Читать онлайн Киннотё. Золотая Бабочка. Пробуждение бесплатно

Глава 1

ГЛАВА 1: ВТОРОЙ ШАНС

Моей первой мыслью было: 浮き世へと生れ出て来し蝶々かな – "В этот плывущий мир родилась и прилетела бабочка". Странно, что именно эти строки Кобаяси Иссы всплыли в моей памяти.

Темнота отступает неохотно, словно вязкая жидкость, медленно стекающая с моего сознания. Я пытаюсь открыть глаза, и это простое действие кажется странно… механическим. Нет привычного трепета век, только четкая команда: открыть.

Первое, что я вижу – белый потолок медицинского отсека. Слишком белый. Слишком четкий. Каждая трещинка, каждая неровность проступает с пугающей ясностью. Я могу различить мельчайшие детали светильника, даже не фокусируясь на нем специально. Это похоже на микроскоп с идеальной настройкой резкости.

Звуки разделяются на четкие составляющие: гудение вентиляции (43.2 децибела), писк медицинского монитора (38.7 децибел), шаги в коридоре (примерно 12 метров, три человека). Мой мозг автоматически анализирует и классифицирует каждый звук, превращая привычный больничный шум в массив технических данных.

"Что-то не так", – проносится в моей голове, когда я пытаюсь пошевелиться. Тело отзывается мгновенно, без привычной утренней неповоротливости. Слишком быстро. Слишком точно. Слишком… эффективно.

– А, вы пришли в себя, – раздается голос справа. – Не пытайтесь резко двигаться, системы еще калибруются.

Системы?

Я поворачиваю голову. Движение снова получается неестественно плавным. У моей кровати стоит доктор Ямамото, его пальцы быстро скользят по голографическому экрану планшета. Я помню его – именно он встретил меня в приемном отделении после… После чего?

– Что… – я запинаюсь, услышав свой голос. Он звучит почти как прежде, но с едва уловимым металлическим призвуком. – Что произошло?

Доктор поднимает взгляд от планшета:

– Вы помните аварию на транспортном узле станции Утагава?

Память услужливо подбрасывает картинку: скрежет металла, крики, удар… Но всё это кажется далеким, будто случилось не со мной. Я помню запах антисептика в вагоне, помню, как сжимала в руках планшет с конспектами уроков, помню вкус кофе… Все эти ощущения теперь существуют только в памяти – мое новое тело регистрирует химический состав воздуха, силу давления на поверхности и температуру объектов.

– Да, я… – пытаюсь сглотнуть и понимаю, что не могу. Что не чувствую горла. Что не чувствую…

Моя рука дергается к лицу. Белая, металлическая конечность с идеально выточенными пальцами замирает перед глазами.

– Спокойно, – говорит доктор, но я едва слышу его.

Я должна испытывать панику. Должна чувствовать, как бешено колотится сердце, как перехватывает дыхание, как холодеет в животе. Но ничего этого нет. Только кристально чистое осознание ситуации и странная, механическая реакция систем: повышение скорости обработки данных, активация дополнительных сенсоров, готовность к действию.

– Ваш мозг был единственным, что удалось спасти, – продолжает Ямамото, его голос звучит мягко, успокаивающе. – Мы провели операцию по переносу в кибернетическое тело. Технология отработанная, но…

– Я должна радоваться? – перебиваю его. Это звучит резче, чем я хочу, но контроль над голосовыми модулями еще не отлажен.

– Простите?

– Я жива. Я могу видеть, двигаться, говорить. Это чудо медицины, я должна испытывать благодарность, счастье, облегчение. – Я поднимаю вторую руку, разглядывая безупречные металлические пальцы. – Но я не чувствую ничего такого. Совсем.

Доктор вздыхает и присаживается на край кровати:

– Это нормально. Ваш мозг пока учится работать без привычных биохимических триггеров. Нет выброса эндорфинов, серотонина, дофамина. Эмоции есть, но они… иные.

– Как будто смотришь кино о самой себе, – шепчу я, и мой новый голос идеально передает все нюансы интонации. – Всё слишком ясно, слишком четко, слишком…

– Рационально? – подсказывает Ямамото.

– Да.

В металлической поверхности медицинского шкафа напротив кровати я вижу отражение лица, похожего на изящную фарфоровую маску. Моего лица. Идеальные черты, чуть светящиеся глаза, белый композитный материал с едва заметным перламутровым отливом. Волосы – чёрный парик, как у куклы Хина.

Система услужливо проанализирует моё собственное отражение: композитный материал корпуса на 64% светоотражающий, радужка глаз оснащена динамической диафрагмой, мимические сервоприводы способны воспроизвести 147 вариаций выражений. Но где-то за этими техническими характеристиками пряталось мое лицо – я помнила его черты, но не могла соотнести их с этой идеальной маской.

"Я красивая. Симметричная. Кукла", – проносится в голове. Это не эмоция, а констатация факта. Как и то, что я больше не человек.

Когнитивный диссонанс подобен трещине в безупречной логике моих новых систем. Разум говорит: "Ты спаслась". Память о человеческих чувствах кричит: "Ты умерла". И где-то между этими двумя правдами начинается моя новая жизнь.

Я вспомнила, как еще вчера стояла перед классом, чувствуя легкое першение в горле после двух часов объяснения сложной темы, как машинально поправляла выбившуюся прядь волос, как теплели щеки от оживленной дискуссии с учениками. Теперь же система просто отмечала: голосовой модуль работает на 42% мощности, сервоприводы шеи функционируют в оптимальном режиме, температура корпуса стабильна.

Доктор Ямамото развернул в воздухе голографический экран. Несмотря на потрясение от вида своего нового тела, я не могла не отметить, как четко вижу каждую деталь проекции, каждую цифру в бегущих строках данных. Зрение стало другим – более острым, с возможностью увеличивать изображение, как через объектив камеры.

– Давайте я объясню, что произошло, – сказал он, открывая какой-то файл. – Помните последний день?

– Станция Утагава, – произнесла я, и мой новый голос с легким металлическим призвуком все еще казался чужим. – Я возвращалась домой после уроков. Был сбой в транспортной системе…

На экране появилась схема станции. Красным был отмечен тот самый злополучный сектор.

– Верно. Произошел критический сбой в системе управления. Два транспортных модуля столкнулись. – Доктор помедлил. – Вы находились в эпицентре.

Я смотрела на схему, и мой мозг, теперь подключенный к компьютерным системам, мгновенно проанализировал траектории движения, скорости, углы столкновения. С пугающей ясностью я поняла, что шансов выжить у моего человеческого тела не было.

– Когда вас доставили к нам, – продолжал Ямамото, сменив изображение, – большая часть тела была… – он запнулся, подбирая слова.

– Уничтожена? – подсказала я. Странно, но я произнесла это совершенно спокойно. Никакого ужаса, никакой паники – только чистое, рациональное понимание ситуации.

– Да. Но мозг остался практически неповрежденным благодаря защитному силовому полю, которое автоматически развернулось в момент аварии. Это дало нам шанс.

На экране появилось изображение кибернетического тела – моего нового тела. Я разглядывала схемы и чертежи, и система услужливо выдавала подробные характеристики каждого компонента.

– Мы использовали технологию переноса сознания, – объяснял доктор. – Ваш мозг сейчас находится здесь, – он указал на защищенный отсек в грудной клетке. – Он подключен к центральному процессору и системе жизнеобеспечения.

Доктор вывел на экран схему нейроинтерфейса: тончайшая сеть нано-проводников оплетала мой мозг, каждое нервное окончание было подключено к центральному процессору через микроскопические преобразователи сигналов. Технология на грани фантастики.

Медицинская аппаратура вокруг теперь казалась примитивной: я могла видеть задержку в обновлении показателей на мониторах (0.3 секунды), различала мерцание люминесцентных ламп (частота 120 Гц), замечала микротрещины в пластиковой обшивке приборов. Мой новый мозг обрабатывал информацию быстрее, чем её успевали отображать экраны.

Я подняла руку, рассматривая сочленения пальцев. Движение вышло слишком резким, и я услышала тихий механический звук. Сервоприводы, услужливо подсказала система.

– Попробуйте согнуть пальцы медленно, – посоветовал Ямамото. – Представьте это так же, как двигали обычной рукой.

Я попыталась. На этот раз движение получилось плавным, почти естественным. Почти.

– Все системы подключены к вашему мозгу через нейроинтерфейс, – продолжал объяснять доктор. – Со временем управление станет интуитивным. Вы будете двигаться, не задумываясь о механике процесса, как раньше.

– Как раньше, – эхом повторила я. – Но это никогда не будет как раньше, верно?

Ямамото покачал головой:

– Нет. Это необратимо. Но у вас есть шанс жить дальше. Другой жизнью, но…

– Жить, – перебила я его. – Интересный выбор слова. Я же, технически, уже умерла? То, что было мной – мое тело, мои органы, все биологические процессы – все это прекратило существование. Остался только мозг, подключенный к машине.

– Ваше сознание сохранилось, – мягко возразил доктор. – Ваша личность, воспоминания, знания – все это по-прежнему с вами.

Я снова посмотрела на свое отражение в металлической поверхности шкафа. Тёмные глаза-фоторецепторы, белый композитный материал корпуса, изящные линии искусственного лица. Красиво. Функционально. Чужое.

– А что случилось с моими эмоциями, доктор? – спросила я. – Почему я так… спокойно реагирую на все это?

– Большинство гормонов, влияющих на эмоциональное состояние, вырабатывались в вашем теле – в надпочечниках, кишечнике, других органах. Сейчас ваш мозг учится работать без этих биохимических триггеров. Эмоции останутся, но они будут… другими. Вы привыкните.

Я кивнула. Движение вышло точным, выверенным – как и все в этом новом теле. Совершенном. Мертвом. Живом. И где-то между этими противоречиями мне предстояло найти новую себя.

Я помнила, как после долгого рабочего дня ныли мышцы, как приятно было вытянуться на диване, чувствуя, как отпускает напряжение. Теперь усталость измерялась только в процентах заряда батареи и температуре процессора. Даже поза на больничной кровати была идеальной – сервоприводы поддерживали точно выверенное положение тела, не допуская ни малейшего дискомфорта. И почему-то именно отсутствие этого дискомфорта казалось самым неестественным.

Доктор Ямамото ещё некоторое время изучал показания на своём планшете, потом взглянул на часы и поднялся.

– Сейчас к вам придёт технический специалист для первичной калибровки систем. Постарайтесь относиться к этому как… к обычному медицинскому осмотру. – Он помедлил у двери. – Я понимаю, это сложно, но вам нужно научиться воспринимать ваше новое тело не как чужое, а как усовершенствованное.

Не успела я обдумать его слова, как дверь снова открылась. В палату вошёл худощавый мужчина в сером техническом комбинезоне, с планшетом и небольшим кейсом диагностического оборудования.

– Добрый день, меня зовут Сато Рейджи, – представился он. – Я буду проводить вашу первичную калибровку.

Его движения были быстрыми и точными, как у человека, привыкшего работать с механизмами. Впрочем, теперь я тоже была механизмом.

