Читать онлайн Майор Киборг бесплатно
Глава 1
Римма отодрала усохшую приколоченную к двери доску. Пошурудила в замке огромным ключом, механизм невнятно пробурчал, клацнул ржавыми зубами, щёлкнул несмазанной челюстью и впустил в дом новую хозяйку. Римма пригнулась и вошла в «родовое поместье». Дом осел, казалось, пол под крупной женщиной качался, как верёвочный мост. Побоявшись, что половицы рухнут вместе с ней в подвал, плюхнулась на скамью, стоявшую при входе. Лавка встретила гостью более радушно, только охнув от неожиданности. Римма включила фонарик на телефоне, скорее по привычке. В комнате с тремя окнами и без того было светло. Вспомнила, что, выходя из дома не проверила заряд в сотовом. Пятьдесят процентов, нормально. Видела провода, тянущиеся к дому, значит, свет есть. Посмотрела на иконку сотовой сети. То появляющаяся, то исчезающая одна палка. Ядрёна балалайка. И как Серёга меня теперь найдёт в этом Бермудском треугольнике. В правом углу, на полочке, устланной истлевшей тряпицей с остатками кружев по кайме, послышался шорох. Мыши, что ли? А когда-то там прабабка держала иконы.
Полуденное солнце вырвалось из серой ваты туч и воровато заглянуло в старый дом. Римма тут же выключила фонарик, чтоб не разряжать батарею. Как можно осторожнее, подкралась к красному углу. Вниз, по стене, сиганул огромный паук, оставляя тонкий серебристый след. Римма пошатнулась, схватившись за стол у окна, проклиная свое пластиковое колено и неповоротливость. В этот момент в дверь три раза стукнули чем-то металлическим.
– Кто там? – рука дёрнулась к бедру, где привычно находилась кобура. – Тьфу, ты в отпуске, майор Киборг, остынь, – адреналин погулял в крови и бросил в дрожь. – Кто-о, я спрашиваю, – рявкнула она, чтоб успокоить нервы.
– Ой, это я, местный, стало быть, старожил.
– Что надо?
– Думал, вандалы всякие ходють, бродють, опять же, мирным людям жить мешають. Все жёлтые шары ищут. Сдались им энти шары. Это от них я Фёклин дом досками-то заколотил. А вы, стало быть, ейная родня?
– Понятно теперь, где иконы. Стало быть, родня. Правнучка. А в деревне кто-нибудь остался? – Римма оглядела плюгавого старика в длинном поношенном, выцветшем, как и хозяин, плаще.
– А-то, остались. У нас тут места богатые: грибы, опять же, брусника, земляника, вот много морошки, опять же, в этом году. Надо вам за морошкой? Там гиблое место главное, опять же, обойти, я подскажу. Може и сам с вами снаряжусь. – Он хитро улыбнулся и потёр рукавом свой длинный в красных прожилках нос, будто хотел чихнуть. Открыл широко рот, зажмурился и резко продолжил: – Так много ягод, опять же, что без машины-то не увезёшь.
– Да я не по этим делам, дед. Мне бы продать халупу. А машина будет, сослуживец попозже приедет.
– Сослуживец – это хорошо. Служивые люди, опять же, очень хорошо. Ну я попозже загляну, поспрашиваю пока у кого интерес имеется.
Старик исчез среди кустов черноплодки, что разрослись вокруг дома, спрятав покосившееся строение от чужих глаз.
У Риммы резко закружилась голова. Как ненавидела она эти приступы. Туман в сознании испарился, она увидела перед собой дорогу, ту, по которой шла сюда от станции. Узнала дерево, обгоревшее во время грозы, загнутое в узел. Отчётливо услышала конское ржание, визг хлыста, незнакомую речь. Навстречу катилась телега. Под уздцы вёл мощного рыжего коня парнишка. В длинной рубахе, расшитой жилетке, широких штанах и лаптях. В телеге сидела девчушка в платье-балахоне и платке, повязанном на шапчонку. «В лаптях, он, ядрена балалайка, блин, че за театральная постанова».
– Свейки, – крикнул белобрысый мальчик, приветственно подняв хлыст, ничуть не удивившись незнакомке.
– Чего? – опешила Римма. – Говори на понятном.
– Пас ка ланкотес?
В этот момент завибрировал телефон. Римма вернулась в реальность. Прорвался Сергей. Забыв о пластике, заменяющем коленную чашечку, майор Киборг подорвалась к двери. Пол хрустел, чавкал и содрогался. Нагнулась, вынырнула через кособокий проём на ступеньку:
– Алло, алло, чих-пых тебя в рот, ты должен был часа два как приехать. Алло, я, чего, а-а? Я… – здоровая нога провалилась с хрустом между сгнившими досками крыльца. – Твою ж мать, а-а-у-э, не выйде-ет теперь цветочек аленький. – Римма взвыла, мысленно кляня бабку Фёклу, пытаясь выбраться. От боли опять помутнело в глазах. Как в калейдоскопе завертелись мухи перед глазами, осела на ступени, нащупывая инстинктивно почву под застрявшей ногой. Та беспомощно болталась. Огрызок доски зазубринами впился в плоть, порвав спортивные штаны.
Римма чувствовала неотвратимый «приход». Она знала, стоило ей хоть немного понервничать – это начиналось снова. Приступ тошноты, головокружение и картинка реальной жизни выключилась, словно кто-то невидимый имел пульт, управляющий ее сознанием, и сейчас щёлкал каналами в голове женщины. Щёлк. Лесная дорога. Щёлк. Холмы, присыпанные свежей землей пополам с песком на опушке среди корявых сосен. Щёлк. По лесу шли мужчина и женщина, странно одетые, по моде 60-х годов. У дамы в жёлтом коротком плаще высокий начес, возвышающийся стогом над головой. Мужчина в зелёном нейлоновом костюме с лампасами, Римма узнала любимый костюм отца, румынский. Он носил его, не снимая, до пенсии. На голове вязаная тюбетейка. Оба в резиновых сапогах. Следом за ними кружились вихрем золотистые огни, сбиваясь в стаю и рассыпаясь на мириады светлячков. Обернитесь! Обернитесь! Хочу видеть лица! Ну! Щёлк. В голове сумрак. Римма силилась разглядеть, куда идёт пара. Дачные домики. Синий…
Синий дом, сарай, синяя машина? Что это? Морг. Больница? Щёлк. На двери появился рот, который отчётливо произнес: «Двадцать девять могил. Ищи синий дом. Первомай. В подвале тыквенные семечки. Десять лет перерыв. И опять могилы». Дверь замолчала. Завибрировал телефон, снова прервав ее видения звонок.
– Серега! Спасай! – выкрикнула Римма.
– Я, судя по карте где-то рядом. Опять?
– Опять…
Римма начинала выходить из себя, уперлась здоровой ногой в порожек, схватилась за косяк и потянула застрявшую. Не смогла высвободиться. Боль прожгла, словно паяльником. Видимо, подвернула лодыжку, опять! Накрапывал дождь. «Хорошо, хоть навес над крыльцом не дырявый», – вспомнила она баб Фёклу добрым словом.
Чтобы отвлечься от панических мыслей и не упустить главную, достала блокнот из нагрудного кармана. На нее пялился, ухмыляясь, кот Базилио и подмигивала лиса Алиса. Вот-вот выпрыгнут с картинки и запоёт: «А поле-е-е чуде-е-ес… В стране дураков». Приехала «коттедж» продавать, дура. В ухо тут же прошамкал Базилио: «…Крекс-пекс-фекс. Не прячьте ваши денежки по банкам и углам. И в полночь ваши денежки заройте в землю там…». Заройте денежки. Там. Что там за холмы? Мальчик с девочкой, одежда. Хм. Вообще не наша. Так, думай, майор, думай, так, крекс, блин, пекс, фекс. Клад? Ну не, слишком просто. Баба в жёлтом плаще. Тут рядом уже Московская область. Я в Смоленской. Что здесь было? Ноут бы сюда. Боль отступила, мандраж прошёл. Панические атаки всегда исчезали, как только с головой ныряла в работу. Смоленская область входила в Литовское Государство. Эх, или как там? М-м, Княжество! Хорошо учили в школе, ядрена балалайка. Так, думай, думай. Римма вгрызлась в версию, которая становилась стройнее. Порывшись в кармане ветровки, выудила шариковую ручку. У парня был говор похож на прибалтийский. Дверь, твою мать, что ты мне хотела сказать? Кто услышит, подумает – психи на выгуле. Римма хихикнула и записала: «Тыквенные семечки. Смоленск. Двадцать девять могил. Десять лет перерыва». Точно, прабабка часто оговаривалась, Смялинис называла Смоленск, а Римма подшучивала да подтрунивала над заговаривающейся беззубой Фёклой. Гордо величавшей себя литвинкой. Кто такие литвины, маленькой Римме было невдомёк. Где этот обалдуй с энциклопедическими знаниями. И как его занесло в судебно-медицинскую экспертизу?
– Отдыхаешь, доча? Опять же, отдыхать в доме получше! Да и темнеть скоро будет. Электричеству вырубили уж год как. Свечу тебе принес, – вырос как гриб из-под земли дед в выцветшем плаще. – Я тебе так скажу, ты лучшее из дому не выходь, жёлтые шары безобидные для местных. А ты чужачка. Почем зря че приваживать темень. Откуда та темень, мне немыслимо. Но шо нечистое то дело – зуб положу, – дед сдвинул набекрень суконную шапчонку, нахлобученную будто на чучело, и по-рачьи уставился на на ногу Риммы. Та, вспомнив, что в тисках, напыжилась:
– Помогите, там у дома грабли видела. Может, поддеть доски – вот тут, самой никак.
– Ой, девка, вот я старый дурень, опять же, надо Глашу позвать, подсобить.
– Какую, на хрен, Глашу? – взревела Римма. – Нога немеет.
– Так целителка, самое то, опять же, – насупился старик обиженно. Но за граблями пошел, сгорбившись. Приподнял инструмент, в руках остался черенок.
– Беда дело, Фекла что могла путное оставить после себя, одна поруха, ох-ох. Стар я, помощник никудышний. Опять же, темень, – дед вполоборота попятился к калитке, – а свечу возьми. Второпях вернулся, поставил оплавленный огарок в алюминиевой закопчённой кружке. Крикнув из-за забора:
– Глашу упрошу, она подсобит.
Старик зашуршал полами плаща и исчез среди деревьев. Дождливая морось увлажнила лицо, смочила губы. Римма проклинала аварию, после которой она стала неповоротливой как беременный утконос. Боль в голени и лодыжке становилась нестерпимой, в мышцах жгло и немело одновременно. Железный корсет на болтах в спине, казалось, заговорил металлическим голосом: «Ха-ха-ха, оперативник, прогуливаешь посещение пенсионного фонда». Римма откинулась назад из последних сил, превозмогая страх потерять сознание, дёрнулась, как дельфин, выброшенный разбушевавшейся волной на берег. Раздался мерзкий треск. Хрясть-хрусть. Нога на свободе. Огромная заноза торчит из штанов.
