Читать онлайн Последний анархист бесплатно

Глава 1. Обедневшие дворяне

Внимание! Материал предназначения для прочтения лицами старше 16 лет. События, описанные в данном произведении, не связаны с реальными историческими событиями. Все персонажи и локации вымышлены, любые совпадения случайны. Все материалы и факты взяты из интернета и находятся в свободном доступе.

Автор не призывает к противоправным действиям, не поддерживает каких-либо политических философий, движений и не имеет цели делиться своими взглядами и убеждениями с читателями. Текст написан исключительно в развлекательных целях.

Спасибо за внимание!

Их знакомство началось не с имён или приветствий. В тот день они ещё не понимали, что одна встреча двоих может изменить не только их судьбы, но и целую историю. Она была их концом и возрождением.

Несмотря на то, что ночь ещё не до конца покрыла собой улицы туманного города, на дороге уже зажегся ряд фонарей, освещающих путь работягам, пьяницам и просто загостившимся господам, которых на улицах было уже не так уж и много, как каких-то полчаса назад. Именно тогда, почти у самой окраины города, появляется молодой человек, непохожий ни на богатого гражданина, ни на бедняка: одет аккуратно, однако не по моде, ростом высок, коротко пострижен, хорош собой, падающий от фонаря свет особенно выделял немного впавшие скулы. Путь его лежал к небольшому поместью на самой окраине, принадлежащий обедневшему ещё пару поколений назад дворянскому роду. Стены потёрты, сад высох и пуст, ворота проржавели и скрипят от дуновения ветра, а потому закрыты на ключ; окна плотно зашторены, но сквозь них ещё пробивается свет. Входная дверь же оказалась не заперта – хозяин всё ещё не вернулся домой.

Навстречу путнику с широкой деревянной лестницы сбегает девушка в пышном черном сарафане и белой рубахе под ним – давно сидит под окном и всё ещё не смыкала глаз в ожидании.

– Володя! – ласково и взволнованно воскликнула та и упала в объятья пришедшего, – где ты был? Видел, какая темень?!

– Мадам, прошу меня простить. Вы ещё не ложились? – наконец проговаривает тот самый «Володя», осторожно обнимая её за плечи.

Девушка не отличается тонким телосложением, несмотря на явно обтянутую корсетом талию, и низким ростом, однако в сравнении с ним казалась совсем хрупкой и беззащитной, даже если с виду была несколько старше, лет на пять. Несмотря на это, они являлись почти полной копией друг друга: особенно выделялись тусклые зеленые глаза, густые тёмные ресницы и брови, аккуратные носы с чуть приподнятыми концами и каштановые волосы, что у собеседницы были достаточно густые и волнистые, спущенные на плечи.

– Да как же я могу? Целый день тебя не видела, переживаю ведь. Почему так поздно? – раздаётся эхом по полупустым коридорам мелодичный голос.

– Наташа, милая, у меня прекрасная новость, Вы только послушайте! Я женюсь, и это решено окончательно.

– Как женишься? Я ведь и дозволения не давала… На ком? Я тебя не понимаю. Ты, верно, шутишь. Ты же знаешь, у меня и без того больное сердце…

– Бросьте, мадам. На самой лучшей девушке на свете. Вам надо познакомиться, Вы обязательно её полюбите. Помнишь? Я Вам о ней так много рассказывал. Она самый настоящий ангел!

– Речь идёт о той анархистке, я правильно тебя поняла?

– Верно, завтра она придёт к нам на ужин, и Вы сами её увидите. Поверьте на слово, лучше Ангелины вы не найдёте.

– Ты сошёл с ума! Ноги её в этом доме не будет. Какая свадьба? Какой ужин? Нужно всё немедленно отменить, пока не стало совсем поздно! Боже мой, за что мне это! Почему ты сразу не предупредил?

– Вы слишком предвзято к ней относитесь, Вам стоит с ней познакомиться…

– Владимир! Я сказала, что видеть её здесь не желаю. В какой подворотне мне тебя потом искать? Нет-нет-нет, она обязательно втянет тебя в неприятности, выкинь эту глупость из головы! Ты слишком молод, следовало сначала всё тщательно обдумать… Зачем она тебе? Этой свадьбы не будет, я этого не допущу! Хочешь со свету меня сжить? Пока у тебя это прекрасно получается! Что скажет матушка…

– Ты преувеличиваешь! Матушка будет только рада с ней увидеться, я их обязательно познакомлю, когда она будет в городе.

– Только через мой труп!

– Боже, что ты говоришь? Я уже взрослый молодой человек и сам могу решать на ком мне жениться. Если ты так против, то и меня в этом доме не будет. Я уже всё решил, и ты… Вы мне не можете указывать, не смейте мне перечить! Вы всегда были против моего счастья, я не могу сидеть у Ваших ног всю свою жизнь!

– Я только стараюсь уберечь тебя! Ты ещё слишком молод.

– Я молод, но не глуп и сам могу выбирать то, что сделает моё счастье, Вашего же совета просить не намерен, – и последнее слово действительно осталось за ним. Однако, гордость за право на точку зрения его не берёт, наоборот, в груди всё сжимается.

Наталья делает несколько шагов назад, посмотрев на него, словно на кого-то чужого – высказывания задели её за самое сердце. Медленно опускаясь на диван и не поправляя сарафана, она закрывает лицо ладонями и мотает головой, будто не желая верить его словам, и заливается тихими слезами. Этот манёвр всегда действовал безотказно, Владимир опускается перед ней на колени и берёт за обе ладони, будто пытаясь заглянуть ей в глаза, но просить прощения уже поздно, а попытки оказываются тщетными.

– Пойди прочь, – не без усилия тихо произносит юная леди и поднимается на ноги, спешно убегая наверх, чтобы скрыть от глаз свой недуг.

Теперь слышать её рыдания и мольбы невыносимо, он поднимается с колен и уходит из дома, демонстративно хлопнув дверью и со злости уронив с крыльца единственный цветок, населяющий этот сад, бросившись прочь от дома, явно желая «залить» свою душу спиртным, как делал это обычно во время ссор сестрой – в иных случаях пристрастия не было.

Из местного относительно нового кабака уже доносились смех и звон бокалов, громкие голоса, шум, а из его дверей медленно выходили (а порой и выползали) ещё несколько минут назад пролетарии, которых каким-то ветром занесло туда после трудного рабочего дня. На момент 1900 года в мире происходят большие научно-технические изменения, однако обычным трудягам это и не светит, ведь теперь Российская империя находилась на пороге коренного переворота и перемен в жизни целого общества, ходили слухи о свержении царской власти.

Среди всего этого шума и духоты, в самом углу помещения уже не первый раз можно было заметить совсем юного господина, лет девятнадцати: постоянно в черном и почти всегда не в кондиции. Ни с кем разговор он не поддерживает, выпивает в гордом одиночестве, сумму оставляет чуть больше положенного и уходит строго по определённому времени, как по расписанию, когда стрелки часов переваливают за полночь. Видя дорогой костюм, перстни на тонких пальцах, молодые чистые руки, приятные аристократичные черты лица, по нему и не скажешь, что он относится к классу среднестатистических трудяг или бедных студентов. «Дворянин», – думали гости, окидывая его оценивающим взглядом.

Так продолжалось ни один месяц, пока рядом с загадочным посетителем не появился совершенно незнакомый ему ранее молодой человек. Улыбался он приветливо, был достаточно высок, особенно на фоне своего собеседника, протягивал широкую ладонь в знак приветствия, пока неизмученную работой, не отрывая весёлых добрых глаз. Несмотря на неосведомлённость «юного господина», имя этого человека было у всех на устах – уже знакомый нам Владимир, среди друзей шутливо «Ленский» (за чистый взгляд и простоту характера, как у персонажа поэмы Пушкина). Этого человека знали именно за его дружелюбие и любовь к благотворительности, поэтому в его жизни мало роли сыграло положение в обществе, тем более что оно было незначительным. Семья Владимира держала крупное издательство «Народное Слово», но сам им он не занимался – такая честь перешла старшей сестре.

Оглядев широкую ладонь, загадочный посетитель еле поднимает взгляд и отрывает его от стола, но приветствием не отвечает и даже достаточно грубо и резко бьёт нового знакомого по руке, гордо представившись достаточно громким именем:

– Граф Пуряев, Глеб Дмитриевич, – стараясь держаться гордо, но это было сложно, когда удаётся еле удержать ровно спину, не облокачиваясь на стол, а язык путается, съедая половину от слов. Статно и стремительно омрачает имя своего рода.

Не взирая на грубость, Владимир лишь пожимает плечами, не снимая с лица улыбки, и достаточно энергично садится за стол, прямо напротив еле говорящего, будто пропускает мимо ушей пренебрежительный тон и совсем не замечает грубости:

– Владимир Владимирович, очень приятно, можно просто Владимир, граф, – с некоторой издёвкой и совсем не боясь этого громкого имени произносит тот, даже вполне уверенно и дружелюбно.

– Плевать, – резко произносит Глеб и залпом опрокидывает в себя стопку спиртного, даже не закусывая.

– Не первый раз Вас здесь имею честь видеть, приходите, как на работу, – начинает вот так просто, почти ничего не стесняясь, даже если уже слышал, с кем имеет дело.

– А тебе что с того? Сгинь! Всем надо сунуть нос в мои дела.

– Прошу Вас, не стоит так горячиться, не более чем я хочу составить Вам компанию и зла не желаю. Пока вы единственный, с кем я здесь желаю иметь дело, – произносит с некоторой загадкой в голосе, создавая интригу.

– Компанию? – некоторое время уходит в раздумья. – Валяй! – наконец произносит не без грубости и рукой подзывает молодого человека с подносом, потрепанного и уставшего.

– Извольте, я не пью, – опережает его дальнейшие просьбы Владимир.

– Как не пьёшь? А чего ж ты тогда сюда пришёл? Вздор!

– Коротаю вечера, не более. Немного повздорил с сестрой и теперь не хочу пересекаться, она у меня несколько вспыльчивая и сама себе на уме – пару дней пройдёт и успокоится, а потом и предложу перемирие. Строптивая, конечно, но добрая, простит.

– Добрая? Не может быть. Вот моя – змея, потому я домой не иду, лишь бы с ней не пересекаться. Кричит каждый вечер, ругается: «Подлец, пьяница!». Вот скажи, я похож на пьяницу?

– Нет, конечно, что Вы…

– Вот и я о том же! А как же с ними не быть? Видеть всё это сборище больше не хочу, не смей звать меня больше графом! С этого момента отрекаюсь и от титула, и от имени! – произносит достаточно резко, опрокидывая в себя ещё одну рюмку. – Вот только матушку жалко, говорит, что допоздна не спит и всё ждёт, переживает… Впрочем, не верю я в это: коль переживала, так и не отправила бы на девять лет в столицу, учиться. Заботится – это когда хотя бы раз в полгода приезжает, а так только по телефону о делах спросить позвонит… да всё некогда было. Ждала девять лет и ещё подождёт.

– Зачем же Вы так? Давайте до дома доведу? Правда переживают, ищут. Да и сами не дойдёте.

– Оставь меня! Выпьем, и станешь торопиться, к чему мне твои нравоучения и спешка?

Как бы не был против Владимир и как бы не отнекивался, к утру из кабака выходили не два солидных, как казалось ранее, молодых человека. Теперь они служили поддержкой друг другу, дабы не упасть не четвереньки и дойти хоть до какого-нибудь из домов. Между ними не было официальных тонов, по улицам эхом проносился достаточно тяжёлый, но задорный смех.

– Ты представляешь, – внезапно мямлит граф, – этим вечером я должен быть на вечере у одной важной дамы… как там её… уже и не вспомню, вместе с сестрой. Представляю, как эта Химера обозлится, когда увидит меня в таком виде.

– В самом деле? Это очень нехорошо.

– Пусть хоть подавится, терпеть не могу общество этих… монархистов. Учить меня ещё будешь!? – вскидывает бровь и смотрит многозначительно.

– Я не в праве Вам что-то советовать, ведь никогда не был на Вашем месте, почем мне знать… я Вам не советник, но для меня семья выше любых принципов, – произносит после небольшой паузы тот, что был более-менее трезв, на том и остановились, поскольку собеседник отвечает смешком.

Минуя покрытые мраком и затянутые туманом улицы, они проходят в тишине ещё несколько поворотов, выходя на широкую парковую улицу, от которой совсем немного было идти до поместья Пуряевых – оставалось миновать широкий мост. Остановившись у самых перил, Владимир облокачивает на них своего спутника и вдыхает чистый воздух. Глеб Дмитриевич же вытаскивает из кармана брюк папиросы и молча протягивает их новому знакомому, покачав головой на отказ и закурив. Так они стояли в тишине ещё пару минут, каждый думая о своём. Чёрт знает, что творилось в пьяной голове графа, однако Владимир тяжело вздыхает, подумав о том, как тяжело сейчас Наташе и что с ней будет, когда пьяным он вернётся домой в пропахшем табачным дымом костюме.

– Семья, говоришь, – наконец произносит Пуряев, – да любой к чертям бы давно сбежал от такой «семьи». Каждый день кричат о том, что я – позор, чёрное пятно на собственном роду, бельмо на глазу, неудачник, ни гроша не стою и ничего не добьюсь в своей жизни. Буквально оторвали меня с малых лет от своего общества, а теперь хотят, чтобы я крутился в кругах этих монархистов и стал достойным наследником. Катись всё это дело, это поместье, этот титул! Знаешь, что я тебе расскажу? Они скрывали это от меня, они прятали правду, они хотели держать меня в неведении! Никогда ни во что не посвящают, потому что все они – кровопийцы, – переходит на шёпот, – да-да, кровопийцы. Мать недавно призналась. Никому не говорил, а тебе расскажу, всё скажу.

– Что Вы такое говорите? Грех! Услышат – казнят.

– Ну и чёрт с ними! Кровопийцы, вампиры, зови как хочешь. Я не такой, как они. Пьяница, но человечнее прочих. Слышишь? Не веришь? Честное слово!

– Пьяный лепет, у Вас горячка, пойдёмте, граф.

– Не лгу! Сам убедишься, вампиры и точка. Не пойду никуда, пока не поверишь. Люди должны знать, я не сошёл с ума! Они серебра в домах не держат, думаешь, от бедности? Недавно подарил матушке новый сервиз, она чуть с ума не сошла и в тот же день приказала выкинуть. Ну, веришь или нет?

– Верю, – соврал Владимир, для себя решив, что и слушать не будет, пока не увидит его трезвым.

Глава 2. Пуряевы

Имя графа Пуряева теперь известно каждому в городе. Сейчас уже точно никто и не вспомнит, за какие заслуги за самый короткий срок он удостоился такого титула. Света он не любил, был в некотором роде затворником, в самом городе находился редко: постоянно в разъездах, чаще – в столице. Годы давным-давно взяли своё, но поговаривают, что в молодости он был невероятно красив: высокий, стройный, складный, образованный, происходит из богатого дворянского рода. Женился граф рано на одной француженке, от которой имел всего двоих детей – Лизавету и Глеба Дмитриевичей. Дочь окончила частную женскую гимназию и достаточно часто заменяла отца на светских мероприятиях, к своим 27 годам была прекрасно знакома со многими знатными людьми и занималась благотворительностью и написанием монархических трудов вместе с молодыми единомышленниками, происходившими из дворянских родов и организовавшими целый кружок «Сиерра-Морена» во главе с графиней Овчинниковой – внучкой всем известного Сергея Константиновича, занимающего высокие положения не только среди прочих монархистов, но и приближённых государя. Лизавета некогда должна была выйти замуж за одного полковника, но в силу своего строптивого характера осталась свободной.

Сын же не отличался ничем выдающимся, в кружках не состоял, отучился в столице около 10 лет, а теперь вернулся домой и прожигал семейный бюджет по кабакам, и как бы сестра не пыталась вывести его в свет или привлечь к благотворительности, тот продолжал разбрасываться деньгами направо и налево ради своих же развлечений, пока отец в разъездах, и в жизни общества не участвовал, однако при случае гордо говорил: «Граф Пуряев». Юноша достаточно красив и взял лучшие черты от своего отца, но даже и не думал жениться. Казалось, и целей в жизни у него нет, сестра говорила – пропил. Однако, при том Лизавета не оставляла своих попыток приучить брата к общению не только с обитателями кабака.

– Совсем от рук отбился, – проговаривает та своей темноволосой и статной собеседнице, – сегодня пришёл чуть живой и к тому же не один, в компании одного дворянина. Только подумать! Вот от чего он не хотел жениться…

– Не придумывай. Нашёл себе очередного собутыльника, а сегодня они даже не помнят имён друг друга. А занять делом его всё-таки надо, хоть бы работу нашёл, пока свою жизнь не проиграл в карты.

– Пока батюшка из столицы не вернётся, он и пальцем не пошевелит, больше с ним никто не сможет совладать. Меня больше интересует его новый знакомый, с их дуэтом вышли бы пара отличных романов.

– Лизавета! Какой стыд, – произносит та, а сама не удерживается от улыбки на тонких губах, хоть и сдержанной, строгой, лишь девушка заливается задорным переливчатым смехом, напоминающим звон маленьких колокольчиков в пустом помещении.

Графиня Пуряева – персона яркая, запоминающаяся, которую характеризуют, как шумную рыжеволосую юную леди, что настолько же непредсказуема, насколько и привлекательна, хотя и бледна и выше некоторых кавалеров. Её настроение менялось по щелчку – порой капризна и ворчлива, временами – весела, говорлива. Душой совсем ещё ребёнок, активная, носит шуршащие платья, а когда никто не видит – мужской фрак, не снимая ярких украшений, что на ней было неприлично много. Никто точно не может назвать цвет её глаз – то ли голубые, то ли зелёные – однако все точно могут сказать, что они светлые и всегда мерцают, словно звёзды на фоне тёмного неба. Вместе с тем круг друзей и хороших знакомых в этом городе её был достаточно обширен, поскольку Лизавета Дмитриевна была достаточно общительной и, если с кем-то поладила один раз, ещё подолгу будет повторять их встречи и вести долгие переписки. Одними из лучших и дорогих её сердцу друзьями являлись кузины Татьяна и Софья Овчинниковы. В компании последней она посещала каждое собрание кружка монархистов, и сегодняшний день не был исключением, поэтому девушки неспешно продвигались вглубь сада по тропе, ведущей к дачному домику Овчинниковых, что с недавнего времени стал основным местом сборов благодаря своему удобному местоположению.

– Соня, милая, скажи, ответ из издательства ещё не пришёл? – наконец произносит девушка. Всего неделю назад она отправила первые главы нового романа под псевдонимом «Лилит», лелея мечты о том, что после нескольких отказов его выпустят в свет, пусть и в не самом популярном среди дворцовой знати журнале.

– Пока тишина, я просила за тебя у одной моей хорошей знакомой, но, честно, не думаю, что это дело закончится успехом. Подожди ещё немного, душа моя, терпение вознаградится, – произносит Софья Денисовна, проходя через ограду участка и останавливаясь у цветущей клумбы, чтобы обратить на неё внимание собеседницы, ведь лично выхаживала её с начала сезона. – Лиза, трудно об этом тебе говорить, ты знаешь… у меня для тебя есть один важный разговор, только не хотелось, чтобы об этом знал кто-то, кроме нас двоих, особенно Татьяна Алексеевна, она страшно огорчится, да и в последнее время ей нездоровится: жалуется на головную боль. Честно, теперь всё может измениться, но ты не подумай, что я собираюсь оставлять наш кружок.

– Ну не тяни же! Ты меня пугаешь.

– Дело в том, что минувшим вечером один очень солидный молодой человек просил моей руки у Сергея Константиновича, и он дал ему добро, с моего дозволения, конечно. Мы пока не хотим объявлять об этом событии посторонним, определимся, когда дело будет ближе к свадьбе.

– Ты шутишь? Я не совсем понимаю… ты выходишь замуж?

– Верно. Моя дорогая, ты огорчена?

– Вовсе нет, просто это немного… неожиданно. И кто же этот несчастный?

– Уверена, ты с ним уже встречалась, в последнее время он часто у нас бывает. Эдуард Феодосьевич, приятель моего дедушки.

– Да он ведь старый!

– Не преувеличивай, он старше меня всего на один десяток лет, могло быть и хуже. Главное, что он достаточно состоятелен и даже очень обходительный, интеллигентный, умный. Такой шанс упускать нельзя.

– Но ты ведь совсем его не любишь, так почему же так просто соглашаешься?

– Милая, – произносит графина даже с лёгкой насмешкой, – о любви я могла думать несколько лет назад, когда была чьей-то счастливой и романтичной невестой, сейчас же эта пора ушла. Ещё пара лет, и о замужестве можно будет не мечтать, и что тогда со мной будет? Ты слишком наивна, но оно и верно, когда-нибудь ты сможешь меня понять. Душа моя, любовь бывает лишь одна за всю жизнь и навсегда остаётся глубоко в сердце, и только от тебя будет зависеть, останется ли она сравнима со стайкой бабочек, окрыляющих душу, или осядет огромной дырой, пустоту которой не сможет ничего заполнить. Думаю, у меня и места для неё не осталось, а душу греют лишь воспоминания.

– Тем не менее, она живёт вечно. Твоё решение опрометчиво, – достаточно резко заявляет Лизавета, чем вызывает смешок у своей собеседницы.

Так они уже в абсолютной тишине неспешным шагом доходят до широких дверей высокого светлого дома, окна которого были пока открыты нараспашку, а уже из них доносились голоса молодых монархистов, собравшихся до начала собрания и ведя светские беседы, будто пытаясь казаться взрослее, но мыслят на деле без всякого в том опыта. Навстречу им спустилась невысокая миловидная девушка с короткими тёмными кудрями на плечах. Бледное лицо её было спрятано от солнца под широким зонтом, а тонкое телосложение скрыто под чёрным пышным платьем, окаймлённым рюшами; из-под купола выглядывала пара янтарных глаз, взгляд которых бросал в дрожь и одновременно не мог предсказать её эмоций. Несмотря на свой маленький рост, вновь подошедшая выглядела достаточно серьёзно и одними своими жестами говорила о высоком положении в обществе, отличаясь и заметно выделяясь на фоне остальных монархистов.

– Доброго полудня, Софья Денисовна, – раздаётся громкий поставленный голос, в котором, тем не менее, прослеживалась капля игривости, словно все сказанное – шутка, – как Вы поживаете? Сколько недель прошло с нашей последней встречи!

– День добрый, Виктория Станиславовна, благодарю за беспокойство, я прибываю в добром здравии, – не меняя улыбки произносит Овчинникова и делает подобие реверанса. Теперь, когда они встали друг напротив друга, высокая и фигуристая Софья и достаточно невысокая и хрупкая Виктория казались нелепо на фоне друг друга.

– Очень жаль, я надеялась, что эта встреча станет последней.

– С Вашей стороны шутить так крайне низко, честно говоря, это ударило по моему самолюбию.

– Вам не привыкать биться о потолок, мой дорогой друг.

Обмениваются достаточно колкими фразами, но не меняют доброжелательной улыбки по отношению к друг другу, что любой мог бы понять, хоть и не сразу – все они не переходят границ хоть и глупой, но дружеской шутки, доступной только им двоим. Все трое, включая Лизавету, знакомы ещё со времён молодости, когда были ветреными лицеистками и мечтали о счастливом будущем, но даже не подозревали, что их случайное знакомство станет настолько долговечным и крепким союзом. Теперь уже поздоровавшись и обнявшись, все втроём занимают места у длинного стола, оповещая о начале собрания.

Глава 3. Пробуждение

Глаза открыть получается не сразу, а как только это удалось стало совсем непонятно – открыты ли они вовсе? Всё пространство вокруг затянуто мраком и странной дымкой, воздух настолько тяжёлый, что попытаться вдохнуть его полной грудью было бы самоубийством. Тишина. За непроглядной тьмой не слышно ни шагов, ни голосов, ни в принципе признаков чужого присутствия – только собственное обрывистое дыхание, словно наконец остановился после долгого бега. Каждое движение скованно, чтобы подняться приходится приложить некоторые усилия. Нет даже чёткого ощущения того, что смог встать на ноги. Тем не менее, это не мешает сделать несколько медленных коротких шагов настолько неуверенно, что становится страшно от присутствия себя «где-то здесь». Вся решимость растворилась в неизвестности. Как вдруг глаз режет неяркий огонёк в кромешной темноте. Не помня себя и того, как в принципе решился сделать ещё хоть одно движение, приходится бежать на последнюю надежду, руками отодвигая с пути невидимые препятствия. Чем ближе к огню, тем явнее становится шёпот, перерастая в хоровод до этого совершенно незнакомых голосов, оглушающих всё больше, практически разрывая перепонки внушительным криком. И каждый из них желал ему скорейшей смерти.

Просыпается Глеб Дмитриевич уже в своей собственной постели наверху, голова раскалывается, а рот ужасно вяжет от сухости – наверное, все дело в паре последних стаканов воды: они явно были лишними после предыдущих двух бутылок спиртного. Особо не понимая, где он и какой сейчас час (было бы неплохо знать хотя бы то, какой на дворе год или, предположим, день недели), он ещё несколько минут лежит в постели, не отрывая глаз от белоснежного потолка, и поднимается с тихим старческим скрипом, спуская ноги с кровати, но именно в этот момент понимает, насколько эта идея была неудачной хотя бы из-за разыгравшегося головокружения, благодаря которому комната приняла форму солнечной системы в красных заспанных глазах.

Нужно время, чтобы вернуть всё на свои места и подняться с кровати, опираясь на стенку всё с теми же попытками набрать побольше воздуха, который безуспешно выдыхает с тихим шипением, вспоминая о беспокойном сне. Взгляд графа падает на зашторенное окно, сквозь которое даже не пытаются пробиваться лучи солнца, а за дверями не слышно и единого упоминания о присутствия домочадцев. Даже Анна, суетившаяся с самого утра, ни разу не побеспокоила его и не издала ни звука, зато в комнате царил идеальный порядок. Вместе с тем, как граф лениво поднимается и открывает шторы всё становится ясно – проснулся он далеко не в назначенный час, а ближе к вечеру. Лишь он пытается вспомнить причину таких изменений режима, перед глазами обрывками проносится вчерашний вечер: посиделки в кабаке, встреча с таинственным незнакомцем, разговоры на мосту и ругань встретившей его на пороге сестры – последнее было самым неприятным. Следом приходит осознание – сегодня с Елизаветой он должен побывать на вечере у какой-то графини. Боже, он даже не знает, в каком часу это будет проходить!

Именно по этой причине Глеб Дмитриевич срывается с места и спешно начинает собираться сам не зная куда и нужно ли это вовсе – ему, по крайней мере, точно нет. Пулей вылетев из комнаты, он встречается с молчанием коридоров. Дом как будто опустел. Это навевает воспоминания о детстве – таком же строгом, вычурном и сером. В прочем, улыбка Лизаветы всегда скрашивала его будни, она казалась настолько счастливой и лёгкой, что всегда хотелось брать с неё пример, вдохновляться, вместе мечтать о будущем… всё это в прошлом, теперь она кажется кислотной, натянутой и ядовитой, что невозможно смотреть, прям как эти обои на первый взгляд блеклые. С какой жалостью к нему она давит эту гримасу! Как она вообще смеет смотреть ему в глаза? Оказавшись наедине с этим пространством хочется кричать, ломать все эти портреты, крушить мебель, убежать куда-то далеко и забыться, заливая свежие раны хорошей долей алкоголя.

Но сейчас не об этом. Надо взять себя в руки. Граф решительно проходит все препятствия и наконец спускается на первый этаж, где большие настенные часы пробили семь часов вечера. Из кухни показывается седая голова, а за ней и вся всё также красивая фигуристая женщина, лицо которой не пощадили морщины. Она хмурит на него густые чёрные брови и заглядывает прямо в душу орлиными глазами.

– Проснулись наконец, Глеб Дмитриевич?! Время близится к ужину. Родители ваши давно как уехали на вечер к вашей тётке, не стали дожидаться. Конечно! Посмотрите на себя, такой стыд и свету не покажешь. Тьфу! – проговаривает та и снова уходит в кухню.

Несложно было догадаться. Граф солидно поправляет воротник и проходит вслед за ней, не забывая по дороге передразнить, пока та не видит.

– Вы, небось, есть хотите? – уже более ласково и учтиво проговаривает та.

– Благодарю, я не голоден… только пить очень хочется, – и этой фразы было достаточно, чтобы Анна отвлеклась от приготовлений и налила ему бокал воды, подавая прямо в руки без надобной аккуратности.

– Матери твоей ничего говорить не стала, сегодня о тебе справляться приходил этот твой, пьяница местный… искал он тебя в общем, представился как-то, да всех имён не упомнишь… Совсем стара я стала, а жизни и не знала… слушай вот что, свет мой, ступай, коль не надобно тебе ничего, чего глаза мозолишь?

– Погоди, да кто приходил-то? – оживился граф.

– Покуда же мне знать! Ступай, дел и без тебя много.

Пьяница? У него среди них никогда не было ни друзей, ни приятелей. Вопросов со временем становится больше, чем ответов. Выйдя из кухни, появляется огромное желание вернуться в тёплую постель и продолжить своё путешествие в мир сновидений, даже если и там, и там картина будет одинаковой. В конце концов, какое ему дело до всяких гуляк! С этой мыслью он решительно делает два шага навстречу извилистой лестнице, а через минуту уже хлопает дверью, покидая ненавистное поместье и направившись в сторону дороги, ведущей через сад к мостовой. Конечно, теперь в кабак он шёл по важному делу и пить там никаким образом не собирался: нужно всего лишь узнать имя господина, который смел его побеспокоить в такой поздний час.

Не нужно и говорить о том, что это намерение было не более чем предлогом. По дороге юноша бы и несколько раз забыл о «важном деле», если бы не одно странное обстоятельство: с виду совершенно незнакомый молодой человек, стоящий в тени, молчаливо смотрел в воду и казался совсем обездвиженным. И было бы, на самом деле, всё равно на этого господина, если бы не одно весомое обстоятельство – им оказался Владимир, подойди граф ближе, – молодой человек, с которым они познакомились вчерашним вечером. И до него, конечно, не было бы дела, но уже личные соображения касаемо собственной несуществующей репутации заставляют графа сменить маршрут и подойти к нему, дабы отправить подальше от имения.

