Читать онлайн Низковольтовые руны высокого напряжения бесплатно

Пролог, с коего редко когда чего начинается, но который иногда очень многое объясняет

Божия сила есть произведение Божией массы на Божие же ускорение.

Из бородатого гимназического анекдота времён Российской Империи

Ванька Жуков, десятилетний мальчик, вырванный около года назад из ученья у сапожника Аляхина и поступивший во второй Императорский магический лицей после раскрытия его высокого магического дара, в ночь под Откровение Единого вновь не ложился спать.

Едва лишь дождавшись, пока его соседи по комнате в пансионе уснут, он достал из своего шкапа чернильницу-непроливайку, ручку с нержавеющим пером и, разложив перед собою слегка уже мятые, но по-прежнему белоснежные листы будущего черновика, стал писать.

Прежде чем вывести первые буквы, Ванька задумчиво глянул в окошко, покосился на лик Единого, по обе стороны от которого повисли полки с учебниками, и судорожно вздохнул. Чистая бумага лежала перед ним на столе, а сам он сидел за столом на стуле.

«Реферат по основам общей магической артефакторики», – писал он, старательно выводя буквы на титульном листе, – «Ученика 1б класса Императорского магического лицея № 2 города Москвы, высокоодарённого Жукова Ивана Макаровича».

Начинать надобно с первых магических проявлений, – разумно предположил Ванька, чей словарный запас основательно пополнился уже после первого семестра в лицее, – То есть начну с первых Откровений Единого, да будет запечатлён в веках Пресветлый Лик Его!

«Вся магическая артефакторика,» – с непривычки пока не больно сноровисто продолжил он, осторожно умакая перо в чернильницу, дабы не преумножать число клякс пусть даже и в черновике, – «Равно как и прочая магическая наука в целом, ведёт начало от Первого Откровения Единого, кое Он ниспослал избранным из числа уверовавших в Него».

Ванька вновь глянул в тёмное окно, в котором мелькало отражение почти разрядившегося, а потому и то и дело предупреждающе помаргивавшего огонька магической свечи, и живо вообразил перед внутренним взором Первое Откровение Единого, благо, что не далече как вчерась слушал об этом предпраздничную проповедь на уроке Закона Единобожия.

Единый в его представлении был, как и на картинках в учебнике, весьма схож с покойным дедушкой Константином Макарычем, маленьким, тощеньким, но необыкновенно юрким и подвижным старикашкой с неизменно добрым и смеющимся лицом.

Ванька вспомнил, как именно перед этой порой дед всегда ходил в лес за ёлкой для господ и конечно же брал с собою своего единственного, а потому и неизбежно любимого внука. Ох и весёлое же было тогда времечко, что теперича не говори!

Совместно срубленную ими ёлочку тащили в господский дом, а там принимались убирать её, причём больше всех хлопотала над нею Ванькина любимая боярыня Ольга Игнатьевна, которая не только часто угощала Ваньку леденцами, но и от нечего делать научила читать, писать, считать до ста и даже танцевать мазурковую кадриль.

Поклон воображаемой партнёрше и таким же призрачным боковым парам. Теперь, взяться за руки на уровне плеч в общий круг и начали на восемь тактов! Четыре ку дё талон влево, четыре ку дё талон направо. Дальше лицом к боковым партнёрам, руки сложены на груди, гран шене на па глиссе: скользя в левую диагональ, смена с партнёрами правыми плечами, затем левыми, снова правыми и встречаем своего партнёра уже в позиции визави…

Ясное дело, что все эти «дёталоны», «граншене» да «паглиссе» звучали для Ваньки словно некая турецкая тарабарщина, однако же природный ум, крестьянская сметка и прекрасная память неизменно делали своё дело, навечно запечатлевая в ней движения и их порядок.

Подходя ко всякому делу весьма ответственно, Ванька и в танцах работал ногами серьезно и с чувством, делая себе при этом необыкновенно строгое лицо и так выворачивая колени, что походил на игрушечного паяца, коего временами судорожно подёргивали за ниточки.

– Да не так же, Ванька, не так! – досадливо, но совершенно беззлобно кричала боярыня, останавливая манограф, заново перезапуская музыкальный валик и становясь на место его полупрозрачной и невесомой намагиченной партнёрши.

Томно сгибая стан и закатывая глаза, Ольга Игнатьевна старалась делать вид, что она едва касается пола, хотя ей и самой казалось уже, будто она пролетает где-то высоко в облаках, всею своею фигурою выражая от того полнейшее наслаждение и восторг.

Глаза её словно не видели провинциального убожества гостиной в родительском доме, но она уверенно порхала по ней, совершая выверенные променады, скольжения и фигуры, ну а Ванька, обводя её вокруг себя на одном колене, ощущал тонкий запах парижских духов.

Однако столь весело Ванька жил только пока ещё была жива его мать Пелагея, служившая в горничных в боярской усадьбе Живаревых. Когда же мать умерла, осиротевшего Ваньку спровадили сначала в людскую кухню к дедушке, от него в Москву к сапожнику Аляхину, и только от того уже во второй императорский магический лицей.

А дедушка Ванькин помер как раз незадолго после того, как сдал внука, что называется, с рук на руки и честь по чести, в этот самый лицей, где Ванька с тех пор и мучается по сей день не в пример даже как бы поболе, чем в учении у того же Аляхина.

Как рассказывали Ваньке навестившие его Алёна с кривым Егоркой, Константин Макарыч потом за один месяц от водки сгорел. Может, конечно, и не от водки, но от тоски, а народ там в деревне пустое, как это у них по обыкновению водится, говорит.

Покривив рот, Ванька судорожно вздохнул, сжал в недавно только окончательно отмытой руке висящий на груди золочённый орех, ласково огладил стоявшую рядом с ним на столе гармонию – всё, что у него осталось от усопшего дедушки, и опять уставился за окно.

А погода за окном великолепная. Воздух свеж, прозрачен и тих. Ночь темна, но с третьего пансионского этажа виден весь лицейский городок вместе с прилегающими постройками, разросшимся старинным парком с большущим прудом и бумагодельными мануфактурами братьев Троесуевых из клана Юсуповых. Небо засеяно весело подмигивающими звёздами, и Млечный Путь вырисовывается так ясно, словно его выбелили на той же мануфактуре…

Ванька снова, но уже с какой-то благостною умиротворенностию, вздохнул, умокнул перо и продолжал писать: «Первое Откровение Единого снизошло в утро 1-го января 1719 года, когда восставший со сна снедаемым от головной хвори после праздничной ассамблеи царь Пётр цельный час бездумно, не моргая и безотрывно созерцал светлый лик Единого».

Написав это и нарисовав в своем богатом воображении уже царя Петра, Ванька тут же ещё раз помянул добрым словом милого дедушку Константина Макарыча с его вечно пьяными глазками и пагубным пристрастием к нюхательному табаку, как и царь Пётр страждущего кажное первое января, впрочем, как и кажные понедельники, однако же безо всякого на то толку созерцавшего мутными взорами опустошённые накануне бутыли казённой водки.

«А просто светлым Лик прозывался только до той поры,» – писал он дальше, – «Потому как опосля того часового царёва бдения ликописная доска полыхнула внезапно хладным и неопалимым светом да и светит неугасимо по сей день, а всякий намоленный лик Единого с той самой поры зовут Пресветлым, ежегодно празднуя день Первого Откровения».

А Москва ить и впрямь город большой, – подумал Ванька, в который уж раз заглядывая в затемнённое полуночью окно и с грустной улыбкою вспоминая адресованное «на деревню дедушке» письмо, дошедшее до означенного под адресом Константина Макарыча вопреки всем законам как простого человеческого, так и неординарного магического бытия.

Стоило ему опустить письмо в почтовый ящик, как советовали сидельцы из мясной лавки, так и сразу помчались по разбитым ухабами русским дорогам почтовые тройки с пьяными ямщиками, звонкими колокольцами да его наскрозь перенамоленным письмом.

Вот тогда-то и обратили на Ваньку внимание особо натасканные люди в чёрном из шестой экспедиции третьего отделения собственной Его Императорского Величества канцелярии, которые денно и нощно искали, но, главное, в конце концов находили по всей необъятной Российской Империи таких одарённых ребят, каковым, по его счастью, оказался и Ванька.

Смертельно побледнел сапожник Аляхин, тоскливо завыла хозяйка, попрятались по углам подмастерья, когда, как запомнил на всю жизнь Ванька, сокрушая на своём пути запертые двери и походя обращая в прах стальные замки и засовы, в дом ворвались люди в чёрном.

– Этот, что ли, ваш внучек, Константин Макарыч? – уважительно обратился старший из них к вошедшему вслед за ними дедушки, указывая рассерженным взглядом на очередной раз распятого на скамье для порки Ваньку со связанными под ней руками и ногами.

– Дык он самый родимый и есть, вашбродь! – кивнул дедушка, с на редкость серьёзным лицом и со смешно растопыренными локтями и кудахтаньем, будто защищавшая курёнка наседка, бросаясь отвязывать исполосованного сапожницким шпандырём Ваньку.

– Уф-ф, – тяжко вздохнул старший, – Сними-ка с меня, Елдырин, плащ, ужас как тут у них жарко! Должно полагать, к дождю. Да подай-ка мне тот самый конверт без марки.

– А кунвертец-то у меня, вашбродь, – живо подскочил к ним дедушка, – Вот, пжалте-с!

– Аляхину, – посмотрел старший в изрядно помятый листок, в котором приподнявший с трудом голову Ванька узнал своё письмо, – Аляхину всыпать сотню его же шпандырей и на его же скамье! Такая вот, так сказать, гекатомба во его искупление у нас получится…

– Кхе-кхе-кхе, – робко прокашлялся дедушка, – Осмелюсь вам напомнить, вашбродь…

– А по окончании, – спохватился старший, заглянув куда-то в конец письма, – Если тот останется жив, разумеется, тюкните его и разочек сапожной колодкой по темечку, да чтоб присомлел. Тэк-с, что там далее в нашей программе? Хозяюшке селёдок насовать в харю? Угу, однако так уж и быть, красоту этой самой харе, хе-хе, попросил бы особо не портить! Остались теперь подмастерья? Ну, господа, это уже несерьёзно! Не посылать же нам их… А куда нам их не посылать? Ага, не посылать же нам их в отместку за водкой в кабак да за огурцами к хозяину, у коего они эту самую закусь должны всенепременно приворовать.

– Ну а как же его волосья?! – простонал окончательно уверовавший в невозможное чудо Ванька, по-хозяйски укутанный заботливым дедушкой в один из необыкновенно мягких и тёплых чёрных плащей, небрежно сброшенных Елдыриным на одну из аляхинских лавок.

– Какие ещё волосья, Ваня? – переспросил старший, – Единый бог, прости, брат, а я-то и позабыл! Пришибеев, повыдёргивай-ка волосья у Аляхина за все его выволочки… эй-эй! Токмо на голове И поехали, что ли, здесь мы вроде бы как уже всё. Надень только на меня мой плащ, а то кое-кто тут у них двери повышибал, вот и сквозняком прохладным подуло, знобит, знаешь ли… Где плащ мой, Елдырин?! И куда делся этот пронырливый старичок?!

Как позже Ваньке в лицее рассказали его новые друзья и соседи по комнате, подобное в этих случаях происходит всегда, ибо для работы будущего мага с кривыми распределения самого мироздания русский одарённый должен быть неколебимо уверен не только в своей вере в наилучший из возможных исходов, но и в своём Царе и в своём Отечестве, каковые почитают долгом обеспечивать такой исход для укрепления веры одарённого в свои силы.

– В своей Вере, Царе и Отечестве, – с чувством благоговейной гордости, однако же едва слышно, дабы не разбудить соседей по комнате, пробормотал Ванька, – Вот здесь-то как раз и надобно бы и про другие царства-государства помянуть полноты слова для…

«Примерно о ту же пору», – почесавши затылок, написал Ванька, – «Откровения свыше были ниспосланы и самым разновеликим людишкам из других земель, но за наибольшим числом сбежавшихся отовсюду лицезреть сие чудо видоков благородного происхождения, Первым Откровением почитают всё ж таки случай с русским царём Петром.

– И да не будет у тебя, у народа твоего, равно как и у прочих (народов), отныне и во веки веков, иных ликов перед единым ликом моим, и да будете лишь на него молиться ты, твой народ, равно как и прочие (народы) и да поможет тебе, народу твоему и прочим (народам) лик мой единый в едином его начертании! – сказывалось в Первом Откровении Единого.

– И посылаю Я тебе и народам твоим, равно как и прочим (народам), азбуку рунную, коя воплотит все начинания твои, народов твоих и прочих (народов) из устремлённых ко Мне, Богу Единому твоему, молитв, – нещадно гремело в без того больной царской головушке следующее и уже второе по счёту Откровение Единого.

Изрядно напрягши свою пусть даже вполне изощрённую память и самую чуточку глянув в страницы учебника, Ванька как мог описал открывшиеся инициировавшемуся царю Петру знания рунного алфавита, названия и назначения всех элементов, а также правил их связи.

«Всего же Единым было ниспослано царю Петру рун всяких числом ровно 256», – писал он, медленно выводя буквы, – «И кажному первоодарённому открылось тако же, ибо все первоодарённые равны одинаково пред ликом нашего Бога Единого.

А сами же руны ниспосланные суть есть не наша кириллица, не какая глаголица и даже не латинские либо же греческие письмена, но угловатистые знаки как и у древних германцев.

По первой очереди в азбуке рунной идут цифири, коих было ниспослано в числе ровно 10, то есть от пустого нуля и до натурной девятки. По второй очереди за ними следуют буквы и знаки разные для письма, коих было ниспослано в числе ровно…»

Вот в этом-то месте Ванька и заглянул самую малость в учебник, не забыв возблагодарить Бога Единого за то, что нету рядом с ним юркого как оставшийся в деревне кобелёк Вьюн, а потому и почти такого же вездесущего, но не столь ласкового, хотя и всегда почтительно смиренного учителя основ общей магической артефакторики Беликова.

Под этой почтительностью и смирением скрывается наиковарнейшее ехидство, поскольку никто из преподавателей не умеет лучше его так подкрасться невовремя и цапнуть за руку с зажатой в ладошке шпаргалкой, забраться в уборную с курящими мальчиками и изъять у них спешно попрятанные папиросы при личном досмотре. А то ить как бы чего не вышло!

Лицеисты уж не раз устраивали ему тёмную, отбивая ноги метко выпущенными ледяными копьями, пару раз душили искусно закрученными вихревыми потоками, а каждый выпуск пороли до смерти обретшими собственную волю прутьями, но он всякий раз выживал.

Одно время в среде лицеистов ходили упорные, однако же ничем не подкреплённые слухи по поводу того, что учитель Беликов-де практикует запрещённую некромантию, якшается с тёмными силами, да и вообще, давно уж и сам переродился в самого настоящего лича, то бишь в отвратительную и поганую богопротивную нежить.

Слухи эти, обрастая всё более жутковатыми подробностями и ещё более ужасавшими всех уточнениями и дополнениями, ходили по их лицею довольно долго и прекратились только после выступления приглашённого дирекцией чтимого всеми лицеистами доктора Чехова.

– Некромантия, друзья мои юные, – сразу же объявил их любимец Антон Палыч, озорно поблёскивая стёклами неизменного пенсне и неповторимым взглядом грустно смеющихся серых лучистых глаз, – По самой изначальной сути своей представляет собою всего лишь плод какого-то больного писательского воображения, воображения писателей-фэнтазёров, к коим ваш покорный слуга имеет некоторые основания причислять и себя.

– Таково же, – смог наконец продолжить доктор-фэнтазёр после устроенной ему бурной овации, – Таково же я могу вам сказать и за так называемые тёмные силы, каковые якобы чернят в нас всё светлое и прекрасное: и лицо, и одежду, и душу, и мысли… Нет-с, друзья, тёмными либо же светлыми могут быть только помыслы да чаяния человечьи, а сила у нас одна, и сила сия от Единого только! Впрочем, и кому я это говорю в магическом-то лицее?

Голос у доктора оказался довольно низким, приятным, мягким и бархатистым, однако в то же время, к вящему Ванькиному удивлению и неожиданно сильным, а когда Антон Палыч говорил им всё это, то неизменно как-то слегонца и по-доброму улыбался.

– Ну а что же касается таких мифических персонажей, каковыми являются застращавшие вас в лицее как бы бессмертные личи, так это даже и мне, помимо всего прочего целителю земской лечебницы, с одной стороны, обсуждать вроде просто смешно. Дескать, нетушки, тёща моя боярыня-матушка, померла значит померла! – залихватски махнул рукой Антон Палыч под продолжительные рукоплескания и дружный гогот собравшихся.

– Однако с другой стороны, – продолжил доктор, заговорщицки понизив голос и обведя лицеистов проницательным взглядом, – Кем или чем являются личи как персонажи не по мифически некромантской, а по общечеловеческой сути своей? Недобрыми душегубцами, равнодушными сказочными обывателями или же вечно неутомимыми (в силу бессмертия) подвижниками волшебных фэнтезийных миров?

– Для того, чтобы понять это, а заодно и то, с какой целью я задал вам этот не такой уж и пустой вопрос, давайте рассмотрим задачи и цели порождения этих самых личей, каковые, судя по многочисленным литературным источникам, являются магами-некромантами или, может, обычными, но очень могущественными колдунами, использовавшими скопленный жизненный опыт и знания ради победы над самой смертью, ради достижения бессмертия!

– Вполне очевидно, что при этом проводят какой-то специфический магический ритуал с применением не менее специфических магических заклинаний, редчайших алхимических компонентов и прорвы магической манны, но это, как мы с вами уговорились, не суть, ибо только трус, у которого больше страха пред смертью, нежели достоинства, может утешить себя тем, что тело его со временем будет жить в траве, камне, жабе… Да даже и думать об этом противно, однако какая б великолепная заря ни освещала твою жизнь, всё же в конце концов тебя заколотят в гроб и кинут в яму, коль скоро смерть есть нормальный законный конец каждого. Вольтер говорил, что если бы не было Единого, то его выдумали бы люди, а я верю, что бессмертие рано или поздно изобретет великий человеческий ум…

Милый дедушка Константин Макарыч! – горестно подумал Ванька, припомнив это место из того прекрасно запомнившегося ему выступления доктора Чехова, – А ведь и ты тогда был бы у меня и по сию пору, э-э-э, как бы живой!

– Истинное наслаждение в познании, а вечная жизнь представила бы нам бесчисленные и неисчерпаемые источники. Стремящееся к познанию жизни свободное и глубокое мышление, а также полное презрение к глупой суете мира – два блага, выше которых не знал человек. Я часто думаю: что, если бы начать жить снова, притом сознательно? Если бы одна жизнь, которая уже разочек прожита, была, как говорится, начерно, а другая – начисто? Тогда каждый из нас постарался бы не повторять самого себя, создал бы для себя иную жизненную обста…

Буквально на середине недоговорённого слова доктор вдруг охрип, поперхнулся, выпучил глаза за тревожно сверкнувшими стёклышками пенсне, спешно вынул из кармана носовой платок и, прокашлявшись, грустно глянул на быстро впитавшиеся в него розоватые пятна.

– О почему человек не бессмертен?! Зачем ему мозговые центры, извилины, зрение, речь, самочувствие и гений, если всему этому суждено уйти в почву и остынуть с земной корой, а затем миллионы лет носиться вокруг Солнца без смысла и цели? Для этого вовсе не надо извлекать из небытия человека, чтобы потом превращать его снова в глину…

– Но это ж естественный круговорот! – не вытерпел и крикнул с места знакомый Ваньке лицеист с параллельного класса, всерьёз увлечённый химией, – Или вечно происходящий в нашей вселенной обмен органических и неорганических веществ. Разве сие мы не имеем права почитать подлинным человеческим бессмертием, доктор?

– Видеть своё бессмертие в обмене веществ, мой друг, – строго взглянул на него Антон Палыч, стащив перед этим неожиданно отчего-то запотевшее пенсне и близоруко сощурив глаза, – Это так же странно, как и пророчить блестящую будущность футляру после того, как разбилась и стала негодною хранящаяся в нём дорогая скрипка. Принято говорить, что человеку нужно всего три аршина земли. Но ведь эти три аршина земли нужны трупу, а не человеку, коему нужен весь земной шар, вся природа, где на просторе он мог бы проявить все свойства и особенности своего свободного духа.

– Для нас, целителей, смерть есть несомненное зло, с которым мы боремся по мере своих на сегодняшний день пока ещё весьма скромных сил, всячески пытаясь отодвинуть его от наших несчастных больных, а потому любой человек, навсегда победивший смерть, никак не может являться для нас злодеем. Равнодушным его также никак нельзя назвать, потому как равнодушие – это паралич души, преждевременная человеческая смерть. Почитайте тогда уж лучше сие подвижничеством, то бишь активным и самоотверженным жизненным кредо в извечном благородном противостоянии этому вселенскому злу.

Доктор устало прикрыл глаза, неловко переступил с ноги на ногу, тяжело опёрся о чёрную лицейскую кафедру, вздохнул и снова прокашлялся, но уже, кажется, без дополнительных кроваво-розовых брызг на его многострадальном платке.

– В наше больное время, когда российское общество обуяли лень, скука жизни и неверие, когда в нём царят нелюбовь к жизни и страх смерти, когда даже лучшие люди сидят сложа руки, оправдывая лень отсутствием цели, такие подвижники нужны как солнце. Составляя самую жизнерадостную часть общества, они возбуждают, утешают и облагораживают его, а их личности – живые документы, указывающие нашему обществу, что кроме спорящих об оптимизме и пессимизме, пишущих никому ненужные повести, проекты и диссертации во имя отрицания жизни, что кроме скептиков, мистиков, иезуитов, философов, либералов и консерваторов, есть ещё и люди иного порядка, люди подвига, веры и осознанной цели!

По завершению имевшей столь громкий успех речи, господин доктор попросил директора лицея представить его отправителю того самого нашумевшего в магическом свете письма, то есть их лицеисту Ивану Жукову, после чего имел с тем долгую и плодотворную беседу.

Говорил, впрочем, больше сам Ванька, поначалу неохотно, но потом всё более распаляясь, рассказывая о своем прошлом житье-бытье, а доктор всё больше спрашивал да записывал. Рассказывал Ванька и о своей покойной матушке Пелагее, и о недавно почившем дедушке Константине Макарыче, и о боярышне Ольге Игнатьевне, и о ёлке в господской усадьбе…

Не имея пока ещё должным образом наработанных навыков к длительному и терпеливому сосредоточению и отвлёкшись от выполнения учительского задания Беликова совершенно сторонними мыслями, Ванька клюнул носом о стол, по нечаянности едва на нём не заснув.

Спохватившись, он встрепенулся словно выскочивший из речки мокрющий Вьюн и чтобы дать хотя бы какой-то отдых непривычным к столь долгому труду глазам, снова направил их рассеяно задумчивый взгляд за починавшее светлеть окно.

И снова увидел всё те же учебно-лабораторные корпуса с прилегающими к ним большими и малыми постройками с их убелёнными снегом крышами, всё ту же мануфактуру братьев Троесуевых из клана Юсуповых, со слегка светящимися струйками дыма из высоких труб, всё те же серебрёные инеем деревья старого парка и всё ту же гладь замерзающего пруда.

Хотя нет, пруд замёрз пока что не полностью: кое-где всё ещё темнели лишь еле тронутые тоненькой ледяной корочкой водяные проплешины, а по одной из них даже резво плавала, ныряла и плескалась какая-то определённо запоздавшая с перелётом серошейная уточка…

А вот интересно, – в который уж раз незаметно для себя отвлекаясь от писания реферата, подумал Ванька, – Водится ли в этом пруду хоть какая-то рыба? И если водится, то какая рыба там водится и на что она пуще всего идёт?

Вопрос опять же был далеко не таким уж праздным, каким мог кому показаться на первый взгляд, потому как видел он в тутошних рыбных лавках и сомов, и налимов, и щук, и язей, и судаков, и карасей, и сибилей, и карпий, и голавлей, и даже ласкирок и шелишпёров, а в которых местах их вылавливали, про то сидельцы ему никак не сказывали.

С другой стороны, ещё будучи в учении у сапожника Аляхина, Ванька как-то раз видал на окне в одной лавке очень стоящие крючки прямо с леской и на всякую рыбу. И даже такой был один крючок, что и пудового сома наверняка удержал бы, да вот поди ж ты, проверь!

Виднелись за тем окном, конечно, и удилища всякие, поплавки тоже разные, а также лески и крючки по отдельности с волосками и без волосков. А ещё там были грузила большие да малые для сетей и удочек, но Ванька, на них глядючи, лишь только посмеивался.

Чего ведь, казалось бы, проще, чем свинтить гайку, коей рельсы чугунки прикрепляются к шпалам, а то и пару-другую или сколько тебе ещё надобно? Так нет же, находятся чудаки, готовые тратить на это копеечку из собственной своей мошны!

Но ежели кто вдруг ни с того ни с сего за крушение станет опаску держать, так уж сколько лет всей деревней эти самые гайки отвинчивают, но хранит ить Единый от напасти такой, ибо с понятием там люди живут, не все гайки отвинчивают, чуток и на крепёж оставляют.

Свинец-то просто на дороге где-нибудь не найти, покупать надо, а гвоздик не годится, вот потому лучше тяжёленькой гаечки с дырочкой грузила и нет. Да и как же можно удить без неё? Как же крючок с живцом или выползком на дно падёт? Толку с того живца, ежели он поверху плавать будет? Окунь, щука да налим завсегда на донного идут, а верхнего только разве что шелишпёр какой схватит, да и то редко.

У завзятых рыболовов есть примета: чем дешевле и хуже снасти, тем лучше ловится рыба. Ванька, к примеру, снасти себе всегда ладил сам, не доверяя этого даже родному дедушке. Обыкновенно, он находил доступный им в деревне сырой материал и делал из них своими руками то, что было ему самому для тех или иных снастей требно…

Своими руками, – спохватился он, вновь возвращаясь к теме заданного урока и вписывая в черновик всплывшие в памяти новые сведения о рунической письменности: «Вытянутые и угловатые руны было удобнее резать своими руками по деревянной артефактной основе.

Ниспосланные царю Петру и прочим первоодарённым руны резали только вертикальными и диагональными штрихами, кои прозвали стволами и ветвями, а выводить округлые либо же горизонтальные линии поперёк древесных волокон было весьма затруднительно».

Довольный тем, что вовремя вспомнил, быть может, и не самое необходимое, но уместное для данного случая обстоятельство применения рунической письменности, Ванька только на один лишний миг сощурил блеснувший удовольствием взгляд, как к нему тут же снова вернулись сонные полугрёзы недавних воспоминаний…

Ну таки вот, он вообще всё и всегда любил делать своими руками и не только рыболовные снасти, но и силки для дичи, охотничьи лыжи, манки, коньки, ёлочные игрушки, тёрки для дедулина нюхательного табака, всякого рода деревянные да глиняные свистульки, а также клапана для даренной дедом гармонии и очень многое что другое.

И за что бы он там ни брался, что бы он там ни делал: рубил, долбил, строгал, вырезал или даже просто писал, а любое самое несложное дело, любая нехитрая вещь выходили из-под его поистине золотых рук как-то особо лихо сработанные, как-то по-другому работавшие, но всегда и везде с неизменным успехом.

Самодельные рыболовные снасти всегда одаривали их с дедом богатым уловом даже в тех безнадёжных местах и в то время, когда пасовали даже самые заядлые рыболовы со всеми их дорогущими и шибко мудрёными заграничными рыбачествами да фордыбачествами.

Заячьи силки, птичьи манки и прочее охотничье снаряжение для мелкой лесной дичи тоже помогали им с дедушкой не только достойно переживать не самые простые их времена, но и довольно неплохо разнообразить благосклонный за то к ним стол господской усадьбы.

Тем не менее, к Ванькиным девяти годам для него в этой господской усадьбе не случилось никакой такой стоящей должности: ни приказчику сапоги почистить, ни заместо Федьки в подпаски пойтить, ни деду табак потереть, почему и отдали его в учение к Аляхину…

Кончать бы ужо давно надобно, – на редкость твердо порешил для себя Ванька, – Вон и звёздочки изрядно поблёкли, и за окном рассвело, а вскоре и ребята с нашего пансиона на утреннюю службу к Пресветлому лику Единого в лицейскую часовню потянутся.

И словно бы в подтверждение снуло ворочавшихся его мыслей, загудел за окном весело и басовито слегонца приглушённый двойными стеклами, зовущий к следующей смене гудок бумагодельной мануфактуры братьев Троесуевых, что из клана Юсуповых.

«И да не будет у тебя, у народа твоего, равно как и у прочих (народов) рун для исполнения магии, чародейства и волховства иных, кроме тех, что открыл тебе я!» – красиво окончил Ванька словами Третьего Откровения реферат, заданный на период вакаций в нарушение как писаных, так и не писаных лицейских правил от чего-то невзлюбившим его учителем основ общей магической артефакторики Беликовым.

Ванька сладко потянулся, сонно зевнул, наискосок перекрестя свой широко раззявленный рот, собрал с о стола все четыре исписанных с обеих сторон его убористым почерком, для пущего сбережения бумаги, листы черновика и вложил их в картонную папку, купленную им накануне за четыре копейки у одного ушлого вида несуна с мануфактур Троесуевых.

Подумав немного, он аккуратно перечеркнул пером отпечатанное на папке типографским шрифтом «Дело №_» и написал выше: «Черновик реферата по основам общей магической артефакторики, ученика 1б класса императорского магического лицея №2 города Москвы, высокоодарённого Жукова Ивана Макаровича».

Потом ещё раз почесал в затылке, ещё раз подумал, снова умакнул перо и прибавил туда, где ниже опять же типографским шрифтом было отпечатано» «Начато», вчерашнюю дату: «31 декабря 1885 года», после чего ещё ниже, где было напечатано «Окончено», с чистым сердцем приписал дату уже наступившего дня: «1 января 1886 года».

Убаюканный тщетной надеждой на свободные от тяжёлых учебных забот вакации, полные весёлых ребячьих забав и просто никем не ограниченных бездумных гуляний аж до темна, он час спустя уже крепко спал.

Снилась Ваньке родная деревня, речка, лес, боярская усадьба Живаревых, господская ёлка в золочённых орешках Откровений Единого, Ольга Игнатьевна и та самая печь в людской, на которой, свесив босые ноги, сидит доктор Чехов, а по обе стороны от него сам Единый и обратно живой милый дедушка Константин Макарыч.

Весело похохатывая и балагуря с кухарками, Антон Палыч с выражением зачитывает всем Ванькин реферат по основам общей магической артефакторики под их незлобиво шумные и неразборчиво гомонящие матерки.

А у печи ходит туда-сюда его чёрный кобелёк Вьюн и таким же образом одетый по своему обыкновению во всё чёрное учитель основ общей магической артефакторики Беликов. Он восхищённо вертит чёрным-пречёрным зонтом, а Вьюн – не менее чернющим хвостом…

Глава первая, с которой также редко когда чего начинается, но всё-таки как-то начинается

По существу, речь идёт о перестройке. Да, я не оговорился : именно о перестройке.

Из доклада генерального секретаря ЦК КПСС Л.И. Брежнева к XXVI съезду КПСС

– Не-е-е, Виталь, не знаю, как тебе, а вот мне вон тот мужик в чёрном определённо не нравится! Ну явно на наш ксерокс нацелился. Чё морду-то свою царскую сразу кривишь? Как говорится, лучше перебздеть, чем недобдеть. Двадцать тыщ, как-никак! Случись чего, и нам с тобой полжизни придётся на трёх работах корячиться, дабы возместить эти бабки твоему долбанному НТТМу. Но это, правда, только в том сомнительном случае, если мы с тобой ещё и живыми останемся, в чём я лично глубоко сомневаюсь, – брюзжал, натужно пыхтя, восточного вида молодой брюнет среднего роста, тащивший на плече перевитую капроновым шпагатом объёмистую картонную коробку с какими-то ну очень красивыми, но ни хрена не понятными японскими буковками.

– Во-первых, Малик, – с жаром доказывал не столько своему собеседнику, сколько себе, такой же молодой, но светловолосый парень почти славянской наружности, – Не забывай про табачный дефицит, одной из жертв которого стал и тот мужик в чёрном костюме. Я ж приметил, какими глазами он смотрел на твои сигареты, когда ты решил устроить перекур ещё на перроне, а подойти и попросить мужик, скорее всего, постеснялся. Нет, чтобы тебе до нашего поезда дотерпеть! Во-вторых, рассуждая логически, морда у меня не царская, а очень даже вполне себе княжеская, потому как фамилие у меня такое……

– Матроскин, что ли? – неуклюже попытался подшутить Малик, прекрасно помнивший паспортные данные друга, поскольку знал того ажно с третьего класса, начиная с которого они вместе и проучились все школьные годы, читая одни и те же книжки, отдаваясь одним и тем же поветриям, безответно бегая за одними и теми же прыщавыми одноклассницами.

– Князев! – укоризненно посмотрел тот на неотёсанного товарища, столь невежественно прервавшего логически выверенный доказательный процесс, – Помнишь ведь, меня одно время Князем и прозывали, когда в младших классах прозвища от фамилий производили?

– Так ведь и до сих пор кое-кто тебя так периодически зовёт, а ты ещё и откликаешься. Не позволял бы ты им так фамильярничать. Тоже мне князь нашелся! – в очередной раз вклинился его бесцеремонный восточный друг, – Князь Мышкин типа, ага. Или этот ещё, как его, ну, который Владимир Красно Солнышко, кажется, да?

– Да хошь горшком пусть зовут, тока в печь не суют! – буркнул «князь», величественно обозревая многолюдный перрон Казанского вокзала в поисках посягателей на их ксерокс.

– Ну ты это, – запоздало повинился Малик, – продолжай там, что ли, про космические корабли, бороздящие просторы московских вокзалов, или что у тебя в-третьих припасено?

– В-третьих, – обречённо махнул на него рукою Виталий, – Долбанный-то он, может, и долбанный, этот жёванный НТТМ, тут ты прав, вот только он столь же мой, сколь и твой. Ты в Москву за его счет слетал? Слетал! Командировочные получал? Получал! Вот и сиди теперь, тьфу ты, то есть я хотел сказать, неси и помалкивай там себе в тряпочку, битюг ты монголо-татарский наш, необъезженный!

Не обладавший таким же подвешенным языком, Малик сердито засопел, перебросил ящик на другое плечо и зашевелил пухлыми своими губами, старательно проговаривая про себя наиболее подходящий, по его мнению, вариант достойного мужского ответа.

– Русский я! – родил наконец-то сердито он, – Но только башкирского происхождения.

Откровенно сказать, идея небрежно называть себя русским башкирского происхождения у Малика родилась довольно давно, задолго до этой дружеской перебранки, но осуществить её на практике после недолгих, но мучительных раздумий впервые удалось только теперь и только в ответ на этот вот провокационный демарш Виталия.

Да, была в паспорте Малика графа о национальной принадлежности, согласно которой его надлежало относить к таинственным и загадочным башкирам, каковыми они и оставались для него и выросших вместе с ним на казахстанской целине четверых братьев, равно как и для других народов, населявших многонациональный Союз, поскольку для самих башкир, впрочем, как и не башкир, восприятие его собственного этноса формировали материнские колыбельные, бабушкины сказки, отцовские матерки, хорошие соседи, счастливые друзья.

Однако колыбельные его мама-педагог пела почему-то исключительно на русском языке, безвременно почивших бабушек с народными сказками он никогда не знал, отец пока их не оставил, матерился также почему-то только по-русски, а в друзьях-соседях числились мальчишки и девчонки, представлявшие чуть ли не всю многонациональную общность.

Тем не менее, благодаря не рекомендуемым перед обедом советским газетам, дефицитным книгам и лимитированным журналам, а также редким познавательным программам радио и телевидения, по крупицам и крохам собирал он те разрозненные сведения, которые, как он полагал, помогли бы ему обрести долгожданную национальную идентичность.

Славным народом оказались эти башкиры, бившиеся вместе с другими народами России в Ливонскую и Крымскую войну XVI века, против польских и шведских интервентов в начале XVII века, в Шведском и Азовском походах, в Семилетней войне с Пруссией и с польскими конфедератами, в Шведской кампании России в конце XVIII века, а также в Отечественной войне 1812 года, Крымской войне XIX века и обеих мировых войнах…

Малик не понимал, кому и зачем было нужно дробить великую многомиллионную нацию на множество её мелких национальных составляющих, каждая из которых потом пыталась опять же непонятно для кого и зачем доказывать свою незалежность и «декабристость»?

А ещё, его занимал вопрос, какие национальности указали бы в советских паспортах у великих русских поэтов Михаила Лермонтова и Фёдора Тютчева, у великих русских писателей Ивана Тургенева и Александра Куприна, у великого русского художника Ивана Айвазовского или у великого русского учёного Николая Лобачевского?

Как бы то ни было, но абсолютное большинство Малика родных и знакомых не понимали занятую им позицию в национальном вопросе. Причём, как ни странно, не понимали даже и кое-кто из этнических русских, с пеной у рта отстаивавших необходимость рождения от русского отца-батюшки да такой-то матушки, на что он зачитывал любимого Северянина:

Москва вчера не понимала,

Но завтра, верь, поймёт Москва:

Родиться русским – слишком мало,

Чтоб русские иметь права…

И вспомнив душу предков, встанет,

От слова к делу перейдя,

И гнев в народных душах грянет,

Как гром живящего дождя.

И сломит гнёт, как гнёт ломала

Уже не раз повстанцев рать…

Родиться Русским – слишком мало:

Им надо быть, им надо стать!

Возвращаясь к оставленным на перроне молодым людям, было бы не лишним отметить, что они совершенно безосновательно проявляли свою нервозность, пряча её за подобными разговорами, ибо, по большому счёту, особых оснований для беспокойства у них не было.

Да, стоял уже, возбуждённый прокатившимися по стране табачными бунтами, пока ещё не очень холодный, а солнечный август девяностого года. Разворачивались выкопавшие свои кубышки первые коммерческие предприятия, меж делом вздымая со дна помимо кубышек и грязь из напёрсточников, лотерейщиков, молодёжных банд и откровенного рэкета.

Однако, с другой стороны, центры научно-технического творчества молодёжи или НТТМ, по заданию одного из которых в данный момент действовали молодые люди, доставляя из Москвы в целинно-бокситовый Аркалык копировальную технику, криминал относил к так называемым красным организациям, дистанцируясь от них, потому как они были завязаны на комсомол, то есть на партийную власть и подчинённые ей силовые структуры.

Всех этих достаточно тонких особенностей взаимодействия власти и криминала ребята в ту пору попросту не знали, а потому и вели себя соответственно до самой посадки в вагон.

– Вы постели будете брать? – деловито поинтересовалась у них необъятная проводница, чуть надрывая их крошечные картонные билетики с ажурной вязью ещё более крошечных компостерных дырочек и рассовывая всю эту «нанополиграфию» по кармашкам зелёного, то ли кирзового, то ли брезентового, а то может быть и вообще дерматинового кляссера.

– Я-то возьму, – с готовностью отозвался Виталий, – Трое суток как-никак ехать. А вот моему другу обычаи не позволяют спать на белых простынках. Ему положено в полосатые матрасы рядиться, уж такой у его народа обычай. Что поделаешь, дети гор… Уральских!!!

Название гор, недостойным дитём коих Малику стать так и не довелось, Виталий орал уже откуда-то из вагонного тамбура, куда и влетел щучкой, ловко уворачиваясь от дружеского подзатыльника своего физически чуть более развитого друга детства.

– Да не слушайте вы этого раздолбая, тащ проводник! – устало улыбнувшись, посетовал несостоявшийся уральский горец, кивая в сторону прохода и поднимая с перрона тяжелый ящик, – Пришлось по студенческой поре проехать с ним без копейки в кармане, так он до сих пор забыть про это не может и постоянно ностальгирует при каждом удобном случае.

– Бывает, – равнодушно согласилась многоопытная проводница, – Проходим в вагон! Туалеты будут открыты только через тридцать минут после отправления, тогда же и чаёк с газетками начну разносить для желающих.

– Логично, – пробормотал Малик, решая довольно сложную транспортную задачу типа «Волк, коза и капуста» и пытаясь попеременно протиснуть в узкие проходы купейного вагона то злополучный ящик, то свою плечистую тушку, то всё это вместе и разом.

– Выпил, украл, то есть, простите, посрал да подтёрся этой газетой. Сервис однако, блин!

Меж тем смеркалось и солнце клонилось к закату или на кой хрен там ещё, но уставшие за насыщенный событиями день ребята, не сговариваясь запихали «ксерокс», который, ясное дело, был не совсем даже «ксерокс», под нижнюю полку одного из полагавшихся им мест.

– Чур, здесь сплю я! – безапелляционно заявил Виталий, поспешно бросаясь грудью на захлопнувшуюся нижнюю полку словно на амбразуру, – А ты, Малик, если ночью кто ко мне вдруг полезет за хероксом, дашь тому какато-отоси-гери по черепушке, отомстишь за поруганную мою честь и геройски защитишь нашу комсомольскую собственность!

Как и многие восточные мужчины, повернутый на понятиях чести, Малик был донельзя сконфужен её поминанием в подобном контексте, а потому только молча согласился с другом, исполнившись законной гордости за его мужественное самопожертвование.

Заплатив проводнице по рублю и получив от нее по комплекту влажноватого постельного белья с парой-другой вполне терпимых прорех и неизменным нечитаемым штампом, они отказались от ненавязчиво предложенного чая с газетами, застелили свои разноуровневые постели и блаженно растянулись на них, кое-как вытянув натруженные за бесконечный командировочный день ноги.

– И боже вас сохрани, – пробурчал Виталий, вторя своему точно так же забурчавшему голодным гастритом желудку и уже проваливаясь в глубину сна, – Не читайте до обеда советских газет! Ясен хрен, других у проводницы нет, но всё равно не читайте, хр-р-р…

– Да-да, доктор, – невпопад сонно поддакнул Малик, – Но главное, опасайтесь гулять у торфяных болот, а то ить эти ваши Баскервильские сучки уж такие затейницы, потому что как прыгнут! Хотя, впрочем, какого фига, если жрать-то у нас по-любому нечего, хр-р-р…

К слову сказать, никакого дежурного пищевого припаса в дорогу и даже той же банальной ряженки с бутербродами молодые люди и в самом деле так и не удосужились запасти по причине недостатка времени, с одной стороны, и временного недостатка свободных денежных средств, почти в чистую потраченных на столь любимую ими всякого рода радиоэлектронную дребедень, с другой стороны.

Да как же можно было удержаться изголодавшимся по нормальной элементной базе радиолюбителям при виде того дефицитнейшего для казахстанской целины непаянного материально-технического изобилия, которое предлагали им московские радиомагазины и, само собой, периодически там и сям возникавшие стихийные радиорынки!

Дефицитнейшего – значит где-то в родной стране или за её пределами производимого, но по самым разным причинам почему-то отсутствующего в широкой или хотя бы доступной продаже как автомобильная и бытовая техника, мебель и сантехника, импортные одежда и обувь, пищевые деликатесы, туалетная бумага (тяжело без неё в деревне) и другие товары.

Непаянного – значит не выпаянного из какого-нибудь не обязательно старого, но обычно безнадёжно поломанного и абсолютно неремонтоспособного радиоприёмника, телевизора, электропроигрывателя или магнитофона, являвшихся основой ресурсной базы вторичного детального фонда для большинства советских радиолюбителей, проживавших достаточно далеко от признанных центров радиоэлектронной промышленности.

А потому, где же ещё как не в Москве с подмосковными Зеленоградом и Фрязино, как раз и представлявшими собой такие крупнейшие центры наряду с Ленинградом, Воронежем и Новосибирском, затариваться таки бедным казахским радиолюбителям? Да где, где, ну уж точно не в шахтёрской Караганде или в целинном Аркалыке, где подобных замечательных заводов с их богатыми фирменными магазинами отродясь не бывало!!

Хотя с другой стороны, справедливости ради следовало бы отметить, что кроме этих, безо всякого преувеличения, индустриальных гигантов в стране с разной степенью успешности работали и с полсотни более мелких отдельных заводов, производивших бытовую технику и электронику, а также сотни номерных безымянных заводов, выпускавших электронную технику промышленного и военного назначения.

Но несмотря на то, что к середине восьмидесятых годов Советский Союз вышел на первое место в мире по производству всех классов электронных приборов, на второе место (после США) – по производству военной электроники и на третье место (после США и Японии) – по общему объёму выпуска электронной продукции, качественных, недорогих и, самое главное, повсеместно доступных деталей радиолюбителям в стране всё равно не хватало.

