Читать онлайн Покорители крыш бесплатно

KATHERINE RUNDELL

Rooftoppers

1

В то утро, когда малышке исполнился годик, ее нашли плавающей в футляре от виолончели посреди Ла-Манша.

Вокруг на много миль не было ни души. Только малышка, несколько стульев да нос корабля, погружающийся в океан. В обеденном зале звучала музыка, такая громкая и такая прекрасная, что никто не заметил, как вода потекла по ковру. Скрипки не перестали играть и тогда, когда послышались первые крики. Порой визг пассажиров сливался с высоким си.

Малышка лежала завернутая в партитуру симфонии Бетховена. Она отплыла почти на целую милю от корабля, поэтому ее спасли последней. Мужчина, который поднял ее в шлюпку, тоже был пассажиром, а еще он был ученым. А работа ученых и есть все замечать. Он и заметил, что это девочка, что у нее волосы цвета молнии и что она застенчиво улыбалась.

Представьте себе голос ночи. Или голос лунного света. Или голос чернил, если бы чернила могли говорить. Дайте этому голосу узкое аристократическое лицо с изогнутыми бровями да длинные руки и ноги – и у вас перед глазами окажется тот, которого малышка увидела, когда ее вынули из футляра от виолончели и подняли в шлюпку. Его звали Чарльз Максим. Держа малышку большими руками на расстоянии от себя, как он держал бы протекающий цветочный горшок, он решил, что оставит ее себе.

Малышке почти наверняка был годик. Поняли это, увидев приколотую у нее на груди красную розетку, на которой значилось: «1!»

– Либо этой крохе годик, – сказал Чарльз Максим, – либо она выиграла соревнование. Насколько мне известно, такие малыши не слишком любят состязательный спорт. Тогда, должно быть, верно первое?

Девочка грязными пальчиками схватила его за ухо.

– С днем рождения, малышка, – сказал он.

Чарльз не только дал малышке день рождения. Он дал ей и имя. В тот первый день он назвал ее Софи и обосновал свой выбор так, что никто не смог ему возразить.

– У тебя сегодня выдался тревожный, необыкновенный день, дитя мое, – сказал он. – Лучше дать тебе самое обыкновенное имя. Мэри. Или Бетти. Или Софи. А может, даже Милдред. Решать тебе.

Софи улыбнулась, когда он произнес «Софи», поэтому он остановился на этом имени. Затем он достал пальто, завернул в него малышку и увез ее домой в экипаже. Моросил дождь, но их это ничуть не беспокоило. Чарльз вообще не обращал внимания на погоду, а Софи в тот день и так хватило воды.

Чарльз никогда прежде не имел дела с детьми. По дороге домой он так и сказал Софи:

– Боюсь, я понимаю книги гораздо лучше, чем понимаю людей. С книгами все просто.

Они ехали четыре часа. Чарльз держал Софи на коленях и рассказывал ей о себе, словно только что познакомился с ней на чаепитии. Ему было тридцать шесть лет, а ростом он был метр девяносто. С людьми он говорил на английском, с котами – на французском, а с птицами – на латыни. Однажды он чуть не убился, попытавшись читать на скаку.

– Но я буду осторожнее, – заверил он, – ведь теперь у меня есть ты, виолончельная малышка.

Дом Чарльза был красивым, но небезопасным: всюду были лестницы, скользкие полы и острые углы.

– Я куплю стулья пониже, – сказал Чарльз. – И мы положим толстые красные ковры! Но где вообще купить ковры? Ты не знаешь, Софи?

Не стоит удивляться, что Софи ничего не ответила. Она была слишком мала и пока не умела говорить. Вдобавок она уснула.

Малышка проснулась, когда они выехали на улицу, где пахло деревьями и конским навозом. Софи дом понравился с первого взгляда. Кирпичи были выкрашены белой краской, самой яркой во всем Лондоне, и сияли даже в темноте. В подвале лежали излишки книг и картин и обитали разные пауки. На крыше жили птицы. Чарльз обосновался где-то между.

Дома, после купания в горячей ванне, установленной перед печкой, Софи стала очень белокожей и хрупкой. Чарльз и не знал, что ребенок может быть таким ужасно крошечным. Она казалась слишком маленькой, когда он держал ее на руках. Он даже обрадовался, когда в дверь постучали: осторожно опустив Софи на кресло, подложив под нее шекспировскую пьесу, он сбежал по лестнице, перепрыгивая через ступеньки.

Он вернулся в сопровождении крупной седовласой дамы. «Гамлет» был подмочен, а Софи выглядела смущенной. Чарльз поднял ее и перенес в раковину, хотя сначала и подумал, не посадить ли малышку на подставку для зонтиков или прямо на горячую плиту. Он улыбнулся – улыбнулись также его брови и глаза.

– Не переживай, Софи, – сказал он. – Такое может случиться с каждым.

Затем он кивнул в сторону женщины.

– Позволь мне познакомить вас. Софи, это мисс Элиот из Национального агентства по охране детства. Мисс Элиот, это Софи из океана.

Женщина вздохнула – очень официально, как показалось сидящей в раковине Софи, – нахмурилась и вытащила из свертка чистую одежду.

– Давайте ее мне.

Чарльз взял у нее одежду.

– Я нашел эту малышку в море, мадам. – Софи смотрела на них огромными глазами. – У нее никого нет. Хочу я этого или нет, теперь я за нее в ответе.

– Не навсегда.

– Простите?

– Ребенок у вас на попечении. Она вам не дочь. – Эта женщина даже говорила курсивом. Можно было поспорить, что она обожала командовать людьми. – Она у вас только временно.

– Осмелюсь не согласиться, – ответил Чарльз. – Но об этом мы поспорим позже. Малышка мерзнет. – Он протянул Софи рубашку, и девочка тут же сунула ее в рот. Забрав рубашку, Чарльз надел ее на Софи. Затем он поднял малышку, словно чтобы прикинуть, сколько она весит, и внимательно на нее посмотрел. – Видите? Кажется, она очень умная. – Он заметил, что пальчики Софи были длинными и тонкими, очень изящными. – И волосы у нее цвета молнии. Как же ее не полюбить?

– Мне придется приходить и проверять, все ли с ней в порядке, а времени у меня мало. Мужчине с этим в одиночку не справиться.

– Непременно приходите, – сказал Чарльз и добавил, словно не смог сдержаться: – Если, конечно, вы почувствуете острую необходимость в этом. Я постараюсь быть благодарным. Но за эту малышку отвечаю я. Понимаете?

– Но это ребенок! А вы мужчина!

– Вы удивительно наблюдательны, – заметил Чарльз. – Ваш оптик знает свое дело.

– Но что вы будете с ней делать?

Чарльз озадаченно посмотрел на нее.

– Я буду любить ее. Этого достаточно, если в стихах, которые я читал, есть хоть доля правды.

Тут Чарльз протянул Софи красное яблоко, но тотчас забрал его обратно и принялся тереть о рукав, пока не увидел в яблоке свое отражение.

– Уверен, секреты воспитания детей, какими бы страшными и загадочными они ни были, все же нельзя назвать непостижимыми.

Чарльз посадил малышку на колено, протянул ей яблоко и стал читать ей отрывки из «Сна в летнюю ночь».

Возможно, это был не лучший способ начать новую жизнь, но уж точно многообещающий.

2

В здании Национального агентства по охране детства в Вестминстере был кабинет, а в кабинете хранилась красная папка с надписью «Опекуны. Характеристика». В красной папке лежала синяя папка поменьше, и на ней было написано: «Максим, Чарльз». Характеристика гласила: «Ч. П. Максим очень начитан, как и подобает ученому, а также явно щедр, неуклюж и трудолюбив. Он необычно высок, но врач свидетельствует, что в остальном он здоров. Упрямо настаивает, что способен опекать ребенка женского пола».

Возможно, все это заразно, поскольку Софи тоже росла высокой, щедрой, начитанной и неуклюжей. К семи годам ноги у нее стали длинными и тонкими, как зонты-трости, а упрямства ей было не занимать.

На ее седьмой день рождения Чарльз испек шоколадный пирог. Получилось не слишком хорошо, потому что серединка провалилась, но Софи преданно заявила, что такие пироги ей нравятся больше всего.

– Эта вмятина, – сказала она, – оставляет место для глазури. А я люблю, когда глазури непоремно много.

– Рад это слышать, – ответил Чарльз. – Хотя обычно все же говорят «непомерно». С возможным днем рождения, дорогая! Как насчет Шекспира в честь праздника?

Софи частенько била тарелки, поэтому пирог они ели прямо с обложки «Сна в летнюю ночь». Протерев обложку рукавом, Чарльз раскрыл книгу на середине.

– Почитаешь за Титанию?

– Лучше я буду Паком, – поморщившись, ответила Софи.

Она прочитала несколько строк, но ей это быстро наскучило. Когда Чарльз отвернулся, она бросила книгу на пол и сделала на ней стойку на руках.

