Читать онлайн Наперегонки со смертью бесплатно

Глава 1. Жертва лихорадки

Бегу со всех ног по коридору, проклиная на чём свет стоит собственную неуклюжесть. Это ж надо было умудриться! Мало того что расстелилась посреди прохода при всём честном народе, так ещё и ладонь умудрилась распороть чуть ли не до кости! Без игл сама себя не вылечу, они остались в сумке, а сумка в общаге, ожидая того часа, когда я заберу её и покину стены альма-матер. Одна надежда не регенерацию, но как же это всё не вовремя!

Только бы никого не встретить! Только бы никого…

– Лаврентьева, с вами все в порядке? – слышу за спиной раздражающий голос. Накаркала! Ну тебе-то что от меня понадобилось?

– Простите, Андрей Станиславович, я тороплюсь, – кричу на бегу, не снижая скорости.

– Остановитесь! – меня с такой силой дернули за многострадальную руку, что я невольно проехалась каблуками по гладкому каменному полу. – У вас что, кро_вь?

Приплыли… Я прячу ладонь за спиной и смотрю в прищуренные серые глаза. Эх, всем хорош мужик, характерец только дрянной. И чего опять вяжется?

– Царапина, – цежу сквозь зубы. – Я могу идти?

– Я взгляну? – тоном, не предполагающим отказа, спрашивает мой студенческий кошмар.

– Спасибо, не нужно. Всего доброго! – разворачиваюсь и ухожу, стараясь, чтобы мой уход не походил на побег. Догонять не стал, и то хлеб. Вот уж его участия только не хватало!

В туалете пусто, хоть тут повезло. Быстро смываю кро_вь с раны. Ну да, как и сказала – царапина. Теперь. Ещё пару минут подожду, пока зарубцуется и можно выходить.

– Алтея, ты здесь?

Да что ж такое-то! Быстро хватаю полотенце и наматываю на ладонь. Никто не должен ничего понять.

Дверь распахивается, и входит Инна – моя заклятая подруга и соперница. Хм, уж не с её ли подачи я так некрасиво скатилась со сцены? С неё, змеюки, станется.

– Ты поранилась? – с деланным участием спрашивает она и подходит ближе. – Дай посмотреть.

– Что тебе нужно, Ивлева?

– Я переживаю, – Инна подпускает в голос медовых ноток. – Ты упала, поранилась, хочу помочь, только и всего.

– Спасибо, справлюсь сама.

– Ой, что это? – она округляет глаза и смотрит куда-то за мою спину. Детский прием, но я покупаюсь. Разворачиваюсь, и тут же мою руку хватают и сдёргивают полотенце.

– Эй! – пытаюсь выдернуть ладонь, но Инна держит её с недевичьей силой.

– Где рана?… Даже шрама нет… Ты не могла сама вылечиться, даже я только за пару часов смогу залатать… – шепчет она, жадно разглядывая абсолютно целую ладонь.

Вот в этом она вся – “даже я то, даже я это”. Мы действительно могли бы быть подругами, если бы не это глупое соперничество. Каюсь, ещё на первом курсе вела себя не слишком красиво, буквально была “в каждой бочке затычка” на каждой лекции, выпячивая свои знания. “Выскочка” – самое лестное, что я слышала тогда в свой адрес. Да, многих я раздражала, даже бесила своим ценным мнением по каждому вопросу. Ну ещё бы! Дочь знаменитого лекаря, профессора, уж он-то по-любому натаскивал свою дочурку, а она теперь этим кичится!

Но я не кичилась. Я от всей души делилась знаниями с окружающими. Пребывала в какой-то эйфории: я поступила куда хотела без всякой протекции, исполнила свою и папину мечту, я молодец!

Со временем ко мне привыкли. Нет, друзей я так и не завела, но вполне по-приятельски общалась со всеми. Какие друзья? Любимая учеба – вот мой лучший друг! Семинары, коллоквиумы, практические – там я чувствовала себя как рыба в воде. На мои странности перестали обращать внимание. “Заучка”– ласково звали меня однокурсники, но больше не задирали. Все, кроме Инны. Она мне так и не простила самую первую лекцию по основам лекарского дела, когда она не смогла ответить на вопрос преподавателя, а я смогла. Да не просто смогла, а целых пятнадцать минут высказывала свои соображения. С тех пор она и задалась целью обойти меня во всём. Что ж, сегодня мы подвели итог: в моих руках была золотистая книжечка с красным тиснением, а в её руках – зелёная. Одна четвёрка по энергопотокам – и я впереди. Только вот впервые мне действительно жаль, что так вышло. Лучше бы дипломы у нас были одинаковые.

– Где рана? – Инна поднимает на меня совершенно безумный взгляд.

– Ты о чём? – старательно прикидываюсь валенком, но удаётся плохо, я так и не научилась “держать лицо”, все мои эмоции видны как на ладони.

– Ты упала и поранилась, на полу актового зала пятно кро_ви, где рана?

– Не понимаю, о чём ты? Видишь же, никакой раны нет, – я машу ладонью у неё перед носом.

– Что ты такое? – Инна делает шаг ко мне, я отступаю. – Ты не человек? Кто ты?

– Инна, ты не в себе. Прекрати, ты меня пугаешь, – мне и впрямь страшно.

– Я давно подозревала, что с тобой что-то не так. Так кто ты, Лаврентьева? Или нужно нанести тебе ещё одну рану, чтобы доказать мою правоту? Я выведу тебя на чистую воду!

Она замахивается на меня, то ли желая расцарапать мне лицо длинными, острыми ногтями, то ли задушить. Понять не успеваю – внезапно её глаза закатываются, и она мешком оседает на пол.

– Эй, ты чего? – я не спешу подходить. Это очередная провокация, или ей действительно плохо? Носком туфли касаюсь её ноги. Инна не реагирует. – Ивлева, если это шутка, то несмешная и слегка затянулась!

Так, похоже, ей действительно нужна помощь. Только вот беда – диплом-то я получила, а магическую клятву ещё не принесла и практиковать не могу.

– На помощь! Кто-нибудь! – кричу я, выбегая в коридор. В ответ тишина. Корпус пуст – все ушли на банкет. Меня слегка потряхивает от напряжения. Что же делать?

Возвращаюсь в туалет. Инна всё также лежит без движения. Ну что ж, подруга, я, похоже, твой единственный спаситель. Так, берём себя в руки и действуем, как учили.

Натягиваю на руки перчатки из сырой силы и провожу ладонями вдоль тела Инны сканируя. Чисто, чисто, чисто… Так, а это ещё что? В лимфоузлах какое-то ненормальное скопление жидкости… Ой, теперь не только там. По всему телу странные папулы, которые всё быстрее и быстрее набухают. Прямо на моих глазах на предплечье возникает шишка, наполненная кро_вью. Бамс! Только отличная реакция спасает меня от кро_вавого плевка в лицо. Я отшатываюсь. Нет, только не это! Нас же всех прививают, с детства! Не может быть!

Очередной надрыв папулы выводит меня из ступора. Болотная лихорадка! Да эту напасть истребили больше двух сотен лет назад! Я симптомы-то знаю исключительно из папиных исследований! Мы её даже не проходили за всё время учёбы, так вскользь упоминали! Единственное, что я могу сделать без игл и поддержки старших товарищей – наложить стазис. Да, решение временное и не вполне безопасное, но риск смер_ти от кро_вопотери слишком велик. Решено!

Быстро, как только могу, плету стазисную сеть. Счёт идёт буквально на секунды. Пока плету, кро_ви под Инной всё больше. Готово! Сетка накинута, теперь только ждать помощи. Нет, ждать нельзя, нужно бежать! А если побегу, кто будет поддерживать дыхание? Что же делать? Мамочки, как страшно!

– Есть кто живой? – пока мечусь по маленькому помещению, не в силах остановиться, не сразу слышу приглушённый голос Андрея Станиславовича.

– Да! – кричу я. – Да! Мы здесь!

– Что случилось? – я уже даже рада, что это именно он. Плевать, лишь бы помог!

– Кажется, у неё болотная лихорадка! Я наложила стазис, она потеряла слишком много кро_ви! – скороговоркой докладываю я, продолжая поддерживать дыхание.

– Что за чушь? Её давно…

– Знаю! – мне плевать, что я повысила голос на преподавателя. Я уже не студентка! Я дипломированный лекарь! – Это она, я узнала симптомы! Да помогите же!

Он быстро сканирует Инну, переводит ошеломлённый взгляд на меня и вытаскивает из кармана телефон.

– Скорую в женский туалет третьего корпуса. Подозрение на болотную лихорадку. Да, я уверен! Быстрее!

Затем перехватывает нити управления стазисом, играючи, будто это не моё плетение. Вот что значит опыт!

– Отдохни, Алтея, сейчас помощь будет. Как давно она лежит?

– Не знаю, десять-пятнадцать минут? Или больше… Она упала, потом…

– Ты касалась её? Кро_вь попала на тебя?

– Нет, кажется, нет, – я принимаюсь осматривать себя, но ничего не замечаю. – Перед сканированием я надела перчатки.

– Хорошо. Молодец. Хоть тут не сплоховала!

Опять! Он опять меня достаёт! Даже сейчас! Я чувствую, что закипаю. Как он умудряется одной фразой довести меня до белого каления? Что я ему сделала, в конце концов?

Ну да, поначалу я всех раздражала свои неуместным энтузиазмом и жаждой знаний, даже преподавателей. Мои бесконечные вопросы выводили некоторых из себя. Но потом я научилась держать себя в руках, однако Андрей Станиславович как будто не видел, как я выросла над собой. На каждом занятии он неизменно меня подначивал. Нет, вежливо и не переходя границ, но как же это бесило! Даже с получением диплома ничего не изменилось. Он продолжает в том же духе! Радует одно – больше я его не увижу.

– Выдыхай, Лаврентьева, я пошутил. Ты и правда молодец. А вот и помощь.

Моё раздражение тут же сдулось. Нашла о чём переживать! Тем более, в туалет уже входят несколько санитаров с носилками, полностью укрытые силовыми щитами, не пропускающими ни одну заразу. Следом за ними появляется ректор, и кто-то ещё толпится в коридоре – слышу гул голосов.

– Куда её? – тихо спрашиваю санитаров, пока мой нежданный помощник докладывает ситуацию ректору.

– Туда же, куда и вас. “Кокон” сможете создать? – санитар сурово смотрит на меня, пока его коллеги споро выносят бесчувственную Инну. Стазис уже перехвачен одним из них.

– Смогу, – окружаю себя непроницаемым щитом. Не для своей защиты, а для окружающих. Только сейчас доходит, что могла уже заразиться. Вот так отпраздновала выпускной!

– Следуйте за мной, – бесстрастно говорит санитар и идёт к выходу. Я покорно иду за ним. Надо бы позвонить маме, но телефон в общаге. Надеюсь, её известят и не слишком напугают.

Глава 2. В больнице

– Как ты?– Андрей Станиславович поворачивает голову ко мне и скользит взглядом по моему лицу.

– Нормально. Вроде, – я пожимаю плечами. Мы едем в его машине вслед за каретой скорой помощи. И зачем я согласилась? Лучше бы с Инной поехала. Бесят его вопросы. И он сам бесит. И день этот дурацкий!

– Не переживай, её успеют спасти. Всё благодаря тебе.

Я криво улыбаюсь. Лучше бы ничего этого не было.

– Ты молодец, быстро сориентировалась. Как догадалась, что это болотная лихорадка?

Ну почему он не может помолчать? Зачем разговаривать? Пристал как банный лист.

– Папа написал монографию по этой теме, вот и вспомнила.

– Герман Львович? – мне кажется, или его слегка перекосило при упоминании моего отца? Странно.

– Да, профессор Лаврентьев. Вы его знали?

– Мы встречались однажды, мельком. Ты, значит, решила пойти по его стопам?

Почему его голос стал на пару градусов холоднее? Отец ему чем-то не угодил?

– Мы с папой мечтали, что я стану лекарем. И я стала.

– Да, конечно. Теперь мне многое понятно.

– Что именно? – хмурюсь я.

– Да так. Твою целеустремлённость видно издалека.

– Разве это плохо?

– Ни в коем случае. Ты его сильно любила?

– Зачем вам знать? – не выдерживаю я.

– Извини, если тебе неприятно, я не буду спрашивать. Просто хотел поддержать разговор.

– Давайте лучше помолчим.

– Как скажешь.

Удивительно, но тишина в салоне не напрягает, а, наоборот, позволяет сосредоточиться и подумать. Не зря говорят, что история циклична. Каких-то двести восемьдесят лет назад болотная лихорадка прошлась частым гребнем по нашей стране, забирая слабых. Но тем, кто выжил, подарила несоизмеримо большее, чем просто жизнь. Подарила возможность видеть энергетические линии, пронизывающие всё вокруг и нас самих. Позволила ими управлять.

Наш благословенный Болотный край был назван так предками не зря. Окружённый со всех сторон глубокими топями, он издревле привлекал к себе разнообразных нестандартно мыслящих людей. Искатели приключений всех мастей и сортов быстро поняли, что несмотря на тяжёлые условия жизни, сама эта жизнь гораздо продолжительнее, чем у соседей. Однако наша специфическая природа подходит не каждому. Это как в горах (в которых я, к слову, никогда не была, но много о них читала), где на большой высоте может развиться горная или высотная болезнь. Наш воздух настолько насыщен болотными испарениями, что неподготовленный человек быстро начинает задыхаться, и если вовремя не принять меры, то и умереть.

Мы, потомки коренных жителей, с молоком матери впитали возможность дышать болотным воздухом, пить очищенную воду без вреда для здоровья. Чего не скажешь о туристах. На границах страны построены специальные адаптационные лагеря для тех, кто желает приехать к нам в гости. Но и они не являются панацеей. Только хорошая врождённая регенерация даёт возможность погостить у нас, а то и остаться навсегда, если есть желание. А желающих немало, и с каждым годом их число только растёт.

И каково же было удивление учёных, когда наша хвалёная регенерация перестала работать в случае с лихорадкой. Нет, многие жители края выжили и даже приобрели уникальные способности, но сам факт!

Мой отец, кстати, был главой группы, занимающейся изучением феномена лихорадки. Они так и не смогли выяснить, откуда болезнь взялась и каким образом предкам удалось сделать вакцину (записи об этом событии были безвозвратно утеряны в веках), но им стало достоверно известно, что физиологические изменения в нашем народе были уже давно, лихорадка лишь вывела тела на новый уровень взаимодействия с миром. Жаль, со смертью отца группа распалась и исследования заморозили. Вот бы мне удалось когда-нибудь поучаствовать в чём-то подобном!

И вот теперь болотная лихорадка вернулась. Не в абстрактном городе, а на расстоянии вытянутой руки. И если раньше она подарила способности, то что произойдёт сейчас? Заберёт их обратно? Невозможно. Мы уже рождаемся такими. Изменит ещё сильнее? Просто погубит? Эх, был бы жив папа! Уверена, он бы ответил если не на всё, то хотя бы на часть вопросов.

Передёргиваю плечами от внезапно охватившего озноба. Что, если это начало эпидемии, а не единичный случай? Закроются границы, страна перейдёт на особое положение, прекратив все внешние контакты. Расторгнется уйма контрактов, прервутся необходимые деловые переговоры… А ведь Болотный край уже много десятилетий выгодно сотрудничает с другими странами. Мы им излечение от большинства известных болезней, они нам технологии. Все в плюсе. Нас даже мировые войны благополучно обходят стороной – кто же захочет уничтожить свой шанс на излечение?

– Нравлюсь? – звучит неожиданный вопрос.

– Что?

– Ты так меня разглядываешь, нравлюсь?

– Нет! – краснею и отворачиваюсь. – Просто задумалась.

Я зачем-то оправдываюсь и исподтишка кошусь на своего попутчика. Не зря все девчонки на курсе на него заглядывались. Высокий, выше меня на голову, стройный, черноволосый сероглазый красавец. Вдовец. Детей нет. Просто мечта всех юных лекарок. Может, и я бы о нём вздыхала, если бы он меня не цеплял при каждом удобном случае.

– Да я не в претензии, смотри, если хочешь, – улыбается он.

Молчу, отворачиваюсь к окну. Краска медленно уходит со щёк.

– Алтея, я тебя чем-то обидел? – спрашивает Андрей Станиславович через несколько неловких минут.

– Нет.

– Точно?

– Абсолютно.

– Тогда почему ты выглядишь расстроенной?

И он ещё спрашивает! Да мы, может, умрём скоро! Неудивительно, что я расстроена. Так, Алтея, соберись. Он уже не твой преподаватель. Больше не нужно сдерживать своё негодование в общении с ним.

– Андрей Станиславович, что вам от меня надо? – устало спрашиваю я.

– Ничего. Просто не люблю, когда красивые девушки грустят.

Он что, ко мне клеится? Вот так вот запросто? Когда мы буквально на волосок от смерти? Он ненормальный?

– Кажется, мы приехали, – указываю на центральный вход госпиталя.

– Да, приехали, – соглашается Андрей Станиславович и паркуется рядом со скорой, из которой на носилках выносят Инну.

Один из санитаров делает нам знак рукой, и мы следуем за ним. Нас разводят по соседним палатам и оставляют одних. Но ненадолго. Я только успеваю снять пиджак и умыться в примыкающем к палате санузле, как помещение, и так небольшое, наводняют врачи и медсёстры. Пока одни берут у меня кровь, другие безостановочно сканируют, пытаясь выявить признаки болезни.

– Алтея Германовна, как ваше самочувствие? – спрашивает один из докторов, благообразный старичок с аккуратно подстриженной седой бородкой.

Я на мгновение прислушиваюсь к себе.

– На удивление неплохо. А с кем имею честь?.. – да, вежливость – наше всё, меня ещё папа этому учил.

– Колесников Степан Петрович, давний коллега вашего отца. Помню вас ещё вот такой, – он показывает рукой расстояние от пола до середины своего бедра. – Когда узнал, что вы здесь, вызвался сам вас наблюдать.

– Рада с вами познакомиться! Простите, я вас совсем не помню.

– Это не страшно, – Степан Петрович мягко улыбается. – Ну что, коллеги, какой предварительный вывод?

– Признаков лихорадки не наблюдаю, – второй врач снимает с ладоней энергетический кокон, заменяющий перчатки. – Чрезвычайно здоровый организм.

– Аналогично, – ещё один доктор заканчивает свою работу. – Солидарен с коллегой, симптомов заражения нет.

– Алтея Германовна, я рад, что всё обошлось, – Степан Петрович делает знак остальным покинуть палату. – Но рекомендую задержаться на ночь, чтобы понаблюдать. Сами понимаете, случай специфический…

– Я, в общем, и не против. Могу я позвонить родным? Меня, наверное, потеряли, а вещи и телефон остались в общежитии…

– Не волнуйтесь, вашей маме уже сообщили. Карантин пока снимать не будем, во избежание. Отдыхайте, Алтея Германовна. И поздравляю с окончанием академии, слышал у вас высший балл! И буду рад, если вы придёте работать ко мне под начало.

– О, большое спасибо! – я краснею от смущения и удовольствия. Приятно, что мои скромные знания так высоко ценят. – Я подумаю, можно?

– Конечно! Всего доброго, Алтея Германовна. Увидимся завтра утром на обходе.

– До свидания!

Когда палата пустеет, раздеваюсь, натягиваю одноразовую больничную рубашку и укладываюсь, наконец, на узкую кровать. Адреналин от всего произошедшего схлынул, и я чувствую усталость. Сил нет даже сходить в душ. Глаза закрываются сами собой, и я моментально проваливаюсь в глубокий сон.

Когда просыпаюсь, за окном непроглядная ночь. Часов в палате нет, так что точное время остаётся для меня загадкой. Спать больше не хочется, выспалась. Быстро сканирую себя на всякий случай. Изменений не нахожу и облегчённо выдыхаю. Иду, наконец, в душ и привожу себя в порядок. Если бы не отсутствие телефона, пребывание в больнице можно было бы назвать комфортным. Ещё и ужин принесли, пока я спала. Как раз живот подаёт признаки жизни – на банкет-то я так и не попала.

Ем и снова ложусь. Сон не идёт, думать ни о чём не хочется. Скука смертная. Хм, каламбур, достойный ситуации. Во мне неуклонно просыпается исследовательский зуд, который не даёт лежать спокойно. Встаю и подкрадываюсь к двери. Прислушиваюсь. Тишина. А что, если?..

Поворачиваю ручку. А дверь-то не заперта! Как же хвалёный карантин? Надеются на мою сознательность? Наверное, не сто́ит выходи́ть… Вдруг поймают? Эх, была не была!

Тихонько проскальзываю за порог. В коридоре полумрак, горит лишь одна лампа в конце. Пост дежурной медсестры пуст, это мне на руку. Подкрадываюсь к соседней палате и заглядываю в небольшое окошечко. За ним темно, силуэт на кровати едва различим. Спит, красавчик. Умаялся. Ну, спи-спи.

Иду дальше. Следующие пару дверей пропускаю – там подсобка и комната отдыха для персонала. Не думаю, что Инну положили далеко: с нашими возможностями не нужно отдельное помещение под реанимацию, хватит обычной палаты. Так что, скорее всего, она рядом, в этом же карантинном блоке.

Наконец, нахожу нужное окошечко. Свет приглушён, но хорошо видны энергетические линии подпитки, окутывающие безжизненное тело лежащей на кровати девушки. Бедная Инна! Надеюсь, она поправится, и мы позже вместе посмеёмся над неудавшимся выпускным.

Чувствую сзади чьё-то присутствие, не успеваю обернуться, как на мой рот ложится чья-то ладонь.

– Не ори, это я, – мычу, напрягая голосовые связки, от ужаса трясёт. – Да тише ты!

Тяжело дышу, медленно успокаиваясь.

– Отпускаю? – киваю в ответ.

– Ты что здесь забыла? – меня грубо разворачивают.

– А вы почему не спите? – хрипло спрашиваю Андрея Степановича, стоя́щего напротив меня в такой же одноразовой рубашке и держащего меня за плечи. Губы сами собой разъезжаются в усмешке, до чего комично он выглядит. Правда, грозный преподаватель (бывший, не надо забывать!) не разделяет моё веселье и сверлит меня отнюдь не добрым взглядом.

– Я задал вопрос.

– Проснулась, решила посмотреть, как там Инна.

– Вы вроде соперницы с ней, насколько я помню. Отчего такая забота? – да неужели он нашей студенческой жизнью интересовался? Сплетни собирал?

– Я всё же лекарь, сострадание у меня в крови и ничто человеческое мне не чуждо, – в негодовании поджимаю губы. Не буду же я лишний раз объяснять, что это у Инны были ко мне необоснованные (ладно, немножко обоснованные) претензии. Мне с ней делить нечего, так что её искренне жаль.

– Сострадание, значит? А, может, ты пришла её добить, м?

Вот же! Приличных слов на него нет! Да как ему такое в голову могло прийти?! Да я, да я!..

– Ладно, не пыхти как ёжик. Я пошутил. Как она?

Ух, попадись ты мне на узкой кривой тропинке да в темноте! Нет, ну каков шутник выискался! Юморист высшего уровня просто!

– Да вы сами посмотрите. Линии все чёткие, ровного зелёного цвета, значительные красные всполохи постепенно сходят на нет. Думаю, она поправится. Здесь хорошие врачи.

Андрей Степанович огибает меня и заглядывает в окошко. Потом бесцеремонно хватает меня под локоток и уводит.

– Куда вы меня тащите? – возмущаюсь я, пытаясь тормозить голыми пятками.

– В палату. Нечего нарушать режим. Или мне дежурного врача позвать?

– Что за самоуправство? Вы такой же пациент, как и я! Прекратите немедленно!

– Уже прекратил, – с этими словами он вталкивает меня в палату и закрывает дверь. Через мгновение по косяку ползут линии энергетического щита. Судя по узору, снимать мне его неделю, не меньше.

– Эй, выпустите меня! Я буду жаловаться!

– Утром выпущу. Спи.

Понуро плетусь к кровати. Ложусь, в жесте обиды скрещиваю руки на груди и закрываю глаза. Вот же гад! Ну я тебе припомню! Когда-нибудь…

Глава 3. Возвращение домой

Меня будит странный гул за пределами палаты. Я подскакиваю на кровати и бросаюсь к двери. Защита, установленная ночью Андреем Станиславовичем, уже исчезла. Сама испарилась или он снял? А, неважно!

Я тяну ручку, осторожно выглядываю и едва успеваю отпрыгнуть, как мимо проносятся несколько медсестёр и докторов. Бегут к палате Инны! Что там случилось?

Но ни выйти, ни узнать ничего не успеваю – рядом материализовывается Андрей Станиславович, заталкивает меня обратно в палату и входит следом.

– Что вы себе позволяете? – возмущаюсь я.

– Тихо! – шикает он и прикладывает ухо к двери. Затем кивает сам себе и поворачивается.

– Что происходит? – шёпотом уточняю я. – Что-то с Инной?

– Инна ночью умерла, – говорит Андрей Станиславович, пристально глядя на меня. Я ищу в его глазах намёк на шутку и не нахожу. Оглушённая известием, с размаху сажусь на кровать и закрываю лицо ладонями. Как же так, как же так?.. Всё же было хорошо, я сама видела – она была стабильна! Да что я, Андрей ведь тоже видел!