Чуть выправить ситуацию помогали Центральная торговая база Посылторга и Московская межреспубликанская торговая контора Центросоюза, реализовывавшие радиодетали через посылочную торговлю, а также уже упоминавшиеся стихийные радиорынки, однако опять же, посылочному заказу нельзя было доверить ни сроки доставки, ни полноту исполнения, а радиобарахолки торговали далеко не в каждом советском городе и, уж тем более, в селе.

Вот так и крутились самозваные радиолюбители, словно два бедных ужика на сковородке, постоянно каким-то чудом выкручиваясь при замене деталей на их аналоги или плотоядно и безнадёжно облизываясь на интересные схемы в популярных журналах.

Вообще-то, здесь было бы довольно уместно пояснить, что ребята подразумевали, когда ни без апломба, например, в спорах с другими ребятами, или с напускной скромностью, чаще при знакомствах с симпатичными девушками, называли себя «радиолюбителями».

Дело в том, что оба увлечённых техникой подростка после окончания школы поступали на факультет электронной техники Новосибирского электротехнического института, но затем их пути временно разошлись, чтобы вновь сойтись уже только через несколько лет.

Относительно благополучно сдав физику с математикой, Виталий срезался на сочинении, переписав явно расстрельным почерком шпору с уже гарантированной отличной оценкой, после чего захотел продолжить своё обучение в одном из новосибирских профтехучилищ, где и получил специальность слесаря-сборщика радиоаппаратуры.

Несомненным позитивом произошедшего, каковой Виталий находил всегда и во всём, для него явилась непревзойдённая лёгкость освоения учебного материала в выбранном ПТУ, а благодаря этому и масса получаемого им свободного времени, которое он, в свою очередь, тратил преимущественно на чтение любимой научно-фантастической литературы и, само собой, разгульную молодую жизнь в его далеко не ботаническом понимании.

В отличие от своего легкомысленного одноклассника, Малик успешно сдал все экзамены, так же успешно прошел конкурсный отбор, не менее успешно проучился аж до четвёртого курса, был привлечён к серьёзной работе на кафедре электронных приборов и активно участвовал в работе студенческого научного общества.

Тем не менее, несмотря на сулящие блестящую научную карьеру многообещающие перспективы, талантливый студент неожиданно не только для окружающих, но и для самого себя, вдруг без объяснения причин ушёл с четвертого курса после более чем успешной сдачи зимней сессии.

Бог весть, что тут сыграло большую роль: то ли осознание того непреложного факта, что учиться ему по выбранной специальности, собственно говоря, было уже больше нечему, то ли далеко не романтический аскетизм студенческого быта, то ли хронический дефицит той же наличности, но, скорее, всё это вместе вкупе с набиравшей обороты будоражащей Перестройкой и самой наибанальнейшей человеческой усталостью.

Соответственно, Виталий в их тандеме чаще брал на себя маркетинговые функции и реже функции производства, а Малик, в силу присущей ему натуры, чаще склонялся к научно-производственной деятельности, что, впрочем, не исключало и их взаимоменяемости.

Будучи несколько более прагматичным, нежели его перманентно витавший в облаках друг «башкирского происхождения», Виталий всегда стремился извлечь обоюдную выгоду из любых более-менее полезных его начинаний, каковые, несмотря на всю идеалистическую природу, у Малика нет-нет да периодически материализовывались.

В очередной раз помянув восточное происхождение Малика и его навязчивую до какой-то болезненной остроты национальную идею, можно было бы с облегчением констатировать полное отсутствие такого комплекса у его друга Виталия. Более того, рождённый русским в почему-то украинском Донецке и выросший в многонациональном Казахстане, Виталий частенько путал казахов с киргизами, украинцев с белорусами, а башкир с татарами.

Последнее Малика, впрочем, не особо-то и задевало, поскольку башкир и татар он считал и вовсе единым народом, а перевоспитывать друга, столь легкомысленно относившегося к таким вопросам, было занятием бесперспективным. Однако на дворе и в самом деле стоял предпоследний советский год, пока не «святой», но уже упивавшийся своей инфернальной мощью, откровенной до чернухи гласностью и вседозволенным беспределом.

Соответственно, Виталий уже не впервой натыкался на проявления как великодержавного шовинизма, так и местечкового национализма со стороны как советского нацбольшинства, так и нацменьшинства, посылая в пешее эротическое путешествие как тех, так и других…

Тем не менее, многонациональный дом пятнадцати республик, пятнадцати сводных сестёр уже трещал по швам даже и без беловежских соглашений недалёкого будущего, проблемы самоидентичности национальных квартир вставали всё более остро, и Виталию волей или, скорее, неволей пришлось формировать свое публичное кредо и на сей неприличный счет.

Не откладывая назревших вопросов в долгий, как сопливые рефлексии Малика, ящик, он в пожарном аврале пробежался по истории русской национальной идеи, выкопал несколько убойных цитат и затем выбешивал от скуки полчища националистических проповедников.

Как оказалось, понятие национальности, определяемое в большинстве стран прочего мира принадлежностью человека к некоторому государству, а в СССР – по отцовскому этносу, получило советский юридический статус пятой паспортной графы только в 1932 году, а до того ни в Стране Советов, ни в царской России подобного безобразия просто не знали.

Ну а если учесть и тот факт, что примерно с того же времени в стране впервые отметилось понятие новой исторической общности советских людей, то получается, до революции тут жили русские, а потом они то ли вымерли, то ли плавно переродились в советский народ.

Но в любом случае, решил для себя Виталий, независимо от морды лица, языка и обычаев, уже с имперских времён в единой для всех стране жил только один и единственный народ.

«Русский тот, кто Россию любит и ей служит!» – говорил всем Император Пётр Великий. «Русский не тот, кто носит русскую фамилию, а тот, кто любит Россию и считает её своим отечеством», – развивал генерал Деникин. А философ Ильин писал о духовном единстве русского народа во всём сложном сочетании его племён, народностей и исповеданий…

– Ну нельзя жить в обществе свободным от общества! – продолжал объяснять Виталий ортодоксально настроенным оппонентам личное понимание национальной идеи, цитируя иногда полезного Ленина, – Поэтому человек, выросший на русском фольклоре, русской литературе и среди русскоговорящих друзей, волей-неволей и сам становится русским.

– Человек ведь не становится личностью при рождении, – доказывал Виталий, – Он не приходит в этот мир русским, украинцем, казахом или кем там ещё. Способном осознать себя человек становится только в процессе его воспитания и социализации.

– Так что, – вздыхал Виталий, – Всякий мыслящий на русском языке, существующий в духовно-культурном пространстве русского мира, независимо от разреза глаз ну просто не сможет отказаться от неизбежной русскости, как и от неотъемлемой части своей личности без очень серьёзных проблем для собственной психики.

– У англичан есть классный «утиный тест», – добивал Виталий наиболее упёртых своих оппонентов, – В соответствии с которым «если нечто выглядит как утка, плавает как утка и крякает как утка, то это, скорее всего, и есть утка. Иначе говоря, если ты и не выглядишь как русский, то уже после одного только окончания русскоязычной средней школы ты аж на две трети или 67% русский, поскольку думаешь как русский и крякаешь как и русский! Считаешь, что я шучу? Да ни в коем разе! К примеру, эти же англичане описывают утиное кряканье как «куак-куак», французы – «кан-кан», шведы – «квак-квак», датчане – «рап-рап», чехи – «кач-кач», турки – «вак-вак», арабы – «как-как», а китайцы и японцы – «га-га»… Так как ты говоришь, крякает уточка? «Кря-кря»?Ну и кто же ты тогда после этого?

Наконец-то покончив с национальным вопросом и вернувшись к теме кооперации, можно вспомнить изобретенный» Маликом в школьные годы гениальный по простоте шокер на одном конденсаторе и диоде, который Виталий тут же поставил на поток; разработанный позже электрофильтр успешно внедрил в производство, а туева хуча прочих задумок были доведены до промышленных образцов и поставлены на широкую коммерческую ножищу.

Особым успехом в последнее время у них пользовались различные цветомузыкальные установки, стробоскопы, гирлянды с эффектом «бегущих огней» и прочее оборудование для степных дискотек, но не чурались ребята и подворачивающегося рутинного ремонта самой разнообразной сложнобытовой техники и профессиональной аппаратуры.

Получив по-настоящему качественное советское образование, сначала в средней школе, а затем и в профессионально-техническом училище, оставив за плечами школьные кружки технического творчества и участие в пионерских выставках, Виталий, разумеется, и сам в принципе мог собрать или починить что-нибудь несложное, но всё, что выходило из-под его рук обычно выглядело неказисто, а работало очень недолго и как-то странно.

С другой стороны, обладая, как уже отмечалось, большей лёгкостью в общении, Виталий и гораздо легче сходился с самыми разными людьми, быстрее находил с ними общий язык и, соответственно, общие точки соприкосновения, что он зачастую, но уже с переменным успехом пытался использовать и на своём личном фронте.

По этим причинам распределение функций у ребят со временем сложилось именно таким образом, а не как-то иначе, но, поскольку подобное положение вещей вполне устраивало обе по-своему ленивые договаривающиеся стороны, то никто из друзей никогда особо и не протестовал по такому совершенно непринципиальному поводу.

Применительно же к нынешней московской командировке, распределение ролей у них сложилось также без лишних споров и треволнений, потому как владеющий английским языком и физически более крепкий Малик сразу же безропотно взял на себя обязанности технического перевода и переноса ценного груза, а Виталию только и осталось скромно принять на себя привычные бразды общеорганизационного управления.

Между тем, Виталий с Маликом уже давно уснули, когда на фоне не прекращавшегося ни на минуту перестука вагонных пар скорого поезда по длинному фронту купе и кают глухо зашоркали чьи-то тяжёлые шаги, и дверную щель, оставленную по причине прощального августовского зноя, заслонил темный силуэт давешнего незнакомца в чернющем костюме.

Мужчина немножко постоял, вглядываясь в едва различимую темень полупустого купе со спавшими в нём пассажирами, задумчиво покачался, мягко скатываясь с пятки и на носок, тихонько подергал в сторону не желавшую отъезжать дверь и, только убедившись, что она надёжно застопорена недоступной для его рук стальной никелированной защёлкой, как-то тяжко вздохнул и удручённо поплёлся куда-то дальше по вагонному коридору.

– Видал? – выдавил из себя мгновенно проснувшийся Малик едва слышным свистящим шёпотом, – Ну и что ты теперь скажешь? Типа у чёрного мужика до того ухи опухли от никотиновой зависимости, что он стал уже открыто ломиться ко мне за куревом?!

– Да ну тебя нафиг, – неуверенно прошипел в ответ Виталий, – Дело-то тут житейское! Ну выпил там мужик у себя в купе немного пивка со своими попутчиками, пошёл поссать, а на обратном пути просто спутал двери. И ваще, кто у нас штатный трус: ты или я?

Ярлык труса Малик примерять на себя не хотел, но безосновательно вешать его на друга счёл ещё более недостойным занятием, а потому только вновь засопел сердито, привычно уже надул губы и стал проговаривать про себя наиболее достойнейшие варианты ответов.

Судя по так и застывшей на его широком лице довольной ухмылке и спокойному мерному дыханию интеллектуально удовлетворённого уснувшего человека, достойный, с его точки зрения, ответ был наконец-то найден, и если он к утру его не забудет, то наверняка как бы невзначай и пусть только раз, но всё ж таки уязвит им своего более речистого сотоварища.

Справедливости ради, было бы отнюдь нелишним отметить, что помимо уже упомянутых технических увлечений и свойственной всем мужчинам легкомысленной болтовни, друзья с не меньшей страстью отдавались и увлечениям всеми доступными им на тот момент в Советском Союзе так называемыми боевыми искусствами.

Другое дело, что в ту пору доступны им были конечно же какие-то жалкие крохи, но, тем не менее, бережно собираемые ими изо всех возможных источников и затем практически до автоматизма усваиваемые на, прямо сказать, не очень-то систематических тренировках, эти крохи постепенно и незаметно даже для самих ребят превращались в некое подобие простой боевой системы, больше напоминавшей незатейливый уличный стиль.

Немаловажным подспорьем в этом полезном деле послужили и определённые спортивные навыки Малика, серебряного призёра чемпионата Тургайской области по вольной борьбе и почти бронзового призёра новосибирского чемпионата по нихон-кэмпо, а также хотя и общевойсковая, но всё ж таки вполне добротная физическая подготовка Виталия.

Как бы там ни было, но не будучи ни разу видошными суперменами, молодые люди могли и умели неплохо постоять за себя, ну а что касается их необоснованных страхов, то, как утверждает восточная мудрость, только круглый дурак ничего не боится, а смелый всего лишь просто способен преодолеть свой страх…

Глава вторая, в которой герои просто просыпаются, но всё никак не могут в это поверить

У меня такое странное ощущенье, Иванушка, будто мы уже не в Канзасе.

Из трофейного англосаксонского фильма «Волшебник Страны коз»

– Добр-р-рого утр-р-речка вам, мои р-р-разлюбезные княжичи! – до отвращения бодрым рычащим голосом загремел в до того тихом купе чей-то незнакомый бас, – А не желаете ли малёхо ос-с-свежиться-с опосля вчер-р-рашнегос-с-с?!! Э-э-э, р-р-рас-с-сол, квас-с-с?!!

– А в глаз-з-з? – недовольно отозвался Виталий, приподнимая голову от мятой подушки и оглядывая купе всё ещё сонным взглядом, – И с чего это вдруг я не князь, а княжич? К тому же, князь у нас по-любому только один, а мой попутчик и вовсе даже не Князь, а при такой форме обращения будет тогда именоваться Ма… Салимом, как в детстве когда-то…

Едва успев выговорить последнее слово, Виталий внезапно осёкся и ещё раз, но уже много медленнее и гораздо внимательнее обвел кардинально изменившееся за прошедшую ночь купе до предела ошарашенным взглядом.

Надо сказать, оснований для крайнего и ничем не прикрытого изумления в пределах даже его невооруженного взгляда наблюдалось более чем достаточно. Сказать, что в их купе не осталось ни одной знакомой детали скучного эмпээсовского интерьера, было бы всё равно что просто ничего не сказать.

Первое, что сразу бросалось в глаза – это, конечно же, гораздо больших размеров окно с прозрачнейшим толстым стеклом и чистейшими, по всей видимости, накрахмаленными белоснежными занавесями, а не банальными шторками или занавесками, сквозь которые уже мягко струился свет начинавшегося нового дня.

Далее, привычный к подобного рода задачкам взгляд технаря мгновенно оценивал чуть ли ни вдвое увеличившийся полезный объем железнодорожного купе, более светлую окраску спальных диванов и стенных панелей, а также обилие позолоченных (дорого-богато, чё), а не хромированных и никелированных металлических финтифлюшек.

Ну и, наконец, подуставший от новизны впечатлений взор недоумённо останавливался на стоявшем в открытых дверях весьма колоритном бородатым персонаже мужского пола, назвать которого по-другому язык просто не поворачивался по причине его огроменного роста, косой сажени в плечах и, главное, расшитого золотом длинного красного пиджака.

– Ну-у-у, ваше благородие, – насмешливо протянул мужик, словно продолжая какой-то вчерашний спор, – Князем, в силу того же лествичного уложения вы не смогли бы стать даже и после смерти вашего батюшки, многая ему лета, ибо в добром здравии пребывают и двое ваших первобратьев постарше, не говоря уж о вашем второяйцевом брате, каковой уже, к слову сказать, я вижу, тоже проснулся. Доброго утречка и вам, княжич! Аль может, как ваш братец сейчас обмолвился, к вам надоть обращаться как к Масалим-султану ? Дык ить, тоже будет нехорошо, княжич, ибо негоже тревожить прах хоть и славного, однако же недавно почти угасшего рода! Ну дык как, ваше благородие, рассол, квас аль быть может тоже в глаз-з-з, как опрометчиво пожелал ваш разлюбезный братец?

– Иже херувимы! – сонно пробормотал и впрямь уже пробудившийся Малик, с трудом вылезая из матрасного полосатого чехла, куда он не менее чудесным образом всё ж таки ночью забрался в поисках убежища от ночной прохлады, и не менее ошарашено, чем его друг, поводя глазами по интерьеру преобразившегося купе, – Ох, блин, и житие же мое…

– И не говори, братец, – как всегда первым пришел в себя Виталий, тем не менее, с не меньшим удивлением уставившись на только что выползшего из матраса крепкого пацана явно рязанской наружности, с коротко стриженным ёжиком тёмных волос и едва заметно пробивавшимся пушком над верхней губой, – Вот те мужик в пиджаке, а вот те и дерево!

– Какой ещё там на хрен мужик на дереве?!! – опешил теперь и их враз утративший всю псевдостаринную велеречивость собеседник, по всей вероятности не очень-то знакомый с шедеврами советского кинематографа, стремительно разворачиваясь на пятке одной ноги, падая на колено другой и мгновенно выхватывая из оттопыренной под мышки «пиджака» нечто, подозрительно смахивающее на огромный ковбойский револьвер.

Некоторое время неподвижно постояв на одном колене с вытянутым вперед револьвером, лишь резко направляя его вместе с головой то влево, то вправо, спустя с десяток секунд, он снова вскочил на обе ноги и развернувшись к Виталию, укоризненно покачал головой.

– Негоже, ох негоже так шутковать с дядькой… А ну-ка, боец, упал и отжался сто раз!!!

Как потом неоднократно пытался объяснить Виталий, он и сам не понял, что произошло с ним дальше: сработали ли вбитые в него ещё в армейской учебке неуставные рефлексы, отреагировало ли пока ещё плохо контролируемое им чужое тело, но после громогласного рёва «Боец!!!» его буквально выбросило на середину купе по стойке «смирно», а к концу второй команды он уже падал на ковёр, принимая стойку в упоре лёжа и сразу же начиная быстро, мерно и совершенно бездумно отжиматься от коврового пола купе.

– Вот так и Продолжайте, ваше благородие, – насмешливо кивнул почему-то назвавший себя дядькой незнакомец в красном, – А то ишь чего мне тут надумали, мужик на дереве!

– Дык ить енто из нашего родного Синематографа! – отчаянно заорал Малик каким-то по-мальчишечьи высоким голосом, непроизвольно перенимая манеру речи собеседника и растеряно ощупывая свое ставшее совершенно чужим лицо, – Тьфу ты, блин, я говорю, это же крылатая фраза из нашего родного кинематографа! Вы что, шуток не понимаете?!!

– Хорошо пошутить и я иногда люблю! – довольно осклабился странный обладатель красного пиджака и окладистой бороды, мотнув ею в сторону продолжавшего всё так же отжиматься Виталия, – Вот только все ленты нашего русского синематографа я знаю как никто другой, бо, признаюсь, есть у меня слабость такая, люблю енто дело я! Хотя, как раз намедни-то я с вами, княжичи, в синеме и не был, потому как встретил старого побратима. А что, новую ленту крутили? Ну-у-у, тогда с вами всё понятно, благородии! Насмотрелись видать ентой самой синемы, перебрали малость с устатку да и блажите теперича…, Ик!!!

Метнув ещё один насмешливый взгляд на страдальчески заколдобившегося от чесночного аромата и чересчур пародийной имитации старорусской речи Малика, бородач наконец-то освободил проём их задвинутой двери и с выражением исполненного служебного долга на не знавшей бритья волосатой роже гордо удалился куда-то налево по вагонному коридору.

Оставив не очень своевременную попытку тактильного ознакомления с изменившимся до неузнаваемости лицом на более подходящее для этого место и время, Малик снова, но уже более внимательно обвёл глазами пространство купе и только теперь обратил внимание на его изменившуюся далеко не в лучшую сторону облицовку. «Нарядно, бархатно, шелково, душисто, сверкально», – припомнил он детские впечатления Игоря Северянина об опере.

Переведя затем взгляд на периодически появляющуюся в поле зрения пыхтящую голову светловолосого подростка, Малик не смог идентифицировать её как принадлежащую его другу ни по лицевым, ни по голосовым, ни по возрастным признакам, однако, несмотря на полусонное состояние, до зубовного скрежета знакомую с детства ехидную манеру речи и её отдельные обороты в разговоре с другим незнакомцем он уловить успел.

– Э-э-э, Виталий?.. – как-то несвойственно робко обратился Малик, – Виталий Князев?

– Ты, блин, меня ещё по батюшке обзови! – отозвалась недовольно зыркнувшая на него и тут же ушедшая вниз голова, – Но только подожди, Малик, мне что-то и самому стало прикольно, сколько эта тушка отожмётся, пока не сдуется? Сто два, сто три, сто четыре…

До поры удовлетворившись полученным от вновь обретённого друга привычно ехидным и как всегда бесполезным ответом, а также чуть отойдя к этому времени от обуревавшей его сонной одури, Малик облегчённо вздохнул и приступил к пока ещё доступному занятию в сложившейся у них ситуации, то есть к ее причинно-следственному анализу.

Первой связной мыслью, которая сразу приходила в голову, была мысль о затянувшемся реалистичном сне, однако, увлеченный модными оккультно-эзотерическими практиками Малик, помимо бездны разочарований в обоснованности их псевдонаучного бреда, имел и подтверждённый личный опыт сверхреалистичных осознанных сновидений, позволявший отказаться от сонной идеи со всей пролетарско-крестьянской определённостью.

Дополнительным аргументом, свидетельствующим в пользу «нулевых гипотез», могли бы служить и некоторые законы теории вероятностей, суть которых в данном случае неплохо выражали мудрые сентенции одного папы из книги Эдуарда Успенского, не без оснований считавшего, что вместе только гриппом болеют, а с ума сходят по одиночке.

В институте Малик успел прослушать и получить заслуженный «автомат» за полный курс марксистско-ленинской философии из рук самого профессора Глебова, который, несмотря на то, что являлся сыном того самого «врага народа» Льва Каменева, считался и одним из лучших новосибирских лекторов.

А потому, мелькнувшую было на краю сознания мысль о какой-то солипсической природе происходящего, Малик тут же с внутренним негодованием отверг, как отверг бы и любые прочие теории субъективного идеализма. Хотя как раз насчет идеализма объективного, ну, какой-то белочки там или прихода, к примеру, он не был бы так уж непоколебимо уверен.

Мы в этот мир пришли испить лишь сон;

Кто мудр, тот из духана не выходит вон.

Потоками вина туши пожар страданий,

Покуда тлен твой в вечность не сметён!

Вполне вероятно, старик Хайям тоже был по-своему где-то прав, отстаивая в обычной для него манере идеи совершенно чуждого мусульманину солипсизма, – в каком-то странном состоянии отрешённого сознания размышлял Малик, – Но ведь он просто не читал труды Ленина по этому поводу. Нет, понятное дело, наш Глебов, даром, что репрессированный и реабилитированный, был готов выдать подходящую случаю ленинскую цитату по любому малозначительному поводу и, как поговаривали злые женские языки в институте, в любом часу дня и глубокой ночи однако же и своих студентов кое-чему учил!

Как там, дай бог памяти, в зачитанном буквально до дыр, потому как и карандашиком то и дело приходилось подчёркивать и зачёркивать, в одном из ленинских философских трудов под малопонятным стороннему человеку названием «Материализм и эмпириокритицизм»:

«Если тела суть «комплексы ощущений», как говорит Мах, или «комбинации ощущений», как говорил Беркли, то из этого неизбежно следует, что весь мир есть моё представление о нём. Исходя из такой посылки, нельзя придти к существованию других людей, кроме себя: это есть чистейшей воды солипсизм» – как-то вроде бы так, если только не очень соврал.

Похоже, Ленин в этой работе противоречил сам себе, ибо не он ли сам же и определил как материю объективную реальность, данную нам именно в ощущениях? Имеем ощущения, а значит имеем и материю. Не имеем ощущений, а значит и ничего не имеем.

«Учение, что тела суть комплексы ощущений и прочее, есть абсолютный иллюзионизм, то есть солипсизм, ибо с этой точки зрения, весь мир есть ни что иное, как моя иллюзия» – а пуркуа бы, кстати, не па? Ведь это и есть наш случай, воспетый ещё Игорем Северянином:

Мы живём, точно в сне неразгаданном,

На одной из удобных планет…

Много есть, чего вовсе не надо нам,

А того, что нам хочется, нет!

«Нет!» – всё больше и дальше несло с ним и нашего Ильича, – «Субъективной слепотой поражены те люди, которые словно не заметили солипсизма, как основной ошибки Маха». Ну, вот здесь-то наш вождь и учитель, как мне кажется, маху дал, ибо и на старуху бывает порнуха, но, вообще-то, лучше бы он Маху дал…

– Соплисизм? – оборвал размышлизмы товарища поднявший с пола свою новую тушку Виталий, по всей видимости уловивший что-то из слов начавшего выражать мысли вслух Малика, – Согласен, нефиг нам тут сопли жевать! Ты лучше в окно глянь, там есть на что посмотреть. Нет, Малик, ты погляди, погляди! А я пробегусь пока по вагону, информацию для размышления соберу. А то, хрена ль тут думать, тут, может быть, уже давно прыгать пора, да только вот не за водкой с бананом, а с чугунки на полном ходу, потому как там за окошком вовсе даже не Рио, а ты трёшь мне тут за какой-то идеалистический соплисизм…

Безропотно последовав, за неимением других более полезных идей, совету скользнувшего за дверь товарища, Малик неспешно отодвинул к стенке подушку, пододвинулся поближе к окну и, аккуратно отдернув занавесь, с любопытством выглянул наружу.

Частота размеренного перестука колесных пар под вагоном к этому времени значительно снизилась и в кристально прозрачном оконном стекле теперь уже их купе он с изумлением видел величественно проплывавший мимо вокзальный перрон какой-то провинциальной и, на первый взгляд, вполне обычной железнодорожной станции.

На несколько слаженных перестуков сердца и вагонных колес обзор неожиданно заслонил важно проехавший по соседнему пути встречный маневровый паровоз, безбожно чадящий ядрёной углекислотной взвесью отработанного пара и прозрачно-сероватого дыма, что у Малика не вызвало особого удивления, потому как паровозы хотя и достаточно редко, но до сих пор нет-нет да и встречались на железных дорогах Советского Союза, а по слухам так и вообще где-то стояли тысячами, дожидаясь своего часа на запасном пути.

Зацепило же взгляд совершенно иное обстоятельство, причем до такой степени, что когда эта своеобразная дымовая шашка на колесах, истошно свистя и пыхтя, проехала мимо, он с нетерпением ждал, что его сонный морок окончательно рассеется вместе с тянущейся за демонстративно деловым локомотивом паро-дымовой завесой, и вокзальный перрон снова примет свой нормальный и привычный любому глазу скучновато-советский вид.

Впрочем, клубы пара и дыма довольно быстро рассеялись, по наружной стороне оконного стекла пробежали и пропали едва заметные на свету голубые искры, окно вновь вернулось к своей былой хрустальной прозрачности, но на перроне по-прежнему стояла, глазела на прибывавший поезд, пожирала глазами пассажиров в окнах и, судя по всему, активно их обсуждала, перемалывая им все косточки, самая странная и разношёрстная публика.

Мужчины и женщины всех возрастов, роста, сложения и всеобщей незамечательности: от маленьких детей, державшихся за руки взрослых или старших братьев и сестёр до древних стариков и старух. Толстых и стройных, высоких и низеньких, молчаливых и говорливых, от чего-то сердито хмурившихся и чему-то весело улыбавшихся.

В принципе, тоже ничего необычного для любой железнодорожной станции среднего или крупного пошиба, какой-нибудь там вечно провинциальной Рязани, сурового Челябинска, суетного Новосибирска или того же затерянного в целинных степях Аркалыка.

Однако всё меняла абсолютно неуместная, с точки зрения Малика, одежда встречавших и некоторые детали прочего антуража, совокупно навевавшие мысли о масштабных съёмках какого-то до невозможности костюмированного кинофильма времён так доисторического материализма, то есть века так девятнадцатого, но точнее он сказать бы не мог по причине лютой ненависти к идеологически выдержанному курсу отечественной истории.

Более всего выделялась подплывавшая всё ближе к дверям их останавливающегося вагона явно семейная пара властного вида пожилых людей в тёмных дорожных костюмах, рядом с которой на перроне стояло два четырёхместных конных экипажа и троица здоровенных краснопиджачных близнецов их с Виталием новообретённого «дядьки».

Чуть поодаль за спинами этой живописной группы и спинами прочего встречающего люда возвышалось бежевое здание железнодорожного вокзала с претенциозно выполненным красной славянской вязью названием станции.

– Тыр-но-во, – с некоторым усилием разобрал по складам Малик замысловатый шрифт.

– Да по мне хоть Штырново! – с досадой отмахнулся ворвавшийся в купе запыхавшийся Виталий, – Слушай лучше сюда, дружище, но только давай без лишних вопросов, а то я и сам без того сейчас в полном охреневании, Малик! Короче…

Из дальнейшей, хотя и довольно торопливой, но совсем не короткой речи Виталия тут же выяснилось, что они теперь и впрямь самые настоящие братья-близнецы, правда, как со смехом добавил Виталий, слава богу, не однояйцевые, а очень даже двуяйцевые близнецы из древнего боярского рода Морозовых, который недавно стал к тому же и княжеским.

– Бояре, князья, – хмуро проворчал Малик, – Ты сам-то понял, что сейчас сказанул? На планете девяностый год, а точнее, одна тысяча девятьсот девяностый. От революционного прошлого мы, вроде бы, отходим, многопартийность и всё такое, но чтобы князья? У тебя что, фамилие в месте одном зачесалась? Ну так почеши там и всё сразу пройдёт!

– Сам ты три года не умывался! – с насмешливо-нарочитым сочувствием глянул на не по-детски тормозившего друга Виталий, – Ты лучше в зеркало глянь да наружу выгляни! Ты там паровоз видел? А лошадок с этими, как их там, э-э-э, короче, тачанками?

– Если не знаешь названия типа конной повозки, – поучающее поднял палец любивший возиться с кроссвордами, а потому и ценивший корректные определения Малик, – То так и называй тогда её конной повозкой, ну или хотя бы там экипажем, что ли…

– Херлипажем!!! – уже взорвался Виталий, – Всё, я так понимаю, мы выходим на этой станции, Наш так называемый дядька только что сообщил об этом своим собутыльникам. Поезд и так уже почти остановился, так что, давай-ка соберёмся, а с остальным предлагаю разобраться, когда для этого найдется более подходящее время. Однако… Нет, блин, я всё понимаю, Малик, лошадки-паровозики там и всё прочее, но только какого же хрена у меня в багаже тогда делает этот трижды мотанный на свои электронные потроха недоксерокс?!

Спешно пересказывая своему до сих пор не оправившемуся от потрясения товарищу всё то, что он успел узнать всего лишь по-быстренькому пробежавшись туда-сюда по вагону, как всегда сверхдеятельный Виталий, в каком бы он только обличии ни пребывал, между тем умудрялся одновременно с этим и швырять в найденный под своим диваном красный чемодан всё то, что он находил на расстоянии своей вытянутой руки.

Кратковременное замешательство и столь эмоциональный возглас вызвал только стоящий под откидной диванной лежанкой и до душевной боли знакомый бело-голубой картонный ящик со слегка кем-то или чем-то изменёнными надписями.

– «Электромагнетический гектограф», – слегка запинаясь и снова по складам прочитал Малик, – «Поставщик двора Е.И.В. Ю.В. Морозов». Ну, хоть по-русски, без ятей да еров!

– Херов!!! – вновь от чего-то взъярился Виталий, – Нам что же, ещё и желатиновую хренотень вместо нормального ксерокса до кучи подсунули?! Я бы этому «Е.И.В.»…

– Ты бы сбавил обороты, бледнолицый брат мой двуяйцевый! – с опаской оглянулся на дверь Малик, – «Е.И.В.» – это не инициалы поставщика, а обычное дореволюционное сокращение, которое расшифровывается как «его императорского величества»…

– С вещами на выход, благородия! – рявкнул появившийся в дверях дядька, – А то ишь соцалисты мне тут выискались! Про рывалуцыю говорят, батюшку амператора поминают!

– Ну ты, дядька, совсем уж под деревню какую-то махровую закосил! – покачал головой Малик, тем не менее, по примеру Виталия судорожно запихивая в такой же красный кофр всё то, что успевал найти в своём ближайшем физическом окружении.

Ехидно оскалившись, их дядька прошел дальше по вагонному коридору, катя за собой до округлости набитый чем-то станковый рюкзак. И такого же дурацкого красного цвета.

– Петух у нас был в деревне, – недовольно проворчал Виталий, – Яйца нёс… За собой.

Начавший первым собирать, можно уже сказать, свои вещи, Виталий первым и скользнул из их купе, оставив ко всему привычному верному другу почетное право торжественного выноса не только личного чемодана, но и злополучного ящика с копировальной хренью, работающей теперь уже на неизвестном ему принципе.

Тяжко вздохнув, как и его мусульманский предок, обнаруживший в предместьях Парижа отбитые их сотней у французского эскадрона богатейшие винные погреба, Малик рывком метнул ящик на левое плечо, подхватил правой рукой чемодан и тоже поплёлся к выходу.

Медленная скорость его передвижения, впрочем, была вызвана не столько тяжестью своей ноши, каковая, как известно, не тянет, сколько срочной необходимостью сбора возможной дополнительной информации и её последующего, а лучше одновременного, анализа.

Так, вполне обычная задвижная дверь купе. Вагонный коридор, прямо как у Маяковского: «по длинному фронту купе и кают чиновник учтивый движется». Ну вот и мы двинемся к выходу. «К выходу мы вас пригласим. На этом наш экипаж прощается с вами, всего вам доброго!»… Блин, и какая же только хрень лезет в голову! Стресс самый натуральный, а то может быть и шок даже уже. А окна-то, окна! Размеры ладно уж, но такая хрустальная чистота при использовании паровой тяги? Или паровозы у них на водородном топливе, ну, как наши «Бураны», работают? А-а-а, вон опять едва заметные голубоватые искры с той стороны по стеклу пробежали. Значит, какая-то электростатическая очистка и этот мир, прошедший он там, будущий или ещё какой, но с электричеством в той или иной мере уже знаком, что опять же только радует. Радует в той степени, что уже делает нас с Виталием людишками не очень-то и бесполезными, каковыми, как видно, считает нас новоявленный дядька. Дядька, кстати сказать, это, кажется, такой ни то слуга, ни то наставник, ни то ещё какой-то там воспитатель по идее-то. Но этот прямо как домомучительница фрекен Бок, но только не в юбке, а в красной ливрее и в синих штанах …

– Позвольте донести ваш багаж, господа хорошие! – подскочили к дверям вагона сразу двое солидных бородатых мужиков в кожаных фартуках и надраенными до золотистого блеска бляхами на их широких и могучих грудях.

– Не стоит, голубчики! – не громко, но веско проскрипело с перрона из уст шагнувшей в этот момент по направлению к выходящим из вагона молодым людям властной бабули.

– Не стоит, – повторила она, – Господа молодые и сами вполне способны донести свои личные вещи до ожидающей их с самого раннего утра коляски. Не смейте портить мне эту пару балованных барчуков! А это, голубчики, держите, дабы не судили о якобы жадности на деле тороватой боярыни да выпили как-нибудь на досуге во здравие клана Морозовых!

Тихонечко матерясь и поминутно недовольно чертыхаясь, Виталий с Маликом по наитию направились было к ближайшему и наиболее представительному экипажу, но тут же были остановлены всё тем же властным старушечьим окриком.

– Не так быстро, молодые люди! Ваши места во второй коляске, что для челяди, инда вы большего не заслужили. К как говорится, по заслугам и честь. А то ить как пакостить, так вы мастера великие, а как отвечать за содеянное, так вы сразу и агнцы Единого!

– Ой, да ну что вы, боярыня-матушка, берите выше, – насмешливо возразил степенно подошедший к ней дядька, отвешивая уважительный поклон и начисто забывая всю свою псевдостаринную велеречивость, – Это ж какие-то херувимы, как они мне и объявили не далее как сегодняшним утром! А потому, боярыня-матушка, ещё раз преклоняюсь перед вашим наставническим талантом, ибо в бричке у Васьки-корейца им будет самое место!

– Не, Малик, ну ты понял, да? – возмущенно зашептал Виталий, с кряхтеньем взбираясь на жёсткую узенькую скамью довольно высокой коляски с рогожным откидным верхом, парой фонарей и четырьмя эллиптическими, а то быть может и полуэллиптическими или даже четверть эллиптическими рессорами над каждым из обрезиненных колёс.

– Ага, – тут же с готовностью откликнулся не менее возмущённый подобным боярским произволом Малик, – Эта бабка Шапокляк заявила нам, что место твоё теперь у параши!

Виталий, собственно как и сам выдавший эту гнуснейшую сентенцию Малик, был что называется нормальной половой ориентации, да и к разного рода новомодным толерастам себя никак не относил, а потому привычно попытался лягнуть товарища в отместку за не очень-то и уместную для ситуации тюремно-парашную аналогию.

Так же привычно увернувшись и ответив таким же привычно безрезультативным пинком, Малик тоже взгромоздился на неудобное сиденье и по примеру своего друга воткнул было ящик с чемоданом между ним и собой, но под выразительным взглядом подошедшего к их коляске дядьки передал багаж одному из встречавших «краснопиджачников».

После того как свое неведомое барахло сдал и поморщившийся Виталий, дядька уверенно подошел к первому экипажу и одним слитным движением закинул свою тренированную тушку на мягкий диванчик напротив уже усевшейся пожилой пары.

Проследив, как багаж уложили куда-то в заднюю часть их коляски, Малик с облегчением вздохнул и, не без оснований ожидая неблизкую российскую дорогу со всеми прелестями и семью загибами на версту, постарался устроится с максимально возможным комфортом в их минимально понятном положении.

Однако, с некоторой опаской оглянувшись на сидящего рядом Виталия, сообразил, что так устроиться буквально на пустом месте, как это умеет его друг детства, его простодушной русской натуре башкирского происхождения просто не суждено.

Сам же Виталий в это время глубокомысленно пытался понять, как эти татары ухитряются сидеть на любой деревяшке, будто сам товарищ Будённый на лихом коне…

Скамья напротив их совместного седалища также не осталась пустовать, поскольку на неё дружно, словно двое из ларца, взгромоздились двое оставшихся на их долю встречавших, ни то охранников, ни то конвоиров, но зато одинаковых не только с их бородатого лица, но и, с аналогичного дядькиному, красного пиджака.

После того, как их коляска с жалобным скрипом основательно просела от запрыгнувших в нее красных молодцев, сидящий на облучке в передней части коляски кучер, ездовой или как там его ещё, издал губищами резкий поцелуйный звук, стеганул вожжами и несколько резковато, для непривычных к этому виду транспорта ребят, тронулся с места.

– Бли-и-ин!!! Четыре танкиста и с-собака!!! – злобно зашипел чуть не сверзившийся под скамью удобно устроившийся на ней Виталий довольно обернувшемуся на звук падения водителю кобылы, – Вторая серия южнокорейской дорамы!

– А почему это вдруг сразу вторая серия? – ожидаемо не удержался от вопроса Малик, с меньшим успехом пытавшийся вновь обрести утраченное физическое равновесие, – Что там вообще во второй серии корейской версии было?

– А у них там всего-то две серии и было, – тоном завзятого кинознатока отмахнулся от него Виталий, – А на весь сериал денег наверное просто не хватило. Первая серия так и называлась «Четыре танкиста и собака», а вторая – «Четыре сытых танкиста»…

По всей вероятности, танки, а значит и танкисты, и даже танкисты корейские, в этом мире тоже имели место быть, что можно было уверенно заключить по чуть не сверзившимся от хохота красным молодцам и обиженно отвернувшемуся от них узкоглазенькому вознице.

Меж тем, их импровизированный конный поезд начал проезжать по дороге, идущей вдоль огороженного невысоким чугунным забором подворья, поодаль в центре которого стояло, вздымая ввысь свои серебристые купола, похожее на церковь сооружение.

Лица их буквально только что ржавших, аки лошади, краснопиджачных сопровождающих моментально посуровели, глаза закатились куда-то в зенит, спины резко выпрямились, а указательные пальцы правых рук принялись неистово чертить воображаемый косой крест на приоткрытых, словно для произнесения звука «о», ртах.

– Слушай, Виталий, – зашептал Малик более продвинутому, как он полагал, в вопросах православия другу, – Рот ведь крестят только когда зевают, или я чегой-то не догоняю?

Глава третья, в которой герои познают магию вероятностей и руно-магических артефактов

Интеллектуальный конфликт, возникающий, когда новая

информация противоречит имеющимся стереотипам

Одно из определений когнитивного диссонанса

Сидящий напротив Виталия с Маликом поджарый седовласый мужчина, облачённый на сей раз, по всей видимости, для пущего разнообразия во вполне классический полосатый костюм-тройку в серых тонах, смотрел на них своими умными прищуренными глазами и многозначительно молчал, периодически переводя взгляд с одного на другого.

Поскольку их новообретённые родственники в лице такого же молчаливого дедули и властной бабули демонстративно устранились от дальнейшего общения с этими, как их назвала бабуля, пакостниками сразу же после их прибытия в довольно обширную усадьбу, то весь первичный инструктаж для них собирался провести именно данный субъект.

Усадьба боярыни Морозовой, как упорно называла себя уже бабуля, кстати сказать, была и правда обширной, но из-за буйства разросшейся зелени, в которой все подворье просто, что называется, утопало, рассмотреть какие-то отдельные детали ее ландшафта ребятам не представлялось возможным хотя бы за недостатком предоставленного для этого времени.

По указанной причине Виталий, нарочито нахально игнорируя их весьма импозантного и молчаливого визави, больше жадно глазел в распахнутое окно, откуда слышались весёлые девичьи голоса и заливистый смех, манящий плеск явно прохладной воды в близком озере или пруду, а также мерное поскрипывание лодочных уключин.

В противовес товарищу, обычно рассеянно-задумчивый Малик, тесно общавшийся в своё время с двоюродным и очень оперуполномоченным братом, в данный момент был собран и внимательно отслеживал все нюансы поведения пригласившего их для беседы субъекта, статус которого был хотя и не ясен, однако конторой от которого несло за версту.

– Итак, молодые люди, – не выдержал первым затянувшегося молчания мужчина, явно не очень-то довольный тем фактом, что первым, вопреки его почти всегда срабатывавшей уловке, пришлось всё-таки заговорить ему самому, – Меня зовут Егор Глебович Силин, а ваши имена мне известны, и потому я предлагаю покончить с расшаркиванием, дабы…

– Дабы напомнить и нам наши собственные имена? – проворчал Виталий себе под нос, явно передразнивая Егора Глебовича, но, впрочем, тут же тушуясь от его выразительного взгляда под ещё более выразительно приподнятыми бровями.

– Дабы до захода солнца успеть провести с вами, милостивые государи, – — продолжил Егор Глебович, слегка хлопнув ладонью по столу, – небольшую беседу по поводу того, чего и как вам дозволяется делать на территории, вверенной мне господами Морозовыми усадьбы, а чего вам категорически никогда не рекомендуется делать…

– Так это получается уже совсем не первичный инструктаж, – деланно возмущённым тоном, заговорил Виталий, пихая Малика под какое-то особо болезное ребро, – Это уже какой-то инструктаж по технике безопасности получается, на который мы с моим братом не давали никакого такого согласия. Ить плавали, знаем! Главный рубильник кто потом у вас отключит или, наоборот, включит, а нам потом за всё отвечай!

– Я не совсем понял вас, сударь, – как ни в чём ни бывало продолжил оказавшийся и в самом деле безопасником здешнего подворья человек, – Однако же, в свете последних московских событий, каковой и светом-то назвать просто язык не поворачивается…

Егор Глебович протянул руку за лежащей на специальной подставке курительной трубкой и, тщательно продув чубук, принялся неспешно набивать ее чашечку табаком из стоящей рядом с подставкой расписной коробочки, вынуждая Малика лишь нервно сглотнуть.

Затем, сноровисто покончив с набивкой, он так же привычно потер кончиками пальцев над черепаховой пепельницей, стряхивая туда прилипшие на них табачные крошки и золотистую пыль, после чего поднёс указательный палец к трубочной чашке.

