Читать онлайн Клуб Вечности. Реставратор бесплатно
Пролог
Как художник, я знаю, что красота имеет свою цену.
Но не догадываюсь, чем придется заплатить, за обуглившийся кусок деревянной доски, который, при мне называют «картиной» на блошином рынке.
На свою беду, именно здесь и сейчас, я впервые вижу настоящую красоту. Ту, что погубит не только меня.
Солнечный свет слепит глаза, обжигает кожу злым зноем. Я лениво мажу взглядом по пыльным пледам, на которых лежит старая посуда, пожелтевшие от времени книги и картины.
Весь мусор, что вытащили из домов, надеясь продать за бесценок.
И здесь, я вижу её. Исчезают сварливые голоса ссорящихся старух, жара, пыль. Всё исчезает, кроме картины.
Сюжет картины незамысловат. Красивая девица, глядя на зрителя, недобрым, но будто призывным взглядом, лежит на светлых простынях.
Она явно не стесняется аккуратных полушарий груди, но прикрывает живот и все, что ниже, шёлковой молочного цвета полупрозрачной простыней.
Картина немного хаотична, постель в беспорядке, как и волосы девушки. Но это лишь придаёт изюминку и какой-то особый уют.
Идеально поставленный и прорисованный мягкий свет делает её лицо ещё более привлекательным.
В тот же миг остальной мусор, вынесенный на продажу и названный антиквариатом, перестал меня интересовать. Теперь, я вижу только её.
Сказать, что она прекрасна – банально. Скорее, она идеальна. Идеальна и в хаотичности, и в беспорядке, в лёгком эротизме, в желтом свете.
Гармонична даже в своей дисгармонии. Даже в том, что её взгляд,э на самом деле – хищный. Что её лёгкая улыбка – надменная.
Почему-то, сразу думается, что художник скорее представил эту девушку, чем рисовал с натуры. Или очень много добавил от себя. Её образ нереален. Невозможен.
Возможно, эта картина была бы шедевром, если бы не продавалась сейчас в столь гиблом месте.
И да – если бы она не была бы испорчена.
Я же уже говорил, что она обуглена?
Так вот – она ещё и изуродована временем.
Беспощадная к искусству гарь, покрывшая добрую половину холста, пачкает светлую кожу девушки. Из-за непонятной мне деформации, её лицо кажется искаженным, будто она зло сощурилась.
Дополняет изъян на холсте, небольшое отверстие, аккурат в левом глазу. Совсем крошечное, но его придется латать.
Я художник – я вижу красоту. Даже скрытую от глаз других.
И сейчас я увидел картину, такой, какой она когда-то была. Какой её задумывал художник.
А теперь это наваждение пропало.
Я удивлённо оглядываюсь, а затем снова смотрю на холст.
Да, она снова испорчена. А то, что я увидел, было лишь каким-то наваждением. Видением. Но теперь я знаю, какой она должна быть. Я будто уснул на мгновение, увидев её истинный облик.
Теперь окружающий мир снова валится на меня какофонией звуков, запахов, образов. Но это всё неважно.
Я уже не могу оставить её здесь.
– Где вы её нашли? – спрашиваю я у продавца.
Мужчина средних лет только пожимает плечами.
– Да под землей.
– Это как?
– Картошку копал и нашел, – он неуверенно мнется. – Ещё хорошо, что лопатой по ней не попал, так хоть рама есть. Рама хорошая, крепкая. Возьмешь?
– Может, в музей бы отнесли, вдруг что-то ценное? – я говорю, а сам понимаю, что я не готов помыслить о том, чтобы картина принадлежала кому-то другому.
Она – моя.
– Да какая там ценность и что мне музей даст?! Я её из рамы вытащить сам не могу. Заберешь раму, а?
Киваю.
– Сколько?
Он машет рукой.
– Господи, да что есть. Меня жена убьет, если я обратно притащу.
Я несдержанно смеюсь, встретив в ответ только укоризненный взгляд собеседника.
– Ревнует?
– Говорит спать не может, когда картина дома. Что голова у неё болит, что девка злая и будто гонит её. Чушь всякую, бабскую. Двести рублей дашь? Но раму сам освободишь. Я сломать боюсь. Да хоть что, но забери её. Пожалуйста.
Я засовываю руку в карман, нахожу смятые купюры. Киваю и мужчина, не скрывая радости, оборачивает полотно в плед.
Наблюдаю за этим процессом.
Если аккуратно снять верхний слой краски, подчистить, подправить, подрисовать…
Думаю, я смогу её вернуть.
Ты не Нострадамус
Я освобождаю её от рамы легко, будто она сама поддается. Располагаю на мольберте в центре своей мастерской.
Работы оказывается куда больше, чем я думал. Картина словно становится капризной, как истинная женщина.
Более я не вижу в ней красоты, хоть и помню то навязчивое ощущение, как погружение в сон, гипноз, чувство абсолютной гармонии, который увидел в ней поначалу.
Подступаясь к картине со всех сторон, я пытаюсь найти тот самый ракурс, в котором я увидел её истинный облик. Но передо мной только девушка с кривым лицом, вся вымазанная сажей.
Я с сожалением отмечаю, что в некоторых фрагментах краска и вовсе потерялась, а значит, придется едва ли не заново дорисовывать.
– Уродство, – слышу я сзади звонкий голос. Медленно натягиваю улыбку.
– Умеешь подбодрить, кисунь, – хмыкаю я. – Как всегда.
Моя девушка, Лера стоит опершись о дверной косяк и ехидно смотрит на меня.
– Полнейшее уродство. Ты нарисовал?
– Как бы успел? – я пожимаю плечами.
– А, – протягивает она и машет рукой. – Ну тогда ладно, весьма симпатично. Запомни, все девки, кого ты рисуешь будут страшными. Кроме меня.
Она спускается ко мне по небольшой лестнице, только сейчас вглядываясь в картину. Я же наблюдаю за ней.
Лера моя… сложно сказать одним словом.
Она была моей симпатичной соседкой, девочкой с параллельного класса, затем первой женщиной, а теперь, вроде как, гражданской женой, хотя мы ни разу так друг друга не называли.
Я всегда считал её прелестной. По её плечам струились чёрные прямые волосы, фигуру можно было без ложной скромности назвать точеной, а выражение лица у нее всегда было жестким, этот эффект дополняли похожие на два осколка льда синие глаза.
– Ладно, если честно, с таким лицом её пришлось бы сильно фотошопить, – бормочет она. – Нафига ты это притащил в дом?
– С каким лицом? – лениво уточняю я.
– Кривым и перекошенным, – Лера с явным неудовольствием разглядывает картину.
Вздыхаю. Да, она тоже не увидела того, что я. Теперь нужно восстанавливать это видение в памяти, иначе я действительно просто трачу время.
– Понимаешь, она идеал.
– Чего?!
На лице Леры столько непонимания, что я начинаю быстро объясняться.
– Красота, женская, имеется в виду, понятие очень субъективное. Кому-то нравятся худые, кому полные, светловолосые, темные, рыжие, смуглые, бледные. Любая женщина стоит в центре между теми, кто будет её красивее, или же некрасивее, но эта… она абсолютный идеал.
Я подхожу к картине вплотную и оборачиваюсь на Леру, чей взгляд не выражает ничего доброго.
– Зая, ты слепой?
– Наоборот! Я увидел в ней то, чего не видит никто. Я увидел и очень хочу вернуть ей первозданный вид, чтобы другие тоже увидели. Чтобы и ты увидела. Это сложно описать словами.