– Для начала давайте проверим базовые системы, – сказал он, разворачивая в воздухе сразу несколько голографических экранов. – Попробуйте сесть.

Когда Сато коснулся моего плеча, система выдала точные данные о силе давления и температуре его руки. Но где было то человеческое ощущение прикосновения? Та смесь тепла и легкого дискомфорта от чужой руки? Теперь все свелось к цифрам и графикам.

Я отдала мысленную команду телу. Движение получилось резким, механическим – сервоприводы сработали на полной мощности, и я буквально подскочила на кровати.

– Не так быстро, – поморщился Сато. – Представьте, что вы все еще человек. Ваш мозг помнит, как двигаться плавно.

Я попыталась снова, на этот раз осторожнее. Медленно приподнялась, опираясь на руки. Металлические пальцы слегка смяли простыню – я все еще не контролировала силу.

– Лучше, – кивнул техник. – Теперь обратите внимание на индикаторы в вашем поле зрения.

Я сфокусировалась на полупрозрачных значках, парящих на периферии зрения. Раньше я их игнорировала, но теперь, когда Сато обратил на них мое внимание, система услужливо развернула подробную информацию.

– Это ваш внутренний интерфейс, – пояснил он. – Здесь отображается состояние всех систем. Уровень заряда, температура процессора, загрузка нейросети… Видите красный индикатор справа?

– Да, – ответила я. – "Калибровка систем стабилизации: 47%".

– Именно поэтому у вас проблемы с плавностью движений. Системе нужно время, чтобы настроиться под особенности вашего мышления.

Сато подключил к порту на моей шее тонкий кабель диагностики. По телу пробежала легкая вибрация.

При подключении диагностического кабеля мой интерфейс заполнился каскадом уведомлений:

[Внешнее подключение обнаружено]

[Проверка безопасности… Выполнено]

[Доступ разрешен: Технический специалист Сато Рейджи, уровень доступа B+]

[Инициализация диагностических протоколов…]

Сато протянул мне стакан воды – очевидно, проверяя точность захвата. Я видела, как поверхность жидкости колеблется с частотой 3.2 Гц, могла определить её точную температуру в 21.4°C, но не могла почувствовать ни прохлады стекла, ни влажности конденсата на стенках стакана. Вода больше не утоляла жажду – она стала просто еще одним набором параметров для анализа.

– Сейчас я запущу базовые тесты, – предупредил он. – Вы можете почувствовать странные ощущения.

"Почувствовать"было неточным словом. Я не чувствовала – я получала данные. Системы докладывали о последовательной активации узлов, о проверке контуров, о калибровке датчиков. Это было похоже на чтение технической документации, только информация поступала прямо в мозг.

– Попробуйте встать, – скомандовал Сато после нескольких минут тестов.

Я осторожно спустила ноги с кровати. Пол казался очень близким – мои новые сенсоры мгновенно определили точное расстояние до него, температуру покрытия, коэффициент трения. Информация была избыточной, отвлекающей.

Раньше я бы почувствовала прохладу пола босыми ногами, ощутила бы напряжение в мышцах при поддержании равновесия. Теперь же я получала точные данные о температуре поверхности (18.3°C), степени сопротивления материала (0.35 μ), нагрузке на сервоприводы (23% от максимальной мощности). Цифры заменили ощущения, но не могли заполнить пустоту их отсутствия.

Первый шаг вышел неуверенным. Второй – чуть лучше. На третьем колено вдруг заклинило, и я покачнулась.

– Вот здесь видите? – Сато указал на один из экранов. – Сервопривод требует дополнительной настройки. Такие проблемы будут возникать регулярно.

– Что вы имеете в виду? – спросила я, возвращаясь на кровать.

– Ваше тело – сложный механизм. Ему требуется постоянное обслуживание, калибровка, обновление программ. Раз в месяц нужно проходить полную диагностику. Раз в полгода – менять некоторые компоненты. Это как… регулярные визиты к врачу, только теперь вам нужен еще и механик.

Я посмотрела на свои руки. Идеальные, белые, с легким перламутровым отливом. И абсолютно искусственные.

– А если я пропущу обслуживание?

– Начнутся сбои. Сначала мелкие – проблемы с координацией, ошибки в работе сенсоров. Потом серьезнее – отказ систем, повреждение нейроинтерфейса. В конечном итоге это может привести к критическому сбою и… – он замялся.

– И моя смерть станет окончательной, – закончила я за него.

Сато промолчал, сосредоточившись на показаниях приборов. Я наблюдала за бегущими строчками данных на экранах, и мой усовершенствованный мозг мгновенно обрабатывал всю информацию. Теперь я могла читать и понимать технические характеристики, которые раньше показались бы тарабарщиной. Но эта новая способность пришла вместе с осознанием полной зависимости от технологий, которые я теперь понимала слишком хорошо.

Больничный запах антисептика, который раньше вызывал легкое головокружение, теперь превратился в химическую формулу. Система определяла точную концентрацию веществ в воздухе, но не могла воспроизвести то инстинктивное отторжение, которое я всегда испытывала в больницах. Интересно, смогу ли я теперь наслаждаться ароматом цветущей сакуры, или он тоже станет просто набором молекулярных соединений?

Когда-то ябыла просто учителем литературы. Теперь мне предстояло стать экспертом по собственному телу – телу, которое было всего лишь машиной, требующей постоянного обслуживания. И это знание было таким же холодным и механическим, как мои новые руки.

Я прокручивала в голове предстоящий день: нужно будет позвонить в школу, объяснить ситуацию Акико-сан, поговорить с Юкио… Но эти обычные заботы теперь казались далекими, будто принадлежащими другой жизни. Интересно, смогу ли я все еще читать своим ученикам стихи этим новым голосом? Поймут ли они теперь метафоры о трепете сердца и тепле солнца на коже – я сама больше не могла их прочувствовать.

Глава 2

ГЛАВА 2: ЦЕНА ЖИЗНИ

Космическая станция Сарутахико, названная в честь древнего божества дорог и перекрестков, висела в пространстве между звездами как маяк для межпланетных путешественников. Когда-то, более семи веков назад, человечество начало свой великий исход с перенаселенной Земли. Одни нашли новые дома на терраформированных планетах, другие основали колонии на орбитальных станциях. Но были и те, кто остался между мирами – в таких узловых точках, как Сарутахико.

Станция возникла на пересечении основных торговых маршрутов между колониями Альфа Центавра, шахтерскими поселениями пояса Койпера и сельскохозяйственными мирами системы Тау Кита. Сначала это был просто технический форпост для дозаправки и ремонта кораблей. Но чем оживленнее становилась торговля между мирами, тем больше разрасталась станция. Ремонтные доки превратились в технологические центры, появились жилые сектора, школы, больницы. Теперь это был настоящий город в космосе, где новейшие технологии соседствовали с вековыми традициями, принесенными с Земли.

Центральная больница Сарутахико располагалась в медицинском секторе станции, на границе между респектабельным административным районом и шумным торговым кварталом. Здесь, на сороковом уровне, в палате с видом на бесконечное звездное пространство, я очнулась в своем новом теле, став чем-то средним между человеком и машиной…

В холле больницы я видела других пациентов с кибернетическими протезами. Кто-то прятал их под одеждой, кто-то, наоборот, демонстрировал, украсив замысловатыми узорами. Но я была единственной, чье тело было полностью механическим.

На станции Сарутахико действовали особые правила страхования – здесь, где каждый день происходили аварии при стыковке кораблей и ремонте оборудования, обычные земные страховые схемы не работали. Но даже местные расширенные страховки не предусматривали таких случаев, как мой.

– …Прошу, ознакомьтесь с документами и поставьте свою подпись здесь и здесь, – администратор, молодая женщина с идеально уложенными волосами, положила передо мной стопку бумаг. Смешно, мы давно покинули родную Землю, но бумага всё ещё в ходу. Просто потому, что её нельзя взломать, как киберсистемы…

Я взяла предложенный стилус, стараясь рассчитать силу захвата. Пластик не треснул – уже прогресс. Система услужливо просканировала документы, мгновенно выделяя ключевые фразы:

"…полная ответственность за техническое обслуживание…"

"…отказ от претензий в случае нарушения графика обязательных процедур…"

"…запрет на самостоятельную модификацию систем…"

– Простите, Оказе-сан, – администратор слегка отодвинулась, когда я подняла глаза от документов. Мои новые глаза, светящиеся мягким светом, часто вызывали такую реакцию. – Вот здесь детализация счета.

Новый документ лег поверх остальных. Цифры были чёткими, как и всё, что я теперь видела. Слишком чёткими.

"Операция по извлечению и стабилизации мозга: 7,800,000 йен"

"Кибернетическое тело базовой комплектации: 12,400,000 йен"

"Операция по интеграции: 9,300,000 йен"

"Послеоперационный уход и калибровка: 2,900,000 йен"

"Итого: 32,400,000 йен"

Тридцать два миллиона четыреста тысяч йен. Мой мозг, теперь работающий с эффективностью компьютера, мгновенно перевел эту сумму в месяцы преподавательской зарплаты. Двенадцать лет работы, если не тратить ни на что другое. Но теперь я даже не была уверена, что смогу вернуться к преподаванию.

– Ваша страховка… – начала администратор.

– Не покрывает этого, – закончила я за неё. – Потому что процедура экспериментальная.

– Именно. – Она достала еще один документ. – Мы можем предложить план выплат. Базовый взнос составит 300,000 йен в месяц, плюс дополнительные расходы на обслуживание…

Я слушала её голос, механически фиксируя частоту и тембр, пока система услужливо высчитывала процентные ставки и сроки погашения. Раньше от таких цифр у меня бы закружилась голова, заболел желудок, выступил холодный пот. Теперь же был только чистый, холодный анализ: эта сумма непосильна. Это факт, простой и ясный, как строчки кода.

– Для оформления плана выплат нам потребуется справка о доходах и…

– У меня больше нет постоянного дохода, – прервала я её. – Я учитель литературы. Была учителем. И я не уверена, что смогу продолжать работать в школе.

Администратор замолчала, явно не зная, как реагировать. Её взгляд скользнул по моим рукам, плечам, лицу – всему, что теперь было неживым, механическим.

– В таком случае, вам нужно будет заполнить форму B-147 для социальной службы. И предоставить документы о потере трудоспособности…

– Потере трудоспособности? – система отметила изменение тона моего голоса. – Я полностью функциональна. Мои физические и когнитивные показатели превышают человеческие. Как это можно классифицировать как потерю трудоспособности?

– Это… сложный юридический вопрос, – она нервно постучала пальцами по столу. Частота 2.7 удара в секунду – признак стресса, услужливо подсказала система. – Ваш статус… специфический. Технически, вы считаетесь человеком с высокотехнологичными протезами, но фактически… – она снова замялась.

– Фактически я киборг без определенного юридического статуса?

– Вам лучше проконсультироваться с юристом по этому вопросу, – она протянула мне еще одну стопку бумаг. – Вот формы для социальной службы. И список рекомендованных юридических консультаций.