– Что же кашаетша вашего предыдущего вопроша, гошподин княжич, – прошепелявил Егор Глебович сквозь сомкнутые на трубочном мундштуке зубы и, выпуская из кончика мизинчика самый настоящий, правда, крошечный огненный факел, – То извольте, я буду рассматривать это как очередную проверку моей профессиональной пригодности, хотя и не вам об этом судить, при всём моем к вашим родителям, равно как и вашим дедушке с бабушкой уважении, пых-пых-пых. Вас, сударь, зовут Виталием Юрьевичем Морозовым, вам шестнадцать лет и всё хорошее, что о вас можно ещё сказать, так это то, что вы, как и ваш братец, этой весной с отличием закончили второй магический лицей. С отличием, впрочем, слишком громко сказано, ибо при такой силе, а точнее, слабости дара, пых…

– Вас же, княжич, – небрежно ткнул безопасник трубкой в сторону жадно следящего за ней Малика, – Зовут Марком Юрьевичем Морозовым, вам, понятно, также шестнадцать лет, и вы тоже недавно окончили со своим братцем тот же лицей, едва не спалив его дотла вместе с прилегавшими к нему постройками, близ расположенным старинным парком и бумагодельной мануфактурой несчастных братьев Троесуевых, что из клана Юсуповых.

– Э, каких ещё таких братьев Троесуевых, – не понял Виталий, заворожено глядя на всё ещё дымящийся палец Егора Глебовича, – Это Электроника с его двойником, что ли? Ну, который белобрысый кудрявый мальчик из чемодана, да? Так их двое, вроде бы, а не трое!

– У тех другая фамилия, – вернул тычок под ребро Малик, которого отныне стоило бы называть Марком и который неотрывно следил не только за дымящейся трубкой, но и, как его теперь уж брат, за пальцем их экзотермического собеседника, – А часовню тоже мы?

– Какую ещё такую часовню? – тревожно вскинулся Егор Глебович, хватаясь за сердце и безуспешно шаря по зелёному сукну стола в поисках чего-то, – Вы что там с братцем в этом самом своем магическом лицее совсем уже с ума посходили?!

– Да и хрен с ней с этой часовней, – небрежно отмахнулся Виталий, словно генерал из бородатого анекдота про Бельгию, стёртую с лица земли одной советской ракетой, – Это у вас типа магия, что ли, Егор Глебович, да? Или всё же таки какой-то прикольный фокус?

С чего-то враз сбледнувший безопасник наконец-то нашёл на своём рабочем столе то, что очень долго искал, и, свинтив у этого чего-то винтовую пробку, запрокинул в свою глотку несколько глубоких и звучных бульков, распространивших над столом аромат недурного, по всей вероятности, коньяка.

– Это же вы типа так неудачно пошутили, милостивые государи, да? – слабым голосом вопросил Егор Глебович, непонятно к кому из них конкретно обращаясь, но совершенно непроизвольно копируя при этом весьма заразный оборот из манеры речи Виталия.

– Во-о-он!!! – раненным зверем заорал тот, в руки которого была вверена безопасность усадьбы бояр Морозовых, когда получил в ответ на свой жалобно прозвучавший вопрос лишь молчаливый кивок донельзя довольного собой Виталия.

Вопя от ужаса и даже не пытаясь уворачиваться от весьма болезненных молний, колющих поочередно оба их тощих мальчишеских зада, обретшие друг друга братья ринулись из кабинета Егора Глебовича, спотыкаясь и падая на бегу.

– Помнится мне, что кто-то из нас мечтал о близнецовых родинках на полузадиях наших, о краснокожий брат мой? – чуть ли не плача простонал Виталий, едва они удалились от начальника службы безопасности на безопасное, по мнению Виталия, расстояние, – Ну и таки вот, Мася, я вам не скажу за банальные родимые пятнушки из наивных, как северный юноша, индийских фильмов, а вот за одинаково чудные электроожоги на наших ещё более чудных от этого тухесах, полученные к тому же ещё и таким вот контрабандным путём…

– Всю контрабанду делают в Одессе на Малой Арнаутской, – перебил его Марк, – Кха, как же курить хочется! Кстати, чего это я вдруг стал Масей, о бледнолицый брат мой, а?

– Мася, о краснорожий брат-наркоша, – поучительно начал Виталий, – Э, хорош уже там пинаться на бронепоезде! Короче, это производный вариант от твоего нового имени. Скучно как-то, ты не находишь? Да нет, это я уже про свою погремуху, которая почему-то осталась такой же, как и была. Ну что, пойдем, что ли, поищем столовку или как это здесь у них ещё называется? Не рыгаловка же, в конце-то концов, гы-гы!

Уже почти окончательно заблудившихся среди многочисленных коридоров, проходов и переходов этой огромнейшей усадьбы, уже почти отчаявшихся и совсем даже не почти проголодавшихся близнецов нашел очередной краснопиджачник, который молчаливо поманил их за собой и наконец-то проводил в отведённые для них покои.

Покои, потому как эти просторные комнаты, включавшие в себя хорошо обставленную гостиную, богатую библиотеку, две уютные спальные комнаты и опять же две неплохо оборудованные отдельные ванные, назвать иначе было просто нельзя.

Не обратив какого-либо особого внимания на сложенный посреди гостиной багаж, братья по несчастью ли там, по духу или по крови, что прежнего значения уже действительно не имело, не сговариваясь, с торжествующим рёвом ринулись в ванные комнаты.

Выйдя из своей ванной в роскошном банном халате, как оказалось, только вторым, более обстоятельно отмывавший себя от дорожной пыли Марк обнаружил Виталия сидящим в таком же халате на диване за низеньким столиком и внимательно изучавшим лежащие там же свеженькие газеты, до сих пор ещё вкусно пахнувшие типографской краской.

– На вот, – пододвинул Виталий Марку один из номеров какой-то газеты, не отрываясь от лихорадочного чтения захватившего его материала, – Прочитай-ка для начала вот это!

«Тырновский вестник» – прочитал про себя название печатного издания Марк. «Как нам сообщает заслуживающий нашего доверия источник», – продолжил он читать ниже уже в передовице, – «Сегодня из Москвы и к величайшему сожалению большинства наших читателей, отнюдь не проездом, в благословенное Тырново прибыли двое, не побоимся сказать это даже в глаза, величайших бузотёров, каких только рождала наша земля. Да-да, речь о тех самых В.Ю.М. и М.Ю.М., кои прекрасно известны нашим читателям по»…

– Нет-нет, – мотнул головой Виталий, проследив направление взгляда своего, теперь уж так и придется называть его, брата, – Ещё ниже читай, но только на дату сначала глянь.

«Понедельник, 13 августа 1990 года», – прочитал дату брат не без некоторого удивления и продолжил, как ему посоветовал Виталий, ниже передовицы, – «Вчера, в присутствии приглашённых по столь знаменательному поводу представителей местного и волостного начальства, в нашем городе деревенского типа в торжественной обстановке была открыта новая лавка магических, полумагических и диамагических артефактов»…

– Не понял! – озадаченно взглянул Марк на Виталия, – Я ни фига не понял, Виталь! Ни про дату, скорее всего сегодняшнюю, да ещё и с девяностым годом как у нас, не понял, ни про шутку с салоном магических артефактов я тоже ни фига не понял, Виталь! И, вообще, какого такого соевого соуса с хреном здесь творится, Виталь?!!

– Извольте отобедать, вашбродь! – откровенно пренебрежительно кивнул им ещё один хамоватый обладатель красного пиджака, без стука вломившийся в их гостиную – А то ить Боярыня с боярином вас давно к ужину просют, а ждать оне ох как не любют!

– Таки тогда к обеду или таки к ужину, голубчик? – явно издеваясь над возомнившем о себе хамом, спросил у того Виталий, безо всякого стеснения переодеваясь перед ним во что-то из своего платяного шкафа, – Как это, какая разница, милейший? Обед – это первое, второе и третье, а ужин – это только второе и третье, но без первого, в то время как я уже несколько дней без первого, а мой брат ещё и без второй порции второго! Ить сам понимашь, иной раз такое третье подадут, что наружу просится и первое, и второе, и собственно, само третье, которым просто сделали чуть подслащённое первое, во как!

Сон это там или что ещё другое, – рассуждал Марк, пробуждая в себе былого победителя школьных физических олимпиад и следуя вместе с Виталем за их сбитым с толку и вконец смутившимся проводником, называть которого слугой даже внутренне, им не позволяли ни воспитание, ни образование, ни весь советский жизненный уклад, хотя горбачёвскую перестройку оба не задумываясь приняли на ура.

Сон это там или что ещё другое, – думал Марк, – Но независимо от своей природы это, похоже, надолго. А потому, пусть даже это будет, не дай бог, какая-то длительная кома, полученная, например, в результате крушения нашего поезда, но всё равно придется во всём этом основательно разобраться и как-то более-менее приспособиться.

Сон это там или что ещё другое, – рассуждал одновременно с ним Виталий, – Но вся эта хрень, похоже, надолго, а потому надо по-любому во всей этой хрени как-то более-менее разобраться и основательно приспособиться. В нашей ситуации главное, это, как говорят китайцы, надо сначала зацепиться, а там можно и раздуться…

Магическая, а не электростатическая, как на поверку оказалось, очистка оконных стекол в нашем последнем поезде, – продолжал размышлять Марк, – Магическая электрическая дуга на кончике пальца безопасника и прочие не объяснимые с точки зрения современной мне науки явления, которые встречаются здесь буквально на каждом шагу… Вот и сейчас, извините за неровный почерк, как писала анекдотическая блондинка, которую заласкал её собственный муж. Вот мы идем по длинному коридору с портретами, если не ошибаюсь, наших новоявленных предков, а матовые сферы над головами медленно зажигаются при нашем к ним приближении и так же неспешно гаснут при отдалении уже у нас за спиной.

Вообще говоря, – пытался объяснить сам себе необъяснимые вещи Марк, – Возможно, на мой дилетантский взгляд, единственное научное толкование всей этой малонаучной фэнтезятины, основанное на парадоксах теории вероятностей. Тот же демон Максвелла, к примеру, или кот Шрёдингера. Никто ведь не удивляется ещё менее понятной квантовой физике, а приборами на полупроводниках или даже на электронных лампах пользуются за милую душу! Вот и магия эта, подумаешь, в каком-то произвольно локализованном месте пространства мы на пару секунд организовываем более высокую концентрацию молекул воздуха с более высокой энергией. Да, разумеется, вероятность подобного явления крайне мала, но, как говорят математики, отлична от нуля, хотя и стремится к нему. В физике же, в отличие от той же математики, ничего невозможного нет в принципе, и вот такой магии, основанной на манипулировании ничтожными вероятностями, а не высокими энергиями, не станут препятствовать даже законы сохранения энергии. Так что, если некто или нечто в одном из бесчисленного множества обитаемых миров окажутся способными управлять вероятностью событий своего материального мира в достаточно широких пределах…

Итак, – продолжал строить в голове свои наполеоновские планы Виталий, – Во-первых, Разобраться, во вторых, зацепиться и, наконец, в-третьих, раздуться. Три источника и три составных части маркси… Тьфу ты, блин, этот задолбавший марксизм до сих пор где-то в печёнках моих глубоко сидит! И да, кстати, о печёнках, а чем это так вкусненько пахнет?

– Ваши внуки, матушка-боярыня! – провозгласил распахнувший перед ними очередные двустворчатые двери проводник тоном английского дворецкого, сообщившего хозяину о поданной к его утреннему столу овсянке, каковую, хочешь не хочешь, а надо съесть.

Очередным потрясением этого дня после вездесущих магических проявлений для братьев стала, впрочем, не показная боярская напыщенность и помпезность, а никак не вязавшаяся с ними в их представлении наддверная табличка с короткой надписью «Столовая», тут же повеявшая на них чем-то чуть ли не до желудочных колик знакомым.

– Таки наша ридная рыгаловка, Мася! – шепнул вновь донельзя довольный Виталий на ухо точно также улыбнувшемуся этой табличке Марку, – А то ишь ты, развели тут мне «извольте откушать», «вас просють» и прочее там «кушать подано», блин!

Ребятам пришлось молча проследовать на указанные им уже другим краснопиджачником места, расположенные не рядом, а напротив друг друга через прямоугольного вида стол, между бабулей и дедулей таким образом, что дальнейшее приватное общение меж ними, то есть меж Виталием с Марком, оказалось теперь ну совсем невозможным.

Подумаешь, – досадовал Марк, с показным безразличием и неторопливостью поднося ко рту серебряную ложку с какой-то вкуснейшей ухой, а то, быть может, и просто с каким-то аналогичным рыбьим супом, умудряясь при этом ещё и незаметно оглядывать интерьер нового для него помещенья столовой, – А мы ещё наболтаемся: не больно-то и хотелось!

Интерьер же, в свою очередь, ничем таким примечательным для него похвастать не мог, в особенности, если учитывать тот факт, что советских и зарубежных фильмов с похожим и не очень похожим антуражем он успел насмотреться в преогромном количестве.

Благо, что эра видео в Советском Союзе к девяностому году уже не просто наступила, а в натуре цвела буйным цветом как воровская малина: видеомагнитофоны появились, если и не в каждой семье, то у многих, а всё происходящее с ним, пребывающий в шоке Марк до сих пор воспринимал как некий фантастический фильм с его непосредственным участием.

Ну подумаешь, потолки под четыре метра, полезная площадь за полусотню метров, окно огромное вместо одной из стен, деревянные, скорее всего дубовые, резные панели прочих стенных поверхностей, троноподобные стулья, уже упомянутый стол немалых размеров с белоснежной скатертью и мудрёной буржуйской сервировкой…

Короче, ничего такого особенного, потому как и не такое видали. В кино. Однако, что их и впрямь несколько удивило, так это странный иконостас из развешанных вдоль стен икон с одним-единственным и стилизованным практически до пиктограммы одноцветным ликом.

Какому из персонажей библейской или какой там ещё мифологии принадлежит настолько лаконично исполненное изображение в нескольких штрихах, ни Виталий, ни Марк, в силу своего антирелигиозного воспитания и соответствующей дремучести, просто не знали.

Ещё одной связанной с этим странностью стало и отсутствие полагавшейся при подобном внушительном, несмотря на всё своё однообразие, иконостасе, какой-либо предобеденной молитвы, как поначалу не без оснований предполагали ребята.

– Кхе-кхе-кхе, раков, молодые люди, между прочим, едят руками! – проскрежетал вдруг над огромным столом противный старушечий голос, – Немедленно прекращайте пытать вилками несчастных тварей Единого даже после их умерщвления! Ну хотя бы по причине их и без того мучительной смерти в кипящем огуречном рассоле живьём!

Непроизвольно вздрогнувшие от совершенной неожиданности братья-близнецы, до того и в самом деле рассеянно ковырявшие несчастных беспозвоночных обычными столовыми вилками, неохотно оторвались от своего бесчеловечного занятия, медленно подняли глаза, недоумённо глянули на бабулю, друг на друга, на растерзанных раков и, зажав ладошками рты, бросились к выходу, сметая всё на своём пути.

– Уф!!! – шумно выдохнул Виталий, выходя из своей ванной комнаты после завершения подобающих в такого рода случаях санитарно-гигиенических процедур, – Э-э-э, Малик, а что, раков действительно бросают в кипящую воду живыми? Блин, я хоть и не из зелёных, но всё равно никогда больше не буду их жрать даже в огуречном рассоле! Тем более, что я где-то слышал, что они там у себя на дне реки тоже жрут всякую падаль типа начинающих разлагаться утопленников… Эй-эй-эй, Малик, ты куда это там опять рванул?!!

Некоторое время из-за не успевших захлопнуться плотнее дверей второй ванной комнаты, куда Марку опять понадобилось зачем-то срочно наведаться, доносились некие и не очень ясные звуки, напоминавшие неумелую имитацию рёва свирепого льва в далёкой саванне, издаваемые начинающим папашей для своего заигравшегося в охотника первенца.

– И вот что, Виталий, но я больше не Малик, – сердито буркнул «не Малик», покончив с повторными процедурами и высунув из ванной мокрое, близоруко сощурившееся лицо, – Пора бы уж и запомнить, что меня теперь зовут Марком или, хрен с тобой, Масей, если на то пошло, но никак не Маликом. Иначе мы с тобой просто вконец спалимся!

– Да не Малик ты, конечно же, не Малик! – с подозрительной готовностью замахал на него руками Виталий, – Ты у нас вообще теперь русский, с красивой русской фамилией, красивым русским именем и даже внешне ты теперь стал совсем русским. Правда, жгучий брюнет почему-то в отличие от меня, твоего теперь родного брата, но это уже абсолютно не важно. Самое главное, так это то, что наконец-то исполнилась твоя, так сказать, голу…

Не успев до конца озвучить точное название светло-синего оттенка цвета братской мечты, Виталий только в самый последний момент едва успел уйти стремительным перекатом за спасительную диванную спинку, с трудом уворачиваясь от запущенной в него пушечным ядром, магической настольной лампы.

Ни на секунду не переставая светиться ровным и тёплым солнечным светом, шар долетел до стены, упруго отскочил от её шёлковой обивки и, упав на ковёр напольного покрытия, уже гораздо медленнее покатился обратно к ногам своего вспыльчивого бомбардира.

– Жениться тебе надобно, барин! – укоризненно покачал головой слегка успокоившийся Марк, отпинывая подкатившийся шар в сторону Витальевского убежища, – Ты мне там кончай с цветными подколками и побыстрее решай нам проблему с особами слабого пола, каковых я в сей усадьбе пока почему-то просто не наблюдаю. Такими темпами мы с тобой скоро начнём тискать по тёмным углам и нашу биологически родную бабульку.

– Бедный Йорик! – картинно схватил себя за лоб Виталий правой рукой, держа в левой докатившийся до него, и подобранный им артефакт, – Я знал его, Горацио, правда, у него в то время были ещё, как минимум, электрический шнур и штепсельная вилка, не говоря уж о кнопке выключателя, абажуре и подставке с электронно-цифровыми часами.

– Чудо враждебной техники! – ошалело пробормотал Марк, безо всяких там политесов выхватывая у Виталия по-прежнему светящийся шар и несколькими движениями разбирая казавшийся поначалу цельным сфероид, на три разнородные части.

Самой объёмной из деталей разобранного магического светильника по вполне понятным обоим причинам оказалась, конечно же, пустотелая сфера из некоего тонкого, но, тем не менее, достаточно прочного материала матово-молочной прозрачности, по ощущениям напоминавшего им ни то плексиглас, ни то целлулоид, ни то органическое стекло.

Следующей и такой же мало примечательной деталью была небольшая круглая крышечка, ввинчивающаяся в шарик заподлицо с его внешней поверхностью, с широким шлицем под ноготь большого пальца для пущего удобства откручивания или, наоборот, закручивания и с уголковым держателем для третьей, по всей видимости, самой интересной детали.

Деталь представляла собой удлинённую прямоугольную пластину из чего-то похожего ни то на эбонит, ни то на карболит, с одной стороны которой был выгравирован непонятный рисунок с несколькими такими же непонятными значками и соединявшими их линиями, а с другой стороны красовалась вся та же надпись Поставщик двора Е.И.В. Ю.В. Морозов».

Отсутствие каких бы там ни было известных Марку источников питания, проводов, ламп накаливания или других светоизлучающих элементов типа газоразрядных приборов или совсем уж слабеньких советских светодиодов, его не просто крайне удивило, а надолго погрузило в самый настоящий кататонический ступор.

Несомненно установленной истиной становилась пока только очевидная причастность их новой семьи к разработкам,, производству и массовым поставкам магических артефактов самого широкого потребления, как говорили в оставленном ими Советском Союзе.

Но даже один только этот открывшийся факт уже настоятельно требовал от них какого-то минимального представления о магии как явления, вообще, и артефакторике, в частности.

Однако ж, как раз вследствие относительно недавно хлынувшего в их страну зарубежного ширпотреба самого различного назначения, происхождения и качества, а также, что самое важное, совершавшейся непосредственно на их глазах цифровой революции, разбираться в новых образцах электронной техники им становилось всё трудней и сложней.

Да, вообще говоря, вторая половина двадцатого века выдалась неимоверно суматошной не только и не столько для огромнейшей армии специалистов в области радиоэлектроники, сколько для ее не менее многочисленных, верных и самоотверженных любителей.

Едва только успели изучить и освоить релейную автоматику, электровакуумные и ионные приборы, как бурное развитие и широкое распространение получили полупроводниковые приборы ещё более широкой номенклатуры.

Только-только освоили довольно обширное семейство полупроводниковых диодов в его многочисленных разновидностях и ещё более обширное семейство полупроводниковых триодов, то бишь транзисторов, как попёрли всякие разные микросборки и микросхемы.

В свою очередь, появление микросборок и микросхем спровоцировало дальнейшую волну научно-технической и, в особенности, производственно-технологической революции, на гребне которой в мир хлынули микропроцессоры и прочие микроэлектронные приборы с всё более и более возраставшей степенью интеграции.

Таким образом, к девяностым страна пришла с самым настоящим изобилием электронной техники бытового назначения на руках населения и технологического назначения в цехах пока не разрушенных производств, но буквально всех поколений технической эволюции.

И это, кстати сказать, ни чуть не являлось каким-то красивым преувеличением, поскольку в Маликовской части памяти Марка хранились сведения о применении техники двадцатых годов в производстве почти безопасных бритвенных лезвий «Балтика», с одной стороны, и о нереально нашпигованных полупроводниковыми приборами и электронными датчиками указателях потери зерна в зерноуборочных комбайнах, с другой стороны.

Потому-то, Марку больше ничего и не оставалось, кроме как сидеть на ковре и перебирать в памяти всё известное многообразие условных графических обозначений международной электротехнической комиссии МЭК и нескольких отечественных гостов в Единой системе конструкторской документации ЕСКД во всей их диалектической ретроспективе.

Последнее, опять же, тоже отнюдь не могло быть отнесено к тривиальным задачам, в виду практически непрерывного эволюционирования этих условных графических изображений, начиная со времён зарождения электротехники, радиотехники и электроники и заканчивая значительной частью послевоенных советских лет.

Даже человеку далёкому от электроники должно быть вполне очевидно, что самые первые схемы соединения электрических компонентов друг с другом возникли одновременно с их появлением, однако поначалу эти схемы представляли собой всего лишь рисунки с натуры и чаще выполнялись профессиональными художниками-графиками, а то даже и граверами (если в будущем требовалась их печать в качестве иллюстративного материала к статьям).

Как-то однажды, уже по окончании школы, Малик сделал подарок их с Виталием учителю физики Виктору Николаевичу, потратившему на них огромное количество своего личного времени на занятиях радиотехнического кружка и на подготовке к олимпиадам по физике.

В качестве наиболее подходящего, по замыслу ученика, подарка было выбрано роскошное издание физической энциклопедии, отпечатанное в конце девятнадцатого века на русском языке в какой-то немецкой типографии города Лейпцига.

И вот там-то, за роскошной обложкой телячьей кожи, на хорошо сохранившихся и отнюдь не пожелтевших страницах прекрасной рисовой бумаги его с Виталием поразило качество и художественное мастерство исполнения тех полноцветных схематических иллюстраций.

Однако по понятным причинам процесс подобного иллюстрирования был довольно долог, дорог и, самое главное, неоправданно трудоёмок, а потому со временем изображения этих электрических схем становились всё более абстрагированными и простыми.

А уже начиная примерно с начала двадцатого века, электрические принципиальные схемы и условные графические изображения элементов на них изменялись достаточно редко да и то только в сторону ещё большего абстрагирования и дальнейшего упрощения.

Глава четвёртая, в которой герои асимптотически сближаются не только с истиной, но и…

Я ведь могу ошибаться, а вы можете быть правы;

так сделаем усилие, и мы приблизимся к истине!

Карл Поппер, основоположник философской

концепции критического рационализма

– Господин-товарищ-барин, – осторожно нарушил затянувшееся молчание Виталий, не особо любивший подолгу молчать или сидеть на одном месте, – Послушайте, господин-товарищ-барин Мася, а вам не кажется, что ента малява смахивает на какую-то корявую электрическую принципиальную схему времён Яблочкова и Лодыгина?

– Точно! – неожиданно заорал медленно повернувшийся к нему и от души саданувший себя по лбу Марк, – Ты гений! С этими соединительными линиями с самого начала было всё ясно, а про остальные значки я никак не мог допереть! Только это вовсе не старинные обозначения элементов электрических схем, а, если я не ошибаюсь, древнескандинавские руны. Откуда я знаю? Да ни фига я про это не знаю! Но эту молнию, только сдвоенную, ты и сам не раз видел в фильмах, где показывали эсэсовцев, как известно, сдвинувшихся на почве всякой мистической ерунды. А профессор Глебов рассказывал нам, что эта руна является одной из самых главных в этой символике. И это, Виталий, поосторожнее бы ты с «одесским» выговором! Во-первых, ты смешиваешь в одну кучу суржик, идиш, блатную феню и хрен знает что там ещё, а во-вторых, аборигены могут тебя неправильно понять…

Вновь обретшие долгожданный покой и духовное единство братья склонились над схемой и азартно принялись за привычное для них дело, то есть, за её структурно-компонентный анализ, лихорадочно комментируя увиденное и периодически перебивая друг друга не слишком-то понятными для стороннего слуха ремарками.

– Итак, коллега, это ж-ж-ж неспроста, потому как это – молния, а молния у нас – это…

– Молния у нас – это такая подходящая компания в ряду источников электропитания…

– Могет быть, могет быть, могет быть… Но ведь и источник света тоже могет быть, а?

– Не-е-е, коллега, источник света, по идее, должен находиться где-то в центре всей этой идиотской композиции! Я имею в виду, в центре внутреннего пространства плафона. Он ведь достаточно равномерно светится. Так что, это скорее таки питание…

– Похоже на то. Тогда тот шарик на конце будет лампочкой. А это точно батарейка…

– Какая же огромная ёмкость в таком крохотном значке! Ценная вещь, может, кусь-кусь?

– Я тебе покажу кусь-кусь! Успокой наконец свою клептоманию, кусачек-то у нас нет!

– А если просто зубами отломать? Тебе-то этот эбонит, как говорится, на один зубок!

– Да?! А если этот твой эбонит меня же и эба… шибанёт по зубам? Тебе надо, ты и куси!

– Ладно-ладно, проехали! Не больно-то и хотелось. Хотя, батарейка зачётная, согласись?

– Да согласюсь, согласюсь! Ну что, вроде бы все элементы разобрали, понятно, где и что.

– А выключатель тогда где? Выключателя-то нет! Или он всё время должен светиться?

– А может быть сенсорный? Что-то там типа фотореле? Таймер? Или что-то ещё другое?

Друзья опять погрузились в раздумья, причём, как это бывало с ними и ранее, каждый по-разному. Малик, которого в этот момент называть Марком было бы снова не правильным, сидел на ковре, скрестив по-турецки ноги, и медитативно молчал с прикрытыми веками. В противоположность другу, Виталий нервно расхаживал по гостиной, подкидывая в правой руке найденный на столе нож для разрезанья бумаги и, безбожно фальшивя, мурлыкал под нос что-то про сердце какой-то красавицы, склонное ни то к изменам, ни то к пересменам.

– Не, блин, Малик, Мася или как тебя там еще, но я так больше не могу! – раздражённо заявил Виталий, швыряя дюралевый ножик во входную дверь гостиной и к собственному удивлению успешно попадая в самую её дубовую середину, – Короче, пойду прогуляюсь. Как вернусь, покумекаем, как мы докатились до жизни такой, и что нам с этим делать. Я для себя уже кое-что накидал и уверен, что ты тоже уже подумал об этом.

Зайдя в свою комнату и провозившись там некоторое время, через несколько минут он вышел оттуда уже одетый в легкую красную куртку с капюшоном по случаю возможной августовской прохлады, нередкой для этих широт особенно в вечернее время.

– Не велено! – ожидаемо вырос на его пути вставший в дверях здоровенный бородатый мужик в неизменном красном пиджаке и набедренной кобурой с таким же негабаритным револьвером, что ребята видели и у привезшего их дядьки, – Ей-богу, княжич, не велено!

– Так-с, – зловеще протянул Виталий, эффектным жестом отбрасывая в сторону куртку, тут же закачавшуюся на одном из рогов пришпиленного к стене охотничьего трофея, – Я, кажется, обещал кое-что обсудить с тобой, брат Марк, если только вернусь? Ну так давай обсуждать, я ж вернулся! А я всегда держу слово, сколь бы времени ни прошло.

С усмешкой взглянув на опять уже брата, Марк не говоря ни слова, развернулся и первым из них за всё время пребывания в усадьбе Морозовых, прошёл в библиотечную комнату. Лишённому благодарной зрительской аудитории Виталию ничего больше не оставалось, как в сердцах сплюнуть на старинный персидский ковер, безразлично пожать плечами и проследовать за своим боевым товарищем.

– А чего тут еще обсуждать, брат мой Виталий? – задал сакраментальный вопрос Марк, скользя взглядом слегка склоненной вбок, для удобства чтения, головы по названиям на корешках многочисленных книг и перебирая их явно соскучившимися по этому занятию пальцами правой руки, – Все уже укра… Тьфу на тебя, клептоман, придумано до нас!

– Сам такой! – не остался в долгу Виталий, – Кто в школе две банки бертолетовой соли спёр?! А первое, что приходит в голову из фантастики, так это «Машина времени» Уэллса, разумеется. Потом, Булгаковский «Иван Васильевич». Что ещё там… Как его, ну, который про Хоттабыча написал? А, Лазарь Лагин с его «Голубым человеком»…

– Ты опять?!! – взревел Марк, разворачиваясь всем корпусом к съёжившемуся Виталию.

– Да я-то тут причем?! – притворно заверещал тот, – Если у него так называется роман про то, как один советский мужик в царское прошлое попадает. Ну, не хочешь Лагина с… Всё-всё-всё! Я всё понял и уже никто никого не хочет! Ну тогда, давай другую классику этого жанра обсудим, например, Марка нашего, Твена давай обсудим с его «Янками»?

– Нет уж! – решительно возразил Марк, мрачно глядя исподлобья на друга, – Не хочу, чтобы меня тоже монтировкой по затылку… Что? Ах ломом? Ну, брат, знаешь ли, хрен редьки не слаще! Да и кончил герой тоже не хорошо, то есть, совсем даже плохо кончил…

Друзья вновь погрузились в методический перебор книжных сокровищ, среди которых, в основном, попадались самые различные школьные учебники, детско-юношеская и научно-популярная литература, разнообразные любительские справочники и прочая несерьёзная, по их не очень скромному мнению, макулатура.

«Теоретические основы магической артефактехники», – с некоторым изумлением прочёл Марк на очередном отжатом корешке, а затем и на его обложке, – «Учебное пособие для средних учебных заведений Российской империи, проф. И. М. Жуков, 1915 год».

Фигасе, подходец у них к магии тут, – подумал Марк, – Звучит не хуже моих родных тоёв, которые «Теоретические основы электротехники» с законами Кирхгофа и прочими не менее страшными узловыми потенциалами. Ну что ж, почитаем на сон грядущий!

«Практические основы магической артефактехники», – оголодавшим книжным клещом впился взор Виталия в следующий корешок, а затем и в его обложку, – «Обязательный к освоению минимум лабораторно-практических занятий для средних учебных заведений Российской империи, проф. И. М. Жуков, 1917 год».

– Хм! – удивлённо выдохнул Виталий, в отличие от Марка привыкший выражать почти все свои мысли вслух, – Однако! Видал, как тут у них серьёзно с магией? Автор, правда, какой-то слишком уж подозрительно знакомый. Если «И» означает, к примеру, Иван, то он тогда получается Иван Жуков. Ага, Ванька Жуков, девятилетний мальчик, письмо «на деревню дедушке» и всё такое прочее… Да ну нафиг, бред какой-то! Бред сивой кобылы.

Выказывая немалый опыт в подобного рода делах, юноши дружно собрали обратно почти все части магического светильника, после чего тот вновь засветил своим ровным и тёплым желтоватым светом. Ну а «почти», это, потому что после вполне благополучной сборки у них как всегда осталась одна лишняя деталька, которая никуда и никак не хотела вставать. Ещё раз тщательно осмотрев идеально гладкую сферическую поверхность (без малейшего намека на место для крышки со шлицем), ребята воровато оглянулись на дверь и закинули деталь в мусорную корзину. Затем установили светильник на место, похватали выбранные книги и с напускным равнодушием напряжённо расселись читать по креслам.

Впрочем, уже через несколько минут разнояйцевые близнецы настоль погрузились в своё любимое чтение, что совершенно расслабились и сменили неестественную напряжённость нашкодивших поз на более привычную для них книгочитательную разваленность.

Привыкший к постоянной работе в читальных залов научно-технических библиотек, Марк читал как всегда молча, спокойно и сосредоточенно, а находящий возможность для чтения в любой обстановке, более экспрессивный Виталий читал, соответственно, бурно выражая свои нешуточные эмоции по поводу им прочитанного. Злые языки утверждали, что как-то застали его за таким же бурным чтением школьного орфографического словарика.

Но, тем не менее, на этот раз что-то пошло не так. Марк вдруг с негодованием отшвырнул в сторону учебник по теоретическим основам магической артефактехники, забарахтался, с немалым трудом выбираясь из глубокого мягкого кресла, вскочил на ноги и взволнованно зашагал по ковру, как обычно меряя его несоразмерно широкими для роста шагами.

– Да как же ты не понимаешь, Виталий! – заорал он в ответ на откровенно недоумённый взгляд брата, брошенный тем поверх книги, – Они реально управляют ничтожно малыми вероятностями! Причём, настолько малыми, что даже в математике это уже почти нуль!

– Но ты же сам и ответил на свой незаданный вопрос, когда сказал, что только почти! Не так разве, Малик? Ой, прости, – явно издеваясь поддел Виталий, – Ты же у нас Марк…

– Виталь, – глубоко вздохнул тот, кто и сам-то пока еще не привык к новому имени, но был от природы до параноидальности осторожен, – Почти нулём в математике считается такая бесконечно малая величина, что любой из известных тебе невероятных случаев даже рядом с ней не стоит. К примеру, в 1913 году, который легко запомнить из-за постоянного сравнения с ним успехов советской власти, за одним из столов с рулеткой в казино Монте-Карло шарик останавливался на чёрном поле 26 раз подряд. Так вот, по сравнению с моим «почти нулём» такой исключительно редкий случай можешь считать закономерностью… Что? Привести пример здешних магических проявлений? Да пожалуйста! Тем более, что он у тебя в руках. Да-да, братан, эти два учебника, как и множество других, действительно написал тот самый Ванька Жуков, который отправил письмо «на деревню дедушке», а оно здесь дошло. Или тебе нужен более актуальный пример? Ну хорошо, ты же помнишь, как сегодняшний «безопасник» раскурил трубку? Да просто изменил распределение скоростей молекул воздуха на некотором расстоянии от кончика своего пальца! Понимаешь, Виталь, это распределение носит так называемый нормальный характер, то есть, форма его кривой представляет собой колоколообразную линию с асимптотически сближающимися с нулём вероятностями очень маленьких, слева, и очень больших, справа, скоростей. А наш Егор Глебович просто взял и создал вот такой исчезающе тонкий хвост на кончике пальца…

– Такой, что ли? – спокойно спросил Виталий, неохотно отрываясь от чтения и зажигая крохотный, но довольно яркий огонек на кончике длиннющего ногтя на мизинце правой руки, который он отрастил для удобства ковыряния в носу, – Да я тоже просто взял да и прочитал тут кое-что из описаний самых первых лабораторных работ. Ты это имел в виду?

– Н-н-ну да, похоже на то, – медленно протянул Марк, заворожено глядя на постепенно угасающий огонёк, – А ещё, представляешь, эти мракобесы всерьёз рассматривают такое понятие как намоленность изображений своего божества, которого они называют Единым, ну прямо как билет проездной какой-то! А намоленность у них, нет, ты только вслушайся, определяется как «количественно измеряемая характеристика того или иного лика, равная общей сумме отдельных произведений среднего времени моления каждого верующего на среднюю интенсивность этих молений, умноженной на Единую постоянную». Каково? Ну а дальше, условно принимая отдельные составляющие этой суммы пренебрежимо малыми по сравнению с общей суммой зависимостями, они аппроксимируют их математическими функциями, для того, чтобы всю эту галиматью еще и проинтегрировать. Бред, бред, бред!

– И правда, бред, – согласно скривился Виталий, с самого пионерского детства усердно отстаивавший свои махрово материалистические позиции, – Ведь, если с другой стороны посмотреть, так это всего лишь просто картинки. Точно так же, как и все те малопонятные обозначения на той схеме в светильнике, чтобы за примером далеко не ходить…

– Стоп! – резко посерьёзнел его и без того всегда до предела серьёзный друг, товарищ, а с недавних пор к тому же и брат, – Обозначения говоришь? Где-то здесь я видел блокнот и карандаши. Что? Ручка? Ну уж нет, перьевой ручкой сам рисуй! Или засунь, сам знаешь куда. Карандаши, только карандаши и ничего, кроме карандашей! Угум-с, нашел, вот они! Ну-ка объясни мне, э-э-э, братан ты мой второяйцевый, как ты там магию запускаешь? Ну хорошо-хорошо, первояйцевый ты наш, недоделанный, только колись!

Для первого эксперимента, самоотверженно пожертвовавший своим первородством Марк буквально в несколько линий на вырванном из блокнота листке начертил электрическую принципиальную схему карманного фонарика, включавшую в себя, как известно любому советскому школьнику, начиная с седьмого класса, батарею питания, лампу накаливания, выключатель, ну и, понятное дело, соединительные провода.

Чертил он все это привычно быстро, но, как всякий уважающий себя советский инженер-электронщик, вполне ровно даже без использования чертёжного инструментария. Благо, что рисовать технические эскизы в НЭТИ учили с первых дней – начиная с практических занятий по инженерной графике на первом курсе, и до самого дипломного проекта.

Наиболее важным сейчас, согласно его замыслу, было тщательное соблюдение стандартов отечественной ЕСКД, то есть, Единой системы конструкторской документации, условные обозначения электрических элементов которой с изобразительной точки зрения мало чем отличались от аналогичных стандартов других стран.

– Намоленность, говорите? – лихорадочно бормотал Марк, зачем-то просматривая лист со схемой на просвет и переворачивая его так и сяк, – Миллионы инженеров, студентов и учащихся по всему миру, не говоря уже об учёных, преподавателях и простых любителях! Да только в нашем НЭТИ было более десятка тысяч студентов и преподавателей, часть из которых ежегодно пополняла многомиллионную армию этих замоленных специалистов!

А перед внутренним взором проносились годы детского увлечения в технических кружках и секциях, разницу между которыми он так до сих пор и не осознал, бессонные ночи перед экзаменами и зачётами в институте, постоянно перемежаемые работой на кафедре родных электронных приборов, и, наконец, организованный неугомонным Виталием бесконечный конвейер принимаемой на ремонт бытовой и производственной аппаратуры.

Но самое главное – схемы, схемы и ещё раз электрические принципиальные схемы, такие же бесконечные, как и тот доставший конвейер. Сотни и тысячи принципиальных схем из учебников, техсправочников и техпаспортов, журналов и радиолюбительской литературы.

И всего лишь пара-другая десятков условных обозначений для наиболее употребительных элементов на всех этих принципиальных электрических схемах: сопротивление, которое к тому же ещё и резистор; конденсатор, именуемый технарями просто кондёром; катушки, с сердечниками или без; всякие ионно-электронные лампы и транзисторы вместе с прочими полупроводниками, а также куча акустических и коммутационных приблуд…

А с учётом схожести условных обозначений таковых элементов во всём оставленном мире и многочисленности армии его как уже подготовленных, так и готовящихся специалистов, равно как и просто любителей электронной техники, намоленность условных обозначений на этих схемах, «равная общей сумме отдельных произведений среднего времени моления каждого верующего, помноженного на такую же усреднённую интенсивность его молений и Всеобщую Единую постоянную», должна тогда неимоверно зашкаливать!

В общем, просто дух захватывало от разворачивавшихся в тренированном фантастической макулатурой воображении технических, а если быть точным, то конечно, технологических перспектив, поскольку ни волшебную палочку, ни сопоставимый с гиперболоидом Гарина лазер одними лишь гостовскими обозначениями не нарисуешь.

Зато прочая оставшаяся техническая номенклатура, пусть даже и ограниченная реальными для того мира параметрами и не слишком большим, однако же достаточно разнообразным багажом имевшихся у него знаний, показательно отражавших всю широту его увлечённой натуры, игру его воображения нисколько не стопорили, а только лишний раз вдохновляли.

Хотя бы простейшая телеграфная или речевая радиосвязь, радиолокация и, понятное дело, рассчитанная на пока ещё не понятную местную перспективу, радиотехническая разведка. Хотя бы какое-то оружие наподобие мощных высоковольтных электрошокеров, включая в том числе и стреляющие. Какая-то бытовая и промышленная электронная автоматика, уже привычная бытовая техника, микроконтроллеры и калькуляторы…

Наконец-то покончив с суетой непонятного Виталию волнения, Марк странно взглянул на него и решительно припечатал лист со схемой к поверхности полированного стола. Затем воздел указательный палец на уровень глаз и, будто скрепляющий документ неграмотный мужик из фильмов о дореволюционной России, прижал его к участку схемы с условным графическим обозначением батареи элементов электрического питания.

– Горит!!! – истошно заорал Виталий, – Ей-бо… Тьфу ты, блин, короче, реально горит!

А схема-то и впрямь загорелась, однако же, к их величайшему разочарованию, горела она целиком, то есть весело полыхал, хотя и вовсе не синим пламенем, весь бумажный листок.

– Врёшь, не возьмёшь! – злобно заорал уже Марк, – Нет, Виталь, ты видел? Ты видел, в каком месте загорелась бумага? А загорелась она не под моим пальцем, что было бы как раз совершенно логично в случае неудачи с инициацией схемы, а загорелась она именно в том её месте, где на ней была нарисована лампочка! Нет, Виталька, ты понял, да?!

Не в пример своему, может быть и чуть более умному, но чаще не по-детски тормозящему братцу, Виталька сообразил в чём дело гораздо быстрее него, потому как ещё в школьные годы не раз и не два переделывал лампочки от карманного фонаря в электрические запалы для своих громко бабахающих и фейерверочных забав.

– Да понял я, что нить накала с бумагой вплотную здесь контактируют, – вынес вердикт Виталий, – Нить накаливания загорелась, а с ней и вся твоя бумажка со схемой. Какой-то другой материал для рисования схемы нужен, а подходящего я тут что-то нигде не вижу… Слушай, Марк, а давай светильник опять разберем! У него же на той пластинке с обратной стороны вроде как свободное место ещё осталось? Ну, там, где про поставщика написано.

Загоревшись новой гениальной идеей, братья дружною толпою тут же ринулись курочить светильник магический многострадальный, мгновенно разобранный теперь только на две, но уже прекрасно известные им составные части.

Воспользовавшись на этот раз в качестве чертёжного инструмента не мягким карандашом, а достаточно твёрдым и острым кончиком выдранного из двери дюралевого ножика, Марк снова нацарапал электрическую принципиальную схему карманного фонарика.

Снова-то оно снова, но любое, даже самое примитивное, конструирование для него всегда было прежде всего процессом творческим, а потому просто повторяться он не стал, слегка усложнив схему добавлением простейшего замедляющего устройства для подачи тока на лампочку не сразу, а с минутной задержкой. Кроме того, памятуя о предыдущей неудаче, подписал под каждым из элементов схемы их основные параметры: напряжение батареи, тип лампочки, тип транзистора, ёмкость конденсатора, сопротивления резисторов…

Подписал, кстати, тоже не абы как, а в чётком соответствии с гостами, тщательно корябая аккуратно ровным чертежным шрифтом все необходимые надписи в отведённых для этого местах электрической принципиальной схемы.

Подписать-то подписал, нацарапать-то нацарапал, но для себя не без внутренней грусти в очередной раз отметил, что этот доброй или не доброй памяти, ну это еще как посмотреть, ГОСТ 2.304-81 навсегда изменил его почерк самым что ни на есть кардинальным образом.

– Ну что, уважаемые товарищи, – с усталым вздохом повернулся Марк к единственному товарищу, неумело подражая голосу незабвенного Леонида Ильича, – Сиськи-масиськи!

Последнее, вероятнее всего, в его устах означало что-то вроде «с богом», а то может быть и «поехали», поскольку одновременно с этим он на несколько секунд прижал палец к той части нацарапанной схемы, где у него было вычерчено условное обозначение батарейки.

С отчётливо прорисовавшимся на его лице чувством исполненного долга, Марк установил эбонитовую пластину на место внутри полого шара и отошел в сторону, дабы дать другим официальным лицам полюбоваться всласть на дела рук его.

– Сейчас вот-вот должен загореться, – успокаивающе мотнул он подбородком в сторону всё еще отключенного им перед испытанием магического светильника, – Я там добавил в схему простейший транзисторный ключ с минутной задержкой времени.

