Читать онлайн Охотник за шпионами. Учебник контрразведчика бесплатно

Глава 1. Вступление

Всю свою жизнь я охотился за шпионами. Во время минувшей войны я имел прямое отношение к казни нескольких шпионов и к осуждению на длительные сроки тюремного заключения многих других. Я говорю об этом не из тщеславия или желания похвастаться – просто мне хочется сказать, что я имею право написать книгу о шпионах.

Во время многочисленных лекций, которые я прочел, многие мужчины и женщины, пожилые и молодые, часто спрашивали меня, как стать контрразведчиками. Почти все они, начитавшись детективной литературы, мечтали выслеживать шпионов в барах и роскошных отелях, пользуясь тайными сигналами и паролями; с умопомрачительной скоростью преследовать их на машинах и, наконец, эффективно защелкивать наручники на руках своей жертвы, настигнутой где-нибудь в канализационных трубах какой-нибудь экзотической иностранной столицы.

В действительности же охотник за шпионами то и дело рискует жизнью. Его работа, как и солдатская служба на фронте, – скучное, утомительное ожидание. В развлекательных кинофильмах работа контрразведчика выглядит иначе. Все внимание в них сосредоточено на самых острых моментах; долгие же часы скучных для зрителя расследований, сопоставления отдельных фактов и соединения их в единое целое на экране показать невозможно.

Охотник за шпионами должен обладать десятью качествами. С семью из них надо родиться, а три остальных можно приобрести. Почти все начинающие контрразведчики на первых порах испытывают большие трудности. Ниже я перечислю эти качества в порядке их важности с моей точки зрения.

Феноменальная память

Охотник за шпионами должен не только обладать способностью запоминать лица, события, места, в которых ему случалось бывать много лет назад, но и уметь без протокола вести допрос, продолжающийся несколько дней. Во 2-й главе я подробнее расскажу о допросах, а сейчас замечу только, что самое важное для следователя – завоевать доверие подозреваемого и, если возможно, внушить ему чувство ложного самоуспокоения. Если во время допроса следователь будет отрываться, чтобы вести запись показаний, ему не удастся превратить эту процедуру в неофициальную беседу, и подозреваемый, естественно, будет настороже, успеет собраться с мыслями и обдумать убедительные ответы на дальнейшие вопросы. С кажущейся беззаботностью откидываясь на спинку кресла, следователь своими спокойными доброжелательными манерами заставляет подозреваемого считать, что допрос – это только неизбежная официальная процедура. Допрашиваемый успокаивается и в таком состоянии обычно выдает себя.

Бог, а может быть дьявол, наградил меня поразительной памятью. Например, я могу вспомнить, какие подарки преподнесли мне в день рождения, когда мне исполнилось всего три года, и даже кто их подарил и в какое время дня. Я помню себя с шести месяцев и до сих пор не забыл своей кроватки и цвета украшавших ее ленточек. Мой отец одним из первых в Голландии установил у себя дома телефон. Некоторые телефонные номера были записаны на клочке бумаги, висевшем у аппарата. И хотя прошло уже более пятидесяти лет, я все еще хорошо помню каждый из них. Феноменальная память – врожденное качество, без которого нельзя стать охотником за шпионами.

Большая выдержка и внимание к деталям

О значении этого качества говорится в 6-й главе, здесь же только упомянем, что на допросе шпион проявляет максимум терпения – от этого зависит его жизнь. Значит, следователь должен быть еще терпеливее, если он хочет добиться своего. Опытный шпион хорошо помнит основные моменты своей вымышленной биографии, так называемой «легенды», и следователю трудно уличить его во лжи. Лишь в мелких деталях опытный шпион может допустить неточность. Внимание к деталям в сочетании с безграничным терпением – немаловажное оружие в руках следователя.

Способность к изучению иностранных языков

Возможности следователя, безусловно, ограничены, если он допрашивает подозреваемого через переводчика. В этом случае он не в состоянии, например, определить, является ли задержанный, который выдает себя за шведского бизнесмена, шведом, или немцем, или норвежцем, блестяще знающим шведский язык. При осмотре личных вещей подозреваемого самый лучший детектив в мире будет беспомощен, если он не знает языка, на котором написаны письма, дневники и официальные документы, принадлежащие этому лицу.

Знание практической психологии

Агент контрразведки должен знать характер подозреваемого, чтобы заранее определить, какой метод допроса применить. Встречаются люди, на которых угрозы и устрашающий тон оказывают действие, обратное желаемому, – укрепляют их стойкость. В то же время малейшее проявление сочувствия помогает сломить их упорство. Других можно заставить разговориться, умело играя на их тщеславии. Для этого достаточно вовремя похвалить человека. Следователь, который с самого начала допроса не может определить характер подозреваемого, похож на боксера, идущего на ринг с завязанными глазами.

Храбрость

Читателям может показаться, что следователю требуется не так уж много храбрости. Некоторые скажут мне, что храбрость больше необходима подозреваемому, борющемуся за свою жизнь. Это правильно. Ни одного шпиона, как бы неразумны ни были его поступки, нельзя упрекнуть в трусости. Его заранее готовят рисковать жизнью в чужой стране, где он одинок и не может рассчитывать на поддержку товарищей. Но уже из этих нескольких страниц ясно, что охотник за шпионами – двойник шпиона, он должен обладать всеми качествами тайного агента и, кроме того, иметь более острый ум, чтобы перехитрить своего противника. Тот, кто слушал дебаты в парламенте или присутствовал на заседании суда, где разбиралось важное дело и где свидетели подвергались перекрестному допросу, знает, что существует качество, которое можно назвать моральным превосходством. Оно не обязательно принадлежит прокурору – его может иметь и защита. Моральное превосходство обычно сопутствует смелым людям. Следователь контрразведки не достигает своей цели грубым обращением с подозреваемым, он должен подавлять его глубокой верой в свою правоту. Если следователь выигрывает эту молчаливую битву, он непременно достигает своего. А для этого он должен обладать огромной силой воли.