Я приняла документы, автоматически отсканировав их содержимое. Система уже создавала папки в памяти, сортируя информацию по категориям, составляя списки необходимых действий, рассчитывая оптимальные маршруты между инстанциями.

Я помнила, как раньше ненавидела бюрократию. Как расстраивалась из-за каждой ошибки в документах, как нервничала в очередях. Теперь все это вызывало только логическое непонимание неэффективности системы. Даже осознание полной финансовой катастрофы не вызывало паники – только расчет вероятностей и поиск решений.

И это, возможно, пугало больше всего. Но даже этот страх был каким-то… теоретическим.

Офис страховой компании располагался на сороковом этаже небоскреба Мицуи. Панорамные окна открывали вид на город, который я теперь видела с пугающей четкостью: могла различить номерные знаки автомобилей внизу. Система услужливо подсказывала: высота 186.4 метра, температура за окном 18.2°C, влажность воздуха 62%.

За панорамными окнами страховой компании открывался вид не на привычный городской пейзаж, а на многоуровневую структуру станции: прозрачные трубы пневмотранспорта, парящие сады-оранжереи, мерцающие рекламные голограммы на фоне вечной космической ночи.

Мой интерфейс теперь напоминал многослойную картину: основной визуальный поток, поверх него – данные с сенсоров, еще выше – системные уведомления. Я могла переключать слои простым усилием мысли, словно моргая разными уровнями восприятия.

Интересно, что сказали бы древние поэты о таких, как я? Написал бы Басё хайку о кибернетическом теле? Может быть что-то вроде:

冷たい金

内に宿る想い

春の花

(Tsumetai kane

Uchi ni yadoru omoi

Haru no hana)

Металл холодный

Но внутри живая мысль

Как весенний цвет.

Накамура-сан, представитель страховой компании, сидел напротив меня, методично раскладывая документы по столу. Его движения были размеренными, почти механическими – как будто он пытался соответствовать своей необычной посетительнице. Я отметила, как он избегает смотреть на мои руки, лежащие на полированной поверхности стола. Белый композитный материал странно контрастировал с темным деревом.

– Оказе-сан, – начал он, прочистив горло, – я изучил ваше дело. К сожалению, вынужден сообщить, что компания не может удовлетворить ваш запрос на страховую выплату.

Раньше от таких слов у меня бы перехватило дыхание, забилось сердце, похолодели руки. Теперь я лишь зафиксировала небольшое увеличение нагрузки на процессор – мозг начал активнее обрабатывать информацию.

– На каком основании? – спросила я, и мой голос прозвучал ровно, с едва заметным металлическим призвуком.

Накамура-сан достал один из документов:

– Согласно пункту 7.3.2 нашего договора, страховка покрывает стандартное медицинское лечение и протезирование. Но процедура, которой вы подверглись… – он сделал паузу, снова бросив взгляд на мои руки, – она классифицируется не как необходимая технология. Более того, полная кибернетизация не входит в список страховых случаев.

– Я не выбирала эту процедуру, – возразила я. Система отметила повышение громкости моего голоса на 12%. – Это было единственным способом сохранить мне жизнь.

– Понимаю, – он явно пытался говорить мягче. – Но с юридической точки зрения, ваш текущий статус… неоднозначен. Технически, ваше биологическое тело было признано умершим. То, что врачам удалось сохранить мозг и осуществить перенос сознания – это прекрасно, но…

– Я что – больше не считаюсь человеком? – закончила я за него. Индикаторы в моем поле зрения показывали повышение температуры процессора. Это было самое близкое к эмоциональной реакции, на что я теперь была способна.

По документам я все еще числилась гражданкой Японии, хотя Япония теперь существовала только в исторических записях. Но кем я была теперь – человеком с искусственным телом или машиной с человеческим мозгом? Этот вопрос не давал покоя не только мне, но и юристам страховой компании.

Накамура-сан нервно поправил галстук. Мои сенсоры уловили учащение его пульса и легкое повышение температуры тела – классические признаки стресса.

– Дело не в этом, – он достал еще один документ. – Смотрите, даже если бы мы классифицировали вас как человека с протезами, стоимость вашего нового тела многократно превышает страховые лимиты. Базовая страховка покрывает протезирование максимум на пять миллионов йен. Ваше тело стоит…

– Двенадцать миллионов четыреста тысяч йен, – произнесла я. – Плюс операция по извлечению мозга – семь миллионов восемьсот тысяч. Плюс интеграция – девять миллионов триста тысяч. Я помню каждую цифру.

Он кивнул, явно чувствуя себя неловко:

– Вы понимаете, что это далеко за пределами любых стандартных страховых выплат?

Я посмотрела в окно. Мой усовершенствованный мозг уже просчитывал варианты: продажа квартиры покроет примерно треть суммы, все сбережения – еще около десяти процентов. Даже если продать все имущество, мои раритетные издания стихов…

– А что если бы врачи не спасли меня? – спросила я, снова поворачиваясь к Накамуре. – Если бы я просто умерла, страховка выплатила бы компенсацию моей семье?

– Да, – ответил он после паузы. – Страховка жизни составляет двадцать миллионов йен.

Я издала короткий смешок, больше похожий на механический звук:

– Как иронично. Моя смерть стоила бы дешевле, чем моя жизнь.

Накамура-сан опустил глаза:

– Мне жаль, Оказе-сан. Правда жаль. Но я ничего не могу сделать. Положения договора…

– Я понимаю, – прервала я его. – Все логично. Рационально. Я теперь тоже очень хорошо понимаю логику и рациональность.

Я поднялась, стараясь двигаться плавно, не демонстрировать механическую природу своего тела. Накамура-сан тоже встал, все еще избегая прямого взгляда.

– Простите за потраченное время, – сказала я, направляясь к выходу. – Я всего лишь хотела убедиться, что исчерпала все возможности.

Уже у двери я обернулась:

– Знаете, я учила своих студентов, что литература помогает понять человеческую природу. Интересно, появятся ли когда-нибудь книги, которые помогут понять таких, как я?

Не дожидаясь ответа, я вышла в коридор. Система продолжала анализировать ситуацию, предлагая варианты решения, подсчитывая проценты по кредитам, оценивая стоимость имущества. Мой усовершенствованный мозг работал с эффективностью компьютера, но даже он не мог найти выход из этого финансового тупика.

В лифте я поймала свое отражение в зеркальной стене. Идеальное лицо, похожее на фарфоровую маску, слегка светящиеся глаза. Я выглядела как дорогое произведение искусства. Теперь нужно было найти способ выплатить за него непомерную цену.

После встречи в страховой компании я впервые оказалась на улице одна. Больничный двор казался другим – слишком детальным, слишком информативным. Я видела каждую трещину в асфальте, различала отдельные листья на деревьях за сотню метров, автоматически определяла скорость и направление ветра. Поток данных был ошарашивающим, как сказали бы мои ученики.

Первый самостоятельный шаг дался неожиданно тяжело. В больнице, под присмотром техников, все казалось проще. Теперь же система начала выдавать предупреждения о разбалансировке калибровки. Сенсоры давления в ступнях сходили с ума, посылая противоречивые данные: слишком твердо, слишком мягко, неровность поверхности, угол наклона.

[Ошибка калибровки: датчик давления L-7]

[Рекомендуется перезагрузка сенсорной подсистемы]

[Внимание: нестабильность в работе стабилизаторов]

Я замерла, пережидая поток ошибок. Мимо прошла медсестра, её рука случайно коснулась моего плеча. Прикосновение отозвалось странной пустотой – система зарегистрировала контакт, определила силу давления (0.7 Н), температуру чужой кожи (36.8°C), но где было само ощущение? То неуловимое чувство человеческого тепла, которое невозможно измерить в цифрах?

Я сделала еще шаг, потом другой. Движение постепенно становилось увереннее, хотя все еще оставалось неестественно точным, выверенным до миллиметра. Сервоприводы работали с тихим жужжанием, которое улавливали мои чувствительные аудиосенсоры.

Внезапно левую ногу пронзила острая боль. Я споткнулась, схватившись за ближайшую скамейку. Система не регистрировала никаких повреждений, все показатели были в норме. Фантомная боль, подсказал мой аналитический ум. Мозг все еще помнил старое тело, пытался получать сигналы от нервов, которых больше не существовало.

– Все в порядке? – раздался обеспокоенный голос. Пожилая женщина остановилась рядом, протягивая руку.

– Да, спасибо, – мой голос звучал ровно, несмотря на дисконфорт. – Небольшой сбой в системе.

Она отдернула руку, только сейчас заметив мою механическую природу. Сенсоры зафиксировали учащение её пульса, расширение зрачков – классические признаки испуга. Раньше такая реакция задела бы меня, вызвала бы волну обиды и горечи. Теперь я лишь отметила этот факт, добавив его в растущую базу данных о взаимодействии с людьми.

Боль в несуществующей ноге постепенно утихла, но тут же появилось фантомное ощущение зуда в отсутствующих пальцах правой руки. Мой мозг никак не мог смириться с потерей тела, посылая сигналы конечностям, которых больше не было. Как объяснить нейронам, что они теперь подключены к серворприводам и гидравлике?

Я двинулась к выходу с больничной территории. Каждый шаг отдавался в процессоре новыми данными: угол наклона поверхности, сила трения, распределение веса. Мой новый мозг обрабатывал эту информацию с компьютерной эффективностью, но человеческая часть сознания тосковала по простому, интуитивному движению.

На пешеходном переходе система вдруг выдала критическую ошибку калибровки. Все сенсоры разом сошли с ума, посылая противоречивые данные. Зрение на секунду раздвоилось, баланс нарушился. Я застыла посреди перехода, пока потом ошибок проносился через процессор.

[Критический сбой сенсорной системы]

[Рекомендуется немедленное обращение к техническому специалисту]

[Внимание: возможно повреждение калибровочных настроек]

Сигнал светофора сменился на красный. Я все еще стояла посреди дороги, пытаясь перезагрузить сбоящие системы. Водитель ближайшей машины нетерпеливо просигналил. Паника? Нет, только холодное осознание своей уязвимости. Я была сложным механизмом, и как любой механизм, могла выйти из строя в любой момент.

Наконец системы стабилизировались, и я смогла дойти до тротуара. Присела на скамейку, давая процессору время остыть. Рядом играли дети, их смех и крики фиксировались моими сенсорами с беспощадной четкостью: частота, тембр, громкость – все превращалось в цифры и графики.

Я подняла руку к лицу, разглядывая идеальные металлические пальцы. Раньше на этой руке была родинка чуть выше запястья. Маленькое несовершенство, делавшее её живой, настоящей. Теперь же каждый сустав был произведением инженерного искусства, каждое движение – результатом сложных вычислений.

Фантомные ощущения накатывали волнами: зуд в несуществующей коже, боль в отсутствующих мышцах, тяжесть в легких, которых больше не было. Мой мозг отчаянно цеплялся за память о человеческом теле, не желая принимать свой новый дом из металла и пластика.