– Добрый вечер, Владимир Владимирович, – проговаривает коротко Глеб, обращаясь к нему, причём будучи не совсем уверенным, что в принципе помнит его имя правильно.

– Глеб Дмитриевич… рад вас видеть, надеюсь, Вы в добром здравии? Как вы? – побеспокоивший ныне граф, кажется, ввёл в ступор своего собеседника, что в начале тот даже растерялся, но следом за этим взял себя в руки и встретил его вновь просиявшей на лице улыбкой не без доли издёвки в голосе, напоминающей о дозе выпитого днём ранее.

– Благодарю, я отлично себя чувствую.

– Вы куда-то собирались? Прошу прощения, я побеспокоил Вас сегодня, когда пришёл по личному делу без приглашения, но мне сообщили, что дома Вас нет.

– Не стоит об этом переживать, у меня сегодня было много работы, сами понимаете. По какому такому личному делу? – доброжелательный тон словно по щелчку сменился грубостью, но Владимир будто не замечал этого и не менял своего приветливого вида, ведя диалог с ним как со старым другом.

– Ничего особенного, я хотел немного пройтись после работы и надеялся, что Вы составите мне компанию. Надеюсь, теперь Вы мне в этом не откажите?

«Да как смеет он, бедный дворянин, от которого осталось одно лишь название, заявляться ко мне, графу и единственному наследнику важного рода, с такими незначительными и простыми предложениями?» – подумал первым делом Глеб Дмитриевич, оглядывая с ног до головы незваного гостя. Но интерес берёт верх. У него никогда не было друзей, разве что знакомые из столицы, с которыми успел спеться (а может и спиться) за время учёбы. Нет, это вовсе не шанс, и он не готов довериться людям, особенно из высшего света, какими бы они ни были.

– Не забывайтесь, Владимир Владимирович, Вы не можете так просто приходить к графу с такими предложениями. Мы с Вами никакие не приятели.

– Верно, сегодня я пришёл к своему хорошему знакомому, а не графу, и надеюсь на его расположенность ко мне.

Ещё пару секунд граф тратит время на то, чтобы осмотреть надоедливого собеседника, окидывает его внимательным взглядом и наконец высокомерно произносит:

– Благодарю за предложение, но… – прерывает свою речь тот будто бы в раздумьях, – впрочем, в этой затее нет ничего плохого. Я так вымотался за этот день, что свежий воздух перед сном пошёл бы только на пользу.

– А разве Вы сегодня не собирались ехать на вечер вместе со своей сестрой?

– Нет, Елизавета Дмитриевна уехала часом раньше, а у меня в это время был завал по обязанностям, не успел её сопроводить. А Вы, как я полагаю, всё ещё вне милости у Вашей сестры?

– Вовсе нет, причина моего прихода состоит не в этом. Она к утру уже и забыла все прошлые обиды и согласилась принять у нас Ангелину Егоровну. Уверен, они полюбят друг друга.

– Я бы не был так простодушен на твоём месте: прежде, чем приглашать её на ужин, убедись, что они не подсыпят яду друг другу в бокал.

– Что Вы говорите! Вовсе нет, Наташа… Наталья Владимировна совсем не такая и не станет ради своих целей губить чужую, совсем молодую жизнь, ей просто придётся смириться с моим выбором!

– Отчего же? Девушки крайне коварны, я бы на Вашем месте не стал им доверять.

– Давайте сменим тему, Глеб Дмитриевич, Ваши представления крайне узкие, возможно, Вы просто не были с ними хорошо знакомы. Узнай Вы Ангелину, Ваше мнение бы сразу изменилось! Она – свет моих очей, способный заменить и луну, и солнце, ангел во плоти! Мою любовь к ней не описать одними словами. Она – одна из самых начитанных и добросердечных моих знакомых! Честнее и надёжнее человека не сыскать на всём свете.

Ещё в первый день Глеб заметил, как легко заводится этот молодой человек от любого неосторожного слова и как горячо пытается доказать свою правоту, использую клишированные фразы из романов, которые, в прочем, напрягают не так уж и сильно, но таких моментов было далеко немного – большую часть времени он казался крайне нерешительным и при этом острым на язык человеком.

– Владимир, Ваша любовь ослепила Вас. Я считаю, каким бы человек ни был, верить в него – не самая лучшая идея, никогда не знаешь, что у другого на уме, и против его воли все клятвы будут пустыми.

– Как Вы не правы! Уж простите меня, Глеб Дмитриевич. Что же Вы, никогда не верили и никогда не любили?

–Мне бы Вашу простодушность. Поверьте мне, я любил, и я верил, в моей жизни было много людей, которым я готов был доверить своё будущее, но это в один день сожгло меня дотла.

– Значит, это были не «те» люди, вы неразборчивы и рассуждаете очень неправильно, граф.

– Боюсь спросить, Владимир Владимирович, где Вы нашли свою Ангелину, раз считаете, что я не прав? – вопрос Глеб Дмитриевич задаёт только для того, чтобы сменить тему и уйти от неприятных рассуждений, всё-таки даже если Владимир и прав, он бы никогда не принял его позицию.

– Я вовсе не искал её, мы познакомились пару лет назад ещё будучи студентами. Можно сказать, что у нас были одинаковые взгляды на жизнь и на… будущее Российской Империи, – последние слова тот проговорил очень тихо, чтобы никто не подслушал их разговора, таинственным тоном, словно одержимый.

– Что Вы этим хотите сказать? Какие такие взгляды? – сам не зная почему, граф вздрогнул от одного намёка на то, что сейчас он оказался на тёмной улице совсем один с человеком, у которого чёрт знает что на уме: может он вне милости у государя? Тогда не миновать беды, увидь их кто вдвоём, другие «выходцы из света» найдут способ от него избавиться. По взгляду спутника Владимир и сам понял, что сболтнул лишнего и заторопился, словно собирается уходить.

– Не стоит так беспокоиться, вижу, вы приняли меня за одного из революционеров? Это не более чем мнение, которое мы держим при себе.

– Владимир, шутки с государством всё равно что игра с огнём. У Вас не будет и единого шанса против света, не принимайте опрометчивых решений.

– Не понимаю, в чём Вы меня подозреваете? По-вашему, я похож на анархиста? – судя по тону, слова графа задели собеседника, и он окончательно потерял всякое желание к этому диалогу.

– Чёрт знает, на кого Вы похожи!

– Глеб Дмитриевич, мы ведь похожи даже больше, чем Вы думаете, так к чему Ваше беспокойство? Мы оба не любим монархию, к тому же я сам за себя в ответе, и судьбы наши ничем не связаны.

– Что Вы такое говорите?! – возмущению не было предела, даже если сказанное дворянином было правдой, в которой он сам же и признался минувшим вечером. – Как бы Вы меня не втянули в какую-нибудь историю.

– А чего Вам бояться? Смерть нас давно не пугает, она идёт попятам, а Ваш авторитет на самом деле носит сомнительный характер, когда моего и вовсе не существует более.

– К вашему сведению, я ничего не боюсь и, если бы действительно захотел, давным-давно присоединился к анархистам… да даже к той шайке, о которой сейчас говорят все газеты! «Памяти Каталонии», так ведь?

– Даже так? Я считаю, это было бы очень серьёзным и опрометчивым поступком. Собираетесь играть с огнём, граф? Вы ведь сами говорили, что с моей стороны это безрассудство.

– Нет, я всё ещё в своём уме и не пойду на такой риск, – после долгого напряжённого молчания произносит Глеб.

Конечно, он бы никогда не стал делать что-то настолько серьёзное на спор, потому что самый настоящий трус, который боится в этом признаться. Да, он никогда не пойдёт против воли отца и своего воспитания, как бы он не ненавидел весь этот свет и от этого мнения не отступится. Но что-то в груди больно защемило от одной мысли, что подчиняется монархии он только из собственной слабости.

Глава 4. Красота

Что такое красота? Для некоторых она вся выражена в ярких цветах, приталенных пышных платьях, ровном стане, миловидных чертах лица, тоннах жемчуга на шее и длинных пальцах, чистом взгляде и, конечно, манерах, выраженных в каждом даже непроизвольном движении. Почему-то ради таких незначительных и, казалось, не самых приоритетных в жизни вещей некоторые готовы идти на самые крайние жертвы.

Но эта героиня была не первой красавицей и никогда не отличалась горой поклонников, готовых броситься ради неё в огонь или продать всё своё имущество, чтобы подарить ей одно золотое колье; за её сердце не устраивали боёв, и никто не замирал в невозможности сказать хоть слово при одном её появлении; ей не посвящали стихов, а её взгляд никогда не оставлял глубокий незабываемый след в чужой душе. Она не разбила ни одной надежды, так никогда и не дав её другому. Таких, как она, звали совершенно обычными. А вернее сказать – тенью.

Про Татьяну Алексеевну, младшую Овчинникову, всегда говорили, что она крайне умна и хороша собой. Ей не нужны дорогие украшения или пышные платья, чтобы привлечь внимание, всегда было достаточно вполне естественных образов, но, встречаясь с холодной неприступностью в безразличном взгляде, ни один не осмелился бы сказать ей хоть слово. К ней не тянутся люди, и она не готова вести их за собой. У неё нет и нескольких друзей в высшем свете, но и она не готова с ними общаться. Ей никто и никогда не отдаст свои душу и сердце, а она никогда не сможет их принять и любить с тем трепетом, как это сделали бы другие. Как это бы сделала Софья.

Сёстры Овчинниковы – полная противоположность друг друга. Софья энергичная и яркая, общительная и всегда на шаг впереди, к тому же гораздо привлекательнее и женственнее. Именно она всегда была душой компании, её опорой и мудрым руководителем. В свете такой яркой звезды ещё совсем юная Таня блекла подобно Нептуну. Да, она была умнее и сдержаннее, но разве именно таких примечает свет? Нет.

Часто стоя у зеркала, ранее покрытого багровой плотной тканью, чтобы за отражение не зацепился взгляд, эта героиня думала, почему она никому не нравится, а главное – почему не привлекает саму себя. В этот особенный день от раздумий напротив зеркала её отвлёк стук в дверь и ненавязчивый голос сестры: «Таня, ты там?», – на что она спешно снова спрятала стекло и взглянула на выход из комнаты, но отвечать, конечно, не торопилась: на днях она поссорилась с Софьей и поэтому теперь сильно на неё обижалась, да и причина была не пустяковой – графиня скрыла от неё свою помолвку и рассказала только в вечер перед тем, как он придёт просить руки старшей Овчинниковой у их дедушки, а главное с кем! С этим грубым, эгоистичным, самовлюблённым и заносчивым графом Кровенко. Видеться с ним теперь не хотелось ещё больше, а тем более тратить на него своё драгоценное время, как это делает сестра. А если она выйдет замуж и правда уедет в чужой особняк? Неужели ей предстоит оставаться одной?

– Душа моя! Ну что ты, я уже действительно начала думать, что ты что-нибудь с собой сотворила или вовсе ушла из дома, – Софья Денисовна входит в комнату совсем осторожно, словно сейчас её выставят за порог, хотя причины так полагать действительно были.

– Я плохо себя чувствую и не хочу Вас сегодня видеть. Что-то хотели?

– Да брось ты, я ещё не сделала ничего противозаконного, просто хочу с тобой поговорить, плохое настроение ещё не повод закрыться в этом ужасно тёмном помещении.

– О чём? Мне казалось, ещё пару дней назад ничего сказать мне ты не хотела.

– Перестань, я скрыла от тебя эту новость только потому, что знала, как ты отреагируешь. Разве плохо, что я наконец удачно выйду замуж? Тем более, между нами ничего не изменится…

– Отвратительно! Как можно выходить за того, кто тебе не мил только ради приличного состояния? Ты ведь и сама знаешь, что Эдуард Феодосьевич – не самая лучшая партия. Вы совершенно друг другу не подходите.

– Послушай, да я бы никогда не связала жизнь с тем, кто мне противен, выгодное положение – просто ещё одна причина, к тому же тебе стоит просто пообщаться с ним поближе, чтобы понять его сложный характер, у вас будет достаточно времени, спустись ты сегодня.

– Не собираюсь я его понимать!

– Но я прошу тебя, только ради меня потерпи его всего пару часов, они с братом поговорят с дедушкой, отобедают и уйдут, словно их здесь и не было, больше тебя никто не побеспокоит. Ну? Неужели дело только в этом? – в глазах промелькнуло беспокойство и явное желание поддержать подругу, заботится, даже если причину теперь устранить почти невозможно.

– Дело в том, что потом ты выйдешь за него и уедешь

– Да, но ведь от этого ничего не изменится? Мы также сможем видеться, я буду приезжать так часто, как смогу, вот увидишь, – девушка осторожно берёт в руки край платья и садится на угол кровати, рукой приглашая сесть свою собеседницу будто бы для обсуждения серьёзной темы, – послушай, мы ведь уже не дети, пора что-то менять. Когда-то даже слишком близким людям приходится разъезжаться, у нас впереди ещё много времени, ты и сама понимаешь, что его гораздо больше, чем у прочих, а быть с человеком, с которым пути случайно пересеклись и иметь возможность провести с ним остаток жизни, удаётся не каждому. Может, это мой последний шанс хотя бы быть любимой?

– У вас впереди будет вечность, которую я проведу в одиночестве с твоей подачи. Более чем уверена, что ты забудешь обо мне, как только покинешь эти стены.

– Что ты такое говоришь? Мы всегда будем оставаться друзьями, нас связывают более прочные узы, чем кровное родство, я бы никогда себя не простила, если бы оставила тебя. Ну? Пусть я и не часто это говорю, но дороже вас у меня никого нет, моё замужество ещё никакое не предательство, – заключает графиня и смотрит в самую душу пронзительным серьёзным взглядом.

На миг в комнате воцарилась тишина, казалось, Татьяна провела в раздумьях достаточно времени, и ожидать ответа от неё было невыносимо. Наконец она протягивает Софье бледную холодную ладонь и берёт её руку в свою:

– Хорошо, я поддержу тебя, если ты так уверена, что не пожалеешь о своём выборе, – после таких слов подруги на лице Софьи просияла улыбка, – спустимся вместе, посмотрим на твоего бедолагу и его ближайших родственников.

– Касаемо его брата, хотелось бы тебя заранее предупредить… – но договорить девушке не удалось, ведь раздался глухой скрип чуть приоткрытой двери. Следом за этим в проходе показалась Галина Сергеевна, мать старшей Овчинниковой.

– Софья! Я ищу вас по всему поместью! Вот-вот приедет граф, а ты шатаешься не пойми где! Тебя же сватаем, кого я ему покажу? Живо спускайтесь вниз, что же, на всё нужна рекомендация? – женщина выглядела строгой и чем-то обеспокоенной, в принципе, как и во всё обычное время, но, признаться, очень красивой, по крайней мере именно такой она была в молодости: такая же свободная и ветреная, от поклонников отбоя не было, да всё играла: на балах кокетничала, а предложений о замужестве не принимала, а когда время о браке пришло говорить стало слишком поздно и выбирать некого, поэтому теперь будущее дочери имело причины для беспокойства.

И матушка оказалась права – уже через минуту за дверями стали слышны грохот повозки и засуетившиеся домочадцы где-то на нижних этажах. Взявшись за руки, сёстры спешно спустились вниз, хотя и этот разговор нельзя было считать примирительным.

На самом деле, Татьяне было несложно дать шанс даже этим не самой приятной наружности людям, но то уже стало принципом. Для начала стоит посвятить читателей – кто же эти самые Кровенко, которых так не хотят принимать большинство представителей так называемого «света»?

Старший, Эдуард Феодосьевич – человек достаточно высокий, но складный, коротко пострижен по последней моде и одет, как это говорят, «с иголочки». Он вошёл самым первым, вежливо здороваясь со всеми его встречающими и широко улыбнувшись, первым делом протягивая руку Сергею Константиновичу. Глаза его серые и совсем не глубокие, но светились от искренней радости при встрече с хозяином имения, а может он просто хотел, чтобы эта радость таковой казалась – играть на публику для этого человека было обыденностью, а наглости и решимости ему не занимать, впрочем, как и красноречия.

Вслед за ним в дверях появился Илларион Феодосьевич – обещанный Эдуардом гость, который отличался своей нелюдимостью. Ростом он был несколько выше, метра под два, а взгляд был гораздо строже ко всем окружающим, казалось он и вовсе безразличен ко всем этим прелюдиям. В большинстве своём закрытость его оправдывали тем, что всего три года назад у младшего Кровенко умерла жена, с которой в браке они пробыли всего пару лет, к тому же ходили слухи, что и отравил её он сам. Но ведь то лишь слухи? По крайней мере, всей его родне этого бы хотелось, ведь им составило большого труда «замять» эту историю. Впрочем, со слов его брата, Илларион выглядел жутко абсолютно всегда.

Один их вид вызывал отвращение у Татьяны Алексеевны, и, тем не менее, как и все прочие, приняла она их дружелюбно, обменялась приветствием с каждым и не выдала своей неприязни. Зато этого не скрывал Илларион Феодосьевич, но это не мешало показывать свои хорошие манеры, по всем правилам здороваясь с графом и его семьёй и отвечая крайне учтиво. Понятно в этом человеке было только одно – свет его не интересовал вовсе, а что у него на уме и на душе – чёрт знает.

– Что же вы стоите у прохода? Пожалуйста, оставляйте вещи и проходите, Софья, провожайте гостей в кухню, не стойте столбом, – произносит вдруг Сергей Константинович, и это мгновенно подействовало, чтобы и гости, и сами хозяева дома вышли из ступора и двинулись в трапезную, где снова засуетилась Галина Сергеевна, желая, чтобы обед этот прошёл наилучшим образом. Татьяне Алексеевне выпала возможность сесть напротив младшего из братьев, на которого смотрела она лишь искоса. Схожесть их положений не мешала и даже наоборот подталкивала их к открытой неприязни к друг другу, которую скрывать, однако, приходилось по разным причинам.

– Как Вы добрались, Эдуард Феодосьевич? Слышал, Вы днём ранее из столицы вернулись. Надеюсь, дорога вас не сильно вымотала? – интересуется Сергей Константинович сразу, как только все гости сели за стол.

– Благодарю за беспокойство, нисколько. Эти часы прошли для меня словно минуты, чего не сказать о времени нашего с вами расставания, – улыбка этого человека действительно могла показаться «притягательной» и, вместе с этим, ничуть не искренней, нужной скорее для того, чтобы произвести впечатление, от чего Татьяна поморщилась и уставилась в тарелку с блюдом – словно это замечает только она. – Казалось, мы с вами не виделись целую вечность, но теперь со всеми делами покончено, – после этих слов на миг воцарилось молчание, а тишину прерывал лишь стук столовых приборов о тарелки. На Эдуарда пал косой взгляд его брата, от чего под потолком чётко ощущалось напряжение.

– Раз так, – продолжил Сергей Константинович, – теперь можно говорить и о помолвке?

– Только с Вашего позволения, конечно.

– Вы и сами знаете, что я уже дал тебе своё согласие не без желания самой Софьи Денисовны. Она – то самое дорогое, что только у меня есть, и знай, если Вы отмените свадьбу или посмеете её обидеть, я вышлю Вас обратно туда, где Вы и жили до этого, поэтому, дети, отнеситесь к этом шагу с большой ответственностью. Мы с Вашим отцом были знакомы очень давно, царствие ему небесное, не опорочь его имени.

– Вы можете ни в чём не сомневаться, это самое обдуманное решение, которое я принимал когда-либо. В таком случае, я бы хотел заключить этот брак в ближайшие пару месяцев. Софья, как вы на это смотрите? – такой вопрос застал ту, к которой обращались с таким серьёзным предложением, врасплох. Она действительно думала о том, чтобы выйти замуж, но не ожидала, что это будет так скоро, нужно было время, чтобы привыкнуть к новому статусу.

– Я согласна, однако, не думаете ли Вы, что слишком торопитесь? Нужно как следует всё подготовить, – проговорив это учтиво, но не без намёка, та переглянулась с Татьяной, давая понять настоящую причину такой просьбы.

– У нас ещё будет время об этом поговорить, пусть этот брак принесёт Вам только счастье! – перевела тему Галина Сергеевна, понимая всю неловкость данной ситуации. Следом за этим раздался звон бокалов.

Один лишь Илларион не то что не стал пить, но и отодвинул от себя бокал, выпрямившись и взглянув на своего брата. Как только в комнате воцарилась тишина, а бокалы были наполовину пусты, тот заговорил:

– Как Вы уже можете говорить об этой помолвке? Со смерти нашего отца и сорока дней не прошло. В ближайшие пару месяцев свадьбе не быть.

Первые секунды Эдуард молчал, только после чего прокашлялся и уже более тихо обратился к своему собеседнику.

– Мы уже с Вами это, кажется, обсуждали, и, если хотите, обговорим этот момент ещё раз, давайте не будем сейчас снова поднимать эту тему на семейном застолье: сейчас не место и не время.

– Не стоит беспокоиться, может действительно стоит отложить эту свадьбу до осени? – спрашивает Софья, а в глазах прослеживается явное беспокойство, – как бы сейчас не допустить ссоры.

– Да, Вы правы… нам с Вами некуда торопиться, – снова улыбнулся тот и опустил взгляд, по одному которому можно было понять, что неожиданный его приезд с братом, спешка со свадьбой и все эти разговоры – то, о чём им ещё предстоит поговорить наедине, а пока настала белая полоса и новая ступень в жизни для них обоих, ведь «вечной» настоящей любви не смогут помешать ни время до таких формальностей, ни недовольство ближайших родственников. По крайней мере, так считала сама Софья…

Глава 5. Секрет

Постепенно земля покрылась разноцветными листьями, а температура медленно опускалась к нулю. Люди словно испарились с улиц, будто потеряли всякий смысл бесцельно гулять по аллеям и наполнять шумом и без того маленький городок: казалось, что это место и вовсе утихло – никто и не упоминал ни анархистов, ни слухов о свержении власти, словно забыли о том, что недавно их потрясло, а может и заставили себя забыть. В конце концов, даже о наиболее известных «Памяти Каталонии» не было и строчки в местных газетах, хотя раньше заголовки только и говорили о них. Эта «группировка» уже долгое время мелькала на глазах монархистов и при каждой возможности кричала о свержении власти, раздавала крестьянам свои сомнительные работы и угрожала нападением на крупное издательство, с которым не так давно связалась «Сиерра-Морена» (конечно, их стараниями, сотрудничество пришлось прекратить). Более того, о них до сих пор не было известно никакой информации: ни имён участников, ни мест, где бы они могли обитать. Одним словом, борьба с ними была настолько бесполезной, что даже казалась абсурдной.

Прошлодостаточно времени с последней встречи Глеба Дмитриевича и его таинственного друга. Он никак не мог забыть их последнего разговора и почти совсем забросил пить, захаживая в кабак исключительно для того, чтобы найти Владимира. Однако, он будто провалился сквозь землю, возможно не справился с напором двух женщин или слишком занят личными делами. Впервые граф даже стал корить себя за то, что обошёлся с кем-то недостаточно обходительно. В конце концов он сумел договориться с обитателями кабака и выведать, где же живёт загадочный дворянин, который таковым даже не оказался, но из-за своей гордости так и не пошёл проведать его.

К общему беспокойству добавлялась Лизавета Дмитриевна, что не упускала ни одной возможности промыть ему мозги словами о морали и отчитать за откровенное безделие, что он смеет оправдывать «лёгким недомоганием».

– Глеб Дмитриевич, мне нужно с Вами серьёзно поговорить, – обращается она к брату, заведомо зная, что разговор этот бесполезен.

– Что же, Лизавета Дмитриевна, не стесняйтесь – разговаривайте, – издевательским тоном отвечает тот.

– Послушайте, отец хочет пристроить Вас в наш монархический кружок и надеется на моё содействие, нужно лишь Ваше согласие, мы могли бы…

– Правда? А причём здесь я? Моего согласия Вы не получите, я не собираюсь тратить время на бесполезную болтовню в кружке подобных тебе истуканов. Прошу меня простить, я вынужден откланяться, если это всё, у меня очень важные дела.

– И какие же? Снова в кабак пойдёшь?

– К Вашему сведению, моя милая сестра, – с каким отвращением он проговорил эту фразу, – у меня появился очень влиятельный друг среди монархистов, к слову дворянин и не какой-то там, а владелец одного крупного издательства в нашем городе, сейчас я иду к нему обсуждать произведения высокой культуры.

Оговорено это было не без язвительного тона. Глеб покинул комнату, а затем и стены особняка, хлопнув за собой дверью так, что картины на стенах дрогнули, совершенно не слушая ругательств сестры, брошенных ему вместо пожелания счастливого пути. Лизавета сразу подбежала к одной из картин с изображением ещё совсем маленького рыжеволосого мальчика, что сидел на широком стуле на тёмном коричневом фоне, а подле него стояла необыкновенно красивая юная леди в розовом длинном платьице и с идеальным бантом на шёлковых, прямо прилизанных волосах. Ловко подхватив рамку своими бледными тонкими руками, Пуряева вернула дорогую себе вещь на законное место, с заботой всматриваясь в глаза изображённым на ней фигурам. Вероятно, уже никто не верит в возможность Глеба исправиться и обзавестись новыми воспитанными знакомыми, но не Лиза – она верит и ждёт, когда её брат-подлец одумается и начнёт вести подобающим образом.

– Моя милая сестра, – повторила она ласково самой себе с тяжёлым вздохом и ушла в одну из комнат в самой тёмной части коридора.

Таким образом, самым лучшим решением для графа было бы сейчас пойти туда, куда глядят глаза, дабы избежать столкновений с ближайшими родственниками: в обычное время дома их не бывает, в особенности самой надоедливой ему особы. Теперь же нашёлся особенный предлог, чтобы нанести визит старому знакомому, даже если гордость его была этого выше – скажет, что случайно проходил мимо или вовсе не ожидал его тут увидеть.

Дом Владимира находился вдали от части города, к которой стёкся весь «высший свет»: постепенно высокие белокаменные дома сменялись старыми и не совсем ухоженными домишками, а затем и совсем пустыми улочками, особенно сейчас, когда, кажется, здесь не живут даже птицы. Из-за витающей атмосферы «мёртвого города» создавалось чёткое ощущение, что здесь темнее, чем дома у графа, а фонари даже не старались гореть и одиноко стояли по углам тротуаров, словно и они не собирались участвовать сегодня в «общественной» жизни. Дороги здесь были несколько разбиты, деревья и сады попадались изредка, а из растительности водилась только трава по краям дороги.

Когда и домов вовсе не стало, где-то на отшибе стало виднеться небольшое, помученное не одним веком поместье, которому пора бы уже быть не более, чем музеем истории и археологии. Пройдя его ржавые ворота и высохший сад, которым, видимо, так никто и не занялся, Глеб Дмитриевич даже стал сомневаться в том, что пришёл по нужному адресу – уж слишком это напоминало брошенный кем-то участок. А вдруг с ним в кабаке сыграли жестокую шутку? Люди-то там ненадёжные. Свет не пробивался сквозь деревянные окна, наоборот – они были зашторены и ничего не отражали. Остановившись на пороге, незваный гость ещё несколько минут мялся и не решался стучать, в конце концов это идея была крайне абсурдной. Его здесь никто не ждёт, может Владимир и вовсе о нём позабыл и посчитает, что теперь Пуряев к нему навязывается. Какая глупость самому графу стоять на пороге у рухляди и звать обычного работягу, гордо зовущего себя дворянином? Простояв несколько минут, юноша позвонил в колокольчик у двери, который выглядел совсем новым в лучших старых традициях – пока единственное, что напоминало о существовании здесь жизни.

Прошла минута. Две. Три. Глеб Дмитриевич позвонил ещё раз, но никто не ответил. По всей видимости, дома никого, стены его молчат, а окна не скрипят даже от порывов ветра. Постояв ещё немного, граф усмехнулся и медленно сошёл с порога – как он мог пройти такой длинный путь? Для чего? Он и сам не знал, с какой целью стоит здесь. Скрыв смешок от собственной безрассудности и одержимости навязчивой идеей, тот уже собирался уйти, как вдруг скрипнула входная дверь. Из-за дверного проёма выглядывал один зелёный несколько напуганный глаз. Как только молодой человек повернулся обратно ко входу и уже было готовился подойти, ручка дёрнулась, словно обитательница дома собиралась её захлопнуть. Руки незнакомки крепко сжимали ручку и дрожали.

– Доброе утро, я бы хотел увидеть Владимира Владимировича, – настойчиво произносит Пуряев, и эта фраза мгновенно подействовала на девушку.

Она захлопнула перед носом графа дверь, но через секунду отворила её и вышла на крыльцо, показавшись в полный рост. Это была складная высокая девушка с длинными волнистыми волосами, немного растрёпанными, словно недавно отошла ото сна. Да и в принципе она казалось медлительной и сонной. Проще говоря, странной.

– Владимира Владимировича? А его нет. Вы кем ему будете?

И действительно, Глеб несколько оторопел из-за такого неудобного вопроса. Что ему ответить? «Я его знакомый граф из кабака»?

– Я его… друг. Глеб Дмитриевич.

– Ах, Глеб Дмитриевич, Володя рассказывал мне о Вас. Вы проходите, не стойте у порога, подождём его вместе, – и незнакомка спешно зашла в дом, пропуская гостя и почти сразу убежав в неизвестном направлении, дав графу возможность осмотреться. Несмотря на внешние данные, внутри дом выглядел светлым и просторным, можно даже сказать уютным из-за количества различных предметов интерьера и чистоты, за которой здесь, по всей видимости, очень тщательно следили. – Вы не стойте, идёмте на кухню, – попросила та тонким тихим голосом и дружелюбно улыбнулась, хотя и доверия к ней не было никакого.

Неуверенными шагами граф прошёл вслед за ней. Он остановился почти в проходе, осматривая её с ног до головы, и даже успел подумать, что пришёл в дом той самой Ангелины по глупой ошибке, так как выглядела его собеседница молодо, можно сказать чуть младше Владимира.