– Почему?.. – слова даются с трудом, когда поднимаю заплаканное лицо на преподавателя.

– Внезапно стало плохо, спасти не успели, сейчас собирается консилиум, будут выяснять причины.

Мне не нравится его взгляд. Как будто подозревает меня в чём-то… Но он же сам запер меня здесь!

– Вы же не думаете, что я… – мой голос дрожит и срывается. – Я ведь… Я спала всю ночь!

– Ну, положим, не всю… – он трёт заросший за щетиной подбородок и отводит взгляд. Моё сердце пропускает удар. – Впрочем, ты тут точно ни при чём.

Я шумно выдыхаю, потому что сама не заметила, как задержала дыхание в ожидании ответа. Но тут же прищуриваюсь:

– Откуда вы знаете? Может, я взломала вашу защиту и вышла?

– Так хочется повесить вину на себя? – он приподнимает брови в удивлении. – Что ж, тогда разочарую – в энергопотоках была встроена сигналка как раз на такой случай. Даже если бы я не знал твой уровень владения энергией и ты была крайне осторожна, любая попытка вскрыть щит подала бы сигнал мне. Он стоял до самого обхода, потом я его снял.

– Обход уже был? Но почему не зашли ко мне? Моя палата ведь самая первая по коридору?

– Боюсь, им было не до тебя.

Я хочу спросить, зачем же он тогда пришёл, не только ведь для того, чтобы поговорить об Инне. Андрей Станиславович явно напряжён и будто чего-то ждёт. Но не успеваю: в дверь стучат, и, не дожидаясь ответа, входит мой лечащий врач в сопровождении невзрачного мужчины в строгом костюме с папкой в руках.

– Добрый день, Алтея Германовна! Андрей Станиславович! Вижу, карантин самовольно нарушен? – Степан Петрович обводит нас взглядом, иронично хмыкает. – Как самочувствие?

– Хорошее, – настороженно отвечаю я. Мой коллега по несчастью согласно кивает.

– Прекрасно, просто замечательно! Позвольте всё же осмотреть вас, на всякий, как говорится, случай. Так, ну что же, вижу, вы в порядке, – заявляет доктор через некоторое время, закончив сканирование. – Алтея Германовна, с вами тут пообщаться желают, препятствовать я не имею права, хотя и очень хочется. Поэтому прошу меня извинить.

Степан Петрович неодобрительно смотрит на своего сопровождающего, кивает нам и уходит.

– Меня зовут Рахманинов Игорь Силантьевич, следователь городского полицейского управления. Мне нужно с вами побеседовать, – он обращается исключительно ко мне, будто в палате я одна.

– По какому вопросу? – не успеваю даже открыть рта, как меня опережает Андрей Станиславович.

– А вы, собственно?.. – следователь всё же обращает внимание на собеседника, впрочем, его бесцветные, какие-то рыбьи глаза абсолютно ничего не выражают.

– Я преподаватель студентки Лаврентьевой, Андрей Станиславович Вяземский.

– Хм, насколько мне известно, Алтея Германовна вчера получила диплом и уже не является ни студенткой, ни вашей подопечной. К тому же госпожа Лаврентьева не ребёнок, я могу разговаривать с ней без присутствия третьих лиц, исключая адвоката. Вам нужен адвокат, Алтея Германовна?

Я, абсолютно сбитая с толку, отрицательно качаю головой.

– Вот и отлично. К тому же это не допрос, а всего лишь беседа. Так что в вашем присутствии, Андрей Станиславович, необходимости нет.

– Алтея, если что – я буду за дверью, – Андрей хмурится, бросает неприязненный взгляд на следователя и оставляет нас наедине.

– Итак, Алтея Германовна, приступим, – Рахманинов занимает единственный стул, вынуждая меня сесть на кровать, раскладывает на маленьком столике папку, достаёт бланк и ручку. – Как давно вы знакомы с госпожой Ивлеевой?

– С первого курса академии. Шесть лет.

– Какие отношения вас связывали?

– Мы учились в одной группе.

– Вы дружили? – мне всё больше не нравится тон задаваемых вопросов.

– Нет.

– Соперничали?

– Можно и так сказать.

– Как часто между вами случались конфликты?

– По-разному, учёба нам обеим давалась нелегко.

– Хм, хорошо, – следователь кусает кончик ручки, потом снова что-то записывает. – Ваш отец занимался изучением болотной лихорадки. После его смерти остались какие-нибудь записи, дневники?

– Это тут при чём? – хмурюсь я.

– Вопросы здесь задаю я, и не в вашем положении их игнорировать.

– В каком это моём положении?! – я вскакиваю с кровати. – Вы меня в чём-то обвиняете? Ещё и папу приплели!

– Сядьте! Иначе мне придётся пригласить вас для беседы в менее комфортное место! Уверяю, оно вам не понравится!

– Ещё и угрожаете? Мало того, что ведете допрос без адвоката…

– Вы сами от него отказались, – невозмутимо пожимает плечами следователь. Моё возмущение, кажется, не производит на него никакого впечатления.

– Вы меня обманули! – я оборачиваюсь к двери и кричу: – Андрей Станиславович! Зайдите, пожалуйста!

– Не стоит… – морщится следователь, уже понимая, что продолжить допрос не удастся. За пределами палаты слышится какая-то возня, шум голосов, наконец, дверь распахивается.

– Что здесь происходит? Милая, кто этот молодой человек? Почему ты кричала? – в палату впархивает мама, держа под руку отчима. За ними входит Лев Генрихович, наш семейный адвокат.

– Следователь Рахманинов, – нехотя представляется Игорь Силантьевич, судя по кислому лицу узнавая и защитника, и отчима.

– Следователь? – мама хмурит красиво выщипанные брови и оборачивается ко Льву Генриховичу. – Лёвушка, разберись, пожалуйста. Почему в палате у Алтеи посторонний? На каком основании он её допрашивает?

Адвокат выныривает из-за спины отчима, кивает следователю, помогает тому собрать бумаги и под локоток выводит из палаты. Мы провожаем их взглядами, пока дверь за ними тихонько не захлопывается.

– Милая, ну как ты? – мама берёт моё лицо в ладони, медленно обводит его взглядом, потом целует воздух у щёк. – Этот тип не слишком тебе досаждал?

– Нет, всё в порядке, я просто немного испугалась, – а ещё расстроилась, что Андрей Станиславович куда-то делся, хоть и обещал караулить под дверью. Или это он позвал родителей? Я так задумалась, что не сразу понимаю, о чём говорит мама.

– Что?

– Детка, я разделяю твои чувства. Бедная девочка погибла ужасной, ужасной смертью. Но, Алтея, милая, тебе не о чем переживать, Лев Генрихович знает своё дело. Тебе абсолютно ничего не грозит. Произошёл несчастный случай! Это должно быть понятно каждому, а уж тем более следователю.

– Да-да, конечно, – отрешённо киваю я.

– Давайте поторопимся, – в голосе отчима слышится нетерпение. – Мне ещё нужно вернуться на работу после обеда.

– Конечно, дорогой. Алтея, ты готова? Где твои вещи?

– Сумку мне так и не вернули, как и телефон. Одежда вся на мне.

– Телефон у меня, – мама достаёт его из кармана пиджака и протягивает мне. – А сумка уже в машине.

– Тогда поехали, – зачем-то в последний раз окидываю взглядом палату, прежде чем её покинуть.

Водитель отчима, немногословный Алексей, довозит нас до дома за пятнадцать минут. Всё-таки жить в центре города довольно удобно: никаких тебе длительных поездок от дома до работы или учёбы – всё находится в шаговой доступности. И я бы даже с удовольствием прогулялась, но отчиму не положено по статусу и из соображений безопасности ходить пешком, поэтому мы вынуждены томиться в автомобиле, за которым следует ещё один с охраной.

Заместитель министра энергетического и природного взаимодействия – это вам не фунт изюма! Это статус, который мне совершенно не нужен, но автоматически прилагается к отчиму и его семье, частью которой я теперь являюсь.

Шесть лет назад, через два года после смерти отца, мама вновь вышла замуж. За его друга и частого гостя нашего дома. Александр Филиппович так старательно поддерживал маму во время и после похорон, что она не могла не проникнуться к нему симпатией. Впрочем, ему симпатизируют все окружающие, кроме, наверное, меня.

То ли во мне взыграла на тот момент ревность, то ли обида за отца, но я старалась как можно меньше контактировать с отчимом. А после поступления в академию и вовсе съехала в общежитие, благо с лишними комнатами нет проблем, когда есть деньги. Я даже могла бы снимать квартиру, но я хотела, как отец в молодости, вкусить студенческую жизнь полной ложкой.

В общем, дома я стала появляться только на каникулах. А после рождения близнецов – и того реже. Потому что мама с Александром Филипповичем решили, раз дочь отдыхает, то побудет нянькой их отпрыскам. При этом женщина, обычно приглядывающая за детьми, отправлялась в отпуск. Нет, я не жаловалась – кому, ведь это мои братья? – просто стала отговариваться необходимостью дополнительных занятий, написания курсовых и прочее, прочее… Мне было вовсе не сложно сидеть с детьми, пока это не превратилось в обязанность.

Не знаю, то ли антипатия к отчиму перекинулась на его детей, то ли их так воспитали, но, кроме раздражения, никаких родственных чувств или радости от общения с ними я не ощущала. И вот учёба окончена, я возвращаюсь в дом отчима. В качестве кого? Приживалы? Няньки? Нелюбимой падчерицы?

Нет, купить квартиру не проблема. В перспективе. Но я не смогу воспользоваться наследством отца, пока мне не исполнится двадцать пять лет. Осталось подождать год, и на это срок снимать квартиру. Мама, конечно, будет против. Она спит и видит, как мы живём все вместе. Вот только я не чувствую себя счастливой в этом доме. Тут всё чужое. И даже мама больше не моя. Точнее, не только моя. Решено, скоро я устроюсь на работу, тем более Академия уже предоставила мне места на выбор, и сразу же съеду. А пока придётся потерпеть.

Терпеть и делать хорошую мину пришлось с порога. Крича на весь дом, как дикие пещерные люди, в холл вылетают два одинаковых с лица русоволосых мальчишки. Один запрыгивает на шею отцу, другой – вцепляется в мать. И оба неприязненно косятся на меня.

– Она что, теперь всё время будет с нами жить? – спрашивает тот, кого мама гладит по голове. К сожалению или к счастью, я так и не научилась их различать. Тем более родительница находит особое удовольствие в том, чтобы одевать их максимально идентично.

– Макс, дорогой, разве можно так говорить о сестре? – мягко журит ребёнка мама. Ага, значит, это Максим. Мишка на руках у отца. – Конечно, она будет жить с нами, это ведь и её дом тоже. Кстати, милая, я забыла тебе сказать, что твою комнату пришлось отдать Инессе Яковлевне. Так ей будет удобнее присматривать за близнецами. Мальчики уже выросли, и Саша решил их расселить.

– И где же я буду жить? – спрашиваю, стиснув зубы.

– Мы выделили тебе комнату в западном крыле, – незамедлительно отвечает отчим. – Там как раз окончен ремонт.

«И почему нельзя было тогда расселить детей туда? Ведь в западном крыле достаточно места. Впрочем, ответ мне и так ясен – там же и комнаты для прислуги, только на первом этаже. Теперь понятно, кем я являюсь в этом доме. Даже у гувернантки больше привилегий» – думаю я, решив пока что промолчать.

– Может мне лучше пожить в гостинице? – спрашиваю, с трудом сдерживая эмоции.

– Даже слушать не хочу! Какая гостиница? У тебя есть дом, и это не обсуждается. Ведёшь себя как маленькая! Не устроит комната – выбери другую, благо их достаточно! Не понимаю твоих претензий!

– Хорошо, мама, – соглашаюсь, потому что спорить с ней бесполезно, когда она заводится. Тем более доказывать, что претензий как таковых и не было вовсе.

– Вот и замечательно! Всё равно жить тебе там недолго, – добавляет разом успокоившаяся мать.

– В каком это смысле?

– Настя! – мама не успевает ответить и немедленно захлопывает рот, преданно глядя на мужа. – Думаю, нам всем нужно передохнуть и пообедать. Алтея, надеюсь, дорогу в комнату ты способна найти сама? Твои вещи уже там. Через час будем ждать тебя в столовой.

Я киваю и иду по лестнице наверх. За спиной отчим вполголоса что-то говорит матери. Дети в кои-то веки молчат. Хм, что же мама хотела сказать своей странной фразой? Меня выселят в собственное жильё? Хорошо бы.

Глава 4. Выбор пути

Выделенная мне комната выглядит довольно уныло по сравнению с моей прошлой спальней, хоть и не уступает ей в размерах. За отдельными дверями – санузел и гардеробная. Тусклые зелёные обои, болотного цвета портьеры на окнах, матово-белый потолок – обычная гостевая спальня. Ни индивидуальности, ни изюминки. Впрочем, я ведь и правда собираюсь как можно скорее отсюда съехать, так какая мне разница, где ночевать?

Приведя себя в порядок и немного отдохнув, спускаюсь в столовую. Обед проходит в непривычной тишине, даже мелкие ведут себя сносно, а мама не щебечет, как обычно. Мне не по себе. Затишье перед бурей?

– Милая, мы хотим тебя поздравить с окончанием академии и решили организовать небольшой вечер для узкого круга. Скажем, завтра? – говорит, наконец, мама, когда горничная приносит десерт.

Молча ковыряю вилкой пирожное. Хочется съязвить, но я стоически молчу. Моё мнение тут никто не собирается учитывать, всё уже решено.

– И кого я могу пригласить на этот вечер? – спрашиваю ради приличия. Всё равно звать некого – друзей у меня нет, приятелей тоже.

– О, дорогая… – мама даже растерялась. Неожиданно.

– Думаю, уместно отпраздновать только семьёй, – подаёт голос отчим. – Ты же не против?

Пожимаю плечами. Да мне плевать! Может, сказаться больной и вообще не покидать комнату? Это было бы идеально.

– Заодно обсудим продажу дома, – мама говорит со мной, но смотрит на Александра Филипповича.

– Вы продаёте дом? – удивляюсь. – Но ведь только закончился ремонт, я думала, что…

– Нет-нет, милая! Мы продаём наш старый дом.

"Наш", в смысле, мой? А вот это удар ниже пояса! Моё наследство продают, просто ставя меня в известность?

– Я против! – перестаю мучить десерт, всё равно аппетит безвозвратно меня покинул после таких-то новостей!

– Прости, дорогая, – мама поджимает губы, как всегда, когда чем-то недовольна. В данный момент мной, естественно. – Но решение уже принято, осталось обсудить детали.

– Ты продаёшь память об отце, даже не посоветовавшись со мной?! – моё терпение лопается. – Серьёзно, мам?

– Не повышай голос на мать! – строго говорит мне отчим, затем смотрит на развесивших уши сыновей. – А вы идите в свою комнату, у вас скоро занятие.

Под пристальным взглядом отца близнецы шустро выбегают из-за стола. Вот ими пусть командует, мне-то он никто! Да я его отчимом называю (хоть и мысленно) только из уважения к матери!

– Я бы не повышала, если бы кое-кто не распоряжался моей собственностью! – перегибаю, но сдерживаться уже нет никаких сил.

– Ах вот в чём дело! – у мамы дрожат губы, а на глаза наворачиваются слёзы. Чувствую укол вины, но усилием воли подавляю желание извиниться. Моя мать – довольно искусная актриса и отличный манипулятор, жаль, я слишком поздно это поняла. Вот и сейчас её обиженный вид не вводит меня в заблуждение, я знаю, что права. – Ты переживаешь, что я присвою твои деньги? Так вот! Они лягут на твой счёт! Мне ничего не нужно!

– Настя, успокойся, – отчим похлопывает маму по руке. – Уверен, Алтея не имела в виду ничего такого.

– Александр Филиппович прав – деньги меня волнуют в последнюю очередь, – примирительно произношу я.

– Тогда что не так? – патетически всплёскивает руками мама.

– Я не хочу продавать дом. Это память об отце.

– Аля, ты собираешься жить на пепелище? Мне никогда не нравился этот каменный мешок, с ним связано слишком много ужасных воспоминаний!

Едва заметно морщусь. Мама прекрасно знает, как меня коробит сокращение имени, потому специально выводит меня из себя. И зачем отец так меня назвал? Мало того что всю юность терпела насмешки от сверстников, так ещё и собственная мать недалеко от них ушла.

– Может, и собираюсь, – пожимаю плечами. – В конце концов, до вступления в наследство мне остался год, что за срочность с продажей?

– Земля в центре сейчас подорожала, за участок с домом предлагают хорошую цену, – невозмутимо отвечает отчим, беря в руки газету.

– Кому-то из ваших знакомых не даёт покоя чужая собственность?

– Не хами отцу! – мама снова переигрывает, теперь она изображает гнев.

– Он мне не отец, – сквозь зубы говорю я и поднимаюсь, швыряя на стол полотняную салфетку, до этого лежавшую на коленях. Да, у нас все как в лучших домах – чинно-благородно, этикет и всё такое. – Спасибо, было очень вкусно, пойду к себе.

– Иди! И подумай над своим поведением! Ужин тебе принесут.

Молча ухожу, боясь сорваться. В комнате с разбега падаю на кровать и утыкаюсь лицом в подушку. За что они так со мной, а? Чем заслужила? Или мама мстит мне за то, что отца я всегда любила больше? Да, у них были не самые простые отношения, папа порой бывал несдержан и груб, но для меня всегда находил ласковое слово. В отличие от мамы. Это с рождением сыновей она стала приторно-ласковая, аж до тошноты. Но я-то помню, какая она была…

Нет, она не поднимала на меня руку. И плохих слов в свой адрес я от неё не слышала. Она просто меня не любила. Долгими ночами в общежитии я всё пыталась понять, почему. Разве родители не должны любить своих детей? Безусловно, просто потому, что они есть? Пока был жив отец, я получала подобие любви от него и считала это нормой.

А после его смерти я вдруг стала замечать, как относятся к моим одноклассникам их родители. Тогда-то я поняла, что и папа не любил. Я была для него чем-то вроде проекта, который необходимо во что бы то ни стало довести до конца. Потому он заботился как мог, давая крохи душевного тепла. Мать была просто ледяной глыбой по сравнению с ним. И до меня, наконец, дошло: она просто переносила свою нелюбовь к отцу на меня. Впрочем, это осознание никак не уменьшало мою обиду.

После рождения братьев у меня вообще начиналась тихая истерика, когда я видела, как она над ними воркует. Хорошо, что удалось сбежать в общежитие, иначе я просто сошла бы с ума. И вот новая напасть: ну не любит она, я смирилась уже, хоть и не простила. Низвела практически до положения прислуги в своём доме. Так теперь ещё и хочет лишить меня единственного пристанища? Где справедливость?

Впрочем, долго упиваться душевными терзаниями – контрпродуктивно. Мне всегда помогает отвлечься от грустных мыслей работа руками. Поэтому встаю, утираю залитое слезами лицо и иду разбирать чемодан. Да и навести порядок в вещах после переезда не помешает. Нет, горничная отлично выполнила свою работу, всё перенесла в целости и сохранности, но разложила и развесила совсем не так, как мне нужно.

Наведение порядка занимает меня до самого вечера. Даже ужин съедаю с большим удовольствием – так много энергии потратила. Я уже лежу в кровати, когда в дверь раздаётся осторожный стук. Прикидываюсь спящей – разговаривать с кем-то выше моих сил. Мама, а кроме неё больше некому, не дождавшись ответа, уходит. А я засыпаю.

Рано утром, стараясь не шуметь, прокрадываюсь на кухню. Утаскиваю пару булочек у повара, тут же и съедаю, прекрасно зная, что маме обязательно доложат. Да, Анастасия Анатольевна не терпит, когда принимают пищу не в положенном месте и не в то время, но мне всё равно. Упиваюсь мелочным желанием лишний раз её позлить. Знаю, что не стоит обострять, но как тут удержаться?

Собираюсь сегодня поехать на собеседование в одно из мест, предложенных академией. Нужно как можно скорее решать вопрос с работой и отдельным жильём. Уже на выходе сталкиваюсь с мамой.

– Милая, куда ты в такую рань? – удивлённо интересуется она. Видимо, надеялась, что я и этот день просижу в комнате. Даже жаль её разочаровывать.

– Хочу прогуляться, – решаю не говорить истинную причину.

– Хм… – мой ответ её явно не устраивает, но и придраться не к чему. – Ты не забыла, что вечером будут гости?

– Гости? – настаёт мой черёд удивляться. Причём неприятно, я-то уж точно никого не жду. – Разве речь шла не только о нашей семье?

– Ой, не будь букой! – отмахивается мама. – Всего лишь Сашин коллега заглянет, у него какой-то вопрос по работе.

– Он придёт решать рабочие вопросы на семейное торжество? Что мешает сделать это на службе?

– Алтея, перестань всякий раз выпускать колючки! – мама начинает терять терпение. – И не делай из простого визита трагедию! Мне не жалко поставить ещё одну тарелку на стол. Просто будь хорошей девочкой и купи себе платье, у нас ведь праздник! Деньги я тебе отправила на карту.

– Хорошо, мама, спасибо, – я быстро выскальзываю за дверь, чтобы не слушать очередную нотацию. Благо такси уже меня ждёт.

Главный военный госпиталь, который числился первым в моём списке, я выбрала неслучайно. Хоть войн у нас и нет, но армия имеется. И всех этих строгих мужчин в форме тоже нужно лечить, желательно без посторонних глаз. Папа работал там несколько лет, прежде чем открыть частную практику, а после заняться исследованиями. Чем я хуже?

На проходной меня встречает солдат, который после проверки документов любезно провожает в кабинет начмеда.

– Алтея Германовна? – сухо интересуется крепко сбитый усатый полковник, когда я робко стучусь и вхожу. – Присаживайтесь.

Кресло напротив его стола не слишком удобное, ну так и я не чаи пришла распивать.

– Почему хотите служить именно у нас? – он просматривает мои документы, хотя я уверена, что он их уже видел, прежде чем прислать приглашение в академию.

– Мой отец работал здесь когда-то. Всегда мечтала пойти по его стопам.

– Вы осознаёте, что военная служба, хоть и в госпитале, накладывает на вас определённые ограничения? Вам будет недоступен выезд за границу.

– Я не планировала выезжать из страны.

– Все результаты ваших будущих исследований будут принадлежать государству, вам не удастся получить на них патент.

– Думаю, это справедливо. Зато я смогу поучаствовать в испытаниях новых лекарств и способах лечения.

– Хорошо, мне импонирует ваш энтузиазм. Тогда к плюсам: вам будет положено звание, ранний выход на пенсию и комната в общежитии на территории госпиталя, – он хитро смотрит на меня, в его глазах мелькает усмешка. Даже догадываюсь, о чём он думает: вряд ли девушку из состоятельной семьи заинтересует пенсия или комната. Но меня как раз интересует!

– Я согласна! – лучусь довольством. Это же идеальное решение моих проблем!

– Не хотите подумать ещё? Наверняка у вас масса предложений с таким-то дипломом, – он с интересом смотрит на меня и отдаёт документы.

– Нет, меня всё устраивает, – улыбаюсь как можно шире.

– Тогда приходите завтра к восьми, получите пропуск и форму у завхоза. Потом ко мне.

Киваю, поднимаюсь.

– До свидания.

– До завтра, Алтея Германовна.

Ну, вот и всё, кажется, работа мечты у меня в кармане. Хотя женщин среди лекарей-военнослужащих немного, но они есть, так что я не буду чувствовать себя одиноко среди коллег-мужчин. Лишь бы эти самые мужчины не вели себя как Андрей Станиславович Вяземский, к слову, тоже военный, хоть и бывший. Впрочем, плевать. Главное, отец бы мной гордился, я уверена.

До вечера ещё есть время, так что неспешно обедаю в ближайшей кофейне, а потом иду по магазинам. Честно мерю несколько платьев, но душа к ним не лежит. Да и радовать мать вовсе не входит в мои планы. Она явно неспроста затеяла праздничный ужин. Да и гость какой-то пожалует… Вместо платья покупаю несколько блузок для работы и пару брючных костюмов. В одном из них и выйду к ужину.

В дом удаётся проскользнуть незамеченной. Голос мамы раздаётся где-то в глубине, кажется, она за что-то распекает прислугу. Вот и хорошо, пусть она вспомнит обо мне в последний момент.

Хорошо бы отдать покупки в чистку, но не хочется попадаться на глаза маме. Она явно не одобрит отсутствие платья. Придётся вспомнить основы и почистить костюм самой.

Не зря меня, выходит, преподаватели гоняли на своих занятиях – костюм я с трудом, но чищу. А всё потому, что мои руки привыкли к более тонкому взаимодействию с энергией, в отличие от боевого и бытового направления.

Нет, я могу, как сейчас, собраться и выдать что-нибудь из других специализаций, но зачем? Есть стиральные машины и прочие агрегаты, а также специально обученные люди для самых разных нужд. Мама, например, настолько привыкла обходиться слугами и бытовыми приборами, что не практикует аж с окончания университета. Как вышла замуж, так и забросила взаимодействие с энергией.

Но это мамин путь, не мой. Я стараюсь практиковать все области знаний, хоть и специализируюсь в одной конкретной. Ладно, не все. Боёвку я сдала с большим трудом, благо у нас был всего лишь зачёт. Экзамен бы я точно не потянула. Андрей Станиславович и так из меня всю душу вынул. И чего я опять о нём думаю?

