Читать онлайн Война красного знамени бесплатно

Дневник I

"Со дня Великого Разлома прошла уже тысяча лет. Приближение этой зловещей даты вызывает трепет у всех жителей нашего континента: от южных своенравных эльфов Масдары до северян Ковдора, от стольного града Мирова до мрачных земель Дикого Востока. Говорят, даже среди жестоких и воинственных альвов, ходят пророчества о скором возвращении ранее погибших богов и начале грядущей разрушительной войны всех против всех, когда небеса воспылают огнём и даже стихии природы будут бороться друг с другом. Эти слухи перетекают даже в умы добропорядочного люда, помутняя их рассудок. Нынче даже обычный гром и грозу испуганные люди принимают за начало конца мира. В облаках они видят чудовищные образы огромных ужасных богов, несущих смерть всему живому в жажде отомстить за переход народа в Истинную веру Всесоздателя Триединого. Иные, отличающиеся особым рвением, совершают один из самых тягчайших грехов: убивают самих себя, страшась грядущей даты. Именно поэтому мы, слуги нашего отца-создателя Триединого, созданные по образу и подобию его должны сейчас трудиться с большим рвением, проповедуя наше истинное слово и успокаивая умы заблудших…»

Несколько капель чернил некрасивыми кляксами размазались на пергаменте. По всей видимости, автор дневника задумался на этом моменте.

«Недавно судили ведьму за связь с темными силами. Лик этой девушки до сих пор стоит у меня перед глазами. Её предали огню, я должен был забыть её, но не могу до сих пор… Уже давно в наших землях не видели колдунов. Но коли есть она, значит есть и другие… Она чувствовала мою силу также как и я её. Холодная. Могильная. Не такая, как у меня… Но что то рвало меня к ней. Я желал… заполучить её, эту силу… Странное, грешное желание… Могла ли она попытаться меня очаровать, дабы сбить с пути истины? Могла… Однако… клянусь до сих пор меня терзает любопытство. Она словно рвалась мне что-то сказать. Но что? Этого я не узнаю никогда. Они убили её.»

Пара клякс вновь упала на пергамент. Нельзя было сказать, что хозяин записей был неаккуратен. Почерк ровный, красивый. Но видимо эти тексты были значимы для кого-то кроме него. Можно позволить себе расслабиться.

«Не редко наши чувства бывают ложными. Несмотря на то, что мы давно избавились от гнёта старых богов, до сих пор некоторые злые духи, скрываются в тенях, чтобы совратить наши души и заставить сойти с истинного пути. Однако как отличить истину ото лжи? Чем было то странное чувство? Триединый наделил меня даром чудотворца, но я до сих пор не могу считать себя достойным… Как не сбиться иной раз с пути? Как не спутать навь со знаками всевышнего? Тревожно…»

Кляксы испачкали пергамент после этого слов ещё раз, мешая прочитать, то что было под ними.

Андрей I

Конец месяца серпеня, как и весь прошедший год, был теплым и солнечным. Недавно побеленные стены лубянского монастыря святого Михаила, казалось, светились под лучами хорса. Нежный утренний ветерок трепетал деревья, гнал опавшие ранние листья вдоль каменных пустующих дорожек. Пусто во дворе, в каменных коридорах, в комнатах служек. Но монастырь не был заброшен. Утренняя служба стала причиной опустения дворов и коридоров.

Сплетенные вместе страницы пергамента в мягкой кожаной обложке лежали на очень древнем, но крепком столе. Спешно откинутое перо немного испачкало дубовую поверхность, чернила не закрыты – хозяин рукописи уходил куда-то в спешке.

Это была маленькая комната в мужском монастыре, куда юный благородный отрок был сослан братом своего отца. В десять лет ему пришлось смириться с тем, что впредь он не увидит он княжьих палат и шёлковых одеяний. Не испробует он изысканную пищу, не обучится воинскому искусству. Он не унаследует той части земель, что должна была принадлежать ему по праву. Служение Триединому – вот теперь его судьба. Со временем в учении, что давала ему церковь, он нашёл отдушину. В нём начал пробуждаться талант истинного священника: через ежедневные молитвы, переписывание книг, он начал познавать дар Триединого. Чудотворство проявилось в нём неожиданно. Он откуда-то знал, что нужно делать, будто бы занимался этим всю жизнь. Он приложил ладони к сломанной ноге кобылы, а в следующее мгновение обнаружил, что она смогла встать. Окружающие изумлённо глядели на него и рассказывали про то, как изменились его глаза, говорили, что они стали светлее. Говорили о том, что лицо его становилось подобным серафимскому благому лику. Рассказывали, будто видели некий едва уловимый свет вокруг его ладоней. Так была спасена лошадь, что везла их в монастырь из соседней деревни.