– А вы будете… – наконец начал тот, но даже не успел договорить.

– Ах, простите, я совсем забыла… что это я. Разрешите представиться, Наталья Владимировна, сестра, он, наверное, вам не рассказывал, – за всё время Глеб успел заметить, что речь девушки, в отличии от брата, не была такой красочной и распространённой, даже наоборот тихой и неразборчивой, нервной. Да и выглядела она в этот день немного тревожной, теребила в руках какой-то белый платок и всё время отводила взгляд в окно, по всей видимости стесняясь своего собеседника и устав от вечного ожидания. А может это для неё дело обычное? Да и на змею вовсе не смахивала, даже наоборот. В общем, полная противоположность его Лизаветы.

– Да, он действительно не говорил о том, что у него есть сестра, – соврал граф и сел за стол, благодаря хозяйку за чай и пытаясь казаться вежливым хотя бы в её глазах – скорее боялся спугнуть и очень скоро оказаться на улице, дожидаясь своего знакомого уже у ворот.

– Правда? Володя всегда был немного скромным и осторожным в этом плане. Помню, когда он был ещё совсем маленьким…

– Простите, а где он сейчас?

– Ах, да… Он… ушёл. Несколько дней назад. Его работа несколько специфична, говорил, что вернётся вечером и так и не пришёл. Но я уверена, что сегодня он точно придёт, ведь на сердце так спокойно, подождём до вечера.

– И Вы совсем не переживаете? Вдруг с ним что-то случилось?

– Я привыкла, в последнее время у него много секретов.

– Скажите, а где бы я мог его найти? Давайте я схожу к нему и приведу его домой, так ведь нельзя, мне очень срочно надо поговорить с ним.

– Исключено! Он… не любит посторонних, снова подумает, что я его опекаю и послала за ним не пойми кого.

– Да бросьте, говорите адрес. Я не скажу, что это вы мне его дали.

– Глеб Дмитриевич!.. – в раздражении проговорила та. – он скоро придёт. Хотите ещё чаю? – спешно спросила Наталья и схватила наполовину полную кружку, принявшись заново заваривать горячий напиток, даже не успевший остыть, – вам, верно, не сидится на месте? Вы прямо как мой брат, он тоже всё время…

– Мы с ним совсем не похожи. Он ведь анархист, верно? Это его «работа»? – после этих слов графа в комнате стало непривычно тихо, звенящая тишина с минуту глушила всех ныне присутствующих. Наконец, Наталья Владимировна повернула голову в сторону своего собеседника и зашагала уже к нему, тихо постукивая небольшими каблучками по плитке. В руках у неё оставалась наполовину полная чашка, которую бережно поставила перед Глебом.

– Что вы такое говорите? Это шутка? Если да, то очень глупая, – с натянутой нервной улыбкой проговорила она. На последней фразе уголки губ дрогнули. В отличие от Владимира, врать его сестра не умела совершенно, как и говорить красиво, словно вся речь выстроена на одних клише. Обходя собеседника вокруг, та остановилась у окна позади графа, поправляя цветы в вазе, примёрзшей к подоконнику, и тяжело вздохнула, видя увядшие лепестки, – Вы должны точно знать, что честнее Владимира вам человека не найти, но среди его знакомых честных людей нет, – взяв в хрупкую руку вазу, та придержала её за дно и подошла к графу, примиряя её к голове несчастного и замахнувшись, – в том числе и Вы, хотя Вас я совсем не знаю. У него плохой вкус и язык без костей – говорит, что вздумается. Не думайте ровнять его желания со своими.

Внезапно скрипнула входная дверь, где-то из прихожей послышался звон ключей. Сорвавшись с места, девушка отставила вазу на стол и практически бегом побежала к порогу.

– Володя! – проговорила она таким же тихим восхищённым тоном, взяв за обе щеки брата и расцеловав, – тебя так давно не было, где ты пропадал? Милый мой, ты не представляешь, как я по тебе тосковала. Ты обещал вернуться гораздо раньше! Ну, сколько раз я просила тебя так не делать?!

Обняв сестру, Владимир лишь посмотрел на нее жалостливым взглядом – бедная, места себе не находит, словно кроме него никого другого в жизни не видит. Сколько раз он просил её заняться собой и не вмешиваться в его личные дела! Но на вопросы её не отвечал, а как только заметил Глеба, практически грациозно выплывшего из-за дверного проёма, то и вовсе отстранился, держа её на расстоянии и тихо проговорив: «Наташа, пойди наверх, тебе следует отдохнуть. Наверное, без меня последние дни глаза не сомкнула», – и снова стал холоден, скрестив руки на груди и не посмотрев на неё более даже краем глаза, только услышав застучавшие каблучки по лестнице.

– Глеб Дмитриевич, никак не ожидал вас здесь увидеть. Мне казалось, моя компания вас душит. Пойдёмте на кухню, выпьем за встречу. Не каждый день выпадает такая возможность.

– Да, это действительно так, но Вашего назойливого голоса не было слышно настолько давно, что я успел заскучать, а сегодня, по воле случая, просто проходил мимо вашего имения.

Растянув губы в фальшивой от волнения улыбке, Владимир пошёл вместе со своим товарищем в, признаться, душное помещение. Да и во всём доме этом ему, честно говоря, было душно, словно всё здесь держит его и не даёт никакой свободы к выбору – сначала здесь его держала матушка, а теперь тяжёлым грузом на нём повисла забота о старшей, незамужней сестре.

– Будем честны, граф, зачем Вы сюда пришли? При нашем последнем разговоре я чётко ощутил ваше недовольство моими высказываниями и нежелание продолжать эти встречи.

– Да, у меня было много времени подумать над вашими словами и вашим… поведением. Вы назвали нашу встречу судьбой, но верить в такие вещи в нашем возрасте уже поздно. Хотите скажу вам честно? Вы тронули меня до глубины души своими речами, и я понял истину: первое – Вы наверняка приметили давно и выбрали меня, а второе – только Вы сможете мне помочь, потому что поселили в мою душу тень сомнения, когда яро высказываясь о своих убеждениях. Вы совершенно точно необычный человек, а самый настоящий человек своего дела, Вы по убеждениям своим – анархист.

Владимир словно оторопел. Как он мог так облажаться? Как мог позволить ему догадаться так быстро? Так рисковать, зная, с кем имеет дело? Однако, к правде Глеб пока далеко не был близок.

– Что же это… Вы очень находчивы. Но не боится ли граф так открыто высказывать мне свои предположения? Всё-таки это обвинение очень серьёзное, – оглянувшись. На секунду им двоим показалось, что за косяком кто-то был, а потому тон пришлось понизить, даже если и быть никого не могло.

– Не боюсь. Третье и самое верное – я не хочу быть трусом и поддаваться давлению монархистов. Знаете, мне сегодня предложили вступить в один кружок… «Сиерра-Морена» Вам, верно, знакомо это название? И что? Я твёрдо отказался и хочу только одного – отомстить им за все эти годы, а не помогать им вершить мнимое правосудие. Я не жажду взглядов и власти, но хочу, чтобы их просто не стало. Познакомь меня со своей Ангелиной и другими товарищами. Я хочу разделять Ваши взгляды и оказывать своё содействие. Сейчас я бы хотел принять твоё предложение и стать… анархистом.

– Ваша взяла, граф, но насколько точно я смогу Вам верить?

– Вы верили в меня с самого начала, иначе бы никогда не вытащили из кабака и не дали жизни смысл.

Глава 6. Пир

Вечером, когда часы уже давно пробили восемь, по тёмному саду у дачного дома Овчинниковых сквозь кустарники и клумбы стала пробираться высокая статная фигура, сокрытая под широким чёрным плащом. Пройдя длинные выложенные камнем тропинки, она завернула к самым дальним деревьям этого невероятно красивого места и остановилась в тени. Чуть погодя, к ней присоединилась вторая, более низкая и фигуристая девушка в пышном красном платье. Это была сама Софья Овчинникова.

– Эдуард, здравствуй, как давно мне не удавалось с тобой увидеться. Не стоит этих формальностей, – проговорила она и одёрнула руку, которую собеседник собирался поцеловать. – Как вы? Вы так быстро нас покинули, и с того дня мне никак не удавалось с вами повидаться. Ваш приезд с братом очень удивил и в некоторой степени напугал меня, в чём его причина? Эта мысль не давала мне уснуть долгие ночи… к чему такая секретность? И к чему спешка с нашей свадьбой?

– Софья Денисовна, прошу меня простить, из-за некоторых дел с наследством отца мне никак не удавалось с Вами поговорить. Такая спешка связана именно с приездом моего младшего брата, мачеха надоумила его сюда приехать и «отвлечься», после похорон жены он и дома не покидал… однако, моя дорогая, проблема вовсе не в том, что он не хочет делить особняк, он даже готов его уступить мне без права продать и при условии, что останется жить с нами ещё ближайшие пару месяцев под предлогом своих личных исследований, после которых собирается вернуться домой. Перед свадьбой мне нужно уладить с ним этот вопрос, но понимаете ли, – приглушённым тоном задал риторический вопрос тот, – он точно также против нашего с Вами брака, потому что «со светом родниться желания никакого нет», и жития он нам не даст, если останется, если не остаётся только ради этого. К тому же в последнее время он даже слишком заинтересован делами монархистов…

– Как же так… Почему Вы ему не откажете? Какое нам дело до его желаний? Давай я сама с ним разберусь, раз ты, как всегда, не можешь нормально поговорить с человеком. Мы не будем спешить со свадьбой только чтобы оставить его без выбора. Как уедет, тогда и сыграем, времени у нас более, чем достаточно, – заключила та и скрестила руки на груди.

– Не стоит, я с ним обязательно поговорю… вы на меня сердитесь? Я не знал, что доставлю вам неудобство своим предложением…

– Я вовсе не злюсь, мне это не свойственно. Вот и поговорите, душа моя, увидимся, когда пропадёт эта спешка, а вы решите все свои проблемы, больше говорить нам с вами не о чем, – строго кинула она, взяв концы пышного платья в руки и собравшись уходить.

– Позвольте, но я ведь так давно Вас не видел. Вы ведь, верно, обиделись?

– Вовсе нет, но Иллариона Феодосьевича Вы не видели ещё дольше. Когда договоритесь с братом и определитесь со свадьбой, тогда и со мной поговорите – было бы о чём.

– Софья, я зайду к вам завтра вечером…

– Ах, Эдуард Феодосьевич, у нас с Вами впереди целая вечность, – саркастично бросила уже издалека Софья, возвращаясь в шумный особняк, где в красном свете мелькали чёрные фигуры монархистов, отмечавших написание статьи в одной из известных газет.

От большого количества людей в помещении стало очень душно. Множество глаз наблюдали из-за каждого угла с полными красной жидкости бокалами. Идеальные, аккуратно и нехило одетые, простриженные по последней моде и манерами самых настоящих английских аристократов. Дамы держались под руку со своими кавалерами и тихо перешёптывались, словно хранили самые сокровенные тайны, а не застенчиво кокетничали. Всего за полчаса мероприятия всё помещение наполнилось плотным дымом сигар, в некоторой степени даже было душно, однако открывать окна никто не торопился, дабы не выносить свои дела на пределы особняка.

Появление главного организатора торжества оживило аудиторию. Гости засуетились, здороваясь с ней вежливо: «Софья Денисовна, надеюсь, вы в добром здравии» и «Сегодня вы выглядите великолепно», – продолжая обсуждать приглушённым тоном теперь фасон её платья и таинственные уходы из «центра внимания».

Лишь одна «парочка» и не дрогнула перед видом столь грациозной и важной персоны, и пальцем не пошевелили хотя бы для того, чтобы встать из-за стола и обратить на неё внимание, совсем не желая одобрения графини. Лизавета сидела в уже потрёпанном за сегодня ярким платье, которое, к тому же порвала, зацепившись о край стола, беспардонно закинув ноги на стол и уставившись на совсем невысокую фигуру Виктории, что, интеллигентно облокотилась спиной на спинку стула и не отрывала взгляда от своего бокала, а именно переливающихся на свету тёмных пятен в его содержимом, словно пристальный взгляд сомнительной собеседницы вовсе её не смущает.

– Елизавета Дмитриевна, а где же Ваши манеры? – заговорила старшая Овчинникова, облокотившись на соседнее с ней кресло и грубо сбросила со скатерти ноги Пуряевой.

– К чёрту манеры, сегодня они не имеют смысла, красоваться мне не перед кем. Разве что перед моей прекрасной Тори, – протянув свою руку, дабы поцеловать ладонь своей соседки, однако она только от неё отодвинулась.

– Убери от меня свои костлявые руки. Софья Денисовна, Вы так скоро от нас убежали, что-то случилось? Вы хотели поделиться важной новостью и оставили нас с большо-о-ой интригой. Неужели это настолько большой секрет? Возможно, я специально для этого дня выбрала своё лучшее платье и пришла на это скучное и душное мероприятие.

– У меня были дела касаемо ужина, поговорим с Вами насчёт моей новости немного позже, иначе, как вы его назвали, о «секрете» узнают ещё тысячи ушей. На самом деле я хотела бы просить Вас остаться сегодня у меня, у нас будет время всё обсудить, – уже тихо намекнула Софья и подмигнула своей собеседнице.

– Я подумаю, сами понимаете, какой у меня плотный график.

– Погодите, вы собрались собирать сплетни без меня? – уже начала Лизавета, но была проигнорирована и перебита Софьей.

– Господа! Минутку Вашего внимания. Имею честь пригласить Вас к столу, сегодня у нас ещё очень много тем для обсуждения, стоит скорее приступать к делам.

Зал зашумел и стал медленно стекаться в центр к длинному столу, а когда совсем стало тихо, персонал начал закрывать красными плотными шторами широкие высокие окна. Ни единой души не осталось по углам этой комнаты, все ожидали главный «гвоздь» сегодняшней программы, и лишь один молодой человек в середине стола с опаской озирался по сторонам, предвкушая что-то неожиданное.

При свете одних лишь свечей раскрылись деревянные двери и из дверного проёма появилась девушка в пышном приталенном платье, под которым скрывалась тонкая талия, затянутая корсетом, и подносом с вином в руках. Она не была похожа ни на кого другого – бледная, словно её кожу покрыли мелом, однако от волнения к щекам её прибила кровь, и они покрылись лёгким румянцем, а губы стали алые-алые. Голубые круглые глаза самой настоящей красавицы со страхом осматривали всех присутствующих здесь монархистов.

Она была другая и не похожа на всех здесь присутствующих – она была живая. Остановившись в середине зала, девушка немного затушевалась, а руки её заметно задрожали, явно растерявшись при виде такого количества зрителей. Лизавета Дмитриевна осторожно поднялась из-за стола и такими же маленькими шагами подошла к ней, лёгким движением указательного пальца приподняв её голову за подбородок: «Не переживай, я тебе помогу», – отчеканив каждый слог и осторожно выудив у неё поднос, а затем бросив его с оглушающим звоном вместе со всеми графинами и бокалами о пол. Осторожно коснувшись шпильки на волосах совсем ещё юной леди, графиня выдернула её из золотистых волос, которые посыпались вдоль спины и плеч.

Став немного смелее, и сама блондинка начала развязывать ленты на своей одежде и осторожно скинула своё платье к себе же в ноги, оголив покрасневшие плечи и белое кружевное бельё. Теперь она казалась спокойнее, чем прежде и со смиренным лицом вложила кисть в ладонь Лизаветы, проходя к длинному столу и с её помощью поднявшись на него, ложась вдоль и сложив руки по бокам, смотря в потолок застывшими, словно у куклы глазами. Всё было так, будто она готовилась к этому всю жизнь.

– Ужин, господа, – наконец объявила Софья о приходе главного блюда и начале пира в главном логове вампиров из «знати».

За секунду светское мероприятие превратилось в не самое приятное зрелище: когтистые руки стали хватать бледную кожу несчастной и тянуть её то в одну, то в другую сторону, словно стая хищников, наконец загнавшая в угол свою несчастную жертву, и пытающаяся разорвать её на куски. Однако не успел «пир» начаться, как вдруг кто-то из присутствующих воскликнул:

– Как это отвратно! Вы словно дикие звери, – в той самой середине стола располагался Павел Дмитриевич, ещё совсем юный монархист, который недавно вступил в это движение и также недавно разочаровался, в чём много раз признавался и самой Виктории Станиславовне, как своей своеобразной «наставнице» не желая принимать такую жестокую правду, но и не стремясь обидеть отца своим непослушанием. Такое событие явно пошатнуло струнки глубины его души, и наблюдать этот кошмар у него желания не было.

– Что же в этом такого? – вопросительно взглянула на него Софья, – противитесь своей природе? Не переживайте, скоро это пройдёт. Вы так молоды, первый раз здесь Вас вижу. Относитесь к этому, как к данному.

– Нет! И после такого низкого поступка вы себя зовёте светом? Извольте, но Вы едите на ужин собственных подданых! Разве это поступок знати?

– Мы никому ничего плохого пока не сделали: всего лишь одна жертва во благо тысячи людей, – произносит уже Виктория Станиславовна, отставив бокал, – это вопрос нашего выживания. И если кому-то что-то не нравится, двери всегда открыты. Выйдите и не наводите смуту своими необдуманными замечаниями. За триста лет не бывало такой наглости, это явное неуважение к хозяину.

– Вы явно ошибаетесь… неужели никто никогда не высказывал возражений? Это вздор, скорее от них тактично избавились. Знаете что, а я уверен, что если бы существовало средство, вампиры бы запросто отказались от своей природы. Вздор!

– Позвольте, но что вам не нравится в долголетии и изобилии еды, которую не нужно скупать в лавках? Другие, более опытные вампиры это понимают. Следите за выражениями и подумайте ещё раз, прежде чем грубить хозяевам дома, – вдруг сделала замечание одна из более взрослых гостей.

– Вы ещё слишком молоды, чтобы рассуждать об этом, нужно время и… – осадила наглеца Софья, но не успела даже закончить.

– Я не буду ждать и в этом участвовать, в ваших глазах горит эта кровожадность, горите и вы вместе с ней, – решительно произнёс молодой человек и поднялся из-за стола.

– Павел Дмитриевич! Настоятельно рекомендую Вам остановиться и вернуться к трапезе и обсуждению дел, иначе больше места среди монархистов Вам не увидеть! Как бы хорошо я не знала Вашего отца, мой дорогой друг, это переходит все границы. Вы меня услышали?

И Павел услышал. Он поднялся и, громко проведя ножками стула о пол, с громким хлопком больших деревянных ставней покинул комнату. Казалось – выступление одного ещё совсем юного монархиста, а теперь у каждого остался небольшой осадок и не лез кусок в горло – одним словом, вечер испорчен. Все присутствующие остались в звенящей тишине и более не притронулись даже к напиткам, тяжело задумавшись о своих обидах.

– И что он из себя возомнил? – наконец пробурчала Лизавета, и за ней потянулись недовольства и возмущения других сидящих за столом.

– А разве он не прав? – вдруг отозвался кто-то из монархистов, – кто из нас в его возрасте не хотел другой жизни? Бессмертие в таком обличии – то ещё проклятие.

– Что вы такое говорите? – возмутилась Виктория, – это не проклятие, а дар, данный нам, дабы одна династия могла процветать много лет, посмотрите, сколько войн за власть у наших соседей, – и тогда зал снова затих. Спорить больше никто не решился.

– Софья Денисовна, неужто это бунт? – вдруг поинтересовалась Лизавета.

– Только этого нам и не хватало, утихли «Памяти Каталонии» и взбунтовались те, от кого это меньше всего можно было ожидать, – вялым тоном ответила Виктория и отставила бокал.

Теперь ужин был окончательно испорчен.

– Господа! Минуточку внимания, – попросила наконец Софья Денисовна и постучала маленькой ложечкой по краю бокала, хотя и нужды в этом не было – теперь было слышно даже то, как гуляет ветер за окнами и шелест деревьев, – я… в скором времени я выйду замуж, и в честь нашей с Эдуардом Феодосьевичем помолвки я желаю пригласить вас всех на праздник в особняке Овчинниковых. В ближайшее время я разошлю официальные бумажные приглашения каждому из вас, – ровно секунду ничего не происходило, но затем посыпались счастливые поздравления виновницы торжества и благодарности, а о Павле Петровиче все и вовсе забыли, снова заулыбавшись и начав обсуждать по своему мнению более интересные темы.

Своеобразной жертвой Софьи один день был спасён, а бунт оттянут на время подготовки точно, однако надолго ли?

Глава 7. Ангел

Слабый осенний ветер развивал на ветру совсем лёгкое шелковое платьице маленькой романтичной фигурки, стоявшей на пороге небольшого домика, скорее напоминавшего хижинку. Они договорились здесь встретиться в полночь, и она, сложив тоненькие ручки в замок перед своей грудью, всё ждала, устремив чистый взгляд вдаль. Да, уже очень поздно, тёмное небо давно затянулось облаками, но она стояла нарядная, в своём лучшем белом платье и самых красивых серёжках.

Каждая минута ожидания ЕГО казалась часом, нестерпимой вечностью, она уже не могла усидеть дома и, оставив гостей, выбежала на порог, осматриваясь и мысленно повторяя вопрос: «Ну где же? Когда?». Но ОН всё не приходил и уже опаздывал на целый час. Она неподвижно ждала. Что-то дрогнуло в юном сердце – неужели не придёт? Совсем забыл про неё? И ясная улыбка её поникла, румянец спал с щёк. Последний раз посмотрев в даль, она уже повернулась к входной двери, как вдруг услышала знакомый голос где-то с задней части придомовой территории:

– Ангелина, ангел мой! – послышался где-то вдалеке знакомый голос Владимира.

От счастья Ангелина растерялась и хотела уже было спешно сбежать по лестнице, скорее обнять ЕГО и даже была готова ради этой минуты помять своё любимое платье, но вовремя опомнилась и взяла в тоненькие ручки края подола, грациозно, подобно самой настоящей дворянке, спустившись с лестницы и подав бледную кисть возлюбленному, показывая свою белоснежную улыбку во всей красе. Как только Владимир коснулся губами тыльной стороны ладони, глаза её стали буквально сиять от радости, без всякого солнечного света, словно сама чистая душа отражалась в них – наконец ОН пришёл, не забыл своего обещания и не дал отчаяться.

ОН отпустил её руки почти сразу, дабы представить ещё одно, совершенно новое лицо в здешних краях, но, посмотрев в чистые и наивные глаза, снова её обнял, крепко прижимая к сердцу, словно не виделись они годами, а не сутки, ведь в разлуке каждая секунда тянется как вечность, и могли бы ещё долго молча смотреть на друг друга, но из темноты, следом за своим спутником, вышел совершенно новый для Ангелины человек, и она вздрогнула. Поначалу Владимир, не зная, как объяснить свой приход, даже растерялся от волнения, но сразу после взял её за щёки и поднял на себя испуганный взгляд.

– Ангел мой, не пугайся, я хочу познакомить тебя со своим новым хорошим знакомым, я говорил о нём, помнишь? – в надежде взглянул на неё тот и приобнял за плечи, теперь уже взглянув на Глеба, – наконец я могу тебе его представить – Глеб Дмитриевич, коротко «Граф». Глеб Дмитриевич, это Ангелина Егоровна, я тоже о ней вам говорил, и вы знаете…

– Оставь лишние разговоры и объяснения, мне казалось за весь путь сюда я узнал даже больше, чем нужно, – перебил его напарник грубым тоном и кивнул даме в знак приветствия, коротко ответив, – рад нашей встрече.

Но девушка не отвечала и лишь коротко кивнула в ответ, покраснев то ли от стыда, то ли от осознания всей неловкости ситуации, а, выйдя из ступора, засуетилась:

– Что это я… проходите, пожалуйста, вы, верно, устали с дороги, путь от города до моего дома лежит не близкий, – робко заговорила Ангелина и побежала скорее в дом, придерживая дверь для гостей и забежав за ними следом, заторопившись уйти на кухню, дабы поставить на стол ещё одну чашку из своего любимого сервизного набора.

Несмотря на суетливость хозяйки и попытки понравиться новому гостю, Глеб отнёсся к ней даже с некоторой неприязнью – шумная, суетливая молодая леди с совсем не добрым, а просто наивным и глуповатым взглядом (хотя и в некоторой степени можно считать, что это одно и тоже). Прямо как и его сестра.

Теперь граф мог осмотреться и прислушаться. С улицы казалось, будто в доме полная тишина и вовсе никто не живёт, но теперь, прислушавшись, он расслышал тихие голоса в дальней комнате коридора. Преодолев свой интерес, Глеб посмотрел уже на своего спутника, что привёл его сюда и так и не объяснил никаких на то причин:

– Верно, мы сделали очень некрасиво, когда пришли сюда вдвоём без всякого предупреждения на второго гостя, и поставили хозяйку в неловкую ситуацию, – сообщил он Владимиру приглушённым тоном, дабы никто кроме него его высказываний не услышал.

– Что вы, другой возможности поговорить у нас возможно бы и не было, к тому же в этом доме гостей ждут в любое время, и вы – один из самых драгоценных из них, граф, особенно сегодня.

– Владимир Владимирович, ну сколько я могу вам повторять… – начал уже было тот возмущаться неприятному себе прозвищу, как вдруг заметил, что Ангелина уже выглядывает из-за прохода и учтиво ждёт окончания их разговора, чтобы выйти.

Будучи замеченной, девушка раскраснелась – всё-таки все выглядело так, будто она просто подслушивает их, право, не самые интересные разговоры. В хрупких руках её потрескивал поднос с ещё двумя чашками.

Сама она вела себя в собственном доме робко, по телосложению казалась хиленькой и слабой, а по характеру чрезмерно скромной – одним словом напоминала маленькую серую мышку. По сравнению с Владимиром она и вовсе казалась чуть живой.

Но она не составляла основную часть внимания Глеба Дмитриевича – более интересен ему был интерьер. Прихожая у девушки была совсем маленькой и узенькой, что и шаг в ней свободно сделать сложно, коридор в доме и вовсе всего один и, помимо кухни, куда уходила Ангелина, ведёт ещё в три комнаты. Сами по себе комнаты и коридор тёмные, еле освещены старыми свечами, что очень сложно в темноте не споткнуться о сложенные друг на друга предметы. Тем не менее, в доме было убрано, словно за его чистотой следили ежедневно, а на подоконниках почти в каждой комнате стояли горшки с живыми цветами. Все полочки и столы буквально сияли от чистоты, даже окна пропускали через себя чистый лунный свет.

– Пойдёмте, Глеб Дмитриевич, – вдруг произнёс Владимир и повёл его через весь коридор в самую дальнюю из комнат, в которой отчётливо были слышны голоса совсем незнакомые.

На секунду Глеб даже задумался: "А стоит ли оно того?". И как он только согласился поехать с человеком, которого едва знает, в маленький домик в лесной глуши? Но думать уже было поздно, перед ним открылась дверь в душное помещение. Это была такая же маленькая комната, большую часть которой занимали диваны и круглый обшарпанный стол посередине. Ни окон, ни картин, ни какой-либо другой мебели.

За столом уже сидели несколько лиц. Двое из них – амбалы ростом под два метра и одинаковые на лица, видимо братья, а в стороне от них совсем маленькая ростом хрупкая девушка с нынче модной у молодежи короткой стрижкой и в аккуратном платьице, но на первый взгляд очень бойкая и крайне самоуверенная. Все они увлечённо разговаривали о чём-то, но, увидев нового гостя, сразу замолчали, окинув его недоверчивым и даже неприязненным взглядом. Оно и понятно – он выглядит как потомственный дворянин и совсем будто не старается этого скрывать всем своим видом, наоборот показывает своё высокомерие во всей красе, брезгливым взглядом осматривая не самую достойную его уровня компанию молодых авантюристов-бунтовщиков в составе трёх калек.

Ангелина Егоровна протараторила: "Присаживайтесь, Глеб Дмитриевич", – и присоединилась к девушке с короткой стрижкой, взяв её за руку без возможности оторвать свой взгляд не от нового гостя, а своего Владимира, кажется, не интересуясь ничем более, в отличие от своей подруги.

Без всяких колебания и страха в глазах, уверенно, будто не первый раз здесь, Глеб Дмитриевич убрал руки за спину и чуть приподнял подбородок, осмотрев всех присутствующих высокомерным взглядом, не смея садиться рядом с ними, словно забыл цели своего прихода. Только по одному волнению Владимира он понял, что он хочет сделать, и прилюдно представился сам, без излюбленной своим новым знакомым приставки "Граф".

– Глеб Дмитриевич, – подсказал тот Владимиру, но собеседник лишь толкнул его локтем в руку и потребовал таким молчаливым жестом тишины с его стороны, замечая недоверие со стороны остальных к его персоне.

– Я уже заговаривал о том, что познакомился с одним чистокровным анархистом и хочу представить его вам, – начал Владимир, – и я ему безмерно доверяю также, как доверился бы самому себе и так, как доверяю вам. Он прекрасно знает, чем мы занимаемся, и сам принял решение. Теперь за его голову ручаюсь не только я, но и он сам.

Первое время в помещении воцарилось молчание. Два «амбала» на время приняли серьёзные и задумчивые лица (а может и хотели такими казаться), а молодая девушка схватила Ангелину за руку и стала с ней о чём-то шушукаться, затем дёрнув за рукав одного из братьев и став говорить уже с ними. Немного посовещавшись со своими безучастными товарищами, ещё незнакомая Глебу леди показала на свободное место графу и повторила: «Что же вы стоите? Вас пригласили сесть», – деловито положив руки на стол и проследив за ним не менее надменным взглядом, чем он. Всё время, пока Глеб занимал выделенное ему место, они не отрывали от друг друга недоверчивых давящих взглядов.

– Что же Вы, утверждаете, что справитесь? Смотря на Вас, Глеб Дмитриевич, я начинаю сомневаться в том, что вы действительно справитесь, хилых людей вроде вас к нам не берут – вы скорее монархист от мозга до костей. Но вы можете попытаться, поскольку обратного пути у нас уже нет. И, раз за Вас ручается Владимир, держите планку, у вас ещё много времени, чтобы проявить себя как более достойного человека.

