Читать онлайн Как Манька Сорванец душу дьяволу продавала бесплатно

Пролог

Слёзы душили. Гнетущая тишина и непередаваемая, невыносимая боль в груди заставляла сходить с ума и молить Господа о пощаде. В чём она, маленькая, похожая на вихрастого пацана женщина виновата? В том, что не такая, как все? Да, бабы в их селе надевали по выходным платья и сарафаны, и туфельки на каблучке, и цветастые платочки, и лишь она одна, Манька Рукавица, носила перешитые дедовы брюки и плотные мужские рубахи.

Да потому что неудобно в юбке ни мотоцикл оседлать, ни на дерево залезть, ни картошку из соседского погреба вынести. А как в платье утюги чинить? Да никак! Ни гвоздь в стену забить, ни забор поправить, а свинью зарезать тем более не выйдет. Особенно, когда свинья соседская, и действовать нужно стремительно.

– Я хочу нормальную бабу, – сказал ей по утру муж Петя, – А ты, Маня, как мужик. Я с тобой не живу, а во всём соревнуюсь. Надоело. Хочу, чтоб моя жена дома сидела: борщи варила и пироги пекла, а не шлялась ночами по колхозам в поисках металлолома. Где это видано, чтобы баба себе мотоцикл из ржавых запчастей собирала? Кулибин ты, а не женщина, – он быстренько закинул свои нехитрые пожитки в походный рюкзак и ушёл, оставив Маньке и деревянный дом с перекосившейся крышей, и загаженное куриным навозом подворье, и заросший сорной травой сад.

Манька была редкостной засранкой, а Петя и вовсе к работе не стремился, и единственное, что более-менее хорошо у них шло – это самогоноварение.

Манька тонко и жалобно заголосила, срываясь на пронзительный, полный боли и ненависти визг. При всём своём хулиганском характере, женщиной она была ранимой, и к любимому мужу успела прикипеть всем сердцем.

– Хряк! Хряк толстокожий, будь ты неладен! – вопила она, вырывая из своей чумной головы и без того негустые русые волосы, – Чтоб тебя, чтоб! И зачем я тебе, Петька, поверила, ведь знала же, что ходок из ходоков?!

Внезапная догадка заставила её притихнуть, а потом выбежать из пахнущей дрожжами и брагой избы в грязный, плотно заросший сорняком двор, хлюпая худыми галошами.

Женщина бросилась в свою убогую летнюю кухню и остановилась перед керогазом, на котором они с вероломным муженьком варили свой знаменитый на всё село самогон.

– Змеевик спёр, стервец! Новый змеевик. Ах, ядрёный хрен, чтоб ты сдох! Как жить-то теперь? Как жить? – неистово орала безутешная хозяйка, когда на крики подоспела одна из её закадычных подружек Вероника Попова.

– Мань, чё орёшь? – спросила та, пряча светло-карие глаза. По правде говоря, Панова пришла к Рукавице не просто так, а с целью разведать обстановку. Манькин неверный Петька к ней с прошлогодней весны похаживал, а теперь, с какого-то перепугу, планировал плотно обосноваться. Только ладная и пригожая Вероника своего мужика из мест лишения свободы ждала и красивому, но ленивому Петьке была не больно рада. Если дойдут до её хмурого мужа-сидельца пикантные слухи про их с Петей чудесные шашни, то мало не покажется ни изменщице, ни её любезному другу – муж у Поповой мужик серьёзный и юмора совершенно не понимает. Шутка ли, у человека вторая ходка и снова за мордобой.

– Чё-чё, огурец через плечо, – сплюнула Манька на земляной пол по-мужски, но тут же по-женски горько всхлипнула, – Бросил меня Петя, вот чё. Обозвал Ку-ку-ли… Мужиком каким-то, будь он неладен, и ушёл от меня, сволота подзаборная. Узнаю, кто приютил, убью, – она скосила глаза, как будто что-то заподозрила, развернулась и пристально на Веронику глянула, – Знаешь чё-нибудь про Петьку? Говори сейчас. Всё равно люди доложат, – Манька сдвинула свои густые, неухоженные брови и стала лет на десять старше, – Я, между прочим, от Петьки ребёночка жду.

– Ребёночка? – Попова нервно сглотнула, делаясь красной, как варёный рак. Мысли в её голове совсем запутались, и единственное, что имело сейчас значение – это выдворить ненужного ей, блудливого лентяя Петьку обратно, – Понятно. Разузнаю, и всё тебе расскажу. Я ж завсегда с тобой. Ты – лучшая моя подруга.

– Ага, подруга. Знаю я про ваши с Петькой свидания, – вырвалось у обиженной Маньки краткое, как приговор, и тихое, как шум камыша, – Не удивлюсь, если он сейчас у тебя отсиживается. Только не быть вам вместе, поняла?

– Тише-тише, Маня. Чё говоришь-то? Не было у меня с твоим мужем ничего и никогда, а то, что люди, как собаки, брешут, то их вина и преступление, – Панова побледнела. Про её закадычную приятельницу Рукавицу разные слухи по селу ходили – Манька была бабой решительной и хулиганистой, могла и до поножовщины докатиться, – Вот-те крест, – перепуганная Вероника смело и быстро перекрестилась. Добрый и мудрый Бог простит её за обман – он людей любит, а злопамятная Манька Рукавица пощадит едва ли.

– Ну, ладно, – согласилась Манька понятливо, – У тебя муж на зоне сидит, он тебе измены не простит – ты трусливая и нежная, как не ягнившаяся овца, мужика у меня уводить не решишься. Сходи, разузнай, чё и как, и мне потом всё, как есть, расскажешь, без утайки, – произнесла она примирительно и тяжело вздохнула.

Вот, Манька, вот, сивая коза. Как же так? Вроде бы снизошла и поверила, но по личности Вероникиной грязными подошвами прошлась, как по колхозной бахче. Гордая Попова вскипела, словно электрический самовар, и вылетела со двора вон, с твёрдым намерением выгнать чужого мужика-провокатора из своего уютного кирпичного дома взашей.

Манька осталась одна, наедине со своей горючей женской бедой, и хотела было снова расплакаться, как в дверь громко и нахраписто затарабанили.

– Манька! Ты дома, не? – вопили со двора пьяным мужским голосом, – Сколько можно над честными людьми измываться? Выйди, скупердяйка, хочу в глаза твои бесстыжие глянуть.

– Чё надо, бригадир? В челюсть хочешь? – Рукавица распахнула дверь с ноги, впечатывая ту в чей-то наглый лоб.

– Э, ты чего дерёшься? – плюгавый и лысый, как женская коленка, мужичок схватился за ушибленное место, растеряв весь свой боевой задор и неуёмную храбрость, – Мань, дай бутылочку в долг, очень надо, – заблеял он жалобно и униженно, – Ну, Мань!

– Не дам, – отрезала Рукавица решительно, – Пока прошлый долг не отдашь, не дам. Я, между прочим, беременная, мне деньги на приданое младенцу нужны, – по правде сказать, мысль о беременности пришла ей в голову совсем недавно, когда они с Пановой объяснялись. Подружка именно таким образом женила на себе своего уголовника: сказала, что в положении, тот и клюнул. Дети – самый древний способ манипуляции мужским сознанием, и уйти от беременной жены общество Петьке не позволит.

– Беременная? Ой, радость-то какая! Маня, курочка моя, как же я за тебя рад. А я смотрю, чё это твой Петька с утра пораньше во дворе Пановых ошивается, а оно вона чё: творожком хотели разжиться? Тебе же теперь творог надо есть. Моя благоверная, когда Ванькой ходила, творог тоннами жрала.

– У Поповых? – Манька зло насупилась, – Ну, да. У Вероники творог вкусный. И молоко жирное у гадюки, – процедила она сквозь стиснутые зубы.

– Эту новость надо обмыть, – обрадованно кивнул мужичонка, – Моя любимая соседушка беременная, вот радость так радость.

– Иди отсюда.

– Да пошла ты.

