Читать онлайн Инквизиция: Саммаэль бесплатно

От автора

В моих исканиях, я столкнулся с общеизвестными и закореневшими мифами об Инквизиции в умах многих, к которым относил доселе и себя. В свою очередь считаю необходимым развеять их перед началом прочтения основного материала.

Первый и важный Миф заключается в том, что для всех современников – Инквизиция занималась исключительно вопросами колдовства и ведьм. Отсюда и книга «Молот ведьм», который по сути не верно трактуют из-за своего «громкого названия», а не по написанию в ней. Вопреки широко распространённому заблуждению «Молот ведьм» вовсе не был «книгой страха», инструкцией к пыткам или женоненавистническим трактатом. Это был, скорее, образцовый регламент следствия и инструкция начинающему инквизитору. Основным методом поиска свидетельств обвинения являлся допрос, в ходе которого инквизитор должен был поймать потенциального еретика на недосказанности или откровенной лжи. Обычным средством дознания были хитроумные теологические споры, в которых профессиональные богословы могли легко поймать на крючок нераскаявшегося еретика.

Второе заблуждение, связанное с тем, что инквизиторы изображаются в первую очередь как преследователи мнимых ведьм, сжигавшие на кострах тысячи, если не миллионы невинных жертв. Вопреки распространённому заблуждению инквизиция почти не знает примеров процессов против ведьм благодаря правилу тщательно документировать всякий инквизиционный процесс. Хотя в это же время, в XVI–XVII веках число жертв охоты на ведьм исчислялось тысячами. По сохранившимся документам известно, что только в 2% дел инквизиторы прибегали к пыткам, но и это количество поражает, учитывая то, что почти 100% из этого количества заканчивались казней.

Инквизиция стала объектом яростной критики в эпоху Просвещения в XVIII веке, когда для каждого образованного человека стало буквально неприличным сказать хоть одно доброе слово о христианстве. Среди объектов ожесточённой критики просветителей в первую очередь оказались инквизиторы. Именно тогда окончательно сформировался мрачный образ инквизиции – жестокого орудия церкви.

Отдельно хочу заметить, что всё выше перечисленное не обозначает, что подобных разбирательств не было в истории Инквизиции, частные случаи имели место быть. И на мой взгляд, одним из ярчайших проявлений такого разбирательства в истории был проце́сс над Галилео Галилеем (Проце́сс Галиле́я). Помимо этого, в истории встречались и действительно ужасающие события на прямую связанные с Инквизицией, и они обязаны быть запечатлены в нашей коллективной памяти, дабы не повторились вновь.

Важно! Данная серия историй «Инквизиция» разворачивается сразу после событий романа «Восхождение в бездну», поэтому в ней не исключена огласка на предысторию.

Интермеццо

Саммаэль.

В Приёмном зале Базилика (титул для особых храмов) Святого Престола гудит обсуждение, переходящее в высокомерный смех. Камерарий (высшая придворная должность в отсутствии правителя) Паймон в окружении лицемерных кардиналов ведёт непринуждённую беседу.

– Да, дай мне пройти! – из-за закрытых дверей в Приёмный зал донёсся настойчивый голос и следом хлёсткий хлопок. – Меня ждут…

Беседа прервалась и настороженное внимание душных кардиналов пало на закрытые двери, что в тот же момент распахнулись. На пороге в Приёмный зал обозначил своё возвращение, недавно откомандированный Инквизитор Саммаэль. За его спиной замер вооружённый послушник и по лицу того видно, что отхватил он от инквизитора знатно.

– Моё почтение Отче, – инквизитор уверенно прошагал по бархатному ковру в центр зала и с гордой выправкой остановился, ожидая встречи взгляда с камерарием. – Смею Вас тревожить своим докладом, – одет он в сюртук (длинный до колена, приталенный двубортный предмет мужского гардероба), сшитый из тёмной кожи с закреплёнными на нём элементами тяжёлых доспехов. Высокий ворот прикрывает половину гладковыбритого лица на общем фоне лысой головы, оставляя свободу лишь глазам. Малая кираса закрывает грудь, длинные наплечники крепятся напрямую к кожаному сюртуку. Крепкие наручи, как стальные вставки защиты, и сапоги со стальными носами – всё это отрывки отдельной культуры ведения подвижного боя с гарантируемой защитой. Два знака отличия, словно алые печати, на кирасе держат отрывки кодекса инквизиции.

– Бесцеремонно с Вашей стороны, инквизитор, так врываться в мои закрытые двери, – удостоил своим вниманием его камерарий Паймон, но нельзя сказать, что гневно принял инквизитора, на его старческом лице проскользнула ухмылка от встречи. Он долго ждал возвращение своего доверенного инквизитора из столицы империи Солнечного Гало, поэтому и была простительна такая дерзость.

– С вашего позволения начну?

– А что ж тут не позволить, позволяю. Давай, рассказывай мне инквизитор, что видел в землях праведных мирян, чем можешь ты похвалится?

– Хвалится особо нечем, встретил я незримое сопротивления там, пусть не явное обычному глазу, но всё же заметное мне.

– Чем вызвано оно, мож был излишне резок ты? С тобой так часто это происходит, мне жаловались многие по поводу и без…

– Отнюдь, ох если б в этом дело было, Отче, я б ничего и не посмел сказать, но здесь другое…

– Так может час не тот был выбрал сем визитом?

– Быть может лучше я начну?

– Прошу, я не мешаю, – откинулся в кресле камерарий Паймон с довольным выражением лица. Он твёрдо уверен в то что инквизитор даже несмотря на свою тревожность сообщит приятный итог своей командировки.

– Явился я в столицу без предупрежденья…

– Пробрался будто вор? – улыбка камерария невольно стала шире. – Как интересно…

– Пусть так. Я жил при Храме пару дней, как одинокий пилигрим, не вор, если Вы позволите, – камерарий подал жест, что принимает замечание и радости на хвалёном лице поубавилось. – Никто не признал во мне истинную личность – кто я такой не знали там. Послушал разговоры, пообщался с людом разным. В итоге много слухов я собрал, но всё как и везде, всё как у всех. Все жалуются друг на друга и мало хвалят жизнь свою.

– Тогда что за сопротивление такое, с которым пришлось тебе столкнуться, если всё как у всех?

– Начну я с лазарета, в котором служит наш доверенный слуга – Отец Бокор. Всё ничего, но толпы ломятся к нему, такую жажду у мирян к его практике нигде не видывал. Говорят, что обладает даром с выше, с грехами отпускает боль и с нею смерть. Я видел сам как молится он с ними и верно отпускает им грехи, глаза так светятся у пациентов, что будто боли нет совсем. Конечно, таинство они проводят за закрытыми дверьми, но что я смог узнать то говорю.

– Так может есть и смысл восславить сие благо и почестями одарить его? – камерарий поправляя свою бардовую мантеле́тту (накидка без рукавов, элемент облачения высокопоставленного сана) заёрзал в тронном-кресле от внутреннего нетерпения, ведь пока доклад инквизитора радует. – Такой мастак всем нужен, даже здесь, где глаз Создателя бдит ежечасно.

– Всё ничего, звучит счастливо, вот если бы не эльф, что прибился к лазарету их.

– Эльф? Так нет же их давно…

– И я о том, Отче, – Саммаэль поклонился, но не сильно, достаточно для того чтобы крепче звучать в своих словах. – Теперь отпустим лазарет и практику лихую, а обратить внимание прошу, что Император принял в своё войско, никого иного, как дикого зверя – орка, – по Приёмному залу прошёл удивлённый вздох. Саммаэль сделав паузу оглядев сопревших кардиналов в полукруг и улыбнулся. – Они так долго враждовали в диких землях, что теперь и службу несут при дворе. Так мало этого, он руку мира с ними заключил… – молчанием закончилась его фраза и повисла гулом в ушах, что переходит в тонкий писк.

– Ты, инквизитор Саммаэль, твоим словам я верю и сказанное здесь, достойно рассмотренья, – на лице камерария не осталось и следа от былой ухмылки. Его взгляд стал тяжёлым и на глаза упала пелена печали. – Мне хватит слухов и на этом, прошу итог, скажи, что император тебе ответил?

– Он был почтителен и не меньше сдержан, но ничего я не услышал из нужных слов. Кичится он порядком и непоколебимым миром, глаголет как слепец про радугу, что никогда не видел, а нет решений или действий хотя бы малейших от него.

– На чём расстались с ним?

– Я сообщил ему, уверен Вы меня поддержите, что вернусь с перстом к нему, для выявления зреющей ереси, – Саммаэль замолчал и тишина разочаровала его надежды.

– Ты явно знаешь Инквизитор, что столь высокие приказы может вынести только созванный конклав, не ты, а лишь конклав?

– Конечно, но разве не предостаточно того, что Вы все здесь сейчас услышали, разве недостаточно Вам всем честных слов Вашего покорного инквизитора?

– Достаточно, даже более того, но мы Святой отдел расследований еретической греховности, мы есть инквизиция – верховная судебная инстанция перед самим Создателем. Наше слово и решение несут праведность и волю Создателя, дабы наставить и направить на путь истинный.

– Я знаю это, Отче, и я пройду всего одним перстом по земле империи Солнечного Гало, как миротворец с чистым сердцем и праведными мыслями, дабы уберечь столь хрупкий мир от надвигающейся смуты ереси. Прошу такую малость, один лишь перст направить им, преданным мирянам в помощь.

– Если ты прав, то столь пристальное внимание со стороны церкви, способно усугубить эту нарастающую смуту в империи. Вирион верный муж церкви и заслужил своё уважение своим миролюбием, которое длится в его владениях уже более двадцати лет и его по праву называют Мироносным.

– Не о том ли Императоре вы лестно отзываетесь, чьё родовое проклятье Геомансеров позволило приручить стихию земли и тем самым вознестись над остальным праведным людом?

– Сей дар не проклятье его рода, всё в нашем мире связано с великим замыслом Создателя, – камерарий хлопнул по подлокотнику кресла, пытаясь пресечь настойчивость инквизитора.

– Ничто не передаётся лучше проклятья, тем более если его можно обратить в силу, – Саммаэль уже знает ответ камерария и пытается цепляться за любое убеждение, дабы его слова восприняли в серьёз. – Да, так и есть, пути Создателя неисповедимы, но где же сказано, в каких псалмах написано, что Создатель даёт привилегию одних на другими? Он же нас создал равными, ведь так? Без необъяснимых излишек? Тогда скажите, разве верный служитель Создателя, чья жизнь в руках Его, обязан быть изначально юродивым перед могуществом ереси?

– Много вопросов, инквизитор, – разочарованно выдохнул камерарий и опустил взгляд себе под ноги, да бы желая закончить обозначенное препирание. – Вы отклоняетесь от темы своего доклада и переходите на личную неприязнь, чем подвергаете себя грехопадению.

– Так если ратовать во благо – грех, так да, я каюсь перед всеми Вами, что в этом грешен я, но Создатель мой свидетель, он был там и глазами моими видел, что ересь грызёт их мир, как книжный червь в подвалах библиотек сжирает постулаты наши в мыслях люда Солнечного Гало.

– Предвзят твой гнев, инквизитор, но рвение – благо и поспешно в тоже время.

– Поспешно? Да, тут не опоздать бы…

– Хватит! – камерайт вновь силой хлопнул подлокотник кресла и глухой звук остановил спор. – Вы забываетесь, инквизитор. Я обещаю, мы взвесим на конклаве все за и против сказанные здесь, но во избежание грехопаденья в следующих речах, закрываем сей доклад инквизитора Саммаэля на честном его слове.