Знание столиц и крупных городов Европы

Охотник за шпионами должен знать не только главные улицы и важнейшие здания, но и переулки, рестораны, гостиницы, расстояния между ними и даже, как лучше добраться от одного места до другого. Для этого ему необходима отличная память. В подтверждение я хочу рассказать об одном случае.

Это произошло в марте 1942 года… Ганса ввели в мой кабинет для допроса. Он не был предан суду, поэтому я не могу назвать его настоящую фамилию. Когда он усаживался передо мной, я откинулся на спинку кресла и внимательно наблюдал за ним. Ганс был высоким, худощавым, но сильным человеком. Видимо, он умел владеть собой. Коротко остриженные белокурые волосы, голубые глаза, широкие скулы и впалые щеки, не говоря уж о шраме на правой щеке, который, напоминая о дуэли, раскрывал некоторые черты его характера, выдавали в нем немца. Я знал, что были и хорошие и плохие немцы. Но каким был Ганс?

Его рассказ показался мне простым и откровенным. Не успел он произнести и нескольких слов, как я понял, что передо мной высокообразованный, умный человек, готовый постоять за себя. Ганс чистосердечно признался, что он немец. Как я узнал из его рассказа, в 1936 году он бежал в Данию, так как несогласие с нацистским режимом поставило под угрозу его жизнь. В Копенгагене он работал адвокатом, что давало ему средства к существованию. В 1940 году фашисты захватили Данию, и Ганс понял, что оказался в еще большей опасности, чем прежде. Решив уйти в подполье, он тайно вернулся в Германию, оттуда бежал в Швейцарию, из Швейцарии – в Южную Францию и через испанскую границу – в Барселону. Это была испытанная дорога к спасению.

Меня заинтересовало начало его рассказа. В Копенгагене он прожил несколько лет и город знал прекрасно. В его речи проскальзывали юридические словечки, и можно было поверить, что Ганс действительно когда-то работал адвокатом. Не оставляло ни малейшего сомнения и то, что он хорошо знал маршрут побега. Он упоминал о таких деталях, которые мог помнить только человек, проделавший этот путь.

Я закурил сигарету.

– В какое время дня вы прибыли в Барселону? – спросил я его по-немецки.

– Поздно вечером. Насколько я помню, было около десяти часов.

– Где вы провели ночь?

– В гостинице «Континенталь».

– Да, «Континенталь»… А вы не помните, на каком этаже находится ресторан? – спросил я.

Последовала короткая пауза, и затем он улыбнулся.

– Боюсь, что не помню. Видите ли, время было позднее, около десяти часов. Мне сказали, что ресторан закрыт, и я поужинал в номере.

Ганс умело избежал прямого ответа на мой вопрос.

– А что вы делали на следующее утро?

– Я позавтракал в номере и отправился в английское паспортное бюро.

– Как вы добрались туда, на такси или пешком?

– Пешком, – ответил он.

– Сколько времени потребовалось вам, чтобы пешком добраться от гостиницы «Континенталь» до английского паспортного бюро?

– Около двадцати минут, – ответил он.

Наступила короткая пауза. Я взял сигарету, постучал ею по пачке, прикурил и глубоко затянулся.

– Мой друг, – спокойно произнес я, – вы лжец, хитрый лжец, и, может быть, даже шпион.

Ганс покраснел и как ужаленный вскочил со стула.

– Вы не имеете права оскорблять меня! – закричал он.

– Сядьте и успокойтесь. Мне все ясно. И не устраивайте сцен.

Я наклонился над столом.

– Два факта против вас. Ресторан в «Континентале» находится не на первом, как во всех гостиницах Европы, а на втором этаже. Вы почувствовали ловушку и умно обошли мой вопрос, заявив, что в десять часов вечера ресторан якобы был закрыт. Так могло случиться в Берлине, Лондоне или в Копенгагене. Но вы не знаете, мой друг, что в Испании, как и в большинстве средиземноморских стран, ночная жизнь начинается значительно позже, чем в странах Северной Европы. Вы слышали о сиесте – послеполуденном отдыхе? Во всех жарких странах после обеда отдыхают. Самое прохладное время суток, когда люди наслаждаются жизнью, – поздняя ночь. Кинотеатры и театры в Испании открываются в одиннадцать часов вечера. Итак, как вы сами видите, ресторан в гостинице «Континенталь» не мог быть закрыт в десять часов. В это время веселье там в самом разгаре. Вывод напрашивается сам собой – вы никогда не были в этой гостинице…

Он попытался перебить меня, но я продолжал.

– Даже если не вменять вам в вину эту ошибку, вы, голубчик, все равно попались.

Я взял карандаш и лист бумаги.

– Смотрите сюда. Поскольку вы не знаете Барселоны, я начерчу небольшой план. Вот здесь, на улице Рамбла де Каталуна, находится гостиница «Континенталь». Чуть подальше – площадь Плаза де Каталуна. От нее идет улица Пассо де Грасиа, на которой и находится паспортное бюро. От гостиницы до бюро меньше пяти минут ходу. А вы говорите, что вам потребовалось двадцать. Такой высокий, подвижной человек, как вы, не может ходить так медленно.

Я нажал кнопку звонка, чтобы часовые увели его.

– Между прочим, – добавил я, – если бы вы действительно останавливались в гостинице «Континенталь», вы могли бы увидеть паспортное бюро из окна своего номера. Чиновники бюро подтверждают, что вы действительно были там, но для меня остается загадкой, как вы туда добрались. Может быть, на заднем сиденье закрытой машины, принадлежавшей немецкой разведывательной службе?

Легко заподозрить человека, но гораздо труднее получить доказательства его виновности. Ганса не предали суду, но я убежден, что он был опасным шпионом. В целях предосторожности его интернировали до конца войны.