Чарльз рассмеялся.

– Браво! – Он зааплодировал Софи, сидя по другую сторону стола. – Ты прямо как маленький эльф!

Софи налетела на кухонный стол, поднялась и попробовала снова, теперь у двери.

– Молодец! С каждым разом все лучше. Получилось почти идеально.

– Только почти? – Софи пошатнулась и сердито посмотрела на него, стоя вверх ногами. Глаза уже щипало, но она не собиралась сдаваться. – Разве ноги у меня не прямые?

– Почти. Левое колено немного присогнуто. Но люди вообще несовершенны. За исключением Шекспира.

* * *

Софи задумалась об этом позже, в постели. «Люди вообще несовершенны», – сказал Чарльз, но он ошибался. Чарльз был совершенен. У Чарльза были волосы точь-в-точь такого цвета, как перила, и волшебные глаза. Он унаследовал свой дом и все костюмы от отца. Когда-то это были прекрасные, модные, стопроцентно шелковые шедевры от лучших портных города, но теперь шелка осталось лишь пятьдесят процентов, потому что другие пятьдесят процентов составляли дыры. У Чарльза не было музыкальных инструментов, но он пел ей, а когда Софи не было рядом, он пел птицам и мокрицам, которые время от времени заполоняли кухню. Он никогда не фальшивил. Казалось, его голос летал.

Порой среди ночи Софи вспоминала, как тонул корабль, и в такие моменты ей ужасно хотелось залезть повыше. Только это позволяло ей почувствовать себя в безопасности. Чарльз разрешил ей спать на шкафу. Сам он спал на полу, рядом со шкафом, на всякий случай.

Софи не совсем его понимала. Чарльз мало ел и редко спал. Он улыбался не так часто, как другие люди. Казалось, вместо легких у него была доброта, а вежливость никогда ему не изменяла. Если, читая на ходу, он натыкался на фонарный столб, он извинялся перед столбом и проверял, не пострадал ли тот при столкновении.

Раз в неделю утром приходила мисс Элиот, которая должна была «решать проблемы». (Софи могла бы спросить: «Какие еще проблемы?» – но вскоре она поняла, что лучше помалкивать.) Мисс Элиот осматривала дом, заглядывая во все углы и в затянутую паутиной пустую кладовку, и качала головой.

– Что вы едите?

Еда у них дома действительно была интереснее, чем дома у друзей Софи. Порой Чарльз на несколько месяцев забывал о мясе. Чистые тарелки бились всякий раз, когда Софи оказывалась рядом, поэтому он подавал жареную картошку на атласе мира, разложив ее по всей территории Венгрии. На самом деле он бы с радостью питался одним печеньем да чаем и выпивал немного виски перед сном. Когда Софи научилась читать, Чарльз стал держать виски в бутылке с надписью «кошачья моча», чтобы Софи к ней не прикасалась, но она откупорила-таки бутылку, попробовала содержимое на вкус, а потом понюхала под хвостом у соседской кошки. Пахло совсем по-разному, хоть и в равной степени неприятно.

– Мы едим хлеб, – ответила Софи. – И консервы.

– Что? – переспросила мисс Элиот.

– Мне нравятся консервы, – сказала Софи. – А еще ветчину.

– Правда? Я в жизни не видела в этом доме ни кусочка ветчины.

– Мы едим ее каждый день! Ну, – добавила Софи, потому что была честнее, чем следовало бы, – время от времени. – И сыр. И яблоки. А на завтрак я выпиваю целый стакан молока.

– Но как Чарльз позволяет тебе так жить? Ребенку это не на пользу. Это неправильно.

На самом деле они жили весьма хорошо, но мисс Элиот этого не понимала. Когда мисс Элиот говорила «правильно», Софи думала, что она имеет в виду «опрятно». Дом Софи и Чарльза опрятным было не назвать, но Софи считала, что для счастья опрятность не требуется.

– Дело в том, мисс Элиот, – сказала Софи, – дело в том, что у меня такое лицо. Оно просто не кажется опрятным. Чарльз говорит, что у меня неряшливые глаза. Это все из-за крапинок, видите?

У Софи была слишком бледная кожа, которая на холоде покрывалась пятнами, а волосы вечно спутывались в колтуны. Но Софи это не беспокоило, потому что, вспоминая маму, она видела такую же кожу и волосы, а в том, что мама была красива, она не сомневалась ни на миг. Она была уверена, что ее мама пахла прохладным ветром и сажей и носила брюки с заплатками на щиколотке.

Эти брюки, возможно, и стали началом всех бед. Накануне восьмого дня рождения Софи попросила у Чарльза брюки.

– Брюки? Разве женщины носят брюки?

– Конечно, – ответила Софи. – Моя мама их носит.

– Носила, Софи, дорогая моя.

– Нет, носит. Черные. Но я хочу красные.

– Хм… Ты точно не хочешь юбку? – встревожился Чарльз.

Софи нахмурилась.

– Точно. Я хочу брюки. Пожалуйста.

В магазинах не продавали брюк, которые были бы ей впору, только серые мальчишеские шорты.

– Мама дорогая! – воскликнул Чарльз. – Ты прямо как циркуль на уроке математики.

В результате он сам сшил четыре пары ярких хлопковых брюк и, завернув их в газету, вручил Софи. У одной из пар одна штанина была длиннее другой. Софи брюки понравились. Мисс Элиот ужаснулась.

– Девочки, – сказала она, – не носят брюк.

Но Софи упрямо ответила, что это не так.

– Моя мама носила брюки. Я точно знаю. Она танцевала в них, играя на виолончели.

– Не может быть, – отрезала мисс Элиот. Как всегда. – Женщины не играют на виолончели, Софи. И ты была слишком мала, чтобы это запомнить. Постарайся быть честнее, Софи.

– Но она носила брюки. Черные, сероватые на коленях. И черные туфли. Я помню.

– Ты все придумываешь, дорогая, – сказала мисс Элиот так, словно захлопнула окно.

– Но я клянусь, это правда.

– Софи…

– Это правда!

Софи не стала добавлять: «Старая, страшная ведьма!» – хотя ей очень этого хотелось. Дело в том, что невозможно было вырасти с Чарльзом и не пропитаться вежливостью насквозь. Софи казалось, что проявлять невежливость все равно что ходить в грязном белье, но оставаться вежливой, когда речь заходила о ее матери, было сложно. Все с полной уверенностью считали, что Софи все выдумывает, а Софи считала, что ошибаются именно они.

– Вот жаба! – прошептала Софи. – Карга старая! Все я помню.

И почувствовала себя немного лучше.

* * *

Софи действительно помнила маму – и совершенно отчетливо. Она не помнила отца, но помнила вихрь волос и две обтянутые тонкой тканью ноги, которые двигались в такт чудесной музыке, а ведь это не было бы возможно, если бы ноги скрывала юбка.

Кроме того, Софи была уверена, что помнила, как ее мама цеплялась за плавающую в воде пролива дверь.

Все твердили: «Малыши такого не помнят». Говорили: «Ты хочешь, чтобы это было правдой, вот и вспоминаешь обо всем». Ей надоело это слушать. Но Софи точно помнила, как мама махала и звала на помощь. Она слышала, как мама свистела. Свисток всегда хорошо слышно. Неважно, что сказала полиция, Софи точно знала, что мама не утонула вместе с кораблем. Софи упрямо настаивала на этом.

Каждую ночь Софи шептала себе в темноте: «Мама жива, однажды она придет за мной».

– Она придет за мной, – говорила Софи Чарльзу.

Чарльз качал головой.

– Это практически невозможно, дорогая.

– Практически невозможно – значит, все же возможно. – Софи пыталась стоять как можно прямее и говорить по-взрослому. Чем выше ты был, тем легче тебе верили. – Ты всегда говоришь, что возможное нельзя обходить вниманием.

– Но, дитя мое, все это так невероятно, что жизнь на этом строить нельзя. Это все равно что пытаться построить дом на спине у стрекозы.

– Она за мной придет, – говорила Софи мисс Элиот. Мисс Элиот была прямолинейнее.

– Твоя мама мертва. Ни одна женщина не выжила, – отвечала она. – Не говори глупостей.

Порой те взрослые, с которыми общалась Софи, не видели разницы между тем, чтобы «говорить глупости» и «быть совершенно правой, но не находить поддержки». В такие минуты Софи вспыхивала.

– Она придет, – говорила она. – Или я сама ее найду.

– Нет, Софи. Такого не бывает.

Мисс Элиот была уверена, что Софи ошибается, но она была уверена и в том, что вышивать крестиком очень важно, а Чарльз просто невозможен, и это лишь подтверждало, что взрослые не всегда правы.

Однажды Софи нашла красную краску и написала на белой стене дома название корабля «Королева Мария» и дату шторма, на случай если мама будет проходить мимо.