– Я подчиняюсь, но согласиться не могу, – Саммаэль приклонил колено и склонил голову, ожидая окончательного вердикта.

– Ступай, инквизитор, ты будешь призван в день конклава.

– Я уже знаю, чем закончится конклав – безжалостным отказом, но не для меня, а для праведных мирян, что заперты под гнётом…

– Вон! – осёк его камерарий Паймон и гневно встал. – Выведете инквизитора…

– Кланяюсь, Отче… – Саммаэль не заставил себя больше ждать и выпрямился, окинув кардиналов с несдержанным призрением. Он покинул Приёмный зал, спиной прочувствовав все ответные взгляды кардиналов. Он без сомненья знал исход конклава, который в последствии так и не был созван.

Глава 1. Последний зов.

Весна.

Два года кануло в Лету с момента последнего доклада инквизитора Саммаэля и стены Приёмного зала ещё помнят это унижение. Но ничего не поменялось и сейчас в закостенелых устоях церкви все те же суждения всё те же устои – конклав так и не состоялся. И сейчас, спустя два года наиважнейшая повестка дня – грядущий праздник Святого Вознесения, что на сороковой день от Пасхи. Кардиналам важнее обсудить событие, что отмечается в конце весны, когда их запасы иссякают, а грядущие подаяния мирян к столу во всех своих смыслах.

Приёмный зал пестрит всеми оттенками бардовых мантеле́тт (накидка без рукавов, элемент облачения высокопоставленного сана) кардиналов всех мастей. Саммаэль же стоит особнячком, хмурый как туча. Он заметно отличается от общей массы присутствующих скромным одеянием сута́н (верхняя длинная одежда с длинными рукавами). Ему единственному из инквизиторов дозволено присутствовать на таких обсуждениях, хоть и не понимает для чего. В этих обсуждениях он ждёт что наступит тот самый момент и камерарий переключится и вспомнит свою обязанность по империи Солнечного Гало. Но этого не то что не происходит, даже не появляется намёка, что во взгляде камерария появится стремление к этому. Взамен всему Саммаэль то и время ловит от него двусмысленную ухмылку и прищуренный взгляд на себе расценивая это как издевательство.

– Именем императора Вириона Мироносного, требую принять меня немедля, – в гул бурного обсуждения кардиналов ворвался из дальнего конца коридора надрывисты вопль. На дальнем конце коридора кто-то очень хочет показаться важным и это у него получилось.

Гул бурного обсуждения сам собой затих и в Приёмном зале стало совсем тихо. Торопливые шаги приближаются синхронными ударами, а настороженные взгляды кардиналов переглядываются всё реже.

В Приёмный зал ввели юношу, одетого в полосатые шоссы (штаны, состоящие из двух несшитых половинок, прикреплявшихся тесёмками к поясу) на кожаные пулены (мужские кожаные туфли без каблуков) с белым беретом на голове, он вошёл в зал и махнул беретом в пол выполнив поспешный реверанс. Кардиналы с облегчением выдохнули видя, как молодой человек сделал несколько шагов и пал на колени. Не дожидаясь, когда ему дадут слово, он вытянул руку в знак прошения и заговорил первым.

– Отче камерарий Паймон, склоняю голову перед вашим Величием и прошу выслушать меня от имени отца императора Вириона Мироносного, безотлагательно?

– Молодой человек, – поддался вперёд камерайт сидя в тронном-кресле. – Секунду назад ты требовал этого, а теперь просишь, боюсь подумать, что ждёт нас всех дальше? – он усмехнулся и переглянулся с ближайшим кардиналом.

– С глубоким уважением, но у нас всех нет времени на высокомерные насмешки.

– Каков наглец? – послышались перешёптывания кардиналов по сторонам, но этому мало кто уделил внимание.

– Нагло, но справедливо, – согласился камерайт и поддержал молодого человека перед кардиналами жестом внимания. – Вначале назовись?

– С Вашего позволения, – он поднял взгляд и невольно оглядел всех присутствующих. – Я Аластор, гонец императора Вириона Мироносного, но сей визит от имени его Отца, фермилорда Геоманта.

– И сразу вопрос, – бестактно ворвался инквизитор Саммаэль, что всё это время в стороне молча наблюдал за наглецом. – Какое право фер Геомант имеет распоряжаться личным гонцом императора, не получив на то должного разрешения?

– Моё послание под грифом смерти и не терпит отлагательств, его важность неоспорима. Вам стоит выслушать меня прежде, чем начнёте судить.

– Не слишком ли много чести сему гонцу, о Отче? – Саммаэль ближе подошёл к Аластору, что покорно продолжил стоять, приклонив колено.

– Согласен много, но он уже здесь…

– Прошу дозволить мне начать? – гонец вновь позволил себе сказать вне разрешения, показывая свою бестактность.

– Начни, но думай теперь над каждым последующим словом заранее, ведь теперь от него напрямую зависит многое в твоей жизни, – камерайт нахмурился от такой растущей дерзости молодого гонца.

– Благодарю, Отче, – Аластор ещё раз поклонился и продолжил говорить в пол. – Цитадель Альказаб-нок-Вирион оккупирована врагом, – по залу пролетел ошарашенный вздох и упёрся в короткую насмешку инквизитора Саммаэля, что обошёл гонца по кругу.

– Тогда почему ты здесь, а не взываешь помощи в своих твердынях Сигор и Севоим? – Саммаэль нагло вступил в разговор, не спросив разрешение на слово. Вся эта история с империей Солнечного Гало очень сокровенна, ведь двумя годами ранее именно он был на месте этого гонца со своим докладом, и его, не доведя до конклава, здесь же и осмеяли. – Как мне помнится фер Геомант является правителем твердыни Сигор и, на минуточку, отцом императора, ведь так?

– Не без этого, инквизитор, но я здесь и моё дело воззвать к Вам камерарий, – Аластор деликатно увёл внимание с инквизитора и направил его на объект приятия решений. – Враг кровный, Отче. Прямо сейчас он у стен столицы империи Солнечного Гало. Враг порождение ереси и явил себя не для того, чтобы вести переговоры. Под чёрными знамёнами, его легионы ждут лишь одного приказа от Люцифера.

– Кто таков сей Люцифер? – камерарий принял новость достойно и с не скрытым интересом поддался вперёд.

– Сын Зари, фермилорд твердыни Адма и ближайший наследник трона империи, он взошёл на престол после смерти своего отца…

– Я так и знал! – вырвалось у Саммаэля и он показательно посмотрел в глаза камерария. Тот заметил чрезмерное внимание инквизитора, но даже глазом не повёл в его сторону.

– Кто с ним иль он один возглавляет легионы?

– Абаддон Живоглот, северянин, наместник города Шеол и генерал Небирос с южной заставы Тир-Харот.

– Чем ты можешь подтвердить свои слова? – камерарий уже встал с тронного-кресла и сделал шаг к нему, но его остановила собственная значимость.

– Не в моих интересах лгать, Отче, – Аластор вытянул перед собой ладонь и склонил голову. – Моё доказательство перстень фермилорда Геоманта с гравировкой принадлежности, – в раскрытой руке лежит золотой перстень с инкрустированным красным тлеющем углём.

– Прошу, Отче, – Саммаэль поднёс камерарию перстень и вложил его в руку. Тот крутанул его в пальцах и на внутренней стороне заметил гравировку с изображением древа, что срослось корнями с кроной по кругу, создавая образ самодостаточности.

– Сколько времени ты был в пути, гонец? – камерарио вновь сел в своё тронное-кресло силой сжимая перстень в кулаке. Его глаза нервно забегали и именно сейчас он встретился взглядом с инквизитором Саммаэлям, и именно сейчас он вспомнил про конклав, который не был так созван, и именно сейчас уже поздно.

– Декаду дней, быть может больше…

– Выйди вон, немедля, – камерарио решительно встал в полный рост и указал на дверь гонцу.

– Но… – растерялся Аластор и уже встретил приближающегося на него инквизитора Саммаэля.

– Без но, жди за дверью сказано тебе, – Саммаэль выдворил его и закрыл за ним двери, но в просвет Аластор всё же услышал голос камерария и этому он был рад.

– Созвать конкла́в!

Глава 2. Конкла́в.

Весна.

Инквизитор Саммаэль опустил засов и обернулся на затихших кардиналов во главе с камерарием Паймон. Не имеет право начать говорить первым, он всё же позволил себе сделать это.

– Вот и явила себя ересь во всём своём первозданном величие, – Саммаэль посмотрел на камерария, что затих на тронном-кресле. – Теперь нет нужды выявлять еретиков, пришло время обращать их на путь истинный.

– А если это саботаж и этот дерзкий юноша под дальновидным Геомантом прослышали о подозрениях и жаждут власти? – от взгляда инквизитора камерарию стало не удобно сидеть, и он показательно поправил осанку.

– Ох нет, Отче, – усмехнулся Саммаэль и сделал аккуратный шаг вперёд. – Вы же без сомнений помните, как несколькими годами ранее именно здесь, в этом самом зале я предупреждал всех Вас, но конклав даже не был созван тогда. Сейчас же, уже слишком поздно и мы обязаны откликнутся – это наш священный долг.

– Допустим так, но ты представляешь, что мы инициируем своим вмешательством? Мне страшно произносить это в слух…

– Не Вам Отче бояться, пусть еретики трепещут перед нами. Я пять перстов сожму в кулак под Вашим именем, и сам Создатель поведёт меня, – Саммаэль уже твёрдо ощутил, что его Крестовый поход начинается здесь и сейчас. Показательно сжав перед собой кулак до боли, он яростно показал силу пяти инквизиторов под его началом, что армия каждого есть легион мощи праведного гнева Церкви. – Нет больше времени определять, настало время искоренять, – Саммаэль начал приближаться к тронному-креслу, где замер камерарий Паймон признавая, что больше у него нет выбора, лишь как только согласиться с инквизитором. – Я ради великого блага готов на многое, ибо я само оружие в руках Создателя, я явлю кару Его на плечи нечестивых и именно так свершится праведный суд над их прегрешениями, именно так будет выглядеть наша помощь.

– Неразумно вмешиваться во вражду рода – она самая кровавая из всех, – камерарий вжался в тронное-кресло из последних сил сопротивляясь принятию решения.

– Отче, эти слова никогда недолжны были сорваться с ваших уст в сей час ереси, ибо мы в праве вершить судьбы этого мира, – Саммаэль остановился в прямой близости от тронного-кресла и приклонил колено. Он опустил голову, не скрывая того что ждёт благословение камерария.

– Да будет так, инквизитор Саммаэль, – камерарий возложил свою длань на лысую голову инквизитора. Саммаэль почувствовал влажное тепло от руки. Улыбка невольно отобразилась на его мрачном лице. – Встань верный сын и веди свои персты в Крестовый поход по праведному пути и не усомнись в своих деяниях, ведь ведёт тебя рука Создателя, – не скрывая самодовольный вид Саммаэль выпрямился и, прижав руку к груди, поклонился.

– На голову каждого, кто ослушается моего слова и головы его последователей обрушится такая кара, что до конца мира они будут проклинать тот день, когда отвернулись от истинного света Создателя и погрузились во мрак ереси.

– Да, будет так, – камерарий стал более хмурым, это решение не далось ему легко и облегчения не последовало после его принятия. – Воззвать гонца, – он отодвинул инквизитора, глядя как торопливо пара кардиналов открыли засов на дверях. С чем справился Саммаэль в одиночку потребовалось несколько кординалов и то заметным затруднением.