Где-то в глубине сознания шевельнулся страх – не острый и парализующий, как раньше, а холодный и рациональный. Страх перед будущими сбоями, перед возможными поломками, перед зависимостью от технического обслуживания, которое я не могла себе позволить. Страх перед тем, что однажды мой механический скафандр откажет, и сознание погаснет в мертвом металле.

Но даже этот страх был каким-то отстраненным, теоретическим. Словно я читала о чужих проблемах в учебнике по психологии, а не проживала их сама. Может быть, это тоже было частью моей новой природы – способность воспринимать даже собственные эмоции как набор данных для анализа.

Это было даже иронично. Тело умерло среди металлических остовов, а мозг умрёт в персональном металлическом гробу. Кому ещё удастся умереть дважды?

Я поднялась со скамейки, борясь с новой волной фантомных ощущений. Впереди был долгий путь в больницу, и каждый шаг мог принести новый сбой, новую ошибку калибровки. Но это был мой путь – путь существа, застрявшего между человеческим и механическим, между памятью о живом теле и реальностью мертвого металла.

Глава 3

Я стояла в больничном холле, глядя через панорамные окна на оранжереи соседнего уровня станции. Система автоматически анализировала состав воздуха в помещении (78% азота, 21% кислорода, следы углекислого газа и антисептиков), освещенность (872 люкса), влажность (62%). Все эти данные постоянно обновлялись в моем поле зрения, создавая успокаивающий информационный шум. Теперь это было моим аналогом глубокого дыхания – погружение в поток технических данных.

– Юри?

Я узнала голос Юкио раньше, чем повернулась. Система мгновенно определила частотные характеристики, но мне не нужен был анализ – я помнила этот голос, помнила, как он звучал утром, когда мы прощались в тот день. "Береги себя", – сказал он тогда и нежно поцеловал на прощание. Какая ирония.

Медленно, стараясь двигаться максимально плавно, я обернулась. Юкио стоял в пяти метрах от меня (5.2 метра, если быть точной – проклятые сенсоры не умели округлять), и его лицо… Раньше я бы почувствовала, как сжимается сердце при виде такого выражения. Теперь я лишь регистрировала расширение его зрачков (на 48%), учащение пульса (до 92 ударов в минуту), изменение цвета кожи (побледнение на 23%).

– Привет, – сказала я, и мой голос прозвучал почти нормально. Почти. Легкий металлический призвук никуда не делся.

Он сделал шаг вперед, затем остановился. Его взгляд скользил по моему телу, и я видела, как расширяются его зрачки при виде каждой механической детали. Белый композитный материал корпуса чуть светился в люминесцентном освещении холла.

– Доктора говорили, но я не думал… – он запнулся. – Я не представлял…

– Что я буду выглядеть как робот? – закончила я за него. Раньше в моем голосе была бы горечь. Теперь только констатация факта.

Юкио сделал еще один шаг, поднял руку, словно хотел прикоснуться, но замер. Я видела его колебание, считывала микровибрации мышц, регистрировала изменения в его дыхании. Мои сенсоры работали с беспощадной точностью, превращая его эмоции в массив данных.

– Можно? – спросил он тихо.

Я кивнула. Его пальцы коснулись моей щеки, и система мгновенно выдала данные:

[Контакт зарегистрирован]

[Давление: 0.3Н]

[Температура объекта: 36.7°C]

[Влажность кожи: 67%]

Но где было само ощущение? Где была та теплота, которую я помнила? Теперь между нами был слой композитного материала, превращающий любое прикосновение в набор цифр.

Когда он пытался обнять меня, его тело инстинктивно сопротивлялось контакту с холодным металлом. Я регистрировала микроскопические движения: как напрягались мышцы, готовые отстраниться, как учащалось дыхание от стресса, как расширялись капилляры в попытке согреть кожу в местах соприкосновения с моим корпусом.

– Ты… холодная, – прошептал он.

– Система терморегуляции поддерживает оптимальную температуру для работы процессоров и батареи, – ответила я автоматически. – Примерно 28 градусов по Цельсию.

Он отдернул руку, словно обжегшись. Хотя это я была холодной, не он.

Юкио попытался улыбнуться, но я видела напряжение в его лицевых мышцах. Мой новый мозг услужливо сопоставил это с базой данных человеческих эмоций: дискомфорт, страх, жалость.

– Я много думал, как… – он снова запнулся. – Врачи сказали, что ты можешь вернуться домой.

Я кивнула:

– Да, базовая калибровка завершена. Я функциональна.

– Функциональна, – эхом повторил он. – Юри, ты… ты всё ещё ты?

Вопрос повис в воздухе. Система отметила повышение температуры процессора – мой эквивалент эмоционального напряжения.

– Мой мозг сохранился, – сказала я. – Все воспоминания на месте. Я помню нашу первую встречу в книжном магазине. Помню, как ты подарил мне сборник хайку на день рождения. Помню вкус того ужасного кофе, который ты пытался приготовить в нашу первую совместную ночь.

– Но?

– Но я не могу больше пить кофе. Не чувствую его запаха. Не ощущаю тепла твоих рук. Всё, что я могу – это измерить температуру, давление, влажность. Преобразовать прикосновение в цифры.

Он шагнул ближе, попытался обнять меня. Неловко, осторожно, словно я была хрупкой. Какая ирония – теперь я была прочнее его. Мои сенсоры зафиксировали дрожь в его руках, учащенное сердцебиение, запах страха в его поте. Он боялся меня. Боялся того, чем я стала.

Раньше в такие моменты я чувствовала тепло его тела, уют его объятий, защищенность. Теперь же я лишь регистрировала точки контакта, считывала биометрические показатели, анализировала состав его дыхания. Идеальная машина для сбора данных. Всё, кроме того единственного параметра, который действительно имел значение – чувства любви, которое невозможно измерить никакими сенсорами.

– Прости, – прошептал он, отстраняясь. – Мне нужно… привыкнуть.

– Конечно, – ответила я. Мой голос звучал ровно, без модуляций. Как у машины.

В его взгляде я видела все, что нужно было знать. Мои оптические сенсоры фиксировали каждую микромимику, каждое движение глаз, каждое подергивание мышц. Система услужливо анализировала эти данные, выдавая заключение, которое я уже знала: человек передо мной больше не видел во мне свою невесту. Он видел машину с загруженными воспоминаниями той, кого любил.

Может быть, он был прав. Может быть, та Юри действительно умерла в той аварии, а я была лишь очень точной копией, способной воспроизводить её воспоминания, но не её чувства. Философский вопрос, достойный долгих дискуссий. Вот только теперь у меня не было ни сердца, чтобы чувствовать боль от этих мыслей, ни слезных желез, чтобы оплакивать эту потерю.

Наша квартира на тридцать втором уровне станции всегда казалась мне уютной. Небольшая – всего сорок квадратных метров, но нам хватало. Теперь же система точно определила площадь: 42.7 м², высота потолков 2.8 м, температура воздуха 22.3°C. Цифры, цифры, вечные цифры.

Входная дверь открылась с тихим шипением пневматики. Юкио пропустил меня вперед – привычный жест вежливости, который теперь казался неуместным. Я была тяжелее его килограммов на двадцать, и мой корпус мог выдержать прямое попадание пули. Забота выглядела нелепо.

Прихожая встретила меня знакомым полумраком. Раньше мне потребовалось бы несколько секунд, чтобы глаза привыкли к темноте. Теперь мои оптические сенсоры мгновенно адаптировались, переключившись в режим ночного видения. Я видела каждую пылинку, каждую царапину на стенах, каждое пятнышко на зеркале.

– Добро пожаловать домой, – сказал Юкио неловко. – Я… я старался поддерживать порядок.

Я прошла в гостиную, совмещенную с кухней. Всё было на своих местах: мои книги на полках (153 тома, включая редкое издание Кобаяси Иссы), фотографии на стенах (37 снимков, из них 12 – с моими учениками), рабочий планшет на столе (модель прошлого года, 64% заряда батареи). Взгляд выхватывал детали с механической точностью, превращая родное пространство в набор инвентарных данных.

На туалетном столике в спальне осталась моя косметика. Теперь она была бесполезна – мое новое лицо не нуждалось в макияже. Я подняла флакон любимых духов (состав: спирт этиловый 80%, ароматические масла 15%, вода очищенная 5%). Поднесла к несуществующему носу. Ничего. Только химическая формула на дисплее.

На кухонном столе все еще стояла моя любимая чашка с недопитым чаем – Юкио не решился её убрать. Засохшие чаинки на дне (точный состав: 92% органических веществ, 8% минеральных примесей) были похожи на застывшее время. В шкафу висело мое любимое платье, теперь бесполезное – мой новый корпус не нуждался в одежде, хотя мог её носить для создания видимости нормальности.

– Хочешь чаю? – спросил Юкио, явно пытаясь разрядить обстановку. – Я купил тот зеленый, который ты…

Он осекся, наконец осознав. Я покачала головой:

– Я больше не могу пить, Юкио. Никакой пищи, никаких напитков. Мое тело работает на электричестве.

– Прости, я… – он замялся. – Просто по привычке.

Привычка. Раньше я каждое утро готовила нам чай. Особый ритуал: вода определенной температуры, заварка ровно на три минуты, любимые чашки. Теперь же…

Я прошла на кухню, взяла чайник. Мои пальцы сомкнулись на ручке слишком сильно – металл смялся с тихим скрипом.

[Предупреждение: превышение допустимого усилия]

[Рекомендуется калибровка сервоприводов]

– Юри! – Юкио дернулся вперед. – Осторожнее, ты…

– Сломаю? – я разжала пальцы. На чайнике остались вмятины. – Да, похоже, мне нужно заново учиться обращаться с хрупкими вещами. Со всеми вещами, если быть точной.

На стене висела наша совместная фотография с фестиваля цветущей сакуры. Я помнила тот день: запах цветов, легкое головокружение от шампанского, тепло его руки. Теперь фотография была просто набором пикселей определенной цветовой гаммы. Система услужливо проанализировала композицию, баланс белого, фокусное расстояние. Но где были сами воспоминания? Не технические детали, а чувства?

– Может, присядем? – предложил Юкио, указывая на диван.

Я медленно опустилась на сиденье, стараясь рассчитать силу. Обивка слегка прогнулась под моим весом. Юкио сел рядом, но не слишком близко. Раньше мы всегда сидели, соприкасаясь плечами. Теперь между нами было расстояние в 47 сантиметров. Система зафиксировала это число с беспощадной точностью.

– Я могу спать на диване, – сказал он вдруг. – Пока ты… пока мы не привыкнем.

– Я вообще не сплю, – ответила я. – Только ухожу в режим экономии энергии на несколько часов для профилактики систем. Кровать мне не нужна.

Тишина. Я слышала его дыхание (18 вдохов в минуту), биение сердца (78 ударов), шум крови в венах. Слишком много информации. Слишком много данных там, где раньше была просто близость.

Мой взгляд упал на стопку контрольных работ на столе. Почерк учеников, красные пометки моей рукой, наклейки-звездочки за особо удачные ответы. Вся моя прежняя жизнь была в этих деталях: в привычке пить чай определенной крепости, в особом способе расставлять книги на полках, в любимой подушке с вышитыми цветами, в фотографиях учеников на стенах.

