Читать онлайн Красный шайтан бесплатно

© Ковалев В., 2021

© ИК «Крылов», 2021

Глава 1. В орловских степях

– Мишка, вставай! – донесся снаружи зычный голос.

Спавший в каретном сарае на сене подросток открыл глаза, чихнул и, натянув ботинки, вышел наружу.

Из ворот залитого солнцем росистого двора выезжала одноконная пролетка. Посредине двора стояли отец с матерью и кряжистый усатый человек, на земле у их ног – баул и перевязанный шпагатом сверток.

– Ну, здорово, крестник, – пробасил усатый, сделав несколько шагов навстречу и облобызал подростка в щеки. – Эка вымахал, – отстранил, – уже с меня будишь.

– Да ладно вам, дядя Гиляй, – рассмеялся Мишка.

– Кому Гиляй, а кому Владимир Алексеевич, – строго сказал отец. – Быстро умываться.

Спустя час все вместе завтракали в белом доме с мезонином за празднично накрытым горничной столом.

Глава семьи – Дмитрий Васильевич Поспелов, отставной майор, управлял государственным конезаводом, поставлявшим армии орловских рысаков. Его жена, Лидия Петровна, занималась хозяйством, а сын оканчивал гимназию в Орле, откуда приехал на летние каникулы.

Навестивший семью гость по фамилии Гиляровский был известным московским репортером и близким другом отца, вместе с которым они служили на Кавказе в последнюю русско-турецкую кампанию. А еще он отличался любовью к лошадям, охоте и всяческим приключениям.

В подарок крестный привез Мишке новенький винчестер[1], отцу – турецкого табака, а матери – изысканные французские духи.

– Ну а у тебя как дела, Михаил? – продолжая начатый разговор, москвич хлопнул рюмку анисовой водки.

– Да вроде ничего, – пожал тот плечами, мечтая сбежать из-за стола и опробовать винтовку. – Через год оканчиваю гимназию.

– Это если закончишь, – набив трубку, окутался отец душистым дымом.

– Чего так? – закусывая осетровым балыком, взглянул на парня Гиляровский.

– Учится хорошо, – почмокал чубуком старший Поспелов, – но дерется, стервец, и дерзит учителям.

– Ничего, я тоже таким был, – рассмеялся Владимир Алексеевич.

– Думаю отдать его в военное училище, – покосился на сына отец. – А вот Лида возражает.

– Да, я против, – помешала хозяйка ложечкой янтарный чай. – Все офицеры пьяницы и дуэлянты.

– Ха-ха-ха! – грохнули мужчины смехом (парень тоже заулыбался).

– А ты что скажешь, отрок? – хлопнул его Гиляровский по плечу.

– Подраться я уважаю, а там как раз этому учат, – прищурил Мишка кошачьи глаза.

– Вот и будешь за Веру, Царя и Отечество! – взмахнул зажатой в кулаке трубкой отец, а мать вздохнула (глава семейства был крут и возражений не терпел).

После завтрака гость часок соснул с дороги, затем Дмитрий Васильевич велел запрячь дрожки[2], и они вместе с гимназистом на облучке выехали на завод.

Завод находился в версте от усадьбы, на берегу сонно текущей речки. За ней до самого горизонта серебрилась ковылем степь с зелеными перелесками, высоко в небе кругами парил ястреб.

– Эх, влепить бы по нему из винтовки, – прищурился, сидевший на облучке за кучера Мишка.

– А попадешь? – покачиваясь сзади с отцом, сунул понюшку табака в нос Гиляровский и чихнул.

– Он, Володя, у меня стреляет, будь здоров, – ответил отец. – Натаскиваю с детства. А ещё – в рубке и джигитовке.

Миновали деревянный мост через реку, за ним, рядом с березовой рощей открылся завод. На въезде, за огороженной жердями территорией стоял рубленый, добротный дом с открытой террасой, в глубине – две конюшни с подсобными строениями, а в самом конце – обширный манеж для тренировки лошадей.

На нем рослый мужик в красной рубахе и с бичом гонял по кругу вороного жеребца на длинной корде[3].

– Тпру! – натянул Мишка вожжи, въехав на территорию.

Качнув рессоры, пассажиры шагнули вниз, а навстречу уже спешил второй мужик – бородатый и с серьгой в ухе.

– Здравия желаю, ваше благородие! – вытянулся в двух шагах. – Так што на заводе все в порядке. Табун гуляет в степи, больных лошадей нет, людей тоже.

– Рекомендую, мой старший конюх, – обернулся управляющий к гостю.

– Как зовут тебя, братец? – пожал тот крепкую мозолистую ладонь.

– Ефим, барин.

– Казак?

– Точно так, уроженец станицы Усть-Хоперской Донского округа.

– А что, Ефим, – кивнул Поспелов в сторону площадки, – получается с Вороном?

– Непокорный, чёрт, – покосился туда старший конюх. – Час назад сбросил с седла Яшку.

– Папа, а разреши мне? – сказал молчавший до того гимназист.

– Ну что же, давай, – откликнулся отец, – глядишь, получится.

– Я только переоденусь, – шмыгнул парень носом и поспешил к дому.

– А не расшибет? – засомневался Гиляровский.

– Ништо, – улыбнулся Ефим. – Минька у нас парень шустрый.

Все направились к манежу, по дороге Ефим громко позвал:

– Яшка!

– Ась?! – выглянул из конюшни лохматый малый с вилами в руках.

– Быстро тащи сбрую, будем снова объезжать Ворона!

Тот исчез, а группа подошла к месту и остановилась.

– Хватить гонять, Иван, поводи, чтобы остыл, – приказал потному мужику управляющий. Тот перестал щелкать бичом, жеребец замедлил ход, а потом остановился, кося на людей злым глазом.

– Да-а, видный экземпляр, – поцокал Гиляровский языком. – Настоящая орловская порода.

– Тридцать пять вершков[4] в холке, длина туловища тридцать два, вес двадцать пять пудов, – гордо изрек Поспелов.

Между тем Яшка доставил сбрую, а за ним появился гимназист, в полотняной рубахе навыпуск и заправленных в сапоги штанах.

Едва удерживая храпящего Ворона, трое конюхов взнуздали его, закрепили на спине седло и воззрились на управляющего.

– Давай, – хлопнул он по плечу сына.

Тот быстро подскочил к жеребцу, схватил узду и птицей взлетел на спину. Мужики прянули по сторонам, а конь, встав на дыбы, попытался сбросить наглеца. Но не тут-то было – Мишка вцепился в него, словно клещ, и удержался, а когда упрямец высоко подбросил круп, дал пятками по бокам. Ворон взвизгнул, лягнул копытами.

– Ходко идет, чёрт, – приложил к глазам ладонь старший конюх.

Пара вернулась минуть через двадцать. Жеребец, роняя с удил пену, шел мелкой рысью, раскрасневшийся Мишка чуть подскакивал в седле.

Спрыгнув, подросток передал уздечку Ивану и подошел к крестному с отцом.

– Ничего, – оценил родитель. – Можешь.

– Не то слово, – тряхнул его за плечи Владимир Алексеевич. – Словно я в молодости.

– Жеребца хорошо выводить, напоить и задать корму, – приказал Дмитрий Васильевич, и они втроем направились к дому.

Фактически это была контора, состоявшая из двух половин. Во второй, жилой, кухарка уже накрыла стол. Умылись, отобедали русскими щами и бараньим боком с кашей, под которые взрослые хлопнули по рюмке «смирновской». Затем оба поднялись на второй этаж в светелку, чуток приспнуть, а Мишка отправился на реку.

Там, раздевшись догола, всласть поплавал, надрал в норах пару десятков раков и, завязав в рубаху, отправился назад. Раков отдал кухарке и пошел в людскую[5] к конюхам, где после обеда те играли в дурака.

– А ну-ка, дядя Ефим, сдай и мне, – уселся рядом.

Очередного «дурня» били картами по ушам, у Ивана они уже были красные. Сражались час, гимназист ни разу не проиграл.

– Это што, тебя так в гимназии натаскали? – удивился Яшка.

– Ну да, учитель географии, – рассмеялся Мишка.

Когда летняя жара спала, а солнце клонилось к закату, они с отцом и крестным пили на террасе чай. На столе тихо пофыркивал начищенный самовар, все прихлебывали из чашек.

– Да, хорошо тут у вас, не то, что в Москве, раздолье, – черпнул ложечку меда из вазочки Владимир Алексеевич.

– Так оставайся на всё лето, в чем вопрос? – подлил себе заварки Дмитрий Васильевич.

– На всё не могу, предстоит командировка в Царицын[6], разве что на неделю.

За разговором наступил вечер, на землю опустились тени, далеко в степи показался одинокий всадник.

– Наметом скачет, – прищурился Гиляровский.

– Кто-то из табунщиков, – откликнулся Поспелов.

Спустя короткое время всадник въехал через задние ворота на завод, спешился у людской и исчез внутри.

Наружу вышел со старшим конюхом, оба пошагали к дому, поднялись на террасу.

Там Ефим, подойдя к столу, сообщил, что в трёх верстах[7] от места выпаса лошадей табунщики обнаружили волков.

– Где именно? – отставил Поспелов чашку.

– Аристарх, докладай, – обернулся назад казак.

– В Лихой балке, барин, – сдернул тот с головы картуз. – Искал отбившуюся кобылу и наткнулся.

– Сколько?

– Пара.

– Ну что, Владимир Алексеевич, организуем загонную охоту? – взглянул Поспелов на Гиляровского.

– Непременно, – кивнул гость лобастой головой.

– Держи, брат, заслужил, – вынул управляющий из кармана новенький целковый[8] и протянул табунщику.

– Премного благодарен, – принял тот его в мозолистую ладонь.

– Значит так, Ефим Петрович, – продолжил хозяин, – готовь на утро лошадей и волчатки[9].

– Уразумел, – последовал ответ, оба загремели сапогами вниз по лестнице.

На ранней заре, окрасившей алой полоской горизонт, в степь выехали пять всадников. Впереди скакал табунщик, за ним все остальные. У Поспелова с Гиляровским и Ефима на запястьях висели плетеные нагайки со свинчатками на конце, Мишка прихватил с собой винчестер.

Заря меж тем разгоралась, степь светлела, где-то затрещал стрепет. Далеко слева, в легком тумане угадывался спящий табун. Аристарх принял вправо. Спустя короткое время открылась поросшая деревьями балка, всадники, прибавив ходу и гикая, рассыпались веером, охватывая по сторонам.

В тот же миг из балки выскочила пара волков, на махах понеслась в степь, быстро удаляясь. Конные наддали за ними, в ушах засвистел ветер. Пара все ускоряла бег, но лошади догоняли. Вскоре более крупный зверь стал отставать, мчавшийся впереди Гиляровский приблизился к нему вплотную и, свесившись с седла, резко секанул нагайкой по голове. Серый разбойник, клацнув зубами, с хрипом покатился по траве.

За вторым, волчицей, бросавшейся из стороны в сторону, поскакали остальные.

Первым ее догнал управляющий, свистнула нагайка – промазал. Зверь прянул вправо и снова наддал ходу, но попал под удар налетевшего Ефима, оказавшийся смертельным. Назад, забрав добычу, возвращались уставшие, но довольные… кроме Мишки, который давно мечтал убить серого.

У балки спешились и, спустившись вниз, тщательно всё осмотрели, надеясь найти логово с волчатами. Его не было.

– Видать, пришлые, из леса, – сказал старший конюх, остальные согласились.

По пути заехали в табун, уже пасшийся в степи, где осмотрели лошадей, угостились кумысом и отдохнули.

Когда на закате вернулись на завод, Гиляровский с Поспеловым решили поужинать на природе, сварив полевой кулеш. Пригласили для этого дела Ефима (казак был мастер на все руки).

Вскоре на берегу реки под зелеными вербами горел костер, в котле на тагане старший конюх помешивал кулеш из петуха, а хозяева расположились на расстеленном неподалеку ковре с закусками и штофом настоянной на калгане[10] водки.

Между тем варево поспело, принялось издавать дразнящий запах, Ефим наполнил им расписные миски, а Дмитрий Васильевич разлил по чаркам из штофа.

– За удачную охоту! – Поспелов поднял свою, в нее брякнули еще две. Выпили, закусили и стали хлебать кулеш деревянными ложками.

– Хорош, – первым опустошил свою миску гость.

– Само собой, – прогудел Ефим. – На свежем воздухе самая та пища.