Римма вырвала щепку, сдержала слезы.
– Зря выдрала, голуба.
Девушка в странном кафтане из ткани, похожей на сукно, поверх сарафана сизого оттенка зашла в калитку. Поставила в сетчатой авоське на землю трехлитровую банку молока. От тары парило. «Свежее», – догадалась Римма. Девушка достала из кармана домотканую грубую тряпицу и стеклянный бутылек, похожий на музейный экспонат. Откупорила резиновую затычку. Пахнуло дёгтем. Как от ихтиоловой мази. Римма поморщилась.
– Эка красна девица, – краснощекая незнакомка пальцем достала мазь и смачно намазала на импровизированный бинт. Без церемоний задрала штанину пострадавшей, наложила повязку и обмотала вокруг икры несколько раз.
– Жить будешь! А теперь в дом, свечу-то зажги, молочка хлебни и в люлю. А утром барин твой доедет и поговорим.
– Какой еще барин?
– Мужик твой.
– Откуда знаешь про него? – Римма поначалу насторожилась. Но вспомнив, что поделилась с дедом, расслабилась. – Странные вы тут все. С перепоя что ли?
– Ты и сама непростая. Видишь далеко. Так дальше носу своего и посмотри. Откудова я, откудова ты? А с твоим приходом нехорошие силы пробудились.
– Глаша?
– Она самая.
– Глаша, спасибо тебе, а ты давно здесь живёшь? Что за гиблое место? Шары золотые?
Девушка строго посмотрела, так, словно учительница на нерадивого ученика-второгодника.
– Завтра, – не глядя, суетливо выскочила со двора.
Римма как знала, взяла зажигалку, думала для костра пригодится. Мясо Серёга привезёт, шашлычки пожарят. Печку она в своей жизни даже не видела, как растапливают. Да и где искать в ночи дрова. Свеча покоптила, и занялась фиолетово-желтым пламенем в кружке возле кровати. Римма раздеваться не стала. Ватное, обшитое бордовой шелковистой тканью одеяло, отсырело. Под ним ватный матрас, набухший от влаги. Под ним скрипела панцирная сетка.
– Как в больнице, едрит твое на коляске. За шторкой на подоконнике увидела старую газету. Не усну, так хоть старую прессу почитаю, которой явно баба Фекла обезвреживала мух. Развернула у мерцающего огня свечи. Сразу же бросилось в глаза объявление. «В Московской области, в деревне Л. 5 сентября 1967 года найдена в своем доме зверски убитая пожилая пара. Подозреваемый задержан». Вляпалась, майор Киборг. И газеты – реликвия, такой и попу не подтереть.
Римма отпила молока, и тут же набухли веки. Она легла на койку и по телу разлилось тепло. Снился ей сон. Мужик в синтетическом зелёном костюме с лампасами ведёт по лесной тропинке девчушку. В одежде точь-в-точь, что у той, в видении. Сидевшей на телеге. Чудная.
– Эй, стой! Повернись, я сказала! Стой, стрелять буду!
Девочка пыталась вырваться, но мёртвой хваткой человек в вязаной тюбетейке прижимал малышку к себе.
– Повернись! – Римма рванула за мужчиной. Быстро нагоняя. Вокруг незнакомцев вихрем закружились жёлтые шары и выстроились в защитную стену между преследующей и путниками.
И тут она разглядела лицо. Морду. Преступника. Вспомнила его. Не может быть…
Глава 2
Солнечные лучи крадучись залезли в окно, обшарили стены, лизнули лицо Риммы. Она тут же открыла глаза. Осмотрелась, пощупала ногу, на секунду потерявшись между сном и явью. Помассировала лицо и села на продавленной койке. Утро. Сколько времени вообще? Она встала, сделала лимфогимнастику, размяв и простучав мышцы. Этот ритуал стал для нее частью жизни после аварии. И даже не думая о том, как выглядит, поспешила в сарай. Баба Фёкла хранила любой материал, который можно использовать как розжиг. В надежде найти старые газеты. Бабуля достаточно пожила на этом свете, повидала всякое, чтоб привыкнуть хранить на чёрный день все, что кажется обывателю мусором. В пристройке за домом, возле дровяника, она нашла сколотые эмалированные тазы, бидоны, мятые жестяные кадки, а на полках стопками, перехваченные бечёвкой, лежали газеты.
Римма взяла кипу прессы, что была на вид более старая, пожелтевшая. От газет по-прежнему пахло типографской свинцовой краской, добавился запах отсыревшей бумаги. Открыла верхнюю. Руки тряслись. Тысяча девятьсот семьдесят седьмой год, не то. Следующая пачка. Двухтысячный, декабрь. Не то. Она переворошила и раскидала по сараю подборки «Известий», «Комсомолки», «Смены». Глаз выхватил дату: «18 сентября 1967 года». Фотография. Пара. Мужчина и женщина, явно моложе, на фоне коридора. Такие бывают в НИИ. Огромные окна в пол, плакаты на стенах. Он в халате. Она в плаще. Лицо его моложавое, не скажешь сходу сколько лет. Римма зажгла свечу поднесла ближе и вздрогнула. На миг показалось, что мужчина с гладко выбритым лицом на снимке из древней газеты ожил. Лицо его растянулось в саркастической улыбке.
– Ха-а-а, вышел цветочек аленький. Я тебя узнала, урод. Попался. – Римма выбежала с газетой на свет.
В этот момент она услышала звук работающего двигателя машины. Подъехала Серегина бежевая Нива.
– Гад! Ты где был? – Римма выкрикнула, добежала до калитки и только там, распахивая скрипящую дверцу, осознала – раненая вчера нога совсем не болела. До этого она ходила-то с трудом, а тут бодро пробежалась по ухабистой, заросшей травой, тропке.
Сергей, виновато улыбаясь, выбрался из автомобиля, предупреждая недовольство и выговор коллеги, сразу указал на запаску вместо колеса. Влетел в пробоину, повезло, что встретил тракториста, тот отогнал машину в шиномонтаж. В ночи не поехал, у нового знакомого заночевал и сразу стартанул.
– Прости, день на задался. Что случилось? – он знал это выражение лица подруги.
– Смотри, – Римма потрясла газетой перед лицом Сергея. Потом вспомнив, что газета раритетная, аккуратно расстелила ее на еще теплом капоте. И ткнула пальцем в лицо на снимке. – Знаешь, кто это?
– Хм-м, на мужика похож, – Сергей глупо хохотнул. – Понял, неудачная шутка. А пожрать есть что? Или шашлычка? У меня мясо…
– Я из тебя щас шашлычок сделаю, день у него не задался. Это Шепелев, тот, из-за которого отец лишился всего. И лежит теперь в могиле.
– Да ладно, где ты откопала?
– У бабки его. Зачем хранила, вопрос на засыпочку. Помнишь то дело, когда отец подозревал одного врача, ну то… Дело о двадцати девяти неизвестных трупах. Которых не опознали. Дело еще замяли…
– Не помню, Римусик. Зачем это все ворошить.
– Я видела его в видениях.
– Опять…
– Опять, едрен батон. Ты глухой, если видела, значит, так надо.
– Рим, давай чаю попьем, с булочками, маковыми, и все расскажешь. А покупателей нашла?
– Я тебе про отца, а ты мне про бабки. А вчера я нашла заметочку, что кто-то грохнул эту парочку. Надо найти след того чувака, которого задержали за убийство. Нужно в архив. С 1967-го сколько прошло лет? Где доки хранятся, посчитай?
– Ясно где, в суде пятнадцать лет хранят.
– Поехали. Я не уеду пока не узнаю, что случилось с отцом. Это знак, понимаешь? – Римма молча направилась к сараю, обернулась, – что, как памятник, в землю врос? Помогай. Надо все газеты перетащить в машину. Поедем в архив.
***
– Ты замечала, Римуш, что во всех архивах одинаковый запах?
– А ты замечал, Павлинсикй, когда ты меня называешь на армянский манер, я зеленею, – Римма сделала трудный шаг вниз с последней ступеньки, Сергей предусмотрительно отскочил от тяжелой руки подруги, предвидя толчок в спину или шлепок по голове. Ведь он шёл первый по лестнице в подвал, которая освещалась брызжущим лучом из треснувшего плафона над дверью в архив. А подругу и ее дурной нрав, привыкнуть к которому он смог не сразу, знал хорошо. Жалел и понимал. После аварии она стала другой, грузной, несговорчивой, странной и… грубой, но от этого не менее любимой. Хотя Римму его любовь никак не тревожила, он был скорее корешем, братаном, удобным человеком, вот и крутила как хотела. Он думал, что это единственная женская черта, оставшаяся при ней. Крутить мужиками по своему желанию и настроению. Но Сергей никогда не злился. И мечтал, что однажды подвернется случай, произойдёт чудо, и она его заметит. С другого ракурса. Хотя, он считал, без ложной скромности: все ракурсы у него хороши. И Фирочка из центрального архива это не раз говорила, в комнатушке, использующейся сотрудниками как столовая. Иногда даже кричала на продавленном старом диванчике, как он хорош. Но Сергей любил не Фирочку, и не Лизу из прозекторской, и не начальника отдела кадров из ГУВД. Статный, всегда приятно пахнувший, в идеально выглаженных вещах из химчистки, отполированных до блеска полуботинках (другую обувь он не признавал), любил Римушу. Сослуживцы подтрунивали иногда, мол, с киборгом спать, надо машинного масла запастись для смазки, или советовали вместо цветов купить новые запчасти. Сергей, пресекая шуточки, радовался, что работал судмедэкспертом в другом отделе и районе, и по службе с Риммой не пересекался.
⠀
В архивах и правда стоял специфический запах. Стойкий. Не меняющийся при смене локаций и помещений. Римма всегда думала – так пахнет история. Прогоркло, с ноткой землистого запаха, как смердит им на похоронах, с нотками мускуса и дешёвого кофе, а еще история пахнет сажей, так вонял блокадный хлеб, и тянет от старых газет.
⠀Знакомый архивариус Фирочки, белозубый и беловолосый как старый король Эльфов, Аркадий Натанович, загодя выложил копии газет за нужный период. И ждал в отсеке, напоминающем гальюн на шхуне, сидя на низенькой тахте, гостей. Отчего казалось, что тот сидит на нужнике. Римма поздоровалась, не преминув хохотнуть в кулак. Его эльфийское величество большим и указательным пальцем провёл по козлиной бороде, тоже белой, поплевал на ладонь и пригладил свалившуюся на ухо, упрямую прядь. Прихлопнул к макушке. Оттопырив мизинец, манерно отпил из костяной кружечки растворимый кофе и указал рукой на пачки бумаг.