– Низковольтовые руны высокого напряжения, сцена раз, дубль два, – пролаял Виталий писклявым голосом, подражая пародийному образу помощницы режиссера, – Тыдыщ!!!

– Тыдыщ!!! – с оглушительным грохотом согласился с ним артефакт, взрываясь не хуже приличной шаровой молнии и взрывной волной швыряя незадачливых экспериментаторов в противоположные стороны гостиной.

– Вы живы, товарищ Рихман? – позвала еще через минуту осторожно приподнявшееся над спинкой опрокинутого дивана чумазая морда с опалёнными брежневскими бровями.

– Вашими молитвами, блин, тащ Ломоносов! – жалостно простонала в ответ выползшая из-под обломков журнального столика другая морда с раскраской спецназа, – Сосиска вы сраная, Михайло Васильевич, а не гений! Правильно мне Тамара Васильевна в свое время говаривала, и не только в школе, что гений и злодейство не очень-то совместимы. А у тебя там, похоже, родная батарейка, ну которая рунная, таки рванула…

– Так-так-так! – пропел Марк ласковым голоском, не обманувшим, впрочем, уползшего обратно под обломки журнального столика Виталия, – Не подскажете, товарищ Рихман, а кто мне намедни предлагал сделать «кусь-кусь» этой адской машинке из эбонита, а? Мне

тут думается, что согласись я с тобой тогда и мне бы вышибло не только зубы, но и мозги!

– Да сами вы все дураки, и руны у вас такие дурацкие! – плаксиво отозвалась говорящая голова из-под обломков, – И вовсе даже не скандинавские, а ваще какие-то не человечьи!

Бесполезный поток взаимных обвинений был прерван явно запоздавшим треском широко распахнувшихся дверей и шумным дыханием ворвавшейся вслед за этим группы до зубов вооруженных мужиков в доселе не виданной ребятами местной камуфляжной форме.

– Тьфу на вас, пионэры, – с отвращением плюнул на старинный персидский ковер снова выползший из руин любопытный Виталий, увидев повязанные на их голых шеях красные опознавательные платки, – Идите-ка вы, пионэры, в жопу!

– Как наденешь красное, береги его, – назидательно подняв кверху палец, торжественно продекламировал Марк, – С ним ведь клан Морозовых цвета одного. А под этим цветом в бой идут бойцы, мы за клан Морозовых ляжем все костьми!!!

– А ить здорово! – наперебой загалдели бойцы после минутного молчания, восхищённо переглядываясь друг с другом, и, по-новому разглядывая повязанные на шеях тактические платки, – А мы ещё переживали, что нам красных ливреев не выдали. Слова запишешь?

– Всё хорошо, матушка-боярыня! – сняв трубку с требовательно заверещавшего у двери телефонного аппарата и разом вытянувшись по стойке смирно, доложил, как видно, самый старший в их тревожной группе, – Ну да, малость озоруют как всегда, а в остальном всё в полном порядке, матушка-боярыня, защита сработала. Нет, матушка-боярыня, только стол и светильник. Да, матушка-боярыня, Маша и Даша уже здесь и даже приступили к уборке. Служу клану Морозовых и милости вашей, боярыня наша матушка!

И в самом деле, как раз на середине доклада в гостиную впорхнули, иначе не скажешь, две очаровательные горничные, функционал которых, благодаря белоснежно накрахмаленным кокетливым чепчикам и коротеньким фартучкам, молодым людям стал ясен и без какого-либо дополнительного представления.

По-английски не прощаясь, прибежавшая на место возможного происшествия караульная команда развернулась и, всё так же шумно топоча, кряхтя и пыхтя, убежала куда-то прочь по своим караульным делам, а оставшиеся горничные принялись за уборку, периодически постреливая на братьев шаловливыми глазками.

Обе девушки были примерно одинакового роста, примерно на полголовы ниже каждого из оголодавших от вынужденного недельного воздержания братьев, со стройными фигурами, хорошенькими личиками и вторым-третьим размером грудей.

Марка обычно привлекали более тёмноволосые девчонки, которых он на подсознательном уровне наделял и более высоким интеллектом, поскольку после близости телесной желал ещё и близости духовной, то есть, элементарно поболтать.

В противовес своему столь высокодуховному другу, Виталию нравились девушки с более светлыми волосами, коих он почитал созданиями попроще и полюбвеобильнее, поскольку будучи человеком дела, он и в постели почитал заниматься делом, а не пустой болтовнёй.

– Моя светленькая, а твоя тёмненькая, – шепнул Виталий Марку, – И хватит уже ждать великих милостей от природы, ибо решительно взять их за ягодицы – вот наша задача!

В завязавшейся затем с лёгкого языка Виталия ни к чему и никого не обязывающей беседе в первую очередь выяснилось, что светленькую зовут Машей, а тёмненькую зовут Дашей, и, что, если княжичи только пожелают, то девушки готовы со всем их немалым рвением, пылом, жаром и прочим прилежанием помочь княжичам не только с уборкой…

Оба княжича, ясное дело, не только пожелали, но и очень даже горячо возжелали, для чего не медля боле ни одной минуты, подхватили выбранных девушек на руки и растащили их, по своим спальным комнатам, рыча свирепее иных мартовских кошаков.

Дружно содрогнулись их тяжёлые двери, захлопнувшиеся отнюдь не от пронёсшегося по комнатам веселого сквозняка, но некоторое время всё еще продолжавшие доносить звуки шмякавших о них элементов одежды и прочих совершенно лишних аксессуаров.

Спустя ещё какое-то время, потраченное братьями, по всей вероятности, на первое и всего лишь предварительное насыщение, в обеих комнатах наступила почти одновременная, но неоднородная пауза, заполняемая юношами в соответствии с их любимыми привычками.

Поверить трудно: вдруг – всё ложно?!..

Трепещет страстной мукой стих…

Но невозможное – возможно

В стране возможностей больших!

– нараспев декламировал стихи Северянина Марк, на которого сегодня нашёл поэтичный настрой, – А как у меня там с возможностями? Пока ещё не большие? Ну тогда ещё стих!

В спальне же Виталия вынужденная пауза была потрачена только на смену позиций, после чего оттуда вновь донеслись стоны и сосредоточенное пыхтение. Там занимались делом…

Глава пятая, в которой герои воюют, рвут с затворничеством и уходят в разные стороны

Бывают крепости, которые не обороняют.

Бывают земли, которые не защищают.

Бывают приказы, которые не исполняют.

Из трактата Сунь-цзы «Искусство войны»

– Единый Бог, Единый Лик и Единые Руны Его! – громыхал за окном чем-то усиленный до хрипения голос, – Выдай нам нечестивых осквернителей рун, дщерь наша Владислава, и только тогда мы все с миром покинем подворье твоей пока ещё целой усадьбы…

– Это чё ещё за дела? – возмутился Виталий, мгновенно просыпаясь и выскальзывая из-под белеющего в лунном свете девичьего бедра, – И кто же это нас так быстро нашёл, а?

Вместе с выделившими в кровь надпочечниками адреналином, его коварная память тут же услужливо подкинула ему воспоминания из фильмов и книг о запрещенных в Советском Союзе нацистах с их сакраментальным «Единый народ, единая империя и единый вождь».

Осторожно выглянув во двор сквозь узенькую щель чуть сдвинутой портьеры, он заметил передвигавшихся короткими перебежками к их дому людей в чёрных балахонах и с чем-то, очень сильно напоминавшим огнестрельное оружие в руках.

Посреди дворовой площади, прямо в центре круглой цветочной клумбы, картинно сложив на груди руки и задрав вверх острый подбородок, стоял высокий худой мужчина в чёрном плаще с надвинутым капюшоном, не дававшим возможности рассмотреть его морду лица.

Да ну нафиг, – ошалело подумал Виталий, – Ну точно белочка или приход, хотя и ничем таким не баловал никогда! Это же ситхи уже какие-то из «Звезданутых войн» получаются, а не фашисты. Ну здравствуй, Люк, я те, блин, больше не бабушка, дедушка теперь твоя я!

– Здесь нет никаких рунных или каких там ещё осквернителей! – разнёсся над усадьбой не менее скрипучий, но гораздо более спокойный голос боярыни Морозовой, которую как оказалось, носила красивое имя Владиславы, – Когда же ты наконец успокоишься, Деян?

– Как полномочный представитель Единой Инквизиции в нашем уезде, – снова загремел первый голос, – Я, иеромонах Деян, требую выдать нам ваших внуков Виталия и Марка!

– Упс! – сонно пробормотал только сейчас проснувшийся Марк, заснувший этой ночью после перечтения давно уже заснувшей Даше всего любимого Северянина и части Блока.

– Морозовы никогда и никому не сдавали своих детей! – отрезала их железная бабушка, – А ты, Деян, занялся сейчас самоуправством, ибо церковь у нас еще с семнадцатого года отделена от государства и у тебя нет никаких законных полномочий на…

– Пли! – коротко и старорежимно прогромыхало вместо ответа, после чего загромыхали уже, судя по их характерным трескучим звукам, несколько десятков пистолет-пулемётов, словно эхо прошедшей совсем в другом мире тяжёлой кровопролитной войны.

– Бли-и-ин!! – ошеломлённо заорали из своих комнат Виталий с Марком, перекатываясь через своих истошно визжащих ночных подруг, и, укатывая их на пол вслед за собой, под непрерывный грохот и звон разлетавшихся на мелкие кусочки оконных стёкол.

Многочисленному рою атакующих трещоток со всех сторон здания, но разрозненно и как-то не очень уверенно, стали отвечать отдельные выстрелы из не автоматического оружия, на слух определяемые отслужившим срочную службу на стрелковом полигоне Виталием, как винтовочные, пистолетные и даже ружейные.

– На таких коротких дистанциях у наших «красных» нет ни одного шанса! – проорал он Марку в соседнюю комнату, – Драпать надо, пока «чёрные» нас в капусту не покрошили!

– Дом, а то и все подворье, скорее всего, окружены! – заорал в ответ Марк, пытаясь как и Виталий, перекрыть шум увеличивавшего интенсивность боя, – Прорываться придется. Так что, ты бы лучше оружие какое для нас нашёл. У них же наверняка здесь есть арсенал, склад, оружейка или что там ещё? Короче, ты лучше меня в этом рубишь, так что давай! А я тут кое-что высокоубойное нацарапаю. Ночью идеи появились кое-какие на этот счёт…

Кивнув даже не заметившему этого Марку, чем-то удивлённый Виталий схватил в охапку чёрные форменные штаны, куртку и ботинки, отполз к двери гостиной, боднул её головой, выполз за порог и, вскочив, побежал по коридору в хорошо известном ему направлении.

Удивление Виталия было вызвано отнюдь не рождением у Марка новых гениальных идей, которые тот зачастую пёк как горячие и вкусные пирожки его мамы. Удивление Виталия было вызвано тем обстоятельством, что он хорошо знал, куда и зачем бежит, вместо того, чтобы до поры мирно и безопасно лежать на полу под защитой толстых кирпичных стен.

В горячке столь бурно начавшегося предрассветного утра, Виталий просто не сразу понял, что после своего неожиданного пробуждения он помнит теперь всю или практически всю предыдущей жизни Виталия Морозова – одного из младших шалопутных сыновей князя Юрия Морозова и внука боярыни Владиславы Морозовой.

Практически всю не потому, что память вернулась к нему с какими-то пробелами, а по той вполне понятной причине, что большинство людей вообще редко когда помнят всю жизнь в мельчайших подробностях, а кое-какие эпизоды даже предпочитают и вовсе забыть.

Тем не менее, местонахождение их детского тайника «пиратского братства» с мешочками настоящих золотых монет, поделённым на пару «подзорных труб» биноклем, «секретной» картой, кое-каким холодным оружием и, самое главное, с настоящим морским карабином и парочкой газовых пистолетов с несколькими пачками усиленных нервнопаралитических патрончиков, он сейчас помнил очень даже неплохо.

Свернув в конце коридора влево и вбежав в заброшенную часть здания, Виталий добежал до спуска в полуподвальные помещения бывшего винного погреба, оглянулся, нагнулся и, не раздумывая, рванул на себя правый край деревянной лестничной доски.

Нетерпеливо отбросив в сторону доску и захороненный под нею ухмыляющийся учебный скелет из папье-маше, приподнял ещё одну доску и вытянул из-под неё длинный мешок из плотной каландрированной ткани.

Снова оглянулся, дёрнул за конец «секретного пиратского узла» и, запустив руку в мешок, достал из него морской карабин с пачкой патронов, оба газовых пистолета с парой обойм, ещё две коробки нервнопаралитических патронов к ним и две перевязи с полудюжинами боевых метательных ножей.

Внимательно осмотрев подозрительно смахивающий на СКС карабин с откидным штыком и убедившись в его относительной готовности к бою, Виталий быстренько снарядил одну из обойм имевшимися в коробке простыми патронами, защёлкнул ее в вертикальные пазы стебля затвора и временно отложил снаряжённый таким образом карабин в сторону.

Затем, проверив и состояние газовых пистолетов с рассверленными стальными стволами, на этот раз не похожих ни на один из известных ему отечественных аналогов его родного мира, так же оснастил их тут же набитыми обоймами.

И только после завершения всех этих привычных процедур, не занявших у него, впрочем, слишком много времени, Виталий наконец натянул крепкие лицейские штаны, ботинки и куртку, которую пришлось накинуть на голый торс.

Недолюбливая карабины, забросил его за левое плечо, один из пистолетов с оставшимися патронами и мешочки с золотом рассовал по карманам, а вторую «газульку», передёрнув затвор и поставив на предохранитель, оставил в правой руке.

С не уместной для текущей ситуации ухмылкой вспомнив героев фильмов и книг, сующих заряженный боевыми патронами короткоствол за брючный пояс, насмотревшийся в армии на действие огнестрельного оружия Виталий только позавидовал их оптимизму.

Опять оглянулся, прислушался к звукам не умолкавшего ожесточённого боя, в последний раз посмотрел на остатки «сокровищ», вызвавших в глубине души непонятно чьи детские воспоминания, грустно вздохнул и побежал на помощь к уже не только другу детства, но и родному брату, какового в прежнем мире у него никогда не было.

Между тем, оставленный с перепуганными девчонками брат тоже не терял времени даром, как никогда быстро царапая стеклянными осколками, недостатка в которых они больше не ощущали, какие-то довольно простые, но непонятные даже Виталию схемы на выдранных из пола деревянных паркетных плашках.

– Дети мои, воины нечестивой боярыни! – вновь загремел голос как ни в чём не бывало стоявшего под перекрёстным огнем человека в капюшоне, – Выдайте нам Морозовских выродков, осквернителей святых рун, Виталия и Марка Морозовых, и тогда я прощу вам все ваши прегрешения против церкви Единого, её святой инквизиции и меня лично!

– Мы за клан Морозовых ляжем все костьми! – заорали ему в ответ нестройным хором немелодичных мужских голосов из какого-то развороченного окна, до предела усиливая интенсивность ответного ружейно-винтовочного и пистолетного огня.

– Вот она, Виталь, – всхлипнул Марк, утирая скупую мужскую слезу, – Вот она, блин, волшебная сила искусства! Нет, брат, ты ничего такого обо мне не подумай, но мне сейчас просто тяжело говорить… Мои стихи, да еще и в боевой обстановке… Ты не подумай…

– Фига ли тут думать?! – заорал взбешенный подобным соплежуйством Виталий, ломая Марку весь кайф от его премьеры, – Прыгать надо, тьфу ты, в смысле, валить надо этого придурка в клумбе, ну, который ни то наркоша, ни то святоша! А то он не даст нам уйти.

– Наркоша или святоша, говоришь? – всхлипнул Марк, судорожно вздыхая и осторожно разглядывая необычного пуленепробиваемого монаха через уголок разбитого окна, – Ну, батона с опийным маком у меня нема, а вот импульсной святой гранатой могу и угостить! Как вам такое предложение, ваше преподобие, или как там к вам ещё обращаться, а?

С последними словами, он выбрал одну из заготовленных им паркетных плашек, прижал к ней на несколько секунд большой палец и, крепко ухватив за один из уголков, запустил её в сторону местного инквизитора по высокой баллистической траектории.

Не тронувшись с места, инквизитор только заинтересованно поднял голову, дабы глянуть, чем же ещё таким в него запульнули, однако, успев рассмотреть медленно вращавшуюся в воздухе, а затем безобидно шмякнувшуюся к его ногам дощечку, издевательски захохотал.

– Хорошо смеется тот, – начал было до глубины души уязвлённый отсутствием эффекта Марк, уже решивший, что у него ничего не выгорело, но был самым невежливым образом прерван на середине мудрой народной пословицы. Иль поговорки? Да хрен его знает! При всей своей начитанности, он постоянно путался в этом вопросе. Впрочем, все эти мысли у него, если в данный момент и крутились, то были мгновенно сметены взрывной волной от полыхнувшего в центре клумбы и сотрясшего всё здание мощного взрыва.

– … кто смеётся последним, – закончил за него Виталий, очумело тряся усыпанной чем-то головой и тщетно пытаясь выковырять из ушей отсутствовавшие там беруши. Вопросы фразеологии, срезанного когда-то на вступительном экзамене по русскому языку Виталия интересовали как раз в последнюю очередь, – Это, блин, не видюшная «святая граната», это скорее уже какая-то адская партизанская машинка, Малик!

С опаской взглянув на все еще продолжавших находиться в шоковом состоянии девчонок, Марк сообразил, что те не обратили особого внимания на неуставное обращение Виталия, либо же сочли его за какую-то картавую уменьшительную форму. Ну да, а что тут такого особенного: Марк, Марик, Малик…

Снова приподняв голову в уголке своей стороны бывшего окна, он бросил быстрый взгляд в сторону цветочной клумбы и понял, что эпитет «бывшее» придется теперь прилагать и к этому декоративному элементу ландшафтного дизайна, потому как на её месте дымилась лишь такая же круглая и такая же аккуратная воронка, а в предрассветном сумраке весело порхали ошмётки чьего-то черного одеяния.

– Убили!!! – с надрывом завыл во дворе голос одного из нападавших, к которому тут же присоединились и другие вражеские голоса, – Нашего кормильца батюшку Деяна убили! И хрен бы с той премией, братва, не больно-то и хотелось, но кто ж нам теперича за туеву хучу потраченных патронов и командировочные оплатит?!

– Все договорённости остаются в силе, господа наёмники! – вновь разнёсся по площади усиленный неведомой магией спокойно-ироничный голос нового персонажа, – Я, Сергей Юсупов, наследник рода Юсуповых, гарантирую оплату обещанных вам братом Деяном премиальных и всех понесённых вами расходов в двойном размере, поскольку только что доложили о вашем первом отряде, зачистившем Юрьевскую ветвь Морозовых в Москве!

– Ну вот тебе, бабушка, и Юрьев день! – развернулся неприятно поражённый Виталий к Марку, похрустывая закостеневшими от неудобной позы коленями и осколками оконного стекла, – Я ж тебе говорю, уходить нам как-то надо, пока не поздно, чтоб я провалился!

Вообще говоря, довольно опрометчивые обещания типа провалиться на месте советскому комсомольцу, даже девяностого года, давать как-то не пристало, но вместе с памятью тела к ребятам неизбежно вернулись и некоторые субъективные особенности этих тел.

Учёные до сих пор пока ещё не имеют единого мнения по поводу того, чем же занимается мозг человека во время его сна, но мозги братьев Морозовых успели сделать за короткую часть оставшейся после любовных утех с их подругами летней ночи очень много.

Нет, никаких таких роялев с девятого этажа на них, слава Единому, не свалилось, и, мозги не начали перерабатывать поступавшую информацию, используя при этом сто процентов своих ресурсов, что было бы не столько невозможно, сколько попросту глупо.

Сегодня совсем не обязательно иметь высшее образование, чтобы знать, что человеческий мозг представляет собой сложную, до некоторых пределов самоорганизующуюся систему, в которой, как и в работающей на других принципах компьютерной системе, каждая часть отвечает за порученный ей участок работы.

А потому, совершенно незачем нагружать решением дифференциальных уравнений часть мозга, занятую в это время координацией эндокринной системы, впрочем, как и наоборот,. Равно как и никому в голову не придет перекладывать функции процессора на его кулер.

Наиболее упёртым в этом вопросе можно порекомендовать начать с детской книжки князя Владимира Федоровича Одоевского «Городок в табакерке», в которой необычайно просто и наглядно представлен пример подобной хорошо организованной системы.

Возвращаясь же к обновлённой версии братьев Морозовых и пытаясь объяснить всё таким же доступным человеческим языком, в первую очередь можно было бы заключить, что у них была закончена начавшаяся ещё в первую ночь синхронизация двигательных реакций, усвоение не противоречащих имеющимся привычек, объединение ассоциативных связей и всё то многое остальное, что делает человека целостной личностью, а не шизофреником.

– Чтоб я провалился… – задумчиво повторил Виталий, как-то странно глянув на брата.

– Подземный ход! – радостным хором одновременно заорали они, так же одновременно зажимая ладонями рты в испуге, что их могли услышать те, кто слышать этого не должны.

К счастью там или к сожалению, это снова как ещё посмотреть, но невольное разглашение родовой тайны осталось никем не услышанным из-за очередной оглушительной трескотни пистолет-пулемётов, к которым на этот раз присоединился и закладывавший уши грохот крупнокалиберного пулемёта из башенки въезжавшего во двор лёгкого броневика с гордо реющим над ним флагом рода Юсуповых, прожектором и рупором мегафона.

Привлечённый донёсшимися со стороны гостинной двери странными пугающими звуками непонятного происхождения, Марк огромным усилием воли заставил себя поднять голову, чтобы только увидеть, как в лишённом дверей проёме оседают вниз почти перерубленные пополам окровавленные фигурки бросившихся к спасительному выходу девушек…

– Н-на-а!!! – срывая голос до бешенного визга, орал он, стоя перед окном в полный рост и как заведенный расшвыривая едва подзаряженные присоединившимся к нему Виталием паркетные плашки по всей открытой их взору части двора.

– Н-на-а!!! – мощно рвануло внутри мгновенно разбухшего и задымившего броневика с взлетевшей куда-то под небеса пулемётной башенкой, ещё совсем недавно гордо реявшим над ней флагом рода Юсуповых, прожектором и рупором мегафона.

– Н-на-а!!! – взметнулись над бывшей клумбой страшные фрагменты засевших туда тел, тоже ещё совсем недавно бывших живыми, но потерявших право носить гордое звание тел человеческих. И не надо тут песни петь, что снаряд два раза в одну воронку не попадает!

– А-а-а! – ослепительно яркой звездой, именуемой Солнце, вспыхивает и разлетается на куски ни в чём не повинный фонарь и залёгший за ним седобородый наёмник. И даже это тоже ведь в чём-то правильно, ибо война – это скорее для молодых, не бреющих бороды!

– Н-на-а!!! – одна за другой разлетаются по двору, кувыркаясь в воздухе, ещё несколько не менее «святых» гранат, но почему-то шмякаясь об уличную брусчатку лишь с яркой, но безобидной вспышкой обычного искрового разряда.

Как всегда первым учуяв, что время безнаказанной бравады уходит, враг отошел от шока, а дело пахнет керосином, Виталий вскочил, обхватил брата руками за поясницу, рванул из оконного проема и, подставив согнутую в напряжении спину, резко катнул его через себя в защищённый стеной партер простейшим приемом из арсенала греко-римской борьбы.

– Спасибо, – пробормотал слегка обалдевший от стремительного броска Марк, отползая на карачках к более безопасному от падающих с потолка обломков штукатурки месту под стеной, – Наконец-то ты освоил и этот нехитрый приём, о юный мой падаван!

А стрельба-то и впрямь вновь разыгралась нешуточная, причем с обеих воюющих сторон. Словно мелкие злобные собачонки остервенело трещали трещотки пистолет-пулемётов, басовито громыхали в ответ ружья и винтовки, а помимо упомянутых кусков штукатурки, на братьев посыпались и осколки бетонных плит межэтажного перекрытия. С их морским карабином и двумя газовыми пистолетами не стоило даже и думать о какой бы то ни было ответной стрельбе, что оба брата понимали совершенно отчётливо. Собрав всю свою волю в кулак и сделав над собой усилие, Виталий подполз к Марку и потормошил того за плечо.

– Чего это они так разошлись? – проорал он братцу в самое ухо, – За броневик, что ли?

– Дык в нем же сам наследник рода Юсуповых сидел! – проорал ему тоже на ухо Марк.

– Ну хорошо, – снова проорал Виталий, – А он-то тогда чего? За мануфактуру, что ли?

– Чё ты ко мне пристал?! – заорал вконец разозленный Марк, – Я-то откуда знаю? Тебе мало того, что мы бог знает куда и когда попали, а теперь ещё и кровную месть в придачу заполучили от одного из самых могущественных родов Российской Империи?!

– Бли-и-ин! – обречённо протянул Виталий, хватаясь руками за голову, – Точно, тут же даже у русских кровная месть в чести. Всё-всё, уходим, уходим, в подземный ход уходим, до которого, кстати, нам ещё нужно дойти. А с твоими «святыми гранатами» что, уже всё? Просто так больше уже не взрываются или что-нибудь там ещё?

– Или, – недовольно буркнул Марк почти нормальным голосом, поскольку заглушавшая разговор стрельба существенно потеряла в интенсивности, – Виталь, это я в шутку назвал деревяшки со своими схемами гранатами, потому что по сути, это всего лишь детонаторы, в которых идеальные аккумуляторы не взрываются, как ты наверняка уже себе вообразил, в результате короткого замыкания, а разряжаются на искровой резонатор Герца. Резонатор выдаёт очень короткий, но мощный электромагнитный импульс, который не знаю почему, но не переносится местными магическими артефактами, точнее, уже их аккумуляторами. И чем мощнее артефакт, тем мощнее индуцированный импульсом взрыв. В броневике был крайне ёмкий рунный аккумулятор силовой установки, святоша был обвешан защитными артефактами как новогодняя ёлка, с аналогичным нашему светильнику уличным фонарём тоже всё понятно, ну а у простых наёмников никаких артефактов нет. Так что…

Не договорив, он безнадёжно махнул рукой, шустро работая коленями и локтями, прополз в свою комнату, кое-как оделся, таким же макаром вернулся и, захватив лежащий у стены карабин с пачкой патронов, пополз вместе с братом к выходу из гостиной.

– Не так шустро, голубчики!! – вынудив лязгнуть зубами от ярости вконец взбешённого Марка, вразнобой заорали выскочившие из коридора и заслонившие собою дверной проём два молодых человека в белых кавалерийских лосинах, до зеркального блеска надраенных чёрных полусапожках и голубых мундирах Юсуповской клановой гвардии.

– Бли-и-ин! – демонстрируя несомненное богатство его лексикона, искренне восхитился Виталий, очень незаметно, по его скромному мнению, отползая за наиболее вооружённого из них двоих Марка, – Да неужто мы всё-таки в Рио? Два человека и оба в белых штанах. Мася, я хочу отсюда уехать! У меня с ними возникли серьёзнейшие разногласия!

– Я тоже хочу в белых штанах, – подыгрывая Виталию фразой из любимого ими обоими того же «Золотого телёнка», злобно ощерился Марк, – Я тоже не хочу строить социализм и даже капитализм с почти человеческой мордой лица в отдельно взятой боярской стране!

– Стоять, тьфу ты, лежать, придурки!!! – взвизгнул более рослый из неведомым образом проникших в здание их враждебно настроенных ровесников, судорожно тыча в их сторону каким-то куцым револьвером мелкашечного калибра, – Сейчас вы сполна ответите нам за спалённую батюшкину бумагодельную мануфактуру!

– Троесуевы, что ли?!! – с идиотской улыбкой ребёнка, впервые увидевшего настоящего Деда Мороза в папином банном халате и бороде из ваты, изумился Виталий, – Мася, они, оказывается, вовсе даже и не риовчане, а коренные москвичи аж во втором поколении! Но где же тогда ваш третий? Или вы хотите нам только вдвоём насовать, господа Двоесуевы?

Пользуясь тем, что Виталий отвлёк на себя внимание обозлившихся братанов Троесуевых, Марк дёрнул ствол карабина в сторону вооружённого револьвером и, зажмурившись, вжал спусковой крючок. Не ощутив ожидаемой плечевой отдачи и услышав в ответ лишь сухой холостой щелчок, широко распахнул глаза и столкнулся с насмешливым взглядом рослого Троесуева, – Неужто осечка, морозовский выкормыш? Ах как же вам с братцем фатально не повезло! А теорию вероятностей и управление исходом событий в лицее не проходили?

Казуальная боевая магия! – с досады крепко саданув кулаком об пол, мысленно ругнулся Марк. Но будучи одним из лучших учеников по начальной военно-магической подготовке в лицее, вовремя вспомнил о диаграмме направленности подобных воздействий, глянул на слывший крайне ненадёжным «велодог» в руке Троесуева и крутнулся в нижней подсечке.

– И так будет с каждым, – нравоучительно воздев палец, изрёк Виталий, с опаской глядя на мрачно протиравшего штык карабина от крови брата, – С каждым, кто покусится на…

Добравшись до страшных останков Маши и Даши, выросшие в сельской местности ребята не стали блевать или излишне рефлексировать, а в последний раз поцеловали своих, пусть не долгих, подруг, закрыли им глаза и обмакнув пальцы в лужи натёкшей под ними крови, начертали на светлых девичьих челах руны посмертного упокоения.

Отползнув за пределы открытого дверным проемом пространства, они медленно встали и со стонами выпрямились. Покряхтывая будто какие-нибудь шестидесятилетние аксакалы, снова слегка согнулись, на этот раз только для того, чтобы хоть как-то отряхнуть колени.

Услышав за спиной негромкий сдвоенный хлопок и такое же двойное зловещее шипенье, братья испуганно присели и оглянулись, чтобы только увидеть, как почти без огня и дыма сгорают, на глазах чернея, обугливаясь и осыпаясь пеплом, тела их бывших подруг.

– Я, наверное, никогда не смогу привыкнуть к проявлениям магии этого мира, – нервно сглотнув, с трудом выговорил Марк, – Здешняя моя часть уже вроде давно притерпелась к подобным штучкам и хотя бы на уровне троечника что-то сама даже может, а пришлый материалист до сих пор считает всё это каким-то глюком. Блин, как же курить-то хочется!

Выразительно стукнув себя ладошкой по лбу, Виталий вдруг развернулся и, пригнувшись, побежал обратно в гостиную, откуда вскоре вернулся, волоча за собой нечто закопчённое, запылённое, объёмное и угловатое, некогда перевитое белым шнуром.

– Ну что, братец Кролик, поехали, что ли? – вздохнул Виталий, вопросительно взглянув на согласно кивнувшего Марка, – А енти верёвочки с нагрузкой в дороге нам пригодятся.

– Да брось ты его, – устало кивнул Марк на подхваченный Виталием злополучный ящик со светокопировальным устройством, – Ну нахрен теперь он нам такой красивый сдался?

– Ну уж нет, – решительно заявил Виталий, – Я его не оставлю! А вдруг мы вернёмся?

– Как Карлсон, что ли? – не понял его Марк, – Ну, он ведь типа тоже улетел, но обещал вернуться. Ты что, Виталь, ещё не понял, что наш род Морозовых полностью уничтожен?

– Это ты не понял! – раздражённо буркнул Виталий, – Я имею в виду то, что мы ведь и обратно можем в наш мир вернуться. Ты хочешь, чтобы стоимость утерянного ксерокса на нас повесили? Нам ведь никто не поверит, где и при каких обстоятельствах он был утерян. Да и вообще, если что, продать можно или использовать как-то. Вещь-то хорошая…

– С тобой всё ясно, – досадливо махнул на него свободной от карабина рукой Марк, тут же утирая ею грязное от копоти лицо, – Всё равно его не брошу, потому что он хороший!

Не желая продолжать далее бесполезный, с его точки зрения, спор, Виталий только пожал плечами, мол, мели, Емеля, твоя неделя, а попомнишь ещё мои слова. Подхватывая тут же чуть было не сверзившийся с плеча ящик, снова устроил его поудобнее, слегка подбросил и припустил за уже изрядно отошедшим по коридору братом.

Когда они, пугливо озираясь, приседая и замирая от каждого подозрительного звука, коих в штурмуемом здании хватало с избытком, дошагали до бывшего винного погреба, где как раз и находился замаскированный вход в подземный туннель, усадьба горела уже вовсю.

Как Малик, так и Марк, которые с сегодняшнего сумасшедшего утра являли собой единое целое, хотя бы на уровне забытого включённого утюга, но более-менее представляли себе основные причины возникновения пожаров, однако, они никак не могли сообразить, а что же тогда может гореть в кирпичных или панельных, то есть, железобетонных зданиях? Ну а двойного Виталия вопросы горения негорючих материалов никогда особо не волновали. Типа, на полу горит утюг из села Чугуева, ну и пусть себе горит железяка, э-э-э…

– Нас теперь будут искать по всей Российской империи всеми имеющимися у Юсуповых силами, как ты и сам, думаю, понимаешь, – начал Виталий трудный для обоих разговор.

– Конечно будут! – убеждённо мотнул головой Марк, – Причём, Виталий, искать будут двоих молодых людей примерно нашего возраста. А потому, я уже, кажется, догадываюсь, что ты собираешься предложить. И согласен, как это ни грустно, но нам пора разбегаться!

Выбравшись из подземного хода в глубоком заросшем овраге примерно в километре от их теперь бывшей усадьбы, братья по двойному несчастью поднялись по пологому склону и, осторожно глянув через окаймлявшие овраг кусты, осмотрели прилегающие окрестности.

Позади виднелась затянутая дымом усадьба, впереди раскинулась густая лесная опушка, а слева и справа протянулась пересекавшая овраг деревянным мостиком грунтовая дорога с порослью всё того же невысокого кустарника.

– Ну, Малик, – с грустью начал Виталий, плюнувший на более ненужную конспирацию.

– Ну, Виталий, – с грустью начал Малик, плюнувший на более ненужную конспирацию.

Всё так же невесело рассмеялись, утешающе похлопали друг друга по плечу, повернулись в разные стороны и, не говоря больше ни слова, разошлись, с каждой секундой сматывая с веретён своих судеб разделявшие их метры и километры извилистой российской дороги…

Глава шестая, в которой светлого героя злобно гнетут превосходящие тёмные силы

Где начинаются глаза и руки,

там кончаются боги.

Людвиг Фейербах

Кончается октябрь, бесснежный и туманный,

Один день – изморозь, тепло и дождь – другой.

Безлистый лес уснул, гнилой и безуханный,

Бесцветный и пустой, скелетный и нагой.

Даже по завершении подростковой мутации голос Марка не может претендовать на лавры оратора-декламатора, однако зарядившие перед самым бабьим летом дожди, намешенная ими слякоть и застрявшая по оси телега, делают его голос особенно проникновенным.

На море с каждым днём всё реже полотенца:

Ведь осень, говорят, неряха из нерях…

И ходят две сестры – она и инфлюэнца,

Две девы старые, – и топчутся в дверях.

Буквально всей кожей ощущалось, как подвозивший Марка крестьянин, кулак или как там его ещё, вытаскивающий вместе с ним из грязюки свою тяжёлогруженую колымагу, так и хочет спросить, какие такие полотенца могут быть у моря в конце октября??

Из скромных домиков их гонят: кто – дубиной,

Кто – жаркой банею, кто – ватным армяком;

Кто подогадливей, их просто гонит хиной,

Легко тягающейся с крепким тумаком.

Это стихотворение Игоря Северянина Малику особенно нравилось читать именно осенью, понравилось оно и Марковской сущности, хотя саму осень из-за слякоти и бездорожья оба органически не переваривали, как говорится, на дух.

Пора безжизния! И даже ты, телега,

Не то ты ленишься, не то утомлена…

Нам грязь наскучила. Мы чистого ждём снега.

В грязи испачкала лицо свое луна..

Строфу эту они с возницей после примерно седьмого прочтения читали уже на два голоса.

Люблю октябрь, угрюмый месяц,

Люблю обмершие леса,

Когда хромает ветхий месяц,

Как половина колеса.

«Пора безжизния» наконец-то достала обоих попутчиков, и Малик стал читать «Октябрь».

Люблю мгновенность: лодка… хобот…

Серп… полумаска… леса шпиц…

Но кто надтреснул лунный обод?

Кто вор лучистых тонких спиц?

Причём тут октябрь? – глянув на затянутое тяжёлыми хмурыми тучами осеннее небо, так же угрюмо как и хвалённый угрюмый октябрь, собрался с мыслями доселе пребывавший в какой-то рассеянности Марк, – Я всего лишь только месяц в дороге, а значит, и на дворе не угрюмый октябрь, а пока что немного взгрустнувший сентябрь. И если я не запутался в своих ежедневных подсчётах окончательно, то сегодня уже двадцать третье сентября одна тысяча девятьсот девяностого года…

От Рождества Христова, – зачем-то, казалось бы, лишне добавил он всё так же мысленно после некоторой паузы, скорее всего, по привычке, но тут же встрепенулся и спохватился, замерев и уставившись перед собой, – Какого ещё Рождества? Какого такого Христа? Не родился в этом мире Христос, по крайней мере, тот, кто прозывался Иисусом из Назарета!

Летоисчисление, день в день соответствующее летоисчислению миру Малика с Виталием, здесь было, – начал Марк перебирать и сопоставлять память обеих двуединых ипостасей.

Религия, – продолжал нить логических рассуждений Марк, – Религия, в чём-то схожая и одновременно отличная от той, поповской, тоже была, а Рождества Христова тут не было!

Насколько помнил Малик из школьной истории, поскольку в технических вузах изучалась только история коммунистической партии, свой календарь и соответствующее каждому из них летоисчисление основывала чуть ли не каждая мировая религия.

Евреи и некоторые другие народы пытались вести отсчёт лет от различных дат сотворения мира. Римляне начинали отсчёт от легендарного основания Рима. Христиане отсчитывали года от рождения Христа. Мусульмане считали года от переселения первых мусульман из их благословенной Мекки в не менее благословенную Медину. Ну а древние египтяне, так и вообще, начинали отсчёт с начала правления каждой новой династии…

Точных дат начала каждого летоисчисления он, конечно, не помнил, но вот то, что во всех припомненных им вариантах, кроме, разумеется, христианского, его миру уже «стукнуло» по несколько тысяч лет, Марк помнил совершенно отчётливо.

Означало ли это то, что летоисчисление этого мира, не превышавшее двух тысяч лет, шло именно от Рождества Христова, Марк не знал, да и лицейская память тоже ничего про это почему-то упорно ему не подсказывала…

– И кто ж всё-таки был этим фартовым вором лучистых спиц? – задумчиво переспросил растроганный ажно до глубин души мужик после подозрительно затянувшегося молчания на мерно поскрипывавшей телеге, – Это кто ж, паря, такие душевные вирши за тележных татей неуловимых да за умыкнутые ими колёса тележные написал? Сколько песен я таких знаю про стёжки-дорожки, а вот вирши первый раз слышу. Уж не ты ли их и сам сочинил?

– Да Боже Единый с тобою, дядечка!!! – суматошно замахал на возничего руками Марк, отнюдь не желавший примерять на себя лавры русского уголовного шансонье по примеру ни разу нигде не отсидевшего Аркаши Северного, – Игорь Северянин эти стихи написал, Северянин! Ну помнишь, тот самый, который и про ананасы в шампанском?

Ляпнул, совсем не подумав, и тут же осёкся, вспомнив, что ни про ананасы в шампанском, ни, тем более, про отсутствовавшего в этом мире Игоря Северянина этот водитель кобылы ничего путного вспомнить никак бы не смог при любом имевшемся у него раскладе.

– А что, дядя, неплохо бы нам немного перекусить, а? – спросил больше, чтобы сменить неудобную тему, но после во всех отношениях нелёгкой дороги подкрепиться надо было и в самом деле, – Забегаловки придорожной в ваших краях не найдётся? Я угощаю!

– Да как же это не найтись, сынок! – в мгновение ока оживился пригорюнившийся было дальнобойщик гужевого транспорта, разом повышая статус совсем ещё юного пассажира с нейтрального до близкородственного, – Ща найдём!

Изменившееся настроение своего хозяина совершенно неведомым образом почувствовала и его старая кляча неопределённой масти, которой даже не понадобилось дополнительных понуканий, чтобы с грустного перебирания полустёртыми подковами немедленно перейти на не в пример намного боле весёлую и размашисто-разухабистую рысь.

Подходящее придорожное заведение общепита для не слишком притязательного отдыха и перекуса для не менее привыкших ко всему путников нашлось и на самом деле быстро. Ну как быстро, конечно же, быстро по здешним неспешным уральским понятиям.

Как бы там ни было, но уже через какой-то час-два их видавший виды рыдван, гружённый тщательно упакованными писчебумажными принадлежностями для деревенской школы и сопровождающими их полуголодными лицами, гордо вползал на охраняемую автостоянку придорожного гостинично-ресторанного комплекса с гордым наименованием «Трактиръ».

Как привычно стало в эти дни, прежде чем войти в незнакомое помещение с потенциально опасными для него людьми, Марк легонько прошёлся по своим карманам, дабы убедиться в наличии газового пистолета с последней обоймой парализующих патронов.

– А денег-то у тебя хватит, брат? – неверно понял заметивший эти движения попутчик.

– Не боись, батя, хватит и ещё останется! – успокаивающе похлопал его по плечу Марк, несколько обеспокоенный тем обстоятельством, что при такой тенденции и сам станет для того отцом родным, а то и дедушкой, причём не позднее сегодняшнего вечера, – Слушай, батя, а у тебя лишней тетрадки или записной книжки не найдётся для расчётов?

– Ну, ежели ещё и останется, – снова повеселел новоявленный родственник, доставая из наплечной сумки обычную школьную тетрадку в клетку и самый дешёвенький блокнотик с цанговым карандашом, – Правильно, братишка, денежки они счёт любят. А это я тебе в счёт моей оплаты за обед выдаю. Лады?

Подивившись по-деревенски наивной ушлости мужика, Марк только головой кивнул и не стал комментировать методику его расчётов, тем более что самому бумага была нужна для совершенно других целей, связанных с обеспечением собственной безопасности.

Безопасность же эту, после того как он утопил оставшийся без патронов морской карабин, приходилось обеспечивать таким спорным способом, как газовый пистолет с несколькими нервнопаралитическими патронами, голыми кулаками или же на бумаге.

Последний способ, как это ни странно звучит, оказался наиболее эффективным, поскольку позволял практически без затрат создавать достаточно мощные шокеры и безоболочечные наступательные гранаты, пользуясь лишь клочком бумаги.

Иное дело, что артефакты подобного рода можно создавать только непосредственно перед их потреблением по причине низкой совместимости с местными магическими изделиями, во-первых, да и хранится эта схема на бумажке плохо, во-вторых.

Соответственно, бумага в похожем на бегство путешествии на восток, пусть это и дважды двусмысленно прозвучит, расходовалась быстрее патронов, требуя её частого пополнения.

Почему на восток? Да просто так уж его невезучая фишка легла: Виталий ушёл как всегда по дороге налево, то есть куда-то на запад, ну а Марку досталось оставшееся направление на восток. Осваивать, так сказать, российское неосваиваемое.

Пройдя в полутёмный зал кафе ресторанного типа, действительно больше напоминавшего по-бомжатски уютный средневековый «трактиръ», Марк решительно устремился в самый дальний от входа угол, хотя по раннему часу свободных столиков тут хватало, а попутчик умоляюще зыркал зрачками в сторону барной стойки.

А вот хрен тебе, абориген! – подумал Марк, притворяясь будто не заметил невербальных сигналов ездового страдальца, – Мне нужен хороший обзор и надёжно прикрытая спина, а не высокий табурет с голой жопой. Безопасность превыше всего!

Ну и сука же ты, паря! – в свою очередь подумал обозлённый «абориген», – У стойки-то бухло с закусью всяко ближе будет! Что мне там с твоего двухсотграммового графинчика?

Как оказалось, селянин жестоко ошибался, потому как Марку тот был нужен напившимся до полного завтрашнего беспамятства, дабы не мог толком вспомнить кого, откуда и куда подвозил по размытому ливнями Челябинско-Мамаевскому тракту.

– Для начала, красавица, – веско обратился Марк к подошедшей дородной официантке в типовом белом фартуке с чепчиком, – Принеси-ка нам с дядей… А как тебя кстати зовут, родненький? Иваном нарекли? Так вот, красавица, принеси-ка нам с дядей Ваней водочки запотевшей штоф, грибочков хрустящих солёненьких, ну и горяченького там что есть…

Надо ли напоминать, что, с одной стороны, русский штоф – это всего лишь десятая часть русского же ведра, а с другой стороны, если измерять в попуга… тьфу ты, в бутылках, то в такой штоф войдёт почти ровно две с половиной поллитры или ажно целых пять чекушек!