Лера молчит. Хлопает длинными, наращенными ресницами.
– Ты заказ доделал?
Несколько моделек для компьютерной игры. Морщусь.
– Уже отослал. Приняли. Гонорар вышлют в понедельник.
– Хорошо. Тогда… можешь продолжать, что ты там делаешь, – Лера морщит носик, явно пытаясь подобрать слова, а я расплываюсь в улыбке.
Насколько же она милая, когда так крепко задумывается. Я обожаю наблюдать за её эмоциями, чувствами, как они отражаются на её лице, как на мониторе. Ничего не скрыть.
И она сама не представляет, какой бывает удивительно, умопомрачительно хорошенькой. Именно тогда, когда не пытается быть таковой.
Да, девушка из картины – идеал женской красоты. Но Лера больше чем идеал. Для меня Лера – всё.
Всё что осталось в моей жизни, после помешательства и гибели матери, после убийства отца в 90-ые. После смерти тётки, от которой мне и достался этот маленький дом на две комнаты и подвал. У меня осталась только Лера.
– Пошли есть, Микеланджело. Я кое-что купила, – бурчит она.
Я провожаю взглядом свою девушку, оглядываюсь на картину, киваю, будто прощаясь с ней, и иду за Лерой.
Мы поднимаемся по скрипучей лестнице, я держусь за перила, понимая, что, рано или поздно, моя нога явно провалится в одну из ступенек.
Лера подходит к окну и открывает его. Под лай соседской собаки, она начинает разбирать небольшой пакет из супермаркета. Я же прислоняюсь к стене и бормочу:
– То, что я увидел в ней, Лер, вызовет у тебя синдром Стендаля, когда ты тоже увидишь.
– Чего?
– Ну, это такой эффект подавленного состояния, когда ты видишь нечто настолько превосходное, что оно тебя опустошает. Я думаю, на это не меньше месяца уйдет, но…
– Месяц, – фыркает Лера. – А мне неделю всего ждать, до красоты.
– Ждать чего?
Лера замирает с пакетом молока в руке. Поднимает на меня неловкий взгляд и также улыбается.
Виновато.
Чёрт!
Я чувствую укол в сердце, выдыхаю воздух тонкой струёй.
– Я не хотела так говорить, думала, мы сначала поедим, – бормочет Лера. – Извини.
И ведь «извини» не за то, что она сделала, а за то, как я это узнал.
– Ты пошла к нему?
– Ну да, конечно же, я пошла, – Лера показательно отворачивается от меня. Теперь, она решает действовать иначе, не быть виноватой. Идёт к маленькому холодильнику.
– «Конечно же»? – повторяю я.
– Портфолио будет через неделю. Обрабатывать нужно не так уж и много, так что, это даже быстро, – пытается сменить тему.
– Лера. Я же просил. Вчера. Я просил тебя.
Она недовольно закатывает глаза.
Лера знает о том, что мои сны имеют противное свойство сбываться. Это было еще с моего детства.
Мне снились тёмные твари, что поселялись в теле моей матери, а потом мать потеряла рассудок. Я видел во сне, как убивали моего отца, а потом, узнал этих убийц на судебном заседании. Видел сон, как будто заживо гниёт моя тётка. Уговаривал её пойти к врачу, и, когда уговорил, было уже поздно.
Я редко вижу сны, но не помню ни одного, который бы не сбылся. Они являют мне образы будущего, или же скрытого от меня же настоящего.
И я четко видел сон, который говорил о том, что поход к фотографу, что обещал бесплатное портфолио принесёт беду. Что-то чёрное, липкое, грязное, что окутывало Леру.
– И, как видишь, всё хорошо. Со мной ничего не случилось! Олег, я не буду отказываться от своей мечты из-за твоей паранойи и душащей ревности! С чего бы? – Лера соизволяет обернуться и наградить меня злым взглядом. – Я имею право на свои мечты, на свои цели и я к ним иду. И буду идти!
– Да, хорошо, что ты вернулась, – холодно отмечаю я.
– Олежа, не нуди, – протягивает Лера. – Как видишь, ты не такой уж и Нострадамус – я жива и здорова. Всё. Будь попроще.
Она подходит ближе, гладит меня по щетине и улыбается. Я только осторожно киваю, получая мокрый и громкий поцелуй в губы. Ощущаю вкус её вишневой помады и снова киваю. Обида на сердце тает.
Может она и права? Может, я слишком много надумываю?
Здравствуй, Сновидец
Только к часу ночи, я прекращаю крутить в голове мысли о картине.
Главной проблемой для меня оказывается то, что я действительно слабо помню тот мелькнувший в голове оригинал. С каждым часом видение всё больше рассеивается из памяти, и я уже не уверен в том, что действительно что-то увидел, а не придумал.
Впечатление, озарение, помутнение – что бы это ни было, оно погасло. Теперь я в ступоре. Боюсь подойти к полотну, чтобы ещё больше его не испортить.
Под вечер меня начинает терзать дурацкое желание, уснуть рядом с ней. Рядом с девушкой с картины.
То есть, с картиной.
Иду на компромисс с собственным безумием, и переношу её в нашу с Лерой спальню.
С мольбертом она бы заняла слишком много места, поэтому я снимаю её, переношу на стул около окна, прямо напротив кровати.
Пока я в темноте прислоняю её к стене, слышу резкий голос за спиной:
– Она что, будет спать с нами?!
Оглядываюсь и вижу Леру, что стоит в проеме двери спальни. Свет единственной включенной лампы бьет ей в спину, и потому, выглядит она скорее силуэтом, тонким и изящным, маленьким силуэтом.
Который, явно зажал микрофон в телефоне. А потом, решив, что собеседнику надо объяснить ситуацию, Лера прижимает телефон к уху.
– Мариш, он тут такое учудил!
– Она будет жить с нами, – говорю я чётко и громко, чтобы собеседница Леры точно услышала. – Её зовут…
Лера подскакивает фурией, хватает маленькую подушку с моей стороны кровати и швыряет в меня.
– Идиот! – шипит она. – Нет, Мариш, он шутит… Хотя это даже хуже, блин! Он притащил картину, с мусорки. Ага. Клопов сам выводить будешь! – последнее обращено явно ко мне.
Лера исчезает в коридоре, бросив напоследок на меня недобрый взгляд, не прекращая тараторить с подругой. Я только хмыкаю, едва сдерживая улыбку.
Дверь с громким хлопком закрывается, и я остаюсь в кромешной тьме, прокручивая в голове незаконченную фразу «её зовут».
«Настя».
Спокойная мысль навещает мой разум. Просто врывается в сознание и остаётся там.
Её зовут Настя.
Я оглядываюсь, глаза уже привыкают к темноте и я вижу очертания полотна.
– Настя, – произношу я. – Пусть будет Настя.
Я неторопливо раздеваюсь, залезаю под тонкое одеяло и смотрю в потолок. Сон медленно надвигается на меня, будто волна и я позволяю ей унести себя. .
Сплю я недолго. Что-то резко толкает меня в спину, и я, продрав глаза сажусь на постели. Оглядываюсь но Леры нет. Как и её части кровати.
Как и моей кровати.
Я встаю, понимая, что всё исчезло. Я нахожусь в абсолютной тьме. Ни цвета, ни света, ни звуков. Но я не чувствую страха. Скорее любопытство.
Иду по холодному, будто бы стеклянному полу босыми ногами. Пытаюсь нащупать стену, выключатели. Но комната, где я нахожусь бесконечна. В ней нет стен.
