Читать онлайн Век чудовищ бесплатно

Глава 1

Тем летом нам обоим стукнуло по двенадцать. И почему-то казалось, что важнее этого возраста просто нет. Мы чувствовали себя почти взрослыми, значительными личностями! Надо сказать, мы жутко гордились собой, хотя, казалось бы, нашей заслуги в происходящем и быть не могло. Но это с какой стороны посмотреть… Порой, оглядываясь назад, я вообще поражаюсь, как мы не свернули себе шеи, упав с дуба (прямо на наш девятый день рождения) или не утонули в реке, когда надувная лодка напоролась на камни (десятый день рождения). Еще на пятые именины нас спокойно мог загрызть соседский дог, которого мы дразнили почем зря, а потом он сорвался с цепи и погнался за нами следом. Кстати, ума не приложу, как нашим коротким ножкам удалось от него удрать. В общем, попадать в истории каждого двенадцатого августа стало доброй традицией.

Сначала мама переживала, а затем, наверное, смирилась, что растут сорванцы, и махнула рукой. Но седых волос мы ей добавили, как пить дать!

А тем летом мы задрали носы еще по одной причине – только раз в жизни двенадцатый день рождения может выпасть на двенадцатое августа. Дед сказал, что такое совпадение чисел называют Днем ангела. Тогда мы заворожено присели на коврике у камина, прямо у его ног, а дед своим глубоким зычным голосам продолжил: «В этот день Бог говорит Своим ангелам особенно сильно следить за своими подопечными и охраняет их от всяких бед».

Сперва это известие нас взбудоражило, мы даже подрались, заспорив два у нас ангела-хранителя или один на двоих. Ну, потому что один на двоих – куда такое годится? Мне хотелось иметь своего собственного и ни с кем его не делить. Но к вечеру, накануне дня рождения, мы подуспокоились, посчитав себя уже слишком взрослыми для сказок и тому подобной чепухи.

Утро двенадцатого августа выдалось облачным и пасмурным, небо походило на белый альбомный лист. Но ничто в целом мире не было способно испортить нам настроение – мы наконец-то вырвались из пыльного города, деревня распахнула свои зеленые объятия, а внутри клокотало предвкушение праздника! День обещал быть грандиозным!

Мы слетели по лестнице, словно два торнадо, потеряв по дороге тапочки и шлепая босиком по неровной древесине пола. На кухне уже сидел дед и прихлебывал черный кофе. На плите дымилась турка, запах был терпкий и бодрящий.

Мы в недоумении переглянулись, конечно, мы не ожидали фанфар, но в глубине души надеялись на них, на поздравления, украшения, воздушные шары и подарки в яркой оберточной бумаге. Но легкий ветерок трепал марлевые занавески, молочный свет падал на бледные обои в цветочек, и все было по-старому.

Дед, конечно, сверкнул улыбкой из-под густых усов, пробасил «с Днем Рождения» и потрепал нас по волосам. Мы дружно разделались с подгоревшей яичницей, после чего он сказал, что мама уехала в город и вернется к вечеру. Мы вот-вот собрались приуныть, как дед почти шепотом добавил: «С сюрпризом… И я слышал, что в нем двенадцать слоев… Только никому». Известие о двенадцатислойном сюрпризе прогнало печаль, и мы отправились на улицу – весь день был в нашем распоряжении.

За первые же три часа мы переделали все, о чем мечтали, пока тряслись по проселочной дороге в старом мамином «жуке».

Залезть на вяз посредине поля, не обломав сухих веток. Сделано.

Устроить соревнование по «блинчикам» на реке. Сделано.

Наловить лягушек и закидать ими овчарку соседей (раньше у них жил тот самый злосчастный дог, он умер уже лет пять назад, но отныне мы считали своим долгом отомстить каждой собаке, обитавшей в той будке). Сделано.

Построить шалаш. Развести костер. Наесться диких яблок и груш. Насобирать ежевики. Сделать себе боевой индейский раскрас. Сделано. Сделано. Сделано.

Слишком банально. Слишком заурядно для такого незаурядного дня. Подобные шалости зашли бы в любые другие каникулы, но только не сегодня. И тут нам в головы пришла идея: сегодня же День ангела, так? Ангелы, конечно, ерунда, выдумки и все такое, но… Но почему бы не рискнуть? И мы решили посмотреть на чудовищ.

Раньше чудовища жили повсюду. В болотных зарослях. В темных чуланах. В скрипучих половицах и под кроватью. Они прятались там, под деревянными перекладинами, в уютной черноте и ждали подходящей минуты. Они шуршали, стрекотали и стучали, подражая звукам дома и изобретая свои собственные. Чудовища были коварны, это мы знали наверняка. Они умели мастерски маскироваться, принимать вид даже самых обычных вещей, баскетбольного мяча, к примеру, или сливаться с тенями, пляшущими на стенах. Для них не было преград. Они не боялись музыки, света ночника или настольной лампы и даже приоткрытой двери. Они выходили на охоту ночью, когда громче всего тикали секундные стрелки. Иногда они крались, как кошки, иногда стелились, как змеи, а иногда просто появлялись прямо перед тобой, выглядывали из-за угла, глазели в окна. На своем опыте мы знали, что от них было не спрятаться, не убежать.

А потом чудовища вдруг исчезли.

Мы искали повсюду. Замирали. Прислушивались. Но вой был просто воем ветра, скрежет – веткой, бьющейся в окно, шепот – не выключенным на кухне радио. Мы специально вставали посреди ночи, не зажигая света. Распахивали настежь дверцы шкафов и кладовок. Специально бродили по коридорам и спускались в сад, где было темно, хоть глаз выколи. Но чудовища больше не выходили встречать нас, не клацали челюстями и не забирались под кожу горстью мурашек. Они остались только в воспоминаниях.

И еще в старом альбоме проектов.

Это была толстая потрепанная тетрадь на спиральке. Ее подарила нам мама после того, как мы впервые вломились в ее комнату, оба залитые слезами, наперебой заикаясь о том, что кто-то наблюдал за нами из угла. Мама нас успокоила, напоила теплым молоком, а на следующий день вручила тетрадь. Сказала, что в ней будут жить наши защитники.

Идея захватила нас с головой! Мы тут же достали карандаши и нарисовали на обложке желто-черный знак радиации и размашистую надпись: «Опасно! Посторонним не открывать!». Мы гордились своими проектами и могли часами корпеть над ними, уставшие, сонные, усыпанные цветной пылью от мелков.

«Проект №1»: робот-трансформер, вышиной с небоскреб, тогда под рукой у нас был только жесткий простой карандаш и ластик. И мы так старались сделать первый проект идеальным, что в некоторых местах протерли лист до дыр. Но потом дела пошли в гору. Так на свет появился пес-космонавт, огромный оранжевый тигр, ловец злодеев с супер-сачком и полицейский с черным пистолетом. Все они должны были защищать своих хозяев…

Но с поставленной задачей не справлялись.

Мы из кожи вон лезли, чтобы найти спасение. Но чудовища ушли внезапно, не попрощавшись, не предупредив, ушли вслед за отцом, громко хлопнув дверью.

Как найти чудовищ в мире, где их больше не осталось? О, мы знали ответ на этот вопрос. Старое сгоревшее поместье Бьерков. Табу. Категорическое «нет». Запретная зона. И, как следствие, запретный плод. Если чудовища и ушли, то мы точно знали, куда.

Пять лет назад мы с мамой заключили договор: на улице нам можно делать все, абсолютно все (разумеется, в законных пределах), кроме двух вещей. 1) Уходить куда-либо с незнакомцами; 2) Забираться в поместье Бьерков.

Бьерки не были местными вампирами или знаменитостями – просто обычной пожилой парой. Мы видели их три раза. На похоронах бабушки. В бакалейной лавке. И в церкви, куда нас первый раз взял дедушка. Потом они умерли. Дом по какой-то причине наполовину сгорел и так остался стоять в низине, обугленный, пустой и немного покосившийся (Бьерки, кажется, прожили в нем всю жизнь, так ни разу и не отремонтировав).

Наша мама всегда была удивительно миролюбивой и спокойной женщиной, но по поводу поместья она выразилась вполне однозначно: «Клянусь, я своими же руками поотрываю вам головы, если вы туда залезете». И в правдивости ее угроз мы ни капли не сомневались. Она угрожала крайне редко, но всегда поступала так, как предупреждала. Но если уж ангелы-хранители и следили за нами в этот особенный день, они должны были уберечь нас и от расправы или, по крайней мере, не проболтаться маме. Головы ведь не полетят с плеч, если она ни о чем не узнает.

Из-за обильных дождей поля пуще прежнего заросли травой, она доходила до пояса даже взрослому человеку. Нечего и говорить, что нас она скрывала почти по самый подбородок (мы и среди ровесников не отличались высоким ростом), а при беге больно хлестала по плечам и щекам плоскими зелеными стеблями. Так мы заработали несколько тонких «бумажных» порезов и пару синяков. Земля под ногами чавкала и хлюпала, кое-где засасывая подошвы кроссовок. Рядом разливалось болото, и змей в округе, наверняка, было несметное количество, но мы не наткнулись ни на одну. Похоже, что-то нас действительно оберегало, потому что позднее мы подслушали, как наш сосед (врач местной клиники) жаловался деду на десятки фермеров, ежедневно приходивших на прием со змеиными укусами разной степенью тяжести.

Мы бежали изо всех сил, спотыкаясь, падая и снова поднимаясь, это было одно из тех решений, которое нужно было осуществить как можно скорее, пока здравый смысл не взял верх и не заставил передумать. Мы неслись с такой прытью, что за зарослями не заметили край обрыва и, столкнувшись друг с дружкой, кубарем полетели вниз. Хорошо, что склон был не слишком крутым, иначе переломов было бы не избежать, а так мы отделались только рассеченной бровью и ободранными коленями.

Мы остановились только у самого крыльца дома Бьерков, когда носы кроссовок стукнулись о первую деревянную ступеньку. Сердце билось как сумасшедшее, в груди болело. На более безрассудные поступки мы еще никогда не отваживались.

Вблизи дом напоминал огромную черную головню, такие остаются в костре, когда огонь совсем прогорел. На втором этаже в окнах еще стояли стекла и даже висели занавески, наверное, еще не добрались бездомные и такие как мы. На первом просто сверкали чернотой пустые рамы. В голову запоздало юркнула мысль, что ведь мы не захватили с собой ни фонарика, ни даже спичек. Но ведь мы пришли искать чудовищ, кто же ищет чудовищ с фонариком?

Входная дверь поддалась на удивление легко, хоть проем и был перекошен. Мы оказались внутри. Знаете, говорят, что, если чего-то сильно хотеть, а потом получить – немного разочаровываешься, потому что реальность не оправдала ожиданий? Так вот мы были в полном восторге!

Мы были героями. Шпионами. Первооткрывателями. По пять комнат на этаже. Плюс чердак. Плюс подвал. С верхом мы управились быстро. Путь на чердак был закрыт, часть потолка сгорела, поэтому карабкаться было просто некуда. Пожар, видимо, начался в одной из нижних комнат, а затем пополз вверх. Если честно, мы понятия не имели, что именно здесь начало гореть много лет назад. Поэтому про себя отметили, что нужно так исподволь узнать у деда схемы распространения огня в помещении.

Кое-где на полу еще валялись обрывки газет и журналов. Шурупы. Обломки досок. Но никаких тебе сокровищ или таинственных сейфов, спрятанных в стене за картиной. Тут и картин то не было. Мы снова спустились вниз и решили исследовать первый этаж более обстоятельно. Стандартная планировка, как почти у всех домов в поселке: прихожая, круглая гостиная, столовая, кухня с верандой и кабинет, наверное. У деда на первом этаже всегда располагался кабинет. Мы обменялись кивками, и так секретные агенты, а по совместительству охотники за кладами и привидениями, отправились на сверхзадание. Оно состояло в том, чтобы как можно аккуратнее и незаметнее пробраться от входа к подвалу, при этом не попадаясь на глаза вражескому агенту (в данном случае друг другу). Победит тот, кто соберет больше всего трофеев и лучше всего проявит себя в маскировке.

Вначале это все напоминало игру, мы словно бы стали героями одного из любимых приключенческих шоу по телевизору. Половицы скрипели. Под порывами ветра шелестела черепица на крыше. Стонали стены. Мы крадучись обходили комнаты по периметру, заговорщицки поглядывая друг на друга. Но в них не было ничего кроме отслаивающихся полос обоев и обугленных кусков дерева, которые когда-то были стульями и ножками столов. Наше приключение постепенно теряло свою увлекательность, и становилось больше противно, чем интересно. Мы перепачкали кроссовки плесенью и гарью, и из-за сырости все странно пахло, а волосы с легкостью впитывали любой запах.

Обойдя весь дом, мы зашли на кухню. Неработающий холодильник. Треснувшая столешница гарнитура, а в покосившемся выдвижном ящике лежала разная утварь, кастрюля и пара сковородок. Дальше все завертелось.

– Защищайся! – Я первым пошел в наступление.

Вилка пролетела мимо Дэни и с шумом ударилась о стену.

– Сам защищайся! Индейцы не сдаются! – выкрикнул он и нырнул за тумбу.

С «каской» на голове и половником наперевес мы бросались друг в друга всем, что попадалось под руку, и истошно кричали, прикладывая ладони ко рту.

Стук. Бум. Треск.

Вой ветра через щели.

Стон стен… А, может, и не стен.

– Перестань, страшно. – Дэни резко остановился, рука так и застыла во взмахе над головой.

– Что страшно? Ты просто проигрываешь! Трус! – я попытался продолжить игру, но Дэни никак не отреагировал.

– Не правда, сам послушай. – Мы сложили оружие и прислушались.

Тишина. Черепица. Пол. Стены.

– Да нич… – я осекся на полуслове.

Стон. Совсем не от ветра. Низкий. Протяжный. Настоящий. И из подвала.

Мы оба как вкопанные уставились на небольшую дверь в облупленной зеленой краске.

Стон. По спине молнией пробежал холодок.

– Мы нашли чудовище! – Глаза у меня загорелись, я выпрямился, собрался, готовясь незамедлительно действовать.

– Не шути так! – огрызнулся Дэни. – Мы здесь понарошку искали чудовищ, а не всамделишных. – Ему явно стало страшно.

– Чудовища всегда всамделишные – мы их с тобой сами видели раньше дома. Кучу раз. Ты забыл, что ли? – мне тоже было страшно, но я храбрился и уж точно не хотел показывать свой страх Дэни.

В подвале словно бы лежал магнит – нас тянуло туда, несмотря на подгибающиеся колени. Ладошка вспотела и первый раз соскользнула с металлической ручки. Дверь поддалась, а прямо за дверью на нас смотрела темнота. Чёрная и густая.

В ящике под ложками лежал совсем крошечный фонарик, почти игрушечный, такие обычно вешают на брелок с ключами, чтобы подсвечивать замочную скважину. Мы его взяли. Бледный голубоватый расплывчатый круг выхватывал пространство размером с мячик для пинг-понга.

– Осторожно! – пискнул Дэни.

Под ногами начинались узкие ступеньки, каменные и немного скользкие.

– Пошли, раз мы считаем, что там чудовище – надо убедиться. Сегодня как раз потрясный день для поиска чудовищ. Все обалдеют, когда мы им расскажем. – Я зашагал чуточку быстрее.

– Да кому мы расскажем-то? Нас здесь и быть не должно. – Дэни замер и не спешил следовать за мной.

Чтобы немного успокоиться, мы стали считать ступеньки. Раз. Тишина. Два. Тишина. Три. Четыре. Пять. Тишина. Шесть. Семь. Восемь.

Все. Ступеньки закончились.

Чудовище молчало. Больше не было слышно ни звука. Не трещала черепица, не скрипели половицы. Но казалось, что удары сердца отдавались эхом, оно так сильно стучало, что, по-моему, даже ребра начали болеть.

Гххх…

Хрип не стон. Но это точно хрипело чудовище. Кто же ещё?

Ааа!

Стон стал громче. Мы подпрыгнули на месте, но как завороженные шли вперёд.

Хрип. Стон. Как в фильмах ужасов, которые нам запрещали смотреть, а мы все равно смотрели.

Не знаю, сколько бы мы ещё шли, если бы я внезапно не наступил в лужу чего-то липкого:

– Фу, посвети! Тут какая-то гадость.

Блеклый кружок приземлился на красно-коричневую лужицу.

Закричали мы одновременно. И бросились вверх по лестнице, словно нас несли крылья. Стон за спиной продолжался, громче и настойчивее, будто бы звал именно нас. Но мы бежали. Бежали ещё быстрее, чем неслись сюда через поля с высокой травой.

Мы были сорванцами. И это означало, что мы часто падали и приносили домой ссадины. Но если мы падали, это была наша кровь. Не чужая. Наша собственная, которую можно было всегда промокнуть салфеткой.

Так чудовища вернулись.

Когда мы наступили в кровь одного из них.

***

Мы не разговаривали с самого спуска в подвал дома Бьерков. Из крана лился кипяток. И мы неистово скребли зубными щетками по белым кроссовкам. Мы залили водой все ванную комнату, а зеленые и ржавые разводы все никак не отмывались. Мы так долго провозились, что даже не заметили, как наступил вечер. Мы убрали кроссовки подальше под кровать в надежде, что мама не станет слишком уж приглядываться к нашей старой обуви.

Дедушка сидел на первом этаже в гостиной и читал. На его коленях была раскрыта толстая книга в кожаном переплёте. Мы просто вытащили первые попавшиеся книги из груды на стеллаже и сели рядом. Мы часто читали вместе. Читали и молчали. Но в этот вечер мы просто пялились на страницы.

– Вы там на картинки уставились или читать разучились? – Дедушкин бас заставил нас подпрыгнуть от неожиданности.

– Почему? – хором откликнулись мы.

– Ну, вы книги взяли, а страницы не переворачиваете. Уже сорок минут строчки гипнотизируете. Не переживайте, мама скоро должна приехать. – Дедушка улыбнулся и подкинул еще одно полено в камин.

– Что? – Вопрос прозвучал довольно глупо.

– Я думал, вы из-за мамы переживаете. Она ещё в четыре часа должна была вернуться, а сейчас уже семь. – Дед сверился с часами.

Его слова немного вернули нас в реальность. Мамы действительно не было дольше, чем она планировала. Мы переглянулись, теперь переживания о грязных кроссовках отошли на второй план.

– Я думаю, она просто задержалась по делам. Такое бывает. – Голос дедушки звучал уверенно, и толика его уверенности передалась и нам. – Чай? Какао? Пойдёмте на кухню.

Мы все вместе сели за стол. Дедушка достал из шкафа пачку печенья со словами «не торт, конечно, но почему бы и нет». Так мы хрустели печеньем и отхлёбывали горячий чай из кружек. Часы пробили восемь. Дедушка начинал немного нервничать. Нет, он не показывал этого при нас. Просто постукивал пальцами по столешнице и поглядывал в окно.

– Наверное, мы можем помолиться за маму, да, ребят? Но, когда она приедет, ей об этом не скажем? – Дед заговорщицки подмигнул.

Мы пожали плечами, почему бы и нет? Мы отставили кружки с чаем и помолились за возвращение мамы. Дедушка после «аминь» ещё пару минут сидел с опущенной головой, и мы не стали его тревожить. Просто поднялись к себе и попытались взяться за игрушки.

В десять дедушка отправил нас умываться и чистить зубы. В пол-одиннадцатого разрешил посмотреть передачу по телевизору, где люди путешествовали по земному шару и исследовали редких животных. Мы сели на диван, завернувшись в одеяла, и наблюдали, как на экране неспешно движутся огромные, добродушные, существа, покрытые густым коричневым мехом – капибары. Они бродили по берегу реки, грелись на солнце, и что-то в их медлительности успокаивало.

– Ты когда-нибудь видел капибар? – спросил Дэни, не отрывая взгляда от телевизора.

– Нет, – ответил я, слегка прищурившись. – Но, наверное, хотел бы. Будто хомяка или морскую свинку увеличили с помощью суперлуча! Нужно будет попробовать их тоже нарисовать. – Дэни молча кивнул.

В одиннадцать мы уже лежали в кроватях. Дедушка пожелал нам сладких снов, поцеловал в лоб и снова ушёл в гостиную. Мы слышали, как он снова и снова звонит по телефону. А потом вдруг до нас сквозь сон долетело: «Алло, полиция? Я хочу заявить о пропаже человека… Моя дочь… Последний раз видел сегодня рано утром…».

– Эй, спишь? – прошептал Дэни мне прямо в ухо, я не спал, но глаз не открыл, тогда он пихнул меня локтем под ребра. – Говорю тебе, нашу маму могло похитить чудовище.

– Не гони. – Я зевнул и посмотрел на брата, выглядел он крайне серьезно.

– Я не гоню! Это точно чудовище. Разве еще какие-то варианты есть?

– Совсем дурак? – вспылил я. – Да целая куча еще разных вариантов может быть. Не неси чушь, спи.

Но Дэни не был дураком. И если бы я тогда был поумнее и прислушался, то понял бы, насколько он прав.

***

Начиная с той ночи мне стали сниться одни и те же сны. Будто бы я иду по бескрайней бетонной парковке с тысячами машин. Им не видно конца. Я иду, бегу, но понимаю, что никогда не смогу выйти за ее пределы. А когда я останавливаюсь и поднимаю голову вверх, то вижу темно-синее небо, космос, звезды. Сверху все такое же необъятное, как и внизу. И весь этот космос раскалывается, как зеркало, на острые блестящие пласты и начинает стремительно рушиться и падать вниз. И вся эта бесконечность меня вот-вот раздавит…

И я просыпаюсь.

***

Мы проспали до обеда, я и Дэни. Обычно на каникулах нас будила мама, расталкивала часов в девять, чтобы мы «не отлеживали бока», как она говорила, а больше помогали ей по дому, пока не заняты школой и домашними заданиями. Но сегодня нас никто не разбудил. Электронный будильник показывал 12:00. В животе урчало. Весь наш ужин прошлым вечером состоял только из чая и печенья. Мы наспех умылись и спустились вниз, аккуратно, глядя под ноги, не так, как вчера. На кухне слышались голоса. Хотелось верить, что это беседовали мама с дедушкой, и он по-доброму отчитывал ее за то, что она не привезла нам именинный двенадцатислойный торт на День ангела. Но голоса слышались мужские, один и вправду дедушкин, а другой хрипловатый такой, будто прокуренный.

В нашем доме действовало правило (среди многих прочих), что, когда разговаривают взрослые, нам нельзя вмешиваться, совать свой нос и влезать с комментариями. Но мы нарушили уже несколько более весомых правил вчера, поэтому пошли на звук голосов и открыли кухонные двери.

Дедушка, увидев нас, кивком подозвал к себе, и мы встали рядом. За столом сидел высокий темнокожий мужчина в синей униформе. Полицейский. Он что-то писал мелким убористым почерком на листе бумаги перед собой. Слева от него лежала коричневая папка и черная рация с антенной.

– Проверим факты еще раз, чтобы наверняка, – просипел он и послюнявил кончик карандаша.

Дед кивнул.

– Ваша дочь Александра, тридцати двух лет, проживает в Промышленном округе, приехала к вам с двумя сыновьями, – тут полицейский сделал паузу и покосился на нас, – одиннадцатого августа в шесть часов вечера. Утром следующего дня, а точнее в семь часов тридцать минут, она на личном автомобиле марки Фольксваген Жук уехала в центр, цитирую, «завершить дела по работе», а потом забрать торт для детей из кондитерской на пятой улице. Пока все верно?

Дед кивнул.

– Ваша дочь пообещала вернуться в четыре часа дня, не вернулась.

Дед кивнул.

– Вы звонили на ее рабочее место? – Мужчина следил за движением ручки в собственной кисти, и лишь изредка поднимал взгляд из-под козырька.

– Она сиделка по найму, в больницу приходит запрос, и ее посылают к больному на дом.

– Вы созванивались с больницей?

– Там ее не видели, но они сказали, что не владеют ее точным расписанием. Больные могут менять время посещений.

Голос деда по-прежнему звучал твердо и уверенно, но было едва заметно, как подрагивают его руки в карманах джинс. Вопрос – ответ. Вопрос – ответ. Мы почти синхронно поворачивали головы, чтобы смотреть то на одного, то на другого говорящего, словно бы они словами играли в теннис, а мы были болельщиками на стадионе.

– Вы звонили ее больным?

Дед помотал головой.

– Я не знаю номеров. В больнице мне их не дали – личная информация.

Полицейский вздохнул и снова стал что-то записывать и обводить.

– С кондитерской созванивались?

– Звонил, но вечером было уже закрыто.

Полицейский снял фуражку, почесал затылок и пробормотал себе под нос слово «кондитерская», потом снова что-то записал.

– Мой вопрос может показаться неудобным, сэр, но я обязан спросить, – полицейский прочистил горло. – Почему вы так уверены, что ваша дочь просто не уехала, скажем, к своим друзьям или к мужчине?

Внутри меня все закипело, до этого момента я будто бы и не осознавал реальность происходящего, не воспринимал всерьез. Я больше не мог молча наблюдать за этими взрослыми беседами, слова полицейского пробудили во мне такую злость, что она вылилась наружу криком: «Мама бы никогда…». Фразу я не закончил. Мой порыв, как ушат ледяной воды, остудила дедушкина рука, опустившаяся мне на плечо.

– Послушайте, молодой человек, я хорошо знаю свою дочь. Могу заявить об этом с полнейшей уверенностью и даже поклясться, коль такая нужда возникнет. Если моя дочь не вернулась к обещанному времени, не позвонила, и никак не дала о себе знать, то, помяните мое слово, произошла какая-то беда. Эти двое джентльменов, – дед ласково погладил нас по головам, – которых вы вывели из равновесия вопросами, самое дорогое, что у нее есть. Если она за ними не приехала, то точно не по своей воле.

Полицейский снова надел фуражку, поправил выбившиеся из-под нее волосы и встал. Постояв молча пару секунд, он собрал свои бумаги и повесил рацию обратно на пояс. Мне вдруг стало страшно, что он просто уйдет, обидевшись на дедушкины слова, и маму никто искать не будет. Хотя я понимал, что это глупые мысли. В фильмах полицейские всегда помогают людям и не бросают работу, просто потому что им кто-то нагрубил.

– Думаю, сэр, у меня есть вся необходимая информация. Мы обзвоним точки, которые вы указали, и сообщим, если что-то обнаружится.

– Она была на машине, может, ее засекли дорожные камеры?

– Возможно, сэр. Сначала звонки, потом остальные варианты. Возможно, все разрешится благополучно, когда мы переговорим с кем-то из ее пациентов. Может быть, ей экстренно пришлось сидеть с кем-то всю ночь. Такое возможно? Бывало раньше, чтобы она оставалась с больным на сутки?

Дед кивнул, но словно бы нехотя.

– Хорошо, – полицейский, – застегнул синюю куртку из шуршащей ткани. Вы же понимаете, что запрос на данные дорожных камер будет идти от семи до десяти дней, не молниеносно, как показывают в сериалах. Мы с вами находимся в провинции, у нас на всю округу один шериф и нехватка офицеров. Но мы сделаем все возможное.

Дед кивнул. Велел нам поставить чайник на плиту, и пошел провожать полицейского к выходу. Мы молчали, я и Дэни. Все эти кивки, «возможно», вопросы без ответов – все это было чересчур для первого утра после дня рождения.

***

Мне снился красный цвет. Красная земля, красные уступы, красное небо. Красные горы с острыми пиками, красное солнце, не дающее света, красные тучи и красный ветер. Красный гром и красный грохот, да такой, что все вокруг дрожало и ходило ходуном, готовое вот-вот рассыпаться в красную крошку. Красная пушка стреляла красными ядрами по красному горизонту. Красный страх сковывал движения. Красный липкий пот стекал по спине. И на меня вновь обрушивалось осколками небо. Красное небо.

***

Через два дня округу стали прочесывать добровольческие дружины. Главный пункт их штаба расположился внизу у нас в гостиной. Дед передвинул всю мебель и поставил в центре комнаты круглый обеденный стол, обычный журнальный не подходил – слишком низкий и узкий. На нем вместо скатерти расстелили огромную карту местности. Стоя на лестнице, мы наблюдали, как над ней склоняются люди, перешептываются, раздают поручения и что-то чертят нашими цветными карандашами. Карандашами, которыми мы раньше рисовали супергероев-защитников, теперь рисовали стрелки, по которым реальные герои разыскивали нашу маму.