Помнил ли он то, что ему рассказали те, кто был рядом с ним? Нет. Он помнил другое. Нечто, что трудно было объяснить словами. Шёпот тысячи голосов, который он не слышал, а ощущал своим нутром. Видел нечто, что можно было бы назвать мерцающими огоньками в глубокой непроглядной тьме. Помнил своё странное тело, которое не чувствовал.

Андрей обучался в монастыре седьмой год. Дар чудотворства был редкостью среди господних слуг. Ещё реже его получали в столь юном возрасте. Освоить этот дар могли далеко не все. Ты обязан быть образованным, много читать, усердно молиться и самое главное: созидать. Стремиться познать сущность Триединого, открыв для него свой разум. Отринуть мирские блага было непросто многим господним слугам.

Андрей читал в воспоминаниях о том, что истинные святые, возведенные в пример торжества разума, были не от мира сего. Их речи сложно было понять обычному человеку, но они глаголили устами Всевышнего. Андрей видел юродивых – редких людей, наделенных Его даром, но не служивших в церкви. Они пугали его своим безумием, и где-то в глубине души он не желал им уподобляться.

Теперь батюшки чаще обращали на него внимание. Казалось, что к нему стали относиться более требовательно, а настоятель стал смотреть на него хитро, словно у него на Андрея был какой-то план. Теперь Андрею не оставалось ни единой возможности отдохнуть. Помимо службы он должен был проповедовать и лечить души деревенских. Нести им Свет, являя чудеса. Иногда ему казалось, что он был подобен скомороху. Настоятелю нужны были деньги, это он понимал.

Теперь, читая книги, воспринимая опыт предыдущих святых, вникая в их трактаты он научился исцелять глаголом и душу, и тело. Научился видеть следы нави, скоро научится её изгонять. Но главная его цель была только одна – научиться слышать Триединого и не лишиться рассудка, дабы верно донести его волю для остальных. И это давно бы у него получилось, если бы не житейская рутина.

С момента пробуждения его сил, все больше прихожан посещали их церковь, а в монастырь со всех соседних княжеств стекались паломники. Иной раз им было достаточно взглянуть на Андрея, чтобы припасть на колено. Но Дар был не безграничен, он отнимал у Андрея много сил и вскоре его лик был наделён типичными признаками чудотворца: тёмными мешками под глазами, худощавостью, припущенными уставшими веками. Говорили только, что взгляд его был иным, чем у других чудотворцев из юродивых. Его глаза отягощались тяжелыми думами. Мрачный взгляд, совсем не безумно светлый и благостный.

Во дворе монастыря звонили колокола, оповещая о начале службы. К куполам слетались алконосты – дивные птицы, слуги Триединого с женскими лицами и птичьими телами. Андрей уже давно к ним привык, но простой люд они пугали. Он часто слышал от прихожан, что душа их словно наружу выворачивается, когда те поворачивают к ним свой лик. «Это все греховные мысли изгоняются, вселенные в вас злыми духами» – отвечал наставник Андрея, слепой и сухой Константин Иванович.

До начала утренней службы Андрей, одолеваемый бессонницей, занимался тем, что позволил себе отвлечься от дум о Триедином, и записывал свои мысли. Он увлекся настолько, что позабыл взглянуть на песочные часы, которые уже давно утекли вниз.

Входящую толпу послушников он завидел ещё издалека и надеялся проскользнуть незамеченным для настоятеля, чтобы не испытывать муки телесного наказания. Его чаяния, кажется, были услышаны Святой Софией. Он быстро взбежал, придерживая темную рясу, по лестнице на полати. На софийский манер их называли хорами. Андрей увидел, как собратья косо на него посмотрели и начали перешептываться.

Он встал в стороне от юношей, не желая стеснять их своим обществом. На кафедрах уже были раскрыты молитвенники на нужной странице. Андрею они были не нужны, все молитвенные песни он уже давно выучил наизусть. Взгляд его скользнул вниз в сторону притвора.

Священнослужители высшего сана облаченные в черные рясы, поверх которых одеты золотистые фелони, величаво вошли в зал. Начали стекаться прихожане: деревенские мужчины, снимающие шапки и женщины в платках. Тихий гул разговоров эхом отражали стены, расписанные дивными сюжетами. Андрей каждый раз замечал восторженные взгляды прихожан. Говорят, глаза являются проводником в душу человека, и красивое внешнее и внутреннее убранство храма помогает истинной вере пробиться через омут невежества в сердца людей, большая часть которых едва умела различать буквы.

