Читать онлайн Роман с Луной бесплатно

* * *

И вот – словно гром среди ясного неба – мальчик объявил нам с Кешей, что собирается жениться.

– Ухожу в монастырь! – воскликнул Кеша. – Почему мне никто не сказал, что мой сын вырос?

– Хотела бы я посмотреть на эту счастливицу! – говорю я.

Мы когда ругались, я иной раз в сердцах:

– Учти, когда ты соберешься жениться, я буду первая, кто предупредит о твоем характере.

– А я буду первый, – он отвечал, – кто скажет тому, кто соберется положить цветок на твою могилу…

Это мы шутим, конечно. Мальчик – чудо, идеальное воплощение моих грез. Мне всегда хотелось иметь много детей. Пять, может быть, или семь. Трое мальчишек и четыре девчонки. А ну как плохо, думала, – буйная поросль вокруг станет ветвями шелестеть?.. И все такие родные, близкие души – ближе не придумаешь. В Новый год – куча подарков под елкой, летом на электричке – ликующей толпой в Уваровку!..

Но я боялась, вдруг у меня ничего не получится? А Кеша меня успокаивал:

– Не стоит паниковать раньше времени. Бери пример с Федора Голицына из МОСХа – он дворянин, портретист, живописец. Федор сдал сперму на анализ, и этот анализ показал, что у него в принципе! не может быть детей. А у него их трое: Саша, Маша и Вова.

Господи боже мой! Как я была счастлива, когда забеременела!

Кеша со мной вечерами гулял по району. И с нами вечно увязывалась наша соседка Майя, у той назревала двойня. Ее мужу некогда было гулять, он известный в Москве сексопатолог – Марк Гумбольдт. Марк принимал население в две смены, у него очень хорошо шли дела. Хотя в те времена сексопатологи, танатотерапевты у нас не считались врачами первой необходимости, а специалисты по акупунктуре казались восточными иллюзионистами, способными проглотить шпагу или горящий факел.

Черемуха цветет, одуванчики. А мы трое шествуем торжественно по улице. Причем Кеша такой горделивой вышагивал походкой, держа нас под руки, будто в этом положении не только я, а мы обе очутились исключительно благодаря его стараниям.

Даже когда на седьмом месяце со мной случился острый аппендицит и мне сделали операцию под еле ощутимым наркозом, мы с Кешей ни на минуту не испугались, вдруг что-то приключится ужасное. Правда, я помню, как он остался в больничном коридоре, когда меня увозили, – таких пылающих красных ушей я больше никогда ни у кого не видела, в том числе у Кеши.

Говорили, что хирург в этот день сделал две операции – своему маленькому сыну и мне. И после меня, вернувшись в ординаторскую, крикнул с порога:

– Водки!

Кеша ему подарил потом безграничную дыню медовую в плетеной соломенной сетке – прямо из Бухары.

Мне, поскольку беременная, никаких лекарств не давали, а только носили зачем-то горстями активированный уголь. Мы с Кешей смеялись, что из-за этого угля у нас, чего доброго, получится негр.

Когда я вернулась, у Майи уже было два малыша: Илья и Тимоша. Отныне у нас на лестничной клетке в двухкомнатной квартире жил не один Гумбольдт, а три! Горластая сицилийская семейка, где светоч сексопатологии заранее держался эдаким крестным отцом.

Мы с Кешей занимали угловую однокомнатную квартиру. Она немного расширенная за счет темной комнаты – чулана. У нас кооператив от Союза журналистов. И в этой квартире, предполагалось, поселится фотограф. В чуланчике оборудует себе фотолабораторию, поставит увеличитель с ванночками, наполненными растворителем, проявителем. Здесь очень удобно было бы проявлять пленку, печатать фотоснимки для газет.

А мы туда заранее поставили деревянную кроватку с проигрывателем «Вега» на тумбочке – Иннокентий собирался заводить малышу средневековую лютневую музыку.

– Я тебя уверяю, – говорил Кеша, – роды пройдут быстро и легко. От меня ребенок больше чем на два килограмма не потянет. Во-первых, у нас на Урале в начале пятидесятых годов произошел атомный взрыв, о котором никто не знал. Во-вторых, когда меня мама родила, ей было под сорок. И вообще там у нас в воде не хватает йода…

Все это, конечно, успокаивало, но не очень. Меня волновало – как я с ним встречусь, с этим человеком – лицом к лицу? Он уже так яростно рвался на волю, чувствовалось, что ему буквально негде развернуться, за что мы его прозвали графом Монте-Кристо.

И вот пробил час. Естественно, он пробил ночью. Мы вскочили и, хотя давно готовились к этой минуте, мысленно репетировали, кто куда кинется, как угорелый – все растеряли, перепутали, вверх дном перевернули дом в поисках телефона такси. Короче, мчались по городу ночному, не останавливаясь на красный свет.

Сонная медсестра открыла мне дверь в приемном покое.

– Раздевайтесь, – сказала она.

Я все сняла, она отдала мои вещи Кеше, тот их забрал и уехал домой.

Вот я стою перед ней – босая, голая, на кафельном полу, как рекрут перед Богом. А она за столом заполняет карту, бормочет скучным голосом:

– Фамилия? Год и место рождения? Адрес?

И вдруг спрашивает:

– Профессия?

Обычно я смолоду твердо отвечаю на этот вопрос:

– Писатель.

А тут прямо чувствую – язык не поворачивается. Какой ты писатель – с таким огромным белым животом?

В общем, я сказала:

– Библиотекарь.

На рассвете вокруг меня начали роиться студенты. Они до того ко мне прикипели, что хлынули за мной в «родилку», выстроились как в партере – в белых масках с вытаращенными глазами. И эти начинающие доктора, дети разных народов, стали потрясенными свидетелями появления на свет нашего дорогого мальчика.

Громким басом возвестил он о своем рождении. Весом, кстати, под четыре килограмма. Публика встретила его бурными аплодисментами. От акушерки, принявшей его в этом лучшем из миров, за свой львиный голос он получил прозвище – Аркадий. Так что все в отделении, издалека заслышав его призывный рев, почтительно передавали из уст в уста:

– Аркадия везут кормить!

– Аркаша проголодался!..

Он поселился у нас в чуланчике, не плакал обычно, днями напролет слушал средневековую лютневую музыку, но постоянно следил за мной взрослым серьезным взглядом. И я всегда знала, что ему нужно – кушать, пить или перепеленать. Как будто в голове у меня звучали короткие телепатические команды.

Мы все думали да гадали, какое он скажет первое слово? Однажды протягиваю яблоко, а он спрашивает:

– Мытое?

Мы с Кешей возликовали – правда, удивились, что он такой предусмотрительный.

C тех пор как мальчик зашагал по земле, мы вдвоем отправлялись в странствия по городу, держась крепко за руки, гуляли в Нескучном саду, катались на чертовом колесе, ходили вместе в кино. Раз как-то забрели в кинотеатр, а там идет фильм «Обнаженная любовь».

Я говорю:

– Послушай, не могу же я тебя вести на фильм «Обнаженная любовь»!

А мой мальчик – ростом с полено – отвечает:

– Может, это не та обнаженная любовь, о которой ты думаешь.

Слоняясь туда-сюда, глазея по сторонам, мы оба с изумлением наблюдали, как в нас просыпается вселенная, принимает качества и формы, привлекает, отпугивает, показывает завораживающие картины. Как наше дыхание и умы творят из океана света небо и землю, животных, людей, птиц, деревья…

– Огромная неожиданность подстерегает вас обоих – увидеть мир таким, каков он на самом деле! – Мы слышали древние голоса, с незапамятных времен сопровождавшие меня в моих прогулках по жизням. – Ты птичка, Маруся, не чайка, не лебедь, но зяблик или синица, ты – изначальное состояние свободы, полнота чистой радости, средоточие света и свидетель всего. А птенчик у тебя – орел.

Он постоянно лепил крылатых людей. Пластилин, глина, хлебный мякиш – берет, что под руку попадется, и – терпеливо, старательно: сперва туловище; свободно, без малейших усилий – голова, зато с каким усердием он прилаживал крылья, а уж напоследок, сами собой, появлялись ноги и руки.

В первом классе им велели слепить человека. Мальчик сделал фигуру с крыльями, но эти крылья Семен Тихонович Коровиков, учитель по труду, а заодно и преподаватель гражданской обороны, отрубил стамеской.

– Вот так-то лучше будет, по-людски, – добродушно сказал Коровиков.

Мальчик разозлился и давай лепить крылья снова. Только сотворил одно крыло, нашел на него как тать Семен Тихонович, выхватил скульптуру и яростно, большой ладонью, придавил крыло к спине.

– А ну лепить, как учат старшие по званию! – приказал он.

Мальчик надулся, промолчал. А дома твердо заявил нам с Кешей:

– Я не собираюсь учиться у Семена Тихоновича всякой белиберде.

Очень его волновало то обстоятельство, что мы тут так намертво зачалены. До школы еще, когда он лежал с температурой, болел:

– Вот интересно, – говорил, – какое сильное притяжение Земли! Сквозь кору, сквозь асфальт, сквозь дом, сквозь кровать, сквозь простыню. Как же трудно взлететь, если у тебя нет крыльев!

Два раза у него была скарлатина, хотите верьте, хотите нет. А потом воспаление легких. Это за одну зиму! Мы прямо обрадовались тогда, что дожили до весны. Я собираюсь на почту, а он:

– Марусь, ну можно я с тобой? Я тихонько. Надену шарф, поддену колготы. Я хочу посмотреть, что за это время случилось с миром.

В детстве ему нравилось иногда тихо посидеть в темноте. Он даже нарочно закрывал двери.

– Такая темнота, – говорил он, – прямо живая. Вот что ощущали наши предки.

Надо сказать, мальчик с детства отличался очень небольшой любовью к начальному и среднему образованию. Все меня запугивал:

– Убегу, – говорит, – из дома, куплю себе домик в Швейцарии, куплю себе ружье, землю, скот. Буду охотиться на горных баранов, читать Толкиена и там проведу остаток дней!

Я отвечала ему:

– Сынок! Все равно тебя догонят, и поймают, и насильно заставят учиться. Смирись. Знаешь, как говорил философ Сенека: «Мудрец хочет того, что неизбежно».

– А поймают, – грозно отвечал мальчик, – начну воровать, курить сразу начну, выбьюсь из общества и стану одним из этой невежественной толпы!

Мы ему елку на Новый год поставим, нарядим, огни зажжем, усядемся там у него и чай пьем. А Кеша рюмочку себе нальет.

Нам из Америки один художник привез набор маленьких фосфорических звезд. По карте звездного неба Северного полушария Кеша в чуланчике на потолок наклеил звезды и Луну. Весь вечер они впитывали электрический свет, а ночью, далекие и голубые, сияли над мальчиком в небесах до самого утра.

Еще купили аквариум с подсветкой и двух меченосцев – алого и черного.

– Как же мы их назовем? – спросил мальчик. – Нужно дать им хорошие подходящие имена.

– Одну назовем Чернушка, другую Краснушка, – предложил Кеша.

– Ой, нет. Это ведь не коровы, а меченосцы из Карибского моря!

И он совсем не интересовался краеугольным вопросом: откуда берутся дети? А мы с Кешей предавались размышлениям, что мы ответим, когда он спросит. Я специально просила Кешу ничего не выдумывать. А то мальчик спрашивает:

– Кеша, как, интересно, рыбы спят?

А Кеша, я слышу с кухни, отвечает:

– Рыбы спят на суше. Вылезают на сушу и спят… А что ты хочешь, чтоб я ему ответил? – удивляется Кеша. – ВСЮ ПРАВДУ??? Не хотел бы я в детстве услышать это от своего папы-физкультурника.

Раз как-то я стала свидетелем достойного ответа на этот краеугольный вопрос. Его задал крошка-сын отцу в автобусе:

– Пап, – спросил он вполне беззаботно, – откуда берутся дети?

– Это ты узнаешь в процессе познания мира, – ответил ему отец.

Вскоре Марк Гумбольдт заглянул к нам на огонек и воскликнул:

– Как? Ваш сын до сих пор в неведении? Ждите-ждите, пока его просветят во дворе или он прочитает об этом на заборе! Вот он, темный русский народ, тонущий во мраке невежества! Держите книжку, – сказал он. – Илюша с Тимошей внимательно прочитали ее три года тому назад. Да вам и самим невредно ознакомиться.

Кажется, это был перевод с польского, цветная брошюра, в которой ясным, доступным, в меру научным языком честно и прямо рассказывалось ребенку, откуда берутся дети.

Мы положили ее на тумбочку в чулане и стали ждать. Мальчик пришел из школы в хорошем настроении, Кеша спросил у него дружелюбно:

– По математике ничего не получил отрицательного?