Потом достал из котла петуха и разломал на сочные куски. Дмитрий Васильевич вновь наполнил чарки – повторили. Все это время Мишка воспитано молчал, активно работая челюстями.

Когда все насытились, отец закурил трубку, Ефим снял с тагана котел, а Гиляровский, сунув в нос понюшку табака, оглушительно чихнул.

– Доброго здоровья, Владимир Алексеевич, – пожелал крестник. – Расскажите, как воевали на Кавказе.

– А разве отец не рассказывал? – прилег тот на локоть.

– Нет, – парень повертел головой. – Ему недосуг, дел много.

Старший Поспелов, хмыкнув, невозмутимо посасывал чубук.

– Ну что же, тогда слушай. Было это в одна тысяча восемьсот семьдесят седьмом году, служили мы тогда с твоим отцом в действующем корпусе генерал-адъютанта Лорис-Меликова. Я – вольноопределяющимся[11], он подпоручиком. Наш пехотный полк занимал позиции на Мухаэстати: справа Черное море, слева горы Аджарии. А впереди турки, засевшие в крепости Цихидзири, и высокая лесистая гора. Ее наши охотники-пластуны[12] отбили у врага, переколов ночью их заставу, а потом османы, тоже ночью, вырезали нашу. Снова отбили и оставили на горе охотничий отряд, набрав в него добровольцев. Записались туда и мы, молодые были, бесшабашные.

– Это да, – кивнул Поспелов-старший, а Гиляровский продолжал.

– Переоделись мы в черкески с поршнями[13], получили вместо гладкоствольных винтовок Карле нарезные, а к ним кошки[14] – лазать по горам, прибыли на позицию. Народ там подобрался смелый и отчаянный, так что жили весело. Каждую ночь в секретах да на разведках под самыми неприятельскими цепями. Лежим по кустам за папоротником, то за цепь переберемся, то часового особым пластунским приемом бесшумно снимем и живенько в отряд доставим для допроса. А чтобы его взять, приходилось горную речку вброд по шею переходить и обратно тем же путем пробираться уже втроем – за часовым всегда охотились двое. Дрожит несчастный, а под кинжалом лезет в воду. Никогда ни одному пленному мы никакого вреда не делали: идет как баран, видит, что не убежишь.

– А расскажи, Володя, как отбили турецкий десант, – тоже прилег на локоть Дмитрий Васильевич.

– Было такое дело. Ниже Мухаэстати до самого моря тянулись леса и болота, где стояли две пехотные роты, охранявшие побережье от высадки турок с моря. И как-то мы со своей горы увидели два шедших к побережью корабля. Объявили тревогу, те дали пару выстрелов из орудий и скрылись в тумане. Начальство решило, будут высаживать десант, и направило для усиления рот нашу команду. Следующим утром корабли вернулись, спустили две шлюпки, полные янычар в фесках, и те под прикрытием артиллерийского огня погребли к берегу. К счастью, снаряды рвались в болоте, никого из наших не задело. Когда дистанция сократилась до пятисот шагов, последовала команда «Взводами пли!», один за другим загремели залпы. Часть десанта уничтожили, остальные вернулись не солоно хлебавши.

– Там еще был английский офицер, командовал янычарами, – добавил Поспелов. – Многие целили в него, да не попали. Везучий оказался, каналья.

– Это да, – согласился рассказчик. – А уже зимой, в январе, русские войска взяли считавшейся неприступной крепость Цихидзири. Охотникам приказали снять часовых, что мы и сделали, перейдя ночью горную реку, ударила наша артиллерия, пехота пошла на приступ. Вечером отряд, хоронивший убитых в братских могилах, узнал, что получена телеграмма о перемирии, состоявшемся накануне в Сан-Стефано. Приди она раньше, не погибли бы полторы тысячи храбрецов, а у турок много больше, – закончил Владимир Алексеевич.

Наступила минутная тишина, лишь потрескивал костер. Затем Мишка, слушавший с открытым ртом, поинтересовался:

– А отличившихся награждали?

– Само собой. Георгиевскими крестами и медалями. С ними был занимательный случай. Прислали нам в команду несколько серебряных медалей на георгиевских лентах с надписью «За храбрость», с портретом государя. Получили их семеро лучших, радуются. А восьмой… как бишь его?

– Асланов, – подсказал Дмитрий Васильевич.

– Точно, Инал Асланов, горец и удалой джигит, обиделся. Подходит ко мне и говорит: «Пачиму тэбэ дали крэст с джигитом на коне, а мэнэ миндал с царским мордам?»

У костра грянул дружный смех, особенно хохотал Мишка.

Далее взрослые приняли еще по одной, и Ефим, в прошлом казачий урядник[15], рассказал о хитром приеме шашкой, которому обучил гимназиста.

– Придумал его атаман Платов, а когда не знаю, – отмахнул зудящего комара. – Как кавалерия меж собой сшибается? Лава на лаву, стремительный галоп, клинки над головами. Сходятся, кружатся в карусели на стременах в рост, шашки еще выше, чтоб рубить с полным замахом. Ты, скажем, его по башке, а он клинок над собой, удар отбил и тоже норовит твою снесть. Не получится, начинаешь фехтовать, тут кто кого достанет. А вот платовский – неотразим, он на полном скаку. Летишь – и враги навстречу. Выбираешь одного, нацеливаешься, и он тебя уже приметил. Ждет, сейчас ты его с плеча рубанешь, как всех учили. Ан нет, – заблестел глазами Ефим, – ты р-раз шашку к стремени. Ну, думает, кердык тебе, открылся дурень.

И в самый последний миг, когда кони сравняются, не зевай. Руку с клинком молоньей[16] вперед и в него р-раз! А сам впласт на гриву коня… Шашка его по воздуху – свись! Мимо. А сам он на твоем клинке по эфес и фонтан крови.

Есть и второй, говорят, тоже придумал атаман, я тебя научу, – Ефим подмигнул Мишке. – Выбираешь супостата и скачешь на него как обычно, заходя слева, чтобы рубить правой рукой. Тот тоже. А когда до сшибки остается саженей[17] десять и он свешивается набок, занося шашку, круто бери вправо, перекидывая клинок в левую. Супротивник теряется, меняет положение (рубить через голову коня несподручно), тут ты и наводишь ему решку[18].

– Лихо, – блеснул глазами Гиляровский. – И сколько ж ты этими ударами срубил?

– Душ семь башибузуков под Плевной, – пожал вислыми плечами Ефим.

– Он у меня георгиевский кавалер, – уважительно сказал Поспелов.

Засиделись до первых звезд, а когда над рекой поплыл туман, отправились спать. Где-то в камышах звонко курлыкали лягушки.

Владимир Алексеевич, как и обещал, погостил у Поспеловых неделю. Жил он в светелке конторы при заводе, рано вставал, обливался у колодца холодной водою, а после завтрака с Дмитрием Васильевичем и крестником, надолго уезжал в ковыльную степь, мчась наперегонки с ветром.

Там в первый же день опробовали американский подарок. Легкий, походящий на игрушку винчестер бил на триста шагов кучно и точно. Причем лицеист отстрелялся лучше взрослых, сделав всего один промах.

– Да, Михаил, – взъерошил ему рыжие вихры крестный. – Если тебе кем и быть, то только военным…

Несколько раз они охотились на стрепетов, вылетавших из-под лошадиных копыт, потом запекали их на костре в тенистых балках, а ещё, лежа на курганах, любовались степью, над которой плыли легкие облака.

– Сколько же она повидала народов – славян, гуннов, половцев и хазар, а какие тут были сечи, – восхищался репортер. А однажды, глядя в небо, продекламировал стихи Лермонтова:

В школьной программе их не было, Мишка с удовольствием слушал. А отец, когда отзвучала последняя строка, сказал, посасывая трубку:

– Великий был поэт. И удалец, каких мало.

Домой возвращались на розовом закате, просветленные и голодные. Передав конюхам лошадей, шли купаться на речку, потом ужинали на террасе и вели долги беседы о старине, вспоминали былые походы и друзей. Последний вечер провели в имении, где пили шампанское, а Лидия Петровна музицировала на фортепиано. Затем гость распрощался, и Поспелов-старший вместе с сыном проводили его в коляске на вокзал губернского Орла.

– Ну, счастливо оставаться, – облобызал их на прощание репортер.

– Приезжай, Володя, всегда будем рады, – повлажнел глазами отставной майор, а Мишка добавил: – Особенно я, дядя Гиляй.

Затем гость с баулом в руках поднялся в синий вагон-микст[19], трижды брякнул станционный колокол, по составу прошел лязг сцепок, всё убыстряясь и набирая ход, завращались колеса.

Когда отец с сыном вернулись домой, в высоком лиловом небе мерцали звезды, в спящем парке за домом звонко цокал соловей. Передав коляску кучеру, оба поднялись по ступеням в дом и, пожелав друг другу покойной ночи, разошлись по комнатам. Мишкина была наверху, в мезонине. Войдя внутрь, он зажег настольную лампу, прибавил света, открыл балконную дверь. Из парка потянуло свежестью и запахом ночной фиалки.

Раздевшись, разобрал постель, улегся и, взяв с прикроватной этажерки книгу, стал с интересом читать. Это были «Вольные стрелки» Майн Рида. Там же имелись тома Купера, Стивенсона и Конан-Дойла, а из русских писателей – Карамзина с Гоголем и Загоскина.

Любовь к литературе сыну привила Лидия Петровна, в прошлом выпускница Смольного института[20]. Пыталась и к музыке, дав несколько уроков на фортепиано, однако дальше «Собачьего вальса» Мишка не продвинулся. Дмитрий же Васильевич называл всё это баловством и читал только «Биржевые ведомости» и пособия по коневодству.

Свет в окне флигеля погас только перед рассветом…

Глава 2. Первая любовь

А через несколько дней под вечер на конезавод из Борисоглебского уланского полка, квартировавшего в Ливнах, для закупки лошадей прибыли ремонтеры: в пролетке – сухощавый и подвижный штаб-ротмистр[21] Шевич с молодым поручиком, за ними верхами – вахмистр с тремя уланами.

Шевича Поспелов знал по прежним наездам, встретились как старые знакомые.

– Сколько на этот раз, Юрий Петрович? – пожал он офицеру руку.

– Десять кобыл трехлеток и пару таких же жеребцов, Дмитрий Васильевич.

– Найдем. Прошу в контору.

Ротмистра с поручиком разместили в одной из жилых комнат конторы, вахмистра с остальными – в людской, лошадей, задав корму, поставили в конюшню. Ефим с Мишкой, до этого занимавшиеся на манеже с Вороном, закончили дело и, умывшись, отправились в людскую – пообщаться с уланами.

Те уже поужинали щами с кашей и дымили цигарками, у окна на лавке Иван, орудуя шилом, чинил хомут.

– Ба! Да никак Степан Кузьмич!

– Я, Ефим Аверьяныч, – вахмистр поднялся, пожал казаку с гимназистом руки. – Вот, прибыли за лошадками, в полку небольшой ремонт[22].

– Как же, как же, уважим, – присел напротив Ефим с парнем. – Ну, как дела, как служба?

– А что ей сделается? Идет. По весне вернулись из Польши. Квартировали в Гданьске почитай год.

– Маневры? – со знанием дела вопросил казак.

– Вроде того, ну и для порядка.

– Это само собой, очень уж пакостный народ. Мне отец рассказывал.

– Служил там? – вскинул бровь вахмистр.

– Подавлял восстание.

– А что за восстание? Никогда не слышал, – вылупил глаза Мишка.

– Как же, было такое, – подтвердил вахмистр. – При императоре Александре Николаевиче. Стали набирать в армию очередных рекрутов, а поляки взбунтовались. Создали под Варшавой несколько отрядов, вооружились и пошло-поехало. Принялись нападать на наши гарнизоны, убивать офицеров и солдат. Потом к ним пришли добровольцы из европ, получилось войско тысяч на пятьдесят. Ну, наши им и дали, разгромили в пух и прах. Зачинщиков повесили, многих отправили в Сибирь, а остальным всыпали шпицрутенов[23], чтоб неповадно было.

– И бунтовали они не в первый раз, – добавил молодой улан, оказавшийся из студентов. – В одна тысяча восемьсот тридцатом шляхта[24], желая отделиться от России, устроила покушение на цесаревича Константина[25] в Варшаве, а когда не удалось, призвало к восстанию польские полки, частично ее поддержавшие. Они составили пятьдесят тысяч пехоты, восемнадцать – кавалерии и три тысячи волонтеров при двух сотнях орудий. Война длилась почти год, наши войска разбили мятежников, оставшиеся в живых бежали в Австрию и Пруссию.