Этот случай говорит о том, что человек умнее меня мог потратить на допрос Ганса много часов, но не зная иностранных городов, в данном случае Барселоны, он не обнаружил бы двух незначительных ошибок в его довольно убедительном рассказе.

Знание международного права

Каждый подозреваемый, независимо от его национальности, имеет определенные права и привилегии, которые дают ему международное право. Например, его нельзя задерживать дольше определенного времени, а в период задержания необходимо соблюдать установленные правила. Международное право ограждает пленных и подозреваемых от грубого обращения. Ловкий шпион, хорошо знающий Гаагскую конвенцию, может поставить следователя в затруднительное положение, требуя больших привилегий, чем это определено международным правом. Поэтому следователь не должен допустить, чтобы подозреваемый перехитрил его.

Охотник за шпионами должен быть прирожденным актером. Он должен уметь скрывать гнев, нетерпение или сострадание – словом, обязан владеть собой. Изучив характер подозреваемого и выбрав наиболее подходящий метод допроса, следователь начинает играть свою роль. Нельзя говорить повышенным тоном, когда с лица еще не сошла улыбка, а в голосе проскальзывают сочувственные нотки. Следователь очень скоро потерпит неудачу, если примет тактику сочувствия, но не избавится от пронизывающего взгляда и раздражительного тона. Опытный шпион обычно прекрасно разбирается в сильных и слабых сторонах следователя. Он чувствует фальшивые нотки в голосе и видит искусственную улыбку. Охотник за шпионами должен уметь скрывать свои истинные чувства. Подозреваемый может незаметно для себя допустить незначительную оплошность. Следователь немедленно замечает ее, но не подает виду. Если блеск глаз или возбуждение выдадут внутреннее волнение следователя, подозреваемый будет настороже. Нередко допросы крайне изнурительны – упрямый подозреваемый изо дня в день повторяет одно и тоже. Это может вывести следователя из себя, но он должен держать себя в руках и оставаться спокойным. Плохо, если выражение лица или какой-нибудь неосторожный жест выдадут его истинные чувства.

Проницательность, интуиция и наблюдательность

Охотник за шпионами должен обладать большой проницательностью, интуицией и наблюдательностью. Под этим я понимаю способность выявлять причины, оценивать каждое звено в цепи показаний подозреваемого и логически мыслить. Только следователь, способный на допросе раскрыть сокровенные тайны человека, может преуспеть в борьбе с хитрым шпионом. При этом важную роль играет фактор времени. Было бы идеально, если бы подозреваемый мог дать отчет о каждой минуте того периода, которым интересуется следователь. Испытывая вполне понятное волнение, честный человек может не дать исчерпывающих ответов на вопросы следователя. При первой даче показаний он обычно смущается и потому забывает важные детали и события. Любой полицейский скажет вам, что очень немногие со всеми подробностями могут рассказать о недавнем событии. Если человек не имеет опыта в даче показаний, он опускает важные факты, повторяется, говорит сбивчиво, непоследовательно. Два свидетеля несчастного случая, происшедшего на улице, подчас дают совершенно различные показания. Помня об этом, следователь не должен удивляться, если рассказ беженца, испытавшего на своем пути немало лишений и наконец обретшего свободу, окажется запутанным и нелогичным. Если опасное путешествие продолжалось несколько дней, недель или даже месяцев, беженец может забыть, какого числа и в какое время дня он пересек границу или прибыл в тот или иной город. Офицер контрразведывательной службы должен отличать правду ото лжи, делать скидку на допустимую потерю памяти и не забывать о способности людей преувеличивать вследствие переутомления.

До сих пор мои замечания касались в основном устного допроса подозреваемого. В следующей главе я подробнее расскажу о методах допроса, а также об осмотре личных вещей подозреваемого. Здесь я только замечу, что все вещи, принадлежащие подследственному, начиная с одежды и кончая ручным багажом, очень важны для установления его личности. Только опытный следователь, зная, какие улики он ищет, может получить нужные сведения при осмотре писем, книг, одежды и даже отдельных частей тела подозреваемого. Редкий шпион доверит своей памяти коды, шифры, иностранные адреса, по которым он должен посылать добытые сведения. Некоторые полагаются на различные пометки. Зная, какие данные ему нужны, следователь не станет разбрасываться, а будет искать их в определенных местах. Как раз об этом говорит случай с Дронкерсом, о котором речь будет ниже.

Знание старых хитростей и уловок

Существуют хорошо известные способы тайнописи и сокрытия важных улик. Один из самых существенных недостатков немецкой разведки в период обеих мировых войн – это строгое следование шаблонным правилам и боязнь инициативы. Если какой-нибудь секретный код становился известен иностранным разведкам, его немедленно заменяли новым, но нередко немцы вновь использовали коды, раскрытые много лет назад, и, таким образом, без всякой нужды рисковали своими агентами. Я приведу здесь два примера – один из второй мировой войны, а другой – из первой.

Во время первой мировой войны, когда боевые действия велись на территории европейского континента, шпиону трудно было не столько добывать разведывательные сведения, сколько передавать их. В годы второй мировой войны, наоборот, стало труднее добывать информацию, а передача ее перестала быть проблемой благодаря двум изобретениям – беспроволочному телеграфу и микрофотографии. Мощный радиопередатчик устанавливали в каком-нибудь глухом месте, скажем, в Эссексе; после передачи сведений радиопередатчик разбирали и перевозили в другое место, в нескольких километрах от первого, прежде чем контрразведка успевала определить точное местонахождение радиостанции. Еще более совершенное изобретение – микрокамера. Я видел немецкий фотоаппарат не длиннее авторучки и всего в три раза толще ее. Он легко помещается во внутреннем кармане пиджака и даже в кармашке жилета. Этот аппарат использовался для фотографирования документов. Негатив можно было уменьшить буквально до величины булавочной головки. Шпион помещал негатив под почтовой маркой на конверте и посылал письмо за границу. Содержание письма бывало, конечно, самым безобидным. В военное время цензура обычно перегружена работой, и далеко не каждая марка отрывается от конвертов деловых писем, адресованных, скажем, в Лиссабон. Но были случаи, когда немецкие агенты продолжали посылать письма по адресу, попавшему под подозрение. Такие письма исследовались особенно тщательно. В конце концов этот хитрый способ был раскрыт.