К горлу подкатывает паника. Я нервно озираюсь, верчу головой. Хочу открыть рот, чтобы закричать и вдруг, взгляд цепляется за желтое свечение.
Может быть, выключили свет и Лера только сейчас нашла свечу?
Свечение очень далеко. Я бегу на него и замираю, когда осознаю, что свет действительно идёт от свечи, которую зажгла девушка.
Но это не Лера.
Девушка с картины. Такая же идеальная красота, которую я увидел этим утром. Только теперь воплощённая. Реальная, насколько это возможно во сне.
Облаченная в тонкое белое одеяние, девушка стоит на коленях, держа в руке небольшой серебряный подсвечник с почти погасшей свечой.
Я осторожно приближаюсь к ней. Кажется, что она сейчас рассеется словно мираж, растворится, превратится в дым и улетит, а я останусь один во тьме.
– Здравствуй, Сновидец, – она улыбается, когда я подхожу ближе.
Протягиваю ей руку, она, схватившись за неё встаёт. Её прикосновение не просто холодное, оно ледяное..
Я одёргиваю руку и отступаю назад.
– Я сплю? – сначала спрашиваю, а потом понимаю, что спрашивать глупо. Да, конечно же я сплю!
– Сновидец, – она повторяет бесстрашно. Её голос высокий, звучит будто бы в моей голове и одновременно везде. Также, как и прозвучало её имя этим вечером.
– Вы Настя? – проверяю я свою догадку.
Девушка кивает, снова улыбается, только теперь половиной рта. Она подходит ко мне. Понимаю, что под шелковыми одеяниями, у неё нет одежды.
Надо не думать об этом. Надо отвести взгляд и смотреть только в глаза.
Она протягивает руку, а я, не в силах пошевелиться, одурманенный не то страхом, не то любопытством, не то ещё чем-то, позволяю ей коснуться моей груди.
Ещё издали, ощущаю леденящий холод от её рук. Но когда она касается ткани моей рубашки, даже не доходя до кожи, меня обдает таким леденящим, пронизывающим морозом, что кажется, будто сердце сейчас просто застынет.
– Не стоит, – я мягко перехватываю ладонь Насти и увожу её в сторону. Моя кисть будто окоченела от холода, я сжимаю руку второй ладонью.
В этом сне слишком яркие ощущения.
– Чего же ты хочешь, Сновидец? – шепчет она.
Поднимаю на неё взгляд
– Ты… как будто сама, пришла. Так что лучше тебе ответить, на этот вопрос.
– Но ты звал меня. Весь день ты звал меня. И я пришла к тебе, – её голос тихий, тонкий, очень женственный, вкрадчивый. Глаза большие и доверчивые, сейчас она совершенно не кажется мне хищной, или хитрой. Скорее наоборот, невинной и наивной.
Глупо смотрю на девушку. Звал её. Когда и как?
Когда думал о ней? Когда вспоминал её? Когда пытался запомнить улетучивающееся видение?
– Запоминай меня, – Настя будто отвечает на мои мысли и отходит на шаг.
– То есть?
– Тебе же нужно помнить меня, чтобы восстановить картину, – говорит она. – Пойми, какой я должна быть и стремись к этому, Сновидец. Запоминай.
– Хорошо, – покорно говорю я. И понимаю, что если просто очнусь, то будет как днём. Я снова забуду её. Я должен ощутить. – Позволь… позвольте запомнить вас.
Протягиваю руки, пытаясь знаками пояснить, что я имею ввиду. Девушка улыбается и слегка вытягивает лицо, приглашая меня.
Осторожно ступаю к ней и касаюсь её лица, стараясь не замечать пронизывающего мороза её кожи. Настя закрывает глаза, покорно позволяя касаться её.
Стараюсь не думать о том, что она почти обнажена. Послушна. Что мы одни. И что это сон. Думать только о её лице, о картине, о творчестве. Она моя муза. Не более.
Она будто понимает мои мысли, мягко и чуть насмешливо улыбается. Я отстраняюсь, злясь на себя, за то, как глупо выгляжу. Как мальчишка, который впервые увидел женщину.
– Я достаточно запомнил, – произношу, стараясь удержать свой голос от дрожи.
Она дарит мне мягкий взгляд и лёгкий кивок.
– Твоей женщины здесь нет. Это просто сон.
Пропускаю реплику мимо ушей и отвожу взгляд.
– Кто тебя… нарисовал? Кто автор картины? – спрашиваю я, не знаю, зачем. Просто чтобы сменить тему.
– Он мертв.
– Его наследники…
– Ты можешь продать её. Назвать своей. Поверь мне, люди захотят её купить. Купить меня, – она произносит это тихо, разворачивается и идёт во тьму.
Едва я ощущаю лёгкую панику оттого, что она сейчас исчезнет, как Настя снова поворачивается ко мне и неожиданно резко садится, на только ей видное кресло.
Нет, не кресло. Постель. Она укладывается в позу, как на картине и я всматриваюсь, пытаясь запомнить детали.
– Хорошо. Если вы разрешаете, использовать её, я…
– Он не будет против.
Кто?
Автор.
Секундное замешательство.
Он мёртв, – повторяю я её слова.
И он не будет против, – повторяет она снова. – Только восстанови её. Пожалуйста. Это очень важно. И сделай её такой, какой она была. Прошу тебя.
Киваю.
– Я – Олег, – зачем-то говорю я и тут же злюсь на себя же. Как же глупо я себя веду. Была бы тут Лера, она бы высмеяла меня, и влепила бы по лицу за это. И, возможно, была бы права.
– Хорошо, – Настя улыбается и серьезно кивает, будто позволяя мне носить моё имя.
– А кем был этот художник?
– Это не имеет значения, – Настя снова говорит безразлично и смотрит куда-то позади меня.
– А вы? Кто вы? Или кем вы были?
– Это тоже не имеет значения, – повторяет она.
– Ну всё же?
– Он недоволен, – произносит Настя и быстро, ловко спрыгивает со своего лежбища. Подлетает ко мне и заглядывает в глаза.
– Помоги мне! Прошу! Восстанови картину, сделай её такой же, какой она… – она замолкает, смотря куда-то мне за спину. – Он недоволен.
Чувствую резкий толчок, будто землетрясение. А затем второй, более ощутимый в бок. Толчок маленького, крепкого кулачка.
– Подъем! – бурчит Лера.
Я с трудом разлепляю глаза. Морщусь от резкого солнечного света, перевожу взгляд на недовольную и сонную Леру.
Слышу громкий стук.
– Если это Лёша, передай: я его убью. В такую рань стучаться! – она снова толкает меня локтем вбок. Теперь я понимаю, что это было.
Только после того, как мой взгляд падает на полотно с картиной, я понимаю, что нужно срочно перенести образ Насти из головы на бумагу, чтобы снова не забыть.
Подскакиваю на постели, открываю тумбочку. Карандаш и скетчбук, подаренный Лерой, который я ни разу не использовал. Кто знал, что он мне пригодится?
Резкими штрихами я воссоздаю на листке лицо Насти. Образ, по тому, что я видел и что я чувствовал.
Не идеально, но очень похоже. Это поможет мне не забыть. Беру следующий листок и быстро рисую на нем образы. Взгляд карих глаз, шёлк волос. Белая ткань по телу. Как она выделяла талию, если там не было пояса?
Неважно. Следующий лист. Тонкие кисти, родинка на левой руке. Изящные, непропорционально длинные пальцы.