Вот дела. У Вероники Поповой её блудный муженёк отсиживается? Ну, подруга. Ну, змея. Затем и приходила вертихвостка симпатичная: обстановку вынюхивать. Ну, Вероника. Ну, шалопайка бессовестная. Так и знала Манька, что добрые люди правду говорят: пока муж-хулиган на зоне баланду хлебает, гуляет разбитная Панова направо и налево без размышлений и чувства вины.

– Ну, я вас устрою, бедолаги. Пожалеете, что на свет родились, – усмехнулась Манька Рукавица, ехидно шмыгая носом, и принялась думать думу. Ну, а как не думать, как не размышлять? Месть – это не хухры-мухры, тут коварство нужно и трезвая голова. Устроить мордобой каждый дурак может, а тонко и изощрённо отомстить способны лишь единицы.

А поздно вечером вернулся домой её славный Петя, смурной и сильно пьяненький, повалил со стола эмалированную кружку, опрокинул деревянный табурет и завалился в тёплую постель к верной жене под бочок, захрапев на всю хату, как зерноуборочный комбайн.

– Запереться забыла, – посетовала Манька тихонько, глядя сухими глазами в темноту, – Снова надо к подворью Ужицких идти, а там всё шиповником колючим заросло, к погребу не подобраться. Ух, Петька, сукин ты сын! Да поможет мне Бог. Или НЕ Бог.

Глава 1. Манька Сорванец

В ту пору сирота Манька Волкова, прозванная за свой хулиганистый нрав и уголовное поведение Сорванцом, отметила своё двадцатилетие. Воспитывал её дед-вдовец, молчаливый и не склонный к проявлениям нежности человек, и видимо поэтому назвать Маню девушкой можно было с большим натягом: бритый затылок, замызганная мазутом тельняшка и сидевшие мешком штаны сбивали с толку всех, кто видел Волкову впервые, и лишь по-девичьи нежная кожа, тонкая шея и пушистые ресницы заставляли слегка задуматься. Парень? Слишком высокий тембр голоса, слишком тонкие запястья, едва заметная за мешковатой одеждой грудь и полное отсутствие растительности на лице позволяли в этом усомниться.

Девчонка, но такая девчонка, что оторви и выбрось.

Кое-кто считал Маньку симпатичной и настоятельно советовал ей пересмотреть гардероб и отпустить волосы, но Сорванец была непреклонна – шнырять по чужим курятникам в юбке было неудобно. Всё село знало, что Манька подворовывает, но из уважения к её деду-фронтовику и родителям, героически погибшим несколько лет назад при тушении пожара на машинном дворе, закрывало на проделки местного Сорванца глаза. Бедную сироту жалели и спускали ей с рук многое, чем та бесстыдно и регулярно пользовалась. Главное, нужно было делать вид, что ничего особенного не происходит.

Подумаешь, у Иванцовых курица пропала, а из кухни Сорванца на всю улицу аромат куриного бульона стоит, хотя птицу та отродясь не держала. Иванцовы – люди понимающие, они бы и сами голодающую сироту угостили, просто не хотели подарком смущать. Пострадавшие молчат, а хитрой Маньке того и нужно.

Одно время Манька Волкова, с трудом окончившая восемь классов, подрабатывала сторожем в сельском магазине, но после пропажи двух ящиков портвейна была с работы уволена. Сам председатель сельсовета провёл с Маней беседу о моральном облике коммуниста и вреде бытового пьянства, но на юную воровку это повлияло мало. Сезонный труд много денег не приносил, а питаться нужно было ежедневно.

Нехозяйственная и воровливая Манька, тем не менее, была одарена золотыми руками: починка любой бытовой техники давалась ей интуитивно, благодаря любознательности и тяге к такого рода деятельности. Как ни странно, безалаберная в повседневной жизни девушка выполняла свою работу старательно и ответственно, даже с некой любовью к поломанным вещам, поэтому конкурентов у неё в посёлке не было. Дружной гурьбой соседки носили Маньке сломанные утюги, электрические плиты и сепараторы, оставляя в награду за профессиональный подход молоко, сыр, засоленное на зиму мясо, картошку и разнообразные закрутки.

Жила Манька Сорванец в некогда уютном родительском доме, давно обросшем, из-за её нелюбви вести домашнее хозяйство, бурьяном и колючим кустарником. Изредка плодоносящая яблоня и усыхающее тутовое дерево были Манькиным садом, а три куста дикого паслёна – огородом. Из домашней живности у неё прижился лишь огромный, не весть откуда взявшийся рыжий котяра, такой же вор и хулиган, как и сама хозяйка.

Парня у двадцатилетней Маньки никогда не было – некогда ей было об этом нужном деле задуматься, а сентиментальные и неприличные рассказы более опытных подружек смешили и смущали.

В ту ночь на окраине села случилось ожидаемое несчастье: померла Прокофья Ужицкая, девяностолетняя старуха с крутым и неуживчивым характером. За глаза односельчане называли неприветливую Ужицкую ведьмой, но не потому, что та колдовала, а потому что злющую бабку никто в посёлке не любил. Поговаривали, что в огромном погребе злобной старухи хранятся несметные богатства, и охраняет их сам Дьявол.

В Дьявола образованная Манька не верила, а в сокровища верить хотела, но залезть к Прокофье в погреб всё никак не удавалось, потому что коварная старуха страдала бессонницей и ночами прогуливалась по своему двору с охотничьим ружьём. Заряжено ружьё или нет, умная Сорванец проверять не решалась, но, судя по тому, какие проклятья летели из беззубого рта Ужицкой вслед проходящим мимо добрым людям, пороха в пороховницах бабки Прокофьи хватало с лихвой.

Соседки, заметившие, что подворье активной, склонной к сквернословию и человеконенавистничеству старухи весь день пустует, забили тревогу, посовещались с председателем сельского совета и на закате дня зашли дружной гурьбой, в сопровождении фельдшера, в пропахший кислым молоком и тухлятиной дом. Как и ожидалось, Ужицкая, неподвижно лежавшая в своей кровати на высоких подушках, преставилась. Мудрые женщины немного поохали и попричитали для приличия, но горько плакать по покойнице никто из них не стал.

Ружьё, валявшееся на полу, изъял председатель, а фельдшер, осмотревшая труп, растерянно развела руками – мол, то ли старуха от старости померла, то ли болела чем, без вскрытия не разобраться. Гневливая и сварливая Прокофья Ужицкая, упокой Господь её душу, никогда к врачам не обращалась, потому что славилась своим нечеловечески крепким здоровьем.

– Может, даже уголовное дело, – робко предположила фельдшерица, виновато пожав плечами.

– Чур тебя, Антонина, – испугался председатель, с опаской глядя на ружьё, – Звони в милицию.

Милиция прибыла минут через десять в лице небритого и сонного участкового, но признаков преступления тот не усмотрел и решил отвезти тело на экспертизу. По горячим следам усопшую Прокофью отправили в районный морг для установления причины смерти, а дом на какое-то время оцепили.

Очень скоро выяснилось, что недобрая бабка померла от старости. Но что делать дальше? Кто будет «ведьму» хоронить?

Никто возиться с бездыханным телом не хотел, и, после недолгих обсуждений, было решено отыскать бабкиных родных, чтобы возложить все хлопоты на них.

Маньке вся эта суета была интересна мало. Единственное, что её волновало – это монументальное строение из красного кирпича, утопающее в розовых цветах безжалостно колючего шиповника. Бабка Ужицкая любила эти травмоопасное и неприветливое, как и сама она, растение и просто обожала настой из красных ягод. Некоторые поговаривали, что именно из-за этого настоя здоровье девяностолетней Прокофьи долгие годы было отменным, но привлекал Сорванца, конечно, не шиповник.