– Все что просили, милостивые господа! Низкий поклон при встрече Фирочке. Только ради нее, кх-кх-ым, так заморочился. Напряжение дикое доставил помощнику. Все это искать, сканировать, ксерокопировать. Уф, ой-вэй.
⠀Тут уже Сергей хмыкнул в кулак, едва сдерживая смех. Римма без реверансов устало уселась за стол на единственный стул перед кипой документов. Включила светильник. Не обращая внимания на старого эльфа, деловито указала кивком другу, чтоб тот сел рядом. Сергей повертел головой, в поисках подходящего предмета мебели, не обнаружив, остался стоять. ⠀
Римма впилась глазами в текст на бумаге. Сергей понял важность найденной информации и тут же навис над документами рядом. Боясь дышать, чтоб не вызывать раздражение подруги.
«18 сентября 1967 года в частном секторе на окраине города Д. разыгралась кровавая драма. У себя на даче были жестоко убиты первый секретарь горкома партии В. Н. Шепелев вместе с женой О. П. Шепелевой. Было проведено расследование. Вместе с Шепелевым на даче проживал шестнадцатилетний Прохоров, приходящийся Шепелеву двоюродным братом. Прохоров с рождения был признан умственно отсталым, но Шепелев благодаря связям не сдал его в соответствующее учреждение. Фактически брат выполнял роль прислуги на даче и следил за ней в отсутствие хозяина. Было установлено, что в тот роковой вечер Прохоров дождался, когда заснут хозяева, взял топор из кладовки, поднялся к ним на второй этаж и зарубил мужа с женой. Шепелев был убит во сне первым же ударом топора в лоб, чуть позже убийца расправился с супругой, повредив лезвием топора ей артерию на шее. После зверского убийства Прохоров отправился спать на первый этаж. Утром на дачу прибыл шофер Шепелева. Он обнаружил тела убитых и вызвал милицию. Убийца скрыться не пытался и был задержан на месте».
⠀
– Вот тебе и цветочек аленький, – Римма стукнула кулаком по столу от возбуждения.
– Ничего не понимаю, – Сергей осел и распластался на каменном полу старого архива, вытянув ноги. – Это ж что за зверёныш такой.
– Ты так ничего и не понял? Это дело вёл мой отец! Он утверждал, что эту парочку убил не родственник. Мне бабка рассказывала, а ей ее мать. И фотки эти она долго хранила из газет не случайно. И смерть отца уже кажется вовсе неслучайной, спустя годы, когда он решился опять документы поднять. Смекаешь? Дело не чисто!
– Взяли не того?
– Именно! Нам нужен Прохоров.
***
Когда пришел ответ на запрос по делу Прохорова, как и ожидала Римма – предполагаемый убийца был признан виновным и отправлен в психиатрическую больницу на принудительное лечение. Они с Сергеем прикинули, что «злодей» вполне себе может быть жив. Как и те, кто в то время работал в больнице. Но это направление расследования она решила отложить на потом. Ее, как женщину, видящую чуть больше остальных, волновали детали из ночного сна. Не выходила из мыслей синяя дверь, причем говорящая. Она всплывала в видениях призраком и тут же исчезала или видоизменялась. Но все чаще разговаривала с ней чётче и внятнее, без намёков. В последнем «приходе» дверь указала направление расследования. Дом, где произошло убийство. Римма понимала – отпуск к концу, одной не справиться. А доверять расследование посторонним – попахивает соседством с Прохоровым. Если он еще жив. И если он «не излечился», в чём майор Киборг нисколечко не сомневалась. Тот, кто держит до сих пор руку на пульсе этой мутной истории – сделает так, чтобы старик никогда не заговорил.
⠀
Римма набрала из города помощнику.
– Зотов, что там на повестке?
– Товарищ майор, я уже потерял вас, тут на ваше имя в отдел письмо. Звоню, звоню, все вне доступа.
– И хрен с ним с письмом. Ты мне нужен. А то цветочек каменный у мастера не выходит, – Римма услышала как Зотов поперхнулся в трубку, прокашлялся, давясь от смеха, продолжил:
– Ну, э-э, кха-кхе, м-м, как бы это…
– Ты че там опять в сортире? – перебила Римма, хотя уже привыкла к придурковатой реакции лейтенанта на все ее заезженные шуточки «кому за сорок».
– Как бы это, половину слов не разобрать на конверте. Ну это, я не вскрывал…
– Продолжай, че телишься, знаю же – вскрыл, озабоченный мой. Что там?
– Ну озабоченный это, мягко говоря, про другое.
– Мягко говоря, лейтенант, это вообще не про тебя..
– Я попытался дешифровать.
– Ну, не томи поручик, с корабля на бал, бляха-Цокотуха, дешифровщик нашёлся…– секунду прослушав в трубку смешки, хотела уже матюгнуться, но Зотов упредил:
– На смеси жемайтского диалекта, белорусского, русского.
– Чего-о? – Римма шумно выдохнула. Зотов выждал.
– Я отправил на экспертизу в почерковедческий отдел, ну это, взял на себя, так сказать…
– Чую, на мое место метишь, взял он на себя, давай уже, ближе к телу, – Римма даже не замечала, что строчит как из пулемета жаргонизмами – смесью слов из фени и рабочих шуточек. Она – дочь мента, внучка нквдшника, правнучка городового. Иначе она даже думать не могла, не то что разговаривать.
– И знакомому историку показал.
– Соловей, лето кончилось, осень, хорош петь, ну-у-у…
– Писала женщина, по фразеологическими… Хм…
– Ты щас выдержал паузу, чтоб меня к когтю прижать, типа, Киборг щас должна спросить че это, да?
– Нет, к-хм, ну это… В общем, так писали в XIV-XVII веках. Очень грамотные люди. На территории Княжества Литовского. А тогда в него входили кое-какие и наши территории.
– То есть, ты хочешь сказать, что бумага была в средние века? Ее ты, конечно, не отдал на экспертизу? Отпечатки там проверить? Уже сам все заляпал, верно понимаю?
В трубке повисло молчание.
– Письмо кому-то адресовано, Пинкертон долбаный?
– Да. Вам. Без фамилии. И приписано: «Из дома Феклы по отцу Тимофевой».
– А штампики-то, штампики глянь?! На конверте.
– А-а-у-э, нет их.
– В конверте че есть еще, клювом поводи?
– Да, нашёл! Шелуха как от тыквенных семечек, что ли
– Ладно, приеду, вручу тебе медаль с закруткой на спине. Похоже, вырисовывается цветочек аленький. Отправь, на химико-биологическую, скажи, срочно. Я приказала.
Глава 3
Римма заскочила домой перед возвращением в деревню. Заварила в керамическом чайнике лавандовый чай, вышла с чашкой на застекленную лоджию. Оттолкнула пластиковую створку и вдохнула вечерний переспелый воздух. С двадцать пятого этажа были видны лишь макушки малоэтажек и россыпь домиков частного сектора, будто Творец раскидал зерно для небесных курей. Брызнуло гуашью аметистового колера светило по крышам, выстрелило сквозь угрюмые тучи цветом физалиса, погладило нежно лучом щеку Риммы, скользнув по стеклу, исчезло. Отправилось на ночной покой. И тут же из-за туч показалась седая луна. Римма допила чай, закрыла окно, и достала колоду карт.
Пыхтела и коптила свечка, одна за другой выпадали карты Звезда, Луна, Отшельник. И так раз за разом. Метафорические показывали ту же картинку. Римма злилась, потому что не могла найти ответ. Женщина, со способностями, что-то скрывает, но кто она? Кто она? Римма отложила карты, поблагодарив. И встала в позу столбового стояния. Лучший способ концентрации и расслабления одновременно, по мнению Риммы. Эта практика когда-то подняла ее с койки, когда врачи предвещали инвалидность. Сначала, казалось, по коже лица побежали муравья, щекоча лапками. После легкого головокружения рассеялся шум в ушах, приятное тепло разлилось в груди, а живот затрепетал. Туман в голове испарился и отчетливо появился образ девушки в длинном расшитом платье. В лесу. Слышно незнакомую речь. Эхом ржание коня. Римма почувствовала запах трав. Ты кто? Обернись! Повернись, я приказываю. Молю, посмотри на меня! Девушка, словно услышав, медленно повернула голову. Ну, здравствуй! Чуйка не подвела! Это ведь ты была на телеге. Ты! Куда же ты направлялась? И кто мальчишка?
Римма почувствовала, как под жирком, где-то в подвздошье ее рыхлого, при ближайшем рассмотрении напоминающего пареную репу живота зажгло. В ушах зазвенело, будто приближается тройка коней с бубенчиками. Хлопок в ушах такой, если бы соседский мальчишка из тринадцатой квартиры решил бы подшутить над ней, у уха рванув хлопушку. Помутнение, поплыли желтые круги. Лимонные, мандариновые, цвета спелого авокадо, апельсиновые, тыквенные пузыри. И друг за другом лопались, словно мыльные. Под ложечкой засосало. Выделилась слюна. Римма знала – это после прихода отходняк. Отходняк. Да. Иначе не назвать, наверное, он такой у алкашей. Женщина осторожно распрямилась и потянулась, мысленно попрощавшись с видениями, пытаясь зафиксировать в памяти детали. В такие моменты она радовалась, что завязала с холотропным дыханием. Те приходы были сродни наркоманским, изучила тему досконально в больнице после сильных обезболов. И ускользала в холотропной практике нить расследования, приходили люди из прошлых поколений, сбивали с толку своими действиями, и Римма путалась, кто свои. Кто чужие, так, поболтать пришли. Но встреча с «иногентами» всегда была яркой по ощущениям, и эта тонкая, хлипкая грань, когда ты между жизнью и смертью. Иногда в реальность возвращаться не хотелось. Этим практика опасна. Были не вернувшиеся. И майор Киборг прекратила, ведь сидит, не дремлет внутри боец, которому надо спасти планету. После каждого закрытого дела Римма говорила себе: «Все, хватит! Пенсия, санаторий, имеешь право! Последний злодей и на покой». И в тот же день. Если не час. Появлялся новый холодный.
⠀
Римма открыла глаза сфокусировала взгляд на затухающей, казалось, подмигивающей свече. В одном ухе по-прежнему шумело, но она привыкла. К бесконечному белому шуму после аварии. Другое как локатор, зато чутко стало улавливать непривычные звуки, иногда она слышала четко звонок, который раздастся через минуту или шаги человека, идущего по лестнице, хотя жила со звукоизолированными стенами в дальнем углу межквартирной площадки. Женщина долго привыкала к своим необычным способностям, а когда привыкла – стало тошно от себя. Изгой, инок, пришелец. И кому я могу понравиться? Только таким же, как Серж. Человеку нравится копаться в кишках, взвешивать печенку, принюхиваться к мёртвой плоти с упоением маньяка и рассматривать. Иногда ей чудилось, что на нее он смотрит также. Как на труп. Сергей, вспомни… Сейчас он позвонит, раз, два…
– Алло. Ну что?