А то нас вызывал в школу его математик Юрий Георгиевич.

– Ваш сын, – сказал он, – у меня на уроке гадает на кофейной гуще, в условия не смотрит, врет, как Троцкий Ленину, а Ленин Троцкому, устраивает веселые конкурсы «Кто может чихнуть, не переставая икать» и мечтает о том, как он будет офицером. Я ему говорю: «Математик Гаусс девятнадцать лет бился над задачей, и только на двадцатый год во сне к нему пришло решение». А он мне: «Ха-ха-ха! Девятнадцать лет бился! Я бы назавтра про нее забыл». Ну? Что молчите?

Кеша ответил интеллигентно:

– Мы задумались.

А Юрий Георгиевич нам и говорит:

– Как можно задуматься такими пустыми головами?

Мы с Кешей до того растерялись, даже попрощаться с ним забыли.

– Нет, – благодушно ответил мальчик, – хотя меня сегодня вызывали к доске. Мы решали задачу: сколько попугаев в год съедал Робинзон Крузо, если советский народ съел десять тонн «ног Буша» и «крылья Советов» – пять тонн?

Он ушел в чулан, а мы с Кешей притаились.

Вдруг он вбегает на кухню – разъяренный, швыряет в нас этой цветной брошюрой и кричит:

– Ах вы, злоумышленники!!!

Мы:

– Что? Что?..

– Возьмите себе свою глупую книжонку! Я вас спрашивал? Спрашивал?! Вот тут написано: «ЕСЛИ ВАС СПРОСЯТ»!

– Так ты знал??? – спрашивает Кеша.

– Не знал! – он крикнул свирепо. – Не знаю, и знать не хочу!!!

А потом все пугал нас, что придет какой-то Харальд Синезубый и сын его, Свейн Вилобородый, вот они нам еще покажут!..

Он хотел жить один – с аквариумными рыбами. И с жабой. Жабу он себе заранее присмотрел в зоомагазине.

– Это такая мерзкая тварь! – восхищенно рассказывал мальчик. – Дряблая, киселеобразная ляга болотного цвета, размером с чайник, как коровья лепеха!..

Редкое единение он чувствовал с миром земнводных.

– А если придет невеста, – говорил, – я бы залез в аквариум и превратился в меченосца.

Какой-то у него был свой взгляд на вещи с их истинной скрытой сутью. Наверное, мы с Кешей мешали ему, вставая между ним и целым миром. Как он упрашивал меня оставить его одного!

– Дай мне самостоятельности, дай, – просил он. – Не будь врединой, дай мне побыть без горланящих мам и пап. Когда я остаюсь один, – говорил он, – я начинаю петь песенку. Такая чудесная придумка – поночевать в одиночестве! Запрусь на все замки. Поужинаю плотно. Порисую, журнальчик посмотрю. Буду сидеть, слушать лютневую музыку, на улице гулять, ключи не забывать. А? Марусь? Я просто умру, если ты мне не разрешишь. Почищу обязательно зубы, прочитаю молитву оптинских старцев и лягу спать. А ты ко мне – к моему неудовольствию – на следующий день приедешь?..

Тайны мира ему заранее были известны, моему мальчику, и я ни за что бы не поверила, что он явился сюда в первый раз.

– Помню, как в своей прошлой жизни, – говорил он, – я чесал у тигра за ухом. Прекрасно помню этот момент – какое у него округлое ухо и упругая шерсть!

– Сынок, – я удивлялась, – какой ты умный. Ты что, умнее своей мамы?

– Да, умнее, – со вздохом отвечал он, – причем гораздо… Видишь ли, Маруся, – он так серьезно мне говорил, без улыбки, – твоя ошибка в том, что ты забываешь о бессмысленности слов.

Однажды он спросил:

– Почему ты так отрывисто смеешься? Громко и отрывисто?

– Потому что ученые открыли, – сказала я, – что человек, который долго, не переставая, смеется, производит неприятное впечатление.

– Любой человек производит неприятное впечатление, – глубокомысленно заметил мальчик.

В другой раз Кеша взял себе талончик к зубному. Мальчик сходил с ним в поликлинику, вернулся и говорит:

– Знаете, почему древние люди так любили войны?

– Почему?

– Потому что нет ничего хуже старости.

Со временем Кеша ему поставил в чулан кресло-кровать. Выходишь из комнаты утром и всегда задеваешь за мальчиковы пятки. Тумбочка осталась прежней, на ней теперь стоял музыкальный центр. Рядом на столике тулились компьютер и синтезатор – мальчик сочинял древние скандинавские саги. Его даже в Лос-Анджелесе издали на каком-то левом лейбле.

На стенке висела картина, он сам ее написал – черные скалы над морем и круглая белая луна. Эта луна бледным светом высвечивала этажерку с книгами: «Белая магия», «Славянская мифология», Страбон, Геродот, Чарльз Диккенс «Лавка древностей», «Сражения викингов»…

Гостиной у нас по-прежнему служила кухня, в центре которой царил старинный немецкий стол фирмы «Анаконда» без единого гвоздя. Его постоянно приходилось подколачивать молотком, потому что с веками он раскачался, и в полых ножках его, изящно закругленных, мореного дуба, чуть зазеваешься, селились тараканы.

Стол был раздвинут во всю ширь – с одной стороны мы за ним обедали, с другой у окна Иннокентий устроил себе мастерскую – там грудились холсты, акварели, кисти, краски, мольберт. Кеша никогда ничего не убирал, даже если приходили гости. Иной раз перепутаешь – возьмешь масло растительное, а это льняное – растворитель для масляной краски.

Когда из студенческого общежития Кеша переехал ко мне с единственной вещью, которая являла собой его личную собственность, – проигрывателем «Вега» («Вега» вместе с колонками до поры до времени выдерживалась в камере хранения на Казанском вокзале), он провел линию на столе и сказал:

– Отныне и навеки здесь будет мое рабочее место.

У окна стоял диван, на нем спал большой королевский пудель Герасим, иногородние родственники или припозднившиеся гости.

А в комнате – только кровать и стол из красного дерева, еще бабушкин, с запахом валокордина, письменный стол, где я сочиняла свои рассказы и сказки, а также сценарии для передачи «Спокойной ночи, малыши!»

Тесновато, но в тесноте, да не в обиде. Как говорили древние: что такое счастье? Наличие живых родителей. Неподалеку, тоже в однокомнатной квартире, обитают мать моя Маргарита с отцом Серафимом, пошли им Господь здоровья. Оба такие веселые, особо не запариваются. Ясно, раз ты пришел в этот мир, надо как-то ютиться, сказано ведь в Писании: птица имеет гнездо, лиса – нору, только человеку негде преклонить голову.

И вдруг это сообщение!

Мы с Кешей обрадовались, конечно. А потом давай думать – как же тут все устроится, если мальчик приведет жену. Вряд ли она захочет жить в чулане, вить там гнездо.

Кеша как работал на кухне, так и будет. Ему вообще все равно, лишь бы оставаться свободным художником. Надо бы уступить им комнату – я тогда со своим письменным столом перееду в чулан.

Маргарита с Серафимом, услышав о женитьбе, даже заплакали от счастья. А потом опомнились и говорят:

– Наверно, вы теперь думаете: вот, Рита с Фимой зажились на этом свете! Ладно, сдавайте нас в дом престарелых…

– Тогда мы окончательно потеряем вашу квартиру, – успокоил их Кеша. – А так все же теплится надежда…

– Кстати, у твоей избранницы есть хоть какая-нибудь жилплощадь? – спрашивает Иннокентий.

– Да, – отвечает мальчик. – Это серьезная девушка из города Анапы.

– Отлично! – воскликнул Кеша, потирая ладони. – Будем к ней ездить – купаться в море.

В общем, созвали семейный совет. Явились Серафим, Маргарита.

Я купила окуня, хотела приготовить рыбу с гречкой. А Кеша:

– Ненавижу рыбу с гречкой! Нет, я ничего не имею против этого окунишки, и гречка спасла от голода многие народы нашей Земли в тяжелую годину. Но то и другое вместе – невыносимо! Они друг друга низводят на нет! Ужасное что-то!

– Как? Это классическое сочетание! У вас на Урале в столовой – дежурное блюдо!

– Никогда! – воскликнул Кеша. – Рыба идет с пюре, а гуляш – с гречкой!

И купил креветок с пивом.

Мальчик привел свою невесту – беленькая, фея, воздушное создание, Тася. Я ей рассказала, как он в детстве удивлялся на Ивана-Царевича:

– Не понимаю, – говорил мальчик. – Зачем ему надо было жениться на такой прекрасной девушке? Женился бы лучше на Бабе-яге!

Мне кажется, мы ее напугали немного. У нас такая семейка – нам не чужд черный юмор, а это не всякому по душе. В доме вечный кавардак, непонятный распорядок дня, чуть ли не до вечера все находятся в сомнамбулическом состоянии, только к ночи наступает оживление.

Кеша для инсталляций тащит в дом разные предметы не первой свежести. Вот уж месяц, как посреди нашей единственной комнаты разложен пылесос Фиминой покойной тети – «Ракета» на колесиках. Мы его практически не замечаем, а при невесте сразу пылесоса застеснялись. Мальчик с порога крикнул:

– Кеша! Ты выбросишь когда-нибудь этот древний пылесос?

– Ни в коем случае, – отвечает Кеша. – Я строю из него космический корабль, на нем мы полетим к другим планетам, более пригодным для жизни.

– Чувствуешь? – сказал мальчик. – Что это за люди? Как я с ними с ума не сошел до сих пор?

А девочка – тихая, трогательная – специально для нашей вечеринки испекла торт домашний «Наполеон»! Мы как навалились на этот «Наполеон»! Еще чайник не вскипел, а мы его уже весь съели. Тем более это любимый Ритин торт.

Когда с тортом было покончено, Серафим, профессор Дипакадемии, он в прошлом был известным дипломатом, произнес – благородно и с достоинством:

– У меня было в жизни много аспиранток – блондинок и брюнеток, но всегда или умная, или красивая. А тут, – он одобрительно посмотрел на девочку, – и то и другое!

– И поскольку наш мальчик каким-то образом завоевал расположение столь искусного кулинара, – заметила Рита, – надо подумать, как нам устроить так, чтобы образовалась новая молодая семья.

Я говорю:

– Пусть эта девочка живет с нами. Я готова.

– Но не все готовы, Маруся, – приветливо отозвался мальчик, – жить с тобой. С твоей бесконечной утренней медитацией, однообразной пищей, уборкой, когда бог на душу положит, и старым говорящим пуделем, имеющим семь рогов и семь очей, который ни днем ни ночью не имеет покоя, взывая: «Свят, свят, свят Господь Бог Вседержитель!», и в любую непогоду каждую ночь, стоит всем заснуть, настойчиво предлагает жителям этой квартиры пойти освежиться во двор.

– Тогда, – говорю, обращаясь к родителям, – давайте съедемся с вами? Я буду следить за вашим здоровьем. Сами ведь рассказывали, как Фима выключил вместо чайника холодильник…

– Ой, нет, – ответили хором Рита с Фимой. – Мы не хотим.

– Понимаешь, с годами, – говорит Рита, – только, Марусенька, не обижайся, – ты стала немного занудная. И по отношению к нам с Фимой взяла какой-то фельдфебельский тон. Мы лучше отдадим безвозмездно все наши сбережения, но не предлагай нам жить с тобой, наша любовь!..

– Придется покупать новую квартиру, – заявил Кеша.

– Вот-вот! – согласились Рита и Серафим.

Все замолчали и стали подсчитывать в уме, кто сколько сможет дать на это благородное дело.

Кеша нарушил молчание первым, назвав какую-то смехотворную сумму.

– Не понял, – сказал мальчик. – Ты вообще, Кеша, в курсе, сколько стоит маленькая однокомнатная квартира в Москве?

Откуда? В незапамятные времена Рита с Фимой купили мне квартиру, ее осенил своим присутствием Кеша, с их легкой руки мы в ней живем двадцать с лишним лет и думали, так будет всегда. Благодаря своему золотому рождению, я вообще как трамвай еду по проложенным рельсам.

И если ничего больше не хотеть, этого вполне достаточно для беспечальной жизни.

Однажды Кеша влюбился в хорошую женщину, заволновался, засобирался, выключил из сети «Вегу», упаковал колонки. А потом как представил, сколько хлопот и забот обрушится на его голову, сколько придется оформлять разных документов, решать квартирный вопрос, какой это будет кошмар – выписываться, прописываться, расписываться, – махнул рукой и остался с нами, к нашей неописуемой радости.

Мы даже ремонт никогда не делали, а только сменили унитаз. Потому что Кеша сказал:

– Я как гринписовец – не могу смотреть, когда течет вода в бачке.