Дружину организовал дед. Раньше, до пенсии, он работал пожарным в местной спасательной части. Его все знали, его заслуги помнили, и его все уважали. Большинство сослуживцев деда после выхода на пенсию переехало в другую часть страны, где климат был помягче, но кое-кто остался. Так все и получилось: дед позвонил своим друзьям, те – своим, и волна пошла. Через пару часов после его звонка у нашего крыльца стояло 23 человека, к вечеру подошло еще 34, а утром еще 16 добровольцев – итого 73 человека. И если учесть, что население нашего поселка насчитывало всего 517 человек, в возрасте от 35 до 100 лет, то дед собрал неплохую команду.

Во время совещаний дружины мы увидели его совершенно другим, будто бы он сильно помолодел, и старило его только тело. Он держался твердо, высокий, широкоплечий, в клетчатой фланелевой рубашке и высоких кожаных сапогах он был похож на ковбоя, но мы не смели над этим шутить. Мы вообще не смели улыбаться, это стало нашим первым личным правилом в доме: никаких улыбок, никакого смеха и никаких шуток до возвращения мамы.

– Смотри внимательно, – дед поставил на карте желтую точку и обвел ее широким полукругом циркуля, – разобьем площадь на десять секторов. Площадь округа 16,8 км2. Тогда на каждую команду придется почти по два километра, семь человек на команду, – дед замолчал и глубоко вздохнул.

– Ничего, осилим, – подтвердил мужчина с окладистой рыжей бородой, кажется, он ходил с дедушкой в одну церковь, – а троих раскидаем по сложным местам. Одного к реке можно добавить, там заросли, чтобы прошерстить все хорошенько. И двоих еще в заповедник прикрепить, чтобы точно не упустить ничего.

Дед одобрительно кивнул и отхлебнул большой глоток черного кофе. Он почти не спал. В доме постоянно работала кофеварка, казалось, запах кофе пропитал обои.

– Тогда с Богом, надо расходиться, чтобы до темноты успеть, – рыжебородый перенес все обозначения с карты-скатерти на свою карманную и вышел на улицу, за дверями было слышно, как он зычно раздает команды, потом молится, а затем глухо стучат по земле семьдесят три пары ног.

Дед ни разу не ходил на поиски вместе с дружиной. Мы знали, что он хотел, он с огромным трудом ждал их возвращения и вскакивал каждый раз, как звонил телефон. Но он оставался дома ради нас, потому что других родных у нас больше не было. Так мы втроем находились под одной крышей, но как бы не вместе, мы даже не разговаривали. Мы общались кивками, объятиями и прикосновениями, словно бы слова были лишними, словно бы их нужно было беречь, чтобы было чем поприветствовать вернувшихся спасателей, а затем и маму. Мы надеялись.

Мы надеялись. Точнее мы не теряли надежды. Полицейский, пришедший на первое утро после исчезновения мамы, перезвонил через день и сказал, что офицеры обзвонили маминых коллег и пациентов, но ее никто не видел. До кондитерской дозвониться так и не получилось – владелица уехала в отпуск, о чем гласило объявление на центральной витрине. Так мы остались с тем, с чего начали. Дело заглохло. Полицейские не собирались прочесывать местность, сославшись на нехватку персонала и большое количество других бытовых преступлений. Нам сказали ждать, что мол скоро, возможно, она «объявится, когда нагуляется». Возможно, она уехала по собственной воле – машина же не найдена. Опять «возможно». Дедушка тогда, впервые на нашей памяти, накричал на человека. Больше из офиса шерифа нам не звонили.

– Не велика потеря, – сказал дед нарочито спокойным голосом, хотя губы у него дрожали.

И через пару часов у нас под окнами уже стояла толпа его товарищей.

Люди приходили и уходили. Они называли какие-то цифры, производили расчеты. Мы не вникали, точнее мы очень старались, но никак не могли переваривать все эти гектары, километры и квадраты. За обедом дед обронил, что одной команде понадобится примерно 16 часов, чтобы на один раз обойти один сектор. Мы не знали, много это или мало, плохо или хорошо, и просто продолжили ковыряться вилкой в тарелке. Не хотелось доставать дедушку лишними расспросами. Ему и без нас хватало хлопот. Одно мы знали наверняка – наш городишко был совсем невелик, все друг друга знали, а даже, если и не знали лично, то просто регулярно встречались на улицах.

5887 человек. Такую цифру нам назвали в школе на уроке обществознания. По последней переписи населения в округе проживало почти шесть тысяч человек! И первый раз мне казалось, что это очень много. А потом нам с Дэни подарили книгу про разные страны мира, и я понял, что мы даже не точка на карте. Для всего мира нас не существовало. Тогда же я понял принцип относительности: наш городок был слишком мал, чтобы его проблемы волновали кого-то еще, но слишком велик, чтобы организовать полноценные поиски пропавшего человека.

***

На третий день дедушка открыл гараж, завел свой старый пикап, и мы поехали расклеивать по округе листовки. Большие, размером с альбомный лист. Сверху крупными буквами было написано «ПРОПАЛА», а ниже – фотография мамы, портрет как из паспорта, а еще ниже – рост, вес, комплекция, особые приметы и номер телефона. В то утро мама уехала в очках, но она всегда снимала их, когда нужно было фотографироваться. Я немного переживал, что без очков ее никто не узнает. Супермен в комиксах всегда маскировался одними очками.

«Телосложение среднее. Рост 1,70 м. Русые волосы. Темные глаза. Была одета в синие джинсы и белую футболку».

Так выглядела половина женщин города. Мы, я и Дэни, совсем не узнавали в этом описании маму. Но вместо того, чтобы спорить, просто прикусили язык. Мы мазали столбы и доски клеем, а потом лепили на них помявшиеся листы до самого вечера, пока не стало слишком темно, тогда мы отправились назад домой.

Дорога петляла через лес, фары выхватывали куски серого асфальта, желтой разметки и зеленые ветки магнолии, пикап слегка потряхивало на кочках.

– А вы знаете, почему на проселочной дороге в темное время суток лучше всего держаться ближе к середине полосы? – несмотря на явную усталость, тон у дедушка был оптимистичный.

Мы знали. Чтобы было место для маневра, если на проезжую часть вдруг выбежит олень, енот или другой дикий зверь. Но бас деда звучал успокаивающе, и мы спросили: «Почему?».

– Да чтобы было место для маневра, если на проезжую часть вдруг выбежит олень, енот или другой дикий зверь.

Мы снова ответили хором: «Ясно».

– А я ведь прожил здесь, считай, что всю жизнь. Родился, правда, на юге, а как увидел объявление, что землю можно получить на строительство дома, да еще и большой участок, сразу решил переезжать. А потом бригада пожарная, как бросишь, когда на тебя рассчитывают? Хотя, кем я только ни успел поработать… – в конце фразы дед специально оставил интригу и загадочно замолчал.

Мы уже и прежде играли с ним в эту игру и составляли список профессий, которыми он занимался. Но сейчас мы все боялись тишины, поэтому притворились, что этого никогда не было.

– Врачом?

– И врачом.

– И полицейским?

– И полицейским.

– И космонавтом?

– Один ноль в твою пользу, – рассмеялся дед, подмигнул мне и добавил, – считается, если я механиком был на аттракционе «Космический корабль» в луна-парке?

– Думаю, считается, так что по нулям, – заключил я.

Лес остался позади, и мы въехали в нашу деревушку. С горки виднелся каждый домик, каждая пристройка и каждый сарай. Неужели так сложно найти среди всего этого только лишь одного человека?

– А потом я бабушку вашу встретил, поженились мы, тогда ведь быстро женились, не встречались по паре лет, а познакомились да расписались… – Дед продолжил говорить, как радио, которое часто играло фоном на кухне старые мелодии уже никому неизвестных композиторов.

Когда мы вылазили из машины, Дэни наклонился ко мне и прошептал:

– Мы должны рассказать ему про чудовище.

Честно признаться, на тот момент я уже не был ни в чем уверен. Я не был уверен, что мы слышали рычание и стоны. Я не был уверен, что жидкость, в которую мы наступили, на самом деле была кровью. Я ни в чем больше не был уверен. Этот поход в поместье Бьерков казался теперь невероятно глупой и бесполезной затеей. Ведь мы могли бы потратить время на нечто более ценное – на поиски мамы, например.

Глава 2

Лицо очень болело, и царапины были повсюду. С чего все началось, сказать уже невозможно, но, скорее всего, с ночи, когда Дэни разбудил меня шепотом: «Просыпайся, пожалуйста! Скорее. Там стул шевелится!». Стул шевелится…

Накануне мы снова ездили в город расклеивать объявления с фотографией мамы. На какие-то улицы в первый раз мы просто не успели зайти, а с каких-то досок наши листовки просто срывали, чтобы освободить место под открытие нового магазина обуви. Казалось, что мы стираем ноги и режем пальцы об бумагу просто так, просто, чтобы через пару минут на месте объявления красовалась другая цветная картинка или пустой квадрат. За два дня по объявлению не позвонил ни один человек. Будто бы ее совсем никто не видел. Будто бы она стала невидимкой.

Однажды на уроке естествознания в школе нам показывали эксперимент: в банку с чистой водой налили йода, и вся вода стала ржаво-коричневого цвета, а затем в нее капнули всего одну капельку отбеливателя – и йода как не бывало, вода снова стала кристально-чистой. Но это несерьезно, всего лишь опыт. Разве может человек раствориться так же запросто, за мгновенье, и исчезнуть в никуда, насовсем?

Бригады добровольцев продолжали прочесывать местность, некоторые участки заповедника они проходили уже на второй раз, чтобы убедиться, что ничего не упущено. Они ходили по лесу цепочкой, внимательно вглядывались в каждый куст и выкрикивали мамино имя. Нам объяснили, что потом нужно сделать паузу и прислушаться – вдруг человек отзовется и закричит в ответ. Но им в ответ еще никто не кричал. Ни единого следа. Ни обрывка ткани на ветке. Ничего. После они приходили в наш дом и садились за стол, на котором скатертью еще была расстелена карта. Они говорили, а потом склоняли головы, закрывали глаза и вместе молились. В те минуты мне очень хотелось верить, верить, что если Бог действительно всеведущ, то может проговорить им, где же на самом деле мама.

***

Под вечер четвертого дня снова приехал тот самый темнокожий полицейский, который уже заглядывал к нам сразу после того, как было подано заявление о пропаже. Дед в это время сидел с друзьями из бригады, пил кофе и рисовал новый маршрут предстоящих поисков. Полицейский несколько раз постучал в дверь, а затем попросил деда выйти к нему на крыльцо. Через витражные стекла нам были видны лишь тени. Сперва они стояли спокойно, а потом та, что повыше, стала размахивать руками. Слов было не разобрать, но глубокий бас деда сотрясал воздух, подобно тому, как сильнейшие подземные толчки сотрясают целые здания, разбивая их в бетонную крошку. Низкий гул прорывался сквозь щели и отдавался эхом внутри. Дед вернулся в дом уже через несколько минут, он распахнул двери настежь да так и остался стоять на пороге. В гостиную ворвался душный августовский воздух, а вместе с ним и крупные ночные мотыльки. Они принялись кружить вокруг горящих огней люстры, изредка врезаясь в матовое стекло абажура. Хлоп. Хлоп. Хлоп.

Таким же размашистым движением дед резко захлопнул дверь, показалось, что даже зазвенели стекла в раме. Он пригладил ладонями бороду, поправил подтяжки и произнес всего два слова: «Приступим. Наверх». Первое слово было адресовано товарищам по поисковой группе, а второе – нам. Взмах широкой ладони безапелляционно указывал на лестницу. Мы вышли из комнаты, а бригада, как многие часы до этого, снова принялась рассматривать карту и пить кофе.

Поскольку дед не уточнил, что подняться нам нужно было именно в свою комнату, да и не пошел следом проверить исполнение своего приказа, мы присели на площадке у самых перил, в надежде уловить хотя бы какие-то крохи информации. До нас долетали слоги и обрывки фраз.

– …не… б…т ис…ть …ет…

– Утром пой…м рано…

– С соб…к…и надо поп…р…ть…

– Надо все рассказать, – прошептал Дэни над самым ухом.

– Тихо, и так неслышно, – огрызнулся я.

– Нельзя молчать, надо сказать, – не унимался Дэни.

– Отстань, говорю, не слышно! – Я шикнул на него так громко, насколько было возможно.

Но он не отставал. Рассказать. Рассказать. Рассказать. Рассказать. Рассказать. Рассказать. При последнем «рассказать», внутри меня лопнула какая-то невидимая струнка, потому что терпеть уже больше не было сил:

– Заткнись! Заткнись! Заткнись! Заткнись! Заткнись! Заткнись!

Звуки нашей ссоры просто невозможно было не услышать с первого этажа. Дед поднялся из-за стола и за один прыжок его огромные сапоги уже стояли перед нашими носами. Он не проронил ни звука, сгреб нас обоих за шиворот и как котят бросил в нашу комнату. В скважине мелькнул ключ. Щелчок. Назад дороги нет. Но Дэни не унимался, он отряхнулся, будто бы на него вылили ушат воды, и заговорил громче:

– Нельзя больше молчать! Как ты не понимаешь? Нельзя молчать, надо рассказать все! Исправить! Если там настоящее чудовище, то надо рассказать! Всем рассказать!

На долю секунды я почувствовал то, что, должно быть, чувствует вулкан перед извержением – в нем накапливается лава, а потом просто огненным столбом выплескивается наружу. Прежде я никогда не кричал на брата. В штуку, понарошку – да, бывало. Мы часто играли в секретных агентов, я часто был начальником и отчитывал Дэни за провал особо секретной миссии. Но ведь, на самом деле, начальником я не был, а Дэни не был агентом, и не существовало в реальности никакой секретной миссии. А, значит, и вся ссора была ненастоящей. Выдумкой. Обычной игрой. Но только сейчас хотелось кричать по-настоящему. Обидными словами. Чтобы он понял, как неправ. Чтобы замолчал, хотя бы на мгновение. Мы были не агентами. Мы были братьями. И на этот раз все было взаправду.

– Что рассказать? Мы даже не сделали ничего! – прокричал я Дэни прямо в лицо, подойдя вплотную. – Мы не виноваты ни в чем! Мы просто сходили в это дурацкое поместье и по-дурацки перепугались! Мама пропала, а ты хочешь сознаться, что гуляли мы в неположенном месте? Ты нормальный вообще?!

У Дэни задрожали губы.

– Ты что, правда не понимаешь? – Выдавил он, шмыгнув носом. – Это все из-за нас… там кровь была… и чудовище… оно… оно… Это мы все!

Губы стали дрожать еще сильнее, и больше он уже не мог говорить. Он не мог говорить, а я уже не мог остановиться.

– Кровь? Ты шутишь? Да не было там ничего, мы как малявки перетрусили! – Я кричал, чтобы перекричать собственные мысли.

Я ни на йоту не верил своим словам. Мы явно что-то видели и что-то слышали, но было это так давно и мимолетно, что с уверенностью нельзя было заявить, что же именно. В ответ Дэни встал на колени и полез под кровать. Он достал оттуда картонную коробку, а из нее наши кроссовки.

– В-в-видишь? – Он всегда заикался, когда очень нервничал.

– Что «видишь»? – отмахнулся я. – Ты сам-то посмотри.

На обуви не было живого места. Грязь. Гарь. Плесень. Ил с речки. Все слилось в одно огромное черно-зеленое пятно. И видели ли мы настоящую кровь, по кроссовкам понять уже было нельзя.

– Н-н-надо… Н-н-надо… Н-н-надо… – Дэни попытался несколько раз, но так и не смог перейти к другому слову, его заело как старую пластинку в проигрывателе.

– Да молчи ты со своим «надо»! Н-н-надо! Н-н-надо!

И Дэни замолчал. Он молча убрал кроссовки назад в коробку. Молча задвинул ее обратно в угол. И молча улегся на кровать лицом к стене. Он наконец замолчал, это и было нужно. В тот вечер я вдруг понял, что впервые нарушил данное брату обещание – я обещал никогда его не передразнивать и никогда не смеяться над его заиканием.

***

– Просыпайся, п-п-пожалуйста! С-с-скорее. Там стул ш-ш-шевелится.

Дэни тряс меня за плечи, что есть мочи. И тряс так сильно, что во сне мне казалось, что земля уходит из-под ног. На меня смотрели его огромные от страха глаза, а лицо в полной темноте казалось особенно белым. Я присел, а Дэни как заведенный продолжал повторять «ш-ш-шевелится».

– Может, кот залез, – пробормотал я в полудреме, и сам же окончательно себя разбудил, живот скрутило ледяным узлом, потому что кота у нас в доме никогда не было.

Стало страшно. По-настоящему, а не так, когда посмотришь на ночь ужастик. Непонятно, сколько мы просидели, пялясь на стул. Ничего так и не зашевелилось. Тогда я просто встал и включил свет. На стуле высокой грудой была навалена одежда. Грязные носки. Толстовки. Футболки. Плед. От одного прикосновения груда повалилась на пол. Внутри тоже ничего не оказалось.

– Я т-т-точно видел! Ш-ш-шевелилось! – настаивал Дэни.

Что произошло дальше, доподлинно сказать невозможно. Никто из нас этого не помнил. Мы пришли в себя тогда, когда руки деда оторвали нас друг от друга и приподняли над полом. Лицо очень болело, и царапины были повсюду. Лопнула еще какая-то струнка.

Мы с Дэни были близнецами. Мы родились с разницей лишь в пару секунд. Врачи положили нас на стол и перепутали, и уже не смогли точно определить, кто старше. Мы знали друг друга всю нашу непродолжительную жизнь. Смотреть на брата было тоже самое, что смотреться в зеркало. Порой мы даже играли в такую игру и днями напролет зеркалили каждый жест друг друга. Мы всегда были вместе. Мы вставали в одно и тоже время. Мы выбирали одни и те же вещи. Нам нравился один и тот же вид лимонной газировки и мороженое с шоколадной крошкой.

Мы были «мы».

Всегда.

Но сейчас напротив меня висел совсем незнакомый человек, с кровоподтеком под глазом и разбитой губой. Раньше мы никогда не дрались, ни разу. Потому что, ну, никто ведь не бьет свое отражение в зеркале. Но я ударил, и отражение раскололось.

***

Гроза началась еще ночью и лишь усилилась утром. Черные тучи, словно огромные корабли, плавали по небу и поглощали любое проявление света. Гремел гром, и по всей округе трусливо повизгивали сигнализации автомобилей. Дождь лил с неба плотной завесой, даже не делясь на капли. Остаток ночи мы спали в разных комнатах, а когда я спустился на кухню, дед сидел там один, прислонившись к стеклу. Вместо привычного «доброе утро», я услышал только «вот и разверзлись хляби небесные». Стук дождя по водосточным трубам, крыше, мостовой, веткам стал белым шумом всего оставшегося дня. Поисковой бригаде наконец-то выделили специально обученных собак, но отправиться на поиски из-за грозы, они, конечно же, не сумели. По телефону дед, вздохнув, сказал, чтобы собак отдали назад, чтобы не простаивали поиски других пропавших, потому что вряд ли они хоть что-то унюхали бы после такого потопа. Все следы смыло.

Впервые за пять дней дед переоделся в пижаму и прилег в своей спальне, а не на диване. Он отправился спать еще днем, но сначала зажег камин и выкрутил вентили отопления до максимума. От былой жары и мохнатых мотыльков не осталось и следа. Температура опустилась, и старый дом промерзал, впуская холод через множество мелких щелей.

Оставшись внизу один, я перелистал все альбомы, большинство фотографий были постановочными, и я задумался, а были ли мы тогда действительно счастливы. Мы позировали на фоне картин в музее, американских горок в парке и клеток с кенгуру. Мы широко улыбались и обнимались, но по-настоящему ли? После альбомов в ход пошли дедовы энциклопедии с картинками, детские книжки в стихах и старые журналы. Антенну, видимо, повредило ветром, потому на всех каналах показывали только серую рябь. Слов было почти невозможно разобрать, но это было веселее чем ничего. Рябь укачала меня до такой степени, что под ее хруст и новые раскаты грома я заснул прямо в кресле.

Я проснулся от того, что у меня сильно замерз нос. Входная дверь была распахнута настежь, и дождь заливал прихожую. А прямо напротив меня стоял дед, его глаза были открыты так же широко, как у Дэни, когда он разбудил меня из-за стула:

– Лео, где твой брат?…

***

Стыдно признаться, но Дэни, как правило, всегда оказывался прав. Он выигрывал практически в каждом споре. И именно поэтому я никогда с ним не соглашался.

Давай не будем, собака может сорваться с цепи.

И она срывалась.

Лодка такая старая, наверняка она пропускает воду, давай не поплывем.

И лодка тонула, мы нахлебывались воды, а соседи вылавливали нас из озера большими сачками.

У дерева такие сухие ветки, давай не полезем, обломаются.

И они обламывались, а мы с треском падали на землю.

Он был не в восторге и от похода в поместье Бьерков, но мы все равно пошли.

И как бы ни было стыдно признаваться себе, и в этот раз он мог оказаться…

«Где твой брат?!»

Я не сразу уловил смысл слов. И потом на опознании офицер задавал мне этот же самый вопрос, и в ушах он почему-то отдавался голосом деда. Но ответа у меня не было, ни тогда, ни позднее. Все, что приходило в голову: «Я что сторож брату моему…».

Дождь лил так сильно, что казалось, будто бы стоишь под водопадом. Капли были большими, тяжелыми и холодными. Гравийка закончилась довольно быстро, а дальше только грязь – чавкающая, тягучая. Я старался бежать как можно быстрее, но каждый шаг давался с огромным трудом, такое ощущение встречается в ночных кошмарах, когда ноги наливаются свинцом. Я уже не слышал криков деда где-то за спиной, а может он остался сбоку, я так часто сворачивал, что уже не различал направления. Он звал меня, звал Дэни, но объяснять было бы слишком долго, слишком сложно. Поэтому я побежал. Я совершенно точно знал, куда надо бежать. Вот только дорога казалась намного длиннее, чем ещё шесть дней назад.

С последнего холма я скатился кубарем. Ступня подвернулась, а глинистая земля просто ушла из-под ног. Бровь я рассек второй раз за неделю. Я промок даже не до нитки, до костей, до костного мозга, но было все равно жарко. Дождевая вода смешалась с потом и струями стекала по спине.

– Дэни! Ты где? – Я пытался кричать, но дождь поглощал все прочие звуки.

Запах гнили и плесени в поместье усилился. Капли стучали по черепице так неистово, что вполне верилось, будто бы они, а не пожар, понаделали в ней кучу дыр и даже сломали потолочные перекладины.

Дэни стоял у входа в подвал, спиной ко мне. Грязь толстым слоем облепила штанины почти до колен, а рукав рубашки порвался. Он стоял не шевелясь, а мне нечего было сказать. Мы просто одновременно сделали наш первый шаг и стали молча спускаться по лестнице. Ливень шумел, как помехи на радио. Мы шли медленно. Ни рыка. Ни стона. Ни шепота. Тишина. И ещё свет фонарика, который Дэни вытащил из кармана. Ступени закончились, а коридор продолжал идти под уклон. Ноги скользили, я снова подвернул ступню.

– Дэни, давай вернёмся. Нет тут ничего. – Теперь упрашивал я.

Он приложил палец ко рту и одними губами произнес:

– Слышишь?

Я не слышал. Только дождь. Только капли по дырявой крыше. Только стук в висках. Мы будто поменялись местами. Наступила моя очередь канючить:

– Пойдем назад, тут пусто, вот смотри. Пойдем, ну, пожалуйста. – Я вырвал из его пальцев фонарь и шагнул за угол.

Баланс сил был восстановлен. Все вернулось на круги своя. Я снова, как и прежде, был неправ – в темноте не было пусто. На земле, в желтом круге света, лежало оно – чудовище. И оно было уж слишком сильно похоже на меня самого.

***

После побега Дэни словил пневмонию, и его положили в больницу. Вообще он часто болел, но ни разу чем-то серьезным. Я отделался простудой, врач прописал мне сироп, и кашель прошел. Поэтому я сидел рядом с дедом на каждом слушании. Здание суда было самым старым в городе, по субботам здесь даже проводили экскурсии для туристов. Они восхищались дубовыми половицами и фотографировались на скамье подсудимых. Все скамьи были жесткими и лакированными до блеска, и от долгого сидения на них болела спина и прилипали штаны. С моего места были хорошо видны шеи и затылки, и ещё высокий пьедестал судьи. В кино я видел, что судьи всегда громко стучали по подставке деревянным молотком и кричали «к порядку», но наш судья ничего такого не делал. Вместо молотка он держал в руках колокольчик, и когда люди начинали слишком сильно шуметь, по залу разлетался острый, неприятный звон, похожий на школьный звонок.

Я рассказывал обо всем Дэни, когда навещал его. О ненастоящем судье без молотка, парика и мантии, от которого пахло нафталином. Об охраннике с огромным пузом и о том, как прямо посреди одного слушания китель у него порвался, а пуговицы разлетелись в разные стороны. И потом в перерыве он пришивал их, сидя в коридоре. То есть все совсем не как в наших любимых шоу. Но все было без толку.

Дэни больше не разговаривал со мной, он разговаривал только с дедом. Дед рассказывал ему последние новости, а тот задавал вопросы. Сколько бывает присяжных? Как они совещаются? А могут присяжные наврать? Обо всем этом Дэни я уже рассказывал, но мои слова он будто бы и не слышал, они были прозрачными, невидимыми, легче воздуха. И сам я стал невидимкой. Мне оставалось смотреть в окно. А за окном показывали дождь. Он так и не переставал. Говорят, если дождь сильный, то не может идти очень долго и скоро закончится. Наш дождь лил почти неделю напролёт, и в тучах все никак не заканчивалась вода. Без особой надобности никто не выходил на улицу. Пусто. Под кустом сирени сидела только маленькая синица. Она хлопала крыльями и барахталась в неглубоких дырках в асфальте. Она выглядела счастливой, если, конечно, синицы могут быть счастливы.

Столько воды.

Учёные говорят, что человеческий организм способен максимум протянуть без воды около недели. Обычно смерть наступает дня через 3-4. Без еды все протекает ещё быстрее. Жажда. Клейкая слюна. Сухость во рту. Сморщенная кожа. Сложно моргать. Холодно. Немеют конечности. Слабость, судороги. И, наконец, полное истощение. И все это сопровождается специфическимзапахом.

Мы вернулись в поместье Бьерков на шестой день. Шесть дней. Шесть дней без воды и еды. Шесть дней с открытым переломом лодыжки. Интересно, какого это чувствовать, как гниет собственная плоть? Дед запрещал мне о таком говорить. Да если бы я и захотел ослушаться, говорить мне было не с кем. Дэни со мной не разговаривал. Дед был слишком занят звонками, бумагами и юристами.

Тогда мне и начали снова сниться кошмары, я не знаю, снились ли они Дэни. Он ведь не разговаривал со мной. Каждый раз я оказывался ночью посреди леса. Я слышал, как колышутся ветви сосен, как летучие мыши пролетают над самой головой, но совершенно ничего не видел. Только густая как деготь темнота. Я бродил, вытянув руки, бродил, пока не замечал вдали яркий голубой огонек. Я бежал к нему со всех ног, но в самый последний момент он исчезал. И в бледном свете я успевал различить на земле лишь круглые лужицы крови. И вот, когда глаза снова привыкали ко мраку, огонь опять загорался вдали. И история повторялась. Он горел. Я бежал. Он исчезал и снова загорался на горизонте. А потом я просыпался. Без крика. Может, я и кричал во сне, откуда мне было знать. Дед принимал успокоительное, а потому спал очень крепко, вряд ли мои крики были способны его разбудить.

После кошмара я уже не мог заснуть. Я бродил по дому, из комнаты в комнату, но в доме было скучно. Я стал выходить на крыльцо, а после крыльца – гулять вверх и вниз по улице. Я останавливался у небольшого пятачка, где соседи оставляли пакеты с мусором, когда были забиты баки. На этом пятачке всегда копошились ежи. Они прогрызали пакеты и лакомились старой выпечкой и подгнившими фруктами. При виде меня они сердито фыркали, будто в каждом еже скрывался крохотный парогенератор, и скатывались в круглые комочки.

Дед о моих ночных прогулках ничего не знал, потому что, знай он, наверняка запирал бы дверь на верхний замок. И мне даже начало казаться, что меня и вовсе не существует, что я всего лишь наблюдаю за живущими людьми со стороны, хожу за ними попятам, пытаюсь общаться, но совсем никто не меня не слышит. Так я не существовал еще неделю. Пока прокурор ни произнес мое полное имя и ни вызвал в свидетели.