– Как ты это делаешь? Хотя, Римуш, ты завещала уже свое тело для изучения?
– Ты щас серьезно? Вот по этому вопросу позвонил? – она прижала трубку к уху плечом, доплелась до ванной и включила воду на полную.
– Нет, але, не слышу. Я по важному вопросу, и да, утра не подождать. Ты вот обмолвилась про двадцать девять трупов. Помнишь?
– Нет, не припомню. – Римма выключила воду и напряглась. Испугавшись, что начались провалы в памяти.
– Ты ведь рядом, так?
– Ну да, – в динамике что-то брякнуло, зашипело, и через минуту уже бренчал домофон.
Долговязый, одетый как всегда с иголочки, в любое время дня и года Сергей бережно снял с шеи кашне, повесил на крючок, снял перчатки, затем кашемировое полупальто натянул на плечики, разулся и аккуратно, по направлению носками к двери поставил начищенные ботинки. Римма ждала, вздыхая и поджимая губы. Как только гость захотел пройти в комнату, преградила грудью проход указывая кивком на кухню.
– Ненадолго! Чай, улун?
– Спасибо!
– А улунов не держим, цейлонский байховый, у бабы Феклы экспроприировала в чулане. Запасы, видать с 60-х еще. Она поставила перед патологоанатомом когда-то бывшую желтой картонную коробку с изображением слона в попоне. В надежде, что ухажер начнет понимать шутки. Но Сергей развернул коробку, понюхал, прищурился, поднес к настенной лампе, покрутил как древний артефакт. И вынес вердикт:
– Новодел.
– Ясно, – Римма тут же выкинула пустую упаковку в мусорное ведро, едва улыбнувшись.
– Так вот. Про двадцать девять трупов.
– Помедленнее, я записываю.
– Что ты, в самом деле, Римуш. Ну ладно, раскусила, не говорила. Нарыл сам. Полез чисто из изыскательных соображений почитать в архивах информацию о тех местах, что было. Чего не было. И вот какой казус обнаружил. Зачитываю, присядь. «Осенью 1977 года обернулась для работников следственных органов г. Д страшным потрясением. Один из грибников набрел на небольшую поляну километрах в пяти от городской черты, где увидел подозрительные холмики. Бдительный гражданин обратился в милицию, и уже через день прибыли сотрудники местного УВД. Следственная бригада обнаружила в лесополосе тайное кладбище – было обнаружено 29 расчлененных тел без гробов». Ну ты понимаешь, меня заинтересовала изначально следующая инфа. Поэтому стал копать.
– Понимаю, не злоупотре..блять вниманием, – Римма намеренно сделала акцент на последних двух слогах. Сергей дернул плечами, будто терпел по-маленькому и продолжил читать: – «Это было ЧП союзного масштаба. Москва немедленно взяла дело под контроль, о находке был уведомлен сам министр Щелоков. Дело строго засекретили. Прибывший из столицы комитет следователей высокого ранга взял расследование в свои руки, но местные сотрудники УВД, бывшие на хорошем счету, принимали участие в расследовании. Выяснилось, что все тела похоронены без одежды, скелеты принадлежали подросткам и молодым людям – самому старшему ориентировочно двадцать два-двадцать пять лет на момент смерти. Большая часть – девушки. Трупы были закопаны не в один день – степень их разложения однозначно указывала на то, что могилки появлялись постепенно в период более десяти лет. Самая свежая могила (которая и привлекла внимание грибника) была выкопана не раньше, чем полгода назад».
– Занимательно…
Римма встала, с трудом разогнув больную ногу и принялась расхаживать по кухне, не замечая кумачового бархата восхода. Заря заискрилась перламутром, женщина прищурилась от яркого света и лишь, когда рассвет скрылся за бродячей стаей серых туч, задумалась о смысле жизни. На что она с Серегой потратила бесценную ночь? Широко зевнув, посмотрела на него, кивающего носом, но все такого же «с иголочки» как из стерильной лаборатории колба: продезинфицированный, уютный, надежный.
– Твоя версия? – отогнала дурные мысли после ночного бодрствования Римма, напялив маску делового мента.
Сергей очнулся, тряхнул головой, снял очки, которые оставили глубокий след на его тонком длинном носу. Потер переносицу, потом очки салфеткой. Покрутил во все стороны глазами. И буднично ответил:
– Без эмоций если, попахивает какими-то медицинскими опытами. Все, повторяю, все тела были изувечены. Травмы, подтвердила экспертиза, были нанесены всем при жизни. Кроме одного. Тридцатого. Это я накопал в газетенке. Эту находку к делу не приобщили. Мол, своей смертью умер, и ладненько. Дело закрыли, тела перезахоронили где-то, наверняка, среди бесхозных. Знаешь, почему?
– Чуйка меня никогда не подводит. Щас…– Римма постучала по лбу пальцем. Так дятел долбит по дереву, в поисках пропитания. Тук-тук-тук, думай, Римма, просыпайся. – Стопудово, сидели в засаде, ждали, а никто не пришел. Как пить дать. Ни трупаки прятать, ни выкапывать. А на тела запросов не было. В точку? – Римма просияла.
Сергей не удивился и лишь попросил кофе. Еще, чёрного, с чайной ложкой сахара с горочкой. Он всегда ей напоминал, любимой женщине патологоанатома Павлинского. Но ей было не важно, что он любит и как. Ее заботили только злодеи и раскрытия, отчеты и поиски.
– Одну, да, спасибо! Как всегда, Римуш, лучшие сыщики последнего столетия отдыхают. Проверили все картотеки хранилища, подняли все заявления – ни одного совпадения. Ни улик, ни преступников.
– Ясно, так и знала, Тупак какой-то, тело есть– дела нет. Какие планы? Я хочу смотаться к месту, где их нашли. И у деда порасспрашивать, че он там нес про желтые шары, вот чую, все это как-то связано.
– Да, и вот еще на сайте нарыл про твои места. Все в ту же версию упирается. Пропал парнишка. Непростой мальчонка, чиновничий внук. Пошел с бабкой в лес на часик по грибы-ягоды от дач недалеко. Бабка вернулась, но одна. Помутнение с ней случилось, говорит, в лес одна уходила. И волонтеры подключились, и просто добрые люди. Ты рассказывала про находку Зотова, а этот случай прям вписывается в его теорию. Сначала мальчонка увязался за бурундуком, с его слов. Бабушка не реагировала, и он воспользовался моментом. Чем дальше уходил в лес, тем больше видел разных птиц, которых не встречал, оленя, еще каких-то зверей. Они его не боялись. Потом он почувствовал, что воздух стал тяжелый, по показаниям, такой бывает перед грозой. Мальчонке лет десять и верю в то, что доходчиво мог объяснить, что с ним произошло. Уверен. Чем дальше уходил в чащу, тем больше было непривычных звуков, шорохов, вскриков. Но страшно ему не было. Он ориентировался на солнце и шел по нему. Пока оно было видно над деревьями. А потом наступила тьма и тогда он испугался. Но почти сразу увидел мужчину с факелом. Он взял его за руку и долго вел куда-то. Пока не вышли в степь. Буквально так мальчик и описал это место. Сразу из леса в голую степь, с клочками травы и стелющимися кустами. Паслись кони, бегали между палаток дети в странных одеждах. Вышли женщины и забрали его в один из домиков. По его рассказам: кормили копченым конским мясом, говорит, ел раньше – узнал. И зажаренным на костре сыром. Хлеб был невкусный. Пресный с какой-то шелухой. А разговаривали люди в странных длинных одеждах на незнакомом языке.
– Жемайтский диалект, да?
– Не знаю, Римуш, но стенограмма где-то хранится с его допросом.
–Тебе завтра на смену на смену Павлинский?
–Когда ты называешь меня по фамилии, означает одно– Мавр сделал сове дело, Мавр может идти. Сергей посмотрел на наручные часы. – Римуш уже сегодня.
–Еще кофе?
–Нет из ушей льется. Не знаю, что ты задумала, но это у тебя отпуск, мой закончился. Помог, чем смог. Будь осторожна. Знаю ведь, не уймешься.
***
Такси подкралось к рядку ив, между которыми мелькнула дорожка. Римма рассчиталась с водителем и шмыгнула на алею. Вскоре показался облупленный профильный забор с табличкой “Психоневрологическая больница с интенсивным наблюдением”. Калитку открыл охранник, при предъявлении “корочек” он мгновенно потерял интерес к посетителю и указал на главный административный корпус. По щебенчатой тропинке, она направилась к приземистому зданию из серого кирпича, кивающего козырьком. Охранник успел доложить, ее уже встречал на полуобвалившемся крыльце главврач больницы, склонив голову в поклоне, будто не из полиции прибыли, а сама Королева английская. Поприветствовав, сразу провел посетительницу в кабинет. Навстречу с застывшей улыбкой по коридору прошел худосочный человек, сходу не скажешь – женщина или мужчина, огромные штаны и растянутый свитер болтались на теле. Стеклянным взглядом он проводил майора, та почувствовала опасность и по спине промчался холодок по лопаткам от взгляда сумасшедшего.
– Этот на поправку уже, свободное перемещение.
– Меня интересует Прохоров Андрей Борисович, поступить должен был к вам в тысяча девятьсот шестьдесят восьмом году.
–Хм-м, задачка, – круги, словно темные патчи под глазами, стали еще более ярко-выраженными под глазами врача. Он задумался, извинившись, вышел.
Римма уселась за стол, поглядывая во двор из окна. Наблюдать за психами на прогулке ей не доставляло удовольствия, она отвернулась и глядя на маятник в настенных часах, впала в транс. Так-так-так… Снова пришла с разговором синяя дверь.
– Да, сохранилось кое-что, – выдернул резким появлением из транса доктор. – Знаете ли, бывший главврач учреждения не сдавал вещи пациентов, и не выкидывал. Утверждал, что помогают в научных исследованиях. От Прохорова осталась школьная тетрадь в клеточку. Я бы назвал их записками сумасшедшего, но, когда пришел на смену Дмитрия Петровича, он попросил сохранить ее. Был уверен, что когда-нибудь за тетрадочкой придут.
– Почему? – Римма, сидя за столом подалась вперед. – Ваш предшественник что-то еще сообщил?