Главное, я сижу в туалете, вяжу варежки, а в коридоре наготове стоит свежеиспеченный унитаз – цвета «ночной лилии», прямо с витрины, слив под сорок пять градусов, и уже вот-вот придет мастер его водружать.

– Послушай! – кричит мальчик. – Сейчас тебя снимут вместе с нашим старым унитазом и вынесут на свалку. И твое счастье, если кто-то догадается пересадить тебя на новый!

А сам – чего ни попросишь по хозяйству – отвечает:

– У-у! Это меня не интересует. Вот если бы приехал ансамбль волынщиков из Шотландии!..

В общем, поразмыслив, мы решили: будем накапливать. Каждый взял на себя личные обязательства, но срок выполнения поставили общий – один год. Поскольку в газете «Недвижимость» строительная компания СУ-23 объявила, что намерена возвести дом в рекордно короткие сроки по минимальной цене. В газете сообщалось, мол, однокомнатная квартира в этом доме стоит сто тысяч долларов. Причем деньги внести надо целиком до десятого ноября следующего года. В ином случае никто не поручится, что сумма не вырастет вдвое, причем свободных квартир уже не будет.

Сто тысяч долларов. Ни больше ни меньше. Мы с Кешей дружно повесили носы.

– Как говорил Бонапарт, «надо ввязаться, а потом посмотрим!» Я даю двадцать тысяч! – воскликнул Серафим, который, несмотря на великую доблесть и заслуги, смолоду скитался по чужим углам, так что всю жизнь копил своим детям на черную старость.

Причем Серафим не просто копил, он копил основательно, с размахом, не обходя опасные рифы и ловушки, которые строили доверчивым накопителям денег новоявленные бизнесмены, в простонародье именуемые нуворишами.

Лишь только прогремели своими успехами в преумножении капиталов «МММ», «Хопры», «Чары» и «Властелины», Серафим, чья душа всегда была распахнута прогрессивным методам накопления, отправился по адресам и поместил свои доллары и рубли в эти самобытные компании. Тем более, друг Фимы, судья Тарощин, вложивший в «МММ» немалую лепту, получил в одночасье дивиденды в виде увесистой пачки рублей! Конечно, он сразу позвонил:

«Беги скорей, Серафим, «МММ» дает, и много!..»

Будучи незаурядным финансовым стратегом, Фима не стал торопиться все разом вкладывать в «МММ», но аккуратно распределил капиталы: порядочную сумму внес в «Хопер», а затем подпал под обаяние банка «Чара» и отдал последнее.

Некоторое время, словно охотник, что расставил силки и капканы, а потом обходит заветные места, подбирает трофей, наш Серафим отстаивал огромные очереди таких же дерзновенных искателей длинного рубля, рыцарей без страха и упрека, одним махом сбывших все свои кровные сбережения.

Теперь они принялись получать доходы. Эльдорадо отдыхает – нет, это был Клондайк, такие Фима готовился извлечь проценты. Как вдруг наши пирамиды Хеопса рассыпались в прах, поскольку сделаны были не из песчаника, а из святой простоты российских граждан, замысливших не проскочить мимо своего счастья и без особых усилий заработать миллионы, что их чрезвычайно роднило с героями произведений сэра О’Генри.

Но Фима был не из тех, кто пасует перед роковыми обстоятельствами. Полное исчезновение сбережений могло бы привести в уныние и растерянность кого угодно, но только не объятого азартом Серафима: он сделал ход конем, положив свою зарплату в «СБС-Агро» под самые большие проценты.

И здесь его ждала неудача. Грянул дефолт, а деньги обратились в лебедей, которые снялись с места разом и, зашелестев крылами, улетели вместе с основателем этого сомнительного предприятия в неведомые дали.

Фима погоревал-погоревал и опять начал копить – правда, теперь он доверял деньги только Сбербанку. Он и своему другу Тарощину заповедал: только в Сбербанк – самое надежное место, которое было, есть и пребудет вовеки, пока над землей светит луна и восходит солнце.

Однако судья Тарощин с тех самых пор вкладывал свои капиталы только в книгу Цицерона «Избранные речи».

– Даю сто тысяч рублей! – зажигательно объявила Рита, с этого момента явно собираясь не есть, не пить, а к ноябрю ухнуть на квартиру любимому внуку полностью до последней рупии годовую ветеранскую пенсию.

К всеобщему изумлению довольно крупный вклад в покупку собралась сделать наша девушка – пятнадцать тысяч долларов. Мальчик, не дрогнув, пообещал добыть не меньше, при этом с укоризной взглянув на нас с Кешей.

Мы посулили самую небольшую сумму. Кеша, очертя голову, – пять тысяч. А я, как заправский барон Мюнгхаузен, – три. Но, если не сравнивать, тоже весьма внушительную, хотя мы понятия не имели, как и где ею сумеем разжиться. Впрочем, тут мне предложили в одном издательстве переписывать эротические романы.

– Вы детский писатель? – они говорят. – Ну и что? Слогом-то вы владеете, а люди, которые читают такие романы, – они как дети!..

Прямо не сходя с места мы принялись разрабатывать стратегию накопления.

Первое. Жестокая экономия.

Всем было предложено затянуть потуже пояса.

– Ладно, – сказал Кеша, – теперь я сам бумагу буду делать. Сварю картонные ячейки от яиц, клея туда добавлю, лепеху такую слеплю. Потом на куски порублю, скалкой раскатаю. Большего мне и не надо.

Второе. Продажа фамильных ценностей.

Сразу на ум пришли книги. Кеша хотел сдать в букинистический собрание сочинений Валентина Катаева, открыл первый том, а там – дарственная надпись: «Рите – от Катаева».

– Эренбурга, – говорит Кеша, – пока не открывал.

– А от Мамина-Сибиряка, – деликатно спросил Фима, – никаких весточек?..

Третье. Всеми силами стараться добывать деньги честным путем, но если вдруг подвернется сомнительная прибыль, не погнушаться, взглянуть на это сквозь пальцы.

Естественно, третий пункт относился исключительно к морально состоявшимся членам нашего сообщества, способным выйти сухими из воды, а именно, к самому старшему поколению.

Кстати, у Риты мгновенно созрела идея:

– О! – сказала она. – Я давно хочу сделать такие литературные зарисовки: кто меня, где и за что хватал – из знаменитостей!

В итоге собрание постановило: не покладая рук воскурять фимиам на алтаре бога Мамоны и посвятить этому предмету все величие своего гения, жизненный опыт и познания.

Тем не менее ребром встал вопрос: где бы нам у кого-нибудь одолжить хоть сколько-нибудь.

– Эх, – вздохнул Фима. И рассказал, как ему давно еще пришло письмо из Австралии. Какой-то дальний родственник искал, кому оставить огромное наследство. Но Фима не признался, побоялся, что будут неприятности. Наследство все равно не докатилось бы до Фимы, а то, что было, – все бы отобрали.

Его отец, дедушка Даня, замминистра путей сообщения, после войны получил государственную дачу на станции Валентиновка в поселке политкаторжан. Напротив жила Вера Николаевна Фигнер, народоволка. Она пыталась царя убить, – все тогда этим восторгались. Каждый день ей привозили обед из Кремля: ровно в два подъезжала черная «Волга», и серьезный чиновник в костюме выносил кастрюльки с едой. Вера Николаевна была старая дева, седенькая, с палочкой, очень приветливая.

Раза два Дане предлагали выкупить свою дачу – совсем недорого. В поселке у него был единственный государственный дом. Даня не согласился.

– Зачем, – говорил он, – мне эта собственность? Меня отсюда никто никогда не выселит…

В точности то же самое, слово в слово, декларировал доблестный дед Степан, рыжий, веснушчатый, солнцеподобный предок Маргариты. С его уходом в махапаринирвану мы лишились двух дач: зимней, с центральным отоплением, – в поселке Кратово по Казанской железной дороге. И летней – в Пумпури на берегу Балтийского залива. Я так ясно помню, как море сквозь сосны виднелось у меня в окне за песчаными дюнами.

Оба старика, два противника частной собственности, на склоне лет достигли непоколебимой безмятежности. Пережив две войны и две революции, во главу угла они ставили жизнь, ее вечную и неиссякаемую стихию. Степан зарплату приносит – стол ломится от яств: вареники, муссы, пышки, пироги. Людей – полон дом. Какие-то присылали телеграммы. Особенно все ломали головы над телеграммой «Приеду 14-го. Фиса». Кто это Фиса? Все приезжали, кому не лень. Проходит неделя, еще полнедели. Уж на столе картошка в мундире…

Бабуля:

– Ребят, посмотрите по карманам, у кого мелочишка – хлеба купить…

Бабуля красавица была, она работала в секретном отделе Моссовета. И очень боялась, что ее арестуют: она хранила ужасную тайну – что Ленина по ночам выносят и проветривают. Там под Мавзолеем функционировал целый институт, где его приводили в чувство.

Ладно, мы не унаследовали их недвижимость. Но, по крайней мере, досталась нам несравненная бабушкина красота?.. И тут облом: все мы рыжие, конопатые – в лучезарного деда Степана. Лишь один божественный дар, как факел, стойко передается у нас из рода в род – это дар пылких речей.

Рита с Фимой чуть растеряли бесшабашную удаль отцов. Но и они у нас тоже радушные, хлебосольные. В крошечную квартирку случались великие наплывы Фиминых родственников из других городов, или вдруг наезжали Ритины однополчане. И до того гостили подолгу, что у Риты от дискомфорта начинался аллергический насморк.

Особенно пронзительная аллергия у Риты была на дядю Заури из Тбилиси.

Раз в год на полмесяца, а то и больше, к ним домой регулярно приезжал совершенно неизвестный им дядя Заури, племянник никому неведомой тети Котэ. Причем от этой загадочной тети Котэ дядя Заури привозил такие пламенные приветы, что буквально с порога решительно отсекал малейшую надежду хоть как-то выяснить, кто она такая.

– Почему этот Заури, кто он? – недоумевали родители. – Предупреждаем тебя, – они говорили мне, – если к нам вместо Заури приедет другой человек, мы его пустим, поскольку напрочь не помним, какой он из себя.

Когда изобрели автоответчик, первой в Москве его купила Рита и своим радийным хорошо поставленным голосом наговорила такой текст:

– Здравствуйте! Оставьте, пожалуйста, вашу информацию – что вы звоните и зачем? Говорите сразу после сигнала. Если вы хотите к нам приехать, предупреждаю – у нас класть вас некуда, а если мы вас уложим на кровать, то сами ляжем спать на полу, а вы будете испытывать угрызения совести.

Фима, случайно узнав об этой проделке, устроил ей бешеный скандал. Обычно спокойный, невозмутимый, умиротворенный сердцем, поборник строгого порядка, он был объят страшным гневом: «Когда она хотела выйти за меня замуж, – кричал он, сверкая тысячей глаз, – она звала меня гуленькой! А моих родственников – не знала куда посадить и чем угостить!»

– Раньше нас было много, а теперь мало, – с грустью вымолвил Серафим. – Мы бы в два счета собрали мальчику на квартиру. В Витебске, когда все были живы, – народу тьма! И только одному человеку готовили без чеснока по указанию тети Лены – ее мужу Эфраиму. Эфа уже тогда стал предпринимателем. Он выпускал станки по производству трикотажа, но делал их больше, чем надо, и куда-то налево продавал. Он жил по собственным законам, попирая закон. И у него было очень много денег. Причем Эфа щедро ссужал родственников Лены – беспрекословно ее слушался. Все у него с удовольствием брали, не всегда отдавали. Он ей жаловался: «Опять твои родственники просят. Я больше им не дам, они не отдают». А Лена: «Дай! Дай! Просят – дай!»… Некоторые свои сберкнижки он хранил у меня, – сказал Фима. – Они были «на предъявителя». Потом Эфа забывал, куда их дел. И робко спрашивал: «Фима, там у тебя есть сберкнижка?» «Две!» – я говорил. «Ах, две!..» Он продал кольцо с изумрудами и вложил в недвижимость. У них была хорошая квартира в Большом Комсомольском переулке – от НКВД. Мне все говорили: какой у тебя солидный дядька! Он был самый франтоватый и самый удачливый из нашей семьи.

Любопытно, что при удалой франтоватости Эфы и его легендарном пристрастии к первосортным и дорогим вещам на память о нем у нас остались его просторное габардиновое пальто, двубортное, с костяными пуговицами и очень старая фетровая шляпа цвета неотвратимо надвигающейся грозы – с высокой тульей, подхваченной черной корсажной лентой, и волнистыми полями. Пальто веками висело на вешалке – мы его специально берегли, ждали, когда оно опять войдет в моду, – а шляпа валялась на антресолях. Выбросить, памятуя, какая шальная голова ее носила, казалось преступлением.

