Читать онлайн Мой лавандовый мир бесплатно

Искусству нужен прецедент

Искусство заставляет нас жить, даже когда нам плохо. Но иногда ему тоже требуется толчек для движения вперед.

Это был обычный вечер, ставший уже слишком приевшимся. Очередная книга по истории искусств. Очередная чашка китайского чая. Очередной сухой эклер из кондитерской на углу улицы. Очередной вечер без общения с кем либо.

Каждый вечер Марсель проводил один. Ведь у него не было друзей. И не было семьи после того, как он вместо семейного бизнеса и мечты своей маман выбрал искусство. Тогда ему казалось, что именно этот шаг сделает его счастливым, но в итоге он лишь оказался на полном эмоциональном дне в странной квартире под самой крышей. Его соседями были пекарь алкоголик, очень странный фармацевт, старушка, что сдала ему квартиру и была явно не в себе. И еще 2 студента. Одного он знал лично. Это был его сокурсник. Он учился на реставратора и был крайне жутким человеком, который ходил только в черном и носил в сумке череп кошки. А еще он любил шутить про смерть и пить красное вино. А вот про другого он не знал ничего. И не видел его. Поэтому шутил, что это Призрак. Но по словам старушки это был странный студент той же академии. Только он почти не говорил на французском. И каждое утро жарил фасоль в томатах.

Марсель отложил в сторону книжку и отпил немного уже остывшего чая сорта Лао Шоу Мэй. Это был, якобы, самый нежный напиток с ярким медовым и цветочным ароматом, который, как надеялся юноша, должен был подарить ему чувство прекрасного и насытить голодную душу.

– Круассан конечно ужасен… – тихо произнес он и положил сухой кусок десерта на тарелку и отпил еще немного чая.

Но на душе было так же пусто. Так пусто, что в этой пустоте можно было утонуть и даже твоего крика никто бы не услышал. И никто бы не пришел на помощь. Абсолютно никто. Полное одиночество, забвение и тишина.

Утро было как всегда обычным. Скудный завтрак из вареного яйца, кусок засохшего багета с маслом и кофе. Марсель каждое утро пил кофе. Это была его традиция еще в давних времен. Его маман приучила к этой привычке. И еще всегда приговаривала:

– По утрам пей кофе и ешь багет с маслом. Так твои волосы будут блестеть на солнце и все будут падать в обморок от красоты твоих локонов!

Только теперь его волосы отчего-то стали серыми. Хотя масло с багетом он все так же ел. А после собирался на учебу надевая самые необычные наряды. Это была его единственная отдушина в жизни. Марсель выписывал себе разные журналы о моде и кроил по ним себе самую странную одежду из тканей, что находил в лавках. Это были и кимоно из твида, на манер самурайских одежд, и настоящие камзолы из бархата ярких цветов. И конечно же – рубашки с причудливыми воротниками, которые даже местные денди не позволяли себе носить. И даже исторические костюмы прошлого века, которые носили только фриковатые деды.

Каждое утро Марсель поливал себя духами, надеясь, что новый аромат станет олицетворением его уверенности в себе и поможет создать новую личность вместо разбитой. И каждое утро он пудрил лицо, чтобы скрыть следы от оспы, что оставила шрамы на его коже.

– Если бы не оспа, я был бы самым красивым. Но она сделала меня уродом. Чертова оспа. Убила моего брата, мою личность и мою красоту.

Возле зеркала он проводил минимум полчаса, чтобы уложить кудри, потом уже нанести пудру и только затем облиться парфюмом. И завершить это дело украшениями в виде перстней, браслетов из самой Индии или брошами из драгоценных камней – единственным воспоминанием о семье, что у него осталось. Ну и конечно же жемчугом. Жемчужные запонки всегда выделяли его на фоне других студентов, у который денег могло не хватать и на латунные.

Дорога до академии всегда казалась долгой и нудной: сначала по улице наверх, потом налево, затем мимо шляпной мадам Камю, потом багетная мастерская братьев Дрю, где как всегда младший брат что-то чинил на входе, пока старший считал деньги или ругался со своей женой. Марсель всегда здоровался с младшим Дрю и быстро убегал, увидим старшего, который называл его "Вшивый пес"за то, что Маршал однажды подобрал щенка и зашел с ним в мастерскую за своей картиной. Того щенка позже задавила карета и Марсель остался снова один. Но не простил старшего Дрю за то, что тот выгнал на улицу его единственного друга. Ведь именно в тот день колесо наехало на маленький черный комочек, что издал лишь один хриплый писк.

Следом шел молочный магазинчик семьи Фуко. Там всегда хозяйничала очаровательная старушка в белом чепце, которая обожала студентов и накладывала им в банку только свежие йогурты. Ну и конечного наливала самые жирные сливки. А рядом была кондитерская Фуше, где продавали самые вкусные конфеты. В том числе и с лавандовой начинкой.

А лаванду Марсель любил больше всего на свете. Именно этот цветок напоминал ему о его загородном домике, где он гостил в детстве. И где рядом было поле, засеянное самыми ароматными цветами. Он помнил, как еще мальчишкой бегал там и играл с братьями в догонялки. Или запускал бумажного змея. Либо собирал камни и приносил их домой. А потом получал от нянь и маман за то, что опять испачкал дорогой шелковый костюмчик. Или вовсе порвал коленки.

После книжной лавки Ришар надо было повернуть налево и вот само здание академии, где кипела совсем необычная жизнь. По коридорам носились студенты с картинами, вымазанные краской с головы до ног. Прекрасные девушки натурщицы в старинных костюмах. Изредка можно было увидеть стариков в старомодной одежде – это преподаватели, которые уворачивались от бегающей молодежи и вечно бурчали себе под нос. И только в самом углу этого великолепия можно было заметить кучу студентов, которые стояли возле странного аппарата. Это была фотокамера. Одни говорили, что это замена профессии художника и символ ее скорой смерти. Другие видели в этом будущее. А кто-то говорил, что фотография скоро умрет, как рудимент прошлого и будущее будет за кинематографом. Марсель не знал, кто будет в будущем прав. Но был уверен, что фотография – это самое настоящее искусство. Как и кино. И живопись, которой он восхищался, но считал старомодной.

На занятиях по истории искусства он всегда сидел позади всех и старался не высовываться. Так как знал, что педагог его мягко говоря недолюбливает. А откровенно говоря – ненавидит. За внешний вид и за взгляды на жизнь. И особенно – за особое понимание искусства.

– Говоря об искусстве 19 века нельзя не вспомнить об Анри де Тулуз-Лотреке. Абсолютно бездарном художнике, который, как и подобает, после своей смерти удостоился чести. Незаслуженной. Перед вами его картина "Женщина за туалетом"Жаль, что не в туалете. Было бы более прилично и более практично.

По аудитории прошелся смешок. Некоторые студенты стали перешептываться между собой. Кто-то обсуждал бездарность этой картины, кто-то восхищался смелостью художника. А кто-то поглядывал на странного студента в розовой рубашке и горгере.

Этим притягателем чужого внимания был конечно же Марсель, который решил сегодня поносить старинный предмет одежды с современной рубашкой и вполне модными, по меркам начала 20 века брюками широкого кроя. Только вот его стремление к прекрасному искусству костюма мало кто разделял. И вскоре педагог обратил внимание на ненавистного студента и окликнул его:

– А вот Месье Маршал явно радуется, разглядывая эту картину. Всем известно, что у вас совершенно противный вкус!!!

По аудитории прокатился смешок. Марсель недобро посмотрел на старика и решил скрыться за спинами своих сокурсников. Но все было тщетно. Месье Таше резко ударил кулаком по столу и грозно заметил:

– Не пытайтесь спрятаться. Ваше появление в этой комнате можно определить по едкому запаху лавандовых духов. Кроме вас этой дурью никто не пользуется. Потому что все понимают, что художник должен пахнуть только красками!

– Потому что все предпочитают вонять и нюхать ваш старческий аромат, – отозвался Марсель и тут же опустился еще ниже.

Подобное высказывание оскорбило старика и тот снова ударил по столу. Все обернулись на студента, что посмел оскорбить педагога, которого боялся каждый из присутствующих. Но никто не решался сказать эту чертову правду. От старика действительно воняло селедкой, скисшим молоком и нестиранной одеждой. От чего нахождение с ним в одном помещении становилось пыткой.

– Как вы смеете оскорблять меня! Великого французского художника Гаспара Анри Таше! – заверещал старик и снова ударил по столу.

– Вы еще не умерли, чтобы считать вас великим! – отозвался Марсель и стал спешно собирать вещи в свой кожаный ридикюль.

– Пошел вон, паршивец! Эх, зря плаками нельзя таких бить!

Марсель спешно выбежал из аудитории под общий смех и напоследок выкинул фразу, которая взбесила старика еще больше:

– Вас ничего не останавливает бросить в меня мольберт.

Марсель закрыл дверь и услышал характерный грохот и треск. Не было сомнений, что в дверь реально прилетел мольберт. А вот сам он лишь зажмурился и достал из кармана шарик с намасленной губкой, чтобы вдохнуть приятный аромат лавандового масла и перебить смрад, что стоял перед носом. А после решил пойти в библиотеку и скоротать там время до следующих занятий. Вместо ужасной лекции по обругиванию искусства, он выбрал почитать книгу про искусство эпохи Возрождения и присел рядом с окном, чтобы иногда поглядывать на улицу. Там как всегда кипела жизнь. Уличная торговка фруктами несла корзину с яблоками. У фонаря стоял парнишка в заштопанных штанах и продавал газету. А рядом курил мужчина в цилиндре и старомодном пальто из клетчатой ткани. Вскоре он убрал трубку в карман, поднял руку и сел в карету, которая быстро подъехала к нему. Еще через секунду на место пришла дама в огромной голубой шляпе с пером и в хромой юбке. Она попыталась перешагнуть через камень, но упала прямо в лужу. Торговка фруктов тут же разразилась противным хохотом, а парнишка принялся помогать даме, положив товар на каменный забор.

Вскоре Марсель полностью погрузился в чтение, пока на стол, где он сидел, не упала книга. От этого внезапного подарка с верхней полки он вздрогнул и посмотрел в сторону стеллажа, но никого там не увидел. И буквально через секунду из-за стеллажа вышел юноша среднего роста в простеньком коричневом костюме и ужасной серой рубашке. Он испуганно посмотрел на книгу и после на Марселя и с трудом выговаривая слова на французском сказал:

– Извини… Я тебя чуть не убил. Я не хотел.

Марсель удивленно посмотрел еще раз на книгу и после на этого странного человека. Было понятно, что он явно иностранец, раз так с трудом говорил на французском. И еще с жутким акцентом. С одной стороны британским. А с другой стороны – более грубым.

– Ты не говоришь по французски. На каком языке ты говоришь? Откуда ты?

– Из Нью-Йорка… Говорю на английском… – с трудом сказал юноша и поправил свои волосы, которые лежали крайне небрежно.

– Ого, ты из Нью-Йорка! – Марсель резко заговорил на чистом английском.

Он знал этот язык очень хорошо, ведь его учили с детства, как и немецкому. А еще он немного мог общаться на испанском, но увы, имел настолько ужасный акцент, что его учитель испанского пару раз падал в обморок и потом спился из-за необучаемости своего ученика. Так часто говорила нянька. Но на деле учитель просто был пьяницей. И совсем не хотел учить какого-то ученика. Поэтому просто падал в обмороки и изображал плохое самочувствие, чтобы получить деньги и свинтить дальше пить.

– Откуда ты знаешь английский? – иностранец удивленно посмотрел на того, кого чуть не убил книгой. – Здесь почти никто не говорит на этом языке.

– Я просто знаю несколько языков… Выучил еще с детства… Так получилось.

– А я плохо знаю французский… Но смог поступить сюда. Но говорить нормально так и не научился. Но я читаю хорошо. И на слух понимаю. Ну лучше, чем говорю.

– У тебя произношение хромает… И акцент выдает. Как тебя зовут?

– Майкл… Но я предпочитаю имя Михаэль… Или Миха.

– Миха? – Марсель встал из-за стола и посмотрел на своего нового знакомого. – А с чем связана эта смена имени? Ты под псевдонимом работаешь?

– Да, я предпочитаю псевдоним. Хотя и тут это не очень поощряется, – иностранец залился краской.

– И какой у тебя псевдоним?

– Миха Мосс.

– Приятно познакомится, Марсель Маршал, – Марсель подошел ближе к Михе и подал ему руку в знак знакомства.

Миха поднял глаза наверх, чтобы посмотреть на своего нового знакомого. Все же Марсель был почти на пол головы выше него, что сильно удивило иностранца. Он лишь пару раз в жизни встречал таких высоких людей. Но таких интересно выглядящих – и того реже.

– А что ты тут делаешь? – внезапно спросил Марсель.