Постепенно голоса стихли, пока в стенах храма не воцарилась тишина. Начиналась воскресная литургия. На хоры поднялся батюшка Михаил, который обладал красивым низким голосом. Андрей вместе с остальными юношами приосанились. Все понимали, что сейчас им нужно будет петь. Михаил начал распевать молитву, жестикулируя руками, управляя хором словно инструментом.

– Славе Триединый, славе Триединый, славе Триединый.

– Славе, – вторил ему хор.

Ровное пение десятка голосов, слившись воедино, отражались в стенах крестово-купольного храма и наполняли воздух жизненной силой. Благодаря тишине можно было услышать тонкие переливы нот. Тексты молитвенных песен всегда пропевались, и все живые существа находящиеся в храме чувствовали воодушевление. Здесь всегда проходили душевные хвори. За этим люди и тянулись к храму.

После пения настоятель Алексий начал читать утреннюю проповедь.

– Во имя первого, второго и третьего начала единого я обращаюсь сегодня к вам. Знает ли кто из вас истинную сущность людской греховности? Что есть грех человеческий?

Батюшка обратился к прихожанам, люди начали переглядываться друг с другом опасливо.

– Иной раз люди путают грех и худой поступок. – продолжал он басовым голосом. – Человек, которому сосед задолжал три медяка и отказывается отдавать, будет считать соседа греховным! Однако как же великое прощение? Как же щедрость, что проповедует наша церковь? Стало быть, этот человек греховен в своей жадности? А если взять того же соседа? Кто он? Он не выполняет свои обещания, стало быть он лжец? Обманщик? Тоже грех. Так как же нам их судить?

Андрей находил речи настоятеля Алексия очень простыми и даже приземленными. Ему зачастую скучно слушать такие проповеди сплошь наполненные какими-то бытовыми ситуациями. Скорее всего в деревне неподалёку произошла драка и староста попросил провести настоятеля беседу с жителями.

Андрей тяжко вздохнул. Не редко он искажал в угоду простоте глубинный смысл священного писания. Вот сейчас он заговорил о такой проблеме, как человеческая греховность. Очень сложная тема, которая связана с силами, что людям не подвластны. С отравляющими душу заболеваниями, которые скатывают человека на уровень животных, лишая его истинно человеческой черты – разума. Болезни эти отделяют разум от тела и души и уничтожают его. Такой человек становится пустой оболочкой, которая отравляет окружающих. Андрей это понимает отнюдь не понаслышке. Иной раз он видит помутнения и внутри себя и старается всеми силами лечить их молитвами и самобичеванием. А здешние прихожане даже молитв не знают, предпочитая лишь ходить на исповедь, надеясь на отпущение грехов со стороны батюшек. И вот сейчас затаив дыхание, чуть ли не заглядывая в рот настоятелю они слушают его, даже смея дискутировать. Вот совсем недавно все преисполнялись благодатью молитвы Триединому, а теперь ведут праздные обыденные разговоры… Отвратительно.

Вздохнув, Андрей поднял свой взор на подкупольные храмовые изображения. Их создавал великий художник Илларион Родненский, чья святость проявлялась ещё в детском возрасте. Говорят этот вековой храм он начал расписывать в семнадцать лет. Андрею сейчас было столько же. Прямо под куполом, своим неморгающим взором на него смотрел лик Триединого, изображенного по Софийской иконографии как человеческая голова с тремя лицами и большими светящимися глазами без зрачков. Андрей с детства заглядывался в эти глаза. Они меняли свой цвет в течении дня, но вечером смотрели абсолютно человеческими глазами. Он сих пор не мог разгадать как именно художник подчинил себе лучи небесного светила, который недалёкие именуют Хорсом. Каждый раз он терзался в догадках, когда заходил сюда. Возможно, тоже магия?

– Вновь на Трёхликого созерцает, – донёсся пренебрежительный шёпот братьев, возвращая Андрея с небес на землю.

– И ведь надо иметь столько наглости…

Наглости? Почему наглости? Андрей часто замечал, что он один из немногих послушников может долго смотреть в глаза и алконостам или глядеть на лики святых, когда остальные, испытывая трепет, не выдерживали взгляда с иконы или фрески и смиренно отводили глаза. В какой-то момент послушники начали избегать по неведомым причинам зрительного контакта с ним. И теперь перешептываются, говоря о его "наглости", словно они что-то могут понимать о том, что угодно Всевышнему. Грозный взгляд отца Михаила в миг их приструнил.