Глава 3

В то утро я надел клетчатый пиджак, он жал в плечах, а воротник колол шею. Охранник с пузом провел меня к стулу прямо у трона судьи и приказал сесть. Я был у всех на виду. От этого пиджак стал жать еще сильнее. Судья спросил, знают ли одиннадцатилетние мальчики слово «присяга», я поправил его, сказав, что мне уже исполнилось двенадцать. Я пересмотрел слишком много детективов, чтобы не знать значение этого слова. Судья коротко кивнул, а я поклялся говорить правду и только правду.

Прокурору не терпелось начать задавать вопросы, я видел, как он вертел в руках ручку и буквально подскочил с места, когда судья передал ему ход.

– Как дела, Лео? – Он разговаривал со мной так, будто мы были лучшими друзьями, а я видел его впервые в жизни.

– Нормально. – Я пожал плечами.

– Готов ответить на пару вопросов? – Тон у прокурора походил на ведущего викторины.

Я не был готов, но, скажи я это вслух, ничего бы не изменилось, поэтому я просто кивнул.

– Вы с братом ходили в поместье Бьерков, так?

– Да

– Больше, чем один раз?

– Больше, чем один раз. – Когда мне было не по себе, я всегда дублировал слова собеседника.

– Когда был первый раз?

– Двенадцатого августа.

– Нашли там что-нибудь интересное? – Мужчина так широко улыбался, что мне стало некомфортно, и я опустил взгляд.

– Не особо, там было грязно и плохо пахло. – Я пожал плечами и продолжил рассматривать свои ладони.

– Может, какие-то странные пятна или следы?

– Нет.

– А вот твой брат сказал, что вы обнаружили в подвале лужу крови. Это правда?

Правда была в том, что мне до слез стало обидно, что Дэни поговорил даже с прокурором, но отказывался разговаривать со мной.

– Я не знаю, что мы видели, у нас не было нормального фонарика. – И это тоже была правда.

Прокурор замер и записал что-то в свой блокнот с желтыми страницами:

– Тогда вы уже знали, что ваша мама пропала?

– Нет, позже мы вернулись домой, а она – нет.

Раздался резкий звон колокольчика и голос судьи:

– Переходите ближе к сути.

– Лео, ты знаешь, кто это? – Прокурор достал из папки фотографию размером с альбомный лист.

Глянцевый снимок лег прямо перед моими глазами. Я прекрасно знал, кто это. Никаких сомнений. Это было то чудовище, чей стон мы слышали в подвале. Черные волосы. Две руки. Две ноги. Этим самым чудовищем был мой отец. Справедливости ради, он был не только моим отцом. Он был нашим отцом. Моим и Дэни. И мы оба были в равной степени на него похожи. Возможно, я чуточку больше, потому что у меня волосы постепенно начинали темнеть, а у Дэни так и остались светлыми. На фотографии точно был он. Бледный. С лиловыми кругами под глазами. Я запомнил его совсем другим.

Интересно, но есть запахи, способные вызвать целый шквал воспоминаний. К примеру, сухая листва пахла школой. Сахарная вата – ярмаркой и аттракционами. Попкорн – новыми фильмами. А алкоголь – отцом. Я вспоминал о нем каждый раз, когда чувствовал запах спиртного. Не знаю, были ли у Дэни такие же ассоциации.

И отца я не видел давно. Но на вопрос прокурора: «Насколько давно?», – ответить не смог. Год? Десять? Сто пятьдесят лет? Я не знал. Знал лишь – давно. Я не скучал, поэтому не вел счет времени. У меня был Дэни, дед, мама и друзья в школе. Жизнь под одной крышей с ним начинала казаться чем-то далеким и ненастоящим.

Я не ответил больше ни на один вопрос. Я не знал ответов. Не знал, где отец работал, где жил, и звонил ли нам. Судья напомнил, что я поклялся говорить только правду. Это и была правда, но почему-то она ему не очень нравилась. Дед потребовал прервать допрос. Я вернулся и сел на скамью рядом с ним, дед обнял меня за плечи и подвинул поближе к себе. Пиджак уже не так сильно кололся.

***

Дэни выписали из больницы в среду. Температура спала, и больше ему были не нужны антибиотики. От больничной еды он похудел и стал каким-то угловатым. А еще он попросил деда поселить нас в разные комнаты. С рождения мы никогда не спали порознь. Больницы не в счет. Мы всегда делили одну комнату на двоих, а дома у нас даже стояла двухъярусная кровать. Мы делили одни и те же игрушки, мы менялись одеждой и делали друг за друга домашнюю работу.

Дед попросил, чтобы я позволил Дэни забрать любые вещи, какие он только захочет. И он забрал из шкафа красную рубашку в клетку и синюю футболку с роботом, которую я носил намного чаще него. Дед пообещал, что уже на днях мы съездим в город и купим все недостающее.

По словам деда, о том, чтобы ехать в квартиру, где мы жили с мамой, «не могло быть и речи». Он сказал, что сперва полиция хочет во всем хорошенько разобраться, а мы можем помешать расследованию. Ещё он спросил, понимал ли я, что происходит. Я кивнул, дед остался доволен ответом и погладил меня по волосам. Я соврал, потому что, на самом деле, ничегошеньки не понимал. Мне просто захотелось его порадовать. Дед выглядел уставшим и будто бы постаревшим. Каждые каникулы, когда мы приезжали его навещать, он выглядел немного старее, и это нормально, он ведь старел потихоньку на протяжении всего года. Но сейчас на его лице появились новые морщины, словно целый год прошёл всего за пару недель.

Вместе с дедом мы съездили в магазин за новой одеждой. Уже на кассе он спросил: – Ты рад? – В ответ я снова кивнул, и он снова погладил меня по волосам. В этот раз я не соврал.

Я был рад, наверное. А, может, и не был. Я не понимал, что чувствовал.

Я радовался ярко-желтой футболке с рычащим медведем – символом города.

Было странно спать одному в комнате и скучно играть одному.

Я грустил, что Дэни со мной не разговаривал.

Я скучал по маме.

Я злился на отца и теперь одновременно с этим, неожиданно для себя, скучал и по нему тоже.

Меня раздражали постоянные вопросы прокурора, судьи и социального работника.

Какое слово подобрать, если чувствуешь все вышеперечисленное разом?

Я искал в словаре, но не нашёл.

Я не знал, что чувствовал.

В понедельник, когда мы с дедом снова вышли из здания суда, я заметил, что пожелтели листья. Солнце слепило, но уже не грело. Запахло осенью. Сентябрь подкрался, пока мы были слишком заняты своими проблемами. Обычно в это время мы уже были дома, готовились к первому дню занятий и слышали деда только в телефонной трубке, когда созванивались. Но сейчас у меня не было ни учебников, ни тетрадей, ни малейшего представления, что будет дальше.

Точнее одно представление всё-таки было – после своего последнего визита соцработник долго чесал затылок и записал меня и Дэни на беседу с психологом. Раньше психологов я видел только по телевизору. Они с умным видом кивали, окруженные десятками развешанных по стенам дипломов, давали советы, а если нужно, если человек не мог вспомнить нечто важное, то и гипнотизировали. Хоть мне и было очень любопытно, я совершенно точно не хотел, чтобы меня гипнотизировали.

Мой визит был лишь отчасти похож на фильм. В кабинете психолога на полную катушку работал кондиционер, и было очень холодно. При встрече он пожал мне руку и налил чашку чая. Мы присели на мягкие кожаные кресла, которые поскрипывали от каждого движения. У Горана был толстый блокнот с вопросами, и вначале я даже испугался, что не смогу уйти, пока не отвечу на каждый из них. Психолог разрешил называть его просто Горан, без фамилии. Прежде я даже не знал, что такие имена бывают. Но он объяснил, что просто родился в другой стране и переехал с семьёй сюда ещё в детстве. Название страны я тоже услышал впервые и тут же забыл.

– Ну, Лео, расскажи. У тебя большая семья? – Горан откинулся назад и закинул ногу на ногу.

Я пожал плечами, потому что не знал, большая у меня семья или нет. Какие семьи считаются большими, а какие маленькими? Сколько в семье должно быть человек, чтобы она стала большой? Раньше нас было четверо, или даже пятеро, если считать отца. А теперь я не знал, можно ли его считать, и можно ли считать даже маму.

Горан увидел мое замешательство и подался вперёд:

– У тебя есть брат, верно? Кто ещё?

– Брат Дэни, мы близнецы. Есть дедушка и мама. – Я почему-то инстинктивно стал загибать пальцы.

– А папа? – Голос Горана звучал спокойно и ободряюще, будто пытался подсказать слова из стихотворения, которое я учил наизусть, но забыл.

– Папа тоже есть, – менее уверенно добавил я.

– Вы живёте все вместе?

– Нет. Мы с мамой отдельно. Дедушка тут, в поселке. Папа тоже где-то отдельно, не знаю, где именно. – Я так и не разогнул пальцы, которые загнул при счете, мне стало немного неудобно, и я расправил ладони на коленях.

– Почему папа живет отдельно?

Я не знал, почему. Мы никогда о нем не разговаривали. И не потому что нам кто-то запрещал, просто его не было, – и точка. Если чего-то нет, то о нем нет смысла и говорить. Я плохо помнил, как было с ним, но без него не стало хуже. Было даже хорошо. Я знал только, что однажды вечером он ушёл, а в руках у него был маленький чемодан.

– Тебе нравится жить с мамой и братом?

Это был странный вопрос, я снова замялся, не зная, как лучше ответить. Как мне могло не нравится жить с мамой и Дэни? Мы всегда-привсегда были вместе. Не разлей вода. Мы никогда не разлучались надолго, а с Дэни раньше не расставались вообще никогда.

– Наверное. Я не знаю. Наверное, нравится. – Я поежился, мне захотелось исчезнуть или сделаться невидимым из-за того, как глупо я отвечал на самые простые вопросы.

Горан заметил, что я прячу руки в рукава толстовки и убавил кондиционер. Затем он перелистнул страницу в блокноте и подался еще ближе, переходя на шепот:

– Мне тут подсказали, что у вас дома водились привидения… – В конце он улыбнулся и даже подмигнул мне, будто у нас теперь был общий секрет.

– Привидений никогда не было. Мы жили хорошо. – Чем ближе Горан был ко мне, тем дальше мне хотелось отодвинуться, я опустил глаза.

– Привидений не было? Ааа… – разочарованно протянул он. – Наверное я все напутал и совсем неправильно понял. Я просто говорил с твоим братом, с Дэни, он мне сказал, что у вас в доме еще кто-то был. И я предположил, что в домах часто встречаются привидения.

– У нас не было привидений, были чудовища, – осторожно поправил я, хотя дедушка всегда нас учил, что исправлять взрослых невежливо.

– Чудовища? – Горан присвистнул и снова откинулся на спинку кресла. – Ты их видел, чудовищ?

Я кивнул.

– Сам? Какие они расскажешь? На что похожи? Я раньше никогда их не встречал. – Горан поправил очки на носу и с интересом взглянул на меня.

Описать было сложно. Я пытался вспомнить хоть что-нибудь, искал в памяти образы, звуки, но в голове был просто чистый белый лист. Пустота.

– Давай немного помогу, хочешь? – Мне нравился голос Горана, было уже не так неуютно. – Когда вы встретили свое первое чудовище?

– Не знаю. – Я задумался, силясь вспомнить один конкретный момент, Дэни бы точно назвал. – Мы были маленькими…

– Насколько маленькими? Три-четыре года? Пять-шесть лет? – Горан зачем-то приподнял ладонь над полом, будто показывая наш рост, то ниже, то выше.

Я кивнул и тут же покраснел. Нам тогда могло быть и три года, и четыре, и шесть лет. Я отчетливо помнил только то, что мы были маленькими, потому что у нас были эти крошечные пижамы с серыми кроликами, которые мы бы уже не надели, учись мы в школе. Мы были маленькими, потому что мама с папой спали на очень узкой кровати, а мы вдвоем влезли тогда к ним, и место еще осталось.

– Как чудовище выглядело? Может, звук какой-то издавало или запах? Часто хорошо запоминаются цвета.

– Оно появилось у нас в комнате, – неуверенно заговорил я, – стояло в углу и смотрело на нашу кровать. – Горан взял ручку и стал быстро писать в блокноте. – Дэни меня разбудил и сказал, что оно на человека похоже, но красного цвета. Мы испугались и побежали в комнату к маме спать.

– Ты видел красного человека?

– Он был очень высокий, упирался головой в потолок. Весь узловатый, как ствол дерева, с когтями и с большой челюстью с зубами.

– Ты сам его видел? – Горан слегка прищурился.

Я кивнул и осекся. Я был уверен, что видел его сам. Я помнил лицо чудовища с горящими щелками глаз. Я помнил длиннющие пальцы и проступающие наружу ребра. Я помнил чувство липкого ужаса, помнил, что боялся дышать и шевелиться. Но…

– Дэни его увидел первым и разбудил тебя, так? Потом ты сам посмотрел, а потом вы побежали к родителям? – Горан использовал слова как ступеньки, как лестницу, как карту, потому что без него я бы через эти мысли не пробрался.

Наверное, так и было. Та ночь вспыхивала кусками, урывками. И мы были такими маленькими, и это случилось так давно. Я открыл рот, чтобы ответить Горану на вопрос, чтобы попытаться распутать тугой клубок моих воспоминаний, но вырвалось совсем не то, что я планировал:

– Почему это важно? – От волнения я подпрыгнул на месте. – Мы говорим про чудовище, и я не понимаю, почему это сейчас важно.

Горан лишь снова широко улыбнулся и отложил записи в сторону:

– Это важно, потому что далеко не каждый человек в своей жизни видит чудовищ, тем более, лицом к лицу, – вкрадчиво произнес он. – Большинство их видят только в кино, понимаешь, а твой брат очень много про них говорил. Вот я и решил узнать, что ты думаешь на этот счет. Но если не хочешь говорить об этом, мы сменим тему.

– Я думаю, я видел, но забыл многое от страха, – замялся я. – А сейчас я не уверен… Дэни на утро мне потом его нарисовал, красного человека. И он был похож. Чудовищ вообще было много. Черные когти в коридоре, ночные крикуны, еще такие белые на длинных тонких ногах, они жили под ванной… – Картинки в голове сменяли друг друга, как слайды в фильмоскопе.

Горан прервал меня кашлем:

– Расскажи про каждую встречу по отдельности. Вот ты назвал «черные когти». Что это?

– Ну… Такие огромные когти, только без всего остального тела, они могли сильно поцарапать. Они прятались в коридоре, и выползали ночью, мешали проходить, если надо было в туалет или на кухню.

– И тебе мешали?

– Они мешали только Дэни почему-то, он боялся из-за них ходить в туалет. Он тогда звал меня, и я их прогонял.

– Смело. Очень смело. Не каждый ребенок осмелится прогнать чудовище. – Горан одобрительно закивал. – Как ты их прогонял?

– Я включал везде свет и сильно шумел, у нас был игрушечный барабан, и я в него бил, и когти уходили. Папа тогда еще жил с нами, однажды ему это надоело, и он сильно ругался, а потом сломал барабан… – Еще он тогда довел Дэни до слёз, а в меня кинул обломками палочек, но это Горану было необязательно знать.

– А когти после этого случая приходили?

– Да, Дэни обычно будил меня, когда они скреблись под дверью. А один раз он меня не смог сразу растолкать и от страха опи… – Я прикусил язык, я поклялся ему никому не рассказывать.

Горан понимающе закивал и долил мне еще чая в кружку.

– Не страшно, со всяким случается. Про крикунов еще интересно узнать, если можно.

– Они выскакивали по ночам из-за угла и пугали, кричали громко прямо в лицо. – Я говорил и вдруг поймал себя на мысли, что еще никто из взрослых по доброй воле не садился и вот так спокойно не слушал про наших чудовищ. Папа сильно ругался, дедушка тоже, только с мамой все было иначе.

– Крикуны на что были похожи? – Я помотал головой, я не помнил. – Их первым кто встретил? Дэни?

– Нет, – прежде я об этом даже не задумывался, – мама, а уже потом Дэни. А потом они меня позвали, чтобы держаться вместе.

Горан нахмурился, попросил минутку и низко склонился над своим блокнотом, будто записи вел кончиком носа.

– А белые длинные под ванной? Обещаю, про чудовищ это будет последний вопрос. – Горан прикусил кончик ручки.

– Дэни однажды пошел чистить зубы и вернулся с большой царапиной на руке, сказал, что это чудовище на него напало. Сказал, что их там много, что они были белыми и длинными, с лапами как у пауков и жили в трубах.

– Итог по чудовищам, – Горан коротко прокашлялся, – красный, когти, крикуны, белые – кого из них ты лично сам видел?

– Всех.

– Сам, без Дэни?

– Всех, – произнес я уже более твердо, даже чересчур.

Признаваться Горану я ни в чем не хотел, потому что это было бы нечто вроде предательства. Мы всегда боролись с чудовищами вместе, я и Дэни, и были они реальнее некуда. Страшные, мерзкие, с глазами, светящимися в темноте, с когтями, что царапали половицы. Они были рядом – или под кроватью, или в шкафу, или где-то между потолочными балками, если хорошенько прислушаться. Но, чисто технически, встречал ли я хотя бы одно чудовище сам, без Дэни? Нападали ли они когда-нибудь только на меня? Видел ли я их своими глазами или, скорее, глазами Дэни, когда тот, схватив карандаш, рисовал их для меня на обрывке бумаги? Дэни мог так хорошо описать их в мельчайших деталях, так живо, что я слышал, как их дыхание скользило по моей коже. Он рисовал их пасти, когти, всегда чуть иронично прищурившись, как будто он один из нас двоих понимал их по-настоящему.

Иногда, когда я закрывал глаза и лежал, затаив дыхание, мне казалось, что я тоже чувствовал чудовищ рядом. А иногда, во время наших ночных дозоров, я ловил себя на том, что очень хотел заглянуть Дэни через плечо и убедиться, что они всё-таки есть, что он их не придумал. Но вместо этого, я следил за ним, а он – за чудовищами.

Дальше Горан задавал только скучные вопросы о школе, оценках, повседневных делах. Наконец, мы перешли к поместью Бьерков.

– Лео, расскажи мне про тот день в поместье Бьерков, когда вы там были последний раз. – Он оперся на подлокотник и закинул нога на ногу.

Не знаю почему, но сердце застучало быстрее, язык прилип к небу. Я залпом допил остывший чай и попросил стакан воды.

Что же тогда было?

Я искал Дэни. Промок. Подвернул ногу. Рассек бровь. Прибежал в поместье. Мы вместе спустились в подвал. Было холодно, и я хотел вернуться домой, но храбрился. А потом прямо на каменном полу мы нашли отца. Он был бледным, с синими губами, а прямо над ботинком из ноги торчала острая белая кость. Дальше меня стошнило. Пахло плохо, как пахнет в общественном туалете на автозаправке. Помню, что приехала машина скорой помощи с мигалкой. У врачей были металлические носилки и темно-серая униформа с красным крестом. Помню, что дед крепко обнимал меня за плечо. Помню, что меня стошнило снова, а потом мы оказались уже в больнице, где по груди и спине водили холодным стетоскопом.

На прощание Горан пожал мне руку и сказал, что позвонит, если возникнут ещё вопросы. Я был не против, даже рад, что есть кто-то, кому интересно меня послушать. Но он больше не позвонил, а если и звонил, то вопросы у не возникали не ко мне.

Я словно бы жил во сне, где эпизоды сменялись один на другой без всякого логического объяснения, где слова ничего не значили и складывались в полную белиберду. Я бродил в вязкой трясине, не понимая, куда свернуть и как выбраться из этого болота. Из трясины меня вырвал звонок. Судья позвонил в свой колокольчик и произнёс: «Виновен».

Глава 4

Ты понимаешь, что живешь в маленьком городе, когда все знают тебя еще до того момента, как лично с тобой познакомятся. Деда и так знали все. Он тушил пожары всю свою жизнь, а почти в каждом доме в городке что-нибудь хоть раз да горело. А теперь все знали еще и нас. Мы больше не были обычными мальчишками, сорванцами, приезжавшими погостить. Мы стали теми, о ком шептались прохожие, кого жалели, качая головой, или с высоты осуждали, потому что, как говорят, «яблочко от яблони недалеко падает». Но нам было не до чужих разговоров.

За день до последнего слушания дед усадил нас всех вместе за стол на кухне и разлил по чашкам чай. Пахло розой. Дед часто засушивал цветки из своего сада и раскладывал по тряпичным мешочкам, чтобы потом заваривать чай. Несколько минут мы сидели в полной тишине, а потом он произнес то, что внутренне мы, кажется, уже знали, просто не озвучивали.

– Мама не пропала… Полиция провела расследование… И…

– Ее убили. – Слова сорвались с губ как-то сами собой, я не думал, что смогу вынести еще одну длинную паузу.

– Ее убили, – глухо повторил дед.

Семь. В моей кружке плавало семь крошечных темно-розовых бутонов и два зеленых листочка. Пять тридцать. Время на часах замерло. Секундная стрелка силилась бежать вперед, но продолжала стоять на месте. Батарейка села. Нужно завтра купить и поменять. Одна пальчиковая батарейка.

Я украдкой взглянул на Дэни. Он сидел ровно, словно кол проглотил, и так сильно сжимал край столешницы, что побелели пальцы. Нижняя губа тряслась, и он полностью ее закусил и так и остался сидеть только с верхней губой.

– Полиция установила, что это сделал, – дед глубоко вздохнул, набирая в легкие и воздуха, и решимости, – Леонард. Он сознался.

Леонард. При первом звуке имени Дэни сорвался с места и убежал вверх по лестнице в свою комнату. А я остался считать квадратики на клеенчатой скатерти. Леонард. Так звали нашего отца. Меня назвали в его честь, даже не знаю, почему. Но даже, когда мама злилась, она всегда звала меня Лео. Никто и никогда не звал меня Леонардом. Но я прекрасно знал, откуда мне досталось мое имя. Леонард. С этой самой минуты дед всегда звал его только так, больше он ни разу не произнес слова «ваш отец» или «папа».

Я не вникал в детали дела, точнее очень хотел в них вникнуть, но дед сделал все возможное, чтобы до нас не дошла никакая лишняя информация. Я знал только факты. Знал, что мама мертва. А наш отец, мой отец – убийца.

***

До этого дня мы были на похоронах лишь однажды, когда умерла бабушка Роза.

Она умерла во вторник. Похороны назначили на субботу. Всю неделю лил страшный дождь, на улицу и носа нельзя было высунуть, а в субботу погода вдруг неожиданно прояснилась назло всем синоптикам и их прогнозам. Мы тогда еще не понимали смысла случившейся трагедии, помню только, что бегали по дому в накрахмаленных белых рубашках и черных костюмчиках. Ткань жутко кололась, руки и ноги чесались, но мама запретила нам их снимать. Мы не понимали, почему нельзя выйти попинать мяч или поехать на карнавал в центре города.

Пели птицы. Цвела сирень. Но в доме, кроме нас, больше никто не смеялся. Сейчас я уже не понимаю, почему мы тогда ничего не понимали. Наверное, в шесть лет это нормально, никто ничего не понимает. Мы видели, что мама украдкой плакала, но скрывать слезы получалось плохо. У нее опухли глаза, и покраснел нос. Вместо привычных джинс на ней было длинное черное платье. Но для нас точно так же вертелась земля, дул ветер и шелестели листья, на рынке так же продавали сахарную вату и замороженный сладкий сок на палочке, но на этой привычной вертящейся, полной чудес земле, больше не жила бабушка Роза.

Накануне вечером мама сказала, что нам всем вместе нужно будет пойти и выразить свою скорбь. Она сказала «всем вместе», а если всем вместе, то значит, должен быть и папа, – эта мысль вспыхнула у нас в голове подобно зажженной спичке. Мы все утро представляли, как будем гордо шагать с ним за руку. Он появлялся дома редко. Мы толком не видели его с апреля. Стыдно признаться, но тогда мы ждали похорон, только потому что могли снова увидеть отца.

Шерстяные брюки жали и стесняли все вообразимые движения. Наверное, такие костюмы люди придумывают специально для особых случаев, для начала учебного года и похорон, чтобы постоянно напоминать их обладателям о горечи и трагичности момента.

В полдень мы вышли за порог, но отец так и не появился. Тогда мы потеряли к походу всякий интерес, и впервые за долгое время нам стало по-настоящему грустно. В машине мама постоянно разговаривала с кем-то по телефону. Ей звонили десятки людей, и всем она отвечала одно и то же: «Спасибо за соболезнования, мы тоже скорбим, что Роза ушла».

В тот день, как и позднее, больше всего на свете мы боялись попасться маме под горячую руку. Но решили все-таки, что обязательно спросим у нее, когда буря уляжется, что значит «ушла». Куда могут уходить умершие люди, если они мертвы? И если бабушка ушла, будут ли похороны? И если люди уходят, могут ли они когда-нибудь вернуться?

Сейчас мы уже слишком хорошо все понимали, хотя двигался я словно во сне. Слова «мама» и «похороны» мозг отказывался ставить рядом в одном предложении. В зале для прощаний было тесно и очень холодно. Люди заходили внутрь и становились по периметру комнаты. Их было не так уж и много, в основном друзья деда, те, что были в розыскной бригаде. У мамы не было друзей, может, и были, но они никогда не приходили к нам в гости, не приглашали к себе, и мы не отмечали вместе с ними праздники.

Люди по очереди выходили в центр, ко гробу, чтобы положить на него цветы. Искусственные гвоздики. Живые розы. Никто не произносил ни слова, был слышен лишь шорох подошв по паркетному полу и пронзительный писк комаров, охотившихся на неподвижных людей, слишком занятых и стесненных, чтобы отгонять насекомых.

Гроб был закрыт. Массивный, с гладкой лакированной крышкой, он стоял на высокой платформе. На похоронах бабушки гроб был открыт. Но тогда я был таким маленьким, что не смог заглянуть во внутрь.

В кино на похоронах люди всегда плакали и рассказывали друг другу интересные истории из жизни умершего, чтобы получше запомнить, каким он был. Но здесь присутствующим рассказывать было нечего. Люди переминались с ноги на ногу, мы слышали, как хрустели коленки уставших мужчин и женщин. Все были крайне серьезны и, казалось, специально старались делать еще более скорбные лица. Мама выросла в этом городе, но не пришел никто из ее одноклассников или школьных учителей. Единственным, кто мог что-то рассказать, был дед, но он молчал. А потом он открыл потрепанную Библию в кожаном переплете и стал зачитывать оттуда отрывки. Его голос слился с комариным писком, хрустом, звоном колоколов и завываниями ветра. Я пришел в себя, когда хлопнула дверца автомобиля, и мы уже ехали домой. В дом деда, а теперь и наш. Позади оставалось кладбище с рядами одинаковых серых плит, а за деревом чернела земля от свежей могилы, куда опустили мамин гроб.

***

Почему мамин гроб был закрыт я узнал от одноклассника. Его звали Сид, и это было первое, что он сказал мне при знакомстве. Просто подошел к моей парте и выпалил:

– А ты знаешь, почему твою маму хоронили в закрытом гробу? – Я даже не успел ничего сказать, а он уже сам ответил на свой вопрос. – Потому что не было там ничего – просто взяли и пустой гроб закопали!

Потом он почему-то засмеялся. Я не ожидал такого в первый же день в новой школе, поэтому так и не нашелся, как в таких случаях верно среагировать, а пока я думал, в класс зашла учительница.

Проблемы начались с переклички. Когда очередь дошла до меня учительница почему-то запнулась, замолчала и внимательно глянула в мою сторону. Затем очень быстро произнесла что-то похожее на «Линад» и пошла дальше по списку. Я был полным тезкой своего отца, а все местные газеты, радиостанции и телеканалы продолжали обсуждать произошедшее. Мое имя, и одновременно с этим, не совсем мое имя, продолжало мелькать повсюду. По этой причине дед перестал покупать газеты и даже убрал приемник в кладовую.

Дед сказал просто не обращать на Сида внимания. И я не обращал, по крайней мере, старался. Моего старания хватило ровно на неделю, точнее совет деда сработал, Сид перестал обращать на меня внимание, но он переключился на Дэни. На тот момент Дэни почти не разговаривал, особенно при незнакомых людях. Его заикание ухудшилось, и он с большим трудом выжимал из себя слова.

Это был урок по литературе, и мы слушали лекцию об очередном важном писателе, который своими произведениями изменил судьбы людей. Я его книги никогда не читал, поэтому с моей судьбой ничего не произошло. Потом настал черед вопросов, и учительница из всего класса ткнула пальцем именно в Дэни. Он опустил глаза и помотал головой.

– Это еще что значит? Давай-ка отвечай. Это все должны знать. – Ее строгий тон только усугублял ситуацию.

Я не знал ответа, и не знал, знал ли Дэни. Больше мы не делали домашнюю работу вместе. Даже если он и знал, то продолжал молчать.