– Вот я и говорю, поганый они народ, – сказал Ефим. – Изменщики да предатели.

Потом разговор зашел о видах на урожай, ценах на хлеб и о всяком другом, для Мишки неинтересном. Он посидел для блезиру[26] еще минут пять, а затем потихоньку вышел.

Отец с Шевичем и поручиком сидели в кабинете отца, играли в преферанс. Перед ними на столе стояла открытая бутылка шустовского коньяка и три рюмки, в воздухе витал табачный дым.

– Здравствуйте, господа, – поприветствовал офицеров гимназист.

– Здравствуй, Миша, – поднял от карт глаза Шевич, а поручик улыбнулся: – Бонжур.

– Как идут дела с Вороном? – сделал очередную взятку отец.

– Неплохо, папа, сегодня освоили все три аллюра.

– Добро, – бормотнул тот, и игра продолжилась.

Мишка, присев на свободный стул немного понаблюдал, а затем ушел на жилую половину. Там у него была своя комнатка с диваном и всем необходимым, на стене висели казачья шашка и дареный винчестер. Сняв последний со стены, подросток достал из небольшого сундучка принадлежности для чистки, неспешно разобрал. Винтовка была с лакированной ложей, трубчатым магазином на семь патронов и рычажным взводом. Для начала, смочив веретенным маслом шомпол, Мишка протер ствол, затем перешел к остальному.

Когда спустя час, лежа на диване, он листал свежий номер «Нивы» с иллюстрациями, со стороны отцовского кабинета донеслись звуки гитары и приятный баритон:

– грустно выводил поручик.

«Не иначе, проигрался», – подумал Мишка, отложил журнал в сторону и погрузился в сон.

Утром в направлении степи следовала кавалькада: впереди две пролетки с управляющим, офицерами и гимназистом, сзади верхами Ефим с уланами.

Степь алмазно блестела росой, воздух пьянил, на востоке вставало солнце.

Лошадиный, в полтораста голов табун теперь пасся на версту дальше, в травянистой широкой низине с небольшим, подернутым туманом озером. Рядом имелся загон из жердей, стояла выцветшая брезентовая палатка, рядом на приколе – три поджарые лошадки.

Подъехали, господа вышли из пролеток, остальные спешились. Табунщики шуганули двух подбежавших лохматых овчаров, старший табунщик снял баранью шапку.

– Значит так, Матвей, – подошел к нему управляющий. – Отловите десять гнедых кобыл и пару таких же жеребцов. Все трехлетки.

– Понял, барин, – табунщик вернул шапку обратно на голову и обернулся к остальным: – За дело, ребята.

Те быстро отвязали лошадей, вскочили в седла, гикнули и понеслись к табуну.

Спустя пару часов в загоне беспокойно фуркали и вертелись пойманные арканами и придирчиво осмотренные офицерами кони. Двух при этом заменили, посчитав мелковатыми, с чем управляющий, немного поспорив, согласился.

Когда трехлетки остыли и успокоились, их выпустили из загона, уланы, окружив группу, погнали ее в сторону завода. Шевич дал табунщикам на водку, господа погрузились в пролетки и покатили вслед.

Когда степь закончилась, небольшой табун запылил по дороге, а пролетки въехали в ворота. Перед конторой все выгрузились, управляющий с офицерами прошли в кабинет. Там штаб-ротмистр, достав из кармана бумажник, отсчитал Поспелову две тысячи рублей кредитными билетами с двуглавым орлом, а тот выдал ему расписку на покупку. Затем все вместе вышли во двор, попрощались, ремонтеры уселись в повозку, и та выкатила с завода.

Мишка в это время, растворив окно светелки, наблюдал сверху за всё удалявшимся табуном. Он трепетно любил коней и всегда жалел тех, что уходили с ремонтерами. Другие, которых покупали именитые граждане, как правило, жили в неге, этим же предстояла служба и нередко гибель в сражениях.

Пятилетним мальчиком отец впервые посадил его на скакуна. Держа в руках уздечку, Мишка проехал шагом по манежу. Сердце едва не вылетало из груди, в душе страх, но героически стерпел. Далее были новые занятия, уже с Ефимом, а потом пришла любовь к этим сильным, умным и преданным животным.

Вскоре табун растворился в голубой дали, он вздохнул, закрыл окно и сбежал по ступенькам вниз…

Кончилось лето, степь окрасилась в осенние тона, в выцветшем небе к югу тянули журавлиные стаи. Каникулы закончились, для Мишки начался последний год учебы. Поскольку имение Поспеловых было в трех верстах от Орла, подросток жил в пансионе при гимназии. Она была государственной, мужской, в ней обучались дети разных сословий. Преподавали русский язык, историю и географию, математику с физикой, логику, французский, черчение и рисование, а также закон Божий.

Занятия начались с посещения гимназии градоначальником, действительным тайным советником Трубниковым в сопровождении других официальных лиц.

Воспитанников, облаченных в синие мундиры с надраенными пуговицами, выстроили в главном зале под портретом Императора. Градоначальник, чуть картавя, произнес речь о пользе образования на благо Отечества, а приглашенный фотограф трижды полыхнул магнием.

Когда речь закончилась, гимназисты, по знаку инспектора, завопили «Ура!», тайный советник вместе со свитой величаво удалился, а воспитанников развели по классам. Учебный год начался.

Учился юный Поспелов хорошо (шел вторым в классе), но вот дисциплина хромала. Виной был вспыльчивый, как у отца, характер и обостренное чувство справедливости. На втором году обучения один из гимназистов, старше на два года, обозвал его сыном лошадника. Мишка прилюдно отлупил обидчика, за что к директору вызвали мать.

– Нельзя бить людей по лицу, – убеждала его потом дома Лидия Петровна.

– Подлецов можно, – не соглашался Дмитрий Васильевич. – И всегда бей первым.

В старших классах Мишка после занятий стал тайно посещать театр и цирк, что строго воспрещалось гимназическим уставом, но где было необычайно интересно. Ему нравилась игра актеров, о которых много рассказывал Гиляровский, работа акробатов под куполом, иллюзионист, а больше всего – конный аттракцион.

Бдительные воспитатели вычислили отрока и занесли в кондуит как злостного нарушителя дисциплины.

* * *

В декабре пришла зима с трескучими морозами и метелями, навалило снега. По утрам дворники махали деревянными лопатами, на городских улицах появились сани в упряжках, на деревьях посвистывали снегири, детвора играла в снежки.

Учеба шла полным ходом, приближались рождественские каникулы, а за ними Новый год. Мишка ждал праздники с нетерпением, хотелось пожить у родителей, навестить Ефима и покататься на Вороне, который стал отменным скакуном.

В театр он больше не ходил, запросто можно было нарваться на педагогов, а вот цирк регулярно посещал, тем более у него появились там знакомые. Получилось это случайно.

Как-то погожим сентябрьским днем Мишка возвращался после занятий в пансион. В воздухе плавали серебряные нити паутины, с деревьев, кружась, опадали листья. Чуть впереди с тротуара сошла пара – пожилой представительный мужчина в котелке и с тростью, под руку с юной девушкой. Они стали переходить улицу, и в это время из-за угла на бешеной скорости вывернула повозка.

Извозчик, откинувшись назад, натягивал вожжи, но лошадь, как видно, понесла и не подчинялась. Пара застыла в ужасе, а Мишка не помня как оказался у морды жеребца, повиснув на удилах. Тот прянул в сторону, протащил его десяток метров и встал, тяжело поводя боками.

– Вы не ранены?! – поспешили к гимназисту мужчина с девушкой.

– Да нет, – ответил, успокаивая коня. – Стой спокойно, дурашка.

Лихач, извинившись, покатил дальше, а девушка внезапно сказала: «Ой, да у вас рукав лопнул!».

– Точно, – пощупал мундир Мишка и засмущался.

– Давайте зайдем к нам, молодой человек, – предложил мужчина, показавшийся знакомым. – Дочь аккуратно зашьет, а заодно напоим вас кофе.

– Соглашайтесь, – улыбнулась та, – ведь вы наш спаситель. – Кстати, живем мы совсем рядом.

– Хорошо, – кивнул Мишка.

По дороге состоялось знакомство. Мужчину звали Александр Иванович Берлизов, он оказался цирковым иллюзионистом, а его дочь Лиза – воздушной гимнасткой. Жили они в доходном доме купца Суханова на соседней улице, арендуя там квартиру.

Когда лопнувший шов был аккуратно зашит, все трое уселись за стол пить ароматный кофе со сливками, завязался разговор. А когда выяснилось, что их новый знакомый поклонник цирка и лошадей, Берлизовы предложили навещать его бесплатно.

– Это как? – удивился гимназист.

– Да очень просто, – рассмеялся Александр Иванович. – Покажите служителю при входе это, – вынув из бумажника, протянул визитку, – и он пропустит.

– Понял, – Мишка спрятал визитку в карман.

Ночью, ворочаясь на койке в пансионе, долго не мог уснуть. Очень понравилась Лиза. Тоненькая, стройная, с черными волосами и карими глазами. До этого знакомых девиц у него не было. Да еще таких, чтоб работали под куполом цирка.

С этого дня Мишка стал навещать цирк много чаще и вскоре попал за кулисы, где шла своя удивительная жизнь: в клетках рычали звери, артисты разминались перед выходом, статисты таскали реквизит, пахло лошадьми и опилками.

Лиза познакомила с наездниками, а когда парень рассказал, что знает джигитовку, те захотели посмотреть. После одного из представлений Мишка показал, что умел, и старший наездник оценил:

– Умеешь, гимназист. Если желаешь, научим еще нескольким трюкам.

Тот пожелал, стал посещать после занятий тренировки и через время освоил разные новые трюки.

Между тем чувства к Лизе росли, воскресеньями они гуляли по городу, катались на карусели в городском парке, а потом заходили в кафе, где на карманные деньги Мишка угощал её лимонадом и пирожными. Девушка была смешливой, разговорчивой и начитанной, а еще немало поездила с отцом по России, работая в самых разных цирках. Александр Иванович происходил из воронежских мещан, как и мать Лизы, умершая через несколько лет после ее рождения.

Рождественские каникулы Мишка провел у родителей в имении и на заводе, где занимался на манеже с Вороном, фехтовал с Ефимом шашками, а еще охотился с отцом на лис и зайцев. Однажды их застал в степи буран, и, укрывшись в балке, они ночевали у костра. Лишь утром они приехали на завод, где уже начались их поиски.

Потом каникулы закончились. Вернувшись в город, Мишка узнал, что Лиза погибла, сорвавшись на праздничном представлении с трапеции. Не веря в случившееся, он нанял лихача и помчался на городское кладбище. Пробежав до конца по расчищенной от снега аллее, остановился перед свежей, утопавшей в цветах могилой, откуда на него из рамки с траурной лентой смотрела Лиза.

Сердце рвала боль, и он заплакал. Еще через сутки решил навестить Александра Ивановича на квартире, выяснить, как и почему всё случилось, но не застал. Накануне тот уехал, уволившись из цирка.

Так, не успев начаться, закончилась первая любовь.

В цирк Мишка больше не ходил, стал неразговорчивым и мрачным, потянулись безрадостные дни. Родители заметили перемену в сыне, но на вопросы «Что случилось?» он отмалчивался.

– Мальчик взрослеет, – сказала по этому поводу мужу Лидия Петровна.

Затем пришла весна, снега растаяли, проклюнулась трава, а в мае начались выпускные экзамены. Их молодой Поспелов сдал успешно, получив аттестат зрелости.

– Ну что же, молодец, – хмыкнул Дмитрий Васильевич, прочитав гербованную бумагу с оценками. – А это тебе от нас с мамой, – открыв ящик письменного стола, вручил сыну золотой брегет с цепочкой. – Лето отдыхай и готовься к поступлению, в августе едем на Кавказ.

Он принял окончательное решение отдать Михаила в Тифлисское военное училище, которое в свое время закончил сам. Училище, созданное в 1864-м году наместником[27] на Кавказе великим князем Михаилом Николаевичем, считалось престижным и готовило пехотных офицеров. Изначально туда набирали отпрысков только верхних сословий, но армия постоянно увеличивалась, стали разбавлять мещанами. Обучение составляло три года, после чего выпускники распределялись в армейские части.