Второй пример относится к периоду первой мировой войны.

…Это произошло в 1916 году на французском фронте, на реке Сомме. Случилось так, что одна половина деревни находилась в нейтральной зоне, а другая – за линией обороны французских войск. В боях наступило затишье, и обитатели деревни с флегматичностью, свойственной сельским жителям, начали восстанавливать нити так грубо нарушенной мирной жизни. Одна крестьянка жила в той части деревни, которую занимали немцы. Она каждый день навещала брата, дом которого находился за линией французских войск. Когда она попадала в расположение французов ее по заведенному обычаю обыскивал и допрашивал офицер контрразведки. Как и другие жители деревни, то и дело переходившие из одной зоны в другую, она не вызывала подозрений. Однажды эта женщина возвращалась от брата с небольшой корзинкой. В ней она несла свой ужин – вареные яйца, хлеб и масло. Офицер контрразведки хорошо знал крестьянку и дружески приветствовал ее. Задавая ей обычные вопросы, он машинально осмотрел содержимое корзинки. Затем взял одно яйцо и стал с ним играть – подбрасывать в воздух и ловить на лету. Случайно он оглянулся и, к своему изумлению, увидел испуг на покрасневшем лице женщины. Офицер продолжал подбрасывать яйцо и вскоре заметил, что чем выше кидал он его, тем сильнее волновалась крестьянка. Тогда он внимательно осмотрел яйцо, но не нашел на его скорлупе ни единой метки или пятнышка – яйцо было самое обыкновенное. Но теперь офицер стал подозревать что-то недоброе. Тогда он разбил яйцо о край корзинки и стал снимать скорлупу. На белке он увидел микроскопические слова и знаки коричневого цвета. После увеличения и расшифровки их выяснилось, что это был план французской обороны с обозначением дивизий и бригад. Крестьянка предстала перед военным трибуналом и была казнена как шпионка.

В данном случае немцы использовали свойства уксусной кислоты. Если этой кислотой написать что-нибудь на скорлупе яйца, дать ей просохнуть, а затем сварить яйцо, произойдет следующее: пройдя через скорлупу, кислота осядет на белке. После этого даже под сильным микроскопом на скорлупе не удастся обнаружить никаких следов. Чистая случайность помогла французской контрразведке раскрыть этот хитрый прием, чистая случайность плюс знание офицером-контрразведчиком психологии человека.

Прием был раскрыт, и немцы, казалось бы, должны были немедленно забыть о нем, несмотря на все его остроумие. Но шаблон пересилил опасность, и немцы, несмотря на неудачи, еще долго пользовались этим приемом. Я знаю три случая, когда немецкие шпионы во время второй мировой войны прибегали к нему, и каждый раз неудачно. Верность начальников немецкой разведки шаблонным приемам стоила жизни не одному агенту.

Таковы качества, которыми должен обладать охотник за шпионами. Как мы видим, одного энтузиазма недостаточно. Пусть теперь читатель, мечтающий о работе в контрразведке, сам определит свои достоинства. Мне бы только хотелось предупредить его, что потребуется не менее пяти лет напряженной работы, прежде чем он станет хорошим контрразведчиком.

Я не ставлю себе целью рассматривать борьбу со шпионажем в широком плане. Мне хочется лишь заметить, что, когда разразится война, будет поздно думать о создании или расширении эффективной организации охотников за шпионами. Найти подходящих людей и подготовить их не так-то легко. Для этого требуется время.

* * *

Теперь я подхожу к одному из самых спорных вопросов – о роли женщины в контрразведывательной работе. Читатели, вероятно, заметили, что до сих пор под охотниками за шпионами я подразумевал мужчин. С моей точки зрения (об этом говорит и тридцатилетний опыт работы), женщины – плохие шпионы и плохие охотники за шпионами. Я не женоненавистник, но считаю, что, кроме «фрейлейн Доктор», не было женщины-шпионки или женщины – охотника за шпионами, которая могла бы сравниться с выдающимся шпионом мужчиной. Мата Хари, безусловно, завоевала громкую славу. В глазах публики она стала олицетворением очаровательной женщины-шпионки. Но Мата Хари была глупым экспансивным созданием. Если бы ее не казнили, она не прослыла бы мученицей и никто бы даже не слышал о ней. Позвольте мне пояснить свою мысль.

В минувшей войне я как-то помогал готовить разведчиков, которых предполагалось выбросить с парашютами на территории оккупированной Европы. Несколько голландских женщин, бежавших из Голландии, пришли ко мне и стали просить дать им возможность заниматься этой опасной работой. Не было сомнений, что они делали это искренне, из патриотических побуждений. Каждую из них я спрашивал: «Чем вы готовы пожертвовать?» И все они просто, без ложного героизма отвечали: «Своей жизнью». «Это как раз самое последнее, чего мы требуем от своих агентов. Но готовы ли вы жить и пожертвовать своей честью?» – задавать такой вопрос заставлял сам характер нашей службы.

Большинство женщин страдает тремя недостатками, мешающими разведывательной и контрразведывательной работе. Во-первых, они не имеют необходимых технических знаний. Например, если надо узнать устройство секретного двигателя, создаваемого противником, то у механика гаража больше шансов на успех, чем у самой образованной женщины. Уже по своей прежней работе он знаком с некоторыми основами техники, а женщине приходится начинать с азов. Что же касается военных секретов, то лишь немногие женщины знают воинские звания, а также разницу между подразделениями, частями, соединениями и т. д., то есть все то, что составляет современную армию. Такие знания, конечно, можно приобрести. Но на это требуется время.

