее бледность и покрасневшие веки. – Да, конечно… папа в очередной деловой поездке, дядя Эд – в Финляндии, организует выставку… ну, ты знаешь.
Он опустился на стул напротив нее. Она ухватилась за его протянутую руку с удивительно детской непосредственностью и доверием. Пальцы у нее были не просто холодные, а ледяные – опять забыла надеть перчатки.
– Ну тогда в чем дело, мой ангел?
Она как-то воровато (или настороженно) вскинула на него глаза и тут же снова их опустила. И высвободила свою руку из его ладони.
– Кир, – еле слышно. Этакое далекое погромыхивание приближающейся грозы, когда небо еще ясное.
Или уже не ясное?
Он встал и отошел к большому панорамному окну. Городской пейзаж из-за моросящего дождя казался несколько размытым.
– Его сбила машина. Ко мне приходил следователь… сегодня приходил. В универ. Вроде, они считают, что наезд был умышленным . Умышленным, представляешь?
Он обернулся. В потемневших глазах, устремленных на него, было отчаяние. Этакий призыв о помощи. (Если не ты, то кто поможет?)
Вот так. C'est la vie, как ни пошло это звучит. Когда-то ты совершаешь одну-единственную ошибку, а потом тебя заставляют за нее платить. Причем, не раз и не два. Непрерывно.
– Он сейчас в больнице? – спросил Вересков.
Ольга удрученно кивнула.
– Я только что оттуда. Меня к нему не пустили, конечно – я же не близкая родственница. Состояние, говорят, очень тяжелое… а, дерьмо! – добавила она с досадой и быстро провела ладонью по глазам. Тушь не смазалась по той простой причине, что на ее ресницах не было туши. На длинных, "кукольных" ресницах. Как у ребенка.
Или олененка.
– Ладно, успокойся. Постарайся взять себя в руки, – он наполнил стакан минералкой и поставил перед ней.
После чего отошел к своему рабочему столу и нажал кнопку селекторной связи.
Отдав необходимые распоряжения, снова повернулся к Ольге.
– В какую, говоришь, больницу он доставлен?
– Я разве говорила? – она назвала номер больницы.
– Ладно, едем, – подал ей пальто, затем оделся сам.
– Послушай… – она выглядела виноватой, но это была вина, смешанная с надеждой (Знала, что ты поможешь…), – Ты не обязан…
"А кто же, если не Медведь?"– ответил он ей мысленно, а вслух произнес:
– Не говори ерунды, Олененок.
* * *
За руль он сел сам, Ольга – рядом. Вид у нее был немного отстраненным, что его не удивляло – она частенько (после июльского кошмара) уходила в себя.
– Ремень пристегни.
– Что? – словно человек, начинающий дремать, но безжалостно разбуженный, – А, конечно… – и добросовестно пристегнув ремень, опять отдалилась, глядя прямо перед собой (но Вересков сомневался, что смотрит она на унылый осенний город. Точнее, смотрит-то на город, а видит… ну, лучше не думать, кого она сейчас видит. Мысленно).
– Все же я не совсем понимаю, почему следователь явился к тебе – ты же с Кириллом не виделась, насколько мне известно, с лета? Или я ошибаюсь?
– Не ошибаешься, – ответила Ольга, не поворачивая головы. Профиль у нее был прелестный, и чуть вздернутый (как бы срезанный) кончик носа придавал ей особый шарм, – С июля, – короткая пауза (или заминка?), – Мы не виделись, – она мельком глянула на Верескова, – Но им виднее, наверное. Этот мент задавал совершенно дикие вопросы – к примеру, не увлекался ли Кир наркотиками. Кир – и наркота, представляешь? Дичь совершенная…
Вересков промолчал.