– Он часто беседовал с Прохоровым, говорил, занятный собеседник. Но чаще говорили о старшем брате. Тот был на нем буквально помешан. У шизофреников, знаете ли, ярко выражен синдром мании преследования. Прохоров был уверен, что брат желает его смерти, потому что он много видел. Знал. Но я считаю, что это психоз. Но доктор оказался прав в одном, – врач, покопавшись в сейфе за спиной среди папок, выудил замызганную тетрадь и положил перед следователем. – Где-то в 90-х годах сюда на лечение поступил некий бывший уфолог. Он видел желтые шары, эти же шары в каком-то лесу видел и Прохоров. Это их и сблизило. Масляков, м-м, минуточку, сейчас вспомню, или Маслов. Уфолог гонялся за ними повсюду, природа появления их ему казалась вовсе не мистическим явлением. Утверждал, что это духи-проводники в другое время, – психотерапевт был очень серьезен. Римма подумала, что сотрудники психушки сами отчасти сумасшедшие. Другим здесь не выдержать.
– О, вспомнил, – лицо доктора вспотело, покрылось бордовыми пятнами, глаза лихорадочно заблестели, – Маслаев, мм-м, – поднял вверх палец, – шизофрения по маниакально-депрессивному типу. Маслаев, кстати, научил друга грамоте. Это заняло годы, но у Маслаева из-за специфики болезни был большой запас терпения. Прохоров изучил алфавит и смог писать простые слова, – вот, на первых страницах видны его первые потуги. – Римма взяла тетрадь и открыла сразу в середине.
– А скажите, Прохоров умер своей смертью? В больнице?
– Почему умер? Я это сказал? – доктор опустил очки на кончик пористого носа. – Его здоровья хватит на нас с вами, всех переживет. Прохоров был выписан из больницы ввиду того, что болезнь регрессировала в достаточной степени, чтобы больной не представлял угрозы для себя и общества. А тетрадочку оставил на хранение. Но…маленькое примечание, несколько листов он все же вырвал. А здесь, сами видите… – Римма равнодушно полистала взад-вперед, просмотрев содержимое: каракули, бессвязные словосочетания и неологизмы. – Слышал от Маслаева, которого ученик продолжал навещать до его кончины, Прохоров отослал копии записей по почте в ГУВД в г. Д с припиской «секретно и важно». На удивление, В ГУВД приняли, к-хм, «секретную» корреспонденцию, как положено, и отправили в архив. Это все слов Маслаева. Он уже был стариком, заговаривался, не очень-то ему и верил.
– Спасибо вам, очень помогли. Скажите, а велика вероятность, что у вас хранится адрес пациента, который здесь лечился почти 50 лет назад? Ведь в деле должны быть все данные? – майор Лебедева выстроила в голове уже определенную цепочку, ведущую к преступнику, оставалась маленькая деталь – желтые шары. Уточнила про адрес лишь проверить свою версию.
– Ваш вопрос меня поставил в неудобное положение? – доктор прошел по вытянутому кабинету с темно-синими, переходящими в зеленый, стенами к окну. Почему-то, будто с опаской выглянул в окно. Повернулся к Римме с выражением лица, сменившим предыдущее, словно до этого своего движения он ходил в маске, а теперь ее снял. В мимике майор Лебедева прочла шипучую смесь эмоций: от ликования до детского удивления, толика укоризны в сдвинутых бровях и лихорадочный блеск в глазах. Такой блеск последний раз она видела на допросе. Во взгляде му…гражданина, человеком его назвать она не смогла бы, расправившегося со своей соседкой. Он ее сперва задушил. Откромсал голову маникюрными ножничками. На расчленение ушло больше недели. Замотал жертву в ковер. А сверху присобачил голову, рот бедняги забил астрами. На которые у пи… был устойчивый поллиноз. А соседка любила астры. И каждый раз их высаживала под окном после уничтожения злобливым соседом. Римма придирчиво осмотрела врача психушки с ног до головы. Хоть ты тресни, даже с опытом и годами, не научилась вычислять маньяков. Холодный, звериный, лихорадочный блеск в глазах– лишь киношный штамп. Но то, что доктор не в себе – считывалось. Римма привстала. Ожидая от собеседника любой реакции. Автоматически рука потянулась к кобуре, которую она успешно оставила в сейфе, как и пистолет. На столе под бумагами нащупала ручку и плотно сжала в кулаке. Доктор прошелся до двери, не глядя на майора, открывая и закрывая дверцы стеллажа. Выдохнул. Успокоился.
– Вспомнил! – он торжествующе поднял палец вверх.
– Уф. Я уж думала, пригласить кого, плохо человеку, – Римма хмыкнула в кулак. Забыв, что из него топорщится ручка. Уже со сломанным корпусом. Она поспешно ее отложила. – Так что вы вспомнили?
– Где-то сохранились его рисунки. Очень качественные, надо заметить. О-о. Пойдемте, – доктор указал на дверь. – Прошу, – пропустил гостью вперед, – сейчас налево, мимо столовой, в конце коридора холл, там столик с шахматами, а над ним. Сами, собственно, увидите.
Римма напряглась, но виду не подала.
Дошли до аппендикса в конце коридорной кишки. Он освещался лишь сквозь квадратики решетки и листву деревьев скудными солнечными лучами. В углу между сутулым стеллажом с книгами и шваброй в эмалированном ведре прикорнул столик с облупленным лаком. Ножки его были привинчены к полу болтами. Римма сразу вспомнила допросную в отделе. На столике покоились запылившуюся шахматную коробку. Она вопросительно посмотрела на довольного собой доктора с застывшей между седыми усами и козлиной бородой улыбкой. Он взглядом учителя указал на стену. Римма почувствовала боль в ноге, состоявшей сплошь из железа и шарниров. Сморщилась. У кого-то травмированные конечности болели на погоду, у нее – от удивления. Всегда! Организм, побывавший на краю жизни, больше не был способен удивляться. Для него это всегда было как шок на повторе. Кровь внутри будто густела, тело костенело, а нога адски горела и ныла одновременно. Но Римма научилась жить, со временем, не удивляясь ничему. Но не в этот раз.
Прочла мантру на этот случай, лично сконструированную из молитв, междометий, песенных куплетов. И более пристально вгляделась в картину на стене, с которой не сводил глаз главврач.
⠀
На полотне в рамке явно гуашью изобразили пару. Идущую по лесу, взявшись за руки. За ними дом с синей дверью. А перед ними золоченые шары. Они были так детали прорисованы, эти шары-огни, что Римма могла поклясться: внутри каждого видела глаза. Не одного и того же человека. Разных.
– Что это за …? – только и выдавила она.
– Картина! – констатировал факт доктор, удивляясь ее вопросу.
– И без вас знаю, что на ней? Я уже догадалась, кто автор. Он как-то трактовал писанину.
– А как же. Это души невинно убитых.
– Кем?
– Ну эти вопросы вы, должны задавать не мне. К-хм. Это больше по вашей части. И, как вам сказать, он художник с больным воображением, он так видел, – глаза мужчины поблекли. Он будто сдулся. – Что ж, надеюсь, был вам полезен?
– Более чем. Я это забираю, – Римма сняла картину со стены.
Врач пожал плечами.
–А, кстати, адрес Прохорова запишите. Запамятовал, уверен, у вас прекрасная память и считывается сразу – вы незаурядная личность. Господину Прохорову повезло. Вы! …– доктор всадил очки в глазницы, и вперился как ящерица сквозь линзы на Римму. Не моргая. Волосы на затылке зашевелились, хотя Римма была не из пугливых. Путь ее в органах был долгий. Послужила и кинологом в начале карьеры, и в группе захвата, потом учеба, оперотдел, снова учеба. Отдел убийств. Римма при своих исходных данных: трудолюбии, целеустремленности и отсутствию семьи, детей могла сделать карьеру. Легко могла бы сидеть в главке с погонами генеральши. Но звания ее интересовали мало, как и деньги. Она никогда не думала о насущном, где жить, что есть. Главное – методично раскрыть очередное дело с минимумом затраченного времени и энергии. Головоломки – ее страсть. Для считывания психологических портретов и общения с неприятными особями у нее в отделе была барышня. Подружка, бывшая сокурсница Зотова из академии. Толковая девица, но этот ярко-алый маникюр, напоминающий по цвету артериальную кровь. Бр-р. Римма мотнула головой, зафиксировав цепочку мыслей. Остановилась на крови. Связь. Родство. Забыв попрощаться и не дав закончить мысль лекарю душ, она устремилась, припадая на покалеченную ногу, в кабинет врача. Схватила тетрадь, картину запихнула под широкую кожаную куртку. «Благо "оверсайз", под нее при желании можно было и Павлинского запихнуть» – думала Римма, вызывая такси.
Глава 4
Она любила сидеть впереди, вытянув ноги. Но в такую глушь, видимо, кроме баклажановой четверки с крякающей подвеской никто бы не поехал. Хмурый среднеазиатский таксист со сдвинутыми у переносицы мохнатыми бровями, в тюбетейке поверх шапки, мог дать фору на кастинге любому актеру-разбойнику из фильма про Али-Бабу, подумала майор Лебедева. И напела под нос «хатуба-хатуу-уба, уу, хатуба». С заднего сидения Римма заметила в зеркале потеплевший взгляд водилы. Он медленно повернулся, расплывшись в золотозубой улыбке, покачивая головой и подвывая в такт мелодии. Римма умела подкупать людей, просчитывая их лакмусовые бумажки души на раз. Она попросила сдвинуть переднее сидение до упора. Никогда не видела, чтоб так старались даже за деньги угодить. Римма расслабилась и не смотря на дребезжание гниющего металла и воняющий бензином салон расслабилась. Ей главное – доехать до районного центра. А дальше на комфортабельной электричке – почти до подъезда.
⠀
При проверке билетов в электричке контролёр заметил красную корочку. Римма заметила, что он заметил. Глаза забегали. Майор Киборг терпеть не могла бегающий взгляд у людей, который она ловила не так уж и редко, особенно у людей профессии, вынужденных ходить по форме. Как говорила Зиночка, профайлер отдела, форма в подсознании – признак власти. И ты вроде бы с признаками, но без возможностей. А бегающий взгляд… Римма и без профайлер знала ответ. Человек по привычке растерялся, стушевался, это не всегда означает, что билетёру есть что скрывать. И вчера он зарубил топором старуху-процентщицу.
Римма достала из пакета тетрадь, когда проверяющий отошел, откинула пластиковый столик и открыла ее в том месте, где вырваны листы. Почувствовала едва уловимый запах, поднесла к носу: хлор, чернила, какой-то не резкий, но знакомый запах. Орех, что ли. И тут на колени упала шелуха тыквенной семечки.
– Едрит твое на коляске. Тыква. Семечки. Ищи, ищи, след, Римма.
– Ох, извините, это вам, – все тот же билетёр с бегающими глазами склонился перед женщиной с подносом. В чашке с серебряным подстаканником ржд дымился чай. Римма, которую коллеги иногда называли за острый нюх бигли, учуяла – услужил. Напиток не из пакетиков.