Размышления прерывает стук в дверь.

– Милая, ты там?

– Да, мам!

– Ужин через двадцать минут, не заставляй себя ждать.

Она уходит, оставляя меня в недоумении. Я очень пунктуальный человек, зачем мама вечно выставляет меня в неприглядном свете даже в отсутствие свидетелей? Привычно гашу вспышку раздражения и переодеваюсь. Может, и вправду опоздать? Были бы только свои, так бы и сделала. Перед гостем неудобно. Интересно, он уже пришёл?

Глава 5. Заговор

Они стоят ко мне спиной и о чём-то оживлённо беседуют с мамой и отчимом. Гости, не гость. Она опять меня обманула. Неприятно, но ожидаемо. В этом вся мама. Близнецов нигде не видно, значит, до «семейного» праздника с незнакомцами их не допустили. Даже не знаю, радоваться мне или огорчаться. Я и сама с удовольствием вернулась бы в свою комнату, только кто мне позволит? Праздник же в мою честь!

– А вот и Алтея! Милая, не стой на пороге, иди, поздоровайся.

– Добрый вечер, – послушно говорю повернувшимся ко мне гостям. Оба высокие, стройные, в тёмных строгих костюмах. Один постарше, погрузнее, вероятно, ровесник отчима, другой помоложе. У них одинаковые светлые волосы и дымчато-серые глаза. Если бы не явная разница в возрасте, приняла бы их за братьев. Отец и сын?

– Алтея, знакомься, мой коллега и друг Чернецов Степан Игнатьевич и его сын Михаил, – надо же, угадала.

– Очень приятно, – друг отчима церемонно целует мне руку, Михаил ограничивается кивком. Они оба старательно улыбаются, но если Степан Игнатьевич источает радушие, то его сын смотрит на меня как на кусок мяса в магазине: мол, так ли ты свеж, как нахваливает тебя продавец? Скверное ощущение.

– И мне, – слегка краснею под прицелом взглядов.

– Что же мы стоим! Прошу к столу, – мама первая направляется к выходу из гостиной, все следуют за ней. Ожидаемо меня усаживают рядом с Михаилом. Его отец и моя мать садятся напротив нас, отчим – во главе стола.

– Алтея, – Александр Филиппович дожидается, когда прислуга наполнит бокалы, и поднимается. – Мы с мамой поздравляем тебя с успешным окончанием учёбы. Ты молодец, мы гордимся тобой. Прими от нас небольшой подарок.

Мама протягивает мне узкий длинный футляр, обитый синим бархатом. Браслет. Белое золото, россыпь мелких изумрудов на витой цепи. Красиво и дорого. Жаль только, что носить я его не буду, не люблю украшения, да и для работы нужны свободные руки. Лучше бы новые иглы подарили.

– Спасибо, – старательно изображаю радостное удивление. Откладываю футляр на край стола.

– Может быть, примеришь? – мать недовольно поджимает губы, шестым чувством догадываясь, что не угодила.

– Позже, Настя, не сейчас, – отчим мягко гладит маму по плечу. – За тебя, Алтея.

Все поднимают бокалы, но лишь в моём вместо вина́ сок. Меня всегда забавляло, что выходи́ть замуж и рожать детей в нашей стране можно с восемнадцати лет, а вот пить алкоголь и распоряжаться имуществом – только с двадцати пяти. Вот такие занятные законы у долгоживущих Болотного края. Впрочем, вино я пробовала в общежитии, осталась к нему равнодушна, так что не в претензии.

– Примите и от нас скромный презент, – Степан Игнатьевич с улыбкой протягивает мне конверт. Не без интереса вскрываю. Хм… Сертификат на кругленькую сумму в лучший оздоровительный центр города. Издеваются? Не знали, к кому пришли? Вряд ли. Тогда что за странный подарок?

– Думаю, ваш диплом – прекрасное подтверждение того, что вы замечательный лекарь. Но и лекарям нужно отдыхать, верно? Даже самым лучшим.Не успевает недоумение отразиться на моём лице , как слово берёт Михаил:

Нехотя киваю.

– В центре не только можно пройти разные полезные процедуры, но и расслабиться в СПА. Отец не даст соврать, ведь поставки лучшего оборудования он курировал лично.

– Большое спасибо, – я откладываю конверт к браслету и прячусь за бокалом с соком.

– Сертификат на две персоны на целый день . На случай если захотите провести его не в одиночестве.

Михаил подмигивает, вгоняя меня в краску. Это он так ненавязчиво намекает на себя?

– Кстати, хорошая идея! – мама радостно улыбается. – Почему бы тебе не взять Мишу с собой? Будущим министрам тоже нужно иногда отдыхать!

Мои мысли тут же находят подтверждение. Так-так… Вечер всё больше напоминает смотрины, а не праздник по случаю получения мной диплома. И мне всё меньше это нравится.

– Ну, что вы, Анастасия Анатольевна! Мне до министерского кресла ещё работать и работать, – изображает стеснительность Михаил. Надо же, какой скромник! Впрочем, они с мамой филигранно отыгрывают свои роли. Чувствую неискренность в каждом слове; спасибо родителям, прекрасно натренировавшим дочь замечать фальшь.

– Михаил – действительно отличный работник, думаю, кресло он займёт буквально через пару-тройку лет. Очень одарённый парень, – вставляет отчим.

– Ох, перехвалите мне его! – шутливо грозит пальцем Степан Игнатьевич. – Ещё зазнается!

Все, кроме меня, смеются. А мне противна эта ярмарка тщеславия. Тьфу, и кто здесь невеста? Разве не должны расхваливать меня, чтобы сбыть с рук? Вроде конкуренции никакой нет, очередь из женихов на улице не толпится… Или я чего-то не понимаю?

– Саша, а что там насчёт продажи дома? – Степан Игнатьевич задаёт вопрос отчиму, а смотрит краем глаза на меня, видимо, отслеживая мою реакцию. Они меня совсем за дуру держат?

– Мы пока приостановили процесс, – промокая губы салфеткой, отвечает Александр Филиппович.

– Отчего же? Сейчас продавать самое время, цены взлетели до небес.

– Это наследство Алтеи, за ней последнее слово.

– Вот как? – друг отчима теперь глядит на меня не скрываясь. – Зачем же вам, Алтеюшка, обломки и пепелище? Лучше ведь кругленькую сумму положить на счёт и бед не знать!

– Деньги меня не интересуют, – стараюсь не кривить лицо при коверканье моего имени. – Возможно, я когда-нибудь восстановлю дом.

– Но… – Степан Игнатьевич смотрит на отчима, потом снова на меня. – Вряд ли ваш муж согласится вкладывать средства в совершенно убыточный проект.

– Мой муж? – чуть не давлюсь соком, который неосторожно пригубила. – Я не замужем!

– И мне это известно, – он смотрит на меня не менее удивлённо, чем я на него. – Но ведь данный факт легко исправим! Вы молоды, красивы, а с продажей дома станете ещё и довольно состоятельны. Чем не завидная невеста?

– Я пока не собираюсь замуж. И дом продавать не стану, – утыкаюсь носом в тарелку, чтобы не видеть укоризненный взгляд матери, достаточно, что слышу её сдавленный стон.

– И что же вы, рассчитываете сидеть на шее родителей до совершеннолетия? – голос Степана Игнатьевича суровеет. Это что ещё за допрос?

– По какому праву вы задаёте мне подобные вопросы? – начинаю злиться я.

– Алтея! Что за тон? – ну да, зато в отношении дочери тон нормальный! Даже не собираюсь извиняться!

– Нет-нет, это я переступил границы дозволенного и прошу прощения, – покаянно произносит Степан Игнатьевич. – Действительно, прозвучало несколько грубо, но я волнуюсь за вас. Ведь нынешняя молодёжь так и стремится проводить время в праздности!

– Не собираюсь садиться ни на чью шею, – делаю вид, что смягчаюсь. – Я буду работать, как и ваш сын.

– О! – следует слаженный выдох всех присутствующих, за исключением, пожалуй, только Михаила. Он загадочно улыбается, посматривая на свет ламп через бокал с вином. И чему они удивлены, не понимаю.

– Милая, но тебе необязательно работать, – как-то неуверенно произносит мама.

– Предлагаешь всё же сесть вам с Александром Филипповичем на шею? – саркастически приподнимаю бровь.

– Нет, но… – мама не находится с ответом, а мне начинает надоедать этот фарс. Не понимаю, чего они от меня хотят, совершенно.

– Это похвально! – фальшиво радуется Степан Игнатьевич. – И где же вы будете работать? Уже подобрали место?

– В одной из больниц города, конечно, – пожимаю плечами я.

– Хм… – потирает он подбородок. – Как насчёт первой клинической? Отличная лечебница, главврач – мой хороший друг. Найдём вам местечко потеплее. Думаю, работать два-три дня в неделю будет идеально! А там и замужество, и дети, позже сами оцените график.

Что он несёт? Два-три дня в неделю? Мне? Что я там делать буду? Бумажки перебирать? Место потеплее? Может, он сам за меня замуж пойдёт и детей нарожает, раз всё так чудесно распланировал? Перевожу взгляд на каждого из сидящих за столом. Мама с отчимом затаив дыхание ждут моего ответа, Михаил тоже нет-нет да поглядывает на меня заинтересовано. Какой-то заговор с неясной для меня целью, который мне нужно обмозговать в спокойной обстановке и в одиночестве.

– Я подумаю, хорошо? Тем более что меня туда как раз пригласил знакомый папы, – мило улыбаюсь и опускаю глаза, чтобы скрыть некоторое злорадство. Пусть думают, что обхитрили меня.

– У тебя там тоже есть знакомые? – Степан Игнатьевич переводит взгляд на отчима. Тот недоумённо пожимает плечами.

– Я имела в виду своего родного отца, – исподтишка наслаждаюсь, как перекашивает лица матери и отчима.

– Ох, Стёпа, не торопись, – останавливает его энтузиазм мама. – Алтея только пару дней как дома, пусть вдоволь отдохнёт, погуляет, развеется. Сертификат вот использует. Работа никуда не убежит.– Ах, вот вы о ком… Ну, тем более! Прямо завтра и позвоню.

– Твоя правда, Настя, – отступает Степан Игнатьевич. – Но вы звоните мне, как надумаете, я мигом всё решу.

Мама выразительно смотрит на меня.

– О, большое спасибо! – как можно искреннее произношу я. – Буду вам признательна! Извините, оставлю вас ненадолго.

Выхожу из столовой, намереваясь посетить уборную, но какая-то неясная тревога заставляет меня замедлить шаг и спрятаться за косяком. Через мгновение убеждаюсь, что делаю всё правильно.

– Ну и дерзкая девчонка у вас выросла! – наконец, Степан Игнатьевич проявляет истинные эмоции. – Намучаешься ты с ней, Мишка!

– Пап, я умею обращаться с женщинами, – я сначала даже не узнаю́ голос Михаила, настолько надменно – лениво он звучит. – Главное, чтобы Алтея не взбрыкнула в последний момент, а там станет шелковая, уж я гарантирую.

– Ох, стоит поторопиться, мало ли что она выкинет. Тьфу, Германова порода! Дочь нужно держать в ежовых рукавицах, – и это моя мать? Горло перехватывает, я начинаю задыхаться от несправедливости и собственного бессилия. – Признаю́, я уже не справляюсь, а Сашу она и вовсе никак не воспринимает. Моё упущение. Хорошо, хоть мальчики растут послушными.

Близнецы-то? Ну да, конечно. Ох, и посмеюсь я, когда они в возраст начнут входить. Уверена, она ещё вспомнит меня с ностальгией и благодарностью! Нет, каково, а? Ежовые рукавицы, значит? Эх, мама-мама…

– Думаю, месяца на ухаживания хватит, – подводит итог Михаил. – Я вскружу ей голову, видно, что девочка неопытная, так что ничего сложного. Там быстренько поженимся, можно даже без помолвки, мол, такая любовь, что нет сил ждать! В общем, два-три месяца максимум и можно проводить сделку. Я быстро смогу её убедить продать дом. Обычно у влюблённых девушек отключается критическое мышление.

– Уж ты постарайся, сынок, на тебя вся надежда. Я уже и покупателя нашёл, но он долго ждать не станет, полгода максимум, нам нужно кровь из носу в этот срок уложиться, если хотим хороший куш. А там всё поделим, как договаривались.

– Тогда давайте выпьем за успех! – говорит отчим, а я в дикой ярости сжимаю кулаки, до боли впиваясь ногтями в ладони. Вот,значит, в чём состоит их план! Так хочется ворваться туда и выкрикнуть им в лицо всё, что думаю. Но нельзя, нельзя! Мало ли что они решат сделать! Ещё накачают чем-нибудь, объявят невменяемой и уложат в специализированную клинику. Оно мне надо? Нет, предупреждён, значит, вооружён! Вот и повоюем.

Пока они чокаются бокалами и пьют, я выскальзываю из своего угла и опрометью несусь в туалет. Как бы они не заподозрили, что я их подслушала, я ведь довольно долго отсутствую.

– Алтея, что-то случилось? – обеспокоенно спрашивает мама, когда я возвращаюсь.

– Может, тебе лучше пойти отдохнуть?– Нет, всё в порядке, просто голова слегка закружилась, пришлось умыться.

– Да, ты права, что-то я утомилась сегодня. Извините.

Мужчины встают. На этот раз Михаил целует мне руку.

– Приятно было познакомиться, Алтея, – он задерживает мою ладонь в своей. – Предлагаю завтра немного прогуляться, как тебе идея? Ничего, что я на ты? Мы ведь почти ровесники.

Не знай я истинной подоплёки его слов, уже бы растаяла, наверное. Он искренне смотрит мне в глаза, его взгляд полон надежды на следующую встречу. И голос такой ласковый… Действительно, мастер соблазнения. Делаю вид, что верю.

– О, буду рада, Миша. До завтра.

– До завтра.

– До свидания, Алтея, буду ждать вашего звонка по поводу работы.

– Непременно, Степан Игнатьевич. Всего доброго!

– Спокойной ночи, детка, приятных снов, – щебечет мама. Не без внутреннего отвращения целую её в щеку. Отчим мне кивает, отвечаю ему тем же. Беру со стола подарки и выхожу из столовой. Снова замираю за косяком и несколько минут вслушиваюсь в беседу, но больше ничего важного не обсуждают. Тогда иду к себе и запираю дверь.

Итак, что мы имеем? Завтра Михаил начнёт операцию по моему соблазнению. Долго подыгрывать я не смогу, слишком прямолинейна, меня быстро раскроют и, вероятнее всего, придумают новый план. Надеюсь, до физического устранения дело не дойдёт, но кто его знает? Как вижу, моя семья не очень-то мной дорожит. Прямо скажем, совсем. Потому надеяться можно только на себя. Уехать из города я не смогу, мне нужно отработать обучение. Да и не на что, чего скрывать. Те крохи, что выдаёт мама на моё содержание, едва хватит на билет. В общем, не выход.

Остаётся только как можно скорее устроиться в госпиталь и съехать в общежитие. Лишь бы у Степана Игнатьевича не оказалось знакомых и там, иначе мне придётся совсем туго. И нужно бежать сегодня ночью, потому что утром меня могут и не выпустить из дома.

Собираю необходимый минимум вещей в чемодан, завожу несколько будильников на предрассветный час и ложусь в кровать. Уснуть поначалу не удаётся, но я лекарь или кто? Само́й на себя воздействовать крайне сложно, но я справляюсь и мгновенно отключаюсь, чтобы подскочить от тихой, но настойчивой мелодии. За окном ещё темно, что мне определённо на руку. Быстро одеваюсь, на ноги натягиваю три пары тёплых носков, чтобы максимально тихо прокрасться по дому, никого не разбудив. Обувь кладу в рюкзак за спиной, туда же укладываю документы, небольшую сумму наличности и свежеподаренный браслет. Чемодан беру на руки, как ребёнка, и выхожу в коридор.

Прячусь за спинкой дивана в гостиной, стараясь дышать как можно тише. Ноги подходят к моему укрытию, тяжёлое тело падает на диван. Щёлкает пульт, включается телевизор. Мысленно ругаюсь про себя. Принесла же нелёгкая отчима! Вот чего ему не спится?В доме тишина. Пока крадусь, раздумываю, заглянуть ли на кухню, чтобы разжиться съестным. Ведь неизвестно теперь, когда удастся перекусить. Впрочем, мне приходится отказаться от этой идеи. Из кухни струится слабый свет ночника, там явно кто-то есть. И этот кто-то, судя по шагам, идёт сюда.

– Саша, ты здесь? – со стороны лестницы раздаётся голос матери. Они издеваются?

– Да, Настя, чего ты встала?

– Проснулась, а тебя нет. Что-то случилось?

– Ничего, пить ходил, потом решил новости послушать, всё равно не спится.

– Пойдём, я тебя уложу, – игриво говорит мать. – Раз уж мы оба не спим, а близнецы встанут ещё не скоро.

– А пошли! – в тон ей отвечает отчим, и оба, наконец, уходят. Фу! Даже думать не хочу, чем они собираются заниматься. Лишь бы мне побег не сорвали.

Через некоторое время хлопает дверь спальни, и в гостиной наступает тишина. Согнувшись в три погибели и осторожно ступая, добираюсь, до двери. Только бы не скрипнула! Мне везёт, она открывается беззвучно, замок едва слышно щёлкает за моей спиной. Да здравствует свобода!

Глава 6. Трудовые будни

– Быстрее! Быстрее! Эй, кто-нибудь! – выскакиваю из ординаторской, на ходу сгребаю со стенда несколько накопителей и бегу в холл, где надрывается какой-то мужчина.

– Что случилось? – спрашиваю, одновременно натягивая на себя энергетический кокон.

– Моя жена… Мы были в театре… Ей стало плохо и вот… – сбивчиво произносит он, перекладывая со своих рук на пододвинутую мной каталку безжизненное женское тело в бархатном зелёном платье. Одежда обоих супругов вся в бордовых разводах. Тут же набрасываю стазис на женщину, чтобы осмотреть её мужа.

– Нет-нет, помогите ей, я в порядке, – отмахивается от меня он.

– Вашей жене пока ничего не угрожает, а вот вы могли заразиться. Успокойтесь, пожалуйста, мне нужно вас осмотреть, – окутанными энергией руками пытаюсь просканировать мужчину, но он слишком нервозен и даже старается меня отпихнуть.

– Моя жена! Ей нужна помощь! Не медлите! – кричит он. Что же, в такой ситуации допустимы крайние меры.

– Дайте вашу ладонь, пожалуйста, – стараюсь говорить спокойно и ровно, чтобы не нервировать его ещё больше. – Это не больно.

Как заворожённый, он протягивает мне руку. Я прикладываю свою ладонь к ладони, а второй рукой незаметно вытаскиваю из специального кармашка иглу и, глядя ему в лицо, быстро ввожу в основание шеи, давая по инструменту небольшой импульс. Глаза мужчины закатываются, его тело обмякает, и я осторожно усаживаю его в кресло для посетителей.

Уф! Не думала, что справлюсь с первого раза. Нет, я могла его и без иглы энергией приложить, чтобы успокоить, правила такое позволяют, но зачем? Потом сложнее будет привести его в чувство, ещё и энергетическим похмельем накроет.

Так, посмотрим, что здесь у нас. Подпитку стазиса женщины пока подвешиваю на накопитель, чтобы не отвлекаться, за месяц работы уже наловчилась. Быстрый скан заражения не выявляет, но мужчине всё равно нужно будет остаться в карантине.

С женщиной дело обстоит хуже. Начальная стадия, когда можно купировать лихорадку, уже прошла, болезнь закрепилась, требуется незамедлительное лечение. Только вот одна я не справлюсь, а наставник сейчас занят. Придётся пока несчастной дожидаться своей очереди в стазисе. Чревато, конечно, но в связи с эпидемией лекарей не хватает, так что выбора у неё, увы, нет.

С помощью двух ловких санитаров перемещаю пострадавших в палаты. Отправив сигнал наставнику о появлении новых пациентов, возвращаюсь в ординаторскую. Надо бы оформить их поступление, но я поторопилась и даже не спросила имён пары. Ничего, муж скоро очнется и сам всё расскажет.

Снимаю кокон и вдыхаю привычный больничный запах. За прошедшие четыре недели он стал мне практически родным. Я ещё ни разу не пожалела, что решила работать именно здесь. Прекрасный коллектив, лояльное начальство – чего ещё желать новичку?

В первый же день меня познакомили с наставником, приятным седовласым лекарем. Отца моего он не застал, так как приехал из провинции всего пять лет назад, но был о нём наслышан и восхищен его работами. Впрочем, несмотря на громкую фамилию, поблажек он мне не делал, учил на совесть.

А когда я невзначай поинтересовалась, не могут ли меня уволить по приказу свыше, Арсений Сергеевич удивился такой постановке вопроса и тут же отвёл к начальству. И начмед меня не разочаровал.

– Алтея Германовна, что-то случилось? – спросил полковник, когда наставник деликатно оставил нас наедине. – Не устроила комната в общежитии? Так я вас предупреждал, у нас всё же военное учреждение, прививаем аскетизм с младых ногтей, так сказать.

– Нет-нет, меня всё устраивает! – замахала я руками. Комната была хорошая, светлая, даже отдельный санузел наличествовал, хотя меня не смутил бы и общий на этаже. А уют сама наведу, когда появится больше свободного времени.

– Тогда в чём дело? – нахмурил брови Сергей Евстафьевич.

И я выложила всё, как на духу. И про мать, что пытается насильно выдать замуж. И про друзей отчима, что могут повлиять на моё трудоустройство. И что мечтаю лечить людей, а меня хотят сделать бесправной домохозяйкой – и это в лучшем случае.

Начмед выслушал меня со скепсисом на лице. Не поверил? Но он неожиданно произнёс:

– Думаю, вам не о чем волноваться. Вы подписали договор с военным ведомством, а мы своих не выдаём. Для трудоустройства разрешение опекуна не требуется, а расторгнуть договор можно либо с огромной неустойкой, либо… Впрочем, вряд ли вы совершите что-то такое, за что вас смогут уволить.

– Большое вам спасибо! – возликовала я. В тот момент мне захотелось обнять и расцеловать сурового начальника, но я сдержалась. Сергей Евстафьевич заметил мой порыв и едва заметно улыбнулся в усы.

– Не за что. Идите работать, Алтея Германовна.

– Так точно!

И я работаю. Тружусь на совесть, впрочем, по-другому я и не умею. Наставник мной доволен, я им тоже. Мама предприняла лишь одну попытку встретиться со мной, но и та не увенчалась успехом.

В город я не выходила, так как на территории госпиталя можно было приобрести всё необходимое, телефоны родственников заблокировала, поэтому неудивительно, что мама решила нагрянуть лично.

Не знаю, как она выяснила, где я работаю. Наверняка отчим подключил свои связи. Когда мне передали, что меня ожидают в приёмном покое, я поначалу испугалась. А ну как меня сейчас под белы рученьки сопроводят домой и запрут на замок? Иррациональный страх, но такой естественный в моей ситуации. Понимала умом, что никто не сможет насильно меня увести, а всё равно дрожала, как осина на ветру.

Осторожно выглянув из-за угла, я увидела маму. Она сидела совершенно спокойная в кресле для посетителей, на лице ни грамма переживаний. Гранитная скала, а не мать. Я смотрела на неё, она смотрела на большие часы над регистратурой. Её хватило на двадцать минут. Когда она, не выдержав, подошла к медсестре уточнить, позвали ли меня, я позорно сбежала к тяжёлым больным и принялась активно помогать дежурным лекарям. Больше мама попыток встретиться не предпринимала.

Единственное, что омрачало моё практически безоблачное будущее, – это начавшаяся всё-таки эпидемия болотной лихорадки. Как ни надеялись те, кто участвовал в госпитализации и лечении Инны, что её случай – единичный, она всё же оказалась первой ласточкой грядущих проблем.

Уже через две недели моей работы в госпитале к нам начали поступать первые заболевшие. И чем больше их становилось, тем тяжелее были стадии болезни. Увы, не всех удавалось излечить, а эпидемия и не думала прекращаться. Как такового лекарства от неё не существовало, организм пациента должен был справиться сам, задача же лекарей состояла в помощи этому самому организму.

Странно, но заболевали в основном энергомаги. Простых людей, не взаимодействующих с потоками энергий, например, туристов, болотная лихорадка практически не затрагивала либо проходила по ним самым краешком. Дети, ещё не вошедшие в полную силу или давно не практикующие энергомаги тоже обходились малой кровью. А вот остальные…

Лекари также заболевали. Что самое жуткое – итог чаще был смертельным. Им просто некогда было отслеживать своё состояние – спасти бы других людей. Были предприняты беспрецедентные меры защиты, включающие в себя обязательное ежедневное сканирование всего персонала больниц, неограниченное количество доступных накопителей, чтобы лекари не рисковали собственными жизненными силами, но это не спасало. Кто будет отвлекаться на сканирование коллег, когда в приёмном покое десятки пациентов, требующих незамедлительной помощи.