Сын было заикнулся, что хотел бы в кавалерийское, но отец значительно сказал:

– Пехота царица полей! Запомни это. Кстати, там начальником – полковник Томкеев Иван Петрович, мой старинный знакомый.

– Вот как? – удивился Михаил. – Не знал.

– Служили вместе, потом я вышел по ранению в отставку, а он продолжил. Но экзамены будешь сдавать честно, без протекции. Ты меня понял? – взглянул на сына.

– Понял, – ответил выпускник.

Лето он провел на заводе, где каждое утро уносился на Вороне в степные просторы, через час возвращался и помогал Ефиму с конюхами, а в полдень, искупавшись на речке, обедал на террасе с отцом. Вторую часть дня, уединившись в светелке, занимался подготовкой. Экзамены предстояли по русскому языку, математике и физике на условиях конкурса. А вечерами, когда солнце опускалось к закату, Михаил шел к реке, где садился на траву под ивами, слушал щелканье соловьев и с грустью вспоминал Лизу.

Глава 3. Юнкер

В первых числах августа выпускник попрощался в имении с матерью (та всплакнула), и утром Ефим отвез их с отцом в пролетке на железнодорожный вокзал. Там, предъявив кондуктору билеты, отец и сын сели в купе 1-го класса поезда Орел – Тифлис. В таких купе Михаил еще не ездил и с интересом оглядывал стены, отделанные ясенем, бархатную обивку диванов и до блеска начищенные медные рукоятки.

Определив баул с чемоданом на багажную полку, они с Дмитрием Васильевичем уселись друг против друга. По коридору прошествовал проводник в форменном мундире со словами: «Господа провожающие, просьба покинуть вагоны, поезд отправляется!» Спустя короткое время звякнул станционный колокол, состав дрогнул, за окном поплыла платформа.

– Ну, вот и поехали, – сняв летний картуз и пиджак, Дмитрий Васильевич определил их на вешалку. Михаил, не отрываясь, смотрел в окно, за которым сначала открылись центр города с золотыми маковками соборов и церквей, блестящая под солнцем Ока, а потом утопающие в садах окраины. Смотрел и думал, что ждет его впереди. Детство закончилось.

Вскоре проводник стал разносить чай с лимоном в серебряных подстаканниках – отец попросил два. Они выпили чай, и Дмитрий Васильевич стал просматривать купленные на перроне газеты, а Михаил вышел в коридор – длинный, с зеленой ковровой дорожкой на полу. Чуть покачивало. Взявшись за поручень, бывший гимназист снова принялся смотреть в окно. Теперь за стеклом проплывали созревающие поля конопли и ржи, леса с перелесками да степь с пасущимися вдали табунами и отарами.

Постояв немного, вернулся назад и принялся читать захваченную с собой книгу.

Когда наступил полдень, они с отцом направились в вагон-ресторан подкрепить силы. Его Михаил тоже посетил впервые и был приятно удивлен окружающим великолепием. Вдоль стен сияли хрусталем компактные столы с белоснежными скатертями и мягкими диванами, блестела мельхиором буфетная стойка с многочисленными бутылками, по проходу порхали два официанта.

Народу было немного – компания офицеров, чопорная пара и несколько сидящих отдельно. Поспеловы устроились за крайним столом. К ним тут же поспешил один из официантов и со словами «Чего господа изволят?» перечислил десяток блюд.

– Принеси нам, любезный, две солянки, по бараньей котлете и икры, – чуть подумал отец.

– Из напитков?

– Полбутылки коньяку и сельтерской.

Через пять минут все было доставлено, приступили к трапезе. Ее Дмитрий Васильевич дополнял янтарным напитком, а Михаил холодной, щипавшей в носу водой. Затем отец расплатился, дав служителю на чай, и они вернулись к себе в купе, где старший Поспелов, сняв пиджак с ботинками, улегся на диван и засвистел носом, а младший извлек из баула небольшой томик. Это был «Герой нашего времени» Лермонтова – про Кавказ, о котором хотелось больше знать.

Ритмично стучали колеса, Азамат похищал Бэлу… и Михаил тоже уснул.

Вечером поезд сделал остановку в Ростове, Дмитрий Васильевич с Михаилом вышли из вагона, прогулялись по перрону и купили у разбитной торговки полосатый арбуз.

– Не зеленый? – пощелкал по нему ногтем отставной майор.

– Сахарный, барин, – белозубо улыбнулась казачка. – Можете быть уверены.

Когда состав тронулся, арбуз нарезали.

– Сладкий, – довольно сказал отец, сплюнув в тарелку семечку.

На следующее утро подъезжали к Тифлису. Город раскинулся в длинной узкой долине, окруженный горами, розовевшими в первых лучах солнца.

– Красиво, – обернулся от опущенного окна Михаил.

– Это да, – согласился стоящий рядом Дмитрий Васильевич.

На перроне с многочисленными пассажирами они передали вещи носильщику с бляхой на фуражке, прошли через здание вокзала и погрузились в одну из рессорных повозок с кучером-грузином на козлах.

– А что, приятель, гостиница «Ориант» работает? – спросил у него Поспелов-старший.

– Есть такой, – кивнул папахой кучер.

– Давай туда.

Лошадь зацокала копытами по дороге, Михаил с интересом взирал на незнакомый город. А он впечатлял: на одном из склонов высилась древняя крепость, ниже меж скал прыгала река и уступами тянулись дома с плоскими крышами и балконами. Вскоре впереди открылся широкий проспект с современными зданиями, многочисленными магазинами, ресторанами и лавками, а за ним – широкая площадь с караван-сараем и бронзовым памятником Пушкину.

– А вот это дворец наместника Кавказа, – указал отец пальцем на величавое здание с колоннами и античными фигурами, окруженное парком с клумбами за кованой оградой.

Гостиница оказалась в конце проспекта и представляла собой трехэтажное здание в стиле классицизма.

Кучер натянул вожжи, повозка остановилась у входа. Прихватив вещи, расплатились. Войдя в прохладу высокого вестибюля, направились к стойке, где Дмитрий Васильевич заказал двухместный номер и получил ключи, служитель взял чемодан с баулом, поднялись на второй этаж.

Номер оказался просторным, в две комнаты с добротной меблировкой, электричеством и водопроводом. Получив за услуги, носильщик ушел, гости привели себя в порядок. Михаил достал из чемодана папку с документами, и оба спустились в вестибюль, откуда прошли в гостиничный ресторан. Это был высокий светлый зал с люстрами вверху, картинами на стенах, мебелью в стиле ампир и пальмами в кадках.

Усевшись за один из столов, Дмитрий Васильевич подозвал официанта и заказал легкий завтрак, состоявший из омлета с зеленью, гренок и кофе. Когда поели, расплатился, оба вышли на улицу и снова наняли извозчика.

– К военному училищу, – откинулся на сидении отец, коляска покатилась по брусчатке. – Да, изменился Тифлис, похорошел и расстроился.

– Бывали у нас барин? – обернулся извозчик.

– Бывал. В последнюю военную кампанию.

Через десять минут остановились у длинного, в два этажа здания на Михайловском проспекте, вышли из коляски. Поднялись по ступеням в караульное помещение, где за перегородкой сидел молодцеватый прапорщик с револьвером в кобуре и два юнкера с тесаками на поясах.

Дмитрий Васильевич представился, (прапорщик встал) и попросил сопроводить к начальнику училища.

– Он вас приглашал?

– Нет, я его старый товарищ, приехал навестить.

– Таволжанский, – обернулся прапорщик к юнкерам, – сопроводите господ к полковнику.

– Слушаюсь, – ответил один, – прошу следовать за мною.

Втроем вышли в проходную дверь. Впереди открылся широкий плац, на котором маршировал строй, по бокам высились казармы. Миновав их, оказались у особняка с росшими вдоль фасада елями.

– Прошу, – открыл юнкер половину двери.

В отделанном мрамором вестибюле в стеклянной пирамиде стояло училищное знамя, рядом застыл часовой с винтовкой.

Юнкер козырнул, поднялись широкой лестницей наверх, прошли сияющим паркетом коридором в его конец. Там сопровождающий передал Поспеловых адъютанту с аксельбантом, доложив о цели визита.

– Одну минуточку, – указал адъютант на стулья у стены и скрылся за высокой дверью приемной. Через минуту вернулся, оставив ее открытой: – Проходите.

А навстречу из-за широкого стола, позади которого на стене висел портрет Государя Императора, уже спешил, разведя руки в стороны, невысокий сухощавый полковник с орденами Святой Анны, Станислава и крестом «За переход Дуная» на мундире.

– Дмитрий Васильевич, батенька ты мой! – троекратно облобызался с Поспеловым-старшим. – Это ж сколько мы не видались?

– Лет семь, Иван Петрович, с тех пор как вышел в отставку, – растроганно прогудел гость.

– А в наших краях как?

– Да вот, привез сына поступать в училище, – кивнул на стоявшего позади отрока.

– Здравия желаю, господин полковник! – вытянулся тот.

– Ну-ка, ну-ка, – подойдя, оглядел его начальник. – Гренадер! Как зовут?

– Михаил, – вздернул подбородок.

– Будем знакомы, Михаил, – полковник Томкеев протянул руку. – Так значит, желаешь стать офицером?

– Да, желаю. Как отец.

– Ну что же, похвально, – похлопал по плечу. Затем пригласил гостей сесть, и старшие предались воспоминаниям. Впрочем, длилось это недолго, поскольку через час полковника во дворце ждал наместник. Полковник вызвал адъютанта, приказал принять документы и занести в строевую часть, а у Дмитриевича Васильевича спросил, где остановились?

– По старой памяти в гостинице «Ориант».

– Отлично. В два часа заеду, пообедаем в одном красивом месте.

Тем же путем, но уже без сопровождения, Поспеловы вышли из училища, прогулялись и вернулись в гостиницу.

Ровно в назначенное время в дверь постучали – за порогом стоял адъютант.

– Иван Петрович внизу в коляске, – приложил руку к фуражке.

Спустя несколько минут от гостиницы отъехал лакированный фаэтон с откидным верхом и солдатом на облучке. Оставив позади центр Тбилиси, он пересек мост через бурную реку, поднялся в предместье с садами и виноградниками, где остановился у небольшого духана. К нему у самого обрыва была пристроена терраса, оттуда открывался чудесный вид на город и окружающие пейзажи.

Все вышли из коляски, а к ним уже спешил хозяин – широкоплечий, средних лет человек в круглой войлочной сванке[28] и темной черкеске с газырями.

– Здравствуй, Амиран, гостей принимаешь? – обратился к нему Томкеев.

– Всегда вам рад, господин полковник, – приложил тот руку к груди. – Чего желаете?

– Пообедать с моими друзьями на террасе.

– Сочту за честь, – и, обернувшись, громко позвал: – Мамука!

В двери возник второй, в белом фартуке, хозяин что-то сказал ему на грузинском.

Вскоре вся компания сидела в указанном месте за столом, куда Мамука доставил всяческую зелень – лук, редис, петрушку, кинзу – горячий лаваш и нарезанный ломтями сулугуни. Затем появился стаканы и с тонким горлышком запотевший кувшин, а в завершение шампуры с дразняще шипевшими шашлыками.

– Доброго аппетита, – чуть поклонился Мамука и вернулся в духан.

Адъютант, поручик по фамилии Кипиани, наполнил стаканы красным вином, передав каждому. Полковник, распушив усы, встал (остальные тоже) и предложил тост за встречу. Каждый выпил до дна, включая Михаила – душистое, с терпким вкусом вино ему понравилось. Сочный шашлык тоже, хотя с шампура есть было непривычно.

– Помнится, мы такое пили в Аджарии, – сказал, закусив Поспелов.

– Ну да, на позициях, – рассмеялся начальник училища.

Повторили, закусив сыром, завязался непринужденный разговор. В это время из духана снова появился хозяин и подошел к гостям:

– Всего ли хватает?

– Хватает, Амиран, – кивнул полковник. – Разве что покорми денщика.

– Уже, – последовал ответ, и духанщик направился обратно.

– Приятный какой человек, – глядя вслед, сказал Дмитрий Васильевич.

– Во всех отношениях, – рассмеялся поручик, – бывший абрек.

– А разве они еще бывают? – вытаращил глаза Михаил.