Поэтому, когда дверцы придорожной забегаловки с треском распахнулись от мощнейшего пинка, дядя Ваня уже мирно посапывал носом в похрустывающих солёненьких грибочках, а будто стёклышко трезвый Марк откинулся на спинку углового диванчика и напряжённо наблюдал за непрошенными гостями сквозь чуть приоткрытые веки.

– Единая инквизиция! – резанул по нервам резкий окрик, – Всем оставаться на местах!

Ага, – подумал Марк, всё так же притворяясь спящим деревенским пареньком, залившим за воротник на пару со своим родичем, – Ну прямо как мой оперуполномоченный брат на допросе подозреваемого в краже соседской курицы: «Колись, сука!»

Однако остальные присутствующие отнеслись к происходящему в кафе гораздо серьёзнее. Замер бросившийся было на своё рабочее место у входа что-то жующий охранник, Застыл за стойкой плешивый бармен с грязной тряпкой в руках, Обмерли с недонесёнными до рта приборами и посудой насыщающиеся и напивающиеся посетители.

Марк громко всхрапнул, шумно выпустил скопившиеся после квашенной капусточки газы и пьяно зачавкал губами, одновременно внимательно исследуя ворвавшуюся в зал троицу.

Три человека, и все трое в одинаковых чёрных балахонах с капюшонами. Один здоровый, который столь эффектно открыл двери, и два помельче, но на плохо освещённой вечерней улице могли остаться ещё несколько человек для перекрытия других дверей и окон.

Кинув мимолётный брезгливо-презрительный взгляд в сторону блаженно растёкшегося на диванчике деревенского молодца и его притомившегося в тарелке с грибочками батюшки, здоровяк направился прямиком к бармену.

– Ну как, разбавитель с большой дороги! – гаркнул инквизитор, – Много наразбавлял?

– Да как же можно, ваше преподобие? – как-то фальшиво засуетился бармен, – Только чистый продукт! Но если возжелаете, могу предложить превосходный коктейль с кагором!

Шкаф продан, – тут же пронеслось в голове у Марка воспоминание о шпионском фильме другого мира, – Могу предложить кровать с прикроватной тумбочкой и уткой в придачу.

Словно в подтверждение его подозрений, после обмена больше смахивающими на пароли сомнительными любезностями, монах и работник придорожного общепита придвинулись поближе друг к другу и заговорщицки зашептались.

Нормально слышащий человек распознаёт шёпотную речь на расстоянии от пяти до шести метров, расстояние слышимости разговорной речи с обычной громкостью может быть раз в десять больше. Марк прислушался, но ничего не услышал.

С точки зрения акустиков, человеческая ушная раковина с наружным слуховым проходом представляют собой гениально устроенный механизм для приёма и фокусировки звуковых волн с резонансной частотой, примерно соответствующей середине частотного диапазона обычной человеческой речи.

Ушная раковина – это естественный звуковой локатор, усиливающий принимаемый звук с выбранного направления на 15 – 20 децибел или, говоря по-русски, в три – четыре раза, а с правильно приложенной к ней ладонью – ещё на 10 – 15 децибел или в два – три раза.

Должным образом сфокусированные ушной раковиной звуки направляются в наружный слуховой проход, представляющий собой извилистую трубку длиной примерно от двух с половиной до трёх сантиметров.

Вот в этот-то, гм, проход Марк и всунул скатанный в шарик листок бумаги из блокнота со схемой высокочувствительного микрофонного усилителя и привязанной к нему ниточкой, притворившись будто сонно ковыряет в ушах.

Ну, усилитель как усилитель, ничего особенного: с обычным электретным микрофоном от кассетного магнитофона на входе, пассивным полосовым фильтром речевого диапазона, а также тремя транзисторными каскадами и телефонным капсюлем на выходе.

– … да не смотри ты, твоё преподобие, что выглядит он лапоть лаптем! – ворвался в его левое ухо лихорадочный шёпот бармена, – Ты бы лучше меня послушал, филёра старого, приметы-то все совпадают: и возраст юный, и рост средний, и цвет волос…

– Цвет волос! – насмешливо оборвал его ответный горячий шёпот, – Да с таким цветом и средним ростом у нас половина имперских отроков ходит. Ясно же указано в розыскном листе, что роду он княжеского. А где ты тут княжича видишь?

«Роста среднего, лицом чист, бороду бреет», – напомнили Марку цитату из Пушкинского «Дубровского» собственные приметы, – «Глаза имеет карие, волосы русые, нос прямой».

Дослушивать ответ бармена Марк не стал. Ковырнул из уха бумажный клочок, потянулся, сладко зевнул и с доброй улыбкой деревенского дурака плавно запустил в сторону барной стойки бумажный самолётик, сложенный из тетрадного листка с уже проверенной схемой автоматического искрового разрядника Герца.

Сохраняя на сонной физиономии безмятежное спокойствие блаженного идиота, дождался, пока самолётик, заложив крутую дугу к потолку, спикировал оттуда вниз на стойку между брезгливо скривившимся инквизитором и насторожившимся барменом.

Не дожидаясь непредсказуемого результата, зависящего только от количества и мощности находящихся в непосредственной близости от разрядника магических артефактов, пинком опрокинул стол, выставив перед собой хоть какой-то щит из его столешницы.

Падающее ребро столешницы ещё не успело опробовать на прочность напольную плитку, когда он уже нырнул за выстраиваемый бастион вместе с так и не проснувшимся «дядей», ибо мы в ответе за тех, кого приручили…

Боже Единый мой! – мысленно, а может и вслух ужаснулся не служивший в армии Марк последствиям взрыва в закрытом помещении, – Хорошо, что вытащил из уха микрофон!

Не без труда выкарабкавшись из-под обломков всё-таки треснувшего стола и убедившись в отсутствии ран у потерявшего сознание попутчика, он вытащил пистолет, загнал патрон в патронник и, стараясь не смотреть в сторону барной стойки, побрёл к выходу.

Оба оставшихся у дверей монаха, насколько об этом мог судить Марк, были либо мертвы, либо находились в глубокой отключке, а вот так и не успевший добежать до них охранник сидел на полу в явно шоковом состоянии и пытался вытащить из живота обломок глубоко воткнувшейся в него грязной барной доски.

Подобрав валявшийся рядом с ним тяжелый вороненый револьвер, Марк подбросил его на ладони, оценил вызывающий искреннее уважение вес, и, молча покачав головой, вложил в руку ни в чём не повинного охранника, оставив ему только один патрон.

Внимательно наблюдавший всё это время за ним чересчур уж спокойный охранник понял его абсолютно правильно и, осознавая печальную перспективу мучительной постшоковой боли с неизбежной даже в магическом мире смертью, благодарно кивнул Марку и, больше ни минуты не раздумывая, поднёс ствол к своему виску.

Не желая смотреть на то, что может произойти дальше, Марк повернулся к нему спиной и, упав на колено, выстрелил через плечо назад. После выстрела сразу же перекатился влево, открыл зажмуренные из предосторожности глаза и при этом резко выдохнул ртом и носом одновременно, потому как стрелять из такого пистолета нервнопаралитическими зарядами могут только самоубийцы, мазохисты или отмороженные на всю голову идиоты.

По крайней мере идиотом, как оказалось, сегодня он не был, в чём и с чувством глубокого удовлетворения убедился, когда обернулся и ещё успел увидеть как бессильно упала рука охранника с направленным в его сторону револьвером.

Что двигало стоявшим на пороге смерти человеком, какими душевными побуждениями он руководствовался, Марк не понял. Однако что бы это ни было: религиозный фанатизм или гипертрофированное чувство служебного долга, но с парализованными руками смерть его после недолгого забвения ожидала теперь крайне мучительная.

Знать бы ещё, что ожидает меня самого, – невесело подумал Марк, у которого оставалось семь парализующих патронов в последней обойме. Оружие, надо бы сказать, так себе, ибо везением было уже то, что ослабевший охранник просто не успел выстрелить.

Вдребезги разлетелось одно из оконных стёкол, и в освобождённый проём заглянуло дуло охотничьего ружья. Пока оно не нашло свою законную цель, Марк для пущей надёжности дважды выстрелил в сторону наглого визитёра.

Вот и ещё минус два патрона, – как-то отстранённо отметил для себя Марк, – В обойме осталось только пять, а потому, хочу я этого или нет, но всё одно придётся готовить к бою и летальное оружие массового поражения.

Поскольку и без того немногочисленные столы были разбросаны по всему помещению, он не стал терять время на поиски более-менее целого, а уселся рядом с начавшим приходить в себя, но смертельно побледневшим охранником.

– Объявляется конкурсный приём в кружок «Умелые руки»! – учительским тоном изрёк Марк, поработавший и преподавателем физики в средней школе другого мира, – Ты как?

– Хреново, – едва слышно прошептал вероломный охранник, – Вот и пришёл мой срок.

– Во-первых, – глядя тому в глаза, холодно заметил Марк, – Я не интересовался твоим самочувствием, а, во-вторых, к кому бы и какой срок ни пришёл, а звонок – для учителя!

Разумеется, умирающий ничего ему не ответил, а самому Марку ответ, собственно говоря, не особенно-то и был нужен. Достал из широких штанин блокнот, вырвал с пяток листков, вычертил на них столько же схем и начал скатывать их в тонкие плотные трубочки.

– Свинтопрульный аппарат, – важно объявил он и впрямь чуть скручивая винтом концы сложенных вдвое бумажных пулек для их стабилизации в процессе полёта после выстрела из пальчиковой рогатки, – Она ж ить у меня с винтом прёт!

Вспомнив, что как-то не догадался в своё время запастись резинотехническими изделиями поистине универсального назначения, сначала не сдержался и от души ругнулся, но потом широко улыбнулся и полез куда-то в трусы.

– Пулялка Пальчиковая, Школьная! – торжественно возгласил Марк, словно в победном жесте воздевая два пальца левой руки и набрасывая на них петельки выдернутой из трусов резиновой жилки, – В общем, ППШ, если сокращённо. Гитлер капут!

Прекрасно помня о невысоких показателях кучности этого, с позволения сказать, «ППШ», ёмкость разрядного конденсатора своей вундервафли он увеличил в четыре раза, увеличив тем самым ровно в четыре раза мощность излучаемого искровым разрядником импульса и в два раза – радиус его поражения в результате магической несовместимости.

Частота следования электромагнитных импульсов при этом, правда, снизилась тоже ровно в четыре раза, но, как говорил маршал Советского Союза Кирилл Семёнович Москаленко, при двухстах орудиях на километр фронта, а в данном случае – при двухстах колебаниях в секунду вместо восьмисот…

Вновь с оглушительным звоном разлетелось очередное оконное стекло, но в этот раз Марк не стал дожидаться, когда на него оттуда снова выставят очередной местный карамультук.

– Пи-и-иу! – тоненько пропела отпущенная пальцами правой руки «трусливая» резинка.

– Фр-р-ррр! – басовито зажужжала накручивающая себя ещё в полёте бумажная пулька.

– Тыдыщ!!! – разорвал своего хозяина словивший электромагнитный импульс артефакт.

Видать, прикрывшись шумом бьющихся оконных стёкол и последующим за ним взрывом, со стороны разнесённой другим взрывом барной стойки, от которой Марк так старательно отводил взгляд, и за которой находился служебный вход, проник и вырос за спиной Марка ещё один огромный человек в монашеской сутане.

Несмотря на весь борцовский опыт кандидата в мастера спорта и многочисленные победы как на мягком ковре, так и в жёстких уличных схватках, у Марка даже мысли не возникло, чтобы высвободиться из грамотного и сильного захвата тяжёлого противника.

– Ты чё, борец? – натужно прохрипел он, пытаясь запустить в лёгкие побольше воздуха.

– Борец, борец, – успокаивающе буркнул монах, – Токмо не балуй, превентивная мера!

Какой бы угрожающей для него ни была возникшая ситуация, но Марк еле смог сдержать более чем неуместную в его сложном положении весёлую улыбку – до такой степени она напомнила ему один из любимых советских фильмов.

То ли потому, что терять было больше нечего, то ли потому, что скопившееся напряжение последнего периода потребовало выхода с разудалой цыганочкой и сферическими конями, но уже через какую-то минуту он всё ж не выдержал и заржал насколько это вообще было возможно с его перехваченным горлом.

– Могу ли я чем-то помочь такому же весёлому как я русскому брату? – прозвучал за их спинами очень вежливый вопрос на башкирском языке, который на бытовом уровне Марк, а точнее Малик, немножко понимал, с детства невольно погружённый в соответствующую языковую среду безобразных родительских склок.

– Да-а-а!!! – прохрипел Марк тоже на башкирском одно из немногих слов, которое знал, а затем, неуверенно запинаясь, зачем-то добавил приветственные слова, не раз слышанные от своих башкирских родственников, но значение которых понимал слабо, – Будьте моим гостем, проходите в передний у-у-уго-о-ол!!!

Башкир, что ли? – озадаченно почесал малахай невесть как, когда и зачем появившийся в кафе новый участник разворачивающейся драмы, – Да вроде нет, выговор у него не наш.

Недовольный посторонним вмешательством верзила, не выпуская из удушающего захвата шею юного еретика, медленно повернулся только для того, чтобы окинуть презрительным взглядом невысокого молодого башкирца.

– Шёл бы ты, малайка, – зло процедил инквизитор сквозь зубы, – В свою Малайзию…

Слово «малай» в башкирском языке произносится с ударением на втором слоге, а означать оно может как мальчика, мальца или пацана, так и чуть более взрослого юношу или парня. Иногда оно может означать сына и, реже, слугу, ученика или подмастерье.

Мамаевский чабан Едынбай, между делом заехавший в это придорожное кафе по дороге в очередной набег на богатых урусов, на свою беду русского языка не знал от слова «ваще», однако сумел понять, что весёлый русский «братишка», чьё лицо он не успел рассмотреть, его, простого аульского чабана, уважает, а этот невежа в чёрном халате – нет.

Поэтому, когда невежа в чёрном халате пренебрежительно отвернулся и показал Едынбаю свою широкую спину, чабан без малейших зазрений совести и прочих сантиментов вонзил тому меж рёбер выхваченный из ялового сапога кривой башкирский нож.

Выгнув спину, что тот же изогнутый нож, монах страшно взревел, но так и не высвободил шею Марка из мёртвого удушающего захвата. Боле того, повинуясь неведомой директиве, свободной рукой выхватил из складок широкой сутаны флакон с ярко светящейся, даже на свету, жидкостью и, разворотив горлышко о его зубы, выплеснул всё прямо ему на голову.

И только после этого исполнивший свой последний долг служитель запрещённой в России Единой инквизиции медленно завалился набок, как бы нехотя освобождая из смертельных объятий заживо сгорающего, воющего и неистово матерящегося от боли Марка.

Так всё-таки урус, – с удовлетворением подумал не обманувшийся с догадками Едынбай, беркутом слетая к Марку и накидывая на него защищённую от магического огня бурку…

Глава седьмая, в которой башкирская мать наконец находит своё потерянное русское дитя

– Кто ты? – спросил Таменунд, поражаясь егоголосу.

– Ункас, сын Чингачгука, – скромно ответил пленник.

Джеймс Фенимор Купер «Последний из могикан»

– Мама, – сначала по-русски простонал парень с обожженным до неузнаваемости лицом и кое-где оставшимися клочьями не до конца догоревших, но опалённых до серой седины когда-то темных волос, – Где же ты, мама, мне очень-очень плохо, мама!

Так всё-таки урус, – с неприязнью подумала Халида-апай, бездетная сорокалетняя вдова, здешняя целительница и учительница русского языка по совместительству, единственный сын которой пропал без вести пять лет назад, безвозвратно уйдя со своим русским другом в нелёгкий трёхдневный горный поход куда-то на Северный Урал.

Русский друг вернулся только на шестые сутки похудевший, осунувшийся, с изодранными в кровь пальцами рук, стёртыми до мяса ногтями, но всё-таки вернулся. А её сын Масалим так и остался навсегда заваленный тысячами тонн горной породы в какой-то ранее никому не известной глубокой пещере на уральской Горе мертвецов.

Обойдя дом своих родителей-учителей по широкой дуге, друг сначала приполз на коленях к дому Халиды-апай, где, задыхаясь в рыданиях, рассказал, как всё нежданно произошло, как он двое суток пытался раскопать, раскидать каменные завалы и как понял, что всё это бесполезно, когда наткнулся на перегородивший путь огромный осколок каменного свода.

Услышав это, собравшиеся вокруг сельчане тут же бросились по домам для скорых сборов в дальнюю дорогу, и уже через каких-то полчаса, пара десятков наиболее крепких мужчин со всем необходимым снаряжением ускакали на своих лошадях в указанном направлении.

– Живой или мёртвый, но твой сын обязательно найдётся, а его друг ни в чём не виновен, ибо не растерялся, не бросил Масалима в беде и сделал всё, что смог сделать имевшимися у него невеликими силами, – мягко увещевал старейшина убитую горем мать.

Единый знает, из-за чего произошёл обвал в многотысячелетней пещере, но обвалившейся горной породы оказалось слишком много, сына так и не нашли, а в сердце Халиды-апай с тех пор поселилась, может быть и не оправданная, но глубокая ненависть ко всем урусам.

Но, творец Единый, как же этот урус на сына похож! – грустно думала она, промокая его сожжённые губы влажным бинтом, – Они ведь с моим сыном примерно одного возраста.

– Ну и как он? – тихо спросил её как всегда бесшумно подошедший отец, – В себя ещё не приходил? Нам надо обязательно выяснить, кто он и откуда. Не хотелось бы привечать в своём доме какого-нибудь беглого преступника или вероотступника.

– По поводу последнего могу сразу сказать, что нет, папа, – отрицательно помотала она головой, – Я вижу у него хотя и довольно слабые, но хорошо проработанные магические каналы, что, как ты и сам даже лучше меня понимаешь, означает наличие магического или духовного образования как минимум. Что же касается наличия или отсутствия судимости, то здесь я тебе ничего определённого сказать не могу по той простой причине, что не могу пока считать ни одной из контрольных меток с его изувеченной ауры, папа.

– Э, не понял, – не понял отец, – Смазанные метки исправительных заведений, что ли?

– Вообще ни одной метки не могу считать, папа! – взорвалась не только магически, но и нервно истощённая за последние дни и ночи дочь, – Ни родовой, ни клановой, ни-ка-кой! Аура нашего урусского гостя настолько разрушена мощнейшими магобиодинамическими, маготермическими и маговероятностными воздействиями, что его мама родная не узнает!

– Где… Где я? – простонал неожиданно очнувшийся от её экспрессивной речи пациент, с видимым трудом проталкивая слова через обожжённое горло, – И… И… И… Кто вы?

– Вас пока не должно волновать, где вы, и кто мы! – опережая свою дочь-целительницу, чёрной молнией метнулся к нему старый воин, – Самое главное для вас сейчас это то, что вы находитесь в безопасном месте, и вам ничто и никто не угрожает. Однако, поймите нас правильно, нам очень важно знать, кто же вы сами? И какого вы роду-племени?

Настоящий хозяин тела, поглощённый непрерывной борьбой с постоянной изматывающей болью, в данный момент ответить никак не мог, а потому ответ пришлось держать уже его совладельцу Малику, несколько утратившему контроль над речевыми функциями.

– Род Барын… племя Табын… аймак Хупэиш, – прошамкал он заученную ещё с детства малопонятную ему самому сигнатуру наполовину беззубым ртом, – Э-э, а у ваш ражве не продаётша шлавяншкий шкаф ш тумботшкой, нет? Ну и болван же вы, Штюбинг, однако!!

– Что-о-о? – переглянулись до крайности взволнованные отец с дочерью, пропустившие мимо ушей явный бред про какую-то мебель, – Повтори, что ты сказал! И как тебя зовут?

– Род Барын, племя Табын, аймак Хупэиш-ш, – прошипел Малик на последних остатках воли, – Меня жовут Ма… кха-кха-кха… Ша… кхе-кхе-кхе… Шали… Кхе-кхе-кхе…

– Масалим?!! – бросилась к нему Халида-апай, – Сынок?!! Сы-ы-ыно-о-очка-а-а!!!

– Но… Но… Он же совсем не говорит по-башкирски! – растерянно пробормотал отец.

– Да за пять лет у урусов можно забыть что угодно! – досадливо отмахнулась ничего не желавшая слушать дочь со слезами бесконечного счастья на глазах, – Даже родной язык!

– А, ну да, – неуверенно согласился порядком струхнувший отец, видя как у его обычно почтительной дочери нарастает ярость матери, у которой опять хотят отнять единственное дитя, – Гм, ведь всё совпадает: и род, и племя и даже наш редкий аймак, и тот совпадает. Ну, тогда у меня остался только один и последний вопрос: а как зовут твою мать, сынок?

Марк по-прежнему боролся со всё усиливавшейся в теле болью и потому по-прежнему не мог отвечать, но ответил за него снова Малик, маму которого чаще всего звали на русский манер Галей, тётей Галей, Галиной или, если совсем официально – Галиной Габадеевной. Однако, находясь среди башкир, он решил назвать исходный вариант её имени – Хамида.

– Ха… – попытался он назвать имя матери, но тут же закашлял, – Кха-кха-кха… ида…

– Я ведь всегда знала, сердцем чувствовала! – выкрикнула кому-то в небо рыдающая от счастья женщина по имени Халида, – Спасибо тебе, создатель, я же знала, я чувствовала!

Её отец, старый воин, привыкший за свою долгую и очень непростую жизнь верить только полноценным фактам, а не пустым словам, недоверчиво покачал головой, однако же так и не решился что-то возразить ничего не желавшей слышать дочери.

Да и собственно, зачем? – грустно подумал он, – Долгих пять лет я не видел дочь такой счастливой, а потому пусть порадуется хотя бы те несколько дней, пока мальчик придёт в себя уже окончательно и сам о себе всё ей расскажет.

В том, что рано или поздно этот момент по-любому обязательно настанет, отец ни чуть не сомневался и даже сам искренне сожалел об этом – настолько ему понравился отчаянный паренёк, долгое время в одиночку отбивавшийся от пятёрки неизвестных преследователей во главе с довольно сильным инквизиторским боевым магом.

Хе, сильным! – пренебрежительно ухмыльнулся старый воин, в который раз прокручивая в голове детали той недавней и случайной для всех стычки, – А наш-то Едынбай оказался и посильнее, и похитрее, даром что простой аульский чабан! Вовремя он в свой очередной набег на урусский клан пошёл, хотя и не всеми старейшинами одобренный. Нет, ну правы они конечно же, худой мир завсегда лучше доброй войны, но если бы не наш Едынбай…

– И-и-ина-а-ай! – вырвалось у Малика в приступе прокатившейся по телу особо сильной боли, всплывая ни то из воспоминаний почти забытого раннего детства, ни то откуда-то из глубин его башкирской родовой памяти, – И-и-ина-а-ай!!

Здесь, наверно, было бы совсем нелишним заметить, что в своей массе башкирский народ, издревле населявший огромную территорию, представляет собой довольно неоднородную историческую общность, в разное время объединившую порядка полусотни разных родов, у каждого из которых был свой диалект, обычаи и привычки.

Соответственно, и при обращении к самому дорогому для себя человеку, то есть к матери, в зависимости от места своего проживания и происхождения башкиры могут использовать самые разные, самые нежные, самые ласковые слова с самыми разными их производными: инэй, инэкэй, эней, эни, энкэй, энэй, эпсэ, эсэй…

Что ж, весьма трогательно и достаточно удивительно, но на самом деле уникальным такое масштабное этническое явление не назовёшь, поскольку те же племена восточных славян, когда-то составивших основу древнерусского государства, а затем и Российской Империи, тоже ведь состояли из близких народов с чуть разными говорами и традициями.

Так, в «Повести временных лет», к примеру, упоминается двенадцать восточнославянских племенных союзов, образовавших примерно в конце девятого века первоначальный состав Древнерусского государства: поляне, древляне, дреговичи, радимичи, дулебы, ильменские словене, вятичи, кривичи, белые хорваты, северяне, уличи, тиверцы.

В свою очередь, каждый из этих союзов включал в себя множество более мелких племён и родов числом чуть ли не поболе, чем у тех же башкир и татар, а все они вместе образовали позже единый русский народ в составе русских великороссов, украинских малороссов и… белорусских белорусов, которые тоже немножко по-разному звали маму.

Наверное, сегодня уже вряд ли кто знает, как называли родительницу предки этих народов тысячу лет назад, но современные белорусы, насколько автор смог понять из не очень-то и верифицированных источников интернета, называют родительницу матка, маці; украинцы называют матiр, мати, мамця, матуся, неня, ненька; русские и все предыдущие зовут мама, мамочка, маменька, мамуся, мамуля, мамка, мамаша, мать, матушка, мам, ма…

Вот только, если до середины двенадцатого века у представителей русского триединства и до девятнадцатого века у башкир, некоторые сохранявшиеся отличия в языке объяснялись родоплеменной принадлежностью, то после – местом постоянного проживания.

Однако же Малик в Марковском воплощении, стремившийся в единственно известное ему родное место на этой Земле, где испокон веков проживали его отцовские предки, и юноша по имени Масалим, пропавший без вести несколько лет назад где-то в Уральских горах, не только принадлежали к одному и тому же древнему башкирскому роду, но и имели общее, относительно предков, конечно же, географическое происхождение.

Так что, вполне закономерным обстоятельством непреодолимой силы, как сказал бы иной законник, стало то, что и впавший от боли в детство незнакомый им Малик, и пропавший без вести родной сын Масалим, принадлежавшие к одной и той же ветви одного и того же башкирского рода, применяли когда-то один и тот же вариант этого обращения.

– И-и-ина-а-ай!! – снова жалобно застонал потерявшийся уже не только в параллельных пространствах, но и во временах недавнего детского прошлого пациент, – И-и-ина-а-ай!!! Где же ты, мамка-инайка, мамочка, мама, мне очень плохо, инай!

– Я здесь с тобой рядом, сынок! – нагнулась к нему целительница, затем торжествующе оборачиваясь к отцу, – Нет, не забыл он ещё родной язык, папа! А если и что-то забыл, я снова дам ему навыки башкирского, а заодно и других языков, что сама знаю. Собиралась тогда ещё это сделать, а он… а он… а он с другом сбежал в поход, папа!

– Розог бы ему лучше дать по жопе, – проворчал начавший и сам свыкаться с мыслью о вновь обретённом внуке добрый дедушка, – А не языков. Только потолще надо ломать, а то ить не зря говорят в народе, что науки батыру в голову – через жопу розгами смолоду!

Ломай меня! – ни с того ни с сего всплыло в сознанье у Малика нечто и вовсе несуразное из какого-то параллельного мира перпендикулярного времени, – Ломай меня полностью!

Почуяв неладное вероятно как раз тем самым местом, более чувствительный Марк не стал пропускать откровенно провокационные мысли Малика через своё и без того натруженное за сегодняшний день горло и, не открывая глаз, схватился за руку новообретённой матери как за последнюю спасительную соломинку. А то, ишь ты, «ломай меня полностью»…

А у матери словно второе дыхание открылось: гордо выпрямилась согбенная горем спина, налились и заалели здоровым румянцем ещё недавно впалые бледные щёки, засверкали во мраке затемнённой траурным крепом детской, загоревшиеся материнским счастьем глаза.

– Так давай же впустим в наш дом свет и радость нового дня, папа! – горной козочкой и тонкой ланью лесною вспорхнула захлопавшая в ладоши дочь как и в старые безмятежные времена, – А в лечении сына мне поможет теперь и наш родовой алтарь.

Растроганный было лучащимся от дочери счастьем, при последних словах отец снова как-то незаметно для всякого стороннего глаза напрягся. Как и любой иной родовой алтарь, их жертвенный артефакт не выносил близкого присутствия чужаков, убивая наповал любого, даже сколь угодно сильного мага, не принадлежавшего к охранявшемуся им роду.

Впрочем, у него оставалась ещё одна очень маленькая надежда на то, что парень не соврал и действительно имеет более-менее не опосредованное отношение к роду Барын вообще и к его родовому подразделению Хупэис в частности.

Однако верилось в это с очень большим трудом, поскольку представители каждого рода в этих краях, как правило, знают друг друга почти наперечёт, каким бы многочисленным ни был тот или иной род, а старик ничего не знал о живущих на стороне отщепенцах их рода.

Слыхал он, правда, что у горных киргизов, степных крымчаков и даже у польской шляхты тоже есть представители их достойного аристократического рода, поднимавшего на белой кошме самого Потрясателя Вселенной. Да и о своих изначальных истоках не следовало бы забывать в лице одной из основных ветвей Золотого древа монгольских родов, что зовётся в самой Монголии родом Баарин, а у башкир, киргизов и крымских татар – родом Барын.

М-да, – подумал последний мужской представитель хупэисов, – Всё это конечно верно, всё это очень интересно, но где все эти киргизы, крымчаки, шляхтичи, монголы, и где мы?

Как бы то ни было, но обо всём этом ему пришлось размышлять уже на ходу, спускаясь по винтовой лесенке к алтарю с бессознательным юношей на руках. С каждым последующим шагом старик с понятным волнением ждал, как выгнется его ноша в предсмертной агонии, как вырвется из груди её смертный стон, дабы вихрем крутнуться на месте, дабы кинуться вверх по витой лестнице, дабы безуспешно пытаться обмануть саму смерть.

Если умрёт мальчик, – проносились в его голове печальные мысли, – Не протянет долго и дочь. Как только моя рука навсегда закроет её глаза, так и сам я рухну бездыханный у её остывающего тела. Потому как, не дай создатель Единый пережить родителю всех детей!

– Папа! – нетерпеливо топнула сапожным каблуком дочь, сердито глядя на замершего в каком-то метре от круглой алтарной плиты отца, – Потом выспишься, папа! Клади же его на алтарь скорее! Да не так же, пап, ты что, забыл? Голову с позвоночником укладывай по центрально-осевому меридиану, а руки с ногами – по всем прочим лучам пентаграммы.

Всё ещё не веря собственным органам чувств, отец как сомнамбула медленно опустил по-прежнему израненное и обожжённое, но уже спокойно уснувшее тело на каменную плиту.

Оно всё ещё полыхало болезненным жаром боровшегося за свою жизнь организма, однако на жуткой ниточке его обгоревших губ впервые проступила детская безмятежная улыбка, и шестнадцатилетний юноша зачмокал во сне как маленький ребёнок на руках его матери.

– Алтарь принял его! – с трудом выдавил из себя поражённый увиденным чудом старик.

– Не отвлекайся, отец! – строго глянула на него дочка, в данный момент бывшая больше занятой благородным делом целительницей, чем почтительной дочерью, – По-другому и быть не могло, ведь это мой сын и твой внук. Зафиксируй-ка лучше ему его руки и ноги!

– Ты не поняла, – пробормотал не пришедший в себя отец, меж тем послушно выполняя все указания дочери, – Даже нам с тобой нелегко находиться здесь из-за примеси чуждых для семейно-родового алтаря кровей, что накапливались в нас от поколения к поколению, а этого, э-э, твоего сына и моего внука алтарь принял не меньше, чем как основателя рода!

Снисходительно отмахнувшись от несущего невесть что отца, целительница распростёрла тут же осветившиеся зеленью ионизированного воздуха ладони над пупком и межбровьем самого дорогого для неё пациента средь всех миров.

Низко, где-то на грани слышимости, загудела и задрожала ответно плита родового алтаря, окуталась, просыпаясь от многолетнего сна, таким же призрачным, но только фиолетовым свечением, и так же ласково, словно по-матерински, окутала своего наконец-то невесть из каких миров вернувшегося блудного сына. А вот параллельных или перпендикулярных – это мудрой плите родового алтаря было тоже как-то фиолетово, равно как и генетический код, цвет волос и глаз, их разрез, скулы, ну и прочие не заслуживающие внимания мелочи.

Кровь, о которой упоминал умудрённый жизненным опытом воин, кстати говоря, тоже не имела ровным счётом никакого значения, принадлежи она хоть тому же основателю рода, предводителю клана, самому императору или даже первому человеку на Земле.

Вот такой наскрозь фиолетовый пофигизм рунного интеллекта алтарной плиты несколько смущало только одно весьма странное обстоятельство, заключавшееся в том, что важных для однозначной родовой идентификации ментальных меток, передаваемых из поколения в поколение через закладки родовой памяти, оказалось не две, а целых четыре.

Первая метка от отца, вторая метка от матери, – лихорадочно плёл ветвления логических выводов клинописный мозг, – Во избежание близкородственных скрещиваний, эти метки не должны совпадать, и хотя бы одна из них должна принадлежать охраняемому родовому подразделению. Однако впервые совпали две не близкородственные метки из четырёх…

Тело пациента уже совершенно расслабилось, дыхание стало почти незаметным, когда по туловищу, рукам и ногам заскользили сканирующие колечки переменной интенсивности, перемежающейся плотности и периодически меняющегося цвета.

По вполне понятным причинам, после того как состояние пострадавшего более или менее стабилизировалось, истосковавшаяся по родным чертам мать в первую очередь принялась за их полное и безоговорочное восстановление.

По лицу молодого человека побежали всполохи ослепительно белого света, образованного слиянием потоков зелёного и фиолетового свечения. Почерневшая кожа посветлела, затем набухла, разгладилась и потекла, подчиняясь движениям опытной целительницы.

– Халида, доченька моя, – кляня себя на чём свет стоит, всё-таки решил вмешаться отец в по-матерински самозабвенный процесс восстановления лица, противоречащий не только черепной антропометрии, но и возрастным особенностям болезного, – Ему же сейчас уже семнадцать лет должно быть, а не двенадцать!

Едва слышно рассмеявшись, дочь смущённо закатила глаза, мягко шлёпнула себя по лбу и внесла в почти уж оконченный портрет типичного башкирского мальчика те необходимые изменения, которые превращают его в красивого молодого мужчину.

– А усы? – робко закинул удочку новоявленный дедушка, гордившийся своими густыми седыми усищами, – А как же без усов? Слепи ему хотя бы маленькие усики девушкам на радость, мне во утешение! Как выйдет он из дому, как пойдёт по улице, и скажут люди…

– Обойдётся! – обрезала дедушкины крылья строгая мать, – Рано ему ещё с девушками гулять: пусть сначала выучится, покажет документ о высшем образовании, а уж опосля…

– Усы, лапы, хвост – вот мои документы! – искренне возмутился во сне мамкин сынок.

– Ну раз ты так хочешь, сыночка, – ласково проворковала любящая мать, с готовностью производя над его верхней губой все необходимые коррективы, – Но только лапы и хвост формировать мы тебе не будем, ведь ты ж не из тех, кто подражает кошечкам и собачкам?

Чуть было не сплюнув с досады прямо на пол алтарной комнаты, что сам алтарь расценил бы как неслыханное святотатство, дедушка только укоряюще покачал головой и подумал, что как раз большой передний хвост большому мальчику никак бы не помешал, но ведь не скажешь такого своей родной дочери, будь она хоть трижды целительницей!

– Дай-ка мне лучше руку, папа! Передадим ему знания всех языков, что и сами мы знаем.

Заслышав про то, что дочь собирается передать его подозрительному внуку все известные ей с отцом языки, уже послушно протянувший руку ветеран специальных операций тут же отдёрнул её обратно, – А что, шифры, коды и тайные языки тоже при этом передадутся?

– Твоим древним шифрам и кодам давно уже сто лет в обед, – не на шутку разобиделась дочь, уперев руки в боки как это когда-то делала её мать, – Да и тайными языками никто уже много лет не пользуется, потому как последний англосаксонский шпион был повешен ещё в период прохладной войны пятидесятых-шестидесятых годов!

Убедили отца конечно же отнюдь не сомнительные аргументы дочери, а именно те самые упёртые в пояс руки, рефлекс повиновения которым у него был выработан ещё при жизни её незабвенной матери, причём, как говорится, независимо от положения его тюбетейки.

Непосредственную субвербальную трансмиссию вербальных навыков реципиенту, проще говоря, прямую передачу разговорного опыта другому лицу, он, несмотря на свой богатый жизненный опыт, испытывал на себе впервые.

Поэтому, когда у него в ушах зачирикали собираемые, сопоставляемые и передаваемые со всё более нараставшей скоростью отдельные слова и целые фразы на всех известных ему языках, а голову невыносимо защекотало изнутри, он не выдержал и тихонечко захихикал.

Под укоряющим взглядом дочери отец попытался ещё раз собраться и, чтобы хотя бы как-то отвлечь своё нездоровое внимание от смешного щебетанья и внутричерепной щекотки, стал старательно вспоминать молодые годы, обучение в военной академии лесных егерей, изнуряющие тренировки, тяжёлые испытания на краповую тюбетейку, первые операции…

– Папа! – решительно оборвала его трогательные воспоминания дочь, – Судя по твоим мелким подёргиваниям рук, ног и даже головы, ты решил передать внуку не только языки, но и какие-то боевые навыки, которые могут помешать его сбалансированному развитию. Пожалуйста, перестань это делать и подумай о… Впрочем, нет, лучше ни о чём не думай!

О Создатель Единый мой! – в тихом ужасе схватился за голову дедушка и, как оказалось, по совместительству ещё и тренер запрещённых боевых техник для несовершеннолетнего.

– А что, – робко проблеял криминальный инструктор, – И так тоже можно обучить, да?

– Ну как тебе сказать, папа, – глубокомысленно протянула дочь и тут же сжалилась над совсем уж скисшим отцом, – Общую и специальную физическую подготовку, растяжку и набивку ударных поверхностей пока ещё никто не отменял, так что, не бери в голову, пап!

– Ладно, доченька, это уже мои проблемы, – фаталистически обречённо вздохнул слегка успокоившийся отец и сменил опасную тему, – Я вижу ты и со всем остальными частями тела почти закончила? Тогда, зачернила бы ему, гм, везде его тёмно-русые волосы, а то…

Озадаченно переведя взгляд с симпатичных юношеских усиков радикально чёрного цвета на действительно тёмно-русые патлы определённо нуждающихся в стрижке волос головы, а затем на пока ещё редкие поросли подмышечных впадин и более густую растительность паховой области, целительница снова затряслась от беззвучного смеха.

Несколько небрежных круговых пассов вновь засветившихся изумрудно дланей в нужных зонах, и вот уже лежит на алтарной плите не только русский княжич из славного русского рода Морозовых, но и юный нойон из не менее славного рода джунгаро-ойратских князей.

Единый весть, как это случилось, однако две пары не просто полноценных, но к тому же и родственных родовых меток заняли свои места в объединённой родовой памяти молодого человека без какого-либо конфликта, хотя и без потуг к слиянию.

Нет, это ни то что поскрести русского по сусекам, дабы надыбать там какого татарина али другого какого-нибудь ещё дикаря в шкуре медвежьей, как бы доподлинно там ни звучала эта сентенция и кому бы её ни приписывали, совсем нет!

Скорее уж, как и кот Шрёдингера, который в отличие от кота Кэрролла, мог, как известно, на зависть самому Гамлету одновременно и быть, и не быть, Марк по-прежнему оставался одновременно Марком и Маликом, но теперь уже с внешностью Масалима.

– Дивися, донечка, – восхищённо пробормотал отец почему-то на малоросском наречии, с гордостью глядя на спящее тело атлетически сложенного молодого башкира, – Який же гарний хлопець у тебе вийшов!

– Якби ти мени покажав ковбашу, шало або вареники жи шметаною, – прошамкал так и не проснувшийся «хлопец», переворачиваясь на бок, – А то я такого добра богато бачив!

– Создатель Единый мой! – прикрыла свой смех ладошкой мать, – Шепелявит ну прям как в далёком детстве. Я ведь теперь про его зубы чуть не забыла. Переверни его обратно!

– Э, я вам тута кито? – уже почти по-русски проворчал отец недовольным тоном, что не очень-то соответствовало его вконец растерянному виду, а потому для пущей уверенности снова переходя на родной башкирский, но всё так же послушно переворачивая обратно на спину многострадального пациента, – Я вам тут глава рода или безродный шашлычник?!

Очнулся, а если сказать точнее, проснулся Марк уже глубокой ночью, когда услышал, как сначала тихонечко заверещали шестерёнки гиревого привода, опуская вниз шишковидную чугунную гирьку настенных часов с кукушкой, а затем, щёлкнув дверцей, высунула свою дубовую головку с раззявленным в вечном беззвучном крике клювом сама кукуха.

Тут же почти бесшумно зашелестели крохотные мехи, энергично нагнетая порции воздуха в ещё более крохотные свистульки, издающие при каждом поклоне кукухи двухтональные звуки, кои можно было бы принять за кукованье только при достаточно богатой фантазии.

Мало того, каждое сопровождаемое земным поклоном «ку-ку» дополнялось ещё и отнюдь не мелодичным, зато довольно громким и раскатистым боем стальных тарелочек.

И тем не менее Марк почувствовал себя вполне счастливым, а бесцеремонно разбудившее его двенадцатикратное механическое кукованье почёл, если и не за райскую музыку, то за жизнеутверждающий гимн освобождённого тела.

Тела, освобождённого не только от изрядно доставшей его изматывающей боли, но и тела, освобождённого от каких бы там ни было долгов и обязательств прежней жизни, которую его органично слившееся сознание более не считало своей.

Трудно сказать, испытывал ли именно Марк какие-либо родственные чувства к почившим в бозе родственникам и ностальгию по утраченным родным местам в Москве и Рязанской глубинке, однако объединённое сознание явно ощущало подобные чувства по отношению к родным людям, друзьям и дому, оставленным в другом мире.

Возможно, тутошний эгоцентричный княжич просто не имел выраженных привязанностей к кому бы или к чему бы то ни было, а тамошний вечный студент, спортсмен, комсомолец и просто красавец – имел. А средняя температура по этой психиатрической больнице для парочки душевнобольных как раз составила столько, сколько составила.

Тем временем, умаявшаяся кланяться, каждый раз отбивая полночь, кукуха нырнула куда-то обратно в недра часового механизма и с демонстративным треском захлопнула за собой его дверцу, ясно давая понять, что ещё полчаса её лучше не беспокоить.

А ведь я теперь тоже такая кукушка, – с неожиданной горечью подумал Марк, – Точнее, кукушонок. Кукушка кукушонку пришила капюшон. Накинул кукушонка капюшон – ах, как же в капюшоне он смешон… ах, как же… в капюшоне… он… смешон… хр-р-р…

Глава восьмая, в которой бьются над загадками параллельных и перпендикулярных миров

Я пламенно люблю астрономов, поэтов, метафизиков,

приват-доцентов, химиков и других жрецов науки…

А.П. Чехов «Письмо к ученому соседу»

Приподняв голову от невысокой подушки, Марк внимательно оглядел комнату, в которую его принесли, удобно уложив восстанавливать здоровье и силы после очередных лечебно-косметических и обучающих процедур на алтарной плите.

Новая кровать стояла в углу у большого не зашторенного окна, а потому угол зрительного охвата оказался достаточно широким для того, чтобы без какого-то особого выкручивания шейных позвонков обозреть почти все подробности интерьера, за исключением совсем уж небольшого участка стены за изголовьем его кровати.

Приятно поразила простота и даже определённый аскетический минимализм внутреннего убранства предназначенной для него комнаты, вместо ожидаемой им безвкусной показной роскоши, столь частой в богатых домах советской партийно-хозяйственной номенклатуры и новоявленных кооперативных набобов последнего времени.

Помимо уже упомянутого окна, служившего в этот ночной час единственным источником доступного ему освещения, и, собственно, самой кровати, с которой он сейчас осматривал внутреннее пространство комнаты, в ней имелось только два кресла, прикроватная тумба, универсальный столик и стильный торшер, стоявший почему-то в противоположном углу. Но магический это был торшер или электрический, понять не представлялось возможным.

До конца ещё не оправившийся после памятного боя Марк снова с облегчением откинулся на подушку, решив пока не забивать голову всякой малозначительной ерундой и отдаться на волю потоков более насущных и злободневных задач.

Тем более, что раз уж случилась тут свободная минутка-другая, можно было бы и немного пораскинуть мозгами в извечной попытке найти ответы на три известных вопроса русской технической интеллигенции: кто виноват, что делать и не пора ли прочитать инструкцию?

Вообще-то, в силу слабой загруженности мелочью съедающего любую творческую натуру повседневного быта, свободного времени с момента появления в этом мире у него хватало и раньше, но нормальная возможность спокойно собраться с мыслями, систематизировать имевшиеся знания обоих миров и попытаться найти выход, появилась только сейчас.