А если у парня в крови и впрямь была обнаружена дурь? Конечно, Олененок права, это очень маловероятно, и тем не менее…
…Охранник у входа в больничный корпус хамил не слишком. Можно сказать, почти не хамил – не иначе представительный вид (а также "медвежья" комплекция и уверенный взгляд) Верескова внушали ему уважение.
– Простите, но приемные часы начнутся только через…
– Вы меня неправильно поняли, молодой человек. Я хочу побеседовать с главным врачом вашего лечебного заведения…
Парень туповато уставился на продемонстрированные ему документы, потом распахнул дверь. Физиономия его была немного растерянной. Вересков покосился на Ольгу. Идти с ним вместе она отказалась, но в машине оставаться тоже не захотела. Присела на жалкого вида лавчонку у входа – хрупкая, юная и очень грустная.
…Тираду главврача о бедственном положении здравоохранения Вересков выслушал, как неизбежное зло. Наконец, эскулап выдохся и соизволил поинтересоваться, что же привело к нему столь занятого (наверняка очень занятого) человека?
"Мне бы самому хотелось это знать", подумал Вересков, вслух, безусловно, сказав не это.
– Видите ли, к вам не так давно (черт, почему не уточнил у Олененка дату? Впрочем, она сама могла не знать) имел несчастье угодить (бывший бойфренд вздорной девчонки, которая значит для меня куда больше, чем следовало бы) мой племянник. После автомобильной аварии. Точнее, наезда, – назвал имя и фамилию "племянника".
– Да, – главврач слегка нахмурился, – Кажется, припоминаю мальчика…
Вересков мысленно вообразил высокую и отнюдь не хилую фигуру "мальчика", успевшего отслужить в десанте, но промолчал. В какой-то степени Кирилл был действительно еще мальчишкой. В конце концов, его собственный сын немногим моложе.
– Мы… м-м… временно поместили мальчика в общую палату, но уже сегодня освобождается…
Вересков слушал врача с тоской, желая лишь одного – поскорее бы все закончилось. Тем не менее, роль пришлось доигрывать до конца и даже по приглашению эскулапа заглянуть в палату, где страдал его дорогой лже-племянник.
Как ни странно, лицо парня пострадало мало – лишь на одной щеке кожа была основательно содрана и запеклась темно-коричневой коркой. При виде капельницы и мониторов Вересков ощутил легкую тошноту. Кирилл спал, но дышал тяжело, с хрипами. Оставалось надеяться, что Олененок будет держать себя в руках, увидев эту неподвижную, спеленатую бинтами фигуру, восковую бледность осунувшегося лица, провалы под глазами…
На плечо Верескова мягко легла рука врача. Темно-серые, чуть увеличенные толстыми стеклами очков глаза были умными и усталыми.
– Понимаю, что вы сейчас испытываете, но положение юноши отнюдь не безнадежно. Организм молодой, справится. Наркотиками парень не злоупотреблял, спиртным тоже…
– Я знаю, – отрезал Вересков. Любопытно, а будь парень наркоманом, стал бы он ему помогать?
"Ты сам знаешь, что помог бы в любом случае. Будь тот и четырежды наркоман. Потому, что об этом попросила Олененок, а отказать ты ей не можешь, ибо отказать ей – значит снова ее потерять, а ты панически этого боишься – к чему себя обманывать? Так что утешайся тем, что помогаешь славному парню, а не – прости, Господи, – какому-нибудь ублюдку".
Выйдя на улицу и с особым удовольствием вдохнув сырой осенний воздух – после камфарно-эфирного, тоскливого запаха больницы, столкнулся с напряженно-вопросительным взглядом Ольги.
– Если хочешь его сейчас навестить…
Она отрицательно мотнула головой и даже поежилась.
– Едем отсюда. Не могу тут больше находиться…
…-Очень плохо он выглядит? – спросила Ольга, когда он оказался примерно в квартале от больничного корпуса.
– Неважно, – честно ответил Вересков, – Но могло быть и хуже. Лицо почти не пострадало… только ссадина на щеке.