В бумажном конверте бутерброд с красной рыбой. Зачет, прям от души зачет. Подумала Римма и наградила мужчину слабым кивком головы.
– Вы меня не узнали?
– Нет, не так часто путешествую по жд, – Римма отвернулась к окну. Почему с ее нежеланием общаться все так и норовят завести с ней разговор. Проклятие какое-то.
– Спасибо за презент, неожиданно и все такое.
– Я Макс, авария, я тоже хотел бы ее забыть. Но не вас.
– Макс, это не ты меня, а я тебя должна благодарить, ядрена балалайка, даже имени не спросила. Ты ведь меня вытащил… Бляха-муха!
– Нет, вы меня вытащили, и потеряли сознание. Я оклемался и пытался оттащить вас с дороги. Битый небитого везет, одним словом, он криво улыбнулся, щека будто уползла за скулу и тут-то Римма поняла причину его бегающего взгляда. Неврология. Пригляделась внимательнее, парень когда-то был симпатичный, но не помню, чтоб я представлялась, или он называл имя. Интересное это состояние – между жизнью и смертью. То состояние, о котором долгие годы она пытается забыть. И вот опять. Задрожали руки, побежали черные круги перед глазами.
– Возьмите визитку, вдруг смогу быть полезным. У меня большая коллекция марок, редких, даже антикварных книг, старых журналов. Историков бывших тоже не бывает. Буду счастлив помочь, я уже давал вам визитку. Как еще могу отблагодарить, не знаю, – мужчина помялся, и опустив плечи, удалился.
⠀
Римма открыла тетрадь на произвольной странице, чтоб только отвлечься от назойливых воспоминаний.
⠀ «Я буду долго объяснять, что было. Важно, чтоб не закопали они вместе. Вместе с ними.
Сева плохой.
Оля плохая.
Сева ходил в лес и приводил их
Я всегда следил. Но не мог терпеть криков. Эти крики невозможно помнить, слушать, терпеть. Молчать.
Остановить.
Терпеть немного могу.
Сева ставит новые опыты и запирает меня. Я гнию как и они.
Они заставляли я тапмил этих людей.
Все закончилось.
Это прочитают важные люди.
Тогда узнают Сева кто…».
***
За размышлениями о записках сумасшедшего Римма не заметила, как добралась до своей станции. Выходя из электрички, она в нагрудном внутреннем кармане еще раз проверила наличие тыквенной шелухи в полиэтилене. Выдохнула случайную встречу. Тряхнула проволокой тёмных волос, будто можно избавиться от будоражащих подкорку воспоминаний. И вышла в прохладу подмосковного вечера. Картинка в ее голове становилась все выпуклее, и даже если не прислушиваться к чуйке, выстраивалась логическая цепочка событий. Или нет? Два маньяка на пенсии, которым пару понедельников осталось, в уединенном частном секторе измывались над людьми. Родственник укокошил родню, возможно, у него были свои планы на домик. Который не светил. Надо, кстати, пробить по другим прописанным. Тут цветочек аленький тоже не выходит… Так. Если он псих, ему положен опекун. Отпадает версия: убийство из-за хаты. Хм-м-м, возможно, лютые старики издевались над пареньком. И это слово «тапмил». Жаргон? Домой? Или на такси прокатиться, ведь местечко, означенное в газетах не так далеко. Если позвоню Зотову или Павлинскому – они приедут, но сколько придется слушать ненужной инфы.
⠀Римма посмотрела на резко потемневшее небо. Тучи, словно орда печенегов в мохнатых меховых шапках с косматыми бородами пленили солнышко. Накинув на него кучевую иссиня-черную тряпицу. И поволокли за горизонт. Тут же над строем деревьев в зелёных кафтанах вспыхнул кровавый закат. Римма вспомнила четверостишье Цветаевой и пробубнила под нос:
«В вечную ночь пропадет – погонюсь по следам…
Солнце мое! Я тебя никому не отдам!», засмотревшись на чудо- солнце уже которое тысячелетие всходит и восходит. А у человечка такая короткая жизнь. Нет, откладывать не буду. Погонюсь по следам. Ядрена балалайка. Римма подождала пока поток людей с поезда растворится за турникетами и вышла со станции последней.
⠀
Настырно под куртку лезла сентябрьская наглая прохлада, пахнуло осенью, слежавшимися листьями. Те, как письма, выброшенные из окна разочарованной в любви дамой, падали на остывающую землю. И Римма почувствовала себя ею. Разочарованной в любви. Так долго возводить посмертно из умершего отца идола. По кирпичику создавать его образ, неживой, но монументальный, который как памятник вырос в сознании до циклопических размеров, и не было ему замены. Ни в мыслях, ни в мире живых. Она не представляла мужчину лучше его, умнее, благороднее. Пока не встретила ЕГО. Он безжалостно расправился с памятником. Убедил Римму, что отец ее живой человек. Был живым. Он мог ошибаться, иметь изъяны, и в конце концов умер. Как и все мы. Римма, отпусти его, сказал Он. И она отпустила. Влюбилась как кошка, единственный раз, скорее миг. Ведь, будучи потомственным следователем, девушка быстро раскусила статус «любимого». Он был отправлен дальний «на хутор». А беременность успешно закончилась после той самой стрельбы, аварии, комы.
Почему снова все эти воспоминания? Римма давно так не колебалась, значит, дело сложное. Если пробило на мокруху. Так Римма называла редкие моменты плаксивости. Ввела точку местоположения в приложение такси, которую прислал Зотов.
***
Машина подъехала минут через пять. Водитель был хмур, усат и одутловат лицом. Римма мысленно таксиста поблагодарила за редкую для его профессии молчаливость. Он даже не задал вопросов, из чего майор сделала вывод – частный сектор жилой. Каково было ее удивление, когда вместо покосившихся заборов и расхристанных домов, она увидела большое бело-серое здание. В несколько корпусов.
Римма оглядела железобетонную махину, сфотографировала вывеску на центральном здании. Увеличила снимок на телефоне. Хм-м, «НИИ реабилитологии и протезирования». Вот те на. Нет чтоб у мистера Гугла выяснить, приперлась не сотрешь. Она прошла к центральному входу в больницу. Проникла сквозь железную калитку, позвонив по домофону. В камеру показала короче у и моментально щелкнул электрозамок. Территория оказалась огромной, ухоженной, напичканной клумбами и скамейками. Главную аллею перегородил монументальный фонтан. Римма свернула с центральной дороги и решила обогнуть здание. В надежде, что на местности обнаружатся какие-то признаки бывшего частного сектора. Что называется поводить носом. Ищейка она или кто.
За больничными корпусами оказался смешанный лес. Преимущественно сосновый. Женщина вгляделась в темень, фонарей тут не было, как и тропинок, лишь сетка-рабица дребезжала на ветру. Она включила фонарик на телефоне, оглянулась на освещенную территорию. Никого. И пошла вдоль решетчатого забора, пока не наткнулась на дыру между покосившимися столбами. Нырнула, посветила внутрь, в чащу. На мгновение показалась корявая тень среди силуэтов деревьев, мотнула головой, яростно растерла лоб, чтоб хоть чуточку унять нарастающую боль. И тревожность. На хрена вот лезу, нет чтоб дождаться утра, вернуться с мужиками. Нет, азартен Парамоша.
Порыв ветра и падающие с треском поломанные ветки отвлекли от пустых размышлений. Застыла, прислушалась. Холодок промчался по спине, вспорхнула птица, шумно шлепая крыльями, зашуршали опадающие листья. Кинула луч света в сторону шорохов. Ш-ш-ш, зашумел лес. Зашумело в голове и резко выключились звуки. Римма знала, ей абсолютно нельзя нервничать. Иначе приступ неминуем. А если она не дома, последствия непредсказуемы. Римма попыталась взять себя в руки, всегда помогала дурацкая считалочка: «Аз, буки, бураки,
Печёная кваша,
Собирайтесь вместе,
Вся братия наша».
Ее она повторяла безостановочно, пока хватало дыхания. Вдох. Кружится голова. Ш-ш-ш-уу-шур-ш. Закрыла глаза, присела на корни. Мутило. «Аз, буки, бураки,
Печёная кваша,
Собирайтесь вместе,
Вся братия наша».
Вспышка яркая перед глазами, словно кто-то резко включил лампу дневного света перед носом в темной комнате. Щелк. Отключилась. Ни тепла, ни холода. Шур-шур-шу… Шаги шелестящие, прерывистое дыхание. Не мое. Яркий солнечный свет, смешанный лес сменился сосновым, запахло смолой. Кто-то коснулся плеча. Отпрянула. Обернулась. Заплаканная девушка. В распахнутом зеленом суконном кафтане, в груботканом платье, оборванном внизу. Лицо, руки в крови.
– Что случилось? Ты кто?
– Išsaugoti!
– Да что случилось? – девушка приблизилась, упала на колени, вцепилась в джинсы Риммы с такой силой, что штанина надорвалась. Римма откинула незнакомку. – Говори по-человечески…– она не успела договорить, послышались надрывные мужские голоса, топот копыт. Их окружили всадники, у некоторых были кольчуги, поверх странных костюмов, подобные видела на картинках в книгах о крестоносцах.
Один заорал на неизвестном языке так, что лошадь под ним встала на дыбы. Он замахнулся кнутом на женщин. Трое всадников спешились, набросили мешковину на беглянку, кинули на круп коня одного из них. Римма последнее, что помнила – взгляд черных узких глаз из-под мохнатой шапки. Наемник, догадалась, взмах руки, теплая струйка побежала по лбу, когда почувствовала удар по голове массивной рукояткой кнута. Такую боль она испытала лишь однажды: догоняя преступника на чердаке новостройки в темноте с размаху врезалась головой в бетонное перекрытие. Она отчетливо услышала, как захрустели позвонки и кости черепа. И потеряла сознание.
Глава 5
Очнулась в полутьме. Свет струился лишь из щели под потолком. Значит, в помещении. Спиной Римма чувствовала холод камня. Глаза не сразу, но привыкли. Потёрла шишку на голове, ощупала себя, одежда сухая, не порванная. Протянула правую руку в сторону. Осторожно, боясь угодить в какую-нибудь ловушку. Стена. Шершавая. Кирпичная? Распрямила левую руку, поводила вокруг. Не в мешок кинули, и то хорошо. Ненавижу замкнутые пространства. Приподнялась. Тут же заныла нога, припала к стене. Но садиться на холодные камни не было желания. Надо расхаживаться. Римма сделала несколько шагов вперёд, полёт нормальный. Развернулась и двинулась к стене, из которой пробивался луч света. Приложилась ухом, вслушалась. Вдалеке что-то ухало, пищало, голосило. Ей, всего на секунду, показалось что где-то, километрах в трех, идет концерт Рамштайна. Прерывистые мощные удары, при каждом подрагивала преграда, разделяющая ее с источником свежего воздуха и странных звуков. Пока не раздались свистящие звуки, такие бывают при сработавшей охранной сигнализации, только более свистящие. Вздрогнула под ногами земля. Римма машинально расставила ноги. Чтоб устоять. Донеслись адские вопли.
