Читать онлайн Жизнь, смерть. И баллончик краски бесплатно
Глава 1
В небе едва дребезжит рассвет. Утро серое и бессолнечное – одно из тех, которые наступают позже положенного, не сулит жителям Новоалтайска встать с первым будильником. Только жаворонки – то ли сверхлюди, то ли поехавшие – кутаются в одеяла, потягивают кофе из кружек и, глядя на улицу из окон, прищелкивают языком: «Ну и дубак…»
Из туч, набухших от влаги и грозно нависших над крышами пятиэтажек, на битый асфальт российской глубинки не упало ни капли. Будто бы дождевые облака сами ждут лучшего момента, чтобы низвергнуться ливнем на головы понурых горожан. Зато октябрьский ветер отнюдь не такой коварный и внезапно не атакует – всю ночь завывал в приоткрытых пластиковых окнах жилых домов и оконных проемах заброшек. Бросая клочья пыли и горсти прелой листвы в лица редких прохожих, воздушный вихрь свистит в их ушах, заглушая любые иные звуки. Впрочем, едва ли в шесть часов утра субботы продуваемая вдоль и поперек ледяным ветром улица так уж кишит людьми.
Жаворонкам в их одеялах и с их кофе в руках, сонно всматривающимся в мусор и листья, что трепет по асфальту ветер, сочувственно вздохнуть не по кому. Улицы пустуют. Помимо одной. Той, что ближе к окраине.
Из окон, выходивших на Октябрьскую, все как один проснувшиеся – а может, он лишь один, а может, и ни одного, кто б знал – смотрят на сгорбленную фигуру мужчины в сером, что медленно плетется мимо, куда–то в сторону отшиба. И все они не могут решить для себя, что же о нем думают.
«Идет, паскуда. Последние шмотки пропил».
«Господи, куда ж его понесло–то? Он хоть сам идет или ветер волочет?»
«Бедняга. Обросший, тощий. Куда ж ты такой, как же… это ж…»
Но в одном все зрители схожи: фигура за окном пробуждала заспанную голову куда лучше их чертового кофе.
Было жаль только, что наблюдателей от мужчины отделяли стены и этажи. А вдвойне печалила простая истина: отделяй их два шага от человека в сером, никто из них этих двух шагов бы не сделал.
А вот и она, пятиэтажка! Одна из немногих хрущевок Новоалтайска, в которой местные власти так и не удосужились установить домофон. Деревянная, громко скрипящая от любого прикосновения дверь была всегда приглашающе открыта каждому заплутавшему человеку, коту, потрепанному злыми мальчишками, а во времена холодов – любому, сильному и не слишком, порыву ветра. Сегодня же гостем унылого подъезда, стал этот человек в сером пальто.
Едва ли его волновал затхлый запах этой умирающей развалины. Едва ли его хоть что–то смогло бы взволновать, а потому облезшие стены и погнутые перила он не окинул взглядом.
Тихо. Как бывает в палатах психбольницы, даже ветер там свистит один-в-один, пусть и за окнами. Вот куда нужно мужчину в сером, да на месяцок, другой…Так или иначе, все его коллеги разделяют это мнение. Где еще может находится бедняга, который молча пялился в пустоту, стоя среди гробов в похоронном агентстве, мямлил, черт пойми что, а потом вдруг встрепенулся и обсыпал всех, кто был рядом, своими «почему?»
Почему я не заставил их пристегнуться?
Почему я не повернул руль?
Почему они? Почему именно они?!
Конечно, он в лечебнице, где ж ему еще быть то? Сидит себе под одеялком, таблеточки принимает!
Только вот не в лечебнице он. Потому что…
Кто пойдет лечить убийцу? Где достать силы, чтобы шевелить руками и ногами, отвратительно медлительными? Никто не пойдет, никогда и ни за что.
К кому угодно он мог быть милосердным. Но не к человеку, в секунду сломавшему его жизнь пополам. И потому, исхудавший и истерзанный, он, цепляясь за обшарпанные перила, медленно идет наверх. С каждой преодоленной ступенью до конца не вылеченная голень воет все громче, но вспышки боли им не замечены – очередная пачка обезболивающего, проглоченная без стакана воды, еще заглушает вопль.
Но против полутора месяцев жизни на таблетках и алкоголе бессилен любой обезбол, что и вынуждает «пьяную морду, всю совесть пропил, тьфу» прислониться к стене напротив лестницы, ведущей к чердачному люку, закрыть лицо руками, не видеть и не слышать женщину, что внезапно вынырнула из–за двери в квартиру…
«Минута, еще минута…»
– Развелось отщепенцев!
«Голова… Что это за гул, откуда?»
– А мне кормить, на мои бабки, мои налоги! А самой че жрать?!
«Оленька, Светочка…»
– Суки вы бродячие! Что б вы подохли все!
Обшарпанные стены поглотили ругательство, возродив тишину для человека, который не может заплакать. Ветер гуляет по крыше, трепещет хлипкий деревянный люк, не раз выломанный и не раз восстановленный. А человек в пальто и с выцветшими глазами уже не здесь. Он сидит возле коек, поглощенный и сжираемый тишиной, пропитанный запахом не затхлого подъезда, а санитарии, видит лица с потемневшими веснушками, видит кровь там, где ее нет и быть не может. Кровь на одежде, кровь на ладонях, пальцах, кровь, кровь, кровь…
– Ну что, милый, на море то махнем будущим летом? – улыбается Оля, ловко переворачивая блины на сковороде, а взгляд стекленеет и по щеке бежит багровая капля…
– Папа! Там белочки, на ветках! – смеется Света, а белый сарафанчик все больше краснеет…
Он стискивает зубы, опрокинув голову назад. Ему удается сдержать вопль. В этот раз.
Они были живы тогда, обе. Когда жарили блины, гуляли, смеялись. Но эта кровь на локонах и косичках, эта вездесущая кровь… Она повсюду, всегда, в любом образе, всегда с ним, всегда на них.
Он получил, что должен был. Он целиком и полностью заслужил наблюдать подобное.