Погреб – вот Манькина цель. Он уже давно сводил двадцатилетнюю Маньку с ума, заставляя бредить несметными богатствами и невероятными возможностями. Для чего нужен такой огромный погреб, если ничего толкового в нём не хранить? Что там? Закрутки? Картошка? Или винный склад? А может похищенное в лихие послевоенные годы имущество зажиточных граждан? Ныне покойный дед Ужицкий характером своей гадкой супруге уступал мало – за ним много тёмных, дурно пахнущих делишек водилось. Прямых доказательств не было, но люди зря говорить не станут.

Поговаривали, что не просто так эта нелюдимая супружеская чета на закате жизни здесь, на самом отшибе посёлка, осела. Может, скрывали что-то? Или от кого-то убегали?

От юношеского любопытства у Маньки даже голова закружилась и спина вспотела, когда краем уха она подслушала, о чём разговаривают бабы на почте. У Ужицких в городе какая-то дальняя родственница обнаружилась, прямая наследница, ей и решено было сообщить о происшествии посредством телеграммы.

Наконец-то подворье Ужицких опустеет – а то снуют туда-сюда все, кому не лень – вынюхивают что-то, никак Маньке Сорванцу к заветной цели не подобраться.

Сорванец на почте часто околачивалась – дружила с молодой помощницей почтальона, а сама прислушивалась и мотала на ус: кому пособие по инвалидности пришло, кому пенсия, кому родственники деньгами помогли. Бесценная информация. И сегодняшним июньским утром ей сама удача улыбнулась: соседки будут ждать законную наследницу, и вряд ли кто-то из них посмеет ночевать в чужом доме. Кто знает, какая родня Ужицких на характер? Может, ещё хуже Ведьмы?

Тот самый вход в погреб, который тёмными ночами не давал бедной Маньке спокойно спать, некоторое время будет свободен! Главное, никак свою заинтересованность не выдать, а ночью по-быстрому отогнуть старые, насквозь проржавевшие проушины и влезть в святая святых без хозяйского приглашения.

Еле-еле дождалась Манька Сорванец ночи, сложила в свою походную сумку связку собственноручно изготовленных отмычек, плоскогубцы, гвоздодёр и всякое разное по мелочи. Не забыла и пару мешков из плотной мешковины – больше двух она, худая и маленькая, всё равно не утащит. Вот, если бы где-нибудь мотоцикл раздобыть, было бы идеально. Сорванец мечтательно закатила голубые глаза к потолку, тяжко вздохнула, тихонько помолилась и отправилась с Божьей помощью на своё опасное, подсудное дело.

Глава 2. Петька Рукавица

Если б и появился у них на селе другой первый парень, то Петька Рукавица затмил бы и его – таких пригожих парней в их краях отродясь не рождалось: широкоплечий, высокий, темноволосый, красивый, с озорной белозубой улыбкой и болотно-зелёными глазами Петя был мечтой всех незамужних девушек округи, но не гнушался крутить любовь и с несвободными, взрослыми женщинами.

Этим летом Петьке исполнялось двадцать пять, но женить его, ветренного и своенравного, на себе никому из местных барышень до сей поры так и не удалось, поэтому проживал Рукавица с матерью-вдовой. Петина мама была женщиной мягкосердечной, в пригожем сыне души не чаяла и позволяла тому месяцами нигде не работать и сутками напролёт гулять. Добрая женщина отчаянно надеялась, что Петька влюбится и остепенится, и тот, хоть её надежд и не разделял, регулярно мамину мысль эксплуатировал.

– Ой, мама, какая же Ольга Колесникова – умница и красавица. Наверное, её в жёны возьму, как думаете? – спрашивал хитрец у матери, зная, что та терпеть не может легкомысленную Колесникову.

– Петя, да какая же это умница? Дура набитая! Лицо смазливое, а репутация никуда негодная. Пошла в степь корову встречать, а сама с пастухом спуталась, зачем тебе жена гулящая? – вздыхала мама, осуждающе покачивая головой.

– Ваша правда, мама, – делал вид, что расстроен, Петя, – А ведь Ольга мне нравилась. Глаза у неё красивые и печальные, а походка какая горделивая.

– Бедный мой сыночек, не переживай, – успокаивала мама, – Найдёшь себе другую невесту, хорошую и честную.

– Да как же мне, мама, не печалиться, когда моё молодое сердце от жестокой боли остановилось?

– Ой, сыночек! Ой, Петенька. Давай я тебе своей фирменной настоечки на травах налью, грамм пятьдесят.

– Давайте, мама, только не пятьдесят, а всю бутылку – мне о-очень плохо сейчас. И, это… я сам себе налью. Не хочу, чтоб вы мою слабость видели.

Так и жили.

В ту злополучную ночь Петька Рукавица поджидал в тенистой роще возле дома покойницы Ужицкой свою давнюю любовницу Марью Парамонову, известную на всю область замужнюю вертихвостку. Муж у Парамоновой сильно пил и частенько неверную жену ругал, но Марья своего ревнивого тирана не боялась – заболтает его сказками да клятвами, уложит ночью пьяного в кровать и прочь из дома в густую, как домашняя сметана, темень. К Петьке. Ну, или ещё к кому – тут уж, кто первый подсуетится.

Ночь была безветренной, и тишина в округе стояла такая, что Петьке, не особо смелому человеку, стало страшно. Хуже всего, что взошла полная луна, а это природное явление не сулило ничего хорошего, ведь всем известно, что в полнолуние творятся самые страшные и странные вещи. Ещё и свежая покойница рядом, как на заказ – тело бабки Ужицкой дожидалось скорых похорон в доме за невысоким забором, всего в нескольких метрах от озябшего от тревоги и мыслей о вечном Петьки Рукавицы.

На пару мгновений взволнованному парню показалось, что с подворья Ужицких дурным запахом повеяло: разложением и могильным смрадом.

– Пф-ф…

Чтобы успокоить нервную дрожь, Петя плотно прижался взмокшей спиной к молодой берёзке, скрываясь в тени её пушистой кроны, как будто от кого-то прятался, брезгливо сплюнул и отвернулся в другую сторону. Метрах в пятидесяти от рощи виднелись кресты и памятники старого кладбища.

– Твою ж мать, – выругался парень, крепко зажмурив глаза, и тут же подпрыгнул от неожиданности и ужаса.

– Вот ты где, – прошептал кто-то влажным и громким шёпотом над его левым ухом, – Всю рощу прочесала, пока тебя нашла.

– Ай! – вскрикнул насмерть перепуганный Петька и завалился от шока на бок.

– Да это я, Петя, я! – круглое лицо Парамоновой склонилось над ним с заботой и интересом, – Испугался?

– Нет, конечно, чего мне бояться? – буркнул быстро взявший себя в руки парень, схватил женщину за тонкое запястье и увлёк её, горячую и желанную, в пахучую траву, – Иди сюда.

Пуговички на коротком Марьином халатике сами собой выскочили из петелек, и оказалось, что под халатиком на любвеобильной Марье ничего нет. Она живо справилась с ремнём на Петькиных брюках, умело расстегнула ширинку и, глупо хихикая, запустила холодные ручонки в самое заветное, уже начинавшее пылать пожаром сладострастия, место. Повеселевший Петька мигом забыл про свои полночные страхи, выскользнул из-под горячей любовницы, словно уж, и крепко обхватил её за талию, разворачивая к себе спиной и зарываясь носом в мягкие, пахнущие ландышем волосы.

– Петь, идёт кто-то.

Вот так и всегда: только ему, жадному до плотских утех и жарких развлечений, похорошело, как кто-то припёрся. Неприятная догадка заставила Петькино сердце похолодеть.

– Муж твой? – прошептал встревоженный Рукавица, проворно застёгивая брюки и собираясь дать дёру.

– Да не, кто-то невысокий, – Марья высматривала кого-то невидимого из-за берёзы, как заправский разведчик, – Не пойму, вроде пацан чей-то. Глянь, Петь!

– Ребёнок? Откуда тут ночью ребёнок? – Петька изо всех сил напряг зрение, пытаясь разглядеть нарушителя их с Марьей уединения.