– У него очень красивое лицо, – сказала Ольга, не отрывая взгляда от лобового стекла. Сказала еле слышно, но он, разумеется, разобрал. "Очень", на его взгляд, являлось некоторым преувеличением. Что по-настоящему было у мальчишки красивым, так это глаза – большие, выразительные, темно-карие… постоянно сохраняющие какое-то странно тревожное выражение. Выражение затаенного страдания.
Неожиданно Ольга повернулась к нему лицом.
– Врачи, конечно, говорят, что надежда есть? Они всегда так говорят…
– Но в данном случае это правда, – он затормозил на красный и тоже посмотрел на Олененка. Бледность сменилась слабым румянцем. Сознавала ли она сама, насколько хороша? Наверное, сознавала… да нет. Сознавала наверняка. Иначе и не осмелилась бы беспардонно отрывать его от дел и заставлять помогать абсолютно постороннему человеку. А ведь она знала, что все у нее получится… – Все с ним будет нормально, – добавил он довольно сухо, – Конечно, проведет пару-тройку месяцев на больничной койке, но, учитывая, чем все могло закончиться… извини.
– Ничего, – тускло отозвалась Ольга, отворачиваясь к боковому стеклу, – Ты меня высади у трамвайной остановки, хорошо? Хочу немного пройтись пешком, хочу побыть одна…
– Как угодно, – он затормозил напротив пятачка, где скопилось несколько человек в ожидании дешевого (и бескомфортного) транспорта.
Выходя из машины, Ольга повернулась к нему и легонько скользнула губами по его щеке. Глаза блестели больше обычного, но она не плакала. Он подумал – после июльского кошмара Олененок приобрела некоторую закалку… – Спасибо тебе, Медведь. Спасибо.
– Пожалуйста, – он не двигался с места, пока ее тоненькая, хрупкая фигурка не растворилась в сером мареве, окутавшем город.
* * *
Глава 2. Ты пичужку-то не обижай!
1.
– Сожалею, но Вячеслав Сергеевич выехал на объект и вернется нескоро. Ему что-нибудь передать? – его секретарша. Эта рыжая курва. Работала еще у Цветова, потом у Лугина, но всегда неровно дышала к "Медведю". И сейчас – этот подчеркнуто-вежливый голосок со скрытой издевкой… Словно не узнала, кто звонит.
– Да, передайте ему, когда он появится (какая, однако, удобная отговорка – уехал на объект!), что его просит перезвонить Зоя Михайловна Верескова. Верескова, запомните? – не удержалась-таки, съязвила.
– Хорошо, – голос абсолютно невозмутим – отлично вышколена, стерва, – Я передам.
Зоя положила трубку. Ну, а чего же еще можно было ожидать сейчас, когда Вересков наконец-то (пусть, в определенной степени, благодаря везенью) достиг долгожданной вершины?
А она, как та старуха пресловутая, осталась у разбитого корыта.
Хотя началось-то с него, когда он два года назад потерял голову из-за смазливой малолетки. Тогда Зоя посчитала ниже своего достоинства выяснять, что это за "малолетка", а потом (уже после судебного заседания, где они официально были признаны разведенными), когда она спросила, кем была та девчонка, Вересков лишь усмехнулся: "Неужели даже сейчас это имеет для тебя значение?"
– Нет мужика, который хоть раз, да не сходил бы "налево" от своей законной половины, – изрек ее, Зои, отец. Он изрек не только это. Привел даже расхожую пословицу о том добре, от которого не ищут добра… и напоследок обозвал старшую дочь дурой.
Как сейчас оказалось, он был абсолютно прав.