– Мистер Таше запрещает мне присутствовать на его лекциях. Потому что я плохо говорю на французском.

– Ах… Таше… А меня он сегодня выгнал. Я сказал, что от него воняет…

Миха тихо засмеялся и прикрыл рот, смотря на этого удивительного и смелого студента, который решился сделать то, о чем мечтали десятки. Ведь Таше и правда пах слишком мерзко, чтобы терпеть этот смрад. Но при этом сказать об этом никто не мог.

– У тебя 9 жизней? – Миха резко убрал руку и снова провел по волосам.

– Я просто устал это терпеть и решил сделать небольшую революцию.

Марсель сам засмеялся после собственных же слов, но заметно засмущался. Плохой он был революционер. Слишком разбитый для него. Настоящие революционеры сильны духом и душой. Могут из ничего совершить переворот. А он просто сказал то, что хотели произнести десятки, если не сотни до него. Но вот повести за собой толпу и придумать идеологию – на такое моральных сил не хватит.

– Да ты мог повести за собой толпу. Все готовы подтвердить, что этот старик воняет. И я в том числе. Если нужно будет говорить на английском. Хотя я и на французском это выучу.

– А ты получается иностранный студент? На каком направлении?

– Живопись… Но я занимаюсь фотографией, поэтому и изгой вдовне.

Миха сел на стул и грустно вздохнул. Было видно, что его тоже угнетает общая атмосфера этого места и несправедливость общества. Ведь он был иностранцем, который приехал издалека, плохо говорит на французском и еще занимается фотографией. Такому человеку стоило бы пойти снимать портреты в каком-то салоне. Но Миха выбрал образование и возможность потом стать гражданином Франции и избавится от американского паспорта, который он ненавидел. Он вообще ненавидел Америку, так и американцем не был на самом деле. И на той земле его не принимали изначально, хотя когда-то она стала спасением для его семьи.

– То есть ты фотограф?

– Именно. У меня и фотоаппарат есть. Goerz tenax plate – мой верный помощник. Конечно, он не такой удобный, как хотелось бы.

– Почему? – Марсель подвинул стул ближе и сел, чтобы более внимательно послушать этого человека.

– Он огромный, тяжелый и требует особых условий съемки. На улице с таким не поснимаешь особо. Но я уверен, что через пару лет люди изобретут фотокамеры, которые можно носить с собой и снимать окружающий мир. Города например. Хотя я все равно пытаюсь делать уличные съемки.

Миха сел за стол и грустно вздохнул. Он вообще часто думал о фотографии. Но увы, она хоть и была явлением уже повсеместным, отношение к ней было все же не самым лучшим. Люди любили делать портреты: свои, семьи, в честь важных событий, посмертные… Но только не использовать фотографию так, как раньше использовали картины – чтобы создавать эстетическую единицу, которая будет украшать пространство и радовать смотрящего.

– Я уверен, что через 10 лет фотография будет повсеместной. А камеры позволят снимать даже движение, – Марсель улыбнулся и посмотрел снова в окно.

Там опять разворачивалась драма. Парнишка продал все газеты и к нему подошел сотрудник типографии и дал еще пачку газет и забрал часть заработка. В это время мимо проходила старая женщина с большой корзиной. Мимо проезжала карета, запряженная старой лошадью, что едва переставляла ноги и совсем не видела дорогу. Мгновение и лошадь прошлась по луже, а большое деревянное колесо проехалась по грязной зловонной воде и окатило старушку. Та начала громко кричать и сквернословить так, что прохожие стали закрывать уши детям.

– Есть камеры, что позволяют снимать движение. Кинематоскопами называются. Но этим я пока не хочу заниматься. Хотя и думаю попробовать однажды.

– А я бы сняться в кино хотел. Да… Нельзя таким как я сниматься. Не по статусу.

– Почему? – Миха удивленно посмотрел на своего нового знакомого.

Вроде идеальное лицо. Ровные черты лица, узкий прямой нос, широкие брови и острые скулы. На таком лице тени будут играть красиво, а значит кадр будет ярким. Видно, конечно, некоторое количество белой пудры, но для съемки ее всегда используют, чтобы сделать лицо белее и изящнее. Только непонятно, почему этот молодой человек использует это в жизни.

– Ну… Частично меня и поэтому тут ненавидят… Я просто слишком благородных кровей… Моя фамилия Маршал. Наверное слышал.

– Нет… – Честно ответил Миха и посмотрел на книжную полку, где лежали книги по философии. – А что это известная фамилия?

– Ну… Порядком… Мои предки служили поколениями в Версале. Были приближенными к королю. Во время революции чудом избежали гильотины и сохранили свое богатство. А после стали править Парижем. Мэр Парижа мой родственник.

– Ого… А почему ты учишься здесь?

– Захотел… мне всегда нравилось искусство. Я хотел рисовать картины. А меня видели владельцем нашего личного модного дома… Моя маман просто еще… Самая известная владелица Парижского бутика.

– А моя мама суфражистка. А отец сапожник. А я фотограф, – Миха засмеялся после своих слов.

Марсель тоже засмеялся, а после загрустил. Да, из-за того, что он был по сути потомком великого Маршала, то его тоже не любили. Называли за глаза белоручкой и шутили каждый раз, когда он пачкал свою дорогую одежду. А часто нарочно проливали на него масляную краску, которую было невозможно отстирать. При этом все знали, какие благородные ткани он носит.

– Весело… А ты работаешь над своей персональной выставкой? – Марсель внезапно вспомнил о том, что у всех первокурсников должна пройти выставка в конце года. Только у него не было никаких идей, что там можно показать. Точнее, идеи были. Но их отметали и называли ужасными.

– Да, фотографии… Но их называют ужасными. Хотя… Зачем-то набрали фотографов сюда. И всех приписали к живописи. Хотя… Я и есть отчасти живописец. Создавал раньше хорошие портреты.

– Чтобы поиздеваться, – заключил Марсель. Он посмотрел на часы и захлопнул свою книгу, что так усердно читал. – Может прогуляемся в парк? Там можно сделать несколько этюдов.

– У меня нет с собой этюдника.

– Ну альбом с углем есть?

Американец утвердительно кивнул и пошел за своим новым знакомым, так и оставив упавшую книгу на столе. Он не мог поверить, что именно сегодня нашел человека, что идеально говорил на английском и понимал каждое его слово. А Марсель не мог поверить, что он нашел человека, который не стал шутить над его внешнем виде, происхождении и вообще нормально с ним разговаривал, что для юного художника стало уже редкостью. А самое главное – что этот человек понимал его. Ведь тоже был изгоем в стенах этого здания.

В парке возле академии они разговорились об искусстве и быстро поняли, что преследуют одну и ту же идею – революцию. Оба хотели изменить мир искусства. Только если Миха считал, что это должно случится через фотографию, то Марсель был уверен, что необходимо менять сам подход к определению искусства:

– Сам посуди, что такое искусство? Это то, что один человек назвал искусством. Вот посмотри на картины Ван Гога – это искусство. А взгляни на портные ножницы из мастерской Зингера – они витые с резной ручкой. Разве они не искусство? Или одежда? Сколько шьется роскошных платьев для дам и костюмов для мужчин! По индивидуальным заказам. Разве это не искусство? А вот обычный стол. Дубовый стол. Это не искусство? По сути, весь наш мир искусство. Следовательно. В будущем понятие искусство будет лишь именем нарицательным и ничего не значащем. Ведь на самом деле искусство это все. И в то же время ничего.

– Но ведь искусство это то, что уникально и отличительно, – возразил Миха.

– Это человек решил, что оно уникально и отличительно. И это он обеспечил эту уникальность. Картина Ван Гога одна. Она искусство. Столов много. Они не искусство. Но стол это то, что окружает нас каждый день… Почему он не может быть искусством? А может быть искусство это нечто? Его не существует?

Миха призадумался. Действительно, искусство – это самое субъективное, что только может существовать. Это то, что сам человек решил считать таковым.

– При этом не существует рамок этого самого искусства… – добавил он и посмотрел на красивую иву, что росла посреди поляны.

– Именно… Надо расширить эти рамки, – Марсель закончил свою этюд и посмотрел на готовую работу.

– Так надо избавится от понятия искусства или расширить рамки?

– Рамки можно расширить через избавление. Революция – это разрушение старого и постройка нового. Это и нужно искусство.

– И как ты совершишь революцию? – Миха посмотрел на работу Марселя. Это был действительно удивительная картина. Ведь на ней была изображена дама, играющая с собачкой. И каждое движение дамы и собаки было отражено в полупрозрачных линиях, которые очерчивали изящную черную фигуру.

– Я начну с себя. Создан прецедент. Искусство станет прецедентом, раз люди гонятся за уникальностью. Но я им в открытую скажу, что это ничто. Это Анти искусство!

Глаза Марселя игриво загорелись. Он так воспринял от своих слов, что поднялся с травы и даже не заметил, как стал активно жестикулировать и показывать странные фигуры. А Миха в свою очередь нарисовал эти фигуры и попытался найти в них некоторый смысл.

– Искусство как прецедент. Звучит смело… Как ты назовешь это искусство?

– Искусство ничего. Анти искусство, – прошептал Марсель и сел снова на траву и улыбнулся впервые за долгие недели.

– А может… Дать этому более бредовое название, раз тут рождается революция. У нее должно быть имя.

– Может быть… Да? – Марсель убрал волосы с лица и посмотрел на нарисованные фигуры.

– ДаДа? – переспросил фотограф и начертил еще круг по середине.

– Да!

Миха быстро записал на бумаге 4 буквы, которые означали совершенно новое направление в искусстве, которое впоследствии, по прошествии многих лет назовут "ДаДаизмом."

Революция за чашкой чая

За чашкой чая всегда ведутся самые глубинные разговоры.

В тот день весь мир Марсел буквально перевернулся. Ведь это темное дно так сильно поглотило его, что даже яркого света не было видно, дабы выплыть наружу и освободиться от тяжелых оков. Он уже смирился с тем, что его жизнь потеряла краски, что привычный лавандовый цвет стал почти серым, хотя и гардероб юноши не изменился. Но тут в его жизни появился лучик света. Один яркий желтый лучик света, который чуть не свалился ему на голову. И который понял его разделил странные взгляды. В том числе и отношение к революции в сфере искусства. Которая была необходима для прогресса и выхода из академической стагнации.

Обычно, он возвращался домой в еще большем упадническом настроении, чем шел в академию с утра. Ведь каждый учебный день топил его еще больше. Он буквально захлебывался в серой вязкой субстанции и шел на дно, пока не появился Миха.

Удивительно, что именно этот непримечательный на первый взгляд человек, смог снова зажечь в Марселе дух искусства и тяги к жизни. Поэтому в тот вечер он впервые засыпал с улыбкой на лице и мыслями о том, что завтра он опять пойдет рисовать этюды в парк с новым знакомым, который тоже любил делать зарисовки на природе.

И по иронии судьбы, тем самым призрачным соседом, которого Марсель никогда не видел, оказался как раз Миха. Но вскрылось это только когда они оба пошли после занятий домой и повернули в одну сторону. Это так рассмешило обоих, что своим смехом они напугали старушку, торгующую шерстяными носками. Да так, что та подпрыгнула и начала причитать:

– Вот бесстыдники! Старушку пугать вздумали своим лошадиным ржанием! Совести нет, как и рамок приличия!

– Приличие для слабаков! – отозвался Марсель и еще громче засмеялся, а после попятился назад и ударился головой о висящий рекламный щит табачного магазина.

От того, что Марсель ударился головой, Миха от смеха хрюкнул и чуть не упал в лужу под бурчание старушки, которая стала его бить шерстяным носком пока к компании не подошла покупательница с ребенком и спросила о цене на изделия. Тогда то студенты и смылись, продолжая громко смеятся и собирать все местные лужи, пачкая свои брюки, пока Марсель не наступил в достаточно глубокую, чтобы утонуть по щиколотку.

– В детстве я любил представлять себя рыбкой в пруду. Иху! – француз довольно закричал эту фразу на всю улицу и стал танцевать прямо в луже, разбрызгивая воду во все стороны.

– Я кажется знаю, о чем будет моя работа. О движении. Стой, я зарисую как брызги летят! – Миха быстро сел на тротуар и достал альбом, чтобы зарисовать быстро фигуру танцора и летящие в разные стороны брызги.

Это продолжалось минут 10, пока на них не побежал разъяренный продавец из рыбного магазина. Он был зол на студентов за то, что те своим видом отпугивали ему всех клиентов. За что бросил в Марселя тощую селедку, а Миху попытался закидать отрезанными хвостами. Но тот быстро собрал свои вещи и убежал в сторону, прихватив селедку по дороге. Ведь хорошая рыба на дороге валяться не должна. А вот съесть ее после учебы вполне можно.