Когда Чарльз нашел ее, у него на лице читалось слишком много чувств. Но он помог ей забраться повыше а потом отмыл кисти от краски.

– Это просто на всякий случай, – сказал он мисс Элиот.

– Но она…

– Она лишь делает то, что я ей сказал.

– Вы сказали ей изуродовать собственный дом?

– Нет. Я сказал ей не обходить вниманием возможное.

3

Мисс Элиот не одобряла ни Чарльза, ни Софи. Ей не нравилось, что Чарльз слишком легкомысленно относился к деньгам и вечно опаздывал на ужин.

Ей не нравилось, что Софи всегда пытливо смотрит по сторонам и внимательно все слушает.

– Это неестественно! Она же еще маленькая!

Она терпеть не могла их привычку писать друг другу записки на обоях в коридоре.

– Это ненормально! – воскликнула она, записывая что-то в блокнот. – Это нездоро́во!

– Напротив, – ответил Чарльз. – Чем больше в доме слов, тем лучше, мисс Элиот.

Мисс Элиот не нравились ни перепачканные чернилами руки Чарльза, ни его шляпа с истрепавшимися полями. Ей не нравилась и одежда Софи.

Чарльз не умел ходить по магазинам. Однажды он целый день провел на Бонд-стрит[1], а потом вернулся с кучей мальчишеских рубашек. Мисс Элиот вышла из себя.

– Не может же она это носить, – сказала она. – Люди решат, что она отсталая.

Софи взглянула на себя и пощупала ткань. Ей казалось, что рубашка вполне нормальная – в магазине она немного слежалась, но в остальном была прекрасна.

– Как понять, что эта рубашка не для девочек? – спросила она.

– Рубашки для мальчиков застегиваются слева направо. Блузки – запомни, пожалуйста, они называются блузками – застегиваются справа налево. Меня удивляет, что ты этого не знаешь.

Чарльз отложил газету, за которой прятался.

– Вас удивляет, что она не знает ничего о пуговицах? Пуговицы редко играют ключевые роли на международной арене.

– Простите?

– Понимаете, она знает важные вещи. Не все, конечно, она ведь еще ребенок. Но многое.

Мисс Элиот фыркнула.

– Вы уж извините меня, быть может, я старомодна, но я полагаю, что пуговицы очень важны.

– Софи знает столицы всех стран мира, – заметил Чарльз.

– Почти, – стоя в дверях, шепнула Софи.

– Она умеет читать и рисовать. Она знает разницу между морской черепахой и сухопутной. Она умеет различать деревья и лазить по ним. Не далее как сегодня утром она сообщила мне, как называется группа лошадей.

– Табун, – сказала Софи. – Табун лошадей.

– А еще она умеет свистеть. Надо быть поразительно невежественным человеком, чтобы не заметить, что Софи свистит необычным образом. Поразительно невежественным – или глухим.

Чарльз мог бы ничего не говорить. Мисс Элиот махнула на него рукой.

– Ей нужны новые рубашки, мистер Максим. Женские рубашки. Боже, а эти брюки!

Софи не видела проблемы. Брюки были все равно что юбки, просто сшитые сложнее.

– Мне они нужны, – сказала она. – Прошу вас, разрешите мне их оставить. В юбке лазить не получится. А если получится, то все увидят мои трусы, но это ведь будет только хуже?

Мисс Элиот нахмурилась. Она была не из тех, кто готов признать, что носит трусы.

– Носи пока что. Ты еще ребенок. Но это не может продолжаться вечно.

– Что? Почему? – Софи коснулась пальцами книжного шкафа, желая себе удачи. – Конечно, может. Почему бы и нет?

– Само собой, нет. В Англии не место невоспитанным женщинам.

Но больше всего мисс Элиот не нравилось желание Чарльза брать Софи с собой, когда он отправлялся на неожиданные прогулки. В Лондоне полно грязи, говорила она. Софи подхватит микробы и вредные привычки.

В возможный девятый день рождения Софи Чарльз поставил ее на стул, чтобы почистить ей ботинки, пока она одной в одной руке держала бутерброд, а в другой – раскрытую книгу. Страницы она переворачивала зубами. На бумаге оставались крошки и слюни, но других проблем не возникало.

Они уже готовы были отправиться на концерт, когда в дом влетела мисс Элиот.

– Не можете же вы вывести ее в таком виде! Она грязная! И не сутулься, Софи.

Чарльз с интересом оглядел макушку Софи.

– Грязная?

– Мистер Максим! – рявкнула мисс Элиот. – Девочка вся перемазалась джемом!

– Ну и что? – Чарльз с искренним недоумением посмотрел на мисс Элиот. – Какая разница?

Затем, увидев, как мисс Элиот потянулась к своему блокноту, он взял тряпку и вытер Софи – так осторожно, словно она была картиной.

– Еще на рукаве осталось, – фыркнула мисс Элиот.

– Остальное смоет дождь. Сегодня ее день рождения.

– Грязь бывает и в дни рождения! Вы ведь не в зоопарк ее ведете.

– Понимаю. Вы бы предпочли, чтобы я повел ее в зоопарк? – Чарльз наклонил голову набок. Софи подумала, что он кажется особенно благовоспитанным отцом. – Возможно, я еще успею поменять билеты.

– Дело не в этом! Она вас опозорит. Мне было бы стыдно с ней выходить.

Чарльз посмотрел на мисс Элиот. Мисс Элиот первой отвела глаза.

– У нее блестят ботинки и блестят глаза, – сказал Чарльз. – Этого вполне достаточно. – Он протянул Софи билеты. – С днем рождения, дитя мое.

Он поцеловал ее в лоб – он целовал ее один раз в год, только на день рождения, – и помог ей спуститься со стула.

Софи знала, что помочь человеку спуститься со стула можно разными способами. И очень показательно, какой именно способ ты выбираешь. Мисс Элиот, например, подтолкнула бы ее деревянной ложкой. Чарльз коснулся ее осторожно, самыми кончиками пальцев, словно ведя в танце, а когда они вышли на улицу, принялся насвистывать партию струнных из оперы «Так поступают все».

– Музыка, Софи! Музыка безумна и удивительна!

– Да! – Чарльз не рассказывал ей о планах на день рождения, но его волнение было заразительно. Софи бежала рядом с ним. – Какая будет музыка?

– Классическая, Софи. – Его лицо светилось от счастья, а пальцы так и подергивались. – Прекрасная, сложная музыка.

– О, это… чудесно. – Софи плохо умела врать. – Будет здорово.

На самом деле она подумала, что лучше бы они пошли в зоопарк. Софи почти не слышала классической музыки и не очень стремилась это изменить. Ей нравились народные песни и музыка, под которую можно танцевать. Должно быть, мало из тех, кому только исполнилось девять лет, думала она, может сказать, что любит классическую музыку, не покривив при этом душой.

По мнению Софи, представление началось не слишком интересно. Фортепианная пьеса была очень длинной. Усатый пианист так кривлялся, что Софи казалось, будто у него ужасно чешется нос.

– Чарльз?

Софи повернулась к Чарльзу и увидела, что он приоткрыл рот и изогнул губы, растворившись в музыке.

– Чарльз?

– Да, Софи? Постарайся говорить шепотом.

– Чарльз, сколько они будут играть? Не то чтобы мне не нравилось, – Софи скрестила пальцы за спиной, – просто мне… интересно.

– Всего час, дитя мое. Увы! Я готов жить здесь, в этом кресле. А ты?

– Целый час?

Софи пыталась сидеть смирно, но это было сложно. Она покусывала кончик косы. Шевелила пальцами ног. Безуспешно пыталась не грызть ноготь. Ее начало клонить ко сну, но тут на сцене появились три скрипки, виолончель и альт в сопровождении своих музыкантов.

Когда они заиграли, зазвучала другая музыка. Она была приятнее и веселее. Софи села прямо и подвинулась вперед, на самый краешек стула. Музыка была так красива, что Софи едва дышала. Если музыка и может сиять, думала она, то эта музыка точно сияла. Казалось, все голоса всех хоров всего города слились в единую мелодию. Софи переполняли чувства.

– Чарльз, это как восемь тысяч птиц! Чарльз? Разве ты не слышишь восемь тысяч птиц?

– Слышу! Не шуми, Софи.

Мелодия ускорилась, и сердце Софи забилось в унисон. Музыка казалась одновременно знакомой и совершенно новой. От нее у Софи покалывало подошвы и пальцы.

Ноги Софи не могли устоять на месте, и она подогнула их под себя. Чуть погодя она рискнула шепнуть:

– Чарльз! Послушай! Чарльз, виолончель поет!

Когда музыка стихла, Софи принялась громко хлопать, пока аплодисменты не стихли, а ее ладошки не погорячели и не покрылись красными пятнами. Она хлопала, пока все не повернулись к маленькой девочке с волосами цвета молнии и стрелкой на чулке, к той девочке, глаза и туфли которой озаряли своим блеском весь второй ряд.