– Это пскопские пищальники князя Василия. Скоро вернется Смоленская земля Московии.
– Ты кто?
– Для здешних властей, бояр да панов и литовских князей подымщица я. Для того, кто пожелал меня сделать супружницей – рабыня.
– Это тебя я видела в лесу?
– Меня. Думала, успею найти проход. Если князь Василий не успеет разнести эту крепость так что камень на камне не останется, туго нам придется.
– Ты хочешь сказать, что все это наяву? Я не в дурдоме, и не в кино?
– Самая что ни на есть явь, а ты из каких земель пожаловала? – женский хриплый голос приблизился.
– Так из этих же, получается… Мать твою … Только участия в осаде Смоленска в моей биографии еще не было. Так… А год какой? 41-й?
– Дура-баба. Сейчас 7023-й от Сотворения Мира.
– Облегчила задачу. Говоришь, осада Смоленска. Василий ведь не один раз на него ходил.
– Так-то да. Зимой и осенью прошлого года.
– Если третий раз, то наши победят.
– Смотря кто эти ваши? – Римма задумалась. – Наши – русские, значит.
– Ха-а, да тута все русские, – женщина засмеялась в голос. – Только одни за ляхов, другие за литовских господарей. Кто за деньги, а кто за идею, мол, при них слаще житься будет, чем при московских князьях.
– Значит, пятнадцатый век. Вот, вляпалась. И как теперь вернуться, едрит твое на коляске? – Римма говорила больше сама с собой, чем с незнакомкой. Она не могла понять, это сон, другая реальность, или ей действительно, впервые, удалось переместиться в свои видения физически.
– Далече собралась? И говор у тебя не наш.
– В Москву. А ты там в лесу на каком орала. Вот уж у кого не наш!
– На тутошнем. Вот и мне надо в Московию. Если выберемся и не угодим под ядра пушечные, не сгорим, и голову нам не снесут долой, выберемся. Я тот проход почти нашла. Брата найти надобно. Я вижу. Много вижу. Знаю, найду его.
Оглушительный взрыв раздался совсем рядом, в камеру потянуло дымом. Римма начала задыхаться. Уткнулась носом в рукав. И почему -то всплыла в памяти случайно попавшаяся не так давно статья о выпуске памятных монет в Литве и Украине в 2014-м году: пять лит и пять гривен. В честь разгрома «москальских» войск. Речь в статейке шла как раз о XV веке. Вот что значит не училась в школе, а фигнёй страдала. Так победили наши? Что там было про собирание земель русских? Думай. Думай!
– Поорать не вариант?
– Чего?
– Ну постучать, типа спасите, инфаркт. Если там войнушка. Пушки, все дела. Им не до нас.
– Так на засове дверь. Криками такие не открываются, – женщина подошла не слышно вплотную. – А я тебя видела…
Глава 6
«Видела» – подумала Римма. «Подходящее слово. А ведь именно так она называет происходящее с ней. Когда говорит диван или дворники автомобильные. Она «видит» как предметы разговаривают с ней. Сначала материализуется в воображении предмет, причем в неизвестном ей антураже или месте. И она четко слышит голос. Чей-то голос. Всегда мужской. Хотя предметы разного рода и всегда статичны. Но. Как правило, они всегда связаны с делом, которое ведет. Дела – это моя жизнь. «А если бы я была, например, гинекологом…» – Римма гнусно усмехнулась. Ну, нет. «Видела». Может быть, эта незнакомка встречалась со мной в параллельном мире. Если я это могу, значит, есть и другие? «Конечно, есть! Хм. Возомнила из себя человека-индиго» – она прислушалась, тяжелого дыхания рядом уже не было. Беззвучно соседка по заточению отошла, также как и появилась рядом. А если все происходящее тоже мое видение? И вообще, что за паника. Сейчас очнусь, и как всегда немного поболит голова, отлежусь и все будет океюшки. Расслабляемся и машем. Че сказала, кому машем? Хоть бы окошко было.
– Э-й, как там тебя? Ты тут? – в ответ молчание. Грохот с улицы утих. Говорят, такая пронзительно-смертельная тишина бывает перед цунами или землетрясением. Когда кажется, будто звенит воздух как хрусталь в покачнувшемся бабкином серванте при открытии дверцы. Римме доводилось прочувствовать на себе это пугающее затишье, и чувствовать всем телом дрожь земли. На черта она попёрлась тогда, в 2007, в Невельск – другой вопрос. Вечно ищущий на «опу» приключений их всегда найдёт. Даже на собственном толчке. Ну не, едрит твое на коляске. Смоленск. Средние века. Какое землетрясение!? Она принялась расхаживать по каморке. Да, точно, каморка. Судя по размерам, вообще чулан. Для чего-то меня мироздание посадило в замкнутое пространство, которого я жуть как боюсь. Для чего? Думай, Киборг, генери, ты же мозг. Ага. А мозгу, даже железному, жрать тоже надо. Ух, как охота чего-нибудь захомячить.
Она почувствовала, что рот наполнился слюной. Под ребрами заурчало, желудок обожгло, слегка потемнело в глазах. Ага, забыла, как 90-х сидела в засаде часами и «хищников» ловила. Показатели, твою ж мать. Кто если не я? Да , никто, мир рухнет… ну, что, рухнул? За крепостными стенами на все лады затявкали псы, остервенело, злобно, захлёбываясь. Вслушалась. Мужские голоса. Много голосов. Толпа мужиков прошагала мимо, сотрясая под ней землю. Тащат что-то тяжелое. Ополченцы. Это ж надо в такой замес попасть. Она закрыла глаза и начала как на причастии тараторить одну за другой молитвы, мантры, все подряд, что подкидывал мозг, будто выбрасывал крупье на карточном столе карты. Сработало, кажется. Кабинет с затертыми поносного цвета шторами на кольцах, стол, заваленный бумагами, портрет на стене Дзержинского с козлиной бородой в фуражке без кокарды, по комнатухе гуляет дым. И клубится, ерзает под потолком. Растягиваясь в кисею. Грузный мужчина стоит спиной, в кителе на одном плече. Курит и вглядывается в зарешеченное окно. На подоконнике банка с окурками, плавающими в воде коньячных оттенков. Да это же комбат. Маркин. Ха.
Конец 90-х. Мне восемнадцать, и я начальник милицейского питомника при Заводе «Полимерстройматериал», потому что больше некому…
– Завод скоро накроется, «собачнику» хана, – комбат Маркин почесал квадратный небритый подбородок.
– Разворовали, – дерзко вставила Римма. Взгляд командира выстрелил в упор, отрекошетил на входную дверь. Я молниеносно среагировала, прикрыв её. Маркин потёр седеющие виски:
– Лебедева, ты это… прекращай! Поняла? Я тут тоже не вечный – все твои инициативы прикрывать, с меня показатели требуют! – рука командира, испещренная вздутыми венами, словно реками на карте, потянулась было к сейфу. Краем глаза заметила «Арарат». Наши взгляды пересеклись. Дверца железного ящика, полного секретов, с грохотом лязгнула.
– А если я и Кошкин, вдвоём, поднимем питомник, Кошкин не пьёт, в обходы ходит. Дайте хотя бы пару месяцев.
Комбат тяжело вздохнул, дёрнул форменный воротник, ослабив галстук:
– Три месяца. Свободна.
Трудовые будни милиционера-кинолога – это путь канатоходца без страховки над бездной. На одной стороне «хищники», на другой – феодальная власть и междоусобицы. А ты завис в моменте. Кормить собак нужно, а денег в бюджете нет. Ловить расхитителей казенного добра надо, а воруют директор и его заместитель, с разрешения начальников 1-го и 6 -го Отделов. Сейчас уже никто и не поверит, что в 90-е дефицитом были обои. В «Полимерстройматериале» их производили на экспорт, выезжали вагонами в неизвестном направлении. Но поймать для показателей разрешено только «хищника»-работягу.
Еду собакам, охраняющим завод, таскала на себе. Она помяла ноющую шею, вспомнив как зимой ныли по-старушечьи все косточки – приходилось таскать из детского сада на санках бидоны тридцати семикилограммовые с остатками еды. Я тогда была массой чуть больше этого бидона. Так собаки с голоду не сдохли.
Я, младший сержант Лебедева с сержантом Кошкиным работали сутки через сутки, на износ. Успевали вольеры почистить, воду из заводской столовой натаскать, ещё ночью все цеха обойти и огромную территорию. Сказать, что служба была не в тягость для тощей, неопытной девчонки – обмануть вас. Но я дала слово комбату! И должна была доказать отцу: не прервется семейная династия. Хоть никто и не верил, что странную девчонку, пропадающую в лесу с книжками все свободное время, возьмут на службу в МВД. В том числе, майор Лебедев. Начальник следственного отдела. Я смогла. Сама. Воздух из легких вылетел как из лопнувшего шарика, слезы подступили, щёлкнула костяшками. Переключила воспоминания. Пока сторож вышел, чтоб запереть собаку в вольер.
Тогда Кошкин предложил вариант:
– Племянник мой без дела шатается, на учёт поставили, с плохой компанией связался, пусть в твою смену походит. Приобщи его к труду. Ты девка смышлёная, плохому не научишь, – напарник усмехнулся в широкие усы с последней фразой.
Утром следующего дня спешила на смену, когда окликнул грубый мужской голос:
– Тёть, – вздрогнула. «Я ж не тётя». У ворот стоял высоченный парень, на вид лет двадцати. В сером ватнике, кирзачах, чёрной шапке, сдвинутой на нос. Руки в карманах. В уголке рта дымилась сизыми клубами папироса. Изучающий, с прищуром, наглый взгляд серых с хрусталиками янтаря, глаз. Подошла еще ближе, шершавый едкий дым обдал и исчез в морозном воздухе.
– Сергей? – вгляделась пристальнее в раскрасневшееся лицо парня.
– Георгич, – позёр манерно откинул щелчком пальцев окурок и протянул пропахшую табаком руку. – А тебя как звать? Или тебя не зовут, ты сама приходишь? – ехидно улыбнулся в полрта, скрывая отсутствие переднего зуба. – Удар пропустил, – пояснил Георгич, заметив мой удивленный взгляд.
– Да, прихожу сама, как видишь, ведь ты у меня на поруках, а не я. Говорят, надо, чтоб ты встал на путь исправления! А почему Георгич? – кивнула в сторону проходной.
– Говорят, умный не по годам, – блатной походочкой, загребая снег носками сапог, двинулся Сергей следом.