В итоге больницы оказались обескровлены. Поэтому к лечению привлекали всех, кто способен хотя бы создать стазис и кокон. Студенты работали наравне с профессорами, в волонтеры записывались все, кто желал и мог хоть чем-то помочь. Но вести с полей приходили неутешительные – умирало всё больше людей, так и не дождавшихся помощи.

Наш госпиталь всегда был немного привилегированным, военные энергомаги болели нечасто, мест, как и врачей, было в достатке. Но и нам пришлось открыть свои двери для всех. Персонал большей частью пока держался, хотя и среди нас уже пошли первые заболевшие.

На специальный амулет поступает сигнал, что наставник в палате у вновь прибывших и зовёт меня. Беру планшет и спешу на зов.

– Ну что, Алтея Германовна? Готовы поработать самостоятельно? – огорошивает меня Арсений Сергеевич. Он трёт усталое лицо, и мне становится его жаль – вторые сутки на ногах. А ведь на нём ещё и студенты, которых, кроме меня, ещё двое.

– Готова! – киваю. Даже если трясутся поджилки и потеют руки, я ни за что не покажу свой страх. Раньше начну – раньше стану опытным лекарем. В конце концов, обратится за советом я смогу в любой момент, а все необходимые процедуры уже не раз отработаны под контролем наставника.

– Ну что же, тогда супруги Трифоновы – ваши. Где меня найти, в случае чего, вы знаете. Удачи!

Я провожаю слегка сгорбленную спину наставника сочувствующим взглядом и принимаюсь за работу.

– Алтея, я тебе кофе принёс, – в дверь палаты просовывается затянутая в энергию рука с зажатым в ней стаканчиком.

– Спасибо, Ром, но я уже не могу его видеть. Хотя всё равно давай, – я забираю у парнишки-санитара напиток и прихлёбываю. Спать хочется неимоверно, а дежурить ещё как минимум три часа.

Я уже сделала обход четырёх доверенных мне палат, пара из которых принадлежит супругам Трифоновым, Алле и Олегу, а в двух других находятся идущие на поправку пациенты, и остаюсь наблюдать за Аллой. Слишком уж у неё непредсказуемое состояние. Энергетические линии над её кроватью слегка пульсируют, хаотичными цветами показывая самочувствие пациентки. Моя задача – купировать приступ, если он начнётся, и подтолкнуть вовремя регенерацию.

Устало присаживаюсь на стул и откидываюсь на спинку. В глаза как будто песка насыпали. Я прикрываю их буквально на секундочку…

«– Герман, я прошу тебя! Оставь её в покое, она ещё ребёнок!

– Уйди, Настя, я сам решу, как воспитывать свою дочь!

– Я не позволю! – мать бросается наперерез.

– Папа, папа, не бей маму, пожалуйста!– плачу и пытаюсь закрыть собой маму, от толчка отца упавшую на пол. Она потирает ушибленную рукуи затравленно смотрит на нас.

– Я её не трону, если ты пойдёшь со мной, доченька, – мягко говорит папа, но за руку держит так крепко, что не вырваться.

– Хорошо, – мне уже всё равно, куда идти и что делать, лишь бы прекратить скандал. Мы спускаемся в хорошо освещённый подвал и входим в одну из дверей, помещение за которой переделано в палату.

Там на длинном металлическом столе лежит мужчина. Рубашка на его боку пропиталась кровью, он дышит поверхностно и с трудом, на лбу проступила испарина.

– Видишь, как дяде плохо? – вкрадчиво спрашивает отец. Я киваю, не отводя полного ужаса взгляда от пациента. – Ты должна ему помочь.

– Я?

– Да, детка. Я же не зря тебя учил?

– Но, я не умею… Я боюсь…

– Хочешь сказать, что ты такая же никчемная, как мать, и я зря теряю с тобой время? – голосом отца можно резать металл.

– Нет, папочка… – я дрожу, моя рука в его ладони ходит ходуном.

– Тогда соберись и лечи! – он встряхивает меня за хрупкие для одиннадцатилетней девочки плечи и толчком отправляет к столу.

Я дрожащей рукой раскладываю иглы, откидываю полы рубашки и принимаюсь методично обкалывать рану. Концы длинных игл от каждого вдоха и выдоха пациента колышатся, будто деревья на ветру. Несмотря на дикий ужас, мне становится смешно, но я прячу улыбку, пока отец не заметил.

Он, скрестив руки на груди, стоит у выхода из палаты и пристально наблюдает за мной. Когда иглы занимают предназначенные им места, я осторожно начинаю наматывать на них энергию пациента, перемешивая её со своей. Тут ниточка, там ниточка, тут ниточка, там ниточка. В какой-то момент я понимаю, что моей энергии не хватает, а черпать сырую из воздуха у меня ещё плохо получается. Я оборачиваюсь на отца с мольбой в глазах, уверена, он всё видит и понимает. Но он непреклонен.

– Продолжай.

И я продолжаю, вытягивая из себя энергию до последней капли, пока моё сознание не гаснет окончательно.»

Вздрогнув, понимаю, что умудрилась задремать. Испуганно смотрю на энерголинии пациентки, но они пока без изменений. Фух! Нужно немедленно собраться! Тру лицо ладонями. Всё ещё ощущаю липкий ужас из странного сна. Приснится же такое! Какие-то дикие игры подсознания… Это точно от усталости, не иначе.

Иду в санузел и долго умываюсь, смывая неприятное виде́ние и остатки сонливости. Снова проверяю пациентку, провожу глубокое сканирование. Состояние тяжёлое, но стабильное. Это плюс. Если она переживёт эту ночь и будет хоть малейшее улучшение, то можно будет подключить иглы и подстегнуть регенерацию. Но пока об этом рано говорить.

Из соседней палаты раздаётся звуковой сигнал. Выходит, Олег Трифонов всё же заразился. А это значит, что моё дежурство кончится нескоро.

Глава 7. Непредвиденные обстоятельства

Втыкаю иглу в тело пациента – и промахиваюсь. Не та точка. Пробую снова, но в глазах стоит туман. Мимо. Ещё разок… Ай! Шипя сквозь зубы, вытаскиваю иглу из своей руки. Примериваюсь… Нет, так дело не пойдёт…

Нужно хоть немного отдохнуть. Третьи сутки без сна не способствуют плодотворной работе. В таком состоянии я не то что не смогу никому помочь, как бы не навредить.

Собираюсь с силами и втыкаю иглу в нужное место. Накручиваю на металлическую головку энергетическую нить и выдыхаю с облегчением. Справилась. Теперь можно и присесть. Лучше, конечно, прилечь, только дойду ли?

Устало приваливаюсь к стене в коридоре и сползаю по ней на пол. Прикорну здесь в уголочке, если понадоблюсь, меня быстро найдут. Глаза закрываются сами собой, и я проваливаюсь в забытье.

«…Я будто плаваю в каком-то горячем мареве. Дышать удаётся с величайшим трудом. Вдохи и выдохи перемежаются хрипами, на кожу будто льётся кипяток беспрерывным потоком. Я сплю и не сплю одновременно. Слышу рядом голоса: папа и мама снова выясняют отношения.

– Дай я её хотя бы оботру!

– Оставь! Она справится.

– Ты просто изверг! Зачем издеваешься над семилетним ребёнком? Это ведь твоя плоть и кровь!

– Ты никогда меня не понимала, а сейчас не поймёшь и подавно. Если она умрёт, так тому и быть. Моя дочь не должна быть слабой.

– Ты маньяк! Она же маленькая девочка! Куда я смотрела, когда выходила за тебя?! Я сейчас же звоню в полицию… Ай!

– Ещё слово, и я запру тебя здесь до скончания времён, ты поняла? Поняла, я спрашиваю?!

Раздаётся шлепок. Мама снова вскрикивает.

– Не слышу!

– Да, отпусти.

– И не суйся сюда больше. Я сам разберусь.

Мамины удаляющиеся шаги постепенно стихают.

Моей горящей в огне болезни руки касается ладонь отца.

– Не разочаруй меня, Алтея, – негромко говорит он, не думая, что я услышу. Но я слышу. – Я начинаю.

Следом за его словами приходит боль…»

– Алтея, Алтея, очнись! – кто-то трясёт меня за плечо. Я вздрагиваю и открываю мутные глаза. Один из санитаров обеспокоенно смотрит на меня. – Что с тобой? Плохо себя чувствуешь?

– Тише, не мельтеши, – говорю, еле ворочая языком. Чувствую я себя и правда паршиво. Тело ломит то ли от неудачной позы, то ли от усталости. Глаза и веки горят. Горло саднит. – Что случилось? Кому-то нужна моя помощь?

– Нет, всё спокойно. Просто ты слишком долго спишь, меня попросили тебя проверить.

Я обвожу взглядом окружающее пространство. Ординаторская. Хм, помню, что отключилась в коридоре. Меня кто-то перенёс?

– Долго – это сколько?

– Сутки почти не просыпалась. Есть хочешь? Я принесу.

Сутки? Сутки!

– Мои пациенты! – пытаюсь вскочить, но тело не подчиняется, и я валюсь кулём обратно на диванчик для персонала.

– Не переживай, Арсений Сергеевич уже провёл обход. Так что тебе принести?

– Дай попить, пожалуйста.

Вода облегчения не приносит. Кажется, становится только хуже. Да что со мной такое? Пытаюсь просканировать себя, но неожиданно терплю поражение. Сил нет совсем. Попытка перестроить зрение приносит ужасную головную боль.

– Витя… – обречённо, предчувствуя беду, зову санитара. – Посмотри меня.

– Алтея, ты чего? Я же ещё толком не умею…

– Смотри!

– Хорошо… – голос Виктора дрожит. – Так, тут нормально, тут тоже, температура небольшая, но это может быть от переутомления… Здесь в порядке, здесь… О, нет!

– Что там, Витя? – спрашиваю, уже зная ответ.

– Лихорадка…

– Зови Арсения Сергеевича.

– А?

– Быстро! – приказ отнимает последние силы, и я падаю головой на подушку. Нет, только не это! Как это случилось? Я ведь была осторожна! Я ведь была… Горячие слёзы текут из глаз, но сил нет их стереть.

Арсений Сергеевич примчался тут же. В коконе, обвешанный накопителями, он с сочувствием смотрел на меня.

– Алтея, девочка, как ты?

– Не очень, – выдавливаю из себя грустную улыбку. – Я умру, да?

– Не говори глупостей! Твой организм гораздо выносливее, чем ты думаешь! – куратор хмурится и подходит ближе, сканируя безвольное тело.

Эх, Арсений Сергеевич, вы ещё не знаете мой маленький секрет! Я очень надеюсь на регенерацию, но спасёт ли она, когда круго́м лекари мрут как мухи? Последние дни мне даже начало казаться, что лихорадка мутирует, становится всё смертоноснее. Жертв всё больше, кладбища переполнены, облегчать состояние пациентов практически некому – единицы способны держать в руках иглы. И теперь болезнь добралась до меня…

– Прекрати себя накручивать!

– Но я не…

– Все твои мысли видны на лице. Послушай меня, девочка, – Арсений Сергеевич садится рядом со мной. – Ты справишься, я уверен в этом. Ты молодая и сильная, хоть и немножко уставшая. И ты не умрешь, я не позволю, слышишь?

Киваю.

– Сейчас я погружу тебя в целительный сон, подключу накопители, чтобы не тратить внутреннюю энергию, а твоя задача – хорошо выспаться. Ты мне будешь нужна весёлой и бодрой, чтобы принять смену, договорились?

Улыбаюсь сквозь слёзы и снова киваю. Горло перехватило от эмоций, не могу выдавить из себя ни звука

– Вот и умничка. Всё, закрывай глазки, я начинаю.

Слушаюсь, но последнее слово заставляет напрячься. Тело сжимается в предчувствии боли, но никакой боли нет. Однако сообразить, что к чему, я уже не успеваю – сон окончательно мной завладевает.

– Алтея… Алтея… Просыпайся…

Кто-то осторожно похлопывает меня по руке. Я медленно открываю глаза и перевожу взгляд на говорящего.

– Арх..кхе..сений Серх…гхеевич… – на большее ни сил, ни голоса не хватило.

– Сейчас, держи, – он протягивает мне воду в кружке, к которой я жадно припадаю. – Как ты себя чувствуешь?

– Хорошо, – возвращаю ему пустую ёмкость. – Спасибо, что спасли!

– Нет, ты сама всё сделала, как я и говорил, – в углах глаз куратора собираются морщинки, когда он улыбается. – На редкость здоровый организм!

– Всё равно спасибо! Когда я смогу приступить к работе?

– Не торопись, день-два сто́ит отлежаться, ты только очнулась. Тем более, у нас появилось подкрепление – к нам направили военных лекарей и энергомагов из приграничных гарнизонов. Так что отдыхай. Да, и ещё. Твоя мать просила сообщить, когда ты очнёшься. Она хочет тебя навестить. Мне позвонить ей?

Я отрицательно машу головой. В таком состоянии мне только матушки и не хватало! Не уж, окончательно оправлюсь, тогда – пожалуйста.

– Откуда она вообще узнала?

– Я обязан был сообщить родне. В случае кончины пациента… Да ты и сама всё знаешь.

– Да, вы правы, я не подумала об этом. В любом случае спасибо ещё раз.

– Не за что, Алтея. Уверен, ты позаботилась бы обо мне точно так же. Поправляйся.

Куратор оставляет меня одну. Мне немного дико вот так лежать и ничего не делать, когда за дверью туда-сюда носится персонал, звучат сигналы, раздаются взволнованные голоса. И пусть Арсений Сергеевич говорит о подкреплении, но лишние руки не помешают.

А ещё мама. Не верю, что она действительно так уж переживала. Неверное, хотела подписать документы на дом, пока я жива. Хотя умри я – ей и так останется наследство отца. Или я зря так о ней думаю? Всё же она моя мать. Нет, я пока не хочу её видеть.

До вечернего обхода развлекаю себя тем, что сплю, ем и смотрю новости по телевизору, который специально для меня принёс один из коллег. Новости, кстати, неутешительные. Волна смертей растёт, лекарство никак не находится, потому что исследования не успевают делаться – слишком быстро меняется болезнь. Правда, теперь вместо лекарей всё чаще заражаются энергомаги. И принцип, по которому лихорадка выбирает себе жертву, до сих пор неясен.

Слышу, как вдалеке захлопали двери палат – начался обход. Чувствую я себя сносно, могу и сама проверить состояние своего организма. Привычно пытаюсь перестроить зрение… и ничего не выходит. Да что за чушь! Пробую снова и снова, но знакомых зелёных энергетических нитей как не было, так и нет. Как это возможно?!

Нет-нет-нет! Я всего навсего устала. Организм после болезни просто не пришёл в себя. Это всё временно! Да, временно. Рано переживать. Сейчас придёт куратор и скажет, что всё будет хорошо. Определённо.

Но тревога, как я не уговариваю себя, не отпускает. Продолжаю безуспешные попытки увидеть снова хоть отблеск энергии. Ничего не получается. Ровным счётом.

– Ну, как у нас дела? – в палату с улыбкой входит куратор, но видя моё невменяемое состояние, обеспокоенно спрашивает: – Алтея, что случилось? Что-то болит? Беспокоит?

– Я не… не вижу… – слёзы, наконец, льются из глаз, я захлёбываюсь ими и не могу произнести ни слова. Но Арсений Сергеевич опытный лекарь – понимает меня с полуслова.

– Не видишь энергетические линии? – обеспокоенно спрашивает он. Я киваю, не прекращая рыданий. – Но этого не может быть! Выгорела? Но твоя энергия в процессе лечения практически не была задействована!

– Что…тогда…произошло?

– Я не дам ответа. Не сейчас. Мне нужно провести обследование. Не расстраивайся раньше времени, прошу тебя. Думаю, твой организм так отреагировал на стресс. Дал тебе возможность ещё немного отдохнуть от работы.

Арсений Сергеевич пытается меня подбодрить, но мне не до его утешений. Как дальше жить, если мой дар не вернётся? Что мне делать? Я уже не слышу, что говорит мне куратор, полностью уйдя в переживания. И не обращаю внимания, когда он оставляет меня одну.

Всю ночь я рыдаю, оплакивая несостоявшееся будущее. И хоть разум твердит, что ничего ещё не ясно, я зря себя накручиваю, вот-вот проведут анализ и окажется, что не всё потеряно, но чувства берут верх, погружая меня в чёрную меланхолию.

Утром куратор на обходе не один. Начмед сосредоточенно сканирует меня и самолично берёт кровь на анализ. Я лежу на кровати в позе эмбриона и смотрю в стену. Если будет что-то обнадёживающее, мне сообщат. Говорить ни с кем не хочется, а слушать слова сочувствия – тем более. Куратор неловко гладит меня по плечу и вместе с начмедом покидает палату.

Чувствую себя никому не нужной и заброшенной все последующие дни. Нет, ко мне ходят лекари и санитары, приносят ужин и рассказывают последние новости, но я не чувствую в себе сил общаться. Скупо улыбаюсь, благодарю и опять ложусь лицом к стене. Куратор ничего не говорит, дважды в день сканирует, ободряюще улыбается – и только. Начмед в моей палате больше не появляется. Кажется, меня постепенно списывают со счетов.

Через неделю куратор огорошивает меня новостью о выписке. И не только.

– Я взял на себя смелость позвонить твоей маме, – мягко говорит Арсений Сергеевич. – Тебе сейчас никак нельзя оставаться одной, поэтому она заберёт тебя домой.

– На время! – видя мой возмущённый взгляд, тут же уточняет он. – В палате мы тебя держать больше не можем – физически ты здорова. В общежитии за тобой некому присмотреть, в случае чего.

– Мне не нужны надсмотрщики!

– Алтея, никто не желает тебе зла, но в твоём состоянии тебе лучше…

– Вы думаете, я не в себе?!

– Никто так не считает, Алтея. Успокойся. Ты просто поживёшь некоторое время дома, там и стены помогают, слышала такое выражение? Выдохнешь немного, отпустишь ситуацию и вернёшься на работу. Я уверен, у тебя всё получится.

– Отпустишь? Смиришься, вы имеете в виду? – меня терзает желание грубить ему, хоть он ни в чём не виноват.

– Я сказал только то, что хотел, – куратор остаётся невозмутим.

– Так я уволена?

– Нет, ты в отпуске без содержания. Комната до конца срока контракта остаётся за тобой, можешь не волноваться. Как только тебе станет лучше, в любой момент вернёшься туда.

– Мне и сейчас хорошо! Вы разве не понимаете, что даёте шанс моим родственникам упечь меня в психбольницу?

– Алтея, я уверен, ты преувеличиваешь, – что ж, куратор думает, что я вру. Ладно.

– Пусть это будет на вашей совести.

Больше ничего от меня не добившись, Арсений Сергеевич уходит. А через несколько часов появляется мама. Анастасия Анатольевна, как всегда, роскошно выглядит и источает уверенность в завтрашнем дне.

– Алтея, милая, как ты? – начинает причитать она с порога. Я морщусь, успела отвыкнуть за последнее время от её игры.

– Нормально, ты зря приехала.

– Детка, но лекарь сказал…

– Со мной всё хорошо! – рычу я.

– Сейчас же смени тон, собери свои вещи и иди за мной, – ого, давненько я не слышала металлических ноток в мамином голосе. Куда подевались птичьи трели?

– Иначе что? – с вызовом смотрю на неё я.

– Иначе я приглашу твоих лекарей и парочку санитаров. Дальше продолжать или сама догадаешься?

Понятно, выбора мне не оставляют. Впрочем, иного я и не ждала. Покорно следую за матерью к машине. Бессменный Алексей тащит мой чемодан.

Домой приезжаем почти в темноте. В гостиной нас встречает хмурый отчим.

– Алтея, рад видеть тебя в добром здравии.

– Благодарю, – с трудом выдавливаю из себя.

– Твоя комната свободна. Если голодна, я попрошу принести тебе ужин.

– Нет, спасибо, воздержусь.

Я подхватываю чемодан и поднимаюсь по лестнице. Дежавю. Снова тот же дом, те же лица, только я другая. Жить здесь у меня нет никакого желания. У меня вообще нет желания жить.

Глава 8. Побег

Следующие сутки безвылазно провожу в комнате. Не хочется никого видеть, а уж разговаривать с кем-либо из членов семьи тем более нет желания. Но мама была бы не мама, если позволила вести себя в её доме, как мне хочется.

– Дорогая, мы ждем тебя сегодня к ужину, – говорит она обманчиво-мягким тоном после стука в дверь.

Я молчу, но сходить на ужин придётся. Не ела уже больше суток, однако аппетита нет совершенно. Это не пугает, не расстраивает, просто констатация факта. Я ничего не чувствую. Сплошная апатия.

За столом только отчим и мама. Близнецов опять нет, выходит, предстоит серьёзный разговор. Как я устала от всего этого! Просто оставьте меня в покое!

– Алтея, детка, как ты? – сочувственно смотрит на меня мама, но я не верю ей. Интересно, если я завтра умру, она всплакнёт хоть разок? Однако даже эта мысль не пробуждает во мне никаких эмоций.

– Нормально. – Вяло ковыряюсь в тарелке, кусок не лезет в горло.

– Мы волнуемся за тебя, Алтея. – А это вступает отчим. Да-да, вам всем от меня что-то нужно, сообщите уже, что, и отпустите восвояси.

– Не стоит, со мной всё в порядке.

– Но ты пережила болезнь, и доктор сказал, что стресс от потери дара может негативно отразиться на твоём психическом здоровье!

– И? – Сейчас мне абсолютно без разницы, какой из возможных вариантов развития будущего приготовили для меня дражайшие родственники.

– Сейчас ещё рано об этом говорить, всё-таки круго́м бушует эпидемия, но для твоего же блага сто́ит подумать о лечении после, когда сладят с болезнью. – Мама картинно заламывает руки.

– О чём ты говоришь? – Я хмурюсь.

– Почему бы тебе не отдохнуть в замечательном санатории на берегу залива? Уверена, тебе там понравится.

– Я не устала.

– Думаю, ты сейчас не в том состоянии, чтобы адекватно оценивать своё здоровье. И мы, как опекуны, приняли решение за тебя.

– Вот как? – В моём голосе ни капли удивления. Что-то подобное я подозревала. Они просто не могли не воспользоваться моментом.

– Да, так. – Голос матери неожиданно меняется, теперь в нём нет ласковости, только металл. – И в твоих интересах наше решение поддержать.

– Что будет, если откажусь?

– Тебе не понравится ответ.

– Пытаетесь меня запугать? Как предсказуемо.

– Думаю, тебе стоит хорошенько обдумать всё, что мы сказали. – Александр Филиппович смотрит на меня без капли теплоты. Ощущение чужеродности этим людям становится всё сильнее.

– Пожалуй, я послушаюсь вашего совета. Приятного вечера.

Ночь и следующий день проходят в одиночестве. Меня никто не беспокоит, и я рада этому. Лежу, бездумно разглядывая то стену, то потолок, не испытывая ни чувств, ни желаний. Еду мне приносят, и я заставляю себя поесть. Когда-нибудь период апатии закончится, и тогда я, возможно, захочу отказаться от предложения родственников посетить психиатрическую больницу. Ничем иным пресловутый санаторий быть не может.

Солнце за окном медленно клонится к закату. Оно запутывается лучами в кронах деревьев и окрашивает их в оттенки оранжевого и красного. Неожиданно меня посещает желание напитаться этими лучами, ощутить их на своём лице, вдохнуть вечерний воздух, напоенный ароматами растений.

Я натягиваю лёгкую ветровку, потому что меня слегка знобит от слабости, и спешу вниз, к входной двери.

– Алтея, куда ты собралась? – Александр Филиппович сидит в гостиной и листает какой-то журнал. Я не сразу замечаю его за спинкой дивана.

– Хочу прогуляться.

– Это плохая идея. Вернись, пожалуйста, к себе.

– В смысле? Почему я не могу выйти в сад?

– Пожалуйста, иди в свою комнату. – Отчим встаёт и идёт ко мне. – Не вынуждай меня применить силу.

– По какому праву? Я что пленница здесь?

– Алтея, ты не в себе. Успокойся. Иначе мне придётся вызвать лекаря.

– Какого ещё лекаря? – Меня постепенно догоняет ужас происходящего. Они собираются планомерно сводить меня с ума! А если начну сопротивляться, то всегда есть проверенный человек с волшебным уколом, из-за которого я быстро превращусь в овощ!

– Иди к себе, тебе совершенно нечего делать на улице. Уже стемнело, там небезопасно. Лекарь не придёт, если будешь вести себя хорошо.

Он даже разговаривает со мной, как с душевнобольной! Что ж, выбора у меня сейчас нет, придётся послушаться. Пока я поднимаюсь по лестнице, взгляд отчима жжёт мне спину. Возле комнаты встречаю маму.

– Что ты…

– Милая, у тебя ужасно душно! И самое время перестелить постель! Нельзя же себя так запускать! – Она тащит из комнаты узел свёрнутого белья.

– Я не просила…

– Я не собираюсь спокойно наблюдать за твоим погружением в болото, дорогая! Ну почему ты не можешь смирить свою гордыню и принять руку помощи? От тебя не дождёшься даже банального «спасибо»!

– Спасибо, мама. Но я тебя очень прошу не входить в мою комнату, пока меня нет.

– Ещё чего! В этом доме для меня не существует закрытых дверей! А если вдруг задумаешь что-то с собой сделать? Мне тоже стоять и смотреть, ведь входить ты запретила?