В этой музыке Софи услышала что-то знакомое.

– Кажется, будто я дома, – сказала она Чарльзу. – Понимаешь? Это как глоток свежего воздуха.

– Правда? В таком случае, – ответил Чарльз, – надо купить тебе виолончель.

* * *

Виолончель, которую они купили, была небольшой, но играть на ней в спальне все равно было тесно. Чарльз сумел открыть давно заклинившее слуховое окно на чердаке, и в погожие дни Софи вылезала на крышу и играла на виолончели среди жухлых листьев и голубей.

Когда музыка получалась, она очищала мир от тягот и тревог и заставляла его сиять. Несколько часов спустя, потягиваясь, моргая и откладывая смычок, Софи чувствовала, что стала отважнее и смелее. Ей казалось, это все равно что наесться сливок вперемежку с лунным светом. Когда ничего не выходило, музыка превращалась в обязанность, как чистка зубов. Софи заметила, что хороших и плохих дней было поровну. И это того стоило.

На крыше ее никто не беспокоил. Это была плоская серая площадка, которую опоясывала каменная балюстрада. Балюстрада доходила Софи до подбородка, поэтому люди внизу, задирая голову, видели лишь копну ярких волос да порхающий вслед за смычком локоть.

– Я люблю небо, – однажды вечером, не подумав, сказала Софи за ужином. И тут же прикусила язычок, ведь другие девчонки обсмеяли бы ее, услышав такие вещи.

Но Чарльз лишь положил на Библию кусок пирога со свининой и кивнул.

– Я рад, – сказал он, добавил немного горчицы и протянул книгу Софи. – Одни глупцы не любят небо.

Едва научившись ходить, Софи научилась и лазить. Сначала она лазила по деревьям, которые были кратчайшим путем на небо. Чарльз ходил вместе с ней. Он был не из тех, кто вечно твердит: «Нет-нет, держись крепче!» Он стоял на земле и кричал:

– Давай, Софи! Еще выше! Браво! Смотри на птиц! Снизу они выглядят просто чудесно!

4

Старый футляр от виолончели, который стал для Софи спасательной шлюпкой, хранился в изножье ее кровати. По случаю ее одиннадцатого дня рождения Чарльз сошкурил с него плесень и купил краску.

– Какого цвета? – спросил он.

– Красного. Красного в море не встретишь.

Софи так и не научилась любить море.

Чарльз покрасил футляр самой яркой красной краской, которую только смог найти, и приладил на него замок. Софи сложила туда все свои сокровища и лакомства на ночь. Она открывала его, только чтобы порадовать себя или когда когда ее мучили темные морские кошмары.

Если бы Софи знала, какую важную роль сыграет этот футляр, возможно, она не стала бы хранить в нем мед, который вечно утекает из банки. Но она этого не знала: как любил говорить Чарльз, всего знать невозможно.

Чарльз предупредил ее, что не стоит привязываться к этому футляру.

– Не стоит дорожить чем попало, – сказал он. – Мы ведь не можем сказать, что он по праву твой, Софи. Вдруг ты не сможешь оставить его себе? За ним может кто-нибудь прийти.

– Знаю! – просияла Софи. – И кто-нибудь за ним придет! Моя мама. Она точно придет. – Софи плюнула на ладонь и скрестила пальцы на удачу. Это уже вошло у нее в привычку: она повторяла этот ритуал по сотне раз за вечер.

– Возможно, футляр не принадлежал твоей матери. Может, она просто схватила его, когда корабль начал тонуть? Софи, женщины очень редко играют на виолончели. Честно говоря, я ни разу не слышал, чтобы хоть одна женщина на ней играла. Гораздо чаще женщины играют на скрипке.

– Нет, – возразила Софи. – Это была виолончель. Я точно знаю. Я помню. Я помню, как она держала в пальцах смычок.

Чарльз учтиво кивнул, как поступал всегда, когда не мог с ней согласиться.

– Я хорошо помню корабль, Софи. Я помню оркестр. Но, Софи, я не помню ни одной женщины с виолончелью.

– А я помню.

– Нет, Софи. В оркестре были сплошь мужчины с усами и напомаженными волосами.

– Я помню, Чарльз! Помню!

– Понимаю, – ответил Чарльз. На его печальное лицо невозможно было смотреть, поэтому Софи уставилась себе под ноги. – Но, милая моя, ты ведь была совсем крохой.

– Это не значит, что я ничего не помню. Я ее видела, Чарльз. Правда, видела. Я помню виолончель.

Ей все время приходилось повторять одни и те же доводы. «Как заставить людей тебе поверить?» – думала Софи. На это нужно было много времени и сил. Это было невозможно.

– Я видела, как она плыла. Я точно видела! – Она стиснула кулаки. Не люби она Чарльза так сильно, она бы точно в него плюнула.

– И все же, дитя мое, я ее не видел. А ведь я тоже там был. – Он вздохнул так глубоко, что от его дыхания заколыхались занавески. – Я понимаю, Софи, это тяжело. Жизнь ужасно тяжела. Боже, да тяжелее жизни вообще ничего не придумать! Людям стоит чаще вспоминать об этом.

* * *

Почти каждый вечер Софи караулила маму. Она гасила свечу, садилась на подоконник, свесив ноги, и наблюдала, как по улице ходят матери. У лучших из них были умные лица. Некоторые несли на руках спящих детей: толстеньких малышей и ребятишек постарше, ноги которых торчали в разные стороны. Некоторые пели, проходя под свешенными из окна ногами Софи.

Но тем вечером Софи вытащила свой альбом. Его кожаный переплет стал совсем мягким, потому что обычно альбом хранился под подушкой. Софи доставала его в каждый день рождения.

Карандаш Софи затупился, и она погрызла грифель, чтобы его заточить. Затем она закрыла глаза и попыталась воскресить картину в памяти. Она нарисовала черные, протершиеся на коленях брюки (рисовать «протершиеся на коленях» брюки было на удивление сложно, но она все же исхитрилась), а затем нарисовала торс и голову женщины. Добавила волосы. Цветных карандашей не было, но она откусила заусенец и выдавила каплю крови, чтобы сделать свой карандаш красным. Затем Софи поднесла карандаш к лицу женщины и замерла.

– Ох, – прошептала она. А потом: – Думай. – А потом: – Пожалуйста!

Но все расплывалось у нее перед глазами. В конце концов Софи нарисовала дерево, сгибающееся на ветру, а затем нарисовала волосы, летящие на лицо.

Мама, думала Софи, нужна каждому, как вода и воздух. Лучше уж бумажная мама, чем никакой. Лучше даже воображаемая. Мамам отдаешь свое сердце. Мамы всегда дают возможность остановиться и перевести дух.

Под рисунком Софи написала: «Моя мама». Ее палец еще кровоточил, поэтому она нарисовала цветок за ухом у женщины и выкрасила его в красный цвет.

Каждый вечер, прежде чем лечь спать, Софи придумывала истории, в которых мама возвращалась, чтобы ее найти. Истории получались очень длинными, и утром вспомнить их было сложно, но в конце они с мамой всегда танцевали. Вспоминая маму, она всегда вспоминала танцы.

5

К двенадцатому дню рождения Софи почти перестала бить тарелки, и книги снова перекочевали с кухни к Чарльзу в кабинет. Чарльз позвал ее туда, чтобы вручить подарок. Он стоял на столе прямоугольной башенкой, завернутой в газету.

– Что это?

По размеру подарок был сравним со шкафчиком для ванной, но даже такой чудак, как Чарльз, вряд ли подарил бы ей что-то подобное.

– Открой.

Софи разорвала бумагу.

– Ой!

У нее перехватило дыхание. Перед ней оказалась стопка книг в кожаных переплетах разного цвета. Кожа так и сияла, несмотря на ненастную погоду.

– Их двенадцать. По одной за каждый год.

– Они прекрасны. Но… Чарльз, разве они не жутко дороги?

Казалось, на ощупь они теплые. Такая кожа не из дешевых.

Чарльз пожал плечами.

– Двенадцать – как раз тот возраст, когда пора начинать собирать прекрасные вещи. Каждая из них, – сказал он, – была моей любимой.

– Спасибо! Спасибо.

– Что ты сейчас читаешь, то с тобой и останется. Книги открывают тебе весь мир.

– Они чудесны.

Софи раскрыла книги и понюхала бумагу. Пахло ежевикой и жестяными чайниками.

– Я рад, что ты так считаешь. Но не вздумай загибать уголки страниц, иначе мне придется убить тебя «Робинзоном Крузо».

Когда Софи изучила последнюю книгу («Сказки братьев Гримм», иллюстрация на форзаце которой казалась весьма интересной), Чарльз подошел к окну и вернулся с коробкой мороженого размером с голову Софи.

– С днем рождения, дитя мое.