Итак, – вяло ворочал он мыслями, – Мы каким-то не очень понятным макаром попали в какой-то ещё менее понятный мир, который не может являться ни прошлым, ни будущим, ни настоящим нашего исходного мира, а некоторые основные законы этого мира, при всей их относительной схожести, действуют здесь, э-э-э, скажем, как-то несколько по-другому.

В этом мире только я, – иного нет.

Излучаю сквозь себя огни планет.

Что мне мир, раз в этом мире нет меня?

Мир мне нужен, если миру нужен я.

Как-то слишком уж депрессивно, какой-то голимый нигилизм и эгоцентризм, что понятно, ведь стихотворение это Игорь Северянин написал уже в эмиграции, где принял присягу на верность Эстонии и её гражданство, расстался с одной женой и обвенчался с другой. И всё это в одном и том же проклятом для него одна тысяча девятьсот двадцать первом году…

Что-то физики в почете.

Что-то лирики в загоне.

Дело не в сухом расчете,

Дело в мировом законе.

А вот это как раз уже по-нашему, по-советски, потому как написал эти нашумевшие стихи орденоносный ветеран Великой Отечественной войны, гвардии майор запаса и поэт Борис Слуцкий в одном из весенних выпусков «Литературной газеты» конца пятидесятых годов, после чего страна разделилась на «физиков», то есть приверженцев науки, и «лириков», то бишь гуманитариев, людей искусства.

И теперь перед одним из блудных, заблудших или всё ж таки заблудившихся адептов этой самой науки ребром олимпийской рублёвой монеты остро встаёт вопрос: куда мы попали? А если узнаем ещё и как мы сюда попали, то, вероятно, найдём и ответ на вопрос: как нам, если это только потребуется и вообще возможно, «вертаться в зад»?!

С объективной точки зрения наблюдаемая нами часть Вселенной изотропна, иначе говоря, пространство и время распределяется по ней достаточно равномерно, а физические законы не зависят от пространственно-временного расположения происходящих явлений.

Означает это в данном случае всего-навсего то, что поскольку магия и магические явления на Земле-матушке и в её Солнечной системе, похоже, не наблюдаются, значит нет магии и этих самых магических проявлений и во всей нашей остальной Вселенной.

С субъективной точки зрения, с позиций не материалистической, а идеалистической науки вероятны, разумеется всякие варианты, ибо сон разума, как известно, порождает чудовищ, однако это не наш метод, Шурик, вовсе даже не комсомольский!

Если же убрать в сторону гипотезы о субъективной природе этого мира, то напрашивается вывод о появившихся уж даже в отечественной фантастике параллельных мирах, которые существуют одновременно с нашим миром, но не обязательно похожи на него. Вот там-то могут действовать другие законы природы, а события принимать альтернативные исходы. Если тут монета упала орлом вверх, то там она могла упасть решкой и даже ребром.

Насколько он помнил, тема параллельных миров мусолилась философами еще в античные времена. К примеру, Демокрит, развивая теорию атомизма Левкиппа, утверждал, что если существует бесконечное количество атомов различной формы, которые могут соединяться между собой различным образом, то существует и множество отличающихся между собой миров, которые бесконечно возникают, развиваются и погибают. Другой древнегреческий философ, Хрисипп, также предполагал, что Вселенная постоянно умирает и возрождается, то есть одновременно существует бесконечное множество возможных её состояний.

Чуть позже, появление и развитие самых различных вариантов неевклидовой, в том числе и многомерной, геометрии породило и серьёзную математическую базу для развития идеи параллельных миров, поскольку представление о возможном существования пространства более трёх измерений делало возможным представить параллельные или пересекающиеся трёхмерные пространства с обычной физикой в каждом из этих миров.

Первым учёным нашего времени допустившим существование параллельных реальностей, стал австрийский физик Эрвин Шрёдингер, который ввел понятие суперпозиции, явления, предусматривающего наличия у частицы нескольких разных состояний одновременно.

Многомировую интерпретацию наблюдаемых в квантовой механике явлений поддержали английские физики Стивен Хокинг и Джеймс Хартл, объединившие представления Общей Теории Относительности и квантовой механики. Хокинг, например, серьезно полагал, что черные дыры могут быть порталами в параллельные миры, а холодное реликтовое пятно в созвездии Эридана может быть и отпечатком другой реальности. …

Хокинг с Хартлом считали Вселенную квантовой системой, находящейся одновременно в бесконечном множестве возможных состояний, где наша реальность является лишь одной из них. Проще говоря, вместе с нашей реальностью существуют и параллельные ей миры, которые отображают все возможные исходы любых происшедших событий.

В начале семидесятых годов несколько физиков независимо друг от друга предположили, что не все элементарные частицы являются точечными по характеру их взаимодействия и предложили рассматривать некоторые элементарные частицы (например, пионы, которые по массе меньше атома) как эдакие тонкие протяженные струны.

А в середине восьмидесятых годов произошла настоящая суперструнная революция, когда физики сообразили, что теория струн может описать взаимодействие не только пионов, но и Всех прочих элементарных частиц.

Возникла идея, что квантовые струны колеблются с разными частотами и задают свойства материи, как и обычные атомы. И, если Общая Теория Относительности предусматривает только четыре измерения, включая длину, ширину, глубину и время, то согласно струнной теории, измерений может быть гораздо больше и содержать в себе параллельные миры…

Объединяя все эти и подобные им теории со своей собственной, американский астрофизик Макс Тегмарк предположил, что все миры представляют собою упорядоченные структуры из физических констант и математических уравнений, описывающих их основные законы природы, а из этого предположения вывел четырехуровневую классификацию этих миров.

Во-первых, все те области, которые находятся в нашей вселенной, но удаляются от нашей части мира из-за постоянного расширения пространства после Большого взрыва настолько быстро, что совершенно не влияют на нее. Там действуют привычные для нас физические законы, но с отличными от наших первоначальными условиями.

Во-вторых, пузыри, которые появляются из-за того, что иногда пространство расширяется слишком интенсивно, словно небольшой взрыв, и которые можно сравнить с отверстиями в выпекаемом хлебном мякише. Законы природы в этих областях такие же, но физические постоянные и элементарные частицы могут быть совершенно другие.

В-третьих, те самые множественные квантовые состояния вселенной, о которых твердили Шрёдингер с Хокингом, и которые могут отображать альтернативные исходы событий. В них другие физические константы и элементарные частицы, но такие же законы природы.

И наконец, в-четвертых, совершенно нереальные реальности с нереальными физическими константами, описывающими их уравнениями и соответствующими им законами бытия…

Безусловно, данная классификация выглядит логически безупречно, но все дело в том, что многомировую интерпретацию большинство нынешних физиков не поддерживают, считая её в лучшем случае лишь вспомогательным приёмом и математической абстракцией.

Их чуть ли не единственный аргумент состоит в том, что многомировая интерпретация не соответствует критерию Поппера и не может считаться научной, поскольку все эти теории невозможно опровергнуть экспериментальным путём, а следовательно, и доказать.

В самом деле, в обозримом будущем наши физики вряд ли смогут доказать существование параллельных миров, ведь эти теории базируются на игре ума, а не на экспериментальных фактах. Доказательства же остальных теорий могут потребовать ускорения элементарных частиц до энергий, сопоставимых с энергией взрыва пятисоткилограммовой авиационной бомбы или наблюдений за ними на протяжении многих и многих миллиардов лет.

Идею параллельных вселенных физики предложили лишь в качестве удобного объяснение природы нашего существования. Данную концепцию нельзя назвать неправильной, но она носит исключительно философский, а не какой-либо научный характер.

Более того, некоторые физики считают, что само понятие «многомировая» не столько что-то объясняет, сколько вводит в заблуждение. По их мнению, многомировая интерпретация ни в коем случае не предполагает реального существования других миров, она предлагает единственно реально существующий мир, описываемый, кхм, единой волновой функцией.

С другой стороны, у каждого наблюдателя, и у каждого объекта имеется своя собственная волновая функция, а значит, для исследования любого квантового события надо разделить на объект наблюдения и наблюдателя даже и эту единую волновую функцию.

На очень наглядном примере Лисы Алисы и кота Базилио даже детям давно известно, что делить можно по-разному, а потому и в квантовом мире результатом разделения волновой функции будут разные значения замеряемой величины, но главное, и разные наблюдатели.

А потому считается, что при каждом акте измерения квантового объекта наблюдатель как бы расщепляется на неограниченное множество версий, каждая из которых увидит только свой личный результат измерения и сформирует собственную картину мира.

Говорят, что только по этой причине данную интерпретацию и называют многомировой, а саму многовариантную Вселенную Мультиверсом, однако при этом всегда добавляют, что на самом деле это совсем не то что вы думаете, и нельзя представлять себе «расщепление» наблюдателя как разделение нашей Вселенной на множество параллельных миров.

Хотя с другой стороны, основоположник квантовой физики Макс Планк ведь тоже думал, что идея о порционной подачи энергии электромагнитного излучения является всего лишь вспомогательным приемом, а не отражением реального физического процесса.

Курьезное заблуждение великого ученого вызвало у Марка ассоциативные воспоминания относительно недавнего институтского прошлого, когда замечательнейший преподаватель высшей математики Алла Григорьевна Калашникова, читая в конце первого курса лекцию по теории многомерных пространств, несколько раз особо подчеркнула, что пространства с размерностью более трех, являют собой исключительно математическую абстракцию, не имеющую реального смысла. Кхм, с точки зрения математика все верно, ибо многомерная геометрия не рассматривает время как одно из измерений риманова пространства, то есть, нашего физического пространственно-временного континуума.

Абстракции. абстракции, кругом одни абстракции. Нереальные абстракции. Бонд. Джеймс Бонд. Но, в конце концов, даже математики ошибались. Вспомнить хотя бы Лобачевского, неевклидову геометрию которого коллеги поначалу высмеивали как только могли.

Оно ить как, как не без удовольствия ввернул бы покойный дядька Елисей, мир его праху, мысли о существовании параллельных миров возникли у людей ведь отнюдь не на пустом месте. К примеру, существование черных дыр, через которые энергия нашего мира может уходить в другой мир. Или противоположные им белые дыры, существование которых не доказано, но которые могут являться источниками излучения из параллельных вселенных. А доказанное существование таких каналов, связывающих наш мир с параллельными ему, дало бы возможность обойти законы сохранения энергии и решить проблему космических лучей, энергия которых существенно превышает верхний теоретический предел.

Эх, ну как же не хватает нашим учёным экспериментальных или наблюдательных данных для доказательств хотя бы одной из этих теорий! Да, Общая Теория Относительности пока еще подтверждалась с достаточно высокой точностью во всех известных экспериментах и наблюдениях, но никто не отрицает, что когда-нибудь получится выйти и за ее пределы.

Марк вспомнил, как институтский преподаватель физики, фамилия которого в его памяти не удержалась, разглагольствовал о том, что если когда-нибудь сформулируют квантовую теорию гравитации, то люди и сами смогут создавать параллельные вселенные.

Опять же, всё когда-нибудь, когда-нибудь да когда-нибудь! Если долго, долго, долго, если долго по дорожке, а потом еще и по тропинке, то когда-нибудь до Африки можно будет не только на невозможно переделанном КАМАЗе доехать, но даже и пешком добежать.

Но мы же не ищем легких путей, не так ли, милая Красная Шапочка? Ибо товарищ Маркс довел нам, что в науке нет широкой столбовой дороги, и только тот достигнет ее сияющих вершин, кто, не страшась усталости, будет карабкаться по её каменистым тропам.

А нам, советским комсомольцам, не привыкать к трудностям, которые мы сами для себя и творчески создаем, потому как так нас учит наша родная коммунистическая партия, этого с нетерпением ждет от нас весь советский народ, и, ваще, так завещал нам великий Ленин!

Репку, что ли, посадили? Нитратами выше крыши её накормили? Выросла репка большая-пребольшая? Всё верно, всё правильно, всё в полном соответствии с основными законами диалектического материализма, марксизма-ленинизма, она… тьфу ты, впрочем и это тоже, иначе зачем тогда потом ее туда-сюда-обратно дёргать-подёргать, зачем биться за урожай, зачем привлекать к этой битве пенсионерок и пионерок со всем их живым уголком?!

В общем, спи спокойно, дорогой товарищ: не устрашимся, выкарабкаемся и достигнем тех самых сияющих научных вершин. Вот только здешняя наука, э-э-э, как бы сказать, чтобы не обидеть кого ненароком? Она ведь тут ажно с самого начала восемнадцатого века не то чтобы совсем остановилась в своем развитии, но всё-таки существенно снизила его темпы и находится в настоящее время примерно где-то на уровне начала нашего двадцатого века.

Так что, если хотим получить даже не возможность, а только хотя бы всего лишь надежду вернуться в свой мир, то придётся самим развивать науку. Ну в самом деле, что нам стоит дом построить, нарисуем, будем жить! Гм, в этом мире известный с детства стишок звучит не так уж и парадоксально. Сказать больше, так и наталкивает на определенные мысли…

Много обителей в доме отца моего, – сказал в нашем мире один человек, который знал, о чём говорил. Но немало воды утекло с тех пор, и немало людей пыталось с тех пор понять и растолковать нам эти слова, причём каждый в силу своего разумения, – А если бы было не так, Я сказал бы вам, что иду приготовить вам место…

Вот так вот, ни больше ни меньше, а именно «приготовить вам место»! Что же это тогда, с точки зрения современной нерелигиозной космологии получается, как ни наиреальнейшая возможность произвольного создания любого количества параллельных миров?!

Стоп, смени тему, сейчас додумаешься до какой-нибудь тутошней ереси, а тут вам не там, тут к этому относятся, судя по перепуганному шуткой о часовне безопаснику, не в пример серьёзнее, да и Джордано Бруно у нас инквизиторы когда-то сожгли за меньшее …

Ну хорошо, сменим тему. Так значит нужен как минимум ускоритель заряженных частиц? А как максимум, нужен разгон этих частиц чуть ли не до скорости света, до кинетической энергии, сопоставимой с дульной энергией мощнейшего артиллерийского орудия в нашей истории, то есть, с восьмисотмиллиметровой гитлеровской пушкой «Толстый Густав»?

Ну дык простейшим линейным ускорителем заряженных частиц, как это известно любому школьнику, является обычный вакуумный диод. Прибавляешь напряжение на его аноде и, исторгнутые из катода в результате термоэлектронной эмиссией электроны ускоряются. И наоборот, убавляешь анодное напряжение, а скорость электронов замедляется.

Всё остальное представляют собой только частности в виде всякого рода дополнительных разгонных и фокусирующих электродов, электромагнитов, детекторов, счётчиков, прочих контрольно-измерительных приборов и управляющей аппаратуры.

В случае же с циклотроном, то есть, циклическим ускорителем заряженных элементарных частиц, разгоняющих оные частицы в пределах замкнутого кольца, добавятся только ни то поворачивающие, ни то заворачивающие, ни то разворачивающие электромагниты… Нет, не так. Электромагниты эти, наверное, всё-таки поворотные. Или приворотные?

Короче, с циклотроном всё ясно, не больно-то и хотелось. Придётся Тогда просто слепить длиннющую трубу линейного ускорителя на встречных пучках, что поможет нам удвоить кинетическую энергию их общего взаимодействия.

Поскольку для мужчины достаточно одной таблэтки, а для открытия портала в другой мир в теории хватит и одной пары хорошо разогнанных заряженных частиц, то их источником для ускорителя может послужить кусочек радиоактивного вещества, оксидный катод или, если он в этом мире еще не изобретен, вольфрамовая нить обычной лампы накаливания.

Встретиться точно в нужное время и в нужном месте парочке заряженных частиц помогут особые здешние руны, наложенные в определенных местах ускорителя и регулирующие законы теории вероятностей узких зон в широких пределах.

Разогнать электроны катода и протоны урановых альфа-частиц до нужных скоростей тоже не составит каких-то особых проблем, благодаря идеальным свойствам радиоэлектронных компонентов на магических «монтажных платах», на базе которых можно собрать, точнее, нарисовать практически любые высоковольтные генераторы, включая Тесла.

Впрочем, вот как раз довольно слабенький и весьма капризный генератор Тесла, несмотря на всю его раздутую легендарность, вряд ли стоит конструировать: слишком уж он сильно зависит от своего резонанса, страшно далеки от народа его витки.

Конечно, на нужные для ускорения миллионы, а то быть может и миллиарды вольт, Тесла в этом мире выйдет достаточно легко, но больно уж бледно выглядеть будет при этом и, в особенности, на последних участках разгона высокоэнергетических частиц.

По этой же причине не стоит, пожалуй, рассматривать и разного рода электростатические машины типа генератора Ван де Граафа. Да-да, те самые столбы с огромными блестящими шарами, заряжаемыми до десятков миллионов вольт. Помнится, у такого типа генераторов тоже есть некоторые проблемы с разгоном тяжелых частиц, например, протонов.

А вот достаточно мощный высоковольтный генератор, собранный по двухтактной схеме с многокаскадным умножителем напряжения, идеальными вакуумными, ионными или даже полупроводниковыми приборами, идеальным рунным высоковольтным трансформатором и столь же идеальными высоковольтными конденсаторами – будет как раз то, что доктор прописал. Доктор технических наук, ясен пень, а не штафирка какая-нить гуманитарная.

Но, хорошо, идеальные компоненты, идеальный вакуум, сверхмощные электромагниты со сверхпроводящими обмотками, нужные руны в нужных местах ускоряющей трубы только для того, чтобы укрепить и наставить… В общем, если коротко, то не ускоритель, а какая-то несбыточная мечта сумасшедшего профессора у нас получается!

Почему сумасшедшего? Да потому что экспериментировать с «тёплой» встречей летящих навстречу друг другу со скоростью три километра в секунду семитонных снарядов сможет только тот, у кого на момент начала подобного экскремента явно не все дома!

Нет, понятно, что масса протона на много порядков меньше, но встречные околосветовые скорости, которые, кстати, складываются отнюдь не арифметически, как уже поминалось, придадут этим крохотным элементарным частицам кинетическую энергию, сопоставимую с энергией тяжеленных артиллерийских снарядов.

Фокусировать, разгонять такие снаряды высоковольтными потенциалами, заворачивать их высоконапряжёнными магнитными полями, сталкивать их с другими такими снарядами, и так каждый день вытворять с ними что-нибудь не менее страшное – звучит как ещё одно стихотворение всё того же Игоря Северянина о столь же «заряженной» страданьем судьбе.

Страдать, страдать… Но это ведь ужасно, —

Вчера, сегодня, завтра и – всегда.

Страдать – как жить: вседневно, ежечасно…

Иль разом никогда…

Пусть разум мой решит, – есть два исхода:

Коль жить нельзя, зачем существовать?

Нет, нет. Во имя светлого восхода

Рискну еще страдать!

Да и вообще, всё это выглядит более чем сомнительно, потому что в условиях мира нашей Земли, для ускорения элементарных частиц до планковской энергии пришлось бы строить циклотрон с кольцом протяженности порядка десятка-другого световых лет.

Что-то слабо верится, что линейный ускоритель в этом мире, пусть даже идеальный, будет иметь много более скромные размеры. Вон, в Швейцарии пару лет назад построили какой-то подземный коллайдер в двадцати семи километровом туннеле, однако же, про порталы в другие миры пока ничего не было слышно, разве только, если это не именно наш случай.

Ну да, ну да, скромный ты наш, где Швейцария, и где прицепной вагон Москва-Аркалык? Или двадцать семь туннельных километров окрестностей Онежского… Тьфу, Женевского, конечно, озера и Жанадалинское водохранилище, упорно называемое местными Дамбой?

О Единый, неужели для того чтобы просто вернуться домой, надо обязательно построить ускоритель заряженных частиц космических масштабов? Но план-то какой хороший был с этим ускорителем! Есть ли у вас космический план, мистер Фикс? Да, намедни с Ганимеда завезли весьма забористый план, мистер Фикс. Рекомендую, мистер Фикс. Но, подождите, мистер Фикс, вы там что-то вякнули про заряженные частицы и космос, мистер Фикс? Да вы болван, мистер Фикс! Или же план вам на этот раз попался больно забористый, мистер Фикс, ибо решение сей задачи лежало у вас буквально на самой поверхности!

Ну конечно же, долетающие от Солнца и далекого космоса до самой поверхности Земли и даже пронизывающие её насквозь космические лучи или космическое излучение, хотя оба названия не совсем корректны, потому как больше девяноста процентов этого потока есть ни что иное как нужные нам протоны высоких энергий, а не какие-то там лучи!

Порядок технических цифр как реципиент, так и его донор, помнили всегда очень хорошо, а потому мозг Марка мгновенно вычленил и сопоставил из памяти Малика необходимую в данном случае информацию о предельных уровнях достигнутой на новейших ускорителях и зарегистрированной среди космических частиц энергии.

Наивысшая энергия заряженных элементарных частиц, достигнутая ими при их разгоне на тамошних современных ускорителях, насколько вспомнил Марк, доходила до нескольких триллионов электрон-вольт, то есть, до десятки в двенадцатой-тринадцатой степени эВ.

А протоны галактического излучения, прилетающие к нам не только со стороны объектов нашей Галактики, но и других, находящихся далеко за её пределами, звёздных скоплений, достигают десятки в девятнадцатой степени электрон-вольт, то есть, в миллион раз выше.

Правда, за всю историю наблюдений до последнего времени во всех земных лабораториях и обсерваториях было зарегистрировано всего лишь около десятка частиц с такой высокой энергией, но возможность управления законами теории вероятностей поможет столкнуть между собой лоб в лоб и частицы с ещё более высокими энергиями.

Не удивительно, – подумал Марк, – Совсем неудивительно то, что в этом мире азартные игры со случайным исходом отсутствуют как класс. Причём, отсутствуют как раз где-то с самого начала восемнадцатого века. Точно так же, как и не проводят в этом мире никаких жеребьёвок и лотерей. А дети в этом мире в своих играх не используют считалок, хотя и в том мире достаточно опытные «считалы» способны жульничать даже безо всякой магии.

Однако, даже одна только мысль об управлении незыблемыми, как казалось его половине, законами теории вероятностей поражала непривыкшее математическое воображение этой самой половины до самых глубин его материалистической половины души, Шрёдин кот и миллион бесконечно печатающих обезьян-машинисток в придачу!

А интересно, – мелькнула у Марка связанная с этим шальная мысль, – Часто ли местные бесконечные гамадрилы печатают произведения великих классиков? Что-то не припомню ничего подобного ни за свою местную жизнь, ни за всю местную историю.

Но опять же, – вернулся он к более насущным проблемам, – Если электроны коллайдера не выдерживают конкурса на роль похитителей душ, то быть может протоны космических лучей тогда и послужили причиной нашего незапланированного параллельного переноса?

Бог весть, но, теоретически, такие частицы даже в одиночку посещают нашу планету раз в хрен знает сколько там лет, однако одновременно две и навстречу друг другу… Как-то его брат, тот самый оперуполномоченный милицейский подпол рассказал ему под очередную бутылочку, что ежегодно в стране пропадает более сотни тысяч человек, но находят потом едва ль половину. Нет, на всех редких протонных пар не напасёшься. Нас много, она одна!

И всё же, как бы там Марка ни мучили загадки мироздания, тайны человеческого бытия да и просто банальные рефлексии русской технической интеллигенции, но он наконец уснул. Ну а снилось ему, будто б он нехорошо располнел и превратился в летящий из космоса на пассажирский поезд толстенный артиллерийский снаряд. Пожалел людей, хотел было уже промахнуться и пролететь мимо, но увидел остервенело машущего рукой из окна Виталия.

– Заворачивай! – истошно орал тот в мегафон, – Заворачивай, скотина неповоротливая!

Глава девятая, в которой два лица уральской национальности обмениваются подарками

Где подарки, там и отдарки.

Русская народная пословица

Приснится же такое, – подумал Марк, просыпаясь от множественного муканья, беканья и меканья. Сладко потянулся, накинул халат, сунул ноги в кожаные тапки и вылез на улицу, по которой сонно плелось смешанное стадо, возглавляемое уже знакомым ему пастухом.

– Заворачивай! – свирепо орал аульный чабан Едынбай в сложенные рупором ладони на какую-то особо тупую корову, – Заворачивай, скотина ты неповоротливая, тыщу раз тебя растак, в тыщу первый под тесак, а потом ваще, э-э-э, на колбасу тебя, короче, кормилица!

Тоже мне, Ржевский местного разлива выискался, – хохотнул про себя Марк, – Вот так, наверное, и рождается народный фольклор. В мучительных поисках и творческих муках…

– Тогда уж лучше на куурда-а-ак! – протяжно зевнув с ранней побудки и приветственно взмахнув рукой, заорал ему уже вслух Марк и пояснил, видя откровенное непонимание со стороны водителя сивой кобылы, – Складнее на куурдак вместо мясокомбината, говорю!

Обрадовано кивнув, Едынбай тут же полез к себе за пазуху, откуда к вящему изумлению Марка достал блеснувшую золотом пера ручку-самописку и записную книжку в кожаном переплёте с таким же золотистым, но не разборчивым вензелем.

– Красивая? – хвастливо спросил он Марка, что-то записывая на свободных листах этой самой книжечки, – Я её из недавнего набега на один урусский клан привёз. Для подтирки бумажечка маловата, а для записи своих мудрых мыслей и крепких словечек в самый раз!

– Тоже не любишь урусов? – осуждающе покачал головой Марк, вспоминая отношение к русским у новообретённой матушки Халиды-апай, – И что они тебе такого сделали-то?!

– Да почему же это я урусов не люблю?!! – искренне изумился теперь и молодой чабан, по-хозяйски аккуратно заворачивая записную книжку с самопиской в огромный головной платок, – Что ты такое говоришь, эй?! Я ведь от них столько добра получил, сколько тебе за твою жизнь и не снилось! Вона, полная юрта ентова добра теперь у меня лежит, во как!

Ясен пень, Едынбай говорил на башкирском, иного языка, кроме ещё русского матерного, понятное дело, чабан и не знал, но речевые функции Марковского мозга уже как-то почти автоматически выделяли его просторечные обороты при переводе на русский язык.

– Давно хотел спросить, брат мой Едынбай, – задумчиво протянул уставший изумляться Марк, кося одним глазом на послушно завернувшую куда надо пегую шаловливую корову с обломанным рогом, – Ответь мне как чабан чабану, а они что, понимают тебя, что ли?

Абсолютно незнакомый с творчеством Ильфа и Петрова Едынбай сначала даже радостно всплеснул руками в предвкушении долгого, но взаимообогащающего разговора с коллегой по любимой работе, однако, дослушав того до конца, вновь несказанно ему удивился.

– Эй малай, какой же ты чабан, если даже таких простых вещей не знаешь? Скотина ведь может сделать всё, что ей вздумается: продолжить идти вперёд, свернуть налево, свернуть направо, а то и вообще остановится погадить. Но если творец Единый одарил тебя хотя бы малой толикой своего благословенья, то ты всегда можешь заставить тупую тварь сделать нужный именно для тебя выбор. Не такая уж простая это работа, малай!

Надо же, – с уважением подумал Марк, – Даже в такой малоквалифицированной работе и то применяют магию вероятностей. Вот так проживёшь всю жизнь в городе и никогда не узнаешь, как же сложно устроен окружающий мир!

– А я и не говорил, что простая, – примирительно поднял он руки, – Мне бы поучиться у тебя твоей мудрости как-нибудь, уважаемый Едынбай, но только когда уж окончательно поправлюсь. Не откажешь дать мне пару уроков? Мясо ваше, кости наши!

Последняя фраза про суповой набор в этих краях, но в том мире, означала когда-то, как он знал из исторических литературных произведений, формальное традиционное согласие на любые меры палочно-розгового педагогического воздействия. Типа, вручаю вам, учитель, своё любимое чадо и не буду в претензии, коли вы при необходимости будете сечь его как сидорову козу, но только без членовредительств, пожалуйста, в смысле, костей не ломать!

Ну, сказал и сказал. Так, чисто красного словца ради. Но никак не ожидал произведённого этими простыми словами эффекта. Коровий пастух, занимавший в местной иерархии если и не самое последнее место, но, тем не менее, всё-таки ближе к концу, ошарашено открыл рот, потом закрыл, выпрямился в седле и, немного склонившись, приложил руку к сердцу.

– Для меня будет огромной честью обучить тебя, сына доблестного рода Хупэисов всему тому немногому, что я знаю! И я искренне благодарен тебе, братишка, что к моему имени, как и к имени твоей матери, теперь тоже добавится почётное звание Учителя, а не просто аульского чабана, коих и без того полно в наших краях. С нетерпением буду ждать твоего выздоровления, ученик, а пока возьми эту записную книжку с замечательной самопиской!

И растроганный аульный чабан Едынбай, ещё раз склонившись уж даже ниже луки седла, поскольку его собеседник был пешим, торжественно протянул Марку тряпичный свёрток, удерживая полагавшийся по обычаю подарок, как и положено, на обеих вытянутых руках.

Чабан без коня уже не чабан, – с понимающей улыбкой тут же вспомнил Марк народную мудрость, – Он ведь не самурай с мечом, который даже без меча всё равно останется тем же самураем с мечом, но только без меча. Чабан не может сойти с коня, пока управляемое им стадо находится в движении, иначе стадо, не видя привычного ориентира, может стать и не управляемым. Точно так же, к примеру, отару белых баранов частенько ведёт чёрный козёл, длинные рога и звонкое ботало которого видны и слышны из любого места отары…

Про ведущего козла и ведомое стадо Марк знал не только из одного, хотя и советского, но крайне занимательного документального фильма о козле-провокаторе с красивым именем Адонис, ежедневно заводившим на мясокомбинатовскую бойню десятки, а то и сотни ни о чём не подозревавших скотских душ за какую-то особую козлиную жрачку.

Да, в детские годы Марку и самому пришлось попасти полусотенную овечью отару своего двоюродного зятя-уйгура в предгорьях казахстанского Алатау на протяжении целого года. Как так получилось и почему – это уже совсем другая история, но важно здесь отметить, что это стадо приходилось пасти даже зимой, а возглавлял его матёрый чёрный козёл.

Единый мой, как же всё это верно и для стада человеческого! – подумал Марк, – Однако мой здешний друг Едынбай, которого, кстати сказать, назвали этим именем как раз в честь нашего бога Единого, совсем не козёл, нет-нет, не козёл, а вовсе даже ещё один друг!

А потому тоже прижал правую руку к груди в ответной благодарности, слегка поклонился одному из немногих здешних друзей и принял подарок также на вытянутых вперёд руках.

Вроде бы не Япония, – озадаченно подумал Марк, вспоминая уроки спортивного этикета восточных единоборств от своего корейского сенсея, – Башкирские обычаи, по-моему, не предусматривают точного соответствия угла ответного поклона, а то ведь неудобно будет! Но вот то, что должно быть одинаково верно безо всяких сомнений во всех краях и мирах, так это то, что надо обязательно чем-то отдариваться. Вопрос только, чем?

Недолго думая, Марк ловко стянул с правой руки опешившего чабана висевшую у него на плетённом кожаном ремешке камчу с отполированной от долгого применения деревянной рукоятью, затем так же бесцеремонно вытащил из висевших у него на поясе ножен кривой пастушеский нож и потратил некоторое время для гравировки на рукояти камчи.

Безусловно, трогать без разрешения его хозяина чужое оружие, пусть даже и простой нож, везде и во все времена почиталось чуть ли не оскорблением, однако, во-первых, забывший все родные обычаи после возвращения от урусов Масалим приобрёл надёжную репутацию так не достававшего местным блаженного идиота, а во-вторых, бремя обучения народным обычаям, равно как и ярмо ответственности, легли отныне на его нового учителя Едынбая.

Ну а в-третьих, самому Марку в обеих комсомольско-боярских ипостасях было глубоко по фигу, что могут подумать о нём окружающие, как бы они не были ему симпатичны. Он же ведь никого в этом замечательном ауле пока ещё не ограбил и не убил!

Что? Камча? Да ещё и личное боевое оружие? Да о чём вы говорите, господа родичи? Нет, понятное дело, из округлой деревянной рукояти пастушьего кнута основа для артефакта та ещё получается, но при наличии отсутствия гербового ватмана будем чертить на…

В общем, есть на чём чертить, а вот чем? Вот тем-то и хорош кривой башкирский нож, что им можно не только наносить режуще-колющие удары, но и чертить схемы электрические принципиальные в полном соответствии с соответствующими советскими гостами единой системы конструкторской документации СССР.

– Да-да, именно так, учитель Едынбай, – задумчиво пробормотал Марк, занося руку над свободным от кожаной оплётки местом деревянного кнутовища, – Такое вот масло у нас, хм, масляное: в соответствии с соответствующими гостами системы конструкторской… А скажи-ка мне, учитель мой Едынбай, как конструктор конструктору: а камчу-то твою мы с тобой будем проектировать на лампах или всё ж таки на полупроводниках?

Поставленный Марком вопрос элементной базы, был, кстати сказать, далеко не праздным, потому как нельзя быть одновременно и красивым и умным. Да, транзисторные усилители мощности звуковых частот безо всяких преувеличений уже практически достигли потолка совершенства, однако ещё с начала восьмидесятых годов среди студентов их «лампового» факультета электронной техники ходили странные слухи о самом настоящем возрождении ламповых усилителей и феномене так называемого лампового звучания.

Вроде бы как, при всех очевидных недостатках ламповых усилителей, у них то ли уровень интермодуляционных искажений ниже, то ли динамический диапазон шире, а может быть, и то, и другое, и третье, что делает «ламповый» звук прозрачнее, насыщеннее и теплее.

Впрочем, подпитывая даже виртуальный ламповый усилитель на почти идеальных лампах и остальных элементах от зари до зари, пастух до родного аула просто может и не доехать.

– До вечера можешь пока пользовать и так, учитель Едынбай, – пояснил он, возвращая оба позаимствованных предмета на их законные места, – Но вечером обязательно покрой рукоять своей обновлённой камчи каким-нибудь стойким лаком. Цапонлаком, к примеру.

– И шо это было? – спросил Едынбай, рассматривая расцарапанную камчу с искренним детским недоумением прилежного пионера-отличника, которому второгодник вырезал на парте нехорошее слово из всем известных трёх букв и причём без единой ошибки.

Весьма странная, если не сказать больше, работа внутреннего переводчика с башкирского языка вынудила Марка слегка напрячься и с подозрением покоситься на аульского чабана. Да вроде бы нет, ни на еврея, ни на Виталия Едынбай ни капельки не походил.

– Это, уважаемый учитель Едынбай, такой чабанский мегафон, – объяснил Марк, дунув пару раз для пробы прямо в нацарапанное обозначение микрофона, как это обычно делают в подобных случаях при проверке более материальных микрофонов, – Сюда дуй, ф-ф-фу, ф-ф-фу, а отсюда… э-э-э, усиленный звук, в общем, будет выходить с твоими пастушьими командами, башкирскими народными песнями, ну и крепкими словечками, если захочешь, отсюда будет выходить. Ты же можешь, как я понял, заряжать и активировать магические артефакты? Ага, так я и думал. Ну тогда смотри…

Марк снова перехватил камчу Едынбая в свою правую руку, сложил большой палец вдоль её рукояти и, коснувшись им обозначения элемента питания, выдал в поднесённый ко рту значок микрофона малый загиб Петра Великого:

– Мать твою… бабку в… деда в… тебя… жеребцовым прямо… вынимать… твою мать!!!

– Ух!!! – только и выдохнул восхищённый Едынбай, когда громогласное эхо наконец-то перестало гулять по окрестным горам и лесам, испуганно повыскакивавшие из своих юрт, избушек и прочих жилищ односельчане вернулись обратно в места постоянного обитания, а подшефные представители крупнорогатого скота и мелкорогатой живности поднялись с земли на всё ещё предательски подрагивающих копытах и копытцах, – Ну, братишка, ну, ученик, вот уважил так уважил! Я теперь точно все призы возьму на ближайшем сабантуе!

О Создатель Единый! – подумал не менее поражённый Марк, внешне сохраняя, впрочем, кирпичную морду лица, – Маги-шмаги, руны-шмуны, транзистор-мандистор, но кто бы объяснил, каким таким диффузором эта «одна палка без струна» выдаёт сотню децибел, да ещё и с такими крутыми низами, какие моим родным советским колонкам S-90 не снились никогда и ни в каком электронном сне?!!

– Что ты, что ты, брат мой и учитель Едынбай! – скромно отбоярился Марк, – Твой дар для меня ещё более ценен! Однако, не лишил ли я тебя хранилища твоих крепких загибов?

– Забудь! – весело махнул зажатой в правой руке доработанной камчой Едынбай, левой рукой вытаскивая из притороченного к седлу хуржина толстенную общую тетрадь в таком же кожаном переплёте и с таким же загадочным золотистым вензелем, – У меня ведь ещё есть, ух-ха-ха! Хотя… На, брат, бери! И это тоже бери себе, ученик! Я себе из следующего набега ещё привезу. Эй-эй-эй, тупая говядина, да-да, корова, я тебе говорю, заворачивай!!!

Последнее вполне справедливое, надо сказать, обращение относилось уже конечно же не к Марку, а к очередной оторвавшейся от стада тупой скотине, творчески воспользовавшейся несколькими минутами предоставленной беспризорной свободы и торопливо зажевавшей, аппетитно причмокивая, висевшие на чьём-то плетне мужские семейные труселя.

Начисто забыв от совершенно праведного негодования о всяких супер-пупер мегафонах и магиях теории вероятностей, чабан хлестнул камчой свою ни в чём не повинную кобылу и резво ускакал в сторону провинившейся подшефной парнокопытной.

Задумчиво постояв ещё некоторое время у воротной двери, Марк вернулся обратно в дом, дабы попробовать досмотреть сон про в край обнаглевшего и попутавшего все возможные рамсы Виталия, коему уж на этот раз Марк собирался высказать всё что он о нём думает.

С полчаса безрезультатно провалявшись в постели с честно закрытыми глазами и парочку десятков раз перевернувшись с боку на бок, он твёрдо решил, что его друг детства огребёт как-нибудь в следующий раз, а пока можно заняться и более приятным для себя делом, то есть получше рассмотреть зубы «дарённой коняшке», а не то что бы там кто ни подумал…

В первую очередь, на роскошных кожаных обложках записной книжки и общей тетради в глаза бросаются одинаковые золотые вензеля, представляющие собой более замысловатые варианты одной и той же простой кириллической монограммы «СЮ».

Однако в отличие от простой монограммы, вензель, помимо красивых завитушек отличает и наличие тех или иных произвольных дополнительных элементов: в данном случае – это венчающая вензель корона, что означает принадлежность бывшего владельца к одному из княжеских или герцогских родов, это как минимум.

Первая буква любого вензеля или монограммы всегда соответствует началу имени, вторая буква означает первую букву фамилии, но много ли в Российской империи княжеских или герцогских родов, начинающихся с буквы «Ю»?!

А учитывая тот факт, что корона над вензелем изображена в открытом античном варианте, что не соответствует официально утверждённому образцу, зарегистрированному в Общем гербовнике Российской империи и, что подобную вольность позволяли себе немногие…

Ох эти Юсуповы, опять Юсуповы, – подумал Марк, откладывая до поры до времени пока что в сторону записную книжку, которую можно будет периодически почитывать в любое другое свободное время, и открывая первые страницы тетради, – Будто бы и нет в России более достойных моего внимания дворянских родов. А что делать, ведь надо же, надо!

Изучи своего врага как самого себя и ты будешь всегда побеждать, – вспомнил он мысль китайского полководца Сунь-цзы из его трактата «Искусство войны», иногда цитируемого ему и прочим развесившим уши почитателям их корейским тренером, – Если ты изучишь его только наполовину, то на каждую победу будет следовать одно поражение; если ты не будешь знать его совсем, то проиграешь все битвы до единой.

В принципе, – внутренне ухмыльнулся Марк, – Любая достаточно просто изложенная и верная по сути мысль, преподнесённая от имени какого-нибудь древнего мудреца, должна многим казаться образцом великой мудрости древних, на самом деле являясь всего лишь банальной трёхгрошовой истиной. Ну ладно, как бы там ни было, но изучать врага надо.

«Девичий дневничок-песенник ученицы 10а класса магического лицея №1 города Москвы Светланы Юсуповой», – сначала не без разочарования прочитал Марк, а потом уставился на магически вклеенную с внутренней стороны передней обложки фотографию довольно милой девушки-лицеистки примерно его нынешнего шестнадцатилетнего возраста.

Хм, миры разные, а девчонки в них одинаковые, – весело хмыкнул он, вспоминая прежде всего их наивные песенники, куда песенки на самом деле записывались скорее для виду и от случая к случаю, – Однако не все девчонки одинаково полезны, а некоторые и вредны!

Откуда у него взялась мысль о не одинаково полезных девчонках, Марк так и не понял, но она ему понравилась, поскольку как нельзя лучше соответствовала сложившейся ситуации и, в особенности, внезапно возникшему у него скептически настороженному отношению к этой в общем-то довольно симпатичной юной особе.

Излишне резкий и чересчур контрастный для портретных целей чёрно-белый фотоснимок, отпечатанный к тому же на глянцевой бумаге, был сделан в типичной, несколько наивной, а где-то даже и наигранной манере провинциальной фотостудии какого-нибудь районного комбината бытового обслуживания его до боли родного советского мира.

Девушка на этом снимке была запечатлена по пояс в три четверти оборота, что придавало ей максимально естественный и привлекательный вид, но чёткая прорисовка всех деталей заднего фона скрадывала перспективу и затрудняла оценку прелестей её рельефа.

Как и многие другие технари его советского прошлого, с фотоделом Марк был знаком не понаслышке, а потому только осуждающе покачал головой при виде того, как умудрились подпортить замечательную фактуру столь непрофессиональным подходом.

Чёрно-белая фотография ведь тем и хороша, что позволяет гораздо выразительнее строить перспективу портретного изображения, лучше отрисовать его пластику, выделить акценты и наиболее полно отразить характер изображаемой модели.

А характер у этой модели, судя по смеющимся миндалевидным глазам, мило вздёрнутому прямому носику и слегка приоткрытым в насмешливой улыбке губам, по всей видимости, был не из самых спокойных и нордических, хотя, быть может, беспощадным к её врагам.

Вот только истинный цвет оттенков кожи, волос и, что самое важное – глаз, чёрно-белый снимок передавать конечно же не мог, и в этом состоял, пожалуй, его главный недостаток.

Волосы её короткой, но достаточно объёмной и довольно эффектной задорной стрижки на этой фотографии казались тёмно-серыми, а в действительности могли бы оказаться тёмно-русыми, каштановыми, или даже вовсе рыжими, если только не крашенными.

Глаза тоже казались серыми, но чуть более светлого оттенка, хотя опять же могли бы быть и светло-карими, и голубыми, и зелёными, и просто серо-стальными, если только девушка не носила контактные линзы соответствующего оттенка и цвета.

– А грудь её была кругла, – задумчиво пробормотал Марк слова стихотворения Роберта Бёрнса, уставившись куда-то примерно в среднюю часть девичьего портрета, – Казалось, ранняя зима своим дыханьем намела два этих маленьких холма…

Жениться тебе всё-таки надо, барин! – уже про себя с иронией подумал он, с сожалением переходя к просмотру прочих страниц, – Правда, по закону Российской Империи от 1830 года, изданного ещё Николаем Первым, жениться мне можно будет только с восемнадцати лет, чтобы жить с молодой женой, или с пятнадцати лет, чтобы ждать её семнадцатилетия. Впрочем, у башкир мальчики могли жениться гораздо раньше и никого при этом не ждать. Ну нет уж, как-то не улыбается мне жениться на двенадцатилетней крохе, не наш это путь, при всём уважении ко всем красивым древним обычаям, пусть даже Нина и сама просила, а вот найти какую-нить вдовушку лет двадцати для интимных встреч на её территории…

«Сегодня совершенно случайно подслушала разговор папы с дедушкой», – царапнула его рассеянное внимание одна из записей дневника. Типичная женская логика, – подумал он. Подслушать можно только намеренно, а случайно только услышать.