…С Анатолием ее познакомила подруга (которая, как позднее оказалось, сама о нем мало что знала). Обаятельный "разведенец" тридцати семи лет. Элегантный прикид, прекрасно подвешенный язык. И несомненное знание психологии немолодых женщин, не слишком счастливых в браке…
Впрочем (сейчас-то она отлично это понимала), по меньшей мере смешно желать, чтобы супруг после семнадцати лет совместной жизни вел себя как влюбленный молодожен. Да Вересков вообще был сдержан (если не скуп) в проявлении чувств. Ценным в нем было другое – надежность. И, конечно, то, что Зоя называла хозяйственностью – применительно к мужчине, конечно. Он не терпел ни малейшего непорядка в доме – покосившейся полки, протекающего крана, отставшей от стены кафельной плитки… Казалось бы, мелочи, ничего особенного, но сейчас Зоя слишком хорошо (и, к сожалению, запоздало) понимала, что настоящее-то складывается именно из мелочей…
Сколько раз они с Вересковым ссорились за время совместной жизни? По пальцам можно пересчитать. И обычно инициатором ссоры выступала она, Зоя. А он, как правило, отмалчивался. Черт, да он ни разу голоса на нее не повысил, а уж вообразить, что он способен на кого-то руку поднять… (правда, один раз это все-таки случилось, когда он выпорол шестнадцатилетнего Димку солдатским ремнем. Впрочем, заслуженно).
Зоя тупо смотрела в окно, за которым деревья с остатками бурой листвы тянули черные руки-ветви к серому, беременному дождем небу в немой мольбе о возвращении теплых денечков, и думала, когда же в действительности всё началось?
Нет, не тогда, когда ее муж увлекся какой-то пошлой девчонкой (в конце концов, все закончилось относительно благополучно, разве нет? Из семьи он не ушел, погрузился с головой в работу. Ну, может, стал более молчаливым… но он и не был никогда многословен). Началось все с того злосчастного праздновения Старого Нового года, на которое подружка пригласила Зою ("…и лучше приходи без своего благоверного, у нас тут, знаешь ли, что-то вроде девичника…") Девичника! Ха! Сорокалетние "девочки" собрались на девичник! А Анатолий на этот девичник просочился как хорек в курятник.
Зоя не была красавицей, тем не менее в молодости ее частенько называли видной девушкой – высокая, статная, с прекрасным цветом лица, яркими темными глазами и черными волосами. Теперь, конечно, волосы приходилось подкрашивать, цвет лица поддерживать с помощью косметики, да и за весом следить, однако в целом… В целом она была еще очень даже ничего.
И тем не менее поначалу ухаживания Анатолия воспринимала с известной долей скептицизма.
Но он был настойчив. Не назойлив (ни в коем случае!), но настойчив. И он умел ухаживать так, как никогда не умел ухаживать Вересков (тот после двух месяцев знакомства сделал предложение почти по-деловому, и – хотите верьте, хотите нет – женщиной Зоя стала аккурат в первую брачную ночь. Позже она полюбопытствовала у Верескова, отчего тот не настаивал на постели до свадьбы. "Из уважения к тебе", ответил тот вполне серьезно, однако, во взгляде что-то мелькнуло… этакая мягкая ирония).
Но, так или иначе, в какой-то момент она и впрямь потеряла голову. И началось то, что она сейчас называла "угаром" – встречи украдкой в гостиничных номерах, а иногда – даже у той подруги, которая и познакомила ее с Анатолием.
Вересков же или ничего не замечал, или делал вид, что не замечает. Тогда у него был нелегкий период – компания стояла на грани банкротства. Впрочем, совместными усилиями Лугин и Вересков (его первый зам) ее вытащили. Тем не менее Зою уязвляло то, что Вересков – прекрасный специалист, умелый организатор, пользующийся авторитетом и даже в некотором роде популярностью, настоящий энтузиаст своего дела, обречен вечно (так ей тогда казалось) оставаться на вторых ролях. А следовательно, при всех его достоинствах он – неудачник.