А что делать, если у нас вся квартира доверху завалена подобными реликвиями? Прямо перед невестой неудобно, ей-богу. Хотя эта девочка такая деликатная – всячески приободряла меня, мол, есть и другие крайности. Некоторые люди до того терпеть не могут ничего лишнего в доме, что выбрасывают не глядя все подряд.

– У меня крестная такая, – сказала она. – Однажды мама с папой в молодости были у нее в гостях. И папа забыл там свою норковую ушанку. Так она ее выбросила. Вы представляете? Выбросить новую норковую шапку???

Вскоре мы обнаружили, что наша Тася – дельная и толковая девчонка. На вид ей было лет четырнадцать, говорил мальчик, когда она приехала из Анапы. Но беглого взгляда на ее красный диплом Кубанского университета по специальности «Государственное и муниципальное управление» – с пятерками по философии, культурологии, истории мировых цивилизаций, социологии, политологии, правоведению, психологии, педагогике, риторике, математике, информатике, естествознанию, логистике, мировой экономике, международным отношениям, теории права, геополитике, финансам, денежному обращению, статистике, бухгалтерскому учету, социальному прогнозированию, управлению персоналом, конфликтологии, этике, деловым переговорам, основам парламентской культуры, демографии, предпринимательству и медицине – оказалось достаточно, чтобы Тасю приняли на должность коммерческого директора боулинга возле Курского вокзала.

И эти люди не пожалели! Поскольку в считаные месяцы какой-то заштатный кегельбан Тася превратила в огромный развлекательный центр, самый крупный в Москве – с выставочными залами, кинотеатрами, фирменными магазинами, ресторанами и сказочной страной. Жемчужиной всего этого стала «Пещера Ужасов», которую по заказу Таси придумали мы с Кешей, а специально приглашенные из Бомбея индийские профессионалы по кошмарам наши грезы воплощали.

Главной фишкой был Сумасшедший Доктор, который отпиливал руки-ноги электрической пилой. Сначала он бегал за посетителями, предлагая у них что-нибудь отпилить, и они с визгом разбегались. В конце концов он ловил подставное лицо и якобы распиливал его на части. Еще там из темноты выскакивал неописуемых размеров паук – он так ловко сконструирован, что своими косматыми лапами и клешнями, если кто зазевался, заматывал человека в кокон. Разумеется, над головами со свистом проносились резиновые летучие мыши, порой задевая макушки зрителей упругим перепончатым крылом…

Но особенно гордились бомбейцы своим роскошным подводным чудищем. Эти ребята притаранили из Индии генератор, который, только тронь, устраивал нечто вроде извержения Авачинского вулкана. Вода дрожит, пол ходуном ходит, нарастающий гул несется из мглы вселенной. Вот тут-то с невообразимым бульканьем выныривает их детище – в броне из чешуи, пламенеющее в сполохах зарниц, и бьет, вздымая тучи брызг, хвостом по воде! А зубы, а присосочки на языке, а брыла, а гортань!.. А дым и смрад из ноздрей и зияющей глотки!.. Нет, это был шедевр.

Мы с Кешей и не мечтали, что наша сказка станет для развлекательного центра такой дорогостоящей былью. Еще мы только приближались к нему, сияющему огнями, со своей версией «Пещеры», а уже взволнованно обсуждали, сколько сотен долларов нам попробовать попросить.

Вдруг слышим, за спиной старческий голос:

– Куда путь держите, паломники? По спинам вижу, что божьи люди.

Я обернулась.

– Ой! – Нищий всплеснул руками. – Ну точно – сестра!.. А какую веру исповедуете? Я отец Иоанн – Внутреннее Прозрение Божьей Матери.

Мы сразу поняли, что денег нам сегодня не дадут.

Главное, договаривались на тридцать страниц, а получились – с эскизами – все шестьдесят.

– Персонажи зажили своей жизнью, ничего не поделаешь, – начал объяснять Кеша директору ЗАО «Волшебная страна» Вите Зимоглядову.

Это был молодой человек в шикарном костюме с полностью непроницаемым лицом. Не улыбнуться нам с Кешей значит забыть, что ты носишь почетное звание человека. Хотя наш мальчик объяснял, что люди богатые, красивые, благополучные, как правило, не имеют чувства юмора. Поскольку оно им без надобности. Но в первый момент мы прямо онемели. К тому же у него без конца звонил мобильный телефон. Витя отвечал ледяным голосом:

– Этот вопрос мы вполне можем решить по телефону, и нам не обязательно смотреть друг другу в глаза.

Или:

– В двенадцать – в клубе «Распутин».

Мы присели в арабском ресторанчике, Витя угостил нас чаем и попросил принести кальян. А мы с Кешей никогда не курили кальян. Кеша вообще не умеет курить, я-то хоть умею. В общем, мы накурились кальяна, Кеша закашлялся.

– Как у вас с деньгами? – спрашивает Витя. – Не горит?

– Да нет, – я ответила беззаботно.

– А у самой дымок уже вьется, – пошутил Кеша.

– Вот вам тысяча долларов, – строго сказал Витя. – Пишите расписку.

Ручки у него не оказалось, он оставил в офисе. У нас с Кешей тоже не было ручки.

– Минуточку, – сказал Кеша, убежал, и его долго-долго не было.

Мы сидели с Витей молча, прикрыв глаза, как два бедуина в пустыне, и курили кальян. Между нами лежала пачка денег, но мы понимали оба, что это пыль. Мысленным взором мы обозревали песчаные волны под синью небес. Вдали в знойной дымке угадывались Голубые горы, там медленно плыл караван на фоне закатного солнца за краем земли. Весь этот шум торговых рядов сияющего огнями базара был миражом, призрачной фата-морганой. Реальностью казались только Время, Песок и Ветер. И одинокий бархан, за которым Сумасшедший Доктор распиливал кого-то на части.

Витя стал посматривать на часы.

Тут примчался Кеша, весь взмыленный. Оказывается, он стремглав кинулся в магазин «Ручка. ru» напротив арабского ресторана – все ведь в одном здании. А там самая дешевая ручка – семьсот рублей. Только в страшном сне Кеше могло привидеться, что он покупает такую дорогую ручку. Но не возвращаться же с пустыми руками! Тогда он обежал всю «Волшебную страну» и нашел – толстый красный фломастер за двести рублей.

– Что ж, все правильно, – сказал Кеша, пересчитав гонорар. – Без обмана. Главное, своевременно. А то, знаете, некоторые: «Через неделю…», «Через месяц…» А там и через год!..

И он протянул Вите огненную расписку, начертанную краплаком, как Фауст – Мефистофелю.

– Хорошее начало! – радовался Кеша. – Так мы с тобой быстро накопим. И на квартиру, и на машину!.. Теперь нам главное – приумножить то, что у нас есть.

Из арабского ресторана мы перекочевали в блинную, взяли блинчиков с шоколадом, кофе с мороженым, снова заказали чаю.

– Вы сахар в чай не кладите! – командовал Кеша. – Положите рядом. Но не слишком далеко!

Наелись, напились, смотрим – кукуруза в початках. Взяли кукурузу попробовать. Довольные, пошли дальше мерить твидовые пиджаки, манто, меховые муфты…

– Сейчас тебе купим норковую шубу и бриллиантовое колье, – говорил Кеша, – мне шляпу, кожаное пальто, итальянские ботинки. Идем – вся тысяча на нас надета. А навстречу Зимоглядов. И мы ему едва кивнем!

– Или он приходит в «Распутин», – я говорю, – а мы уже там – деньгами сорим.

Нам встретилась Тася и предложила бесплатно прокатиться на аттракционе «Бешеный диван». Мы с Кешей сели, а диван как начал скакать вверх-вниз, вверх-вниз, мы стали кричать, болтать ногами, меня чуть не стошнило несколько раз.

Серафим был в восторге, когда мы рассказали о своих успехах. К тому же мы ему принесли в подарок вакуумный матрац. А то он со своим режимом экономии уже спал на газетах и газетами укрывался.

– Как бы он не превратился в газетную иллюстрацию, – забеспокоился Кеша.

– А нельзя и меня пристроить в Тасин развлекательный центр: на аккордеоне играть перед киносеансами? – радовался Фима. – А Маргариту – в ночное варьете?

– Ты мне прислала копченую сардельку, – кричит Рита из кухни. – Я положила ее у себя в комнате и нюхала как цветок.

– Я сегодня Рите цветы подарил, – с гордостью сообщил Фима. – Нашел на дороге и подарил.

А во время трапезы Рита вынесла торжественно и водрузила на обеденный стол рулон туалетной бумаги.

– Что вы этим хотите сказать, Маргарита Степановна? – тревожно спросил Кеша.

– Что туалетная бумага – вещь очень многогранная, ею и губы можно вытереть после обеда! – заявила Рита.

Мальчик тоже закатал рукава, но не сразу нашел себе дело по душе.

Я уже говорила, он с прохладцей учился в школе, поначалу в нашей, дворовой, 1597-й, со своим приятелем Багратиком. Оба звезд с неба не хватали, но и нареканий особых не было, когда отец Багратика, гордый Гурген, внезапно получил известие, что это самая замухрышистая школа во всей Москве. В смятении чувств мы перевели детей в другую школу, за несколько кварталов от нашей, собственно, в такую же обыкновенную, но там был танцевальный кружок.

– У меня у знакомых, – сказал Гурген, – сын в тюрьме сидит. Вот он среди заключенных организовал конкурс художественной самодеятельности. А у кого никаких способностей – перетягивали канат. За это ему основательно скостили срок! Всегда хорошо быть немного человеком искусства!.. – заключил он.

Забыв о том, что вселенная эфемерна и являет собой иллюзию, мы устремились к перемене мест.

Танцевать наши сыновья категорически отказались, да им и некогда было – когда им танцевать? Учились во вторую смену, в автобусе так бока намнут, что учеба на ум не идет, то они прозевают автобус, то проедут мимо своей остановки, мы их давай провожать, туда и обратно, чуть с ума не сошли.

Мальчик прекратил делать уроки, мотивируя тем, что в школе сильно чахнет здоровье. И все лежал на диване – сочинял стихотворение:

Я портфельчик свой сожгу,
Лягу и тихонечко посплю…

Учительница говорит: «А вы их поближе к дому переведите, они на автобусе ездить устают, очень плохо учатся».

Стали обратно переводить. В нашу 1597-ю. Директор, седой человечек с усталым лицом:

– А! Танцоры вернулись!

Теперь мы уже, попивая на кухне чаек, следили за их продвижением к школе. Как они выкатятся утром из подъезда, поминутно тормозят, прячутся за гаражами, разжигают костер, копаются в помойке, всеми возможными способами отклоняются от курса. А грозный Гурген из окошка десятого этажа рокочет в рупор:

– Баграт! Куда??? Что встал? Лево руля! Право руля! Вперед до полного!.. Полный!!!

– Еще не родился человек, который придумал бы, как повысить нашу с Багратом успеваемость, – качал головой наш мудрый мальчик.

Им пригрозили, что переведут в отстающий класс. Какое-то новое веяние: «А» – стал математический, «Б» – гуманитарный, «В» – коммерческий, а остальные – «трудовики».

– Пусть моего сына переведут в «трудовики», – сурово говорил Кеша. – И относятся к нему, как к умственно отсталому. Может быть, тогда вокруг него будет гуманнее атмосфера…

Короче, только мы принялись получать образование по месту жительства, вздохнули с облегчением, внезапно Багратик снова покидает нашу школу и поступает в какой-то фантастический лицей, где, как он сообщил, учат – на армянских священников.

Он стал звонить нам, рассказывать, как там здорово, есть бассейн с вышкой! Чай бесплатно дают с сухарями, всего семь человек в классе, учителя к детям обращаются на «вы», и вообще, этим летом, если Баграт правильно понял, они, скорее всего, отправятся в кругосветное путешествие на автобусе, который им подарят шведы.

Мальчик закачался, когда это услышал.

– Ребята, – сказал он нам с Кешей. – Я тоже хочу стать армянским священником.

– Не понимаю, – удивлялся Кеша, – как можно с детства мечтать стать священником? Ладно, пожарным, артистом, парикмахером или прославленным зодчим. Это понятно… В священники – так мне казалось – идут с возрастом, вкусив плоды с древа жизни и познания. Особенно в армянские!..

– А некоторые – священниками рождаются! – я возразила упрямо.

Я была счастлива, что мой мальчик намеревается выше поднять светильник и наслаждаться светом обретенного всеведения.

– Один человек сто лет проживет, а это его первое рождение, – говорю. – Он первый раз пришел на Землю и за сто лет ничего не понял. А другому пока что десять, но это его сотое рождение. Может, он своими ушами когда-то слышал проповеди Иисуса, или Будды, или Заратустры, его душа постигла Истину, и он явился благословить ею человечество.