Во-вторых, в необычной обстановке женщины заметнее мужчин. Мужчина в одежде рабочего может несколько часов ходить возле военного объекта, не вызывая подозрений, а женщина, особенно молодая и красивая, сразу привлечет к себе внимание. Одевшись попроще, мужчина может войти в бар в морском порту, и никто не обратит на него внимания. Но женщине этого делать нельзя. Она – женщина, и уже одно это ограничивает ее возможности и, таким образом, снижает ценность ее как агента.

В-третьих – и это самое главное, – женщины не умеют владеть своими чувствами, как мужчины. По-видимому, я рискую навлечь на себя гнев своих читательниц, но это подтверждается опытом. Я знаю два или три случая, когда женщина – немка, англичанка или француженка – должна была завоевать любовь, допустим, старшего офицера противника. С этой задачей она справлялась успешно, но затем сама влюблялась в свою жертву и портила все дело. Нетрудно догадаться, что следовало дальше. Она переходила на сторону противника и выдавала все, какие знала, секреты разведывательной службы своей страны. Я знаю, что шпионы мужчины тоже подчас становились предателями, но по другим причинам.

Мне кажется, единственное, на что способны женщины-шпионки, – это добывать разведывательные сведения. Обычно это делается так. Женщина завоевывает любовь какого-нибудь офицера или чиновника противника, кое-что узнает, а затем шантажирует его, угрожая рассказать обо всем начальнику или, что еще хуже, жене. Угроза действует, и шпионка получает исчерпывающие разведывательные сведения. Вот почему я спрашивал голландских женщин, которые хотели стать тайными агентами, готовы ли они пожертвовать своей честью. Порядочная женщина не пойдет на это. Женщина, способная провести ночь с незнакомым мужчиной, нередко физически отталкивающим, чтобы получить нужные сведения, должна иметь душу проститутки. А проститутки, как известно, неблагонадежны. Итак, я не могу высоко ставить женщин-шпионок. Не получается из них и хороших охотников за шпионами. Многие мужчины, которые, поздно возвращаясь домой, боятся допроса жены, будут горячо возражать мне. Однако за всю свою тридцатилетнюю практику, когда мне приходилось иметь дело с талантливыми разведчиками и контрразведчиками Европы и Америки, я не встречал женщины, кроме разве «фрейлейн Доктор», которая проявила бы себя как хорошая шпионка или хороший охотник за шпионами.

Глава 2. Методы допроса

Существует несколько путей получения показаний от подозреваемого. Прежде чем рассмотреть методы, которыми пользовался я сам, мне хотелось бы коротко остановиться на методах, применяемых в Англии и других странах.

В фашистской Германии были широко распространены пытки. Там методы допроса в зависимости от изобретательности следователя варьировались от избиения хлыстом до сжимания большого пальца руки специальным приспособлением, вырывания ногтей, перелома конечностей или медленного сдавливания головы человека металлическим обручем. Сверление зубов бормашиной, особенно когда бор доходит до чувствительного нерва, тоже считалось довольно эффективным средством.

В Соединенных Штатах также используются самые различные методы – от допроса «третьей степени», при котором подозреваемого допрашивают много часов подряд под лучами мощных электрических ламп, до применения таких предположительно надежных научных средств, как «наркотик правды» и «обнаружитель лжи». Я подчеркиваю: предположительно надежных, потому что не верю в эти средства. «Наркотик правды», или пентазол, затуманивает сознание человека, и он, сам того не ведая, начинает говорить правду. К такому выводу приходят сторонники этого средства. Проделав ряд опытов, я установил, что человек может привыкнуть к наркотикам, и они не будут оказывать на него никакого действия. «Обнаружитель лжи» – остроумное приспособление, призванное показывать, как под влиянием различных чувств изменяется состояние организма человека. Сторонники «обнаружителя лжи» идут дальше. Они заявляют, что с его помощью можно определить, говорит ли подозреваемый правду или ложь. Я допускаю такую возможность, но не уверен, что этот «обнаружитель» эффективен на сто процентов. Я убедился на личном опыте, что хладнокровные люди способны легко перехитрить «обнаружитель лжи».

Применяемые в фашистской Германии и Соединенных Штатах методы допроса «третьей степени» в значительной мере предусматривают телесные пытки. Безусловно, телесные пытки способны сломить самого волевого и физически сильного человека. Я знал одного мужчину поразительной силы воли, у которого гестаповцы вырвали все ногти, а затем сломали ногу, но он не вымолвил ни единого слова. Позже этот человек признался, что его терпение истощилось как раз в тот момент, когда мучители прекратили пытки, но, если бы они продолжали пытать его, он наверняка не выдержал бы и во всем признался.

Ни один человек не может вынести пытки с применением воды: капли воды падают на голову человека с интервалами в несколько секунд. Я уверен, что любой человек через несколько минут перестанет молчать, а через час – сойдет с ума.

Но телесные пытки имеют один серьезный недостаток. Под их воздействием очень часто невиновный признается в преступлениях, которых он никогда не совершал, и только для того, чтобы получить передышку. Зверские пытки могут заставить невиновного «сознаться» в преступлении, за которое полагается смертная казнь. В таких случаях человек считает, что быстрая смерть легче нечеловеческих страданий. Телесные пытки в конце концов заставляют говорить любого человека, но не обязательно правду.

Во время войны агентам, посылаемым на задание, выдают три вида таблеток, которые они всегда носят при себе. Первый вид – «нокаутирующие таблетки». Проглотив такую таблетку, человек теряет сознание на двадцать четыре часа. Другой вид – «бензидриновые таблетки». Они утомленного человека на время делают энергичным. Третий вид – «таблетки для самоубийства», содержащие соль цианистой кислоты или какой-нибудь другой мгновенно действующий яд. Последний вид таблеток предназначен для агентов, которые чувствуют, что их вот-вот должны поймать, и знают, что не выдержат предстоящих пыток. Нужно быть поистине смелым человеком, чтобы сознательно носить с собой свою смерть.