– У нас на Кавказе молодой человек, всё бывает, – назидательно сказал Томкеев. – Вы, Дмитрий Васильевич, помните ротмистра Ануфриева?

– Как же, помню, он командовал кавалерийским эскадроном.

– Ну, так этот самый духанщик был у него лихой рубака. Генерал Лорис-Меликов даже наградил его именным «смит-вессоном». По окончанию кампании уехал к себе в горное селение и там повздорил с местным князем. Тот приказал Амирану кланяться, он отказался, за что получил удар плетью. Не стерпев обиды, ночью сжег княжеский дом и ушел в абреки. Через год полиция поймала, храбрецу светила тюрьма, но я отстоял. Съездил к наместнику, и тот объявил ему амнистию. Потом Амиран купил этот духан, он в Тифлисе один из лучших.

– Я же и говорю, весьма приятный человек, – снова сказал Поспелов, все весело рассмеялись.

– А кровная месть у вас осталась? – поинтересовался Михаил.

– Как же, как же, – благодушно прогудел полковник. – Расскажите, Сергей Багратович, о последнем случае.

Адъютант снова налил всем вина, и на минуту задумался.

– Не так давно вон за тем перевалом, – кивнул на горную гряду, – жили две семьи. И между ними существовала давняя вражда, из-за чего – теперь уже никто не помнит. Власти пытались их мирить, одного отправили на каторгу, ничего не помогало. Каждый год кровники убивали друг друга. Дошло до того, что в одной семье остались мать и три брата, а во второй – отец с сыном. Ну, вот в той, что больше, решили напасть на вторую и убить всех. Дома оказался лишь старик, сын ушел с отарой на все лето в горы. Отца братья застрелили, а Давида – так звали сына, оставили на осень. Но тот спустился раньше, обнаружил мертвого отца и напал первым. Старших братьев убил, а младшего, шестнадцати лет, взял в плен. Дома посадил на цепь в хлеву и заставил целыми днями молоть на ручном жернове ячмень, который продавал в городе. Кормил тем же, чем себя, если отказывался работать – бил плетью. Прошли три года, от тяжелого труда руки пленника налились силой, и как-то поутру, когда хозяин принес еду, удавил Давида цепью. Извлек из его кармана ключи, отпер замок и освободился. Но уйти с усадьбы не смог, волкодавы загрызли насмерть. Такая вот история, – закончил поручик.

«Дикий какой народ», – подумал Михаил. А Томкеев, подняв стакан, провозгласил очередной тост – за благополучие присутствующих! Выпили, закусили, беседа потекла дальше. Когда вечерние тона окрасили в пурпур окрестности, а в долинах поплыл туман, фаэтон катил по дороге обратно.

А спустя два дня Михаил в числе других кандидатов проходил в училище медкомиссию. Отец, распрощавшись с ним и Томкеевым, уехал домой, сын поселился в казарме. Вереница голых кандидатов, более сотни человек, ежась и прикрываясь ладонями, шла длинным коридором, в котором за столами сидели врачи в белых халатах. Кандидатов взвешивали, измеряли рост, проверяли зрение и слух, обстукивали и слушали.

– Занимались спортом, молодой человек? – поинтересовался, осмотрев Поспелова, пожилой доктор в мундире под халатом и с бородкой клинышком.

– Немного, – ответил Михаил.

– Похвально, – сделал тот в ведомости отметку, – следующий!

Комиссия забраковала троих, на следующий день начались экзамены. И каково же было удивление недавних гимназистов, когда в них приняли участие несколько унтер-офицеров.

– Эти из армии, – пояснил кто-то знающий.

Первым экзаменом была математика. Кандидаты заходили в классы, брали со стола билет, называли его экзаменатору и рассаживались по партам, на каждой из которой лежали тетрадка и карандаш. Рядом с Михаилом оказался рослый унтер-офицер с серебряной медалью.

Задачки оказались легкими, он их вскоре решил и покосился на соседа. Тот покусывал губы, находясь в явном затруднении. Чуть наклонившись вбок, Михаил прочел задание соседа и на промокашке написал решения. Взглянув на преподавателя (тот смотрел на что-то в окно), быстро придвинул соседу.

Когда время истекло и все, сдав тетради, освободили класс, недавний сосед подошел к Поспелову и крепко пожал руку: «Спасибо, вовек не забуду». Познакомились. Унтера звали Николай Волков, медаль у него была «За поход в Китай».

– А разве был такой? – озадачился Михаил.

– Был. Как-нибудь расскажу.

В течение недели экзамены завершились, десяток кандидатов выбыли, остальные, в том числе Поспелов с Волковым, поступили в училище. После объявления приказа всех, построив, сводили в баню, где остригли наголо и заставили вымыться, а оттуда повели на склад, именуемый цейхгаузом. Там переодели в солдатское белье, гимнастерки с шароварами, сапоги и бескозырки.

На плацу снова построили и объявили, что отныне они являются младшей учебной ротой, и разбили по взводам. Поспелов с Волковым оказались на правом фланге в первом взводе. Потом руководивший действом фельдфебель с золотым шевроном на рукаве прорысил к стоявшей всё это время в стороне группе – офицеру и трем юнкерам старшего курса. Бросив к виску руку, что-то доложил.

Те подошли к шеренгам и офицер, поворачивая голову слева направо, зычным голосом сообщил, что он – командир роты капитан Галич. Далее представил остальных, те были взводными.

– С этого момента я для вас отец родной! – повысил голос. – Но строгий, – вздел кверху палец.

Капитан ушел, взводные повели роту на обед, а оттуда – в казарму. Она была красного кирпича, с большими окнами и вычурным фронтоном. Нижние два этажа пустовали (юнкера старших курсов находились в отпусках), младших завели на третий.

Там распределили по парным койкам, между которыми стояли шкафчики, а перед койками – табуреты. Командиры взводов показали другие помещения. В их числе умывальник с длинным рядом рукомойников, совмещенный с курилкой и уборной, каптерку и оружейную комнату. А еще коридор с кабинетом командира недалеко от входа, у которого выставили дневального.

До вечера время прошло в ознакомлении с правилами поведения и другими наставлениями, затем были ужин и личное время.

– Ну, так что это за такой поход в Китай? – снова спросил у Волкова Поспелов, присев с ним рядом на койку.

И тот рассказал, что служил в Харбине, в бригаде генерала Гернгросса. Она охраняла российский участок КВЖД, и год назад китайские войска, желая его захватить, осадили город. Их отбили, а потом с другими частями перешли границу и взяли штурмом Пекин.

– За него и получил, – закончил Волков.

– А сюда как попал?

– Подал рапорт по команде, хочу стать офицером.

Когда за окнами стемнело, роту построили, проведя перекличку, последовала команда «Отбой!».

Со следующего утра начались занятия. Распорядок был следующий: подъем в шесть тридцать под барабан, полчаса на туалет и заправку постелей, далее утренний осмотр, производимый взводными командирами. Затем шли в столовую на утренний чай (давалась кружка «китайского», ломоть белого хлеба, два куска сахару), после чего разводились по классам. Учеба продолжались до двух часов дня с большой переменой в одиннадцать, когда давался горячий завтрак – котлета с черным хлебом и кружка чаю.

С двух до четырех проводились строевые занятия на плацу, потом рота возвращалась в казарму, мыла руки и строем шла на обед. Он состоял из тарелки щей с мясом, котлет или форшмака, один раз среди недели давали сладкое.

После обеда разрешался отдых в течение полутора часов, за которым следовали самостоятельные занятия в классах. Далее вечерний чай, перекличка, вечерняя молитва и сон. Кровати по утрам юнкера заправляли сами, им также вменялась чистка оружия, амуниции и сапог, всё остальное выполняла обслуга, набираемая из гражданских лиц и отставных солдат.

Через месяц «верблюды», так старшие звали младший курс, вполне освоились, наступил день Присяги.

За неделю до торжества им выдали парадную форму: двубортный мундир образца гвардейской пехоты (ворот и обшлага украшал золотой галун), шаровары, черную фуражку с синим околышем и алой выпушкой, хромовые сапоги со скрипом.

И вот этот день настал. Он выдался солнечным и погожим. Училище в полном составе вывели на плац, где построили в каре[29]. Справа юнкера старших курсов с винтовками, блестящими штыками, слева – первокурсники без оружия.

Перед строем три священника – православный, католический и мулла, за ними сияет медью оркестр. В середине плаца – батальонный командир полковник Арцибашев, по прозвищу Али-Баба.

Вскоре из своей квартиры появился начальник училища, он набрал в грудь воздуха, по плацу прокатилась команда «Смир-рна! Равнение направо!»

Томкеев размеренным шагом вошел в центр и приложил руку к фуражке:

– Здравствуйте, юнкера!

– Здравия желаем господин полковник! – рявкнули три сотни глоток, от стен отразилось эхо.

Томкеев чуть кивнул Арцибашеву, тот скомандовал:

– Под знамя! На крааа-ул!

Последовали три быстрых, легких всплеска, двести штыков уперлись в небо, и тут же грянул марш. Знаменный расчет из трех портупей-юнкеров[30] вынес на плац знамя и, чеканя шаг, остановился у аналоя. Послышалась команда:

– На молитву! Шапки долой!

Вслед за этим раздался густой бас училищного священника, в золотом облачении:

– Сложите два перста и поднимите вверх. Теперь повторяйте за мной слова торжественной присяги.

Когда, многоголосо повторяемые, они отзвучали, юнкера первого курса, поочередно подходя к священнику, целовали крест и Евангелие и возвращались на свои места.

– На-кройсь! – раздалась вслед за последним команда Арцибашева. – Под знамя, слушай, на кра-ул!

Знамя тем же манером унесли, церемония закончилась, юнкера строем разошлись по ротным помещениям.

– Ну вот-с, теперь вы настоящие юнкера, – расхаживая перед двумя шеренгами первокурсников, заявил Галич, называемый за глаза «Отец родной».

К слову, всё училищное начальство, включая полковника, у юнкеров имело прозвища. Томкеева когда-то окрестили «Стратегом» за любовь к проведению полевых учений, командира второй роты штабс-капитана Евстигнеева – «Мерином» (у него было лошадиное лицо), а командира третьей роты поручика Клюге, обрусевшего немца, меж собой называли «Супостат». Офицеры знали про то, но терпели. Имелись клички и у всех курсов. Младший, как уже упоминалось, звался «верблюдами», средний – «янычарами», а старший – «фаталистами».

Через неделю, в следующее воскресенье первокурсников впервые отпустили в увольнение. Все облачились в выходную форму, к которой полагались белые перчатки и тесак, каждого тщательно осмотрели взводные и Отец родной. У правофлангового Волкова он задержался (форма на том сидела как влитая, на груди сияла медаль), одобрительно хмыкнул и сказал:

– Видно ворона по полету, добра молодца по соплям.

– Рад стараться, ваше благородие! – вздернул Волков подбородок.

Затем ротный дал краткий инструктаж – в городе вести себя культурно, приветствовать всех старших, вернуться ровно к восьми вечера и ни минутой позже.

– Это всем ясно?! – грозно окинул строй.

– Так точно, господин капитан!

– Вольно, разойдись, – махнул ротный рукою.

Через пять минут увольняемые вышли за открытые дежурными ворота. Некоторые юнкера из местных, наняв пролетки, отправились домой, а остальные группами растеклись по улицам.

Михаил с Николаем решили немного ознакомиться с Тифлисом. Для начала отправились на проспект, где находился дворец наместника. Дворец произвел на них сильное впечатление изысканной архитектурой. Затем погуляли в городском саду с экзотическими деревьями и цветами, а затем решили подняться по одной из улиц на высокую гору в центре. Там оказался старинной постройки храм с источником, а неподалеку – могилы, где были похоронены Багратион, Грибоедов, княгиня Чавчавадзе и другие именитые лица.

С вершины на город и его окрестности открывался чудесный вид, вверху плыли легкие облака, и Михаил продекламировал:

– Красиво. А я вот стихов не знаю, – вздохнул Волков. Он был сыном дьякона из Читы, отслужил пять лет в армии. Волков всё больше нравился Михаилу. Своей недюжинной силой, рассудительностью и тягой к знаниям.

– Ничего, это дело наживное, – хлопнул его по плечу Поспелов.

Придерживая тесаки, спустились вниз, а когда шли по улице, почувствовали, что проголодались.

– Слушай, а давай зайдем в духан? – предложил Михаил. – Я угощаю.

У него было двадцать пять рублей, которые оставил отец, обещавший присылать каждый месяц еще по десять.