– Отче камерарий, склоняю голову перед вашим Величием, – гонец Аластор вновь вошёл в Приёмный зал и приклонился в том же самом месте, что и при первом визите.

– Инквизиция откликнулась на зов, пусть даже что украдкой совершён, – камерайт встал с тронного-кресла, обозначив своё уважение, не смотря на то что сомнения в нём по-прежнему преобладают. – Мы явим себя Крестовым маршем в помощь империи Солнечного Гало под хору́гвем (религиозное или геральдическое знамя) единым. Отныне, на все земли империи наложено вето праведности и понесёт его Апостольский нунций (высший дипломатический представитель Святого Престола) кардинал Мастема, – тот аж вздрогнул в стороне от своего назначения. Он провёл весь конклав молча в равнодушном нейтралитете и тут такая неожиданная ответственность, как манна Небесная обрушилась своей благодатью.

– Прошу прощения, Отче, – глаза кардинала чуть ли не вывалилась из орбит от удивления и заблестели от накатываемых слёз. Голос захрипел после долгого молчания и с хрипотой выдал вопрос. – Чем же я заслужил столь важную роль в сем расследовании?

– Это решение было принято гораздо раньше, чем был созван сей конклав, Мастема, – камерарий знал, что согласие вызовет бурю возмущений и решение озвучит перед фактом. – Так же как конклав, назначение Ваше, кардинал Мастема, откладывалось до сего момента. Но это не обозначает что оно спонтанное, оно взвешено и кропотливо измерено. Ваша неосведомлённость абсолютно ничего не меняет – Крестовый поход начинается здесь и сейчас!

Глава 3. Благословение. Неизбежное начало.

Весна.

В священных гротах под базиликом Святого Престола на глубине 3х метров у гробницы мощей мёртвого правителя погрузившись в молчание стоит камерарий Паймон. Ранее он призвал к себе на аудиенцию инквизитора Саммаэля и скрестив руки на груди в покаянии, он ждёт, когда тот его потревожит.

Инквизитор бесшумно приблизился и заметив это за собой, показательно прокашлялся в кулак. Но надлежащего эффекта не последовало и на терпеливом вздохе инквизитор стал жать столько на сколько его хватит.

В гротах стоит затхлый запах земли и благородной плесени. Именно так называют здесь запах гнили, но в любом случае инквизитор не чувствует не то не другое. Его приобретённая Аносми́я (потеря обоняния), не позволяет различать запахи. Взамен он незаметно высунул кончик языка, попробовав воздух на вкус. Свою странность он прировнял к благословению Создателя, что даровал ему вечный покаянный пост. Теперь и всегда для него вся еда – это сочетание четырёх вкусов без изыска, но как бы их не комбинировать, вкус всегда остаётся постным.

– Отче? – хватило его не на долго и выдержав терпеливую паузу он воззвал внимание к себе, от чего камерарий вздрогну, но не обернулся. Камерарий от части забыл, что хотел обсудить с инквизитором и решил начать c самого начала.

– Прекрасная усыпальница, неправда ли Саммаэль?

– Несомненно, Отче…

– Высечена из цельного камня и отполирована верными рабами церкви… – камерарий скользнул пальцами по гладкой поверхности крышки гроба, исполненной в образе правителя, что лежит под ней. – Видя такие покои усопших невольно начинаешь почитать и уважать, то что осталось в камне и не важно, кто на самом деле лежит под плитой, – камерарий улыбнулся, продолжая вести разговор с инквизитором спиной. – Знаешь Саммаэль, были случаи, когда начинка гроба отличалась от описания на нём? – он попытался оглянуться, но в пол оборота осёкся. – Да, такие случаи редкость, но всё же к таким рода подменам ведут корыстные нужды. Одна из таких и особо низкая возникает в душе грешника, и имя ему святотатство, – он вновь многозначно улыбнулся, инквизитор услышал улыбку в интонации, но не предал этому значение. – Ты только представь Саммаэль, после смерти тебя будут слепо чтить и почитать, восхвалять и молиться, совершенно не важно кем ты был при жизни?

– Это можно достигнуть лишь Верой и покаянием, иное ересь, – инквизитор спустил взгляд и невольно заметил дрожь в пальцах камерария. – Мне тяжело представить и гораздо тяжелее осознать если милость Создателя можно достичь обманом…

– А вот кому-то оказалось не сложно, – камерарий Паймон наконец-то обернулся и Саммаэль увидел его лицо. Глаза блестят скрытым азартом, но мимика этого не выдаёт. – День за днём, каждый день, грешник выносил кость за костью, придерживаясь своего плана, дабы освободить место под себя. В конечном итоге, он вынес останки правителя и сам занял его место под плитой, – камерарий замолчал, пронзительно просматривая инквизитора на сквозь, но ничего там не увидел, только холодный камень скудной сущности. – Там во мраке гробовой пустоты, ещё остался едкий запах правителя и тишина. Грешник какое-то время улыбался, он радовался свершению своего идеального замысла, его переполняет радость, что теперь его будут чтить и почитать, восхвалять и молиться. Он знал, что содеянным обманул всех, возвысившись к Создателю без очереди и труда.

– Он умер? – равнодушно спросил инквизитор и камертарий разочарованно выдохнул.

– Как и все, как каждый из нас, рано или поздно, но строго в отведённый час…

– Отче, когда кто-то из нас погибает, то тем самым он позволяет другому продвинуться ближе к совершенству, заняв его место. А если погибает грешник, то тем самым очищает дорогу праведности. Беспрепятственный путь в массы – таким является правильное движение вещей в мире Создателя, остальное порождение ереси…

– В том то и суть, Саммаэль, – камерарий отвернулся от него и вновь склонил голову над надгробной плитой правителя. – Грешник не верит в правильный порядок вещей, для него существуют только корыстные цели. Его святотатство для него не есть – грех, для него это восхождение. Он верит во что-то своё, искажённое, изуродованное понятие правильности, в то что праведнику не постичь. Мы называем это ересь, но он называет – истиной. Прикрываясь ей, он оправдывает все свои согрешения, поднимаясь на ступень ближе к Тёмным богам, создавая для Создателя никого иного как врага…

– Именно для этого и нужна инквизиция, мы разоблачаем на зачатках ереси и пресекаем даже если приходится оставить глубокие увечья на праведном лике души…

– Всё, как и всегда, слово в слово по кодексу, инквизитор, – камерарий обернулся, и морщинистая кожа его лица сжалась, натягивая улыбку.

– Отче, если Вы позволите, – Саммаэль остановить речь камерария, дабы сократить её до сути. – Я уверен, но Вы не это хотели поведать мне?

– Ваша проницательность, вас не подвила, инквизитор, – он устало выдохнул и от ухмылки не осталось и следа, кроме натянутых морщин. – Как ты знаешь, я уже третий год на своём посту, и мы до сих пор не переизбрали правителя и не уверен, что в ближайшее время изберём. Многие считают, что это в моих интересах, но нет. Я устал, мой век подходит к своему завершению и стоит задуматься, быть может это наша последняя встреча инквизитор Саммаэль. Мой путь закончится где-то здесь в святых гротах базилика Святого Престола, а твой путь наоборот начинается здесь, и ты его продолжишь в других землях, – он протянул руку, и инквизитор откликнулся на жест. Саммаэль молча приклонил колено и, склонив лысую голову, ощутил влажное тепло ладони камерария Паймон. – Я благословляю тебя инквизитор Саммаэль в твой Крестовый поход, но я боюсь представить, что ждёт тебя у стен Цитадели, то разнообразие ереси, что породило бездействие и равнодушие трона империи.

– Провидение основных линий будущего несёт в себе целый ряд проблем, Отче, – Саммаэль своевольно поднял взгляд с самых низов на камерария Паймон Без единого намёка на улыбку, инквизитор заглянул в его глаза и увидел там страх. – Одна из наиболее фундаментальных проблем такова, что даже попытка прорицания может изменить то самое будущее, которое пытаешься прозреть.

– Я не прорицаю, инквизитор, – камерарий недовольно убрал руку с его головы и тот встал перед ним крепким станом. – Я ведаю, что впереди вас ждёт тьма самых черных дней, которые когда-либо переживало человечество, и вы должны быть готовы к этому.

– Отче, страшна не Тьма сама по себе. У неё нет ни формы, ни плоти. Она всего лишь отсутствие света. Там, где появится свет, всегда отступает тьма и я предвкушаю, когда зажгу первые праведные костры в землях подверженных ереси, – Саммаэлю трудно было не заметить разочарование в глазах камерария, но собственной уверенности не поубавилось. – Будьте уверены, Отче, Тьма неизбежно отступит…

– Ступай инквизитор Саммаэль восвояси, начни свой поход, – камерарий через силу улыбнулся, глядя ему в глаза, но в этой улыбки было не больше искренности чем в том, что он оправдывает Крестовый поход. – В первую очередь ты должен понимать, что это не мирное паломничество, это твой Крестовый поход, а уж потом милосердие и справедливость. Ступай…

Саммаэль молча поклонился камераррию, прощаясь, быть может в последний раз. Он оставил его в священных гротах с ощущением не досказанности, которое повисло молчанием и грустным взглядом в спину.

Глава 4. Пандемониум.

Весна.

Инквизиция движется строгим маршем под единым хору́гвью (религиозное знамя). Поднимая за собой пыль, строй уже должен был углядеть шпили цитадели перед собой, но взамен впереди обозначилась чернь, что как ночь восходит за горизонтом.

Марш инквизиции остановила каменная стена, что перегородила дорогу цельным каменным изваянием в форме кисти руки, остерегающей путь. Его не возложили сюда, оно вырвалось из самих недр земли, вспоров дорогу и перегородив путь. Обтёсанный мастером, кусок камня олицетворяя собой изваяние, палец к пальцу, остерегающая длань. Она замерла стенной перед строем инквизиции, а меж её папиллярных линий (рельефные линии на ладонных) предупреждающая надпись.

– Почему остановились? – послышался пьяный голос апостольского нунция (высший дипломатический представитель Святого Престола) кардинал Мастема. Его красное оттёкшее лицо появилось из двери кареты отведённой ему одному, а следом всё тело вывалилось наружу. – Что стоим, я спрашиваю? – мятый мантеле́т (накидка без рукавов, элемент облачения высокопоставленного сана), тонзура (выбритое место на макушке) с остатками взъерошенных волос и кубок с алтарным вином в руке. Для нунция Мастема этот марш ничто иное, как ссылка. Он не желал и не стремился к этой должности. В уныние он провёл всю дорогу и выбираться из него он не собирается. – Так всё же, мне кто-нибудь ответит или мне самому нужно идти в начало строя? – нунций Мастема продолжает краснеть, надрывая связки, но на него никто не обращает внимание и это заводит его ещё сильнее. – Ко мне! Объясните мне…

– Позор, презренный… – не сдержался Саммаэль, стоя в начале марша перед каменой дланью. – О чём только думал камерарий выбрав этого презренного…

– “Оставь надежду вперёд идущий, там ждёт тебя лишь пепел и забвенье”, – прочёл с руки Конрад Мракобес – второй инквизитор в марше из четырёх. – Как кстати написали и с глубоким смыслом звучит. Эта фраза подходит и к нашей дороге, и к тому о чём ты спросил, брат, – улыбнулся Конрад поглядывая на Саммаэля.

– Я бы хотел улыбнуться Конрад, но скулы сводит от неприязни к нунцию, – Саммаэль чётко слышит вопли разъярённого кардинала там позади, что мечется возле своей кареты так и не осиля отойти от неё.