– Я до трех считаю, а дальше уже последствия начнутся. Можем год и с двоек начать.

Дэни вертел в руках колпачок от ручки. Тот выскользнул из его пальцев и приземлился на другой половине комнаты. Все засмеялись.

– Раз, два… – Учительница принялась отбивать счет ладонью по столу.

– Й-й-й-й-а-а з-з-з-зн-зн-зна-й-у п-п-п-пр-пр-пр…

Мучения Дэни прервал звонок. Разойтись мы, к сожалению, не могли, потому что у нас стояло две литературы подряд. Он резко замолчал и весь сжался, будто хотел спрятаться под стол.

Большинство людей вышло из класса, я подошел к учительнице.

– Дэни заикается, – попытался объяснить я. – Он ни с кем почти не говорит.

– Я уже поняла, ничего страшного, научится. – Она даже не подняла глаз от журнала.

– Но он всегда так… – Я попытался снова.

– Обойдемся без советов. Я разберусь. Садись на место. – Жестом учительница указала мне на мою парту и больше вообще не обращала на меня внимания.

Второй урок прошел так же скучно, как и первый, правда, вопросов никому больше не задавали.

***

Мне никогда не было так больно. Голова раскалывалась, в глазах двоилось, а на грудь словно положили наковальню, и еще правая рука не сгибалась до конца. Автобус уехал без меня, и идти пришлось пешком. Радовало лишь то, что по пути до дома нигде не нужно было переходить дорогу. Я шел очень медленно. Меня дважды стошнило. Когда я открыл входную дверь, дед тут же принялся ругаться, он даже не сразу заметил кровь и порванную одежду. А когда заметил, побледнел и пробормотал что-то похожее на: «Конца и края этому не видно».

Доктор сказал, что у меня сотрясение, вывих, ушибы и переломы ребер. Все это он определил на глаз, в больницу меня не забрали, но прописали постельный режим, эластичный бинт и через месяц провериться у окулиста. Я никогда раньше не ввязывался в драки, только понарошку во время игр. Все ребята во дворе и в старой школе были выше нас с Дэни примерно на голову, но никто нас и не задирал.

Я не мог спать и слышал, как внизу, на кухне, дед разговаривал с Дэни.

– Что случилось? На него напали? В школе? Мог ведь и инвалидом остаться! – Голос у дедушки дрожал.

– Я не знаю, я не видел. – Дэни ответил уверенно, без заминки, ни разу не заикнувшись.

Вот только он знал, и он видел. Это был Сид и его компания. Они окружили Дэни на школьном стадионе сразу, как тренер собрал футбольные мячи и закрыл за собой дверь в зал. Их было пятеро, и связываться с ними никто желанием не горел, остальные ребята из класса просто ушли и даже ни разу не оглянулись. Было промозгло и накрапывал дождь. Я не слышал, что именно они ему говорили, но интонации не сулили ничего хорошего. Дэни молчал, он будто бы врос в землю и даже не предпринимал никаких попыток вырваться из кольца. И, может, так нужно было поступить и мне. Может, Дэни снова был прав и проще было бы «притвориться мертвым» и переждать. Но когда Сид толкнул его в плечо, и тот с размаху приземлился в одну из неглубоких луж на поле, в голове у меня что-то щелкнуло. Мне не хотелось, чтобы дед вечером пил из-за Дэни успокоительные, и еще больше не хотелось снова отвечать на вопрос: «где твой брат».

Дальше я оказался между молотом и наковальней. Удар. Удар. Удар. Я очень быстро рухнул на землю, лицом в мокрую траву, а удары продолжались, сильные, хлесткие, как дождь по жестяному забору. Я чувствовал, как боль растекалась по животу, спине, плечам. Штаны, куртка – всё промокло, прилипло к коже, пропиталось грязью. В нос бил острый запах земли, сырой и горьковатый. Голос Сида, словно откуда-то издалека, кричит: «Ты же хочешь, давай!»

Больше я уже ничего не различал. Всё слилось в один раскаленный ком, будто выжигавший меня изнутри. Я едва успел глотнуть воздуха, когда увидел перед собой кроссовки Дэни. Они мелькали и ударялись об меня вместе с пятью другими парами.

– Хватит. Пошли! – крикнул Сид.

– Пошли, – тихо отозвался Дэни.

***

Весь следующий месяц в школу я не ходил. Первую неделю просто лежал в кровати и смотрел в потолок. Я насчитал на нем пять трещин и парочку желтоватых пятен от клея, еще с тех времен, когда мы пытались приклеить светящиеся фосфорные звезды на обычный канцелярский клей. Звезды, конечно, отвалились, чего и следовало ожидать, но нам было по семь лет, и мы ничего такого не ожидали.

Дед старался как мог: поднимал меня, чтобы отвести в туалет, как бы я не сопротивлялся, и даже кормил с ложки. Иногда его друзья приходили помочь приготовить ужин или помыть полы, или просто посидеть со мной, чтобы не было скучно, особенно, когда дед уезжал по делам в город. Ни про отца, ни про суд он больше не говорил, а на все мои вопросы только твердил: «Скоро все закончится».

Когда лежишь, освобождается много свободного времени, даже слишком много, и я стал думать обо всем подряд: о прошлом лете, о нашей старой квартире, о встречах с доктором Гораном, но чаще всего о маме. Сначала я вспоминал, как она выглядит. Потом представлял, как она что-то мне говорит, чтобы вспомнить ее голос. Мне все казалось, что она куда-то уехала, очень далеко уехала, так далеко, что я туда попасть не могу. Еще я думал про наш с Дэни старый альбом, тот, который появился еще до альбома секретных проектов, в нем мы рисовали всех чудовищ, которых когда-либо встречали в доме или во дворе. Рисовал почти всегда Дэни, а я выглядывал у него из-за плеча или подавал карандаши нужного цвета. Иногда он и мне давал порисовать, когда сильно уставал, или когда я видел то, чего не видел он сам. Помню, как однажды вечером вылезал из ванны и наступил на что-то липкое и волосатое – я был уверен, что это чудовище хотело ухватить меня за ногу и затянуть в канализацию! Я выскочил из комнаты как ошпаренный и принялся звать маму, ее почему-то нигде не было, сейчас даже и не знаю, почему, но на мой крик прибежал Дэни, бледный и напуганный. Язык у меня заплетался, поэтому я схватил альбом и стал рисовать что-то черное мохнатое и непонятное. Дэни следил за моими руками, затаив дыхание. Если честно, через примерно пять минут я уже полностью успокоился и даже засомневался, правда ли это было самое настоящее чудовище, но тогда мне просто хотелось нарисовать что-то самому. Мне нравилось думать, что я наконец-то увидел нечто, чего не видел Дэни.

Но обычно, когда мне становилось грустно, я проигрывал в голове один и тот же день – летний день, когда мы с мамой вместе пошли на пляж. Я мысленно перебирал все детали, даже самые мелкие: как ребристые подошвы шлепанцев кололи ступни, как дул ветер за окном, как мама собирала большую матерчатую сумку в цветочек. Я начинал успокаиваться, когда доходил до середины маминого списка: полотенца, солнцезащитный крем, контейнер с бутербродами, книжка, формочки для песка, сначала зеленые, а потом оранжевые, желтые, синие…

За целый месяц в кровати я прокручивал этот день в голове снова и снова, и снова. В моих воспоминаниях были только я и мама и больше никого, хотя наверняка должен был быть и Дэни, и папа, потому что тогда он еще не ушел, но я помнил только себя и маму.

Конечно, я провел в кровати не целый месяц. Мне было так стыдно, что я заставил деда переживать, что я старался делать хоть что-то, чтобы он чувствовал себя лучше: относить свои вещи в корзину для грязного белья, мыть чашки, оставшиеся после завтрака, вытирать крошки с кухонного стола. Не знаю, замечал ли он это, но мне хотелось верить, что, вернувшись домой уставшим, ему придется делать хоть чуточку меньше. А уезжал он часто и по большей части в суд, потому что именно после суда он всегда молчал и подолгу сидел в своем кресле у камина.

Той ночью я все никак не мог уснуть, не получалось так повернуться, чтобы ребра не болели. Утром перед уходом дед поцеловал меня в лоб и сказал, что, когда болеешь, можно спать и днем, главное скорее поправиться. И я заснул, не знаю, надолго ли, но проснулся я от громкого шума. Бум. Бум. Бум. Сначала я никак не мог понять, сколько время, часов в комнате не было. Мне казалось, что я только-только закрыл глаза.

– Дедушка, это ты?

В ответ никто не отозвался.

Шум продолжался. Бум. Бум. Бум. Будто бы кто-то кидал мяч. А потом все вдруг прекратилось. Тишина. А буквально через секунду я услышал звук шагов вниз по лестнице и хлопок входной двери.

– Дедушка? Все хорошо?

Тишина.

Ходить было довольно больно, но терпимо, если держаться за стену.

– Дедушка?

Дэни я даже не звал, потому что он бы все равно не отозвался. В его комнате было пусто, а вот в ванной горел свет. Мне потребовалось несколько минут, чтобы переварить увиденное. По всей ванной комнате были разбросаны серые перья. Большие и маленькие, пух еще парил в воздухе. С полок все попадало, шампуни и лекарства валялись на полу, некоторые бутыльки открылись и вытекли цветными разводами, таблетки рассыпались, часть закатилась под стиральную машину. Но я мог думать только о том, что лежало в ванной. Сперва я заметил красные разводы на кафеле, а потом крылья, клюв и маленький глаз-бусинку. Голубь. Точнее то, что осталось от него. Все вокруг было забрызгано кровью. В ванной не было окон, сам залететь он бы никак не сумел. И все встало на свои места, когда в углу я заметил металлическую ложку для обуви, красную снизу с парочкой налипших серых перьев.

Деду точно ни к чему было все это видеть.

– Лео? Ты чего безобразничаешь? – дедов бас звучал сурово.

Внутри все похолодело. Я даже представить не мог, как объяснить деду мертвого голубя в ванной. Что если я пропустил кое-какие пятна?

– Лео, а? Негодник! – Дед перешагнул порог, широко улыбаясь, а я замер. – Ты лежать должен, а не дом надраивать! В ванной все сверкает и хлоркой пахнет, хоть топор вешай. Чего это нашло на тебя?

В коридоре за спиной деда промелькнула голова Дэни.

– Дэни, представляешь, что твой брат учудил? Должен отдыхать, а он все ванную отмыл до блеска, заходить теперь стыдно!

Дэни замер. Дед попытался приобнять его и протолкнуть в мою комнату, но тот не сдвинулся с места.

– Я зашел и уронил случайно много чего, пришлось помыть… – невнятно попытался оправдаться я.

– Больше не вставай, я тебе суп сейчас согрею. – Дед поцеловал меня в лоб и ушел вниз.

Я слышал, как на кухне он насвистывает какую-то мелодию. Мне нравилось видеть его таким, счастливым, пусть и ненадолго. Но чего мне снова не хотелось видеть, так это кровавых разводов и перьев, медленно опускавшихся по воздуху прямо перед моими глазами.

Глава 5

Месяца хватило, чтобы вся шумиха вокруг нас улеглась, по крайней мере, в школе. Учителя во время переклички на нашей фамилии больше не спотыкались, а темы для обсуждения на переменах появились поинтереснее: приближались футбольные соревнования между районами, четвертные экзамены, конкурс талантов и что-то еще, потому что афиш на доске объявлений становилось только больше. Новость о нас устарела. Она устарела для всех, кроме нас самих. Во сне бывает такое ощущение, будто летишь, а когда начинаешь падать, просыпаешься за секунду до касания земли. Мне казалось, что я сплю, что падаю и падаю, но никак не проснусь, потому что до земли еще очень далеко.

– Ты Дэни или Лео? – Учительница подошла ко мне в коридоре и сразу же протянула прямоугольный розовый конверт. Получить такой – явно плохой знак.

– Лео. – Она сощурилась, будто не сразу поверила.

Уже очень давно нас никто не путал.

– На самом деле, не важно. – Учительница тяжело вздохнула и покачала головой. – Бланк отдай опекуну, пусть распишется.

– Деду? – Я замялся. – А передать что?

– Передай, что без подписи пусть брат твой в школу не приходит. Еще одно предупреждение, и будет наказан. Понятно?

Я кивнул. В нашей старой школе тоже раздавали предупреждения, только голубого цвета. Больше двух – и тебя заставляют что-нибудь сделать. Сгребать листья во дворе. Мыть полы в коридоре. Мы с Дэни наполучали таких немало и отдувались за глупости тоже вместе. Как-то мы натерли доску воском… Но что он мог натворить в одиночку?

***

– Не по ошибке, точно? – Дед взглянул на меня поверх очков.

– Я не знаю, мне просто отдали.

– Ты видел что-нибудь? Да, да, да, не отвечай, больничный твой… – Дед еще раз перечитал записку.

– Что там? Что он сделал? – Я попытался перегнуться через стол, чтобы посмотреть, но дед свернул бумагу и убрал обратно в конверт.

– Наверное, ошибка. Я сам с ним поговорю.

Я никогда не понимал, зачем дед просил меня выйти, чтобы с кем-то серьезно поговорить, из-за тонких стен все можно было расслышать и с другого этажа. А уж если кричали… И прежде я не слышал, чтобы Дэни на кого-то кричал, это всегда делал только я.

– Дэни, мне передали жалобу, – голос деда звучал достаточно серьезно.

В ответ только ножки стула заскрипели по полу.

– Дэни, – бас стал тверже, – нельзя уходить, когда с тобой разговаривают. Дэни, стой. Будь любезен объяснить, что ты натворил. – Дед держался на удивление спокойно.

– Эттто ннне я. Не я сссделал. – Бедняга-Дэни снова начал заикаться.

– Хорошо, кто это сделал? Мальчику очки разбили, могли ведь и глаза поранить, стекло все-таки. Дэни, кто его ударил?

– Лео. Ударил. – Заикание прошло как по волшебству.

Фоном играло радио. Сначала мне показалось, что я ослышался. Он ведь не мог и вправду такое придумать?

– Лео, значит… И как все случилось, ты сам видел?

– Просто подошел и ударил! Он всегда дерется! – Дэни принялся тараторить.

– Дэни, твой брат тогда был дома, – вкрадчиво произнес дедушка. – И, насколько мне известно, били, пока что, только его самого.

– Я не делал! Не делал! Не делал! Не делал! – Дэни перешел на крик.

– Дэни, нельзя просто уходить. Дэни, кому говорю! – А вот на повышенные тона перешел и дед.

Кухонная дверь резко распахнулась, и меня чуть не сшибло с ног. Дэни вихрем пронесся мимо и в пару прыжков одолел лестничные ступени. Дед так и сидел за столом, медленно отхлебывал чай и смотрел в окно, за которым уже стемнело. Холода еще не настали, и в саду пели сверчки.

– Как же так, Лео? Что с нами со всеми происходит?

И я бы с радостью ответил деду, если бы сам понимал хоть что-нибудь.

На следующее утро Дэни вёл себя как ни в чем не бывало. О его вечерней истерике помнили, кажется, все, кроме него самого. Будто бы накануне вечером обошлось без криков и хлопанья дверями. Он зашёл на кухню широко улыбаясь, что-то насвистывая и даже…

– Лео, слушай, давай после школы в торговый центр сгоняем? Его открыли давно, только мы с тобой не были.

…и даже заговорил с братом.

– А как же твои н…– На великах вообще быстро доедем, если без дождя. Ну как? – Он радостно смотрел на меня, а я в ответ мог только часто моргать.

– Езжайте, конечно, можете допоздна. Вдруг кино там какое показывают. – К словам дела прилагался ещё и многозначительный взгляд в мой адрес.«Новые друзья», хотел было сказать я, но дед меня опередил:

– А что случилось, ты упал? – От удивления у Дэни брови подскочили.– Хорошо, – согласился я, – поехали, но быстро я не смогу, бок ещё болит.

Он двигался будто бы в ускоренной съемке, когда меняешь режим на камере. Он уже два раза пересел со стула на стул и намазывал третий по счету тост, малиновое варенье он тоже обычно не любил.

– Все-таки, что… – Меня прервал кашель деда.

– Ты же упал тогда, Лео, сам сказал, что упал. – Особое ударение дел сделал на слове «сам».

Это было правдой. Упал я сам, с небольшой помощью. Про драку я отказался рассказывать наотрез, ни полицейскому, ни врачу.

– Упал, – глухо повторил я.

Торговый центр и вправду был огромным! Ничего масштабнее я прежде не видел, разве что хоккейный стадион, но и тот немного уступал. Мы прошлись по всем этажам. Съели по мороженому. Дэни взял шарик клубничного щербета, хотя обычно ел ванильное, а я – шоколадного с орехом. Мы купили билеты на вторую часть фильма, который смотрели еще в прошлом году. Я почти не обращал внимания на экран. Я совсем не помнил, о чем была первая часть, поэтому диалоги и происходящее не имели никакого смысла. Диалоги и происходящее по эту сторону экрана тоже наводили на мысль, что я что-то упустил.По дороге до школы мы болтали о разной ерунде и за обедом даже сидели вместе. На всякий случай, я несколько раз ущипнул себя. Для перестраховки. Нет, я не спал. На перемене Дэни ни разу не заговорил с Сидом, держался рядом со мной и без умолку трещал о новом торговом центре. Ехать туда было недолго, каких-то семь километров по прямой, но рёбра ещё болели. Врач обещал, что окончательно срастется все через месяц, а вот болеть может несколько лет. Когда тебе двенадцать, несколько лет равносильно нескольким световым годам. Я все-таки сумел докрутить педали и с облегчением выдохнул, когда на горизонте замаячило большое здание, выкрашенное ярко-синей краской. Мы припарковали велосипеды у входа, то есть просто прислонили к стене, тут никто и никогда не пользовался замками, и отправились внутрь.

Темнело осенью быстро, обратно пришлось возвращаться уже по сумеркам, когда чернота густела, а фонари ещё не зажигали. Крутить педали было больно. Из-за этого дыхание часто сбивалось. Чем темнее становилось, тем сильнее я начинал волноваться. Потеряться здесь было невозможно, особенно если не сворачивать на узкие лесные тропы и постоянно ехать по шоссе. Я знал дорогу как свои пять пальцев. Но вот дед, скорее всего, уже начал переживать. Он всегда повторял, неважно, насколько хорошо ты видишь встречные автомобили, главное – чтобы они тебя видели. Ещё он повторял, что самые печальные аварии те, где ты все делал правильно, следовал правилам, а пострадал из-за ошибки другого. Крутить педали было больно. Дыхание постоянно сбивалось, и я притормаживал. Дорога петляла в гору, извивалась вверх по холму, я смотрел как спина Дэни мелькает вдали и скрывается за перевалом.

В предночной тишине пение птиц казалось громче, а каждый шорох ты словно бы начинал ощущать кожей. За всю жизнь я не видел в этих лесах животного крупнее оленя. Волки здесь точно водились, ими нас пугали в детстве, чтобы мы не убегали далеко. Но город рос, и они уже не подходили так близко к человеческому жилью. Дед, вроде бы, встречал как-то медведя, медведицу и трёх медвежат, когда ходил с товарищами в поход. Они тогда ночью забрели в их лагерь и разворошили ящик с припасами, но было это давно. Дед прогнал их, выстрелив в воздух из ружья. И вот как человек, тушивший всю жизнь пожары, не боявшийся медведей и вообще ничего, так переживал, что в сумерках мы не найдём дорогу назад?

Обычно дед встречал нас на крыльце, руки на груди, на носу очки, чтоб лучше видеть. Сейчас на крыльце было пусто, у лестницы на траве валялся велосипед Дэни. Я положил свой рядом и вошёл в дом. С кухни раздавался плач, плакал Дэни навзрыд, так что слов было не разобрать.

– Это все он! – Дэни ткнул в меня пальцем, как только я перешагнул порог. Его лицо все покраснело от слез, поперёк лба была приклеена широкая марлевая повязка.

– Лео, на пару слов. – Дед встал и подал знак рукой, чтобы я шёл за ним, я послушался. – Я всего лишь хотел, чтобы вы вместе сходили в кино. Как раньше, понимаешь?

Я кивнул. Я прекрасно это понимал.

– Вы же братья, вы же близнецы, в конце-то концов! – Дед всплеснул руками и замолк в ожидании моего ответа.

Но здесь понимать я переставал. Там на склоне я упустил Дэни из виду минут на десять, что могло случиться за десять минут?

– Чего глазами хлопаешь? – Устало вздохнул дед. – Он говорит, ты его задирать начал, что ты за ним на горе погнался. Говорит, испугался и с управлением не справился. Весь лоб себе рассек. Я врача вызвал, швы наверняка нужны.

Я переваривал услышанное несколько минут, а потом почувствовал, как внутри все начало закипать. Будто кровь стала подступать все ближе и ближе к коже, так резко поднимается красный столбец термометра, если окунуть его в кипяток.

– Вот ты гад! – Я метнулся в сторону Дэни. – Хотел, чтобы я погнался за тобой, ну, давай!

От неожиданности Дэни вздрогнул, хотел увернуться и упал с табурета, не удержав равновесия. Я запрыгнул на него сверху и схватил за ворот рубашки.

– Хватит врать! Почему ты все время врешь? Все проблемы только из-за тебя!

– По углам! – Прогремел над ухом бас деда. – До трёх считаю, а то сам расставлю!

В дверь позвонили.

– Лео, врача пусти, а сам – наверх, чтобы я тебя не видел и не слышал. Понятно?

Конечно, только ничего не было понятно.

***

Утром Дэни пожаловался на головную боль и остался дома. Теперь он часто на неё жаловался, действительно ли голова у него болела так сильно, что не помогало ни одно лекарство, никто не знал. В такие дни дед разрешал ему лежать в постели и смотреть телевизор, маленький, с выпуклым экраном, он перетаскивал его из своей спальни. Мы не говорили о Дэни, ни о его дисциплинарных записках от директора, ни о его вранье, ни о том, где он успел рассечь лоб. Мы практически ни о чем не говорили, как в то время, когда шло судебное заседание по делу мамы. Я даже начал скучать по Горану. Он слушал, конечно, задавал много дурацких вопросов, но это у него работа такая. Он слушал, а мне очень сильно хотелось просто с кем-нибудь поговорить. В верхнем ящике письменного стола я нашёл его смятую визитку. Осенью я был уверен, что в кабинет его больше ни ногой, а сейчас…

– Кабинет доктора Ковича, чем могу помочь? – В трубке раздался приятный женский голос.

– Здравствуйте, мне нужен другой доктор, доктор Горан. – Я немного замялся, я не любил разговаривать по телефону.

Женский голос засмеялся:

– Это он и есть, доктор Горан Кович. Вы хотели бы записаться на приём?

– Наверное, да. – Мне не нравилось слово «прием».

– Вторичный или первичный?

– Я уже приходил. – То есть меня уже отправляли к нему, особо не объясняя ни сути, ни смысла приема.

– Есть время на вечер понедельника.

Сперва я обрадовался, но после слов о том, сколько это будет стоить, я попрощался и повесил трубку. У меня в копилке не было столько монет, чтобы заплатить за то, чтобы меня просто выслушали. После того похода в кино дед больше не давал мне карманных денег, а попросить его заплатить за мой поход к доктору я не решился. Я завёл блокнот, такой же большой как у доктора Горана, но страницы оставались пустыми. Я понятия не имел, о чем писать, по крайней мере, до Рождества.

Снег выпал утром, в последний день занятий, и не переставал идти до конца месяца. Говорили, что за декабрь выпала почти зимняя норма осадков. Снегом здесь было никого не удивить, каждую зиму дед доставал широкую лопату с длинным металлическим черенком, чтобы расчищать крыльцо и подъездную дорожку. Когда сугробы становились слишком высокими, в ход шла снегоочистительная машина. Она работала на бензине, очень громко гудела и выплевывала фонтан снега через боковую трубу. Той зимой мы оказались немного отрезаны от цивилизации, так казалось. Из-за наледи несколько раз обрывались линии электропередач, тогда мы готовили ужин на газовой горелке – разогревали консервированный суп из банки. А из-за снежных заносов грузовики доставки не могли к нам пробиться, поэтому на прилавках магазина пару недель нельзя было найти ничего кроме тушенки. Я не возражал, мы словно отправились в поход, правда, спали в своих постелях. В детстве я терпеть не мог походы, потому что в палатке не было розеток и нельзя было смотреть телевизор. Сейчас розеток вокруг было полно, а телевизор смотреть все равно было нельзя. Больше его не было в доме. В последний день перед каникулами я уехал в школу на велосипеде по нетронутому белому полотну, а возвращался с трудом преодолевая ветер и выросшие на дороге сугробы. Благодаря снегу особенно ярко в глаза бросалась кровь. Крупные капли вели от ступенек к мусорным бакам. Я заглянул вовнутрь – поверх завязанных чёрных пакетов лежали крупные осколки стекла и пластика. У гаража был припаркован черный пикап.

– Лео! Сколько зим! – Рассмеялся доктор Фрэнк, мы привыкли звать его дядей. – Понял шутку – «зим»? На улице будто апокалипсис приближается. Такая снежная буря должна грянуть. Так что надо мне вовремя от вас уехать, в гостях, как говорится, хорошо, а дома…

– Дядя Фрэнк, а что случилось? Я кровь видел, серьезное что-то?

– Ерунда, швы твоему деду наложил, телевизор, говорит, выбрасывал и порезался. Дед твой ещё всем фору даст, на нем же как на собаке заживает, такие ожоги ему по молодости лечил, а красавцем был – красавцем и остался. Я к вам вообще последнее время как на работу езжу, абонемент надо уже выдавать. – Доктор громко рассмеялся и в один глоток допил чай. В комнате пахло розовыми лепестками. – Поеду я, а то жить с вами придётся, если дороги все завалит.

Дядя Фрэнк набросил на плечи пуховик и потрепал меня по волосам на прощание. Дед дремал в кресле. Я присел рядом, налил себе чашку из заварника и потянулся к приемнику.

– Не надо, не включай. – Пробормотал дедушка, не открывая глаз. – Не буди.

Будить деда я не хотел, ему нужен был отдых. Я просто достал с полки первую попавшуюся книгу и открыл на последней странице. Мне хотелось убедиться, что конец будет стоить того, чтобы начинать читать. Лишь позднее я понял, что говорил дед тогда не о себе.

Рождество в доме деда всегда начиналось заранее, с Адвента. На всех дверях он развешивал венки, ставил высоченную елку в гостиной, а перед этим сам срубал ее и привозил на санях из леса. Во всей округе дед славился своими снежными скульптурами и иллюминацией. В его арсенале было около полусотни гирлянд. И в этот раз ничего не изменилось.

– Бог все ещё Бог, поэтому Рождество никуда не девается, – сказал он мне и отправил на чердак искать коробки с украшениями.

Залезал он сюда не чаще раза в год, все покрывал толстый слой пыли, сам воздух казался густым, будто сотканным из паутины.

– Нет, те не тащи, там гирлянды, накладно сильно их вешать. – Дед отдавал приказы, стоя у подножия лестницы. – Вон в левом углу три коробки должны быть, ага, их подавай мне.

Коробки были большими, но оказались на удивление легкими, в них тихо позвякивали игрушки. Елку привезли в тот же вечер. Дядя Фрэнк выгрузил ее из кузова и даже помог нам установить посередине зала.

– Роскошная! Ничем не уступает твоим, Уильям.

Дед довольно кивнул и провёл рукой по пушистым веткам. Дом наполнился запахом хвои.

– Пару ниток огоньков и вообще засияет! – Дядя Фрэнк тоже отличался своей любовью к праздникам.

– Не в этот раз, устал я от них, – отмахнулся дед. – В простоте все сделаю, по-старинке. Да и перебои такие, зачем нагрузку лишнюю на провода? Неделю почти в темноте сидели.

– Не думал, Уильям, что такое от тебя услышу! – Дядя Фрэнк снова рассмеялся. – Времена то нынче чудные. Уступишь пальму первенства тогда?

– Уступлю, забирай. Лео тебе коробки спустит, да?

Мне ничего не оставалось, как снова забираться на чердак и перетаскивать оставшиеся украшения в машину дяди Фрэнка.

– Чего насупился? – Дед приобнял меня за плечо. – Знаю, ты больше всех мои гирлянды любил, но не беда, не переживай, свечи зажжем.

– Мы и так их постоянно жжем, когда пробки выбивает.

– Ну, значит у нас почти всегда обстановка праздничная, – хохотнул дед. – Ты тут хозяйничай, наряжай, я ужин приготовлю. Радио только не включай.