– Давай, а в следующий раз я, – согласился Николай. Юнкерам денежного содержания не полагалось, но он как унтер-офицер ежемесячно получал три рубля пятьдесят копеек.

Пройдя сотню метров, заметили нужное заведение в полуподвальной части углового дома. Истертыми ступенями спустились вниз, толкнули дверь, вошли. За ней оказалось сводчатое, из дикого камня помещение, чем-то напоминавшее трактир. В ближнем углу на стойку облокотился толстый усач с закатанными рукавами и в широких шароварах, у нескольких столов сидели посетители. В воздухе витал табачный дым, слышался гортанный говор, пахло жареным луком.

Пройдя вперед, юнкера заняли свободный столик (усач тут же оказался рядом).

– Нам, уважаемый, поесть и бутылку легкого вина, – поднял на него глаза Поспелов. Тот, молча кивнув, исчез в дверном проеме за стойкой.

Пока выполнялся заказ, оба осмотрелись. Публика была разная: несколько, по виду, крестьян в темной одежде, два господина в котелках и модного кроя пиджаках, похожий на турка человек в феске, с длинной трубкой во рту.

Между тем хозяин вернулся и поочередно поставил на стол тарелки с двумя ароматными шашлыками на шампурах, лавашем с зеленью и темную бутылку вина.

– Харошего апэтыта, – удалился.

Шашлыки были вкусными (Волков довольно замычал), лаваш мягкий и воздушный, вино холодное и кисловатое. Когда съели все до крошки, Поспелов расплатился, дав духанщику на чай, вышли наружу.

По случаю воскресенья народу на улицах прибавилось, взад-вперед катили экипажи и телеги, подбоченясь, проскакал всадник в черкеске и папахе. Издалека послышалась необычная музыка, юнкера неспешно пошли на её звуки.

Между двумя домами, по натянутому канату на высоте шести сажен ходил человек. В яркой свободной одежде, с шестом-балансиром в руках, ходил грациозно и непринужденно. Под канатом стояли два музыканта, выдувая из флейт переливчатые звуки, кругом – многочисленные зеваки.

Пройдя в первые ряды, юнкера задрали головы и стали наблюдать.

– Да, это тебе ни хухры-мухры, – восхищенно проговорил Волков.

– Вроде местного цирка, – добавил Михаил. – Я однажды такое уже видел.

Завершив номер, канатоходец ловко скакнул на балкон соседнего дома и раскланялся, толпа захлопала в ладони, один из зурначей, сняв шапку, пошел с ней по кругу. Туда посыпались медь и серебро, Волков опустил гривенник.

Затем юнкера послушали военный оркестр в городском саду, наблюдая публику, и к восьми вечера вернулись в роту.

Учеба продолжилась, дни были заполнены до предела. В классах изучали гуманитарные и естественные науки, французский и немецкий язык, а также специальные дисциплины: топографию, фортификацию, артиллерийское дело, черчение, военную географию и уставы. На плацу отрабатывались строевые и оружейные приемы, в гимнастическом зале занимались спортом, включая фехтование на эспадронах[31], а в манеже – верховой ездой.

Появились первые таланты, и в их числе Волков с Поспеловым. Первый в совершенстве знал штыковой бой, а второй удивил всех вольтижировкой. Михаил на ходу вскакивал на коня, делая седы на правую и левую стороны, вертел в седле «ножницы», делал стойку, ласточку и вертушку.

– Кто учил? – спросил обучавший езде капитан Лесков.

– Донской казак Ефим Слепнев и наездники в Орловском цирке.

– Недурно, весьма недурно, – похлопал капитан юнкера по плечу.

Глава 4. Становление и производство

В декабре всех юнкеров отпустили на рождественские каникулы, составлявшие почти две недели, а поскольку Волкову добираться до родных мест было почти пять тысяч верст, Михаил предложил их провести вместе в имении родителей.

– Да вроде как-то неудобно, – засмущался Николай. – Ты из дворян, а я из разночинцев.

– Ты это брось, – возразил приятель. – Мой пращур камер-юнкер Василий Иванович Поспелов был денщиком императора Петра Алексеевича и баронство получил за службу.

На этом вопрос был исчерпан. Более того, сословность в военных училищах России к тому времени особой роли не играла, главным критерием была учеба.

Михаил отбил телеграмму родителям, купили билеты на поезд и спустя сутки были в Орле. На вокзале их встретил Ефим на санках, прогудевший:

– Тебя не узнать, барин, настоящий охвицер.

– Да ладно тебе, – рассмеялся Михаил, – садись, Коля.

– Но залетный! – рявкнул на жеребца казак, тот с ходу взял в карьер. Под полозьями завизжал снег, в лицо упруго ударил ветер. На юнкерах были шинели с башлыками, на головах смушковые шапки с орлами, но пока доехали до имения, оба изрядно продрогли. Мороз стоял за двадцать, мела поземка.

Встречены оба были радушно: Лидия Петровна, расцеловав сына, даже чуть всплакнула, а Дмитрий Васильевич, распушив усы, изрек:

– Гренадёры!

Гостям выделили комнату наверху, а когда те умылись с дороги, уселись за праздничный стол в зале. Мужчины выпили по рюмке коньяку (дама шампанского), а когда утолили первый голод, завязался разговор. Старшие Поспеловы ближе познакомились с Николаем, отца заинтересовала его награда. А когда выяснилось, что тот побывал в деле, Поспелов-старший крепко пожал Волкову руку – герой!

Почти две недели отпуска пролетели как один день. Приятели побывали на балу у градоначальника, где танцевали польку и кадриль с молодыми девицами, посетили синематограф и местный театр, где смотрели «Женитьбу Бальзаминова», дважды выезжали с Дмитрием Васильевичем на охоту, а еще подрались с двумя подвыпившими купцами, обозвавшими их дармоедами. Впрочем, драки как таковой не было. Одному Михаил дал в ухо, тот опрокинулся на спину, а второго Николай воткнул головой в сугроб.

Назад возвращались отдохнувшие и бодрые, каникулы пошли на пользу.

В начале мая училище выехало на всё лето в лагерь. Впереди – батальонный командир Арцибашев с офицерами верхами, за ними – строй юнкеров в белых рубахах, на плечах скатки и винтовки с примкнутыми штыками, сзади катились несколько телег с провиантом.

– За-апевай! – обернувшись, привстал на стременах курсовой офицер Вронский по кличке «Ёж» и махнул рукой в перчатке.

– взвился над строем молодой звонкий голос, эхом отражаясь в скалах.

– громогласно поддержали еще триста.

«Гуп-гуп-гуп», – размеренно стучали сапоги, вдали белели снежные вершины Кавказского хребта.

Лагерь находился в живописной долине за Сурамским перевалом и состоял из нескольких деревянных казарм, каменного флигеля для офицеров, конюшни и склада.

Там проводились исключительно полевые занятия. Проходили ротные с батальонным учения, тактические тренировки, отрабатывался рассыпной строй и караульная служба, проводили курс стрельб, занимались гимнастикой.

Младший курс осваивал инструментальную съемку, старшие составляли глазомерные кроки[32] по тактическим задачам. Подъем был в шесть утра, после завтрака занятия и отработки на свежем воздухе, в полдень обед за дощатыми столами, врытыми у полевой кухни, после него два часа отдыха.

Во второй половине дня занятия возобновлялись и завершались на закате. Юнкера купались в специально устроенной близ лагеря запруде с проточной водой из горной речки, ужинали, а потом чистили оружие с амуницией. После вечерней молитвы и горна отправлялись отдыхать.

Рота первокурсников становилась единым организмом, у Поспелова с Волковым появился еще один приятель. Он был родом из Абхазии, принадлежал к княжескому роду Званба, носил имя Беслан. Ростом был невысок, но жилист, сошлись на почве любви к лошадям и охоте.

По воскресеньям, которые считались выходными, юнкера занимались по интересам. Одни до обеда отсыпались, другие рыбачили на скачущей по камням речке или гуляли в сосновом лесу, а Михаил с друзьями любили подняться в старую крепость, господствующую над местностью, построенную в пятнадцатом веке. С ее стен открывались виды на высокие горы с альпийскими лугами и на синие, в туманной дымке долины.

Из лагеря юнкера вернулись загоревшие и бодрые, начались курсовые экзамены. Их все трое сдали успешно и отправились на каникулы до начала сентября. Званба пригласил Поспелова с Волковым на неделю в Сухум, где жили его родители. Оба с радостью согласились, тем более что за потомком княжеского рода прибыла пароконная коляска, запряженная отличными лошадьми. Получив отпускные билеты, друзья погрузились в коляску и тронулись в путь.

Спустя три дня на берегу живописного залива перед ними открылся цветущий город. Он уступами опускался к морю, был застроен деревянными и каменными домами с галереями, виллами и особняками. Вскоре коляска катила по набережной, у одного дома она остановилась, кованые ворота отворились, коляска въехала внутрь. Впереди высилось двухэтажное здание в стиле ренессанс, по сторонам прилепились хозяйственные постройки со службами, сзади зеленел тропический сад.

Коляску тут же окружили слуги, приняли и унесли вещи, на широком крыльце появился седой усач. Был он в алой с серебряными газырями черкеске и мягких сапогах.

Юнкера поднялись по ступеням, Беслан расцеловался с отцом, представил друзей.

– Рад, очень рад, – на чистом русском сказал князь. – Милости прошу в дом.

Зашли. Поспелов и Волков были весьма впечатлены внутренним интерьером и отделкой. Потом каждому из гостей было определено по комнате, где те привели себя в порядок, а через час все сидели на открытой галерее за роскошно сервированным столом, откуда открывался чудесный вид на море.

Как оказалось, князь служил в 13-м лейб-гренадерском Эриванском полку, самом старом в русской армии, участвовал в последней войне с турками, а сейчас находился в отставке. Когда Михаил рассказал, что его отец тоже участник той кампании, князь искренне обрадовался.

– И кем же, позвольте спросить?

– Подпоручиком в отряде пластунов-охотников, ваше сиятельство.

– Да, хорошо помню такой. Смелые и отчаянные ребята.

– А у вас господин унтер-офицер, гляжу, уже имеется заслуга? – князь взглянул на Николая.

– Так точно, ваше сиятельство. За оборону Харбина и штурм Пекина.

– Похвально, похвально, – хозяин махнул рукой стоявшему сзади лакею. – Налей-ка, Арчил, нам еще шампанского.

Обед прошел весело и непринужденно, затем князь, извинившись, отправился по делам, а юнкера поспешили в город. Для начала прошли в одну из многочисленных купален на берегу, где всласть наплавались в прозрачной морской воде, затем купили у ходивших по пляжу торговцев с лотками через плечо инжира с лавровишней, удивляясь их экзотическому вкусу.

– А теперь я покажу вам парк «Синоп», – сказал Беслан, когда всё съели и оделись. – Такого у вас в России нет.

– Так уж и нет, – рассмеялся Михаил, а Николай недоверчиво хмыкнул.

– Пошли, – поправил Беслан бескозырку, все трое покинули купальню.

Парк располагался на восточной окраине. И он ошеломил гостей. На его длинных аллеях, по которым гуляла публика, росли всевозможные деревья: могучие платаны, кипарисы, пальмы, кедры и даже бамбук.

– Да, ты прав, Бесланчик, – открыл Михаил рот, а Николай умилился: – Ты смотри, даже кедры есть, почти как у нас в Сибири. И кто ж создал такое чудо? – воззрился на экскурсовода сверху вниз.

– Полковник артиллерии Введенский. А потом его выкупил великий князь Алексей Михайлович Романов и дал это название. В честь победы русского оружия в Синопском сражении.

– Достойно, весьма достойно, – переглянулись Волков с Поспеловым.

Когда, погуляв по чудесному городу, до заката вернулись в усадьбу, за ужином князь сообщил, что завтра ожидается визит принца Ольденбургского.

Это был широко известный в России правнук Павла Первого, член Государственного совета, попечитель императорских училищ и благотворитель.

– Так что, господа юнкера, беру всех с собой. Александр Петрович мой хороший знакомый.

В одиннадцать утра коляска с князем и приглашенными покатила в порт. Там уже были выстроены шпалерами солдаты, за которыми теснились празднично одетые обыватели, в центре построения стоял градоначальник с блестящей свитой – присоединились.

Высокого гостя доставил паровой катер из Гагр. Как только принц ступил на причал – грянул оркестр.