– Варвара Алексеевна… – вдруг вступился Владимир за своего друга.

– А Вы не переживайте, Владимир Владимирович, разберёмся, – резко и уверенно ему ответила та самая Варвара, – пройдёт испытание… не только временем. А пока пусть живёт.

– Ваш тон не соответствует нашим отношениям и Вашему статусу. Какое ещё испытание временем? Мы не знакомы, но вы уже переступаете все рамки, – уже было возмутился Глеб такому отношению к себе, получив от девушки такое оскорбление впервые и раскрасневшись от злости.

– Здесь у Вас нет статуса и, раз Вы пришли сюда, мы уже достаточно знаем друг о друге, а я ещё и имею основания в вас засомневаться.

– Извольте…

– Изволю, – ответила коротко Варвара и поднялась, – дорогая, я пойду на кухню за чаем, вы мне поможете? – и обе девушки поднялись, оставив одних братьев, разгорячившегося Глеба и Владимира, не желая больше участвовать в спорах.

Граф даже порывался встать и высказать всё, что о ней думает, а затем гордо уйти из этого неприятного места, но Владимир схватил его за руку и тихо заговорил: «Успокойтесь, Глеб Дмитриевич, Вы выше этих споров, это не более, чем провокация, так просто уйдёте?», – тихим и спокойным тоном.

Немного подумав, Глеб вырвал свой локоть и скрестил руки на груди. На секунду он обратил взгляд на братьев, но они лишь переглянулись и отвернулись от него.

Уставив злобный взгляд в стену, он показывал всю свою гордость. И верно: они должны были зауважать его с первого взгляда и понять, кто теперь их единственная надежда, но они глубоко ошиблись, когда устроили ему такой холодный приём. Все разговоры в этот день прошли мимо него. Непринятый, теперь он был уверен в том, чтобы остаться.

Глава 8. Страшнее смерти

Насколько ценна роль сна в человеческой жизни? Кто-то расценивает это как способ отдохнуть и отпустить все свои мысли, к утру забывая о том, какие картины мог лицезреть за эту ночь (а ведь таких видений не менее трёх). Другие же после пробуждения подолгу копаются в них, ищут тайные знания, читают книги и придумывают связи между реальной своей жизнью и той, в которую они окунулись, попадая в крепкую хватку Морфея каждую ночь.

И все эти люди сходятся в одном – погружаясь в сон, человек мгновенно забывает все свои проблемы, но, как только он вырывается из череды видений, они большой волной стремительно накрывают его с головой тогда, когда он даже не успел открыть глаза и осознать, в какой реальности он оказался сегодня.

Не сказать, что у Виктории Станиславовны были какие-то проблемы, зато было своё чёткое мнение о том, что просыпаться рано утром, в то время как это можно было бы сделать днём, – самое настоящее варварство. Поживи её триста лет и быстро поймёшь, что все проблемы и «точки зрения» в этом мире в принципе относительны. Сейчас не относительно для неё было одно, вернее один – молодой анархист в лице Павла Дмитриевича, что уже несколько минут неустанно кричал под окнами особняка её имя, смущая всех его жителей и побеспокоив сон самой хозяйки.

Еле открыв глаза, ещё не привыкшие к солнечному свету, что единственным лучиком еле пробивался сквозь тьму и падал на подушки и бледное лицо, беспокоя сон, Виктория медленно приподнялась на широкой, заправленной белыми простынями кровати. Мгновенно пространство наполнилось приятным сладковатым запахом, не похожим на запах ни одного цветка, а из тёмных углов вышли ухоженные девушки в одинаковых неброских платьях, с аккуратно забранными волосами. Двигались они быстро, словно по инструкции, делая то, чем занимаются каждый день, но в красивых молодых лицах совершенно не отражалось никакой жизни, а в движениях не было ничего кроме хаотичности, словно душа давно их покинула. Одна из красавиц бережно поставила на пол чистые узенькие тапочки, а следующая за ней поднесла к тонким беленьким ручкам таз с тёплой ароматной водой. Грациозно опустив руки в поданную ёмкость, княжна набрала в ладони немного воды и умылась, утёршись свежим полотенцем. Опустив маленькие ступни в тапочки, она поднялась, и к ней, словно по молчаливой команде, подошла третья девушка, став осторожно расчёсывать короткие каштановые волосы. Взору Виктории предстали на выбор сразу два нарядных тёмных платья и шкатулка с парой мерцающих ожерелий. Пальцем молчаливо указав, что сегодня изволит надеть, она зашла за ширму, где ещё пара девушек крепко затянули корсет до осиной талии и помогли хозяйке одеться. Как только нарядная она предстала перед зеркалом, на шею её бережно одели мерцающую подвеску, а на руки – ещё больше мерцающих браслетов и перстней, зная любовь этой дамы ко всем блестящим и ярким вещам.

– Изволите прогнать? – вдруг раздался тихий голос одной из девушек.

– Пусть ждёт, – произнесла в ответ княжна и остановилась перед зеркалом, выжидая, когда все они уйдут.

Мгновенно в комнате стало тихо. Аккуратно поправив бледными пальцами причёску, Виктория Станиславовна изящно, шурша пышным платьем, прошагала к окну и распахнула шторы, дав свету полностью залить собой пространство. Павел Дмитриевич, даже не думая уходить, не сдавался и продолжал стоять за высокой оградой решительно настроенный, но, лишь завидел он лицо княжны, сердце его замерло, и сам он замер в неспособности говорить ни слова более. Однако теперь на него смотрела только пара холодных, но невероятно глубоких карих глаз. После выступления на вечере «наставница» не ответила ни на одно письмо Павла, и это понятно – он не только проявил себя не с лучшей стороны, не показав должных манер и всего прогресса, что они достигли в течение полугода, но и явился сюда, ведя себя как дворовый мальчишка, не знающий никаких норм и приличий. Но даже так Виктория не может на него злиться. В её сердце теплилась не только забота об этом юном и ещё совсем глупом молодом человеке, но и искренние переживания о том, как он в дальнейшем ступит в своё скрытое мраком и наполненное новыми обычаями их жестокого, пока чужого ему мира, будущее, не имея о нём никаких знаний, но будучи крайне добродушным и ранимым пока ещё ЧЕЛОВЕКОМ, который никогда не смирится со своим предначертанным и будет смело противостоять всем попыткам вложить в него что-то иное, скрывающее в себе истинное зло. Если однажды это его погубит, Виктория, взвалившая на себя эту ношу, никогда себе этого не простит. И она даст ему шанс объясниться и отнесётся к нему со всей должной строгостью и холодом, чтобы он мог дальше если не жить, то хотя бы существовать.

Снова закрыв тяжёлые шторы, она направилась к дверям и открыла их таким же резким движением от своего волнения. В коридоре всё также темно и тихо, никто и не думает распахнуть тяжёлых штор и пропустить хоть немного света. Единственное, что поддерживало жизнь в этом месте – сонная прислуга. Молодые люди, погруженные в себя, словно под гипнозом, в одинаковых нарядах, ходили вдоль одного и того же коридора туда-сюда в ожидании новых указаний. В их взглядах не читается ничего, кроме ужаса и отчаяния. Их лица впалые и болезные от отсутствия какого-либо света и в особняке, и в их жизни, и каждый из них отдал бы последнее за возможность увидеть солнце хотя бы на пару минут. Завидев княжну, они оставили свои занятия и расступились, давая ей дорогу и строясь вдоль тёмных стен в почти неосвещённом узком коридоре, не смея поднять восторженных глаз, а из их уст срывалось лишь короткое «Ваше Сиятельство».

Внутри особняка нет ни картин, ни цветов, ни люстр, ни декора – лишь маленькие догорающие свечи в узких канделябрах. Просто и со вкусом, и было в этом своё очарование.

На выходе Виктория взяла чёрный парасоль у заботливого уже совсем старенького садовника с добрым чистым взглядом и спустилась по лестнице, скрывая лицо под тенью аксессуара. Преодолев длинный зелёный сад, княжна вышла к причине своего беспокойства.

– Доброе утро, Ва… – начал уже Павел, но девушка перебила его на полуслове, не нуждаясь в приветствиях.

– Что Вы такое вытворяете? – совсем не приветливо взглянула на него Виктория Станиславовна. – Сначала опозорили меня своими выступлениями на собрании у Софьи Денисовны, а теперь громко заявляетесь прямо под окнами моего дома без всякого на то приглашения. Стыдитесь! Но, конечно, Вы также имеете право и даже обязаны объясниться.

Виктория существенно ниже Павла Дмитриевича, но смотрела она на него действительно свысока, и, по сравнению с ней, он казался ещё совершенно ребёнком, что пока не набрался должного жизненного опыта и теперь не может свети восхищённого взгляда со своего кумира. Этот юнец происходит из одного из известных, по крайней мере, в соседнем городке дворянских родов. Состоятельный отец отправил его к княжне под предлогом обучения этикету (по старой дружбе). Хоть эти знания и действительно ему пригодятся, старик прекрасно понимал, что больше никто бы не ознакомил его с конкретными деталями проводимых «Сиеррой-Мореной» мероприятий, и просил за него у княжны лишь за этим. Однако была в этом ещё одна важная деталь: молодым Павел Дмитриевич являлся не только из-за своего малого возраста (по меркам контингента), но и из-за того, что вампиром он сам является не больше года – частая практика среди единственных рождённых наследников богатых домов, не получивших способностей своих родителей и потому являющихся самым настоящим горем в своей семье, ведь с малых лет чуждых привычек им не прививали и должного статуса не давали. Потому наставник был нужен вовсе не монархисту, а вампиру, который до того боялся показаться на людях, будучи потрясённым от ужаса его положения – один вид своего будто болезного худощавого тела и новые пищевые привычки вызывали отвращение к самому себе. Вечер в имении Софьи Денисовны был действительно для него главным экзаменом, который Павел Дмитриевич успешно провалил и нескоро получит возможность повторить.

Будто сконфузившись под строгим взглядом Виктории, её собеседник жестом пригласил подойти ближе и отвёл в сторону от высокой ограды, склонившись над ней и совсем тихо став оправдываться, краснея от стыда перед всеми вложенными в него силами:

– Не сердитесь Вы так, Ваше Сиятельство… я очень старался держаться достойно, но… эти лица такие же безжизненные, бесчувственные, безжалостные, как бы я не старался им нравиться и разглядеть в них хоть какую-то родную черту. Я всегда смотрел на них только со стороны, на таких красивых и благородных. Понимаете? Я писал Вам об этих переживаниях, но Вы не давали мне ответа. Прошу, не сердитесь. Всё это мне чуждо, кажется таким жестоким, и как бы я не хотел их оправдать, та… трапеза, меня очень напугала, я боялся сойти с ума при одном виде крови и этого насилия над телом настолько лёгкой, красивой души. Вы ведь понимаете меня? Вы всегда понимали. Я почувствовал от неё всю эту красоту, внутренний милый мир. Никто такого не заслуживает. Прошу вашего одобрения! – вставлял он, казалось, короткие неуместные фразы от волнения в свою речь. – Я думал, что совершенно готов, смотря на Вас, Ваше Сиятельство, и своего благородного добрейшего отца, вы всегда учили меня только всему самому чистому, а те люди они все другие, я не хочу уподобляться им, – говорил он почти в исступлении, ещё не осознавая, как рушится такой родной ему до того мир.

– Павел Дмитриевич, послушайте, ведь в Вашем возрасте давно пора научиться держать себя в руках. Конечно, я буду на Вашей стороне и не оставлю в Вашем положении, ведь ручаюсь за Вас со всей ответственностью не перед отцом Вашим, а перед Вами и Вашим доверием. Понимаю Ваши растерянность и страх, но ведь Вы были не правы. Согласна, этот вечер мог казаться маскарадом, маски чьих гостей скрывали за собой криводушие и жестокость, однако Вы слишком молоды, чтобы понимать, каковы их причины и слишком рано накинулись с обвинениями.

– Так расскажите мне, за что такая участь постигла всех этих людей? Разве их это заслуги? Вы открыли мне глаза на многие вещи, почему я не могу этого понять? Молю Вас, Ваше Сиятельство!

Но этого Виктория объяснить не могла. Ещё никогда ей не было так сложно скрывать под манерами, красивым обманчивым слогом и строгостью взгляда все свои чувства. Всё в ней противилось – она не готова разрушать чьё-то доброе и чистое мировоззрение, чтобы заменить его чем-то чуждым, тёмным и совсем бесчеловечным, как то случилось с ней пару веков назад. За всю её жизнь намного проще было принять те рассказы, что ей выдавали за истину и принять как свои собственные.

– Поймите, это опыт многих веков. Если что-то заведено было очень давно, значит оно непременно нужно. Значит в этой стране должна существовать одна единственная династия и одни и те же люди должны стоять рядом с властью, забирая десятки душ, но сохраняя жизни ещё тысячи – вся суть секрета бессмертия. Этот выход для нас – самый верный. Без крови не могут жить вампиры и чтобы не допустить пустой её от мирных граждан, они встают у власти и сами определяют самым честным судом, как должна оборваться та или иная судьба.

– Но… прошу меня простить, я не понимаю! Можно ведь, можно обойтись без чьей-либо крови.

– Но за столько лет не нашли более верного выхода. И Вы не ищите ни выхода, ни проблем. Держите «лицо», но оставайтесь верным своим убеждением, это всё, что могу я Вам сказать.

Высказывания её потрясли Павла Дмитриевича до глубины души. Он никак не хотел верить такому выходу и от бессилия готов был провалиться на месте или разрыдаться. Всё в нём сейчас рушилось и кричало о несправедливости, которую таили от него столько лет и теперь просят творить. Княжна положила на его плечо руку и хотела бы его утешить словом, но все фразы застыли на языке и никак не хотели быть услышанными.

– Вы не правы, простите, Виктория Станиславовна, Вы будто… сейчас будто мне не знакомы. Потому Вы мне не отвечали? Не утешайте меня, я не способен что-либо понять и буду готов думать сколько угодно над этими словами, но они не Ваши. Прошу меня простить, – вновь произнёс он и бережно поцеловал тоненькую ручку, а затем совсем от неё отвернулся и набрал немного воздуха в лёгкие. В последний год каждый вдох, каждый день приносили ему нестерпимую боль. Не в силах говорить, он бросился по улице обратно к дому, скорее бы скрыться и себя не видеть.

Княжна долго не могла поверить, что отпустила его, так ничего толком и не объяснив. Вернувшись в особняк чуть пошатываясь, Виктория Станиславовна встретилась с тем же приветливым садовником, который также молчаливо забрал у неё парасоль и вместо этого вложил в руки письмо.

– Ваше Сиятельство, из дома Овчинниковых. Доставили сегодня ранним утром.

– Благодарю, – чуть слышным хриплым голосом произнесла она и взяла письмо. Не помня, как добралась до своей комнаты, Виктория медленно опустилась в кресло и, ещё раз обдумав прошлый разговор, взглянула на конверт у себя в руках и бережно вскрыла его, достав письмо на старой красивой бумаге, сразу заметив знакомое приветствие:

«Душа Виктория Станиславовна!

Просим Вас быть гостем на бракосочетании моём с Эдуардом Феодосьевичем.

Венчание имеет быть в церкви *** 20-го декабря 1901 года в 7 часов вечера.

Ваша Софья Денисовна».

Это не то, что сейчас было нужно и к месту в своей жизни, но на церемонии дорогой сердцу подруги надобно быть.

Глава 9. Кровь за кровь

Снова та тишина и мрак, сквозь который не видно собственных рук. Воздуха всё также катастрофически не хватает даже на один вдох, отчётливо слышен всё тот же едкий сладковатый запах, также ухудшающий положение. Да и сама атмосфера здесь душит и не даёт сказать хоть слово, от страха не проснуться чувствуется дрожь в теле. Один и тот же сон: Глеб Дмитриевич посреди тёмного коридора совсем один, впереди него только слабый огонёк, до которого невозможно добраться, а где-то в самом конце его ждёт незнакомый гул голосов. Он уже пытался стоять на месте, кричать, ускорять шаг, переходить на бег, затыкать уши, но они всё равно настигают его. Голоса словно вбиваются ему в голову и каждый из них шипит: «Умри». Похоже, огонь в конце комнаты и есть спасение. Сможет ли он когда-то пересилить себя и добраться до него? Запыхаясь и наконец решившись, граф бросился за ним, спотыкаясь обо что-то холодное и длинное, но не теряя темп.

Горящую свечу держала в тонкой руке будто бы знакомая фигура, вернее ей тень. Она вовсе не друг, нет. Это самый злейший его враг, вдруг накрывший ладонью последний огонёк, что мог осветить эту комнату. И тогда голоса будто сорвались и стали окружать его со всех сторон, сливаясь в какофонию. Это сводило с ума, вызывало панику. Упав на колени во что-то липкое и непонятное на каменном полу, он закрыл уши руками, не в силах говорить ещё слово.

Проснулся Глеб весь в поту. Мгновенно он вскочил и понял, что вновь оказался в своей мягкой постели. В попытках отдышаться, он приложил ладонь к груди и заметил на ней бинты, скрывающие под собой, как оказалось, настоящий короткий след от ножа, неимоверно его напугавший. Ещё немного придя в себя, он стал отрывками вспоминать продолжение собрания анархистов: бессмысленные разговоры, наглая коротковолосая девушка, задорный смех доброго паренька, что приволок его туда, и что-то ещё, что-то очень важное и объясняющее всё происходящее с ним. Став рыться в обрывках своей памяти, наконец он стал слабо вспоминать.

Да, вечером они вышли на лесную поляну и вытащили на неё несколько брёвен. Один из братьев Дерябиных (так звучала фамилия этих амбалов) достал из кармана спички и поджёг одну из них, а затем кинул прямо в импровизированное кострище. Пришлось долго ждать, пока языки пламени как следует поднимутся. Глеб уже был не так уверен в том, что хочет в этом участвовать, но пути назад нет – только пройдя через этот огонь он сможет ступить одной ногой в новую жизнь. Однако, страх овладел им, и он ступил одной ногой назад, будто собирается сбежать.

– Если ты всерьёз собираешься остаться с нами и понимаешь, на какие жертвы идёшь, оставить небольшой шрам на своей ладони тебе будет совсем не страшно, так ты докажешь нам свою верность и готовность на всё ради нашей Великой цели. Только знай, что тогда обратного пути уже не будет, – тихо произнёс Владимир и подошёл совсем близко к нему так, что между ними оставалась пара сантиметров. Говоря это, он улыбался и протянул ему свою левую ладонь, показав длинный шрам, тянущийся от большого пальца до самого запястья. Будто оцепенев, граф долго смотрел на протянутую руку и наконец коснулся кончикам пальца давно затянувшейся раны. Как он не замечал этого раньше? Это ли есть условия их организации? Если сейчас он откажется, его бросят прямо в этот костёр?

– Я… я готов, – неожиданно для себя произнёс Глеб и испугался своих слов. Нет, он совсем не готов. Но думать было уже поздно. Тогда Дерябины подхватили его под руки и понесли к самому огню даже с каким-то энтузиазмом, а Владимир отошёл в сторону и достал из сумки небольшой старый кинжал. С восторгом в глазах он осмотрел своё орудие и подошёл к огню, подержав над ним совсем недолго чёрное на конце лезвие, но этого хватило, чтобы оно нагрелось.

Ангелина не в силах смотреть на эту процедуру вскрикнула и в испуге спрятала лицо за плечом Варвары, взяв её за руку и сильно зажмурив глаза в ожидании, что будет дальше.

Взгляд графа застыл на лезвии. Никто не верил, что человек вроде него готов к таким пожертвованиям – дать коснуться своей «царской» нежной кожи и оставить на ней длинный свет. Но Владимир не сомневался – он верил в него, как никто другой.

– Готовы ли Вы, Глеб Дмитриевич, несмотря ни на что держаться нашей Великой цели? – уже бойко спросил Владимир без всяких церемоний и приблизился к графу.

– Г… готов, – после толчка Дерябина произнёс граф. Всё это казалось ему сном.

– Анархия есть свобода, и мы это понимаем, а значит свобода есть наша ответственность, которую мы должны нести и бороться во имя того, чтобы дать её другим. В жизни Вашей не должно быть предрассудков, отголосков системы – это враги нашего свободного общества. Свобода есть главная ценность в нашей жизни. Больше нет своего статуса, а твоя «исключительность» не даёт тебе власти над другими. Мы принимаем одну веру – анархию и идём только за её единственно верными законами. Клянёшься служить Матери Анархии и делать всё только ей во благо?

Всё это резало слух, казалось такими чуждым и неправильным, но слово «свобода» творило с Глебом невероятные вещи. Пусть не будет статуса, не будет убеждений, но будет ОНА, ради которой он готов идти на всё.

– Клянусь, – наконец произнёс Глеб Дмитриевич и сразу понял, что клятву эту ему придётся закрепить кровью.

Рука будто онемела, он не мог её вытянуть, а потому Дерябины схватили его за левое запястье и вытянули его ладонь вперёд. Тогда Владимир торжественно опустил горячее лезвие на руку и сделал надрез, ощутимый, но гораздо меньше, чем тот, что украшал его собственную ладонь. Как бы граф не пытался стиснуть зубы и не произносить ни звука, с губ его сорвался крик, но не более того, ни единой слезы не упало с его щеки. Теперь никто его не держал, по руке медленно стекала красная струйка крови. Всё тот же Владимир взял его за руку и подвёл к костру, опустив чужую ладонь и дав красным каплям упасть прямо в огонь.

Ангелина смиренно тихонько подошла к ним и подала стакан со странной густой жидкостью Глебу, и он залпом выпил её, почувствовав горечь на языке. Чуть погодя, сознание его стало покидать, в глазах всё стало расплываться и исчезать во тьме, и сам он начал чувствовать как медленно падает, опускается на землю.

Больше он ничего не помнил. Мгновенно вскочив с кровати и, прямо в своём ночном платье, растрёпанным бросился прочь из комнаты, но не успел он добежать до входной двери и показаться свету, как к нему подбежала заботливая Анна и ухватила за здоровую руку.

– Глеб Дмитриевич, Сокол наш ясный! Постойте, куда же Вы? Совсем ещё не оправились. Что Вы снова задумали?

И граф стал смотреть на Анну несколько обезумевшим от ужаса взглядом. Схватив её за плечи, он стал трясти бедную старушку, спрашивая с неё внятных объяснений:

– Что со мной было?! Почему я оказался здесь?

– Прошу Вас, будьте спокойны и присядьте хоть на минутку, я сейчас принесу Вам стакан воды. Горе, не дитя!

– Нет-нет, Анна, мне нужно знать, почему я оказался здесь?

– Ваше Сиятельство, извольте! Откуда ж мне знать Ваших ночных похождений? Вас вчера вечером обнаружили спящим под воротами особняка и немедленно доставили сюда. Это с Вас мы должны спрашивать! Сейчас Вы находитесь дома и должны бы оставаться здесь хотя бы до прихода вашей матушки, она страшно за Вас переживала! Горе! – стала причитать Анна и ушла на кухню за водой, не переставая повторять про себя мольб.

И Глеб Дмитриевич растерянно опустился на диван, смотря на след на своей ладони и наконец успокоившись. Теперь он чувствовал себя частью чего-то важного и знает, что все воспоминания его верны и не были сном, но совсем не понимает, что теперь ему делать и куда идти. Этот дом словно стал ему чужим, скорее хотелось очутиться снова у того костра, в старой лесной хижине, вновь говорить на свободные темы с Владимиром. «Гостей здесь ждут всегда», – вдруг вспомнились ему слова друга, и сам он постепенно стал понимать и надеяться, что теперь каждый его вечер наполнится встречами с, вроде как, единомышленниками, и сердце его забилось чаще.

Глава 10. Она была красивее тысячи звёзд

Времена года сменялись друг за другом, дни казались один короче другого. Жёлтые листья скрылись за сероватыми сугробами, а сугробы даже как-то слишком быстро и незаметно растаяли в этой суете, уступая яркому жаркому весеннему солнцу, которым унылый город так и не успел насладиться, ослепнув от летних лучей.

«К чему такая спешка? Не спешите ль с торжеством? Вы так часто принимаете решения, не посоветовавшись со мной», – спрашивал и в тоже время упрекал Софью Эдуард в своём письме про совсем неудобного ему, слишком скорого из-за монархического кружка бала. Не успел он разобраться со всеми своими делами, как уже был приглашён в дом Овчинниковых на вечер в честь своей же помолвки. До свадьбы ещё, как он думал, совсем далеко, но уже весь небольшой городок был взбудоражен их союзом.

– Софья, – продолжал причитать он, выхаживая за ней по залу перед самым приходом гостей, – душа моя, я ведь просто не успею за это время выгнать «сама знаешь кого» из особняка.

– Неужели он не соглашается взять деньги за свой отъезд?

– Нет! Он называет это «памятью об отце» и говорит, что не может допустить того, чтобы я так просто стал хозяином в этом месте.

– Что же это? Может мне с ним поговорить?

– Я Вас умоляю, оставьте это дело мне, я отлично справляюсь.

– К чему тогда Ваше волнение? Вы ведь даже не хотите прибегнуть к моей помощи.

– Никакого волнения, Софья Денисовна.

– Вот видишь, а значит у тебя нет никаких проблем, – достаточно легко заключает девушка и останавливается перед зеркалом, поправив причёску. – Татьяна, душа моя, где тебя носит? – уже громче спрашивает она, и неспеша по лестнице к ним спускается хрупкая чуть живая фигурка девушки в пышном светлом платье. – Вы – само великолепие, душа моя, но будьте чуть-чуть расторопнее.

Татьяна в свою очередь же привыкла к такой спешке и предпочитала не отвечать сестре, тем более в присутствии Эдуарда Феодосьевича – пожалуй, самого отвратного ей человека в этом зале, и торопиться, конечно, из-за одной просьбы, не собиралась, ведь это будет означать, что придётся нервничать. В конце концов, времени достаточно, а если и уже опаздываешь, то к чему тогда торопиться? Это, пожалуй, было лучшей её философией.

Гостей приходилось встречать долго хотя бы потому, что их было не меньше тысячи человек, и каждый из них учтиво подходил лично здороваться с хозяевами дома, а после прихожей сразу переходили в светлый и просторный бальный зал с белыми стенами и фресками на них. Оркестр уже начал играть и наполнил помещение блестящей, элегантной музыкой.

Сегодня этот дом был переполнен монархистами, что вели светские беседы и ни слова о политике в этих стенах, только культура, искусство и танцы – такова прихоть самой Софьи Денисовны. Среди монархистов, конечно, были уже и знакомые нам Пруяевы и Поддубские, в составе одной семьи из которых не было, разве что, младшего Пуряева. Глеб Дмитриевич снова не соизволил явиться в место сбора света.

Не меняя лучезарной улыбки, Лизавета юрко прокручивается на месте и неуклюже падает на мягкий стул у самого окна, положив ногу на ногу и став осматриваться в поисках новой жертвы: зал полон кавалеров с бокалами в руках, что притворно улыбались своим спутницам в изящных блестящих платьях. Соответствуя богатому убранству и золотому покрытию на стенах, где каждый предмет декора стоил целого состояния, все они одеты по последней моде и походили один на другого, ведя между собой «интеллектуальные» беседы, а, когда дело доходило до назревающей революции, – приглушали тон, как положено порядочным монархистам. Наконец, в её поле зрения попадает крайне красивая стройная блондинка в приталенном платье и с бокалом в руках.

– Елизавета Дмитриевна, не забывайте, где мы с вами находимся и соизвольте вести себя чуть сдержаннее, на Вас направлены тысячи глаз, – не меняя улыбки просит её Виктория, но просьба её была проигнорирована, и Лизавета вновь щурится, указывая в пустоту пальцем, за что мгновенно получает по руке веером за неэтичное поведение от своей спутницы.

– Моя дорогая Тори…

– Виктория Станиславовна, – учтиво поправляет «Тори».

– Да-да, Тори, а кто эта дама? Прежде не видела её на собраниях кружка?

– Где? – щуриться теперь уже Виктория, а её астигматизм решительно не давал ей сосредоточиться. – А, Дарья Алексеевна? Точно, припоминаю, что Софья Денисовна о ней говорила, она вступила к нам недавно, но персона важная. Ты, верно, слышала о ней? Я могла бы вас друг другу представить, но скажу сразу, что на первый взгляд она мне не понравилась, выглядит несколько… высокомерной.

– Первый раз вижу и никогда не слышала… Дворянка?

– Можно и так сказать, её именем назван модный дом. Скажу по секрету, цены там просто огромные.

– Ах! Тот самый? Недавно присматривала себе бальное платье там. Отлично! Я хочу с ней познакомиться, – весело отзывается Лизавета и поднимается с места, состроив крайне элегантный вид, по-детски передразнивая важных дам и задрав подбородок. За это, конечно, она снова получила щелчок веером по руке.

Вблизи Дарья оказалась ещё более утончённой и привлекательной: короткие шелковистые волосы волнами ложились на хрупкие белые плечи, подчёркивали мягкие черты лица, среди которых особенно выделялись большие зелёные глаза, умные и глубокие, однако на деле холодные и равнодушные, будто ничего в этом вечере её не радовало. В глаза бросалась стройная фигура, отличающиеся совсем узкой талией и тонкими ручками.

– Добрый вечер… – подмечая к себе внимание особ произносит девушка и задумчиво рассматривает Викторию, – прошу меня простить, виновата, совсем не помню Вашего имени.

– Виктория Станиславовна, – помогает ей Виктория и сразу переводит тему. – Мадам, имею честь представить – графиня Пуряева. Елизавета Дмитриевна, хочу Вам представить Дарью Алексеевну.

– Большая честь для меня, Ваше Сиятельство, много слышала о Вас, Вашем многоуважаемом отце и, кажется, Глебе Дмитриевиче? – проговаривает та с небольшим польским акцентом, натягивая фальшивую улыбку.

– Я очень рада нашему с Вами удачному знакомству и надеюсь, что в следующий раз мне удастся лично представить Вам своего брата, – говорит сама Лизавета, ведь наконец настал её «звёздный час».