То же самое ей периодически нашептывал и Анатолий, работающий в некой риэлторской конторе, имеющий юридическое образование (незаконченное), и тем не менее неудачником себя не считающий. Позже, узнав о его истинном призвании, Зоя поняла, что он и впрямь, если можно так выразиться, преуспел…
Наконец Анатолий первым заговорил о том, что ей, Зое, пора определиться – он далеко не мальчик, чтобы довольствоваться одними романтическими свиданиями. Это было фактическое предложение руки и сердца, но Зоя все же колебалась. Вересков был привычен и в нем неизменно ощущалась надежность. Та надежность, которой в Анатолии она, увы, как ни печально, не находила.
Однако, шила в мешке не утаишь, как ни старайся (а она особенно и не старалалась). В один прекрасный день Вересков обнаружил, что у него не осталось ни одной чистой сорочки и, по обыкновению, не повышая голоса и подчеркнуто вежливо, поинтересовался у Зои, не пришло ли время им завести домработницу? Она немедленно перешла в наступление (лучший способ обороны) и посоветовала ему нанять ту "профурсетку", на которую в свое время вышвыривал кругленькие суммы – пусть отрабатывает. Вересков, чуть сощурившись, посмотрел на жену, как той показалось, изучающе.
– Твоя реакция типична для человека, уличенного в чем-то неблаговидном. Уверена, что не хочешь мне ничего рассказать?
В какой-то момент она и впрямь ощутила неудержимое желание покаяться, сказать Верескову, что совершила ошибку, что сделала это лишь ему в отместку…
но тут вспомнила, что испытала год назад, обнаружив, что муж ее откровенно и нагло обманывает, и вместо желания раскаяться нахлынула досада. Зоя обозвала его "параноиком, не видящим бревна в собственном глазу", а еще через неделю случилось то, чему Зоя до сих пор не находила объяснения (или просто боялась найти?)
Вернувшись с работы, она застала Верескова дома в непривычно ранний для него час (обычно он приходил со службы позже нее минимум часа на полтора. Рабочий день замдиректора крупной строительной компании являлся ненормированным).
Вересков сидел на диване в гостиной, а на столике (изящном журнальном столике) валялись фотографии. Зое оказалось достаточно одного взгляда на фото и на мрачное лицо "Медведя", чтобы ощутить сильнейшее головокружение (кажется, она даже схватилась рукой за дверной косяк).
– Это я получил заказным письмом. Вчера, – сказал Вересков негромко, – Не трудись утверждать, что это подделка, монтаж… Сегодня я специально съездил в фотоателье и получил подтверждение тому, что они подлинные.
Зоя молчала. При всем желании в том полуобморочном состоянии, в котором она тогда находилась, она не могла произнести ни звука.
– Поначалу я хотел выяснить, кто этот проходимец, – продолжал Вересков так же ровно и на первый взгляд абсолютно невозмутимо, – Но потом решил – а какой смысл? Все равно, что вешать новый замок на ворота конюшни, когда лошадь оттуда уже увели… – коротко вздохнул и запустил пятерню в свои темно-русые волосы (Зоя машинально отметила, что за последние пару лет седины в них значительно прибавилось), – В общем, с Коневым я связался… он обещал порекомендовать хорошего адвоката по бракоразводным делам, – он встал с дивана и удалился в свой кабинет.
Анатолий, как ей тогда казалось, искренне переживал за нее, проявляя удивительный такт и завидное умение утешать. "Знать бы, кто нанял за нами слежку… А, может, сам твой благоверный?"
Вересков? Несмотря на сложность ситуации, Зоя не могла не рассмеяться над таким предположением. Чтобы Вересков тайком за кем-то шпионил? Но даже если он и нанял каких-нибудь шустрых ищеек из частного сыскного агентства, зачем ему было нужно это вранье о "заказном письме", которое, кстати, очень легко проверить?
Позже, разбирая вещи, Зоя действительно обнаружила квитанцию на получение заказного письма. Фамилия отправителя ей не говорила абсолютно ни о чем, но разве сложно отправить письмо по чужому паспорту? Кто, в конце концов, вглядывается в жуткие паспортные фотографии?