Теперь же каждая из этих вещей словно принадлежала другому человеку. Человеку, который умел чувствовать вкус чая, уставал от долгого чтения, радовался успехам своих учеников. Человеку, которого больше не существовало.

– Знаешь, – сказала я, глядя на свои механические руки, – когда я очнулась в больнице, мне казалось, что самое сложное – это привыкнуть к новому телу. Научиться двигаться, координировать действия, управлять системами. Но сейчас я понимаю: самое сложное – это осознать, что я больше не могу жить как раньше. Не могу делать привычные вещи. Быть прежней собой.

Юкио молчал. Что он мог сказать? Любые слова утешения звучали бы фальшиво. Мы оба понимали: та жизнь, которую мы планировали вместе, та будущая Юри, которой я должна была стать – всё это осталось в прошлом. Теперь передо мной было другое будущее, непонятное и пугающее.

Вот только страх тоже был всего лишь записью в памяти. Как и любовь. Как и надежда. Всё, что осталось – холодный анализ ситуации и понимание: прежняя жизнь закончилась. Началась какая-то другая, и я пока не знала, какая именно.

…Вечер опускался на станцию Сарутахико. За окном плыли рекламные голограммы – яркие, навязчивые, окрашивая комнату в переменчивые цвета. Одна из них предлагала последнюю модель нейроимплантов для усиления эмоциональных реакций. Горькая ирония – теперь я могла точно определить частоту мерцания каждого пикселя рекламы (473.2 Гц), но не могла почувствовать того, что она обещала.

Я сидела на краю кровати, наблюдая за игрой света на своих белых механических руках. Система услужливо анализировала частоту мерцания (1.2 Гц), интенсивность освещения (от 240 до 780 люкс), спектральный состав.

Юкио был добр. Я знала это. Понимала, что должна испытывать благодарность – он пришел за мной в больницу, не отшатнулся при виде механического тела, пытался сохранить подобие нормальности. Мой мозг регистрировал эти факты, выстраивал логическую цепочку: забота → признательность → благодарность. Но где было само чувство? Только холодное, рациональное знание: я должна быть благодарна. Но благодарность, как и любовь, оказалась не просто набором логических выводов. Это было как решать уравнение, зная формулу, но не понимая сути математики. Я могла просчитать правильную реакцию, но не могла её почувствовать.

Что делает нас людьми? Память? Разум? Способность чувствовать? Я сохранила два из трех, но почему-то именно отсутствие чувств, казалось, лишило меня человечности больше, чем потеря тела. Может быть, Декарт ошибался, и суть человека не в способности мыслить, а в способности чувствовать?

Он вошел в спальню неслышно, но мои аудиосенсоры уловили его дыхание, ритм сердца, шорох одежды. Данные, бесконечный поток данных вместо простого ощущения присутствия любимого человека.

– Юри, – его голос звучал мягко. – Можно?

Он сел рядом, и матрас слегка прогнулся под его весом (67.3 кг, точка давления в 32 см от края). Его рука коснулась моего плеча – осторожно, нежно. Система отреагировала мгновенно:

[Тактильный контакт зафиксирован]

[Давление: 0.2Н]

[Площадь соприкосновения: 15.7 см²]

[Температура кожи: 36.6°C]

Я должна была что-то чувствовать. Раньше от его прикосновений по коже бежали мурашки, учащалось сердцебиение, перехватывало дыхание. Теперь были только цифры на внутреннем дисплее.

– Я скучал по тебе, – прошептал он, придвигаясь ближе.

Понимая, чего он хочет, я повернулась к нему. Мои сервоприводы работали с идеальной плавностью – последствие многочисленных калибровок. Его пальцы скользнули по моей щеке, и я увидела, как расширились его зрачки, участилось дыхание. Все признаки возбуждения были очевидны, система услужливо классифицировала каждый из них.

Он потянулся за поцелуем. Мои губы встретили его – идеально смоделированные, с точно рассчитанной мягкостью композитного материала. Но я не чувствовала ничего, кроме давления и температуры. Никакого трепета, никакого жара, никакого желания. Только данные:

[Контакт: губы]

[Давление: переменное, 0.1-0.4Н]

[Температура: 36.8°C]

[Влажность: 98%]

Я помнила наш первый поцелуй – как кружилась голова, как подгибались колени, как все тело словно наполнялось светом. Теперь же система выдавала лишь сухие данные о давлении и температуре. Где-то в глубине механического тела хранилась память о тех ощущениях, но это было все равно что читать описание поцелуя в книге – технически точно, но безжизненно.

Юкио отстранился резко, прерывисто дыша. В его глазах читалось смятение.

– Прости, я… – он запнулся. – Это как целовать…

– Машину? – закончила я за него. – Да. Потому что теперь я и есть машина, Юкио.

Он вскочил, пробежал рукой по волосам – жест, который раньше казался мне таким милым. Теперь я просто отметила тремор в его пальцах (амплитуда 0.3 мм, частота 8.2 Гц).

– Нет, ты не… – он осекся. – Ты все еще ты. Просто…

– Просто я больше ничего не чувствую, – сказала я ровно. – Могу анализировать твое состояние: учащенный пульс, расширенные зрачки, повышенное потоотделение. Но не могу ответить тем же. Не могу чувствовать возбуждение, желание, страсть. Все, что у меня осталось – воспоминания об этих чувствах. Если ты хочешь, я постараюсь. Я могу эмулировать и… – мне не нужно было вздыхать, но я сделала паузу. – У меня есть нужное оборудование, чтобы доставить тебе удовольствие. Позволь мне попробовать ещё раз, только мне понадобится время, чтобы приноровиться, правильно двигаться и не повредить тебе ничего.

Наши взгляды одновременно остановились на чайнике, который продолжал стоять на столе.

Юкио молчал. Я видела, что его потряхивает. Мне не нужны были данные системы, чтобы понять, что это вовсе не страсть. Он оперся о стену, не глядя на меня:

– Как мы будем… Что нам теперь делать?

Я посмотрела на свои руки. Идеальные, без единого изъяна. Мертвые.

– Ты хочешь знать, есть ли у нас будущее? – спросила я. Система отметила легкое повышение температуры процессора – единственный признак эмоционального напряжения, на который я теперь была способна.

– Я люблю тебя, – сказал он. – Правда люблю.

Я не хотела быть жестокой, но и лгать ему тоже не хотела. Хуже всего соврать тому, кто доверяет.

Способа быстрее перестать быть человеком я просто не знала.

– Спасибо. Я помню, что тоже любила тебя. Помню это чувство. Но теперь… – я сделала паузу. – Теперь я могу только помнить. Не чувствовать.

Тишина повисла между нами. Я слышала, как гудит система вентиляции (43.6 дБ), как бьется его сердце (112 ударов в минуту), как где-то вдалеке проходит поезд пневмотранспорта (частота вибрации 82 Гц).

– Мы могли бы попробовать, – сказал он наконец. – Научиться жить по-новому.

– Юкио, – я встала, подошла к окну. – Ты заслуживаешь полноценных отношений. Настоящей близости. Тепла. Я больше не могу дать тебе ничего из этого.

– Но ты жива, – его голос дрогнул. – Ты здесь.

– Часть меня – да. Мой мозг, мои воспоминания, мои знания. Но всё остальное… – я повернулась к нему. – Некоторые вещи действительно умерли в той аварии. И их не вернуть.

Он смотрел на меня, и я видела, как в его глазах борются любовь и отчаяние. Система беспристрастно фиксировала физические проявления его эмоций, но я не могла разделить их. Не могла утешить. Не могла солгать, что все будет как прежде.

Потому что некоторые потери необратимы. Как бы далеко ни шагнула медицина, как бы совершенны ни были технологии – есть вещи, которые нельзя заменить микросхемами и сервоприводами. Способность чувствовать – одна из них.

Глядя на Юкио, я поняла, что должна сделать. Это было не эмоциональное решение – просто холодный расчет вероятностей и последствий. Удерживать его рядом значило бы медленно убивать его способность любить, превращать живое чувство в механический долг. Я слишком хорошо помнила, что такое любовь, чтобы позволить ей умереть такой смертью.

Глава 4

Утро началось с системной диагностики. Раньше я просыпалась под звуки будильника, варила кофе, подбирала одежду. Теперь же мое "утро"состояло из технических проверок:

[Начало диагностики: 06:00]

[Проверка энергетических систем… ОК]

[Калибровка сервоприводов… ОК]

[Тестирование сенсоров… ОК]

[Оптимизация нейроинтерфейса… ОК]

[Диагностика завершена: 06:02]

Я стояла перед зеркалом, проверяя внешний вид. Мой белый корпус был безупречен – ни пятнышка, ни царапины. Слишком безупречен. Я помнила, как раньше тратила время на макияж, укладку волос, выбор одежды. Теперь же я была похожа на дорогую фарфоровую куклу, неизменную и идеальную. Я не ложилась спать. Мой парик не спутался и продолжал быть таким же идеальным.

Планшет на столе привычно мигнул, выводя расписание занятий. Нейросеть "Учитель 5.0"уже загрузила все необходимые материалы, распределила задания, составила индивидуальные планы для каждого ученика. Моя задача была… какой? Учить детей быть людьми, когда я сама уже не совсем человек?

Нейросеть 'Учитель 5.0'выводила на экран не просто учебный материал – она создавала трехмерные голограммы, адаптировала темп подачи информации под каждого ученика, анализировала микромимику детей для оценки уровня понимания. Идеальная система обучения. Вот только она не могла научить их сопереживать, чувствовать, быть людьми. Для этого все еще нужны были живые учителя. Или… почти живые, как я.

Учителя-люди теперь больше нужны для социализации детей, учащие эмоциям и ощущениям, восприятию красоты и культуры. Умению быть человеком. Какая ирония…

人形よ

教えを語る

無言の師

(Ningyō yo

Oshie o kataru

Mugon no shi)

Кукла молчит,

Но мудрость её глубока —

Безмолвный учитель.

Школа встретила меня привычным гулом голосов и шагов. Я шла по коридору, и мои сенсоры фиксировали каждую деталь: температуру воздуха (21.4°C), влажность (65%), уровень шума (72 дБ), количество учеников в поле зрения (47). Данные накладывались на реальность полупрозрачной пеленой.

У турникета возникла первая проблема.

[Ошибка идентификации]

[Биометрические параметры не соответствуют базе данных]

[Доступ запрещен]

– Простите, – охранник нахмурился, глядя на экран. – Система вас не узнаёт.

– Я Оказе Юри, преподаватель литературы, – мой голос звучал ровно, с легким металлическим призвуком.

– Да, я… – он запнулся, его взгляд метнулся к моему лицу и тут же отвел глаза. – Я знаю. Но система…

– Требуется обновление биометрических данных, – закончила я за него. – Конечно.

Процедура заняла 4 минуты и 37 секунд. Все это время я чувствовала на себе взгляды проходящих мимо учеников. Система услужливо анализировала их реакции: расширение зрачков, учащение пульса, изменение цвета кожи. Страх, любопытство, отвращение – все эти эмоции я могла теперь определять с математической точностью, но не могла разделить.