По тропинке, метрах в тридцати действительно крался какой-то пацан в натянутой по самые глаза тёмной кепке и с огромной сумкой через плечо. Полная луна скрылась за облаком, и подробнее разглядеть мальчишку Рукавице не удалось.

– Сюда идёт, – констатировал он недовольно, – Давай затаимся, а то не хватало ещё, чтоб про нас с тобой по селу растрепал.

– Давай.

Через несколько секунд пацан с ними поравнялся.

– Манька Сорванец! – вскрикнул Петька, забывая про конспирацию.

– Ай! – взвизгнула застигнутая врасплох Манька и резко дёрнулась с места.

– Стой! – Рукавица был настроен решительно – на днях хулиганистая Сорванец поработала в их курятнике, но мать упорно не хотела с воровкой связываться. «Может, не она?», – пожимала добрая женщина плечами, виновато улыбаясь, – Стой, всё равно догоню! Опять по селу промышляешь, рожа уголовная? А ну показывай, что в сумке! Посмотри, Марья, что у воровки в сумке.

– Петя! – горестно вздохнула Марья Парамонова, недовольная тем, что любовник её выдал.

– Марья? О, какая такая Марья? Уж не Парамонова ли? А муж Марьи знает, что вы тут вдвоём в кустах околачиваетесь? – Маньке палец в рот не клади – Петькину оплошность она пустила в дело сразу.

– Ты мне зубы не заговаривай, – не унимался Петька, пробуя действовать нахрапом. На другую бабу он бы свои мужские чары пустил, а эту замызганную пацанку только силой мужского характера взять можно, – Показывай, что в сумке.

– Известно, что: помада и духи, я же девушка. А вот, чем вы здесь занимаетесь в темноте? – Манька хитро усмехнулась, – Неужто подарок Марьиному мужу готовите?

– Не твоё дело, – фыркнул Рукавица, озадаченно почёсывая затылок. Если Сорванец Марьиному мужу про сегодняшнюю ночь доложит, будет катастрофа. Тот разбираться не станет. Пропишет в челюсть разок-другой, хорошо, если зубы не выбьет, а терять ровные белые зубы Петьке очень не хотелось, – Гуляли, воздухом дышали, безо всякого злого умысла, а тут ты крадёшься, мы за тобой и пошли, – принялся он сочинять на ходу, но выглядели оправдания неправдоподобно.

– Вот и я гуляю. Ты же сам говоришь, что без злого умысла. Если вы с замужней Марьей ночами гуляете, то мне, незамужней, сам Бог велел, – рассмеялась Сорванец задорным смехом, – Может, я на свидание иду.

– Ты? На свидание? На кто на тебя такую позарился? – скинул Петька подбородок, издевательски присвистывая, – От тебя же соляркой за три километра разит.

Личико Маньки Сорванца заметно посуровело.

– Ой, ну что ты, Петя, к девушке пристал? Видишь, на свидание идёт. Я, честно говоря, так и подумала, что ты, Маня, на свидание пошла, – вступила в разговор Марья, пытаясь спасти ситуацию.

– Она? На свидание? – недалёкий Петька всё никак не успокаивался.

– Она, – подтвердила Марья, хватая Петьку за рукав и встряхивая, – Мне не спалось, я во двор вышла, а за воротами Петя. Вот, мол, Маня Волкова куда-то идёт. Поздно уже, опасно. Вдруг обидит кто. Я Пете так и сказала, что ты на свидание, но Петя сильно за тебя переживал. Вот мы и пошли за тобой. Правда, Маня, честно. Мы уже уходим. Да, Петя? Пойдём? – она потянула упирающегося Петьку в сторону посёлка, – Давай, Маня, так: мы тебя не видели, а ты – нас. Мало ли, что люди выдумать могут?

– А в сумке что? – Петька был редкостным олухом.

– Помада, тебе же сказали, – ответила за Маньку Марья и пихнула Петьку под рёбра, – Пойдём, а то мой муж проснётся.

Воспоминание о крепких кулаках Ивана, Марьиного мужа, вернуло неудовлетворённого и злого Петьку на землю.

– Да, надо идти, – согласился он и неохотно последовал за любовницей, оставляя взбешённую его насмешкой Маньку Сорванца в покое.

Глава 3. Тот самый погреб

Берёзовая роща, узкая, заросшая спорышом и осотом тропинка, деревянная калитка, задний двор и густые заросли в розовых цветах.

Последние метры своего пути Манька преодолела стремительно и смело, а её сердце стучало так, что обиженная девушка чувствовала, как неистово оно бьётся о рёбра. Справедливое возмущение словами первого красавца деревни заставляло её скрипеть зубами от злости и сжимать кулаки.

– Соляркой разит? – бурчала Манька, пробираясь сквозь колючие кусты шиповника и не чувствуя боли, – Соляркой? – она не заметила, как остановилась перед широкой дверью в заветный погреб четы покойных Ужицких, – Ах, ты… перец! Червивый помидор! – она не находила слов, мучаясь бессильным бешенством.

Маня настолько разнервничалась, что забыла проверить, нет ли поблизости невольных свидетелей её опасного променада, но, судя по тому, что вокруг стояла расслабленная тишина, изредка прерываемая отрывистыми стенаниями одинокой ночной птицы, погони не было.

Глаза, заточенные на осмотр всякого рода механизмов, сами выхватили громоздкий навесной замок, а проворные пальцы принялись с жадностью его ощупывать.

– Потайная дужка! – разочарованно протянула девушка, с неодобрением разглядывая антивандальную, монолитную конструкцию, которую не встречала ещё ни разу – не пользовались люди у них на селе такими хитроумными замками.

Ну, Ужицкий! Ну, дед! Что же за богатства он здесь хранил, если так подготовился? Инцидент с невежливым Рукавицей ушёл на второй план. Что делать-то?

Ковырялась Маня долго, позабыв про осторожность и время, но взломать хитроумный замок ей никак не удавалось. Совершенно вымотавшись, она устало облокотилась об дверь лбом и чуть не потеряла сознание от ужаса – обитое железом дверное полотно заскрежетало, подалось вперёд, слетая с петель и выворачивая поролоновый утеплитель, катастрофически накренилось и… полетело в погреб с жутким грохотом.

Маньке показалось, что адский шум разбудил всех соседей в округе, и даже полная луна выглянула из-за облака, интересуясь происходящим беспределом. Отчаянная девчонка быстро закинула инструменты в сумку, перекинула лямку через плечо, схватилась за голову, заботливо прикрывая лицо рукавами, и бросилась бежать. Шипы кустарника нещадно терзали её худые плечи и колени, но перепуганной воровке было всё равно – от страха она о боли забыла.

Уже за двором Маня поняла, что всполошилась зря, а тревога оказалась ложной – тишина стояла отменная. На пару секунд полная луна осветила покосившиеся кресты старого кладбища и, словно испугавшись чего-то, трусливо закатилась обратно за облако.

– Тьфу ты, – сплюнула девушка, быстро перекрестившись, – Царица небесная.

Ощутимо пахнуло свежестью с ближайшего пруда, и начавшая остывать Манька зябко поёжилась. Чуть слышно зашелестели листья на молодых березках, а в чудной, склонной к изобретательской деятельности голове вспыхнула яркой искоркой мысль о несоответствии.

Дверь в огромный, полный тайн погреб Ужицких открывалась внутрь?

– Чё за чертовщина? – У Сорванца мигом вскипел мозг. Что, чёрт побери, происходит? Как могла она, с её опытом и образом жизни, не понять, что проклятая дверь открывалась внутрь? – Этого не может быть! Просто не может, – Манька не заметила, что разговаривает сама с собой, – Я – профессионал, я – мастер, я…

Раздираемая любопытством, граничащим с маниакальной целеустремлённостью, она решительно двинулась в сторону треклятого погреба, чтобы разгадать его инженерный секрет.