Выдыхаю, откладываю скетчбук. Смотрю в окно, на солнечный свет, вслушиваюсь в вечный лай соседских собак, в то, как скрипят металлические ворота, кто-то уезжает, где-то уже кричат дети.
Мир постепенно заглушает своими образами Настю. Она снова остается полузабытым сном, который оставил лишь послевкусие.
– Прекратили стучать, – слышу голос Леры. Она глубоко вздыхает, явно собираясь снова заснуть.
– Да, спи, – отвечаю я и касаюсь её руки. Она нежная на ощупь и такая тёплая. Даже непривычно. Не то, что Настина.
Одергиваю сам себя. Сравнивать свою реальную девушку с видением из своего сна, это, конечно, интересно.
А ещё на сердце скребется неприятное чувство вины. Будто я виноват перед Лерой за то, что думаю о другой. Но это глупость?
Я просто увлечен интересной ситуацией, как творческий человек. Всего лишь. Я же не влюблен, в эфемерный призрак, который, вполне возможно, сам и выдумал.
Решив не отвечать себе на этот вопрос, я встаю. Оборачиваюсь на картину и затем на Леру, которая закутывается в два одеяла и прячет голову. Да, Лера из тех, кто не будет включать кондиционер в тридцатиградусную жару.
Сейчас мне кажется это странным, даже, слегка раздражающим. Я разворачиваюсь, чтобы идти в душ, но снова оглядываюсь.
Вспоминаю того, кто продал мне картину. Его жена жаловалась на неё. Говорила, что не может спать. Может ли Настя присниться Лере?
Захочет ли?
– Чё стоишь? – полусонный голос Леры выдёргивает меня из размышлений.
– Давай, спи.
Лучше забрать её отсюда, от греха подальше. Не стоит Леру оставлять с ней наедине, тем более, беззащитную. Пусть лучше Настя снова будет в мастерской.
А ещё, пусть она будет рядом со мной.
Я подхожу к картине, и слышу сонное бормотание Леры:
– Разбудишь, как заработаешь бабла.
Ухмыляюсь.
– Кого бы мне об этом попросить?
Резкий и громкий стук в дверь заставляет меня дернуться.
Не заблудись во снах
– Какая пошлость, – слышу я тихий голос отца Алексия. А точнее, моего друга Лёши.
Оглядываюсь на него с ехидной усмешкой. Ещё когда я открыл дверь, с картиной в руках, не смог не заметить цепкого взгляда Алексия на картину.
Да и сейчас он с неё глаз не сводит. И ведь он не представляет, какая она на самом деле.
– Ну да, поэтому ты разглядываешь её? Оцениваешь уровень пошлости?
Лёша только вздыхает.
– Я священник и глубоко женатый человек. Так что, твои подозрения беспочвенны и напрасны, – он держит недолгую паузу. – Какая-то она неприятная. Как будто, грязная что-ли.
– Ну а то! Вымазана в саже, обгорела, часть краски растеклась. Ну, я так могу объяснить вот это, – я показываю рукой на искажённое лицо Насти.
– Может, он её так и нарисовал? Как это называется… абстракция? – говорит Лёша.
– Да нет, я знаю, какой она должна быть, – я киваю на бумаги позади моего друга Вырванные листки со скетчбука, которые я разложил на небольшом журнальном столике. Теперь будет удобно подходить и сверяться с ними.
– Ты это чертил?
– Не чертил, делал наброски. Пока не забыл её лицо. План такой, сейчас я занимаюсь фоном и очищаю её от сажи. Затем, когда придёт гонорар за ту херотень, что я нарисовал для американцев.
– Игра? – уточняет Лёша. – Я немного отвык, что то, чем ты зарабатываешь себе на жизнь, ты называешь…
Это просто не искусство, – я пожимаю плечами. – Так вот: я оплачу консультанта, чтобы он помог мне понять, как её восстановить. В худшем случае, я просто перепишу её лицо. Я знаю, как.
Снова киваю на наброски. В голову лезет непрошеная мысль о том, что я точно запомню её лицо. Что я точно увижу её во сне. Иначе и не может быть.
– Тебе не кажется, что ты слегка…– Лёша будто подбирает слово. – Одержим?
Лёша сбивает меня с мысли.
– Ну, – я пожимаю плечами. – Я просто увлечен, понимаешь? Ты не видел, того, что видел я. Так что не можешь судить.
– Я не сужу. Просто… А что ты такое видел?
Снова оглядываюсь на друга.
Лёша самый странный человек, из всех, кого я знаю. Бывший журналист, подающий большие надежды. Он остался жить в родном южном городе и стал священником. Спасибо, что не монахом. От этого его уберегла только его жена Оля, в которую Лёша был беззаветно влюблён все почти пятнадцать лет брака и сколько-то там до брака.
В детстве, бабушка водила меня часто в церковь. И я общался со многими священниками, но Лёша не похож ни на одного из них. Активный, умный, иногда даже агрессивный. Фанатично спортивный, из-за чего он выглядит не столько священнослужителем, сколько устрашающей грудой мышц в рясе. Я не могу понять, как и зачем его угораздило обречь себя на белое монашество и получить сан.
При этом, он абсолютно верующий человек. Гораздо более верующий, чем многие мои знакомые священники. Ходячая сплошная смесь несочетаемого, невозможного. Странного.
И возможно, на этом и держалась наша дружба по началу. На странности, необычности. Лучший друг нищего художника и неудачливой модели, живущих во грехе, это, конечно же, два метра и сто десять килограмм чистой духовности.
– Только без… наездов, ладно? Это исповедь. Тайна исповеди, помнишь?
– Давай уже.
Едва я собираюсь открыть рот, как дверь подвала резко хлопает. В мастерскую влетает Лера, шурша многочисленными пакетами.
– Нужна твоя помощь, – заявляет она. – Срочно нужна твоя мужская помощь!
Я так и не понимаю, к кому она обращается. Ко мне или Лёше?
– Когда я вас уже венчать-то буду? – вместо приветствия спрашивает он у Леры.
– А я знала, что ты не просто так тут торчишь: сначала венчать будешь, потом крестить десяток наших детей, а после всех нас хоронить. Ты ищешь постоянных клиентов, да?
Леша не обижается, к его чести, а просто качает головой, и, завидев пакеты, кивает на них вопросительно.
– Это что?
– Одежда для фотосессий, Маришка подкинула, мне надо срочно выбрать! Будет домашнее дефиле! – её голос резко становится звонче, веселее. Она оглядывается на меня, и, будто что-то вспомнив, сжимает губы. – Короче, ты был прав. А я была неправа. Не надо было мне ходить к тому фотографу.
Я нервно хватаю кисточку, чтобы что-то держать в руках.
– Что там?
– Там у него всё глючное, и всё фотки оказались бракованными. ВСЕ. Он не может ничего обработать. Какой-то кошмар!
– Это как? – задаёт Лёша мой вопрос.
– Да вот так! Везде лицо засвечено. Вместо лица – белое пятно. Везде. На всех исходниках.
– Свет не так выставил? – я пожимаю плечами. – Или матрица сломана… Но он бы видел это в объективе.
Лера только машет рукой.
Да кое-кто, просто рукожоп! Но! – её голос опять звенит. – Меня прямо на улице остановил человек, агент. Сказал, что я божественна красива и просто обязана попробоваться к нему. Ура?!
Она подпрыгивает на месте, и обводит нас взглядом, видимо, считая, что мы с Лешей сейчас подкинем невидимые шапочки, и будем подбрасывать её на руках, как в кино. Но мы только мрачно переглядываемся.