Дэни снова с самого утра лежал с мигренью. На этот счёт появились особые правила:

1. Не включать телевизор (легко исполнить, если телевизора нет)

2. Не слушать радио

3. Не играть на втором этаже

В общем, не делать ничего такого, из-за чего он мог бы проснуться. Праздники словно бы вернули все на круги своя, не совсем, конечно, а только отчасти. Рождество принесло в нашу жизнь немного размеренности, предсказуемости. Я точно знал, что завтра мы будем подписывать открытки для друзей дедушки, послезавтра поедем за подарками (с утра пораньше, чтобы избежать давки), будем их заворачивать, а потом печь печенье, чтобы угощать колядующих. Почти весь адвент Дэни пролежал у себя за закрытой дверью, а за пару дней до Рождества радостно сбежал по лестнице и стал помогать деду по хозяйству. Он развесил белье в постирочной, помыл посуду и даже вызвался наряжать елку, хотя она и была уже наряжена. Дед выдал ему ящик с остатками игрушек, а меня отправил к соседям за помидорами для салата. Пройти пятьсот метров до дома соседей, хоть и по сугробам, было проще, чем прокладывать путь до города. Дед сказал надеть сапоги, но я упрямо пошёл в ботинках, и набрал снега уже через пять минут. С пейзажа вокруг можно было рисовать картины, многие так и делали. В доме Марии и Филиппа, друзей деда, весь холл был увешан полотнами с изображениями заснеженных полей и лесов. Тетя Мария почему-то доставала свой мольберт и краски только с приходом зимы, говорила, что в другое время нет такого особого вдохновения. Одна из ее картин, кстати, висела у деда в спальне – чаща, а сквозь ветки виднеется семейство коричневато-рыжих оленей. Не знаю, действительно ли они их видела или дорисовала потом с фото, вряд ли олени стояли неподвижно так долго, чтобы сделать эскиз.

– Лео, осторожней! – Раздался крик.

Так сбивает сильная морская волна или лавина. Валит с ног, кувырком, так что уже и не понимаешь, где верх, а где низ. Снег засыпался за шиворот, в рукава и даже карманы. На грудь взгромоздилось что-то тяжелое, и все мои рёбра в унисон отозвались болью. На лицо полилась тёплая липкая струя.

– Барс! Негодяй, к ноге! – Барс не шелохнулся. – Барс! Кому говорю, к ноге! Оставь Лео в покое! Негодник.

Пес наконец слез с меня и побежал на голос дяди Филиппа, оставляя за собой в сугробе траншею и каскад снежных брызг.

– Лео, в порядке? Не теряй бдительности, он сегодня шебутной, дома засиделся. – Дядя Филипп подал мне руку.

Мне потребовалась пара минут, чтобы прийти в себя и встать на ноги. Маламута по кличке Барс Филипп и Мария купили после смерти своего любимого дога, да, того самого, который гонялся за нами, когда мы были маленькими. Барс, несмотря на внушительные размеры, в душе в действительности был кошкой. Добрый, ласковый, но своими играми способный переломать тебе все кости.

– Мария внутри, зайди через кухонную дверь.

Их дом располагался прямо посредине холма, и если подойти к краю, то как на ладони открывался вид на долину внизу. Там, в этой долине, почерневшее и одинокое стояло поместье Бьерков. Сначала полиция обнесла его по периметру черно-желтой лентой и поставила знак «Опасно», ходили слухи, что приедут бульдозеры и снесут здание. Но ленту оборвал ветер, снег засыпал все вплоть до окон первого этажа, а бульдозеры все не приезжали.

– Лео, малыш, держи! – Тетя Мария вынесла плетеную корзину и протянула мне. – Нужно будет что-то ещё, знаешь, мы тут близко, приходи. Помидоры я газетой обернула, чтобы не поморозил в дороге. И вот ещё, это персонально тебе. – Из кармана она достала небольшую прямоугольную картонку, размером с фото.

Я неуверенно протянул руки и осторожно взял картинку.

– Для создания праздничного настроения. – Это была маленькая картина маслом – присыпанный снегом лес, если бы можно было взлететь и посмотреть на него с высоты. – У вас же все нормально?

– Спасибо, нормально, – только и сумел выдавить я из себя.

Над вопросом тети Марии я размышлял всю дорогу до дома. Нормально? Что вообще значит это слово? Что такое нормально? Как у всех, или когда все очень странно, но ты привык? Нормально ли, что больше нет мамы? Нормально ли, что Леонард сидит в тюрьме? Нормально ли, что больше нет «мы»? У большинства людей «мы» ведь никогда не бывает. Нормально…

В гостиной потрескивал камин, дед и Дэни играли в карты за кофейным столиком. Рядом стояла коробка ёлочных игрушек, после того как Дэни украсил елку, игрушек на ней стало почему-то меньше, а не больше. Он почти все снял. Шишки. Сосульки. Снежинки. На ветках остались висеть только блестящие красные шары.

– Красиво, да? Садись тоже играть, дедушка на тебя раздаст! – Дэни заулыбался и отпил какао из красной чашки.

Я кивнул. Сперва нужно было переодеться в сухое. Наверху я сделал первую запись в своём блокноте: мигрень – прежний Дэни (любит красный) – взрыв. Эта схема в будущем ни раз спасала мне жизнь. Прежний Дэни продержался с нами почти до самого конца зимних каникул, до вечера, когда я услышал во дворе детский плач.

Глава 6

Холода пришли неожиданно. Старики поговаривали, что последний раз морозы так лютовали лет тридцать назад. Снег вдруг перестал, а на сугробах выросла ледяная корка. Жители жаркого климата думают, что холодно там, где идёт снег, но жители севера знают, снег идёт тогда, когда тепло. Несмотря на морозы, мы много гуляли. Втроем. Как раньше. На какой-то короткий срок это стало нашей нормой. Вставать не по будильнику, а по толчку деда, мол «довольно бока отлеживать». Завтракать. Без всяких правил. Хоть печеньем, хоть тортом. Потом мы надевали все теплые вещи, что у нас только были, и шли гулять. Шатались по округе, протаптывали тропы в лесу. Мы гуляли до тех пор, пока на щеках не появлялись белые пятна. Мама всегда говорила, что так мороз кусается, и нужно аккуратно растереть место укуса рукавицей или перчаткой. В детстве мы с Дэни должны были следить друг за другом, поглядывать, чтобы мороз не напал и не покусал. Мы много смеялись. Вообще было много «мы», но только такое «мы», где нас было трое. Я не возражал. Я устал от долгих месяцев молчания, устал ничего не понимать. В декабре все было понятно. Мы праздновали Рождество, колядовали, дарили подарки и ходили в церковь. Как раньше. Будто бы, не сговариваясь, притворились на какое-то время забыть все ужасное, что случилось. Дедушка по традиции подарил мне и Дэни свитера: ему – красный, а мне – синий. И по традиции свитера кололись, и по традиции никто не сказал про это ни слова. Праздник получился тихий, без гостей и большого застолья, как дедушка делал раньше. Так было лучше. Он вообще теперь избегал любых резких звуков и даже на колядование согласился не сразу. Дедушка ничего не объяснял, просто отшучивался, что старый и уже не до шума. Но я прекрасно понимал, в чем была настоящая причина.

За неделю до конца каникул Дэни стал трещать про школу как заведенный, как он скучал по друзьям, по урокам и по шахматному кружку. Я даже и не знал, что он ходил в шахматный кружок, а может, и не ходил. Трудно было понять, когда он врал, потому что Дэни всегда сам верил собственным историям. Компания у него действительно была, такое не забудешь, но за каникулы он ни разу никому не позвонил и не попросился в гости, да и к нему никто не приходил. Я по школе не скучал. По чему скучать? Некоторые учителя до сих пор умудрялись нас путать, предметы казались мне скучными, а разговаривать со мной никто особо не хотел. Отмучиться бы очередную четверть до следующих каникул!

Пятница. Я не мог уснуть. Понедельник уже маячил на горизонте, и я прокручивал в голове каждый страшный сценарий, который мог произойти в новом учебном полугодии. Могло случиться вообще что-угодно, как показывала практика. Я бы не удивился, если бы летающая тарелка приземлилась у нас посреди двора и…

Плач. Слабый. Тонкий. Прямо за окном. Точно плач, похожий на детский. По спине у меня пробежал холодок. Откуда здесь могли взяться дети? Я отругал себя за все фильмы ужасов, что успел посмотреть раньше. Вдруг кто-то потерялся? Зимой, ночью, в лесу… Я вылез из кровати и машинально оделся, любопытство одержало верх. Фильмы ужасов точно были выдумкой, хоть и слишком реалистичной порой, а беда могла быть очень даже настоящей. Я не стал будить ни деда, ни, тем более, Дэни, и просто вышел на улицу.

Плач. Сильный. Пронзительный. Отчаянный.

– Привет! – Прозвучало глупо, но лучшего я ничего не придумал. – Ты где?

Плач прекратился.

– Ты где? Я хочу помочь. – Ледяной воздух обжигал рот, щеки, легкие.

Звук. Всхлип. Где-то под крыльцом. Я набрался смелости и заглянул…

– Почему полуночнишаешь, а? – Голос деда прогремел над самым ухом, от страха я подпрыгнул и чуть не упал на скользких ступеньках. – Чего бродишь на морозе?

– Кто-то плакал. Я услышал и хотел проверить.

– Иди в дом, кто тут может плакать? – Дедушка плотнее запахнул халат.

– Тут внизу! Я мигом! – При дедушке было уже не так страшно, и я нырнул под крыльцо.

Он сидел прижавшись спиной к перекладине. Крошечный. Трясущийся. Мохнатый рыжий комок. Больше он уже не мяукал, только беззвучно открывал и закрывал рот. Я протянул руку, а котенок без раздумий тут же побежал ко мне.

– Надо отогреть, неси скорее в дом. – Дедушка засуетился и замахал руками.

Мы достали старый шерстяной плед и набрали кипятка в грелку, котенок уснул моментально, даже не допив молоко.

– Чудо оно и есть чудо. – Дедушка зевнул. – Не могу понять, откуда мог взяться, не из воздуха же. В округе домов не много, и кошек там нет. Это, получается, он прямо через весь лес мог идти, с другого края поселка. Маленький смельчак.

– Давай оставим? Я буду за ним ухаживать. Я точно справлюсь. – Глаз от котенка я оторвать уже не мог.

– Давай оставим, мышей будет ловить, когда вырастет. А пока ты его защищай от мышей, а то унесут. – Ухмыльнулся дед и снова зевнул, прикрывая ладонью рот.

– Я уже имя ему придумал. Тигр! Раз он такой смелый.

– Оставим, не думаю, что возникнет какая-то проблема.

Но проблема возникла.

***

Я проснулся в субботу утром от того, что Дэни кричал. И спросонья на мгновение мне показалось, что я вернулся обратно в детство, потому что так Дэни кричал только раньше, при виде чудовищ. Он стоял посреди кухни, а дед держал его за плечи. Дэни истошно вопил. Не от боли. Без слез. Так кричат от ужаса.

– Лео, забери кота! Быстрее! – На лице дедушки тоже отчетливо читался страх.

Тигр сидел в углу, нахохлившись на своем одеяле. Он замер как вкопанный и сразу же вцепился в меня когтями, когда я прижал его к себе.

– Унеси его! Унеси скорее! – Громыхал дедов бас.

Дэни продолжал кричать, даже не знаю, как ему хватало воздуха. Он остановился, только когда мы с котом вышли за дверь.

– Ты видел? Ты видел? Ты видел? – голос Дэни дрожал, будто тот стоял на краю пропасти и рисковал вот-вот сорваться.

Он трясся, глаза широко открыты, и страх в них был таким же осязаемым, как и холод снаружи.

– Что видел, родной? Что случилось? – Дедушка присел и попытался обнять Дэни.

– Кот!

– Да, родной, успокойся, – дед подошёл ближе, пытаясь удержать Дэни за плечи. – Мы ночью с Лео нашли его на улице, у нас на участке. Взяли погреться.

– Нет, нет, нет, нет, нет. – Дэни будто заело, как виниловую пластинку, и деду пришлось его немного встряхнуть.

– Что тебя напугало? – Дед подбирал слова осторожно, словно шагал по битому стеклу.

– Это не кот! Так только кажется! Это не кот!

– Дэни, это просто маленький котенок. – Дедушка хотел прижать его к себе, но тот вырвался.

– Это не кот! Ты разве не видишь? Это не кот! Это не кот! Это чудовище! Оно пришло за мной! – Дэни метался по кухне из стороны в сторону, словно искал место, куда бы спрятаться, а потом заметил в дверях меня.

Видимо, он пытался снова закричать, но не смог, просто разинул рот и не мигая уставился на Тигра. Котенок выглядывал из кармана моей толстовки, мы с ним оба ничегошеньки не понимали.

– Дэни, не гони, это реально просто кот, – я старался звучать как можно спокойнее. – Маленький, беззащитный. Я его Тигром назвал. Тебе же дедушка сказал уже, мы его на улице ночью нашли. Он замерзал там.

– Отойди! – Дэни вытянул вперед руку, как бы пытаясь удержать меня на расстоянии. – В нем бесы! Отойди! Это не кот – это чудовище! Оно следило за мной! Убери его – в нем бесы! – Он снова перешел на крик.

– Ты серьезно сейчас? Какие бесы? – Все слова бессильно разваливались на части, будто Дэни окружало невидимое силовое поле. – Чего ты мелешь? Испугался котенка? – Я сжал Тигра крепче, чувствуя, как его сердце бьётся так быстро, что казалось, вот-вот выскочит из груди.

– Лео, – дед с трудом встал, – уйди от греха подальше, уйди к себе, Богом молю. Один из вас должен замолчать.

– Ты… предатель… – прошептал Дэни мне в спину, и в этом шёпоте был такой холод, что мне показалось, будто мороз за окном ничто по сравнению с тем, что происходило в душе моего брата.

Тигр тихо зашипел у меня на руках, как будто чувствовал то, чего я не мог выразить словами. Наверх я поднимался все еще под крики Дэни. Он все твердил про бесов и про чудище в обличии кота. Говорил, что кот совсем не тот, кем кажется. Мы с Тигром просидели в комнате до обеда, и я сделал новую пометку в блокноте: боится котов??? Совершенно ясно стало одно – для Дэни чудовища вернулись, но я больше не был с ним в одной команде, больше я их не видел. Кот был просто котом, а волосатая липкая ерунда тогда в детстве, скорее всего, была клоком волос из слива. Когда я и Дэни были маленькими, он тоже часто кричал, очень часто. Мама всегда жалела его, укутывала в большой плед и укачивала как младенца, пока не заснет. Леонард разбирался с Дэни иначе, когда тот кричал – он всегда кричал в ответ, присаживался на корточки и изо всех сил кричал Дэни прямо в лицо. Выглядело это ужасно, но почти всегда работало – от шока Дэни сразу замолкал, просто стоял и беззвучно плакал. Сегодня мне тоже очень хотелось на Дэни накричать, ничего не объяснять, не сюсюкаться, кричать ему в прямо в лицо… Неужели я как Леонард?

В дверь легонько постучали. Дедушка зашёл почти на цыпочках, стараясь, чтобы ни одна половица не скрипнула.

– Уснул, пришлось таблетки ему дать успокоительные. Настоящую истерику мне закатил. Было с ним такое раньше? – Дед сам прекрасно знал ответ, я лишь кивнул.

Тигр лежал на кровати, растянувшись в полный рост.

– Надо что-то делать. – Вздохнул дед.

– Звонить дяде Фрэнку?

– С котом делать, Лео. Если он так Дэни пугает, нельзя его в доме держать.

Я вскочил и почему-то инстинктивно закрыл котенка собою:

– Нет! Ничего мы с ним делать не будем. Тигр остается.

– Лео, будь благоразумен.

– Нет! Я всегда благоразумен. Я всегда делаю, как всем лучше и удобнее. Нельзя радио слушать – пожалуйста. Телевизора нет – я ведь и не прошу…

– Я делаю, как нам всем лучше. – Дед нахмурился и смотрел на меня исподлобья.

– Ты делаешь, как Дэни лучше! – Я так долго хотел сказать это вслух, что у меня с плеч будто целая гора упала. – Ты делаешь, как ему лучше, – произнес я уже более спокойно. – Ты о нем заботишься, а про меня можешь вообще забыть. Я… Я… Я просто хочу, чтобы ты меня тоже любил.

Я зашвыркал носом, чтобы сдержать глупые слезы, но их становилось только больше. Я быстро вытер глаза рукавом и прикусил дрожащую губу.

Дедушка сполз по стене и тяжело приземлился на ковер рядом со мной. Он выглядел уставшим, измотанным.

– Ты думаешь, я тебя не люблю? – Дедушка провел ладонями по лицу, словно силясь разгладить свои морщины.

– Наверное, любишь. – По крайнеей мере, мне хотелось так думать. – Но Дэни ты любишь всегда, а меня – только если не отсвечиваю. Если от меня нет проблем, значит у тебя больше времени на Дэни остается.

– Я люблю вас обоих, – его голос звучал одновременно и мягко, и настойчиво. – Запомни это и больше даже не смей сомневаться. Я всегда буду любить вас обоих, но вы очень разные. Лео, ты не пропадешь. А Дэни, ты же сам видишь, что происходит…

– А что с ним происходит?

Дедушка молчал и долго смотрел прямо мне в глаза.

– Оставляй своего Тигра. Будем думать, как нам быть-жить. Только, пожалуйста, подержи его пока у себя в комнате. Пусть буря уляжется. – Дедушка аккуратно поднялся и похлопал меня по плечу.

Я кивнул, но постарался не улыбаться, момент явно был неподходящий. Но, если честно, я так давно ничему не радовался.

Все воскресенье Дэни пролежал в постели с мигренью, в понедельник дедушка не отпустил его в школу и оставил дома, чтобы окончательно поправиться. Тигра я закрыл в своей комнате, оставил ему миску молока, одеяло и лоток. Как и все кошки, он много спал, поэтому должен был почти не заметить моего отсутствия, но дедушка обещал периодически заглядывать и проверять, как он там.

Утром мой автобус так и не приехал, видимо, из-за холодов заглох где-то по пути, и я отправился пешком. Ходьба помогала отвлечься от тревожных мыслей. Больше двигаешься – меньше думаешь. Я переживал за кота и за деда. И я так сильно злился на Дэни, что хотелось кричать! Но одного крикуна на семью было вполне достаточно. Рюкзак болтался за спиной, но я понятия не имел, какие сегодня уроки, взял ли необходимые учебники и тетради. Я не мог сфокусироваться ни на чем дольше пяти секунд, не мог слушать монотонный голос учителей, постоянно хотелось встать и просто наматывать круги по кабинету. Хотя в целом день прошёл неплохо. Меня особо никто и не заметил, только один раз спросили про брата и всё. Ребята вокруг делились новостями, учителя повторяли то, что было еще до каникул. Урок, звонок, урок, звонок, урок, звонок. Я не запомнил ни слова. Возможно, мне дали домашнее задание по истории, а может, по литературе. Какая разница? И кому станет лучше, если я выучу стихотворение или список дат? Но с таким унылым лицом попадаться деду на глаза мне точно не хотелось, и перед тем, как открыть дверь, я постарался подумать о чем-нибудь хорошем… Мама и пляж. Солнце, мама, пляж и больше никого.

Дедушка и Дэни сидели за журнальным столиком и играли в карты. Дэни выглядел отдохнувшим и даже веселым:

– Как школа? Про меня спрашивали?

– Спрашивали, дали задание. – Я скинул рюкзак и повесил куртку на крючок.

– Скорей бы вернуться! Мы в кружке робототехники такие штуки интересные делаем, вот бы реально робота собрать! Так круто! – Дэни беззаботно щебетал и даже напевал под нос какую-то мелодию.

– Я думал, ты шахматами занимаешься, ты пару дней назад про шахматный кружок говорил. – Я замер, в голове все еще царил туман.

Дэни замер с картами в руках и вдруг громко рассмеялся:

– Шахматы? Ты серьезно? Фу! Скукотища такая. Никогда в шахматы не любил играть.

– Ты же сам говорил, – я почувствовал, как закипаю.

– Ну и что? Я много чего говорил. – Дэни только ухмыльнулся и продолжил раскладывать карты на столе. – Может, ты просто неправильно запомнил, – его тон стал каким-то насмешливым. – Знаешь, у тебя вечно проблемы с памятью.

Мой кулак сжался так сильно, что ногти вонзились в ладонь. Я бросил взгляд на деда, но дедушка только вздохнул, потирая виски.

– Лео, не заводись, – спокойно сказал дед, не отрывая взгляда от карт. – Дэни просто устал, знаешь, у него голова болела. Мигрени эти… Ты можешь всякое забывать и сам, даже когда не болеешь.

– Я ничего не забывал, – упрямо выпалил я. – Он сам сказал!

Дед бросил мне взгляд, полный усталости. Это был тот взгляд, который говорил: «Не начинай».

– Лео, давай не будем. Просто сядь с нами. Поиграй. Дэни, дай брату карты, – дед поднял руку, делая жест, который не терпел возражений. – И не спорь.

Мне хотелось уйти, сбежать в свою комнату, спрятаться от этого взгляда, от этой насмешливой ухмылки на лице Дэни. Но дедушка явно ждал, что я сяду, и, скрепя сердце, я подчинился.

– Давай, Лео, сыграем. Я тебе фору дам, – Дэни продолжал улыбаться. – Только ты не думай, что это просто. Здесь нужно действовать быстро, думать наперед.

Всю игру Дэни говорил без остановки, легко и очень увлеченно. Он болтал обо всём подряд: о правилах, которые объяснял мне с чрезмерной настойчивостью несколько раз подряд, о том, как однажды соберет настоящего робота, который будет выносить мусор, и почему шахматы – это «скука смертная для скучных взрослых».

Я сидел напротив, кидая карты на стол одну за другой, я не старался ни выиграть, ни проиграть. Просто делал ход за ходом, а еще делал вид, что всё в порядке. Мне казалось, что взгляд Дэни каждый раз задерживается на мне чуть дольше, чем нужно, но я не мог понять, что это значило. Дед сидел рядом, молчал, и слегка нахмуренно смотрел на нас с такой напряженной добротой, как будто пытался удержать эту хрупкую видимость мира.

Когда я наконец-то проиграл очередную партию, Дэни рассмеялся:

– Видишь? В следующий раз будешь лучше стараться, – он опять ухмыльнулся, а я встал с дивана.

– Всё, я, пожалуй, к себе, – бросил я, стараясь не встречаться взглядом ни с Дэни, ни с дедом. – Устал после школы. Первый день.

– Лео, – дед осекся, будто хотел что-то сказать, но в процессе передумал. – Ладно, иди.

Я кивнул и быстро пошел к себе в комнату. В комнате было темно, котенок тихо мурлыкал на кровати. Я сел рядом и погладил Тигра по мягкой шерсти, напряжение начало медленно отступать.

Самое главное – мой кот был цел.

***

Дэни начал бояться Тигра сразу же после их первой встречи. Он шарахался от кота, словно тот был чудовищем из наших давних ночных кошмаров, а то и хуже. Стоило котенку войти в комнату, как Дэни прилипал к стене, держа руки перед собой, словно защищаясь. Он следил за каждым движением Тигра, и глаза у него расширялись от ужаса. Сначала я думал, что это пройдет, что это его очередная придурь, просто шок. Но страх никуда не исчезал, он нарастал, креп и выливался самой настоящей лавиной истерик.

Почти каждую ночь Дэни просыпался с криками, размахивал руками и причитал, что кот забирается к нему в постель, чтобы задушить. Полнейший бред – Тигр ни разу не заходил в его комнату, а ночью всегда спал со мной, свернувшись клубком на одеяле. Днем я замечал, что Дэни наблюдал за котом, напряженно следил за его движениями, будто ждал, что Тигр в любой момент мог броситься на него.

Так было до мигреней.

После каждой следующей мигрени Дэни будто бы чувствовал себя лучше и лучше. Выглядел бодро, делал домашку, ходил в школу, а после обеда и до самого вечера тусовался в своем кружке с друзьями (шахматы, роботы, хоть садоводство, я решил не греть себе голову). В общем, наверстывал время, проведенное в постели. Мы с ним не разговаривали на переменах, и от его знакомых я держался на приличном расстоянии. После мигреней Дэни не кричал и не закатывал истерик, он не обращал на Тигра никакого внимания, словно тот существовал в параллельной реальности. Так мне, по крайней мере, казалось.

Тигр тоже изменился и понемногу привык к дому. Он научился избегать Дэни, как ниндзя или секретный агент. Теперь кот всегда держался от него подальше, а передвигался в основном по высоким поверхностям: по подоконникам, шкафам, иногда забирался на книжные полки. Чем дальше от Дэни, тем лучше.

Дед сдержал слово и больше ни разу не заикнулся о том, чтобы отдать кота кому-то другому. В магазине он всегда покупал дополнительное молоко, специальный корм и наполнитель для кошачьего туалета. Договор был таков, что на этом его обязанности по отношению к Тигру заканчивались, кормежка и уборка полностью лежали на мне. Я не возражал. Прошел месяц, а я уже не представлял, как вообще жил когда-то без наглого пушистого друга.

Постепенно все странности снова вошли в норму, нашу особую семейную норму. И на какой-то срок мы все выдохнули, живя по накатанной, странной, причудливой накатанной. Разумеется, она скоро закончилось.

Я начал кое-что замечать, сперва списывал это на паранойю и в принципе не самые теплые отношения с Дэни, но потом оно стало все больше бросаться в глаза. Состояние Дэни перерастало в нечто другое – в одержимость. Он настолько сильно “игнорировал” кота, что краем глаза следил за ним каждую свободную секунду. Каким-то образом он прознал про всего его убежища. Однажды я заметил, как Дэни подкрадывался к Тигру, не мигая смотрел на него, руки дрожали, но глаза были полны какой-то страшной решимости. Я заставал его за этим несколько раз. Он пытался поймать кота, схватить за хвост, но Тигр был слишком быстрым, легко ускользал и прятался в новых местах. Дед считал, что здорово, что Дэни хочет наконец-то поиграть с котиком, но вот у меня внутри в такие моменты все сковывало намертво. Я слишком хорошо помнил окровавленную ванную и медленно парящие по воздуху перья.

Я начал бояться за Тигра. Каждое утро проверял, где он спит, не тронул ли его Дэни. Иногда я даже запирал его у себя в комнате, чтобы уберечь. Но, несмотря на все мои старания, каждый день казался все опаснее.

В феврале мигрени у Дэни участились. Он жаловался на боль в голове, настолько сильную, что не помогали лекарства. И каждый раз после приступа его поведение становилось еще более странным. Как-то утром дед снова оставил Дэни в постели. В целом он и так уже пропустил несколько недель учебы подряд, учителя больше не просили справку от врача, а жалели его и молча передавали через меня домашние задания.

– Почему ты не отвезешь Дэни к врачу? – Вопрос сорвался с языка неожиданно для меня самого, я даже не успел проглотить откусанный кусочек бутерброда.

Дед притворился, что не услышал, он сидел, отгородившись от меня газетой, но я увидел, что пальцы у него дрогнули и сильнее вцепились в страницы.

– Наверное, нужны какие-то особенные таблетки, чтобы голова перестала болеть, – продолжил я.

Дед не шевелился.

– У дяди Фрэнка таких, наверное, нет, но в больнице в городе полно разных современных аппаратов, типа большого магнита, который шумит и крутится, а тебе запускают туда на…

– Лео, – дедушка резко опустил газету, и я заметил, что его лицо слегка побагровело, – занимайся своими делами. Школа. Кот. Не влезай во взрослые вопросы. – Он говорил медленно, чеканя каждое слово.

– Когда мы раньше болели, когда совсем маленькие были, ты всегда звонил врачу, и я подумал…

–– Лео, – в голосе деда я почувствовал недобрые нотки, он быстро поправился, но раздражение было уже не спрятать, – если я говорю не лезть во взрослые вопросы, ты не лезешь. Лучше подумай о том, как больше слушаться.

Я хотел что-то ответить, но поперхнулся и сильно закашлялся, дедушка встал и легонько похлопал меня по спине.

– Я не ругаюсь, – спокойно и даже слегка растерянно добавил он, – просто о многом переживаю. У вашей мамы в детстве тоже часто болела голова, с возрастом все прошло. Я что-нибудь придумаю.

Внутри меня росли подозрения. Я не знал, что именно происходило с Дэни. Он менялся. Я начал замечать, как странно иногда дергались его руки, будто он постоянно вздрагивал, а его глаза могли измениться на мгновение прямо посредине разговора – они становились пустыми, загипнотизированными. Может, это звучит глупо, но я всерьез начал задумываться: а вдруг Дэни оборотень?