– У меня есть правило, если ты сомневаешься в своей правоте, взгляни на оружие, что держишь в руке и оно тебе подскажет, – Конрад многозначно улыбнулся, глядя на пляшущего нунция, чувствуя на поясе увесистую тяжесть «утренней звезды», излюбленного оружия – булавы с шипованным оголовьем.

– Что может подсказать холодная, бездушная сталь в руке кроме того, что нужно убивать? – в руках Саммаэля нет оружия, но почему-то он представил меч.

– Цель всегда оправдывает средства… – Конрад оскалился широкой ухмылкой и посмотрел на реакцию Саммаэля. Его грубые черты лица и крупное телосложение, по сравнению с подтянутым Саммаэлем, всегда заставляют принимать его слова в серьёз, даже не смотря на то, какую бессмыслицу он сейчас произносит.

– Брат, твоя жестокостью за частую выходит за рамки разумного, – Саммаэль хмуро ответил его настойчивости, без доли страха к такому собеседнику.

– В ней та и заключается абсолютная истина, которая никогда не изменится в нашем деле…

– Милосердие и справедливость – вот наша истина, если ты не забыл, брат? А уж потом жестокость…

– Мир всем, – усмехнулся Конрад и провёл по письменам на каменной руке. – Всё едино, брат.

– Если вы закончили, то теперь, пожалуй, я скажу… – раздался хриплый старческий голос из-за каменного изваяния. Сразу и не заметишь, но всё это время в его тени сидел грязный дед. Его можно было не заметить сразу, но теперь точно неразвидеть. По принадлежности не понять кто он, но дорогие лохмотья намекают на важность персоны. – Вы не успели, Империи больше нет… – старик начал подниматься и его подхватил ещё более неприметный незнакомец. По сумке, из которой торчит край книги, можно сделать предположение, что это придворный писарь и это предположение будет верно.

– Не скажи старик, всё в плоть до наоборот, наша работа только начинается, – Конрад не перестаёт улыбаться, даже не смотря на то что это теперь удивление от появление незнакомого старика.

– Думаю вы ещё не знаете о чём говорите, – старик махнул рукой в сторону за каменную стену, так небрежно, что это могло расцениваться как неважно. Если раньше шпили Цитадели радовали взор, то сейчас всё выглядит удручающим там впереди, на другом конце куда упирается дорога. Один обожжённый камень вместо неё, целая гора уродливого изваяние, а не столица империи. – Теперь это место выглядит как воспоминание, и оно неизбежно меркнет под гнётом высокомерия мёртвых, что погребены здесь на вечно…

– Кто ты, старик, назовись? – Саммаэль зашёл за каменную ладонь и обернулся на старика, осознавая, что разговаривает не с простолюдином.

– Имя моё громкое для здешних мест, я бы очень хотел его забыть, как страшный сон, но оно, я знаю, будет преследовать меня, даже после смерти…

– Это Фер Геомант! – подскочил гонец Аластор к старику и упал перед ним на колени. – Простите меня милорд, что так долго… – он взял руку старика и приложился к ней челом (лбом). Гонец хотел плакать от вида своего правителя, но ему что-то мешает. Может это напряжённая ситуация, может выдержка, но он не позволил себе проронить слёзы.

– Бесконечно долго, Аластор… – старик отнял свою руку и возложил её на голову гонца, прощая его. – Он всё и всех уничтожил…

– Кто Он? – Саммаэль подошёл к старику и хотел даже отдёрнуть его силой, но встретил усталый взгляд, что не пытается даже сопротивляться его вопросам.

– Он, чьё имя я не желаю произносить…

– Похоже, с ним по именам не поговоришь, – как и прежде улыбнулся Конрад, абсолютно не имея представления с кем разговаривает, да ему и нет дела до этого, он прибыл выполнять свою работу.

– Люцифер? – Саммаэль знал ответ на этот вопрос, но для себя он должен был услышать ответ.

– Да, – выдохнул старик.

– Где он сейчас?

– Мёртв, как и все те, кто посмел ему возразить. Цитадель стала им надгробием, а залы усыпальницей, – старик вздохнул с глубочайшей болью в сердце и Саммаэль увидел всю эту боль в его глазах. – Он хотел создать здесь новый мир и даже успел дать ему имя – Ад.

– По мне этому место больше подходит – Пандемониум, ведь только это здесь и осталось.

– Сейчас это не важно, для Него это должен был стать новый мир.

– Мир, – усмехнулся Саммаэль, – Мир – это самая сложная цель. Вижу Люцифер переоценил свои силы. Всего чего Он добился – это прекращение войны, разрушение, а вот Мир – это уже нечто совершенно иное и именно для него Церковь явила нас.

– Прискорбно, инквизитор, что вы хвалитесь итогом здесь и сейчас, находясь в неведенье событий. Уверен всю информацию вы черпаете из запоздалого доклада моего гонца Аластора и я повторюсь, это прискорбно…

– Так это основная цель канцелярии, для этого мы здесь. Нет времени скорбеть о мёртвых, старик, нужно восстанавливать Мир.

– Я скорблю не о мёртвых, но о живых. Бремя смерти несут те, кто остались стоять на её пороге. Им придётся вновь учиться жить со знанием, что ничто никогда не будет прежним и с надеждой смотреть в будущее…

– Надежда – это повязка, которой нам закрывают глаза. Сорви её старик со своих глаз – и увидишь то, что вижу я, а я вижу кульминацию плана Создателя.

– Я тоже вижу её, но я так же свидетель тех дней, когда Империя в одночасье задохнулась собственным равнодушием. Когда каждый человек в грязи собственных преступлений должен был пасть на колени и молить о прощении, но вместо этого взял в руки оружие. В ту проклятую ночь, когда безумие для каждого стало истиной, Врата Хаоса разверзлись, как воспалённая рана, и легионы проклятых хлынут в созданное ими царство. И ничто это не могло остановить, даже вся церковная рать во главе с Инквизицией. Так что вы опоздали…

– Позволю себе напомнить, что это Вы нас воззвали, фер Геомант. Теперь по прибытию что я вижу, перегородили дорогу и упрекаете через слово – это ни есть содействие – это есть препятствие священной канцелярии…

– В чём дело, Саммуэль? – ворвался в разговор нунций Мастема. Не выпуская кубок из рук, он всё же добрался к началу марша и своим вниманием окрестил присутствующих.

– Саммаэль… – сквозь зубы произнёс инквизитор, но этого было достаточно громко чтобы его услышал нунций.

– Я так и сказал, Саммуэль, – удивился возмущению инквизитора и небрежно отмахнулся от него. – К чему препираться, инквизитор, знай место… – здесь Саммаэль поймал вскипающий гнев внутри себя и сжался как пружина.

– Да, Отче… – он переступил через себя, но обида легла в его сердце тяжким грузом. Саммаэль почувствовал это и знал, что в какой-то момент она потребует освободиться.

– Так почему мне до сих пор не доложили какова причина столь долгой остановки? – нунций почувствовал свою важность и скрыть этого больше не может. Он выпучил круглый живот вперёд себя, чем умудрился подвинуть Конрада, что на голову массивней его. – Разве мы не должны уже прибыть в Алькасаба-нок-Вирион?

– Должны… – смиренно ответил Саммаэль и отступил взгляд в ноги. Он не чувствует вины – он понимает глупость такого допроса.

– Тогда где хвалённые сады и красоты шпилей Цитадели, Саммуэль? – нунций взмахнул кубком расплескав драгоценные для него капли алтарного вина.

– Достопочтенный фер Геомант вышел Вас встречает, Отче, – сдерживая праведный гнев, Саммаэль отступил, давая узды правления дипломатии тому кто для этого назначен.

– Кто? – усмехнулся нунций, обратив внимание на старика перед собой. – Хм… а я подумал нищие сбежались милость просить, – он выдал неуклюжий реверанс и полез свободной рукой в карман под мантеле́т (накидка без рукавов, элемент облачения высокопоставленного сана). – Моё почтение, это должно быть Ваше? – вынув руку, на открытой ладони показал золотое кольцо с тлеющим камнем.

– Так и есть, апостольский нунций (высший дипломатический представитель Святого Престола), – фер Геомант взял кольцо и одел на палец. Тут же из-под его босых ног по земле прошла дрожь и эту дрожь почувствовали все. Кони попятились, строй инквизиции стал рассыпаться и хвалённый марш на мгновение превратился в массу напуганных церковников.

– Вот оно истинное превосходство проклятья рода геомансеров, – Саммаэль обернулся на безликую толпу, что разом перекрестилась в ужасе. – “Вся мощь марша потеряла всякий смысл лишь малым фокусом старика, что же на самом деле произошло в столице империи? Не может и не должен один человек обладать таким могуществом” – подумал инквизитор и вернул свой взгляд на нунция, что пятится от старика как от чумного. Видя этот первородный страх на лице, тот принял самое верное решение, по мнению Саммаэля и заверещал, обведя пухлым пальцем на старика, придворного писаря и гонца, что привёл инквизицию к Пандемониуму.

– Взять их всех под стражу!

Саммаэль неожиданно для себя почувствовал на лице еле заметную, но давно забытую эмоцию. Ухмылка затаилась в уголках его губ и блеск в глазах охарактеризовал согласие на арест фер Геоманта.

Глава 5. Чертоги Твердыни Адма.

Весна.

Столицу империи Солнечного Гало стерегут три Твердыни: Адма, Севоим и Сигор. Они как непреклонные защитники, щитом и мечом обязаны разить врага. Но в былой войне Твердыня Адма выступила основной атакующей силой. Под правлением Люцифера, силы, брошенные на столицу, имели сокрушительную мощь для последних. Под натиском врага империя Солнечного Гало пала – именно такая официальная версия по словам фермилорда Геоманта.

Инквизиция под главнокомандование апостольского нунция Мастема заняла расположение в Твердыне Адма основываясь на том, что именно здесь берёт своё начало восстание Люцифера.

Все Твердыни империи исполнены по одному шаблону. Центральная башня – Донжон, навалена слоями этажей, один за другим взгромоздившихся друг на друга. Каждый слой этого каменного пирога венчают два четырёхгранных обелиска – по одному с каждой стороны центральной лестницы, что ведёт от подножья ворот Твердыни к самому верху, где раскрыты двери входа в Приёмный зал.

Гладкие колонны двумя рядами держат высокий потолок Приёмного зала. Остатки рваного ковра ведёт к пьедесталу, на котором каменный трон занял апостольский нунций Мастема. Перед ним стоят два доверенных инквизитора из четырёх. Хмурый Саммаэль с вечными поисками истины и крупный по размерам Конрад Мракобес. Пусть первый взвешивает всё сказанное, второй же со своей широкой ухмылкой рад просто стоять перед нунцием.

– Любая война – это смерть рациональности, – как истинный прирождённый оратор, нунций гласит на весь Приёмный зал, жестикулируя перед собой не пустеющим кубком алтарного вина. – Только при взгляде в прошлое события кажутся справедливыми и предопределёнными выбором. Но вот те, кто сражался там, редко знают, почему они это делают, а те, кто ими командует, редко видят картину достаточную для хоть сколько-нибудь правильного выбора, кроме как сказать потом – «мы сражаемся с ними, потому что мы были здесь», – он говорит и одновременно наслаждается тем как говорит. Ему нравится в себе абсолютно всё, и слова, и рифма, и уж тем более свой тембр голоса. – Империи возвышаются и рушатся, цивилизации приходят и уходят. Каждой из них думается, что её закат – чудовищная, вселенская трагедия, но таков порядок вещей, – его слова воодушевляют Конрада и он улыбается шире обычного, чувствуя в груди тепло. Саммаэль же стоя рядом и слушая, понимает, что дипломатическая миссия нунция здесь не имеет никакого смысла, но это не мешает в чём-то быть согласным с ним. – Старая династия должна сгинуть и оставить пустующий трон юным преемникам, и посему вы не можете отвергать естественное право человеческой расы править всеми землями. Ведь так предречено Создателем…

– Мечты, Ваше преподобие… – невзначай остановил его Саммаэль.