Но студентам все же пришлось сделать грязную пробежку по лужам прямо до дома, чтобы больше не попадать в приключения. Хотя Марсель был бы и не против такого, ведь эти сумасшедшие действия заставляли ощущать его себя живым.

Он вообще перестал чувствовать жизнь, после поступления в академию. Хотя считал, что это сделает его счастливым. Но на деле он лишь стал изгоем, что и заставило его упасть на дно еще глубже. И поэтому все его работы обрели более серые тона, хотя сам художник всегда стремился к цвету. Настолько, что даже квартиру себе выбрал по цвету обоев, чтобы они были лавандовыми. Ведь лаванда была его любимым цветком.

На лестнице студентам как всегда встретился их сосед алкоголик. Марсель обычно сторонился его и пытался быстро сбежать, лишь бы не здороваться, но в этот раз поднял шляпу и пожелал доброго вечера выпивохе, который пробудил стандартное:

– Ваше здоровье.

Миха же никогда не здоровался, чтобы скрыть свой акцент и только споткнувшись об очередную кривую ступеньку выдал:

– Oh fuck…

Услышав это слово алкоголик резко обернулся. Марсель остановился и затих, не понимая, чего ожидать. Он вообще сначала подумал, что его новый знакомый свалился с лестницы. Но увидел, что тот просто упал на колено.

– Надо еще за ваше здоровье выпить… – прохрипел пьяница и отпил прямо из горла.

– Лучше за революцию, – пошутил Марсель и быстро побежал наверх, так и не услышав ответ от соседа.

Хотя Миха все же услышал слова этого старого алкоголика, видавшего жизнь и уже успевшего возненавидеть ее:

– В жопу вашу революцию. Надоели. Можно не на моем веку? Дайте спится по человечески.

Американец посмеялся этой фразе, но не придал ей значение. Ведь был еще слишком молод, чтобы понимать, что могло стоять за революцией. И о какой вообще революции вспомнил этот гражданин.

Марсель открыл дверь своей небольшой квартирки и впустил туда нового знакомого. Правда и он сильно переживал, что Миха может заметить его бардак и высказать то же самое, что говорили всегда няньки:

– Благородные люди на помойке не живут. Бездомные возле Сены и то аккуратнее, чем ты! Парфюмом научился пользоваться, а вот убирать свои перчатки со стола не научился!

Марсель посмотрел на раскиданные по комнате куски тканей и одежды и засохший цветок в горшке, который давно требовал полива. Но так и не получил живительной воды и стал благородным сухоцветом. Которым скоро мог стать его хозяин, если бы дальше продолжил тонуть в серой жиже тоски и одиночества.

– Прости… Я не прибрал. Но не потому что не умею. Нет, я не белоручка. Мне не нужны слуги… Я сам могу прибраться. Просто не успел.

Миха не сразу понял, почему его новый знакомый внезапно стал извиняться. Ведь такой бардак был нормальным для художника. Поэтому он лишь в улыбкой похлопал его по плечу и сказал:

– Успокойся. У меня хуже. У тебя лежат ткани и краски, местами перья и украшения. У меня валяется бумага, пачки от пленки и снимки. В общем хаос похуже.

Марсель заулыбался, но пошел искать чайник и чашки. Только был один неловкий момент в его жилище. У него не было настоящего чайного сервиза. Только разные чашки. Что было крайне неприлично ставить на стол. Но поборов себя он выбрал гостю лучшую чашку желтого цвета, а себе любимую лавандовую. Чайник же у него был лишь один. Розовый с красивым цветочным орнаментом в виде красных роз. Это был подарок от его любимой тетушки, что жила близ Версаля. Поэтому чайник он любил и хранил. И всегда заваривал в нем чай.

– Ты предпочитаешь какой сорт чая? Чжанпин Шуйсянь или Би Ло Чунь… Или может быть Дянь Хун или Хэй Чжуань Ча? Ты вообще предпочитаешь более крепкие сорта?

Миха не знал, как реагировать на этот вопрос, ведь он совсем не разбирался в чаях. Вообще не имел привычки пить чай. В Америке таким мало кто увлекался. Только пожилые женщины или леди из высшего света. А сам он с таким явлением встретился впервые в Париже и попробовал попить чай в одной кофейне. Но не совсем понял смысл этого занятия.

– Я не часто пил чай в Нью-Йорке. Это не принято. Поэтому я не разбираюсь в сортах чая.

– Ох, тогда Дянь Хун! Тебе понравится этот крепкий но тонкий чай! Он идеально подходит к сдобе и изюму!

Марсель достал баночку с чаем и насыпал немного в чайник, а после поставил его на стол и пошел ставить воду. В его небольшой квартирке не было печки, но была плита, работающая от дров, которая имела целых 2 конфорки. Что было редкостью в таких маленьких квартирках. Даже у Михи была лишь чугунная печка, на крышке которой можно было готовить еду. Но она не могла так хорошо обогреть жилище в холодные зимние вечера. Это юноша уже понял на своем опыте.

Тем временем Марсель положил в топку несколько дров и подсыпал углей, чтобы пламя быстрее разгорелось. А затем поставил на одну из конфорок тяжелый медный чайник, который тоже выдавал его истинное происхождение. Ведь обычные люди пользовались железной, на крайний случай модной алюминиевой посудой. А вот медные чайники были только у богачей.

– А ты как вообще занялся фотографией?

Марсель решил скрасить вполне бытовым разговором ожидание чая. А сам тем временем снял с шеи кружевной воротник и убрал его в шкатулку, где лежали нити жемчуга, шелковые ленты, галсутки, росшитые золотов и серебрянные браслеты из других стран. И конечно-же деревянные украшения из Индии.

– Мне нравилось искусство всегда. Особенно скульптуры. Женские. В школе я много времени проводил в художественном классе, пока мой учитель мистер Бэнкс не решил познакомить меня с фотографией. Он подрабатывал в салоне и с чего-то решил, что мне понравится проявлять пленку. А потом я познакомился с Томасом Лоу. Это владелец небольшого салона, где все за небольшие деньги могли сделать себе портрет. Я стал его подмастерье и научился работать с камерой. А потом узнал, что в Париже фотография куда лучше развита, чем в моем городе. К тому же я давно искал места для переезда. Америка мне никогда не нравилась.

Миха рассказывал свою историю тихо, будто бы стесняясь ее и считая не очень красивой для истории художника. Хотя Марсель воспринимал ее иначе. Для него такая тяга к искусству была чем-то удивительным. И особенным. А самое главное, что он сам понимал ее. Ведь всегда тянулся к великому и возвышенному. Хотя и имел возможность жить среди картин самых известных художников. Но Миха, не имевший такой жизнь, сам пришел к ней. И даже переплыл океан. Лишь бы исполнить мечту и утолить этот голод, который испытывает каждый, кто тянулся к искусству.

– Почему? Нью-Йорк это же самый удивительный и прогрессивный город! Он застраивается такими большими зданиями, которые устремляются в небо! Через 10 лет это будет место притяжения многих великих людей!

– Это ужасная грязная нетерпимая помойка, где в масле живут лишь белые американцы. Остальным там не место. Остальные могут лишь работать за гроши и быть изгоями.

Марсель слушал своего нового знакомого внимательно и проникся каждой фразой. Он тоже считал, что все подобные предрассудки прошлого – это дурость, которой не должно быть в прогрессивном обществе. Ведь совсем не важно, какой цвет кожи у человека. Если сам этот человек велики или наоборот ужасен. Хотя по умолчанию, он всех считал хорошими. Кроме тех, кто травил его в академии.

– Как я тебя понимаю. Я тоже ужасаюсь поведением некоторых Парижан. Тут тоже есть расизм. Но его меньше. Это не такое часто явление… Я читал, что в Америке даже улицы поделены на места, где должны ходить черные и где должны ходить белые.

– Ну почти. У нас есть черные кварталы. Бедные, нищие. И белые – богатые и красивые. А еще черным могут отказать в обслуживании в некоторых местах. И их не обучают в школах вместе с другими… И так не только с черными.

Миха резко замолчал и посмотрел на Марселя, пытаясь понять, как тот может отнестись к словам, что готов был сказать "американец."Но он не решился. Пока побоялся. Боялся правдой о себе испортить их общение. Ведь тогда он бы лишился единственного человека, кто мог говорить с ним на родном языке. И лишится того, кто тоже понимал его.

Это был второй день их знакомства, но оба студента уже успели загореться этим общением. Потому что иного у них и не было. Больше никто не хотел с ними разговаривать даже в академии. А за пределами жизнь была блеклой. Миха и вовсе из-за низкого уровня владения языком старался жить отшельником, хотя и обожал жизнь и ее движение. Поэтому проводил дни в своей лаборатории и иногда ходил снимать природу в парки. Либо учил язык. Но говорить боялся.

– Ужасно. Даже это ужасно. Ох, в искусстве точно нужна революция. Чтобы показать равенство людей через искусство. А то даже в академии черных натурщиц не признают, потому что они не благородных кровей. Хотя нам позируют куртизанки, любовницы других художников и девушки, решившие стать частью искусства.

– На прошлой недели позировала цыганка… – Тихо произнес Миха и посмотрел на кимоно. Настоящее японское кимоно, которое он раньше видел лишь на гравюрах. – Это кимоно?

– Ах, это Вита – куртизанка из дома Пикард. Культовое место… Никогда там не был… Да, кимоно из Японии. Эпоха Бакумацу. 50-е года прошлого века. Кимоно летнее мужское. Принадлежало знатному господину. Так сказал продавец. На кимоно редкий рисунок… Не помню названия… Там с росой что-то связано.

Миха слушал с интересом. О Японии он только слышал и читал немногочисленные книги. Но культурой был очарован. Она ему казалась такой загадочной и такой далекой.

– А ты носил его в академию?

– Еще нет… Не решался. Да и надо было придумать, как его сделать интереснее. Я решил, что нужно вместо классического оби повязать шелковую ленту. Лавандового цвета. И можно еще сделать большой бант. И жемчуга добавлять!

Миха слушал и представлял, как на кимоно может красиво выглядеть с жемчугом и бантом. Действительно необычно. И это стоило сфотографировать. Чтобы запечатлеть момент. И попутно он подумал про то, что этот снимок можно было бы даже повесить в галерею.

– То есть однажды придешь? Скажешь заранее? Я хочу сделать фотоснимок… Ты просто всегда интересно одеваешься. Будто сам пытаешься быть картиной, – произнес Миха.

Марсель снял с плиты чайник и сразу замер, думая над словами своего нового знакомого. А ведь правда – он сам всегда одевался ярко. Как проиведение искусство. Но у этого была причина. Марсель пытался с помощью одежды и необычных образов сделать себя веселее и при этом скрыть тоску и печаль. Но в итоге становился изгоем общества. И со временем стал нарочно одеваться еще ярче, считая, что таким образом он покажет всем свое уникальное видение искусства. Ну а еще он был диким модником. Это ему прививали с детства.

– Я просто люблю быть в центре внимания.

– Только ты становишься изгоем… Конечно, я не думал, что в Париже тоже плохо относятся к тем, кто выделяется.

– Нет, это только в академии. В барах, или клубах такого нет. Там люди более открытые… Только я боюсь туда ходить… Из-за людей в академии…

Миха тяжело вздохнул и посмотрел на то, как медленно Марсель вливал в чайник воду. Будто бы боясь, что спешка ухудшит вкус напитка. Что было правдой. Ибо художник соблюдал все тонкости чайной церемонии.

– Напитку нужно 7 минут, чтобы настоялся и насытится ароматом чая. А я пока переодену мокрый костюм, что пропах селедкой. Как этому продавцу только пришла в голову идея бросить в меня рыбешку? – Марсель пошел за ширму, за которой всегда переодевался. Этому его научили няньки. Ведь все аристократы всегда переодевались за ширмой.

– Он решил оценить твой танец. Самый невероятный и запоминающийся надолго, – пошутил Миха.

Он не понял, зачем Марсель пошел за ширму и вообще зачем этот атрибут нужен. В Америке ими никто не пользовался. А в детстве самого Майкла их вовсе не было. Но теперь, он был совсем не Майклом, а Михаэлем и решил интегрироваться в Парижскую жизнь, не задавая лишних вопросов и считая, что все это правильно. Он даже стал думать о том, чтобы купить ширму себе и переодеваться за ней.

Спустя 7 минут Марсель вернулся в домашнем шелковом халате и пижамных шелковых брюках с кружевными рюшами на штанинах. Сам Миха удивился такому наряду, ведь дома предпочитал ходить в уличном, либо старом с дырками и считал, что все так одеваются. Но теперь он стал понимать, что его представления о жизни были неверными.

– Ну что обсудим революцию за чашечкой чая и бриошами с изюмом из булочной месье Кампо, – Марсель взял чайник и стал разливать насыщенный красный напиток.