На пустой странице блокнота я постарался аккуратно написать слово “оборотень”, но рука почему-то дрожала. Вышло некрасиво, но зачеркивать я не стал. У Дэни явно присутствовало два состояния – оборотни тоже пытались жить обычной жизнью, но превращались в волков, как правило, в волков, в полнолуние. Мигрени Дэни от полнолуния никак не зависели, но зато было много другого общего. Раньше я много читал про оборотней в книжках и комиксах, а ещё пару раз смотрел фильмы, страшные, мама потом меня из-за них ругала.

Вот какой список я составил: Дэни оборотень.

1. Острая чувствительность к животным

Оборотни часто на дух не переносят других животных, особенно кошек. Дэни явно боится Тигра. Просто ненавидит!

2. Резкие перепады настроения

В книгах оборотни не всегда контролировали свои эмоции, особенно в ночное время, когда луна усиливала их природу. Дэни часто злится и кричит. Если не луна, то что на него влияет?

3. Частые мигрени

Оборотни, проходящие трансформацию, часто испытывают невыносимую боль, особенно в голове. В фильмах говорили, что это признак того, что звериная сущность пытается вырваться наружу. Дэни постоянно жалуется на мигрени, особенно после того, как его поведение стало странным.

4. Бессонница и кошмары

Оборотни, по словам авторов книг, часто не спят по ночам. Дэни тоже плохо спит. Он просыпается с криками. Может, его разум сопротивляется зверю, который внутри него?

5. Изолированность

В последние недели Дэни всё больше замыкается в себе. Оборотни, по легендам, часто старались избегать общества, когда чувствовали, что их звериная сущность вот-вот вырвется наружу.

6. Жестокость

Многие оборотни начинали проявлять жестокость к животным ещё до полной трансформации, словно зверь в них жаждал крови. Страшно представить, на что Дэни способен, если захочет причинить боль.

Я отложил ручку, но не мог оторвать глаз от списка. Всё это казалось бредом, и список, и поведение Дэни, и исчезновение мамы, и все последние месяцы. Бред. Полнейший бред.

Глава 7

В среду я вернулся со школы позже обычного. Последним уроком поставили физкультуру, и целый час мы месили снежную кашу, наматывая круги вокруг стадиона. Ноги у меня промокли насквозь, но тренер не отпустил, пока нормативы не были сданы как следует. Нормативы. Кто их установил? Явно кто-то посильнее и повыносливее двенадцатилетних мальчишек.

Я открыл входную дверь и сразу же сбросил на пол рюкзак. И куртку. Я все уберу, обязательно уберу. Но больше всего на свете мне хотелось, во-первых, надеть сухие носки, во-вторых, сделать горячий шоколад. Я вечно мерз и с нетерпением ждал прихода весны. Босиком я прошлепал на кухню и поставил греться воду, чайник недовольно заурчал. Кружка звякнула, ударившись о стол. Проскрипел ящик со столовыми приборами. Я замер. Что-то не то. В доме стояла полная тишина – настолько густая, что её можно было резать ножом. Обычно в этот час можно было услышать шаги Дэни наверху или хотя бы мяуканье Тигра, который постоянно крутился у ног. Но сейчас всё было тихо. Слишком тихо. Никаких звуков. Обычно кот встречал меня первым, как только я переступал порог, но сегодня Тигра нигде не было видно.

– Тигр? – в ответ только тишина.

Что-то было не так. Я поднялся на второй этаж и открыл дверь в комнату Дэни. Пустая кровать. Одеяло смято, но его самого нет. В ванной – тоже пусто. Я снова спустился вниз и решил полностью обойти весь дом, каждое помещение по очереди. Я даже заглянул в шкафы, чулан и на чердак, куда никто давно не ходил.

«Где все?» – беспокойство внутри нарастало.

Я вышел на задний двор, странно, конечно, но Дэни с котом могли быть где-то на улице. Никого. Оставался только дед, который должен был вернуться через несколько часов. Утром он говорил, что уедет по делам. Может, Дэни конючил, и он взял его покататься с собой? А кот? Внутри все клокотало, я даже понять не мог, почему. Но меня не покидало ощущение, что я опоздал, и нечто ужасное уже произошло.

Я бросился к порогу, как только услышал звон связки дедовских ключей, на ней столько всего было понавешено, ни с чем не спутаешь.

– Хорошо, что ты дома. Давай, набрось что-нибудь, поможешь пакеты с машины разгрузить. – Дедушка прокашлялся, снял кепку и вытер пот со лба носовым платком.

– А Дэни не может помочь?

Дед тут же прищурился и недовольно цокнул языком:

– Опять ты за свое. Давай, не переломишься, пусть брат твой отдыхает. Давай, шустрее, и будем ужин готовить.

Я замер. Я уже знал, что дед скажет, но я должен был спросить:

– Но Дэни ведь с тобой, правда?

Дед нахмурился.

– Дэни же с тобой поехал, да?

– Нет, он дома остался. Мигрень же, куда я его с собой потащу? Я сказал, что вернусь к ужину.

Я почувствовал, как кровь отхлынула от лица. Дед тоже замер. Воздух будто бы наливался свинцом, давил на плечи, с трудом проникал в легкие.

– Но его здесь нет? – с какой-то мрачной уверенностью спросил дедушка.

Я покачал головой:

– Я весь дом обыскал, даже шкафы. Дэни нет и Тигра нет.

Вместе с дедом мы снова проверили дом, прошлись по всем комнатам, несколько раз звали Дэни, заглядывали в каждый угол. Но его нигде не было. Шесть часов вечера. Снаружи начинало темнеть.

– Пойдем искать в деревне, – пробасил дед. – Не мог он далеко уйти.

Я лишь кивнул, что я еще мог?

Вместе с дедом мы прошлись по соседям, обошли окрестности и ближайший лес. Время шло, но никаких следов Дэни. Его не видели ни в магазине, ни у реки, ни у знакомых. Как будто он исчез бесследно. Испарился. И Тигр тоже. Когда окончательно стемнело мы вернулись домой. Я никак не мог избавиться от мысли, что случилось что-то страшное, с Дэни, с Тигром, с обоими. Оборотней рано или поздно тянет в лес.

Так Дэни пропал. Как пропала мама.

***

К сожалению, я прекрасно знал, что нас ждало впереди. Дед тут же вызвал полицию и обзвонил товарищей с пожарной бригады, которые помогали с поисками летом. Опять. Все повторялось. Опять посреди гостиной стоял стол, застеленный картой, опять кофеварка работала без перерыва. Опять не было никаких ответов. Опять, опять, опять.

Больше всего на свете мне хотелось поддержать дедушку, но в глубине души я не мог себе честно признаться, по кому скучал больше – по коту или брату?

Зима в этом году отступала медленно, как будто сопротивляясь. В воздухе пахло талым снегом, солнце редко проглядывало сквозь тучи. С того дня, как Дэни пропал, прошла уже неделя, и всё это время поиски не прекращались. Добровольцы, жители деревни, полицейские – все прочёсывали лес, заброшенные фермы и сараи, опрашивали всех, кто мог хоть что-то знать. Дедушка почти не спал. Я ходил вместе со всеми, и каждый раз мы возвращались домой еще более разбитыми. Полицейские заезжали к деду уже четвертый или пятый раз, под их пристальными взглядами мне становилось хуже. Они говорили, говорили и говорили. И я совсем не понимал, что они реально делали, чтобы вернуть Дэни домой. И вот в четверг высокий полицейский с усами совершенно четко произнес одно слово – “похищение”.

– Зачем кому-то похищать Дэни? – происходящее не укладывалось у меня в голове, как-то, сами того не подозревая, мы стали героями криминальных новостей.

Никто не мог мне ответить. Все только спрашивали: был ли у Дэни конфликт с кем-то в школе, были ли в деревне подозрительные мужчины? Полицейские допрашивали учеников и разговаривали с учителями. Люди шептались, и пропажа Дэни обрастала новыми и новыми сплетнями. Теперь искали уже не Дэни, а преступника, который его похитил, хотя не было ни свидетелей, ни улик, ни подозреваемых. Теперь все говорили про похитителя. Его называли негодяем, подлецом, животным, чудовищем. Чудовищем. Получалось, что Дэни всё-таки украло чудовище.

В пятницу вечером в дверь постучали. Дед тяжело сидел в кресле и пил уже четвертую чашку кофе подряд. От стука он даже не пошевелился, и я пошел открывать. К моему удивлению, на пороге стояли Мария и Филипп. Мария как-то неловко улыбалась, а Филипп держал в руках небольшую коробку из-под обуви.

– Прошу прощения, что мы припозднились, – виновато произнес Филипп, – но решили не ждать до утра.

– Для нас теперь нет такого понятия как “поздно”, всегда вовремя, – вздохнул дед и встал, чтобы пожать руки гостям. – Случилось чего у вас?

– Да, – Мария нервно рассмеялась, – то есть нет! В общем, мы с Филиппом полезли в погреб за картошкой и обнаружили там вот это чудо. Это ваш, верно?

Филипп откинул полотенце с коробки, и наружу показалась рыжая голова.

– Тигр! – Я закричал так громко, что у самого зазвенело в ушах. Кот тут же мяукнул и попытался выбраться.

– Держи аккуратно, прямо с коробкой. Он слабенький еще, надо будет его хорошенько выходить. – Я забрал кота у Филиппа и почувствовал, как тот мурлычет.

Дед устало улыбнулся и почесал кота под подбородком.

– И где нашлась наша рыжая пропажа?

– Вы не представляете! Мы полезли в погреб, а он там лежит. Ума не приложу, как туда забрался и как долго просидел. Прошмыгнуть – прошмыгнул, а выбраться уже не получилось. Хорошо, что мыши у нас водятся. Прокормился. Хотя он еще маленький такой, как его мыши не съели! Не зря назвали тигром. – Мария обняла деда на прощание и что-то шепнула на ухо, тот благодарно кивнул в ответ.

Я держал Тигра и плакал. Я был так счастлив, и мне было так стыдно за мое счастье. Я с головой окунулся в заботу о Тигре, так дни казались менее сумасшедшими. Он помаленьку приходил в себя и уже мог сам пройтись по ковру и даже запрыгнуть на кресло. С Тигром я наконец начал засыпать, и деду больше не нужно было караулить меня у кровати. Дед радовался, но он ждал совершенно другого стука и других новостей.

Звонок от полиции застал нас врасплох. Я сидел на кухне, нервно перебирая школьные тетради, не в силах сосредоточиться, когда в соседней комнате раздался глухой голос деда. Мгновение спустя он уже стоял в дверном проеме, лицо побелело, как бумага, но глаза горели.

– Нашли, – произнес он тихо, будто боялся спугнуть эту хрупкую новость. – Дэни. Нашли.

Мы выскочили за дверь, едва накинув куртки, и поехали в полицейский участок. Весь путь я смотрел в окно, наблюдая, как тени деревьев мелькают мимо. Я не мог ни о чем больше думать: где Дэни был? Что с ним произошло? Дед за рулем молчал, лицо его оставалось хмурым и сосредоточенным. Участок был в нескольких километрах от деревни, но дорога казалась бесконечной. Когда мы добрались, нас уже ждали. Полицейский дежурил у входа, кивнул дедушке и указал на кабинет, где они держали Дэни. Время словно замедлилось.

Дэни сидел на деревянном стуле в углу, его одежда была грязной, вся в пятнах земли, будто его только что вытащили из подземелья. Исхудавший, глаза ввалились, а кожа стала серой. Дэни всегда был худым, но сейчас он походил на призрака. Я не мог поверить, что это был мой брат.

– Дэни! – голос деда дрогнул. Я никогда раньше не слышал в нем столько беспомощности. – Где ты был? – Он присел рядом с Дэни, осторожно кладя руку ему плечо, словно боялся, что тот снова исчезнет.

– Я… играл, – отозвался Дэни, его голос был тихим, будто издалека.

– Играл? С кем, Дэни? Где?

Дэни провёл рукой по волосам, оставив грязный след на лбу, и посмотрел в пол.

– Лео сказал мне спрятаться. Мы играли в прятки. Я спрятался, а потом… – он замолчал, будто подбирая слова. – Потом я не смог найти дорогу обратно. Я шёл, шёл, шёл…

– Потерпи еще чуть-чуть, родной. Сейчас я поговорю с полицейским, и мы поедем домой, – голос дедушки дрожал.

Меня будто ударили под дых. Я не мог дышать, просто стоял и глупо пялился перед собой, как рыба ловя воздух ртом. В голове всё кипело. Прятки? С ним? Дэни врал уже далеко не в первый раз. Он соврал деду, что я гнался за ним по дороге из торгового центра, потом говорил, что это я, а не он, разбил пацану очки в школе, и еще куча всего по мелочи, типа шахматного кружка, или кто забыл выключить воду или положить что-то на место. Правду про драку в школе дедушка знал точно, но после той истерики у Дэни он никогда больше к этому случаю не возвращался. Зато остальное дед принимал без всяких возражений, он будто по умолчанию решил всегда принимать сторону Дэни. Чтобы его не огорчить, не разозлить, не поссориться. Казалось, что он действительно верил ему больше чем мне. И Дэни себе верил. Так я оказался в меньшинстве.

Жестом дедушка приказал мне следовать за ним, я чувствовал его сверлящий взгляд на своей спине. Мы вышли из кабинета, офицер дежурил прямо у дверей.

– Парень явно перенёс стресс, – сказал он, глядя на деда. – Лучше оставить его в покое на несколько дней, дать отдохнуть. Мы видим такое нередко. Он всё ещё в шоке.

– Как.. где.. как вы его… – дед с трудом выговаривал слова, полицейский похлопал его по плечу и предложил присесть, но тот отказался.

– Дело и правда странное, скрывать не стану. Никаких шалашей, домиков и прочих мальчишеских убежищ мы в округе не обнаружили. Ума не приложу, где ваш внук ночевал. О подозрительных личностях тоже никто не сообщал. Из бывших осужденных за подобные преступления рядом никто не селился, список есть у нас. Его заметил водитель фуры на шоссе, ведущем из деревни. Мальчик шёл, измождённый и грязный, но, по словам водителя, выглядел вполне здоровым.

– А…

– Медсестра его поверхностно осмотрела, – офицер отвечал на вопрос, который дед так и не сумел задать, – никаких травм не обнаружено. Ни переломов, ни следов связывания, ни крови. Пара царапин, похоже, что веткой оцарапался. Мы с вами свяжемся еще, надо будет его в центральный госпиталь свозить. Обследование пройти, психолога и прочее, сами знаете. – Дедушка понимающе кивнул. – Без присмотра не оставляйте, но вы и это сами знаете. Как будете готовы, забирайте мальчика, больше мне от вас не требуется ничего.

Дедушка поблагодарил полицейского и остался стоять, опершись об угол.

– Лео, – я понимал, какой вопрос он задаст, – это правда? – в его голосе была не столько злость, сколько разочарование.

– Нет! – выпалил я, не в силах сдержаться. – Я не говорил ему ничего такого! Я его даже не видел в тот день! Это неправда!

Но дед уже не слушал. Вздохнув, он снова повернулся к двери. Я снова попытался что-то сказать, открыть рот, чтобы повторить свою версию, но никто не слушал. Дэни, выглядел хрупким, как фарфоровая кукла, и все были озабочены только его состоянием. Я снова почувствовал себя невидимым. Ничего, что бы я сказал, не могло изменить мнение обо мне.

– Мы дома, – бросил дед, когда мы наконец вернулись.

Дом встретил нас глухой тишиной. Едва переступив порог, Дэни буквально упал на диван и уставился в потолок. Дед тихо ушёл на кухню, видимо, пытаясь переварить случившееся. А я стоял у двери, не в силах сдвинуться с места, пока перед глазами всё ещё стояло это измождённое, грязное лицо брата. В тот вечер я сделал в блокноте еще одну запись: “Настоящий Дэни потерялся где-то в лесу. Он потерялся насовсем, для нас, для меня”.

Шли дни, а напряжение в доме становилось всё более ощутимым. Дед не выговаривал мне ничего прямо, но по каждому его движению ощущалось, что теперь он относится ко мне иначе, чем прежде. Дедушка стал более раздражительным, он почти не обращал на меня внимания и повторял только одно: “Не мешай”.

Еще примерно через недели полторы я не выдержал и подошёл к деду, который сидел на кухне с чашкой крепкого чая. Свет от лампы был тусклым, и кухня казалась особенно холодной и чужой.

– Дедушка, я не понимаю, что происходит. Ты… ты что, думаешь, что это я виноват в том, что Дэни пропал?

Дед медленно поднял глаза. Его лицо было мрачным, а в морщинах на лбу отразились долгие дни беспокойства. Он вздохнул тяжело, отпивая чай, словно собираясь с мыслями.

– Лео, – голос деда был хриплым и усталым, – я не хочу говорить то, что может тебя ранить. Но после всего… после того, что случилось… я больше не знаю, кому верить. Ты ведь понимаешь, откуда идут эти мысли?

Мое сердце сжалось так сильно, что в груди закололо.

– Я не виноват. Я бы никогда не причинил Дэни вред. Я его люблю .

Дед нахмурился, его взгляд стал мягче.

– Лео, – вздохнул дед, вставая с места, – иногда любовь не защищает от того, что мы можем натворить. Иногда… даже самые добрые намерения могут привести к беде.

– Я..

– Не перебивай. Вы двое выросли на моих глазах. Шилопопные, вредные и самостоятельные до безобразия. Я все ваши выходки до единой помню. И зачастую именно ты весь хаос инициировал, а брат твой, может и хныкал сперва, но потом радостно на все соглашался. – Я хотел возразить, но дед покачал головой. – Только при мне ты Дэни несколько раз ударил, а он ведь тебя даже и пальцем не тронул.

Я почувствовал, как закипает кровь, как злость поднимается откуда-то из глубины. Я никому не рассказал, что именно Дэни с друзьями пинали меня тогда на поле. Никому. Почему я молчал? Я уже и сам не понимал, нужно было все рассказывать деду. Но момент был упущен, сейчас он меня уже не послушает.

– Раньше вы в доме часто прятались. Я не говорю, что ты сделал это специально, может, вы друг друга не так поняли, но… У игры получились совсем не веселые последствия.

Дедушка замолчал и прошёл мимо меня, осторожно похлопав по плечу. Может, он хотел поддержать, но вместо этого я почувствовал себя еще более одиноким. Я остался на кухне один. Тишина поглощала и впитывала все как губка. Теперь я знал точно: дедушка больше мне не верит.

Глава 8

В комнате было очень темно, хоть глаз выколи. Темно и холодно. Пахло сигаретным дымом и очень резким мужским одеколоном. В носу засвербило, я хотел почесать, но не смог пошевелить рукой – обе мои кисти были крепко привязаны в металлическому стулу. Кто-то сел прямо напротив меня, человек, от которого так воняло дымом и одеколоном.

– Лео, – начал спокойный голос, – давай поговорим о том, что произошло. Только честно, правда и ничего, кроме правды.

Я кивнул, потому что не смог издать ни звука.

– Ты ведь был дома, когда у Дэни началась мигрень?

Я кивнул еще раз. Конечно, утром, перед школой, мы все были дома.

– Молчание – знак согласия, – голос казался очень довольным. – А когда ты вернулся, его уже не было? Ты не заметил ничего странного? – голос детектива был тягучим, как будто он пытался выудить скрытую информацию.

Я снова попытался открыть рот: нет, Дэни не было. Да, все казалось странным, я же весь дом перевернул, чтобы его найти! Но язык присох к небу, а губы будто слиплись между собой. Я не издал ни звука.

– У вас с Дэни были непростые отношения в последнее время. – Голос скорее утверждал, а не спрашивал. – Очень непростые. Бедный Лео обделен вниманием, ничего ему не достается. Тогда ты и придумал план?

Я яростно замотал головой и попытался освободить одну из рук. Ничего.

– Безобидный с первого взгляда план – сыграть в игру. Дети постоянно во что-то играют. Просто игра. Молчание – знак согласия, Лео. С глаз долой. Нет брата – нет проблемы. Какое же ты все-таки чудовище. Самое настоящее чудовище. – Голос нарастал, приближался, пока не превратился в жуткий, пронзительный крик.

ЧУДОВИЩЕ!

И я проснулся.

***

С наступлением утра кошмары не прекращались, потому что дальше всегда была школа – самый реальный кошмар из всех. Я чувствовал на своей коже настороженные и подозрительные взгляды каждый раз, как заходил в класс. Кто-то шептался, кто-то сразу отворачивался. Все всё знали, то есть думали, что знали. На меня будто постоянно был направлен яркий прожектор – учителя пристально следили за каждым моим шагом. Мне казалось, что я хожу по тонкому льду, готовому вот-вот треснуть и провалиться прямо под моими ногами. Больнее всего было то, что все сразу же, по умолчанию, встали на сторону Дэни. Его оберегали как хрустальную фигурку, хрупкую фазу, жалели и сочувствовали, постоянно повторяли, что он, конечно же, не виноват в том, что произошло. Виноват был я, так все решили. Никому не была интересна моя версия событий. Мне не задали ни одного вопроса.

Как-то в столовой за обедом пацан, стоявший в очереди передо мной, просто обернулся и бросил: "Твой брат чуть не умер из-за тебя, урод". Он не шептал, а специально сказал это достаточно громко, чтобы все услышали. Я ничего не ответил, просто смотрел на него. Бесполезно. Говорить, оправдываться, все было бесполезно.

Может, я надумывал, но учителя тоже стали ко мне строже, будто я лишился права на ошибку, исчерпал лимит. Отличником я не был, но и тупицей себя не считал. Как бы я ни старался, мои работы, тесты, ответы постоянно не дотягивали. Сперва на физкультуре, когда начался черед баскетбола, никто не хотел брать меня к себе в команду, а играл я хорошо. Мне нравилось забрасывать мяч в корзину. Тогда вмешался тренер и, наверное, прямо тогда и стал моим любимым учителем, – ему было совершенно все равно на то, что происходило за рамками его занятий. Возможно, он и новости никогда не смотрел, если они не были связаны со спортом. Тренер был ко мне строг, но он всегда был строгим, мне нравилась хотя бы эта стабильность. Моя команда всегда выигрывала, поэтому и дни с физкультурой тоже стали моими любимыми, а еще потому, что на физкультуре никогда не было Дэни.

Дома Дэни тоже появлялся редко – после возвращения дед постоянно возил его по разным клиникам и больницам и даже ночевал с ним в одной палате в городском госпитале, когда того оставили на обследование. Я не возражал. Мне нравилось быть одному дома, то есть не совсем одному, с Тигром, конечно. Он окончательно поправился и сильно вырос. Без дедушки и Дэни мы с Тигром могли свободно ходить по дому, сидеть, где вздумается, шуметь и играть. Я уже не мог дождаться лета! Летом мы с Тигром построили бы свой собственный форт в лесу, ночевали в палатке и проводили дни напролет на улице. Оставалось каких-то два месяца.

По поводу школы был еще один момент, в котором я не хотел самому себе признаваться – мне было страшно, а из-за страха еще и стыдно. Я боялся, что на перемене или после уроков компания Дэни или других сочувствующих попытается меня избить. Первый раз, осенью, у них отлично получилось. Я старался быть у всех на виду и держаться толпы, а в висках вместе с кровью отдавалось единственное слово: «трус». Я вел себя как трус.

***

После нескольких десятков анализов и врачей Дэни окончательно вернулся домой. Специалисты твердили, что он пошел на поправку, что ему повезло, что дезориентация скоро пройдет, и ни в коем случае нельзя перенапрягаться. Но я не мог смотреть на Дэни как раньше, будто мы находились в двух разных параллельных реальностях, как в фантастических фильмах про космос. Почему он так себя вел?

С каждым днем Дэни становился все более общительным. Он мог подойти ко мне и просто так заговорить о чем-угодно – о школе, о книгах, о том, что он хотел бы научиться собирать какую-то особенную модель робота. Дедушка был рад, просто счастлив: он хвалил Дэни и улыбался ему с такой теплотой, что я иногда чувствовал злость. Даже не знаю, на кого я злился сильнее, на Дэни или на деда. Почему он мне не поверил? Может, жизнь Дэни и возвращалась в норму, но вот моя собственная была от нее дальше некуда.

Дни тянулись медленно. Весна вступала в свои права, и в воздухе пахло свежей землей и первыми листьями. В апреле Дэни почти не жаловался на мигрень – дед только и говорил об этом за ужином, каждый раз не скрывая своего облегчения: "Ну вот видишь, Лео, всё наладилось! Всё будет хорошо!". А я лишь кивал в такт как болванчик. Я совсем не верил Дэни, не верил ни единому его слову. Я знал, что он врёт. Откуда? Просто знал. Я был уверен, что мигрени были, а он просто научился их скрывать. Я продолжал вести свое исследование, два симптома неизменно выдавали состояние Дэни: красный цвет и интерес к коту. Только после мигрени он носил красную футболку с красной толстовкой, пил из красного стакана и брал красный контейнер с бутербродами. Только после мигрени он мог не мигая следить за тигром, куда бы тот ни пошел. В редкие моменты, когда Дэни забывался, я замечал, как он зажмуривался и стиснув зубы, терпел боль. Но как только дед смотрел в его сторону, он снова превращался в веселого и беззаботного мальчика.

Оборотень – это слово я повторял про себя каждый раз, когда его видел. Оборотнем мог быть не обязательно тот, кто превращался в волка при полной луне, но и тот, кто менял свою личину, становясь чем-то пугающим и чужим.

Большую часть времени я проводил в своей комнате, прислушиваясь к шагам Дэни, которые раздавались по коридору, и к стуку дедовых тяжелых ботинок. В доме пахло старым деревом, пахло пылью, травой с улицы и какой-то сыростью. Я старался лишний раз не попадаться никому на глаза, даже не представляю, сколько бы все так дальше и тянулось, если бы не Тигр.

Мы ужинали на кухне, как обычно за большим столом. Дед нажарил картошки, а соседи, то ли из жалости, то ли из искреннего желания позаботиться, понаотдавали нам коробки каких-то консервов и банки с соленьями, которые заготовили на зиму, но не съели. Мы ели молча. Обычно я съедал все первым, чтобы уйти обратно наверх, но сегодня вечером в этом не было смысла – все равно мой черед мыть за всеми посуду и подметать пол. Было вкусно, и я даже положил себе немного добавки овощного рагу от Марии и Филиппа. На следующий день я собирался зайти к ним в гости и поиграть с Барсом.

– Ты устал. – Я не сразу понял, что Дэни обращался ко мне. – Ты устал, – повторил он. – Давай я сам сегодня все помою. Будет моя очередь.

Дед широко улыбнулся и потрепал Дэни по волосам:

– Молодчина! Просто молодчина. Но ты сам смотри, чтоб не устать, хорошо?

Дэни тоже заулыбался и закивал в ответ. Я действительно устал, жутко устал, а впереди еще маячила пятничная контрольная и нормативы по физкультуре, которые мы теперь сдавали два раза в месяц. Я не стал спорить, оставил свою тарелку и вышел из-за стола. Тигр тут же завертелся у ног, он терся головой о штанину, мяукал и поглядывал на тумбу, где хранился пакет с его кормом.

– Я накормлю, не переживай. Помою посуду и покормлю его. – Широко улыбаясь Дэни порхал по кухне, собирал посуду и надевал клетчатый передник, чтобы не забрызгать одежду водой.

– Да не надо, я сам. – Я потянулся, чтобы открыть дверцу тумбы, но дед меня остановил.

– Пусть Дэни покормит, раз он вызвался. Хорошо, что он хочет подружиться с Тигром.

– Я покормлю, я всегда кормлю, и Тигр меня просит.

– Пусть. Дэни. Покормит. – Слова деда напоминали чугунные гири. – Иди, займись делами.

Меньше всего мне хотелось спорить с дедушкой, я пожал плечами и пошел читать книгу в гостиной. Я бы предпочел что-нибудь про ковбоев или искателей приключений, но для контрольной мне нужно было прочитать двадцать страниц о процессе добыче угля и обработки руды. Жутко нудно, но теперь на географии мы больше не рассматривали карту мира, а слушали про работу фабрик и полезные ископаемые. Текст был сам по себе невероятно скучный, но еще тяжелее мне было сконцентрироваться на домашке из-за поведения Дэни. Пару месяцев назад он кричал, что в коте бесы, шарахался от него в ужасе, пытался ловить, а теперь вдруг беспокоится, чтобы тот поел? Я хотел поверить, что Дэни говорил искренне, но не верил. И пропали они с Тигром тогда одновременно, подозрительно, что котенок ни с того, ни с сего вдруг решил уйти далеко от дома и залезть в чужой погреб. История не клеилась.