– Всем людям свойственно о чём-то мечтать, но каждый мечтает о своём и по-своему, – усмехнулся энтузиазму Саммаэля. Он давно выделил его из четвёрки и уже задумал ему роль в своей пьесе, но он ещё не знает, что и Саммаэль отвёл ему роль в своей постановке. – Кто-то видит во сне собственное величие и, просыпаясь, понимает, что оно умчалось вдаль, развеялось подобно утренней дымке. Но такие, как мы, те, кто мечтает наяву, не прельщаются пустыми образами. Наши грёзы порой оказываются твёрже камня, ибо мы трудимся, бьёмся, меняемся ради них. И всё это первый шаг к моей мечте…

– Мечты лишь грёзы и останутся таковыми без чёткого плана, Отче.

– Верно, Саммуэль, – привстал нунций, указав на него кубком. – Твои слова лишний раз подтверждают, что ты там, где и должны быть, – он качнул торжественно рукой, будто произнеся тост и собираясь за это выпить. – На таких как ты и держится постулаты Веры как она есть. Такие как ты нужны мне, да чего там, такие как ты нужны Святому Престолу, но нужны здесь и сейчас!

– Но тем неимение, Отче, с начала работа, а потом мечты…

– Иначе и быть не может, – откинулся на каменном троне нунций. – Какие будут предложения, как видишь ты свою работу?

– Стоит отправится на пепелище Пандемониума. Необходимо оценить последствия гибели и провести расследование непосредственно на поле боя. Если Вы позволите выразить своё мнение…

– Позволяю, – высокомерно взмахнул рукой нунций.

– Я не доверяю свидетельству фер Геоманта. Более чем уверен, он причастен к гибели самым прямым умыслом…

– Без домыслов, Саммуэль, только факты, – осёк его нунций и на оттёкшем лице вместе с испарённой проступила самодовольная ухмылка. – Но дело имеет место быть. Пусть этим направлением займётся Томас со своим орденом просветлённых, – нунций махнул прислужнику, чтобы наполнил кубок. И совсем юный мальчик босиком подбежал с кувшином в руках и покорно дополнил алтарного вина в кубок. – Ступай, – отмахнулся от него нунций, но взгляд его говорил иначе, что стало заметно невооружённым взглядом. Саммаэль невольно зарычал себе под нос и отвёл взгляд от наглядного грехопадения.

– Тогда, с Вашего позволения, имеет смысл отправиться в город Шеол?

– Напомни, зачем? – силой оторвав навязчивый взгляд от молодого прислужника, нунций потерял на мгновение нить разговора.

– Основная и подавляющая сила Люцифера явила себя именно из северных земель, там должно быть семя ереси.

– В твоих словах достаточно логики, чтобы она была истиной, – нунций заметил отвращение к себе во взгляде инквизитора, но его слабости выше гордости. – Пусть возьмёт на себя это орден Тамплиеров и поведёт их никто иной как инквизитор Деса…

– Неразумно, Отче, – Саммаэль повысил голос. Ему много чего хочется сказать, даже высказать, но статус не позволяет даже перечить апостольскому нунцию.

– Объяснись, Саммуэль? – лицо нунция отекло ещё сильнее и стало багровым, как алтарное вино в кубке.

– Саммаэль, – инквизитор поднял взгляд и их глаза встретились. – Моё имя Саммаэль, Отче.

– Это никак не должно помешать тебе, объяснить мне свою дерзость! – нунций швырнул кубок в пол, что как колокол осыпал звоном Приёмный зал.

– Ваше право так разбрасываться силами и отправлять инквизиторов в одиночестве прямиком в ловушку…

– Запомни инквизитор, если ты знаешь, что это ловушка и ты движешься к ней, то это уже конфронтация, – нунций встал с каменного трона и одной ногой ступил на ступень ниже. Он вытянул руку и презренно указал пальцем прям в лицо Саммаэля. – А она инквизитор, пусть докажет, что равна мужу иначе, в чём её великий замысел?

– Ученные опытом, мы находимся сейчас на руинах целой Империи, что пала от превышающей силы ереси, Отче. И оставшись в одиночестве, Вас не спасёт ни титул, ни вера в землях еретиков…

– Так вот Вы, двоя, и останетесь здесь, по обок от меня. Вам здесь предостаточно работы, – от перепалки тяжёлая отдышка заставила нунция сесть обратно, сдав позиции в споре. Он вновь махнул прислужнику и тот уже бежит с новым наполненным кубком алтарного вина. – Вам предстоит разжечь священные костры инквизиции, дабы обозначить начало очищения Твердыни Адма от ереси…

– Ваше Преосвященство, Вы сами озвучите решение остальным инквизиторам?

– Зачем? – нунций как в тосте поднял кубок и улыбнулся грустными глазами. – У меня есть ты. Я назначаю тебя старшим. Донеси им волю мою…

Глава 6. Спинтрия.

Лето.

Прошло уже два месяца, как Инквизиция явила себя пепелищу (Пандемониуму) империи Солнечного Гало. С этого момента над тверденью Адма раздирают каждую ночь крики еретиков, что так яростно жаждут покаяться в своих согрешениях. Перст 2 – Конрад Мракобес вышел из дома Милосердия, именно так называется помещение, выделенное для допросов. В былые времена здесь мостился театр с поэтическим названием “дом ночных духов”, но первое чем занялась инквизиция – это допросы. Беспощадные и предвзятые допросы. Так что в театральных постановках больше нет смысла, их место заняли публичные и частные экзекуции.

Конрад укрывая голову от дождя накинул капюшон. Прохлопал себе грудь, в надежде выбить из одежды едкую вонь пригоревшей плоти, у него естественно ничего не вышло. Проведя весь день в замкнутом помещении эта едкая вонь проникла в поры кожи, оставшись с ним как неотъемлемая часть. Он уже давно свыкся с этим, но привычка оставаться чистым заставляет вновь и вновь обхлопывать себя. Под глухой звук очередных таких хлопков, Конрад заметил молодую женщину у стены дома Милосердия. Мокрая от дождя и перепачканная от вездесущей грязи, она невзрачно ютится под стеной. Приникнув слушает под ближайшим окном, что может донестись до её слуха. Что-то сильное заставило Конрада остановиться и не моргая смотреть на неё.

Несмотря на всю её невзрачность, необычайно-чёрные глаза пленили внимание инквизитора. Они блестят из-за слёз и дождя, а остальное не важно. Она смотрит на него и в её больших глаза застыл вопрос. Подобный взгляд инквизитор встречал только однажды, когда его с братом Томасом в пятилетнем возрасте разлучили с семьёй и прикрепили к Церковно-приходскому приюту Святого Престола. Взгляд своей матери, которую больше не видел, и сейчас спустя много лет, он вспомнил во взгляде незнакомки свою мать.

– Подозреваемых в ереси сажают на допрос. Они продлятся не меньше месяца, – инквизитор сказал это в слух, надеясь, что именно это она хочет от него сейчас услышать. – Обычно этого хватает чтобы еретик сознался в ереси и выдал сообщников.

– Там моя мать… – девушка ладонью протёрла щеку, но от этого на её бледном лице не стало меньше слёз.

– В эпоху империи Солнечного Гало, истинную веру душили, и общество подверглось слабости и разложению, пожравшему его изнутри. Ваш император, возлюбленный всеми еретиками, знал это и стремился к тому что мы сейчас пожимаем. Всё то что нас окружает это наследие Императора-еретика, все эти костры в его честь…

– Но там моя мать? – Конрад не слышит, что говорит эта молодая женщина, он слишком сильно зачерствел к чувствам других. Его таким сделал долг перед Святым Престолом, который он привык называть работой.

– Зачастую на смертном одре они сознаются во всём, раде милости удушения на гарроте (орудие казни через удушение в виде петли с палкой) выдумывают и называют людей наугад, – Конрад пожал плечами и попытался улыбнуться, но это только сильнее напугало её, и она сильнее прижалась к стене.

– Но моя мама?

– Что? – он вздрогнул словно от дрёмы. – Ты сама та где хочешь быть внутри или с наружи? – незнакомка ничего не ответила, лишь сильней прижалась к стене. – То та же, – широко улыбнулся Конрад. Ему показалось что сделал доброе дело, успокоив её. – Тебя как звать? – он шагнул к ней, но незнакомка встрепенулась и попятилась. – Вот-вот, ступай домой и жди там… – она побежала без оглядки, где-то падая в грязь, но до последнего не оборачиваясь. – Жди, когда мы придём за тобой, – он дождался, когда шум дождя скрыл звук её шагов, а ночь силуэт, и только после этого смог оторвать провожающий свой взгляд.

Смахнув с глаз пелену образа необычно чёрных глаз, он пошагал по протоптанной дороге за низменными усладами после тяжёлого дня. Лупанарий (публичный дом) – вот что освобождает его голову от тяжёлых мыслей, которые копятся на допросах. Дорога к дверям Лупанария протоптана, за то время что инквизиция заняла твердыню Адма.

Конрад смело открывает дверь и жжённый запах низменных услад привычно бьёт ему в нос. Пока он посещает это злачное место, инквизиционные зачётки не касаются местных нимф и это двухстороннее соглашение плата за которое – грех.

Грехопадение – и Конрад Мракобес знает это, но эта слабость выше его клятв.

Его встречают лживые улыбки похотливых нимф, но он смотрит сквозь их соблазн, и берёт за руку самую проверенную из них. В её руку он вкладывает спинтрию (серебряный монетовидный жетон с изображением сексуальных действий) и она с самодовольной улыбкой уводит к себе в комнату. Он не знает её имени, но этого и так больше чем достаточно, чтобы нимфа возгордилась, что сам инквизитор стал у неё постояльцем.

Она уронила инквизитора себе в кровать и не дожидаясь приглашений оседлала его.

– Создатель, прости… – закатив глаза, он взмолился и до боли сжал ей упругие бедра. От такого пылкой страсти искусница сжалась во всех местах и позволила себе чрезвычайно смелое и настолько же ошибочное промедление.

– Инквизитор? – она почувствовала в себе излишнюю уверенность и остановила процесс нежности. – Но почему вы все так уверены, что Создатель – он, а не она, хоть не кто его и не видел? – Конрад был ошарашен наглостью нимфы, но ещё сильнее стал, когда в её взгляде увидел необычно чёрные глаза той молодой женщины под дождём.

– А как может быть иначе и сомнения в этом зачатки самой ереси, – широкая улыбка Конрада задёргалась, он одновременно смутился и засмеялся от такой неожиданной наглости.

– Но всё же? – искусница улыбается и продолжает смотреть на него сверху чужими необычно чёрными глазами.

– Женщина в образе своём порочна и быть иначе не может, – он стал необычайно серьёзным, осознав, что разговор задаётся не шуточный. – Вот разденьте стража до гола и какие чувства вызовет в вас его обнажённый образ? Чувства здоровья, силы и храбрости. А разденьте женщину и только самые низменные желания вызовет в вас её обнажённый образ…

– Но, что если на стража взглянет женщина, в ней какие чувства вызовет его обнажённый образ?

– Вот в этом и суть, – засмеялся инквизитор. – Я же мужчина, а женщина, что женщина, она порочна.