Михаэль никогда не видел чая такого оттенка и поэтому удивился этому. Но все же осмелился попробовать и удивился необычному вкусу, напоминавшим ему и кору деревьев, которую он жевал в детстве от скуки, и сухофрукты, и даже вареную крапиву либо жареную ботву одуванчиков.

– Революция дело важное. Для начала… Нам нужна идеология, – Марсель взял бриошь и отломил кусочек, чтобы отправить его в рот.

– Ну… Ты сказал, что мы отрицаем все прошлое искусство. И что мы анти искусство. При этом мы делаем это чтобы переосмыслить это. То есть наша идеология – переосмысление, – Миха взял булочку и откусил от нее кусочек.

– Сложно, люди не поймут сразу… Надо… Прецедент сделать. Акцию. Революция началась с забастовки и бунта.

– Бунта на тему булочек и пирожных?

– Людям не хватало хлеба и они решили свергнуть короля. Сейчас людям не хватает искусства, но они не свергают художников… Значит это должны сделать мы. Показать, что профессия художника изжила себя и что по факту, само искусство уже осточертело. Поэтому мы не просто сделаем анти искусство. Мы станем анти художниками и покажем свое презрение к искусству этому миру. Это будет первый этап революции, – Марсель говорил план и продолжал отламывать кусочки бриоши и отправлять их в рот. – Следом мы объявим, что эта идея изжила себя и предложить миру новую. А потом скажем, что все было шуткой и мы совершили революцию!

Миха слушал все внимательно и кусал несчастную бриошь. Он никогда не думал о такой революции и вообще о плане по ее созданию. И поэтому удивился, когда Марсель выдал подобное.

– Ну а как мы покажем, что искусство не имеет границ? И что все люди равны?

– Если не будет искусства – не будет границ. Все просто! Тем более мы будем этим руководить! Gouverner c’est prévoir! (Руководитель всегда предвидит будущее!)

– Я готов стать первым ДаДа фотографом… – Миха отпил чай с громким хлюпом и замер, смотря на то, как изящно пьет чай Марсель.

Все его движения говорили о благородстве. Его поза – прямая спина, расслабленные руки, локти прижатые к телу и тонкие пальцы, что держали чашку – все выглядело легким, естественным и очень правильным. А слегка прикрытые глаза в момент, когда он делал глоток лишь добавляли элегантности и шарма. Марсель пили чай крайне тихо и даже стук чашки о блюдце не было слышно. В то время как Михаэль весь скривился, ссутулил спину и громко прихлебывал благородный напиток. Поймав себя на этой мысли, фотограф быстро выпрямился и взял чашку двумя руками. Так, как это делал Марсель. И тоже отпил чай. Тихо, без прихлебывают. Затем он отломил кусочек бриоши и так же отправил его в рот, повторяя каждое движение за французом и после резко сказал:

– Замри!

Миха достал из своего кейса фотоаппарат и быстро раскрыл его и привел в рабочее положение, чтобы сделать кадр. Марсель же сидел в застывшей позе до последнего и с трудом понимал, что делает его знакомый. И только после того, как на него направили объектив он почувствовал, как все сжалось внутри. И как страх заставил его просидеть в этой позе с чашкой еще минуту, пока Миха не сказал:

– Все… Кадр завтра покажу.

Марсель громко поставил чашку на стол и посмотрел на камеру, которая теперь лежала на столе. Он не мог поверить, что его только что сфотографировали. И что это был первый в его жизни снимок. Да, его семья была достаточно богатой, чтобы делать снимки, но из-за шрамов от оспы, Марсель никогда не делал это. Он боялся, что на фотографии все будет видно. И что все узнают его секрет.

– Ты никому не покажешь этот снимок? – робко спросил Марсель и посмотрел на Михаэля.

Фотограф был удивлен реакции Марселя и тому, как тот отреагировал на камеру. Так, как на нее реагируют люди, что первый раз видели такое чудо техники.

На его памяти так реагировали только амиши, которые приехали однажды в салон сделать портрет семьи. Они ушли из общины и решили стать настоящими Нью-Йоркцами и поэтому пришли за фотографией. И они так же смотрели на камеру, что видели первый раз в жизни. И о которой только слышали и читали в газетах.

– Ну если ты хочешь, я могу оставить его тебе… Но ты получишься хорошо. Я отлично снимаю. Тем более у тебя такое правильное лицо. А твои движения – они такие живые и пластичные. Ты будто рисуешь ими фигуры и линии. Даже когда пьешь чай. Поэтому я решил сделать кадр в моменте. Потому что это не застывший снимок. Это живое изображение. И твое лицо всегда готово съемке… Я так подумал… Ты же зачем-то носишь пудру.

Марсель резко встал из-за стола и отвернулся от Михи. Он чувствовал, как внутри нарастала паника. Юноша правда считал, что камера могла вмиг обнажить его секрет, поэтому набрался смелости и решил сам признаться в страшной тайне:

– Я ношу пудру не потому что готов к съемке… Я ношу пудру, чтобы скрыть изъян на моей коже…

Француз резко повернулся к новому знакомому и сглотнул, смотря на камеру, а после перевел взгляд на Михаэля:

– Ты тоже решил поиздеваться и показать всем это? Ты фотограф, и знаешь, что камера обнажает все изъяны кожи. И этот снимок… Зачем ты сделал его?

– О чем ты? Я просто увидел хороший кадр и сделал его. Я не хочу тебе навредить. Тем более… Меня никто и слушать не будет.

– Но ты можешь стать не таким изгоем как я.

– Я до конца жизни буду изгоем. А ты… Что за изъян? Можешь сказать? Если ты хочешь я при тебе выну пленку и уничтожу кадр…

– Мой секрет в обмен на твой. Если кто-то узнает мой, я расскажу твой. И наоборот, – Марсель вспомнил детскую игру, когда люди делились секретами. И когда брали гарантию в виде другого секрета о том, что о них не расскажут.

– Ок… Я согласен… Что за секрет.

Марсель закатал рукав своего халата и показал руку, на которой виднелись несколько бледных шрамов от оспы. И россыпь веснушек.

– Мое тело покрыто следами от оспы. И лицо… просто изуродовано. Настолько, что на это страшно смотреть. Я пудрю его, чтобы скрыть это. И иногда пользуюсь белилами. Оспа лишила меня красоты, которая была у моих предков и чуть не лишила зрения. А могла лишить и жизни…

Марсель резко замолчал, вспоминая своего брата, что умер от этой болезни. Но не решился сказать об этом. Это было слишком личное. Этого он не мог доверить. Даже в обмен на иной секрет.

– Теперь ты…

Миха слушал Марселя очень внимательно, сочувствуя ему и желая сказать, что камера не обнажает несовершенства. Но решил сначала сказать свой секрет. Страшный секрет.

– Ну это не совсем секрет. Некоторые люди понимают, что я отличаюсь от них. Кто-то сразу узнает. Кто-то догадывается по моим привычкам… Я не американец. И никогда им не был. Я еврей.

Марсель ожидал услышать все, что угодно: начиная от того, что Михаэля 6 пальцев на ногах, заканчивая тем, что он слеп на один глаз, поэтому и занимается фотографией. Ведь среди художников часто ходили шутки о том что фотографы на деле слепые, поэтому не занимаются живописью, а щелкают затворами.

– Но секрет в другом. Из амереканского у меня только паспорт. Потому что я даже родился в Российской империи. Мои родители бежали оттуда. Из-за погромов. И преследований. С той территории, откуда мы бежали… Евреев пытались выгнать и поселить за пределами города. В болоте. А некоторых убивали. Мы спасались от антисемитизма и бежали сначала во Францию. А потом на корабле добрались до Америки. Там тоже есть антисемитизм. Но там проще сменить документы, имя и фамилию. И начать новую жизнь… Мое настоящее имя. Михаил Мария Минц…

Марсель был готов услышать многое. И даже надеялся, что секрет его знакомого куда страшнее его. Но это оказалась просто тайна его настоящего происхождения. "Американец"оказался далеко не американцем. Хотя это и был равноценный по важности для каждого.

– По рукам. Каждый хранит этот секрет. Если кто-то узнает секрет. То доверенный секрет можно разболтать.

Миха кивнул и пожал руку. Это был довольно специфический обмен секретами, которой будто бы заставлял обеих рассказать самую темную тайну из прошлого. Но при этом он скреплял их, как скромное рукопожатие. Ведь эти секреты на самом деле были ужасны. Ведь аристократу не по статусу болеть оспой и иметь уничтоженное здоровье и рубцы и пятна на лице. А американцу, совсем не американское происхождение и третье имя.

– Кадр покажу утром. Нужна ночь на проявку. А потом ты сам решишь, как им распорядится.

– Хорошо… Давай допьем чай…

– Нет, мне пора, – Миха улыбнулся и быстро допил чай из чашки в один глоток и пошел к двери.

На деле он спешил проявить снимок и как можно скорее показать кадр Марселю и доказать ему, что камера не проявляет такие нюансы внешности. А после уговорить его попозировать, да не где-нибудь. А в самом Версале. Ведь внешность Марселя идеально подходила под замыслы юного фотографа. Надо только раздобыть парик и придумать нужный образ. Но с этим мог справится и главный объект съмки.

Фотография меняет человека

Фотография – это новое искусство. Восьмое искуство.

Рано утром Марселя разбудил настойчивый стук в дверь. Юноша совсем не хотел вставать в такую рань, но нехотя поднялся и накинул поверх ночной рубашки, что едва доходила до колен, шелковый халат в китайском стиле. Обычно, одежда ему не подходила из-за роста и того, что подобную одежду обычно шили не на таких высоких мужчин.

Открыв дверь, Марсель замер, видя Миху в том же костюме, каком он был и вчера. Только без пиджака и с завернутыми рукавами рубашки. В руках он держал фотографию и при этом сонно и очень мило улыбался:

– Готово. И ничего не видно. Как и обещал.

Марсель впустил в квартиру Миху и взял снимок из рук Михи и стал активно разглядывать эту фотографию. Первую в своей жизни. На снимке и правда было все идеально. Ни одного изъяна лица, которое было видно, порой даже под тонким слоем пудры. И его лицо правда стало в разы ровнее, чем казалось таковым в жизни.

– Это великолепно, – тихо сказал француз и поднял взгляд на Миху.

– Тебе нравится? Можешь оставить это фото себе. Это твое.

– Спасибо… Стой… А ты где так научился снимать?

Марсель повернул снимок Михе и решил уточнить, где тот научился так делать снимки, которые не походили на типичные портреты, что можно было получить в любом салоне. И которые правда походили на картины. Маленькие картины с определенным сюжетом.

Ведь на снимке Марсель сидел с чашкой чая в руках, держа ее на французский манер двумя руками. Только вот положение рук было таким красивым и таким ровным, что могло показаться, будто пьющий чай на деле танцует балет руками. Таким уникальным было статичное изображение, которое казалось замершим кадром фильма.

– Я просто делал портреты… И потом стал их рисовать камерой, – улыбнулся юноша, немного смущаясь.

– Ты гений.

Марсель решил убрать снимок в рамку для фото. Но у него такой не было. Поэтому он решил, что ее необходимо купить. Значит после учебы он обязательно зайдет в лавку экзотических товаров, чтобы найти рамку из Индии.

– Ты пойдешь на занятие с месье Кавалье? – Марсель улыбнулся и положил снимок на книжную полку, чтобы он не помялся до момента, когда будет помещен в рамку. – Он обещал сегодня рассказать про футуристов. И показать некоторые приемы кубизма.

– О, кубизм это интересно, – Миха заметно оживился. – Я люблю его рассказы об искусстве. Мистер Кавалье очень умный.

– Он гениальный! Не то что другие художники. И выставки организует студентам… Я бы хотел попасть на них. Но я пока не уверен насчет работ… Он всегда просит приносить свои альбомы и показывать ему. А потом выбирает лучших. И выбор этот жесток и очень… Очень серьезен.

Марсель заметно погрустнел и сел за стол, смотря на пустую сахарницу из горного хрусталя. Он был уверен, что его на выставку не пустят из-за того, что он недостаточно талантлив. Плюс у него уже испорченная репутация. И его не любят другие педагоги. И они точно не одобрят кандидатуру такого художника.

– При этом… Надо быть идеальным студентом. Во всех смыслах этих слов. Не попадать в плохие истории, не курить опиум, не баловаться медицинским вином… Месье Кавалье строг к этому. И даже может снять картину с выставки после премьеры, если узнает, что студент замешан в темной истории или скрыл свои пагубные привычки…

Миха слушал Марселя внимательно. Но садиться за стол не спешил. Ведь его не приглашали. А он был очень воспитанным молодым человеком.