Словом, выхода у нее не осталось. С Вересковым они цивилизованно развелись, но главный удар ожидал ее впереди – через пару недель после того, как с почти двадцатилетним браком было покончено, скоропостижно умер гендиректор "Стройгиганта" Лугин и еще до того, как акционеры почти единогласно избрали Верескова главой компании, было ясно, кто его преемник (по крайней мере, самый достойный преемник).
Отношения с сыном-студентом у Зои резко охладели, когда она познакомила его со своим новым "спутником жизни".
А спустя еще некоторое время Анатолий выказал и свою истинную личину – когда Зоя завела речь о семейном бюджете.
Выказал… но позно, милочка, поздно. Теперь уже гордыня не позволяла ей признаться в том, что она променяла перспективного и чертовски надежного мужика на… альфонса. Да, вульгарного альфонса.
Но.... очень сложно лишить человек надежды. Зое (через общих знакомых) было известно, что Вересков все еще одинок и вроде матримониальных планов не строит (и даже избегает сборищ, где его могут свести с очередной претенденткой на вакантное место жены). Или рассчитывает, что она, Зоя, все же одумается? Нельзя же сбрасывать со счетов столько хороших совместных лет…
Конечно, сразу же на шею с покаянными речами она "Медведю" не бросится, но… мосты же наводятся постепенно? Правда, пока они с Вересковым лишь перезванивались, но, пожалуй, пора делать новый шаг вперед – встретиться.
Зоя твердо была намерена вернуть мужа.
* * *
2.
Высадив Ольгу у трамвайной остановки, он поехал в свой офис, мысленно полностью сосредоточившись на текущих делах. Ирина – секретарша во всех отношениях безупречная, – увидев его, тут же подала список тех, кто звонил во время его отсутствия. Вересков быстро пробежал его глазами.
– Спасибо. Сварите мне кофе покрепче, будьте добры, И, – он подумал о Ларсене. Скомканным каким-то оказался разговор с ним, а Ларсен, как и большинство талантливых людей, очень самолюбив… – Пригласите ко мне Ларсена. С проектом, над которым он сейчас работает.
Ирина кивнула и, как ему показалось, немного замялась.
– Да, Вячеслав Сергеевич… еще звонила ваша бывшая жена.
Оп. Очередная навозная лепешечка. Что ж сегодня они на него валятся одна за другой? Не имел он ни малейшего желания общаться с Зоей. Женщиной, жестоко его разочаровавшей после восемнадцати лет супружества. Но с другой стороны, может, не просто так она звонила? Может, у Димки какие-то проблемы? Хотя в последнее время о своих проблемах Дмитрий предпочитает докладывать ему лично…
– И, конечно же, не сказала, по какому вопросу?
В зеленых (не как у него – цвета пыльной травы, а изумрудно – зеленых) глазах Ирины мелькнуло что-то вроде усмешки.
– Отнюдь. Но просила вас перезвонить ей.
– Спасибо, учту, – он зашел в свой кабинет. Что ж Зойка на мобильник звонить не стала? И тут же вспомнил, что сам же его отключил после звонка Олененка.
После некоторого колебания набрал номер бывшей супруги. Та отозвалась почти мгновенно – не иначе, ждала его звонка.
– Слава? Значит, тебе передали?
– Передали, что ты меня разыскивала. Надеюсь, ничего плохого не случилось?
– Н…нет, – словно бы с заминкой, – Но вообще-то это не телефонный разговор. Может, встретимся… завтра в обед, к примеру?
Первым побуждением было отделаться отговоркой, что чертовски занят, но потом верх взяла старая привычка (или просто порядочность).
– Хорошо. Завтра я отправляюсь обедать в "Ракушку", – назвал время, – Если тебя устроит, абонирую столик…
– Да, конечно, – ответила слишком поспешно, и по голосу ясно – волнуется. – Конечно. Я буду.