– Я в нетерпении.

И обе девушки замолкают. Лизавета немного смутилась от такой неловкой тишины, а восхищённый красотой взгляд был буквально прикован к таинственной незнакомке, но Дарью это вовсе не смущало – может, она и не хотела продолжать этот разговор.

– Дарья Алексеевна, – вмешивается Виктория, дабы сгладить неловкую ситуацию, – Ваше имя у всех на устах, выглядите великолепно. Этот наряд – одна из Ваших работ?

– Благодарю. Это одна из моих любимых работ, и я ждала, что на этом вечере её обязательно заметят.

– Слышала о презентации Ваших платьев в столице, Вы просто не можете не производить такого впечатления.

– Благодарю. А Вы, как я вижу, интересуетесь модой?

– Как и любая дама, которая желает хорошо выглядеть, в моём-то возрасте.

– Тогда вы наверняка слышали о «Поль Каре»?

– «Поль Каре»?

– Ах! Да, простите, опережаю время, обсудим годом позже. Вы, наверняка, уже прочли последний выпуск «Дамского мира»?

– Точно, припоминаю.

Из сего диалога Лизавета понимала только две вещи: во-первых, она совершенно ничего не понимает в женской моде, а, во-вторых, в этой компании она становится лишней. Побледнев и встав в стороне, девушка неловко переминалась с ноги на ногу. Появление Татьяны послужило ей спасением.

– Дарья Алексеевна, добрый вечер, – учтиво произносит она и складывает руки перед собой в замок, ни разу не улыбнувшись. – Прошу меня простить, я прервала Вашу беседу? Софья Денисовна просит Вас к себе.

– Это срочно?

– Срочнее некуда, – также уверенно произносит её новая собеседница.

Взяв в тонкие ручки края своего платья, Дарья проверяет, не стоит ли кто на её шлейфе и удаляется к хозяйке дома.

– Татьяна Алексеевна, что-то случилось? – встревоженно спрашивает её Виктория.

– Не беспокойтесь, наоборот. Вы обрадуетесь, когда всё узнаете.

– Милая Татьяна, а я больше обрадуюсь, если Вы подтвердите мои догадки! Ответ от издательства ведь уже пришёл? Мою работу собираются выпускать? – вдруг спрашивает Лизавета с отражающейся надеждой в сияющих то ли голубых, то ли зелёных глазах.

– Сожалею, но пока нет. Софья уже не один месяц пытается договориться хоть с одним издательством, но Ваши работы решительно никто не хочет выпускать. Цензура, – пожимает плечами достаточно равнодушно до жути спокойная Таня. Лицо её не выражало и сожаления. В конце концов, роман «Лилит» не понравился даже ей.

Разговор их наконец прерывает затихшая музыка и голос Софьи Денисовны, обращённый ко всем здесь присутствующим. Она чуть поднимает бокал шампанского, а потому её жест повторяет Дарья Алексеевна, слабо улыбаясь поднятым на них взглядам монархистов.

– Прошу минуту Вашего внимания! Я хочу сделать торжественное объявление. Неделю назад я попросила Дарью Алексеевну отдать в издательство «Народное слово» написанные «Сиеррой-Мореной» статьи, и пришёл ответ. Со следующего месяца наши монархические идеи будут регулярно появляться в газетах и для простых людей. Выпьем за этот торжественный момент в жизни не только нашего небольшого города, но и общества Российской империи!

В зале раздались аплодисменты, звон бокалов и восторженные голоса. Уже через пару секунд опустошенные бокалы были оставлены на подносах.

– Благодарю Вас, Дарья Алексеевна, – произносит Софья и широко улыбается ей. – Когда Вы познакомите меня с этим издателем-меценатом?

– Мне не составит это никаких проблем, но вернее было бы назвать этого человека «издательницей». Вы наверняка о них не слышали, дворяне они бедные и от титула одно название, но уже несколько лет Наталья Владимировна успешно держит издательство и продолжает начатое своим отцом дело, – поправляет её учтиво дворянка.

– Действительно женщина? – удивлённо спрашивает Софья.

– Софья Денисовна, Вам ли не знать, что при острой необходимости, решимости и совсем небольшой помощи, скажем, мужчины, девушки, вроде нас с Вами, способны на всё. К чему Ваше удивление?

– Душа моя, таким девушкам, как мы, не нужна помощь никакого мужчины, хватит одной лишь решимости и желания, – более тихо произносит Софья Денисовна и на секунду обращает внимание на Эдуарда Феодосьевича, застенчиво ему улыбнувшись. Благо тот совсем не слышал их разговора и выглядит потерянным. – Но, тем не менее, ещё интереснее будет познакомиться с этой особой.

– Наташа! Ты меня пугаешь! – негодовал Владимир, расхаживая по маленькой кухоньке и махая руками. Взяв листы с рукописным текстом в руки, он протянул их сестре. – И ты собираешься это тиражировать? Ты с ума сошла! Это будут читать люди, ты это понимаешь?

– Я не могла отказаться, – осторожно поправляет его Наташа, ни разу не дрогнув перед его злостью. – Меня попросили, а я не видела причин не исполнить эту просьбу, к тому же Дарья Алексеевна была очень убедительна.

– Не видела причин?! Это Дарья Алексеевна тебе кажется убедительной? Кто из нас старше? Ты наивна, словно тебе едва исполнилось шесть лет. Наташа, «Сиерра-Морена» думает только о своих взглядах и пропагандирует нашему народу невесть что. Это уже не «Народное слово», как людям после этого нам доверять?! Ещё вчера ты обещала, что будешь мне помогать, а уже сегодня заодно с этими монархистами!

– Володя, я попрошу тебя не кричать и не раскидываться резкими выражениями. Никого поддерживать я не собираюсь, и кричать на меня не надо, – просит та, тем не менее, спокойным тоном. – Люди сами решают, кому и во что им верить, одна статья в газете ещё ничьи взгляды на Империю не меняла.

– Кого ты собираешься слушать? Меня или этот монархический кружок? Я, как сын нашего отца, запрещаю тебе это нести в массы!

– А я, как единственных здесь занятый делом человек, говорю,что всё решила, и ты не можешь мне этого запрещать! Я всё сказала, – возмущение переполняло девушку, её щёки заметно покраснели от таких высказываний собственного брата, а руки она скрестила на груди.

Походив немного по комнате, чтобы унять негодование, Владимир выдохнул и вернулся к «остывшей» Наташе.

– Милая моя! Умоляю тебя! Ну откажись ты от этой затеи, пока не стало поздно! – просит тот, взяв её за руки. – Всю жизнь в долгу у тебя буду!

– Ну не могу я отказать людям, раз уже пообещала!

– Это предательство!

– Это уважение ко всем политическим взглядам.

– Тьфу! – произносит Владимир, отпустив руки сестры. От возмущения, он не знал, что сказать, и вышел из кухни, решительным шагом пойдя к выходу из особняка.

– Володя, ну куда ты так поздно пойдёшь? – спрашивает ему вслед Наташа, но в ответ получает только хлопок входной двери.

С тяжёлым вздохом она поднимается, берёт эти несчастные статьи и начинает перечитывать одну за другой. «Ну неужели так плохо жить в согласии?», – проносится в её наивной, полной непонятно откуда взявшегося мнимого альтруизма и непонятных гуманистических идей, голове. Но почему-то ей казалось, что анархизм быть может жив, пока живёт монархия.

Глава 11. Подарок

«Шумно», – подумал Илларион, выбравшись из зала, где все ликовали в честь предстоящей свадьбы, и, как ни странно, здесь он был единственный гость, которому от этого ни холодно, ни жарко – в общем, проблем у него от этого меньше или больше не стало. Впрочем, отравить молодожёнов гораздо проще, чем было бы травить по отдельности, вопрос стоял только в том, что будет странно его не заподозрить, а потому придётся пойти более законными путями.

Выдыхая холодный воздух, он придался воспоминаниям о том, что было до его приезда в столь маленький по сравнению с масштабами столицы городок. Но и здесь ему не было покоя. К тому моменту с грохотом и пылью у особняка остановилась бричка, и из неё вышли двое – молодой человек и его невысокая спутница. Галантно подав ей руку, высокий парень лет 19 на вид помог ей грациозно спуститься на расчищенную дорогу и пройти до ворот, не испачкав изумительного пышного платья. Что она могла его испортить и никогда не носила, было видно в скованных движениях юной леди, которая то и дело поправляла подол, а её сопровождающий всё одёргивал её руки, чтобы они двое входили в рамки приличия.

Одним кивком поприветствовав гостей, Илларион поспешил отвести взгляд, но гость не решил так просто отступать:

– Добрый день, разрешите представиться, Глеб Дмитриевич, – кратко называет своё имя граф.

– Пуряев? – шутливо и в то же время грубо обращается неохотно его новый собеседник, под этой фамилией явно не подразумевая ничего хорошего, здесь она давно стала именем нарицательным. – Илларион Феодосьевич.

У Глеба проносится мысль о том, что если его фамилия здесь давно обозначает человека пьянствующего и безответственного, то у этого графа имя без всякой причины обозначает дряхлого старика одним своим сочетанием вне пределов их города, хотя и на вид он сам даже очень похож,

– Возможно, – тактично умалчивает и о своей фамилии, и о биографии Глеб, чувствуя толчок острого локтя в бок от своей спутницы.

– Варвара Алексеевна, – шипит несчастная на графа, чтобы он не забыл её представить, но он её игнорирует, не называя без надобности её имени и больше боясь, что это выйдет им боком.

– Боюсь, вы опоздали на большую часть вечера, – снова даёт знать о себе Кровенко.

– Прошу прощения, Ваше Сиятельство, у меня были неотложные дела, но я посчитал своим долгом хотя бы ненадолго приехать и поздравить достопочтенную Софью Денисовну со скорой свадьбой.

– И только?

– И только. Я совсем не вдавался в подробности о её женихе.

– А кто он? – вновь возникает Варвара, не желая оставаться безучастной.

– Жених? Один напыщенный граф в возрасте, не сказал бы, что там было бы на что смотреть и о чём знать.

– Не думаю, что он может быть настолько старше Софьи Денисовны, столько люди уже не живут, – не выдерживает Пуряев и снова получает лёгкий удар в бок за свою колкость.

– Он не из нашей местности?

– Приехал из столицы специально за свадьбой и наследством ныне покойного отца.

– Благодарю, что внесли ясность в дело. Право, мне было бы неловко обратиться неуважительно к..?

– Эдуарду Феодосьевичу.

– Ещё раз выражаю Вам свою благодарность, запамятовал. Хорошего Вам дня, – коротко произносит Глеб и разворачивается к дверям. Улыбка его мгновенно сползла с лица, и он перекинулся недовольными взглядами с Варварой – он и сам не очень доволен их сотрудничеством, а она только усугубляет его положение. Тем не менее, пока довериться ему и отпустить одного анархисты не смогли, а появиться с Ангелиной на балу он уже не мог потому, что это бы нанесло большую душевную травму Владимиру.

«Вы человек ненадёжный, боюсь до бала можете свернуть в кабак или забыть о нашей большой цели и до беспамятства отмечать праздник как следует с монархистами», – если уж точно цитировать бывшего приятеля Глеба.

Изучая взглядом зал, Глеб практически сразу находит свою «недотёпистую» сестру и направляется в совершенно противоположную сторону, лишь бы лишний раз с ней не пересекаться, направляясь к Софье Денисовне, дабы поприветствовать хозяйку дома и её жениха.

– Я уже и не ожидала, что вы придёте, – произносит Софья Денисовна с лёгкой натянутой улыбкой (а то, что она натянута, не заметить было невозможно). – Вы прибыли с подругой?

– Можно сказать и так, это…

– Варвара Алексеевна, Ваше Сиятельство, – снова напоминает о своём имени Варвара, ожидая, что и сейчас Глеб его не запомнит.

Но и Софье, как оказалось, это было не особо важно, и она просто из вежливости кивает на слова Варвары, а сама оборачивается к Татьяне Алексеевне, изображая большую занятость. Но анархистам это даже на руку, и Глеб отводит Варвару в сторону.

Граф же взял лишь один бокал и постучал по его краю небольшой ложкой:

– Минуточку внимания! – произнёс он, и гости стали оборачиваться в его сторону с заинтересованными взглядами. – В этот особенный день я и Елизавета Дмитриевна подготовили не менее особенный подарок для нашей многоуважаемой Софьи Денисовны и… её будущего супруга.

Лизавета, до того жадно поедающая кусок пирожного, подняла на него удивлённый взгляд.

– Елизавета Дмитриевна, не стесняйтесь, подойдите к нам.

Не совсем элегантно, Лизавета вытирает края губ от крема и уже было хотела подняться и стремглав побежать к брату, но её придерживает теперь уже Виктория Станиславовна, заботливо утирая щёки подруги как следует.

Споткнувшись на своём пути, рыжеволосая леди останавливается рядом с братом и в недоумении оглядывается. Худощавая бледная девушка из общей массы подарков достаёт узкую длинную коробку и подносит к Глебу, взяв небольшой нож и им став рассекать коробку. Когда наконец плотный слой картона и ткани был снят, лицам «зрителей» открылся холст с изображением самой хозяйки дома в белом одеянии. Казалось, будто этот момент длился целую вечность.

– Я специально занимался поиском лучшего художника в нашем городе, который бы взялся за эту работу и отразил всё очарование Софьи Денисовны. Надеюсь, что смотря на него вы будете вспоминать о лучших годах своей жизни и этом торжественном мероприятии.

Взгляд самой виновницы такого внимания был полон недоумения. Натянув улыбку, она проговорила лишь короткое: «Благодарю», – направив бегающий взгляд на такую же растерянную Елизавету.

– Предлагаю тост за этот скорый союз, – наконец произнёс Глеб, уставившись на сестру, и Варвара подала бокал Лизе.

– Тост… – произнесла растерянно девушка и чуть приподняла бокал. – Долгих лет жизни… брака, – наконец произнесла она и залпом выпила содержимое, одарив брата холодным взглядом.

Когда наконец раздался звон бокалов и вновь заиграла музыка, Лизавета уже хотела поймать за локоть Глеба, но он крайне ловко скрылся в толпе и со своей спутницей уже направлялся к выходу, пока до них никому нет дела.

Не желая отставать и лелея мысль о расчленении нелюбимого брата, Лизавета бросилась за ним, огибая нерасторопных гостей и догнав его уже у ворот.

– Постойте! Куда Вы? Что это всё значит? Вы опозорили нас своим «представлением», – проговаривает она сквозь зубы, схватив его за локоть. – Я с Вами разговариваю, кто это?

Её лицо, и без того полное разочарование, помрачнело ещё больше, когда Глеб, не обращая на неё никакого внимания, помог своей спутнице забраться в бричку.

– Как Вы и хотели, я прибыл на торжество и поздравил Софью Денисовну. Теперь Вы злитесь на то, что я приехал. Мне Вас не понять.

– Вы должны были приехать вместе со мной и вести себя как все нормальные люди!

– Не кричите. Как все нормальные люди? Ни один нормальный человек бы сюда не приехал и в здравом уме не остался. Я вынужден Вас покинуть.

– Никто не спрашивал, нравится ли Вам выходить в свет или нет, матушка уже не раз говорила о том, что Вы должны…

– Я не обязан слушать то, что говорит Ваша матушка.

– Как Вы смеете! – произносит Лизавета и уже хочет ухватить его за рукав, но Глеб одёргивает руку и запрыгивает в бричку, хлопнув дверью и дав указание гнать лошадей.

Топнув ногой от обиды, Елизавета поправила взъерошенные волосы и лишь посмотрела ему вслед, сдержавшись от того, чтобы крикнуть ему одним ёмким словом всё, что она о нём думает. Развернувшись на тонких каблуках, она еле не падает и снимает обувь, твёрдой походкой дойдя до входа и устало опустившись на лавку, дабы обуться и привести свой злостный вид в порядок, внезапно для себя чихнув. Утерев нос платком, она с таким же гордым видом входит в зал и снова утирает покрасневший от чиха нос. Она могла бы спереть это на пылинку или аллергию, но где-то из толпы раздаётся тихий кашель, а вслед за ним неразборчивые бормотания и чихание других гостей. Ещё минута, и помещение наполняется сухими хрипами, пока и сама хозяйка не поддалась массовой «болезни».

А Глеб Дмитриевич, довольный тем, что смог провернуть, устало вытягивает ноги, подпирая Варвару Алексеевну, и она поднимает на него свой строгий взгляд.

– Зачем Вы так? Это Ваша сестра? Она ведь за вас переживает.

– Супруга, – и, дождавшись, когда Варвара обратит на него удивлённый взгляд, заливается противным смехом. – Сестра. Но я Вам не советую поддаваться на её капризы, она ни капли за меня не переживает, просто ищет возможности меня упрекнуть. Я уже мечтаю, чтобы она поскорее удачно выскочила замуж и уехала из дома, может перестанет совать нос в мои дела.

– Можно подумать, каждая девушка должна выйти замуж.

– А как иначе? Будто бы Вы об этом не мечтаете.

– Не мечтаю.

– С Вами невозможно вести дел. Сначала вы утверждаете, что ни о каком браке речи быть не может, а потом свинтите с красивым графом в столицу, и конец анархизму.

– Кретин, – со всей обидой произносит Варвара и отворачивается от своего собеседника.

Глава 12. Народное слово

Под равномерный скрип печатных станков за плотными шторами в комнате, куда почти не попадал свет, раздаются женские голоса.

– Вы слышали? Вы ведь слышали? – невысокая русоволосая девушка металась со стопками бумаг по всему издательству, едва не спотыкаясь о кучи мусора на полу.

– Я не слышала новостей с прошлой недели, – отвечает сухой голос Натальи из-за печатного станка, к которому она, кажется, успела прирасти.

До отъезда родителей дела ещё куда не шли, но когда за это дело взялась их «молодая и амбициозная дочь», на которую надежд было как минимум больше, чем на её младшего брата, книги практически перестали выпускаться. Многие наборщики, не желая работать на «маленькую девочку», просто уволились, и теперь штат, в котором до этого было около 60 сотрудников сократился до 20, считая саму Наталью, которые еле справлялись в первый год, а затем и вовсе издательство обнищало, и никто не хотел к ним обратиться. Одним словом, дело их – одна газета для простых граждан с второсортными новостями.

Поэтому договорённость с Дарьей стала просто светом в оконце в этой захудалой конторе. Раз уж к ним обратилась «Сиерра-Морена» и изъявила желание сотрудничать, в скором времени к ним потянутся и другие клиенты, ведь пока «Народное слово» могла похвастаться только парой постоянников-пьяниц, которые публиковали свои (бездарные) вполне неплохие «выхлопы поэзии».

– Да вы что! – снова раздаётся звонкий голос Анастасии Юрьевны, и она устремляет вопрошающий взгляд своих огромных голубых глаз прямо на Наталью. – Прошлым вечером на балу в честь скорой свадьбы Софьи Денисовны и Эдуарда Феодосьевича произошла массовое отравление, большая часть гостей после этого вечера слегла с недугом.

– Не может быть! А кто такие Софья Денисовна и Эдуард Феодосьевич? – с нескрываемым сарказмом произносит Наталья, до того совершенно не интересовавшаяся прочими «шишками» и, тем более, делами монархистов.

– Как можно! Да бросьте вы свой станок, уже совсем зелёная, от пары лишних букв за эту минуту больше денег мы не наработаем.

– Да, но если ты наконец займёшься работой и поможешь мне, мы закончим тираж завтрашней газеты к ночи.

Анастасия, хоть и с тяжёлым вздохом, падает за ржавый топографический станок и принимается за работу, но всё равно не замолкает.

– Ну, та самая Софья Денисовна, глава «Сиерры-Морены», а Эдуард Феодосьевич – толстосум из столицы, – произносит она и переходит на шёпот, – у него здесь отец жил. Говорят, что он умер через день после того, как ему пришло письмо от вышедшего из-под стражи младшего сына.

– Из-под стражи?

– Да! Ходили слухи, что он отравил собственную жену, но он сумел оправдаться, и после допросов признали, что она уже давно болела чахоткой, вот и померла. Удивительно, что этим делом вообще кто-то занялся и…

– Подожди, а что там с Софьей Денисовной? Она тоже не здорова?

– Этого я не уточняла.

– Плакал наш договор с «Сиеррой-Мореной», если это так!

– А что за договор?

– Они обещали немалые деньги, если мы будем публиковать их статьи.

– Боже мой! Не сегодня, так завтра обязательно придут, не обращайте внимания, тем более это всего лишь слухи, – всё также легко произносит Анастасия и откидывается на спинку стула. – А если не придут, то в масштабах нашего огромного мира это не имеет никакого значения.

– А в масштабах наших средств это огромная чёрная дыра!

На самом деле в жизни Анастасии просто было всё. Просто закончила одну женскую гимназию с Натальей, просто вышла замуж за какого-то купца, хоть бы быстрее сбежать из отчего дома, и уехала в столицу, просто украла его деньги (ей очень повезло, что он не стал её искать) и отправилась в путешествие по культурным городам Российской Империи и также просто вернулась в родной город, устроившись к Наталье в издательство и, при всём своём везении, заметно заскучав за пару лет за печатным станком, будучи не прочь сбежать дикарём в лес и жить там на одни грибы да ягоды, даже уже копила на древесный домик на окраине, но пока ночевала она в этом же издательстве и самобичеванием своим была вполне довольна.

Дверь скрипнула, и звон колокольчиков над дверью оповестил о том, что кто-то зашёл. Резко поднявшись, Наталья проследовала к дверям навстречу гостям, а Анастасия лениво потянулась и оставила работу, пока на неё никто не смотрит.

На пороге уже ожидали три женские фигуры. Одна – высокая и статная, вторая же наоборот – невысокая и худощавая, а третья стояла позади других и недовольно осматривалась в их бардаке.

– Дарья Алексеевна! А мы вас уже и вовсе не ждали. Соболезную вашему вчерашнему инциденту и…

– Я так полагаю, Наталья Владимировна? – наконец произносит Софья и только поднимает градус волнения. – Я много слышала о Вас от Дарьи Алексеевны, и самое главное – слышала, что Вы можете решить нашу проблему.

– Проблему? А… да, проблему! Я обещала оказать Вам услугу, но только если сочту статьи корректными.

– Душенька, ну конечно они корректны! Там и смотреть нечего. Елизавета Дмитриевна позаботилась обо всём, нет ни ошибок, ни «чернухи», ни клеветы. Только то, что важно знать нашему народу.

– И всё же я в любом случае должна посмотреть.

– Татьяна, душа моя, подай нам рукопись, – просит Софья и передаёт в руки Натальи, которая медленно опускается на стул и рассматривает первую страницу.

– Но как же… здесь уже ошибок достаточно, и что значит «И суют эти стервы свои хари в дела государственные…»?

– Наталья Владимировна! А давайте Вы прочтёте это позднее. Знаете, мне столько говорили о ваших талантах, я уверена, что Вы сделаете всё как надо и в рамках цензуры. Вы же знаете, не все мы обладаем таким красноречием, как Вы, моя дорогая, доверяю это всё в ваши руки.

– Но…

– А Вы знаете, Вы ведь тоже дворянка! Мы с Вами прекрасно понимаем, что как никогда во времена смуты мы должны поддерживать нашего Императора, монархию, одним словом нашу Великую Империю, необъятную Родину и всех её благодетелей.

– И всё же…

– Да-да, милая, как хорошо, что Вы меня прекрасно понимаете! Монархия она ведь существовала всю жизнь. Так было при, Боже храни царя, Петре Алексеевиче, отце нашем, на ней строили нашу империю Екатерина Алексеевна, Александр Николаевич, Александр Александрович и старается сейчас наш Великий Император Николай Александрович, а кому, как не нам, поддерживать его в это непростое время? Или же Вы считаете, что это не так?! Может Вы согласны с этими ублюдками-анархистами, что творят такой беспорядок…

От распылившейся Софьи даже Татьяне стало дурно, и она вышла из душного помещения ожидать её на улице, лениво размахивая веером перед своим бледным лицом.

– Софья Денисовна, ну что Вы! – вдруг произносит Дарья.

– И вправду, что это я? Душенька, надеюсь мы поняли друг друга, и Вы возьметесь за эту статью!

Бледная от удивления Наталья медленно кивает головой и передаёт рукопись оторопевшей Анастасии.

– А знаете что? Как покончите с первой статьёй, приходите ко мне на чай! У нас с Вами сложилась такая непринуждённая беседа. Хотелось бы вместе с Вами разобрать эту работу. Сколько Вам на это дать? Отлично! Буду ждать Вас через неделю, – произнесла Софья, поговорив с одним изумлённым взглядом Натальи и даже душевно пожав ей руку.

Также быстро поднявшись, Софья ланью выбегает из бутика и находит Татьяну на улице.

– Милейшая леди! А главное – так легко договорились!

– Договорились? Мне казалось, что договаривалась о чём-то и изъявляли желание только Вы.

– Мы просто поймали незримый контакт и понимаем друг друга с полуслова!

Проморгавшись, Наталья снова встаёт на ватные ноги.

– Я же говорила Вам! Как всё гладко прошло, – улыбаясь проговаривает Дарья своим ровным спокойным тоном.

– Д-да, Вы правы… – учтиво произносит Наталья, – только я не поняла, к какому времени мне нужно выпустить и статью и как связаться с Софьей Денисовной… я потеряла суть нашего разговора после рассказа про Екатерину Алексеевну…

***

– Я же говорил вам! Как всё гладко прошло, – самодовольно произнёс Глеб. – Слышали? Вы всё своими глазами видели! – произносит он и бросает на стол газету.

– И что это значит? – произносит Варвара и скрещивает руки на груди. – Ну отравилась парочка монархистов серебряной пылью…

– Вам, Варвара Алексеевна, с Вашим узким кругозором и не знать, что только вампиры боятся серебра и чеснока!

– Ага, а в нашем лесу водятся тролли и боятся редьки, – язвительно произносит его оппонентка, и бугаи Дерябины заливаются противным смехом.

– Услышать бы от Вас что умное! Отравиться серебряной пылью могли только вампиры, а Вы не верили мне!

– Глеб Дмитриевич, не горячитесь, я Вам верю, – произносит Владимир со всей миловидностью. Лучше расскажите, как всё прошло.

– Как всё прошло?! Сколько можно его терпеть здесь! Володя, давай мы вышвырнем наконец этого психа, с ним и выехать невозможно, я ни одного доброго слова от него за вечер не услышала. В конце концов он опозорил меня уже одним своим присутствием! – принялась жаловаться Варвара, как только выдалась возможность.

– Что значит «вышвырнуть»? Вы в своём уме? Здесь может находиться каждый, кто мыслит также, как и мы, настоящий и преданный анархизму человек, в конце концов Глеб Дмитриевич уже на крови поклялся!

– Его клятва гроша не стоит! Вы только подумайте, что он мне сказал, он…

– Варвара, Вам правда стоит прекратить эту сцену, – наконец произносит Ангелина и придерживает её за руку, тепло ей улыбаясь. – Давайте поговорим об этом позже, сейчас нам нужны детали всей нашей шалости.

– Благодарю, – произносит растерянный Владимир и принимает решение продолжать собрание.

Глава 13. С почтеннейшим приветствием

На светском вечере в честь дня рождения одной немалоизвестной мадам собралось более ста толстосумов. Её особняк наполнился музыкой, голосами, а окна были озарены золотым светом, который пробивался через полупрозрачный алый тюль. Чёрные силуэты то и дело проходили и кружились в танце мимо окон.

Гости смеялись, пили много шампанского и говорили обо всём, что только можно: о политике, бунтовщиках, последних новостях из столицы, недавнем выпуске газеты «Вестник моды» (преимущественно дамы), новом молодом писателе и о грабителях, хотя и последние занимали мало внимания.

– Вы слышали? Не так давно город сотрясла серия нападений вооруженной группы пару бутиков, а недавно они ворвались в дом самой Ольги Анатольевны, – говорил полушёпотом один господин.

– Ах! Бедняжка! – без притворства воскликнула сопровождающая его дама.

– Говорят, банда выносила всё, что плохо лежало и хорошо блестело: деньги, украшения, позолоченный сервиз, драгоценные камни, редкие книги и всё-всё-всё, что хоть немного отливало золотом! – присоединился к ним третий роскошно одетый молодой человек.

– Я слышала, что доходило до того, что с дам срывали элементы пышных платьев, украшенных драгоценностями. И, что самое главное, ни разу их не поймали за руку блюстители закона!

– Возмутительно, чем они только занимаются!

Конечно, разглашать об этой серии инцидентов было не принято, но все об этом знали давным-давно.

Впрочем, это никому не мешало продолжать посещать дорогие вечера. Гости уже вдоволь натанцевались и засобирались домой, учтиво благодаря хозяйку, как вдруг у ворот появился чёрный автомобиль в духе автомобиля Фрезе и Яковлева, который мог позволить себе далеко не каждый гражданин. Люди в чёрных плащах покинули свой транспорт и подошли к порогу дома. Хозяйка уж было вышла поприветствовать гостей, она была навеселе от количества выпитого. Но гости не желали вежливых приветствий. Самый высокий мужчина вынул из-под плаща охотничье ружьё и направил прямо на грудь хозяйки, медленно заводя её в дом. Весёлая музыка была приостановлена, а гости с ужасом «охнули».

Дамы, прижавшись к кавалерам, двумя руками закрывали свои колье и нервно перебирали руками, а до того непоколебимые кавалеры не спешили спасать хозяйку дома и чуть отступали назад.

– Дамы и господа! – прозвучал хорошо поставленный и полный артистизма голос самого хилого мужчины. – Не разводите паники. Это не ограбление!

На секунду в зале послышались тихие вздохи, «публика» немного повеселела и заулыбалась. Неужели хозяйка задумала такой сюрприз и хотела из разыграть? А может кто-то из гостей в качестве подарка специально устроил розыгрыш?

– Это сбор пожертвований бедствующим людям! – и все надежды рухнули. – Сейчас мои компаньоны пройдутся и соберут с вас всё, что могло бы помочь нашим братьям, оказавшимся в бедствующем положении! Да-да, именно так. Все собранные средства пойдут на помощь бедным голодным детям и их семьям, загнивающим в долговой яме. Я уверен, что наш дорогой «свет» не окажет в такой милости, – ожидая шутки, некоторые гости стали неуверенно посмеиваться – какая дерзость!