Я дождался, когда Дэни вернулся в свою комнату. Мне нужно было проверить, я тихо проскользнул на кухню и заглянул в кошачью миску. Там была еда. Тигр никогда не оставался с Дэни один, поэтому горка была нетронута. Вроде бы всё нормально – сухие гранулы корма. Но между ними было что-то еще. Я наклонился ближе, и сердце замерло. Порошок – едва заметный, беловатый. Меня будто дернуло током, я уже видел такой порошок: раньше дед хранил в сарае крысиный яд. Такая пузатая алюминиевая банка. У меня подкосились ноги, и всё внутри разом сжалось. Тигр радостно замяукал у меня за спиной, и я тут же бросил миску в мусорное ведро.

– Извини, друг, извини. – Я вцепился в кота, что есть мочи. – Прости меня. – Тигр мурчал и пытался обнюхивать мои руки в поисках еды.

Дальше происходящее я помню будто бы через линзы красных очков. Я ворвался в комнату Дэни без стука. Он сидел за столом, что-то рисовал. Казался совершенно спокойным и даже не повернул головы.

– Ты больной совсем! Ты коту в миску яд насыпал! – Я пытался глубоко дышать, считать до десяти, но уже не мог не кричать.

Дэни медленно поднял глаза и улыбнулся. Широкая, неискренняя улыбка, которую я видел насквозь.

– Что? Ты чего такого говоришь, Лео?

– Я видел, что ты сделал. Я проверил корм. Ты добавил яд для крыс – белый порошок.

Он рассмеялся мне прямо в лицо, вот смех был вполне искренним и неподдельным:

– Ты чушь говоришь. Какой яд? С ума что ли сошёл, Лео.

Я шагнул ближе, сердце бешено колотилось.

– Я все видел. И ты знаешь, что я прав. Прекрати притворяться!

Лицо Дэни вдруг исказилось в странной гримасе. Он вскочил со стула, карандаши полетели в разные стороны.

– Ты всегда всё портишь! Всегда портишь! Ты… ты не понимаешь ничего! – его голос становился всё громче и пронзительнее, и через секунду он уже истошно вопил. – Не понимаешь и портишь! Думаешь, ты лучше меня? Думаешь, я дурак? Думаешь, я дурак? Я дурак? Дурак?

Я не успел никак среагировать, потому что в этот момент дверь распахнулась, и в комнату ворвался дед.

– Что здесь происходит? – его голос звучал так, каким я его никогда не слышал прежде. Гневный, тяжёлый. Он посмотрел на меня, а не на Дэни.

– Дедушка, он пытался… – начал я, но дед прервал.

– Хватит, Лео. Я больше не потерплю никаких обвинений. Ты уже не в первый раз начинаешь ссориться с братом. Сколько можно? Зачем ты опять затеял скандал?

– Но это не я… Это он…

– Достаточно! – голос деда загремел, как гром, и я замолчал.

Прежде он так на меня не кричал. Я стоял перед ним, как преступник, которого застали с поличным. Он повернулся к Дэни, погладил его по голове и что-то сказал. Дэни всё ещё дрожал, его руки сжимались в кулаки. Для деда я снова был проблемой, а Дэни – снова беззащитным маленьким мальчиком.

Всё было кончено.

Ночью я не мог уснуть и решил спуститься на кухню за водой. Тихо, чтобы не разбудить никого. Но, когда я проходил мимо комнаты деда, услышал его голос. Он говорил по телефону. С кем-то, кого я не мог узнать. Голос был низким, спокойным, но каждое слово звучало остро.

– Знаешь, с ним становится все сложнее справляться, его агрессия… Будто разом все гены проснулись. Весь в отца.

Даже не нужно было гадать, чтобы понять, о ком шла речь.

Глава 9

Я перестал разговаривать с дедушкой, что в принципе равнялось тому, что я вообще перестал разговаривать. Краткие ответы на уроках не в счет. Мне вдруг стало все равно – все равно, что про меня думали учителя, все равно, о чем шептались одноклассники, все равно, о чем дед говорил по телефону. Раз никто не хотел просто взять и выслушать меня на полном серьезе, я решил, что мне будет все равно. Тигр и то был лучшим собеседником, чем все окружающие меня люди, но мы с ним понимали друг друга и без дурацких слов.

Я ждал лета, ждал свободы. Судьбу тогдашних моих летних каникул определил один поступок, хотя, может, и не только он один, кто сейчас разберет.

До конца учебного года оставалось несколько недель. Финишная прямая. Даже Дэни напоследок стал приходить на занятия, радости учителей не было предела. Я просто ждал и считал дни, почти зачеркивал их в календаре.

Был вторник. Звонок прозвенел, и все сразу высыпали на улицу. Сид с тремя другими ребятами подошли ко мне со спины. Я понятия не имел, чего они от меня хотели и выяснять не собирался. Я больше не разговаривал, не оправдывался, не задавал глупых вопросов. Я не стал ждать, пока Сид что-то сделает, и просто с размаху ударил первым. Он потерял равновесие и завалился на землю. От неожиданности его друзья стояли как вкопанные. Я мог уйти, но вместо этого сел на Сида верхом и стал бить его кулаками по лицу. Хрустнул нос. Потекла кровь. Потом крови стало еще больше, наверное, рассек ему бровь. Он даже не вырывался, лежал на спине и пытался ловить воздух широко открытым ртом. Не знаю, сколько ударов я нанес. Я дрался впервые, совсем не как мы с Дэни дрались в детстве. Мне хотелось сделать Сиду как можно больнее. В какой-то момент я почувствовал, как мое плечо крепко сжали, это был тренер. Он буквально взял меня под руки и оторвал от одноклассника. Эти трое так и остались стоять.

***

– И что доволен собой? – Директор всем весом налег на столешницу, будто пытаясь казаться выше. Больше он меня совсем не пугал.

На самом деле, я был доволен собой, но, когда взрослые задают подобный вопрос, на него не принято отвечать утвердительно. Мне должно было быть стыдно, но не было.

– Хочешь что-то сказать в своё оправдание? – Директор демонстративно водрузил очки на переносицу.

Но оправдывались люди обычно в тех случаях, когда были неправильно поняты, как я с выдуманной Дэни игрой в прятки. Здесь оправдываться мне было не за что. Меня поняли совершенно верно – я хотел подраться и побить Сида, так я и сделал.

– Молчишь, значит. – Директор многозначительно кашлянул и бросил взгляд на деда, который сидел на стуле слева от меня. Дед тоже молчал. – Знаешь, что мне сказала медсестра?

На самом деле, я знал. Я был в туалете, когда они разговаривали. Похоже, я реально сломал Сиду нос, подбил глаз, рассек бровь и скулу. Но он тот еще здоровяк, переживет, на его фоне я казался щуплым дохляком. Медсестра смертельных прогнозов не произносила, только добавила, что вообще удивлена, что у меня на такую драку хватило силенок.

– Я прослежу за ним, – как-то неуверенно проговорил дед, – прослежу, чтобы исправился.

– Конечно, проследите, иного варианта я и не рассматриваю. Вы не последний человек в поселке, Уильям, я уважаю вас за былые заслуги на службе. Я верю, что вы приложите все старания. – С этими словами директор достал из папки цветную брошюру и передал дедушке. – Исправительный лагерь для сложных подростков, как правило, они принимают детей от тринадцати лет, ваш внук слегка маловат. Но ведь уже в августе ему как раз исполнится тринадцать. Его возьмут. Я уже позвонил и удостоверился.

Дед взял брошюру и медленно пролистал, рассматривая каждую картинку. Молчи я или говори, от моих ответов бы ничего не изменилось. Вопрос с лагерем был решен еще прежде, чем я сел перед директорским столом.

– Понимаю, сложная для вас жизненная ситуация, и я очень вам сочувствую. Вы прекрасный человек, даже не представляю, как вы в ней оказались, в такой ситуации. – Директор картинно покачал головой.

– Зато я представляю. – Дед попытался меня осечь и взять за рукав, но я вырвался. – Гены проснулись. – Я безучастно пожал плечами. – Просто я весь в отца.

***

Филипп с Марией обещали присмотреть за котом, пока я буду исправляться в лагере. Тигр тоже не возражал, он беззаботно растянулся на кресле в их гостиной и даже умудрился подружиться с Барсом. За него я был спокоен. По правилам лагеря с собой мне разрешалось взять только одну сумку и упаковать в нее вещи по списку:

Три комплекта повседневной одежды (футболки, шорты, джинсы)

Тёплая одежда (свитер, толстовка или куртка)

Спортивная одежда

Носки и нижнее бельё (по количеству на месяц + запас)

Пижама

Головной убор (кепка или панама)

Кроссовки (или другая удобная обувь)

Резиновые тапочки (для душа)

Плюс разная мелочь типа мыла, расчески, полотенца и маникюрных ножниц. Последними в списке шли: многоразовая бутылка для воды, фонарик с запасными батарейками и спальный мешок. По желанию нам также разрешалось взять один личный предмет – фотографию семьи или сувенир, чтобы меньше скучать по дому. Вещей у меня и так было совсем немного, поэтому все уместилось идеально, и даже еще место осталось. Раньше я никогда не ездил в лагерь, совсем ни в какой, поэтому, если начистоту, то даже предвкушал поездку, хотя совсем не понимал, чего ожидать.

Автобус подбрасывало на кочках, и каждый раз к горлу подкатывал комок. Меня жутко укачивало, и я надеялся умудриться не опозориться еще до самого заезда на территорию. Стошнить при всех – уверенная заявка на победу. Я прилип к стеклу, так желудок чувствовал себя поспокойнее. Поселок становился все меньше и меньше, пока вдруг окончательно не превратился в крошечную пылинку в уголке окна, а затем и вовсе пропал из виду. Дорога вилась через лес, и казалось, что она уходит в самое сердце чащи, туда, где уже нет ни людей, ни машин. Только огромные сосны стояли по обе стороны, высокие и молчаливые, как часовые. Солнечный свет пробивался сквозь густую крону, падая на дорогу пятнами, будто кто-то разбросал золотые монеты. А воздух – он был другим, не таким, как в городе. Он был живым. Пахло хвоей, свежестью и чем-то невидимым, но родным, словно здесь я уже бывал. Ехали молча, в кабине водителя радио играло какие-то песни из старых мюзиклов. Некоторые мальчишки перешептывались между собой, а моим соседом был мой рюкзак. Становилось жарче, и автобус медленно превращался в настоящую парилку.

Когда мы остановились, три других автобуса и несколько пикапов уже были припаркованы на стоянке у деревянной вывески с надписью «Мудрый выбор». Первым, что я заметил в лагере, была тишина. Не жуткая, а мягкая, спокойная тишина, которая бывает только в глубине леса, где слышен лишь шелест сосновых игл да отдалённый шум реки. В воздухе ощущался резкий, чистый запах хвои, будто лес старался напомнить нам, что мы находимся в сотне километров от какого-либо населенного пункта. Наши домики были спрятаны среди деревьев, четыре небольшие деревянные хижины, словно они выросли там сами по себе, как грибы.

– Приветствую новоприбывших! – Из ворот показался мужчина в ковбойской шляпе. – В ряд стройся!

Я совсем не был уверен, что от меня ожидалось, поэтому просто встал рядом с двумя другими мальчиками.

– Добро пожаловать в лагерь «Мудрый выбор»! Меня зовут Александр Ли, для вас мистер Алекс, – сказал он, прохаживаясь перед нами, уперев руки в бока, как командир на параде. – Тут вам не место для беззаботных каникул и не игровая площадка. Здесь мы все работаем и соблюдаем дисциплину. Если будете следовать правилам, этот лагерь изменит вас – а если нет… – Он остановился, улыбнувшись, не угрожающе, но и не утешительно. – Скажем так, вы быстро всё поймёте. У нас есть распорядок дня, и мы его придерживаемся.

Высокий, широкоплечий, с руками, которые, будто провели годы за рубкой дров или борьбой с медведями. Его голос разносился по поляне, гулкий и громкий. Казалось, что он был одним из тех людей, которые могут и уничтожить, и успокоить тебя лишь пристальным взглядом.

– Здесь не будет поблажек. Если вы убираете за собой, работаете усердно и уважаете других, то получите уважение в ответ. Ваш домик – ваша команда до окончания лагеря. Вы в ответе друг за друга. Во всем.

Некоторые ребята нервно переминались с ноги на ногу, у меня самого свело желудок от волнения. Но мистер Алекс мне определенно нравился, его простота, его логичность, предсказуемость всего происходящего. Был порядок, которого мне так давно не хватало, и мне показалось, что, возможно, я наконец нашёл что-то стабильное, на что можно положиться.

– За каждым отрядом будет закреплен один вожатый, познакомитесь с ними после обеда. А сейчас марш заселяться и распаковывать вещи. Потом свободное время – познакомьтесь друг с другом, исследуйте территорию. У каждой койки висит расписание – заучите наизусть, никаких опозданий, задержек и оправданий. Мои глаза и уши повсюду. – Голос мистера Алекса стал тише, почти превратился в шепот. – Я всегда обо всем узнаю. Зарубите на носу. И если вы что-то натворите, лучше вам сказать мне лично, а не дожидаться вызова на беседу. Вольно!

Я тут же поднял с земли сумку и направился в сторону домика. В каждом размещалось по десять человек. Наш был ближе всех к реке, и я уже знал, что вечерами можно будет слушать журчание воды перед сном. Рядом с домиками была площадка – здесь все собирались на зарядку и занятия. Строгий распорядок, все расписано по часам, каждый день. Я планировал зазубрить каждую букву, мне очень не хотелось неприятностей.

Я поднялся на крыльцо домика и будто шагнул в новый мир. Пахло смолой, свежим постельным бельем и носками. Часть мальчишек уже заняли удобные койки и болтали, словно были знакомы целую вечность. Я огляделся и выбрал кровать на первом ярусе, у окна, в дальней части комнаты. Спать сверху я не любил, постоянно боялся, что упаду, если стану ворочаться во сне.

– Второй этаж – круть! – Звонкий голос ударил мне прямо в затылок, и от неожиданности я вздрогнул и обернулся.

Прямо передо мной стоял крепкий пацан, лет четырнадцати. Он широко улыбался, одного переднего зуба не хватало, нос обгорел на солнце, а веснушки покрывали каждый миллиметр его лица, даже веки. Так я и познакомился с Максом, еще не подозревая, что мы станем неразлучны.

До обеда я сумел немного осмотреться: нашел пятачок с утрамбованной землей и натянутой волейбольной сеткой, беседку с рядами лавочек и баню. В бане я ни разу в жизни не бывал, видел только по телевизору, и мне ужасно захотелось попробовать. Жару я любил больше холода.

Я шел по тропинке к столовой, пытаясь как-то вместить всю эту новую реальность, как вдруг Макс появился рядом со мной, будто из ниоткуда. Он был одет в вытянутую полосатую футболку, настолько линялую, что полосы едва виднелись, и джинсы, рваные на коленях. Макс был стрижен почти под ноль, и рыжие волоски топорщились как колючки у ежика. Он двигался рывками, словно в ногах у него был некий моторчик, который он не мог выключить.

– Ты видел эту огромную сосну у ворот? – начал Макс сразу, даже не представившись. – Она наверняка древняя, ей лет сто, а может и больше. Я бы на неё залез, но кто-то сказал, что это запрещено. Ты думаешь, они правда накажут, если залезть?

Я только пожал плечами, думая, что сказать, но он не нуждался в ответе.

– Ладно, может потом проверю, – продолжил он. – Кстати, меня Макс зовут. – Он вдруг подался вперед и, не останавливаясь, протянул руку для рукопожатия. Его ладонь была крепкая, чуть потная, как у тех, кто не привык сидеть на месте.

– Лео, – сказал я, пожимая руку в ответ.

Макс сразу же закивал, будто подтвердил для себя, что да, я действительно существую, и, не теряя ни секунды, продолжил:

– А ты слышал про этого толстого парня? Ну, тот, что в четвертом домике. Говорят, он съел целую буханку хлеба на спор. Целую! Я бы точно так смог. Хлеб вкусный. Но с колбасой лучше. А тебе колбаса нравится?

Я попытался вставить что-то вроде: «Да, бывает», но Макс уже мчался дальше:

– Знаешь, почему я здесь? – Он не дождался ответа. – Потому что у меня дома… ну, не важно. Я просто не могу сидеть спокойно. Мама говорит, что мне нужно больше дисциплины, а отец… ну, его почти нет дома. Но не важно. А ты почему здесь?

Он говорил так быстро, что я едва успевал следить за его мыслями, которые мелькали, как мухи над летним столом.

– Я… неважно, – пробормотал я. Слишком уж всё казалось новым и пугающим, чтобы так просто об этом рассказывать.

Макс, кажется, не обиделся. Он махнул рукой, будто мы давно это обсудили и теперь можем переходить к чему-то более интересному.

– А ты уже знаешь, что мы будем делать после обеда? Надеюсь, это не будет что-то нудное вроде лекций. Хотя, с другой стороны, мне нравятся разные ремесла. Один парень сказал, что мы будем мастерить модели самолетов. Ты когда-нибудь собирал модель самолета?

– Нет, – сказал я, глядя на солнце, которое мягко пробивалось сквозь ветки сосен, я пытался представить себе жизнь, где можно быть таким же открытым, как Макс, и не бояться сказать что-угодно.

– А я делал, но всё испортил, – признался Макс с улыбкой, как будто это было самое забавное, что с ним когда-либо случалось. – Красил его зелёной краской, а потом случайно вылил всю банку на него. Мама чуть не убила меня. Но знаешь что? Он всё равно летал! Правда, всего минуту, потом упал. Но это же успех, да?

Он посмотрел на меня, и я поймал его взгляд. Меня вдруг окутало чувство легкости, как если бы кто-то сбросил у меня с плеч груз, о котором я и не подозревал.

– Да, успех, – согласился я, и Макс просиял.

– Я знал, что ты меня поймёшь! – выкрикнул Макс и схватил меня за руку, чтобы мы сели за один стол. Впереди меня ждал не только обед, но ещё тысячи случайных мыслей Макса.

Было странно, как быстро мы стали «друзьями». Или, может, это просто Макс был таким: он не ждал, пока что-то произойдёт. Он просто прыгал в новые авантюры, как в холодную воду, и не боялся утонуть.

В столовой было шумно, как в улье. Гомон стоял такой, что в ушах гудело. Крики, смех, стук тарелок о столы – всё смешивалось в одно. Мы с Максом нашли себе место в углу, у окна. Свет падал на стол мягкими лучами, а воздух был пропитан ароматом картофельного пюре и котлет. Я с нетерпением уселся за стол, и Макс тут же приземлился рядом. Вскоре воспитатели разнесли по столам подносы с едой.

– О, пюре! – воскликнул Макс, сгребая ложку картошки и махом отправляя её в рот. Я удивился, но ел он на удивление молча, только кивая, когда я что-то говорил.

Наконец, он оторвался от еды, посмотрел на меня и заявил с полной серьёзностью:

– Я когда-то чуть не подавился курицей, с тех пор – никаких разговоров во время еды! А то чуть не помер от кусочка мяса.

Некоторые мальчики за столом ели так, будто не видели еду годами. Их тарелки пустели с пугающей скоростью, и они набрасывались на булочки, на сок, даже на яблоки, словно больше за лето нас кормить не планировали. Один парень, с черными волосами, впихивал еду в рот обеими руками, не обращая внимания на крошки, разлетавшиеся по столу.

В столовой вдруг стало тихо. Словно кто-то выключил звук. Мы все замерли, когда в дверях появился мистер Алекс. Он не кричал, не делал резких движений, но что-то в его присутствии заставляло всех замолкнуть. Воспитатели сразу выпрямились, мальчики положили вилки на стол.

– Приятного аппетита, ребята, – сказал мистер Алекс с лёгкой улыбкой, оглядывая нас, словно проверяя, всё ли в порядке. – Надеюсь, еда вам нравится. И перед тем, как вы доедите, давайте обсудим наш распорядок дня.

Он сделал паузу, позволяя нам закончить жевать.

– Подъём в шесть утра. Сначала зарядка. Потом уборка. Завтрак в восемь. Далее – занятия. Ремесла, спорт, и наставничество. Обед в полдень, затем снова занятия, игры на свежем воздухе, ужин, и отбой в десять тридцать.

По столовой прокатился недовольный вздох.

– Порядок важен, – продолжил мистер Алекс, уже более серьёзно. – Здесь, в лагере, мы учимся быть ответственными. Есть правила. Нет драк. Нет воровства. И никаких обзывательств. Нарушаешь – будешь наказан. Сказал плохое слово? Пятьдесят отжиманий. Попался на воровстве? Вдвое больше.

Он прищурился и, казалось, просканировал каждого из нас взглядом. Никто не осмелился возразить, хотя некоторые из парней явно не были в восторге от таких перспектив.

В этом что-то было. Мне даже понравилась идея – всё по расписанию, без сюрпризов. Я устал от хаоса, а здесь всё было на своих местах.

– И ещё, – добавил мистер Алекс, посмотрев на нас внимательно. – Мы здесь, чтобы помочь вам. Мы слушаем вас. Вы можете говорить с нами, если что-то не так. Мы не будем вас игнорировать. Но помните: ответственность – на вас.

Макс снова усмехнулся и принялся доедать свою булочку, на этот раз с явным облегчением. Я кивнул, не отрывая глаз от тарелки. Мы оба сидели молча, но атмосфера вокруг начала оживать – мальчишки постепенно возвращались к своим разговорам.

– Слушай, – неожиданно заговорил Макс, – а ты откуда вообще?

– Вообще из города. Тут не так далеко, но я сейчас с дедом в поселке живу.

Макс кивнул, наклонив голову и прищурив глаза, как будто пытался вникнуть в мои слова. Я понял, что ему не терпится продолжить разговор, но он явно не знал, с чего начать. Было немного забавно наблюдать, как он борется со своими мыслями, словно в голове кипела целая армия идей, и каждая стремилась вырваться наружу.

– А я прям из деревни, – выпалил Макс, и его лицо слегка порозовело от усилия. – Там довольно жутко… Моя мама… ну, короче… лучше туда не приезжать. Но здесь, в лагере, норм.

Я не знал, что ответить, и просто кивнул.

– Слушай, – Макс снова оживился, – давай на занятии по ремеслам устроим что-нибудь крутое? Типа… сделаем мечи!

– Мечи? И что мы с ними дальше делать будем?

– Как что? – Макс сделал театральную паузу, подняв руки в воздух. – Сражаться с воспитателями, конечно же! Только представь: ты такой выходишь с деревянным мечом, весь в доспехах, и – бах! – побеждаешь мистера Алекса!

Энтузиазм Макса был заразителен, и я неожиданно почувствовал себя легче.

– Мечи так мечи, – согласился я, допивая сок. – Только давай не будем сражаться с мистером Алексом. Мне кажется, он нас победит, даже если мы оба вооружимся до зубов.

Макс надул щеки, будто серьёзно задумался над этой перспективой, а потом громко засмеялся.

Мы шли по дорожке, вымощенной гравием, которая вела от столовой к нашему домику. Макс не унимался – в его голосе звучал нескрываемый восторг, а руки мельтешили в воздухе, как у дирижёра, сопровождая каждое слово.

– Слушай, а ты видел тех двоих, что сидели в углу? – спросил он, кивая в сторону столовой, из которой мы уже давно ушли. – По-моему, они собираются нарушить правила. Заметил, как они перешёптывались? – Макс подался вперёд, будто выдал мне важнейший секрет.

– Да брось, Макс. Может, они просто говорили о еде. Тут многие так ели, как будто не видели её раньше.

Макс замедлил шаг, задумчиво потерев подбородок.

– Хм, может, – пробормотал он. – Но я всё равно послежу. У меня глаз-алмаз, ты это запомни!

Мы продолжили идти, а Макс снова начал тараторить, только на этот раз уже о том, как ему в детстве чуть не запретили кататься на велосипеде, потому что он постоянно падал.

– Я, кстати, тогда упал с горки прямо в кусты с крапивой! Жесть! Но потом я всё равно снова на велик сел. А ты катаешься?

– Иногда, то есть раньше постоянно куда-то ездил, всегда на велике. Сейчас нет.

Мне нравилось, что Макс не допытывал, не мучал одними и теми же расспросами, хотя отвечал я довольно коротко и не спрашивал ничего в ответ.

В первую ночь я познакомился с остальными ребятами в домике. Оказывается, все они, включая Макса, уже бывали в подобных исправительных лагерях. Родители или опекуны отсылали их из дома каждый год на все лето. Я слушал их истории с широко раскрытым ртом, параллельно пытаясь запомнить их имена. Лучше всего помогали ассоциации: Роман это тот, который картавит и не выговаривает собственное имя, потому что оно на букву «р»; Лев вечно лохматый, будто у него грива как у настоящего льва; Марк собирает марки, хотя, конечно, он коллекционировал еще кучу другой разной ерунды. У входа расположился Лука, тихий и задумчивый, ему нравилось смотреть в окно на луну. Лука – лунатик, почему-то пришло в голову. Остальных я пообещал себе обязательно запомнить за оставшееся время.

***

Следующий день в лагере начался так рано, что я не сразу понял, где находился. Заорала сирена – время подъёма. Я с трудом выполз из-под одеяла, а остальные мальчишки уже повскакивали с кроватей, натягивали спортивные костюмы и спешно завязывали шнурки. Макс подпрыгивал на месте и подгонял всех.

Мы вышли на утреннюю зарядку. Мистер Алекс выкрикивал команды, а мы повторяли движения за ним. Повороты, приседания, махи ногами. Я все не мог привыкнуть к тому, что вокруг меня постоянно кто-то был. Везде люди. Я даже будто бы немного скучал по тому одиночеству дома, но больше всего я скучал по Тигру.

На завтрак дали пшенную кашу, которую я терпеть не мог, поэтому медленно ковырялся в ней ложкой, гоняя туда-сюда маленький кусочек сливочного масла. За столом Макс по традиции молчал и крайне сосредоточенно поглощал все, что лежало перед ним на подносе. Теперь болтал я, а он только слушал и кивал в такт.

Потом нас ждали командные игры. Я хорошо держался в команде, несмотря на то, что ребята в моей школе не особо хотели со мной играть. Я очень надеялся увидеть хотя бы одно баскетбольное кольцо, чтобы покидать мяч в свободное время, но, увы, здесь настоящим командным спортом считался только волейбол. Нас разделили на команды, и я полностью сосредоточился на том, чтобы облажаться. Из волейбольных правил я знал только два: нельзя брать мяч в руки и надо бросить так, чтобы мяч ударился о землю не с твоей стороны. Шум, гам, крики, топот. В какой-то момент игра по-настоящему накалилась, и я случайно оказался в правильном месте в самый нужный момент. Мы забили решающий мяч – я забил и на полдня стал центром внимания. Было приятно. Но вот несколько ребят из соседнего домика явно стали косо поглядывать в мою сторону, похоже, они меня уже недолюбливали. В моменте я был совершенно счастлив, и больше ничего не имело значения.

После обеда начались занятия по ремеслу. Мы учились собирать простые модели из дерева – что-то вроде маленьких кораблей и домиков. Макс был в полнейшем восторге! Его руки двигались со скоростью света, он обожал что-то мастерить. Я сидел рядом и старался не отставать, но выходило медленнее, я постоянно терял детали или забывал, какую именно сторону нужно промазать клеем. Наставник простоял рядом почти полтора часа, но закончить свою модель я так и не успел, мой дом остался стоять без крыши. Если бы Максу позволили, он, наверное, уже собрал бы тут целый город с дорогами и развязками.

После ужина, когда день подходил к концу, мы сидели в общем зале, разговаривая и обсуждая прошедшие игры. Всё было спокойно, пока один из старших ребят, которого я заметил после волейбола, не подошёл ко мне. Я не знал его имени, но по выражению лица сразу понял – ничего хорошего из этого не выйдет. Он толкнул меня в грудь, я еле удержал равновесие, но не упал. Мальчишки сразу же разошлись по углам, ни одного воспитателя поблизости.

– Чего молчишь, малец?

– Эй, чего ты пристаёшь к нему? – Макс появился раньше, чем я сообразил, что ответить, даже раньше, чем успел моргнуть.

Драка началась так внезапно, что я вообще ничего не успел понять. Парень явно не ожидал, что кто-то решится дать ему отпор. Он двинулся вперёд, пытаясь ударить Макса в плечо, но тот увернулся с невероятной ловкостью и сразу нанёс ответный удар в живот. Звук был глухим, и парень тут же согнулся пополам. Макс не дал ему опомниться и бросился на него сверху, стиснув зубы. Удары сыпались один за другим – в грудь, в бок, в лицо. Я никогда не видел, чтобы кто-то дрался с такой яростью, как Макс. Все повскакивали со своих мест, на крики прибежали воспитатели. Макс гонял задиру по всему залу. Тот попытался ответить, но Макс был сильнее или злее, и с каждым ударом мальчишка всё больше терял контроль над ситуацией.