«Разговор у них шёл о новых средствах беспроволочной эфирной связи, разработанных на артефакторных мануфактурах клана Морозовых», – с удивлением прочитал Марк дальше заинтересовавшие его строки, – «Разработка эта очень секретная, но очень перспективная во всех отношениях, потому что после её внедрения люди смогут на любом расстоянии и без связывающих их проводов общаться друг с другом, транслировать музыку, песни, кои я так люблю, и коих в последнее время мне так не хватает»…

А ещё передавать сигналы точного времени, последние известия и прогнозы погоды, коих мне не хватает не меньше, – с грустью додумал Марк за девушку, – Единый мой, я буду теперь рад даже ненавистной мне с детства «Пионерской зорьке» или, к примеру, второму концерту Рахманинова для фортепьяно с оркестром, переданного по просьбе крестьянина Сиволапова, фрезеровщика Беспалько и базарной торговки Трындычихиной!

«Новость меня конечно безмерно порадовала», – продолжил чтение Марк, – «Возмутил только дедушка, настаивавший на физическом уничтожении «этих выскочек», принёсших миру столь замечательное изобретение. Дескать, мы так много над этим работали, так над этим много работали, а почему-то именно Морозовым это удалось сделать первыми. Мол, если они представят результаты своих наработок Государю и получат от него привилегию, то клану Юсуповых придётся объявить себя банкротами и потерять Его благоволение, ибо слишком уж много потрачено средств Имперского инвестиционного фонда. Но, что самое страшное, бездарно и безвозвратно растрачены средства целевых кредитов Рокфеллеров, а это ещё никогда и никому не прощалось, это приведёт к скорой смерти клана Юсуповых».

– Матушка вас просит к столу, господин, – низко поклонилась ему в дверях невольница из англосаксов, которых после падения бывшей Британской империи здесь было как собак не резанных или даже чуть больше.

А морда-то и впрямь лошадиная, – с удовлетворением подумал Марк, оглядывая рабыню с ног и до головы, – А вот нефиг было жечь почём зря красивых девчонок, вина которых состояла лишь в том, что они когда-то кому-то не дали… А этой вот и я уже точно не дам!

– Доброе утро, сынок! – светло и радостно поприветствовала его вторая мать, поскольку живая, здоровая и любимая первая мать осталась в том мире, но, слава Единому, не на том свете, – Как спалось моему любимому мальчику, какие сны ему снились?

– доброе утро… инайка! – ответно и совершенно искренне улыбнулся Марк, выказывая, впрочем, смущённое затруднение с выбором наиболее уместного языка общения и формы личного обращения, – Спалось хорошо и даже девушки снились.

Матушка, продолжавшая улыбаться одними глазами, так как в этот момент как раз отпила из пиалы глоток своего традиционного утреннего чая с молоком, поперхнулась и надсадно закашляла, левой рукой куртуазно прикрыв рот, а правой успокаивающе махнув служанке.

– И вот в этом сне, мама, у меня с ними была связь, – трагическим шёпотом изрёк Марк, притворяясь, будто не замечает материнского замешательства, – Сначала с одной, а затем и со всеми сразу, когда к нам ещё две девушки присоединились…

– Я всё понимаю, сынок! – решительным тоном прервала его мать, – Возраст, гормоны и всё такое, о чём я совсем забыла, но прошу избавить меня от подробностей твоего сна. А вечером я обязательно пришлю к тебе одну из невольниц, чтобы она помогла тебе решить твою маленькую проблему. Но только одну или две, а не три! Ты ещё недостаточно окреп.

– О чём ты мама? – невинно хлопая глазками вопросил Марк, – Конечно же мне хватит и одной, но если только она принесёт с собой беспроволочный передатчик эфирной связи. А там мы с ней свяжемся и со второй, и с третьей, и даже с четвёртой-пятой, лишь бы нам хватило мощей беспроволочных передатчиков да чувствительности эфирных приёмников!

Закрыв руками лицо, матушка тихо всхлипнула, согнулась и как-то уж странно затряслась. Поздновато сообразив, что шутка его могла зайти чересчур далеко, Марк вскочил со стула и бросился к ней в колени в тщетной попытке утешить, а если понадобится, то и просить о прощении, лишь бы остановить эти рвущие сердце потоки рыданий. В колени, потому что не выносил женских слёз и чувствовал себя виноватым. А в тщетной попытке, потому что в самом деле тщетно найти чёрную кошку там, где её нет. Матушка не рыдала, а хохотала!

– Ты ничуть не изменился, сыночек! – сообщила она ему, едва отдышавшись, и глядя на него сияющими от бесконечной материнской любви глазами, – Как смешил нас с первых минут своего рождения, так и делаешь это по сей день! Ну а беспроволочный передатчик, который почему-то неправильно называют эфирным, я подарю тебе вместе с невольницей.

– Почему же это неправильно: – озадаченно глянул на матушку Марк, эфир и радио для которого были синонимами, – Разве эти артефакты связаны друг с другом не через эфир?

– Ну конечно же нет! – изумилась матушка, – Как целитель, я ведь работаю с мировым эфиром, но в этом излучении ощущаю только электрическую и магнитную составляющие.

После последних слов самопровозглашённой матушки Марк, что называется, просто завис чуть ли не на целую минуту. Она способна чувствовать электромагнитное излучение?! А с другой стороны, воспринимают ведь простые люди обычный свет, представляющий собой относительно узкий диапазон всё тех же электромагнитных волн?

Однако наиболее важным в её словах было, впрочем, отнюдь не её гиперчувствительность к тем или иным волнам электромагнитного спектра, а сам факт того, что местные эфирные передатчики работают по принципу модуляции, передаче и демодуляции этих самых волн.

Вот тут-то, джентльмены, масть мне и попёрла! – злорадно пронеслось в голове у Марка, предвкусившего открывшиеся перед ним радужные перспективы, – Я конечно не радист, в радиотехнических университетах мы не кончали, но и кафедра электронных приборов на факультете электронной техники НЭТИ – это тоже вам не баран чихнул! Радиолокацию я вам, господа Юсуповы, не обещаю, ибо слабоват в части антенных систем сантиметрового и дециметрового диапазона, а вот системы радиоэлектронной разведки и противодействия примитивного уровня на прочих диапазонах я вам гарантирую. Ну как примитивного, для тамошнего мира это примитив, а для тутошнего станет настоящим прорывом…

Пока Марк вознёсся в своих утренних грёзах выше самых высоких гор, можно вспомнить, что горы – это такое резкое поднятие местности с выраженными склонами и подножием. Горы бывают высокие и низкие, молодые, растущие и старые.

Уральские горы старые и сравнительно невысокие, но, тем не менее, являются природным барьером между Европой и Азией. Их пологий западный склон сходит в Русскую равнину медленнее, чем восточный, быстро опускающийся в сторону Западно-Сибирской равнины.

Вот по такому-то крутому лесистому склону и вёл своё беспокойное стадо аульский чабан Едынбай, весело покручивая модернизированной камчой и периодически изрыгая чрез неё то громогласные народные песни, то громоподобные пастушьи загибы Едынбая Великого.

Как то, так и другое предводителю коров, козлов и баранов удавалось с большим успехом, но оценить по достоинству его исполнительское мастерство могли только горные склоны, с неиссякаемым энтузиазмом разносившее по окрестностям эхо его выступлений.

Несмотря на то, что, за исключением вынужденно свыкшихся с силой его транзисторного голоса подопечных, всё остальное в ужасе разбегалось за несколько километров перед его приближением, Едынбай был безмерно счастлив…

Глава десятая, в которой исследуют артефакт и разворачивают собственное производство

Я художник, окончил ВХУТЕМАС, а вы мой помощник.

Илья Ильф и Евгений Петров «Двенадцать стульев»

– Интересно, – задумчиво пробормотал Марк, внимательно рассматривая испещрённую мельчайшими рунами поверхность серебряной пластины, – А серебро-то они какого фига сюда воткнули? Да неужто ради одного только скин-эффекта? И что, настолько критично? А почему бы тогда её просто не посеребрить? Гальванически там, к примеру, или ещё как?

Он сначала легонько постучал по краешку пластины, а затем и поскрёб её кончиком ножа. На стук пластина приёмопередатчика отозвалась металлическим лязгом, а под царапинкой сверкнула вся та же серебристая основа, то есть, фактически пластина представляла собой хотя и довольно тонкий, но достаточно тяжёлый серебряный слиток размером примерно с наиболее широкую грань обычного силикатного кирпича или что-то около этого.

Марк, будучи инженером электронной техники со специализацией в области электронных приборов, с приёмопередающими устройствами радиосвязных систем был знаком больше теоретически, но как любой советский радиохулиган твёрдо знал их практические основы.

А потому, знал он и то, что с применяемым в радиопередающих устройствах повышением частоты колебаний электрического тока, этот ток стремится протекать как можно ближе к поверхности проводника, почему и называется это явление поверхностным эффектом или скин-эффектом, от английского слова, означающего кожу, шкурку или же оболочку.

Однако поверхность наиболее часто используемых в радиопередатчиках медных проводов легко и быстро покрывается относительно толстой и плохопроводящей оксидной плёнкой, вгрызающейся в глубь поверхности проводника и превращающей его на высоких частотах в самое что ни на есть повышенное активное сопротивление.

В основном именно по этой причине, а не только потому что серебро лучше проводит ток, провода контурных катушек, выводы прочих высокочастотных деталей и даже монтажные шасси в радиопередатчиков того мира часто покрывают очень тонким слоем серебра, чего вполне хватает для сохранения их нормальной проводимости на высоких частотах.

Вот в том-то и дело, что очень тонким слоем толщиной порядка пяти десятков микрон, но использовать для этих целей не дешёвый серебряный слиток толщиной с полсантиметра? Да вы не размазываете тонким слоем икру, господа, вы её просто ложками жрёте!

Мало кто знает, а те, кто знает, не придаёт этому значения, но у серебра довольно высокая плотность, раза в полтора превышающая плотность железа и лишь немногим уступающая свинцу. Так что, пластина тянула на все полтора килограмма, если только не больше.

Ещё раз пробежав глазами по знакомым с лицея рунным значкам, Марк глубоко вздохнул и неохотно признал, что связано это может быть только задержкой развития науки в этом не менее родном для него магическом мире, пока что ещё не знакомым с поверхностными эффектами, но уже кое-что понимающим в удельном сопротивлении проводников.

Ладно, – подумал он, откладывая в сторону дорогой артефакт, – Возможно, при выборе основы для радиопередатчика его разработчики учитывали ещё какие-то не известные мне магические или технические нюансы, а потому не будем изобретать новый велосипед.

Нет, ну изобретать-то мы, собственно, как раз ещё как будем, и, на всякий случай, тоже на серебряной основе, но вот только не на так и напрашивающейся пустой обратной стороне этой пластины, иначе магическая несовместимость долбанёт почище того эбонита!

– Лия, золотце моё самородное! – ласково обратился Марк на башкирском к присланной ему вместе со станцией беспроволочной связи невольнице из враждебного рода, – Дай-ка мне на минуточку одну серебряную монеточку из твоего красивого монисто! А ещё лучше две. Я тебе их потом как-нибудь с получки верну. Может быть. Если вспомню, конечно…

– Н-н-не отдам! – тоненьким голоском испуганно пролепетала рабыня, прижав ручками висевшее на шее немудреное украшение из нанизанных на проволочный рабский ошейник серебряных монет различного происхождения и примерно полурублёвого номинала.

– И я не отдам, и я не отдам!!! – протестующе заверещала вторая невольница с таким же странным именем Натали, которую матушка Халида таки дослала ему в качестве щедрого привеска к первой девице, по всей видимости, для дополнительной половой подстраховки.

– И я, и я, – рассерженно передразнил её Марк, – Головка от… звукоснимателя! Мин… тьфу ты, прости меня господи Едине, прямо по Фрейду заговариваюсь уже от длительного воздержания, но дело прежде всего. Монет, говорю, быстро мне сделала!

– Не отбирай у своих бедных невольниц последнее, хозяин! – плаксиво пропищала Лия.

– Товарищи женщины! – сурово пресёк он стенания, перефразируя цитату из любимого фильма, – Теперь у вас нет хозяина и господина, а значит забудьте и проклятое прошлое! Отныне вы будете свободно трудиться, и у каждой будет свой отдельный супруг.

Судя по тут же возросшей интенсивности стенаний и амплитуды горестного заламывания рук, столь радужные перспективы трудовой свободы и сексуальных ограничений почему-то ни чуть не вдохновили ни одну из до недавних пор свободолюбивых невольниц.

– Тьфу на вас! – сплюнул он в сердцах, с недоумением глядя на Лию, отказавшую ему в такой крохотной малости, и в надежде переводя взгляд на Натали, – Тьфу на вас ещё раз!

Пошарив у себя в карманах, ни одного серебряного или хотя бы посеребренного предмета Марк там не нашёл, но зато обнаружил последний оставшийся у него золотой империал от его доли «пиратских сокровищ», чему безмерно обрадовался, поскольку беспокоить своих новых родичей в столь поздний час по понятным причинам ему очень бы не хотелось.

– Так Ты говоришь, – как ни в чём ни бывало обратился он снова к Лие, – Твой отец…

– Был крупнейшим менялой на Кашгарском базаре, господин! – с жаром поддержала та смену невыгодной темы, – А я активно ему помогала, пока в город не вошли англосаксы.

– В таком случае, – после демонстративной паузы невозмутимо продолжил Марк, глядя с ненаигранной укоризной на прервавшую его рабыню, испуганно сжавшуюся от страха за допущенную ею оплошность, – Ответь-ка мне, о девица из враждебного рода, во сколько своих монет ты оценила б эту мою золотую и, заметь, совсем не продырявленную монету?

Какое-нибудь время спустя, какой-нибудь многострадальный сторонний наблюдатель мог бы, э-э-э, наблюдать, как одна весьма довольная удачно проведённой сделкой рабыня уже любовно поглаживала полновесную золотую монету, другая с завистью смотрела на это, а их новый хозяин нетерпеливо обрывал с рабского ошейника первой серебряные монеты и бросал этот цветной лом в импровизированный тигель из фарфоровой кофейной чашечки.

Дырявых серебряных монет номинальной стоимостью в пятьдесят копеек оказалось ровно два десятка, то есть, на сумму ровно десять рублей, но даже без учёта дырок Марка всё не покидало очень стойкое ощущение того, что его где-то и в чём-то крупно обули.

Да… Единый с ним! – мысленно отгонял он от себя это недостойное потомка княжеских родов чувство, концентрируя внутри драгоценной китайской чашечки с древней историей молекулы воздуха с наименее вероятными скоростями правой части их распределения.

Не был никогда богатым и впредь не буду, – утешал он себя, выливая расплав серебра на поверхность лежащего на столе зеркала и следя при этом за равномерным распределением довольно опасных внутренних напряжений его хрупкой стеклянной основы.

Хотя, – припоминал он, энергично раскатывая ещё горячий серебряный блин маленьким, но идеально ровно закрученным воздушным вихрем, – Нам с Виталием вроде бы кое-что полагается по закону из наследства уничтоженного Юсуповыми клана Морозовых.

Развеяв изрядно разогревшийся в раскатке воздушно-вихревой валик и осторожно остудив до комнатной температуры стеклянную пластину с полученной серебряной фольгой, Марк аккуратно отделил её от поверхности стекла и довольно осмотрел дело рук своих.

Фольга, правда, вышла с какими-то непонятными тёмными разводами и не очень ровными округлыми краями, но достаточно тонкой, равномерной по толщине и, с его точки зрения, вполне пригодной для решения намеченных им опытно-экспериментальных задач.

А после того как выдвинул ящик письменного стола и убедился, что прочие необходимые ему сегодняшним вечером инструменты, включая простой карандаш, точилку, ножницы и ластик тоже находятся в полной готовности, понял: всё у него сегодня получится.

Отсутствие линейки, транспортира и циркуля Марка при этом ничуть не смущало, потому как привык обходиться без них ещё со студенческих времён, запросто рисуя от руки почти ровные прямые линии, точные углы, идеальные окружности и даже эллипсы.

Совсем повеселел он, когда, вооружившись ножницами, подрезал и выровнял края фольги таким образом, что из неё получился прямоугольный лист приблизительно одиннадцатого «ученического» формата, то есть примерно так сантиметров двадцать на тридцать.

При толщине этого листа где-то около от двух десятых до четверти миллиметра, называть его фольгой было бы не очень-то и корректно, однако называть пластиной, а то и слитком, подобную серебряную «картонку» язык и вовсе как-то не поворачивался.

Зато, такая вот толстокожая фольга-переросток имела повышенную по сравнению с более тонкой износостойкость и прочность на разрыв, что создавало необходимые предпосылки для её многократного использования в качестве универсальной макетной платы.

Начертил простым карандашом принципиальную электрическую схему, «вдул» заряд в её аккумулятор, замкнул при необходимости условное обозначение выключателя, проверил в работе, выключил, подтёр ластиком настраиваемый элемент или его номинал, перечертил всё подтёртое как там тебе надобно и продолжай себе отладку нормальной работы схемы.

А если потребовалось спрятать заготовку со схемой подальше от посторонних глаз, сунул её меж листов широкоформатной книги или журнала, либо же просто скрутил в трубочку.

Закрепив перед собой разложенный серебряный лист на школьной чертёжной доске, Марк потёр ладони в предвкушении радости любимого технического творчества и на некоторое время довольно серьёзно задумался, тщательно перебирая в памяти Малика все известные ему схемы простых и достаточно чувствительных радиоприёмных устройств.

Разумеется, обладая если и не фотографической, то просто неплохой зрительной памятью, по крайней мере на рунические и электронные схемы, на теоретическом уровне он помнил достаточно много подобных схем, но весь его практический опыт ограничивался обычным набором изредка радиохулиганствующего советского технаря широкого профиля.

– Боже Единый мой! – простонал Марк, обхватив лицо своею широкой ладонью, – Как ни прикручивай друг к другу загогулины, снесённые с советской кроватной фабрики, а всё одно у тебя пулемёт какой-то получится, а не заказанная женой для ребёнка кроватка!

Заметив неподдельное отчаяние хозяина, неверно понявшая его Натали тут же подскочила к нему и, выхватив из одного кармашка передника стеклянный флакончик, а из другого – клочок ватки, быстро удалила с поверхности разложенного серебряного листа имевшиеся там причудливые разводы с потёками, проявив при этом немалую видимую сноровку.

– О-о, нашатырь? – с видом знатока поинтересовался Марк, принюхиваясь к теперь уже совершенно чистой и почти зеркальной поверхности импровизированной макетной платы.

– Да, это двадцати пяти процентный водный раствор аммиака, хозяин, – как и положено

опустив очи долу, скромно поправила его рабыня, – Мы этим чистим хозяйское серебро.

Покраснев до корней волос, пристыженный технически более грамотным ответом Марк, в своё время изучавший в школе химию неорганическую и органическую, а в институте ещё и химию физическую, сконфуженно буркнул Натали нечто благодарно нечленораздельное и снова демонстративно глубокомысленно уткнулся в свою артефактную заготовку.

Итак, – продолжал он перебирать в памяти Малика подходящие варианты, в то время как пред мысленным взором продолжала покачиваться восхитительная парочка склонившихся над ним грудных полушарий, – Стрекозлоиды бывают червеобразные, человекообразные и, наконец, стрекозлоиды стрекообразные… Тьфу ты, приёмники детекторные, приёмники прямого усиления, рефлексные, регенеративные и сверхрегенеративные. Супергетеродин я не потяну из-за отсутствия подобного опыта, а прямое преобразование просто толком не помню, бо не радист я ни разу и всё тут! Но для начала примем меры предосторожности…

– Если вдруг кто войдёт, – указал он невольницам, – Я тут типа рисую, а вы помогаете!

Детекторные радиоприёмники и всякие там прочие когереры Попова с Маркони отметаем сразу, – решительно рубанул воображаемой шашкой величайший радист этого времени и этого мира, – Чай мы тут не геронтофильствующие мазохисты какие или же кто там ещё!

Приёмники прямого усиления нас также плохо удовлетворяют, если и дальше продолжать сексологические аналогии, ибо отличаются от тех же детекторных токмо дополнительным усилением высоких да низких частот при той же неудовлетворительной избирательности.

Хотя, было бы конечно интересно опробовать работу радиоприёмника прямого усиления с использованием идеализированных элементов высокодобротного колебательного контура, нагруженного на бесконечно высокое сопротивление идеального лампового усилителя.

Ясен пень, подобный радиоприёмник на идеальных компонентах никогда бы не заработал в принципе, потому как сопротивление параллельного колебательного контура на частоте резонанса в идеале стремится к бесконечности, а напряжения и токи просто сходят с ума, наглядным примером чему может служить так называемый трансформатор того же Теслы.

Вероятнее всего, в этой более чем странной магии «намоленных» изображений всё ж таки наличествуют некие принципиальные ограничения, которые, с одной стороны, позволяют буквально из ничего воплощать радиоэлектронные компоненты с высокими техническими характеристиками, а с другой стороны, понижают их до какого-то разумного уровня.

Так что, соединительные проводники на моих схемах, как выясняется, сверхпроводниками не являются, но обладают крайне низким сопротивлением, что боле всего похоже на очень толстый медный провод, хороший для постоянного тока и низких частот, но недостаточно таковой, как теперь выясняется, для токов высоких и, уж тем более, сверхвысоких частот.

Однако, что стало ещё одним приятным сюрпризом, этот перекормленный медный провод не создаёт при этом никаких паразитных ёмкостей и индуктивностей, позволяя чертить на схемах близрасположенные линии входных и выходных цепей практически любой длины.

Ну да ладно там, что-то мы отвлеклись немного, а схема основного приёмника для первых наблюдений и экспериментов с местной радиосвязи до сих пор так и не выбрана. Что у нас там дальше по списку? Ага, рефлексный приёмник. Понятно. Те же яйца, вид сбоку. Более экономный вариант приёмников прямого усиления с обратной связью для усиления частот радио и звука одними и теми же элементами. Дёшево, сердито, но всё так же сомнительно.

Тогда остаются лишь две схемы более-менее известных мне приёмников: регенеративного и сверхрегенеративного, каждый из которых также имеет свои достоинства и недостатки.

Положа руку на сердце, хотелось бы тряхнуть стариной и сразу нарисовать одноламповый сверхрегенеративный приёмник, не уступающий по чувствительности супергетеродинам и легко превращаемый в достаточно мощный передатчик, вещающий на той же волне.

Стариной мы, думается, обязательно тряхнём, но с учетом довольно низкой селективности сверхрегенеративного приёмника при достаточно высоком уровне демаскирующих помех, для изучения технических особенностей тутошней радиосвязи, прохождения радиоволн и первичной обзорной разведки лучше всего подойдёт регенеративный приёмник…

– А чего это вы здесь делаете, а? – заглянула в комнату названная мать, вызвав у Марка грустную ностальгическую улыбку по известному с детства фильму про пионерское лето.

– А мы здесь, э-э-э, – испуганно заблеяла согнувшаяся в низком поклоне Лия, – Э-э-э…

– Мы здесь рисуем, – подсказала более сообразительная Натали, картинно срывая с себя очень миленький чепчик и не менее эротичный фартук, одновременно подползая при этом на коленях к чересчур увлёкшемуся изнурительной инженерной графикой хозяину.

– Ага, – с совершенно серьёзным видом кивнул Марк, как-то неосознанно закрывая пах мгновенно убранной со стола чертёжной доской с пока ещё чистой заготовкой, – Рисуем!

– Да ну, в самом деле, что ли?! – недоверчиво усмехнулась явно смущённая мать, тем не менее, спешно покидая их комнату,– Только карандашик моему сыночку там не сотрите!

– Никаких условий для творчества! – горестно развёл Марк руками, – И личной жизни.

Итак, – наконец-то смог он продолжить свои измышления, после того как вновь положил перед собой чертёжную доску и разгладил и без того гладкий серебряный лист, – Чем же хорош регенеративный приёмник именно в нашем наскрозь непонятном случае?

Да вот как раз и тем, что открывает нам широчайшее поле для намеченных экспериментов по исследованиям местных диапазонов вещательных волн, вида применяемой модуляции, оценки используемых при этом передающих мощностей и уровня их гармоник, плотности эфира в различное время суток и на различных диапазонах волн, возможности проведения метеорных, ионосферных и тропосферных сеансов сверхдальней радиосвязи…

Ну, тропосферу пожалуй мы не потянем, а в остальном регенеративный приёмник уже тем в нашем случае и привлекателен, что при минимально выведенном уровне обратной связи представляет собой обычный приёмник прямого усиления, а при максимально возможном уровне по чувствительности и избирательности может поспорить и с супергетеродинами.

Впрочем, на этом все его достоинства и заканчиваются, если только забыть при этом о его относительной простоте, которая порой бывает и похуже кражи со взломом. Но ведь нам с ним детей в церкви Единого не крестить, а потому и начнём наконец, помолясь…

А начал Марк как всегда с вычерчивания стандартной рамки с соответствующими полями и разграфления основной надписи чертежа в правом нижнем углу одиннадцатого формата, но без её заполнения сведениями о наименовании, масштабе и прочей ерунде.

– Кашу маслом не испортишь, – пробормотал он под нос, – Хуже по-любому не будет!

Затем, в очередной раз вздохнув, со знакомым ещё с детства предвкушающим замиранием сердца вычертил первый элемент схемы, в качестве которой на сей раз предстала катушка индуктивности приёмного колебательного контура без ферритового сердечника.

Полюбовавшись на четвёрку аккуратно выполненных полукружий, поймал определённые ассоциации и, не удержавшись, вильнул глазками на четвёрку аналогично выстроившихся верхушек аппетитных девичьих грудок сидящих бок о бок друг с другом невольниц.

Опять вздохнул и, сублимируя неистово терзающие его юношеские гормоны, провёл пару коротких линий в сторону тут же вычерченного рядом конденсатора переменной ёмкости.

Однако, перечеркнув две параллельные чёрточки условного обозначения конденсаторных пластин косой стрелочкой, превращающей обозначение конденсатора постоянной ёмкости в обозначение конденсатора переменной ёмкости, оторвал карандаш от поверхности листа и озадаченно уставился на эту ранее никогда не вызывавшую вопросов стрелочку.

– Бли-и-ин, – медленно протянул он вслух, – А как же нам тогда регулировать ёмкость такого воображаемого конденсатора? Неужто такой же воображаемой ручкой настройки?!

Скорее по какому-то непонятному наитию, чем хоть как-то продуманно, как часто с ним и бывало в таких затруднительных случаях, Марк приложил кончик указательного пальца к условному обозначению конденсатора переменной ёмкости и влил туда чуть энергии.

В первый момент как всегда ничего не произошло. Во второй момент он тряхнул головой, махнул рукой перед глазами и часто заморгал ими, пытаясь убрать возникшее перед ними призрачное изображение с несколькими пиктограммами, цифрами и полоской. А в третий момент он заворожено замер, когда наконец-то осознал, что перед его внутренним взором горит самая настоящая панель управления по типу виденных им в компьютерных играх на «ZX Spectrum» или на видео про Терминатора. Понятие интерфейса ему было незнакомо.

«Главное меню настройки параметров конденсатора переменной ёмкости C1» – прочитал Марк, уже ничему не удивляясь, – «Задайте, пожалуйста, минимальное значение ёмкости данного конденсатора, проговаривая её численное значение в пикофарадах. Разборчивость вашей речи, её громкость и артикуляция губ при этом никакого значения не имеют».

– Один пикофарад, – тихо произнёс он, и сам слегка охреневая от собственной наглости.

«Минимальное значение ёмкости данного конденсатора переменной ёмкости принимается равным 1 пФ» – спокойно отреагировала панель, – «Задайте, пожалуйста, максимальное значение ёмкости этого конденсатора, точно так же проговаривая её в пикофарадах».

– Тысяча! – ляпнул Марк поначалу, но вовремя спохватился, припомнив, что сдвоенный блок конденсаторов переменной ёмкости от обычного лампового радиоприёмника в сумме примерно столько же и даёт, – Нет-нет, перебиваю, десять тысяч пикофарад!

«Максимальное значение ёмкости данного конденсатора переменной ёмкости установлено на уровне 10000 пФ» – всё так же индифферентно согласилась «терминаторская» панель.

«Диапазон изменения ёмкости данного конденсатора переменной ёмкости составляет от 1 до 10000 пФ» – сочла нужным добавить панель, по всей видимости, для особо одарённых конструкторов, – «Задайте, пожалуйста, текущее значение ёмкости в пределах принятого диапазона. По умолчанию текущее значение устанавливается минимальным».

После того как Марк выбрал для этого конденсатора вакуумный диэлектрик, тангенс угла диэлектрических потерь, линейный закон изменения ёмкости в зависимости от положения полосового движка и уйму других, не всегда понятных ему параметров, панель наконец-то исчезла с поля зрения, а сам он закрыл глаза и откинулся на спинку стула в непритворном изнеможении активного труженика комсомольско-молодёжной стройки.

– Баю-баю-баюшки, – мигом подползли к нему обе невольницы с розовыми опахалами, мелодично затягивая русскую колыбельную на два голоса и как бы невзначай прижимаясь мягкими частями тел, – Прискакали заюшки, ай, люли-люшеньки, ай, люли…

– Ай-люли потом! – гордо подвинул Марких от себя, – Руссо инженеро облико морале!

И вновь склонился «руссо инженеро» над чертежом, и вновь лихорадочно замелькался его остро отточенный карандаш, стремительно вычерчивая на схеме новые радиоэлектронные элементы и соединительные проводники. И вновь зашоркал по непривычной поверхности верный резиновый ластик, безжалостно стирая пробы, ошибки и временные неудачи.

Тем не менее, всё хорошее и не очень в любом из ныне обитаемых миров когда-нибудь да заканчивается, наглядным доказательством чего явился и этот безупречно выполненный, с точки зрения стандартов Единой системы конструкторской документации, эскиз.

Не желая подолгу мучиться собственными рефлексиями, тратя без того дефицитный запас нервных клеток головного мозга, вжал в условное обозначение элемента питания большой палец правой руки и щедро плесканул туда порцию своей внутренней энергетики.

Голова у него, правда, после этого немного вскружилась, но очень быстро пришла в почти надлежащее состояние, зато со стороны условного обозначения громкоговорителя донёсся сначала лёгкий щелчок, а затем и негромкое долгожданное потрескиванье эфирных помех.

Антенну для первого знакомства со здешним эфиром он применил рамочную, заменив ею контурную катушку ещё в процессе эскизного макетирования, а потому просто приподнял лист над доской и немного покрутил его туда-сюда в горизонтальной плоскости.

Не дождавшись желаемого эффекта, уже привычно ткнул кончиком указательного пальца в центр контура между индуктивностью и конденсатором, вызвав перед глазами панельку настройки резонансной частоты приёмного колебательного контура.

Не раздумывая, задал резонансную частоту, соответствующую началу двадцатиметрового радиолюбительского диапазона техногенного мира, то есть ровно четырнадцать мегагерц, если только скорость света в этом мире та же, о чём сведений в его памяти не было.

И сразу же чуть не подпрыгнул на стуле от полившейся в комнату многоязычной эфирной разноголосицы, какофонической музыки, тональной телеграфии, атмосферных разрядов и прочих сомнительных радостей прямого усиления на коротких волнах.

Четеде, как любила говаривать вышматичка Алла Григорьевна, то бишь что и требовалось доказать, – ничуть не расстраиваясь подумал Марк, вызывая панель настройки резистора обратной связи, – Добавим-ка немного регенерации для повышения селективности.

Понятное дело, приёмнику хотя и прямого как лом, но всё ж таки ограниченного усиления с его невысокой избирательностью просто нечего делать на коротковолновых диапазонах, и даже высокодобротный контур, как оказалось, эту ситуацию отнюдь не спасает.

Попробуйте-ка выгрести мусор на даче или приусадебном участке, пользуясь грабельками с очень редкими зубьями, насладитесь количеством проходящих меж них твёрдо-бытовых отходов и тогда наверное поймёте все радости подобного «радиолюбительства».

– Совсем другое дело! – довольно проворчал Марк, услышав из динамика хрипловатую, но бодроватую часть одиннадцатой сонаты Вольфганга нашего Амадея Моцарта, в народе более известную как «Турецкий марш», – Ведь правда же, девки?

Весело притоптывая носком правой ноги воображаемый окурок, развернулся к застывшим ни то от страха, ни то от восторга «девкам», подмигнул им и, вернувшись обратно, точнее подстроил принимаемую антенными контурами волну.

Одно из самых известных произведений великого австрийца тотчас излечилось от хрипа и зазвучала было во всём своём великолепии, но Марк уже заскользил ползунком настройки по другим частотам диапазона, едва вслушиваясь в звуки принимаемых эфирных станций, меняя положение рамочной антенны и движка потенциометра обратной связи.

Идеализированный колебательный контур высокой добротности позволял менять частоту выделяемых им волн в достаточно широких пределах, начиная примерно с трёхсот метров средневолнового диапазона и до трёх метров ультракоротковолнового, но характеристики нагрузившей контур неидеальной лампы конкретного типа вынуждали восполнять потери контура поддержкой необходимого уровня положительной обратной связи.

А потому, едва только получив некоторое представление о сложившейся в здешних краях электромагнитной обстановке и с непривычки изрядно утомившись при этом, Марк решил перенести оставшийся объём запланированных работ на следующий день, когда невзначай обратил внимание на так и оставшиеся у него бесхозными серебряные обрезки.

– Экономика должна быть экономной! – аутентично прогундосил он голосом покойного генсека, в доказательство чего снова загрузил тигель, расплавил его содержимое, раскатал ещё один более тонкий лист одиннадцатого формата и начертил на нём ещё одну схему…

Ну что ж, – мысленно потёр Марк взмокшие трудовым потом ладони, – А вот теперь-то, можно бы и немного тряхнуть стариной, припомнить радиохулиганское детство, зловещие огоньки пузатеньких «шаспотрясов», изменённые голоса и устрашающие позывные.

Вот только какой позывной придумать на этот раз? – жевал он в задумчивости свои губы, а его зеркальное отражение на серебряной поверхности одиннадцатого формата корчилось в уморительных рожах, забавно поигрывая тоненькими стрелочками чёрных усиков.

– Добрый вечер, дорогие мои! – прохрипел он в микрофон, – В эфире Чёрный Таракан!

Глава одиннадцатая, в которой некто паяет за корочку хлеба и спасает благородных девиц

Лучше уж безбородый еврей, нежель та борода без того же еврея!

Еврейская народная пословица (а то, быть может, и поговорка)

– Лужу, паяю!! – истошно, до срыва всё ещё ломавшегося юношеского баска голосил на весь двор горбоносый чернявый парнишка в традиционной еврейской кипе, – Гиглянды с фонагиками электгическими да пгимусами с кегогазами неиспгавными починя-я-яю!!!

На последнем слове молодой человек таки дал петуха, чегтыхнул… тьфу ты, простите, как говорится, с кем поведёшься, от того и… Ну так вот, на последнем слове молодой человек таки дал петуха, чертыхнулся в сердцах и как-то не по годам обречённо вздохнул.

Эх, и это тоже не Рио! – с несвойственной для него грустью подумал он, – Будь на моём месте брателло, то эту долбанную зазывную кричалку он не без оснований мог бы кончать не в пример по-другому. Что-то типа: лужу, паяю, телевизоры с компьютерами починяю!!

Возможно, юноша и излишне перестраховывался, но говорить без характерного акцента с некоторых пор он позволял себе разве что только мысленно. Вероятно, в этих же целях он выкрасил свои славянские русые кудри в радикально чёрный семитский цвет. Ну а нос… А что нос? Нос у него после давней лицейской драки и без того был со схожей горбинкой.

– Конспигация, товагищи, и ещё газ конспигация! – с отвращением проворчал странный паяльщик и, не выдержав, от души сплюнул, – Гастгеляйте их всех, Феликс Эдмундович!

Юный мастеровой, пожалуй, имел все основания ненавидеть свою, хотя и потенциальную, но всё ж клиентуру, которая с упорством, достойным лучшего применения, категорически отказывалась выходить во двор со своими бытовыми проблемами в ответ на его страстные зазывающие и завывающие призывы о его разносторонней технической помощи.

Да убивать за такое надо! – в очередной раз подумал он, не замечая, что уже повторяется.

– По-мо-ги-те!!! – донёсся до него исполненный страха и боли внезапный девичий крик.

– Ага, щас! – с завидной готовностью буркнул себе под нос паренёк, торопливо собирая выложенные напоказ паяльно-лудильные принадлежности обратно в потёртый картонный ящик со всё ещё хорошо различимой надписью «Электромагнетический гектограф».

– Помогите!!! – вновь долетел до него тот же, но уже потерявший всякую надежду крик.

– Значит так, прекрасная незнакомка, – тихо, но решительно обратился юный герой в ту сторону, откуда до сих пор периодически доносились девичьи крики о помощи, – Если у нас вечером солнце примерно на западе, то значица Рио-де-Жанейро приблизительно там!

И со всем своим юношеским пылом, удалью и безрассудством рванул в противоположную от истошных девичьих криков сторону. Что он, совсем дурак, что ли, искать приключений на свой собственный единственный тухес, который дорог ему не только как память?!

Осталось навсегда неизвестным, какое из неудачно сложившихся для него обстоятельств в наибольшей степени повлияло на то, что судьба в очередной раз сыграла с ним идиотскую шутку: то ли многократно отразившееся от стен эхо, то ли заложенные от собственного же ора уши, то ли что-то ещё, но в результате он очень сильно ошибся в выборе направления.

Однако эту ошибку он осознал в полной мере только тогда, когда вбежав в выходящую со двора подворотню, наткнулся на мгновенно приставленный к его отощавшему брюху нож.

– Шоб я так жил! – искренне восхитился угрожавший его организмической целостности тщедушный мужчинка в аглицкой кепке, – Не было у нас гроша, браты, и вдруг цельный короб да ещё с такими красивыми буковками! Ой, полна, полна моя коро-о-обушка!

Сдержанно хохотнув, обернувшиеся было на топот двое подельников чуть более крепкого телосложения, пренебрежительно отвернулись от новой жертвы, возвращая своё внимание показавшейся Хаиму Насиху странно знакомой девушке примерно его же возраста.

– Держите, дяденька! – плаксиво заверещал по всем признакам перетрусивший молодой человек, с готовностью всучивая увесистую коробушку прямо в руки не ждавшему такого подарка романтику топора и ножа, – Но только не убивайте меня, пожалуйста!

– Ух! – обрадовано ухнул тщедушный, аж слегка приседая нараскоряку от неожиданной металлизированной тяжести полученного с такой лёгкостью подарка судьбы и благодарно приобнимая его обеими загребущими бандитскими ручками с ножичком, – Ух!!

– Ух!! – согласился с ним парень, врубая тому между ног носок туристического ботинка и хватая обезоруженного грабителя за грудки, дабы на первых порах защититься им от его вконец озверевших подельников, тут же бросивших свою первоначальную жертву.

Сомнений в выборе именно этого метода самозащиты у молодого человека не возникло ни на минуту, потому как был у него уже, знаете, вполне удачный опыт по младости лет. Да и мешающий короб с ножичком его незадачливый гопник выронил почти сразу же.

– Поручик, а правда, что вы с Оболенским стрелялись в пятницу из-за Наташи Ростовой?

– Да-с, господа! Я стрелялся из-за Наташи, а этот трус Оболенский стрелялся из-за угла!!

Весьма кстати, а может, и совершенно некстати вспомнив всплывший откуда-то из глубин его памяти анекдот про, вроде бы как, никогда не существовавшего, однако же от этого не менее легендарного поручика Ржевского, Виталий даже не улыбнулся, потому как время к этому не слишком-то и располагало. А если быть до конца честным хотя бы даже и только перед собою, то времени этого самого у него не хватало просто катастрофически.

– Ну, Наташка милая, не подведи! – заговорщицки подмигнул он от чего-то ещё больше задёргавшемуся короткому гопнику, – Да не ссы ты так, я ж Дубро… тьфу ты, Ржевский!

Времени у паренька катастрофически остро не хватало на подзарядку парочки встроенных в обувку и составлявших в данный момент всё его доступное вооружение, высокоёмких и, самое главное, высоковольтных конденсаторов, за что он внутренне клял себя последними и распоследними словами довольно богатого ненормативного лексикона.

– Позвольте, мадемуазель Наташа Ростовская, ангажировать вас на танго! Как, а разве вы не Ростовская? Ах вы Азовская, то есть, простите, Азовский? Так значит насчёт мамзели и Наташи у вас возражений нет? Да хватит уже лягаться, ведь не дотянешься, коротконогий!

И танцевать, танцевать и снова и снова пританцовывать, маневрируя, уклоняясь и не давая своим противникам обойти его живой щит. Как убеждала его руководитель танцевального кружка, танец активизирует кровоснабжение организма и укрепляет суставы; позвоночник обретает гибкость и правильную осанку, а мышцы – постоянный тонус, силу и твёрдость. Танец является самым красивым и наиболее гармоничным путём обретения уверенности в себе, улучшения координации и повышения собственной сексуальной привлекательности. И не беда, что партнёр тоже мальчик, потому как мальчики с мальчиками тоже, случается, и танцуют. Вот только класса так до пятого, ибо дальше их только девчонки интересуют…

А ведь казалось бы, ну чего проще, как вовремя переложить газовый пистолет с последней обоймой нервнопаралитических патронов из коробки от ксерокса в карманы предательски алой, хотя и порядком потрёпанной, клановской куртки или периодически подзаряжать не имевшие индикатора разряда высоковольтные конденсаторы посредством таких прыжков?

Но всё значительно усложняет чуть ли не нарицательная, ставшая поистине национальной сначала общероссийской, а затем и общесоветской чертой, небрежность, расхлябанность и откровенное разгильдяйство. Впрочем, прыгать стало, кажется, легче, а значит уже и пора.

– Тр-р-р! – дважды сухо протрещали нацарапанные на каучуковых подошвах электроды высоковольтных преобразователей напряжения электровибрационного типа, безвольными тушками укладывая на уличную брусчатку никому не нужный человеческий мусор.

А вот ёмкости разрядных конденсаторов было бы неплохо чуть уменьшить, – озабоченно отметил для себя электрик шестого разряда, – А то ить эти шлимазлы как-то уж слишком быстренько отключаются. Как бы совсем уж не выключились, гои болезные. Да уймись же ты там, Геркулес наш сушённый, пока тут артефакты ваши в разнос не пошли!

Его последнее эмоциональное обращение было адресовано уже самому мелкому и самому неугомонному из бандитской троицы, всё ещё трепыхавшемуся, пинавшемуся и неистово матерившемуся ну очень плохими словами в его вытянутой и более длинной руке.

Успокоив и уложив рядом с более дородными подельниками их тщедушного соучастника, вьюнош наконец-то смог уделить внимание и приставленной к стенке беззащитной жертве уличного гоп-стопа, безмолвно застывшей там в качестве ветхозаветного соляного столба.

Ветхий Завет, впрочем как и Новый, равно как и все остальные священные книги, похоже, навечно остались в том мире, ибо в этом мире научно обоснованных чудесных явлений их не могло появиться уже по определению. Как не могло появиться в этом мире и стоявшей пред ним симпатичной русоволосой особы с короткой задорной стрижкой типа «Гаврош».

Налетевший со стороны Азовского побережья легчайший освежающий бриз прошёл через их зарешёченную вонючую подворотню, прогнал духоту полудённого позднелетнего зноя и как-то узнаваемо весело взъерошил волосы на её хорошенькой голове.

– Ленка?!! – неверяще уставился на неё изумлённый молодой человек, – Елена Ткач?!!

– Н-нет, – почему-то сначала запнулась явно смутившаяся девица, но затем неожиданно подтвердила, слегка присев в кокетливом книксене, – Но если желаете, можно и так, ведь вообще-то, меня зовут Меира Веберман. Ну а как же зовут моего героического спасителя?

– Вита… кха-кха, – поперхнулся совершенно растерянный юноша, у которого из-за этой удивительнейшей встречи чуть не вылетела из головы вся его с таким трудом сработанная легенда, – Витамины, говогю, пога пить, иммунитет-то ослаб. А меня зовут Хаим Насих!

– Хаим означает жизнь, – по-хозяйски беря своего спасителя под руку, стала рассуждать спасённая им девица с красивым еврейским именем Меира, – То есть вас, в таком случае, я могу называть Виталием, что с латыни и означает примерно то же. А Насих…

– Да насих насиха, – поспешно прервал Хаим поток опасного красноречия, – В смысле, нафиг нафига, тьфу ты, в общем, ну его нафиг этого насиха! Но вы мне таки не объяснили, почему вы с полным пгавом можете называться и Еленой Ткач?

– А вы с какой целью интересуетесь? – ревниво прищурилась Меира, – Почему для вас так важно, чтобы меня, Меиру Веберман, звали именно Еленой Ткач и никак иначе, Хаим?