– Я в восторге, – мрачно отвечаю. – Ведь первый попавшийся на улице мужик, обязательно фотограф “Vogue” и никогда не заманивает к себе дурочек, для дурных целей.
– Ты, блин, опять?! Твой дар уже сработал, всё. Теперь я в безопасности!
– Так, стоп, какой дар? Вы о чём? – Лёша смотрит на Леру. Та лишь снова отмахивается.
– Да о том, что Олежек у нас провидец. Нострадамус, – заводится она. – Он заявил мне, что меня убьет фотограф, к которому я приду. Якобы, увидел это во сне. Хотя на самом деле, просто нагадал мне одного кретина и всё!
– Ты видишь вещие сны? – теперь Лёша выразительно смотрит на меня.
Я закатываю глаза. Сейчас меня начнет отчитывать священник за веру в сны, и закончит агитацией исповеди и венчания. Но отец Алексий меня снова удивляет.
– Как часто это происходит? – спрашивает он, резко встав. Будто бы от волнения.
– Ну, не так часто. Но если я что-то вижу, то оно сбывается, – я нервно прикусываю губу. Я как раз и хотел рассказать о снах. Только не вещих, а странных.
Но не хочу рассказывать о Насте при Лере. Она неправильно поймет.
Или правильно. Что ещё хуже.
Я нервно бросаю кисточку в старое ведро, что использую как мусорную урну. Слышу как дерево бьется о металл и чуть успокаиваюсь от шума.
Теперь, о том, что я вижу вещие сны знает кто-то кроме Леры. Леры, которая расценивала мою особенность скорее как блажь.
– Это плохо, – тихо говорит Лёша и снова садится. Мгновенно присмирев, я и Лера смотрим на него.
– Что плохого? – спрашивает она.
– Каждый дар дается человеку с требованием. Как притча о талантах. Сколько бы у тебя не было таланта, ты должен его развивать. И чем больше его у тебя, тем больше ответственность. За всё надо платить. Потому что потом спросят, – он поднимает палец. – Прямо там и спросят.
– Ты на его стороне? Ты веришь ему?! – возмущается Лера и переводит взгляд на меня.
– Давайте сделаем так, – Лёша поднимает руки в миролюбивом жесте. – Ты пойдешь с ней на фотосессию. Это же её мечта!
Он встаёт, становится сзади Леры и кладёт ей руку на плечо.
Мой мозг, выращенный на фэнтези Толкина, сразу представляет себе огромного, доброго тролля и капризную принцессу эльфов с обиженно надутыми губами.
Надо сделать набросок.
– Я не маленький ребёнок, чтоб меня сопровождать, – цедит Лера.
– Он увидит что опасности нет, а если она есть – он сможет защитить тебя. Вы же спорите из любви друг к другу, дети мои.
– А вообще идея отличная, – поднимаю я голос. – Я уважаю твои стремления и мечты. А ты уважай моё желание тебя обезопасить.
Лера не отвечает, оглядывается на Лёшу, зыркнув ему в глаза и удаляется наверх.
Уже на верхней ступеньке оглядывается.
– Я, собираюсь показать тебе образы, а ты выберешь лучшие. Устрою небольшое дефиле, – объявляет она. – Я пошла краситься.
На Лёшу даже не смотрит и снова разворачивается, уходя.
Намёк понятен.
– Вас буду венчать не я, – слышу я грустный вывод моего друга.
– Мне бы твои проблемы, – хмыкаю я.
– Насчёт снов, Олег, – говорит он тише, хотя Лера явно не может нас услышать. – Это правда, что других снов не видишь, кроме тех, что сбываются?
– Отчасти. Я вижу во снах то, что не видят другие. Иногда даже наяву. Как с ней, – я киваю на картину. – Я увидел, какой она должна быть. Какой она была. Единственный сон, что ещё не сбылся это с Лерой. Ни о каком белом пятне там и речи не было. Я видел, как Леру поглощает какая-то трясина. Тёмная, страшная. Она как туман, как дым поднималась с пола и обхватывала её а потом её лицо… – я задумываюсь. Я ведь видел нечто похожее, только там было не белое пятно.. – Её лицо исчезло. Осталось тело и чёрный дым вместо лица.
– Ты Сновидец.
Одна короткая фраза Лёши, и меня будто ударяет током. Сердце стучит в ритме сальсы и становится снова так холодно, будто меня коснулась Настя.
Не знаю, прочитал ли Лёша в моём лице то, что я чувствую. То, как пульсирующим, нарастающим страхом мелькают воспоминания о Насте, которая звала меня именно так.
– Что?! Сновидец, это тот, кто видит сон?
– Ну, не только. Так называют людей с особыми способностями. Видеть реальность во снах. Не иллюзии, а правду. Они не видят обычных снов. Могут видеть прошлое, будущее, могут общаться с живыми и мертвыми. Могут путешествовать во снах, – он прекращает перечислять и просто пожимает плечами. – Если ты видел что-то связанное с Лерой, тебе нужно её оберегать, даже против её воли. Может быть, опасность совсем не там, где ты думаешь.
Возможно… а где ты это вычитал. О сновидцах? Это у вас в Библии написано?
Он только хмыкает.
– Я читал много умных книг. В юности тем более, был период, когда я очень увлекался оккультными вещами. Не помню, откуда я знаю именно это. Поищу, принесу. Если тебе важно.
– Да, спасибо.
Он кивает.
– Просто помни. Дары нам даются как семена, и мы можем взрастить и хорошее и плохое. Сновидцы, как я помню, редко сохраняют свой рассудок, – он оглядывается на Настю и я понимаю, о чём он говорит. – Не заблудись во снах, Олег.
Ты освободил нас
Сон не хочет приходить. Я беспокоюсь из-за этого, и оттого, уснуть ещё тяжелее. Снова переставляю картину в спальню, примостив у окна, ложусь и глядя на неё в полутьме. Отмечаю, что она стала лучше. Ярче.
За сегодняшний день я только снял часть копоти и сажи с Настиной кожи. Работал аккуратно, боясь снять краску, но, к счастью, картина не пострадала.
Я доволен своей работой и осознанием – это лишь начало. Но я не только любуюсь тем, на что потратил целый день. Но и надеюсь, мечтаю, что сегодня она снова ко мне придёт. От этой мысли, сердце заходится приятным томлением.
Может быть, я всё-таки сошёл с ума?
Моё транс прерывает голос Леры. Она врывается в спальню, как метеор, ложится рядом со мной и я чувствую, как она кладёт руки мне на грудь.
– Олежа-а-а, – протягивает она. Я ощущаю тяжесть её тела, запах, голос. Кажется, что её слишком много в один момент. – Съемки в субботу в пятнадцать часов. Ты пойдёшь?
Отвлекаться от картины, чтобы быть на каких-то съемках?
Я бы отказался, но я сам виноват в том, что она меня зовёт. А точнее, Лёша. Его же идея.
– Да, конечно, – глухо говорю я, не отводя взгляда с картины. Лера следит за моим взглядом.
– Опять ты её принёс сюда? Зачем?
– Так лучше идёт вдохновение, – бормочу в ответ.
Лера не отвечает. Хмыкает и осторожно проводит рукой по моим волосам.
– Я тебя лучше тоже вдохновлю, – она щебечет над ухом. Поглаживает щёку, наваливается всем весом.
Мне тяжело, жарко, и она отвлекает меня от Насти и тем более, от того, чтобы уснуть. Потому я просто сбрасываю её на её половину кровати.
Несколько секунд Лера в шоке. Она поднимает на меня взгляд.