– Но ты разве относишься к таким людям? Помнится мне, любитель опиума из наших однокурсников лишь один… Тот брюнет низкого роста, который вечно ходит в серой рубашке и с красным галстуком.

– А, это Робер Шарлеман Ноэль Рамо. Или же… Робер Рамо. Так он подписывает свои картины…

– Как вы все эти имена запоминаете? – Миха почесал голову и после резко вспушил свои темные волнистые волосы.

– Привычка… Вообще это очень талантливый художник. Но пристрастие к опиуму погубит его. Он уже на плохом счету у Кавалье. И еще у мадам Бенуа. Он однажды в ее мастерской сломал гипсовый бюст Наполеона… И прошелся по нему. По следам его и нашли тогда…

– Вот этот тип, странный… Я хотел его портрет сделать. Он пришел в мастерскую, упал, уснул. Потом встал через час, обозвал чертом и убежал.

Марсель рассмеялся над этой историей. Он представил Робера и то, как он убегает из мастерской. Это было так смешно, что юноша даже случайно ударился лбом о столешницу и засмеялся еще больше. Ведь все получилось так нелепо.

– Ты чего? – Миха услышал стук и засмеялся в ответ. Он не ожидал, что эта история так рассмешит его знакомого, что тот решит лбом сломать дубовый стол, застеленный синей скатертью. Но в итоге Марсель только поднял голову и посмотрел на Миху и тихо сказал. – А твоя мастерская где находится?

– Общая фотографическая мастерская в аудитории номер 16. Там же лаборатория по проявке снимков. Еще у нас есть аудитория 14, но ключи от нее надо упрашивать… А я не люблю это делать.

Марсель насмеялся вдоволь, а после поднялся и подошел к окну, чтобы посмотреть на улицу. Там как всегда было полно луж после дождя, что лили всю ночь. И было очень одиноко. Только фонарщик шел с лестницей и тушил огни. И больше никого.

– Хотел бы побывать там? – Миха подошел ближе к окну и замер. Он еще раз задумался о своем будущем предложении и том, как Марсель мог отреагировать. Но решил начать издалека.

– Мне интересно посмотреть на фото мастерскую… Приглашаешь на экскурсию? – Марсель повернулся к Михе.

Свет из окна теперь еще ярче освещал лицо юноши. Напудренное и настоящее лицо, которое тот скрывал под слоем косметики, превращая себя в подобие герцогов с картин 17 века. Но лишь одна деталь отличала его от портретов тех великих людей – сильные шрамы, что покрывали щеки, скулы и лоб юноши. Все это сильно выделялось на фоне правильных и ровных черт лица, которые правда напоминали лица герцогов и королей. Хотя те тоже страдали оспой. Просто художники изображали их без изъянов.

Марсель не сразу заметил на себе пристальный взгляд. Слишком сильно задумался, смотря на пустую серую улицу, которая отзывалась в нем самом. На душе было так же серо и пусто. Без проблесков ярких красок, которые на самом деле находились в его небольшой квартирке. Только юноша этого не замечал.

– Приглашаю сделать портрет в мастерской. На другой фотокамере, – Миха не сразу осмелился сделать предложение. Прежде он оценил ситуацию и решил все же рискнуть.

Он считал, что если Марсель откажется, то это будет его правом. Да, человек с таким изъяном может не любить свой внешний вид. Несмотря на то, что в целом его лицо идеальным. Хотя и кожу легко можно было бы исправить. Это все делалось косметикой и всего за пол часа. Но если тот согласится, то Миха уже не упустит своего шанса и выполнит ту работу, которую от него требовал мистер Бербок. А это – портрет своего однокурсника.

– Портрет? – переспросил Марсель и снова посмотрел в окно. Там, по тротуару уже шла девушка в красивом желтом платье с ярким красным поясом и огромным бантом сзади. Девушка шла быстро, поправляя по пути свои белые перчатки, которые явно надела в спешке. Она выглядела как ясное солнце, что взошло в пасмурный день и развеяло тоску и серые тучи. – Я согласен.... Но только… чтобы на портрете не было видно изъянов моего лица.

– Без проблем.

Миха улыбнулся и поспешил покинуть квартирку Марселя.

– Стой… У меня к тебе тоже творческое предложение. Можешь составить мне компанию и сходить в Лувр… Я хотел там набросать некоторые эскизы… Но одному туда идти… Весьма тоскливо.

Марсель смущенно улыбнулся. На деле он боялся идти один в Лувр потому что там было крайне некомфортно находится из-за слишком сильного внимания работников. И из-за того, что рисовать в одиночку там было страшно. К нему уже много раз подходили разные люди, которые просили нарисовать им портрет просто так и отвлекали от работы. При этом к компаниям художников студентов такого внимания не было. Но в этих компаниях не было место Марселю.

– По рукам, – Миха улыбнулся и вышел за дверь, чувствуя, как бессонная ночь уже дает о себе знать.

Марсель закрыл за гостем дверь и подошел к полке с книгами, чтобы взять в руки снимок и еще раз посмотреть на него. Он все еще не мог поверить, что его лицо может выглядеть на фотографии иначе, чем в жизни. Да, вчера на нем был слой пудры, что скрывал шрамы от оспы так хорошо, что никто не видел неровности кожи. Только неестественная бледность выдавала наличие косметики и приписывала Марселя к аристократам и сильно выделялся на фоне местных денди, что щеголяли в самых модных костюмах, но при этом отказывались от париков и косметики в угоду натуральности лиц. Хотя были еще приверженцы старых культурных норм. Которые, преимущественно, были жертвами вспышки оспы в самом конце прошлого века. Их всегда можно было узнать по шрамам либо толстому слою белил, что скрывали эти раны. Либо слепым глазам. Увы, тогда ослепло много людей из-за последствий болезни. Либо стали страдать выпадением волос. Но эти проблемы обошли Марселя стороной, ранив лишь то, что у отпрыска его кровей всегда считалось вторым по важности, после фамилии. Ведь именно его внешность всегда говорила о происхождении. Так считал сам юноша. И так его учили в доме родителей.

Прецедент рождает революцию

Чувство прекрассного рождает новый образ. А революцию рождает кризис и энтузиазм

В фотомастерской было действительно необычно. Она отличалась от привычных художественных комнат, которые были заставлены мольбертами, картинами, холстами и макетами. Ведь главное место там занимали фотокамеры, штативы, разные лампы и коробочки со странным содержимым. А место для съемок и вовсе выглядело слишком искусственно. Это было полотно грязного желтого цвета, которое повесили на стену в качестве фона. Перед ним стояло кресло, вытертое настолько, что из него начала торчать вата. Ее, перед каждой съемкой, конечно же приходилось подтыкать металлической спицей. Чтобы пространство не выглядело таким грустным, рядом стояли еще более грустные бумажные розы в вазе. Они были такие ужасные и мертвые, что Марсель поморщился при виде этого кошмара. А Миха тут же решил убрать это недоразумение и быстро вышел в коридор.

Французу ничего не оставалось кроме как сесть на деревянный табурет, сколоченный наспех кем-то из студентов, и ждать фотографа. Но воспользовавшись моментом, он решил оглядеть своим взором помещение, которое ранее казалось ему таинственным и даже пугающим. Ведь все студенты академии знали, что в кабинете номер 16 всегда творится что-то странное. Ведь там стоят загадочные фотоаппараты. И туда часто ходят дамы в модных хромых юбках, либо в загадочных белых платьях, которые делают их похожими на греческие статуи. Этакие Афродиты и Гекаты, которые украшают свои прически перьями и шляпками.

Только вот старые педагоги, которые сами были свидетелем рождения фотография, не шибко хорошо поддерживали это культурное явление. По их мнению, камера – была убийцей художника-живописца. Ведь открывала простор для деятельности всяких дилетантов, которые решили, что они могут за деньги "создавать искусство."Как правило это были старые мужчины, которые при этом учились с очень известными ныне художниками – Поль Сезаном, Камилем Писсарро, Теодором Руссо и другими крупными и признанными мастерами кисти и холста. Но сами при этом были известны лишь кучке коллекционеров и небольшой группе любителей, которые обожали общаться с "живыми легендами."

– А на фотографиях в какой позе лучше сидеть? – внезапно спросил Марсель, думая о том, как ему стоит сниматься для второго в его жизни портрета.

– Принято сидеть прямо, без улыбки. Неподвижно. И смотреть либо прямо на камеру, либо на предмет возле нее. Иногда смотрят в сторону, чтобы лицо было чуть повернуто. Хотя некоторые люди кривляются так, будто одни перед зеркалом. Но ты можешь сесть так, как хочешь.

– Знаешь, я хочу свой второй портрет более строгим. Более статусным… Поэтому я возьму в руки книгу и сделаю вид, что читаю ее.

– Как хочешь.

Миха подошел ближе к камере Dry Collodion Plate Camera – идеальном, на его взгляд представители старых фотокамер. Он поправил штатив и переставил его чуть дальше, вместе с самим аппаратом, так как Марсель был гораздо выше тех, кого обычно приходилось снимать. Он просто не помещался органично в кадре, почему и пришлось устроит перестановку. Но затем встал и задумался. Он заметил взглядом одинокий, почти не используемый аппарат Kodak. Это был очень популярный девайс в Америке, но во Франции он не пользовался успехом.

– Я поменяю фотокамеру. Я знаю, как сделать портрет лучше.

Миха подошел к фотоаппарату и проверил наличие пленки внутри. Но ее на месте не оказалось. Значит надо было пройти в лабораторию и взять ее оттуда, а после быстро вставить на место, чтобы начать съемку. Марсель не обращал внимания на фотографа и только старался вечно поправлять свое одеяние, прическу и принимать нужную позу. Ему казалось, что он выглядит несовершенно. Поэтому вечно отряхивал сюртук, поправлял под ним рубашку, а после пытался иначе завязать лавальер. Он впервые надел этот новый аксессуар яркого пурпурного цвета. Хотя и понимал, что на фото этого оттенка видно не будет. Что было грустным фактом. Ведь цвет всегда играл важное значение на восприятие. Так его учили в академии. А все искусство фотографии было монохромным.

Когда же он решил, в какой позе будет сниматься, то все же обратил внимание на новую камеру, что теперь стояла напротив него. Она была значительно меньше и не вызывала такого доверия, как прошлая.

– А почему ты решил снимать на эту маленькую коробку?

– У нее иное качество съемки. Кадр будет записан на пленку. Как кинофильм. А Dry Collodion Plate Camera снимает на пластины. Это хорошая технология. Но старая. Пленка лучше. За ней будущее. Но ей тут мало кто пользуется… Хотя в Америке все давно перешли на 35 миллиметровую пленку. Это легче, удобнее и проще. А еще… ЛИчно мое наблюдение – портреты всегда выходят живее. Именно с ней.

Миха засветился от счастья и без предупреждения сделал первый кадр. Яркая вспышка напугала Марселя и тот выронил из рук книгу и зажмурился. Он не ожидал, что это произойдет так резко и даже встал, удивленно смотря на фотографа.

– Проверил… Теперь портрет. Садись и жди моего сигнала…

Марсель снова поправил свою одежду и поднял с пола книгу в желтом переплете. Он сел на стул и снова сделал вид, что читает, немного наклонив голову вперед.

– И… Не шевелись…

Вспышка и Марсель поднял взгляд на Миху. Тот светился от счастья находясь за фотокамерой. Он действительно выглядел как человек, что любил свою работу и что знал, что ему надо делать для получения нужного кадра. А самое главное – Миха выглядел счастливым.

– А теперь посмотри в камеру, – Миха улыбнулся и приготовился сделать еще один кадр.

Марсель положил книгу и сел прямо, смотря в камеру и хитро улыбаясь. Но через секунду он решил поменять позу и прислонил руку к щеке, делая вид, что он задумался. Еще одна вспышка и он уже встал, чтобы встать в позу, которую принимали придворные при виде короля. Вспышка и вот юноша уже снова сел на стул и взял в руки букет засушенных роз, делая вид, что прячет в них тайное послание своей возлюбленной. Еще вспышка и он взял в руки бюст Наполеона и встал с ним в позу известного полководца, копируя картину, на которой тот был изображен. Вспышка и вот юноша уже побежал в дальний угол комнаты заметив интересный предмет. Это было солнце из папье маше, которое кто-то покрасил в зеленый цвет и оставил пылится в самой ненужной мастерской. Но на это было плевать окрыленному художнику. Через секунду он стоял с ним представлял себя настоящим потомком великого человека, что служил самому Людовику XIV. Еще вспышка и Марсель уже начал плавно танцевать придворный танец не заботясь о том, что ему надо замирать для четких кадров. Но кажется, Миха только этого и добивался, ведь он не переставал щелкать затвором, пока пленка не была полностью записана.

– Ты точно никогда не фотографировался? Не хочешь сам начать снимать?