«Ну и тип, неужели ему пятнадцать?» – рассуждала, сомневаясь, что этот гопник станет помощником в питомнике. Показала Георгичу свою вотчину. Познакомила с жителями питомника. Три огромных кавказца, которые подпускали к себе только меня, бесцеремонно облаяли чужака. Слепой старина Ирбис, ветеран-поисковик, настороженно принюхался. Лохматая рыжая Тери – среднеазиатка, при знакомстве оставившая на моей руке пару шрамов, скалилась и урчала. Только кудлатая дворняга Фасоль, подобранная на улице, радостно завиляла хвостом-стручком при виде незнакомца. Прыгая на прутья клетки. Георгич без интереса выслушал истории о судьбе каждого пса. Римма, заметив равнодушие, решила без прелюдий поставить боевую задачу – убрать клетки. Сделав взгляд как можно суровей, мол, не нравится – никого не держим. Клетка Тери была самая грязная.
– Открываешь, выпускаешь, и все дерьмо откалываешь лопатой. Потом горячей водой заливаешь, быстро протираешь, – заметила краем глаза, как гонору поубавилось у помощника.
Я знала, что Тери первая не бросится, если её не трогать. Били её хозяева, на цепи держали, а потом бросили на участке. Когда дом сгорел. Нашла её: клоки шерсти на костях. Выходила. Георгич сходил за одеялом в вагончик, где кинологи грелись и отдыхали, обмотал, выставив вперёд, зашёл. Паренёк под два метра ростом стал заметно ниже, волочась вдоль вольерной решетки на согнутых трясущихся ногах. Тери лапищей подвинула к себе алюминиевую миску с обглоданной костью, оскалилась, обнажив клыки, из пасти повалил горячий пар. Георгич, не зная, как выгнать собаку из вольера, умоляюще посмотрел на меня.
– Тери, фу, – среднеазиатка преданно посмотрела, постучав обрубком хвоста о деревянный промерзший пол.
Георгич догадался, что испытываю его. Воспользовавшись моментом, он схватил кость и выкинул из вольера. Доли секунды и Тери повисла на рукаве парня. Он побелел и замер. Процедил сквозь зубы:
– Тёть, че делать?
Я схватила «подругу» за ошейник, натянула и намотала на кулак, хватка Тери ослабла, хоть она ещё и порыкивала. – Фу! Фу, я сказала, – Тери знала и любила эту игру, – с нападением на рукав, обмотанный одеялом.
Но Георгич этого не знал.
Спустя месяц приобщения к труду и заботе о животных, Георгич освоился. Он и правда не зря звался по отчеству. Сообразительный, смелый, честный парень, который с большим уважением относился ко мне. Завязал с дурными компаниями, грабежами, выпивкой и бесцельным шатанием по улицам. К весне уже командовала целым отрядом трудных подростков.
Им нравилось сидеть в засаде и выслеживать воришек. Слушать по ночам «Два Капитана» и «Повесть о настоящем человеке». Обязательным была спортивная подготовка и натаскивание собак. Одно время казалось, что все без исключения парни были влюблены в тётю Римму. Так и не иначе, они меня называли. Даже быковатый четырнадцатилетка, цыган Сашка, смирился, что девчонка им командует. Но позже ребята заметили, как Серёга смотрит на меня, любое невинное похлопывание по плечу одного из друзей расценивалось как покушение на собственность.
Вскоре с разговором пожаловали сестра Георгича с матерью. Умоляли, чтоб не приваживала парня: он дома не живёт, а если бывает, то все разговоры только о тёте Римме. Задурила голову, жизнь испорчу, на девчонок не смотрит. Я переживала, но не хотела признаваться, что нравится он мне. Не прогонять же… вины своей не чувствовала. Тем более Георгичу никто не указ. Поругался со всей родней и жил на питомнике. Я спросила в очередной визит сестры Кошкина, матери подростка, сопровождающийся плевками и угрозами:
– Вам лучше, чтобы он сел или здесь читал книги и думал о будущем, в котором он видит себя моряком, как его отец, который, к слову, моложе вас на одиннадцать лет, – оплывшая сварливая женщина в стёганом зелёном плаще фыркнула, тряхнула сальными волосами, наморщила лоб, и ушла, поникшая, прочь из питомника. Больше я её не видела.
Мы отсрочили закрытие питомника общими усилиями на год. Парни встали на путь исправления. Кто-то ушёл в армию, кто-то нашёл работу, а трое, помладше: Георгич, Веталь и цыган Сашка, остались при мне. Летом ребята нашли киношников в городе и заманили на запущенную часть завода снимать фильм про войну. Так оттянули расформирование «собачника» ещё на полгода. Однажды Сашка на вечерних посиделках поведал историю о призраках на раскольничьем кладбище возле завода. Ребята оживились, ведь все испытания, которые я организовывала, они уже прошли. И не по одному разу. Даже в ледяной реке купались. А тут призраки…кладбищенские копатели…проклятье!
И мы, взяв самых грозных псов с собой, в июньскую белую ночь, отправились на поиски привидений и острых ощущений. Сашка рассказал, что был знаком с одним забулдыгой, который обитал на старообрядческом кладбище. Ещё в 60-х, подворовывал еду с могил и водочку у мертвецов из стопок.
Сидели они с приятелями, трапезничали, когда пристал к ним бродяга, мол, дайте выпить, душа горит. Вонял он как труп. Они отгоняли проходимца в лохмотьях, но тот не уходил. Налили в стакан, бомж выпил и исчез. Растворился. Шли дружинники через кладбище, неожиданно трое испуганных с выпученными глазами выбежали с погоста. Белая ночь, все ясно видно, как днём. Дружинники подошли к склепу, где распивали бомжи, а там Скрябины похоронены. Старший Скрябин тканями торговал на Гостинке когда-то, говорят, а по ночам колдовал. Хотел тёмными силами управлять и разбогатеть так, чтоб его внуки не нуждались. По слухам, рассказал Сашка, Скрябин слыл колдуном- чернокнижником. Проклятия насылал. А что самое интересное, всего потомки мужского пола умерли в один год, 1849. Может байки, а может и нет, могилы-то в ряд, и год смерти у всех 1849. Дружинники знали все эти местные легенды про призраков и колдуна, но стакан и водочку в отделение передали. А там, в лаборатории, взяли отпечатки со стеклянной емкости, что тип в лохмотьях держал. Пальчики его совпали с отпечатками убийцы, которого в тюрьме убили пять лет до этого случая.
Наша странная компания с собаками пролезла через лаз в чугунном заборе. Пахнуло могильной сыростью. Птиц, сверчков не слышно, хотя стояло душное, жаркое лето. Посреди заросшего древнего кладбища казалось, что время замерло. Меж раскидистых кустов неприветливо чернели покосившиеся пилоны и скалились щербатые плиты. Внутренности будто застекленели, хотела сразу повернуть назад, но Георгич обнял:
– Я с тобой, не боись, – шепнул на ухо. По спине пронеслись мурашки страха.
Виталик постоянно спотыкался. Амур, кавказец- альбинос, упирался и тянул назад. Собаки настороженно втягивали погостные запахи и поскуливали. Сашка одну за другой жёг спички, убеждая нас, но больше себя, что огонь отпугивает нечисть.
– Вон, вон та стена, здесь психушка была и тут колдун похоронен, – мы продирались сквозь заросли травы, натыкаясь на разрушенные временем плиты, на некоторых сохранились надписи: «… умер в таком-то году от сотворения мира».
Неожиданно дымчатая пелена закрыла щиколотки, ватный плотный туман скрыл из вида друг друга. Деревья сомкнулись в строй, чтоб прочесть, едва шелестя листвой, молитву о вечном покое. Непрошенным гостям дом смерти, похоже, был не рад. Сашка понизил голос. Собаки заурчали. За спиной послышался треск, звук шёл словно из подземелья. В берёзовой кроне протяжно каркнула ворона. Мы обернулись, ноги будто забетонировали в кладбищенскую землю. Навстречу нам, в белёсой дымке, двигалась фигура, похожая на пугало. Странное свечение вокруг неё обозначило рваные контуры.
– Сашка, вот мы духов вызывали на этих дурацких спиритических штуках, а бабушка говорила, они могут не уйти. Это все ты. Вот, он и пришёл за нами, – мои зубы стучали, я впилась в Серегину руку ногтями.
– Заткнись, тёть Рим, – прошуршал Виталик. – И без тебя стрёмно.
– Молодёжь, спичек не будет? – утробный голос нарушил пререкания.
Сашка, будто загипнотизированный, швырнул спички в пустоту. Склеповая тишина.
– Благодарствую, вы тут по надобности или…? – вопрос завис над погостом.
– М-м-мимо шли, – пролепетал Георгич.
– А тебе за ум браться надо, а то мать тебя из каторжных мест не дождётся, помрёт.
– А ты продашь отчую землю, – фантом махнул подобием руки, указывая на цыгана.
Боясь царапающей неизвестности, мы молчали, призрак резко подлетел и воспарил над нами, и будто тысячи шепчущихся фигур встали за призраком. Зловещее разноголосье леденило душу.
– А ты, – призрак опустился и поплыл в тумане навстречу, лица не видно, только тьма в лохмотьях, – Ты, хороший сын, найдёшь макушку свою, важным человеком станешь и дружка непутевого не оставишь.
Неожиданно моя собака, словно сорвавшись с цепи, захлебываясь в остервенелом лае, стала рвать брезентовый поводок в сторону привидения. Остальные псы поддержали. Туман схлопнулся в шар и исчез в шапках деревьев, с ним исчез и призрак.
Спустя некоторое время питомник все-таки закрыли, мы с пацанами пристроили собак в добрые руки. Георгич настаивал на отношениях, но я, страшась кривотолков и осуждения, пресекала попытки. Хотя он мне очень нравился. Но мне уже девятнадцать, а он – несовершеннолетний. Да и мои родители не были рады нашей дружбе. «Что он тебе даст? Это ж совращение! Что люди скажут?». Им вторили и подруги. Это было мое первое не самостоятельное решение и встреча с потусторонним. Если бы кто-то рассказал, что будет со мной спустя двадцать лет: я буду не только говорить с призраками, ожившими предметами, видеть вещие сны, а еще и перемещаться во времени. Долго бы смеялась.
Георгич вскоре пропал. Исчез как тот призрак. Спустя лет десять. Когда перевелась в Москву встретила в центре города Виталика, он рассказал, что Георгич сел по малолетке, потом снова – за грабёж с отягчающими. Вышел, одумался, женился. Мать его так и не дождалась. Виталик помог ему с работой, лесом занимается. Важный человек. Сашка? Цыган сбежал в Америку, говорят, продал какие-то государственные секреты. А я....?
Римме захотелось разрыдаться.