Настоятель тем временем уже заканчивал проповедь:

– Всё земное очень хрупко. Любая жизнь может разрушится в один лишь миг! Мор, отзвуки которого мы до сих пор слышим и плоды которого пожинаем. Такие тяжелые бедствия попускаются за грехи. И лечение болезни – не хождение к знахарям, а покаяние. И лечит нас благость Триединого. Лечит нас через покаяние… Пусть покается задолжавший и обманувший, покается скупой и горделивый. Покайтесь в грехах своих ради своего душевного здоровья и здоровья близких! Троица единая славься во веки! Помилуй грешных и не пошли нам кары за прегрешения!

– Славе! – вразнобой раздались голоса крестьян и деревенских ремесленников. Синхронно все находящиеся в храме совершили знаменье: от сердца – символа души, к животу – символа тела, и ко лбу – символу разума.

Литургия закончилась, горожане поклонились, встав на колени перед святынями: софийской иконы двух названных сестёр: Марии и Софии.

***

Андрей вышел из церкви вместе с другими послушниками. Он остановился взглянув на светило, к которому подплывать большое облако в форме головы дракона. Андрей нахмурился.

– Я против этого, ему еще стоит учиться, такие как он должны служить Триединому, а не церкви, – услышал Андрей ворчание своего наставника вдалеке. – Вы хоть понимаете что отвлечение мирскими заботами может навсегда лишить его дара? Его дар даже не раскрылся в полную силу!

– Наша церковь служит Триединому не меньше, чем ваш послушник, отец Константин. – отвечал настоятель Алексий, сверкая жемчугом на фелони. – В Миров стечётся народ всего царства, чтобы узреть венчание царя. Кто как не чудотворец сможет благословить его на правление? Это прямая благость Триединого! Это наш долг отправить вашего ученика на венчание.

– Всё к царской казне подмазаться хотите… – буркнул в ответ старик. Он уже достиг того возраста, когда мог себе позволить остроты даже в отношении епископа… но не понимал, что подобными остротами он принижает сам себя в глазах окружающих.

В этот момент Андрей встретился взглядом с настоятелем Алексием.

– Вот же он! Андрей, подойди сюда.

– Ваше преосвященство, – поприветствовал Андрей епископа с поклоном.

– Тебе выпала большая честь быть представителем нашего монастыря на венчании царя Мирского царства и явить свой Дар всему Мирскому царству.

Андрей должен был радоваться. Иные послушники и правда были бы рады вырваться за пределы этих стен, тем более в Миров. В народе этот город называли второй Софией. Но радости он не ощутил, только внезапно помрачение в душе.

– Как… Вам будет угодно, Владыка, – с легким поклоном ответил он.

– Не переживай, – настоятель дружелюбно положил ему на плечо пухлую руку, в молодости видевшую тяжелый труд. – Ты будешь не один, помимо меня и других хорошо знакомых тебе сановников. И твой учитель, коли тот согласится, – со значением Алексий взглянул на старика.

– Благодарю, батюшка.

– И все же… – попытался возразить старик.

– Это не обсуждается, – убирая руку с плеча ответил Алексий. – Вам следует начать собираться в дорогу уже сейчас, – и с этими словами он оставил их наедине друг с другом.

– Все ему мало церковных владений… – выдохнув проворчал слепой Константин.

Сгорбленный, старый, с белыми выцветшими глазами. Андрей знал, что в молодости он тоже был одарен Триединым, но потерял свой дар, узнав о смерти родной семьи. Чудотворцам необходимо разорвать все мирские связи, чтобы те не мешали их основной цели – служению богу и стремлению услышать глас Всевышнего.

– Пути Господа неисповедимы, – ответил он.

– Там будет твой брат и дядя, Андрей.

– Брат? Дядя? – повернувшись к наставнику спросил Андрей без эмоций, – у меня нет семьи уже семь лет.

Андрей почувствовал внутри себя немой укор совести. Нет. Он не забыл о них.

– Может, ты и можешь обмануть мои слепые глаза, но мои уши ты не обманешь. Я знаю, что ты их не забыл, и я слышу ту злобу, что до сих пор теплиться внутри тебя.

– Мне следует… – хотел было предложить Андрей обряд усмирения тела, но наставник закончил предложение за него, предложив вещь куда более страшную чем телесное наказание.

– Тебе следует исповедаться под Оком Триединого.

Андрей дёрнулся, отшатнувшись от наставника словно ошпаренный и глядя на него широко раскрытыми полными страха глазами.

– Ритуал очистит твой разум, Андрей, от всех худых дум – заглядывая белыми катарактами глазами в его душу проговаривал Константин. – Усмирит твой пыл и чувства, поселит в тебе благость и смирение.

– Но… батюшка…

– Таков путь избранника Триединого, Андрей. – отрезал он все возражения так, что Андрей потерял всякое желание ему возражать.