– Как ты?… Ты чего?! – её крик полон возмущения, и будто бы, страха.
Я как-то и забыл, что женщину отказ обижает не меньше, чем мужчину. Если не больше.
– У нас полно дел завтра, Лер. Давай спать, – я пытаюсь говорить мягко, но Лера входит в раж.
– И чем же ты сегодня таким важным и тяжелым занимался? А?! На эту пялился?! – она садится и кивает на картину. – Ты совсем поехал?
– Я просто вдохновляюсь. Это творчество, искусство. Тебе сложно понять.
– Да ты на меня обращаешь внимания меньше, чем на неё!
Тут сложно ответить. Я поднимаю взгляд на Леру, что нависает надо мной. Даже в темноте вижу, блеск злых глаз и в них же – влагу. Злость у неё лежит покрывалом на обиде. И обиде незаслуженной.
Тонкая иголка вины проникает глубоко в сердце. Я приподнимаюсь на постели.
– Лер, – я придвигаюсь ближе, но она не даёт мне ничего сказать. Перебивает.
– Ты ходишь, как под гипнозом, в глазах одна картина! И я должна это принимать? Творческая личность же! А сам меня ревнуешь к каждому столбу! Признай, что это неправильно и закончим разговор.
То есть, этот весь спектакль, нужен чтобы я её не ревновал?
Хитро. Я почти повелся.
На душе становится ещё тяжелее, я падаю обратно, головой на подушку.
– Нет. Не к каждому столбу. Я не ревную к Лёше, к примеру. Вообще, – отвечаю я.
– Очень смешно, – парирует Лера. – Ну так что? Извинишься?
Усмехаюсь, криво и зло, и даже жаль, что Лера не может разглядеть это в темноте.
– Спокойной ночи, Лера.
– Покойной, – отвечает она недовольно.
_______________________________________
Настя ждёт меня в том же месте. В том же белом одеянии. Но теперь не стоит, а лежит в позе, что на картине и внимательно смотрит на то, как я приближаюсь.
Я замираю, едва вижу её. Даже не пугает то, что мы снова в кромешной тьме, и я не понимаю, откуда идёт свет, чтобы я мог разглядеть её.
В конце концов, это лишь сон.
Делаю то, что явно не стоит. Но не могу себя сдержать.
Приближаюсь к Насте, быстрым шагом, она смотрит на меня без тени страха. Она готова ко мне. Абсолютно принимаёт моё безумство и это ещё сильнее кружит голову.
Касаюсь её щёки. Такой нежной, мягкой кожи. Я уже готов к адскому, обжигающему морозу. Но его нет.
Да, кожа Насти по-прежнему холодная, но теперь этот холод не пронизывает всё моё существо. Теперь она будто мягкий мрамор.
– Ты… стала другой. Ты потеплела? – произношу и сам понимаю, как это глупо.
– Это твоя заслуга, – шепчет она. – Ты возвращаешь меня. Ты снова даёшь мне жизнь. Только ты можешь это сделать.
Неужели я могу вернуть ей жизнь?! Я могу… могу воплотить её? Сделать реальной?
Когда девушка, прикрыв глаза, поддаётся моей руке, сама гладится о мою ладонь меня будто сшибает с ног лавиной чувств, которых я не испытывал уже очень давно.
Сердце сжимается, кровь бежит по жилам, от желания большей близости. Всего шаг. Коснуться губ. Сорвать белое тряпьё.
Я злюсь на Леру. Меня раздажает даже мысль о ней. Зато передо мной Настя.
Нежная а не колкая, тихая, мягкая а не шумная и резкая. Злость и обида, заставляют меня сильнее желать совершить что-то очень неправильное.
Неверное.
С силой заставляю себя отойти от девушки. Она смотрит на меня удивлённо, но через несколько секунд, взгляд становится понимающим. Бесконечно принимающим.
Она привстаёт и белая ткань легко падает с её плеч, обнажая часть груди. Дразнит. И не скрывает этого. В чуть сощуренных мягких глазах теплится хитрый блеск. Чертинка.
Маленький штришок хаоса и беспорядка, делающий образ совершенным.
– Я – художник, – говорю я зачем-то. – А ты, то есть, вы – моя муза. И всё.
– Хорошо, – она кивает, соглашаясь на эту игру. Не знаю, насколько искренне.
Тогда вопрос. Вы знали, что я… – пытаюсь подобрать слова. – Могу видеть то, чего не видят другие, да?
– Сновидец. Да, – кивает.
– Поэтому ты, то есть, вы влезли в мою голову и показали себя? Тогда, когда я увидел вас впервые. Вы внушили мне этот образ. Себя. Зная, что я смогу его воспринять?
– Ты умён.
– Ага, – комплимент от неё не радует. Выглядит как похвала маленькому ребёнку, за то, что он отличил яблоко от паровоза.
– Если ты, то есть, вы…
– Хватит. Мы близки достаточно. Я не княгиня. «Ты»
Сглатываю подступивший комок.
– «Ты». Ты в моей голове, ты видишь мои другие сны? Ты понимаешь, что они значат?
– Я всё вижу. Да. Я в твоей голове, – произносит девушка.
Ага. Ты видишь, что может случится с Лерой? Ты понимаешь… – хочу пояснить ей следующий вопрос, но Настя резко качает головой.
– Сна было два. И ты обманул свою женщину. Ты не рассказал ей о втором.
Ну да. Сна было два. И я не понял оба.
– Я не хочу говорить ей о сне, где она…
где она спит с другим мужиком.
Настя склоняет голову.
– Ты видишь прошлое, будущее и настоящее во снах. Прошлого у твоей женщины не было, будущее неизвестно а настоящего ты тоже не знаешь, – говорит она, чуть насмешливо.
Хватит. Я понимаю, что это метафора. Не всегда сны означают чётко то, что я вижу! Что означает серебрянный кубок с кровью. Что это?
– Это серебряный кубок с кровью.
Закатываю глаза. Почему я думал, что она сможет мне что-то объяснить? Может быть, потому что я, какой-то своей трусливой частью, надеюсь, что Настя лишь плод моей фантазии? Осколок моего бессознательного. И она поможет мне понять самого себя.
Что она моя Галатея. Что я её сам выдумал.
– Ты не можешь остановить это. То, чего ты боишься. Лера слишком слаба. А ты притягиваешь зло…
Настя отвлекается. Ловко спрыгивает с невидимого ложе. Вглядывается и вслушивается в темноту.
– Что там? Что-то не так?
– Они пришли за мной. Они нашли меня, – произносит она.
Что? Кто? Кто мог прийти за тобой?!
Она снова смотрит мне за спину. Я оглядываюсь, но там лишь чернота. По спине пробегают мурашки, дурацкое чувство, будто кто-то стоит сзади.
Настя же какое-то время выжидает паузу, мне на миг кажется, что ждет чьего-то одобрения. Разрешения, продолжить говорить со мной.
– Их две. Они пришли всё испортить. Одна – мелкая, чёрная. Её зовут Рита. Она попробует убить меня, – Настя оборачивается ко мне и говорит с жаром.
У меня от удивления приподнимаются брови, но я осторожно киваю.
– Я не позволю. Но думаю, тебе нечего бояться. О картине никто не знал, тебя откопали из-под земли. Никто не знает о тебе и не сможет тебе навредить…
«Тем более, если ты мертва», – мелькнуло у меня в голове.