На что мальчик заметил:

– А вдруг он все это время – то каторжником был, то сидел в психбольнице?

Хотя обучение там было платное, а ездить – на другой конец Москвы, наш сын пять раз переписывал диктант. В конце концов за волю к победе его допустили на окончательное собеседование, где так прямо и спросили, без обиняков: есть ли Бог?

Он ответил:

– Есть. Но не в том смысле, в каком вы думаете.

Постепенно обнаружилось, что необязательно становиться именно армянским священником. Можно любым другим – католическим, православным; можно протестантом, пятидесятником, даже адвентистом седьмого дня.

Нас пригласили на День открытых дверей. Гостей радушно встречал отец Мефодий, инициатор создания лицея, учитель Закона Божьего. Все на него нарадоваться не могли – такой он жовиальный, первым из преподавателей побежал накачиваться в тренажерный зал, первым нырнул в бассейн с вышки и, говорят, много времени с учителем физкультуры проводит в бане!

Рыжебородый, в черной рясе, он выступил с обличительной речью, что мы потеряли свой язык, свои национальные одежды, уже никто не помнит, кто как был одет в старину! А этот галстук пионерский… Отец Мефодий даже не нашел слов, чтоб выразить свое строгое отношение к этому атрибуту.

– Ну ладно, – он махнул рукой, – нам предстоит праздничный обед, поэтому я буду краток. Тот человек, который дал стакан воды во славу Христа, – учтется на небесах! А уж то, что делают наши спонсоры – это и еще больше!..

Тут в класс влетел золотокрылый регент:

– Дорогие мои! Упаси вас Бог от штампов! Никаких повторов, никаких реприз! Только импровизация. Так вот – я хочу представиться нашим гостям. Роль моя – быть регентом. Можете себе представить – сегодня, в День открытых дверей, я сказал такую фразу: «Знаете ли вы, господин директор, существует суждение, что весь мир держится молитвами святых. Так вот, я присоединяю к этому хору свою молитву – и, может быть, и моей молитвой держится окружающее, – повел я руками вокруг…» Быть христианином нелегко, – продолжал он, – и вот как мы это делаем: первая задача – избежать всякой обезлички. Худо будет, если я всех детей стану заставлять петь какую-то одну песню – скажу, допустим: ребята, нам велено петь «Царю Небесный». Ну-ка, заведите… Увидите, какие будут кислые физиономии. Нет, нужно так коснуться души ребенка, чтобы ему самому захотелось петь. Ну что? Хотите «Царю Небесный»? Или хотите «Божия Милость»? Когда вы поете, давайте дыхание свое! Ми-фа-соль…

И – мы с Кешей обомлели – хор ангелов запел, а среди них наш мальчик.

– Обратите внимание, какая возникла аура тишины, – произнес регент, когда смолкли божественные звуки. – Раньше это называлось благодатью.

Истинную благодать испытали все, когда из Норвегии в подарок лицею от норвежских пятидесятников пришел огромный автобус, полный подарков, консервов, соленой рыбы, а посередине в проходе были навалены гора башмаков, рубашек со штанами, рыбацких шляп и настоящая рыболовная сеть для ловли сельди!

– Возьмите бабушкам, родителям, сейчас ведь не купишь ничего! – подбадривал детей отец Мефодий.

Наш мальчик притащил ботинки военные корейские сорок третий размер – нам до них еще всем расти и расти, штормовку непродуваемую – косая сажень в плечах из пьесы Ибсена и приволок эту самую рыбацкую сеть!

А макарон нанес, а соуса к спагетти! Такая селедка замечательная! Мы прямо пир устроили, когда он пришел.

У них были наполеоновские планы – на этом вот автобусе отправиться в Германию, Румынию, Польшу, во Францию, в Норвегию… Но они только успели сплавать на русский Север посмотреть Валаамовы острова.

Дальше дело застопорилось. Начались интриги, связанные с отцом Мефодием. Какие-то поползли слухи, будто наш учитель Закона Божьего не смог дать отпор соблазнам моря житейского. Шальные деньги спонсоров ему вскружили голову, что ли, он ел, пил и веселился как король, частенько наведывался в игорные дома и другие мало подходящие для его сана заведения.

Кеша с ним однажды беседовал на философско-религиозные темы, так просто, поинтересовался, что это такое Божий Закон, имеет ли он отношение к космическому порядку?

– Закон Божий – священное писание и священное предание, – пророкотал отец Мефодий. – А космический или не космический порядок, – он глубоко задумался и почесал затылок, – разумеется, космический!

Когда всем лицеем стали готовиться принять таинство святого крещения от отца Мефодия, и родителям учеников тоже предложили окреститься за небольшой взнос, Кеша снова спросил:

– А чем отличается крещеный от некрещеного?

– Тем и отличается, ха-ха-ха! – так и покатился со смеху отец Мефодий.

Кеша задумался, следует ли ему креститься или нет, но если это нужно в педагогических целях, выразил согласие: все – так все!

Но пока готовили купель, сдавали взносы, в прессе вышла скандальная публикация, в которой обнародовали яростное и даже исступленное устремление отца Мефодия к материальным благам. А ведь предупреждал тот, кто окружил нас вечной тайной творения: мир – это мост, ходи по нему, но не строй на нем дома…

Подмочили, испортили репутацию отцу Мефодию и всему лицею. Возможно, по злому навету – известно, что средства массовой информации любят выставить святое в мизерном виде. Уж больно отец наш Мефодий сиял, как комета Хейла-Боппа. Однако сообщалось, что Мефодий был не Мефодием, а Савелием, жил по поддельному паспорту, в Тульской области его разыскивали за мошенничество… А норвежский автобус, Закон Божий и песнопения были для отвода глаз от его греховных деяний. И православная епархия не встала на защиту, не оградила хоругвями от порочащих публикаций пастыря малых сих.

Поэтому в разгар журналистского расследования, не испытывая судьбу, не надеясь на Бога, отец Мефодий скрылся в далекую Австралию, прихватив с собой учителя физкультуры, который, по слухам, тоже отличался склонностью к эпикурейству. Лицей закрыли на карантин и налоговую проверку, воспитанников отпустили на каникулы.

Пока были каникулы, пропал автобус и объявили в розыск главного спонсора. Учебное заведение больше не открыли, и надежды, что кто-то из учеников станет священником, не оправдались.

Мальчик опять неделями валялся на диване, сочиняя песенку:

О, время всеобщего бедлама!..

Правда, он поинтересовался, как там дела с их лицеем. Кеша ответил лаконично:

– Отец Мефодий дискредитировал себя.

– А что это значит?

– Значит, оскандалился, – ответил Кеша.

Ах, ангелы небесных воинств… Оградите нас кровом крыл невещественныя вашия славы!.. Кеша отправился на прогулку с собакой, вернулся потрясенный:

– Я пришел туда, где всегда покупал газеты – а там киоск раскуроченный, стекла разбиты. Я пошел в магазин, где хлеб покупал, а его уже нет…

Я:

– Ты – к женщине, которую любил еще вчера, а она на столе со свечой на груди в кругу плачущих внуков и правнуков!..

Мы кинулись устраивать мальчика в районный гуманитарный лицей. Все-таки он сочинял стихи, а поэзия – это великая алхимия, преображение бытия. Чего стоит хотя бы его стихотворение, начинающееся строкой:

Я не люблю, когда мне не дают…

Или небольшая поэма под названием «Яйца подали в отставку».

Мне страстно хотелось, чтобы на этом поприще он обрел великую славу и тайну, стал мастером медитации, сказителем преданий. Однако на собеседовании мальчик сразил их наповал тем, что из могучего океана русской литературы знал исключительно о существовании «Слова о полку Игореве», «Задонщины», а главное, пространные поучения и жития святых старцев – назубок. Все остальное он почерпывал из наших воскресных бесед за обедом:

– Внешне мне нравится Дантес, – например, заявляла нам Рита, – а внутренне – Пушкин.

– А мне внешне нравится Островский, – признавался Кеша. – А внутренне Гоголь.

Если при этом диалоге присутствовал Кешин приятель Борька Мордухович, он мог надменно произнести:

– А Достоевский внутренне был какой-то козел!

Мальчик все это запомнил и выдал по полной программе.

– Он у вас Маугли! – сказала заведующая учебной частью.

Хорошо, лицей был наполовину филологическим, наполовину художественным. Так что последние несколько лет у нас мальчик учился на живописца.

Кеша обрадовался, начал звать сына в неведомые дали, раздвигать горизонты, донимать разговорами об искусстве… Иной раз он заходился и топал ногами:

– Даже белый лист бумаги, – кричал, – больше похож на слона, чем нарисованный тобой слон!!!

Зато учитель по композиции Гена Соколов, когда бывал недоволен мальчиком, заявлял, что тот рисует так же плохо, как папа.

Тем не менее, окончив школу, он пошел и сдал вступительные экзамены в МГПИ имени Крупской на все-все пятерки. А после каждого экзамена возвращался и сообщал:

– Опять с отличием!

И Кеша ему что-нибудь за это обязательно покупал: пиво, ботинки «Док Мартенс», майку с черепом, какой-нибудь аксессуар из металлической символики сатаниста (было время, мальчик живо интересовался этой тематикой. «Сатанисты, – он нам объяснял, – это ребята, которые все время сидят и произносят: «бз-ззз…» – так они балансируют в себе злые силы!»), или кассету с песнями Гришнака, который прославился тем, что отправил на тот свет своего лучшего друга Иеронимуса, тоже музыканта:

Жесткие осквернительные звуки
больше не достигают нас,
их просто уносит ветер.
Неужели все?
Прощай, Иеронимус!
Снег остановлен.
Представление окончено,
Опустите занавес.

– Не знаю. – Я говорила благожелательно, чтобы не нарываться на скандал. – Мне как-то ближе заря просветления человеческой цивилизации!

И слышала в ответ:

– К чему требовать, Маруся, чтобы после понедельника сразу наступило воскресенье?

Впрочем, я была на седьмом небе от счастья. Наконец я почувствовала себя матерью пятерочника. И когда мы ожидали с Кешей победы и торжества, оказалось, что в МГПИ десятибалльная система оценок.

Больше мальчик не захотел сдавать никаких экзаменов.

– Но почему??? – вопрошала я, стеная и посыпая голову пеплом.

– Просто я не желаю, – он отвечал, – чтобы на меня смотрели придирчиво!..

И объявил, что станет композитором. Слава Аллаху, все же удалось его пристроить кое-куда, где за небольшую плату он выучился на специалиста настолько широкого профиля, что может работать теперь кем угодно – от космонавта до архивариуса.

С помощью Фимы ему даже удалось защитить диссертацию на тему «Роль пропаганды при тоталитарном режиме».

– Кто ж ты теперь будешь? – задумчиво спрашивала Рита. – Кандидат фашистских наук?..

Пафос этой работы заключался в колоссальном противоборстве двух сил: с одной стороны – гениальный, одержимый фанфарон и харизматик Геббельс, способный воспламенять народы на любые самые необдуманные свершения. А с другой – наш советский агитатор Соломон Абрамович Лозовский, которому в разгар войны, хотели они этого или не хотели, внимали все радиослушатели Берлина. Прямо из Москвы голосами то Гитлера, то Геббельса на великолепном немецком языке без малейшего местечкового акцента Соломон Абрамович сообщал немецкому народу, как у них, на деле, паршиво обстоят дела.

Служба перехвата глушила его всеми возможными способами, однако голос у Соломона Абрамовича становился все печальнее и печальнее и прорывался через все глушители.

«Переключитесь, пожалуйста, на местную радиостанцию! Не слушайте эту ложь!» – требовали берлинские власти.

Все были в ужасе – такое Соломон Абрамович придумал!

Естественно, имея перед глазами два этих ярких исторических примера, мальчик решил посвятить себя рекламе. Он поступил на службу в артистический клуб. И параллельно занялся культуризмом, что очень беспокоило Серафима, который, вопреки нашей установке на неуклонное накопительство, прочил ему научную карьеру.

– Кем он туда устроился, в этот клуб? – он спрашивал, трепеща. – Барменом?

– Ты им не очень-то распространяйся, – говорил мальчик, – а то у Риты с Фимой такое мнение обо мне, будто я чуть ли не в борделе комнаты распределяю.

Но Серафим все равно пускал волну:

– Скажи, чтоб слишком не накачивался, – он говорил. – А то его на работе испугаются. Они подумают, что такие мускулы несовместимы с интеллектом. Надеюсь, его приняли не на должность вышибалы?

Клуб стал модным в Москве, про него писали в газетах и журналах, можно сказать, вместо новостей показывали в программе «Время». И все благодаря мальчику.