В метре от зияющего проёма Сорванец замялась и остановилась, нерешительно переминаясь с ноги на ногу – из мрачных глубин таинственного подземелья несло плесенью и перебродившим ячменём, но самое странное, что на посыпанную песком землю перед входом падал тусклый, но вполне улавливаемый зрением свет. Манька быстро-быстро потёрла глаза и несколько раз поморгала, но свет никуда не делся. На всякий случай девушка бегло перекрестилась, но не отступила.

– Наверное, старуха не выключила, – убедила она себя и двинулась навстречу неизвестности, бессознательно сжимая кулачки.

Дверь, которая по всем законам физики должна была лежать на ступеньках, забаррикадировав проход, оказалась аккуратно приставленной к боковой стене, а из самых недр подземного помещения мерцал и переливался далёкий огонёк, сильно смахивающий на пламя восковой свечи.

– Чё за, – удивлённая происходящим Манька не договорила фразу и машинально занесла ногу над первой ступенькой. От любопытства и азарта всё тело юной воровки покрылось колючими мурашками, и, словно загипнотизированная, она уверенно направилась по оказавшейся опасно крутой земляной лестнице к манившему, как магнит, источнику света.

По покрытым сыростью стенам плясали причудливые тени, пахло квашеной капустой и грибами, лестница казалось бесконечно длинной и… почти отвесной. На мгновенье Маньке показалось, что она спускается в самый ад, но страшно почему-то не было. Когда-то давно она стала свидетелем дедова рассказа про опасные газы, скапливающиеся в плохо вентилируемых погребах – видимо, что-то подобное с ней сейчас и происходило. Манька глупо захихикала. Двум смертям всё равно не бывать.

Наконец, она оказалась внизу. То, что Манька приняла за пламя свечи, было совсем не свечой… и не пламенем, и не…

– Царица небес-бес…

Верхом на перевёрнутых деревянных ящиках в недрах заветного погреба Ужицких сидело мифическое НЕЧТО. Крупные, упирающиеся в потолок остроконечные рога переливались всеми цветами радуги, вроде детского калейдоскопа, создавая эффект карнавала. Именно эти жуткие рога освещали хмурое убранство подземного овощехранилища, благодаря чему в помещении было нереально светло.

Коренастое, покрытое густой и короткой бурой шерстью тело бугрилось мышцами, а на нижнюю часть были натянуты вполне годные мужицкие штаны. Если бы не копыта на нижних конечностях и ноги коленками назад, Манька подумала бы, что перед ней сильно волосатый мужчина.

– Бес? – повторила Сорванец удивлённо, чувствуя, что мир перед её глазами слегка поплыл. Существо обратило, наконец, внимание на непрошенную гостью, резко и дёргано подпрыгнуло, распрямилось и уставилось на шокированную Маньку раскалёнными до красноты глазами-углями. В руках, если это можно назвать руками, «беса» обосновался… маленький рыжий котёнок! Маня растерянно огляделась, – Э-э?

Вокруг рогатого существа по посыпанному песком земляному полу сновали туда-сюда совсем ещё крохотные котята-сосунки. Манька с удивлением уставилась на смешно копошащихся, полуслепых детёнышей и глупо приоткрыла рот.

– Сиротами остались. Выкармливаю, – объяснило существо низким и грубым голосом, от которого по спине изумлённой гостьи прошла слабая вибрация.

– Так ты ж этот… бес. Ты ж злой, – Манькины голубые глаза расширились до размера чайных блюдец, когда она приметила в углу литровую банку с молоком. В одном из копыт-рук рогатый как-то исхитрился зажать медицинский шприц, лихо вскармливая с помощью него жалкого рыжего сиротку.

– Я не бес, а сам Дьявол, – потупился рогатый смущённо.

– Что ж я беса от Дьявола не отличу? – запротестовала непокорная Манька, – Когда к пьянице Сидору бесы приходили, я его подробно об этом расспросила. Дьявол он же ого-го-го! Чудовище, вроде дракона…

– Разве я к Сидору приходил? Не помню такого смертного, – перебил Маньку Дьявол-самозванец и пожал плечами.

– К Сидору бесы приходили, я ж говорю. Все, как и ты, рогатые и с копытами, в шерсти, вроде каракуля. Бес ты, а не Дьявол, – принялась доказывать Сорванец, убеждённо кивая.

– А так? – произнёс рогатый грозно и спрыгнул с груды ящиков на пол, высекая нижними копытами оранжевые искры. Хрясь, и перед очарованной Манькой мужик невероятной красоты вырос: высокий, плечистый, с обнажённым торсом. Только рога прежними остались. Смущённая Маня почувствовала вдруг, что всё её тело разом вспыхнуло, будто его горячим постным маслом окатили.

– Ой, не надо, – заверещала она, растеряв воинственный пыл, – Сделай, как было! – и зажмурила глаза.

– Дева, – догадался коварный соблазнитель, сбрасывая с себя образ мужчины и снова делаясь мифической зверушкой, – Я – Дьявол. А как мне выглядеть, я решаю сам по настроению. Сегодня я с копытами, потому что так тебе, Маня, мой образ понятнее будет.

– Откуда ты знаешь, как меня зовут?

– Я всё знаю.

– Дьявол! Вот это да! – Манька только что в ладоши не захлопала, – Я-то думала, что ты – воплощение зла, а ты – добряк и скромняга. Кому рассказать, точно не поверит!

– Кому это ты про меня рассказывать собралась, дева, а? – заметно встревожился Дьявол, сажая сытого рыжика в коробку с тряпьём, и подхватывая снующего возле его копыт очередного голодного, только теперь серого котёнка, – Разве я разрешал тебе обо мне рассказывать?

Хитрая Манькина натура не хотела пропустить возможность выгодно поторговаться и не могла не заметить замешательство и тревогу потенциального делового партнёра. Коварный план тут же созрел в её голове, будоража воображение.

– А какой резон мне чужую тайну хранить? Вот, если бы материальный интерес был, тогда я бы подумала, а так, – заявила она нагло, – Нет у меня никакого смысла твою тайну хранить.

– Да я тебя адским пламенем спалю, если расскажешь, – угрожающе зарычал безжалостно зажатый в угол Дьявол, – Вымогательница!

– Не сможешь, ты добрый, – ухмыльнулась Манька вызывающе.

– Ладно, Маня, твоя взяла. Говори, что твоей душе угодно, и убирайся восвояси, – униженно согласился мифический собеседник, тяжко вздыхая. Потянуло запахом кострища.

– Всё выполнишь? Не обманешь? – на пару мгновений девушка засомневалась – дедушка всегда говорил, что сделка с Дьяволом выгодна лишь самому Дьяволу, но рогатый выглядел таким трогательным, таким беззащитным.

– Обижаешь? – насупился тот, и даже рога его как-то опасно потускнели. В сыром и неуютном помещении стало заметно темнее. Манька принялась судорожно ощупывать карманы в поисках фонарика и в ужасе обнаружила, что его нигде нет. Видимо, оставила эту незаменимую по темноте вещицу в сумке наверху.

– Верю-верю, – примирительно согласилась девушка, опасаясь, что рога совсем погаснут, и старый погреб погрузится в полный мрак, – Как же можно чело… дьяволу не верить?

– Приказывай давай, мне всё в этом мире подвластно, даже бессмертие! – приказал рогатый повелительным тоном.

– Значит, так, – начала Манька Сорванец издалека.

Глава 4. Сон в лунную ночь

Разъярённый Петька Рукавица добрался до своего жилища в считанные минуты. Он без остановки ругался и плевался во все стороны, словно заболел туберкулёзом. Проклинал всех баб на свете, особенно часто упоминая госпожу Сорванца Соляркину, которую в ту лунную ночь возненавидел всем сердцем.

Во дворе родительского дома было скромно, но чисто и красиво, потому что Петькина мать бережно хранила порядок, разводила пионы и регулярно проходилась по сорнякам тяпкой, но первый парень на селе этой скромной красоты не оценил – он прошёл, яростный и задумчивый, не разбирая дороги, безжалостно расправляясь с ни в чём не повинными цветами, на ходу срывая их нежные, только-только начавшие распускаться бутоны и злобно пиная их ботинками.