– Я пойду, что-то голова кружится. – Делаю шаг к двери.

– Конечно, милая, приляг. Зачем вообще вышла? Лежи, отдыхай, набирайся сил. А мы уж поможем чем сможем.

Ага. Уже помогли.

В комнате беспорядок. Непохоже, чтобы мама просто меняла бельё, скорее проводила обыск. Я заглянула в комод и ящик стола. Так и есть! Пропали паспорт, деньги, включая банковские карты, и телефон. Обложили со всех сторон! Теперь, даже если у меня получится сбежать, куда мне идти? В ночлежку для бездомных? Ни работать, ни уехать в другой город без документов не получится. Ах, как ловко они это провернули! Надо отдать им должное, действуют наверняка, отрезая все пути к отступлению.

Даже если я захочу кому-то рассказать о положении, в котором оказалась, без телефона я не смогу этого сделать. Я чувствую себя животным, которое планомерно загоняют в ловушку. Интересно, откажись я от наследства, они оставят меня в покое? Дадут жить своей жизнью? Или запереть меня в психушку до конца дней – лучшее решение?

Так, рано паниковать, меня пока заперли только в доме. Нужно найти способ вырваться. Провести жизнь за решёткой в палате с мягкими стенами у меня нет никакого желания. Но нужно всё продумать, не рубить сплеча. Для начала прикинуться паинькой, как того желает отчим, возможно, это даст какой-нибудь результат. Например, мне разрешат выйти в сад.

Сказано – сделано. Последующие несколько дней проходят в режиме послушания. Я делаю ровно то, о чём меня просят. Велят есть – ем, спать – сплю. Или создаю видимость. Мама повадилась проверять меня ночью. Жду, когда ей это надоест.

Судя по всему, придётся уходить налегке, свои вещи забрать у мамы не выйдет. Главное – вырваться из дома, а там видно будет. Болезнь мне больше не грозит, так что смело могу перемещаться по городу. План пока такой: подкараулить кого-то из больничных знакомых, желательно того, кому можно довериться, и занять денег на проезд. На такси добраться до ближайшего города, устроиться куда угодно, где можно работать без паспорта. Через некоторое время сменить место жительства. Дождаться таким образом совершеннолетия, и уже потом восстановить документы.

Да, план откровенно сырой, но за неимением лучшего… Стараюсь не думать, что будет, если меня поймают. Ничего хорошего, это точно. Зато в нынешнем положении есть несомненный плюс: апатию как рукой сняло. Появилась жажда деятельности, приходится отчаянно притворяться, чтобы не выдать себя резкими движениями или живой интонацией в голосе. Пусть они и дальше считают, что я безразлична ко всему.

В один из дней, предшествующих побегу, в дом наведывается неожиданный гость. Из своей комнаты я слышу, как в дверь раздаётся звонок, а потом чудится знакомый голос. Крадусь к лестнице и с удивлением вижу в холле Андрея Станиславовича.

– Простите, но Алтея сейчас отдыхает, – увещевает гостя мама, аккуратно подталкивая его к двери. – Я не могу её пригласить.

– И всё же я настаиваю. – Мой бывший преподаватель не сдаётся, и я благодарна ему за это. Он ловко огибает маму, проходит в гостиную и садится в одно из кресел. Зачем же он пришёл? Мама задаётся тем же вопросом.

– По какому праву вы врываетесь в мой дом? – негодующе восклицает Анастасия Анатольевна, сжимая кулаки в бессильной ярости. Отчима сейчас нет, а выставить незваного гостя так просто не выходит.

– Просто позовите Алтею, я задам ей несколько вопросов и сразу уйду. Мне тоже не доставляет удовольствия здесь находиться.

– Что вас связывает с моей дочерью?

– Я преподавал в Академии. А так как она всё ещё состоит на службе, меня попросили её проведать.

– Вы тоже военный?

– Так точно. Позовёте дочь или мне подняться к ней самому? – Я не вижу выражения его лица, но в голосе так и сквозит ирония.

– Прекратите ваши инсинуации! Только двинетесь с места, и я вызову полицию! Кто бы ни дал вам полномочия, вы их явно превысили! Будьте уверены, ваше руководство узнает, что здесь произошло.

– И что же произошло? Я пришёл проведать ученицу, мне небезразлична её судьба. Командование тоже заинтересовано в ней как в отличном специалисте. По-моему, только вы сейчас ведёте себя странно, что вызывает определённые опасения. С Алтеей точно всё в порядке?

– С моей дочерью всё хорошо.

– Я хочу в этом убедиться. В последний раз настоятельно прошу вас пригласить сюда Алтею.

Мама молча разворачивается и движется в мою сторону. Я быстро скрываюсь в комнате, хватаю первый попавшийся учебник и делаю вид, что увлечённо читаю.

– Алтея, к тебе пришли. – Мать без стука вламывается ко мне, даже не удосужившись постучать. Я вздрагиваю от неожиданности. – Будь любезна спуститься в гостиную.

Её голос напоминает змеиное шипение. Давно я не видела мамы в такой ярости. Раз или два за всю жизнь. Обычно она отлично себя контролирует. Но Андрей Станиславович обладает уникальным талантом раздражать людей.

– Только попробуй ляпнуть что-то не то, пожалеешь! – когда я прохожу мимо мамы, она хватает меня за локоть. – Поняла меня?

Киваю. Я же не враг сама себе? Пока неясно, зачем Андрей явился, но рисковать не стану. Жаль, не успела нацарапать ему записку, да и предать её под неусыпным оком матери будет затруднительно.

– Добрый день, Алтея! – встаёт Андрей Станиславович, завидев меня в проёме двери.

– Здравствуйте, – вяло отвечаю.

– Как ты себя чувствуешь? Может, нужна какая-то помощь? – он пристально смотрит на меня, будто хочет что-то сказать, что-то, понятное только нам двоим.

– Нет, спасибо, у меня всё хорошо. Отдыхаю, восстанавливаюсь.

– Ты не выглядишь довольной жизнью.

– Я потеряла дар. А с ним и смысл дальнейшего существования. Как я могу быть довольна?

– Я хочу рассказать тебе, как я…

– Думаю, достаточно! – прерывает нашу беседу мама. – Надеюсь, вы убедились, что Алтея в порядке? Тогда я вас не задерживаю!

– Но я не закончил…

– Покиньте немедленно мой дом! – Мама переходит на крик. – Живо! Я вызвала патруль. Если не желаете, чтобы вас выдворили силой, уходите сейчас же!

Окинув маму нечитаемым взглядом, Андрей Станиславович медленно идёт к двери.

– Алтея, я вернусь, – говорит он зачем-то. Я отворачиваюсь, чтобы скрыть непрошеные слёзы. Главным образом от матери, которая следит за мной как коршун. Затем и вовсе убегаю к себе. Никаких санкций после этой встречи не следует, выходит, я отыграла свою роль на отлично.

Наконец, настаёт день побега. Накануне мне удаётся выкрасть у прислуги один из ключей от входной двери. Надеюсь, горничных не накажут, когда хватятся меня. После маминой проверки спящей меня, я выжидаю около двух часов, чтобы все успели окончательно уснуть, и выскальзываю из комнаты.

Разочарование, которое испытываю, не описать словами. Ключ не подходит к двери! То ли я взяла не тот, то ли замки успели сменить. Но это сейчас неважно. Как мне вырваться из клетки? Провал, катастрофа!

Возвращаюсь в комнату и в одежде падаю на кровать. Всё бессмысленно! Скоро от меня избавятся, как от ненужной вещи, а я никак не могу это изменить…

Створка окна тихо скрипит, видимо, я забыла закрыть её на ночь. Хоть решёток нет, вот радость-то! Шальная мысль заставляет меня подскочить и броситься к окну. Распахиваю его настежь и высовываюсь до пояса. Так-так… Второй этаж, довольно высоко, просто спрыгнуть не выйдет. Будь во мне дар, я смогла бы залечить травмы, но рисковать сейчас? Вдруг моя хвалёная регенерация тоже меня покинула?

Хм, почему бы не выяснить точно? Как назло, острых предметов в комнате нет, мама об этом позаботилась. Крушить зеркало в ванной я не рискну, иначе перебужу весь дом. Но как насчёт вазы с цветами? О ней мама почему-то не подумала.

Стягиваю на пол одеяло и тщательно пеленаю в нём вазу. Затем с размаху наступаю на неё ногой. Больно, но стекло послушно разбивается на кусочки. Главное, бесшумно. Беру один осколок, долго смотрю на него, а затем режу ладонь. Минута, две, три – рана затягивается на глазах. Отлично, регенерация работает. Оставлю её на крайний случай. Не знаю, сколько займёт зарастание перелома. Смогу ли вовремя убраться подальше от дома?

Снова выглядываю в окно. Слева от него идёт водосточная труба. Вытягиваю руку и пытаюсь её расшатать. Ничего не выходит – труба крепко держится в креплениях. Попробовать спуститься по ней вниз? Рискованно, но других вариантов нет. Быстро возвращаюсь в комнату, сгребаю несколько футболок и смен белья в старый рюкзак, который мама почему-то забыла убрать, как все прочие. Беру иглы, больше ничего ценного у меня нет.

Влезаю на подоконник, аккуратно переступаю проём и по карнизу иду к трубе, держась за раму сверху. Хорошо, что спальни родителей и близнецов в другом крыле, даже если упаду, никто не услышит. Крепления водостока довольно часто расположены, так что спуститься не составляет труда. Уже стоя на земле, поднимаю голову к окну. Может, я и вправду сумасшедшая? Кто в здравом уме рискнёт слезать с такой высоты?

Но предаваться размышлениям некогда, нужно бежать. Благо калитка в заборе имеет кодовый замок, код на котором или поленились, или забыли сменить. Наверное, понадеялись, что за дверь я выйти всё равно не смогу.

Выскользнув на улицу, я под светом редких фонарей побежала к центру города. Не знаю пока, где буду прятаться, но сто́ит пересидеть какое-то время, не попадаясь никому на глаза. Больше чем уверена, меня объявят в розыск.

Где меня будут искать в последнюю очередь? Может, спрятаться в развалинах папиного дома? Пожалуй, это плохая идея. Думаю, там меня быстро найдут. К больнице соваться тоже пока не стоит. Может, позже, когда стемнеет. Куда же мне пойти?

Глава 9. Вот так номер, чтоб я помер

Чего я совсем не ожидала, так это облавы. Не успела я выбраться в город и просидеть до обеда в парке, как улицы наводнили люди с моими портретами в руках.

Они останавливают прохожих, показывают фото, задают вопросы. Передвигаться приходиться перебежками, буквально скрываясь в тенях, чтобы не нарваться на одного из преследователей.

Я забываю про сон и голод, в крови бурлит адреналин, ни на секунду не снижая свою концентрацию. Загонщики подбираются все ближе, я уже чувствую их дыхание за спиной, но не знаю, где от них скрыться.

Я недооценила мать и отчима. Они не на шутку разозлились, раз устроили такую компанию по моей поимке. Думаю, друг Александра Филипповича сыграл в ней не последнюю роль, иначе откуда ресурсы, да ещё такие безграничные?

Впрочем, всему приходит конец. К вечеру я устаю прятаться. Кажется, все места моего возможного появления оккупированы ищущими меня людьми. Соваться к больнице я даже не рискую, коллег аккуратно ловят под локоток прямо у выхода, и, судя по лицам, с пристрастием допрашивают.

Есть только одно место, где с большой долей вероятности меня не будут ждать. Туда я и направляюсь. Благо на окраине города поиск ведётся менее активно, чем в центре, поэтому проскальзываю мимо патруля без проблем.

Центральное кладбище встречает меня сумраком, прохладой и резким запахом свежей земли. Последнее неудивительно: очень много новых захоронений из-за лихорадки. Меня же интересует относительно старая часть кладбища. Без труда нахожу большой гранитный крест с табличкой. В двух каменных вазах по бокам от него огромные букеты. Не забывают благодарные пациенты своего спасителя.

– Здравствуй, папа, – шепчу я, провожу рукой по граниту и сажусь на стоя́щую в ограде скамейку. – Как твои дела?

Никто мне, естественно, не отвечает. Удивительно, но сейчас на кладбище никого нет. Живых, по крайней мере. Мёртвых полно, но они на редкость молчаливы и не нарушают царящую тишину.

– Я так скучаю, папа, – говорю, глотая вдруг полившиеся слёзы. Я только сейчас начинаю осознавать, какой колоссальный стресс переживала последнее время. – И так жалею, что тебя нет рядом. Ты бы спас меня от этой сумасшедшей семейки, правда?

Откидываюсь на спинку лавки и прикрываю глаза. Невыспавшаяся, уставшая, голодная, одинокая… Не к кому мне пойти и не у кого просить помощи. Тот, кто мог бы мне помочь, лежит в могиле. Сейчас я с ним попрощаюсь и сдамся первому же патрулю. Пора признать, что я не справляюсь. Пусть делают со мной, что хотят, лишь бы оставили в покое. Хоть в психушке, хоть в могиле.

Вот только полежу немного, а то ноги с непривычки гудят. Передохну и пойду. Ложусь на скамью, кладу под голову рюкзак. Я ненадолго, полчаса, не больше.

Когда открываю глаза, на кладбище царит почти полная темнота. Фонари на алее почему-то до сих пор не включены. Видимо, смотритель считает, что мёртвым свет не нужен, а живых в это время здесь быть не должно.

– Прощай, пап, наверное, я нескоро смогу тебя навестить. Да ты и сам всё знаешь.

Провожу по кресту рукой в последний раз и двигаюсь к выходу с аллеи. Напрягаю глаза, чтобы вовремя заметить вырытую могилу и не рухнуть в неё. Сбоку замечаю какое-то красное свечение. Яркая, пульсирующая точка. Что бы это могло быть?

Любопытство тянет взглянуть, и я схожу с дорожки. Почти на ощупь добираюсь до источника мерцания. Могила. Судя по расположению и не убранным в вазы цветам, довольно свежая, не старше недели.

Что же там горит? Похоже на сигнальный маячок, но зачем его хоронить вместе с телом? А главное, почему я вижу его сквозь массу земли? Моргаю, потом скашиваю глаза, пытаясь перестроить зрение, но привычной картинки энерголиний как не было, так и нет, а вот свечение из могилы будто стало ярче. Или, мне кажется?

Машинально рукой сканирую неопознанный объект, как делала это раньше, но на ощупь, перебирая энергетические потоки, как слепая. Отклик не приходит, и я с сожалением одёргиваю себя, напоминая в очередной раз, что лекарский дар потерян безвозвратно.

Отворачиваюсь от странной могилы. Зря пошла сюда, просто пытаюсь оттянуть неизбежное. Отвлечься хоть на что-то. Даже боюсь представить, что меня ждёт по возвращении. Впрочем, гадай не гадай, а идти надо. Делаю несколько шагов и слышу за спиной звук осыпающейся земли.

Сердце тут же противно замирает, а потом бросается вскачь, как бешеный конь. Я медленно поворачиваюсь к могиле.

– Ма-мо-чки… – шепчу дрожащими от страха губами. В свете луны, которая, наконец, выбралась из-за густых облаков, открывшаяся картина ужасает: из могилы, ещё не успевшей как следует осесть, разгребая землю обеими руками, вылезает самый натуральный мертвяк!

Хочется завизжать, но из горла, стянутого спазмом, не вырывается ни звука. Стараясь не делать резких движений, я медленно отхожу назад к дорожке. Кадавр пока не замечает меня, методично вытаскивая себя из земляного капкана.

Я не знаю, бросится ли мертвяк на меня, когда освободится. Что он вообще такое? Каким образом ожил? Ответов и на эти-то вопросы у меня нет, но мозг с огромной скоростью генерирует новые. Есть ли у кадавра органы чувств? Мертвец видит, слышит или осязает? Нужна ли ему человеческая плоть для питания?

Сумбур в голове не мешает мне отдаляться от аномального места. Ступив на дорожку, я бегу к выходу из кладбища, но буквально через несколько шагов в кого-то врезаюсь.

– А-а-а-а! – кричу от неожиданности и пытаюсь вывернуться из удерживающих меня от падения рук.

– Тише! – меня встряхивают, а я обмякаю. Ноги становятся ватными от облегчения, потому что голос мне знаком. А главное, человек, держащий меня, точно живой!

– В-вы! – заикаюсь. – Т-там…

Слова никак не подбираются, чтобы описать увиденное и попросить о помощи. Слишком много всего для одной меня.

– Алтея? – удивлённо выдыхает Андрей Станиславович. – Ты как здесь? Откуда взялась?

– Г-гуляю.

– Очень смешно. Что тебя так напугало? Тебя кто-то преследует?

– Т-там, – повторяю я. – Ож-живший мертвец.

Машу в ту сторону, откуда прибежала. Неожиданно возникший яркий свет режет глаза – Вяземский направляет на меня фонарик.

– Ты что-то принимала? – рычит он, крепко держа меня за предплечье. – Говори! Только не ври!

– Д-да не в-вру я! Х-ходячий труп п-правда там, в-вылез из могилы!

– Алтея, выбирай: или ты честно говоришь мне, что употребила, или я веду тебя в клинику – и тогда твоей карьере точно конец, ты понимаешь?

Я киваю, а потом машу головой из стороны в сторону.

– Я н-ничего не принимала. Я д-даже не пью, – Меня трясёт всё сильнее, кажется, начался откат.

– Так, по-хорошему ты не понимаешь. Я разочарован.

Андрей Станиславович разворачивается и тащит меня к выходу с кладбища.

– Да п-подождите в-вы! – кричу, но голос мой осип, а конвоир делает вид, что не слышит. Торможу пятками, чтобы заставить его остановиться.

– Что ещё?! – зло говорит Андрей Станиславович, но всё же останавливается.

Я сажусь на землю.

– Н-никуда не п-пойду!

– Тогда я тебя понесу!

– Д-да п-поймите вы, н-надо в-ызвать патруль! Там п-правда какое-то н-нечто!

– Алтея, это уже не смешно, – устало вздыхает Андрей Станиславович и садится рядом. – Скажи мне, что с тобой случилось. Я хочу помочь, понимаешь?

– Я в-все р-расскажу, только в-вызовите патруль, п-пожалуйста.

– Что с тобой не так? – Он обхватывает ладонями моё лицо и приближает к своему. – Почему ты не можешь…

– Андрей С-станиславович! – перебиваю его, выворачиваясь из его ладоней. – В-вон там…

По аллее, вполне бодро, только слегка пошатываясь, как моряк во время качки, в нашу сторону движется мертвяк. Но преподаватель отчего-то упорно не желает его замечать, а продолжает пристально вглядываться в мои глаза. Что он там увидеть пытается, при лунном-то свете? Хоть бы фонарик опять включил…

– Да смотрите же! – я не выдерживаю и вскакиваю, даже заикание резко проходит. Наконец, Андрей Станиславович тоже замечает странную фигуру, которая всё ближе и ближе к нам.

– Это ещё что за?.. – Свет фонаря падает на мертвяка, и он прибавляет шаг. – Эй, а ну, стоять!

Интересно, слышит кадавр или нет? Если и слышит, то приказы выполнять не спешит, а всё также бодро несётся к нам.

– Стой, стрелять буду! – Андрей Станиславовчи одной рукой держит фонарик, а другой формирует огненный энергошар. Мертвец ожидаемо не слушается, и шар летит в него.

Костюм, в котором тело совсем недавно хоронили, довольно быстро занимается огнём, но кадавр как будто не замечает этого. Труп, вблизи очень бледный и раздутый, больше не вызывает ужаса, скорее омерзение. Костюм горит, труп бежит, мы стоим. Андрей Станиславович не выдерживает первым, выхватывает из кобуры пистолет и стреляет в грудь монстра. Тот останавливается. Изнутри кадавра рвётся рык, затем он с новыми силами мчится на нас.

– Цельтесь в голову! – кричу я, хотя вовсе не уверена, что пуля остановит мертвяка. Да и красный огонёк в груди кадавра не даёт покоя. Это я виновата, что труп «ожил»? Или моё появление у могилы и вылезание мертвеца – лишь совпадение? И если всё же виновата я, то как его угомонить теперь?

Андрей Станиславович послушно стреляет в голову, которая буквально взрывается осколками костей и ошмётками плоти. Кадавр некоторое время ещё бежит, как та курица, но через несколько шагов падает и замирает.

– Он мёртв? – шепчу я.

– Надеюсь, что теперь точно, – также шёпотом отвечает Андрей.

Но мертвец и не думает успокаиваться. Вздрогнув безголовым телом, он упрямо ползёт в нашу сторону, перебирая четырьмя конечностями. Красный огонёк в его груди и не думает гаснуть.

Бросив в сторону кадавра ещё несколько энергошаров, Андрей берёт меня за руку.

– Кажется, нам пора. Один я не справлюсь, нужно вызвать патруль. Перекроем выходы, через забор он не пролезет, а дальше будет видно.

– Хорошо.

Стараясь не бежать, но всё же идя достаточно быстро, мы почти добрались до ворот кладбища, когда навстречу нам выбежала женщина в военной форме.

– Андрей! Ты где потерялся? Наша смена уже закончилась, пора сдавать пост. – Затем она замечает меня. – А это ещё кто?

– Анна, это Алтея. Алтея, это Анна. Некогда объяснять, вызывай подкрепление и закрывай ворота, мы – к запасному выходу.

– Что произошло? – Анна нажимает тревожную кнопку, прежде чем задать вопрос.

– Даже не знаю, как сказать. Там мертвец ожил и вылез из могилы.

– Шутишь?

– Я серьёзен как никогда. Пули его не берут, огонь только костюмчик подпалил.

– Это какая-то ерунда – озадачивается не на шутку Анна.

– И не говори. Но факт есть факт.

– Ладно, что делаем, пока ждём патруль?

– Закрываем оба входа, выведи смотрителя, мы с Алтеей проверим замки.

– Хорошо, – Анна не спорит, но одаривает меня странным взглядом.

Пока мы бегаем и закрываем ворота, у главного входа собирается патруль. Анна стоит рядом со смотрителем, не старым ещё, но уже седым мужчиной.

– Андрюх, что за дела? – один из патрульных здоровается за руку с Андреем Станиславовичем. – Анна Николавна какую-то ерунду нам рассказывает…

– Да не ерунда это, Макс. Сам посмотри.

Пять лучей от фонарей скрещиваются на открытом пространстве за воротами, где как раз проползает безголовый труп.

– О…балдеть! – говорит Макс.

– Ага. Предлагаю закидать его всем вместе энергошарами, я ему только одежду смог подпалить.

– А башку ему кто снёс? – интересуется ещё один из пятёрки патрульных. – Или он такой и был?

– Я снёс. Как видишь, не помогло.

Пять патрульных, Андрей Станиславович и Анна встают полукругом и закидывают труп огнём. Причём огонь разгорается такой силы, что я ощущаю жар на своём лице, хотя стою довольно далеко от кадавра. Они все бросают и бросают огненные шары, пока мертвяк не перестаёт шевелиться. От некогда мощного тела остаётся обгорелый остов. Обугленные кости под светом фонариков зловеще чернеют. Красный огонёк больше не мерцает.

– Ну, вот и всё, – удовлетворённо кивает Макс и встряхивает руками, сбрасывая напряжение. – Ник, Стас – остаётесь, я пришлю бригаду, чтобы увезли останки на экспертизу. Оцепите здесь всё. Мало ли, ещё кто полезет. Как это случилось, кстати?

– Поехали в штаб, по дороге расскажу.

Зачем я с ними еду? Впрочем, моего мнения никто не удосуживается спросить. Просто везут в неизвестное мне место и методично допрашивают. Мне нечего скрывать, потому рассказываю всё как на духу. Ловлю на себе удивлённые взгляды мужчин и пока непонятный – Анны. То ли я ей просто не нравлюсь, то ли… сижу слишком близко к одному конкретному человеку. Впрочем, это меня не касается, пусть думает что хочет.

Снаружи здание штаба в темноте плохо поддаётся идентификации, поэтому даже не пытаюсь его рассматривать. Может, днём получится разглядеть, куда меня занесло.

– Надо записать показания Алтеи, – говорит Макс, сворачивая из вестибюля к лестнице на второй этаж.

– Сначала к доку заглянем, – возражает Андрей. – Пусть Алтею осмотрит.

– Как скажешь. Жду в кабинете.

Мы спускаемся в подвальное помещение. В свете потолочной лампы серый мрамор стен и пола бликует, вызывая резь в глазах. Андрей подталкивает меня к одной из дверей по левой стороне узкого коридора, распахивает её и входит первым.

– Здравия желаю, господин полковник!

– Вольно, капитан! С чем пожаловал? – Плотного телосложения мужчина с шикарными пшеничными усами и лысой, как коленка, головой отрывается от лежащих на столе бумаг.

– Осмотрим, отчего же не осмотреть? Алтея, пройди вон в ту дверь и посиди там пару минут, пока я с твоим сопровождающим не переговорю, хорошо?

Киваю, прохожу, куда сказано, и сажусь на твёрдый железный стул с кожаной обивкой. Обвожу взглядом комнату. Металлический стол, рядом на тумбочке инструменты, в стену вмонтированы дверцы с защёлками… Это что? Морг?