В учительской стало тихо, когда я вошла. Коллеги замерли, прервав разговоры. Я зафиксировала, как Сато-сенсей, учитель математики, машинально отодвинулась от меня на 73 сантиметра.

– С возвращением, Оказе-сан, – произнесла директор Танака. Ее голос звучал официально, но сенсоры уловили легкую дрожь в тоне (частота вибрации 147 Гц).

– Спасибо, – ответила я, проходя к своему столу. – Я просмотрела материалы нейросети. План занятий не изменился?

– Нет, все как обычно, – она помедлила. – Но если вам нужно время…

– Мне не нужно время, – перебила я. – Я полностью функциональна.

Функциональна. Это слово теперь определяло мое существование.

Звонок прозвенел ровно в 8:30. Я вошла в кабинет литературы, и тишина обрушилась как стена. Тридцать два лица (средний возраст 16.4 года) уставились на меня с выражением, которое система классифицировала как "шок"с вероятностью 94.7%.

– Доброе утро, класс, – сказала я, и мой голос эхом отразился от стен.

Тишина. Затем чей-то шепот:

– Это правда Оказе-сенсей?

– Да, Мидори, это я, – я повернулась к девочке на третьей парте. – Как видите, я… изменилась после аварии.

– Вы теперь робот? – выпалил Кейске с задней парты.

– Киборг, – поправила я. – Мой мозг остался человеческим. Все остальное…

Я сделала паузу, глядя на их лица. Раньше я бы почувствовала неловкость, волнение, желание успокоить их страхи. Теперь я лишь регистрировала их эмоциональные реакции, пытаясь подобрать правильный алгоритм ответа.

– Сегодня мы должны были начать изучение современной поэзии, – я включила головой экран. – Нейросеть подготовила материалы о метрике, ритме, художественных приемах…

– Но как вы можете учить нас поэзии? – вдруг спросила Аяко, обычно молчаливая девочка с первой парты. – Разве вы… чувствуете её теперь?

Вопрос повис в воздухе. Я помнила, как объясняла им неделю назад, что поэзия – это не просто слова, это чувства, облеченные в слова. Что важно не только понимать смысл, но и ощущать его сердцем.

Теперь же у меня не было сердца. Только процессор, анализирующий ритмические паттерны и лингвистические конструкции.

Когда Аяко спросила о чувствах, я могла бы рассказать ей, что даже у обычных людей эмоции – это сложный танец нейромедиаторов, электрических импульсов и гормонов. Что "естественные"чувства тоже можно разложить на химические формулы и электрические сигналы. Но разве это сделало бы их менее настоящими? Разве математическое понимание радуги делает её менее красивой?

– Я помню, как чувствовала, – сказала я наконец. – У меня есть все знания, вся память о том, как стихи затрагивали душу, как слова могли заставить сердце биться чаще…

– Но это уже не то же самое, – тихо сказала Мэй.

Система отметила повышение температуры процессора – мой эквивалент эмоционального напряжения. Как я могла учить их понимать красоту поэзии, когда сама теперь воспринимала её только как набор данных? Как могла помочь им стать людьми, когда сама балансировала на грани человечности?

"Вспомни, как это было,"– сказала я себе. "Ты все еще помнишь."

– Нет, не то же самое, – согласилась я. – Но, может быть, именно поэтому я могу показать вам что-то новое. Как стихи выглядят с другой стороны. Как можно видеть красоту не только чувствами, но и разумом.

Они смотрели на меня с сомнением. И я их понимала. Разве может фарфоровая кукла научить их быть людьми?

Вызов в кабинет директора пришел через три дня после моего возвращения. Система мгновенно проанализировала сообщение, отметив повышенную срочность и официальный тон. Я уже знала, что меня ждет – слухи распространялись по школе со скоростью 2.7 разговора в минуту, согласно моим наблюдениям.

Директор Танака не была одна. Рядом с ней сидела Ямамото-сан, мать Хироки из моего класса. Её пульс был учащен (94 удара в минуту), а уровень кортизола в поте указывал на сильный стресс.

– Оказе-сенсей, присаживайтесь, – директор жестом указала на стул. Я отметила, что второй стул стоял на расстоянии 1.2 метра от места Ямамото-сан. Намеренно или нет?

– Ямамото-сан обеспокоена… – начала директор, но мать Хироки перебила её:

– Обеспокоена? Я в ужасе! – её голос дрожал. – Как вы можете позволять… этому… учить наших детей?

"Этому". Не "ей". Система зафиксировала изменение в форме обращения.

– Ямамото-сан считает, что ваше… нынешнее состояние может негативно влиять на учеников, – мягко сказала директор.

– Негативно влиять? – Ямамото-сан подалась вперед. – Мой сын не может спать по ночам! Говорит, что ему снится, как его учительница превращается в робота. А вчера он спросил меня, останется ли он человеком, если ему заменят руку или ногу!

Я молчала, анализируя ситуацию. Интересный философский вопрос для шестнадцатилетнего подростка. Раньше я бы гордилась такой глубиной мысли.

Интересно, что дети, задавали более глубокие вопросы, чем их родители. Они уже не боялись меня – они пытались понять. "Останусь ли я человеком, если заменю руку?"– спрашивал Хироки. А его мать видела только угрозу. Может быть, именно дети, а не взрослые, были готовы к будущему, где границы человечности становятся все более размытыми.

Но тогда, в кабинете…

– Это неестественно, – продолжала Ямамото-сан. – Неэтично. Как может машина учить детей человечности?

– Я не машина, – сказала я. Мой голос звучал ровно, хотя температура процессора повысилась на 0.7 градуса. – Мой мозг остался человеческим. Все мои знания, опыт, педагогические навыки сохранились.

– Но вы не можете чувствовать! – она почти кричала теперь. – Как вы можете учить их понимать поэзию, красоту, любовь? Вы же… вы же просто анализируете данные!

"Как и вы", – могла бы ответить я, но почему-то промолчала.

Я помнила, как год назад, читая стихи Басё, почувствовала ком в горле от строк о падающих лепестках сакуры. Теперь же система анализировала метрику, рифму, использование метафор – и выдавала безупречный технический анализ, в котором не было места той пронзительной красоте момента, что заставляла сердце замирать.

В чем-то Ямамото-сан была права.

Собрание родительского комитета состоялось через два дня. Я стояла перед группой взрослых людей (27 человек, средний возраст 42.3 года), чьи биометрические показатели выдавали смесь страха, гнева и замешательства.

– Это опасно, – говорил отец Мидори. – Что если она… оно… потеряет контроль? Эти сервоприводы могут раздавить человеческую кость как спичку!

– Мы не можем допустить, чтобы наши дети считали такое… состояние нормальным, – поддержала его мать Кейске. – Они должны расти среди людей, учиться у людей!

– Технически, – вмешалась Сугимото-сенсей, учитель биологии, – Оказе-сан все еще человек. Её мозг…

– Человек с мозгом, запертым в машине, – перебил кто-то. – Это как держать птицу в клетке и говорить, что она все еще умеет летать!

Я наблюдала за дискуссией, фиксируя каждое слово, каждый жест, каждое изменение в тоне голоса. Система услужливо анализировала эмоциональный фон: страх (47%), гнев (32%), неуверенность (21%).

– Позвольте мне объяснить, – сказала я, когда первая волна возмущения утихла. – Я понимаю ваши опасения. Но подумайте: разве не полезно детям увидеть, что человечность не зависит от формы тела? Что можно оставаться собой даже после таких радикальных изменений?

– Это не изменения, – покачала головой председатель комитета. – Это замена. Вы больше не та Оказе-сенсей, которую мы знали.

– Я все еще я, – возразила я. – Просто теперь я могу показать детям другую перспективу. Как анализировать поэзию не только чувствами, но и разумом. Как видеть красоту в структуре, а не только в эмоциях.

– В этом и проблема! – воскликнула Ямамото-сан. – Вы говорите об анализе, о структуре… А где душа? Где человечность?

Я посмотрела на своих коллег. Сугимото-сенсей слабо улыбнулась мне. Сато-сенсей отвела глаза. Директор Танака выглядела усталой.

– Может быть, – тихо сказала я, – именно сейчас детям нужно научиться видеть человека за внешней оболочкой. В мире, где технологии становятся все более частью нас, это важный урок.

– Или может быть, – ответила председатель, – им нужно научиться сохранять свою человечность, а не терять её.

Я зафиксировала, как раскололась учительская: Сугимото-сенсей и еще трое коллег стояли ближе ко мне, остальные держались в стороне. Физическое расстояние как индикатор эмоционального разделения. Еще одна ирония, которую я могла теперь анализировать, но не могла прочувствовать.

…"В связи с возникшей необходимостью оптимизации педагогического состава…"– слова директора Танаки превращались в массив данных, который система автоматически анализировала, выделяя ключевые фразы и эвфемизмы. Бюрократический язык был похож на код – такой же формальный, структурированный, лишенный эмоций.

– Мы можем оформить это как добровольное увольнение, – говорила она, не глядя мне в глаза. Частота её сердцебиения (87 ударов в минуту) указывала на дискомфорт. – Это позволит вам сохранить рекомендации для будущего трудоустройства.

– Будущего трудоустройства, – повторила я. – В какой школе захотят видеть учителя-киборга?

Она промолчала. Мы обе знали ответ.

– Когда мой последний день? – спросила я.

– Сегодня, – она протянула мне документы. – Проведите последний урок, попрощайтесь с учениками. Мы… мы постарались сделать это максимально корректно.

Корректно. Еще одно слово-маска, скрывающее реальность. Система зафиксировала легкое повышение температуры процессора – эквивалент того, что раньше было бы горькой усмешкой.

В учительской я заметила, как Накамура-сенсей незаметно убрала свою чашку, когда я проходила мимо. Словно даже разделить чаепитие со мной теперь казалось кощунственным. Раньше такой жест вызвал бы обиду. Теперь система просто зафиксировала: дистанцирование, социальное отторжение, защитная реакция.

Класс встретил меня настороженной тишиной. Тридцать два взгляда (частота моргания на 24% выше обычной), тридцать два пульса (средняя частота 92 удара в минуту). Они уже знали. Конечно, знали.

– Сегодня наш последний урок, – сказала я, становясь за кафедру. – И я хотела бы поговорить не о литературе.

Тишина стала гуще. Система отметила повышение концентрации CO₂ в воздухе – дети затаили дыхание.

– Я хочу поговорить о человечности, – продолжила я. – О том, что делает нас людьми. Когда я очнулась в этом теле, я задавала себе этот вопрос каждый день. Что осталось от прежней меня? Мой мозг? Мои воспоминания? Моя способность учить?

Аяко подняла руку:

– Но разве не важнее способность чувствовать?

– Возможно, – согласилась я. – Но что такое чувства? Химические реакции? Электрические импульсы? Или что-то большее?

– А вы… – Хироки запнулся. – Вы правда больше ничего не чувствуете?