– Какая глупость… – рассмеялась она ему в лицо, он тоже продолжил смеяться лишь по тому, что уже знает, что завтра будет жечь ей ноги за ересь, ну а пока низменные слабости.

Глава 7. Монфокон.

Лето.

Костры инквизиции ярко пылают по всем близлежащим землям твердыни Адма, очищая и ужасая не только еретиков, но и праведных мирян. Беспощадные допросы продолжаются и по всем показателям не планируют прекращаться.

Прошёл месяц добросовестной работы инквизитора Конрада Мракобеса и результат вылился в день казни еретиков через повешенье. На рыночной площади под навесом установили амфитеатр с рядом трибунных мест для привилегированных персон. На втором ряду, полоская рот алтарным вином, разместился апостольский нунций Мастема. Инквизитор Саммаэль, по правую руку от него угрюмо скрестил руки на груди. Его волнуют внутренние споры, между добродетельностью и милосердием. Сам же торжественный виновник сего происходящего – инквизитор Конрад Мракобес крупной фигурой занимает место на первом ряду. Прямо под нунцием Мастама, символично у его ног. Конрад знает это и недовольно подперев кулаком подбородок ждёт начала казней. Глазеющих на рыночной площади в это воскресное утро собралось – не протолкнуться. Во всей этой шумихи многочисленных затылков толпы, Конрад неволь слышит разговор позади себя, обсуждение идёт бурно будто его здесь нет во все.

– Вот скажите Саммуэль? – чётко разлучился голос нунция Мастема. – Разве это не решение сложившейся ситуации с занятостью палача? – он небрежно указал кубком перед собой на особняк графа Фалькона, расплескав вино. Вернее, на то что от него осталось на противоположной стороне рыночной площади. – И настоятельно прошу заметить и даже записать, что это я предложил, а никто-то из вас…

– Ваша честь… – оторвавшись от своих внутренних споров наигранно улыбнулся Саммаэль.

– Моя, Саммуэль и только моя, – прищурив один глаз, будто целясь другим, нунций продолжил разглядывать творение своей мысли. – Мне сразу не понравился особняк графа, он не вписывается в пейзаж рыночной площади, да и сам граф с гнильцой оказался. Три этажа бесполезного места было, ну а теперь, другое дело?

– Совсем другое… – всё так же наигранно улыбнулся ему Саммаэль.

– А то приходит ко мне тот второй, ну как его там? – он щёлкнул пальцами ища подсказки. – Скажи мне Саммуэль и я скажу тебе…

– Инквизитор Конрад, – на выдохе подсказал Саммаэль и невольно покачал головой.

– Именно… – широко улыбнулся нунций и пнул кресло перед собой. – Приходит и жалуется, что палач не успевает вешать еретиков. Представляешь? Как будто это моя проблема, а не палача… – ещё раз пнул кресло перед собой и сделал это сильнее чем в первый раз. Конрад стерпел оскорбление, он надеялся, что тот просто пьян и не знает о его присутствии. – Ну вот, смотри Конрад! Прекрасный же получился Монфокон (огромная каменная виселица в несколько ярусов), – надежды Конрада рассыпались и всё случайное неуважение от нунция Мастема было целенаправленно.

– Благодарю, – не оборачиваясь ответил Конрад, теперь осознано стерпев оскорбление.

– То та же, цените меня, пока я с вами, а то заберут меня обратно в базилик Святого Престола, – нунций откинулся в тронном-кресле и свободной рукой взял кроваво-красный платок. Он должен подать им сигнал палачу, чтобы началась казнь, но нунций купается в тщеславии своих полномочий и не торопится.

По приказу нунция Мастема особняк графа Фалькона выскребли и даже крышу сняли. Целыми оставили три стены и балки перекрытий этажей, что служат виселицами. Цоколь стал эшафотом. По центру, на высоте третьего яруса весит ста двадцати пудовый (1 пуд = 16 кг) колокол, верёвка от которого свисает в руки палача, что стоит на эшафоте внизу. Оконные проёмы заполнены приговорёнными еретиками, что стоят со связанными руками с петлёй на шее. Как только палач начнёт звонить в колокол, то он под своим весом начнёт опускаться и стаскивать еретиков из оконных проёмов, чья учесть предрешена быть повешенными. Монфокон (огромная каменная виселица в несколько ярусов) вмещает за раз до сорока еретиков и казнь теперь через повешенье целое представление.

– Я знаю, что сам граф сейчас там присутствует, верно? – нунций прищурился, высматривая того в оконных проёмах Монфокона.

– Верно, – Конрад стиснул зубы и только для себя указал на графа пальцем. – На третьем ярусе.

– Вижу, вижу его хвалённую рожу. Даже сейчас, с петлёй на шее он продолжает быть напыщенным индюком. Он знает, что это творения я назвал в честь него, тем и гордиться… – недовольно заёрзал на своём троном-кресле нунций. – Вот какая разница, если знаешь, что умрёшь, ну отринь свои святотатские взгляды и приди к прощению, но нет, он как глупец стоит с высоко поднятой головой и ждёт смерти…

– Когда знаешь, что умрёшь, выбор остаётся только за тем, как умереть, – Саммаэль произнёс с гордостью в голосе, уважая выбор графа Фалькона, что не склонился перед допросами Конрада, ведь он как никто знает, как часто тот бывает очень убедительным.

– Мудро, но не точно… – запил своё замечание алтарным вином нунций. – Лежать в общем оссуа́рии (ящик, урна, колодец, место или же здание для хранения скелетированных останков) и гнить, много чести не нужно, да и убеждения там твои не нужны, – Саммаэль впервые заметил, как нунций Мастема опустошив кубок, отставил его в сторону, а не приказал наполнить. – Знаешь Саммуэль, мне уже нравится здесь. Я ощущаю уют в стенах твердыни Адма. Да, и она сама уже не выглядит такой удручающей, согласись?

– Бесспорно и это Ваша заслуга… – усмехнулся Саммаэль пересчитывая еретиков в оконных проёмах.

– Я тут ещё задумался, может мне переименовать её? – прищурив глаз, нунций посмотрел на башню Донжон твердыни, словно взвешивая свои силы. – Вот как ты считаешь твердыня Мастема, звучит?

– Достойно…

– А что ты так покладист, Саммуэль? – нунций спустил оценивающий взгляд с башни твердыни на рядом сидящего инквизитора. – Тебе что-то от меня нужно?

– Вы проницательны, Ваше преподобие.

– Да, а иначе с вами ни как. Так что тебе, Саммуэль?

– В грядущем слушанье по делу правителя твердыни Сигор фермилорда Геоманта, я хочу выступит стороной «обвинения».

– Обвинение? Зачем тебе всё это?

– Как никто, Ваше преподобие знает, что у прошлого два лица. Одно, ясное и кровавое, известно всем. Другое скрыто в тенях болтовни, и это забытое лицо никто не увидит, пока не вскроется вся ложь, что скопилась вокруг.

– И ты Саммуэль, хочешь стать тем, кто вскроет гнойник лжи?

– С Вашего дозволения апостольский нунций Мастема, я явлю истинное лицо истории, лицо негласной войны, которое скрыто за словами фермилорда…

– Ну что ж, ты доходчиво донёс суть просьбы. Я в свою очередь, не возражаю и с моей стороны препятствий тебе не будет оказано…

– Этого более чем достаточно, Ваше преподобие…

– Более чем, – Саммаэль показательно поклонился ему, и нунций Мастема вскинул кроваво-алый платок, совершив жест, который так страстно ждал палач на эшафоте. Платок уже взмок в ладонях нунция и так же быстро упал, как и попытался вспорхнуть в сигнальном жесте. – Начнём!

Палач заждался отмашки и когда увидел её от апостольского нунция Мастема, он бодро потянул верёвку ударника колокола. Раскачивая из стороны в сторону, колокол совершил свой первый удар и скользнул вниз, натянув за собой виселичные верёвки. Под гул ударника внутри колокола, как грозди винограда, еретики посыпались во внутреннее пространство Монфакона. Им неизбежно суждено умереть за свои убеждения под монотонные удары колокола, что перевесом опускается на эшафот и только сильнее затягивая петли на их шеях. Кому повезёт, умрёт сразу от перелома шеи, но большинству останется мучатся, медленно задыхаясь в петле. Толпа завыла под впечатлением жестокости и праведности инквизиции над святотатством еретиков. Повергая в ужас уцелевших от допросов еретиков и вдохновляя праведников на справедливость суда инквизиции. С последним ударом, колокол коснулся эшафот и замолчал, оставляя муки еретиков в тишине на всеобщее обозрение любопытных глаз.

Среди толпы затылков перед собой, инквизитор Конрад Мракобес поймал прямой взгляд. Из той самой любопытной толпы зевак необычайно чёрные глаза смотрят на него и будто молчаливо спрашивают – “почему?”. Он выпрямился в кресле и оторопел, не находя слов. Сейчас до него дошло, что на втором ярусе Монфокона, на балке перекрытия с петлёй на шее висит мать этой самой молодой женщины и что-то изменить он не может, ведь как всегда просто сделал свою работу.

– Не бойся смерти, ибо такова суть природы, – Конрад встал с места, он заворожённо подошёл к ограждению трибуны. – Убоись лишь смерти, лишённой смысла, – он отчётливо видит её перед собой и уже тянет к ней руку. – Горе помогает лучше познать счастье. Ты благочестивое дитя, твоё спасение стричься в монахини…

– Инквизитор, я бы попросил!? – осёк его голос нунция Мастема в спину, и та молодая женщина с необычайно чёрными глазами потерялась из виду. Она словно растворилась в толпе затылков, пропала в общем массе зевак. Конрад повернулся к трибуне амфитеатра и увидел лишь отёкшее лицо, произносящее отвратительным голосом ему замечание. – Ты загораживаешь…

– Люди, объединившиеся ради служения Создателю, благословенны в глазах Его, и вечно будут жить в Его памяти, а Вы – апостольский нунций Мастема всего лишь мозоль на пальце ноги истории и ничего больше, – произнеся в лицо полупьяного нунция Мастема, инквизитор Конрад Мракобес покинул трибуну. Оставив после себя молчаливое недопонимание.

Глава 8. Молебен.

Лето.

Во внутреннем Храме твердыни Адма догорают свечи. Под их треск зал пронизывает хлёсткий звук плети. Так Перст 2 – Конрад Мракобес проводит свой одинокий молебен.

Стоя на коленях перед алтарём, в полном одиночестве он беспощадно стегает себе спину. Кожа, покрытая старыми шрамами, терпит, а свежие порезы истекаю горячей кровью.

Со слезами на глазах и с широкой ухмылкой Конрад Мракобес просит простить ему его страсти, дабы продолжать благое дело. Доведя себя до того самого изнеможения, когда в бреду своих раскаяньях он слышит истинную суть.

– Прости меня Отче за мои сомнения, за поиски, ведущие к краю бездны, в которую готов шагнуть, отринув веру в корне. Ибо я осознаю, что творю плохие деяния, но в свою защиту скажу, что делаю это превосходно, – он зажмурился и ещё шире улыбнулся, когда удар плети пришёлся кстати в его раскаяние.

– Ты делаешь то во что не веришь и не веришь в то что делаешь, разве не это первородный грех? – Конрад открыл глаза услышав голос поодаль от себя. С его лица сошла ухмылка и он ещё раз стеганул себя плетью.

– Грех, но не из первых, он в очереди на причастие, – сейчас его рассудок чист, и он как никогда знает, что говорит. – Человек слаб в своих деяниях, и я признаю свои слабости.