Вот все, что я хотел сказать о телесных пытках. Такие методы, как правило, эффективны, но слишком уж отвратительны. Кроме того, они свидетельствуют о слабости следователя: он приходит к выводу, что подозреваемый умнее его и что перехитрить его путем допроса невозможно.

Второе бюро (Deuxième Bureau), французский эквивалент нашей военной контрразведки (MI-5), где я начал свою служебную карьеру и приобрел некоторый опыт, применяло весьма остроумный метод, который обычно давал хорошие результаты. К подозреваемому прикрепляются два следователя. Один из них играет, роль грубияна – кричит, угрожает и стучит кулаком по столу. Другой же, спокойный, симпатичный человек, якобы защищает подозреваемого и делает все, чтобы угомонить своего неистовствующего коллегу. Напряжение достигает наивысшей точки, когда «грубияна», выкрикивающего оскорбления и самые ужасные угрозы, неожиданно куда-то вызывают. Допрос продолжает вести «симпатичный» следователь. Он дружественным тоном успокаивает подозреваемого и предлагает ему сигарету. Резкая перемена обстановки обычно дает хорошие результаты – подозреваемый во всем признается.

Скотланд Ярд[1] обычно пользуется мягкими методами, которые заключаются в том, что следователь будто бы сочувствует подозреваемому. Детективы Скотланд Ярда вежливы, дружественно настроены и довольно быстро добиваются необходимых признаний. Они мастерски окольными путями умеют внушить подозреваемому, что всем людям свойственно ошибаться. Как голландец, проживший много лет в Англии, я, пожалуй, могу отбросить присущую англичанам излишнюю скромность и сказать, что эти мягкие методы проистекают из желания дать подозреваемому последний рискованный шанс спасти жизнь.

В отличие от многих судебных систем обвиняемый в английском суде имеет одно очень ценное преимущество – его виновность должно доказать обвинение, причем это характерно для всех стадий, от ареста до суда. В Англии запрещается прибегать к физическому насилию над пленным или подозреваемым (до суда) и получать сведения путем угроз. Многие читатели, наверно, помнят случай, который произошел с одним полковником во время войны в одном из южных городов Англии. Фашистский летчик подверг город пулеметному обстрелу. Его сбили. На допросе он вел себя вызывающе. Полковник, до предела возмущенный поведением летчика, к тому же он не мог забыть, что фашист только что стрелял в беззащитных женщин и детей, ударил его тростью. Полковника судил военный трибунал – и он был снят с должности. Казалось бы, это слишком суровая кара, но за ней скрывается один из важнейших принципов английского судопроизводства.

Еще более интересный случай произошел со мной в 1941 году. Я допрашивал подозреваемого (как потом выяснилось, он оказался шпионом) и в порыве возмущения назвал его лжецом. Об этом узнало высшее начальство. Один из ответственных чиновников министерства внутренних дел вызвал меня к себе и прочел лекцию о чудовищности оскорбления, которое я нанес подозреваемому. Дело в том, что допрос происходил в одном из зданий министерства внутренних дел, а в этом министерстве строго придерживались правила не называть подозреваемого лжецом. В крайнем случае, следователь может выразить ту же мысль другими словами, например: «Я полагаю, что ваш ответ на мой последний вопрос содержит некоторые неточности», – но он не имеет права оскорблять «бедную жертву» и играть на ее нервах. В то время это и забавляло и злило меня, потому что моя «жертва» бессовестно лгала и была на редкость отвратительной. Теперь я признаю это правило справедливым, хотя считаю, что в некоторых случаях из него следует делать исключения.

После освобождения Голландии я готовил молодых соотечественников для работы в контрразведке. Тезисы одной из серий моих лекций – о методах допроса – приведены в конце главы, поэтому сейчас я остановлюсь только на одном вопросе.

При перекрестных допросах я преследовал одну цель – как можно быстрее сломить волю подозреваемого. Сделать это не так уж трудно. Перекрестный допрос – битва умов, в которой каждая сторона стремится захватить инициативу и удерживать ее до конца. Естественно, с самого начала преимущества на стороне следователя. Ему нечего бояться, кроме, разве, неудачи, да и она не окажется для него роковой. Он может вести допрос где и когда ему заблагорассудится и в любую минуту прекратить его. Но если следователь не использует своих преимуществ, то есть не получит от подозреваемого необходимых сведений, он потеряет их. Если следователь будет вести себя так, что подозреваемый выйдет из себя или испугается вопросов, ему придется пройти долгий путь, прежде чем он добьется успеха. Чтобы основываться в своей работе на чувствах подозреваемого, надо быть психологом.

Офицеры контрразведки никогда не прибегали к телесным пыткам, но в некоторых случаях старались создавать подозреваемым различные неудобства, чтобы вытянуть из них необходимые сведения. Так, они сажали подозреваемых на жесткий стул или заставляли их стоять по стойке «смирно» в течение всего допроса. Вспоминается один трюк армейских разведчиков. Перед допросом они заставляли старших офицеров противника пить много чаю или кофе, а затем следователи допрашивали их до тех пор, пока естественные потребности зачастую не вынуждали офицеров сообщать важнейшие сведения. Лично я против таких «методов». Их, правда, нельзя отнести к категории телесных пыток, но нередко они граничат с ними.