Жаль, что дара больше нет, иначе я бы увидела энергонити стазиса, опутывающие каждую камеру для хранения тел. Интересно, они пустые или в них кто-то есть? В крайнем левом ряду, за одной из дверец замечаю знакомое красноватое свечение. Да нет! Не может быть! Снова?

Я, словно в каком-то бреду, поднимаю руку и сканирую вслепую камеру. Я только успеваю заметить, как огонёк за дверцей разгорается ярче, а затем с той стороны раздаётся глухой удар.

Бум! Потом ещё один. Бум! Словно кто-то пытается выломать единственную преграду между нами. Бум! Дверца отлетает, едва не задев меня, и падает на пол. Из камеры выезжает металлический стол, с лежащим на нём мужчиной, одетым в военную форму. Его лицо обезображено последствиями лихорадки. Он садится и впивается в меня взглядом мутных глаз.

– А-а-а-а, – визжу я, переходя на ультразвук. Машинально, как если бы дар не был утерян, я скручиваю в кулак энергонити и рывком выдёргиваю из кадавра. Он снова падает на стол, огонёк в его груди гаснет, а я валюсь на пол, ощущая огромныый расход сил. Но почему? Дар же пропал?

Глаза сами собой закрываются, и последнее, что я вижу: поражённые взгляды Андрея и Анатолия Викторовича, прибежавших на мой крик.

Глава 10. Новая тюрьма

Я открываю глаза и тут же жмурюсь от яркого солнца. Пытаюсь отвернуться, но что-то крепко держит меня за шею и не даёт это сделать. Руки тоже несвободны: рывок один, другой – слышится звук звяканья металла о металл. На мне наручники? И ошейник?

Предаться панике не даёт открывшаяся дверь. Я вижу знакомое лицо, но тревожное предчувствие не оставляет.

– Здравствуйте, Алтея Германовна, смотрю, вы очнулись? Как себя чувствуете?

– Как собака на цепи. Что происходит, Степан Петрович? Где я?

– Ну-ну, перестаньте. Всё для вашего же блага. Вы у нас, в Первой клинической, в лаборатории.

– Для моего блага? Считаете, что я бросаюсь на людей?

– У вас выявились необычные способности. И кто знает, вдруг они настолько мощные, что могут охватить большое пространство? Поэтому и привязали, чтобы избежать соблазна их применить.

– То есть вы так перестраховались?

– Именно! – улыбается доктор. – Рад, что правильно понят.

– И что дальше? В туалет мне под себя ходить? Или мне недолго осталось, поэтому…

– Да что же вы такое говорите, Алтея Германовна! – всплёскивает руками Степан Петрович. – Что за глупости! Сейчас подойдут ещё коллеги, мы вас обследуем и снимем, очень надеюсь, эти оковы.

– И сколько ждать?..

– А вот и они! – перебивает меня Степан Петрович. В палату (именно так я решаю назвать место, где пребываю) входят начмед Сергей Евстафьевич, наставник Арсений Сергеевич, патологоанатом Анатолий Викторович и двое незнакомых мне лекарей.

– Здравствуйте, Алтея, – мрачно оглядывает меня начмед. – Не ожидал, что мы встретимся вновь при таких обстоятельствах.

– При каких? – не знаю, откуда с момента пробуждения во мне безрассудная смелость, но я разговариваю с этими людьми на равных. Как будто мне нечего терять. Может и правда нечего? Вот усыпят меня сейчас как бешеную собаку, и все вздохнут с облегчением. Начиная от матери, заканчивая… А где же Андрей Станиславович? Почему его нет? Не допустили? Или не хочет меня видеть?

– А это мы сейчас и выясним, – потёр ладони один из двух незнакомцев. Он начинает забрасывать меня сканирующими энергонитями, пока его коллега тщательно фиксирует поступающую информацию. Жаль, я ничего не вижу и не ощущаю. – Ну, что же. Девушка здорова, немного голодна, испытывает стресс, но ничего необычного я не нахожу. А вы, коллеги?

Остальные тоже меня сканируют, но и они не обнаруживают странностей.

– Алтея, сейчас я освобожу одну вашу руку, – говорит начмед. – Попробуйте воспроизвести свои действия по поднятию мертвеца.

– О чём вы ?

– Оживший труп на кладбище и в морге штаба – это же ваших рук дело? Только не отрицайте, есть свидетели.

– Я не понимаю… Я…

Я действительно не понимаю. Точнее, не хочу верить. Я же не специально! Я не знаю, как это произошло!

– Алтея, – ко мне подошёл наставник. – Мы просто хотим понять, что ты сделала. Помоги нам.

– Но я не…

– Это не шутки, Алтея Германовна! – повышает голос Анатолий Викторович. – Я лично видел, как вы подняли труп! Почему он упал замертво снова? Вам не хватило сил? Передумали убивать?

– Что? – я дрожу и чувствую подступающие слёзы. – Ничего подобного я не хотела и не хочу! Это всё чудовищная ошибка! Случайность!

– Случайность? Два раза подряд?

– Да поймите вы!..

– Хватит! – прекращает нашу перепалку начмед. – Анатолий Викторович, прошу вас на два слова.

– Так точно.

Пока полковник и подполковник совещаются в коридоре, а Степан Петрович переговаривается о чём-то с двумя коллегами, наставник берёт стул и подсаживается вплотную к моей кровати.

– Как же так вышло, Алтея? – тихонько спрашивает он у меня. – Что с тобой случилось?

– Я не знаю, Арсений Сергеевич. Я бы не стала нарочно ничего подобного делать. Вы же мне верите?

– Конечно, – он утирает слёзы с моих щёк краешком одеяла. – Не плачь, Сергей Евстафьевич во всём обязательно разберётся.

– Не уверена…

– Степан Петрович, поблизости же нет мёртвых тел? – спрашивает вернувшийся начмед. Штабной подполковник за его спиной чем-то недоволен, но молчит.

– Да, Сергей Евстафьевич, мы поместили Алтею как можно дальше от морга.

– Отлично, тогда не вижу причин держать её в наручниках. В этой комнате все умеют накидывать оглушающие плетения и выставлять щиты. Пятеро мужчин уж как-нибудь отобьются от девчонки. Согласны со мной, коллеги?

– Конечно – конечно, – тут же суетится мой бывший лечащий врач, аккуратно освобождая меня из оков. Наконец, я сажусь в кровати и потираю слегка онемевшие запястья.

– Прежде чем мы продолжим, тебе нужно в уборную? Или ещё что-то? – спрашивает начмед. Интересно, почему он перешёл на ты? Время вежливости прошло? Нет смысла со мной церемониться?

– Да, я хочу в туалет, пить и есть.

– Степан Петрович, распорядитесь, чтобы Алтее принесли еды. Уборная там, – Сергей Евстафьевич указывает рукой на неприметную дверцу в углу комнаты. – Надеюсь, ты не собираешься натворить глупостей?

Пройдя пару шагов, я разворачиваюсь и укоризненно смотрю ему в глаза. Ага, собираюсь. В туалете. Утопиться в унитазе – это глупость или сумасшествие? Впрочем, вслух я ничего не говорю.

После туалета накидываюсь на принесённую мне еду. Отбивная с пюре и салатом из овощей – что может быть лучше после суток голода? Или не суток?

– Сколько времени я здесь нахожусь?

– Тебя привезли ночью, сейчас день.

– А почему не к нам в госпиталь? В смысле, к вам? – спрашиваю у начмеда.

– Здесь лаборатория побольше. Специалисты будут наши, не переживай.

– Специалисты? – аппетит разом пропадает.

– Ты поела? – киваю. – Тогда поговорим.

С сожалением допиваю чай, отставляю посуду и перебираюсь на кровать. Лекари обступают меня полукругом.

– В общих чертах нам известно о вчерашних приключениях. Хорошо, что никто не пострадал. Но мы хотим ещё раз услышать твою версию.

– Я шла к выходу с кладбища, когда увидела какое-то странное свечение…

– Что ты делала ночью на кладбище? Какое именно свечение? Почему оно показалось странным? – под градом вопросов я сжимаюсь. Рассказывать о причинах, приведших меня в место вечного упокоения, нет никакого желания.

– Коллеги! Не всё сразу! Алтея, что за свечение?

– Мне показалось, что в одной из могил горит красный огонёк. Мерцает. Как маячок.

– И? Что дальше было?

– Решила посмотреть, что это такое. Подошла ближе и по привычке просканировала объект.

– Но ваш дар выгорел! – не выдерживает один из безымянных лекарей. Впрочем, представлять ни того ни другого мне никто не собирается. Я дёргаюсь от его слов, как от пощёчины.

– Знаю, но пока не могу смириться, прошло слишком мало времени. Поэтому я иногда совершаю привычные действия.

– Так, и что было дальше? – поторапливает меня штабной подполковник.

– Я… услышала шорох. Сначала не поняла, что это, а потом увидела, как из могилы показались руки. Затем и сам труп начал потихоньку вылезать. Я испугалась и убежала.

– То есть вы только сканировали и всё? Не вливали в плетение силу? Не говорили слов?

– Я похожа на деревенскую знахарку? – таращу на Анатолия Викторовича глаза. – Какие ещё слова? Вы сказок перечитали?

– Не в ваших интересах мне грубить!

– Тогда не задавайте глупых вопросов! И без угроз тошно!

Чувствую, что близка к нервному срыву, а подполковник меня к нему активно подталкивает. Сжимаю руки в кулаки, спиваюсь ногтями в ладони, чтобы хоть немного успокоиться.

– Прекратить! – раздаётся властный голос начмеда. – Анатолий Викторович, вы можете быть свободны. Пока.

– Но…

– Идите. Господа, вас тоже не задерживаю, ответственность я беру на себя. Степан Петрович и Арсений Сергеевич останутся.

Безымянные лекари и недовольный патологоанатом покидают палату. Меня слегка потряхивает от подступающей истерики. Начмед делает движение рукой, и я чувствую, как начинаю успокаиваться.

– Спасибо.

– Не за что. Продолжим. Итак, ты убежала…

– Да. Почти у выхода столкнулась с господином Вяземским, моим бывшим преподавателем в Академии. Он попытался самостоятельно убить мертвеца, но не преуспел. Андрей Станиславович вызвал патруль, и совместными силами живой труп был уничтожен. Дальше вы знаете.

– Хорошо, а что произошло в морге?

– Там я тоже увидела красное свечение в одной из стазисных камер. Решила попробовать повторить сканирование.

– То есть, ты знала, что на кладбище мертвец ожил твоими усилиями?

– Нет, я… Не была уверена. Надеялась, что совпадение.

– Понятно. Ты его подняла и?..

– И испугалась. Огрела его оглушающим плетением, и он упал.

– Но…

– Да, я знаю, что во мне больше нет дара, не нужно каждый раз напоминать, – хмуро вздыхаю.

– Тогда не понимаю, как такое возможно… – озвучивает мысли остальных Степан Петрович. Я по их глазам вижу, что именно об этом они сейчас и думают.

– Я тоже, – прикрываю глаза. Кажется, я выжата как лимон.

– Алтея, продолжим беседу завтра, – говорит начмед и направляется к выходу. Наставник и Степан Петрович идут следом. – Отдохни, ужин принесут чуть позже.

– Подождите! Что со мной будет?

– Пока ничего, – начмед возвращается и садится напротив меня на единственный стул. – Но ты должна понять, что твои способности слишком пугающие. И пока мы не уверимся в том, что ты не причинишь никому вреда, останешься здесь. Под нашим присмотром. И мы будем тебя изучать.

– Я не подопытный кролик! Я человек! И ни в чём не виновата! – истерика всё же прорывается сквозь успокоительное плетение.

– Никто тебя и не винит, Алтея. Ты же лекарь! Столкнувшись с подобным феноменом, не захотела бы его изучить? Понять, что происходит? И ты можешь быть уверена, что никому этими своими способностями не навредишь?

Я мотаю головой. В чём-то мой начальник (наверное, теперь бывший? – хватить уже грезить о несбыточном) прав. Не могу быть твёрдо уверена, что никому не наврежу. Да и само́й неплохо бы разобраться в этих странных способностях, которые я пока не в силах осознать до конца. Я – бывший лекарь (что-то в моей жизни стало слишком много бывших), теперь… кто? Некромант, как в книжках?

– Думаю, нам всем нужно хорошенько подумать. Распоряжусь, чтобы тебе принесли какие-нибудь книги. Телевизор и телефон тоже не будут проблемой, но это чуть позже. И я хочу, чтобы ты знала: ты не пленница здесь. Просто заложница обстоятельств. И вместе мы сможем решить эту проблему. Но нужно твоё согласие на сотрудничество.

– А разве оно имеет значение?

– Имеет. Никто не будет проводить исследования, если откажешься, но и выйти ты отсюда не сможешь. Подумай об этом.

– Хорошо.

Наконец, я остаюсь одна. Что же, мне действительно есть о чём поразмышлять. Хотя… О чём тут думать? Либо я соглашаюсь и сотрудничаю, либо отказываюсь и… Что? Меня будут морить голодом? Вряд ли. Им проще меня убить. Нет человека – нет проблемы, как говорится. Это в лучшем случае. В худшем – я просто сойду с ума в этой клетке.

Ещё во время разговора я замечаю, что окна палаты забраны решётками. Я и с даром бы их не открыла, а уж сейчас – и подавно. Дверь тоже заперта, это я проверяю первым делом. В санузле, где помещаются только унитаз, раковина и некое подобие душевой, состоящей из прикрученной к стене лейки и металлического поддона в углу, нет даже крохотного оконца. Некуда и незачем бежать. Или мне просто это стараются внушить? Чтобы я перестала бороться?

Всю последующую ночь я оплакиваю прошлое и будущее. Позволяю депрессии снова вырваться на свободу и разгуляться вовсю. Но только этой ночью. Не знаю, следят ли за мной, пока я сотрясаюсь в рыданиях, но никто не пытается зайти ко мне.

Под утро я успокаиваюсь, и мне даже удаётся несколько часов вздремнуть. А после завтрака приходит начмед, теперь уже один.

– Итак, твоё решение? – спрашивает он с порога.

– Я согласна.

На его лице на секунду мелькает удивление. Чего ожидал? Что откажусь? Нападу на него? Объявлю голодовку? Непонятно.

И Сергей Евстафьевич снова меня допрашивает. До обеда, после обеда, перед ужином. Я вспоминаю каждое действие буквально по секундам. Показываю, что я делала и как. Ни он, ни я не видим результата моих отчаянных махов руками.

– Может, нужен мертвец, чтобы я наглядно показала? – интересуюсь, видя очередной скептический взгляд начмеда. Не понимаю его мотивов. Чего он хочет добиться? Я уже сказала и показала, всё, что знаю и помню.

– Рано. Ладно, на сегодня достаточно. Завтра прибудут лаборанты и научные сотрудники. Начнём тебя обследовать.

Всю неделю я сдаю анализы. Не только кровь, но и другие жидкости и твёрдости организма. Один умник даже захотел сделать биопсию, но ему вовремя отказали. Однако его алчущий взгляд каждый раз заставляет меня напрягаться. Мне кажется, он не оставил эту затею, просто ждёт удобного случая.

Я тоже не теряю зря времени. Оказавшись у одного из столов с инструментами в ожидании очередного анализа, замечаю набор игл. Улучаю момент, пока на меня никто не смотрит, и краду одну. Пока у меня берут кровь, я аккуратно ввожу иглу под кожу на бедре, благо на мне из одежды лишь бельё и больничный халат. Игла настолько тонкая, что даже крови не выступает. Я могу украсть и что-то посущественнее, например, скальпель, но на выходе меня обычно обыскивают.

Ещё неделю я смиренно жду результатов. Но ничего интересного анализы не показывают. Это хорошо, что никто до сих пор не выявил мою повышенную регенерацию. То ли проколы от игл организм считает незначительными травмами и не старается зарастить их с бешеной скоростью, то ли просто ищут не то и не там. Да и лаборантов много, они часто меняются, так что мне пока везет.

А ещё через день мне разрешают принять посетителей.

Глава 11. Уйти или остаться?

– Я могу отказаться? – спрашиваю у начмеда, когда мне сообщают о приходе гостей.

– Не советую, – качает головой Сергей Евстафьевич. – Я бы запретил визит, но твой отчим поднял все свои связи, чтобы пробиться сюда. Да и не переживай, одна ты не будешь, с тобой пойдёт куратор.

– Куратор? Арсений Сергеевич?

– Нет, Алтея, Арсений исполняет обязанности начмеда, пока я здесь. В общем, не переживай, всё под контролем. Через час подходи в переговорную, родственники будут ждать тебя там.

Легко сказать, не переживай. Я и так всё время на нервах из-за непонятного дара и бесконечных опытов над организмом, так и ещё и слушать претензии придётся. Подавив в себе желание потянуть время и заставить родню ждать подольше, иду к месту встречи.

Мать и отчим стоят спиной к двери и не видят моего появления. Бурно жестикулируя, они что-то вполголоса обсуждают. Стою некоторое время, наблюдая за ними. Приходится кашлянуть, чтобы меня, наконец, заметили.

Отмечаю, как молниеносно на лице мамы меняются маски. От возмущения к показному состраданию. Она картинно ахает и прикладывает ладошку ко рту.

Странно, чего это она? На жертву кровавого режима я непохожа, содержат меня в весьма комфортных условиях. Даже нисколько не похудела, хотя, казалось бы, всё этому способствовало. И одета прилично.

– Доченька! – Едва сдерживая рвущиеся из груди рыдания, бросается она ко мне. Я уже готовлюсь впитывать собой материнские слёзы, как мама неожиданно застывает на середине пути, будто муха в киселе.

– Это ещё что такое? – возмущённо спрашивает она, отходя от вязкой преграды. Двигаться назад прозрачная мягкая стена не мешает, охотно выпуская из своих объятий. Ответить маме не успеваю, потому что сзади раздаётся знакомый голос.

– Это для вашей безопасности.

Оборачиваюсь на Андрея Станиславовича, рассматривая во все глаза. Мы не виделись несколько недель, и я понимаю, что слегка обижена на него. Он ни разу не зашёл и не поинтересовался, как мои дела. Впрочем, Андрей и сейчас не обращает на меня никакого внимания. Так он и есть обещанный куратор?

– Я хочу обнять дочь!

– Понимаю, но Алтея на карантине, общаться вы сможете только через щит.

– Это немыслимо! – продолжает возмущаться мама. – Саша, сделай что-нибудь!

– Настя, успокойся. – Отчим подходит ближе. – Господин Вяземский, я полагаю?

Андрей кивает.

– Это действительно необходимо? – Александр Филиппович указывает на щит. Отчим, как и я теперь, не видит плетений энергии, слишком слабый дар ему достался при рождении.

Куратор снова кивает.

– Хорошо, может быть, вы оставите нас наедине? Нам нужно решить кое-какие семейные вопросы, и ваше присутствие нежелательно.

Я умоляюще смотрю на куратора, но он продолжает меня игнорировать. Зато говорит именно то, что я хочу слышать.

– Боюсь, это невозможно. Алтея находится под круглосуточным контролем, я не могу её оставить. Но я сяду вон в тот угол, вы меня даже не заметите. Общайтесь свободно.

Судя по лицам родственников, этот ответ им не нравится. Они ничего не могут с ним поделать, а это уже радует меня.

– Присаживайтесь. – Указываю рукой на кресла, сама подтягиваю свой стул поближе к преграде и тоже сажусь. Куратор садится слева от меня у окна. – Слушаю вас.

Сухость моего тона вообще не мешает матери начать вторую часть представления. Она натягивает маску сочувствия, делает жалобное выражение лица и тянет ко мне руки.

– Доченька, милая, как ты?

– Нормально, – пожимаю плечами.

– С тобой хорошо обращаются? Почему ты сбежала из дома, разве там хуже, чем здесь?

Ох, мама, не переигрывай!

– Со мной всё хорошо. Зачем вы пришли?

– Я чуть с ума не сошла, пока мы искали тебя по всему городу! Обзвонила все морги и больницы! Думала, что больше никогда тебя не увижу! И что я слышу? Ни капли раскаяния!

Новая маска. «Оскорблённая в лучших чувствах» – так я её называю. Раньше мне пришлось бы подыгрывать, чтобы не доводить до скандала. Сейчас я могу оставаться собой.

– Давайте ближе к делу, не хотелось бы задерживать уважаемого Андрея Станиславовича.

Чувствую щекой взгляд куратора, но не реагирую. Смотрю на мать в упор.

– Вот как ты заговорила? – Из её рта вырывается змеиное шипение. – Что ты вообще здесь делаешь? Почему нас не пускают к тебе?

Они что, не знают, почему я тут? Смотрю на Андрея в ожидании подсказки, но он молчит.

– Я занята важной работой в лаборатории. – Нахожу обтекаемый ответ.

– К тебе вернулся дар? – искренне удивляется Александр Филиппович.

– Нет, – отвечаю и краем глаза замечаю едва заметный кивок куратора. А предупредить, что можно и нельзя говорить, никак? – Я занимаюсь исследовательской работой, для которой дар не нужен.

– И долго продлится твоя работа? – поджимает губы мама.

– Понятия не имею.

Возможно, всю жизнь, но об этом точно не сто́ит говорить вслух.

– Господин Вяземский, не просветите нас? – настырно спрашивает отчим.

– Проект довольно длительный, рассчитан на несколько лет разработки, – всё же снисходит до ответа куратор.

– И что же, всё это время Алтея будет пребывать здесь? Без возможности выйти и принять гостей?

– Это секретный проект, своё согласие она дала совершенно добровольно.

Ага, добровольно, прикованная наручниками к кровати. Решётки на окнах моей комнаты – прямое тому доказательство.

– Это чудовищно! Алтея, зачем тебе понадобилось буквально хоронить себя заживо в этом бункере? Ты могла бы жить дома! Выйти замуж, создать свою семью!

– Замуж? – я скептически приподнимаю бровь. – Уж не за Мишу ли?

По моему взгляду мама догадывается, что я знаю об их планах. Но сбить её с толку не так-то просто, ведь лучшая защита – нападение.

– А хоть бы и за него! – запальчиво говорит она. – Чем Миша плох? Красавец, карьера идёт в гору, что тебе ещё нужно?

– Я хочу, чтобы меня оставили в покое.

– Нет, вы только посмотрите, какая цаца! – Актриса в Анастасии Анатольевне вошла в раж. Она всплёскивает руками, обращаясь к почтенной публике. Но отчим смотрит на меня, а куратор – в окно. – Покоя ей захотелось! Я тоже жажду покоя, но от тебя одни только волнения!

– Мама, зачем вы пришли? – вздыхаю устало. Даже зная мать как облупленную, видя совершенно трезвым взглядом, я понимаю, что во мне теплится огонёк любви к ней. Несмотря ни на что. И от этого понимания становится ещё больнее, ведь я-то ей не нужна. Совсем. И чувств у неё ко мне нет. Разве что раздражение.

– Я тебя вырастила, выучила, выпустила в жизнь, а ты отвечаешь мне чёрной неблагодарностью. – Мама прикрывает глаза рукой, на предложенный отчимом платок лишь отмахивается.

– Я не откажусь от наследства. И продавать ничего не собираюсь. – Этот спектакль может длиться вечно, а я уже порядком устала. Карты на стол, дамы и господа!

Слёзы мигом высыхают, а на меня устремляется злобный взгляд.

– Вот значит как? Не хочешь отвечать добром на добро? Зачем тебе эти обгорелые развалины? У тебя нет ни денег, ни возможности восстановить дом! Так на что ты надеешься?

Ну, положим, про добро бы я на месте маменьки молчала…

– Отец завещал дом и землю мне. Что с ними делать, я решу позже. Это всё, что вы хотели мне сказать?

Судя по маминому виду, у неё ещё оставались в запасе слова, но отчим жестом заставляет её замолчать.

– Достаточно, Настя. Пока Алтея так настроена, она не пойдёт нам навстречу. Дадим ей время подумать. Господин Вяземский, мы хотим уйти.

Но, чтобы выйти им, сначала комнату нужно покинуть мне. Встаю и не оглядываясь выхожу в коридор. Даже прощаться с родственниками нет желания. Иду в свою палату, приближаюсь к открытому окну и бездумно смотрю на улицу сквозь решётку. Там светит солнце, чирикают птицы, за высоким каменным забором наверняка ходят по своим делам люди. Только сейчас ощущаю, насколько я на самом деле одинока.

Стук в дверь отвлекает меня от безрадостных мыслей.

– Войдите.

– Можно? – Андрей Станиславович входит и оглядывает моё скромное жилище, но ни единой эмоции не отражается на его лице. – Устала?

– Немного.

Не знаю, о чём с ним говорить. Сейчас я ощущаю только апатию и опустошение. В который раз убеждаюсь, что моя мать – энергетический вампир. Как бы забавно это ни звучало в контексте природы нашего дара, ни капли энергии ей для воздействия не нужно. Только психологические атаки. В этом она хороша, как никто.

– Почему раньше не заходили? – нарочито равнодушно спрашиваю, чтобы нарушить установившуюся в комнате тишину.

– Не было возможности.

– А сейчас зачем пришли? Вы на меня злитесь, что всё так случилось?

– Нет, Алтея, я не злюсь. А пришёл убедиться, что после напряженной встречи с тобой всё в порядке.

– Боитесь, что сделаю с собой что-то? – невесело хмыкаю я.