Он и про нас не забывал: устроил в галерее Кешину выставку. Тот развесил свои живописные полотна, на вернисаж пригласили телевидение, мы с Кешей купили вина, фруктов, вошли, конечно, в расход. Но я не возражала, чтобы он тратил столько, сколько считает нужным, ведь все это сулило нам выгоду и прибыль.

И вдруг – о, радостная весть! Один банкир собрался приобрести Кешину картину с выставки, да не одну, а целый триптих «Над вечным покоем». По две тысячи долларов каждая. Там изображен человек, парящий в пространстве с закрытыми глазами. Над ним, как дождь, летят крылья, словно капли. И одно белое крыло, напоминающее женскую грудь, приближается к его губам.

Это была безумная удача. Теперь мы с лихвой могли внести все, что пообещали!..

Мысленно гуляя по золотым приискам, Кеша пригласил нас в клуб, заказал столик, чтобы отдохнуть, поесть по-человечески. Рита с Фимой нарядились. Фима в синем блейзере английском из секонд-хэнда – он там подружился с продавщицей, она ему приберегала справные вещицы. Рита явилась в старинной вязаной шали. Тася надела нежноголубой костюм со страусиным боа. Вся эта сплоченная семейка уплетала салаты из морепродуктов с греческими маслинами и моцареллой, форель, запеченную в сыре, запивала дорогими винами, в общем, шиковала напропалую. Стали покупать билеты в театр. Я и Кеша посетили Консерваторию.

Мы могли бы разъезжать в каретах, если б имели к этому склонность, такой на Кешу вскоре должен был просыпаться золотой дождь. До нас долетали волшебные слухи, дескать, банкир забрал к себе триптих, повесил на загородной вилле, его друзья уже специально приезжали любоваться, жена и теща одобрили покупку, того гляди он собирался расплатиться…

Однажды утром Кеша говорит:

– Ты знаешь, мне сегодня приснились черепахи во льду. Видимо, это бассейн. Вода в нем замерзла и – такие черепахи. (Он показал.) Лед прозрачный, очень хорошо видно. И я знаю, придет весна, лед растает, черепахи оживут и поплывут как ни в чем не бывало. К чему бы это?

А ближе к вечеру позвонил арт-директор клуба и сообщил, что картины принесли обратно.

– Почему??? – удрученно вопрошал Кеша. Оказывается, банкиру кто-то сказал, что на картине «Над вечным покоем» изображен мертвый человек.

– С чего они это взяли??? – воскликнул Кеша с ужасным негодованием. – Он спит!!!

– Спит, спит, – успокаивал его арт-директор. – Но им, видимо, показалось, что он спит… вечным сном.

– Спящий всегда кажется мертвым! – буянил Кеша. – А может быть, он умер, теперь я уже не знаю. Лежит мужчина в пиджаке и в галстуке с закрытыми глазами. Человек с воображением мог подумать, что он почил. Ну и что??? – вскипал Кеша. – Иисус Христос лежит мертвый, укрытый… А «Анатомия доктора Тульпа»?! Стоит такой доктор Тульп в анатомическом театре, склонившись над кадавром… Рембрандт? Франц Хальс? А наш Перов, «Проводы покойника»? Гроб везут… Что, эти полотна – выбросить на помойку? Баскетболисток Дейнеки теперь всем изображать?.. Здоровые тела физкультурниц и физкультурников? А хорошо, да – «Иван Грозный убивает своего сына»? Это вообще просто кошмар какой-то!!! Да! – вдруг он произносил надменно. – Около моих картин можно или смеяться, или плакать. А любоваться ими нельзя!.. Нет, надо мне переименовать мою картину, – горестно бормотал Кеша, – раз создается такое впечатление непонятно почему.

Раздосадованный, он стал надевать носок – и пятка с треском обнажилась.

– О скоротечности жизни и о длине дороги мы узнаем по дырявым носкам, – произнес Кеша, лег на диван и впал в глубокую меланхолию.

– Кеша, Кеша, – звала я его, не отрываясь от моего любимого О’Генри, – ты ведь не собираешься сдаваться при первом препятствии! Удача и бережливость, ясная голова и зоркий глаз – все это при тебе, дорогой. Так что Фортуна, осторожно пробираясь среди колючих кактусов, еще наполнит рог изобилия на пороге твоего ранчо!..

– Никто ему не наполнит рог изобилия! – послышался голос нашего мальчика из чулана. – Пока он не сменит тематику и не начнет рисовать то, что радует взор сильных мира сего, что украсит их офисы, рестораны, дворцы, ювелирные магазины, супермаркеты и ночные клубы.

– Сынок, – сказал Кеша, сдерживая ярость, – давай сделаем вид, что эта речь не изошла из твоих уст и не коснулась моего слуха. Только благодаря настоящему искусству наш мир становится светозарным, лучистым и живым. Знаешь притчу, как один древний китайский военачальник проиграл сражение, потому что загляделся на журавлей? Так вот запомни: я – воин света. А красота спасет Вселенную.

– Друзья! – вступила я умиротворяющей флейтой. – Не будем ссориться. Поймите, нам необходимо приложить все усилия, чтобы достичь Просветления и прекратить перевоплощаться в трех мирах.

– Ха-ха-ха! – раздался смех из чулана. – Угораздило же меня появиться на свет у таких родителей! Мама у меня колдунья, папа зомби. В то время, как у всех знакомых родители бизнесмены – У ВСЕХ! Военные они или гражданские, скотопромышленники или врачи, у Фалилея мама – хлебобулочный бизнесмен, изготовляет пирожки, булочки и торты. По булочке, по булочке – миллионы набираются! Прошлой весной у Фалилея был «опель» – черный, потом золотистый «авенсис», зимой он ездил на «вольво» – два с половиной турбо, новом, сорок пять тысяч долларов! А теперь у него черный «лексус ИЗ-250» – вообще нереальный! К следующему лету он купит «феррари» или «бентли»! Но самые богатые люди – это не кондитеры, а пожарные и милиционеры! И некоторые художники! Но не простые, а главные! Да-да, Кеша! Все твои однокашники давно уже главные художники модных глянцевых журналов, а твои, Марусенька – главные редакторы…

– Последним лучше быть, – смело возразил Кеша. – Когда скомандуют: «Кругом!», ты окажешься первым.

А мальчик:

– Вы оба живете в каком-то выдуманном мире! Вам надо немедленно сменить сферу вращения, устроиться на работу, один пусть откроет ресторан, другая – фирму!..

– Ты сейчас возбужден и несешь ахинею, – дипломатично ответил Кеша. – Понимаешь, у тебя такой период в жизни, когда ты придаешь чрезмерное значение материальным ценностям. Тебе нужно отыскать истинные сокровища. Стать более пробужденным и понять, что существенно, а что нет.

– Ах вы сектанты! – воскликнул мальчик. – О чем вы думали все эти годы??? На что рассчитывали?! Что вы подразумевали, черт вас всех побери, под этим чуланом? Вы знаете, что Баграту на свадьбу дядя Гурген построил трехкомнатную квартиру и подарил «БМВ»?! А его дядя вручил молодоженам путевку на остров Бали! Восемнадцать часов лету! Ты можешь, Кеша, позволить себе слетать на Бали?.. У Фалилея на время бракосочетания отец перекрыл Садовое кольцо, пригнал военную часть Центрального округа Москвы и устроил такой салют, как в День Победы на Красной площади. Вы представляете хотя бы отдаленно, сколько это стоило? Бусин папа хотел быть, как дедушка, чревовещателем – к счастью, вовремя опомнился и пошел работать в атомную промышленность, ураном приторговывать в Америку. Теперь они живут на Кутузовском проспекте в пятикомнатной квартире, восемь тысяч долларов метр, и шестая – подсобка – зимний сад с финиковыми пальмами, ты к ним входишь, а над тобой шумят пальмовые листья…

– Знаешь, – смущенно сказал Кеша, – нам всегда хотелось, чтобы ты в жизни искал чего-то большего, нового, шел за пределы этого поддельного мира, двигался бы на ощупь к Великому Неизведанному. Ты перечислил слишком мелкие достижения для такого гиганта, как я. Пойми, все, что есть во Вселенной, есть и в тебе, и во мне, и в Марусе…

– Прекратить! – кричит мальчик. – Я больше не желаю ничего этого слышать! Я был бы идиотом, если бы поддался на вашу пропаганду. Теперь другое время, рыночные отношения, я люблю Тасю и хочу на ней жениться!!! Вы просто неудачники! Взгляните на себя, на обстановку, в которой вы живете! Ты, писатель!.. Инженер человеческих душ. У тебя в месяц наберется хотя бы сорок долларов? Можешь ты сесть и написать «Гарри Поттера»?.. То-то и оно! А этот неизвестный мечтатель?! Сумасшедший фантазер!

– Кеша! – я говорю. – Родной мой! Не слушай его! Придет время, – кричу я, – и Кеша прославится на весь мир, люди поймут, какой он великий художник, твоего отца включат во все энциклопедии современного искусства! И ты первый будешь гордиться, что знал его когда-то! Нам уже из Англии прислали запрос – можно ли включить Кешу в энциклопедию «Лучшие люди ХХ века». И если Кеша не против, ему нужно в указанные сроки прислать им за это двести долларов!

– Так, понятно, – сказал мальчик. – Я заработаю все без вашей помощи. Буду служить менеджером на стройках, в продуктовых магазинах, пиарщиком в ночных клубах, получать свои восемьсот долларов в месяц, и за десять лет накоплю себе на квартиру. Тася, конечно, уйдет от меня, найдет себе другого – нормального человека с нормальными родителями, или ее съест дракон. Видно, у меня такая судьба. А вы будете сидеть сложа руки, два бездельника, искать сокровенную природу Будды.

– Потому что, будучи Буддой, – сказала я, – ты пребываешь всюду, и твои силы безграничны!..

– Где ж они безграничны? – мальчик, мрачный, вышел к нам из чулана. – Полная профанация. А ваша философия – пустые разговоры.

– Есть такой незыблемый закон, – сказал Кеша. – То, в чем духовный человек испытывает нужду, к нему рано или поздно приходит. Он в состоянии заработать миллионы, следуя радостной науке сердца. Надо лишь обратиться к высшим силам и терпеливо ждать их нисходящего благословения.

– Что ж вы не обращаетесь?

– Мы стесняемся, – сказал Кеша. – Не хотим никого беспокоить.

– Хотя мы способны в любой момент наполнить все это пространство драгоценностями! – говорю. – Только нам неловко. Подумают, два аскета используют в личных целях свою положительную карму.

– Какую положительную карму, Марусенька? Полвека прожила – ничего не нажила своего, никаких приобретений!

– Почему? – я сказала, излучая любовь. – У меня есть бесценное приобретение – это ты.

– В общем так, – сказал мальчик. – Или вы предъявите свои сверхъестественные способности, или я стану забубенным, законченным материалистом. При первой же возможности займусь преступной деятельностью, устроюсь торговать оружием, выращивать в Уваровке опиум и марихуану!..

Властным жестом отец оборвал этот монолог.

– Кто хочет проникнуть в таинственный смысл неразгаданного, – произнес Иннокентий, – тот должен быть озарен божественным светом, а это дано немногим. – И по его виду мы поняли, что он приготовился сжигать корабли. – Да, я утверждаю: в нас самих живет нечто, творящее чудеса. Не адские силы, не светила небесные, а бодрствующий дух рождает веру и непоколебимое доверие, необходимые для магического действия.

– Однако… – попытался возразить мальчик.

– Ни малейшего сомнения в успехе! Нельзя даже допускать подобной мысли!.. В принципе, нам этого делать нельзя, – Кеша глубоко вздохнул, – но один раз в жизни можно… Если, – он поднял голову, и глаза его засверкали, – претенденты высаживают корни добра, творят благодеяния, совершают подношения буддам, принимают покровительство духовных друзей, помнят о живых существах с состраданием, верят в благой Закон и при этом обладают глубоким и сильным желанием, они могут надеяться, что их желание сбудется.

Видя непревзойденную Кешину решимость, мальчик забеспокоился.

– Я не понимаю, – спросил он, – к кому вы собрались обращаться?

– К Держащему семь звезд в деснице Своей, ходящему посреди Золотых светильников, – грозно ответил Кеша. – К тому, кто имеет свойство при соприкосновении растворять вселенные…

– Пожалуй, я пока схожу в ирландский паб, – сказал мальчик.

– Нет, ты останешься – наблюдать, чтобы все без обмана! – велел ему Кеша.

С этими словами он возжег благовония голубого лотоса, сел, скрестив ноги, на диване, сложил ладони в мудру Неба и Земли. Старый пудель Герасим, ворча, примостился у его колен.