Сергий I

Глухие удары деревянных мечей эхом отдавались во внутреннем дворе теремного дворца. Множество цветов, деревьев, посаженных здесь, радовали глаз своей яркой окраской. Вместе с тем они скрывали взгляды назойливых слуг и охраны, создавая иллюзию свободы, ощущение единения с самим собой или близким другом.

Проницательные черные глаза Ивана внимательно наблюдали за ним. Молодой царь не пропускал ни одного удара, но и Сергий не был промах, ему всегда удавалось сохранять спокойствие. И все же были у Сергия слабые места: в бою на мечах он редко использовал хитрости. Старался биться честно. Иван научил его обманывать, но у него это выходило довольно неловко.

Столкнувшись друг с другом, они вновь отпрянули. Начали ходить по кругу переступая.

– Неужели ты начал мне поддаваться, Сергий? – заиграла на губах Ивана ехидная улыбка.

Сергия давно не было при дворе царя и эта знакомая усмешка друга теплотой отозвалась в его сердце.

– Не поддаюсь я, уж больно юркий ты.

– А может следовало бы? Все же я без двух дней царь… а царская обида может стоит жизни… – злорадствовал Иван.

Он не боялся угроз Ивана, пусть и знал что иной раз его шутки шутками не являются. Под ними Иван маскировал намерения, но Сергий научился видеть, когда царь не шутит. Однажды он стеганул плетью по лицу Карагачского княжича за дерзость. Народ южный с норовом. Чуть дракой дело не окончилось, если бы не остановили юнцов царёвы воители. Шрам на лице сейчас должно быть зажил, но уезжал Нубар с ним и клялся, что в следующем бою победит Ивана. Отец княжича лишь смеялся, вспоминая свои юные годы. Зла на царя не держал, хотя иные при желании могли обозлиться и затеять месть. Уже год миновал с той поры. Быть может, эти горные альвийцы уже позабыли этот случай.

– Ты знаешь меня хорошо, царевич. Я всегда бьюсь в полную силу.

С этими словами Сергий ринулся вперед, нанося серию рубящих ударов по Ивану. Улыбка мгновенно спала с лица царевича. В какой-то момент острие меча просвистело перед его лицом на расстоянии мизинца. Удивленные взгляды юношей встретились друг с другом на мгновение. Отбиваясь от ударов, Иван резко перешел в наступление и ударил Сергия по гарде, заставляя выронить меч из рук. Следующим движением он направил острие на шею. Сергий поднял ладони на уровне лица. Иван самодовольно ухмыльнулся.

– За время отъезда ты потерял былой норов. Не уж то пропускал тренировки? – опуская меч спросил Иван.

– Противников, что силой сравнятся с тобой, не было… – объяснился Сергий.

– Даже не смей заискивать передо мной.

Сергий усмехнулся и стыдливо отвел взгляд. Он и не заискивал. Он никогда не заискивал перед царевичем и считал правдой все сказанные им слова. Даже неловко стало. Неужели его слова звучат неискренне?

– Ты же знаешь меня. Лесть отнюдь не моё оружие.

Иван закатил глаза и бесцеремонно кинул оружие в кусты с розами, потеряв всякий интерес к занятию и принялся слоняться по внутреннему двору теремного дворца. Сергий знал эту скучающую походку ещё с детства. Он медленно поднял свой меч с земли и положил его в корзину с тренировочным оружием.

– Ты словно не с той ноги встал, – сказал он Ивану, когда тот начал пинать какой то камень.

– Не то что бы. С чего ты решил?

– Да вид у тебя угрюмый с самого утра. Я уж было подумал, что ты рад моему приезду.

– Рад… Да только все равно тошно мне, – подобрал он, наконец, камень с земли, который пинал всё это время.

Сергий внимательно посмотрел на Ивана. Только сейчас он заметил эти нервные движения руками, чуть ссутулившиеся плечи, понуро опущенную голову. Серебристые волосы свисали, закрывая лицо. Заметил он это, лишь потому, что Иван, наконец, решил это показать.

Отец говорил Сергию, что дар “видеть людей насквозь” достался ему от него. Сергий читал людей как открытую книгу. Он мог угадать мысли и мотивы практически всех. Кроме Ивана. Тот с детства был сложным. Умело скрывал свои эмоции, хитро обманывал. С иными отроками Сергию было до боли скучно, но с Иваном – никогда. И даже с их взрослением это не изменилось, его лучший друг стал ещё сложнее с годами. Это не мудрено, если знать кто его окружает.

Он услышал шорох. Серый незаметный слуга, скрытый за кустами и деревьями, осторожно поднял меч, который Иван небрежно кинул в сторону минутой ранее. Сергий уже отвык от того, что стены теремного дворца могут “слушать” разговоры и следить за тобой.