Несколько рослых мужиков во время этой пламенной речи вышли с широкими корзинами и принялись проходить по рядам, собирая колье и кольца с дам, а с мужчин их золотые часы. Стоящая уверенность в до того повеселевших лицах грудой упала вниз, и губы их скривились.

– Я сам! – восклицали кавалеры, храбро снимая с себя украшения и со скрипом зубов складывая их в корзины улыбающихся амбалов, зубов которых спереди явно не доставало, а те, что ещё не выпали отдавали желтизной. Во всех недовольных они смело тыкали обрезами и грозились пристрелить в случае неповиновения, но «артист» продолжал улыбаться и тешить своих слушателей обещаниями спустить всё на «добрые дела».

Знатно обчистив особняк, банда поволокла все корзины в и без того небольшой автомобиль.

– Благодарю за внимание, почтеннейшая публика! Хорошего вам вечера. Это хорошее дело зачтётся вам на небесах, – произносит он, делая поклон, и спиной вперёд выходит из особняка. – Святая дева Мария, это же целое состояние!

Полуживая бледная хозяйка медленно проскользила спиной по стене и принялась «охать», теряя сознание от испытанного волнения и передавившего её тела корсета.

***

– А преступники быстро запрыгивают в машину с небывалой ловкостью и увозят всё награбленное. Подумать только, какой позор! – произносит Софья Денисовна на одном из собраний.

– А не кажется ли вам, что слишком много происшествий за последнее время? Взять то же отравление на вашем… – произносит один из любопытных монархистов, но сразу же прикусывает язык, когда речь заходит об инциденте на вечере у зачинщика их собрания, съёжившись под пытливым взглядом Эдуарда, изволившего присутствовать.

– Продолжайте, Софья Денисовна, – вежливо произносит Эдуард Феодосьевич.

– И о чём это я… Ах да! Нам необходимо принять меры.

– Но что мы можем? Предлагаете нам взяться за биты и лично идти охранять каждый дом? – вопрошающее смотрит на Софью Виктория.

– А мне очень нравится Ваша идея! – встревает в разговор Лизавета, но её участие сразу пресекает сама Виктория, веером ударив её по запястью.

– Как Вы могли заметить, всё это происходит с членами монархических организаций, и я смею полагать, что всё это дело рук «Памяти Каталонии», они снова привлекают наше внимание.

– Бросьте, да они и мухи не обидят, у них кишка тонка для ограбления и налётов. Однозначно это дело рук совершенно нового сообщества, о котором мы не знаем, – вдруг произносит Дарья Алексеевна.

– Нового движения? Это глупости! Откуда и зачем им было бы взяться? Это просто шайка воров или бывших циркачей, с какой ловкостью они это проворачивают! Сколько их было за все века, – возражает Виктория.

– Если вы так хорошо разбираетесь в веках, то должны прекрасно знать, что охотничье ружьё себе может позволить далеко не каждый циркач или гражданин.

– Вы намекаете, что виновен кто-то, кто имеет связи со «светом» или сам владелец большого благосостояния?

– Именно, он даже может быть среди нас.

Зал зашумел от громких оскорбительных заявлений Дарьи Алексеевны.

– Как можно!

– Неслыханное оскорбление!

– Этого быть не может!

– Тихо! – вдруг просит Софья Денисовна. – Кто-то из нас это или совершенно новая кровь, мы обязательно узнаем, и поверьте, виновные будут отданы самому жестокому и справедливому наказанию. Если это действительно кто-то из монархистов, то знайте, что признание вины смягчит ваше наказание. А пока будьте осторожны и воздержитесь от встреч с большим скоплением людей, милиция уже занята этим делом. Объявляю эту тему временно закрытой, мы вернёмся к ней к следующему собранию, когда виновных уже обязательно поймают. А сейчас ужин, господа.

Слова об ужине взбодрили поникшую от печальных новостей публику.

– К тому же, у нас есть ещё один повод для радости! Издательство «Народное слово» на прошлой неделе согласилось с нами сотрудничать и уже выпустила в одной из газет первую нашу статью.

– «Народное слово»? Ни разу о нём не слышал. Что это за издательство такое?

– При всём желании вы можете ознакомиться с экземпляром газет, – и с этими словами Софья достаёт из коробки несколько вырезок из последнего выпуска и пускает его по столу, чтобы каждой мог ознакомиться.

– Это что, обычная новостная газета?

– Какой нам с неё толк?

– Какая грязь!

Златовласая дворянка, растянув губы в улыбке, задержала взгляд на стихах одного из молодых писателей, попавшего к ней в руки.

– Ах! Как я люблю поэзию! Я пару раз натыкалась на стихи этого автора, но кто же знал, что он публикуется именно в этой газете, – произносит она, и с некоторым романтизмом осматривает бумагу у себя в руках.

– Софья Алексеевна, да какая это поэзия! Пьяный бред доходяги, положите это обратно в коробку, – вдруг просит Дарья Алексеевна с нескольким отвращением, но Виктория Станиславовна придержала её за руку и что-то шепнула на ухо, вызвавшее у неё лёгкую улыбку. С вечера у Софьи Денисовны они успели несколько раз посетить поместья друг друга и завести пока ещё шаткую, но всё же дружбу, находя много общего.

– Софья Денисовна, позвольте мне оставить это себе, – снова просит дама свою тёску.

– Как пожелаете, мне это ни к чему, – произносит учтиво собеседница, зная, как дворянка любит собирать стихи молодых писателей и хранит их в личной библиотеке дома.

– Софья… Денисовна! – вдруг в возмущении подрывается Лизавета. – Вы что, были в издательстве и мне об этом не сообщили?

– Поверьте, душа моя, ваши работы бы точно не подлежали публикации.

– Но почему?! Они же опубликовали МОЮ статью в своей газете!

– Признаться, Наталья Владимировна… была не очень довольна вашим стилем написания, давайте побережём её хрупкую натуру.

– Ха! Если бы она оставила всё как есть, это произвело бы больший эффект на людей, я написала всё как есть!

– Наталья Владимировна? – перебивает Софья Алексеевна возмущения Лизаветы. – Значит, она знает этого молодого автора? Мне бы хотелось завести с ней знакомство.

– Знакомство?.. Я не смогу заранее уведомить её о Вашем присутствии, но каждый понедельник к полудню она приезжает показать отредактированные статьи.

– Ей Богу! Да что там можно… – снова начинает Лизавета, и её быстро перебивают.

– Я обязательно буду. Задержите её до моего приезда, – улыбаясь произносит златовласка.

– Как пожелаете.

– Давайте уже наконец поужинаем, убирайте этот сор, – просит Виктория Станиславовна, не особо впечатлённая продемонстрированными ей выпусками, и все листы отправляются в корзину, кроме одного, оставшегося в руках Софьи Алексеевны, который она бережно сложила и оставила в своих руках, любуясь своей находкой.

Глава 14. Деревенский миролюбец

Снова кромешная тьма. Глеб еле дышит, сжимая белоснежную рубашку на груди и выдыхая холодный густой пар из полуоткрытых губ. Наконец поток воздуха попадает в его лёгкие, и он опускает взгляд на свою руку, замечая бардовую струйку то ли вина, то ли крови, что медленно стекает по его запястью из длинного пореза вдоль всей его трупно-бледной ладони.

Стиснув зубы, он терпит и уже не дрожит от страха. Он прекрасно знает, что всё происходящее с ним – не более, чем сон. Долгий кошмар, который мучает его с тех пор, как он встретил Владимира.

Делая медленный шаг вперёд, он ощущает тяжесть на своих ногах и смотрит, как худощавые когтистые руки тянутся к нему и хватают его за лодыжки, со всей силой став тащить вниз. Это конец, земля уходит из-под ног. Глеб не удерживается на ногах и сдавленно кричит, погружаясь во тьму. Словно крыльями он взмахивает руками, будто сможет взлететь и остановить своё падение в бездну. Барабанные перепонки разрывает рой голосов, что кричат всё громче, чем он ближе ко дну.

В глазах темно и рябит. Граф пошатывается и снова открывает глаза, оказываясь теперь уже в повозке рядом с Владимиром. Сквозь ресницы посмотрев на свои руки и проклятый шрам, граф тихо шипит и, пытаясь опомниться от воспоминаний от ночных кошмаров, смотрит в окно. Как вдруг до его уха доходит откуда-то напротив тоненький голосок.

– Вы бледный, Глеб Дмитриевич. Неужели плохо спите? – интересуется милая Ангелина, опустив свои волнистые каштановые волосы на плечо и медленно их поглаживая.

Как бы не хотелось грубо ей ответить, Глеб уже обезоружен её миловидной улыбкой и кивает (и как только ей это удаётся?).

– Благодарю за беспокойство, просто ночью было много незаконченных дел.

– Не знала, что выпивка в кабаках занимает так много времени, – язвит Варвара и скрещивает руки на груди.

Не находя ответа, граф закатывает глаза и отворачивается. Конечно, доказывать ничего и никому он не собирался, но последнюю неделю ни капли в рот не брал, решив покончить с этим делом, тем более Владимир поддерживал его инициативу.

Вид из окна представлял одни золотые поля, да степи. Яркое летнее солнце слепило глаза. Чем дальше они были от города, тем меньше людей они встречали на дороге. Вдалеке виднелись покосившиеся крыши старых деревяных домов.

– Хорошая погода, правда? – вдруг снова отзывается Ангелина, и Максим Дерябин со всей серьёзностью кивает ей, утирая с широкого лба капли пота.

– Нынче лето выдалось знойное, солнце припекает и не щадит.

Тихая деревушка близ города встретила запахом сена и блеянием овец. Жителям здесь далеко не до изменений политической системы – им дела нет до анархистов, монархистов, большевиков и кого-либо ещё: найти бы на этот день кусок хлеба и запастись на долгую холодную зиму солёными овощами. Попадая сюда, ощущаешь себя в далёком семнадцатом веке. Надо же, на дворе девятнадцатый век, а толковые дороги никак не сделают.

На кочках и без того небольшая повозка подрагивала, но быстрее ехать никак не могла хотя бы из-за тяжести тел братьев Дерябиных. К сожалению, на всех анархистов приходилась всего пара лошадей, и тех одолжили родственники Варвары – зажиточные крестьяне.

Наконец повозка остановилась, и Владимир, что до того не мог усидеть на месте, расплылся в улыбке и ловко выпрыгнул первым, подавая свою широкую ладонь дамам. Сначала спустилась неловкая хрупкая Ангелина. Она споткнулась на ступенях и чуть не выронила из своих рук все агитационные плакаты, но её спутник ловко её поймал и задержал в своих руках. Ангелина улыбнулась ему, и они уставили друг на друга долгие взгляды, совсем упустив момент, когда, к слову, ещё одна здесь дама в лице Варвары спрыгнула сама и взяла у Дерябиных часть корзинок с бесплатным продовольствием, гордо подняв голову.

План Владимира был прост до наивности – он даёт людям бесплатную еду и говорит о необходимости забастовки, а они внимают и со всем соглашаются. Однако, его мирный метод практически не работал.

Замечая, как Глеб морщится при одном виде на грязь и коровьи лепёшки на дорогах, поправляя дорогой костюм, Никита Дерябин толкает его в плечо локтем совсем легонько и ловко кидает ему корзинку хлеба, но этого хватило, чтобы граф чуть не свалился в грязь и не высыпал всю выпечку из корзинки в лужу от своей неловкости.

– Раздавай, мы тебя сюда не на прогулку вывезли.

И Глеб хмурится, но из уважения к Владимиру (или нежеланию «получить в морду») молчит, состроив привычный себе величественный вид – не опускаться же до ссоры с этими бугаями.

Дары люди хоть и принимают, но с опаской.

– Благодарю, – сыпется с уст народа, хотя вернее подобрать слово «старики», поскольку только они и остались в этой глухой деревне – вся молодёжь разъехалась на заработки, и от того ещё более непонятно, чего хотел добиться своей акцией Владимир.

Подходя к очередному домишке, Глеб сыпет ругательства себе под нос и находит хозяйку дома на самодельной лавке. Древняя как мир травница скрючилась над пучками трав и опустила свой крючковатый нос, пытаясь хоть что-то разглядеть. Вид её графу несколько противен.

– Спасибо, мил человек, – произносит своим хриплым ведьминским голосом старушка и принимает хлеб.

Тогда с недоверием Глеб окидывает её фигуру и понимает, что всё это время было ему неприятно даже не от исходящего от неё запаха старости и пота – он обращает внимание на травы и видит среди них цветки «адамовой головы» (вид травы; считалось, что растение служило атрибутом колдунов и знахарей, его собирали ранним утром на Ивана Купалу. По поверьям, корень адамовой головы помогал увидеть затаившуюся нечисть, а человек, употребивший настой, «увидит», на ком лежит порча).

«Неужели колдовка?», – проносится в голове у Глеба, и он уже хочет уйти, ощущая нарастающий страх.

– Руки у тебя чистые, да видно порча на них.

– Я не верю в магию и порчи.

– Тем не менее, ты пришёл ко мне с протянутой рукой, и на ней я могу прочитать я твою линию жизни.

– Как же это увидеть по ладони? Глупость какая.

– Знающий человек всё разглядит, поверь моему острому глазу, – произносит она и водит рукой по дереву, ища свои нити

«Да, очень острому, даже нитки не можешь разглядеть под собственной рукой», – проносится в голове у Глеба, но он тактично молчит и подаёт ей моток.

– Через ладонь твою проходят четыре линии: линия жизни, линия судьбы, линия головы и линия сердца. Так вот у тебя, мил человек, большой перерыв в линии жизни. Глядишь, скоро грядут большие перемены.

– Да что там ладони? По ним ничего непонятно. Чтобы знать о переменах, вон лучше газетку почитайте, – произносит и берёт с лавки газету. Взгляд его цепляет название «Народное слово», а затем он перелистывает страницу и видит короткую статью, полную протеста и ненависти к анархизму от лица «Сиерры-Морены», но не придаёт этому значения.

– Да что нам эти газеты! Только голову морочат, больше слушай их, юнец. Верить всегда нужно только того, что видишь сам. А вы, молодые…

– Хорошего дня, – произносит Глеб, возвращая газету на место и не желая участвовать в этом разговоре. Зато старуха продолжает браниться сама с собой, снова себе тихо под нос, обругивая его «невежество». Наверное, от одиночества.

Возвращается Глеб уже к повозке и озадаченному Владимиру. Максим Дерябин держит газету с той же статьёй, что читал сам Глеб, пока брат его и девушки суетятся по деревне.

– Так вот какую политику она ведёт! – от злости произносит Владимир и снова перечитывает одну строчку: «Гады и отравители земли нашей», – не веря, что сестра могла написать так о них, но перепутать этот слог и газету было невозможно. – Только подумайте, Глеб Дмитриевич, а сама посылает меня к родителям в столицу!

– Ты уезжаешь?

– Конечно нет! Как и что я могу здесь оставить? Эта поездка займёт немало времени, но она давит на меня хворью отца, а сама позволяет себе эти статьи!

– Пусть пишет, что хочет. Тебе-то что? Она клятвы не давала.

– Да она назло мне это делает! Обещала поддерживать и не раскрывать всех деталей, не чужие люди!

– Вам бы проветриться и съездить. Скажем, на месяц.

– А кто дела будет вести? Кто поможет Ангелине? Хочешь сказать – ты?

– А может и я, ты мне не доверяешь?

– Не сказать, что не доверяю, но…

– Ты занимаешься этим уже несколько лет и за месяц ничего не потеряешь. Сделай, что требуется, пусть Наталья Владимировна выдохнет.

– Нет, надо немедленно с ней поговорить! Я не прощу ей…

– Позвольте, вы бы смогли отказать крупному анархическому кружку? От издательства и пылинки бы не осталось, не согласись она их поддерживать.

– Прямо так и пылинки! Сдался им этот сарай, я бы за свои идеалы и имущества не жалел.

– А я бы всё-таки подумал об имуществе, которое вас кормит.

И Владимир тяжко вздыхает.

– Скупые у вас позиции. Так или иначе, я кружок не брошу и никуда не поеду, у нас намечены большие планы и тур по деревням.

– Полных стариков? Вы не думали, что это ни к чему не приведёт? Я много раз предлагал тебе раздобыть оружие и начать отстреливать этих…

– Перестань! Анархия не признаёт насилия и не требует смертей, она может существовать и рядом с монархией.

– Это твоя анархия ничего не требует, а миру нужен прогресс. Сам Иерами Бентам писал: «Философ, желающий изменить какой-нибудь дурной закон, не проповедует восстания против этого закона. Совсем иной характер у анархиста. Анархист отрицает самое существование закона, отвергает право закона приказывать нам, возбуждает людей к непризнанию в законе обязательного повеления и зовёт к восстанию против исполнения закона».

– Что мне ваш Бентам! Я хочу показать этому миру иной путь.

– Путь станет другим только тогда, когда мы придём к дружбе с теми монархистами. Наш путь один – истреблять этих чертей, но имеет множество выходов. И я хочу, чтобы ты посмотрел на совершенно отличные от тех, что знаешь. Какая разница, какие методы использовать, если приходишь к одному результату?

– В том, чтобы оставаться и чувствовать себя человеком. Мне кажется, ты плохо понимаешь, зачем мы все собираемся здесь.

– А мне кажется, ты не умеешь мыслить шире. Давай начинать с того, что проблема с издательством решается легко и просто, им ведь заправляет женщина. Это ты должен заниматься этим делом и публиковать в газетах статьи, в которых сам нуждаешься, а дело каждой женщины – хранить семейный очаг. Выдай наконец её замуж.

– Боюсь, ты совсем не знаешь этого дела, всё намного сложнее, нельзя просто писать всё, о чём вздумается.

– Это ты не понимаешь. Тебе необязательно заниматься юридической стороной, просто поставь наконец её на место.

– Но она ведь не просто женщина. Взять, скажем, нашу Варвару. Такой силы воли, как у неё, я не видел ни у одного мужчины.

– Скажешь тоже, выдай её замуж, и с первым своим ребёнком вся эта сила воли расцветёт в ранимость и женственность. Всё это делается легко и просто. Посмотри на Ангелину, разве ты можешь назвать её несчастной? Готовится к свадьбе и бегает со своим женихом по деревням с кусками хлеба и ни на что не жалуется.

И Максим Дерябин снова хмурится, ударяя в плечо Глеба.

– Перестань! Иначе я рыло твоё…

Владимир задумался и помотал головой, придерживая Максима за руку, дабы предотвратить драку.

– Это совершенно разные люди. Увы, если загнать тебя на производство, ты не будешь счастлив, как рабочие «мужики».

Но задумчивость его о радикальных методах касаемо собственной сестры продлилась до самого дома и раздулась до решительности поговорить – надо начинать хотя бы с неё, а потом будет и дело до народа. Обида обжигала грудь, и он, уже полный горечи, входит в их с сестрой общий дом, устало скидывая обувь на пороге и кинув небрежно куртку в кресло. Глаза горят его до того огнём ему немыслимым, ощущение предательства бьёт на виски.

– Наталья Владимировна! – произносит он, сглатывая ком в горле и не решается продолжать, видя, как она сжалась в плечах. И здесь вся его злоба разбивается о глубокие зелёные глаза, полные безмятежности и искреннего непонимания.

– Вы сегодня смурной, выдался плохой день? – произносит Наталья и откладывает на стол стопку бумаг от Софьи Денисовны.

– Поставьте чайник… я правда сегодня устал.

И она снова улыбается.

– Постойте! – набирается он снова с духом и выдыхает. – Душа моя, вы сегодня очаровательны.

Чёрт. Нет, только не сегодня. Может быть завтра, а может через неделю, может даже через месяц, но только не сегодня и не ей. До начала спора она – безусловный победитель, а он – ездок в столицу.

Глава 15. Жена солдата

Внимание! Глава содержит описание сцены насилия и нанесения увечий. Читайте с осторожностью и не повторяйте!

.

.

.

Пар отделяется от поверхности горячей воды и поднимается к потолку. Окна, выходящие на тихий сад, за тонким тюлем запотели, и сквозь них толком ничего не видно.

Татьяна погружает одну ногу в неглубокую ванну, затем вторую. Её кудрявые тёмные волосы падают из небрежного пучка, кончики их намокают и расплываются по водной глади, когда она погружается в воду, выдыхая клубок тёплой дымки из полуоткрытых губ. Нежная ручка ложится на бортик ванны, а вторая осторожно берётся за тонкое лезвие, что заранее заготовленное лежало на тонкой дощечке. Кончик лезвия касается руки, ведёт вдоль еле видных вен. Капли крови медленно выступают из порезов и превращаются в струйку, что ползёт по бортику ванны и затекает в воду. Боль не успокаивает, просто есть ожидания того, что это поможет закончить бессмысленное существование.

Запрокидывая голову, Татьяна слушает плеск воды и устремляет стеклянные глаза в потолок. Но она проделывала это уже не раз. Она бросалась с крыши, хваталась за нож, глотала таблетки и яд – ничто не спасает от бессмертия, кроме серебра, а он был в доме Горшковых под строжайшим запретом. Раны затягиваются за пару минут, не оставляя за собой и шрама. Всё, что напоминает об очередной попытке – растворяющаяся в воде тёмная кровь и багровые пятна на полу.

– Татьяна Алексеевна, – кричит старуха-экономка за дверью. – Вы здесь?

Тяжёлый вздох.

– Что-то срочное?

– Прибыла Софья Алексеевна, гостья Софьи Денисовны. Я пригласила её войти, но Софья всё ещё у Эдуарда Феодосьевича.

– Неужели никто больше не сможет её встретить?

– Все уехали, только Вы остались!

Недолгое молчание.

– Скоро буду, – произносит Татьяна с каплей сожаления и выходит из воды. По рукам стекают капли воды и крови, оставляя за собой дорожку из небольших капель. Дойдя до полотенца, она обнаружила, что и вовсе запястье её чисто. Утерев его полотенцем, она принимается одеваться и надолго задерживается у зеркала, окидывая свой отчаянный вид в отражении.

Софья Алексеевна – златовласая девушка, симпатичная, с чуть припухлыми розовыми губками, сразу бросающимися в глаза, чувством вкуса и бездонными тёмными глазами. Но известна она была не своим именем или красотой, и даже не своим великолепным образованием, полученным в столице, а тем, что восемь лет назад спровадила на военную службу любимого мужа и больше не получила ни единого письма, ни единой весточки о нём.

Любая бы уже давно, конечно, отчаялась: кто-то говорил, что он точно погиб, а кто-то что он нашёл другую женщину и живёт с ней, потому что вышла Софья Алексеевна замуж крайне рано, а ребёнка так и не родила. Но стояла Софья стойко и так ни разу замуж отдана не была, писала письма на фронт и ждала ответа.

Увлечением стали книги и вырезки стихов молодых писателей из газет, которых она коллекционировала и не упускала возможности встретиться с некоторыми из них. Правда, ни одно издательство к публикации собственных стихов её не пускало – женщина, им ума стихов писать не дано, да и куда уж там. Пока женщина работает и хозяйством заняться некому, да мужу услужить.

– Доброе утро, – учтиво произносит Татьяна и проходит в зал. Софья уже устроилась в кресле, и экономка подала ей чай. Она улыбается, предвкушая встречи и кивает на её приветствие.

– Прошу меня простить, наверное, я поторопилась? Не могла дождаться этого дня.

Встреча с Натальей, в большинстве своём, обещала не встречу с приятной личностью, а возможность публикации собственных стихов – девушка не должна ей отказать, возможно их трудности должны быть во многом похожи, раз издательство «Народное слово» только тянуло своё существование.

– Всё в порядке, для нас Вы всегда почётный гость, – слабо улыбается Татьяна, чуть растягивая подсохшие губы.

– А Софья Денисовна…

– Решает предсвадебные вопросы. Не переживайте, она скоро будет.

– Ни разу не видела Вас на собраниях кружка.

– А должна была быть? Не люблю политику и не хочу в ней разбираться, это тяготит меня. Если и грозит что-то страшное, об этом узнаю последним делом.

– А мне иногда страшно, очень боюсь гражданской войны. Знаете, что когда-то будут ликвидированы все наши чины, заслуги. Что Империя разобьётся на сотню стран, что в город войдут люди с ружьями, что Григорий не успеет вернуться, и я потеряю надежду на встречу с ним. Осталось всего два года, вот бы потерпело…

– Глупости это, ничего не будет.

– Вы так считаете?

И они неловко замолкают. Только дрова в камине тихонько трещат, пока голос Софьи снова их не перебивает.

– «Прощай, немытая Россия,

Страна рабов, страна господ,

И вы, мундиры голубые,

И ты, им преданный народ.»

– Любите Лермонтова?

– Уважаю. Только человек высоких взглядов и глубоко любящий свою страну мог произнести такие строчки.

И они снова молчат под треск дров, пока в парадной не хлопает дверь. Торопливая Наталья тихо здоровается со всеми и, не глядя, принимается раскладывать на столе статьи, но внезапно поднимает свои большие растерянные глаза.

– А Софьи Денисовны ещё нет?

– Обещала скоро быть. Вы не переживайте, присаживайтесь, – просит Татьяна. – Позвольте представить Вам Софью Алексеевну.

– Дайте угадаю, монархистка?

– Вы очень проницательны, – и Татьяна наконец расплывается в широкой улыбке.

Она никогда не выражала своего отношения ко взглядам сестры, но разделяла неприязнь к «Сиерре-Морене» и потому была рада, что в этом деле Наталья её понимала, а главное – таковой не являлась.

– Очень приятно, я приехала сегодня специально к Вам, – не скрывая интереса наконец говорит Софья.

Наталья смущается, но ничего не говорит, отвернувшись от Софьи. Приняв это за грубый тон и видимую незаинтересованность, тем не менее, она продолжает.

– Мне много о Вас говорили и об издательстве «Народное слово». Это ведь Вы публикуете стихи Никанора Ивановича?

Наталья силится вспомнить и понимает, что речь идёт о пьянице, которого по имени-то они редко называли.

– А, да… неплохо.

– Талант! У него большой потенциал, вот, посмотрите, я принесла пару его работ. Вот, посмотрите.

«100 грамм держит здоровье в весе

И пойдёт совсем другая песня.

Поднимем эмоциональный фон

И поддержим российский генофонд.»

– Да, текст, конечно, хромает, но зато какой слог!

– И вправду, – Наталья говорит сухо, и от того возникает чувство неловкости. Она нервно заламывает руки и кусает нижнюю губу при разговоре, будто всё тело просило оставить эти попытки её разговорить.

– Можно посмотреть? Это новая статься для «Сиерры-Морены»?

– А… да.

И Софья берётся за листы, перебирая их и внимательно прочитывая каждую строчку под внимательным взглядом хозяйки редакции.

– Это Вы написали?

– Просто отредактировала, изменила формулировку.

– Хотелось бы встретиться с этим удивительным человеком, который не просыхает, но связывает слова в рифмы.

– Что же, приходите.

– Правда?

– Вы будете… почётным гостем. Для нас любой доходяга ценен. обратитесь к Анастасии Юрьевне, она Вам поможет.

– А с Вами когда можно будет поговорить?

Наталья недолго молчит.

– У меня плотный график, не могу обещать, – желая увильнуть от личной встречи, что-то её отталкивало.

Татьяна чувствует напряжение и всю неловкость, потому оборачивается в сторону широкого окна и сквозь прорезь штор высматривает карету, которую узнает из тысячи, ведь ровесницей она была самого старшего Горшкова и приобретена еще в 1800 годах.

Софья входит первой в холл и стучит каблуками по плитке, а за ней следом раздаются шаги минимум еще четырёх ног. В дороге она ругается шепотом, и собеседники стараются ее перекричать. До зала доносятся обрывки фраз, и девушки в комнате потупили взгляд, не желая подслушивать, но замолчали, сгораемые интересом.

– Софья… Не можем разделить… Соглашение.

– Так… Себя в руки! Почему… Илларион… Так сложно?

– Не пойми меня неправильно, я просто не могу выгнать родного брата.

– А я не могу жить под одной крышей с душегубом!

– Софья, он не душегуб, послушай…

На секунду перешептывания затихают, и еë статная фигура появляется в дверном проходе.

– О! Вы уже здесь, доброе утро. Не ожидала увидеть вас так рано.

– Уже около двенадцати.

– Оу… Прошу меня простить, я немного задержалась, – и тут же опомнилась, когда следом за ней входят два статных высоких мужчины и коротко кивают, тут же чувствуя неловкость.

С легкого жеста руки девушки, братья Кровенко садятся на разные диваны и прожигают друг друга внимательным взглядом, ожидая, когда смогут продолжить перепалку, однако Софья Денисовна не имеет никакого желания вести дальше бессмысленный диалог, на котором стоят они уже не один день, и падает в кресло, сразу забирая у своей тески статьи и листая их, часть откладывая на стол, дабы не терять ни минуты в своём плотном графике.

– Правда хорошо написано? – снова улыбается Софья Алексеевна.

– Я и не сомневалась в талантах нашего редактора. Превратить писанину Лизаветы в полноценную статью нужно уметь.

Эдуард тянется к листам и, зевая, без всякого интереса смотрит в лист тупым взглядом, смотря между строк, а затем откидывается на спинку дивана.

– Может, нам не стоило мешать? Илларион, позволите с Вами поговорить за пределами…

Не скрывая интереса и хамского отношения, Илларион принципиально не уделяет должного внимания брату и берёт отложенный лист статьи.

– Вы называете это талантливой редакцией? Безвкусица, сразу видно, что это не женское дело. Писал дилетант. Люди просто не станут это читать и будут сушить на них лук.

– А Вас не спрашивали, Илларион Феодосьевич, – грубо произносит Софья Денисовна.

– Потому что я душегуб?

– Потому что Вы в культуре и искусстве не разбираетесь уж точно, куда уж там.

– Я в нём разбираюсь, искусства здесь нет. Обычная пропаганда Ваших взглядов.