Миха после этой креативной фотосессии отнес камеру в лабораторию и закрыл ее на ключ, чтобы никто не смог проникнуть туда и испортить его работу.

– Все… Я сегодня проявляю фотографии. Это не быстрый процесс… Результат принесу к вечеру… Хотя… Лучше ты приходи ко мне… Только чая у меня нет. Я приглашаю на кофе.

Окончив работу Миха посмотрел на Марселя и увидел на его лице счастливую улыбку. Она была такой светлой и искренней, что походила на солнечный луч, что пробивался в пасмурный день через облака. Поэтому юноша улыбнулся в ответ, ожидая решения нового знакомого.

– Я приду. И принесу эклеры… Ты предпочитаешь со сливками или ванильным кремом? – Марсель захлопнул книгу, что снова решил почитать, пока фотограф уносил камеру в лабораторию.

– Без сливок или молока в начинке. Лучше белковый крем, – напомнил Миха не отрываясь от своей любимой камеры.

– Понял… А, получается, ты не пойдешь на занятие?

– Пропущу ради проявки… Мне кажется, это полезнее. Теорию и историю я и в библиотеке почитаю

– И то верно, – Марсель махнул рукой в знак прощания и быстро вышел из мастерской.

Он впервые в жизни был так окрылен. Да, еще вчера он боялся фотокамер и снимков, но теперь, убедившись, что его страхи ложные, он понимал, какое будущее стоит за этим явлением. И какую роль сыграет фотография в его революции.

Впервые за долгое время он заметил яркое пятно среди серых стен академии, которые на деле были бледно-желтые с грязными разводами от потекших потолков. Либо от серыми от слоя столетней пыли, которую не смахивали годами, копя ее как реликвию и свидетеля рождения великих художников в стенах академии.

Это был портрет в духе импрессионизма в лавандовых и голубых тонах. На нем была изображена красивая молодая девушка, а за ней – лаванда. Красивая цветущая лаванда, которая была в детстве Марселя. Этот портрет был так совершенен и так красив, что юноша даже выронил книгу, смотря на это великолепие. Он ощутил, как его тело, итак наполненное вдохновением, начинает наполнятся иной, более воздушной энергией.

– Импрессионизм был ответом на зашоренные каноны прошлого искусства. Венецианская школа тяготела импрессионистов и они стали искать воздух и свет. Современные кубисты ненавидят легкость. Их прельщают формы и стройность. Тяжелые мотивы и массивность. Им важна статика и замерзшее движение. Если импрессионизм это легкое дуновение ветра, то кубизм – это стены дома, что ограничивают человека и запирают в его пространстве. Но миру нужно другое. Кубизм быстро наскучит. Он уже не актуален. В слишком много правил и рамок. А их в искусстве не должно быть! Поэтому революция необходима. И я стану революцией!

Марсель резко развернулся и хотел уже представить себя великим революционером, поднявшим восстание. Но на деле в него прилетел тухлый помидор. И прилетел он прямо по его лицу и размазался по волосам и его одежде, испортив весь образ и внешний вид. Сомнений не было, что в этом гадком поступке были виноваты Люк и Фабьен, которые громко смеялись. И поэтому Марсель сразу убедился в правоте своих мыслей. Он изящно достал шелковый платок из кармана и стал медленно убираться остатки помидора под хохот еще трех людей. Это были Нарсис, Клод и Базиль, которые увидели эту сцену случайно, но поддерживали выходку аплодисментами.

– Ну, что? Испортили личико натурщику? Не знал, что ты теперь в фотомастерской работаешь. Видимо картины совсем бездарными стали, – Люк подошел ближе к Марселю и улыбнулся, смотря на результат своего броска.

– Только чтобы не видеть твои натюрморты, Люк, – Марсель вытер помидор с волос и быстро смахнул с лица, чтобы не стереть пудру.

– Мои натюрморты висят в галереи. А твои… Твои где? – Люк ехидно улыбнулся и кивнул Фабьену.

Тот уже стоял с бутылкой кислого молока прямо за спиной Марселя и по команде своего друга вылил ее прямо на голову однокурсника, который был им ненавистен. А Марсель же ощущал внутреннюю дрожь, которая сильно контрастировала с его былым вдохновением. Он не мог поверить, что словесная травля перешла в такое ужасное русло. Но хуже был жест, которые последовал дальше. К ним подошла милая девушка в зеленом платье с непонятной табличкой. Это была Ориан, возлюбленная Люка, которая тоже ненавидела Марселя просто так. И как раз она повесила на его шею унизительную табличку: "Художник, что не умел рисовать."

По коридору снова раздался хохот, а Марсель резко сорвал эту табличку и толкнул в сторону Люка, за что тут же получил по голову от неизвестного. Хохот не прекращался и униженный юноша поспешил убежать подальше от этого места, слушая аплодисменты и самые гнусные возгласы. От былого вдохновения не осталось и следа.

Уже дома он снял всю одежду и спустился в подвал, где была организована прачечная и небольшая ванная. Там он смыл грязь и застирал вещи, а после поднялся и стал ждать вечер, молча лежа на своей кровати и думая над тем, что произошло. Он даже не заметил, как по его щеке потекла слеза. Горькая и холодная слеза обиды. Ведь эта ненависть к нему самому была неправильной.

Он не был бездарным художником… Просто он был… Аристократом и потомком великого человека. За что у него такое происхождение и известная фамилия. И за то, что его ненавидят некоторые педагоги. Студенты же просто подхватили это и стали получать удовольствие от издевательств, не понимая, что своими руками уничтожили человека. Что растоптали его и превратили жизнь в серый ад.

Жилье Марселя было полно красок: лавандовые обои, красный паркет, картины на стенах и много вещей из Индии, Китая и Японии. Яркие веера, шляпы, сюртуки и кимоно. Все это пестрело красками. Но Марсель видел их тусклыми и серыми из-за своего уничтоженного состояния. Каждый день в академии, которая была его мечтой – был днем пыток и ада. Но он продолжал показывать, что он не сломается. Что он силен. Хотя на деле был уже растоптанным этой неумной толпой.

– Вам не место в художественном мире! Вы бездарность! Ваши деньги не дадут вам славы. Вы позор великой семьи. Среди ваших предков были художники? Нет? Значит вам им не стать!

Эти слова снова стали крутится в голове юноши, от чего от уткнулся в подушку и завыл от нестерпимой боли. Он не понимал, как злоба может так развращать общество. И как предрассудки часто берут верх.

– Вы слишком красивы для художника. Вы будете ужасно рисовать. У вас слишком длинные пальцы. Они подойдут для фортепиано. Но не для кисти. Вам стоит покупать портреты. А не писать. Рисуйте для души. А не для выставки. Не боитесь испачкать руки? Или вы предпочитайте выдавать чужие работы за свои?

Каждая шутка от преподавателя уничтожала его. Каждое замечание было больнее кинжала в сердце. Но студенты… Они были особым клубком злобы. Для них такой изгой был лакомой добычей для веселья и шуток. А что веселит лучше, чем издевательства? Даже при дворе короля были шуты, которых пинали и над которыми потешались. И теперь таким шутом был он.

Уже к вечеру он собрался с силами и спустился в кондитерскую за эклерами с белковым кремом и поднялся на этаж. Уже возле двери квартирки Михи он собрался с силами и постучал, ожидая, что хозяин откроет и даже натянул улыбку, чтобы выглядеть счастливым.

И к удивлению Марселя, когда дверь открылась, он увидел яркий свет, что освещал помещение за спиной хозяина квартиры. А сам он был в белой рубашке с красным галстуком. И этот аксессуар показался французу таким ярким, что он удивленно шагнул внутрь и увидел маленькую комнату с желтыми стенами и красными шторами, что закрывали окно. Повсюду висели снимки и лежали книги. А в воздухе витал запах ацетона и какой-то специи. На комоде стоял необычный подсвечник на 7 свечей. Таких Марсель еще никогда не видел, поэтому сразу решил, что этот предмет был привезен из Америки.

Француз поставил коробку с десертами на стол, застеленный белой скатертью, что сильно выделялось на фоне яркой комнаты, где даже на кресле лежал полосатый плед.

– Я проявил все снимки. Они вышли бесподобными. Их смело можно отправлять на выставку… Только я пока не знаю, разрешат ли это… Ведь к фотографиям отношение не у всех хорошее… – Миха положил на стол стопку фотографий и пошел готовить кофе для гостя и себя.

Марсель не обратил сначала внимание на те самые фотографии, что были сделаны сегодня. Ведь его внимание привлекли те самые снимки, что висели на стене. Это были совершенно разные люди: обычные рабочие заводов, красивые статные дамы в шляпах, дети, старики, люди из цирка уродов… Там были люди разных рас и с разными телесными изъянами. И каждый человек выглядел живым. При этом по его позе, одежде и предметам вокруг персоны, можно было понять, кем был этот человек на фотографии.

– А ты как долго занимаешься фотографией? – Марсель подошел к нескольким снимкам, на которых были почти обнаженные девушки, которые играли роли богинь. Это было понятно по прическам и тканям, что прикрывали самые интимные части их тела. Они выглядели такими красивыми и такими легкими, что Марсель даже не сразу поверил, что на дамах совсем нет одежды.

– С 13 лет вроде… Получается… 8 лет. Может 9… Хотя по ощущениям, что я всю жизнь этим занимаюсь. Будто я родился фотографом.

– Ты мог так рано начать этим заниматься? Как тебе повезло, – Марсель повернулся к Михе и посмотрел на стол, где лежали снимки. – Я всегда любил искусство. И хотел рисовать. Но Маман считала что я могу рисовать только модели одежды. А живопись… – это дурость. Но я прятался и все равно рисовал. И читал много о живописи. А потом в 16 лет признался, так как решил, что устал таить такой секрет… Но маман еще верила, что я "одумаюсь"и стану хозяином ее ателье. Но я поступил сюда…

Марсель сам не заметил, как по его щеке снова прокатилась слеза. Но ее заметил Миха. Только вида не подал и молча налил кофе в чашки. Он видел, что французу тяжело говорить о своем прошлом.

– Ты думал, что в академии будешь счастливым?

– Да… Но в итоге я стал объектом насмешек… Хотя я просто хотел заниматься искусством. Ведь это мой воздух. Моя жизнь. Знаешь… Каждый раз, когда мне доводилось посетить музей или галерею, то меня охватывали невероятные чувства. Будто искусство проникает в меня и окрыляет. При этом я ощущаю внутреннюю потребность сделать что-то для искусства. Будто бы изменить саму его суть… Что именно мне нужно совершить революцию.

Миха разлил кофе по чашкам и сел за стол, продолжая слушать своего гостя и думать над его словами. Они звучали немного странно. Ведь подобные вещи ему приходилось слышать только раз в жизни от человека, что был душевнобольным и считал, что он должен стать президентом Америки, совершить революцию и короноваться как король, а потом напасть на Великобританию и сделать ее американской колонией. А потом он кошмарил прохожих на улице и говорил, что правительство Америки объявило на него охоту и что ему нужно найти королеву Виктории, чтобы попросить у нее защиты, а потом убить ее. Неизвестно, знал ли он, что эта царственная особа уже 10 лет, как мертва. Но Миха часто наблюдал за ним, ведь этот фрик жил на улице прямо возле салона, где он работал. И поэтому видел его часто. Но вот Марсель не был похож на этого душевнобольного. Хотя и его идеи о революции тоже были странными для обывателя. Но вот сам Миха тоже придерживался мнения, что революция в сфере искусства была необходима. Хотя бы потому что фотография тоже должна считаться искусством.

– Мне жаль, что у тебя такая судьба… Я раньше думал, что в этой академии нет человека несчастнее меня. А теперь понял, что есть… И… Смотря на других… Я замечаю, что здесь полно таких.

– Разве кого-то ненавидят больше, чем ненавидят меня? – Марсель стал медленно развязывать ленту на коробке, чтобы достать эклеры. – Мне кажется, я один такой… Не видел, чтобы кого-то еще ненавидели так сильно.

– Фотографов. Почти всех фотографов не любят эти старые преподаватели. А еще… Я видел, как на лекции по истории древнегреческого искусства мистер Буше унижал девушку, что пришла на занятие в брюках. И еще что-то говорил про ее прическу и красный чокер.

– Девушка с короткой стрижкой гарсон? А это же Франсуаза! Она на курс старше нас. И она безумно талантливая. Я был на выставке ее картин год назад. Но так и не познакомился… Побоялся тогда подходить.

Марсель взял один эклер и посмотрел на чашку с кофе. Она была очень необычной для парижской моды: белая, с характерным рисунком в виде синих волн и очень изящной маленькой ручкой. Этот сервис точно был привезен из Америки, что еще больше удивило юного француза.