Софи запустила в мороженое палец. Обычно это не разрешалось, но в день рождения, пожалуй, можно было пошалить. Мороженое было вкусным и сладким. Софи взяла кусочек линейкой Чарльза и улыбнулась ему.

– Потрясающе. Спасибо. Именно таким день рождения и должен быть на вкус.

Чарльз полагал, что есть следует в красивых местах: в садах, посреди озер или на лодках.

– Я подозреваю, – сказал он, – что лучше всего есть мороженое под дождем, сидя в коляске, запряженной четверкой лошадей.

Софи прищурилась. Порой нелегко было понять, когда Чарльз шутит.

– Думаешь?

– А ты не веришь? – спросил Чарльз.

– Нет, не верю. – Софи было сложно сохранять серьезное лицо. Она чувствовала, как внутри нее нарастает смех. Казалось, она вот-вот чихнет, и сдерживаться было невозможно.

– Честно говоря, я тоже не верю. Но это возможно, – ответил Чарльз. – Давай пойдем и проверим. Не обходи возможное вниманием!

– Здорово! – Софи считала, что нет ничего прекраснее экипажей, запряженных четверкой лошадей. Сидя в коляске, она чувствовала себя королевой-воительницей. – А мы попросим, чтобы лошадей пустили галопом?

– Попросим. Но я советую тебе переодеться в брюки. Эти юбки уму непостижимы, ты словно библиотекаршу ограбила, – сказал Чарльз.

– Да! Я быстро. – Софи схватила книги и выглянула из-за них. – А что потом?

– Потом мы найдем экипаж. К счастью, на улице как раз дождливо.

* * *

Как оказалось, Чарльз был прав. Под дождем они тряслись в коляске, огибая углы, и мороженое стекало по запястью Софи. Ее волосы мокрыми змейками развевались по ветру. Есть было сложно, но Софи любила сложности.

Когда они вернулись, промокшие до нитки и наевшиеся мороженого, на коврике у двери их ждало письмо. Стоило Софи взглянуть на конверт, как она поняла, что внутри точно не поздравительная открытка. Все ее счастье как ветром сдуло.

Чарльз прочитал письмо с серьезным лицом.

– Что там? – Софи попыталась прочитать письмо, заглядывая Чарльзу через плечо, но он был слишком высок. – От кого оно? Чего они хотят?

– Я не уверен. – Он переменился в лице. В нем было не узнать того человека, которым он был всего минуту назад. – Похоже, грядет инспекция.

– Что будут проверять? Меня?

– Нас обоих. Письмо прислали из Национального агентства по охране детства. Пишут, что сомневаются, что я могу и дальше заботиться о тебе, ведь ты уже не ребенок. Они полагают, что я не научу тебя вести себя, как подобает леди.

– Что? Это ведь сумасшествие!

– В правительствах часто сходят с ума.

– Мне всего двенадцать! И вообще еще почти одиннадцать.

– Они все равно собираются нас навестить.

– Кто они? Кто их отправил?

– Двое мужчин. Одного зовут Мартин Элиот. Другое имя мне не прочитать.

– Но почему? Почему какие-то незнакомцы имеют право решать за меня? Они ведь меня не знают! Это просто какие-то люди!

– Люди! Знаю я таких людей. Не люди это. Так, дураки усатые.

Софи прыснула от смеха. Затем протерла глаза.

– Что будем делать?

– Думаю, надо навести порядок.

Чарльз с Софи осмотрели коридор. Софи показалось, что там и так достаточно чисто, если не считать стихотворений, которые она переписала прямо на обои, да паутины по углам. Софи любила пауков и, смахивая пыль, не тревожила их сети.

– Придется мне убрать пауков?

– Боюсь, что да, – ответил Чарльз. – А мне придется подрезать плющ.

Год назад плющ проник через окно внутрь дома, полез по стене коридора и завился нарядной шляпкой над портретом бабушки Чарльза. Софи это ужасно понравилось.

– Может, оставишь ту часть, что над бабушкой Паулиной? Они ведь не заметят?

– Конечно. Я постараюсь. – Но Чарльз думал явно не о бабушках. – А еще надо заняться тобой, Софи.

– Мной? – вспыхнула Софи. – Но что со мной не так?

– На мой взгляд, ты близка к совершенству. Но сдается мне – поправь меня, если я ошибаюсь, – что твоя прическа одобрения не встретит. Нет, не спереди, а вот здесь, сзади.

Софи ощупала затылок.

– А с ней что не так?

– Вообще-то ничего. Просто твои волосы в клубок скатались. Насколько мне известно, волосы чаще сравнивают с шелком. Или с волной.

– Ой! – Софи подозревала, что он прав. Она ни разу не читала ни об одной героине с клубком волос на голове. – Я этим займусь.

Тем вечером Софи вступила в схватку с волосами. Сначала казалось, что выигрывают они. Колтун скатался у нее на самом затылке, где достать его было непросто. Но так всегда с колтунами. Софи упрямо распутывала его, пока ее колени не оказались усыпаны волосами, но колтун по-прежнему был громаден. Она снова с силой потянула, и гребень раскололся надвое и остался висеть у нее в волосах.

– Проклятье, – тихонько выругалась она.

Софи спустилась в кухню и нашла ножницы. Проткнув колтун лезвием, она прикусила язык для храбрости и разрезала узел. И сразу почувствовала удовлетворение. Вырезав гребень и большую часть колтуна, она заплела волосы в толстую косу. Если не приглядываться, подумала она, ничего не заметишь. Она осторожно ощупала голову. Чтобы выглядеть как леди, приходилось идти на жертвы.

В день инспекции Софи терла руки, пока у нее не заблестели ногти и пока она не соскребла себе кожу с костяшек. Чарльз начистил ей туфли, смешав свечной воск с углем, и отгладил одежду горячим кирпичом, потому что утюга у них не было. Чарльз подмел пол, а Софи вымыла стены – да так старательно, что соскребла и половину рисунка с обоев. Потом она расставила по всему дому вазы с цветами. Везде запахло мылом и лепестками роз.

– Кажется, смотрится неплохо, – сказала она. Софи всегда любила этот дом, но в тот день он казался особенно красивым. – Даже замечательно.

Не в силах усидеть на месте, они оба встали возле двери. В последнюю минуту Софи пришла в голову мысль.

– Сколько времени осталось до их прихода? – спросила она у Чарльза.

– Минуты три, пожалуй. А что?

– Я сейчас вернусь.

Она взбежала по лестнице, перепрыгивая по четыре ступеньки зараз. В спальне она напудрила нос тальком и подрумянила щеки и губы. Зеркала в комнате не было. Оставалось только надеяться, что получилось хорошо.

Когда она спустилась, Чарльз удивленно моргнул. Софи и так подозревала, что похожа скорее на клоуна, чем на изящную юную леди, но никто не успел ничего сказать, потому что раздался звонок.

На пороге стояла женщина с папкой в руках и кислой миной на лице. Мужчина рядом с ней держал в руке портфель. Его лицо частично скрывала густая растительность. Софи он показался немного знакомым.

– Усатый, – шепнул Чарльз, и Софи едва не расхохоталась.

Они проводили пришедших в гостиную. От чая инспекторы отказались и сразу приступили к расспросам. Вопросы Софи покоробили. Казалось, она попала под перекрестный огонь.

– Почему ребенок не в школе? – спросила женщина.

Софи подождала ответа Чарльза, но тот промолчал, поэтому она ответила сама:

– Я не хожу в школу.

– Почему? – спросил мужчина.

– Меня учит Чарльз.

– У вас бывают полноценные уроки? – скептически поинтересовалась женщина.

– Да! – сказала Софи. – Конечно. – Ей в голову пришла полезная фраза. – Чарльз говорит, без знаний видишь только половину мира.

– Хм… И эти уроки проходят каждый день?

– Да, – солгала Софи. На самом деле уроками они занимались, только когда кто-нибудь из них вдруг вспоминал об этой необходимости. Сама Софи то и дело о ней забывала.

– Ты умеешь читать? – спросила женщина.

– Конечно, умею! – Вопрос был глупым. Софи не могла припомнить, когда она не умела читать, точно так же, как не могла припомнить и когда не умела ходить.

– Знаешь математику?

– Э-э… Да, – ответила Софи. Это было правдой. Почти. – Но терпеть не могу таблицу умножения на семь. Зато таблицы на восемь и на девять мне нравятся.

– Ты знаешь катехизис?

– Нет, – сказала Софи и похолодела. – Я не знаю, что это. Какой-то поэт? Если хотите, я могу прочитать наизусть почти всего Шекспира.

– Нет, спасибо. В этом нет необходимости. Ты умеешь готовить?

Софи кивнула.

– Домашние блюда, выпечку, бисквиты для званых ужинов?

– Э-э, да. Думаю, да. – Это не ложь, твердо сказала она себе. Бисквиты она никогда не готовила, но любой, кто умел читать, умел и готовить, нужно было только достать подходящую книгу.