– А Вы имеете что-то против?

– Извольте, – Софья Алексеевна спешит это прекратить, – у Всех могут быть разные мнения, тем не менее, Ваша «критика» не более, чем оскорбление. Хотите сказать, Вы могли бы выполнить работу лучше?

– Я мог бы не отредактировать, а написать качественную статью сам. Чтоб Вы знали, я читал стихи собственного сочинения в одном из лучших заведений столицы.

– Я наслышана, – хозяйка поместья откидывается на спинку кресла, – это та невероятная история, когда Вы изрядно выпили, вышли на сцену со своими стихами в глухом баре и избили за критику своего единственного пьяного слушателя?

– Я не собираюсь оправдываться перед человеком, вроде Вас.

Татьяне становится душно и жутко от этих разговоров, и она шепчет Наталье: «Давайте выйдем». Пока за перепалкой никто и не заметил, Наталья и Татьяна тихонько выходят за пределы комнаты.

– Вы сегодня несколько подавлены, – спрашивает Татьяна. – Если это из-за волнения или комментариев этого господина…

– Ничего особенного, просто небольшие разногласия с моим родным братом по поводу его отъезда в столицу. Кто эти мужчины?

– Не стоит Вашего внимания, монархисты, – и они улыбаются друг другу, но после Татьяна добавляет уже серьёзно. – Тот что с глупым взглядом – жених моей сестры Эдуард Феодосьевич, а тот, что с длинным языком – его брат Илларион Феодосьевич, история не стоит Вашего внимания, просто они делят между собой имущество погибшего отца без капли святых помыслов. А что, приглянулись?

– Бросьте! – выпалила Наталья и перекрестилась. По коридору разносится сдержанный смех, перекрывающие говор в дальней комнате.

Лишь девушки выходят на улицу, на их лица дует прохладный ветерок. Стук в висках постепенно утихает.

– А когда Владимир Владимирович поедет в столицу?

– Через пару месяцев, полно времени уговорить его.

– Если будет одиноко в особняке на отшибе, можете приходить к нам.

Татьяна смотрит с небольшой надеждой на то, что Наталья даст согласие, и дни станут красочнее, но она одним взглядом снова выражает неопределённость. К тому же она очень боялась того, что Софья скоро уедет, и надеялась на поддержку и понимание – у неё не останется смысла в этом доме.

В какой-то мере Татьяна завидует людям, от бессмертия, которое ищет человечество, она порядком устала и ищет способ выйти из этой петли. Пожалуй, её жизнь должна была оборваться ещё около тринадцати лет, может это было бы и правильно, но время пошло против неё, а линия судьбы будто остановилась, будто всё замерло в груди.

Экономка выбегает из дома и прерывает их жестовый разговор.

– Куда же вы запропастились? Софья Денисовна зовёт Вас и хочет обсудить детали статьи! Не хочется задерживать и господ… как нехорошо! Я даже не предложила им чаю! – начинает хлопотать старушка и бежит на кухню.

– Мы скоро будем, – обещает Татьяна, но до кабинета она так и не дошла – снова ненавистная боль затрещала в голове, и она пошла в свою комнату, ощущая невероятную слабость с каждым движением, распрощавшись с обеспокоенной Натальей у лестничной площадки.

«Надоело» – глухо доходят до неё собственные мысли, и она мотает головой, скидывая с себя это наваждение и воспоминания о собственной смерти, от которых её сразу бросало в жар, как при том пожаре.

Глава 16. Навек прощайтесь, когда уходите на миг

Лето началось не самым лучшим образом. За окном уже несколько дней стояла стена дождя. Дорогу к лесу размыло. Целый 1900 год протянулся незаметно, с осеннего тура анархистов по деревням прошло прилично времени. Но главное, что это не дало им никакого толку, они будто занимались бесполезными вещами, а монархисты наоборот набирали обороты. Газеты проникали в деревенскую массу, и, несмотря на приличное время ожидания, и «Народное слово» получило свою копейку с этого дела.

Правда, Владимир за издательство семьи порадоваться не мог. В его доме царила тишина. Молчит он, притихла и сестра. Оба пропадают невесть где и пересекаются в коридоре собственного дома. Не желая делать выбор, он неосознанно отдался анархии, а она вполне осознанно засела в издательстве в пользу денег. Если и было время поговорить, Наталья сухо произносила только одну фразу: «Болезнь не отступает, ты бы съездил», – а Владимир в свою очередь отвечал: «А ты?». И они расходились, так и не приходя к решению.

Пока в комнате стоял гул, Варвара безмолвно пыталась вставить кончик нитки в тонкое ушко иглы и от своих стараний закусила губу. Шум не давал сосредоточиться. На её коленях лежал жилет кого-то из крупных Дерябиных, а на столе оторвавшиеся пара пуговиц. Не выдержав её медлительности, Глеб выхватил из рук девушки иглу и вставил нить сам, раздражённо пихнув инструмент девушке, но из принципа она вытащила иглу и начала вставлять её заново, чуть отвернувшись.

Бормотание Глеба перебивал заливающийся басистый смех Дерябиных. Они пошутили пару минут назад над изнеженностью графа и давно забыли свою шутку, но, каждый раз в попытке успокоиться поднимали глаза на раскрасневшиеся лица друг друга и снова заливались смехом. Никита несколько раз толкнул Глеба в плечо, и он раздражённо отодвинулся от них, скрестив руки на груди.

Суетливая Ангелина бегала из комнаты в комнату с подносами, на которых стояли кружки чая и блюдца с чем-то сладким. Услышав стук в дверь, Ангелина сразу бросилась к двери и повернула ключ в заржавевшем замке, впуская вымокшего насквозь Владимира.

– Володя! – воскликнула она и взяла его за щёки. – Да ты весь промок! Сейчас я принесу полотенце, ты подожди, – взволнованно просит она и порывается в соседнюю комнату, но анархист мягко придерживает её за руки.

– Не переживайте, высохну.

Их взгляды устремляются друг на друга, и она замирают, не отводя глаз.

– Но как же… заболеете, – заботливо предупреждает Ангелина чуть заторможенно и растягивает свои тонкие губки в смущенной улыбке.

– А вы не стесняйтесь, проходите, – Глеб ухмыльнулся и вышел из душной комнаты навстречу Владимиру, отпрянув от дверного косяка. – Чувствуйте себя как дома.

Подходя к другу, он пожал ему руку. Опомнившись, Ангелина живенько сбегала за полотенцем и накинула его на плечи Владимира, поплетясь за ними в комнату и облокотившись о дверной косяк. Дабы не испортить диван, пришедший остановился около стола и поприветствовал сразу всех.

Отвлёкшись на его появление, Варвара «айкнула», случайно уколов палец и легонько подув на него, будто это утихомирит боль, а затем снова продолжила своё дело, злясь на Владимира, хотя и злиться было не на что, только потешив самодовольство Глеба, который не зря отметил, что она ни на что не годится.

– Я хотел поделиться с вами одной новостью, – вдруг начал Владимир, и Дерябины обменялись странными ухмылками.

– Если хочешь позвать нас на венчание, мы только «за», – наконец вымолвил Максим. Ангелина сразу залилась краской, но Владимир замотал головой.

– Мне нужно будет уехать. Я сдался под натиском Наташи и обязался съездить к родителям, проведать больного отца. Откладывать больше некуда. Уверяю вас, я уеду всего на пару месяцев.

– А как мы без тебя?! Кружок закроем? – вдруг возмутилась Варвара.

– Со мной мы за столько лет никуда не сдвинулись, за это время ничего не произойдёт.

– И мы тебя не сможем увидеть целых два месяца? – вдруг заволновалась Ангелина, подходя к нему. Он повернулся к ней и ухватил за щёки, поцеловав в лоб.

– Милая, я обязательно буду отправлять письма.

– Да когда же они придут эти письма? Я поеду с тобой!

Глеб ловит себя на мысли, что Ангелина Егоровна может и в огонь бы с ним бросилась, и поехала на смерть, но что-то смущает его в её нежности, хрупкости, жертвенности. Не подмечая наигранности в её словах, он всё равно хмурится и так и не находит объяснение, что именно смущает его.

– За это время я подготовлю их к встрече с тобой, а в следующий раз мы поедем туда уже вместе, и на тот момент ты уже займёшь статус моей жены. А пока подожди пару месяцев.

– А вдруг что-то случится? Вдруг…

– Ничего не будет, рядом с тобой останутся братья и Глеб Дмитриевич, – стал убеждать её Володя, но Ангелина не унималась, теребя в руках край старенького платья. Не выдержав, она разразилась в плаче, и Варвара живенько поднялась, взяв её под руку и уведя на кухню, словно маленького ребёнка, чтобы не мешать дальнейшему разговору, совсем забыв о своей возне с жилетом.

Выдохнув, Владимир продолжил:

– За последнее время у Глеба Дмитриевича было немало предложений. Только не делайте глупостей, – попросил он и акцент сделал взглядом именно на Дерябиных, которым такие качества, как «рассудительный» и «ответственный» никак не подходили.

– Хочешь сказать, на меня ответственность повесишь? А Ангелина Егоровна? – но на свои вопросы получил только скептичный взгляд.

– Я просто сказал, что у тебя были пара неплохих идей. Но никакого насилия, мы не сумасбродные радикалы и карету царя подрывать не будем.

– Я и не предлагал.

– Но вы бы не отказались.

– Я бы не отказался.

– Твоя идея с анонимной статьёй для того крупного издательства была неплохой, займись лучше этим.

– Это ведь не принесёт никакого толку! Наталья, может, и приняла бы наши каракули, но не совершенно незнакомые нам люди, которые, по крайней мере, даже заикаться о чём-то против монархии не осмелятся.

– Значит, вместе с ними отправимся в тур по деревням Сибири, – и Владимир улыбнулся, но Глеб шутки не оценил.

– Правда есть такая нужда в этом отъезде? – встревает в разговор Максим.

– Быть честным, Наташа пообещала с моим возвращением поговорить о прекращении сотрудничества «Народного слова» с «Сиеррой-Мореной», не вижу смысла не зацепиться за шанс надавить на неё.

– Надавить можно и проще, достаточно припугнуть, – проговаривает он и начинает сжимать кулаки.

– Даже не думайте! Вместо статьи мы получим издательство целиком в связи с кончиной его хозяйки! Её хватит удар, как только она вас двоих увидит на пороге своего дома.

– Неправда, девки в нашей деревне от нас без ума, – самодовольно произносит Никита, но Владимир осаждает его недоверчивым взглядом.

– А вы уверены, что это они не от ужаса? – с насмешкой произносит Глеб.

– Сейчас я твоё смазливое лицо подправлю, чтоб от тебя не разбегались, – угрожает Никита, и Владимир придерживает его за плечо.

– Хватит! Я даже не уехал, а Вы уже успели поругаться. Когда я вернусь, желательно, чтобы Глеб Дмитриевич оставался целым.

Усаживаясь на диван между собеседниками, он тише произнёс.

– Вот что, Глеб Дмитриевич… я не могу доверить Ангелину никому, кроме вас. Присмотрите за ней.

– А что? Она убежит?

– Она и Варвара не просто часть нашего общества… но Никита и Максим прекрасно знают всё, что касается Варвары Алексеевны, а Ангелина всё же доверяет вам. Вы видели, с каким восхищением порой она смотрит на вас? Мне было бы приятно, если бы мой друг поддерживал её эти пару месяцев. Сами понимаете, одиноко здесь в холодном домике посреди тёмного леса. К вам она прислушается и помощь примет более охотно, чем от своих братьев, – после последних слов было видно, как Дерябины недовольно переглянулись, но опровергать этих фактов не стали – они прекрасно понимали, почему Ангелина не хочет жить с ними в деревне.

– А что касаемо Варвары?

– Будет нечестно рассказать об этом без её ведома, – отзывается Никита и недовольно скрещивает руки на груди.

– А тебе с этого какой прок? – поддерживает второй Дерябин.

– Глеб Дмитриевич, так Вы обещаете?

Закатив глаза, Глеб, конечно, понимал, что честен с Владимиром не был никогда, но не оправдать его доверие не хотелось. К тому же, что ему стоит пару раз за эти два месяца навестить «шалашик» Ангелины.

– Обещаю.

И Владимир расплылся в благодарной улыбке.

– Спасибо, вы так много сделали для меня. Ваша поддержка для меня бесценна.

И Глеб скривил губы в улыбке – ему всё равно, что себе успел надумать Владимир, пусть хоть зовёт самым дорогим другом, главное, что с его отъездом для него откроются новые возможности.

***

На проводы Ангелина прибыла чуть раньше назначенного времени. Переминаясь с ноги на ногу около заржавевших ворот, она неловко сжимала в кулаках и без того помятое платье из какого-то грубого материала и ломала руки. Наконец, вышел Владимир в дорожной одежде, а из-за его широкой спины показалась Наталья. В воздухе сразу нависло напряжение. Взгляд её показался Ангелине таким же строгим.

Лишь завидев любимую, Владимир ринулся к ней и крепко обнял, бросив приличных размеров авоську на землю и разволновавшись от её бледного вида так, будто прощается с ней на год. Кажется, что без её глубоких глаз его время будет тянуться бесконечно. Он будет писать ей письма, вспоминать эти объятия на прощание, думать о ней каждую свободную минуту, но это всё не сравнится с возможностью просто увидеться.

– Как я буду без тебя…

– Это ненадолго, милая, ты не заметишь, как быстро я вернусь. Держись братьев и Глеба Дмитриевича, они во всём будут тебе помогать. И не забывай мне писать.

– Что со мной может случиться в твоё отсутствие? Разве что, высохну от тоски. Возвращайся скорее.

И они приблизились друг к другу, их губы слились в горячем поцелуе. Казалось, что уже ничто не имеет значение, Ангелина силилась не заплакать – целых два месяца, а-то и больше.

Его любовь воистину была сильна, и Наталья это понимала. Но ровно также она была уверена в том, что Ангелина этой любовью просто пользуется, прикрываясь миловидным лицом.

– Ничего не забыл? Ты точно перепроверил свою сумку? – раздаётся холодный сухой голос Натальи.

Владимир наконец взял Ангелину за руки, и, остановив взгляд на её прекрасном личике, замер.

– Боже, да Вы сами на три раза пересмотрели мою сумку! Как я могу что-то забыть?

– У Вас в голове каша! Я не удивлюсь, если вы забудете взять сумку.

Повозка прибыла. Ангелина впилась пальцами в его руки, и Владимиру ещё сложнее было их забрать. Поправив шляпу и подхватив авоську, он запрыгнул в повозку и бросил на неё последний взгляд, а затем одними губами сдержанно произнёс в адрес сестры: «Берегите себя», – и она ему кивнула, будто поняла, что он хотел донести.

Повозка понеслась прочь, и Ангелина всхлипнула, закрыв нос платком. Она боялась даже повернуться в сторону Натальи, но прекрасно слышала её голос.

– Зайдёте на чай? Я сама насушила листьев ромашки. Говорят, они успокаивают.

И, переминаясь с ноги на ногу, хрупкая девочка кивнула и прошла за ней. Старые ворота, скрипящая входная дверь, неубранная гостиная, высохший сад, заколоченные окна – всё это наводило ужас на Ангелину. Она робко сняла обувь и прошла на кухню, устроившись за столом. Наталья смотрела на неё строгим взглядом, как обычно смотрят мамы на провинившихся детей.

От части девушка понимала Владимира – почему он так боится порой говорить со своей сестрой. От этого холода в груди всё сжималось. Несмотря на всю неловкость и несуразность движений казалось, что пробить её чем-то невозможно. Оставшись наедине со старым особняком, Наталья его совсем не боится, ещё и известна своими связями с монархистами. Сколько ей уже известно? Она такая же, как и все они? Нет, её взгляд такой человечный, осознанный, кожа совсем не бледная, глаза не стеклянные, полные жизни. Знает ли она, в каком обществе оказалась? Говорил ли с ней Владимир? А если она скажет, Наталья поверит ей? Нет, конечно и слушать не станет.

Наталья садится напротив и двигает к ней чашку горячего чая, устремив взгляд на Ангелину. Она не вампир, но едва ли она кажется «настоящей». Как робот, что ежедневно исполняет свои обязанности. Но все меняется с её доброжелательной улыбкой на потрескавшихся чуть синих губах. Будто она расцвела и открылась в новом свете.

– Владимир много говорил со мной о Вас. Вы знаете моё отношение к этому браку и…

– Анархистам?

– Да, то, что я хотела сказать. Пора заканчивать с детскими шалостями и найти себе наконец полезное дело. Брата вразумить я не могу, но, может, могла бы положиться на Вас.

Сердце пропустило удар, Ангелина побледнела, боясь, что сейчас ей придётся стать частью чьего-то заговора, и она замотала головой.

– Это не глупости! Владимир увлечён этим давно и очень серьёзно, и я поддерживаю его взгляды! Мы убили годы, чтобы докопаться до этого крысиного гнезда не для того, чтобы так быстро сдаться!

– Гнезда?

– Я… то есть я неправильно выразилась. Я хотела сказать…

Но Наталья уже отвела хмурый взгляд. Этот диалог не составлял её интерес.

– Мне бы просто хотелось знать, что Владимир не ввяжет себя в авантюру, о которой пожалеет. Этот Глеб, кто он?

– Глеб, он… я его не знаю, – Ангелина опустила стыдливый взгляд и прикусила губу, совершенно не умея врать.

– Вы лжёте мне?

– Нет-нет! Просто мне не доводилось близко с ним общаться! То есть не подумайте! Даме… я имела ввиду!..

– Не буду Вас допытывать. Но просто хочу, чтобы Вы не видели во мне врага. Я бы хотела сделать, как можно лучше и убедиться, что до того момента, как вы поймёте свою оплошность, у вас всё будет в порядке.

– Нам уже хорошо. Мы сами определяем, что для нас лучше, – наконец твёрдо произнесла Ангелина. – Вы за этим меня позвали? Допрашивать будете?!

Защищая себя, она нахмурилась, щёки её запылали. До того она напоминала серенькую мышку, но теперь была полна решимости.

– Ни в коем случае.

– Вы не делаете лучше! Вы только и делаете, что всё портите последние полгода!

– И что же я испортила?

– Вы будто специально пропускаете все эти ужасающие статьи!

– Не принимайте на свой счёт. Будь вы активнее, эти статьи вообще бы Вам никак не помешали.

– Из-за Вас уехал Владимир! Вы специально отогнали его от нас?

– Не буду скрывать.

– А что потом? Сдадите нас «Сиерре-Морене»?!

– Поверьте, я не враг своему брату. У вас есть два месяца подумать и найти причину прикрыть кружок.

– А чего Вы тогда добиваетесь?! Прекратите эту бессмысленную двойную игру.

– Я сама в праве решить за себя.

– И какого Ваше решение?

– Что вы распространяете ересь и за дальнейшие пять лет ничего не добьётесь. Я скорее поверю в успех коммунистов, чем в Вас. Да куда вы!? Постойте!

Наталья нахмурилась и поднялась со своего места, но Ангелина пулей выскочила из комнаты и уже в пороге крикнула:

– А знаете что? Прощайте! – и артистично хлопнула дверью так, что христианский крест на ней покосился, и Наталья поспешила его поправить.

Последний шанс договориться пулей вылетел из дома. Задержав взгляд на распятом на кресте сыне Божьем, она замерла и нервно сглотнула. Глаза её наполнились надеждой.

– Освятии апостоли Христовы! Услышите наши молитвы и воздыхания, сердцем сокрушенным ныне приносимые и помозите нам, рабам Божии Ангелины и Владимира, вашим мощным пред Господем ходатайством, избавитися от всякаго зла и вражия лести. Аминь. – произнесла она отрывок, словно скороговорку, и медленно перекрестилась, ломая руки и устало опустившись в кресло. В глазах снова помутнело, а жар прилил к щекам прежде, чем она успела прийти в себя.

Глава 17. Музыка и грязь

В пустом доме холодно и темно. Одиночество влечёт за собой дурной сон и тревожные мысли. Старые окна продувает с тихим свистом, кажется, будто кто-то воет за окном. Двери скрипят от малейшего порыва ветра. За окном стонут ржавые ворота. Чёрные силуэты выглядывают из-за мебели, стоят в углах, смотрят из-за окон, расплываются в зеркалах. И только один длинный чёрный кот выплыл из тёмного коридора. Безликий тянется к самой двери и растворяется при свете свечи, лишь его лапы к ней приближаются. Ароматный чай казался настоящий бездной, а из неё выглядывали два стеклянных глаза огромного сома, который вот-вот выпрыгнет из стакана и утопит в синем море. От порыва ветра свеча тухнет, и хозяйка спешно её зажигает, чтобы не остаться в темноте.

Наташа не сошла с ума, но очень этого боялась, ещё месяц ей придётся провести один на один со своими мыслями и работой. Володя и раньше часто не бывал дома, но согревало само его ожидание. Лучше бы она осталась сегодня в издательстве. Становилось невыносимо, и на ум пришло предложение Татьяны: «Если будет одиноко в особняке на отшибе, можете приходить к нам». Почему бы и нет.

Дожди так и не проходили. Укрывшись под зонтом и укутавшись в платок, Наталья засеменила по длинной тёмной дороге к особняку Горшковых. По неосторожности она несколько раз случайно чуть не поскользнулась и не испортила своё прелестное платье, но успела ухватиться за перила. Приближаясь к городу, Наталья чувствовала себя отшельником, который спустился из своего мира на чужую землю. Под фонарями было спокойнее. Никого на улицах не было, только пьяницы шумели по кабакам. Транспорта на дорогах почти не ездило ещё пару километров. Из-за крутого поворота вывернула коляска и приближалась с тихим скрипом колёс. Она пронеслась в паре сантиметров от медленной пешеходки и, к её неудаче, облила из лужи. Поток грязной воды замарал не только зонт, но и наряд тихоходки.

Она злостно смотрит на коляску и ругается на себя, не ожидая, что виновник этого безобразия хоть чуть-чуть испытал угрызения совести, но через пару метров коляска резко притормаживает. Наталья надеется, что у неё сломались колёса, и гордо продолжает свой путь, но как только она приближается к ней, двери внезапно для неё открываются, и из транспорта выплывает высокая фигура. Как истинный джентльмен, он уточняет: «Добрый вечер. Прошу меня простить. Надеюсь, Вы не сильно промокли?», – его улыбка очаровательна. Вглядываясь, девушка узнаёт знакомые черты.

– Мы уже встречались с Вами, если помните.

– Не помню.

– Мы встречались с Вами в особняке Софьи Денисовны за Вашими статьями. Илларион Феодосьевич, а Вы… – Илларион знает, что она всё помнит, и от этого в нём поднимается раздражение. Обиделась за критику статей?

– А я уже ухожу. Благодарю, что соизволили остановиться и побеспокоиться.

– Подождите, Наталья… Витальевна?

– Владимировна.

– Наталья Владимировна, позвольте я подвезу Вас. Даме не положено расхаживать по темноте, к тому же в такую погоду. Всё-таки это моя вина, что Ваш наряд слегка… испорчен.

– Даме не положено лезть в чужие коляски. Не тревожьтесь, я доеду сама.

– Не глупите, куда Вы направляетесь? Я скажу извозчику, чтобы он…

– Не Ваше дело. Да что Вы прицепились? – начинает хмурится Наталья, но Илларион мягко забирает из её руки зонт.

– Я просто настаиваю.

– А я буду кричать, – Наталья тянет зонт на себя, но Илларион оказывается сильнее, и на неё обрушивается ливень.

– Извольте, даже если Вы будете кричать, никто Вас не услышит. Вы вся промокли, давайте помогу, – говорит он и настойчиво берёт её за локти, заталкивая в свою коляску. – Уверен, нам по пути.

– А я сомневаюсь! Да что же Вы… – но сопротивление в ней утихает. Она правда теперь промокла и замёрзла. – В особняк Софьи Денисовны, если Вас не затруднит. Благодарю.

Не став отмечать вслух того, что губы у Натальи посинели, а лицо стало совсем бледным от холода, граф молча снимает с себя несколько старомодный фрак и накидывает его на плечи своей спутницы прежде, чем она снова успевает ему нагрубить.

Они едут в тишине некоторое время, пока Илларион снова не заговорил:

– Вы ведь хозяйка «Народного слова»?

– Если можно так сказать. Почему Вы интересуетесь?

– Редко встретишь женщин, которые работают и занимают такую руководящую должность. Это неправильно. Но Вы кажетесь мне очень… образованной для этого дела.

– Вы хотите мне польстить? Пока у Вас плохо получается.

– Ей Богу! Почему Вы так строги? Я не имею злого умысла.

– И поэтому разъезжаете ночью по пустому городу и затягиваете в свою коляску женщин? Откуда мне знать, что Вы не маньяк?

– Не язвите. Ваши подозрения беспочвенны. Я был в кабаке.

– Это всё объясняет.

– Не перебивайте, я не пил там. Просто я люблю играть на рояле, но не все мои вещи были сюда доставлены, в том числе и инструмент.

– И ночью Вы ездите по кабакам, чтобы играть на рояле? – Наталья усмехается, но Илларион кивает серьёзно.

– Что такого? Вы могли бы прийти послушать.

– Не хожу по таким местам.

– Зря, Вы могли бы услышать мою игру.

– Не горю желанием. Свои стихи Вы тоже читаете там?

– Нет, это личное.

Они ещё немного едут в звенящей тишине.

– А вот и особняк Софьи Денисовны. Благодарю за заботу.

– Улица Великая, в шесть вечера завтра.

– Простите, что?

– Я буду играть завтра в кабаке на этой улице. Буду рад, если Вы придёте.

– Я подумаю.

Конечно, Наталья не подумает. Со всей гордостью, она неграциозно выходит из коляски и поскальзывается на выходе, падая в грязь.

– Вы в порядке?

– В полном, – раздражённо рыкнула на него она и заковыляла на территорию особняка.

Служанка окидывает взглядом её грязное платье и мокрые волосы и просит подождать с минуту. «Превосходно», – думает девушка и кутается в промокший фрак. Фрак? Через минуту приходит осознание – она так и не вернула одежду тому надменному графу, к тому же забыла в его повозке любимый зонт.

– Проходите, Татьяна Алексеевна ждёт вас в каминной.

Наталья заходит и шмыгает носом от холода. За собой она оставляет дорожку мокрых следов. Только увидев её, Татьяна взмахивает руками.

– Что с Вами случилось? Неужели Вы шли пешком? Вам надо срочно переодеться.

– Всё в порядке, Илларион… Фео… Фе…, – и что за имя такое, – брат жениха Софьи любезно подвёз меня. Мы случайно встретились, когда он облил меня из лужи.

Только сейчас она задумалась о том, что шла бы она гораздо больше и рисковала заблудиться, но признавать благодарности к графу не было.

– Илларион и любезность? Едва ли это совместимо. Пойдёмте, я выдам Вам сухую одежду, пока вы не замарали любимый ковёр Галины Сергеевны.

И они тихонько проходят на второй этаж. Переодеваясь в сухую одежду и укладывая завившиеся от контакта с водой волосы, Наталья осматривается.

– А где Софья Денисовна?

– Она у себя, был тяжёлый день. Готовилась к свадьбе. Час-то поздний.

– Простите, должно быть я Вас разбудила.

– О! Не переживайте, я не люблю спать ночью, предпочитаю бодрствовать.

Наталья чуть прищуривается, но не находит ничего необычного – многие люди не соблюдают режим сна. Скажем, Екатерина I: она вставала в четыре часа дня, в восемь часов вечера плотно обедала, ночью прогуливалась в Летнем Саду и ложилась спать около десяти утра. Кто знает, может они родственники. Эта шутка вызывает на лице Натальи мимолётную улыбку.

– У Вас здесь красиво, Вы сами заказывали эту картину? – Наталья хочет перевести тему и рассматривает изображение женщины в светлом платье, которая раскинулась на подушках. Она выделяется на фоне тёмных стен.

– Нет, обо всём позаботилась Софья Денисовна. Вы не поправили воротник, – Татьяна подходит ближе и поправляет загнувшуюся часть одежды.

– Благодарю.

Лишь ребро руки Татьяны касается её шеи, Татьяна за секунду оказывается в другом конце комнаты, как ужаленная, зашипев от боли. Взгляд падает на серебряную цепочку, на которой болтается крест, а затем на собственную руку, на которой остался всё ещё шипящий ожог, и никак не проходил.

– Вы в порядке? – Наталья подходит ближе, не успев понять, как быстро Татьяна скрылась от неё в другом конце комнаты. – Простите, я Вас, наверное, задела, и…

– Нет-нет, это… старый шрам, я задела кочергу в каминной, не принимайте на свой счёт, – она проговаривает это, ловко увернувшись и отойдя к двери. Во рту собирается слюна.

Как давно в этом доме бывали в гостях люди. С момента сватовства к Софье жизнь здесь забила ключом, настоящая жизнь. Казалось, что это безопасно, но на деле держаться на расстоянии было лучшим решением. Устроившись в кресле чуть поодаль от кровати, Татьяна жестом указывает на свободный край кровати. Несмотря на всю неловкость, вскоре жажда отступает, а на её место приходит эйфория от приятного разговора, которого ей долго не хватало. Они говорят до поздней ночи, как старые друзья, будто пол жизни прожили вместе.

***

Наталья заснула гораздо раньше. Воспользовавшись этой возможностью, Татьяна покинула гостевую комнату и тихонько прикрыла дверь. На цыпочках она прошла в комнату Софьи, приоткрыв дверь и выглянув из проёма, и села на край её постели. Коснувшись плеча сестры, она зовёт её по имени, и Софья мгновенно подскакивает с кровати.

– В чём дело, д.. душа моя? – произносит она ещё сонно, еле разлепляя глаза.

– Я хотела с Вами поговорить. Мне кажется, во мне просыпается жажда.

– К приключениям? Какая жажда, душа моя? Время позднее, четыре часа ночи! Пусть Ваша жажда подождёт до утра.

– Крови.

– Это невозможно, Вам кажется. Ещё рано, Вы ведь совсем недавно обратились.