– Я слышал, что она ходит на демонстрации суфражисток и активно борется за право женщин голосовать. Поэтому ее не любят многие педагоги… Да и студенты тоже… – Марсель отпил кофе и ощутил приятный вкус самого напитка и специй. В букете четко угадывались нотки корицы и кардамона. Что было необычно. Ведь во Франции кофе пили либо в чистом виде, либо со сливками.

– Бедная девушка. А мне она показалась очень красивой. Я хотел ее пригласить в мастерскую, но больше не видел…

Миха заметно расстроился, но взял эклер, чтобы поднять себе настроение, а сам стал ждать, когда Марсель оценит снимки. Тот, в свою очередь, медленно перебирал фотографии и разглядывал их, удивляюсь умению ловить хорошие моменты и запечатлеть их. Но особое внимание Марселя привлек кадр с солнцем, на котором юный француз выглядел очень необычно и органично, на фоне из картин, что стояли за его спиной.

– Миха, скажи, а есть возможность раскрасить фотографию?

Фотограф не ожидал такого вопроса и сначала даже поперхнулся эклером, а потом закашлялся и посмотрел на кадр, что оказался перед ним. Да, это был тот самый кадр с зеленым солнцем, которое было случайным реквизитом. Но при этом оно очень органично вписалась в кадр, который стал выглядеть не как портрет или привычное для Михи движение, а как самая настоящая картина 17 века. Времен так Людовика XIV.

– Ну вообще ходят слухи, что разрабатывают технологию цветной фотографии. Да и фильмы такие имеются. Но все же это пока что единичное явлением. Так как кадр нужно красить вручную… Красками.

– Мне кажется это солнце нужно раскрасит в тот цвет, которым оно было изначально. Это будет выделят это фото на выставке. А еще создавать прецедент. Чтобы люди увидели, как фотография может быть новым искусством.

Марсель улыбнулся, смотря на фото и сам представил, как бы выглядел этот кадр, будь он и правда цветным. Ведь мощь картин прошлого заключалась как раз в передаче цвета и умение художника либо показать мир реалистично, либо заставить человеческий глаз ловить красивые мгновения. А вот фотография была монохромной, почему и не воспринималась так же, как и живопись. При этом встречала много критики в свой счет.

– А еще можно попробовать создавать с помощью фотографий другие картины. Еслил вырезать из них элементы и попробовать составить их… Так, чтобы картинка выглядела случайной, но гармоничной. Как музыка, которую играют в кабаре "Крю."Там иногда устраивают свои вечера футуристы и среди них есть интересные представители. Они играют музыку на случайных вещах: кастрюлях, банках, разбитых фарфоровых сервизах и отрицают правила гармонии в музыки, случайно отыгрывая концерт по клавишам и почти ломая пианино. И именно поэтому принципу Марсель решил использовать фотографию.

– Что? Резать ножницами? – Миха удивленно посмотрел на художника.

Фотограф был иного мнения. Он считал снимки священными не понимал, как их можно уничтожать ножницами и переклеивать. Хотя… Это и укладывалась в концепцию их революции, где границы стирались и правил больше не существовало.

– Я не переживу этого… – Миха откусил эклер и стал его активно жевать. – Хочешь резать… Режь не при мне. В своей мастерской… А я посмотрю на результат.

– Понял… Миха, скажи, а ты был когда-нибудь в Версале?

– Версале? Нет, не был.

Миха правда не посещал другие места во Франции. Он вообще еще не катался по этой земле. Но о Версале был наслышан. И даже читал как-то журнал, где писалось об этом удивительном дворце.

– У меня появилась идея для выставки. Версаль – это самый красивый и величественный дворец Франции. Он в чем-то даже красивее Лувра. И там много возможностей сделать необычное фото. Наподобие этого, – Марсель указал пальцем на снимок с солнцем и улыбнулся. – Смотря на этот снимок, я вспоминаю Версаль. И представляю свой портрет на фоне его интерьеров.

– Ты вошел в кураж? Тебе понравилось фотографироваться? – Миха улыбнулся в ответ и сразу понял, к чему клонит Марсель.

– Мне понравилось ощущать себя окрыленным. Не более… А еще… Я хочу предложить тебе сделку. Как художник предлагает ее фотографу. Я буду придумывать необычные художественные образы. Ты запечатлеть их. Я буду писать картины – ты из фотографировать. Чтобы искусство стало доступным массам. Столетиями оно было доступно лишь верхушке общества. Лишь они были покупателями, ценителями главными потребителями. А теперь, в 20 веке мы можем сделать его… Безграничным не только в плане художественных средств. Но и в плане демонстрации.

– По рукам.

Миха не раздумывал долго, понимая, что эта сделка имеет историческую ценность. Ведь еще нигде и никто не решался на нее. Никогда еще не было такого прецедента, чтобы художник и фотограф стали работать вместе над одной целью и помогать друг другу. И это был самый настоящий прецедент. Первый прецедент.

Маленькие шаги рождают большее будущее

Можно бежать галопом и прийти последним, а можно двигаться медленно, маленькими шагами и стать чемпионом.

В Лувре было безлюдно. Как и всегда в утрненний будний час, когда все горожане были либо на работе, либо отсыпались после вечернего променада. И только двое студентов. Один в белой рубашке с красным гастуком и широких коричневых брюках, которые держались только на серых подтяжках, котоыре к тому же были росшиты красными витеватывми узорами. А второй был в шелковой рубашке с характерными старомодными кружевными воланами у запястья. Шею на этот раз украшал галстук – пластрон яркого красного цвета с золотым рисунком. Это был последний писк Парижской моды, за которой Марсель следил. Хотя и относился критечески, понимая, что создание своего стиля куда важнее глупого следования советам из журналов.

Марсель сидел в зале Кариатид и пересиовывал в свой альбом римские статуи, старясь передать их позы в точности до штриха, чтобы затем опместит в свою работу, которая должна была отражать торжество человеческого тела и движения, которое вызывало у него восторг. Ведь "замершое"искусство выглядело старомодно, по его мнению.

А Миха медленно обходил залу и разглядывал каждый элемент интереьера и каждую статую, которая смотрелась органично в этом удивительном месте. Но вскоре он повернулся к Марселю, который сидел на полу прямо напротив статуи Дианы Версальской и старательно перерисовал позу изображенной богини. Эта сцена выглядела настолько правильнйо и красивой, что Миха тоже сел на пол и достал свой фотоаппрат, чтобы сделать нужный кадр. Но на этот раз он не стал предупреждать Марселя, чтобы получить живой кадр. После вспышки художник резко повернулся в сторону и удивленно посомтрел на фотографа, который на этот раз не сказал ему, что объектив направлен на него. Но Миха же моргнул глазом и лишь посомтрел вниз, делая вид, что он сделал кадр случайно и ему тепреь стыдно.

– А ты не думал примерить парик для прогулки по Версалю. Чтобы выглядеть более органично в тех интерьерах? – фотограф решил спросить именно в момент, когда Марсель уже собирался спросить его о внезапном снимке.

– Я хотел примерить кимоно и взять свою шпагу… Но парик… Можно примерить. У меня есть светлый парик, сделанный по моде времен Людовика XIV. Светлый, с холотыми кудрями… Это был парик для бала маскарада прошлой осенью.

– Аристократы Франции до сих устраивают балы?

– Да, но они отвратительны. Это светское и лживое мероприятие, где все должны подчинятся правилам. Это ужасно. И это еще одна причина, почему я ненавижу свое происхождение.

Миха молча кивнул и поднялся с пола, чтобы сделать еще один снимок. На этот раз он зател запечатлеть статуи, что стояли в зале, как экспонаты. Они были тоже совершенными и невероятно эстетичными. И их можно было использвовать как раз для тех самых "Склееных картин,"которые и предлагал делать Марсель накануне вечером.

– В Версале много портретов королей, герцегов и других великих людей… Не затеряюсь ли я там в парике? – Марсель улыбнулся и сделал еще несколько штрихов.

– В кимоно не потеряешься… А будешь выглядеть как настоящий революционер Дадаист… Мы же не имеем правил и границ. Поэтому наше виденье искусство может другим казаться странным. А еще я думаю, что нам нужно написать манифест. Революция без манифеста просто провакация. Поэтому надо подумать над текстом.

– Текст это правило. Может стоит уйти от него? – Марсель закончил набросок и захлопнул свой альбом с пожелтевшими листьями и посмотрел на Миху, что уже прогуливался между статуями.

– Манифест позволит нам заявить о себе. И позволит людям узнать, кто мы такие. Да, мы против правил… Но все же им придется следовать иногда. Чтобы затем разрушить эти нормы прошлого. Да и полностью отрицать прошлое не выйдет. Любое искусство – это результат переработки опыта художников прошлого.

Марсель на секунду задумаля над словами Михи и мысленно согласился с ним. Да, если отрицать все и вся, то у них ничего не выйдет, кроме того, что их назовут сумасшедшими и дальше галереи они выйдут и так и застрянут в качестве психов, которых упекут в больницу если те будут слишком вызывающе в своих идеях. Либо станут Парижскими сумасшедшими. А с манифестом они докажут, что являются настоящими революционерами.

– Манифест требует публикации… – Марсель подняся с пола и отряхнул свои брюки от пыли. – У меня нет связей с газетами.

– У меня есть… Суфражисткий журнал "Корсет и Шляпа". У меня там знакомая работает… Много лет назад она приехела в Нью-Йорк на учебу и пришла в саллон. Там у нас завязался роман, но вскоре любовь закончилась. А хорошее общение осталось. Хотя и тепреь я старонюсь старых знакомых.

– Ого, не знал, что у тебя есть связи с суфражистками! – Марсель заметно оживился.

Он вообще любил таких дам, которые были сильны характером и не боялись отстаивать права и имели свое мнение. Ведь с ними было интересно общаться. Они были настоящими людьми нового столетия, которые могли совершить революцию. И революционерок Масрель тоже любил. Но побаивался с ними общаться, ведь боялся, что его сочтут не интересным или вообще отвернутся от него из-за приосхождения. Ведь аристократов они не любили. Как и тех, кто имел кровыные связи с мерией Парижа.

– Решено, мы пишем Манифест. Ты идешь к той даме… А я зачитаю его в одном из баре среди футуристов. Конечно, меня там не часто видят. Но все же… У меня есть возможность пробраться на сцену.

– ЗАплатить за выход? – Миха ехидно улыбнулся, понимая, о какой возможности идет речь.

– Ну и это тоже.

Марсель отмахнулся и опять громко расмелся, чем навлек на себя гнев смотрителя музея, который замтеил двух студентов в большой зале и пошел выгонять их, чтобы те не сломали древние реликвии.

– Опять вы пришли! Я же сказал, что не потерплю вашего присутсвия в этом зале! Вы решили исптыать свою удачу? У вас ничего не вышло! Вы неудачники и невежды! Вы портите внешний вид Лувра! Вам не место в его стенах! Пошли вон!

– Вы нас с кем-то перепутали, – Марсель не мог терпеть такие наговоры в свою сторону и поэтому незамедлительно ответил, но тут же получил грубый ответ в свою сторону.

– Перепутал? Вы за кого меня держите? Я всех вас засранцев в лицо знаю. И тебя знаю, Густав!

– Я Марсель! – обиженно возразил Марсель и почувстовал хлопок по своему плечу.

Миха уже собрал вещи и собирался покинуть зал, чтобы не встервать в еще больший скандал. И чтобы не стать участником плохой истории, что скорее всего разошлаь бы следующим утром по газетам.

– Да хоть король Хернель! Пошел вон отсюда!

Марсель уже хотел обиженно ответить этому хаму, но Миха его потянул в сторону выхода. Это охладило пыл француза, но он все равно выкинул неприличный жест и споткнулся о порог, из-за чего упал, но быстро поднялся и зашагал в сторону выхода.

Версаль – колыбель искусства

Искусству не чуждо быть странным.

В Версале было как всегда прохладно, солнечно и невероятно роскошно. Стены буквально блестели, а многочисленные зеркала отражали лучи, заполняя большие залы светом самой яркой звезды во вселенной. Пол был до блеска натерт, от чего казался скользким, но это было далеко не так. Ведь Марсель шел по нему в старомодных туфлях на золотых каблуках и с большими пряжками, которые украшали шелковые банты. Каркас этой обуви был обшит зеленым бархатом, а вот на пятке можно было заметить золотой стеклярус, что добавлял шика и блеска в эту, уже не модную, модель.

В последний раз по этому полу в подобных туфлях ходил только сам король Людовик XIV, который и построил этот величественный дворец. Ну а сейчас это был музей, где находилось не так много посетителей. Еще меньше, чем в Лувре, ведь до Версаля надо было добраться, что тоже вышло забавным приключением для двух студентов, которые теперь ходили по залам и искали нужный фон для фотографий.