– Похоже, ты плохо питаешься. А еще ты сутулишься. И ты слишком бледная. Почему она такая бледная?

Чарльз впервые подал голос.

– Она не слишком бледная. Она выточена из лунного камня.

Женщина фыркнула, а мужчина пропустил это мимо ушей, осматривая комнату.

– Здесь проходят ваши уроки? – спросил он Софи.

– Обычно они проходят… – Софи хотела сказать «на крыше», но Чарльз вовремя округлил глаза и едва заметно покачал головой, поэтому она поправилась: – Да. Обычно здесь.

– Где же тогда ваша доска?

Софи не придумала убедительного ответа на этот вопрос и сказала правду.

– Доски у нас нет.

– Как же можно хоть чему-то научиться без доски? – спросила женщина.

– У меня есть книги. И бумага. А еще, – просияв, добавила Софи, – мне разрешают писать и рисовать на стенах, но только не в кабинете. И не в коридоре. Там рисовать можно только за вешалкой.

Почему-то женщине это не понравилось. Она встала и повернулась к своему спутнику.

– Начнем? Я и думать боюсь, что нас ждет.

Они пошли с инспекцией по дому, словно намереваясь его купить. Они проверили, нет ли дырок в простынях, и не запылились ли шторы. Они заглянули в кладовую и сделали себе пометки, увидев ровные ряды сыров и банок с вареньем. Наконец они поднялись к Софи на чердак и изучили содержимое ее комода.

Женщина вытащила красные брюки, и мужчина печально покачал головой. Зеленые брюки – с любопытными пятнами на лодыжке – заставили женщину содрогнуться.

– Неприемлемо! – сказала она. – Мистер Максим, меня поражает, что вы такое допускаете.

– Вовсе он ничего такого не допускает, – заметила Софи. – Они ведь мои. Чарльз к ним не имеет отношения.

– Девочка, прошу тебя, помолчи.

Софи захотелось ее ударить. Чарльз подошел поближе к Софи, но ничего не сказал. Он упорно хранил молчание – и молчал даже внизу, пока не пожал инспекторам руки и не сказал им несколько слов на прощанье. Как Софи ни пыталась, расслышать ей ничего не удалось. Закрыв за ними дверь, она осела на коврик.

– Что они сказали? Я хорошо держалась? – Она пожевала кончик своей косы. – Мне они совсем не понравились, а тебе? Я хотела в них плюнуть. Особенно в этого дядьку! Он прям вылитый бабуин!

– Я счел его прекрасным доказательством теории эволюции. Согласна? А женщина! Да я встречал и кованые заборы, в которых больше человечности.

– Что они сказали, когда уходили?

– Сказали, что составят отчет.

– Но это ведь не все? Вы говорили дольше.

– Думаю, нам надо поговорить. Где нам будет удобнее всего? На кухне?

Но Софи не хотела сидеть там, где только что ходили инспекторы. Дом после них казался затхлым и холодным.

– Нет, на крыше.

– Конечно. Я возьму виски. Сбегай на кухню за сливочником. Пожалуй, в такой день сливки не помешают.

Софи бросилась на кухню. Сливочник стоял в леднике. Софи прихватила еще варенье и буханку свежего хлеба. Когда она поднялась на крышу, Чарльз уже сидел на трубе.

– Садись. Ты в порядке?

– Да, конечно. В чем дело? Что они сказали?

– Софи, постарайся поверить тому, что я тебе сейчас скажу. И постарайся понять. Сделаешь это ради меня?

– Само собой, – ответила Софи, в нетерпении смотря на Чарльза. – С чего бы мне тебе не верить?

– Не будь так уверена, любовь моя. Верить – это талант.

– Хорошо. Я тебе поверю. В чем дело?

– Съешь немного хлеба с вареньем. Можешь даже обмакнуть его в сливки.

– Чарльз, в чем дело?

Чарльз оторвал кусочек хлеба и скатал его в комок большим и указательным пальцами.

– Прежде всего, поверь: если тебя заберут, это разобьет мне сердце. Ты стала величайшим приключением моей жизни. Без тебя в моей жизни не было бы света. – Он посмотрел на Софи. – Ты понимаешь это, Софи? Ты мне веришь?

Софи кивнула и вспыхнула. Она всегда краснела, когда о ней говорили хорошие вещи.

– Да. Кажется, верю.

– Но я никак не могу помешать этим людям. Юридически ты не моя. Юридически ты в собственности государства. Ты это понимаешь?

– Нет, не понимаю. Это глупо!

– Не могу с тобой не согласиться. И тем не менее это так, дитя мое.

– Как я могу принадлежать государству? Государство ведь не человек. Государство никого любить не может.

– Я понимаю. Но я думаю, что они хотят тебя забрать. Они не сказали ничего наверняка. Но дали пару намеков.

Софи вдруг похолодела.

– Они не могут.

– Могут, дорогая моя. Правительства способны как на великие, так и на глупые вещи.

– Что, если мы сбежим? В другую страну? Мы можем уехать в Америку.

– Они нас остановят, Софи. Скажут полиции, что я тебя похитил.

– Откуда ты знаешь? Уверена, они так не сделают! – Софи вскочила на ноги и потянула его за руку, за рукав, за волосы. – Давай уедем. Мы просто уедем, Чарльз. И не надо никому говорить. Пока они не отправили свой отчет. Пожалуйста! – Чарльз не двигался. Софи вцепилась ему в рукав. – Пожалуйста.

– Прости, дорогая. – Казалось, он стал вдвое старше, чем был этим утром, и Софи как будто даже расслышала, как захрустели его шейные позвонки, когда он покачал головой. – Они придут и заберут тебя обратно, дорогая. В этом мире есть люди, которые не терпят никаких отступлений от правил. Мисс Элиот – одна из них. Мартин Элиот – другой.

Софи подпрыгнула.

– Элиот! Он сразу показался мне знакомым! Чарльз, думаешь, они родственники?

– Господи! Вообще-то, это вполне возможно. Боже мой! Она говорила, что ее брат работает в правительстве.

– Вот ведьма! – Мысль о мисс Элиот почему-то помогла. Злиться было проще, чем печалиться. – Ты ведь знаешь, я не сдамся. – Сказав это, она сразу почувствовала себя отважнее и сильнее. – Я никуда не уйду.

* * *

Но легко было пообещать оставаться сильной. Гораздо сложнее оказалось быть сильной, когда пришло письмо.

Оно пришло серым утром понедельника. Адресовано оно было Чарльзу, но Софи все равно открыла бы конверт, если бы Чарльз мягко не забрал его у нее из рук. Софи внимательно следила за выражением его лица, но оно было непроницаемо: невозможно было ни о чем догадаться.

– Можно мне посмотреть? Можно? – спросила она, не дожидаясь, пока Чарльз дочитает письмо. – Что пишут? Все хорошо? Мне можно остаться? Только не говори, что нельзя. Дай посмотреть!

– Нет… ничего…

Казалось, дар речи покинул его. Он протянул Софи письмо, и та поднесла его к свету.

Уважаемый мистер Максим,
Мы, нижеподписавшиеся, сообщаем Вам об изменениях наших правил в отношении опеки над особами женского пола в возрасте от двенадцати до восемнадцати лет.

Софи нахмурилась.

– И зачем им так выражаться?

Она терпеть не могла официальные письма. От них ей было не по себе. Казалось, у писавших их людей вместо сердец картотеки.

– Читай дальше, Софи, – сказал Чарльз мрачнее обычного.

Комитет пришел к единодушному заключению, что девушки не должны воспитываться одинокими мужчинами, не состоящими с ними в родстве, за исключением чрезвычайных обстоятельств. Что касается Вашей подопечной, Софии Максим, определенные элементы ее воспитания показались нам совершенно неподходящими для ребенка женского пола.

– Что еще за «определенные элементы»? – Софи ткнула пальцем в письмо. – Я не понимаю!

– Я не знаю. Могу только догадываться.

– Это они о моих брюках, да? – воскликнула Софи. – Безумие! Какие они злые!

– Читай дальше, – сказал Чарльз.

В связи с этим сообщаем Вам, что Ваша подопечная будет изъята из-под Вашей опеки и помещена в приют Святой Катерины на севере Лестера. В случае неподчинения дело будет передано в суд, где Вам будет грозить до пятнадцати лет каторжных работ. Решение комитета окончательно и вступает в силу немедленно.

– Что такое каторжные работы?

– Тюрьма, – ответил Чарльз.

Закрепленный за Вашим районом сотрудник Агентства по охране детства, мисс Сьюзан Элиот, заберет вашу подопечную в среду, пятого июня.
Искренне Ваш,
Мартин Элиот

Софи вдруг почувствовала внутри пустоту. Она отчаянно пыталась найти слова.

– Они мое имя неправильно написали.

– Это точно.

– Если уж они решили разбить мне сердце, так могли бы хотя бы имя правильно написать.

Она взглянула на Чарльза. Он и бровью не повел.