"Зачем?" – так и подмывало его спросить. Неужели не понимаешь, что на сей раз все гораздо серьезнее, чем было два года назад, когда он, безрассудно влюбившись в восемнадцатилетнюю девочку, племянницу старого друга, художника Скворешникова, – едва не бросил ради нее семью?
Он был почти уверен – Зоя спуталась со своим риэлтором в отместку за его позднюю любовь. И если б она использовала предоставленный им, мужем, шанс, если б откровенно призналась в своей ошибке (сейчас-то она наверняка поняла, какую совершила ошибку), он бы, скорее всего, простил ее. Ради того, что было прожито и пережито вместе. Ради единственного сына.
Но те снимки… это было хуже плевка в лицо. Это было похоже на подлый удар в спину. О каком сохранении семейного очага (о каком очаге?) могла идти речь, если этот очаг загадили, самым мерзким, пошлым образом загадили? Он даже порвал отношения с некоторыми из их с Зоей общих знакомых, теми, кто, по его предположению, мог знать о тех больших и ветвистых, которыми его наградила далеко не молодая и, скажем прямо, не слишком красивая супруга.
…В кабинет, предварительно постучав, заглянул зам, Мартынов, и Вересков тут же переключился на мысли о текущей работе.
Видит Бог, его слишком часто сегодня от нее отвлекали…
* * *
3.
…Домой он приехал в восьмом часу вечера. Джерри – золотистый спаниель – встретил, по обыкновению, широкой улыбкой и счастливым повизгиванием.
Засунув в микроволновку какие-то полуфабрикаты и выставив таймер, Вересков пристегнул к ошейнику Джерри поводок и направился в прилегающий ко двору скверик. Засидевшиеся на лавочках бабули поприветствовали его уважительно – как же, большой начальник… Он подумал, что они основательно перемыли кости Зойке – как это посмела бросить такого солидного, положительного, вдобавок – непьющего и некурящего? Нет, дело тут явно нечисто…
Он в очередной раз подумал о незаконченном проекте загородного коттеджа – пора бы его завершить (может, подключить к этому делу Ларсена? Кажется, не так давно он считался едва ли не лучшим проектировщиком загородных вилл -отличные хоромы отгрохал Свиридову, местному "королю древесины"…)
Вернувшись домой (слегка отсыревшим, ибо моросящий весь день дождь и к вечеру не прекратился), наполнил миски Джерри собачьими консервами и водой и сам поужинал – без особого аппетита, ибо мысли вновь вернулись к Олененку. Что означал ее сегодняшний визит? Высокую степень доверия или ясное осознание того, что его, "Медведя", легко использовать в своих интересах?
Да нет. Если и использует она его, то… ненамеренно. Или неосознанно. Тошно было думать об Олененке, как о расчетливой стерве. Да и не расчетлива она. И не стерва.
После ужина все-таки засел за проект коттеджа, но хватило его ненадолго. Чертыхнувшись, обозвал себя дурнем старым и набрал домашний номер Снигиревых.
Ответила ее мать – сорокалетняя красавица блондинка. Имя у нее тоже было роскошным – Оксана Игоревна.
– Да, Слава (С некоторых пор он для нее – Слава. Что ж, ровесники как-никак…), я вас узнала, но где Ольга – понятия не имею. Полчаса назад звонила, сказала, что с ней все в порядке, а когда вернется домой – не знает. Более вздорной девчонки…
Он извинился, положил трубку. Вот они, дурные предчувствия. Как ни отмахивайся от них, все равно рано или поздно сбудутся.