Принц Ольденбургский подошел к градоначальнику (оркестр тут же умолк), выслушал его доклад и пожал ему руку. Под ликующие крики толпы и «Гвардейский марш» принца сопроводили во дворец, где состоялся праздничный обед. Там князь представил сановнику юнкеров, которые млели от счастья.

На обеде градоначальник сообщил, в четвертом часу дня по случаю знаменательного события состоятся скачки (гость весьма их почитал), раздались аплодисменты.

– А что, Миша, может, примешь в них участие? – наклонился к приятелю сидевший рядом за столом Беслан.

– Да куда мне, – пожал тот плечами.

– Соглашайся, – поддержал Беслана Николай. – Поддержи честь училища.

– Если только разрешат, – оживился Поспелов.

– Разрешат, – заверил Званба.

Когда обед завершился он подошел к отцу, беседовавшему о чем-то с градоначальником, и быстро вернулся.

– Вопрос решен, ты внесен в список. – А теперь в усадьбу, подберем коня.

Скачки состоялись в назначенное время за городом при большом стечении народа. Гость и местная знать сидели на специально устроенной трибуне, перед ними в линию выстроилось сорок всадников – гарнизонные офицеры и лучшие наездники из абхазов. Все на великолепных лошадях, в белых кителях и черкесках. Под Михаилом перебирала тонкими ногами и грызла удила белая кобыла по кличке Асида.

По знаку градоначальника распорядитель на линии пальнул вверх из револьвера, всадники понеслись. Михаил чуть замешкался на старте, отстав на три корпуса.

– Давай, давай, родимая, – пригнувшись к шее кобылицы, слился с ней воедино. Часто замелькали копыта, в ушах засвистел ветер. Дистанция сократилась, через версту они были в основной группе. Обогнув высокую вешку с флагом, всадники, гикая и шпоря коней, понеслись обратно. Первыми к финишу пришли ротмистр на караковом жеребце, джигит в мохнатой шапке на поджаром иноходце и местный коннозаводчик, юнкер оказался четвертым.

После восторженных оваций победители приняли из рук Его Высочества подарки: ротмистр – золотой портсигар, джигит – бельгийскую двустволку, а помещик – цейсовский бинокль.

– Ничего, кунак, – хлопнул по плечу тяжело дышавшего Михаила Беслан. – Четвертое место тоже здорово.

– Тем более впереди джигитовка, покажи класс, – сжал здоровенный кулак Волков.

В ней участвовал тот же состав, состязания проходили вблизи трибун. Участники на ходу вскакивали на коня, лихо вертели ножницы, опрокидывались под седло, а потом неслись на нем стоя. Здесь юнкер оказался первым, блестяще выполнив все приемы, за что принц Ольденбургский вручил ему первый приз – кавказскую шашку с клеймом «гурда»[33] и серебряным эфесом. А еще расцеловал в щеки: «Молодец!»

– Рад стараться, ваше высочество! – вытянулся во фрунт юнкер.

Спустя неделю они с Волковым покинули гостеприимный дом приятеля, вернувшись в Тифлис, откуда отправились каждый к себе на родину.

Дома Михаил рассказал о поездке в Абхазию, передал отцу привет от князя и показал шашку.

– Ценный подарок, береги, – оценил Дмитрий Васильевич.

На втором курсе предметов добавилось: общая тактика с основами стратегии, законоведение, военная администрация и инженерное дело. Теперь их рота перешла в разряд «янычар», парни возмужали. У многих пробились усики, являвшиеся предметом моды. Появились они и у Михаила – тоже рыжие, как и короткий бобрик.

В увольнение отпускали два раза в неделю – в среду и воскресенье, молодые люди стали чаще наведываться на различные представления в театр, а еще принялись ухаживать за местными девицами. Впрочем, Михаила они интересовали мало, он часто вспоминал Лизу. Иногда она приходила к нему во снах, раскачиваясь под куполом цирка.

Случилась и первая потеря. Юнкер Корольков, изрядно выпив в духане, учинил там драку, был доставлен в казарму полицией и отправлен в солдаты. Дисциплина в училище была строгой, за ее нарушение можно было попасть в карцер или на гарнизонную гауптвахту.

Учился Михаил ровно, «звезд с неба не хватал», а вот Волков удивлял всех, становясь лучшим в военных дисциплинах: великолепно знал уставы и тактику, чертил, успешно осваивал топографию и артиллерийское дело.

– Быть тебе, Коля, штабным офицером, – шутил Беслан. Сам он особыми знаниями не блистал, но был надежным товарищем.

Серьезное внимание уделялось в училище и физической подготовке, которую вел поручик Аксельрод, знаток английского бокса и непревзойденный боец на эспадронах.

Он гонял юнкеров до седьмого пота, но к Поспелову с Волковым имел благосклонность. Михаил успешно противостоял ему в фехтовании, при этом оба удивляли силой. Волков мог удержать на вытянутой руке винтовку, держа за штык и согнуть на шее лом, а Михаил мог сломать руками подкову.

Учитель словесности и истории профессор Ягужинский прививал воспитанникам любовь к отечественной литературе, особо выделяя Достоевского, Гоголя и Толстого. Михаил же для себя особо выделял Гоголя, особенно его повесть «Тарас Бульба». Достоевский наводил на него тоску, а величие «Войны и мира» не понимал, хотя зачитывался «Казаками» и «Севастопольскими рассказами».

Из второго зимнего отпуска он привез винчестер, тот самый подарок дяди Гиляя, и когда выступили в летний лагерь, с разрешения начальства, по утрам вместе с Бесланом уходил в горы на охоту. А поскольку с раннего детства отлично стрелял, в первый же день добыл архара[34], который пошел в училищный котел.

В напряженной учебе минул ещё год, перешли на последний курс, попали уже в разряд «фаталистов». Многие, включая Поспелова, получили на погоны унтер-офицерские лычки, Волков стал фельдфебелем. Начались разговоры, кто и куда хотел бы выйти служить.

Чтобы это уточнить, каждый купил себе «Краткое расписание сухопутных сил», где были указаны все армейские части с их дислокацией и фамилиями командиров корпусов, дивизий, полков и отдельных батальонов. Обсуждались боевые характеристики, испрашивались мнения курсовых командиров, получались сведения из иных источников.

Наиболее престижным считалось служить в Петербурге, Москве, Царстве Польском и на Кавказе, далее шли губернские и уездные города, остальное считалось Тмутараканью. Распределение шло по балльной системе, максимальное их число составляло десять.

Юнкера, набравшие таковое за весь период обучения и успешно сдавшие экзамены, причислялись к первому разряду, как лучшие получая право выбора. Остальные (второго разряда) довольствовались тем, что осталось. Волков с Поспеловым претендовали на первый разряд, Званбу это беспокоило мало. Все его предки служили в Эриванском полку, и куда распределится князь, было ясно.

С началом весны начались хлопоты по пошиву обмундирования. Каждому будущему офицеру на него отпускались из казны триста рублей. На эту сумму шили мундир с шароварами, сюртук с двумя парами длинных брюк, шинель, два летних кителя, фуражку, барашковую шапку, две пары сапог и пару штиблет. Из той же суммы заказывались эполеты с погонами и докупалось оружие – шашка с револьвером. В завершение, заказывался офицерский сундук для перевозки всего этого «приданного».

За месяц до начала экзаменов с Михаилом случилась неприятность, едва не приведшая к фатальным результатам.

В этот день они с Волковым и Званбой, находясь в увольнении, зашли в серные бани, случайно узнав, что в свое время их посещали Пушкин и Дюма. Искупавшись и вволю напарившись, друзья немного покейфовали, выпив по чашечке кофе, обновленными вышли на свежий воздух. Поблизости многоголосо шумел базар, решили зайти купить турецкого табака.

Базар их встретил гамом и разноголосицей, мелькали овечьи шапки и бритые головы, фески с картузами, мелькали мужчины в черкесках и женщины, закутанные в белые чадры, невозмутимо стояли верблюды и грустные ослы. Внезапно сбоку раздался гортанный крик. Юнкера обернулись.

Молодой кавказец в бархатной чохе[35] с разрезными рукавами секанул плетью безногого инвалида на тележке и с георгиевским крестом на груди, не успевшего освободить дорогу.

– Подлец! – рванулся к нему Михаил, влепив пощечину. Кавказец пошатнулся, а два шедших позади горца, схватились за кинжалы. Толпа отпрянула по сторонам, а потерпевший, держась за щеку, что-то гортанно прокричал.

– Он дворянин, – перевел Беслан. – Требует удовлетворения.

– Не связывайся, Миша, себе дороже, – нахмурился Волков.

– Тут дело чести, – не согласился Поспелов. Группа отошла в сторону.

Молодой человек оказался сыном богатого помещика из Мцхеты[36], договорились драться в следующее воскресенье. В качестве оружия выбрали пистолеты.

– Ты же знаешь, с шпаками дуэли запрещены, – бурчал Николай, когда возвращались в училище. – Застрелят или выгонят, дурака, и это накануне выпуска.

– Так и ты убивал людей, – не согласился Михаил.

– Одно дело на войне, а тут совсем другое.

– На все воля Аллаха, – развел руками Беслан, все замолчали.

Неделя прошла в раздумье и тревоге (в людей Поспелов еще не стрелял), а тут придется. Однако отступать было поздно. К тому же он помнил завет отца, которого глубоко уважал: не прощать подлости и бить первым.

В назначенное время юнкера вместе со знакомым фельдшером приехали на коляске в обусловленное место, к остаткам сторожевой башни в версте от Тифлиса. При них была коробка с дуэльными пистолетами, позаимствованная Бесланом у приятеля, офицера Эриванского полка.

Спустя пять минут верхами прибыла вторая сторона. Теперь дворянин был в белой черкеске и такой же смушковой папахе. Обе стороны чопорно раскланялись, оговорили детали, дуэлянты зарядили оружие и разошлись на двадцать шагов. По условиям, первым стрелял оскорбленный, сигнал – мах белого платка.

Заложив левую руку за спину и держа правой вверх пистолет, Михаил с громко бьющимся сердцем стал вполоборота к противнику. Последний взвёл курок и прицелился. В следующий миг Звамба, выполнявший роль секунданта, махнул носовым платком – грохнул выстрел, у щеки просвистела пуля.

Настала очередь Поспелова. Он медленно опустил ствол, задержав дыхание, плавно нажал спуск. Папаха слетела с головы кавказца и покатилась по траве, в горах откликнулось эхо.

– Если есть желание, будем продолжать, – Михаил расслабил руку. – Но второй будет точно в лоб, предупреждаю.

Бледный искатель приключений отрицательно повертел головой, на этом всё закончилось. Волков уложил пистолеты в коробку, юнкера щелкнули каблуками, «честь имеем», и пошагали к коляске.

Каким-то образом слухи о поединке дошли до наместника, тот вызвал к себе Томкеева и приказал учинить дознание.

– Если факт подтвердится, наказать строжайшим образом, вплоть до исключения, – распушил бороду.

– Слушаюсь, ваше сиятельство, – откланялся тот и убыл.

В ходе дознания выяснилось, что портупей-юнкер Поспелов заступился за честь русского солдата, да к тому же кавалера, о чем полковник доложил князю.

– Это меняет дело, – побарабанил тот по столу пальцами. – Молодец, но всё равно наказать… как-нибудь помягче.

– Разве что выпустить по второму разряду?

– Давайте по второму. Но определите в достойный полк.

Так и случилось. Михаилу снизили общий балл и, получив чин подпоручика, он был определен в 6-й пехотный Либавский принца Фридриха-Леопольда Прусского полк.

Полк был с историей. Сформированный почти сто лет назад из Петровских мушкетеров, он принимал участие в войне с Наполеоном, бывал в заграничных походах, сражаясь в составе Силезской армии, а в битве при Бриен-ле-Шато атаковал неприятеля и, не смотря на сильный огонь, штыками выбил его из селения и замка.

Николай Волков как лучший на курсе пожелал служить в гвардии, а Беслан Званба ожидаемо распределился в Эриванский полк. На прощание в офицерском собрании, куда пригласили наместника, устроили выпускной бал, где было много речей и тостов.

Далее новоиспеченным подпоручикам предстоял отпуск, дабы спустя месяц продолжить службу в новом качестве. На Тифлисском вокзале Поспелов, Волков и Званба распрощались, пообещав не забывать друг друга и писать письма.