– Другая! – Настя перебивает меня громким возгласом. И я замолкаю, позволяя ей говорить дальше. – Старуха, старая, грязная, мерзкая. Её зовут Жанна. Она попробует купить меня. Не дай ей! Она будет предлагать что угодно, любые богатства и они у неё есть. Она будет врать обо мне. Не верь! Не продавай меня! – последнее Настя говорит с явной истерикой. Она приближается, цепко хватает меня за плечи и я успокаивающе беру её за холодные ладони.
– Обещаю, я тебя не продам, не предам. Тебе никто не навредит. Ты в безопасности.
– Ты мне не веришь! – шипит она. – Не верь, но запомни. Рита. Жанна. Будет ещё мужчина, но он… потом. Он хуже их всех. Страшнее. Опаснее. Но сначала Рита и Жанна. Запомни.
– Запомнил. Но я говорю, даже если кто-то и нацелился на тебя, не думаю, что…
– Ты не понимаешь! Ты разбудил нас. Теперь нас могут найти. Они чувствуют силу. Они не должны добраться, пока… – она бормочет глядя в пол и резко вскрикивает. – Она уже здесь. Спеши!
Её голос едва не взрывает мне голову изнутри.
Резко просыпаюсь и тут же включаю ночник. Вглядываюсь в картину. Никаких изменений.
Сердце стучит болезненным барабаном где-то в лёгких. Я откидываюсь на подушки, пытаясь успокоить дыхание.
– Ты чего? – бормочет Лера.
– Да я… – не знаю, как оправдаться, но мне не приходится. Через стенку слышится шум. Будто бы открывается окно на кухню и что-то разбивается.
Возможно ветер. И возможно, разбился цветок в горшке, что стоит на подоконнике. Надеюсь.
– ОЙ! – Лера натягивает на себя одеяло, остаются её только округлённые глаза.
– Я сейчас. Всё будет хорошо, – бормочу я.
Снова что-то разбивается. Только теперь ближе к нам. Это точно не ветер.
И это не сон. В нашем доме кто-то есть.
Я отбрасываю одеяло.
Выхожу, хватая в коридоре тяжелую старую швабру. Единственное подобие оружия. На кухне есть экземпляры поинтереснее, сковорода, ножи. Есть чем отбиваться. Но сначала, нужно только дойти.
Дверь в кухню закрыта, свет выключен. Я хватаю за ручку и резко распахиваю дверь.
Влетаю, включаю свет и оглядываюсь.
Чёрная кошка.
Просто чёрная кошка. Открытое окно. Разбитый горшок с цветком. И разбитая посуда, которую Лера собрала на столешнице.
Теперь можно не мыть.
Вместо посуды на столешнице – она. Кошка. Небольшая. С удивлённым видом, разглядывающая пол и затем поднимающая взгляд на меня.
– Охренеть, – выдаю я.
Странно, я стою с огромной палкой, выгляжу, наверное, разъяренным. Но кошка только моргает, изучающе на меня смотря. Совершенно не боится.
Может, домашняя?
– Лера, ложная тревога, – кричу я. – Все свои.
Лера осторожно просовывает голову в проём двери. Делает пару шагов и замечает кошку.
– Нормально вообще, ты чё натворила?! Хулиганка!
Кошка снова уставляется на пол, будто мысленно отвечая на вопрос “что натворила”.
– Соседская, наверное. Может, чья-то собака напугала и она перепутала окно… – бормочу я.
– Кошки не такие тупые. Запах-то должна понимать, что не родной дом, – отвечает Лера. – Ну, животное, слезешь со стола?! Тут едят, вообще-то!
Кошка грациозно спрыгивает, подальше от битой посуды и вальяжной походкой, проходит мимо меня, приближаясь к Лере. Садится перед ней и внимательно изучает её лицо.
– Думаю, она голодная, – говорю я. – Есть что-то чем можно накормить?
Лера только поджимает губы.
– Есть, – мрачно отвечает она. – Иди за мной, стерва блохастая.
Кошка послушно встаёт, и идёт за Лерой изучать недра холодильника.
Я хмыкаю оттого, насколько забавной выглядит эта картина. И даже, немного уютной. Можно было бы и нарисовать.
Теперь кошка с Лерой заняты друг другом а я могу остаться со своими мыслями наедине.
Лавиной на меня надвигаются воспоминания о сне. Впечатления от кошмара.
И я вспомнил, что так сильно напугало меня до того, как Настя начала кричать.
– «Ты разбудил нас!» – говорила она.
«Нас». Кого, кроме себя она имела ввиду?
Я могу стать вашим врагом
– Стоять! – я угрожающие поднимаю палец на кошку. Та замирает на полпути. Смотрит огромными жёлтыми глазами, которые, будто специально округляет в наигранном непонимании.
Ладно, кошка же не может притворяться?
– Не. Тронь, – цежу я.
Ответив нечленораздельное «мя», она семенит в другую комнату.
Вроде бы поняла. Странное животное.
Уже который раз, за те четыре дня, что в моём доме живёт кошка, она так и норовит приблизиться к картине.
Пытается сбить её с мольберта. Внимательно обнюхивает а затем, поднимается на задние лапы и будто пытается поточить о неё когти. А мне приходиться стоять на страже, и отгонять её.
И что ещё страннее. Настя мне больше не снится.
В первую ночь с кошкой, я сплю с беспокойством на душе. Но кошка ложится в ноги, и, несмотря на то, какая она лёгкая, я ощущаю сильнейшую тяжесть, которая накрывает меня с головой и усыпляет.
Наутро, я понимаю, что проспал почти тринадцать часов. А Лера меня так и не разбудила.
В следующие две ночи я сплю так, как никогда прежде. Спокойно и глубоко, забывая обо всём.
Спокойно рисую днём работы на заказ, обложки для книг, портреты, новых персонажей в мобильную игру. А по вечерам я мог бы заниматься картиной.
Но… я не хочу.
Просто не хочу.
Нет вдохновения. Теперь, я вижу картину такой, какой её видят, наверное, все. Просто кусок дерева, с испорченным рисунком, на нём. Больше ничего.
Я будто очнулся от наваждения и с удивлением оглядываю реальный мир, и свою настоящую жизнь.
Нет пророчеств, запугиваний, нет странных видений и неясного трепета рядом с картиной.
Может быть, и мои сны, были всё-лишь… снами.
Просто снами.
Последняя странность, связанная с картиной, это реакция на неё кошки. Она смотрит на неё, как заворожённая, и Лера случайно её отгоняет.
– Странная кошка, – как-то говорю я Лере.
– Если в этом доме должен быть хотя бы, один псих, пусть это будет кошка.
Эта кошка, (а она оказалась, всё-таки, дамой, после проведенного Лерой нетактичного осмотра) больше общается с Лерой. Да, она понимает, что Лера ответственна за поступление вкусностей в дом.
Но меня она будто остерегается.
Очередная странность приключается тогда, когда я пытаюсь побриться у маленького зеркала в ванной, убрать светло-русую щетину, которая так раздражает Леру.
Оставляю дверь открытой, и неожиданно замечаю блеск глаз кошки в отражении зеркала.
И так же внимательно и пронизывающе, как она смотрит на картину, она смотрит на меня. От этого мне становится жутко.
Я дёргаюсь, от неожиданности. Оглядываюсь.
– Хочешь, я тебя нарисую? Портрет напишу? – бормочу я, зачем-то. – Будет «Портрет безымянной кошки, ненавидящей искусство». Хочешь такой?
В отражении зеркала, кошка, даже не мигая, чуть склоняет голову и мотает ей в сторону. Будто качает головой. Будто отказывается.