Кеша прикрыл глаза, сомкнул губы, вздохнул и настолько глубоко погрузился в созерцание, что, ей-богу, окажись мы на природе, птицы выстроили бы гнезда у него на плечах, а растения обвили руки, ноги и даже достигли бы груди.

Первые полчаса над головой у него в фиолетовой дымке разливалось нежное золотое свечение, как перед восходом солнца на взморье в Пумпури. И на этом фоне медленно проступил зыбкий абрис умопомрачительной виллы, тонущей в кипарисах, расположенной явно где-то на Лазурном берегу Карибского бассейна…

Я кричу:

– Ты с ума сошел! Это ж нам придется отрабатывать. Давай-ка честно, по минимуму, как договорились.

Ни один мускул не дрогнул у него на лице. И хотя он забыл о внешнем мире, вижу, стал визуализировать скромнее. Обычная пятикомнатная квартира на Остоженке с видом на Храм Христа Спасителя… Причем так выпукло, красочно, колоритно. Все наши там уже, очень довольные – мальчик с Тасей, ополоумевшие от радости – я, Фима и Маргарита, стол – правда, старый, «Анаконда» – ломится от яств, громадные окна во всю стену, в окна льются потоки солнечного света… И повсюду наставлены Кешины мольберты – невозможно пройти.

Я снова – укоризненно:

– Кеша!

К чести мальчика надо заметить, что он не повелся на Кешины прожекты, слишком они были оторваны от реальности:

– Марусь, ну что он, в самом деле? Вот дом, вот срок, это, блин, и визуализируйте!..

Энергетические токи гудели, словно по проводам, по телу Кеши, он весь ушел в запредельное, его сиянием нельзя было не любоваться.

– Марусенька, – зачарованно спросил мальчик. – А деньги вам упадут прямо с неба?

И я обрадовалась, что он по-прежнему верит в чудо.

– Нет, сынок. – Пришлось его опустить с небес на землю. – Скорее всего, у нас с папой появятся хоть какие-нибудь заказы.

И точно. В бледных лучах утренней зари зазвонил телефон.

– К вам обращается Правительство Москвы, – высокопарно произнес голос в трубке. – Близится Новый год, и мы решили заказать вам Житие Деда Мороза. Заказ этот важный, срочный и безымянный.

– Как это? – удивилась я.

– У «Жития Деда Мороза», как у Библии, не может быть автора. Мы сделаем вид, будто этот текст был всегда. Вы меня понимаете? – Голос был женский, но властный и очень многообещающий.

– Н-не совсем, – отвечаю.

– Хорошо, – сказали мне. – Три тысячи долларов вас устроят?

– Устроят…

– Работайте. – Она положила трубку. Через минуту снова зазвонил телефон.

– И учтите: НАШ Дед Мороз родом из Великого Устюга!

– Учту, – говорю. – Только заплатите аванс. Вскоре мне выдали шестую часть гонорара.

Плюс они взяли с меня обещание, что если вдруг какая-нибудь иная организация закажет мне подобное Житие, ни в коем случае не соглашаться, поскольку все, кроме мэрии в Москве, – лгуны и обманщики: ни денег у вас не будет, ни славы, пугали меня. А между прочим, это предприятие, насчет Деда Мороза, чтоб вы знали, – огромной государственной важности.

В квартире у нас засвистели вьюги. Мы с Кешей по очереди сочиняли – то он, то я. Вместе у нас совершенно ничего не получалось. Все, что придумывала я, он полностью отвергал.

– Запомни! – кричал он. – Ты человек мелкий для мифа!!! Во всем, что касается мифа, ты должна слепо мне доверять! Ты слышишь??? СЛЕПО!!!

Утром я просыпалась, Кеша спал на диване в обнимку с пуделем, не раздевшись – видно, только лег, а на экране компьютера меня встречал текст, смысл которого я искажать не имела права, лишь оттачивать слог. Поэтому ближе к вечеру, когда пробуждался Кеша, он получал эпизод, вполне годный к употреблению.

Много дней и ночей мы с Кешей вынашивали могучий замысел, понимая свою вселенскую ответственность перед Дедом Морозом. Кеша такое выдумывал, я просто уверена была, что это не пройдет. Например, как Дед Мороз появился на свет: дескать, ужасно давно приполз на устюжскую землю бескрайний ледник. А когда уполз, оставил на огромном гранитном камне, спящего крохотного старичка с белой бородой в шубе и шапке…

Я говорю:

– Опять у тебя герой с самого начала спит беспробудным сном, так что его никто не может растолкать для великих свершений.

– Его разбудит Синичка! – ярился Кеша. – Она окропит старика живой водой!!! Он еще принесет большую пользу Матери-Природе! А пока дед спит – на Земле творится неразбериха!

– Но почему, черт возьми, он таких неканонических размеров?!

– Он выйдет в чисто поле, дура! – заходился Кеша. – Но никто его, крохотного, не заметит. Тогда ударит он посохом о землю, так что звезды задрожат, и вырастет на глазах!!!

– Не очень-то бесчинствуйте, – говорил мальчик, видя, как накаляются страсти. – У этого мифа есть своя правда.

– Не беспокойся! – задиристо отвечал ему Кеша. – Замок Деда Мороза никто не разрушит!

– Когда разрушат замок Деда Мороза, – грозно предупреждал мальчик, – Земля расколется и люди посыплются как горох!

– Ой, – вздыхала я, – наверное, им надо что-то более хрестоматийное.

А Кеша слышать ничего не хочет, до того растворился в образе!

Махнет рукой – снег идет, махнет другой – иней из рукава.

Ладно, мое дело маленькое. Его футуристические идеи я отливала в формы седых преданий, удерживая равновесие между выраженным и сокрытым, как будто это был вечный текст, до потопа надиктованный свыше и вписанный в скрижали. И диктовал его чуть ли не тот же голос, что и пророку Моисею на горе Синай.

О, какое вышло сказание – нет, это была песнь. А когда затихли ее последние аккорды, и мы с Кешей перевели дыхание, буквально в тот же миг – вот что удивительно! – с телефонным звонком на нас обрушился некий персонаж по фамилии Леонов-Раков:

– Хотя все развели великую конспирацию, – вкрадчиво сообщил он, – просочились слухи, что вы написали биографию Деда Мороза. Я предлагаю контракт: назовите сумму. Курьер привезет вам конверт. А вы ему передайте рукопись.

– Но у меня договор с правительством Москвы…

– Устный?

– Да.

– Забудьте о нем: в короткие сроки это выйдет в роскошном переплете с золотым обрезом, огромным тиражом, двадцать процентов от стоимости книги – вам. Елка в Лужниках, Елка в Кремле, в Великом Устюге – Елки по всей России будут разыгрываться по вашему сценарию. Это отдельная статья оплаты. Ваши доходы будут непрерывно возрастать. Баннеры на Тверской, журналы на обложках, газеты на первой полосе дадут ваш портрет – в санях, запряженных тройкой с бубенцами – рядом с Дедом Морозом. На здании «Известий» бегущая строка, знаете? Там крупными буквами побежит ваше имя. Диктуйте курьеру адрес. Я передаю ему трубку.

– Стоп, – сказала я, собравшись с духом. – Это невозможно. Да, у меня с мэрией устное, но джентльменское соглашение. И потом, я получила аванс.

– Сколько вы получили? – Леонов-Раков усмехнулся. Черт его дери, он был неограничен в своих возможностях по части освобождения от излишков капитала. – Мы им вернем эти гроши.

– Умоляю, не искушайте, – сказала я. – Нет, нет и нет! Это мое последнее слово!

– Дело хозяйское, – сказал Леонов-Раков. – Держу пари, они вас обманут.

– Кеша, – говорю я ослабевшим голосом. – Нам предложили за нашего Деда Мороза денег – гораздо больше, чем прилично иметь русскому интеллигенту. Но мы ведь не торопимся сбыть его с рук?

– О нет, – ответил Кеша с видом заносчивых ковбоев сэра О’Генри. – Я бы не хотел, чтобы наше богатство стало непреодолимым и угнетающим.

Верные слову, неподкупные, движимые чувством истины, добра и красоты, мы отправились в мэрию. Легко было у нас на душе. Так рыцари Круглого Стола возвращались в Камелот, испытав тысячу опасностей и совершив немало подвигов во славу своих прекрасных дам.

При большом скоплении номенклатурных работников я огласила великий миф, рожденный всемогущим Кешиным воображением. Весь комитет общественных и межрегиональных связей правительства Москвы сидел, не шелохнувшись, едва дыша, пораженный эпическим размахом этого нечеловеческого сказания.

Когда же чары спали, руководитель уникального проекта, связанного, кстати, с наступлением третьего тысячелетия, Лолита Юрьевна Кирхнер, торжественно приняла рукопись, по-мужски пожала мне руку и пообещала с нами созвониться, как только что-то будет известно.

Наконец я могла вновь предаться спасительному самосозерцанию. О, это мое любимое занятие, я просто чудовище, которое может сорок восемь часов в сутки просидеть на стуле, глядя на горящую елку, съев колоссальное количество шоколадных конфет. В конце концов мы снова могли собраться за антикварным столом «Анаконда» и поднять чарки за здоровье Риты и Серафима, а также за преуспеяние нашего дела.

Последнее время, пока у нас в кузнице не смолкал стук молота по наковальне, званые обеды для святого семейства были отложены до лучших времен. То банку щей, то жареного окунька Фима перехватывал у нас прямо в метро, на всем скаку.

– Если вам некогда, – говорил он, – можете послать суп с машинистом электропоезда. А я буду стоять на своей станции и спрашивать у каждого машиниста: «Вам не передавали кастрюлю супа?..»

Серафиму назначили уколы для поддержания сердечной мышцы. Кеша в этой области большой специалист. Он у себя на Урале окончил курсы медсестер. Фима зовет его к себе, а Кеше некогда.

– Пускай Фима сюда придет, – говорит, – я ему поставлю укол.

А Серафим:

– Пускай в метро поставит! Я его не задержу, раз он торопится. Мы договоримся, во сколько и где встречаемся, какой вагон, передняя или задняя дверь, и когда он подъедет, я уже буду стоять на платформе со спущенными штанами. Ему даже из вагона выходить не придется. Кеша делает укол. Двери закрываются. Я надеваю штаны, а вы едете дальше.

Фима вел бои на трех фронтах: мало того, что он обладал реальным капиталом, бережно хранимым в сберегательном банке, он все с большим энтузиазмом экономил.

Рита рассказывает:

– Фима прочитал в газете, что на «Войковской» пенсионерам по купону, вырезанному из этой газеты, можно купить «Спрайт» со скидкой – не за восемнадцать рублей, а за тринадцать! Фима вырезал купон, ехал-ехал на другой конец Москвы, возвращается домой – тащит «Спрайт» с торжествующей улыбкой, смотрит – во дворе он просто по тринадцать!..

Серафим даже предпринял попытку осуществить дружеский заём у моего приятеля Толика.

Толя – географ, но занимается любыми глобальными проблемами. Он собирает разные прекрасные идеи, чтобы спасти мир. И к нему эти идеи стекаются со всего света. Вот есть идея сделать стройматериал из торфа. Торф прессуют, и получаются кирпичи. В доме из таких кирпичей хорошо сохраняется тепло, курсирует воздух, и в этом здании сами собой погибают дизентерийные и туберкулезные палочки.

– Торф – без ничего! – радостно говорит Толик. – Аурация, ионизация – и все от торфяного кирпича.

Другая идея – нефть транспортировать не по трубам, а превращать ее в твердый сгусток пены, резать на куски и в виде плота отправлять по океану – а потом обратно плот превращать в потоки нефти путем химических реакций.

Третья:

– Давай снимем фильм, – говорит мне Толик, – о спасении племенных баранов, производителей тонкорунных овец в Ставропольском крае? Там идет засолонение почв – было восемнадцать видов травы, а осталось два. И вот, когда директор совхоза «Большевик» Чернецов рассказывал мне об этом, – а у него размер обуви сорок восемь! – он плакал. Давай про это?

Причем у него невозможно разобрать, где выдумка, где правда. Однако доподлинно известно, что дедушка Толика, профессор медицины Рябинин, участвовал в экспедиции Николая Рериха в Гималаи. Как нам рассказывал Толя, в награду за гималайский поход Рерих оставил Рябинину в Америке десять или пятнадцать тысяч долларов. Но тот ничего не смог получить, поскольку их экспедицию заподозрили в шпионаже.

– В Соединенных Штатах до сих пор, – уверял меня Толик, – существует рериховский счет полувековой давности! Если бы твой отец Серафим помог мне добыть эти сокровища, я бы с ним поделился.

У Серафима огромные связи. Его соученик по Институту международных отношений дядя Коля всю жизнь работал в Инюрколлегии.