В этот раз ночная, обещавшая стать горячей и страстной прогулка не задалась. Расстроенная тем, что неосторожный Петька выдал её Сорванцу, Марья Парамонова ни на шутку обиделась, назвала первого красавца дураком и настоятельно попросила больше не беспокоить. Трезвый и неудовлетворённый парень заявился домой не под утро, как обычно, а в районе половины второго ночи. Неправдоподобно рано! Заботливая мать заподозрила неладное.

– Петенька, что случилось? – с порога бросилась она к нему с досужими расспросами.

– Что вы, мама, не спите? Ночь на дворе, – буркнул Петька недовольно, небрежно скидывая запачканную грязью обувь.

– Кто моего сыночка обидел? Кто расстроил? – запричитала неугомонная родительница по своему обыкновению, – Цел? Живой? Побил кто? – она протянула к сыну руки в попытке то ли обнять, то ли вцепиться.

– Идите уже спать! – приказал Петька, как мог, холодно, но настойчивая мать бросилась ощупывать его подёрнутое тяжкими думами лицо и целовать в прохладные щёки.

– Петенька, сыночек, – бормотала она, как ненормальная, и Петька дрогнул.

Единственное, что может тревожную мать успокоить – это его сопливые размышления о будущей жене. Так доброй женщине будет понятнее и спокойнее, будто и нет в его жизни никаких важных тем, кроме любовных.

– Ох, мама, не везёт мне в любви, никак не везёт, – посетовал он плаксиво и пафосно, решительно отстраняя от себя стенающую на разные лады мать и заглядывая в её блестящее от слёз лицо, – Решил я Ольгу Колесникову забыть, и к Глафире Щербет посвататься…

– К Глафире?! – мать даже вскрикнула от потрясения, – Не пущу! Через мой труп, Петенька. Глафира – самая голосистая и твердолобая девка на всю нашу область!

– Да, у Глафиры голос, как у соловья. Она в нашем сельском хоре солистка, лидер коллектива. Все её в селе уважают за прямоту и честность. Ты же сама говорила, что в девушке честность важна, – Петька мечтательно закатил болотно-зелёные глаза и театрально вздохнул. В глубине души, ему нравилось провоцировать мать, желающую, с одной стороны, поскорее стать бабушкой, а с другой, опасающуюся, что невестка станет для любимого и единственного сына главнее её самой.

– Соловья? Слониха твоя Глафира, вот кто, в ней же центнера два не меньше! Как ты такую огромную жену кормит собираешься, Петя? – добрая женщина осуждающе покачала головой, – Она же одних конфет килограмм пять в день ест.

– Вы, мама, преувеличиваете. У Глафиры широкая кость и крепкая диафрагма, оттого и голос так хорош, – на мгновенье увлечённый воспоминаниями Петька задумался: с пышнотелой и авторитарной Глафирой у него никогда и ничего не было. Может, и впрямь рискнуть? Вот Марья взбесится. Он злорадно ухмыльнулся.

– Да Глафира твоя, как танк. Ты и сам не заметишь, как она тебя под себя подомнёт. Зачем тебе жена-диктатор? – спустила его с небес на землю мама.

– Ваша правда, мама, – согласился Петька виновато и тут же мысли о сладкоголосой, но властной Глафире отмёл, – Да и не нравилась она мне никогда.

– Молодец, сыночек! Правильно мыслишь, – похвалила разомлевшая от сыновней покорности мать и потащила Петьку в комнату, – Я тебе постель разложила, иди ложись и ни о чём плохом не думай. Девок на свете много. Не из нашего села, так из соседнего жену себе найдёшь. Хорошую и честную.

– Да уж, – произнёс Петька задумчиво, задёргивая шторки и скидывая с себя рубаху, – У нас на селе и не осталось незамужних, мы с тобой уже всех обсудили. Разве что…

– Кто, Петя?

– Манька Волкова, – сорвалось вдруг с его пухлых губ ненавистное девичье имя, обожгло подбородок горьким пламенем, покатилось по полосатому половику наперекор узору, прыгнуло куда-то в поддувало, разворошив давно остывшую золу и поднимая в воздух облако едкой сизой пыли, – А-а-а… пчхи-и-и, – громко чихнул Рукавица, утопая в уютных объятиях благоухающей свежестью постели.

– Я уж думала, что ты никогда этого не скажешь, – материнский голос за печкой стал вкрадчивым и мягким, – Маня – хорошая девушка.

– Что?!

Перед Петькиными глазами ясно вырос образ смелой, коротко стриженной русоголовой амазонки верхом на вороном жеребце. Крепкие, загорелые, стройные девичьи ноги обвивали мускулистое, лоснящееся на солнце тело животного и вдруг впились в него безжалостными шпорами. Шальной, необъезженный конь вскинулся, терзаемый незнакомой, но такой желанной и сладкой болью…

От чувственного потрясения Петька вздрогнул и отчаянно завертелся, тщетно пытаясь отогнать от себя вероломно подкравшееся из темноты наваждение.

– У Мани ресницы длинные и пушистые, а губы розовые, будто малиновым вареньем перепачканы, – продолжала издеваться мать из соседней комнаты, – А ведь она отродясь помадами не красилась. Красавица, каких поискать, а руки золотые… золотые… золотые…

Голубоглазая красавица с пушистыми ресницами тянула к Петьке ручки с тонкими, изящными, обещающими наслаждение пальчиками, призывно и задорно смеясь и приглашая с собой в бескрайнюю синь. Парень пригляделся и оторопел – на девушке не было ни нитки! Колосья пшеницы заботливо скрывали от его жадных глаз все самые волнующие линии и изгибы, но Петька точно знал, что незнакомка согласна подарить ему всю себя без остатка.

Но незнакомка ли? Что-то до боли родное, беззащитно милое. Нос почуял едва уловимый запах солярки.

– Только твоя, – прошептала девушка едва слышно, но в захмелевшей Петькиной голове её тихие, но бесконечно желанные слова прозвучали, как свадебный колокол.

– Маня? – робко спросил он, протягивая к манящему, невыносимо доступному видению руку, и его горячие пальцы утонули в море пшеничных колосьев. Опьяняющая синева неба накрыла их с Волковой прозрачным куполом, не допуская бегства, но убегать пойманный Петька не собирался, – Маня, – понял он, падая в свою первую любовь, как в бездонную, неизведанную пропасть.

– Приснится же такое, – выругался он по утру, озадаченно разглядывая вставшее торчком и никак не желавшее успокаиваться одеяло, – С Сорванцом? Да пусть меня лучше Сидоровы бесы растерзают. Ни за что, – грозно нахмурился Рукавица, неохотно из-под взбесившегося одеяла выбираясь, – Мам!

Но работящая мать уже вовсю хлопотала по хозяйству.

Глава 5. Договор

Раскалённые докрасна глаза Дьявола мешали Маньке сосредоточиться, поэтому она стыдливо отвернулась, делая вид, что разглядывает банки с вареньем. Одно дело хитростью и упорством по соседским погребам промышлять, а другое – свои заветные желания озвучивать. Да и чего, собственно, желать-то? Вроде бы и есть у неё всё: и дом, и двор, и руки золотые.

А мотоцикла нет.

– Значит, так, – начала Сорванец издалека, – Для начала мотоцикл хочу, – а вдруг желание всего одно, и она продешевила? – Только мотоцикл – это же пустяк, по сравнению с тайной века, – добавила девушка поспешно, поглядывая на мифическое существо исподлобья.

– Само собой, Маня, мотоцикл для начала, – покладисто согласился Дьявол, опуская пышущие адским жаром глаза в пол, и Манька заметно приободрилась, – Ты какой мотоцикл хочешь?

– Иж «Юпитер», – девушка не верила своему счастью. Настоящий «Юпитер» у неё будет? У неё. У бедной маленькой сироты! Мужики от зависти сдохнут. Голова сладко закружилась, а рот наполнился вязкой слюной. Манька судорожно сглотнула и задержала дыхание, опасаясь дыхнуть и рассеять иллюзию, как дым.