– Для Меня?! Важно?! – с преувеличенным удивлением переспросил Хаим, старательно выпучив славянские глазки, в коих таилась вся многовековая печаль русского народа, – С чего вы взяли? Пгосто так зовут сестгёнку моего одноклассника, на котогую вы немножко чем-то похожи. Ничего особенного, в общем, знаете ли. Всего-навсего салажня босоногая!

– Салажня, говорите? – обиделась Меира, так же старательно выпячивая свою ещё не до конца оформленную подростковую грудь, – Ну да ладно, у нас ещё будет время обсудить и этот вопрос. А пока я всё расскажу вам о тайне своего происхождения, аха-ха-ха, раз уж вы на этом настаиваете. Ну а если серьёзно, то Меира с иврита означает то же, что и Елена с греческого, то есть «светлая». Вебер же переводится с идиша примерно как «ткач».

Слушая до боли знакомый чувственный голос с завораживающими женскими обертонами, ненароком поглядывая на не высокую, но ладную девичью фигурку и любуясь прелестной открытой улыбкой, Хаим Насих никак не мог сообразить, почему ж он раньше не обращал внимания на такую интересную во всех отношениях девчонку?!

Сиськи-масиськи, – насмешливо подумал он, косясь на выпяченные сквозь белую блузку полушария девичьих прелестей, – И какого фига девчонки мечтают об арбузных грудях?

– Как интересно тасуется её колода, – пробормотал уже вслух он, косясь на девичий зад.

– Любите играть в карты? – тут же неподдельно оживилась Меира, – О, в таком случае, вы довольно быстро найдёте общий язык и с моим папенькой, с которым я вас уже совсем, совсем скоренько познакомлю! Да вот, кстати, мы уже наконец-то пришли.

Прямо как в анекдоте про находчивого француза, который деликатно объяснил своей даме в ресторане, что хотел бы пописать, – вспомнил Хаим Насих, – Мадам, мне надо выйти, чтобы помочь своему маленькому другу, с которым уже очень скоро я познакомлю и вас!..

И только тут Хаим Насих несколько запоздало дотумкал, что всё это время его откровенно забалтывали мало значащими разговорами и с завидной целеустремлённостью вели если и не прямо к свадебному алтарю, то определённо куда-то совсем уж поблизости.

«Виктор Веберман», – с нарастающим недоумением прочитал он рельефную золочённую надпись на солидной двери из красного дерева, – «Изготовление ювелирных изделий для состоятельных дам и господ, магические артефакты, накопительные кристаллы и пр».

Так, – снова включил свою верхнюю голову Хаим Насих, – Можно было бы не обратить внимание на дорогу, по которой тебя всё это время вели. Можно было бы даже довести её до нужного ей подъезда. Затем расшаркаться, может быть даже поцеловать ручку, типа, на этом наш маленький, но опытный экипаж прощается с вами, приятного полёта и всё такое. Но незаметно для себя подняться на последний этаж? Ты ничего не забыл? Ах да, конечно же позабыл! Квадрат зданий в этом дворе, на минуточку, исключительно пятиэтажный…

Встал как вкопанный, укоризненно взглянул в её виновато опустившиеся глаза, удручённо покачал головой и хотел было уже развернуться, чтобы уйти, но, будто ожидавшая от него именно этих намерений, коварная дверь торжественно перед ним распахнулась.

Вот это монтаж, – пронеслось у него в голове, – Осталось включить марш Мендельсона!

– Здгаствуйте, молодой человек! – с дверного порога приветливо улыбнулся ему другой невозможный для этого мира знакомец, – Что ж вы стоите, не на погоге же нам говогить!

А чего ещё я здесь ожидал увидеть? – задал себе вопрос Хаим Насих, – Понятно же, что каков поп, таков и приход, а дочь должна походить и на своего отца, в том числе. Было бы странно, если бы отец так похожей на Ленку девчонки не походил бы на дядю Витю.

– Здгасьте, дядь Вить, – совершенно растеряно произнёс Хаим Насих, что прозвучало из его уст какой-то дразнилкой, а не приветствием, – А что означает «пыг» на вашей двеги?

– Мы знакомы? – недоумённо холодной дугой приподнялась правая бровь «дяди Вити», даже не затруднившего себя ответом на идиотский вопрос прикидывавшегося евреем гоя.

– Нет! – коротко мотнул смоляными кудрями струхнувший в душе Хаим Насих, хорошо помнивший о достаточно сложном характере отсидевшего за бытовое убийство Лениного отца, – Незнакомы, но ваше имя начегтано на вашей двеги, и я взял на себя смелость…

– Ах вот оно что! – не дослушав Хаима Насиха, с облегчением рассмеялся русоволосый мужчина, похожий на пожилого еврея не больше, чем походила на еврейку его юная дочь.

Продолжая легонько посмеиваться, отец спасённой девицы приглашающе махнул рукой и, настороженно выглянув на опустевшую после их захода лестничную площадку, аккуратно прикрыл за собою оказавшуюся изнутри целиком бронированной тяжеленную дверь.

– Мне кажется, – уже почти серьёзно продолжил мужчина, после того как они прошли в привычную гостиную с высоким потолком и неизменным шаром магического светильника под ним, – Было бы неплохо, молодые люди, если б мы попгобовали начать всё с самого, так сказать, начала. Доченька, ты не могла бы пгедставить мне нашего догогого гостя?

Проговаривая всё это завораживающим, обволакивающим сознание густым баритоном, не похожим и одновременно столь узнаваемо схожим с голосом Лениного отца, который был у того как-то грубее и проще, что ли, отец Меиры одновременно достал из стенного бара и выставил на сервировочный столик средних размеров бутылку с прозрачной жидкостью.

– Да, папенька, – кротко кивнула послушная дочка, метнув из-под чёлки озорной взгляд на их гостя, – Позволь представить тебе моего нежданного сегодняшнего спасителя, ну и, по всей видимости, нашего соплеменника Хаима Насиха! Хаим, позволь представить тебе моего любимого папеньку-ювелира Авигдора Соломоновича Вебермана!

– Алиса, это пудинг! Пудинг, это Алиса! – не выдержав приторного пафоса творящегося политеса, пробормотал электромонтёр, – Вас только познакомили, а ты на него с ножом!

Неопределённо хмыкнув, сокрушённо покачав головой и не говоря более ни одного слова, Авигдор Соломонович вышел из гостиной, чтобы уже через минуту вернуться с тарелкой, на которой аппетитно высилась живописная кучка унизанных шпажками канапе.

– Вообще-то, Хаим, – по-отечески добродушно обратился к гостю хозяин, подавая тому дохнувшую неплохим самогоном и карамелью рюмку, – Пейсаховку обычно закусывают цимесом или фогшмаком, но наша кухагка сегодня выходная, так что… в общем, Лехаим!

И, виновато разведя руками с рюмкой и канапе, Авигдор Соломонович выпил и закусил.

– Да, Авигдог Соломонович? – с похвальной готовностью откликнулся Хаим Насих, так и не пригубивший рюмку с еврейским изюмным первачом, – Я вас внимательно слушаю!

– Мм?! – недоумённо промычал Авигдор Соломонович, спешно дожёвывая и сглатывая порцию канапе, – Да я, вгоде, всё сказал, Хаим. Но почему вы не пьёте нашу пейсаховку?

Ощутимо дрогнув от мощного пинка дочери, сумевшей проделать это даже под низеньким сервировочным столиком, отец поперхнулся и чуть было не подавился очередной порцией заглатываемого канапе, однако вовремя спохватился и задал гостю полагающийся вопрос.

– Впгочем, молодой человек, один вопгос у меня к вам сегодня таки остался незаданным. Что ж на этот газ пгоизошло с моей дочегью? Куды она сегодня опять вляпалась? Лехаим!

Быть может, – лихорадочно соображал Хаим Насих, переводя свой озадаченный взгляд с поперхнувшегося после очередного пинка отца на изображавшую саму святую невинность дочь, приставка «ле» перед моим именем означает то же что и «де» перед де Тревилем или «д» с апострофом перед д’Артаньяном? Ну, типа, владетельный маркиз Карабас-Барабас и тому подобное? Дык ведь у меня щас не только ни кола ни двора, но и в карманах пусто…

– А чё тут гассказывать? – включил дурака Хаим Насих, – Сидел, услыхал, пгибежал!

– Не скгомничайте, не скгомничайте, молодой человек, – поощрил гостя хозяин, – Мне ли не знать свою дочь, котогая всегда находит себе пгоблемы там, где их отгодясь никогда ни бывало! Но почему вы не пьёте, Хаим? Я ведь за ваше здоговье уже две гюмки закинул в себя, а вы всё чего-то ждёте. Алкоголь безусловно вгеден, но мы ж по чуть-чуть!

Он что, издевается, что ли? – мысленно вскинулся Хаим Насих, – Я уж давно нажраться хочу и да сдохну я от алкогольной интоксикации, а он марлезонский балет устраивает с де Тревилями и ле Хаимами! Мозоли на языке натгу ского, тьфу, уже и в мыслях с акцентом!

– Как же я могу выпить, уважаемый Авигдог Соломонович, – с лёгким внешним укором и сдерживаемой внутренней яростью ответствовал спаситель хозяйской дочки, – Если вы всякий газ после поднятия своей гюмки пгямо таки выкгикиваете моё имя и тгебовательно смотгите на меня? А ещё, я хоть и благогодного пгоисхождения, но владений у мине нема!

– Ах вот вы о чём! – после продолжительной паузы, в течение которой все молчали, уже второй раз за сей день произнёс Авигдор Соломонович, – Скажите, молодой человек, вам не надоело корчить еврея? Даже меня уже задолбало картавить с вами, а я это могу делать, уж поверьте, много талантливей вас! А «лехаим» – это всего лишь заздравный еврейский тост. Что-то похожее на русское «Будем!», а если буквально, то примерно «За жизнь!».

Ещё не дослушав до конца ювелира, означенный молодой человек как-то резко сбледнул с лица, кинул несколько быстрых взглядов в сторону оконной решётки, двери и, почему-то, и в сторону подпотолочного магического светильника с шёлковым абажуром.

– Тьфу ты, блин! – в сердцах сплюнул Хаим Насих, – То есть, я хотел сказать, тьфу ты, боже Единый мой! Вот говорили же мне умные люди в танцевальном кружке, что актёр из меня как из кривоногого Малика балерина, а я не верил! Пить вредно, но всё же… лехаим!

– Лехаим! – охотно повторил гостеприимный хозяин, опрокидывая свою третью рюмку, мягкой изюмной пейсаховки, но теперь уже вслед за долгожданной первой у гостя, – Вот это другое дело, вот это по-нашему, по-еврейски, но только не увлекайся… зятёк!

Проголодавшийся молодой человек, как раз решивший в это время основательно закусить, услышав из уст отца спасённой девицы подобную форму адресованного ему родственного обращения, поперхнулся от неожиданности, закашлялся, засипел и требовательно замахал руками, бегая глазками по столу в поисках любого подходящего запивона.

Силясь всею душою помочь, но после третьей рюмки толком уже не совсем понимая, чего же хочет от него его гость, хозяин не нашёл ничего лучшего как плеснуть в его рюмку ещё граммов так шестьдесят очень вредной пейсаховки, то есть примерно шкалик.

Поскольку более адекватных вариантов на сервировочном столике и в интерьере гостиной просто не наблюдалось, бедному юноше тоже не оставалось ничего иного как опрокинуть в свою широкую глотку любезно всученную гостеприимным хозяином рюмку.

– Вот скажите мне, Авигдор Соломонович, только честно, как еврей еврею, – едва лишь отдышавшись и смахнув набежавшие на глаза слёзы, спросил Хаим Насих, – А вы еврей?

Вопрос молодого человека, надо сказать, риторическим отнюдь не являлся, потому как, по большому счёту, ни типовой профиль с тёмными вьющимися волосами и горбатым носом, ни картавый выговор с характерным мягким грассированием или даже обрезанная крайняя плоть не являются обязательными отличительными признаками каждого еврея.

Светловолосых евреев у европейских ашкеназов чуть ли не треть, изредка попадаются они даже среди горских и бухарских евреев. Горбоносость у евреев может и встречается чаще, чем у европейцев, к примеру, но большинство европейских евреев нос имеют прямой. Что же касается картавости, то врождённого характера она не имеет и присуща только для тех, для кого иврит является родным языком или кого в детстве просто не заметили логопеды.

Остаётся ещё один стойкий стереотип о поголовной профессиональной ориентации евреев по насаждению исключительно ростовщических, ювелирных, адвокатских, артистических, медицинских и научных династий, что верно, но лишь только отчасти.

На самом же деле, абсолютное большинство евреев Российской Империи были обычными ремесленниками: портными, столярами, стекольщиками, сапожниками, шапочниками или простыми торговцами. Каин с Авелем, например, так и вообще пасли овец и растили хлеб.

Сидевшая на диване рядом с молодым человеком Меира Авигдоровна Веберман и её отец, представленный обозначенному молодому человеку как Авигдор Соломонович Веберман, сидевший в данный момент в кресле напротив, были русоволосы, имели прямые носы и не имели каких-то особых проблем с произношением р-р-рычащего звука.

– Все мы немножко евреи, – уклончиво ответил Авигдор Соломонович, – Это я вам как еврей еврею скажу. Ну а по поводу не очень уместной шутки о зяте вы в голову не берите, Хаим. Или мне вас лучше называть Виталием Юрьевичем Морозовым, ваше сиятельство?

Виталий, а это и был вне всякого сомнения Виталий Морозов из клана Морозовых, только внешне оставался спокоен, чему в немалой степени способствовала успокаивающе лёгшая на его предплечье девичья ладонь и демонстративно расслабленная поза её отца.

Внутренне же Виталий, которого более нет нужды называть Хаимом, хотя в принципе это то же самое и означает, весь как-то подобрался и посмотрел собеседнику прямо в глаза, но не куда-то в сторону его переносицы, ибо именно движение глаз отражает веленья души, а не мимическое шевеление каких-то там кожных складок на человеческой переносице.

– Позвольте представиться, ваше сиятельство, – вскочил и вытянулся во фрунт Авигдор Соломонович, – Барон Вебер Виктор Семёнович, отставной майор и начальник охранной службы третьей артефакторной мануфактуры вашего, э-э-э, покойного батюшки!

После того, как все присутствовавшие троекратно осенили свои приоткрытые рты косыми крестами, саморазоблачившийся ювелир Авигдор Соломонович Веберман, обернувшийся бравым отставным майором Виктором Семёновичем Вебером, ещё некоторое время стоял, поедая глазами начальство, но затем как-то сник и виновато понурил седую голову.

– Бывший начальник, ваше сиятельство, – глухо поправился бывший майор и добавил с ожесточённой горечью в разом охрипшем голосе, – Бывшей артефакторной мануфактуры вашего дражайшего покойного батюшки, о коем все мы безмерно скорбим.

– А мне говорили, – заметил Виталий с фирменной ехидцей в голосе, превосходящей по силе воздействия на неокрепшие души даже скрип по стеклу пенопластом, – Что бывших лесных егерей Императорского корпуса спецопераций просто не существует!

– Прошу прощения, ваше сиятельство, – невозмутимо склонился Виктор Семёнович, на лице которого не дрогнул ни один мускул, – Но вы меня определённо с кем-то спутали. К моему глубокому сожалению, я никогда не имел чести служить в Императорском корпусе специальных операций, поскольку не смог поступить в военную академию лесных егерей, хотя и мечтал об этой благородной стезе, почитайте, чуть ли не с самого детства.

Незаслуженно забытая всеми девушка, хорошо знавшая всю, или почти всю, подноготную родного отца и всё это время растеряно переводившая взгляд с одного на другого, в какой-то момент просто не вытерпела столь явного пренебрежения и снова кого-то пнула.

– Ах да! – картинно стукнул себя ладонью по лбу вздрогнувший папенька, будто только что вспомнил нечто очень забавное, – Позвольте, ваше сиятельство, ещё раз представить вам мою дочь Елену Викторовну Вебер, баронессу фон Вебер! Елена, позволь представить тебе его сиятельство князя Морозова Виталия Юрьевича, единственного наследника клана Морозовых! Де факто от клана ничего не осталось, но де юре он всё ещё существует.

Недовольно ворча про себя по поводу всех этих замшелых расшаркиваний, молодые люди вынужденно встали напротив друг друга и церемонно раскланялись, слепив полагавшиеся данному случаю благостные физиономии, причём Елена Викторовна умудрилась при этом изобразить ещё и некое усечённое подобие полагавшегося случаю придворного реверанса.

Прикладываться к девичьей ручке сиятельство, ясное дело, не стал, ибо ручки, во-первых, согласно светскому этикету целуют только замужним дамам, а во-вторых, едва услышав о печальной судьбе его клана, юная баронесса поспешно спрятала свои ручки за спину.

И дело было не в какой-то там меркантильности, каковая Елене никогда не была присуща, и не в обесцененном княжеском титуле, который как раз бы никак ей не помешал, а в том, что будучи дочерью отставного майора, она не понаслышке знала о воинском долге и ни в коем случае не хотела мешать юному мстителю в надлежащем его исполнении.

«Мой долг платежом красен!» – белым по красному было начертано на дворянском гербе рода Морозовых, и никто ещё за всю пятисотлетнюю историю этого благородного рода не оставлял за собой неоплаченных крепким русским рублём, ответной дружеской помощью либо же щедро пролитой вражеской кровью долгов.

Вот и сейчас, наконец-то осознав всю непомерную тяжесть так нежданно свалившегося на него долга родовой кровной мести, Виталий выпрямился и взглянул на отставного майора.

– Позвольте-позвольте, барон! – спохватился он с несвойственной ему тормознутостью, присущей скорей его брату, – Как это, единственного наследника? Ведь и Марк ещё есть!

– Ваш брат Марк, ваше сиятельство, – мрачно начал Виктор Семёнович, – Принял на…

– Да он вообще не принимает на грудь! – искренне возмутился Виталий, – Так что, тем более не имеет права отлынивать от обязанностей по возврату кровного долга Юсуповым!

– Ваш брат Марк, ваше сиятельство, – бесстрастно повторил барон Вебер, – Принял на днях героическую смерть из рук членов запрещённой в Российской Империи Инквизиции!

Глава двенадцатая, в которой герой изобретает велосипед, то есть нечто уже изобретённое

Кто мешает тебе выдумать порох непромокаемый?

Козьма Петрович Прутков «Плоды раздумья»

Некрасивая привычка грызть ногти, которая по-научному называется онихофагией, может быть признаком психосоматических отклонений. Бывает что эта привычка появляется при дисфункции височно-нижнечелюстного сустава, обсессивно-компульсивном расстройстве и анемии, вызванной дефицитом какого-то ещё более не выговариваемого витамина.

При дисфункции височно-нижнечелюстного сустава, помимо желания грызть ногти может появиться ещё и такая ужасная штука, как бруксизм, то есть не имеющий ничего общего с паразитирующими где-то в кишечнике человека глистами зубодробительный скрежет.

Однако чаще всего причиной подобного самоедства является психическое, эмоциональное или интеллектуальное напряжение, связанное с проблемами в школе, университете или на работе, с очень низкой самооценкой или же повышенным чувством тревожности.

Итак, – как обычно под корень сгрызая ногти, раскидывал мозгами Виталий, – Нам надо срочно найти оружие для нашей группы сопротивления, прости господи, вот назвал же это -дело барон! Я есть Тэрминэйтор из будушчий, и я помогайт вашчи члени сопротивлений! Да тьфу на вас трижды, господа извращенцы! Да тьфу на вас, блин, ещё раз!

Всё гладкоствольное охотничье оружие, ни говоря уже о нарезном, как сказал мне сегодня Виктор Семёнович, – продолжал размышлять Виталий, вхолостую скрежеща зубами над уже начисто сгрызенным ногтем, – Временно запрещено к продажам среди населения по всей территории Российской Империи вплоть до особого, Его Императорского Величества распоряжения. О причине и сроках запрета в соответствующем указе ничего не говорится, но ходят упорные слухи, что запрещённая в Российской Империи Единая Инквизиция при активной поддержке неких прозападных кланов готовит государственный переворот.

Одновременно, тем же высочайшим указом отмечается, что представителям гражданского населения Российской Империи не возбраняется самостоятельное изготовление, покупка и даже свободная реализация прочего метательного оружия любого не огнестрельного типа.

Какое великодушие, – совсем не весело подумал Виталий, – Не возбраняется, видите ли, самостоятельное изготовление метательного оружия любого типа, окромя огнестрельного! Интересно, а что там вообще подразумевалось под этим? Рогатки, луки, пращи, арбалеты?

По вполне уловимой и объяснимой ассоциации в памяти всплыли читанные-перечитанные строки из написанных будто по кальке статей о до сих пор ещё будоражащем неокрепшую юную психику каратэ, каковые, возможно для пущего разнообразия, озвучивались для них с Маликом в районном доме культуры, куда они заскочили совершенно случайно и совсем по другим, не имевшим тогда никакого отношения к спорту, дискотечным делам.

– Лишённые своими феодалами права носить оружие, – вдохновенно вещал им какой-то заезжий бородатый мужик в пошитом из скатерти кимоно, ничтоже сумняше подвязанном чёрным поясом с люрексом, – Простые японские крестьяне были вынуждены сражаться с врагами пустыми руками, откуда и произошло название этого одного из самых красивых и самых эффектных видов спортивных единоборств, потому как «кара» означает «пустая», а «тэ», соответственно, в переводе с их родного японского означает «рука»…

– На какой секунде уложишь? – деловито зачищая зубами провода концертной колонки, мотнул подбородком Виталий в сторону разошедшегося на сцене колоритного самозванца то ли из Карагандинской, то ли из Кызылординской областной филармонии, но уж явно не из благословенной рисовой водкой, суши и восточными единоборствами Японии.

– А ни на какой, – лениво тогда обломал его ожидания Малик, имевший к тому времени уже самый что ни на есть настоящий зелёный пояс, – Во-первых, у мужика наверняка всё и везде должно быть неплохо так схвачено, если он гастролирует по целинным районам, а, во-вторых, это было бы неспортивно, потому что это танцор какой-то, а вовсе не каратист. Давай лучше глянем, как он сейчас подсунутые пацанами настоящие, а не предварительно прокалённые в печи силикатные кирпичи будет на тамэсивари «пустыми руками» ломать!

Нет, – мрачно подумал Виталий, вспоминая истошное зрелищное «киай» с последующим поросячьим визгом и загипсованной по самый локоть пухленькой гастролёрской ручонкой без признаков какой бы то ни было специальной набивки, – Путь пустой руки не для нас, ибо лучшие в мире электромонтёры принципиально не ищут лёгких путей! Но что ж тогда можно вложить в эту кривую ручонку, дабы она перестала быть такой беззащитно пустой?

Уже нацарапанные на подошвах тяжёлых ботинок электрошокеры являются, как ни крути, но всё же оружием ближнего боя. Ряженные под полосатые палки электродубины ментов? Да те же яйца, вид снизу, хе-хе. А метать в супротивника заряженные до сотни киловольт конденсаторы будет вообще откровенным сюрром. Только и остаётся, что отгородиться от мира простейшей электроизгородью типа «электропастух», несложную схему которого он как-то приметил в одном из выпусков журнала «Мастерок» пятнадцатилетней давности…

А из оружия относительно дальнего боя, таким образом остаются разве что только луки со стрелами, рогатки да духовые трубки с ядовитыми дротиками. Пневматические винтовки? Нет не покатят, говорят, в этом мире они почему-то чересчур уязвимы для так называемой казуальной магии, для которой перераспределение давления газа в баллоне является очень простой и распространённой учебной задачей. То есть магически стабилизировать порох и взрывчатку военные здесь научились, а сжатые газы, к превеликому его сожалению, нет…

С духовыми трубками, вроде, несколько проще. Давление воздуха в них создаётся гораздо более низкое и на короткое время, за которое никакой казуальный маг не успевает сделать своё чёрное дело по перераспределению скоростей молекул смеси воздушных газов.

Да и чего, казалось бы, может быть проще, чем практически та же, свёрнутая из тетрадной бумажки, «плевалка»? Эх, помнится, как влепишь с задней парты хорошо так зажёванным бумажным комочком с баранью какашечку точнёхонько в затылок кому-нибудь из заучек! Малику, к примеру, или Серёге, которые обычно как раз на первой парте вдвоём и сидели.

Виталий живо представил, как с ленцой постреливает из школьной бумажной «плевалки», высунув её из окопов полного профиля, и зябко поёжился. Бр-р, брось каку, боец, это тоже не метод, хоть и с отравленным дротиком! Лучше рассмотрим любимую с детства рогатку с чёрной велосипедной или с серо-жёлтой медицинской резинкой, которая дальнобойнее и гораздо убоистее даже в самом её не отравленном исполнении точно уж будет.

Правда, прицел у простой рогатки, как впрочем, и у духовой трубки, сугубо интуитивный, зато и конструкция не намного сложнее, а такая же бесшумность выстрелов и доступность примитивных боеприпасов вынуждает рассмотреть рогатку всерьёз. Кто там голым скакал при луне по джунглям с рогаткой? Вроде бы, Рэмбо? Или кто другой? Да и хрен с ним, мы в детстве тоже неплохо так порезвились с этим оружием школьного пролетариата!

Когда после завершения официальной части выпускного вечера их единственный десятый класс позвала к себе в кабинет математики поболтать одна из их первых учительниц завуч Галина Петровна, она возвратила ребятам «сокровища», методично экспроприируемые ею у них во время уроков ажно с самого первого класса. Многим парням вернули рогатки, так тех даже на скупую мужскую слезу пробило, будто пред ними жгучего лука нашинковали.

Кстати, по поводу лука, который со стрелами, а не того что и пацанов на слезу прошибает. Где-то когда-то читал он, что какой-то турецкий султан на каких-то соревнованиях пустил стрелу из лука чуть ли не под километр. Виталий тогда вспомнил мультик про маленького арабского скорохода, где падишах тоже соревновался наравне с простыми людьми…

– А что ты делаешь? – по своему обыкновению бесшумно подошла сзади к сидящему за письменным столом Виталию Ленка. Подошла, прижалась к его спине грудью и обхватила ручонками, томно сложив свежестриженную русую голову на его костлявом плече.

– Не время, Лена, нам глупостями заниматься, – сурово произнёс Виталий, – Не время!

– А что ещё я могу с собой сделать, – обиженно надула губки девушка, ни на минуту не ослабляя, впрочем, своих нежных объятий, – Если меня к тебе как будто магнитом тянет?

– Магнитом тянет её, видите ли, магнитом, – лихорадочно забормотал молодой человек, словно пытаясь поймать какую-то ускользающую от него мысль, когда рассеянный взгляд случайно упал на давно утративший товарный вид, потрёпанный жизнью картонный ящик с полузатёртой и полупоблёкшей надписью «Электромагнетический гектограф».

– Эврика! – восторженно заорал Виталий, вспугивая прикорнувшую на его плече Ленку, победно вскидывая к потолку руки и торжествующе потрясая в воздухе перепачканными в каких-то непонятных чернильно-химических разводах жилистыми кулаками.

– Папка-а-а!!! – истошно завопила от неожиданности вспугнутая с любимого ею насеста Ленка, вылетая из отведённой для Виталия комнаты, – Папа, их сиятельство сбрендили!!!

Эврика! – снова радостно повторил Виталий, но теперь уже только мысленно, потому как незачем плодить испуганных сущностей без необходимости, – Электромагнитная пушка!

Конечно электромагнитная пушка, она же – пушка Гаусса и она же – известная каждому любителю научной фантастики гауссовская винтовка, ружьё или что-то ещё там такого же рода. Помнится, в русском переводе одной из книг Гарри Гаррисона про Стальную Крысу такое примечательное оружие обзывалось, кажется, просто «гауссовкой».

Справедливости ради было бы не лишним заметить, что при всём том творческом бардаке, из которого, по меткому выражению Шерлока Холмса вместе с О’Генри, и состоял чердак памяти Витальевских необходимых познаний, на этот раз он точно не ошибался.

Разумеется, дословный текст перевода Виталий не помнил, но неплохо запомнил суть, что считал в прочитанных им многочисленных фантастических произведениях более важным:

«У каждого была при себе гауссовка – высокоубойное многоцелевое оружие, сверхъёмкие конденсаторные батареи которого накапливали мощнейшие электрические заряды и после нажатия на спусковой крючок создавали в его стволе магнитное поле, разгонявшее снаряд до скорости, не уступавшей скорости реактивных снарядов любого другого оружия.

Однако гауссовка превосходила эти виды оружия по скорострельности, была практически бесшумной и стреляла любыми снарядами: от отравленных иголок и до разрывных пуль».

Ну да, конечно, с точки зрения писателя-фантаста всё выглядит именно так шоколадно, но ведь только практика есть критерий истины, а на практике же мы видим совершенно иную и не очень-то приглядную для подобной, с позволенья сказать, вундервафли картину.

Собственно говоря, электромагнитный ускоритель масс, который в простонародье прозван пушкой Гаусса, в простейшем виде на самом деле представляет собой достаточно сильный электромагнит с сердечником из стремительно втягиваемого внутрь стального снаряда.

Для того чтобы такой снаряд набрал на подлёте к электромагнитной катушке максимально возможную для данных условий скорость, в этой катушке создаётся короткий, но мощный импульс электрического тока, в свою очередь порождающий менее быстро нарастающее и менее быстро спадающее магнитное поле соответствующей напряжённости.

Индуктивность ускоряющей катушки и её активное сопротивление, ёмкость конденсатора, его напряжение и время разряда, массу снаряда, его размер и расположение относительно катушки рассчитывают так, чтобы к моменту подлёта снаряда к её центру, магнитное поле в ней ослабло до минимума и не пыталось тормозить уже вылетающий из неё снаряд.

Теоретически, более совершенные варианты такой пушки с несколькими последовательно расположенными электромагнитными катушками, могли бы не только стрелять, но и даже запускать небольшие спутники на околоземную, а то и стационарную орбиту.

Да и просто как оружие летального действия, пушка Гаусса, которая может быть создана и достаточно компактных размеров, сопоставимых со стандартными образцами стрелкового вооружения, обладает рядом достоинств, которых не имеет обычное простое оружие.

К числу таких преимуществ относят, к примеру, возможность выбора практически любой начальной скорости и, соответственно энергии пули или снаряда без замены ствола и этих боеприпасов, отсутствие у этих пуль и снарядов гильз, возможность бесшумной стрельбы, существенно меньший импульс отдачи при выстрелах и большая техническая надёжность.

На практике же, эффективность электромагнитной пушки оказалась крайне мала и едва ли достигала какой-то жалкой пары-другой десятков процентов у лучших своих экземпляров. Вследствие низких показателей эффективности, они потребляли слишком много энергии и нуждались в её больших запасах, что требовало соответствующего увеличения количества и ёмкости накопительных конденсаторов, а значит и полной массы устройства в целом.

Помимо прочей научно-популярной мути из той случайно попавшей ему когда-то на глаза журнальной статьи (ни то из «Науки и жизни», ни то из «Техники – молодёжи»), Виталий запомнил и сетования на отсутствие достаточно высокотемпературных сверхпроводников, а также компактных, но ёмких электрических аккумуляторов и конденсаторов.

– Э-э-э, – задумчиво протянул Виталий, переходя от беспощадного выгрызанья ногтей к не менее яростному почёсыванию головной репы, – Э, сказали мы с Петром Ивановичем!

Помнится, Марк говорил мне, что соединительные проводники на местных электрических схемах становятся чуть ли не сверхпроводниками, а их дискретные элементы типа того же кондёра или катушки идеализируются, но, правда, только в пределах указанных на схемах их стандартных, а значит и намоленных пользователями, допустимых параметров.

То есть, если катушку я могу рисовать почти любую, потому как в теории намотать можно всё что угодно и любым проводом, то номиналы кондёров мне придётся уже припоминать или подбирать, пока не найду, во-первых, стандартный, а во-вторых, известный и мне, ибо тысячи людей должны верить в это, ибо я должен верить в это, ибо намоленность, мать её!

Эх, – грустно вздохнул Виталий, – Хорошо было покойному Марку! Хотя нет, в данном случае как раз всё-таки именно Малику, ибо Марк-то в технике, как говорится, ни ухом ни княжеским рылом, а Малик всю элементную номенклатуру помнил почти наизусть.

Ну да ладно, запараллелю сколько потребуется там конденсаторов известной мне ёмкости, а с индуктивностью электромагнитного пускателя… Тьфу ты, всё-таки тёмные тени моего чёрного электромонтёрского прошлого не дают покоя моей же асинхронной душе!

Так вот, а с индуктивностью электромагнитной катушки ускорителя можно будет и вволю поэкспериментировать, подбирая только надписи с её произвольным значением. В общем, Виталька, карандаш, бумага, ластик и вот те, товарищ, подходящее магнитное поле…

– Стоп, командую я своим уткам – снова вслух забормотал Виталий, – Лечу я это, лечу и пролетаю как над Парижем фанера, поскольку имею дело с идеализированной катушкой без активного сопротивления, без межвитковой ёмкости и, самое главное, без паразитного внешнего магнитного поля, которое в данном случае как раз от неё и требуется…

Целиком захваченный решением сложной проблемы, на некоторое время он основательно призадумался и пропустил тот момент, когда к нему в комнату ворвалась встревоженная и взъерошенная как воробей Ленка, тащившая за руку донельзя растерянного и смущённого собственным незваным вторжением в отведённые для гостя святые покои отца.

– Вот! – обвиняющее указала Ленка на молчавшего Виталия пальцем, – Разговаривает!

– Всё хорошо, – успокаивающе погладил отец дочь по головке, – И ты разговариваешь.

– Но он сам с собой разговаривает! – взвизгнула Ленка, возмущённо притопнув ножкой.

– Вообще-то, – осторожно сказал отец, – В его комнате разговариваем пока только мы.

– Он разговаривал пока нас с тобой тут не было! – уже совсем отчаянно завопила Ленка.

– Так если тебя тут не было, – укоризненно покачал головой отец, участливо заглядывая дочке в глаза и касаясь своею ладонью её лба, – То как же ты тогда могла об этом узнать?

– Но тогда я была с ним тут, – смело буркнула Ленка, – А он сам с собой, а не со мной!

– И шо это было? – недоумённо спросил его сиятельство у подпотолочного светильника после того, как Виктор Семёнович спешно утащил упиравшуюся дочь, как-то странно при этом поглядывая на гостевавшего у него уже вторую неделю осиротевшего князя.

Вернувшись к прерванным от нежданного визита размышлениям, юный мститель умакнул золотое перо в чернильницу, как это делали до него многие поколения его предков во всех известных ему мирах, и ненадолго замер, пытаясь вспомнить, на чём он таки остановился.

– Ходят тут… всякие, – недовольно пробурчал он, – А потом у людёв мысли теряются!

Ага, – наконец поймал он ускользавшую от него мысль, – Индуцированное рисованной катушкой магнитное поле не оказывает влияния на нарисованные рядом с ней элементы и никогда не покидает двумерной поверхности нарисованного чертежа.

Но ведь не зря столько умных людей говорило мне, что никогда, мол, не говори никогда, а потому надо экспериментировать, экспериментировать и ещё раз экспериментировать, как завещал нам великий, э-э… не важно там, кто. Надо просто экспериментировать и всё тут!

Претворяя в жизнь собственный императив, Виталий отложил в сторону уже обмакнутое в чернильницу перо, из-за чего на тёмном сукне письменного стола образовалась очередная, невесть какая по счёту и дожидавшаяся своего часа невидимая чернильная мина.

Затем, выдвинув левый ящик стола, достал из него простой карандаш, ластик и точилку, а задвинув обратно левый ящик стола, тут же выдвинул правый ящик стола и достал из него несколько белоснежно чистых листов писчей бумаги из тут же распечатанной пачки.

– Без труда не вытянешь и рыбку из пруда! – воздев палец, назидательно изрёк Виталий.

Кое-как наточив какой-то явно дорогущий заграничный карандаш, небрежными штрихами набросал им на листе бумаги простейшую схему, состоящую из источника электрического питания, активного сопротивления и катушки индуктивности с сердечником.

Активное сопротивление ввёл в схему только потому, что совершенно не представлял, как поведёт себя заряженный магической энергией аккумулятор, замкнутый на практически, а быть может и не практически, нулевое сопротивление идеализированной катушки.

К примеру, в теории замкнутый на одноомное сопротивление одновольтовый аккумулятор будет выделять на данном сопротивлении ровно один ватт тепловой мощности до полного физического истощения запасённого в нём электроэнергетического заряда.

Поскольку, согласно закону Ома, сила тока в этой цепи будет равна ровно одному амперу, при ёмкости аккумулятора в один ампер-час (или тысяча миллиампер-часов), аккумулятор окончательно истощится ровно через один час (или три тысячи шестьсот секунд), выделив за это время на сопротивлении три тысячи шестьсот джоулей тепловой энергии.

При изменении сопротивления, общее количество выделившейся на нём тепловой энергии меняться не будет, а вот рассеиваемая в окружающем пространстве мощность… Понизим, например, это сопротивление в миллион раз, низводя его по сути до короткого замыкания, и за какие-то доли секунды идеальный аккумулятор вышвырнет в такую нагрузку импульс более чем в три с половиной тысячи киловатт тепловой мощности.

А в отличие от пока непонятно куда исчезающего магнитного поля индуктивной катушки, выделяющееся на активных сопротивлениях тепло никуда не девается и чувствуется очень даже реально безо всяких там термочувствительных регистрирующих приборов.

Так что, если бы Виталий попробовал соединить напрямую почти идеальный аккумулятор с почти нулевым внутренним сопротивлением с почти идеальной индуктивной катушкой с почти нулевым активным сопротивлением, то мог бы получить в результате просто весьма большой «бада-бум», как сказала бы в будущем одна рыжеволосая голливудская героиня.

Покончив с обозначением третьего и последнего элемента принципиальной электрической схемы, Виталий ещё раз перепроверил соответствие отображения условных обозначений и прижал большой палец к значку источника постоянного тока, влил в него изрядный объём своей внутренней энергии, аж голова закружилась, и… ничего не случилось.

А что ты ещё хотел здесь увидеть, идиот? – ругнул себя мысленно он, – Что ещё должно по-твоему произойти с этой схемкой, если ты ждёшь от неё проявления магнитных полей?

Вздохнул, снова выдвинул левый ящик стола, не без труда разыскал среди скопившегося у него за неделю хлама парочку полузаржавленных стальных скрепок, задвинул левый ящик стола обратно и с чувством глубокого удовлетворения за плодотворный труд выложил обе сцепленные между собой канцелярские скрепки прямо на лист бумаги со схемой.

Бывшие кусочки стальной проволоки шлёпнулись на поверхность бумаги как-то слишком уж вяло, демонстрируя полную флегматичную индифферентность к возможному наличию у тонкого листочка писчей бумаги сокрытых за нею сильнейших магнитных полей.

Кумулятор, наверное, сдох, – решил про себя Виталий и, для верности погоняв туда-сюда по чертёжной поверхности неразлучную парочку металлических скрепок, вновь приложил к схеме перепачканный чернильными пятнами большой палец правой руки.

Не узрев ожидаемого эффекта, плюнул с досады на дорогой персидский ковёр и приложил к перемазанному чернилами участку электрической цепи теперь уже большой палец левой руки с не меньшим, если только не большим, количеством подозрительных пятен.

– Жри, скотина! – сердито пробормотал вслух Виталий, – И чтоб ты подавился, упырь!

Участок схемы с изображением резистора вдруг задымился, а в воздухе ощутимо повеяло характерным сладковатым душком томящейся в «козьей ножке» родной степной конопли.

– Да ну нафиг! – снова, не удержавшись, пробормотал Виталий, но в этот раз уже слегка ошарашено, – Они что, даже уже и писчую бумагув этих краях выделывают из конопли?

Снова с неприязнью глянул на коряво, а чего уж теперь греха таить, выполненный чертёж. С особой ненавистью посмотрел на замызганный многократной подзарядкой аккумулятор. Снова с каким-то болезненным наслаждением принюхался и, скомкав листок, бросил его в стоявшую у него на столе, однако же никогда неиспользовавшуюся им пепельницу.

На море б сейчас, – мысленно выдохнул он, улавливая расширяющимися от конопляного духа ноздрями долетевший с улицы запах гниющих водорослей, – С Ленкой. Или без неё. Потому как не время нам с Леной всякими глупостями заниматься, пока что ещё не время!

Снова выдохнул, но на этот раз уже шумно, с жалобным присвистом не желавших сдавать вредный дым лёгких. Снова положил пред собою чистый листок и снова как мог вычертил на нём практически ту же самую схему, но в несколько более крупном масштабе.

Во избежание дальнейшего перегрева участка схемы с условным изображением активного сопротивления, зажал струбциной точилки этот участок с обеих сторон меж двух монеток.

И опять вдавил палец в этот пачканный «кумулятор», и опять скинутые на значок катушки скрепки даже не дёрнулись. Единственным позитивным моментом сложившейся ситуации послужило только отсутствия перегрева на активном сопротивлении, импровизированный радиатор которого, по всей видимости, исправно выполнял возложенные на него функции.

– Даже если спирт замёрзнет, – проворчал себе под нос Виталий, – Всё равно я пить не брошу. Буду грызть его замёрзшим, потому что он хороший! Кстати, по поводу спирта…

Последний раз взглянув с нескрываемой ненавистью на кудри абсолютно фригидной к его потугам индуктивной катушки, он решил подвергнуть её персональному аутодафе, то есть торжественному, хотя и, к превеликому сожалению, не публичному сожжению.

– Так не доставайся ж ты никому! – театрально вскричал Виталий и впечатал указующе-наказующий перст в центр условного обозначения индуктивной катушки с изображающей некий абстрактный стальной сердечник сплошной жирной линией.

– Что случилось, ваше сиятельство? – ворвался к нему в комнату встревоженный барон.

– Ничего не случилось, Виктор Семёнович, – успокоил его Виталий, – Всё в полном…

И заворожено замер, так и не успев пояснить барону, в полном чего же у него там всё, ибо в глазах сначала появилась какая-то полупрозрачная мельтешащая рябь, напомнившая ему экран цветного телевизора на свободном канале, а затем побежали и остановились цифры, русскоязычные надписи, непонятные знаки и полоска с движком, что в твоём эквалайзере.

Будучи по сравнению с явно заучившимся Маликом несомненно более развитым в смысле числа просмотренных в видеосалонах фильмов и сыгранных в компьютерных салонах игр, Виталий гораздо быстрее сообразил и то, что творилось с его внутренним зрением.

А потому, ещё меньше, чем его друг, разбираясь в серьёзных компьютерных интерфейсах, Виталий буквально на интуитивном уровне гораздо быстрее освоил и управление пультом выскочившей перед его внутренним взором какой-то фантастической хренотени.

«Главное меню настройки параметров катушки индуктивности L1» – беззвучно прочитал он, стараясь не шевелить губами, поскольку Виктор Семёнович ещё не вышел из комнаты, совсем несвойственно для него нерешительно топтался на месте и чего-то от него ожидал.

– Минуту, барон, только одну минуту и я в вашем полном распоряжении, – сложил руки в умоляющем жесте Виталий и, мысленно пробежавши по меню настройки характеристик, наконец-то нашёл почти в его самом конце именно то, что так долго и упорно искал.

Ткнул мысленно в значок со стилизованным изображением знакомого по физике седьмого класса стержневого магнита с двумя разноцветными полюсами: красного южного и синего северного, из которых исходили изображавшие магнитное поле пунктирные линии.

Ткнул наверное как-то больше по наитию, потому что в данный момент эта картинка была аккуратно перечёркнута парочкой тонких диагональных линий, обозначавших то ли некий произвольно устанавливаемый запрет, то ли какую-то принципиальную невозможность.

«Задайте, пожалуйста, долю внешнего физического проявления магнитных полей катушки индуктивности L1 за пределами поверхности данного чертежа, проговаривая её численное значение в процентах от общего физического проявления. Разборчивость…» – выскочила надпись, которую он по своей технарской привычке не стал дочитывать до конца. Ну кто в наше время дочитывает до конца все положенные технические инструкции?!

Впрочем, ничего важного там, кажется, не было. Вроде бы что-то про разборчивость речи, артикуляцию, громкость и прочую пофигень, которая, по заверению самой же программы или как там её ещё можно было назвать, никакого особого значения не имела, поскольку у неё на всё и всегда, как видно, имелись свои собственные варианты по умолчанию.

А раз самой системе всё это пофигу, то смысл тогда лишний раз напрягаться? Вот и тогда, когда Виталий выставил движок полоски внешнего проявления магнитных полей в правое крайнее положение, доведя его до максимально возможного, стопроцентного уровня, а его тут же спросили, уверен ли он в с