– Клянусь! Я общалась с Натальей Владимировной, и она была так близко, что я…

– В чём проблема? Будите меня по такому поводу? Просто съешьте её и всё. В крайнем случае, спуститесь в обеденную комнату.

И Софья отворачивается, снова накрываясь одеялом и совсем невнятно добавив: «Идите спать», – не интересуясь конкретно сейчас этой проблемой и желая наверстать упущенные минутки в мирке Морфея.

И вот Татьяна снова остаётся одна. Она подходит к широкому окну и смотрит вниз. Этого расстояния ей не хватит, она уже проверяла и точно знает, что будет только невыносимо больно. Хотя и не так долго. Махнув на всё рукой, Татьяна закрывает деревянные ставни, чтобы не простудить Софью и идёт в обеденную комнату. Это глупость, и речи не может идти о жажде крови. Она обещала себе, что умрёт до того, как это случится. Только подумать, пригласить Наталью как доверенного друга и съесть её той же ночью… звучит заманчиво. Проклятая природа.

Глава 18. Вашей любви не существует

В полумраке Ангелина подходит к переулку, сжимая в руках изрядно помятый листочек с адресом, и не сразу верит своим глазам. Должно быть, это какая-то ошибка. Она обращается к прохожему, и он с усмешкой подтверждает, что она пришла в нужное место. Девушка мнётся у входа прежде, чем зайти, трёт друг о друга замёрзшие руки и делает глубокий вдох. Наконец её тонкие пальцы ложатся на ручку двери.

В кабаке душно и пахнет спиртом. Серые стены будто с каждой минутой сдвигаются ближе друг к другу и давят на голову, заставляя её трещать и кружиться. Хрупкая Ангелина в своём чистом белом платьице пробирается через столы и осматривается, взглядом разыскивая Глеба Дмитриевича. Она видит его за самым дальним от входа столиком, около покоцанного рояля, и даже машет рукой, но не замечает, как врезается в пьяное тело. На вежливое извинение в ответ она получает лишь бормотание и, стараясь обогнуть неприятного господина, запинается о ножку стола.

Глеб не видит её, лишь крутит головой, окидывая весь интерьер холодом своих голубых глаз. Его стол пуст – как и обещал, он не пьёт, но всё равно выбрал это место для встречи. Завидев Ангелину, он дарит ей сдержанную улыбку и указывает на свободный стул рядом, не проявив и капли галантности.

– Глеб Дмитриевич? – мило улыбаясь зовёт его Ангелина и с позволения присаживается рядом.

– Располагайтесь, не стесняйтесь. Долго добирались?

– Признаться, я просто не так часто выхожу в город и совсем немного заблудилась… надеюсь, вы ждали меня не слишком долго?

– Не переживайте, я и сам задержался на пару минут.

– Почему именно кабак? Не поймите меня неправильно, просто Вы ведь завязали со спиртом. К тому же все встречи… не личные, конечно, можно провести и в моём доме.

– Здесь играет один человек, с которым я хочу иметь знакомство, – его улыбка выглядит также неискренне, как и звучат его слова. – Совместим приятное с полезным. К тому же, в Вашем доме в последнее время стало уж слишком шумно и много народа, а я хотел поговорить с вами с глазу на глаз.

Ангелина немного смущается и сжимает в руках краешек платья. Неужели граф…? Нет-нет, так нельзя, разумеется. Она обещала себя другому и не хотела бы обижать ни Владимира, ни ранимую Варвару. Непременно нужно сразу обозначить свою позицию и объяснить постыдность сего свидания. Но все её мысли развеиваются с продолжением его слов.

– Это касается дел нашего кружка. Остальные были бы против и помешали бы Вам принять верное решение.

– Вы хотите совершить что-то… незаконное? – на последнем слове она переходит почти на шёпот, осознавая всю секретность этого разговора, но Глеб, на её удивление, секунду молчит и начинает смеяться.

– Нет-нет, что Вы. Вам известно имя Виктории Станиславовны?

– Разумеется! Внучка нашего градоначальника. Но какое отношение к ней имеет наша встреча? Только не говорите, что Вы…

– Я просто думаю, что нам необходимы ценные знания с их стороны, чтобы мы могли продвигаться дальше в своём деле.

– Владимир просил не делать глупостей.

– О каких глупостях речь! Вы плохого мнения обо мне. Просто Вы раздобудете необходимые нам сведения небольшим обманом и не более. Тем более он просил обойтись без убийств, и я ему это обещал, а под глупостями я и вовсе не понимаю, что вы имеете ввиду. Скажите, Вы мне доверяете?

– Если Владимир верит Вам, то и я тоже. Он никогда не ошибается в людях. Но что мне нужно делать?

– Пробраться в дом Виктории. Подружитесь с ней, притворитесь сироткой. Уверен, Вы очень сообразительны.

– Но это бред, это невозможно!

– Нет ничего невозможного, особенно для Вашего обаяния.

Щёки Ангелины снова покраснели в смущении от комплимента графа, она старается взять себя в руки.

– Мне надо подумать.

– Не о чем думать, дорогая! Надо решаться, пока эти монархисты не накрыли наш кружок медным тазом.

– Никогда не слышала, чтобы так говорили.

– Да разве это важно?

– Вы поймите, это такая глупость, такой абсурд… я не могу пробраться в чужой дом и играть не пойми кого. Какую информацию я могу там достать? Легче было бы втереться в доверие Натальи Владимировны.

– Что нам её доверие? Ей самой монархисты ничего доверить не могут, да и вряд ли она доверяет сама себе. Всё, что Вам нужно – заставить довериться вам эту Викторию… Станиславовну и отписывать короткие письма о том, что узнали. Ничего более, честное слово!

– Надо подумать, я не могу на это так просто согласиться…

– А вы примите верное решение, Ангелина!.. – и тут граф замечает, что наступила полная тишина. В кабак вошла статная высокая фигура.

– Добрый день, – молвит он заулыбавшемуся хозяину кабака – толстому мужчине лет 30 с круглым лицом и розовыми щеками.

В самом конце кабака стоит, признаться, хоть и древний, как этот мир, но в отличном состоянии по своей функции рояль. Окинув презрительным брезгливым взглядом присутствующих, Илларион Феодосьевич легким шагом проходит к роялю, будто перед и не было никаких преград в виде толпы людей.

Грациозно садясь за него, граф поправляет фрак и открывает тяжёлую крышку, проверив его исправность, как это и делал по своему обыкновению. Он опускает на клавиши свои длинные пальцы. Начал он фальшиво, но продолжил как положено, по кабаку разлилась спокойная усыпляющая мелодия. Глеб и сам учился музыке с одним французом в своём детстве, но играть так и не научился, зато помнил его гнусавый крик, больше походящий на писк, и цикл «Времена года» Петра Чайковского. Если граф не ошибается, сейчас музыкант-самоучка играл «Май. Белые ночи». Совсем не впечатляет.

Пуряев взглянул на свою спутницу. Ангелина прикрыла глаза и тихо отбивала ноты пальцем на своей коленке. Она не очень-то и разбиралась в музыке, но любила её. Повернув голову в другую сторону, граф побледнел. Дверь тихонько скрипнула, и в кабак зашла девушка. Она скинула капюшон с кедровых волос и заняла место у самого входа, чтобы не пробираться через толпу пьяниц. В ней несложно было узнать Наталью Владимировну. Казалось бы, вот только о ней говорили – и как назло она появилась. Но Глеба и Ангелину она не замечала, а внимательный взгляд её был устремлён на человека за роялем. Тем не менее, если она увидит их здесь вдвоём в отсутствие Владимира, они не оберутся проблем, в том числе и для чести Ангелины… и именно это будет отличным поводом вынудить бедолагу согласиться на его авантюру.

– Ангелина Егоровна, только не оборачивайтесь, – говорит он шёпотом, и девушка робко поворачивает голову именно туда, куда он просил не смотреть, сразу побледнев.

– Что же будет…

– Успокойтесь, Ангелина Егоровна. Бояться вам нечего, если вы согласитесь на моё условие.

– Что Вы имеете ввиду? Нам надо скорее уходить, пока она нас не заметила здесь вдвоём.

– Вы ведь не зря с братьями не живёте? Имеете что-то против зажиточных крестьян? Или замуж выйти боитесь?

– Будьте тише, она заметит! Что Вы такое говорите, я обещана Владимиру, за него и выйду! Мне нечего бояться.

– Неужели? А что если я предположу, что Вы на самом деле сбежали, а Владимир Вам помог? От жениха или от закона?

– Да что же Вы! Угрожаете мне? Перестаньте говорить глупости.

– То-то я знаю обо всех, но не о Вас. Скажите, а ведь это нечестно? Врать Наталье Владимировне. Она должна знать, на ком женится её брат!

– Ничего обыкновенного в этом нет. Да что Вам нужно? Знаете, я ухожу.

– А я, пожалуй, задержусь здесь с Натальей Владимировной, расскажу ей о нашей встрече здесь и о том, как её сноха бежала в лесной домик от собственного возрастного жениха. Сколько Дерябины отмыли денег до Вашего побега?

– Вы говорите глупости! Это недопустимо, и я бы так никогда не поступила.

– А кому из нас поверят? Вашей сомнительной любви или моему вполне оправданному доверию? Вы долго притворялись «овечкой».

– Думаете, смогли меня разгадать? Я Вас предупреждаю, язык держите за зубами, – голос невинной «мышки» Ангелины стал грубым, неестественным.

– Тогда согласитесь. Бежать поздно, а чего Вам стоит? Поболтать с Викторией Станиславовной и выйти замуж за Владимира с его возвращением.

– Вы очень подлый человек, я всегда говорила это Володе!

– Ни разу такого не слышал. Так как Вам такая мысль?

– Так нельзя! – Ангелина прикусила ноготь на большом пальце и стала теребить в руке платье. – Если Володя узнает, никогда Вас не простит.

– Разве я поступаю вне рамок закона? Да и когда он приедет! Уверяю, Вы десять раз успеете вернуться.

– Это вымогательство, – кажется, её нижние веки заблестели от навернувшихся слёз. Какая игра.

– Не делайте драмы из одной недели, просто соглашайтесь.

– Ни за что!

С этой фразой Глеб Дмитриевич встаёт на ноги и поворачивается в направлении стола Натальи.

– Да погодите Вы! Я согласна, я сделаю!

– Вот как? А мне казалось, Вы назвали это вымогательством и совсем не хотите сотрудничать. Я не прав?

– Я просто плохо подумала, – говорит она не без доли язвительности в голосе и полного злости взгляда.

– Тогда по рукам. У Вас есть время до завтрашнего вечера. Скажите братьям, что уедете по своим делам. Какие они у Вас – мне неважно.

– Вы очень-очень подлый человек!

– Зато я останусь в плюсе, между прочим, в нашем общем деле. С Вами приятно договориться.

***

В тихом кабаке будто наступило умиротворение, и без того пьяные мужчины закемарили на своих местах, размазывая по крышке стола собственные слюни. С самого дальнего столика уже доносился тихий храп, подавляемый музыкой. Казалось, что это чудно увидеть в одном месте. Закрыв глаза, хотелось оказаться совершенно в другой локации этой ночью: на тихой поляне за городом поздней весной, когда свежий ночной ветер разносит аромат цветов и свежей травы вдали от городской пыли. Но сказка длится недолго. Через пару композиций музыка обрывается, а зал разрывается от аплодисментов пока ещё находящихся в сознании обитателей кабака.

Это не так важно, Илларион ищет в толпе ту, которую сам же сюда и позвал. Не выражая ни единой эмоции, он проходит через толпу снова забормотавших о личных делах и своём жалком существовании людей, и подходит к столу у самого входа.

– Позволите? – говорит он, и, не дожидаясь разрешения, садится напротив Натальи.

– Не ожидал, что вы придёте. Вы выразили нежелание нашей с Вами встречи.

– Я не дала Вам точного ответа. Сегодня просто проходила мимо.

– Мне казалось, издательство находится на другом конце города и закроется только через час.

Девушка неловко улыбается и лишь тихо говорит:

– А Вы наблюдательны… и очень хорошо играете. Это было великолепно!

– Вы находите это великолепным? Сегодня Вы видели моё не самое лучшее выступление, Вы не разбираетесь в музыке?

– Совсем нет.

– Оно и видно. Любой знаток сказал бы, что это уровень мальчишки в начале своего обучения, – своими словами он заставил её засмущаться от своей неосведомлённости и скрепить руки в замок, почувствовав себя меньше ростом, чем есть на самом деле.

– Возможно, если бы я приходила чаще, у меня было бы с чем сравнить. Или вы могли бы мне показать? – улыбка проскальзывает на губах.

– Думаю, что нет. Ваших познаний достаточно, чтобы посещать кабак по вечерам, но не обещаю и в следующий раз оправдать Ваши слова. Не пьёте?

– Нет, конечно!

– Почему так категорично?

– Не люблю пьяниц… ничего хорошего.

– Я Вас умоляю! Всё население выпивает, а Вы нос воротите от них, так и останетесь в старых девах. Отбросьте убеждения, выпьем за встречу.

– Всё равно откажусь.

Вдруг в горле стало подниматься мерзкое чувство, грудь закололо от желания уйти и оказаться дома под тёплым одеялом от неприятного холодного общения. С тем, как хозяин кабака принёс стопку водки, уйти захотелось ещё больше, но она продолжала мило улыбаться.

– Сегодня больше не играете? – и слава Богу, она уже пожалела, что зашла сюда.

– Это утомительно. Пожалуй, домой уйду сегодня раньше. К тому же, кто Вас доведёт до дома? Вижу, что торопитесь.

– Нет, не стоит! Я дойду сама.

– Мне казалось, в прошлый раз Вы попали под дождь, и один господин легко затащил Вас в свою повозку.

– Кроме Вас, никто так не поступит, я каждый день хожу этой дорогой.

– И всё же из чувства ответственности перед Софьей Денисовной, я Вас подвезу.

– С каких это пор Вы заботитесь о делах её кружка?

– С тех пор, как мой брат с ним связался.

– Татьяна Алексеевна отмечала, что Вы мало волнуетесь о брате.

– Вы это взяли с того, что мы не можем поделить проклятый отчий дом? Вы ошибаетесь. После смерти моей жены, мы мало общались.

– Простите, наверное, Вам тяжело об этом говорить.

– Вовсе нет, свою жену я не любил, так ещё и проблем не оберёшься после её смерти. Вы тоже слышали о том, что я отравил её?

– Нет, то есть смутно…

– Не стесняйтесь, Вы тоже в это верите, но я не убивал, ещё чего не хватало. Поэтому не бойтесь меня. В конце концов, Вы уже сюда пришли, – и криво улыбнулся, всё-таки придвигая к ней стопку, но Наталья лишь поджала губы и помотала головой.

– Благодарю, и всё-таки я не любитель. Воспитание не то.

– Очень зря, сомнительное воспитание, – говорит он, прежде чем опрокинуть залпом в себя стопку, не запивая. – А как у нас иначе справляться, если Вы отказываете себе даже в такой вольности. Молодая Вы, неопытная, совсем не как все монархисты.

– А что с ними? Они выглядят не старше 20.

– Для их лет – даже очень похвально.

– Не понимаю Вас… А как же музыка?

– Что музыка?

– Вдохновляться можно и музыкой.

– Только идиота она вдохновляет. Вы не обижайтесь, по глазам вижу, что обиделись, но я говорю чистую правду.

– Здесь стало душно, не находите?

– Раз Вы так желаете, поговорим в дороге. Я настаиваю на том, чтобы Вас проводить.

«Даже если мы выйдем на улицу, духоты не убавится от Вашего присутствия», – но сказать Наташа, конечно, так не может в силу своих нравов, вместо своих мыслей лишь озвучивает:

– Благодарю.

«Я уже жалею, что выделил драгоценное время на встречу с Вами», – думает Илларион, но вместо этих слов предлагает собеседнице помощь в жесте.

Она уже было собирается подняться, но граф подскакивает со своего места и подаёт ей руку. Он определенно знает, как втереться в доверие даме одними своими манерами, но, за столько лет работы в «Народном слове», Наталья привыкла и вряд ли могла бы повестись на что-то тривиальное.

Подавая руку, Илларион лишь из приличия сопровождает её до самой повозки и помогает обойти все препятствия на пути вроде луж грязи, а остальной путь и вовсе проводит в тишине.

Но Глебу достаточно видеть этой картины, чтобы в его голове созревали новые мысли – какой позор незамужней женщине приходить в кабак на свидание и уходить с ним, и Владимир, конечно, согласился бы с ним. К тому же, очень удачно, она насолила «Памяти Каталонии», когда выпустила последние статьи. Удержаться и не воспользоваться этим будет невозможно.

Глава 19. Сирота

Шли месяцы, зима сменила затяжные дожди осени пургой и суровым климатом. Виктория так и не получила весточки от Павла. За всю её жизнь не было ни одного человека, который был бы так назойлив, но и не было людей, которые так просто могли уйти из её жизни и ни разу не объявиться. Каждый раз злость охватывала её, когда она думала о мальчишке, что посмел нанести ей такое оскорбление и сразу после отказа просто уйти, не добиваться её прощения. Да что говорить, все её обидчики ещё каких-то двести лет назад оказывались в погребальной яме без всяких разговоров! Она даже несколько раз порывалась написать ему гневное письмо и напомнить об этом, но столько же раз разорванная бумага отправлялась в мусорное ведро.

Идея написать письмо сменилась стремлением лично наведаться к Павлу и, так и быть, внести своё прощение в его жалкое существование. В конце концов, может он просто впал в печаль и не находит силы прийти снова, считает, что всё кончено. За эти месяцы Виктория несколько раз собиралась его проведать, готовила карету и выходила в полной готовности, но ловила себя на мысли: «Зачем? Чем он её так заинтересовал? Почему беспокоит?». Виктория даже гадала на цветках календулы, каждый раз ответ один – встречи не будет. Мириться с этим она не могла, так запросто всё оставить.

Беспокойства добавляла скорая свадьба Софьи, на которой непременно нужно быть, и головная боль – пару раз Виктория даже слегла с этим недугом и несколько дней не покидала своего дома (стоит отметить, что она в принципе часто находила причины не покидать своего поместья, лишь бы не видеть лиц людей на улицах).

К свадьбе надобно было бы всё успеть: придумать решение проблемы с разбойниками, что и не заканчивали промышлять в границах их города, закончить с домашними делами, своей загадочной болезнью и гордостью по отношению к Павлу, в конце концов разобрать письма и ответить несчастной Лизавете, что никак не могла пробраться через её затворническую жизнь. Но кое кто ещё по сей день составлял её мысли. Они встретились с Дарьей пару раз: на балу, потом в её особняке, и ещё пару раз переглянулись на собраниях «Сиерры-Морены». Она несомненно составляла её интерес, хотелось бы впервые за сто лет завести выгодное и, признаться, приятное знакомство, но никак этого не удавалось – дворянка занята своим бутиком, а Виктория давно отдалилась от жизни среди людей и даже других вампиров, не находя общество «молодой крови» достойным.

И вот настал тот вечер, когда княжна занемогла от своих дум и приняла решение тотчас со всем разобраться, накинув платок на свою болезную голову и одевшись потеплее в эту холодную зиму. Виктория покинула свой особняк с устойчивой мыслью: «Просто прогуляюсь, просто совершу променад возле имения Павла, и не более того», – думала она, забираясь в карету и не видя ничего перед собой из-за свирепой метели. Однако, взгляд её цепляет небольшая фигурка около сугроба. Только не это. Снова нашлась причина отложить насущное на потом. Небьющееся сердце будто обливалось кровью. Молодая девушка, укутавшись в тонкую шубку, дрожа от холода и еле шевеля своими синими губами, выдыхала через рот клубы пара и шмыгала носом. Казалось, вот-вот она замерзнёт.

Но Виктории не до этого, она совершенно точно решила ехать, в конце концов давно уже она не подвластна собственным чувствам, и совершенно точно… решила отложить поездку. Это знак свыше. Она ведь тоже испытывает жалость, не зверь какой. Её грациозная фигура бесшумно двинулась по снегу к несчастной. Заглядывая в красное от мороза лицо, княжна склоняется над несчастной.

– Ваша замёрзшая фигура совершенно не идёт чудесному саду близ моего дома, миледи. Извольте извиниться и объяснить, на каком основании попрошайки вздумали портить вид возле моего особняка? Ни копейки бездельникам я не дам.

Но её гордый голос дрогнул. На неё смотрели два больших голубых глубоко несчастных глаза. Зрачки в них беспорядочно забегали, а нижние веки намокли (или же на них просто растаял снег).

– Прошу меня простить, В-ваше сиятельство, я не хотела Вас ничем обременить… можно я просто здесь немного посижу… сил нет, дорогу замело. Ни копейки не прошу!

– Где же ты живёшь?

– С Вашего позволения, В-ваше сиятельство, я сирота, нигде не живу… меня замуж выдали, нечестивый муж поколачивал. Только не выдавайте меня! Я обожду, авось пурга закончится, сжалится зима, а потом и папенька, – её голос был настолько тонким, звучал так жалобно, что сердце Виктории разрывалось.

– И что же, что поколачивал? Куда ты собираешься идти, когда в отчем доме не примут? Всех колотят, значит есть за что. Что же теперь, в зиму «нагой» бросаться? А если не замёрзнешь, по билету жёлтому пойдёшь? – инфантильность современной молодёжи раздражала её, а особенно их стремление бороться с устоявшимися законами, придуманными кем-то опытным и мудрым ещё до них.

Она лишь хотела казаться недоступной до чувств и считала, что ничто в этом мире больше не заслуживает её жалости, шрамы помнят 1812 год и того француза, что клялся ей в… впрочем не так важно, давно это было, да и тот оказался предателем.

– Пойдёмте, – говорит она.

– Что Вы! Куда?

– Обождёте у меня, согреетесь.

– Много чести, Ваше сиятельство, как могу я…

– Вы меня боитесь?

– Что Вы! Вовсе нет, как я могу…

– Тогда пойдёмте, коль не хотите меня обидеть, – говорит Виктория.

Хрупкая девушка еле поднялась и, шмыгая носом, поплелась за ней. Благодарности её сыпались до самого входа в особняк, покуда Виктории это надоело. Она приказала служанкам забрать девушку, отогреть её в банях и привести к ужину. Слишком милосердно с её стороны, но Виктории в тот момент казалось, что сам Господь дал ей шанс исправить ошибку – однажды она прогнала доверившегося ей Павла, а теперь ей небесами поручено позаботиться о несчастной сиротке.

***

Покидая родной домик в лесу, Ангелина думала о том, как докатилась до того, что снова пошла на разговор с мужчиной и оказалась без единственного места, в котором чувствовала себя в безопасности. Она корила себя за неосторожность и Владимира за то, что уехал и оставил её одну, несмотря на все причитания. План был запредельно прост – она сядет около особняка и будет замерзать там до посинения, пока её не обнаружит хозяйка.

Но всё оказалось не так просто. «План чертовски, прости Господи душу грешную, надёжен, как швейцарские часы», – думала она, сидя в сугробе и стуча зубами. Виктории всё не было. И с чего она взяла, что княжна выйдет именно этим вечером?

Пурга казалась всё свирепее, находиться на улице стало невозможно. С заходом солнца холодно стало невыносимо. Растирая холодные щёки и нос она уже подумала о том, чтобы прямо сейчас встать и уйти, пока есть силы, но вдруг услышала грубый женский голос, полный величия. Виктория двигалась к ней неслышно.

Ангелина проделывала это много раз: когда просила Дерябиных не выдавать её замуж за купца, когда упрашивала Владимира задержаться с ней на чашку чая при первом знакомстве и ещё много-много раз, чтобы добиться мужского внимания. Глеб действительно в ней не ошибся – вызывать жалость сомнительная, но главная её способность. Вот только роли сиротки она не играла ещё никогда. Серой мышки среди анархистов – да, но не мученицы в сугробе.

Сопротивляясь для приличия и образа, она еле молвит слова благодарности и идёт за княжной. Было бы проще, если бы план состоял в том, чтобы ударить её чем-нибудь тяжёлым и скрыть за метелью своё страшное преступление. Впрочем, актуальная задача удалась и почти не стоила её усилия, но с тем, как она попадает в дом, в ней поднимается страх. В роскошном доме пахнет железом, на языке закрутился металлический вкус.

Вряд ли Виктория станет есть её, высасывать из неё кровь прямо сейчас. В конце концов она для неё сейчас что-то вроде замороженной курицы. Сомнительный деликатес, особы такого статуса недостойный.

«Приготовьте её к ужину», – говорит Виктория, и сердце в груди Ангелины пропускает удар. Сейчас её отогреют в банях, омоют и готовой подадут на стол вампирше. Всё как рассказывал Глеб.

От того казалось, что служанки уже содрали с неё три шкуры, растирая её тёплыми полотенцами и отогревая берёзовыми вениками, от которых баня наполнилась запахом свежести, не только обжигающим нос воздухом. Она старалась ни о чём не думать, но свежевание пойманного кролика Никитой стояло перед глазами, будто сейчас было самым важным её воспоминанием из отрочества.

В общем и целом, к ужину она была готова – в каком бы то смысле ни было. Вопреки худшим ожиданиям, в столовой было накрыто на двоих, и ждала её Виктория, чтобы начать ужин вместе. Да и в маленьких тарелочках уместился только кусок мяса с кровью, а в бокалах – совсем немного вина. От вида такой елы немного подташнивало, но Ангелина считала себя стойкой леди. Наконец, она выдавила из себя:

– Благодарю Вас, Ваше сия… – как вдруг увидела жест Виктории. Княжна выставила открытую ладонь вперёд, желая, чтобы она помолчала и дала в тишине насладиться своим любимым блюдом.

И Ангелина слушается. Взгляд её падает на вино в стакане Виктории. Оно казалось ей темнее, гораздо, и запах доносился от него такой же, как и ото всего особняка в целом – железа. В голову лезут навязчивые мысли о том, чтобы бежать. Её собеседница вдруг молвит что-то, но Ангелина не слышит этого с первого раза.

– Прошу простить…

– Как тебя зовут?

– Ангелина, Ваше сиятельство.

– Редкое имя. Красиво, по-божески, – произносит она и продолжает свою трапезу. – Тебе идёт.

Ангелина снова благодарит её, но кусок в горло не лезет, мясо источает противный запах и кажется неготовым.

– Так, говоришь, идти тебе некуда?

В голове проносится тысяча ответов, и ни один не кажется верным.

– Некуда.

– Значит, начнёшь работу у меня.

– Да как я могу, Ваше сиятельство?

– Они, – говорит она кивая на девушек у дверей, покорно ожидающих указаний, – тебя всему обучат, будешь помогать по дому, по хозяйству… посмотрим, на что сгодишься.

– А коли не сгожусь?

– А коли не сгодишься, выдам ещё раз замуж. Приступай с завтрашнего утра.

Первый и единственный урок Виктории – какой бы ни была доброта, тебе всегда придётся за неё хорошенько заплатить. Ничего не бывает бескорыстно.

Руки Ангелины нервно потряхивает. Ни о каком замужестве и речи быть не может, княжна лжёт. Она просто съест её на ужин, как сейчас она съела кого-то… или выпила, если можно это так назвать.

Глеб настоящий подлец, подставил её, но можно ли его винить за то, что воспользовался её глупостью? Нет, сама дура. Теперь у Глеба всё более, чем отлично. Сидит в тепле с другими анархистами и обсуждает их с Владимиром отъезд.

Но Глеб не собирался на этом останавливаться и сидеть сложа руки, избавившись от главной «благочестивой» помехи. Этим вечером перед ним снова сидели сонные лица и слушали его без всякого энтузиазма, пока он активно жестикулировал, излагая свой план.

– Гуманность – это бредни! Мы больше не можем оставаться в тени. Владимир вернётся и должен увидеть, что был не прав, чего можно достигнуть другими путями. На насилие монархистов можно ответить только насилием. Да, сейчас они давят на нас, перекрыли все пути к народу…

– Да вроде им всё равно, ничего они… – Максим поднимает одну бровь в недоумении, но сразу замолкает от пламенных заготовленных речей Глеба.

– Они воспользовались нашим преимуществом, публикуют в народной газете свои идеи, а мы сидим сложа руки!

– Ближе к делу, не томите, – скучающе произносит Варвара.

– Мы наведаемся в «Народное слово» прямо во время новогодней суеты и устроим им настоящий праздник! Просто запугаем этих книжных червей, помашем перед ними оружием и избавимся от статей. Никаких убийств, только твёрдая рука.

– Ну это уже глупость, – вдруг возражает Никита.

– Глупость?! А когда монархисты с ружьями завалятся в наше пристанище, вы тоже скажите, что это глупость? Либо они их, либо они нас! Варвара, как считаете, это справедливо? Они давят собственный народ, как жуков, а мы проглатываем это и год раскидываем листовки по деревням! Разве это справедливо? А то, что наши близкие читают это, слепо верят им, молятся на монархию, а сами вынуждены страдать в мире горя и запретов – это справедливо? Такой ли жизни Вы хотели, Максим?

– А Вы меня не спрашивайте, я решения такие принимать не волен.

– Тогда голосуем. Даёшь бунт в издательстве!

– Это так неправильно…

– Варвара, так неправильно собираться здесь по вечерам и причитать над своей жизнью! Ну же, соглашайтесь!

– Это безумие.

– Это свобода! Мы поклялись на собственной крови, на то нам шрамы на ладони.

– Я даже не знаю…

– Решайтесь! Даёшь бунт в издательстве!

– Если только припугнуть, Вы правы, это надо остановить.

С согласия Варвары Дерябины покосились на неё, но спорить не стали. Они поклялись Владимиру беречь её и никогда бы не отпустили одну стрелять в сестру Владимира. Лишь одному Никите казалось это всё грязным, неправильным, но ради матери Анархии он готов был подавить свои чувства. К тому же, кто, кроме него, сможет поддержать мирную сторону этой идеи и не допустить глупости со стороны «братьев».

– Так и быть, даёшь бунт.

И Глеб расплывается в улыбке. Не искренней радости, эта улыбка совсем недобрая…

Глава 20. Невеста

А пока анархисты готовились к бунту, Софья суетилась и готовилась к собственной свадьбе.