– Уверен, что нет. Я… – Андрей осекается, искоса глядя на огонёк камеры на потолке в углу. Да, про круглосуточное наблюдение он не соврал. Точнее, следят за мной не слишком пристально, а вот записывают всё. Кроме посещения санузла, конечно. – Мне пора. Поговорим позже. И не расстраивайся, больше они тебя не побеспокоят.

– Надеюсь на это. Спасибо, что зашли.

– До свидания, Алтея.

Андрей уходит, оставляя меня в лёгком недоумении. Он не должен был появляться здесь, но нашёл повод? Боится сказать лишнее под камерой? Переживает обо мне? Лицо он держал профессионально, ни один мускул не дрогнул, но в его глазах я видела искреннее сочувствие.

Сегодня у меня свободный от анализов и опытов день. До самого вечера развлекаю себя просмотром фильмов и чтением книг, только в голове на повторе прокручивается встреча с мамой и Андреем. Что-то не даёт мне покоя. Я видела в окно, как уходили родственники. Вот отчим сказал что-то резкое, даже рубанул по воздуху рукой, а мама лишь качала головой, не желая с чем-то соглашаться. Их поведение показалось мне странным. И Андрей. О нём думать было приятнее, но он тоже вызывал вопросы.

Поужинав и ещё немного помучив книгу, я ложусь спать. И просыпаюсь среди ночи как от толчка. Осоловело озираюсь, не понимая, что меня разбудило. Тихо, темно, всё как обычно. Но я кожей ощущаю, что-то не так. А потом перевожу взгляд к потолку и замираю. Огонёк камеры не горит. Отключена? Кем? Зачем?

А потом я слышу за дверью осторожные шаги. И чутьё подсказывает, что меня вряд ли пришли спасти. Нет, на мгновение мелькает мысль, что это Андрей, но я её тут же отбрасываю. Интуиция орёт благим матом, что пора делать ноги. Жаль только, некуда.

Едва заслышав звяканье ключа, я тут же вскакиваю с кровати. Да, меня всё ещё запирают на ночь. Нет, ко мне ни разу никто подобным образом не приходил. Буквально по наитию я запихиваю подушку под одеяло, надеясь, что в темноте её примут за спящую меня. И как же хорошо, что кровать от входа почти не видно.

За доли секунды успеваю спрятаться за дверь, которая медленно открывается после тихого щелчка замка. Вошедший в палату мужчина закрывает ее за собой и крадётся к моей кровати. Когда он подойдёт ближе, то точно поймёт, что меня там нет. Единственное моё оружие – руки и игла в бедре. Видь я потоки энергии, уже давно его вырубила. Но я не вижу. А игла не нанесёт существенного вреда, слишком тонкая. Даже если я удачно всажу её в темноте.

Впрочем, выхода, как и времени, у меня нет. Мужчина уже почти склонился над кроватью. Выдёргиваю иглу из своего тела, подскакиваю к незнакомцу, запрыгиваю ему на спину и всаживаю нехитрое оружие в основание шеи. Делаю пасс рукой, как если бы я видела нити, и пропускаю их через иглу.

Мужчина валится как подкошенный. От неожиданности, что у меня получилось его вырубить, я не успеваю с него спрыгнуть. Его туша всей массой придавливает меня к полу так, что я даже дышать не могу. Похоже, пару рёбер он мне всё-таки сломал. Так и лежим: он на мне, я – на спине. Удивительно, но грохот падения наших тел никто не услышал и на помощь не прибежал. Ни мне, ни этому типу. Интересно, кто он? Маньяк, решивший поживиться сонным девичьим телом? Или убийца?

Регенерация потихоньку делает своё дело, так что через какое-то время нахожу в себе силы вылезти из—под мужчины. Точнее, выползти с больши́м трудом. Если мой удар сработал как надо, то он в отключке проваляется ещё пару часов. Поэтому ничто не мешает мне его обыскать.

Мужик при ближайшем рассмотрении оказывается санитаром. Я его видела несколько раз, но лично знакома не была. В карманах его формы обнаруживаю сначала связку ключей, потом шприц с неизвестным содержимым, пачку купюр и бумажку с номером телефона. Номер оказывается мне до боли знаком. Сглатываю подступивший к горлу комок и раскладываю найденное на полу. Порефлексирую потом.

Итак, меня хотели если не убить, то явно накачать каким-то препаратом. Судя по деньгам и номеру телефона, скорее второе. Возможно, меня даже хотели вывести из больницы и сдать с рук на руки заказчику. И вот теперь встаёт вопрос, что делать мне?

Позвать на помощь? Да, этого господина заберут, допросят, накажут, возможно, заказчик тоже понесёт ответственность. А, может, и нет, если учесть его должность и связи. Отмажется. Или попробовать сбежать?

На секунду сердце заходится от этой мысли. Ну, сбегу, и что дальше? Куда пойду? А вдруг за воротами меня ждут? А если не ждут, то всё равно некуда идти. Ни родни, ни друзей.

Я сгребаю рукой купюры, ключи и замираю у двери. Уйти или остаться?

Глава 12. Они идут

Ключи буквально жгут ладонь, и я уже не раздумываю. Пулей бросаюсь к шкафу и надеваю выданный мне больницей спортивный костюм. Больше у меня здесь вещей нет. То, что было при мне, когда я бежала из дома, так и не вернули.

Сердце колотится, словно запертая в клетку птица, когда я открываю дверь и тихо-тихо ступаю в коридор. Часть ламп не горит, давая мне спасительную тень, в которой можно укрыться в случае чего.

Удивительное дело, но до самых ворот я не встречаю ни одной живой души. Точнее, совсем неудивительное. Видимо, подкупить удалось не только санитара. А может, наёмник сам устранил свидетелей. Я даже не знаю, давно ли он был завербован моим отчимом. Может, согласись я сегодня подписать документы, никто бы и не напал?

За воротами действительно ждут. Меня или нет, я выяснять не рискую. Просто вижу в щель забора неясную фигуру за воротами. Эх, а так удачно можно было бы скрыться! На КПП как раз пусто, наверное, и об отсутствии охраны в нужное время позаботились.

Впрочем, есть ещё калитка возле одного из запасных выходов. Надеюсь, на связке найдётся ключ и от неё. Пробираюсь к ней сквозь заросли кустов, опасаясь идти по освещённому пространству. Не знаю, хватились меня ещё или нет. Вряд ли как в фильмах заголосит сирена, и зажгутся прожектора. Да здесь и не тюрьма.

Калитка оказывается не заперта. Надо же, и тут подсуетились? Снова смотрю в щель забора, но никого не вижу. Или это запасной план на всякий случай, или кто-то просто забыл её запереть. Прежде чем выйти за территорию больницы, прислушиваюсь к себе. Интуиция молчит, и я смело шагаю в тёмный переулок.

Выйдя из него на улицу, я со всех ног бегу подальше от возможного преследования. Город будто вымер. Ни машин, ни людей. Круглосуточные заведения, навроде закусочной, мимо которой я бегу, закрыты. Странно. Комендантский час, конечно, никто не отменял, но чтобы настолько люди слушались и сидели по домам?

Перехожу на шаг и просто иду по затемнённой стороне улицы. Незачем показываться на глаза тем, кто пустится за мной в погоню. Неожиданно из тёмного закоулка справа раздаётся грохот чего-то металлического, а затем шорох. Кошки по мусорным бакам лазят, что ли?

Но едва сутулая тень показывается из темноты, я еле-еле успеваю спрятаться за угол и зажимаю рот ладонью, чтобы не заорать от ужаса. Мертвяк! Но как? Откуда? Я же не применяла свой новый дар! Я никого не поднимала! Или я это делаю на автомате, что даже сама не замечаю?

Мертвец меня не видит. Он стоит, чуть покачиваясь, слепо щурясь куда-то на противоположную сторону улицы. И распространяет вокруг себя невыносимый запах разложения. Пока он не обращает на меня никакого внимания, я убегаю прочь.

Чуть позже, остановившись, чтобы перевести дыхание и унять колотьё в боку, я корю себя, что не попыталась упокоить кадавра. Просто трусливо сбежала. И тут же оправдываю тем, что возвращала покойника в его естественное состояние только один раз, да и то под влиянием стресса. А ещё рядом со мной было двое мужчин с оружием и энергией, и мне почти ничего не угрожало.

А вдруг бы не получилось, и мертвяк на меня кинулся? От этой мысли меня прошибает озноб. До ужаса хочется прижаться к кому-нибудь близкому, чтобы меня просто обняли и сказали, что всё будет хорошо. Из близких в голову почему-то приходит только Андрей, но я с сожалением отметаю его кандидатуру. Вряд ли после моего побега он станет со мной общаться. Об объятиях речь вообще не идёт.

И тут я останавливаюсь. А куда бегу-то собственно? Меня никто и нигде не ждёт. Хотя нет, вру, ждут, ещё как. Только невменяемую, желательно, а то и вовсе мёртвую. И хоть я время от времени представляю, что родственники желают моей смерти, всё же до конца не верю. Даже несмотря на все доказательства.

Всё же есть одно место, где можно переждать ночь. Наш старый дом. Точнее, то, что от него осталось. Я много лет там не была. Сначала не желала видеть место, где погиб мой отец. Физически не могла себя заставить туда отправиться. Потом не испытывала потребности. А может, просто боялась, сама не знаю, чего. Общаться с папой я приходила на кладбище.

Когда в лаборатории отца, в подвале, начался пожар, нас с мамой не было дома. Я находилась в школе, а она… Не знаю, сразу спрашивать её было неловко, а после не было повода, да и общаться мы стали всё реже и реже. Нет, следователи, что наводнили наше вре́менное жилище, наверняка знали, ведь допрашивали нас несколько часов. Да и неважно это – несчастный случай, никто не виноват.

Пожарные сказали, что замкнул энергетический контур, когда отец проводил один из своих экспериментов. Рядом было много быстровоспламеняющихся материалов – книг, рукописей, журналов, так что исход закономерен. Потом был взрыв. Сдетонировали энергонакопители. Взрывной волной снесло перекрытия, и оба этажа рухнули.

Хорошо, что нас не было дома. Плохо, что там был отец. Завалы спецслужбы пытались первое время разбирать, но быстро сдались. Камень, из которого были выложены стены, сплавился в монолитную массу, которую не стали дробить. Слишком затратное дело оказалось. Нам сказали, мол, будете сносить дом, позовёте, мы ещё раз всё обследуем. Тело отца так и не нашли, но присланные специалисты в один голос уверяли: при такой температуре он не то что выжить не мог, от него даже пепла не осталось.

С тех пор земля с развалинами стоит заброшенная, а мама отчаянно желает избавиться от последних воспоминаний об отце. Наверное, пришло время встретиться лицом к лицу с потерей. Для меня папа уже не жив, но и не до конца мёртв, ведь тела я не видела. Одно время даже смутно надеялась, что он выжил. Но… Чудес не бывает. Как и справедливости.

Мне остаётся пробежать квартал в нужном направлении, когда я слышу неподалёку отчаянный крик. Детский. Останавливаюсь, чтобы снова прислушаться. Вдруг показалось? Но крик повторяется. А мне уже не найти себе оправдания, если я пройду мимо чьей-то беды. Особенно когда страдает ребёнок. А вдруг на него напал тот мертвяк, от которого я сбежала? Только бы успеть! Никогда себе не прощу, что по моей вине…

Несусь в ту сторону, не чуя под собой ног. Пару раз в темноте чуть не падаю, спотыкаясь о какие-то валяющиеся на дороге предметы. То ли палки, то ли ветки. Наконец, вижу торчащую из подвального окошка дома головёнку, отчаянно зовущую на помощь.

– Эй, что случилось? – Мальчонке, который вскидывает на меня испуганный взгляд, лет десять-одиннадцать. Точнее не скажешь, мордашка вся в пыли и почему-то саже.

– Тётя, тётя, помогите! – уже тише говорит он. – Там мёртвые!

Так и знала!

– Где? Ты один?

– Мы с сестрой здесь. Она маленькая ещё, боится сильно, а я не знаю, что делать.

– А мертвяки где? Погоди, их что, много?

– Они за домом, ломятся в дверь, а в окно я не пролезу. Вот сестрёнку возьмите, она пройдёт, а я тут останусь. – Ага, сейчас! Так я ему и позволю собой пожертвовать. – Мертвяков штук десять, я точно не считал.

Да откуда столько? Они что, почкованием размножаются?

– От самого дома за нами идут! Как увидели их, дали дёру, только здесь спрятаться и удалось. А они ломятся, скоро дверь не выдержит!

– Так… Ладно. Успокой сестрёнку и сам успокойся. Я попробую их отогнать и вас вытащить, хорошо? Если не получится, побегу за помощью.

Надеюсь, мне удастся с ними разобраться. Где я буду искать помощь и буду ли к тому моменту в состоянии её найти, обдумаю позже, если понадобится.

Я подбадривающе треплю мальчишку по пыльной голове, подмигиваю и иду на дело. Страшно до ужаса, аж колени подгибаются. Обхожу дом и осторожно выглядываю из-за угла. Всё, как мальчишка и сказал. Мертвяки. Ломятся. И их… Три, пять, семь… Одиннадцать!

Я закрываю лицо ладонями, стараясь унять подступающую панику. Да я одного не знаю толком, как уложить, а тут толпа! Меня просто завалят массой! И всё же что-то не даёт мне уйти за помощью и оставить детей. Совесть? Нет, скорее желание пожертвовать собой во имя их спасения. Неожиданно накатывает чувство, что я никому не нужна. Я одна в целом мире. И даже если умру, пусть меня хоть дети помянут добрым словом.

Несколько раз глубоко дышу, как на тренировках по концентрации. Разминаю кисти рук и пальцы, чтобы удерживать энергетические нити. Ага, те самые, которые я не вижу, но почему-то могу использовать. Снова выглядываю. Ломятся, дверь ходит ходуном, нужно на что-то решаться. Долго так стоять не выйдет. А ещё красные огоньки в груди каждого.

А что, если попробовать сначала издалека? Смогу ли нащупать нужную энерголинию? Делаю пасс рукой, будто накручиваю нитку на кулак, а потом резко дёргаю к себе. Ближайший из мертвецов теряет равновесие и падает, но красный огонь в его груди не гаснет, а сам он поднимается на ноги довольно быстро. И разворачивается в мою сторону. И не он один. Все десять его собратьев как по команде смотрят теперь на меня. И начинают двигаться в мою сторону.

Ой-ё-ёй! Ну, зато отвлекла! Пора делать ноги.

– Эй, мальчик! – кричу, пробегая мимо окошка подвала. Имя—то я и не спросила, вот ведь! – Я их увожу, выбирайтесь чуть позже!

– Спасибо, тётя! – Не знаю, видит ли он, как за мной бодро несётся толпа кадавров, но я уже чую их дыхание на своей спине. Фигурально выражаясь.

Периодически оглядываясь, я рассматриваю преследователей. Тела довольно свежие, едва тронутые разложением. Мужчины почти всё в костюмах, один в военной форме, женщины – в платьях. Самая молодая – и вовсе в свадебном. Так много погибших совсем недавно… Хм, уж не лихорадка ли их покосила?

Наконец, за следующим домом замечаю пустырь. Ты-то мне и нужен! Прекрасное место для манёвра. Оборачиваюсь. Мертвецам до меня бежать метров тридцать. Да, они именно бегут. Не как живые, еле-еле, но бегут. Для покойников, я бы сказала, даже довольно шустро.

Ну что же, приступим. Целюсь в красную точку на теле ближайшего преследователя, вспоминаю, что я делала в морге, ведь я столько раз об этом рассказывала и запомнила накрепко. Пасс – и мертвец скошенной травой валится под ноги товарищам. Препятствием, хоть и недолгим, он становится для троих, остальные продолжают целенаправленно двигаться ко мне.

Так, один есть – и их осталось десять. Следующий тоже довольно легко упокаивается, а вот дальше возникают трудности, потому что ко мне приближаются сразу трое. Придётся действовать иначе. Мысленно захватываю энергетические линии всех троих, наматываю и дёргаю. Эти валятся как кегли, но радоваться я не тороплюсь. Потому что с каждым взаимодействием я ощущаю, как теряю энергию. Меня начинает подташнивать, немного кружится голова.

Шестой мертвец тоже падает. Под носом ощущаю что-то горячее и мокрое – похоже, пошла кровь. Плохо. Если так продолжится, с остальными я не справлюсь. Надеюсь, дети выберутся раньше, чем остатки мёртвого воинства к ним вернутся.

Цепляю взглядом следующего кадавра, делаю пасс, но меня чуть ведёт в сторону, и я промахиваюсь! Отступаю спиной, пытаясь держать дистанцию, но мертвяки быстрее. Теперь уж точно. Потому что у меня на ногах, судя по ощущениям, тяжеленные гири. Шатаюсь, с трудом удерживая равновесие. Ну вот, кажется, и всё. Даже попрощаться не с кем. Зато скоро с папой поздороваюсь. Жаль, что так быстро, конечно…

Три метра, два, один. Кадавры скопом наваливаются на меня, мы вместе падаем на землю. Я чувствую, как их рты вгрызаются в моё тело, а руки ломают кости. Рычу от боли, собираю оставшиеся силы и последним рывком рву нити псевдожизни мертвяков. А потом отключаюсь.

Сознание возвращается резко, но сил хватает только на то, чтобы открыть глаза. И то с превеликим трудом и через боль. Ощущение, что по мне последовательно проехались грузовик, танк и асфальтоукладчик. Но сильнее всего болит левая рука. Не знаю, сколько проходит времени, прежде чем я могу повернуть голову и скосить глаза на… Руки ниже локтя просто нет. Точнее, есть, но валяется шагах в пяти отдельно от тела.

И я чувствую, как чешется локоть, значит, регенерация уже началась. Интересно, она просто закроет рану или у меня будет новая рука? Вот бы каким-то образом подтянуть оторванную конечность и приставить обратно. Почему-то мне кажется, что она как миленькая прирастёт.

Это боль от ран и регенерации туманит разум? Или у меня просто начинаются галлюцинации, но я слышу чьи-то шаги. Они приближаются. А потом и голос:

– Алтея! О, нет! Нет, только не это! – Андрей падает рядом со мной на колени. Но потом видит мой полный страдания взгляд и шепчет: – Ты жива? Девочка, скажи что-нибудь! Сейчас, подожди, я отправлю сигнал о помощи.

– Стой! – хриплю я. – Стой!

– Стою. Может, воды?

– Руку… дай… – говорить тяжело, но я стараюсь изо всех сил.

– Какую? – он протягивает ко мне ладони.

– Мою… там… справа от тебя…

Андрей ошарашенно смотрит сначала мне в лицо, потом его взгляд находит увечье. Его глаза расширяются в ужасе.

– Быстрее… дай…

Чего он медлит? Теряем время!

– Но, Алтея, я не лекарь…

– Быстрее!.. – наверное, мне удается его как-то убедить, потому что Андрей отмирает, подбирает оторванную конечность и протягивает мне. – Приставь…

Указываю глазами, куда именно нужно приставить руку. Вижу в его взгляде панику, но он делает, как я прошу. Только сначала вытащенным из кармана платком обтирает с моей руки грязь. Бессмысленно, конечно, но пусть.

– Жди… – ощущаю, как регенерация с удвоенной силой принимается латать меня и с чистой совестью отключаюсь.

Глава 13. Ещё поживём!

«… – Ты готова?

– Нет, папа, – качаю головой. Разве к такому можно подготовиться?

– Опять начинаешь? – Брови отца сурово сдвинуты. – Больше уговаривать не стану. Я и так потерял слишком много времени с тобой.

– Но, папа…

– Может, пригласим на эксперимент маму? Как думаешь, она будет более сговорчивой?

– Нет!

– Милая! Заходи, не стой под дверью.

– Папа, нет!

– Гера, что случилось? – Мама бесплотной тенью появляется в лаборатории. Выглядит откровенно плохо, да это и неудивительно: пока отец не занят экспериментами со мной, он отыгрывается на матери. Особенно если я сопротивляюсь. Она терпит не физическую боль, как я, а лишь моральную, но это ломает её сильнее. Сильнее, чем если бы отец маму просто бил.

– Твоя дочь опять мешает моей работе. Как думаешь, кто в этом виноват? – он пристально смотрит на мать, но она прячет ответный взгляд. Когда отец в таком состоянии, лучше его лишний раз не провоцировать.

– Вероятно, я, – глухо произносит мама, а я отворачиваюсь, скрывая слёзы жалости.

– Вероятно? Вероятно?! Она ещё спрашивает! Только такая никчёмная женщина, как ты, могла родить такую бездарность, как она! – он указывает пальцем на меня, но мама продолжает смотреть в пол.

– Ты прав, Гера, – соглашается она, а я мысленно стону. Молчи, молчи! Он поорет и успокоится, зачем его подначивать?

– Конечно, я прав! Я всегда прав! Как вы мне обе надоели! Пошла вон! – он подталкивает мать к выходу, а та и не сопротивляется. – А ты…

Он поворачивается ко мне. В его глазах горит огонёк безумия. В свои двенадцать лет я это отчётливо понимаю. Понимаю, но сделать ничего не могу. Мать уже сломана, я ещё держусь, но надолго ли меня хватит?

– А ты будешь наказана, – его тон не предвещает ничего хорошего. Я внутренне содрогаюсь. Надеюсь лишь, что он в процессе своих экспериментов меня не убьёт. Главное – выжить, а там видно будет.

– Руку! – безапелляционно требует отец, и я вытаскиваю конечность из кармана. Ладонь, влажная от пота, тут же леденеет на прохладном воздухе лаборатории.

– Садись! Вот так. – Я падаю на стул, а мой мучитель пристёгивает руку к металлическому столу. Потом всё остальное тело опутывают ремни, чтобы я не могла дёрнуться и сорвать опыт.

– Начнём с одного пальца. – Он берёт из металлического контейнера скальпель. – Сегодня я планирую дойти до кисти, так что придётся потерпеть, детка.

В его голосе нет сочувствия, только предвкушение. Он делает первый надрез.

– А-а-а-а-а! – кричу я…»

… и просыпаюсь. В горле так сухо, что вместо крика выходит еле слышный сип. Меня колотит от ужаса и боли, по щекам бегут слёзы.

– Алтея, что с тобой? Где болит? Что случилось? – в знакомом голосе слышится неподдельная тревога, а рука мягко гладит меня по плечу успокаивая. Нет, я пока не готова обсуждать свои сны. Или это не сон?..

Я открываю слезящиеся глаза и вижу склонившегося надо мной Андрея. Пытаюсь сглотнуть, но из-за сухости во рту ничего не выходит. Видя мои мучения, Андрей тут же подаёт стакан с водой. Поддерживает меня за плечи и даёт напиться. Часть проливается мне на грудь, но я не обращаю на это внимания. Живительная влага!

Напившись, падаю на подушки.

– Где я? – голос ещё хрипит, но я уже могу говорить.

– В надёжном месте.

– В очередной лаборатории?

– Нет, у моего хорошего знакомого. Как ты себя чувствуешь?

– Сносно. – Я пытаюсь сесть, но левая рука подламывается, хотя сильной боли я не ощущаю.

– Осторожно! – Андрей помогает мне устроиться удобнее, подкладывая под спину подушку. Я сначала внимательно смотрю на забинтованную руку, а затем поднимаю взгляд на него.

– Сколько я провалялась без сознания?

– Трое суток, – он отводит глаза, будто скрывает что-то.

– Рука прижилась? – кивает. – Что ещё я должна знать?

– Ты… – Андрей мучительно подбирает слова. – Я думал, ты умрёшь.

Он говорит это таким странным тоном, что я невольно начинаю его внимательнее разглядывать. Андрей явно осунулся, на лице проступила щетина, заостряя скулы ещё больше, глаза красные. Что случилось, пока я была в отключке?

– Всё было так плохо? – осторожно спрашиваю.

– Нам пришлось сутки держать тебя своей энергией, так как не было даже накопителей. Сама ты не справлялась. И то… остались последствия.

– Ну да, я потратилась, когда отбивалась от кадавров. Но… Ладно, это надо обдумать. А какие последствия?

– Вот, – он протягивает мне карманное зеркальце. Н-да, краше в гроб кладут. А это что такое? Седина? Я верчу в пальцах толстую, абсолютно белую прядь. Странно, но никаких эмоций по этому поводу не испытываю. Ну, седина, с кем не бывает? В неполные двадцать пять? Случается. Или эмоциональный откат настигнет меня позже, или мне действительно всё равно. Я ведь чудом осталась жива! Переживать ли теперь из-за цвета волос? Покрашу их да и всё.

– Прости, с сединой мы ничего не смогли поделать. Да и мой помощник, он ведь почти не лекарь…

– Я… – откашливаюсь, потому что горло перехватывает от неподдельного раскаивания в голосе Андрея. – Я благодарна вам за всё. Главное, что жива осталась. А седина – не страшно, пусть будет.

Стараюсь непринуждённо улыбнуться. Андрей тоже пытается выдавить улыбку, но у него плохо получается. Нам обоим неловко.

– Ну что, очнулась наша принцесса?

А вот его я вообще не ожидала увидеть. И невольно подобралась, готовясь неизвестно к чему: то ли бежать, то ли отбиваться.

– Эй, ты меня боишься, что ли? – нахмурился Анатолий Викторович, штабной патологоанатом. – Вот и спасай людей после этого. Неблагодарная нынче молодёжь пошла, как я погляжу!