– Там на заднем дворе свой «Юпитер» найдёшь, на тебя, Мария Волкова, оформленный. А ещё чего хочешь? – голос Дьявола напоминал шорох камыша. Правильно про него люди говорят, что искуситель.

– Давай тысячу рублей. Нет, лучше две тысячи, – выпалила девушка на выдохе, озабоченно хмуря высокий лоб.

– Что ж так мало? Возьми у меня в левом кармане сберкнижку на десять тысяч рублей. Это по-нашему, – теперь его голос журчал лесным ручейком. Вот, Дьявол! Вот, понятливый какой.

– На моё имя? – от восхищенья Манькины короткие вихры встали дыбом, – Сберкнижка?

– Ну, конечно, – Дьявол посадил сытого серого в коробку и жестом показал на свои мешковатые штаны, – Не стесняйся, дева, лезь в мой карман. Ну, смелее.

– А я и не стесняюсь, – Манька стыдливо запустила ловкие воровливые пальчики в левый Дьяволов карман и удовлетворённо присвистнула. Действительно, сберкнижка. Девушка с любопытством развернула заветную книжечку и растянула губы в белозубой улыбке. Красивым почерком было написано её имя: Мария Волкова, – Скажи мне одно, уважаемый Дьявол, это правда происходит, или я газами надышалась?

– Правда, Маня, правда. Дальше говори, – размеренная речь Дьявола гипнотизировала и усыпляла. Манька Сорванец незаметно ущипнула себя за левое бедро и скорчилась от боли. Больно! Значит, всё по-настоящему? – Может, чего-то нематериального хочешь? Для души?

– Нематериального? – Манька задумчиво почесала бритый, как у пацана, затылок, – А, точно, знаю, чего хочу. Хочу, чтобы в моих руках всё поломанное целым становилось!

– Э, нет, подруга, этот дар тебе от Бога дан. Сколько ОН отсыпал, столько и положено, а я в ЕГО дела лезть не хочу, не тот случай. Ты и так мастерством многих технарей превосходишь. Так. Стоп. Ты ж у нас девушка?

– Ну, вроде как.

– Может, тебе в любви помочь? – запел Дьявол голосистым соловьём и мило улыбнулся, – Все девушки любви хотят. Могу любого парня в тебя влюбить.

– Ну, оно-то замуж пора, конечно, – смутилась Манька, покраснев до корней русых волос, – Но как-то я не думала об этом.

– Самое время, Маня, – зазвенели над её головой звонкие свадебные колокольчики, – Самое время подумать.

Коварная мысль вспыхнула в мозгу маленькой искоркой и разгорелась буйным пламенем, превращаясь в лихой пожар. Соляркой от неё пахнет? Никто не позарится? Ах, Петька. Ах, грубиян! Самое время поставить непочтительного парня на место и жестоко ему отомстить. А ещё Петька Рукавица – самый красивый мужик на селе и за его пределами, и все незамужние девчата от зависти позеленеют. Если уж и целоваться с кем-то в этой жизни, то только с самым пригожим и завидным молодцем.

– Ну, – Манька никак не могла произнести своё желание вслух, и покраснела ещё гуще, окончательно оробев и засмущавшись.

– Хочешь, чтобы твой извечный обидчик Петька Рукавица тебя в жёны взял? – прогремело в низких сводах погреба майским громом, и девушка почувствовала, как приятно защекотал ноздри запах скорой грозы.

– Хочу, – подтвердила она, словно в бреду, чувствуя, как к горлу подкатывает раскалённый ком, и… потеряла сознание.

Очнулась Маня, лёжа возле запертого погреба Ужицких носом в песок. Сумка с инструментами валялась рядом раскрытая, а в руке девушка крепко сжимала одну из самодельных отмычек. Сильно болела голова и тошнило. Манька с трудом перевернулась на спину и уставилась на полную луну слезящимися от попавшей в них пыли глазами.

Почудилось. Ну, а чего она хотела? Не бывает на свете ни чудес, ни Дьявола, ни исполнения желаний, а замок с потайной дужкой вполне реален. Видно, расстроилась, что отпереть не получилось, вот плохо и стало. Ещё и поужинать забыла, пока о деле думала и готовилась. Голодный обморок.

Манька Сорванец повернулась на бок, оттолкнулась непослушными ладонями от земли и присела, покачиваясь, как пьяная. Надо собираться и идти домой спать. Кого она себе в мужья заказала? Красавца Петьку? Совсем, видно, ум отказал. Чертыхаясь и потирая ушибленный лоб, девушка неспешно собралась, поднялась, закинула сумку на плечо и неуклюже поковыляла, держась за больную голову, к калитке заднего двора. Такие, как Петька, на таких, как Манька, если и глядят, то с насмешкой и презрением. Петька Рукавица – не её поля ягода, пора бы это понять.

От мысли, что Петька никогда не обратит на неё внимание, Маньке почему-то стало бесконечно грустно и обидно. Девушка даже всхлипнула пару раз. Колючие заросли шиповника надоедливо цеплялись за её одежду, мешая отступлению, но упавшая духом, неудачливая воровка не обращала на них никакого внимания. Машинально она отперла калитку, вышла за двор и уже через пару метров застыла на месте, как бестолковая овечка.

Он стоял, эффектно освещённый полной луной, в зарослях сорной травы, приветливо поблёскивая в лунном свете огромной новенькой фарой. Двухцилиндровый, с четырёхступенчатой коробкой передач. Иж «ЮПИТЕР»! Манька почувствовала, что ей снова становится плохо, и осела в высокую траву, словно холщовый мешок с тыквами. Рука сама собой нащупала в глубоком левом кармане что-то шершавое.

– Царица небесная-я-я, – ошеломлённая девушка обессиленно завалилась на спину и на несколько мгновений отключилась, уставившись в ночное небо отрешённым взглядом, – Что же это? Неужели повезло? – не помня себя от потрясения, она поднесла к лицу маленькую книжечку с недвусмысленным и лаконичным названием, – Сберегательная книжка, – даже в лунном свете эти знакомые буквы образованная Манька Сорванец не спутала бы не с какими другими, – Царица небес… бес. А на чьё имя?

Следующий, но уже менее продолжительный обморок не заставил себя ждать – всё-таки зря она вчера вечером не поужинала.

Глава 6. Наваждение

Вышедший до ветру Петька застал мать во дворе охающей над сломанными пионами.

– Как же я сразу не заметила? Пока по хозяйству хлопотала, не увидела. Ах, негодники! Чтоб вам пусто было, – сетовала та, горестно всхлипывая, – Такую красоту изломали.

Что-то, вроде стыда, заставило виновного в порче цветов парня порозоветь и приняться торопливо оправдываться.

– Ежи, мама, – заявил он, пряча бесстыжий взгляд, – Я вчера большую ежиху видел. Чую, их лап дело: всю красоту, вами созданную, загубили. Надо протраву на ежей поставить.

– В кого ты бессердечный такой? – решительно возмутилась мать и бросила на сына полный укоризны взгляд. Видимо ночной вандализм расстроил добрую женщину ни на шутку, – Тут же след мужского ботинка! Какие ежи, Петя? Кто тебя безобидных зверюшек травить учил? Ежи – не крысы…

– Нам в магазин не надо? – вскинулся почуявший разоблачение Петька, понимая, что его грязный ботинок, которым он неосторожно вступил сегодня ночью в мокрую клумбу, сдаст его с потрохами, – Хлеба, мороженого?

Только две вещи моментально расстроенную мать успокаивали: первая – размышление о будущей невестке, вторая – сливочный пломбир. Петька был не столько любящим сыном, сколько тонким психологом. Во всяком случае, считал он себя именно таковым, и его тактика снова сработала!

Петькина мама, молодая ещё брюнетка сорока пяти лет, после смерти мужа носила платки, не выщипывала брови и не красила волосы, стараясь казаться старухой, но всё равно была весьма и весьма хороша собой. Особенно прекрасно становилось её не по-деревенски светлое и гладкое лицо, когда она думала о чём-то приятном.