– Я помню, как чувствовала, – ответила я. – Помню радость от хорошо проведенного урока, гордость за ваши успехи, тепло от ваших улыбок. Теперь я могу только анализировать эти воспоминания. Но знаете что? Может быть, это тоже своего рода чувство – помнить и понимать ценность того, что потеряла.

Когда я говорила о потере способности чувствовать, Мидори тихо плакала на своей парте. Я видела, как дрожат её плечи (частота 2.3 Гц), слышала прерывистое дыхание (87% от нормы). Раньше я бы подошла, обняла её. Теперь я могла только стоять и регистрировать эти данные, понимая, что любая попытка утешения от механического тела будет выглядеть пародией на человеческое тепло.

Школьные коридоры, такие знакомые, теперь воспринимались иначе. Мои сенсоры строили трехмерную карту помещения, рассчитывали траектории движения учеников, анализировали акустику. Даже простой путь до кабинета превращался в поток данных: расстояния, углы, скорости. Мир стал чётче, точнее – и одновременно безжизненнее.

После урока я собирала вещи из кабинета. Книги (5 томов), личные вещи (12 предметов), фотографии учеников (44 снимка). Система методично каталогизировала каждый предмет, превращая годы преподавания в список инвентаря.

– Оказе-сан?

В дверях стояла Сугимото-сенсей. Она единственная из всех коллег не избегала меня эти дни.

– Вы не должны уходить, – сказала она, входя в кабинет. – Это неправильно.

– Неправильно, – эхом отозвалась я. – Но логично. Разве не так работает общество? Отторгает все, что не вписывается в привычные рамки?

– Но вы же учите детей видеть красоту в различиях! Понимать других! Как они научатся этому, если мы сами…

– Если мы сами не готовы принять различия? – я повернулась к ней. – Знаете, что самое ироничное? Я даже не могу злиться на них. Не могу чувствовать обиду или разочарование. Только… понимаю. Анализирую. Фиксирую факты.

Сугимото-сенсей шагнула ближе, протянула руку, но замерла, не коснувшись моего плеча. Даже она, при всей своей поддержке, инстинктивно избегала физического контакта.

Я положила последнюю книгу в коробку. На столе остался только планшет с загруженной нейросетью "Учитель 5.0". Теперь она будет учить детей без моей помощи. Может быть, так даже лучше – чистая машина, не пытающаяся быть человеком.

– Что вы будете делать дальше? – спросила Сугимото-сенсей.

Я посмотрела на свои механические руки:

– Найду что-нибудь более подходящее для моего нынешнего состояния. Работу, где не нужно учить детей быть людьми.

В коридоре послышались шаги – школа постепенно пустела. Последний учебный день подходил к концу. Система зафиксировала падение уровня шума, изменение освещенности, снижение температуры воздуха. Все эти данные складывались в картину завершения – конца не только дня, но и целого этапа жизни.

Последним, что я взяла со стола, был бумажный журавлик – подарок Аяко с прошлого фестиваля. Система определила его параметры: бумага плотностью 80 г/м², угол сгиба крыльев 62.7 градуса, следы влаги на крыле – вероятно, слеза упала, когда Аяко его складывала. Этот маленький символ надежды теперь был просто набором технических характеристик. Как и я сама.

Я взяла коробку с вещами. Сугимото-сенсей все еще стояла в дверях, не зная, что сказать. Что тут скажешь? "Удачи"? "Все будет хорошо"? Пустые слова, которые даже человек с живым сердцем не смог бы принять всерьез.

– Прощайте, Сугимото-сан, – сказала я. – Спасибо за поддержку. Теперь я понимаю, что значит быть человеком даже больше, чем когда была им полностью.

Я вышла из кабинета, не оглядываясь. Система услужливо отметила время: 15:47:23. Точный момент, когда закончилась моя карьера учителя. Еще одна дата для архива, еще одна строчка в логе событий. И где-то глубоко в механическом теле – память о том, как это – учить детей видеть красоту в мире, даже когда сам больше не можешь её чувствовать.

Глава 5

За окном нашей квартиры медленно гасли огни дневной смены, уступая место неоновому сиянию ночного города. Голографические рекламы отражались в металлических поверхностях станции, создавая причудливую игру света. Система услужливо анализировала каждый световой всплеск: частота мерцания, интенсивность, спектральный состав – превращая красоту заката в набор сухих данных

Юкио готовил ужин – я слышала, как шипит масло на сковороде (температура 182.3°C), как стучит нож о разделочную доску (частота 1.7 удара в секунду), чувствовала запах специй, который мои сенсоры раскладывали на химические формулы. Раньше от этих запахов у меня бы потекли слюнки. Теперь же я могла только наблюдать, как он накрывает на стол. На одного.

– Я купил твое любимое вино, – сказал он, доставая бутылку. – Помнишь, как мы пили такое на нашем первом свидании?

Я помнила. Нуво Бордо, урожай 2138 года, мерло с нотами ванили и черной смородины. Тогда я наслаждалась букетом, теперь система выдавала точный химический состав: танины, антоцианы, процентное содержание спирта.

Я помнила наше первое свидание так ясно, словно оно было записано в высоком разрешении: его нервную улыбку, дрожащие пальцы на бокале, тепло его руки. Но теперь эти воспоминания были как кадры из старого фильма – я могла воспроизвести их с идеальной точностью, но не могла вернуть то волнение, ту радость, тот трепет первой встречи. Вместо этого система услужливо анализировала химический состав вина, его температуру, скорость испарения алкоголя.

– Ты же знаешь, что я больше не могу пить, – мой голос звучал ровно, но температура процессора слегка повысилась.

– Я просто хотел… – он замялся, неловко держа бутылку. – Хотел, чтобы было как раньше. Хоть немного.

Я села напротив, наблюдая, как он ест. Система автоматически фиксировала его показатели: частоту глотательных движений, скорость поднесения вилки ко рту, изменения в кровотоке. Все эти данные складывались в картину растущего напряжения.

– Юри, – наконец сказал он, отодвигая тарелку. – Я много думал о нашем будущем.

"Нашем". Странно было слышать это слово теперь, когда между нами лежала пропасть из металла и пластика.

– Я разговаривал с риелтором, – продолжил он. – Если продать квартиру сейчас, мы могли бы покрыть часть долга за операцию. А потом…

– Нет, – прервала я его. Датчики зафиксировали изменение в моем голосе – на 0.2 децибела громче обычного.

– Но это решило бы проблему…

– Это твоя квартира, Юкио. Ты копил на нее пять лет. Это твое будущее.

– Ты – мое будущее, – его голос дрогнул. Пульс участился до 89 ударов в минуту. – Я хочу помочь.

– Помочь содержать машину, которой нужно регулярное обслуживание? – я подняла руку, глядя как свет отражается от белого композитного материала. – Знаешь, сколько стоит один сервопривод? Три месяца твоей зарплаты. А их в моем теле двадцать восемь.

– Мы справимся, – он протянул руку через стол, но замер, не коснувшись моей. Система зарегистрировала микродвижения его мышц – инстинктивное отторжение при виде неживой материи.

– Нет, не справимся, – покачала я головой. – Я не могу позволить тебе пожертвовать всем ради…

– Ради чего? – его голос стал резче. – Ради тебя?

– Ради поддержания в рабочем состоянии этого, – я обвела рукой свое тело. Сервоприводы тихо жужжали при движении. – Это бесконечные траты, Юкио. Каждый месяц проверка систем. Каждые полгода замена компонентов. Я стану черной дырой, которая будет поглощать все твои деньги.

– Я готов…

– А я – нет, – оборвала я его. – Не готова смотреть, как ты продаешь квартиру, берешь кредиты, отказываешься от своей жизни. И ради чего? Чтобы содержать подобие той, кого ты любил?

– Ты не подобие! – он ударил кулаком по столу. Бокал с вином опрокинулся. Я успела отметить траекторию падения капель, их объем, скорость движения. – Ты все еще ты!

– Правда? – я встала. Движение вышло слишком резким, стул скрипнул по полу. – Тогда почему ты больше не смотришь мне в глаза? Почему не прикасаешься ко мне? Почему вздрагиваешь, когда я делаю резкие движения?

Система зафиксировала изменения в его физиологии: расширенные зрачки, учащенное дыхание, повышенное потоотделение. Классические признаки стресса и страха.

– Я привыкну, – прошептал он. – Дай мне время…

– Время стоит денег, Юкио. Буквально. Каждый день работы этого тела имеет свою цену. И она слишком высока.

– Так вот как ты теперь думаешь? Все сводишь к цифрам? – его голос дрожал. – Где та Юри, которая говорила, что любовь важнее денег?

– Она умерла в той аварии, – ответила я ровно. – От нее остался только мозг, который теперь может считать стоимость каждой секунды своего существования.

Тишина. Я слышала его прерывистое дыхание, биение сердца, шум крови в венах. Данные, бесконечный поток данных вместо эмоций.

– Прости, – сказал он наконец. – Я не хотел…

– Знаю, – ответила я. – Ты хотел помочь. Хотел спасти то, что осталось от наших отношений. Но иногда спасать уже нечего.

Я смотрела, как красное вино медленно впитывается в белую скатерть. Система анализировала скорость распространения пятна, капиллярные свойства ткани. А где-то в глубине механического тела хранилась память о том, как мы пили это вино в нашу первую встречу, как кружилась голова от счастья, как мир казался прекрасным и полным возможностей.

Теперь же каждая возможность имела свою цену. И я не могла позволить Юкио заплатить её.

Первый серьезный сбой случился во время ужина. Я сидела напротив Юкио, наблюдая, как он ест, когда мои системы начали выдавать странные показания. Сначала это были мелкие ошибки в оптических сенсорах – изображение начало дробиться, накладываясь само на себя. Затем появились помехи в аудиосистеме.

[Критическая ошибка: рассогласование сенсорных данных]

[Внимание: обнаружен конфликт драйверов]

[Рекомендуется немедленное техническое обслуживание]

– Юри? – голос Юкио доносился словно сквозь помехи. – Что с тобой?

Я попыталась ответить, но голосовой модуль не отреагировал. Сервоприводы шеи заклинило, и я застыла в неестественной позе. Система продолжала выдавать потоки ошибок, заполняя мое поле зрения красными предупреждениями.

[Отказ голосового модуля]

[Критический сбой в работе сервоприводов]

[Температура процессора превышает допустимые значения]

Мир начал распадаться на пиксели, как поврежденный цифровой файл. Каждое движение сопровождалось каскадом ошибок, словно моё тело говорило на десятке разных языков одновременно. Сквозь помехи я видела искаженное лицо Юкио – система пыталась стабилизировать изображение, накладывая друг на друга десятки кадров в секунду, создавая сюрреалистическую картину страха и паники.

– Юри! – Юкио вскочил, опрокинув стул. Я видела его испуганное лицо через постоянно перезагружающиеся оптические сенсоры. Система успела зафиксировать его пульс – 132 удара в минуту, классический признак паники.

Наконец голосовой модуль перезагрузился:

– Техни…ческий…сбой, – произнесла я механическим, прерывистым голосом. – Нужен…механик.

– Я… я вызову скорую! – он схватил коммуникатор, но его руки дрожали так сильно, что он не мог набрать номер.