– Ты здесь заперт подобно птице в золотой клетке.

Иван посмотрел на него усмехнувшись.

– Мысли читаешь, Сергий.

Они, поняв друг друга, вышли со двора внутрь дворца.

Теремной дворец в Мирове был самым большим из ныне существующих. Он более чем соответствовал городу Мирову, что являлся вторым по величию после Софии. Теремной дворец был начат ивановым прадедом и закончен ивановым отцом. Каждый этаж назначался для определенных нужд.

Первый для слуг. Там располагались кухни, мыльни, комнаты холопов: они выходили в сторону конюшен и сараев. Второй этаж для господних людей, там же была пиршественная и престольная палата и парадный вход резными оградами и украшенной росписями лестницей вёл именно туда. Третий этаж отведен для покоев гостей и придворных и разделен на множество крыльев. Четвертый отводился семье царя и его родне.

Снаружи было множество площадок, выходящие в разные части кремля. С них можно было спуститься или подняться на гульбище соседнего этажа. Некоторые выходили к соборной площади, стенам кремля, оружейным палатам. Знал Сергий также и то, что некоторые этажи уходили под землю. Там хранился лёд, еда, соленья.

Некоторые анфилады теремного дворца иной раз были столь продолжительными и просторными, что хотелось сесть на коня и разбежаться с копьём наперевес. На других этажах коридоры петляли, поднимались и опускались. Стражники в карауле, тут же выпрямлялись при виде Ивана, устремляя вперёд свои взоры. Царь их не замечал. Сергий приветственно кивал.

Сергий не уставал дивиться этому могучему сооружению, в котором путался до сих пор, пусть и пребывал здесь в качестве придворного с раннего детства. Но сейчас путь был знаком. Они с Иваном с детства часто проводили время на смотровой площадке. Там редко были люди, несмотря на замечательный вид. Ветер был настолько силён иной раз, что у бояр сносило дорогие соболиные шапки. Однако помимо этого ветер подхватывал с собой слова, не давая “любопытным стенам” их услышать.

Площадка была закрыта на замок, но у Ивана был ключ. Выкрал его однажды. Смены замков не помогали, остановить царя выйти на площадку никто не мог, но Сергий был уверен, что невидимые серые слуги доносят всё о перемещении царя тётке. Они вышли, и порыв ветра сразу же растрепал серебристые волосы Ивана. В лучах Хорса они, казалось, светились как нимбы Серафимов. Альвийская кровь рода Богомировых текла в его жилах, окрашивая волосы в серебристый цвет, даруя высокие скулы и темные глаза, но на альва он похож не был.

– Наконец то воздух… – Иван вдохнул свежесть широкой грудью и прошёл дальше освобождая место. Здесь было не сказать, что просторно.

Сергий последовал за царевичем.

– Давно тут небыл?

– Со вчерашнего. Стоит только времени свободному появится, я прихожу сюда, – Иван облокотился спиной на резную деревянную изгородь разворачиваясь лицом к Сергию. – Рассказывай давай, чем занимался.

– Да скука сплошная, – отмахнулся Сергий. – Ездил с отцом по посадникам и князьям твоих земель. На пир твой созывать. Отец несколько сделок от царского имени заключил, места на ярмарке некоторым застолбил. Ну и поручения твоей тётушки выполнял… Сам понимаешь.

– Понимаю. Поручения старой шалавы.

Сергий засмеялся. Иван часто придумывал довольно ёмкие обзывательства людям.

– Скоро тебя венчают, и ты избавишься от неё.

– Если бы. Её сынки мои окольничьи до сих пор. Она с Кошникичами за власть держится крепко…Всё под себя подмяли. Казну не так давно дала в распоряжение Валерию Магнетовичу.

Даже Сергий не поверил своим ушам.

– Ему?! Этому… этому… – он не мог подобрать слов.

– Этому-этому, – повторил Иван небрежно. – Тому, чье гузно уже в дверной проём не вмещается. Вон даже ремонт затеяли, чтобы ворота в кремле расширить, настолько уже жир глаза застилает, – усмехнулся Иван.

Сергий не смог улыбнуться шутке, всё же эта новость его существенно озадачила. Да и Иван не изливал жизнерадостность.

– А что стало с Матвеем Всеволодовичем? На нём же так много чего держалось. Такой человек надежный.

– Поспешно и неожиданно пожелал налаживать дела в Подоресье. Я сам на это добро дал ранее. Те земли проблемные, сам знаешь. Тамошний посадник умер не так давно от набега альвов. А тётка словно уже всё подготовила. И грамоту. Оставалось лишь мне её подписать. Да и Матвей этот. Забыл что ли как он сетовал на придворные интриги? Кто знает, быть может он только и рад теперь оборону от альвов нести. Да и рубежи те и впрямь в его твёрдом кулаке нуждаются.