Ладно. Думаю, мне показалось. Блохи у неё, потому головой вертит. Я пытаюсь продолжить своё занятие, но рука трясется и я задеваю кожу на щеке.
Шиплю от боли, вытираю кровь и глупо смотрю на смесь крови и пены на моем пальце, которую уносит небольшой водоворот раковины.
– Мы идём сегодня на съемки. Помнишь? В три часа! – объявляет Лера.
Кручу кран со скрипом. Смотрю на своё отражение в зеркале и на кошку, что не перестаёт смотреть на меня.
– Получается, нас дома обоих не будет, – говорю вслух свои мысли, вспоминая о тяге кошки к «искусству». – Надо её закрыть в комнате. Чтоб картину не испортила.
– Вот ещё! Себя закрой! – раздается недовольный голос Леры. – Не буду я животное из-за мазни обижать.
В чём они ещё схожи, кошка и Лера, так это в откровенной неприязни к Насте.
_________________________________
Я заканчиваю работу, добавляю пару штрихов к иллюстрации детской книги. Остальное сделаю уже за компьютером, после «сессии».
– Через час, – слышу настойчивый голос Леры.
– Я помню, зайка, – бросаю я. – Уже заканчиваю.
– Я уже «зайка»? – она выглядывает из коридора.
– Да. Ты всегда зайка, ты же знаешь.
Она хмыкает и быстрым, широким шагом спускается ко мне, в мастерскую.
– Что-то начала сомневаться, после историй с твоей мадам на картине, – тянет Лера, кивая на картину с Настей, что теперь стоит в углу. Не мешая другим. – Я могла подумать, что она твоя любовница.
Я оглядываюсь вместе с любимой на портрет Насти.
– Нет. У меня есть только ты, и всегда будешь только ты, – Лера хмыкает, в неверии, но я обнимаю её сзади, прижимая к себе.
Какая же она тёплая, почти горячая. Ярко пахнущая, ярко говорящая, ярко живущая. Маленький, живой огонёк в моих руках. Теплое, уютное пламя.
– О, – протягивает она, едва скрывая удовольствие. – Так, только не целоваться. Я этот мейк накладывала часа два.
– Ничего не знаю, – отвечаю ей и тянусь ближе. Легко хватаю за талию и разворачиваю, усаживая перед собой на стол. Она игриво пищит и смеется.
Её голос колокольчиком звенит по мастерской, будто раскрашивает мой серый мир, разноцветными пятнами.
Я помню о запрете на поцелуи, и лишь касаюсь её волос, пока она податливо склоняет голову, открывая шею.
Послать бы всё к чертям! Все дела и остаться с ней, здесь. И за макияж можно будет не переживать.
– РИТА! – громкий мужской голос эхом раздаётся по всей мастерской. Будто будит меня от сладкого сна.
– Боже, тебе б звукоизоляцию сюда! – бормочет Лера, поморщившись.
Она ловко спрыгивает со стола и смотрит в сторону окна.
– РИТА!
– Вон там бродит, зовёт кого-то… интересный мужчина, мне кажется, не из нашего района, – Лера оглядывается на меня. – Что-то не так?
Я не знаю, что написано на моём лице. Качаю головой, сам вспоминая слова Насти: «Рита» придёт чтобы убить её.
Ладно, это просто совпадение. Рита это просто имя. Мало ли Рит на свете?
«Маленькая. Чёрная», – отражается в моей голове эхом.
И следом, дурацкая, совершенно невозможная, чудовищная мысль, которую я держу при себе.
Мы с Лерой идём из мастерской, она ныряет в нашу комнату, а я быстро переодеваюсь из заляпанного краской свитера, в чёрную рубашку.
Но дурацкая мысль не отпускает. Беззаботно играющая с порванным пакетом кошка пробегает мимо меня.
– Рита, – произношу я тихо.
Кошка слышит. Дёргается и удивлённо поднимает на меня взгляд.
Она откликнулась.
Кошка. Её зовут Рита? Её назвали человеческим именем? Её ищет хозяин? Настя предсказала мне появление кошки?
И тогда, Настя не была просто ярким сном. А настоящей? Всё это было взаправду?!
Если так, то что же происходит?! Почему она прекратила мне являться?
– Идём, идём уже! – Лера проходит мимо меня быстрым шагом. – Давай, Олежа!
– Да, сейчас.
Я как во сне, подхожу к двери мастерской и впервые, за всю жизнь закрываю её на, внешний, подвесной замок. Чтобы никто не мог туда войти.
Оглядываюсь снова, и вижу, что кошка стоит по середине коридора. Смотрит на меня. Смотрит за тем, как я закрываю от неё картину. Ловлю её взгляд.
– Рита, – снова зову её я и она поднимает голову, издав слабый звук.
Если в этом доме и есть псих, то это я.
__________________________________________________________________
Я нежеланный гость. Совершенно. Мне показывают это всем видом и фотограф, и его помощница-гримерша. Фотограф – мужчина крупный, с лёгкой щетиной и скользким взглядом светлых глаз. Гримёрше же самой не помешал бы грим. Ну или сон часов пятнадцать.
Осветитель – парнишка, словно подрабатывающий на школьных каникулах, частенько светит в глаз, что мне, что модели… Модель – Лера и это единственное, что прекрасно. Хищный взгляд, грация, струящееся алое платье.
Хотелось бы нарисовать её такой, в этом платье, красиво идущей на закат. Думаю, что не мешает сделать набросок, как гримерша сбивает весь мой настрой, подлетает к Лере, что-то говорит ей и, ведёт в маленькую комнату.
Лера была прекрасна, но теперь, когда гримерша выводит её из той комнатушки, я только недовольно приподнимаю брови.
Нанесли пару слоев краски, сделали пошлые алые губы, акцент на глазах с излишним блеском. Моя очаровательная Лера превратилась в дешевую куклу. Хоть не из секс-шопа, и то приятно.
Только морщусь недовольно. Пока щёлкает камера, запечатлевая этот позор, я осознаю, что опасности не вижу, но нужно приготовиться к тому, что придется успокаивать Леру.
Даже до того, как она увидит снимки. Она не глупа, она также чувствует красоту и прекрасно понимает, что сейчас напрасно тратит время.
Обратно мы шли с Лерой молча. Она напряжена, а я всё жду, когда она начнёт выплескивать эмоции, будто гейзер.
– Это не последняя фотосессия, – осторожно говорю я.
– А я думаю, последняя. Я больше так не могу.
– Да ладно, из-за одной ерунды?
– Это не ерунда! Я не гожусь в модели. Даже фотомодели. Даже хоть какие-то! Я никакая, я некрасивая. Даже твоя девка на картине, она красивая. А я – нет.
С этими словами она качает головой и, ссутулившись, ускоряет шаг. Я думаю несколько секунд перед тем, как подбежать к ней.
– Лер, у меня есть идея!
– Мне ничего не надо!
– Да стой ты! – я хватаю её за руку. – Я напишу твой портрет. Не такой, как раньше, а прямо полноценный. На продажу. И тогда ты поймешь, какой тебя вижу я. Не эти дураки слепые, а я. Тот, кто тебя знает и тот, кто тебя любит. Я создам шедевр, который всех поразит и моей моделью будет не девушка, с той картины – а ты!
– Ты псих, – она качает головой, но ей не скрыть блеска в глазах и предвкушающей улыбки.
Потому ты меня и выбрала, – подхожу к ней ближе, держу за ладони и мы стоим, как два идиота посреди тротуара.
Кто бы нас сейчас смог нарисовать?