– Чарльз? – По щеке Софи покатилась одинокая слеза. Софи сердито слизнула ее и сказала: – Прошу тебя, пожалуйста, скажи хоть что-нибудь.

– Ты поняла письмо?

– Они меня у тебя забирают. Они тебя у меня забирают.

– Они точно намерены попытаться.

Софи не хотелось прикасаться к письму. Она бросила его на пол и встала на него. Затем подняла и прочитала снова. Смириться с оценкой «совершенно неподходящие» она не могла.

– Думаешь, если бы я носила юбки… И не сутулилась бы… Или была бы красивее… Или, не знаю, милее… Они бы разрешили мне остаться?

Чарльз покачал головой. Софи с удивлением заметила, что он молча плачет.

– Что теперь? – Она сунула руку к нему в карман, вытащила носовой платок и вложила его Чарльзу в руку. – Вот. Чарльз, прошу тебя, скажи что-нибудь. Что мы теперь будем делать?

– Прости меня, дитя мое. – Софи никогда прежде не видела, чтобы человек был настолько бледен. – Боюсь, нам ничего не сделать.

Вдруг Софи поняла, что больше этого не вынесет. Она бросилась в свою комнату, спотыкаясь о ступеньки. В глазах стояли слезы, и все вокруг расплывалось. Не думая, Софи схватила кочергу и ударила ею по футляру от виолончели. Тот с громким треском раскололся. Она ударила по кувшину с водой, стоявшему возле кровати, и осколки разлетелись по подушке и одеялу. Снизу донеслось восклицание, по лестнице застучали шаги. Софи топтала и пинала футляр. Во все стороны летели щепки крашеного дерева.

Если вы никогда не разбивали кочергой деревянный ящик – попробовать стоит. Через некоторое время Софи почувствовала, что снова может дышать.

– Я никуда не уйду, – шептала она при каждом ударе. – Никуда не уйду.

Хотя по лицу Софи по-прежнему текли сопли и слезы, теперь они ее не душили. Она вошла в ритм – удар, вдох, удар, вдох.

– Не уйду, – шептала она. – Нет. – Бах! – Нет. – Бах! – Нет.

Только через несколько минут она поняла, что Чарльз стоит на пороге.

– Ты жива, дорогая?

– Ой! Я просто…

– Что ж, весьма разумно. – Он осмотрел комнату, а потом взял Софи за руку и повел в ванную. – Без горячей воды здесь не обойтись.

Больше он ничего не сказал, поэтому Софи осталось лишь свернуться клубочком на груде полотенец, икая и шмыгая носом, пока Чарльз внизу ставил на плиту все имеющиеся у них кастрюли, чтобы нагреть воду, а потом поднялся и добавил в горячую ванну сушеную лимонную кожуру и мяту.

– Полчаса не вылезай. У меня дела.

Спокойно сидеть в ванне Софи не могла. Вместо этого она мерила комнату шагами и стучала по стене, пока снизу не раздался голос Чарльза.

– Залезай в ванну, Софи, и побрызгайся немного. Не поверишь, но брызги порой творят чудеса.

Софи забыла, что ванная находилась как раз над кухней. Вздохнув, она разделась и сердито стащила ботинки.

– Ну все! – крикнула она. – Я залезла.

Теперь надо было действительно залезть в ванну, иначе получилось бы, что она солгала. Горячая вода доходила ей до пупка, а лимонная кожура липла к ногам. Как только она полностью погрузилась в горячую воду, гнев как ветром сдуло. Софи обмякла и легла в ванну. Сердце ее тоже обмякло. Из головы вылетели все мысли.

Наконец выбравшись из ванны, она добрела лишь до коврика в своей спальне, как вдруг ее колени подогнулись и она упала, завернутая в полотенце. Она лежала там в полудреме и смотрела в пустоту.

Постепенно пустота сменилась чем-то. По стене запрыгал солнечный зайчик, и очень долго Софи смотрела на него невидящими глазами.

Она обернулась к груде деревянных щепок, в которую превратился ее футляр от виолончели, и попыталась определить, что отражает свет. Вдруг кровь прилила к ее щекам, и Софи вскочила на ноги.

Зеленая суконная подкладка не до конца оторвалась от длинной щепки крашеного дерева. Софи схватила щепку и посадила занозу в большой палец.

– Ай! Черт!

Под зеленым сукном к дереву была прибита медная табличка. Отражаясь от нее, лучик солнца танцевал в дальней части комнаты.

На табличке был адрес. Но не английский.

Чтобы его прочитать, Софи пришлось положить щепку на стол. Руки слишком дрожали, чтобы держать ее ровно.

Мастерская
струнных инструментов
Улица Шарлемань, 16
Маре
Париж
291054

* * *

Софи нашла Чарльза в кабинете. Он сидел у окна с газетой в руках, но казалось, что глаза его ничего не видят. Капли дождя падали на первую страницу, отчего шрифт расплывался, но Чарльз даже не пытался заслониться от сырости.

Когда Софи подбежала к нему, он даже не оглянулся. Лишь моргнул, но в его темных глазах ничего не промелькнуло. Испугавшись, Софи залезла на подлокотник его кресла и потянула Чарльза за рукав. Потом она подумала, что готова хоть брови ему пожевать, лишь бы только привлечь его внимание.

– Смотри! Чарльз, смотри!

Он медленно поднял глаза. Едва заметно улыбнулся.

– На что смотреть?

– На это!

Чарльз поискал очки, но так их и не обнаружил, а потому поднес табличку прямо к носу.

– Маре, Париж. Что это, Софи?

– Она была французской! Виолончель была французской!

– Где ты это нашла?

– Мы должны поехать во Францию! Прямо сейчас! – Софи задыхалась от волнения. – Сегодня!

– Присядь, Софи, и объясни все толком.

Софи села прямо Чарльзу на ноги, чтобы он не мог пошевелиться. Во рту у нее пересохло, и ей пришлось немного пожевать язык, пока не выделилось достаточно слюны, чтобы говорить. Затем Софи все объяснила, стараясь сохранять спокойствие.

Чарльзу и секунды не понадобилось, чтобы понять, о чем она говорит. Он вскочил на ноги, и Софи отлетела на коврик перед камином.

– Боже мой! Поющие саламандры! Софи! Ты умница! Почему же мне и в голову не пришло, что она может быть французской? Хлебну-ка я виски. Господи Иисусе…

Софи перекатилась под стол.

– Может, она живет в Париже?

– И правда! Это возможно, Софи. Не говорю, что это вероятно, дорогая, ведь ты понимаешь, что футляр может быть не ее, но это все же возможно. Ну конечно же! Франция! Боже мой!

– А возможное нельзя обходить вниманием!

– Именно! Дорогая моя, какое открытие ты сделала! – Он взглянул на письмо, которое по-прежнему лежало на столе. – Мы должны во что бы то ни стало отсюда выбраться.

– И поехать в Париж? – Софи скрестила все пальцы на руках и ногах.

– Конечно. Куда же еще? В Париж, Софи! Торопись! Пора собираться! Возьми свои лучшие брюки и самые белые носки!

Казалось, протрубили в горн. Софи вскочила на ноги. Потом сказала:

– Пожалуй, у меня нет ни одних достаточно белых.

– Тогда купим новые по приезде!

– Парижские брюки! Вот здорово! – Софи хохотала, но письмо от Мартина Элиота по-прежнему лежало на столе и как будто наблюдало за ней. – Они придут за нами?

– Возможно. Да. Весьма вероятно. Поэтому мы уезжаем завтра.

– Что? Правда?

– Да.

– Правда-правда?

– Я бы не стал шутить такими вещами. – Чарльз раскрыл газету на странице с новостями о торговле, прогнозом погоды и расписанием отплытия кораблей. – А если они решат отправиться в погоню за нами – или, что более вероятно, предупредят французскую полицию, – у нас в запасе будет хотя бы два-три дня.

– Дня? – Софи надеялась на несколько недель. Конечно же, речь шла о неделях.

– Да, дня. Нам надо быть настороже, Софи, но у нас есть фора. – Он поставил крестик возле колонки с расписанием кораблей и приливов и закрыл газету. Его глаза горели от восторга, и от этого Софи стало тепло на душе. – Организации, Софи, гораздо глупее людей. Особенно когда речь идет о тебе. Не забывай об этом.

6

Путешествие было не из легких. Путешествовать вообще нелегко, думала Софи, но когда планируешь незаконно бежать из страны при свете дня, все становится еще тяжелее.

– Поедем налегке, – сказал Чарльз. – На всякий случай сделаем вид, что идем на прием к дантисту.

– К дантисту? Мы в жизни не были у дантиста!

– Тогда на концерт. Берем одну сумку, и ничего больше.