Сергий нахмурился.

– Будь мой отец рядом…

– Вот потому она и отослала вас на пару месяцев, чтобы оставшееся здесь к рукам прибрать. Делать мне что-то нужно. Понимаешь? Я прям чувствую как она свила свою веревку и уже накинула её мне на шею… Стоило обрадоваться окончанию “временщичества”, так она перед этим сделала всё, чтобы опору из-под меня выбить.

– Неужели ты не смог ей помешать?

Иван взглянул на Сергия из-под густых бровей и многозначительно молчал.

Сергий понял, что и сам с трудом мог ответить на этот вопрос. Тетка временщиком сидела с трёхлетия Ивана. Выбрали её сначала как ту, из которой веревки вить можно. Да только столкнула и перессорила она всех бояр, а с некоторыми договорилась. А потом вдруг решила, что её сыновья будут смотреться на престоле лучше, чем Иван. А Иван то был тогда юнец совсем. Сергий и его отец были обязаны всем благодаря отцу Ивана. И с тёткой этой были не в ладах. Будучи ребенком и он, и Иван мало что смыслили. Только не так давно начали понимать, что неспроста Иван хворал иной раз в детстве. А ныне, когда Иван перешагнул шестнадцатый год, Мирослава Ивановна старается всеми силами закон поменять, чтобы власть делили несколько человек. Даже вон с Кошникичами из Ковдорского Вече снюхалась. И с тех пор они все стараются прежнюю “старую гвардию” из дворца то изжить.

– Ну, гляди скоро пир будет в честь венчания твоего. Небось там людей себе в поддержку и найдёшь. Ты напрасно кручинишься, полагая что тетка твоя всесильна. В народе о тебе молва добрая идёт. Ожидают они, что с воцарением ты Миров поднимешь. Много кто жизнь за с тебя готов отдать и многие таковые на пир пожалуют. Думаешь мы только поручения твоей тётушки исполняли? – усмехнулся Сергий.

От Сергия не скрылось то, как постепенно зажигался раннее смурной взгляд Ивана. Как расправлялось от былых худых мыслей его лицо, как он хорошел на глазах.

– Чего ты смотришь на меня словно не ожидал того? Стало быть тебя и прям как на цепи тут держат? Тетка небось внушила тебе что без нее ты править сам не можешь?

– Иди ты, дурень, – по дружески стукнул Иван Сергия кулаком в плечо. Сергий рассмеялся. – Никого меня на цепь не посадить.

– Полно полно.

Иван облокотился на ограду.

– Но… эти новости мне слышать и впрямь отрадно… – лик его засветился. – Знаешь Сергий, я давно думаю о том… чтобы продолжить дело отца и собрать подле меня одному лишь мне верных людей. И знаешь… не важно худородные они али нет. Коли талантом человек будет награждён воинским или же умом, я бы хотел видеть его подле себя. Чтобы у меня был верный круг воинов – он провел рукой, – опричь всех предателей и лизоблюдов, что крутятся вокруг тетки и ее прихвостней.

Иван вновь проницательно посмотрел на него. В черных как смоль глаза ярко отражался свет Хорса, но они сами проваливались густой тьмой настолько сильно, что не видать было зрачков.

– И теперь мысль эта не кажется мне неисполнимой. Согласись, что это даже справедливее. Ценить люд по выслуге, а не по крови.

– Отец твой был того же мнения, – усмехнулся Сергий. – Иначе не стоял бы я подле тебя сейчас.

– Будешь командиром моего личного войска? Моей правой дланью? – Иван положил крепкую ладонь на плечо, уверенно глядя на Сергия.

– А как иначе? – зажегся Сергий. – Ты же как брат мне!

Они обнялись, побратавшись. Иван чуть пихнул Сергия плечом, получив ответ. Борьба бы эта, сопровождаемая смехом, продолжалась еще долго, да вот с купола церкви взмыли алконосты – дивные птицы Триединого с красивейшими женскими ликами вместо птичьих голов. Сергий устремил на них завороженный взгляд, замерев, и даже не заметил как Иван вдруг отстранился.

Тройка птиц кружила над соборной площадью. Удивительно что они всегда летали нечетным числом: втроем, впятером, редко бывало семеро.

Сергий никогда не видал их так близко. Незримо в выси церковных куполов они наблюдали божественным взором за мирской жизнью, запевали дивные ангельские песни во время церковных служб, но никогда не спускались на землю. Они редко появляются перед очами людей. Иной раз ты мог даже забыть об их существовании пока они по воле Триединого не пожелают проявить себя. Ученые умы говорят о том, что они могут заставлять людей их не замечать. Заставлять их отводить взор, забывать об их присутствии рядом.