Может быть, это донкихотство, но я всегда начинал разговор с подозреваемым как равный с равным. Он садится в удобное кресло, откидывается на спинку или сидит развалясь – как ему захочется. Допрос не должен быть слишком продолжительным, чтобы не утомлять подозреваемого. Он может длиться с 9 утра до 6 вечера с часовым перерывом на обед. Я предпочитаю вести весь допрос сам и не полагаться на замену. Во время перекрестного допроса я не делаю никаких заметок и стараюсь создать непринужденную атмосферу, если, конечно, не чувствую, что на подозреваемого гораздо лучше подействует строгость. Я всегда стараюсь захватить инициативу в свои руки путем воздействия на чувства подозреваемого. Если испытанные приемы не дают никаких результатов, а мне кажется, что сидящий передо мной – шпион, то, хотя рассказ его и убедителен, я заставляю его повторять этот рассказ снова и снова и каждый раз без пропуска деталей. Это может длиться неделю и явиться серьезным испытанием терпения и памяти обеих сторон. Рано или поздно подозреваемый, если он не тот, за кого себя выдает, споткнется о какую-нибудь незначительную деталь – и путь к его разоблачению окажется открытым.

Теперь я хотел бы вкратце обрисовать обстановку, в которой велись допросы во время второй мировой войны. Тогдашние условия были гораздо сложнее тех, которые существовали в первую мировую войну. Благодаря счастливой случайности, а также тонкому чутью английской контрразведки все немецкие шпионы, засланные в Англию, были арестованы в течение двадцати четырех часов после начала войны – в августе 1914 года. Карла Лоди, первого немецкого шпиона, который должен был прибыть вскоре после начала войны, агенты Скотланд Ярда уже ждали, и поймать его не представляло особого труда. Этот случай широко известен, поэтому здесь я расскажу о нем лишь в общих чертах.

В 1911 году, во время пребывания немецкого императора в Лондоне, у немецкого военного атташе вошло в привычку посещать парикмахерскую на улице Каледониан Роуд. Эта парикмахерская была неподходящим заведением для старших прусских офицеров, поэтому поведение атташе вызвало подозрение у контрразведки. За парикмахерской установили слежку, а вся корреспонденция офицера тщательно просматривалась. Вскоре контрразведка пришла к выводу, что парикмахерская являлась «почтовым ящиком» для немецких шпионов в Англии. Власти сочли нужным не принимать решительных мер. Они лишь установили наблюдение за парикмахерской и стали регистрировать все события, связанные с этим заведением. С объявлением войны они одним ударом ликвидировали систему шпионажа, которую немцы создавали более трех лет. Этот удар оказался настолько сильным, что в течение последующих нескольких лет войны немецкая разведка так и не смогла оправиться. А ведь все произошло из-за того, что старший немецкий офицер выбрал неаристократическую парикмахерскую.

Вторая мировая война усложнила условия работы английской контрразведки. Обычно в Лондоне и других крупных городах Англии живет множество иностранцев, которые могут находиться в дружественных отношениях с противниками Англии. Начиная с тридцатых годов прошлого столетия, эта категория жителей росла за счет беженцев из Германии и Италии. Многие из них боролись с ненавистным режимом Гитлера и Муссолини, а затем, чтобы избежать репрессий, бежали в другие страны. Нацисты и фашисты использовали эту благоприятную обстановку для засылки шпионов, которые маскировались под беженцев. Были англичане, которые сочувствовали нацистам и верили, что Англия, став союзником Гитлера, может избежать войны.

С начала второй мировой войны нужно было «просеять» тысячи немецких беженцев, которые прибывали в Англию в течение нескольких лет. Это была большая и сложная работа. После Дюнкерка, спустя всего лишь несколько месяцев, в страну прибыло еще 150 000 беженцев из Дании, Голландии, Норвегии, Франции и даже из Чехословакии и Польши. Проблема беженцев была очень сложной, к тому же необходимо было заниматься эвакуацией английских экспедиционных войск из Франции и решать вопросы, связанные с предотвращением вторжения немецких войск на Британские острова. Начались налеты немецкой авиации, а приток беженцев не уменьшался, что еще более усложнило стоящие перед Англией задачи. Англичанам теперь приходилось заниматься устройством и беженцев и своих бездомных соотечественников.

Для приемки беженцев была наскоро разработана система, которая сводилась к следующему. В Лондоне было создано пять приемных центров – на улицах Фулэм Роуд, Бальгау, Буши Парк, Кристал Пэлис и в Норвуде[2]. Эти центры, созданные советом лондонского графства, функционировали по образцу работного или исправительного дома и управлялись специальными наставниками. Меня, как офицера службы безопасности, прикомандировали к центру в Норвуде, который я знал лучше остальных. Раньше здесь размещался госпиталь. Все здания были двухэтажными и не имели ни подвалов, ни бомбоубежищ. Вокруг зданий, которые мы занимали, быстро воздвигли проволочную изгородь. Нас охраняли солдаты.

Навести порядок в темноте в толпе незнакомых людей – нелегкая задача. Однако так или иначе это удавалось. Беженцы регистрировались с указанием их фамилий и национальности. После этого им давали глоток чего-нибудь горячего и немного еды, а затем перед нами вставала проблема найти одеяла и место, где они могли бы провести остаток ночи. Это подобие порядка, наведенного с таким большим трудом, часто нарушалось паникой, вызванной очередным воздушным налетом. Казалось, немецкие бомбардировщики избрали «аллею бомбежек», которая проходила через Норвуд и Кристал Пэлис, и какой-нибудь из этих центров при каждом налете обязательно получал свою долю бомб. Работники центра и я всю ночь проводили на ногах, и на рассвете у нас слипались глаза. Но именно теперь начиналась настоящая работа. Беженцев подвергали санобработке, а затем их осматривал врач. Беженцы с инфекционными болезнями – оспой, чесоткой и прочими – изолировались. Многим другим после долгого и трудного путешествия требовалась медицинская помощь.