– Спасибо, – говорю, но продолжаю настороженно следить за его передвижениями по комнате.

– Спасибо в карман не положишь! – наставительно говорит патологоанатом и ставит на стол поднос. До меня долетает запах наваристого бульона и свежего хлеба.

– Викторыч, тормози! – осаживает его Андрей.

– А я что? Я ничего? Шуткую так. Ты лучше покорми свою принцессу, я зря готовил, что ли? И сам позавтракай, а то скоро на тень будешь похож. Прямо как тогда…

– Толя! – ух, Андрей умеет так грозно рычать? Интересно, как тогда, это когда? Но в душу лезть не буду, сам расскажет, если захочет.

– Ухожу, ухожу! – подняв руки вверх, Анатолий Викторович покидает комнату. Незаметно подмигивает мне, отчего я краснею.

– Надо и правда поесть, а потом поговорим.

Андрей берёт поднос, оборудованный специальными ножками как раз на такой случай, и ставит на кровать передо мной. Зачерпывает ложкой бульон и подносит к моему рту. Краснею ещё больше.

– Я могу сама, – твёрдо говорю, глядя Андрею в глаза.

– Так ведь рука…

– Правая не пострадала.

Отбираю ложку у ошарашенного помощника и делаю глоток бульона. Вкуснота! И хлеб какой ароматный! Свежий, ноздреватый, с хрустящей корочкой! Неужели Анатолий Викторович сам его испёк?

– Лучше сам поёшь, – киваю на тарелку с кашей для Андрея. И понимаю, что, наверное, впервые обратилась к нему на ты. Впрочем, не заметила, чтобы он был против. Да и после всего, что между нами было, перейти на ты вполне позволительно.

– Ты права, – и мы оба молчим какое-то время, наслаждаясь едой.

– Расскажешь, что произошло? – спрашивает Андрей через некоторое время. Завтрак съеден, а поднос убран обратно на стол.

– Почему я здесь? – отвечаю я вопросом на вопрос.

– В каком смысле?

– Почему не в лаборатории? Вы ведь с Анатолием Викторовичем уже догадались, что у меня…

– Аномальная регенерация?

Киваю.

– Я с самого начала был против, чтобы тебя изолировали. А сейчас тем более. Но как ты сбежала?

– Я не сбега́ла, – говорю, но видя иронично приподнятую бровь Андрея, исправляюсь. – На меня напали, я просто не знала, что ещё делать. Поэтому ушла.

– Напали? В больнице? – Андрей хмурится. – Погоди-ка. Толя! Иди сюда!

– Что? Посуду сам до кухни не донесёшь? – за бурчанием Анатолия Викторовича слышится добрая насмешка.

– Да нет, тут дело посерьёзней. Садись в кресло.

Андрей уступает своё место товарищу, а сам пересаживается ко мне на кровать, в ноги.

– Давай, Алтея, рассказывай с самого начала.

– Делаааа, – тянет Анатолий Викторович, когда я заканчиваю свою историю.

– Когда я вошёл в твою палату, там никого не было. Ни тебя, ни этого… – Судя по всему, Андрей с трудом сдерживается, чтобы не выругаться. – Видимо меня специально отвлекли. Сначала свет погас, потом камеры, пока разобрался, то да се, опоздал.

– Вполне возможно, что моё воздействие продержалось не так долго, как я рассчитывала. Да и вообще оказалось большой удачей, что у меня хоть что—то получилось. А ты под кроватью не смотрел, я там специально номер телефона заказчика оставила, который в кармане санитара нашла.

– Да не до того мне было, чтобы под кроватью ползать, – Андрей морщится от досады. – Теперь уж вряд ли что найдём. Если только ты его не запомнила, что уж совсем невероятно.

– Мне не нужно было его запоминать, я хорошо его знаю.

– И чей он? – Анатолий Викторович и Андрей подобрались, как хищники перед прыжком.

– Отчима.

– Что-то такое я подозревал. Думаешь, он хочет тебя убить?

– Сомневаюсь. Вряд ли мама и отчим способны на убийство, но вот выкрасть меня и запереть где-нибудь им вполне по силам. Хотя… Нет, не хочу думать о самом плохом.

– Допустим, но у нас всё равно нет доказательств, – мрачно констатирует очевидное Анатолий Викторович. – Да и санитар, если не дурак, давно уже покинул больницу.

– А я и не хочу ничего доказывать. – Я зеваю, от еды клонит в сон. – Я просто возвращаться в больницу боюсь, вот и всё.

– Никто тебя туда больше не отправит, – уверенно говорит Андрей. – Я об этом позабочусь.

– Спасибо. – Снова зеваю, глаза начинают слипаться.

– Так, ты пока поспи, тебе восстанавливаться нужно, а мы пойдём, сделаем пару звонков.

Отрубаюсь я моментально, за мужчинами даже не успевает закрыться дверь. А просыпаюсь от голосов. Кто-то в соседнем помещении громко выясняет отношения. Прислушиваюсь, но, кроме «бу-бу-бу», ничего не могу разобрать. Приходится вставать с постели и ползти к двери, благо она не заперта, лишь прикрыта. Чувствую я себя более или менее нормально, только слабость небольшая да рука левая пока плетью висит.

– А я не могу! – Долетает до меня, когда я прикладываю к двери ухо. Голос знакомый, но пока не могу сообразить, чей.

– А ты смоги! Девочку защитить не удалось, так хоть тут не мешай!

– Да я вас обоих под трибунал! – продолжал разоряться голос, и я, кажется, поняла, кому он принадлежит. Начмед пожаловал.

– Ага, или мы тебя. Нам с Андреем найдется что сказать. Короче, Алтея пока остаётся здесь. Да, ситуация на улицах напряжённая, но девочка одна десятерых уложила, ты это понимаешь?

– Я-то понимаю! Её изучать нужно, она же феномен! А там и лекарство от этой заразы найдётся. Я тут проанализировал кое-что. Выходит, что она только те трупы поднимать может, которые от лихорадки умерли. И сама она после болезни как раз дар и потеряла. Как-то это всё связано, а вы мешаете понять, как!

Вот оно что! Это и правда любопытно, только вот быть подопытным кроликом мне совсем не хочется.

– Связано, не связано, а толпы мертвяков на улице – не Алтеи работа! Она сама от них отбилась чудом и детей каких-то спасла! Детей-то хоть нашли? Или их тоже, как санитара, упустили?

Стоп! Что ещё за толпы мертвяков? Кто-то, кроме меня, может их поднимать? Это очень-очень плохо! Хотя, тех десятерых я как раз и не поднимала… Да, и что с детьми?

– Нашли, – в голосе начмеда слышится усталость. – Скорее всего, пойдут под усыновление, там мать совсем плоха.

– Лихорадка? – подаёт голос Андрей.

– Пьянка, – невесело хмыкает начмед. – Думаешь, чего они по улицам шарахались в комендантский час? Еду искали.

– В общем, девочку мы не отдадим. Да и не до опытов ей, восстановиться бы. Чуть не умерла.

Ой, начмед тоже про мою регенерацию знает? Плохо, тогда он с меня вообще не слезет, пока на запчасти не разберёт.

– Ладно. Ситуация на улицах под контролем, пусть отлёживается. Заодно пересмотрим систему безопасности. Дальше будет видно, но обещать ничего не могу.

– Спасибо и на этом.

– Давайте хоть гляну вашу болезную, а то из вас лекари, как из меня оживший мертвяк.

– Ой, не зарекался бы ты, Серёжа! – издаёт смешок Анатолий Викторович, а я бросаю подслушивать и бегу к кровати. Притворяться спящей не стану, тяжёлое дыхание и колотящееся сердце меня быстро выдадут.

– Привет, беглянка, – начмед сурово сдвигает брови, входя в комнату, но я вижу в его глазах усмешку. Он внимательно оглядывает меня, замечает седую прядь и слегка меняется в лице. Я открываю рот, чтобы возразить, но он машет на меня рукой. – Да знаю, что ты не собиралась сбега́ть. Лежи уж, гляну тебя.

Пару минут сканирует, ненадолго задержавшись над пострадавшей конечностью.

– А что с рукой? Сломала, что ли? Как-то странно она срастается.

Ага, странно. А как ещё ей срастаться, когда кость из сустава с мясом выдернули?

– Так, сейчас, немножко тут подлатаю, – я ойкаю от неожиданной, но кратковременной боли. – Ну вот и всё, скоро поправишься. Слышала, о чём я с твоими защитниками говорил?

Перевожу взгляд на защитников за его спиной, потом смотрю начмеду в глаза и киваю.

– Отдыхай пока и в неприятности не влипай. А если всё будет плохо, тут уж не обессудь – заберу тебя обратно. Поняла?

Снова киваю.

– Ну вот и ладно. Провожать не надо, дорогу найду сам.

Фух, аж гора с плеч! Про регенерацию не знает, забирать меня прямо сейчас не планирует. Живём!

Анатолий Викторович садится в кресло, дождавшись, когда в глубине квартиры хлопнет входная дверь, и пристально смотрит на меня:

– Мне только вот что непонятно…

Глава 14. Признания

– Мне только вот что непонятно…

Анатолий Викторович жуёт ус, хитро посматривая на меня.

– Что за регенерация у тебя бешеная? Врождённая или приобретённая?..

Отвожу взгляд. Я ответ даже для само́й себя ещё не сформулировала. Страшно…

– Не хочешь говорить? – догадывается подполковник.

– Скорее, не могу. Пока не могу.

– Ладно, неволить не стану. Вы тут пообщайтесь, а я пойду к выходу готовиться.

Анатолий Викторович покидает комнату, а я перевожу вопросительный взгляд на Андрея.

– Он куда-то уходит?

– Да, и я с ним. Патрулирование никто не отменял.

– О! Я тоже пойду! – подскакиваю на кровати.

– Куда? – меня чуть ли не силком укладывают обратно на подушки. – Едва с того света вернулась, уже на подвиги потянуло?

– Да я хорошо себя чувствую! – сама не знаю, зачем протестую, из чувства противоречия, не иначе.

– Оно и видно! – серые глаза Андрея превращаются в две грозовые тучи: потемнели почти до черноты и мечут молнии. – Тебе руку только-только залечили, поберечься надо, какой патруль?

– Вы же не знаете, как мертвецов убивать, а я знаю! – запальчиво говорю и понимаю, что меня уже несёт. А вот и откат начинается.

– Без тебя как-то справлялись и сейчас справимся! – припечатывает Андрей и уходит. Я сворачиваюсь калачиком, обнимаю здоровой рукой колени и закрываю глаза. По щекам бегут непрошенные слёзы. Я их даже не вытираю. Сами высохнут. Это не я истеричка, просто такая реакция организма на стресс.

– Эй, ты чего? – На плечо ложится тёплая ладонь. – Я тебя обидел? Извини, на тебя столько свалилось, а тут ещё я с нравоучениями. Но пойми, мы не можем взять тебя с собой.

– Я не обиделась и все понимаю, – продолжаю глотать слёзы. – Просто… Я помочь хочу и не могу. Это убивает.

Из горла вырывается всхлип. Андрей молча подхватывает меня и прижимает к себе. Гладит осторожно по голове, чуть укачивает.

– Как же ты мне её напоминаешь… – вдруг с горечью говорит он.

– Кого?

Но ответить Андрей не успевает, с улицы раздаётся сигнал сирены, такой громкий, что я невольно закрываю здоровой рукой ухо, а вторым прижимаюсь к Андреевой груди. А ещё через мгновение – телефонный звонок, вибрация которого заставляет меня подскочить от неожиданности.

– Извини, надо ответить.

Андрей сгружает меня на кровать и выходит в коридор. Ясно, что говорить при мне он не обязан, но мне становится самую капельку обидно. И до жути интересно, что там случилось. Впрочем, я недолго томлюсь в неизвестности.

– Алтея, мы уходим, будем утром.

Андрей уже одет в камуфляжный костюм коричнево-зелёной пятнистой расцветки, в руках небольшой рюкзак. Наверное, с запасом еды и воды. Но это лишь мои домыслы, неизвестно, как организованы их патрули.

– Мы, конечно, тебя закроем, но, зная твоё шило в одном месте… – хмыкает Андрей.

– Эй! – меня неожиданно задевает его насмешка. – Я вообще не такой человек!

– Шучу! Никому не открывай и не вздумай выходить. Дверь прочная, если даже мертвяки попробуют напасть, она им будет не по зубам.

– Хорошо, я поняла. А они могут попытаться?

– Надеюсь, что нет, но я обязан тебя предупредить на всякий случай. Не скучай.

Он тянется то ли обнять меня, то ли поцеловать в щёку, но останавливается, машет рукой и уходит. Я чувствую лёгкое разочарование, но не даю ему пустить корни. Пытаюсь убедить себя, что действия Андрея не несут другого смысла. Просто хорошее отношение к бывшей ученице, и только. Пока у меня нет причины считать иначе.

Лежать одной в пустой квартире быстро становится скучно. Пробую походить по комнате, чтобы понять, как скоро устану. На удивление чувствую себя вполне бодрой. Лёгкая слабость ещё присутствует, но на экскурсию по чужому дому энергии должно хватить.

Выхожу из комнаты в довольно длинный коридор, по бокам которого расположены один открытый проём и несколько дверей. Туда пока соваться не буду, не хочется злоупотреблять гостеприимством. Интересно только, чьим? Андрея или Анатолия Викторовича?

Проём без двери выводит меня в гостиную, совмещённую с кабинетом. По крайней мере, мне так кажется. Просто заваленный бумагами стол у окна задаёт рабочее настроение, а кожаный диван с несколькими яркими подушками по левой стороне комнаты – настраивает на отдых. Напротив дивана к стене прикручен большой телевизор, на котором наверняка очень удобно смотреть фильмы.

Ещё одну стену полностью занимают стеллажи с книгами. Преимущественно по лекарскому делу и анатомии, судя по корешкам. Несколько больших цветных атласов, целая полка с энциклопедиями. А на самом верху я замечаю штук десять посмертных гипсовых масок. Брр… Неприятное зрелище, но волей-неволей притягивает к себе взгляд. Противно, но оторваться от разглядывания лиц усопших незнакомых людей сложно.

Судя по всему, квартира всё же принадлежит Анатолию Викторовичу. Профессия обязывает. Любопытно, что он связал себя с медициной, имея лишь крохи лекарского дара. Мечта или необходимость?

Размышления о чужой судьбе наталкивают меня на мысли о своей. Столько всего навалилось разом, что я никак не могу сесть и осознать случившееся. Я с потерей дара не успеваю смириться, как у меня обнаруживается другой. И я даже рада такому обстоятельству. Где-то глубоко в душе.

Сажусь на диван, обкладываюсь подушками и закрываю глаза. А ещё эти страшные сны. Или не сны… Воспоминания? Подсознательно я уже знаю ответ, но не готова к нему. Гоню из головы страшные мысли, лишь бы не думать о том, что мой отец… Кто? Чудовище? Возможно. Но разве не благодаря его экспериментам я осталась в живых после встречи с толпой мертвецов? Жаль только, я не помню, добился ли отец поставленной перед собой цели или погиб, не успев завершить исследования.

Да, вот так нужно рассуждать. Холодно и отрешённо, как будто всё происходит не со мной. Эмоции я пока притушу, хоть и догадываюсь, что они потом настигнут меня с ещё большей силой. Но сейчас не время. Нужно с холодной головой всё осознать.

Итак, отец каким-то образом изменил моё тело, выведя регенерацию на новый уровень. Но только ли это он сделал? Может ли быть так, что нынешний дар связан с неизвестными изменениями в организме? Вдруг я вообще больше не человек? Вдруг я просто более живая версия тех мертвецов, что бродят сейчас по округе? Усовершенствованная? Такая, что даже лекари в лаборатории не смогли этого распознать.

Тело накрывает дрожь. Я начинаю трястись как в лихорадке, по щекам текут слёзы, я никак не могу успокоиться. Всё более пугающие мысли волна за волной накрывают сознание. Мне бы не помешало какое-нибудь седативное средство, иначе я просто накручу себя и сойду с ума. Жаль, некому накинуть на меня успокаивающее энергоплетение.

Пошатываясь, встаю с дивана и иду обратно в комнату. На столе замечаю несколько пузырьков с лекарствами. Прочитав этикетки, выбираю спиртовую настойку на травах. Она не от нервов, но немного снять напряжение должна. Делаю буквально два глотка, морщусь от горечи и ложусь в постель.

Открываю глаза ещё до рассвета. Судя по царящей в квартире тишине, мужчины пока не вернулись. А вот я выспалась и даже готова к подвигам. Правда, не знаю, к каким. Рука прекрасно себя чувствует, как будто и не отрывали её сутки – двое назад.

За полчаса с момента пробуждения успеваю умыться и даже найти кухню за одной из закрытых дверей. В холодильнике нахожу продукты, которые можно быстро приготовить. Чем я и занимаюсь в ожидании прихода патрульных.

Когда в замке поворачивается ключ, у меня почти накрыт стол. Уставшие, закопчённые, пахнущие дымом и мертвечиной, мужчины шумно вваливаются в прихожую.

– Ой, а чем это так вкусно пахнет? – слышится голос Анатолия Викторовича. – Неужто хозяюшка встала ни свет ни заря, чтобы нас порадовать?

– Скорее приводите себя в порядок и садитесь есть, пока горячее, – кричу в ответ.

– Как ты? – интересуется Андрей, заглядывая на кухню.

– Хорошо. Вот даже завтрак смогла организовать.

– Я рад.

Пока они плещутся в ванной, я быстро жарю десяток яиц, достаю из духовки противень с мясом и картошкой, заправляю салат. Когда чистые и переодетые мужчины входят на кухню, мне остаётся только нарезать хлеб.

– Ну, ты даёшь! – восхищённо цокает языком патологоанатом. – Вот это разнообразие!

– Ешьте, пока не остыло, – краснею от похвалы я. Готовить научилась ещё в академии, там, в отличие от дома, слуг нет. Столовая имелась, но если каждый день есть казённую еду, быстро захочется чего-то повкуснее. Благо комната в общежитии располагала небольшой кухонькой, на которой я и тренировалась готовить. Судя по довольным лицам сидящих за столом – весьма успешно.

– Благодарю за вкусный завтрак тире обед. – Склоняет голову Анатолий Викторович. – Сейчас можно и вздремнуть.

Он покидает кухню, оставляя нас с Андреем в неловкой тишине.

– Как патрулирование прошло? – интересуюсь, убирая со стола посуду.

– Я сегодня видел и обонял четырнадцать горящих трупов, – морщится Андрей. – Их становится больше с каждым днём.

– Люди продолжают умирать от болотной лихорадки?

Кивает.

– Вот тебе и ответ. Ведь ранние захоронения не поднимаются. Те, что старше двух—трёх месяцев.

– Но ведь раньше они не оживали!

– Надеюсь, ты не думаешь, что я…

– Если только ты не научилась управлять мёртвыми на расстоянии, – скептически хмыкает Андрей. – Конечно, ты ни при чём.

– Уверен?

Андрей вскидывает на меня удивлённый взгляд.

– Что ты имеешь в виду?

– Мне нужно тебе кое-что рассказать. И мне очень страшно. Пойдём в комнату. Или тебе лучше лечь спать? Сегодня снова в патруль?

– Идём, вряд ли я усну, если не выслушаю тебя.

В комнате Андрей задёргивает плотные шторы, падает поверх одеяла на кровать и хлопает рядом с собой.

– Не стой, ложись, я не кусаюсь.

Не знаю, видно ли в полумраке как горят щёки. Укладываюсь на край, но Андрей притягивает меня ближе и устраивает мою голову на своём плече.

– Я готов внимать, – важно говорит он.

– Ты только не усни.

– Постараюсь. Давай, рви пластырь с раны одним махом.

И я рву. Вываливаю на него все свои мысли, переживания, сны, всё, до чего додумалась. Он слушает, не перебивая, так что я периодически кошусь – а не заснул ли? Но Андрей не спит.

– Выходит, ты считаешь, что помимо регенерации отец мог заложить в твоё тело что-то ещё?

– Да. Чувствую себя бомбой, которая рванёт в любой момент.

– Нет, Герман, конечно, с гнильцой, но чтобы настолько…

Я вздрогнула от отвращения и неприязни в его голосе.

– Давно хотела спросить. Мне кажется, или ты его ненавидишь?

– Первое время да, ненавидел. Сейчас Герман мёртв, поэтому ненависти нет, но после твоего рассказа…

– Что он сделал? – чувствую себя неловко, но остановить расспросы выше моих сил. Я хочу знать правду о человеке, чьим продолжением являюсь.

– Помнишь, я сказал, что мне кое-кого напоминаешь?

Киваю.

– Так вот, я говорил о своей жене. Ты ведь в курсе, что я вдовец?

– Без подробностей, но да.

– Она была похожа на тебя, моя Ника, – в его голосе слышится тоска и боль. Я пытаюсь отодвинуться. Как-то глупо прижиматься к мужчине, пока он рассказывает о своей бывшей, которую любил. Или любит до сих пор. Но мне не позволяют отстраниться. – Нет, не внешне, а характером скорее. Внутренним стержнем, желанием и потребностью помогать другим в ущерб себе. Она тоже была лекарем.

Меня немного коробит сравнение с мёртвой женщиной, но я мужественно молчу.

– Я как раз вернулся из служебной командировки. Мы собирались прогуляться в парке, а потом поужинать, но Нику вызвали на работу. Горел ангар, в котором какие-то умники организовали детский развлекательный центр. Естественно, в момент пожара там были дети. И я поехал с женой, нужны были каждые свободные руки. Я военный энергомаг, справиться с огнём – плёвое дело. Так я думал, пока не увидел масштаб трагедии.

Прерывисто вздыхаю, уже догадываясь, к чему он клонит. Тем страшнее слушать. А ему ещё переживать это по новой приходится. Стискиваю его ладонь, желая поддержать, и чувствую ответное пожатие.

– Если бы дело было только в огне… Горели токсичные материалы, которые при тушении выделяли ядовитое вещество. Пожарные приняли решение дать этой гадости прогореть. Детей успели эвакуировать раньше, чем они надышались. Но как оказалось, не всех.

Сердце колет от боли. Чужой и своей. Слёзы прокладывают дорожки по щекам, но я не обращаю внимания.

– Ника услышала, что двое мальчишек всё ещё внутри. Пожарные ещё не успели ничего предпринять, как Ника бросилась внутрь. Она всегда была бесшабашная. Летела как мотылёк на пламя, во всех смыслах. Я рванул за ней. Она накинула на нас очищающую воздух энергетическую маску, которая, впрочем, не справлялась с таким количеством дыма, и мы бросились на поиски. В какой-то момент рухнувшая балка нас разделила. Из-за огня и дыма была низкая видимость, но я расслышал её крик. Нашёл её под одной из пластиковых горок с двумя детьми. Она наложила на них стазис и велела вытащить. Сама она выйти не могла, балка придавила ей ногу. Как я не старался, поднять огромную железяку не смог, слишком потратился, подчиняя огонь. Оставалось только бежать за помощью. И я побежал.

Пока Андрей переводит дыхание, прежде чем рассказать самое страшное, я глажу его по руке.

– Я выскочил из ангара с детьми под мышками. Я просил, умолял, обещал деньги за помощь, но никто не захотел рисковать. В любой момент здание могло рухнуть, погребя под собой и спасаемого, и спасателей. Готов был броситься в пекло один, но меня удержали. Когда у ангара обвалилась крыша, я упал на колени и завыл. Я ненавидел в тот момент всех: и пожарных, и строителей, и хозяев здания. Жену свою непутёвую, которая бросилась за детьми. Родителей несчастных детей, которым понадобилось именно в этот день оставить своих отпрысков там. Самих детей, что спрятались, вместо того, чтобы выйти со всеми. А больше всего я ненавидел самого себя. Что не смог спасти, не удержал, не помог.

Мы оба плачем. Тихо-тихо, без всхлипов. Только подушку и футболку Андрея уже хоть выжимай.

– Её нашли под завалом, ещё живую. Она смогла кинуть на себя стазис, а горка удержала над ней крышу. Но Ника успела надышаться ядовитым дымом и была при смерти. В больнице, куда её привезли, как раз был твой отец. То ли он ассистировал кому-то, то ли лекции читал, не помню. Я был наслышан о нём как о гениальном лекаре. Прорвался к нему, чуть ли не в ноги падал, умоляя помочь. Он согласился посмотреть на Нику. А потом сказал, что случай неинтересный, справятся и без него. И просто ушёл. А Ника ночью умерла. Не знаю, смог бы твой отец её спасти, но он даже не попытался.

Я охаю. Не верю своим ушам.

– Прости, – шепчу куда-то в плечо, сгорая от стыда и мук совести.

– Ты ни при чём. Да и я уже своё отгоревал. Но я хотел сказать другое. Когда я нашёл тебя там, на пустыре среди мертвецов, с оторванной рукой… Я подумал: неужели я не смог сберечь и тебя? Неужели мне суждено хоронить любимых людей?

Мне кажется, или он только что произнёс…

– Не пугайся, – Андрей замечает моё замешательство. – Признание ни к чему тебя не обязывает. Просто ты мне нравишься. Уже давно. Вот, я это сказал, наконец. Я только прошу, не пугай меня больше.

– Не буду.