Алконосты пролетели над их головами, у Сергия захватило дух. Величавые, горделивые, священные птицы вызывали трепет внутри души.

– Разлетались…

Признаться Сергий подумал что ему послышалось. Интонация Ивана была настолько обыденной, словно тот говорил о докучливых голубях.

– Что? – осторожно переспросил Сергий

– Алконосты, – Иван следил за кем то взглядом. Последовав за ним Сергий увидел как эта троица алконостов, облетев терем, пригнездилась на куполе Храма Святой Софии на соборной площади. Птицы-девицы синхронно повернули головы к ним, заставив Сергия вздрогнуть и отвести взгляд.

– Коли они позволили нам поглядеть на них, это честь… Я ни разу их не видывал столь близко! Как можешь ты так говорить о них, они же очи Триединого?

Иван вздохнул устало.

– Очей в моем дворце достаточно и без Триединого, – он снова будто бы устав от чего-то облокотился на ограду. – Стоит мне прийти сюда чтобы отдохнуть от пристального взора слуг, так встречаю их. Постоянно. Стоит мне появиться, они слетаются и сидят иной раз в нескольких аршинах от меня. Смотрят неморгающими очами, словно нужно что то. Я раньше… восхищался как и ты, но они это делают каждый раз, когда я здесь один. Я уж думал при тебе они не покажутся, однако вот, как видишь.

Сергий не сразу нашелся что ответить.

– Ты… выдерживаешь их взор?

Иван нахмуренно повернулся к нему.

– В каком смысле?

– Все церковные служители твердят, что взор алконостов выдержать тяжело. Душа наизнанку выворачивается.

– Мне не нравятся что они смотрят на меня, это да. Голова болит.

– Ты не понял… Алконосты сами выбирают когда им появляться и кому. И… Рядом с ними под их взором невыносимо находится…

– Да, мне неуютно, когда они смотрят на меня. Знаешь, я иной раз даже спросил что им нужно. Они начали околесицу нести,, расхохотались и упорхали обратно на купола.

– Но… “невыносимо” вовсе “неуютно”, Ваня.

Иван вздохнул очередной раз.

Сергий задумался, посмотрев куда то вдаль, в сторону где ранее сидели алконосты он не мог повернуть взгляда, но видел краем глаза что Иван продолжает смотреть именно туда.

– Го…. Говорят… они могут грех человеческий увидеть и наблюдают за таковыми. Быть может…причаститься тебе нужно? Может разглядели в тебе нечто греховное? – Как только он взглянул на Ивана то встретил его мрачный, холодный, колючий взгляд.

– Быть может отец твой не того в монастырь сослал?

Иван всегда точно знал куда нужно ударить и в фехтовании, и в общении. И сейчас он крайне больно кольнул ему в сердце. В момент, когда Сергий совершенно искренне выразил беспокойство, чтобы как-то помочь. Каждый раз, когда он был уверен в том, что знает Ивана как самого себя и способен предугадать его слова, находился момент когда это мнение рассеивалось.

– У алконостов очи Триединого… они… – сохранял хладнокровность Сергий, но вздох Ивана его перебил.

– У меня достаточно тех, кто будет причитать, Сергий. Особенно умудренным церковным бестолковым слогом. Попам тетка так руку золотит, что они давно готовы на меня повесить все грехи и перед оком Триединого исповедовать, словно в монастырь меня сослать собирается. Ещё и ты…

– И все же…

– Сергий! – вдруг рявкнул на него Иван. – Я понимаю, что ты питаешь чрезмерное доверие к любому церковному служителю, но Триединый тебя упаси. Знал бы сколько околесицы я иной раз выслушиваю от церковников. Одни говорят, что алконосты к нави цепляются, другие что Триединый через них своих подвижников ищет. Не сочти за кощунство над силой господней, однако поповская ряса не делает из человека серафима, глаголящего Истину. В конце концов даже в Писании сказано что путь к слиянию с Триединым свой у каждого.

«Однако этот путь не стоить проходить в одиночестве» – ответил мысленно Сергий Ивану, но решил смолчать.

Иван молчал тоже. Сергий поднял на него взгляд, увидев досаду в лице своего друга.

– Извини. Я просто тревожусь за тебя.

– Пустяки. Смотрят и смотрят. Пусть, – он оттолкнулся руками от ограды и улыбнулся, надев на себя “маску” уверенности и ехидства. – Надо идти. Моя любимая тетушка должно быть уже нас заждалась, – с оскалом произнес Иван. Он всегда скалился, когда вспоминал свою тетку.