В итоге Софи взяла одну виолончель. Как можно туже скатав свои джемперы и брюки, она рассовала их по углам футляра для виолончели. Когда она закончила, осталось место только для одной вещи. Что взять – альбом или платье на всякий случай? «Платье – это маскировка, – сказала она сама себе. – Как знать, вдруг понадобится скрыться?» Скрепя сердце она сунула на свободное место платье и захлопнула футляр.

Чарльз взял с собой только портфель. Судя по тому, как он заносил его в такси, портфель был тяжелый. Когда они отъезжали, Софи показалось, что в соседнем доме колыхнулась занавеска и какая-то фигура скрылась из виду. Вздохнув, Софи стала смотреть вперед. Пока повозка грохотала по улице, она скрестила пальцы и села на них на удачу.

Когда Софи внесла виолончель на вокзал, там клубился дым и что-то кричали друг другу люди.

– О, – пробормотала Софи. – О нет.

Она сказала это очень тихо. В толпе ей было не по себе. Слишком уж все это напоминало тонущий корабль.

– Помогите.

Ей ужасно хотелось вскарабкаться по стене и спрятаться за станционными часами.

Но Чарльз хранил спокойствие. Его глаза так и сверкали.

– Боже, ну и чудо! Только вдохни этот запах! Машинное масло, Софи!

Тут он заметил напряженное лицо Софи и прижатые к телу локти.

– Все в порядке, дитя мое?

– Конечно! Вроде бы. Почти. – Софи поморщилась, когда мимо пробежала стайка мальчишек, так и норовящих ударить друг друга. – Вообще-то, нет.

– Знаешь, мне кажется, на вокзале лучше всего купить любимого лакомства, найти себе место в уголке и разглядывать потолок.

– Разглядывать потолок? Зачем?

– На вокзалах обычно потрясающе красивые потолки.

Софи запрокинула голову, и с нее слетела шляпа. Чарльз был прав. Потолок напоминал мозаику из стекла и блестящего железа. Он был похож на сотню роялей разом.

Чарльз пошарил в карманах. Среди обрывков бечевки, клочков бумаги и карамелек он нащупал несколько монеток.

– Вот тебе шестипенсовик. Погоди-ка… Вот тебе целый шиллинг. Купи себе чаю. Только попроси, чтобы он был обжигающе горяч, иначе пить его будет невозможно.

– Хорошо. Спасибо, конечно, но постой, Чарльз! Куда ты?

– Я найду проводника и куплю билеты.

– Что, если я тебя потеряю?

– Тогда я найду тебя снова.

– Но что, если ты не сможешь меня найти? – Софи схватила его за пальто. – Чарльз, постой, не уходи!

Она терпеть не могла такие моменты, но от волнения у нее внутри все скрутило.

– Софи, у тебя волосы цвета молнии! – улыбнулся Чарльз, и эта его улыбка была особенно доброй. – Тебя в толпе не упустишь.

У палатки с едой Софи помедлила, не в силах сделать выбор между огромной булкой-улиткой и круглым печеньем с джемом в серединке, которое, если верить мисс Элиот, любили все нормальные дети. Софи такого печенья никогда не пробовала, но красный джем сверкал совсем как рубины.

За прилавком стояла приветливая женщина. У нее были красные от сыпи щеки и добрые глаза.

– Что возьмешь, дорогая? Улитку? Эклер? Клубничное печенье?

Представив, что сказала бы мисс Элиот, Софи набралась смелости.

– Печенье, пожалуйста. Шесть штук.

– Держи, дорогая. Но разом все не ешь, а то придется тебе бежать в уборную прямо на станции.

Софи серьезно кивнула. Откусив кусочек, она почувствовала, как у нее чудесным образом склеились зубы. Никакой клубникой от печенья и не пахло, но на вкус оно было – само приключение.

– Куда путь держишь, дорогая? – спросила женщина, копаясь в кармане фартука в поисках сдачи.

– В Париж, – с набитым ртом пробормотала Софи и взглянула на часы. – Еще полчаса, а ждать совсем неохота!

– На охоту, говоришь? Будет здорово.

Теперь зубы Софи оказались склеены крепко-накрепко. Она лишь глуповато улыбнулась и кивнула. Отчасти это было правдой. Она собиралась охотиться на маму.

– Удачи тебе, дорогая, – сказала женщина, а затем завернула булку-улитку в газету и протянула ее Софи. – Вот тебе на счастье. Когда сыт, удачу поймать несложно.

* * *

Поезд был вдвое больше, чем ожидала Софи, и он был зеленым – таким зеленым, какими обычно бывают изумруды да драконы, и это показалось Софи добрым знаком.

– Найди шестой вагон, Софи, – велел Чарльз. – Ты поедешь в купе А. Мне сказали, что обычно оно зарезервировано для детей герцога Кентского, но этим летом они охотятся в Шотландии, так что все купе в твоем распоряжении.

Направляясь к паровозу, они прошли мимо проводников с прямыми спинами и накрахмаленными воротничками. Через весь поезд тянулся узкий коридор со сдвижными дверями, ведущими в купе. Софи старалась никому не попадаться под ноги и не казаться слишком взволнованной или слишком похожей на беглянку. Все это было непросто.

– Вот! – Чарльз внес ее виолончель в купе и повернулся. Он так и сиял. – Других билетов не было, Софи. Надеюсь, тебе не будет здесь неуютно.

Софи заглянула ему через плечо и округлила глаза.

– Неуютно? Да здесь ведь как в сказке! – Люди в коридоре напирали, но Софи не обращала на них внимания. – Столько… позолоты. Настоящий дворец!

Чарльз рассмеялся, втянул ее внутрь и закрыл дверь купе, отгородив их от остального поезда.

– Очень маленький дворец. Походный, пожалуй.

В купе было красиво. Все было сделано для детей, по-волшебному изящно и аккуратно. Софи пыталась показать, что ей не в диковинку такие вещи, особенно пока на них смотрел проводник, но это было невозможно, ведь она в жизни не видела ничего такого чистого, блестящего и золоченого. Круглые подушки были пухлыми, как брюшко гуся. На стене висело зеркало в золоченой раме, причем рама была едва ли не шире самого зеркала. Софи постучала по ней. Она казалась цельной.

– Взгляни еще на свой ночной горшок, – сказал Чарльз. – Он тоже заслуживает внимания.

Софи присела и заглянула под кровать. Там, надежно пристегнутый к стене, стоял золоченый горшок, вдоль бортика которого алели нарисованные гвоздики.

– Видишь? – спросил Чарльз. – Даже ночью по нужде ты сходишь с шиком.

– А где ты будешь спать? Тоже здесь?

В купе было две койки, но обе детские. Чарльз бы попросту не влез ни на одну из них.

– Я поеду с гробовщиком из Люксембурга. Судьба моя печальна, но от такого не умирают. К тому же могло быть и хуже. Он мог бы быть бельгийцем. – Чарльз улыбнулся Софи. – Больше не было ни одного билета на три недели вперед. Я решил, что лучше так, чем сидеть как на иголках в ожидании.

– Да! – Ждать было бы невыносимо, подумала Софи. Она бы просто умерла от нетерпения. – Да, спасибо!

– Теперь все в порядке? – спросил Чарльз. Платка у него не было, поэтому он высморкался в чистый носок. Софи показалось, что так прозвучали фанфары надежды. – У тебя есть все необходимое?

– Пожалуй, да. Хотя, вообще-то… – У нее в животе заурчало. – Есть у нас хоть что-нибудь съестное?

– Конечно! Как я мог забыть? В любом путешествии важнее всего еда. В поезде есть вагон-ресторан, но он откроется лишь через несколько часов, поэтому я кое-что с собой прихватил.

Чарльз подошел к прикрепленному к стене деревянному столику и принялся освобождать карманы. Первым делом он вытащил шесть яблок, затем сосиски в тесте, которые своими крошками засыпали ему все пальто, и толстый кусок желтого сыра. Из кармашка для часов он вынул пакетик с солью. Наконец, как фокусник, он вытащил из-под шляпы половину жареной курицы, завернутую в промасленную бумагу.

– Как здорово! Как чудесно!

Софи выложила на стол свое печенье, но булку оставила на потом. Все продукты она сложила в стопку.

– Вот! – воскликнула она, когда стопка дошла ей до кончика носа. – Лучше и быть не может.

– Теперь у нас есть все, что надо?

– Угу.

Софи откусила кусок сыра. На вкус он был чудесным, соленым и сливочным, причем одновременно. Состав содрогнулся и поехал вперед. У Софи были Чарльз, жареная курица и приключение.

– Все-все, – с набитым ртом сказала она.

* * *

В Дувре они пересели с поезда на корабль. Погода была переменчива. Перед ними волновалось море – серое, разнузданное. Софи старалась не смотреть на волны. Она старалась не вспоминать о мертвых женщинах.

– Все в порядке? – спросил Чарльз.

Софи кивнула, не в силах вымолвить ни слова.

1 Главная торговая улица Лондона. – Здесь и далее примеч. ред.

Продолжить чтение