Затем к работе приступала контрразведка. Вещи, принадлежавшие, пожалуй, семистам беженцам, надо было рассортировать и тщательно осмотреть – каждый клочок бумаги, каждую страницу книги, одежду, включая подкладку и швы, чемоданы, сумки. Это была не поверхностная, формальная проверка, как во время таможенного досмотра. Многие беженцы, стремясь хоть чем-нибудь помочь стране, которая явилась для них убежищем, привезли с собой карты, фотографии и чертежи, содержавшие сведения о немецких оккупационных силах, и все эти документы нужно было изучить.

Как только эта работа завершалась, начинался устный допрос. От подлинных беженцев отделяли подозрительных лиц, которых задерживали.

Весь этот процесс изоляции беженцев от внешнего мира занимал приблизительно неделю. Им не разрешалось получать письма и поддерживать связь с внешним миром до официального разрешения контрразведки. Затем беженцев направляли к чиновнику, ведающему иммиграционными вопросами, и лишь после того как он выдавал им документы и удостоверения личности, они получали официальное разрешение «поселиться» в Англии. Все сомнительные беженцы – в их числе иногда оказывались честные люди, которые не могли доказать свою невиновность, – находились под охраной. В Англии было создано центральное регистрационное бюро, функционировавшее, кстати сказать, довольно эффективно, где собирались все сведения о каждом беженце. Часто можно было проверить рассказ беженца через центральное регистрационное бюро или найти прибывшего ранее беженца, который мог рассказать всю правду о беженце, вызвавшем подозрения.

Этим несовершенным методом пользовались до апреля 1941 года, когда моему коллеге и мне поручили создать специальный центр, известный под названием Королевская викторианская патриотическая школа (Royal Victoria Patriotic School). Она находилась в Клафаме.

Опираясь на свой опыт работы во временном центре для беженцев, где я напряженно трудился в течение многих дней и ночей, я вместе с моими коллегами разработал эффективную систему, благодаря которой все беженцы проходили процедуру проверки с наименьшими для них неудобствами, а мы тем временем могли заниматься вопросами безопасности. Приток беженцев к этому времени уменьшился, а число следователей значительно увеличилось, и мы, таким образом, могли уделять больше внимания каждому беженцу. Начиная с апреля 1941 года и кончая октябрем 1942 года, когда меня перевели на службу в голландскую контрразведку, я исполнял в этом заведении обязанности руководителя следователей. За этот период число следователей увеличилось с пяти до тридцати двух.

За шесть первых месяцев нашей лихорадочной работы, особенно после эвакуации Дюнкерка, несколько шпионов определенно могли ускользнуть от нас. При тогдашнем беспорядке и без достаточного количества опытных следователей было невозможно выявить всех подозрительных беженцев. Количество прибывающих беженцев было огромным, а время, которым мы располагали для их изучения, – слишком коротким, чтобы можно было добиться желаемых результатов.

Проверка беженцев в Лондоне не была единственным поручением, которое мне пришлось выполнять в дни Дюнкерка. После падения Франции немцы контролировали все побережье Западной Европы, кроме, пожалуй, Португалии. Лиссабон оказался единственным портом, откуда можно было официально выехать в Англию. Корабли из Лиссабона регулярно прибывали в Ливерпуль и Глазго, гидропланы – два раза в неделю в Пул, возле Борнемута, а самолеты аэродромного базирования – в Уитчёрч, возле Бристоля. Помимо работы в Лондоне я должен был еще с группой следователей выезжать в эти четыре пункта для проверки всех прибывающих, как англичан, так и иностранцев. Эти поездки занимали очень много времени. Мне кажется, из агентов контрразведки только я оставался на этой работе, пока не оказался в клафамской школе, куда для проверки направлялись все прибывающие самолетом и пароходом.

Такова была обстановка того времени. На ее почве родились мои рассказы, взятые из самой жизни. Условия работы контрразведки в период второй мировой войны были намного сложнее тех, которые создались во время войны 1914 года, когда без особого труда выловили всех немецких шпионов и когда ни одному «беженцу» не удалось улизнуть.

Английские экспедиционные войска в мае 1940 года не были готовы оказать противодействие немецкому наступлению, не чувствовала себя сильной и контрразведка. Она должна была учесть горький опыт прошлых лет, ибо теперь каждая ошибка могла оказаться роковой.

Приложение к главе 2

(Памятка следователю)

I. Осмотр имущества

Мы никогда не задумываемся над тем, какую важную роль играет тщательный осмотр вещей подследственных, и не уделяем этому должного внимания.

Прежде чем встретиться с подследственным, надо тщательно осмотреть его имущество, причем особое внимание должно уделяться содержанию записных книжек, дневников и вообще каждому клочку бумаги, на котором что-нибудь написано.

Любой обрывок бумаги, даже папиросной, следует тщательно изучить.

Все бумаги, содержащие загадочные записи, надо отложить, а в конце первого же допроса потребовать от подследственного объяснения.

Все адреса нужно взять на заметку и также потребовать объяснения при допросе.

Если среди вещей имеются книги, особое внимание необходимо уделять форзацам. Если книги обернуты бумагой, обертки надо снять. Если уголок страницы загнут, ее следует внимательно осмотреть – на ней могут быть знаки или наколы.

Если вы найдете словари, перелистайте страницы, на которых начинается новая буква, и посмотрите, нет ли под этой буквой или над ней каких-нибудь знаков.

Необходимо осмотреть внутреннюю часть спичечных коробок, предварительно высыпав из них спички.

Любые химические вещества, даже патентованные лекарства в таблетках или порошках, не должны оставаться без внимания следователя.

Обращайте особое внимание на вату, деревянные зубочистки и палочки из апельсинового дерева в записных книжках.

Особенно тщательно осматривайте использованные листы копировальной и промокательной бумаги; может случиться так, что именно благодаря им вы получите важные сведения.

II. Первый допрос

а) Общие положения.

Первый допрос подследственного не должен иметь форму допроса. Его следует попросить как можно подробнее рассказать о себе и о путешествии, которое он совершил.