– Серафим! – всякий раз говорил он при встрече, – если что нужно будет, обращайся в любой момент!

Но этот Коля умер. И хотя он не добавлял: «даже после моей смерти!», Фима решил, ну – ничего, Коля сорок лет там служил, наверняка его кто-то помнит.

Вот они приходят – Анатолий и Серафим – оба в красивых галстуках, импортных пиджаках, начищенных ботинках. Вахтер у них спрашивает:

– Вы куда?

И Серафим рассказывает ему эту трогательную историю.

Тот сначала не понял, в чем соль. А потом:

– Ах, Николай Владимирович? Конечно! И вызывает какую-то женщину.

Та:

– Что сможем – сделаем!

Приводит их к себе в кабинет. А у нее в раме под стеклом висит Колин портрет, где он так радушно глядит со стены, как бы говоря: «Ну, Фима, подумаешь, рериховский счет пятидесятилетней давности! Пара пустяков!»

Она завела «дело», пообещала, что его будут вентилировать светочи коммерческой юриспруденции, но, разумеется, на это уйдет несколько месяцев. Позвоните в сентябре…

– Нам надо было ответить, – шутил потом Серафим, – «Ах, в сентябре! А пока у вас не будет долларов сто? Нет? Ну, тогда рублей десять-двадцать. А то мы поиздержались. А вы, когда достанете, оттуда заберете…»

Не все получалось взять кавалерийским наскоком, особенно такие вещи, которые граничат с вымыслом, но Серафим при этом нисколько не лишался гражданского и всадничьего достоинства.

– Молодость знает только грусть, старости известно все, – говорил он, заматеревший во днех, насмешливо прищуриваясь.

Когда я стала свободным художником, Фима не дрогнул, только увеличил ренту. А когда у нас в доме свободных художников прибыло, Фима так и ахнул вслед за Максимом Горьким:

– С кем вы, мастера культуры??? А потом ответил себе изумленно:

– Все мастера культуры почему-то – со мной!

И устроился на вторую работу – читать лекции в Университете. Как будто за этой юношеской бравадой явственно маячила моя грядущая растерянность перед любым мало-мальски серьезным поворотом судьбы. Лавируя среди скалистых фьордов, словно ладья с облепленным ракушками днищем, Серафим безошибочно вел своих аспирантов к ученой степени, какими безнадежными экземплярами они бы ни казались.

Он все от меня терпел, любые выходки. Одно его нервировало – мое разгильдяйство. Иной раз Фима прямо на гекзаметр переходил от негодования. Как-то мы с ним договорились встретиться около Театра Ермоловой. Там шел спектакль по пьесе Теннесси Уильямса в переводе друга Серафима – Виталия Вульфа. Виталий Яковлевич выходит на улицу раз, второй, меня все нет, Фима злится, я опаздываю на полчаса по техническим причинам; короче, наш поход в театр полностью провалился. Издалека завидев меня, Серафим, словно Зевес на вершине Олимпа, вытянул длань и громогласно произнес:

– К чему привел богемный образ жизни —
Вне времени, пространства и зарплаты?

Перед Новым Годом нас с Кешей честь по чести пригласили в мэрию, сказали, что мы можем получить «Житие Деда Мороза» в опубликованном виде.

Рита звонит, возбужденная, спрашивает:

– А сколько вам за это заплатят? Я говорю:

– Давайте-ка не будем обсуждать такие вещи по телефону. А то, неровен час, кто-нибудь прослышит, что мы собираемся покупать квартиру, в стране напряженная обстановка, а сумма все-таки порядочная.

Кеша побрился, спрыснулся одеколоном, мы оба шагали в приподнятом настроении – два славных мыслителя, радостные в размышлениях и благоухающие добродетелями.

– Хорошо, что мы не соблазнились на предложение Леонова-Ракова! – говорил Кеша. – Я даже горжусь, что оказал поддержку правительству Москвы. Ведь это наш город, в котором мы живем. Ты в нем родилась, а я обрел надежное пристанище. Здесь я встретил свою любовь!..

– Даже не одну, – заметила я. Но Кеша не снизил пафоса.

– Да, Житие Деда Мороза – дело исключительной государственной важности! – воскликнул он. – И тут не место частному капиталу и мелким предпринимателям! Пусть мы получим всего три тысячи долларов, а не пять, как нам заплатил бы Леонов-Раков. Но, если наш город терпит временные трудности – мы их разделим с ним. И с тобой.

Такие вел благодушные разговоры.

И вот мы заходим в наиглавнейшее здание Москвы, и нам в бюро пропусков протягивают конверт. А в нем невзрачная тоненькая брошюрка, информационный бюллетень, методическое пособие, где – ой, мама моя! – куча домыслов про этого бедолагу Деда Мороза, инфантильных по содержанию и графоманских по форме. Детский лепет сменялся дидактическими наставлениями, и среди всей этой чепухи отчаянно дрейфовал в таких трудах и муках нами рожденный миф, весомый, словно кит, неведомо какими путями случайно заплывший в Темзу.

Конверт пуст. Пропусков нам никто не заказал. Это было красиво и просто, как всякое подлинно великое жульничество. Я ощутила позыв к риторике и набрала телефонный номер Лолиты. Трубку взяла секретарь. Естественно, ни автора идеи «уникального проекта», ни ее разработчиков нам уж больше не суждено увидеть и услышать.

– Где гонорар? – я спросила.

Лолитин секретарь взялась со мной объясняться тоном эксплуататора, столь изобретательного по части угнетения рабочего класса, что я поняла без лишних слов: его поделили между собой многорукие и лукавые составители с методистами.

– Позовите Лолиту Юрьевну!

– У нее заседание, – мне ответили хладнокровно.

– Тогда передайте, – сказала я неторопливо, чувствуя, как фиаско огнем жжет мое сердце, – что к ней никогда не придет Дед Мороз.

И тут случилась непредвиденная вещь, которую не объяснишь нормальной житейской логикой. Моя собеседница, судя по металлическим ноткам в голосе, не склонная к поэзии и мечтательности, вдруг застонала, как подстреленная птица:

– Да как вы смеете такое говорить? Да как у вас язык-то повернулся? Неужели возможно такое пожелать человеку?

Ей оставалось только крикнуть – и этот крик без всякого телефона упал бы в лестничный пролет и долетел, разбившись вдребезги, до бюро пропусков – мол, я нарушила десятую заповедь, касающуюся худых помыслов и пожеланий. Так она, бедная, ругалась и возмущалась, что стало ясно: эта женщина верит и надеется – до сих пор.

В величественном молчании мы возвращались домой, восстанавливая исходный прежденебесный порядок, а также свободную циркуляцию животворящего ци. Ни подавленности, ни разочарования – на меня это даже произвело бодрящее впечатление.

Дома Кеша лег на диван, положил ногу на ногу и сказал:

– Принеси мне сыра и бутылку!

Я пошла в магазин, купила вина, сыра и торт «Медовик с халвой», но то ли его в магазине и оставила, то ли по дороге потеряла – в общем, прихожу, а торта у меня нет.

Кеша вскочил, оделся, побежал в магазин и купил еще один торт, точно такой же.

– Ты спас нас от страшного разочарования, – сказала я.

– Это единственное, чего мы не можем выдержать – разочарования, – говорит Кеша. – Так мы на все клали, но разочарование для нас просто невыносимо.

Мальчик приходит:

– Где сосиски? Колбаса? Все какая-то еда для одухотворенных личностей!

Что я могла ему ответить? Сынок, наш с папой начальный капитал истаял, как мартовская льдина? Это было начертано у нас на лбу, мне даже Майя внезапно преподнесла две замороженные курицы. Я ей хотела отдать деньги, а она:

– Я что, не могу подарить своей соседке двух дохлых кур?

И ее муж Марк – видит, мы с Кешей какие-то квелые, принес нам китайский зеленый чай.

– Возьмите, – говорит, – чай с женьшенем. У меня и так по утрам стоит. Как встанет утром, так до вечера и не опускается. Мой дедушка пил все время такой чай – не хотел до девяноста лет расстаться с этим состоянием.

– Давай поскорее сюда свой чай! – сказала я лучезарно.

– А мы не боимся этого! Того, что волнует Марка, – меланхолично заметил Кеша. С нашими катастрофическими провалами, которые подстерегают всякого смертного, он вообще запечатал свой нефритовый стебель до лучших времен.

– Дуэт «Минус пять тысяч долларов»?! – дружелюбно окликал нас мальчик, уходя утром на работу. – Сидят со своими бездонными взглядами – чаи гоняют, смотрят в небо? Такое впечатление, Марусенька, что у тебя есть слуга. А его нет. Поэтому ни позавтракать с вами как следует невозможно, ни пообедать, ни поужинать. Откуда у тебя такие барские замашки? И этот тоже – барчук. Спросили бы: ты не голодный? Раз-раз, какой-нибудь, я не знаю, омлет… Куда там! Только снизойдут – чайник под фильтр засунут. Но тут же о нем забудут. И вспомнят, когда пойдут вечером чистить зубы. А мусорку сверху положат пакет на пакет, чтобы запах блокировать… Так вы всех богов распугаете, к которым обратились за финансовой поддержкой.

– Ерунда, – отвечала я. – То, чем мы с Кешей будем благословлены – явится через любовь, равновесие, мир. Силой своего всеобъемлющего сострадания Кеша привлечет к себе внимание Великолепного Вселенского Правителя – помощника живых существ. Но сейчас вокруг нас должна быть чистая моральная атмосфера, исключающая нетерпение, стремление, достижение или обладание…

– Нет, я прямо не верю, что правительство Москвы могло вас облапошить, – названивала по телефону Маргарита. – Оно до того трогательно заботится о ветеранах. Мы только и бегаем с Фимой за подарками. Как раз к Новому году в мэрии трубили сбор ветеранов. Мне дали пакеты с провизией. Спускалась по лестнице, обогнала двух старичков. Оборачиваюсь – Царица Небесная! Лежат оба, причем так переплелись, сумки с подарками от Лужкова валяются, один в очках, другой без очков. Я удивилась: бутылки водки свои они еще не могли выпить чисто физически. Оба аккуратненькие, в галстучках, с орденами. Тихо лежат и поглядывают по сторонам. Я кинулась к ним со всех ног…

На этот раз в мэрию Рита ходила одна, поскольку в начале января Серафима положили в больницу. Последнее время у него прихватывало сердце. Потом он расстроился, что кассирша в магазине, когда он забыл взять подсолнечное масло, крикнула ему:

– Дедушка!

– А я иду себе, – горестно повествует Фима, – даже внимания не обращаю. Меня ведь так никогда никто не звал…

Она кричит:

– Дедушка! Возьмите свое растительное масло!!!

– А если бы я был с девушкой??? – И Серафим воздевает руки к небу.

Мальчик выдал ему в больницу мобильный телефон, и мы велели Фиме время от времени оттуда подавать признаки жизни. Вот он звонит Рите, докладывает, что он ел, как спал.

– И вдруг, – рассказывает Рита, – быстро и деловито попрощался со мной, а с кем-то поздоровался медовым голосом, каким он обычно поздравляет женщин с Восьмым марта.

Фима не знает, как отключать телефон, а Рита затаилась, не положила трубку.

– И тут, – говорит Рита, – послышалось шумное дыхание Фимы, как будто он кого-то… Я страшно разволновалась, вся превратилась в слух, ловлю каждый звук. Вдруг – незнакомый женский голос: «Дышите глубже, дышите, не дышите… Давление мальчишеское!..» Так я узнала, какое у Серафима давление! – строго закончила Маргарита свой рассказ.

К Новому году мы забрали Фиму из больницы. Погода ужасная, днем дождь, ночью обещали мороз, гололед. Все переживали, как Рита с Фимой до нас доберутся. Хотели сами пойти к ним праздновать, но они категорически отказались.

– В крайнем случае, – надменно сказала Рита, – мы сможем доползти на четвереньках.

Кеша:

– Ну, это обратно. А – туда?

Не нарушая традицию, мы собрались у нас дома. Главное, у меня привычка – к праздникам впрок заготавливать сувениры. Мальчик мне тогда еще говорил:

– Ты, я вижу, заранее тащишь из магазина канцелярские товары и унитазные щетки в красивой упаковке, срывая ценники?.. А я вот чего боюсь: меня Тася раскрутит на дорогостоящие для вас подарки, а вы мне надарите разной ерунды. Я ей говорю: «Пойми, у нас не принято вручать ценные дары. Все обходятся каким-нибудь „Туалетным утенком“ или стиральным порошком…» А она на меня смотрит и не верит!.. Вот ты, Кеша, – встревоженно говорит мальчик, – что собираешься мне подарить?

Продолжить чтение