Он представил себе хрупкую (и до ужаса одинокую) фигурку Ольги, шатающейся по темным осенним улицам, и даже сердце заныло. Хотя с чего он взял, что она сейчас одна шатается по городу? Может, преспокойно сидит дома у какой-нибудь подружки (или рыжего своего дружка) и попивает чай? Может…
Размышления (прямо скажем, не слишком продуктивные) прервал зуммер домофона. Джерри немедленно отозвался на него вопросительным тявканьем.
"Легка на помине", он направился к двери, нисколько не сомневаясь в том, что это Олененок – а кто еще мог вломиться к нему так поздно, без предупреждения?
И это действительно была она. Легкое пальтецо стянуто на нереально тонкой талии пояском, в пышных волосах – крохотные капли дождя, на щеках – румянец, а в глазах – бесенята.
– Я тебе не слишком помешала, Медведь? Не разбудила?
– Шпана, – проворчал он, помогая ей раздеться. Пахло от нее дождем и той особенной хрустальной прохладой, свойственной поздней осени, – Где тебя носило?
Ольга чуть сморщила носик (совсем ребячески).
– Маман звонила?
Помимо прочих (волнующих несомненно) запахов он уловил еще один – слабый, но все же отчетливый.
– Нет, я ей звонил. Чаю выпьешь?
– Только чаю? – глаза опять озорно блеснули.
– Уж не водки ли ты хочешь?
– Фи, водки, – она даже поморщилась, – Ты же знаешь, я ее на дух не выношу. Но вот если найдется капелька бренди – не откажусь…
– Так ты, по-моему, еще полчаса назад не отказалась, – заметил он, – Так где ты была?
– Гуляла, – ответила она несколько рассеянно, усаживаясь на кухонный диванчик, кладя ногу на ногу и поглаживая подхалима Джерри (знал, подлец – если Олененок тут, ему непременно перепадет пара лакомых кусков), – Зашла в кафе-мороженое… там пристал ко мне какой-то крайне неприятный тип, – она даже передернула плечами, – Пришлось бегством спасаться. Попросила его купит мне пирожное, а когда он отошел к стойке, слиняла… – она повертела в пальцах стакан, куда он плеснул граммов тридцать персикового бренди, любуясь янтарной жидкостью, потом вскинула на него глаза, – А ты? Усугубишь?
– Я за рулем, ангел.
Она сразу же сникла.
– Собираешься матушке меня сдать? С рук на руки?
– Все будет зависеть от твоего поведения, – он достал из холодильника блюдо с салатом и холодного цыпленка. Олененок наблюдала за его действиями со спокойным любопытством. Она была столь естественна, сколь и хороша, а хороша она была необыкновенно.
Разумеется, он уже знал, что не отправит ее домой.
– Хватит на меня пялиться, Медведь! – неожиданно рассердилась Ольга и даже чуть покраснела, – Я тебе не экземпляр!
– Экспонат, – поправил он, уже не сдерживая улыбки.
– Нет, экземпляр. Любопытный экземпляр… – и опять чуть опечалилась, а потом залпом допила свой коньяк.
– Ладно, – сдался Вересков, – Если хочешь, оставайся, места тут полно… но предупреди мать.
В ее глазах опять запрыгали чертенята.
– А с кем я, тоже надо сказать? Мол, не волнуйся, мамочка, я с медведем, но он добрый и не кусается…
– Дождешься, отшлепаю, – сурово изрек Вересков, и она засмеялась. Смеялась она, разумеется, тоже красиво.
* * *
После того, как Ольга, с милым нахальством забрав его белый махровый халат, удалилась в ванную, он прошел в спальню и перестелил постельное белье. После некоторого колебания выбрал простыни цвета морской волны с каким-то абстрактным рисунком. Их купила когда-то Зоя, предпочитавшая цветное белье. Мысль о бывшей супруге и предстоящей встрече с ней была неприятной, и он ее от себя отогнал. Белье ему стирала приходящая домработница, впрочем, с тем же успехом он мог делать это и сам, имея стиральную машину престижной немецкой фирмы со всеми мыслимыми функциями.