– Прекратить! – внезапно раздался громкий голос мистера Алекса, и все замерли как вкопанные. Он шагнул в круг и резко раздвинул парней, словно разорвав напряжение, повисшее в воздухе.

Макс стоял, тяжело дыша, с побелевшим от ярости лицом и разбитыми костяшками. Парень из соседнего домика сидел на полу и сплевывал кровь.

– Этого – к медсестре! – скомандовал мистер Алекс. – Остальным разойтись, наставники быстро соберите свои отряды у домиков. А вот ты, молодой человек, заработал себе серьезное наказание.

Макс чуть поднял подбородок, глядя на мистера Алекса с тем же упорством, с каким он дрался. И хотя он не сказал этого вслух, его молчание говорило: «Мне всё равно».

– Дежурства в столовой. Каждый день. Завтрак, обед, ужин. Две недели. Буду лично проверять, чтоб ни единой соринки, понятно?

Макс молча кивнул, он совершенно не выглядел виноватым и точно не жалел о содеянном, и я знал – Макс бы сделал это снова, если бы понадобилось.

– Знаешь, – прошептал Макс, когда мы уже улеглись спать, – здесь лучше, чем дома. Тут не ставят в угол и не бьют ремнём. А дежурить в столовой – ерунда.

– Я с тобой буду дежурить, вдвоем веселее.

Я не видел лица Макса, но чувствовал, как тот улыбался.

Глава 10

С каждым днём я всё больше замечал, что в лагере ребята начинают группироваться по принципу силы. Те, кто старше и сильнее, легко собирали вокруг себя маленькие свиты. Они даже не угрожали никому напрямую, но было и так ясно – если кто-то не будет следовать их правилам, конфликт неизбежен. Будто второй, невидимый закон, действовал в лагере, и его боялись нарушить сильнее, чем формальные правила. Я старался держаться подальше, но всё равно видел, как воспитатели всё чаще вызывали мальчишек на разговоры. Беседы были напряжённые, а наказаний становилось больше.

Из-за дежурств на кухне мы не попадали на занятия по ремеслам, я по этому поводу ни капли не страдал, но вот за Макса переживал сильно. Чувство вины будто завязывало внутренности узлом. Из-за меня он пропускал то, что ему действительно нравилось. Вместо сбора моделей перед нами стояли ряды столов, уставленные грязными тарелками. Всюду валялись остатки еды и столовые приборы. Запах пота почти полусотни человек смешивался с содержимым кастрюль, хлоркой и лимонным средством для мытья посуды. Тот еще аромат.

Я в очередной раз скривил лицо, но Макс лишь усмехнулся. Мы собрали все тарелки, стараясь ничего не разбить, но каждый раз, когда одна из них с глухим стуком падала на стол, мы притворялись, что это вой сирены.

– Внимание, внимание! Разрушение на фронте столовой! – прокричал Макс, взмахивая руками, как будто он был в центре боевых действий.

– Ты только не прикидывайся героем! Мы просто пытаемся выжить в этой войне против грязной посуды!

– Если мы выживем, сможем справиться с чем угодно, – рассмеялся Макс, взмахнув тряпкой.

Я усмехнулся и с гордостью поднял ведро с водой:

– За наше великое очищение!

– За очищение! – громко повторил Макс.

Собрать посуду было даже не половиной дела, потом ее следовало перемыть (но «великое очищение» звучало куда круче), протереть столы и подмести пол.

– Знаешь, мы могли бы открыть свой бизнес, назвали бы его «Борцы с грязной посудой».

– И заработали бы миллионы! – поддержал Макс. – Мы могли бы даже нанять других ребят из лагеря! Настоящая посудная империя!

Столовая часто напоминала мне корабль, который много лет бороздил океаны, и, похоже, ни разу не заходил в порт. Мы с Максом, одетые в фартуки, чувствовали себя матросами на палубе, всегда готовыми к трудным временам. Иногда, шутки ради, мы складывали из остатков еды забавные фигуры, так сказать, собирали свои собственные модели.

– Смотри, Макс, это – шедевр! – я показал ему кучу, на которой лежала часть окорока, похожая на кролика.

– Не, какой же это кролик – больше похоже на бродячую кошку, – рассмеялся он.

Работа была тяжёлой, но мы шутили, болтали, и порой я даже забывал, что мы отбываем наказание. Во время дежурств я напрочь забывал о проблемах дома, о Дэни и дедушке. И хоть нам нельзя было выходить на улицу прежде, чем все заблестит, я чувствовал себя по настоящему свободным.

В один из дней мы заканчивали уборку, Макс был весь в брызгах и сопел. Он явно устал и двигался резче, будто внутри все кипело. Казалось, он всегда был на взводе.

– Слушай, а где ты драться научился? – вдруг выпалил я, на самом деле, мне уже очень давно было невтерпеж узнать.

Макс хмыкнул, и его рот скривился в странной усмешке.

– Я всегда дрался, – ответил он, не отрываясь от работы. – С самого детства. Взрослые постоянно меня за это ругали. Да только я не понимаю, за что. Они сами дрались, ну, и я дрался.

Я замолчал, чувствуя, что Макс готовится к чему-то большему, чем обычный разговор.

– Отец у меня, – начал он, – пьет сильно. Он всегда дрался с друзьями своими, а потом домой приходил и с мамой дрался. Я сначала просто смотрел, а потом сам влез. С отцом драться начал. Ну, он, конечно, был сильнее. Один раз мне ключицу сломал. Ещё руку и нос.

Я вздрогнул от неожиданности, хотя пытался не подавать виду.

– И что потом? – тихо спросил я.

– В больницу попал. Несколько недель там лежал. Врачам сказал, что упал с лестницы. Ну, а потом… Потом стало легче драться. В школе, знаешь, там ребята надо мной смеялись. Знаешь, как это бывает. Смеются, дразнят, пытаются задеть. Сначала я пытался что-то объяснять, говорить, что не так… но они всё равно не слушали. А если бьёшь – они перестают. Просто сразу.

– А учителя? – спросил я.

– Ругают за драки, конечно. Все думают, что не драться легко. Но вот ты попробуй, когда каждый день пристают. Слова редко помогают.

Макс остановился, вытер свои руки о фартук и посмотрел на меня с серьёзностью, которую я видел у него впервые.

– Знаешь, Лео, – сказал он. – Мне нравится драться. Это проще, чем объяснять, когда никто не хочет слушать.

Я кивнул, не зная, что сказать. Макс был прав в чём-то, хотя мне не хотелось этого признавать. Мне все чаще казалось, что дома мои слова не значили ничего.

– Мы – команда, – вдруг сказал он и повернулся ко мне, вытирая лоб от пота.

– Да, команда, – повторил я.

В моей жизни снова появилось «мы». Мне нравилось быть частью «мы», наконец-то в мою жизнь вернулось что-то привычное, что-то правильное.

***

День, когда нас повели купаться на реку, стал одним из самых ярких моментов за всё лето. Протекала она совсем близко, но одним нам к воде ходить запрещали. От территории лагеря реку даже отгораживал забор с калиткой, но не такой уж и высокий, что бы при желании не суметь перелезть. Утром, после завтрака, воспитатели выстроили нас в колонны и повели на берег. Макс, как всегда, был взбудоражен заранее, он подталкивал меня локтем, постоянно размахивал руками и рассказывал, как круто будет нырять с берега. Я смеялся в ответ, хотя внутри немного волновался. Вода всегда вызывала у меня смешанные чувства – радость и лёгкий страх. Я плохо плавал.

Я стоял на берегу реки и смотрел, как ребята резвились в воде. Их крики и смех разносились по всему лесу, будто трещала стая птиц. Солнце так жарило, что даже сосны казались припорошенными золотом, вода сверкала, и вся картина выглядела так, будто была вырезана из какого-то старого, выцветшего комикса.

– Лео, ну чего ты, как бабуля? Давай сюда, хотя бы по колено! – Макс выбрался на берег, мокрая кожа блестела.

Я вздохнул и, оглянувшись ещё раз на остальных, сделал пару шагов к воде. Холод пробежал по коже, когда мои ноги погрузились в речную гладь. Макс, конечно, торжествующе улыбался, будто затянул меня в воду силой своей воли.

– Видишь? Не так уж страшно, да?

Я остановился на мелководье, пока Макс не стал уговаривать меня идти дальше:

– Давай, давай, ещё немного! Ты же не хочешь весь день на берегу торчать?

Я пошёл глубже, пока вода не дошла мне до пояса. Макс уже плыл где-то впереди, а Роман рядом с ним нырял и выбрасывал руки, будто был дельфином. Я сделал пару неуверенных гребков, когда вдруг почувствовал, как что-то ухватило меня за ногу. Ток пробежал по позвоночнику, от неожиданности я резко вдохнул и тут же набрал полный рот воды. Захлёбываясь, я пытался выплыть, а ребята рядом хохотали. Я наконец сплюнул, вытер глаза и увидел, как Денис, хитро усмехаясь, отплывал в сторону.

– Вот же, – буркнул я, едва сдерживая раздражение.

– Да ладно тебе, не переживай, – крикнул Макс. – Это просто шутка. Пойдём!

Мы с Максом, Романом и ещё парой ребят стали плескаться и толкаться в воде, даже название для игры придумали – водный рестлинг. Я постепенно расслабился. Солнечные лучи припекали голову, вода освежала, и всё напряжение медленно растворялось в речной прохладе.

После купания нас повели мыться. До этого мылись мы через день только в тазиках с тёплой водой, наскоро подогретой на костре, да и то больше для приличия. Но когда нас повели в баню, всё оказалось совсем другим. Внутри было темно, свет едва проникал сквозь маленькое окошко. Меня сразу накрыло волной густого пара, смешанного с запахом раскалённых деревянных стен. Пар был плотный, горячий, будто дышать приходилось сквозь что-то вязкое, как через плед, только невидимый.

Макс первым делом начал жаловаться:

– Фу, как тут душно! Знаешь, Лео, это вообще не моё. Пахнет, как у бабушки на чердаке.

Он задержался всего минуту, после чего, не дождавшись, когда пар окончательно захватит всё помещение, быстро выбежал наружу, едва натянув полотенце. Я остался стоять, плечи медленно расслаблялись, мышцы сами собой растекались под воздействием жара. Я присел на нижнюю полку, дерево обжигало кожу и прогревало до костей. Я прислушивался к звуку шипящей воды и к тому, как мои собственные мысли постепенно стихали, словно их тоже накрывало этим тёплым, ленивым паром.

***

Дни в лагере превратились в рутину: подъём, спорт, еда, дежурства, снова спорт. Три раза в неделю мистер Алекс приходил читать нам лекции, он звал их наставничеством. Мы должны были слушать, а потом хором повторять разные фразы.

«Я буду делать мудрый выбор!»

«Я буду поступать как настоящий мужчина!»

«Я буду брать на себя ответственность!»

Мистер Алекс говорил, что мы должны изменить свое мышление, начать смотреть на мир иначе, помнить, что каждое наше действие имеет последствие. Большинству мальчишек было откровенно плевать, они слушали в пол уха, а потом открывали рот в такт со всеми. Сначала я действительно пытался вникать, улавливать хоть какой-то смысл, но уловил я лишь одно – слова мистера Алекса меня жутко раздражали, даже злили. Все взрослые в моей жизни считали, что проблема была именно во мне, а будь я мудрее, мужественнее, ответственнее, все бы непременно наладилось. В ситуации с Дэни мудрее всего было бы не жить с ним под одной крышей. И от ответственности я никогда не отказывался, поэтому и находился сейчас в этом лагере. Проблема заключалась лишь в том, что больше я был не намерен нести ответственность ни за Дэни, ни за деда. Вот им бы эти лекции пригодились. Если честно, я сомневался, что сами воспитатели следовали этим установкам, и однажды у нас появился шанс протестировать их уровень ответственности.

В среду перед очередным наставничеством мы с ребятами наматывали круги по полю, воспитатели болтали между собой, периодически нажимая на кнопку счетчика. Цифры говорили двенадцать, но я был уверен, что уже шел шестнадцатый круг. Макс поравнялся со мной и огляделся по сторонам:

– Слушай, Лео, а давай сбежим? Пока все бегают, мы можем пойти к реке. Никто не заметит!

Я замялся. Сбегать было не в моём духе, но в глазах Макса горел огонёк приключений, которому трудно было противостоять. И, в конце концов, скука тоже брала своё.

– Ну… если никто не заметит, – сказал я, ещё сомневаясь.

Мы дождались удобного момента, когда все ребята были заняты тренировками, и тихонько ускользнули на берег. Кровь стучала в висках, я старался не пыхтеть, дышать потише, но удавалось с трудом. Плавать мне понравилось, и было уже не так страшно, как в тот раз. Мы плескались и дурачились, наслаждаясь каждой минутой. Мир вокруг замер. Но, на самом деле, события закручивались достаточно быстро и принимали неприятный для нас оборот. Когда мы вернулись, нас уже ждали. Воспитатели не были дураками – наше отсутствие заметили, намного позже, чем следовало бы, но заметили. И вот перед нами стоял мистер Алекс с горящими от ярости глазами. Я чувствовал, как пот заливает мне спину, хотя на улице было не так уж жарко. Макс, напротив, держался спокойно, будто его вообще не касалась данная ситуация.

– Вы что, думаете, что вам всё можно? Правила не просто так придуманы. Вы нарушили дисциплину, покинули территорию без разрешения. Что если бы с вами что-то случилось? В лесу водятся дикие звери, и потеряться даже с картой здесь проще простого.

Я молчал, чувствуя, как внутри всё сжимается. Макс не испытывал никаких угрызений совести.

– Мы просто хотели освежиться, – спокойно ответил он, глядя прямо на мистера Алекса.

– Освежиться? А что, если бы вы утонули? Или поранились? Одна единственная судорога, и из реки мы бы вечером вылавливали труп. Ты думаешь, я позволю тебе нарушать правила только потому, что тебе стало скучно?

Макс пожал плечами, словно это был пустяк.

– Мы не утонули, всё нормально.

– Нормально? – Мистер Алекс сделал шаг назад и глубоко вздохнул. – Хорошо. Тогда вот что: с этого момента, вы оба будете дежурить в столовой. И не одну неделю. Не месяц – до конца срока, до самого выезда из лагеря. Я хочу, чтобы вы поняли – у каждого действия есть последствия. И в этом лагере все должны следовать правилам. Вы думаете, что это несправедливо? Жизнь вообще не справедлива. И если будете продолжать в том же духе, то последствия будут намного хуже, чем дежурство.

Я посмотрел на Макса. Он не выглядел расстроенным, напротив, на его лице была та же привычная усмешка. Когда мы вышли из кабинета, он только фыркнул.

– Я бы ещё раз сбежал. Дежурить все равно долго придётся… Но ничего, это всё равно лучше, чем сидеть на месте.

Я вздохнул. Дежурить в столовой почти полтора месяца. Но внутри я чувствовал, что Макс прав – иногда свобода стоила любых наказаний.

Кажется, в лагере каждый из нас был хоть раз за что-то наказан: не застелил кровать, проспал зарядку, нагрубил, сорвал занятие и много еще нелепой ерунды. Но наказывали только за то, за что поймали с поличным. Никто из мальчишек не хотел быть стукачом. Поэтому если у кого-то обнаруживался разбитый нос, губа, глаз, все давали одинаковый стандартный ответ – упал. Парня из второго домика воспитатели наказали за неуклюжесть – заставили на руках перестирать кучу чужой одежды, для развития внимательности, чтобы не упустить ни одного пятнышка. Пацаны с четвёртого домика продолжали издеваться над всеми, кого считали слабее: били, «одалживали» вещи, заставляли выполнять «мелкие поручения». Мы с Максом старались держаться в стороне, мы и так проштрафились, и мистер Алекс пристально за нами наблюдал. Но начать войну всё-таки пришлось.

После дневного дежурства мы вернулись в домик, чтобы переодеться. Роман сидел на полу у самого порога и плакал, размазывая слёзы по чумазому лицу. Он был старше меня, но выглядел лет на десять, низкий и щуплый. Я вообще никак не мог понять, за что родители отправили его в исправительный лагерь. Что в нём исправлять? Он всегда был весёлым, очень громко смеялся и обожал играть в игры.

Ромин рюкзак был вывернут наизнанку, а содержимое раскидано по периметру комнаты. Он смотрел на свои руки и теребил в пальцах шнурок от обуви.

– Это был подарок от отца, – тихо сказал он, словно боясь, что его услышат. – Он мне его подарил перед отъездом. Мой робот.

– Может, когда он вернётся, подарит тебе ещё более крутого робота! – тут же выпалил Макс.

– Не вернется он. – Губы у Романа снова задрожали. – Он в тюрьме сидел, потом его убили там.

У многих ребят здесь один или оба родителя сидели в тюрьме, тут таким было никого не удивить. И я не был исключением. Но я почувствовал, как внутри что-то защемило. Игрушка была не просто игрушкой, а последним связующим звеном, и вот теперь и его не было.

– Мы что-то придумаем, – сказал я, больше для того, чтобы хоть как-то утешить.

А у Макса тем временем уже был готов свой план.

– Нет, дурацкий план. И опасный. Больше опасный, чем дурацкий. – Такой была моя первая реакция на слова Макса. – Мы уже наказаны. Если подеремся, я вообще не представляю, что с нами сделают. Блин.

Макс лишь фыркнул. Он вообще не воспринимал правила как нечто серьёзное, скорее как преграду, которую нужно умело обойти.

– Я не собираюсь драться, – усмехнулся он, глядя на меня из-под лба. – Но если они нападут первыми, это ведь уже не драка, верно? Это самозащита. Дам им влупить себе пару раз. Все получится, что тут может не получиться?

Переубедить Макса была невозможно. На следующий день, во время спортивных игр, он с первых минут начал целенаправленно задирать парней из четвертого, их было трое, и они повсюду ходили вместе. Он специально отпускал в их сторону комментарии, но не настолько громко, чтобы услышали воспитатели, гулявшие неподалеку. Парни только делали вид, что не обращали внимания на слова Макса, а их лица тем временем наливались пунцом. Макс будто знал, на какие кнопки нажать, чтобы довести их до белого каления. Каждая шутка прилетела ровно в цель.

– Тебя точно в нужный лагерь отправили? – крикнул Макс, когда один из них промазал по мячу. – Должны были к девчонкам, крестиком вышивать и кексы печь, случайно не в тот автобус посадили.

Наконец, один из них не выдержал и ринулся на Макса. Началась потасовка – грязь летела во все стороны, футболки растягивались, а кулаки мелькали перед глазами. Макс явно был готов к этому, он ждал удара. Все трое навалились на него сверху и повалили. Макс ловко прижал колени к груди и обхватил руками голову. Били его не в первый раз.

Мистер Алекс появился из ниоткуда. Всё происходило как в замедленной съемке: воспитатели разбегались, разнимая дерущихся, а Макс, с разбитой губой и синяком под глазом сидел в оседающей пыли.

– В мой кабинет, немедленно, – голос мистера Алекса был таким ровным, что даже мне стало не по себе.

Потребовалось пятеро воспитателей, чтобы усмирить парней и сопроводить в нужном направлении. Медсестра осмотрела Макса, покачала головой и просто смазала опухшую губу йодом.

– Ну, ты и вляпался, – сказал я, садясь напротив.

– Да брось, оно того стоило. Они теперь точно отстанут от Романа, – Макс усмехнулся, и из его губы потекла тонкая струйка крови. – Ты робота нашел?

– Угу, под кроватью старшего. Надеюсь, меня никто не видел.

– А даже если и видели? Ты же не воровал, просто забрал вещь назад. Они же одалживают, а одалживать это брать на время.

Роман был так счастлив, что снова расплакался. Робот, правда, оказался сломан – руки и голову ему вывернули с корнем, пришлось поставить на место при помощи супер клея. Больше ничего не сгибалось и не поворачивалось, но Ромке было абсолютно все равно, больше он с игрушкой не расставался ни на минуту.

Вечером, прямо перед отбоем, мистер Алекс пришел к нашему домику. Он отправил меня внутрь, а сам остался стоять с Максом на улице. Голоса звучали приглушенно, я приложил ухо к стене и прислушался.

– Макс, – говорил мистер Алекс, его голос был глубоким и твёрдым, но в нём проскальзывала нотка усталости. – Ты отличный парень. Но так больше не пойдёт. Макс, как я мог представить, вероятно, стоял перед ним, как всегда упрямо сжав кулаки, готовый к обороне.

– Я ничего не сделал. Я никого не ударил, никого не побил, даже пальцем не тронул. – голос Макса был немного резким, будто он и сам устал объяснять очевидное. – Я не нарушил правил, они нарушили. И никакой справедливости тут нет.

Мистер Алекс вздохнул, но не перебил. Пауза повисла в воздухе, будто он подбирал слова.

– Я знаю, что ты сделал Макс. Меня не обманешь. Такой парень как ты не позволил бы всухую себя отметелить. Я говорил с тремя твоими наставниками из прошлых лагерей и личное дело тоже читал внимательно. За прошлый учебный год ты участвовал в драках пятьдесят четыре раза, и это только те, что попали во внимание учителей, чем ты занимаешься за пределами школы одному Богу известно. Проблема в том, Макс, – продолжил он спустя мгновение, – что однажды найдётся кто-то сильнее, и тебе просто проломят голову.

Я замер. Макс долго молчал.

– Ты умный парень, добрый, что огромная редкость, – тихо добавил мистер Алекс. – Но если строить свою жизнь только на кулаках, она может оказаться короче, чем ты думаешь.

Я быстро вернулся на свою койку, притворяясь, что давно сплю, но в голове вертелись слова мистера Алекса. То, что Макс не ответил, тревожило меня сильнее, чем сама беседа.

***

Время в лагере пролетело быстро, и вот уже август. Лето пахло хвоей и рекой, а тёплый ветер лениво колыхал верхушки сосен, будто тоже решил взять себе каникулы. Мы с Максом больше не влипали ни в какие истории. Да и зачем? Мы и так уже дежурили в столовой целую вечность – шутка ли, ещё месяц тарелки за всеми таскать.

А потом наступило 12 августа. День, который казался отголоском из прошлой жизни, раньше означал бы торт и подарки. Теперь он означал другое – первую годовщину пропажи мамы. Мне было стыдно, потому что за лето я о ней почти не вспоминал, я не забыл, но специально о ней не думал. Больше мне не хотелось праздновать свой день рождения. Никогда. Я ненавидел число двенадцать, ненавидел август, ненавидел, что этот день больше никогда не будет моим. Теперь он всегда мамин.

Я ничего и не ожидал, но на завтрак мне вручили колпак из цветной бумаги. Макс долго ржал, когда я его надел, но я и так прекрасно знал, что выглядел нелепо. Все спели мне песню – фальшиво, вразнобой и оглушающе громко. Повар, который всегда ходил с таким видом, будто был приговорён к пожизненной готовке, торжественно вынес кекс с одной свечкой. Я дунул на свечу, загадал желание, но не успел даже подумать, что оно сбудется, как нам уже велели убирать посуду. День рождения – не день рождения, а дежурство никто не отменял.

После обеда ко мне подошёл мистер Алекс:

– Лео, сегодня у тебя есть привилегия. Можешь позвонить домой.

В лагере можно было звонить домой раз в месяц, но наказанным это право временно отменяли. Видимо, сегодня для меня сделали исключение. Я набрал номер. В трубке раздавались длинные гудки. Раз, два, три… десять. Ничего. Снова набрал. Тишина. И третий раз, упрямо, хотя знал, что не дозвонюсь. Мистер Алекс стоял рядом и слегка качал головой, будто всё понимал. Словно это происходило не впервые.

Макс стоял рядом, как всегда, молчаливо поддерживая. Потом, когда мы возвращались к нашим тарелкам и половникам, он вдруг сказал:

– Прости, что не могу подарить тебе ничего. У нас дома вообще подарков никогда не дарят.

– Мне не нужны никакие подарки.

Макс посмотрел на меня с искренним сожалением, и я знал, что он не лукавит. В его семье, похоже, всё было слишком туго, чтобы заботиться о днях рождения. Мы немного помолчали, но тишина совсем не казалась неловкой. Я думал о том, что деду разрешалось звонить в лагерь, но он этого ни разу не сделал. Макс, заметив, что я погрузился в свои мысли, хлопнул меня по плечу.

– Эй, ты же загадал желание, когда свечку задувал?

– Загадал, – усмехнулся я.

– Тогда жди, может, оно сбудется, – сказал Макс и подмигнул. – Уж лучше в это верить, чем ждать дурацкого звонка.

Стоило моргнуть, и наступил день отъезда. Домой мне совсем не хотелось, как и многим другим мальчишкам тут. Нам раздали коробочки с едой, чтобы можно было перекусить в автобусе, и дали больше свободного времени для сбора вещей и прощания с друзьями. Мы с Максом в последний раз улизнули на берег и залегли в зарослях высокой травы. Стебли щекотали кожу, над головой лениво кружили птицы, и вода журчала где-то внизу.

– Думаешь, будем созваниваться? – спросил я, зевнув. – Но междугородние звонки дорого стоят. Вряд ли дед согласится платить.

Макс перевернулся на бок, подперев голову рукой.

– Да ну, у меня дома всё равно телефона нет, – сказал он с какой-то странной смесью гордости и равнодушия, будто телефон был чем-то ненужным, как телевизор без пульта.

Я попытался подыскать другой способ связи и вдруг предложил:

– Может, письма будем писать друг другу?

– Письма? – Макс зажёгся, как спичка. – Ого, да! Крутяк! Представляешь, как круто будет получать письма? Я раньше никогда никому не писал. Даже не знаю, что вообще пишут. Как думаешь, надо говорить о погоде? Или лучше сразу про драки?

– Да о чём угодно, – усмехнулся я. – Можно и про погоду, если скучно станет.

Макс смутился, потёр нос, его глаза бегали по траве.

– Слушай… сможешь прислать мне несколько марок? – наконец выпалил он. – У меня просто денег нет, чтобы самому купить, и если ты не пришлёшь, я не смогу ответить.

– Конечно, без проблем, – сказал я, стараясь, чтобы он не заметил, как меня тронуло его признание. – Я найду способ.

Макс широко улыбнулся, от загара его лицо казалось красно-коричневым, а веснушки потемнели еще сильнее.

– А ты нормальный парень, – сказал он. – Думал, ты такой тихоня, а оказывается, ты крутой.

Мы оба засмеялись, хотя я не был уверен, что именно его так рассмешило. Потом Макс снова лёг на спину и уставился в небо.

– Слушай, а ты как? Школа начинается, да? – Макс пытался переключить разговор на другую тему. – Твой брат, ну этот… Дэни, как он там?

Я закрыл глаза, почувствовал, как солнце щекочет веки. Дэни… В лагере я мог отвлечься, но теперь всё это снова стояло передо мной, как неразрешимая задача.

– Он… – начал я, не зная, как правильно ответить. – Не знаю.

Макс помолчал, потом бодро хлопнул меня по плечу.

– Эй, ну ты не переживай. Всё наладится. Может, ему просто нужно время. Он странный, конечно, но ты ж его брат-близнец, как-никак.

Я лишь кивнул, Макс правда пытался поддержать как умел.

– А эти задиры в школе? – он снова заговорил, переключаясь на следующую тему, будто мысли в его голове прыгали через скакалку. – Да забей на них. Серьёзно, Лео, если они полезут – просто дай им отпор. Всегда можно вспомнить пару приёмов. Я тебе показал, как правильно, помнишь?

Я усмехнулся.

– Да, помню. Но я всё же надеюсь, что до этого не дойдёт.

– Не дойдёт, если ты покажешь, что ты не слабак, – настаивал Макс. – А если дойдёт – пиши мне. Я приеду. Сразу. Скажу им пару ласковых, по-максовски.

Мы оба засмеялись. Было что-то нелепое и смешное в этом моменте. Два подростка, лежащие на берегу реки, говорящие о жизни, как будто её понимали.

– Давай адресами обменяемся, – предложил я.

Мы достали по клочку бумаги, накорябали цифры и буквы и долго рассматривали написанное, будто этот момент имел какую-то особую важность. Может, и имел.

Когда пришло время ехать, нас с Максом посадили в разные автобусы. Он прислонился к окну и махал мне рукой. Я тоже махал, пока его фигура не исчезла за поворотом дороги. Лагерь всё уменьшался и уменьшался и окончательно исчезал за горизонтом, словно всё, что произошло этим летом, было лишь сном, который таял под ярким августовским солнцем.

Глава 11

Когда я вернулся домой после лагеря, все ощущалось иначе, как когда смотришь сериал, а потом про