– Мороженого? – прошептала притихшая женщина мечтательно, и её тонкие губы растянулись в удовлетворённой улыбке, – А почему бы и нет?

– Я мигом, только зубы почищу, – произнёс обрадованный Петька и живо умчался по своим санитарным делам.

Несколькими минутами позже радостный оттого, что его досадная ночная несдержанность нивелируется добрым поступком, он поспешил в избу переодеваться. Надел новую клетчатую рубашку, тёмные брюки, сшитые у портнихи на заказ, после секундного замешательства кое-как сбил с изгвазданных ботинок землю и обулся.

– Возле водокачки помою, – решил разбитной парень, стараясь отогнать от себя мысль о том, что мать обо всём догадается.

– Ах, паразит, – прошептала та сыну вслед, когда разглядела, наконец, его левый башмак, замызганный подсохшей за ночь и уже начинавшей осыпаться грязью, – Но как я могу на заботливого сына злиться?

Дом интеллигентных Рукавиц считался одним из образцово-показательных и находился в центре зерносовхоза «Колоски». Асфальтовое покрытие от самых ворот, позволяло сохранять обувь в чистоте даже в проливной дождь, но Петька почему-то предпочитал для своих вылазок неприметную калитку заднего двора. Может быть, того требовала его скрытная, склонная к приключениям натура, а, может, раздражал расположившийся под навесом у ворот старый отцовский «Запорожец», который мать настоятельно советовала починить.

Мысль о том, что ему, красавчику и любимцу всех девушек района, придётся возить мать в город на ржавом и страшном «горбатом», приводила Петьку в депрессию. Совсем недавно Петька Рукавица в том городе учился – ни шатко ни валко, но политехнический институт закончил. Если уж и доведётся случайно встретиться с завистливыми бывшими однокурсниками, то только за рулём новенькой «пятёрки». Ну, как минимум «пятёрки».

– Как-нибудь потом, – отмахивался он от надоедливой матери, неопределённо разводя руками, и переводил разговор на другую тему. Мать грустно вздыхала, но обычно отставала быстро.

Но в это утро, точнее уже день, так как поспать ленивый Петька любил, приодевшийся первый парень важно и горделиво вышел на центральную улицу. Ещё не успевшая иссохнуть на безжалостном солнце зелень, буйно разросшаяся вдоль разноцветных резных заборов, приятно радовала глаз. Тут и там распускались цветы шиповника, распространяя по воздуху специфический, сладковатый аромат. За двором жившей неподалёку Марьи Парамоновой росли гиацинты и ирисы. Равнодушный к цветочным запахам Петька почувствовал приступ удушья и закашлялся.

И вдруг на несколько секунд обмер, забывая обо всём.

Вначале раздался треск работающего мотора, а потом в ноздри пахнуло насыщенным амбре из выхлопных газов, бензина и ещё чего-то техногенного. Дух свободы, рискованных приключений, смелых удовольствий и заветных желаний нёсся ему навстречу в виде хрупкого пацана верхом на вороном… мотоцикле.

Нет, не пацан!

Это же та самая смелая и чувственная амазонка из его сна: те же черты лица, та же первобытная грация, та же животная стать, только ноги в штанах.

– Манька? – прошептал Петька сухими губами и судорожно сглотнул.

Раскрасневшаяся от встречного ветра, с сияющими от счастья голубыми глазами и блуждающей улыбкой, сирота Манька Волкова была не просто хороша – она была возмутительно, вызывающе, чертовски прекрасна! Девушка на мотоцикле пронеслась мимо остолбеневшего Петьки Рукавицы, обдавая того дорожной пылью и романтическими чувствами. Сердце хладнокровного и капризного красавца дрогнуло, остановилось и затрепыхалось, как попрыгунья-бабочка, пойманная в сачок.

– Здравствуй, Петя, – поздоровалась с ним Марья Парамонова, выглянувшая из-за забора посмотреть, кто проехал, – Кто это? Не разглядела, – посетовала она кокетливо.

– Точно не к тебе, – буркнул Петька максимально неприветливо и размашисто зашагал в сторону магазина. Разговаривать с бывшей любовницей не хотелось.

Да, именно так: бывшей. Больше им с Марьей говорить не о чем.

Прямо перед магазином его окликнула библиотекарша.

– Петя, дело есть.

Не особо охочий к сельскому, да и к любому другому виду труда Петька тем не менее очень любил читать. Единственное, кроме хождения по бабам, дело, которым он жил и бросать не собирался – это чтение художественной литературы, особенно научной фантастики. Завсегдатай сельской библиотеки, любитель поразмышлять о вечности и космосе, эту свою тягу и слабость он старался не афишировать. Одно дело – заливать какой-нибудь Марье или Дарье про далёкие миры и планеты, оглаживая нежную кожу покатых женских плеч, другое – признаться, что прочитал об этих загадочных вещах в книжке для внеклассного чтения учеников восьмого класса.

Девушки считали Рукавицу большим выдумщиком и остроумным рассказчиком, каких поискать, но о происхождении его богатых знаний и неуёмной фантазии не догадывались. Во всяком случае, никто не признавался.

Выручала хитреца мать-книголюб, которая поглощала книжки всех возрастов и жанров, вместо завтрака, обеда и ужина. После смерти горячо любимого мужа, Петькиного отца, загрустившая женщина находила в чтении книг отдушину и не упускала шанса раздобыть себе что-нибудь новенькое.

Правда сам Петька частенько замечал, что мать читает поверхностно и сюжет почти не запоминает, но рубить сук, на котором сидел, не спешил. Он сам вызвался регулярно поставлять матери необходимую для жизни литературу и даже следил за обновлениями.

А обновлялась сельская библиотека из рук вон плохо.

Но сегодня всё было иначе.

– А? – не сразу понял задумавшийся парень, чего от него хотят.

– Дело есть, – заговорщицки подмигнула книжная фея, жестом показывая, что дело стоящее, – Пойдём со мной, покажу кое-что, – и потащила покладистого Петьку в своё литературное логово.

Если бы не хитрость глазастой местной библиотекарши, приметившей у покойной Ужицкой этажерку с журналами «Техника и жизнь» и множеством художественной литературы разной степени изношенности, в том числе парочкой раритетных изданий в твёрдом переплёте, пришлось бы Петьке читать про Дон Кихота Ламанчского, в сотый раз. Но нет. Тайно сохшая по справному и обаятельному парню библиотекарь, давно разменявшая четвёртый десяток, некрасивая и худая старая дева, рискнула и вынесла-таки под кофтой, воспользовавшись общей нервозностью, несколько особо заинтересовавших её книг.

– Вот, – объявила она с гордостью, раскладывая на столе перед Петькой несколько особо ценных экземпляров, – Тебе как постоянному читателю первому предлагаю.

– «Голова профессора Доуэля»! – воскликнул тот со знанием дела, но тут же спохватился и сделал вид, что не удивлён, – Мама обрадуется. У нас читатель – не я, а мать моя. Давай эту, и эту. И технических журналов накинь. Это мне интересно будет. Я ж технарь, – Петька задумался. Мысль о Маньке и её железном коне не давала ему покоя. Раз у девчонки появился мотоцикл, ей нужны специализированные знания. Значит, будет у них с Маней повод поговорить. И почитать. Вместе.

Петя и сам не заметил, как размечтался, что будет по-мужски наставлять своего Сорванца и помогать хрупкой девушке ремонтировать новую игрушку. Манька обязательно оценит.

Своего Сорванца? Нет, свою Маню!

– Петя, ты не заболел? – робко потормошила улыбавшегося, как чумной, Петю озадаченная библиотекарша.

– Спасибо, говорю, – воскликнул тот радостно и громко чмокнул её в мигом ставшей розовой от смущения и удовольствия щёку.

До водокачки и до магазина в тот день Петя так и не дошёл.

Глава