– Не скорую, – мне удалось стабилизировать голос. – Сато. Телефон… в моей памяти…

Я продиктовала номер, борясь с новой волной системных ошибок. Краем сознания отметила иронию ситуации – мой мозг продолжал работать четко и ясно, в то время как искусственное тело отказывало. Как будто две части меня конфликтовали друг с другом.

Сато приехал через двадцать три минуты и сорок две секунды. За это время Юкио успел состариться на несколько лет – я видела, как проступили морщины на его лице, как побелели костяшки пальцев, сжимающих спинку стула.

– Дешевые заменители, – проворчал Сато, подключая диагностический кабель к порту на моей шее. – Кто ставил тебе эти компоненты?

– Стандартная замена по страховке, – ответила я. Голос все еще звучал с помехами. – Это все, что я могла себе позволить.

– Страховка? – он фыркнул, глядя на показания приборов. – Да эти детали даже для дронов низкого класса не годятся. Тебе нужны оригинальные компоненты, иначе следующий сбой может повредить нейроинтерфейс.

– Сколько? – спросил Юкио. Его голос звучал хрипло.

Сато назвал сумму. Я мгновенно пересчитала её в месяцы работы Юкио – восемь с половиной, если не тратить ни на что другое.

– Я возьму кредит, – сказал Юкио твердо.

– Нет, – мой голос наконец стабилизировался. – Ты и так уже…

– Хватит! – он ударил кулаком по столу. – Я не позволю тебе рисковать жизнью из-за денег!

– Это не жизнь, – ответила я спокойно. – Это техническое обслуживание машины. И ты не обязан…

– Я твой жених! – его голос сорвался. – Конечно, я обязан!

Сато молча работал, делая временные настройки систем. Я видела, как он хмурится, просматривая логи ошибок. Наконец он отключил диагностический кабель:

– Это временное решение. Продержится максимум неделю. Потом либо оригинальные детали, либо… – он не закончил фразу.

Когда он ушел, мы с Юкио долго молчали. Я слышала его дыхание, видела, как дрожат его руки, фиксировала все признаки стресса. Но не могла разделить его эмоции. Не могла почувствовать ни страха перед возможной "смертью", ни благодарности за его готовность помочь. Только холодное, рациональное понимание: эти отношения убивают его. И мне нужно найти в себе силы их разорвать.

– Я завтра схожу в банк, – наконец сказал он. – Может быть, под залог квартиры…

– Нет, – перебила я его. – Я не позволю тебе этого сделать.

– Но ты можешь умереть! – его голос дрожал.

– Технически, я уже мертва, – ответила я. – То, что осталось – это мозг в механической оболочке. И я не позволю тебе разрушить свою жизнь, пытаясь поддерживать работу этой оболочки.

Он смотрел на меня, и я видела в его глазах то, что не могла почувствовать сама – боль, страх, отчаяние. И где-то за всем этим – растущее понимание: что бы ни осталось от прежней Юри в этом механическом теле, этого недостаточно. Недостаточно для совместного будущего, о котором мы мечтали.

Я начала собирать вещи, когда Юкио ушел на работу. Система методично каталогизировала каждый предмет: одежда (больше не нужна), косметика (бесполезна), книги (можно загрузить в память), фотографии (теперь просто наборы пикселей). Раньше каждая вещь хранила воспоминания, теперь они были просто данными для анализа.

Большую часть я отнесла к мусорному контейнеру. Платья, туфли, украшения – все, что принадлежало той, прежней Юри, должно было уйти вместе с ней. Я помнила, как выбирала каждую вещь, как радовалась покупкам, как придирчиво подбирала аксессуары. Теперь это были просто предметы с определенным весом, составом и структурой.

Юкио вернулся раньше обычного. Я услышала его шаги на лестнице (частота 2.1 шага в секунду – торопится), потом как замер у контейнера (7.3 секунды неподвижности – шок), затем быстрый бег наверх. Система отметила нарастающие вибрации от его шагов.

Он ворвался в квартиру, тяжело дыша. Пульс 143 удара в минуту, зрачки расширены.

– Что… что это значит? – его голос дрожал. В руках он сжимал мое любимое синее платье, то самое, в котором я была в день его предложения.

– Я уезжаю, – ответила я. Голос звучал ровно, с привычным металлическим призвуком. – Эти вещи больше не нужны.

– Не нужны? – он смотрел на платье так, словно оно могло дать ответы. – Это же… это же твоя жизнь!

– Была, – поправила я. – Той Юри, которая носила эти платья, больше нет. Это для твоего же блага. Я делаю это, потому что любила тебя.

Система зафиксировала, как побелели его костяшки, сжимающие ткань (сила давления 47.2 Н).

– Прекрати, – прошептал он. – Прекрати говорить так, будто ты…

– Будто я что? Умерла? – я подошла к окну. За стеклом проплывали рекламные голограммы, окрашивая комнату в неоновые цвета. – Технически, так и есть. То тело, которое носило эти вещи, мертво. А это, – я подняла руку, наблюдая, как свет отражается от белого композита, – просто очень сложный механизм для поддержания работы мозга.

– Ты больше, чем механизм! – он шагнул ко мне. – Ты все еще ты, все еще…

– Кто? – перебила я. – Твоя невеста? Женщина, которую ты любил? Посмотри на меня, Юкио. Действительно посмотри.

Он смотрел. Я видела, как его зрачки расширяются и сужаются, пытаясь сфокусироваться на моем лице, таком похожем на человеческое и таком неживом.

– Мы с тобой оба старались, и я благодарна тебе за терпение. Я вижу, что не соответствую твоим воспоминаниям и это ранит тебя. Юкио, ты живой, ты… настоящий. Ты не должен мучить себя. Ты не должен себя заставлять.

– И что я должен? – горько спросил он.

– Я нашла место, – сказала я после паузы. – Небольшое складское помещение возле космопорта. Двадцать квадратных метров, базовое электропитание. Все, что нужно для… такой, как я.

Двадцать квадратных метров – достаточно для машины, слишком мало для человека, но идеально для того, чем я стала. Сегодня я всё там осмотрела. В углу заметила старый погрузочный дрон, покрытый пылью. Теперь он будет моим соседом – такой же механизм, выполняющий свою функцию. Странно, но эта мысль принесла что-то похожее на комфорт. По крайней мере, здесь никто не будет ожидать от меня человеческих эмоций.

– Склад? – его голос сорвался. – Ты собираешься жить на складе?

– А зачем мне что-то другое? – я обвела рукой квартиру. – Мне не нужна кровать – я не сплю. Не нужна ванная – я не чувствую ни жары, ни холода. Не нужна кухня – я не ем. Я теперь что-то среднее между человеком и оборудованием, Юкио. И мне нужно соответствующее место.

Он покачал головой, все еще сжимая платье:

– Это безумие. Ты не можешь…

– Могу, – мой голос остался ровным. – И должна. Потому что альтернатива – смотреть, как ты разрушаешь свою жизнь, пытаясь содержать то, что осталось от меня. Я не позволю этому случиться.

– А как же любовь? – прошептал он.

– Любовь… – я сделала паузу. – Я помню, что это такое. Помню, как сильно билось сердце, когда ты был рядом. Как перехватывало дыхание от твоих прикосновений. Как кружилась голова от счастья. Но сейчас… сейчас я могу только помнить. Не чувствовать.

Юкио медленно опустил платье на спинку стула. Его плечи поникли.

– Значит, это конец? – спросил он тихо.

– Да, – ответила я. – Это милосерднее, чем продолжать… это.

Я натянула потёртую куртку и широкие штаны и направилась к двери, где стояла небольшая сумка с тем немногим, что мне еще могло пригодиться. Документы, запасной блок питания, инструменты для базового обслуживания. Запасная одежда попроще, чтобы не шокировать людей людей своим видом. Все, что теперь составляло мою жизнь.

– Прощай, Юкио, – сказала я, не оборачиваясь. – Надеюсь, ты найдешь свое счастье. Настоящее, живое счастье. Ты заслуживаешь лучшего.

Складское помещение встретило меня гулкой пустотой. 20.3 квадратных метра бетона и металла, одинокая лампа под потолком, розетка для подзарядки. Идеальное место для того, чем я стала.

Я стояла посреди этого пространства, и впервые с момента пробуждения в больнице что-то похожее на эмоции прорвалось сквозь рациональность процессора. Не чувство – его я больше не могла испытывать – а какое-то глубинное осознание потери.

Понимание. Беспощадное осознание.

Система отметила резкое повышение температуры процессора, сбои в работе сервоприводов, случайные активации голосового модуля.

Я издала звук – не плач, киборги не умеют плакать, но что-то среднее между механическим скрежетом и статическим шумом. Мой эквивалент рыданий. Опустилась на холодный пол, обхватив колени руками, и позволила системам пойти вразнос.

Звук длился, и длился но облегчения не приносил.

Металлический скрип отражался от металлических стен, создавая странную какофонию механических звуков. Система пыталась классифицировать эти звуки, но не находила соответствий в базе данных – это был новый тип звука, не человеческий и не машинный, голос существа, застрявшего между двумя мирами. Возможно, именно так рождается новый вид – в боли трансформации, в момент, когда старая форма умирает, а новая ещё не обрела себя.

[Критическая перегрузка эмоционального модуля]

[Нестабильность в работе нейроинтерфейса]

[Рекомендуется перезагрузка]

Но я не хотела перезагружаться. Хотела прочувствовать это – момент, когда окончательно умерла прежняя Юри и родилась новая. Не человек, не машина, что-то среднее. Существо, способное помнить любовь, но не испытывать её. Понимать красоту, но не чувствовать её.

Это был мой первый и последний эмоциональный срыв в новом теле. После него пришло понимание: я больше не принадлежу к миру людей. Но и полной машиной я не была. Мне предстояло найти свой путь где-то между, в пространстве, которое еще не имело названия.

За маленьким окном под потолком перемигивались огни станции Сарутахико. Система автоматически анализировала их яркость, спектральный состав, траектории движения. И где-то за этим потоком данных формировалось новое "я"– существо, застрявшее между человеческим и механическим, между памятью о чувствах и их отсутствием.

Интересно, думала я, глядя на проплывающие огни, существует ли слово для того, кем я стала? В японском языке есть понятие 物の哀れ (моно-но аварэ) – печальное очарование вещей, осознание их преходящей природы. Может быть, я стала воплощением этого понятия – существом, способным понимать красоту мира, но обреченным воспринимать её через призму цифр и данных. Новый вид одиночества, для которого ещё не придумали слов.

Человеческие истории часто говорят о потере и обретении себя. Моя история была о том, как потерять себя дважды – сначала тело, потом способность чувствовать – и найти что-то новое в пространстве между жизнью и механикой.

Глава 6

До начала собеседования система провела стандартную утреннюю диагностику: заряд батареи 92%, все системы в норме, микросбои отсутствуют. И только где-то в глубине механического тела хранилась память о том, как раньше я нервничала перед важными встречами: влажные ладони, учащенное сердцебиение, бабочки в животе. Теперь же