По случаю производства сына в офицеры родители Михаила устроили званый ужин. В числе прочих был помещик Куропатов, их дальний родственник и большой любитель псовой охоты.

– А что, Дмитрий Васильевич? Не погонять ли нам зайчишек в степи, – сказал он, смакуя мадеру за столом. – Их в этом году великое множество.

– С удовольствием, Пал Палыч.

– В таком случаю приглашаю вас с Мишей завтра поутру к себе. Часиков этак в восемь.

– Непременно будем, – пыхнул трубкой хозяин.

К назначенному времени отец с сыном при полной экипировке и на резвых лошадях прибыли в усадьбу Куропатова. Там уже собрались участники, в том числе три дамы. Две средних лет с мужьями и одна молодая с золотыми волосами, похожая на польку. Хозяин представил ее – оказалась двоюродной племянницей Ириной, заехавшей погостить из Львова.

Между тем ловчий[37] доложил о готовности, и шумная кавалькада выехала со двора.

В березовой роще щебетали птицы, на востоке поднималось солнце, освещая зелень деревьев, горизонт был окутан легкой дымкой, – всё сулило прекрасный день.

– Так вы офицер, Мишель? – игриво спросила едущая рядом Ирина. На лошади она сидела по-дамски, но уверенно, чувствовался навык.

– На днях произведен, – залюбовался красоткой подпоручик.

– Вот как? – рассмеялась соседка. – Интересно.

Когда выехали в степь, ловчий прогудел в рожок, охота началась. Доезжачие[38] спустили собак, те с лаем на махах понеслись вперед, сзади, рассыпаясь веером, всадники. Михаил с Ириной оказались на левом фланге, внезапно ее лошадь сбилась с рыси и захромала.

Они остановились, кавалер спрыгнул с коня, выяснилось, что потерялась подкова.

– М-да, незадача, – поднял на спутницу глаза. – Для нас охота закончилась.

Кавалькада удалялась все дальше, лай борзых стал едва слышен.

– В таком случае предлагаю отдохнуть вон там, – показала женщина пальчиком на синевшее в ложбине озеро. Юноша с готовностью вскочил в седло, тронулись шагом.

– Помогите мне, – улыбнулась девушка, когда остановились на берегу, и скользнула к нему в руки. Михаил почувствовал упругое тело, лицо обдало жаром.

– Нравлюсь? – тесно прижавшись, впилась поцелуем в губы…

Потом они лежали рядом на траве и бездумно смотрели в небо, где кувыркался и трепетал жаворонок.

Был еще ряд тайных встреч, а когда на последней Михаил спросил Ирину, можно ли ей писать письма, та ответила:

– Зачем? Это было всего лишь небольшое приключение. К тому же я замужем…

Глава 5. В крепостном гарнизоне

Состав, шипя паром, втянулся на вокзал, проводники, протерев поручни, встали у вагонных дверей, пассажиры, в их числе Поспелов, спустились на перрон.

Был он в лихо заломленной фуражке, парадно-выходном мундире с золотыми погонами и при шашке, в руке кожаный чемодан. Пропустив толпу, он поставил чемодан у ног, вынул портсигар, закурил и неспешно проследовал к стоянке у вокзала. К офицеру тут же подкатила коляска, сел в нее и приказал возчику:

– В крепость!

Вокзал остался позади, открылся город Либава[39]. Он производил благоприятное впечатление: разных эпох каменные дома, в несколько этажей общественные здания, тротуары и брусчатка на улицах. По ним туда-сюда сновали прохожие, катили телеги с фаэтонами, имелось множество магазинов с лавками, всяческих мастерских и трактиров.

Миновав площадь с пятиглавым собором и летний, в багряных листьях сад, доехали до окраины, застроенной деревянными домишками, откуда открылась громада крепости, считавшейся одной из лучших в Европе. Она занимала обширную территорию (не меньше города), к главным воротам через реку тянулся мост, охраняемый двумя часовыми, рядом находилось караульное помещение.

Извозчик натянул вожжи – тпру! Михаил расплатился и, прихватив чемодан, сошел. В караулке доложился дежурному офицеру, тот проверил его бумаги и закрутил телефонную ручку.

– Докладывает прапорщик Епифанцев! На посту подпоручик Поспелов. Прибыл для прохождения службы в шестой полк. Слушаюсь! – повесил трубку на рычаг.

– Позвольте спросить, что заканчивали? – поднял на Поспелова светлые глаза.

– Тифлисское пехотное училище.

– А я Могилевскую школу прапорщиков, – встал, – Гриневич Борис Станиславович.

Протянув друг другу руки, крепко пожали, завязался разговор.

Минут через пять открылась дверь, появился стройный поручик с витым аксельбантом на плече.

– Вы Поспелов?

– Я.

– Адъютант командира полка Ляпишев Игорь Николаевич, – дернул головой. – Пройдемте со мной. А ты, – кивнул одному из подсменных солдат, – захвати чемодан поручика.

– Слушаюсь, ваше благородие!

Вышли втроем из караулки, пошагали по мосту в сторону ворот. Под его аркой стоял второй пост, вытянувшийся при подходе офицеров во фрунт. За стенами оказался просторный, серого булыжника плац, на котором маршировала рота солдат, по окружности – две длинных, красного кирпича казармы, а в дальнем конце – трехэтажный особняк со стрельчатыми окнами и растущими перед фасадом елями.

Зашли в высокий вестибюль (там тоже сидел дежурный), Ляпишев приказал солдату поставить чемодан и ждать, а сам вместе с прибывшим поднялся в приемную полкового командира. Тот сидел в своем кабинете за столом под портретом Государя Императора, просматривая какие-то документы. На вид лет пятидесяти, грузный, с окладистой бородой и орденом Святой Анны 1-й степени на шее.

Пройдя несколько шагов вперед, Михаил вытянулся и щелкнул каблуками:

– Ваше превосходительство! Подпоручик Поспелов прибыл для прохождения дальнейшей службы!

– Садитесь, подпоручик, – милостиво кивнул полковой командир, указав рукой на один из стульев (адъютант вышел, тихо прикрыв дверь). – Значит, выбрали службу у нас? Похвально, похвально, – пророкотал густым басом. – Полк учинен самим Петром Великим и отмечен в сражениях, так что состоять в нём большая честь. Примите полуроту в первом батальоне. Засим не задерживаю, Игорь Николаевич определит вас на постой, завтра на службу.

– Разрешите идти? – встал подпоручик.

– Идите.

– Слушаюсь! – вскинул к фуражке руку, четко повернулся и вышел из кабинета.

– Куда назначены? – поинтересовался адъютант.

– В первый батальон, командовать полуротой.

– Ясно, а теперь пойдемте со мной, определю вам жильё в крепости.

По дороге он рассказал, что холостые офицеры, как правило, обретаются здесь в гостинице, но могут снимать жильё в городе.

– Рекомендую здесь, условия неплохие, да и ходить туда-сюда не придется.

Гостиница оказалась за вторым арочным переходом позади штаба, в сером флигеле с черепичной крышей, дальше виднелись ещё какие-то строения. Поднявшись на крыльцо, прошли в левую часть коридора, остановились у одной из дверей. Адъютант вынул из кармана ключ, провернув в скважине:

– Милости прошу.

Комната была небольшая, в одно окно. С узкой, заправленной солдатским одеялом койкой, шкафом в углу, столом, двумя стульями и рукомойником за перегородкой.

– Обстановка, конечно, спартанская, – раздернул занавески на окне Ляпишев. – Но жить можно.

Когда, передав ключ от комнаты, он ушел, Михаил открыл чемодан и определил вещи в шкаф, туалетные принадлежности – на полку. Проверил белье на койке – оно было свежее. Затем вышел в коридор, где встретил смуглого офицера, чем-то похожего на Пушкина.

– О! Да вы никак новый жилец, – округлил тот глаза. – Прапорщик Вербицкий.

Познакомились ближе. Узнав, что Михаил прибыл из училища и назначен в первый батальон, Вербицкий весело рассмеялся:

– Так и я в нём, утром вернулся из отпуска. Как вам наша твердыня?

– Пока не ознакомился.

– Могу выступить гидом.

– С удовольствием, только запру комнату.

Когда оба вышли из гостиницы, Вербицкий сопроводил Поспелова к центру крепости, где на зеленой лужайке высился собор. Построен он был в византийском стиле с боковыми нефами, большой абсидой и величественным куполом, венчаемым георгиевским крестом.

– Оттуда наилучший обзор, – пояснил спутник, – иначе придется ходить до вечера.

Сняв фуражки, вошли в пустой гулкий зал, украшенный богатой росписью. В храме теплились свечи, а со стен смотрели лики угодников. Оба перекрестились, по узкой лестнице поднялись на колокольню, откуда открывался чудесный вид. Широкий Буг с берегами, поросшими лесом, расцвеченными первыми красками осени, а в небе с неярким солнцем – журавлиный клин.

– Ну что же, приступим, – сказал Вербицкий. – Итак, наша крепость состоит из цитадели, где мы собственно находимся, и трех защитных укреплений, протяженностью в шесть километров. Стены цитадели двухметровой толщины, в ней пятьсот казематов, рассчитанных на двенадцать тысяч человек. Центральное укрепление находится на острове, образованном Бугом и двумя рукавами его притока Мухавца, – показал пальцем.

– С этим островом, – продолжил, – подъёмными мостами связаны три искусственных острова, образованные Мухавцом и рвами. На них находятся укрепления: Северное – с четырьмя куртинами и вынесенными равелинами, Западное – с вынесенными люнетами и Южное – с аналогичными люнетами. Кроме того, как видите, фортеция обнесена десятиметровым земляным валом с встроенными казематами.

– Получается, кроме нашего полка здесь имеются и другие? – внимательно выслушал Поспелов.

– Да, ещё четыре. В случае мобилизации они разворачиваются в пехотную дивизию.

В это времени со стороны штаба мелодично просигналил рожок.

– в унисон пропел Вербицкий, и молодые офицеры рассмеялись.

– Ну что, – сказал он, – пора подкрепиться. Кормимся мы в офицерском собрании, но можно брать обеды домой. Кстати, когда будете присматривать денщика, рекомендую хохла. Они домовитые.

– Учту, – ответил Поспелов, и оба начали спускаться.

Со следующего утра началась служба. Батальонный командир подполковник Николаев представил новичка офицерам, и тот принял полуроту. В ней было два взвода по сорок человек во главе с унтер-офицерами и отделенными.

Начались строевые занятия на плацу: отрабатывали строевой шаг, повороты на месте и в движении. Фельдфебель его подразделения Галич зычно отдавал команды, подпоручик шел рядом, не вмешиваясь.

Спустя два часа, после короткого перерыва перешли к гимнастике. Выполняли упражнения на брусьях, подтягивались на перекладине и лазали по канату. У одних получалось лучше, у других не вполне.

– Всем смотреть как надо! – расстегнул подпоручик портупею с шашкой, передал её Галичу и шагнул к брусьям. Встав между перекладинами, подпрыгнул, обхватив жерди ладонями, сделав широкий мах, выполнил стойку на предплечьях и соскок. Перешел к турнику. Подтянулся два десятка раз, в завершении расставил ноги и поднялся на руках вверх по канату.

– Уразумели, сучьи дети? – пророкотал Галич, возвращая офицеру шашку.

– Оставить фельдфебель! Не сметь оскорблять.

– Виноват, ваше благородие, – побагровел тот щеками.

После обеда занятия продолжились в казарме, где изучали устав. Рядовые сидели группами на скамейках, перед ними взводные.

– Что есть часовой? Маркин, отвечай, – ткнул пальцем старший унтер-офицер Духно в ближнего.

– Часовой есть лицо неприкосновенное, – рядовой вскакивает со скамьи.

– Почему?

– До него нихто не может прикоснуться.

– А еще?

Маркин морщит лоб и закатывает глаза, не знает.

– Садись, дурак. Что есть часовой? – тычет во второго.

– Часовой есть солдат, поставленный на пост с оружием в руках, – встав, четко рапортует тот.

– Для чего?

– Штоб не спал, не курил и отдавал честь господам проходящим офицерам.

– Молодец, Иванков, садись. А ты вникай! – грозно косится на Маркина.

За неделю Поспелов познакомился со всеми офицерами роты и начал различать лица своих солдат. А еще подобрал денщика, но советом Вербицкого не воспользовался. Им стал солдат третьего года службы по фамилии Чиж, родом из его мест, в прошлом студент духовной семинарии.