– Так кто же ты в своих признаниях? – голос звучит глубоко, зачастую Конраду кажется, что он звучит в его собственной голове, но обернуться и проверить домысел не решается, так как вопрос задаётся правильный.

– Я инквизитор, я тот, кто несёт слово Создателя в массы и массы внемлют мне, – его ответ разрывается плетью, что воет в руке. – Я внушаю веру, ибо человек без веры – ничто. Вера – это топливо для души, движущая сила, за которой стоят выживания человечества в мире без веры, существование в котором исполнено холодом и непостоянством.

– Как можно говорить об этом, самому не веруя?

– Я знаю лишь одно, и оно непоколебимо, вера формирует нас и поднимает над другими формами жизни, совершенствует наше сознание. Вера возвышает каждого из нас над бездушными и проклятыми существами, – Конрад чувствует, как за ним наблюдают, голос позади него перемещается, жадно оценивая, как жертву, но по-прежнему боясь приблизиться.

– Ты знаешь, но уже не веруешь в то что говоришь.

– Замолчи! – Конрад стеганул себя со всей силы, но это не доставило ему болевых ощущений. Он уже не чувствует боли, только чувство вины. – Это всего лишь слабость человеческой сущности и не более …

– А где в этих слабостях ты?

– Я здесь, моё место здесь. Мои слабости остаются со мной до дня искупления. Ни тебе судить меня сейчас и когда-либо позже. Разделяя Добро и Зло по разные стороны, не забывай на какой ты сам стороне?

– А я и не собирался, как я могу, кто я такой, что даже не знаю существовало ли самого понятие Добра и Зла до основания Веры?

– Конечно, нет, глупец, – Конрад устало уронил руку с плетью на каменный пол и почти обернулся. – В цепочке естественного отбора этому понятию не было никакого смысла, как всей нашей инквизиции. До создания религии мир гряз во грехе и путь к очищению проложен был кровью…

– Тогда что же ты делаешь? – голос на мгновение приблизился и прозвучал прямиком в затылок инквизитора. Конраду даже показалось, что он почувствовал горячие дыхание, но это всего лишь его собственная кровь.

– Свою работу… – он обернулся, но в Храме никого, только угасающее эхо его собственного голоса.

Глава 9. Ответчик.

Лето.

Трибунал священной канцелярии созван.

Инквизиция вывезла заключённых под стражу в пригород, поодаль от твердыни Адма.

Правитель твердыни Сигор фермилорд Геомант содержится в ужасающих условиях, не подобающих для правителя. Даже не смотря на судебные разбирательства, перед судом Создателя все равны, и он так же заперт, как и любой другой преступник, в стальную клетку. Его руки скованны цепью, ноги в кандалах – особо опасный преступник предан всеобщему обозрению как какой-то разбойник-душегуб. Вокруг места заточения его выстроили трибуны для суда и следствия. Присяжные, что будут совсем скоро принимать решение, толпятся в стороне, их держат под стражей, чтобы не разбежались.

– Слушается дело правителя твердыни Сигор фермилорда Геоманта, – раздался голос секретаря с отработанно-чёткой дикцией. Он важно зачитывает список членов суда и следствия из-за трибуны. – Дело рассматривая высокопочтенный апостольский нунций Мастема, – нунций без лишней скромности чуть приподнялся со своего места, обозначив широкой ухмылкой своё самомнение. – В поддержку судьями выступают…

Дальше последовала огласка еле различимых имён вперемешку с титулами, её можно было слушать, но Конрад Мракобес заглушил своим басистым голосом. Он насел на слух Саммаэлю, как будто тот его спросил об этом.

– Я не могу её забыть… – стоя поодаль от трибун, их никто не слышит, по крайней мере, именно так думает Конрад. – Не могу сказать, что она красива была, видел её всего раз, но вот необыкновенно чёрные глаза не выходят из моих мыслей, они как заноза, что застряла в мозгу и зудит нарывая…

– Женщина в образе своём порочна, – Саммаэль вполубок слушает его, но ждёт большего от судебного слушанья нежели про его слабости, о которых известно без лишней скромности.

– И я так же говорил кому-то, но надомной посмеялись тогда, и вот ты меня сейчас не слушаешь. Пусть даже если это можно расценить как мелочь для тебя, но можно же выразить снисходительность ко мне, брат?

– Прости, – Саммаэль вздрогнул, не расслышав вопрос от Конрада.

– Что? – чересчур громко удивился Конрад, и его удивление услышали все, даже секретарь сделал паузу в оглашении списка. – Да, ты себя со стороны слышал? – Саммаэль наконец-то удостоил его своим взглядом, но это было не обязательно, Конрад и так бы высказал ему всё что думает. – Теперь я понимаю почему ты это не говорил прежде. Тебе это просто не идёт…

– Обвинением выступает инквизитор Саммаэль, – секретарь дошёл до пункта «обвинение» в списке и спас Саммаэля от ненужного диалога с Конрадом.

– Ты в «обвинение»? – Конрад всё же схватил его за руку, когда тот поторопился занять выделенное место для «обвинения». – Зачем тебе это?

– Чтобы вскрыть истину… – Саммаэль обернулся на Конрада, указав глазами на руку и тот молча отпустил.

– Начинает правитель твердыни Сигор фермилорд Геомант, – секретарь сел в общий ряд, а старый фер Геомант подошёл к прутьям своей клетки и устало просунул руки, ведь беседа предстоит долгая.

– Начинайте, – обозначил своё присутствие нунций Мастема и широко улыбнулся, но не от доброжелательности, а от своей значимости.

– На той проклятой войне я видел многое, – голос фер Геоманта захрипел на выдохе от долгого молчания. Рассчитывать, что ему дадут воды, не остаётся и он продолжил. – Я видел, как неживое возвращается, как проклятье обретает смысл, и то, к чему это всё приводит, – из глаза старика невольно выпала слеза, но он не предал ей значения. – Я могу сказать, кем стал падший сын Зари, к чему привело его предательство, как сила и гордыня изуродовали благородство наследника, – он выдохнул дрожащий воздух из себя и сжал кулаки. В старых пальцах ещё ощущается сила, но конечно уже далеко не та, что была раньше. Сопротивляться тоже нет смыла, он предвидел весь этот трибунал, который нужно пережить. – Но мой гнев омрачит мои слова и скроет истину, которую так жаждете услышать вы, милорды. Я не пытаюсь понять причины, которые привели Люциана на путь погибели, пусть об этом судите Вы. Лучше я с начала напомню, кем когда-то был и с каких высот пал Люцифер…

– Вы говорите про одного человека, верно? – поддался вперёд нунций на своём кресле. Неосведомлённость в деле, которое он судит взволновало не только ответчика, но и сторону «обвинения», которой является инквизитор Саммаэль.

– Верно… – разочаровано выдохнул старик в клетке, понимая, что придётся ему биться о камни устоев церкви.

– Хорошо, продолжайте, тогда, – нунций расслабленно откинулся, не придавая абсолютно никакого значения своей некомпетентности.

– Прежде… прежде чем он пал – Люциан был честным паладином. Благородным и страстным, и эти страсти его и погубили. Можно восхищаться им или презирать, но никто и никогда не сомневался в его стремлениях. Он был честен со всеми и каждым в отдельности. Он не скрывал, что хочет быть лучшим из всех, лучшим среди равных, первым сыном по заслугам, а не по праву рождения. Он не хотел быть наследником. Его честность была явной. Когда он пал, его честность осталась, но приобрела извращённый вид. Да, он стал великим предателем, существом способным к наихудшему грехопадению, он стал Люцифером, но не лжецом…

– Хочу заметить уважаемые судья, – оборвал нунций, но не для того чтобы сообщить что-то важное, а лишь из-за демонстрации важности своего мнения. – Я ещё ничего плохого не услышал, это можно даже записать…

– Действия Люцифера – истинное предательство, высокопочтенный апостольский нунций Мастема. Объединившись с такими отступниками, как Абаддон Живоглот и Небирос Красный, он посмел бросить вызов самому Миру империи. Он пошёл войной на свой родной дом. Его действия были предательством поначалу и должны оставаться такими по сей день и всегда, – старик устало взглянул между прутьев на хвалённую рожу нунция. Прекрасно осознавая, что его оружие сейчас лишь слово, которое заставит всех поверить ему. – Обратиться против братьев, убивать ради личной выгоды и власти. Что может быть большим грехопадением?

– Когда брат сражается с братом, это называется соперничеством, – со своего места встал Саммаэль. Продолжать слушать угнетение без объяснений, «обвинение» не имеет право бездействовать. – Когда брат убивает брата, это называется преемственность, – инквизитор вышел в центр, он своевластно взял слово нарушив порядок, но никто его не остановил и он этим воспользовался. – Всем нам известно ваше родство и императором Вирионом. Так ответьте всем нам присутствующим, фер Геомант – где был Ваш сын император Вирион Мироносный, когда Люцифер восстал? – Саммаэль подошёл к клетке, в которой заперт правитель, но увидел там лишь усталого старика. – Чем ответил Ваш сын, когда Люцифер нарушил данную короне присягу? Пресёк или хотя бы попытался пресечь ещё в зачатке неверные стремления Люцифера? – Саммаэль заметил трепет во взгляде фер Геоманта, что слезами накатывает на старика. – Нет, – резко в лицо старику ответил инквизитор и тут же последовал следующий вопрос. – Призвал ли Он своих генералов? Нет! Отправился ли Ваш сын в бой, сразил ли Он своей рукой заблудшего сына? Нет! Покидал ли ваш сын Столицу вообще? Нет. Обратился ли Он к могучему молоту Императора?

– Да! – с хрипом выкрикнул старик, но его глаза продолжили наполнятся слезами.

– Пускай, – отмахнулся от него Саммаэль. – Из всех упрёков один не в счёт. Так что же сделал Император?

– Он остался с нами и пал вместе со всеми нами… – старик зажмурился и по глубоким морщинам его лица скатились слёзы.

– Людям проще заплатить за зло, чем за добро. Потому что благодарность – это бремя, а месть – удовольствие. И Вы призываете Инквизицию мстить, но мстить некому, фер Геомант…

– По твоим словам, инквизитор, – старик вновь открыл глаза и увидел перед собой не человека, а бездушный камень, что пуст и холоден как внутри, так и с наружи – его мораль не сокрушить. – Можно рассудить, как если человек посвящает свою жизнь добрым деяниям и миру, то он сгинет в безвестности и неблагодарности. Если же он направит свой гений на причинение страданий и смерти, имя его будет греметь в веках у тысяч поколений на устах.

– Мы все свидетели последствий добрых деяний императора. Мы все узрели пепелище, – Саммаэль вновь приблизился к клетке так близко, что как будто на суде их всего двоя. – О чём ты говоришь, старик?

– То, что дурная слава всегда предпочтительней забвению, – инквизитор улыбнулся словам старика, ведь он уверен, что докопается до истины и эти препирания всего лишь первый шаг к цели.

– Я не удивлюсь если имя Люцифер пройдёт века и чётко будет помнить каждый, а Вирион Мироносный сгинет в бытие или, в лучшем случае, этим именем назовут инфекцию, что паразитирует, как и сам Император на челе общества.

– Это уже субъективное мнение, беспочвенное обвинение, ваша честь… – старик не вытерпел и воззвал к судье Мастема, но он не услышал, что тот ответил ему. В этот момент к нему недопустимо близко приблизился Саммаэль.

– Так и есть, ведь я твоё «обвинение», лжец…

Глава 10. Обвинение.

Лето.