– А этот король был великим, раз построил такое великолепие, – Миха ходил по дворцу и разглядывал каждый элемент интерьера, подмечая его великолепие. – Стой, а может тут сделаем несколько кадров?

Они остановились в зеркальной галерее, которая сразу поражала своим великолепием. Высокие потолки были украшены барельефами и картинами эпохи Барокко. Они созданы рукой известного художника Шарля Лебрена, который и руководил художественным оформлением дворца. Солнечные лучи проникали в большие окна и отражались от зеркальных панелей на стенах, отчего помещение вмиг становилось светлее. Хрусталь, стекло, золото и дорогая древесина в оформление паркета – все выглядело так величественно, что Марсель даже раскинул руки в стороны и тихо сказал:

– Я бывал тут и раньше… Но сейчас ощущаю все великолепие этого места. Всю его роскошь. И ощущаю неземное блаженство, понимая, сколько историй видали эти стены. Сколько они пережили. И что даже спустя 2 столетия – они сохранили свое величие и эстетику.

Марсель достал из рукава кимоно веер и раскрыл его, деонстрируя роскошный аксессуар, сделанный из слоновей кости, бумаги и позолоченной краски. Юноша поправил парик и стал медленно двигаться в центр зала, пританцовывая и иногда плавно двигая руками на манер бальных танцев. На секунду могло показаться, что он пытался встать на носочки, но громоздкие и тяжелые туфли не дали ему это сделать и юноша грохнулся на пол, запутавшихся в длинном кимоно.

– Вот дерьмо… – прошипел он и, преодолевая боль в ноге, поднялся, опираясь на руку фотографа, который успел запечатлеть падение и при этом решил помочь подняться герою снимка.

Марсель с трудом поднялся и ощутил сильную боль в колене, на которое он приземлился. Но все равно выпрямился и сделал шаг, чтобы пойти дальше:

– Давай на лестницу.

– Только не танцуй. Иначе шею свернешь, – Миха на всякий случай вытянул руку, чтобы на этот раз не дать упасть Марселю.

Только вот на лестнице у них не получилось сделать красивого кадра из-за спящего прямо на красном ковре работнике, который явно не горел желанием обходить владения. Поэтому студенты поспешили относительно тихо подняться наверх, чтобы найти зал с портретами либо чью-то спальню. Ведь именно в личных покоях были самые богатые интерьеры и красивая мебель.

– Я слышал, что спальня Короля всегда поражала великолепием. Думаю в ней можно сделать самые красивые кадры, – Марсель шел по залам и немного прихрамывал, но делал вид, что не испытывал боль от каждого шага. Он лишь улыбался и иногда, когда Миха отворачивался, опирался на стены и предметы интерьера.

– А я вижу кадр в портретной галереи, где много великих лиц. И среди них лицо человека из 20 века.

– Я родился в 19, – Марсель убрал одну прядь со своего лица и после достал расческу для парика, чтобы уложить непослушный локон обратно в прическу.

– Но живешь же в 20, – Миха улыбнулся и зашел в галерею, что его поразила с первого взгляда.

Особенно сильно его впечатлил портрет какого-то герцога или же вельможи, который висел прямо в центре залы над камином. Здесь не было зеркал, а все стены обиты красным бархатом, местами потертым, а местами ободранным, что указывало на следы революции. Столетие назад она почти уничтожила это место. Но кажется, что даже такое разрушительное событие не смогло испортить величие и красоту этого дворца. Ведь теперь каждый мог побывать там.

– Версаль обещали восстановить еще 20 лет назад. Но это коснулось лишь самых разрушенных залов и салонов. А многие так и остались со следами революции… Увы, революция – это новый этап развития человечества. Но она не проходит без жертв, – Марсель подошел к портрету и тяжело вздохнул. – Но я хочу сделать революцию без жертв.

– Это возможно? Мне кажется, что жертвой станет наша репутация, в худшем случае, – Миха заметил интересный кадр и сфотографировал Марселя со спины, опустившись на колено, чтобы композиция выглядела величественно.

– У нас ее итак нет. Ты американский фотограф. Я художник изгой. Художественное сообщество о нас не знает. В академии итак презирают. Куда хуже? Репутация это то, что мы сами сделаем себе сегодня. Но плоды будет пожинать лишь завтра.

Марсель повернулся и посмотрел прямо в камеру, которая оказалась ниже, чем обычно снимал Миха. Это удивило художника и тот повторил позу изображенную на портрете. Вспышка и француз уже пошел прямо ко окну, чтобы взглянуть на сад. Осень уже успела покрасить деревья в яркие золотые цвета, отчего казалось, что само солнце вышло на прогулку за пределы дворца. Либо сам Король-Солнце решил устроить бал вне этих величественных стен.

– А чей это портрет? – Миха подошел к Марселю и решил спросить, чей портрет все же висел над камином.

– Филипп I герцог Орлеанский… Брат короля Людовика XIV. Говорят, он не любил этот дворец за интриги и напыщенный лоск. Хотя сам в своем дворце приказывал украшать интерьеры живыми цветами. Мне кажется… Он просто не любил брата, как это обычно бывает. И завидовал ему.

– Ну… Не всегда так бывает. Я люблю своих братьев… – Миха заулыбался смотря на сад. Действительно, он выглядел красиво.

– Сколько у тебя братьев? – Марсель не отводил взгляда от парка и продолжал им любоваться, вспоминая уже свое прошлое.

– Два младших. Они близнецы. Я их обычно нарочно путал, а они злились. Они на 5 младше. Такие забавные. Но у нас не было зависти или злобы между собой. Мать любила всех одинаково. А мы были дружны и росли в счастливой семье.

– А у меня ужасные отношения со старшим братом. Он вечно задирал меня. Моей отдушиной был младший. Родился на год позже. Но он умер от оспы… Вместе с ним умерла моя вера в то, что в семье можно дружить с кем-то, кроме сестер. Но сестру маман любила потому что она девочка. И я всегда завидовал ей. Потому что ей было все внимание. А мне… Только упреки и пинки от старшего брата… Я никогда не ощущал себя там на своем месте. Будто я лишний в их семье.

Марсель заметно помрачнел, а после достал веер и стал им обмахиваться, чтобы не заплакать. Ведь слезы могли смыть слой густых китайских белил, которые скрывали все несовершенства его кожи. А веер помогал осушить глаза.

– Тебе с рождения не повезло с окружением. Но сейчас ты можешь все исправить, – Миха опять развернулся и пошел дальше в другую залу, где висел портрет самого короля.

Вся зала была вновь украшена зеркалами и золотом. но еще на стенах можно было заметить изображения солнца – символа Людовика XIV. Заметив это, Марсель тут же подошел к портрету и встал на фоне него, после немного подумал и подвинул ближе небольшой кофейный столик, что стоял возле диванчика. Это была музыкальная гостиная, которая отличалась особой акустикой, поэтому голос прекрасного молодого юноши буквально зазвенел в этом помещении:

– Я похож на сияющее солнце? Похож ли я на лицо революции?

– Ты похож на короля. Только одет в кимоно. Скажи, а твой предок не у тебя за спиной? – Миха сразу обратил внимание на схожесть правильных черт лица у Марселя и короля на портрете. Хотя, это и можно было объяснить тем, что все аристократы имели высокие лбы, ровные носы и овальные лица. но все же сходство было большое. Даже причёска, с учетом того, что его французский знакомый был в парике.

– Нет, мой предок не король. Он был всего лишь Маршалом. Поэтому у меня такая фамилия.

– Но вы чертовски похожи. – Миха поднял камеру вышел и сделал кадр. – А еще тебе идут длинные волосы. Ты реально похож на аристократа. Такого возвышенного. Которому плевать на весь этот мир, потому он в центре него. Люди для него планеты. А он сам – солнце.

– То есть с короткими я похож на простолюдина? Я им и пытаюсь казаться вообще-то, – слегка обиженно сказал Марсель.

– Казаться, а не быть. Тебя выдают привычки: походка, речь, манера картавить, хотя у тебя нет речевых изъянов. Выдает манера пить кофе или чай, почерк и даже то, как ты держишь карандаш. Все говорит о твоем происхождении… И это великолепно, – Миха показал жестом, чтобы Марсель замер и сделал еще один кадр.

– Может это и вызывает ненависть людей ко мне? Я ведь… Хочу быть как они… Но при этом быть ярким и выделяться.

– Ты можешь быть как они: скучным и простым, но они не примут тебя из-за манер. Ты же даже ешь двумя пальчиками. И не замечаешь этого. Либо… Ты можешь стать символом революции, которая отрицает каноны прошлого, но не гнушается пользоваться его благами… Что если построить внешний образ на контрапункте? Ты будешь совершить провокацию в самом ярком наряде. И твой образ сразу будет вписываться в головы людей?

Марсель слушал эти слова и пытался представить, как о выходит перед людьми в желтом сюртуке и начинает читать манифест. А после обливает себя краской и уходит, оставив толпу в шоке.

– Ты прав… Миха… А откуда ты столько знаешь?

– Читал много книг… и имел опыт работы в редакции, чтобы заработать деньги на жизнь. Я же на французском только говорю плохо. Пишу и читаю хорошо. Поэтому переводил статьи. И учился опыту у журналистов.

Марсель кивнул и набравшись смелости залез прямо на столик, перед этим встав ногами на старинный стул 17 века, который слегка пошатнулся от его веса и заметно заскрипел.

– Кажется без помощи я не слезу. Но зато кадр выйдет шикарный. Подай мне канделябр, – Марсель выпрямился и уже стал примерять нужную позу для кадра.

Миха подал ему нужный атрибут и сам стал примерять кадр, чтобы получить нужный снимок. Только вот важный для искусства момент нарушил сотрудник музея, который до этого тихо спал на лестнице, но вдруг решил обойти свои владения. От него сильно пахло алкоголем и сыром, который тот носил в кармане ради закуски, поэтому присутствие стороннего человека сразу было ощутимо. Но на него никто не обратил внимание, ведь Миха был увлечен поиском нужного ракурса, а Марсель стоял и не двигался на шатком столе.

Только вот сотрудник не ожидал, что один из посетителей великого дворца окажется точной копией короля – солнце. И что он будет стоять в самой значимой зале и позировать на фоне своего же портрета с золотым канделябром.

– Святая Мария-Антуанетта! Он вернулся в Версаль! Людовик XIV вернулся в свой дворец!

От шока мужчина тут же упал в обморок после сказанных слов и перестал дышать на мгновение. Так сильно его поразило сходство. Ну а Марсель лишь удивленно посмотрел на этого странного человека и шепотом спросил у Михи:

– Он умер?

Миха же отвлекся от камеры и посмотрел на лежащего на полу мужчину и повел плечами:

– Я не хочу проверять.

Фотограф вернулся к своей работе, а Марель снова принял нужную позу. После еще трех вспышек он решил все же слезть со стола и попросил Миху помочь ему это сделать. Тот подошел ближе и подал руку, надеясь, что художник не получит еще одну травму в стенах этого дворца. Но случилось непредвиденное. Стул, на который Марсель поставил ногу, вмиг развалился от старости и Марсель все же рухнул на пол, хватаясь за штору, что висела рядом. Послышался характерный треск ткани, а юноша свалился на пол, утягивая за собой фотографа, который успел только поднять камеру выше, чтобы ее не разбить.

– Вот дерьмо… – простонал француз и попытался подняться, ощущая теперь боль в лодыжке, локте и плече, на которое он упал.

– Ты живой? – Миха тоже ударился коленом во время падения, однако камеру он смог сохранить. Чем дорожил больше всего. – Ты сломал стул.

– Я знаю… Кажется, смотритель напился и сошел с ума. Может, если мы убежим, то выйдем сухими из воды?

Через минуту уже по залам Версаля бежали два совсем юных студента художественной академии. Один был одет в характерное желтое мужское кимоно, которое на деле не имело отношение к самураям, но явно было частью гардероба богатого человека. А второй был одет по современной моде начала 1910-х годов. Обы уносили ноги от пьяного смотрителя и боялись, что их поймают и посадят в тюрьму за хулиганство и порчу исторической реликвии. Но за ними никто не гнался, ведь смотритель решил, что сам сломал стул, будучи пьяным. Он и не верил в то, что видел до своего падения в обморок, ведь ему бы все равно никто не поверил, что сам Людовик XIV мог гулять по коридорам дворца в странной Японской одежде, которая совсем не вписывалась в моду эпохи короля-солнца. Но фотографии подтверждали обратное.

Жить как ДаДа

Жить как дадаист – это жить так, как ты хочешь сам. А это величайшее искусство.

– С этого дня мы должны начать жить как дадаисты. Мы должны совершать каждый день странные вещи во имя искусство. Но для начала надо положить этому старст, – Марсель шел по тротуару и приминал туфлями сухую листву, что успела осыпаться за ночь. – Какие есть идеи?

– У нас занятие в кабинете