Второй день слушанья начинается в том же составе.

Поджав плечом Саммаэля дабы не сбежал от ответа, Конрад продолжает назойливо жаловаться на свои видения.

– Брат, я похоже схожу с ума, – он склонил голову, но всё равно остаётся выше Саммаэля. – Она моё наваждение, на кого я не взгляну, на меня смотрят эти её необычайно чёрные глаза. Я разрываюсь между желанием в надежде увидеть её и убить себя от горя… – ему всегда казалось, что Саммаэлю не было и нет никакого дела до его бреда, но оказалось всё до наоборот. Саммаэль просто молчал, он знал, что ему суждено рано или поздно омрачить Конрада раньше, чем тот его поймёт сам. – Брат, ты должен мне помочь?

– Твой порок как ржавчина для железа, – голос Саммаэля зазвучал холоднее стали, что как скопившаяся вековая месть наконец-то пронизывает плоть обидчика. – Чувство вины пятнает и разъедает тебе душу, так же, как и ржавчина, постепенно проникая всё глубже, пока не выест самую структуру металла, – он уже понял, что случилось с ним, все заметки сошлись. Он надеялся, что Конрад где-то глубоко тоже это понял, но просто ещё не признался в этом себе. – Однако, даже если весь мир будет ненавидеть тебя и считать тебя порочным, ты будешь чист перед собственной совестью, ты всегда найдёшь братьев, которые тебя поддержат, но они так же будут порочны, как и ты.

– К чему ты ведёшь? – Конрад нахмурился, на глаза спустилась тень, а руки его задрожали.

– Прими мои слова правильно, брат, – Саммаэль взял его за плечи и силой сжал, так чтобы тот действительно услышал каждое слово. – Проклятье пало на тебя.

– Вздор, – не прилагая особых усилий Конрад одной рукой отодвинул Саммаэля от себя. – Я порочен, скрывать нет смысла пред тобой, но проклятье уже перебор, брат.

– Окстись, докажи, что я не прав и я заберу свои обвинения, – Саммаэль ниже его ростом, но смотрит на него с высока. Конрад поднял руку, чтобы покрыть себя крестом, но она сама собой вздрогнула. Помогая второй, он через силу совершил такие знакомые движения, но с таким трудом, что на лбу проступила испарина. – Проклятый не может себя крестить…

– Нет, стой, это просто судорога стянула мне руку… – Конрад схватил его за руку, будто тот уходит, но беспристрастный взгляд Саммаэля отринул эту версию.

– Я дам распоряжение на твой допрос, – с тяжестью в голосе на выдохе ответил Саммаэль. – Мне этого более чем достаточно, брат.

– Дай мне покаяться, прошу? – его глаза обречённо блестят, растворяя в себе ужас осознания. Дрожь пробила Конрада, его ноги подкосились, и он отступил от Саммаэля.

– Я сжалюсь над тобой, лишь потому, что ты мой брат по общему делу, но это будет последний раз, – Конрад посмотрел на него, а в глазах бликует принятие тех допросов, что проводил сам и которые предстоят ему, но уже в другой роли. От былой силы у инквизитора осталась только жалость, что морщится вместе с памятью о нём. – Даю отсрочку тебе до окончания трибунала. У тебя останется время на покаяние, которое ты заслуживаешь, брат…

– Слово предоставляется стороне «обвинения», – спасительный зов секретаря прозвучал и в молчаливой паузе присяжные секретарь уступил трибуну «обвинению». Но Саммаэль не торопится обвинять старика в клетке, он и без этого уверен в себе, ему надо до конца убедиться, что Конрад его понял, и поэтому продолжает стоять рядом с ним.

– Инквизитор Саммуэль, прошу занять своё место, – затянувшаяся пауза вынудила нунцию Мастема вмешаться, что и заставило Саммаэля всё же покинуть брата, дабы выполнять судебный долг.

– Благодарю, – не заставив повторять дважды, Саммаэль встал за трибуну. У него в голове ещё крутиться недосказанность с Конрадом, но концентрация внимания теперь нужна в «обвинение». – В начале своего выступления, я хочу напомнить присяжным, что основной задачей инквизиции является определение, является ли обвиняемый виновным в ереси или нет, – Саммаэль взглядом пересчитал присяжных, ловя в их глазах понимание. – Отцеубийство, братоубийство или даже самоубийство, не так страшны, как сама ересь, ведь она и является корнем зла. Е́ресь – это сознательное отклонение от веры и принятие лжи за правду. Обманутые глаза уже не видят истины и, следовательно, мотивом всех преступлений становится ложь, которую преступник принимает за всё туже правду. Можно сказать, что он и не виновен вовсе, он лишь слепец, что как нож ранит невинную плоть в руках истинного убийцы, чем и является ересь. Можно было бы признать и так, если бы не последствия и воля выбора. Ведь двери церкви всегда открыты, а служители всегда выслушают и наставят на путь истинный. Тогда вопрос кроется в том почему никто из членов верховной семьи не пришёл в церковь, почему не приник к устам Создателя? Быть может, вся семья изначально захлебнулась ересью, если можно так сказать, сама породила её и блаженно купалась в своих привилегиях над праведными мирянами, что покорно служили им робами, а не как завещалось Создателем? Да, вопросов много, но это не всё что осталось без ответа, а без ответа остался главный обвиняемый – Люцифер. Мне довилось лично видится с ним и более решительного и наполненного смыслом взгляда как у него я не встречал никогда в жизни. Светлы, как восход утреней звезды глаза, он озарил меня своим вниманием.

– Да, но он тогда ещё был Люцианом, а не воплощением зла! – из своей клетки выкрикнул фер Геомант и кто-то из стражи ударил по прутьям, да бы осечь ответчика.

– Так может это вы наделили его сием качеством в своих сказаниях, фер Геомант? – Саммаэль невольно улыбнулся, он надеялся, что вызовет у старика бурные эмоции, так и случилось.

– Действительно «ответчик», – вступился нунций Мастема и оттёкшее лицо, как полнолуние взглянуло на старика в клетке. – У вас было время высказаться, прошу теперь соблюдать тишину.

– Благодарю, – показательно в поклоне продолжил инквизитор и самодовольную ухмылку не может, да и не хочет скрывать. – Давайте начнём в обратном порядке, нежели так как поведал нам всеми уважаемый фермилорд Геомант? Если вы позволите, то на мои вопросы, мне бы очень хотелось, чтобы вы тоже отвечали, уважаемый фермилорд, – Саммаэль обеими руками показательно указал на запертого в клетке старика. Ему по-настоящему не важно будет ли участвовать тот в опросе, он чувствует, что нащупал что-то действительно важное во всей этой тёмной истории и сейчас приступит к вскрытию гнойника. – Первый вопрос – кто убил Абаддона?

– Люцифер, – выдохнул фер Геомант, понимая куда начинает клонить «обвинение», и только злорадствующая ухмылка Саммаэля становится шире.

– Верно, и хочу напомнить, кем был Абаддон, – Саммаэль заглянул в свои записи, разложенные перед собой, но не стал с них читать. – Наместник города Шеол, прямой потомок правителей Севера, главнокомандующий батальоном (до 1000 воинов) регулярных войск. Так всё и могло быть, но в один славный день для империи, за долго до рождения Абаддона, народ севера покорился Первому императору Гало. Для всех не секрет, их завоевали ложью и обманом. Обещая лучшее, им даровали худшее наследие. Император Гало распорядился копать Врата именно в столице Севера. Прошу заметить, ни в каком другом городе своей империи. Почему? – молчание повисло, как на картине маслом, все сидят с открытыми ртами и молчат. – Потому что он знал, чем всё обернётся. Он знал, что истребит северян в конечном итоге, что так и вышло. Проклятье Первого императора Гало, пало именно на годы правления Абаддона. В результате с чем остался Абаддон – с умирающим севером. Что получила империя – кровного врага. – трибуны взвыли, но не на долго, Саммаэль осёк их вой своим голосом. – Вопрос второй – кто убил генерала Небироса?

– Люцифер… – безнадёжно выдохнул фер Геомант и его глаза закрылись в горе, сжав морщинистое лицо.

– И здесь в точку, фер Геомант, – хлопнул по трибуне, Саммаэль поднял палец верх, привлекая внимание. – Ветеран войны, резни при Тир-Харот и генерал одноименной заставы. Кто-нибудь сказал бы, что это прекрасная пенсия для такого большого человека как Небирос, но не сам военный генерал. Чьё тщеславие и обида копилась годами и вылилась восстанием против короны империи… – Саммаэль улыбнулся и скользящим взглядом заметил безнадёжность «защиты» фер Геоманта. – Следующий вопрос вытекает из первых двух и звучит так – кто остановил армию?

– Люцифер, – вновь произнёс старик. Так часто он не произносил это имя, даже до своей клятвы не делать этого.

– Именно! – Саммаэль пальцем указал на ответчика, чтобы все запомнили его слова. – А вот теперь, Вы только подумайте, что если Люцифер собрал всех врагов Империи в одном месте, чтобы одним ударом остановить войну?

– Это домыслы! – старик в клетке гневно дёрнул прутья, и она затрещала.

– Домыслы? – усмехнулся Саммаэль понимая, что гнойник сорван, сейчас гной пойдёт напором наружу. – Но у Люцифера всё-таки получилось это сделать, не так ли? Пепелище видел каждый из здесь присутствующих. А что получил взамен Люцифер, кто убил его?

– Лишь смерть и грех, то что заслужил… – устало склонил голову старик, его сердце наполнено болью, что жертва, которую принёс он, сейчас оклеветана, да так умела, что не оспоришь.

– По Вашей официальной версии, фер Геоманта. Его сразил дикий орк – ирония Создателя, смесь плесени и отходов жизни деятельности человека, и безродный эрелим? Ух, много сомнений вызывает у меня эта версия… – Саммаэль потёр ладони, готовясь растоптать всю «защиту» старика в пух и прах. – Как бы за этими двумя именами не скрывался боле страшный грех, чем-то что Вы уже здесь расписали… – он только косвенно подозревает Михаила и Гавриила в убийстве брата, свержению Люцифера, но уже в слух намекает на это. – Знание в этих вопросах – не есть добро или зло. Оно приобретает нравственность только при использовании. Если использовать со злым умыслом, оно становиться злом. Если применять во благо других, оно становится добром. Вот только каким же это знанием владел Люцифер, чтобы императору пришлось свергнуть его? Ведь именно так всё и закончилось для него. Теперь ответь те мне, там ли мы сейчас ищем истину?

– Всё не так, всё до на оборот, – старик не в силах уже стоять, упал в своей клетке вымотанный клеветой. Он закрыл глаза ладонью, дабы не показывать свои слёзы от невосполнимых потерь.

– Ложь… – безжалостно Саммаэль смотрит на старика в клетке и всё больше чувствуя в себе правоту. – Ложь – воплощение ереси и она бесспорно способна уничтожить реальность, создавая Хаос заблуждений. Во всём её мраке одна лишь единственная истина, как Светоч, способна спасти нас от Хаоса. Истина – это власть и наша власть должна оставаться непоколебимой. Я, инквизитор Саммаэль, признаю Люцифера жертвой клеветы лжецов! Призываю вынести фермилорду Геоманту наивысшую меру наказания за ересь – смерть! – Саммаэль ударил кулаком по трибуне, как молотком судьи и этим жестом погрузил в молчание суд присяжных. Ощущая триумф и дрожь возбуждения, он собрал записи и в полной тишине покинул место выступления.

Глава 11. Приговор.

Лето.

Третий день слушанья.

Выступает апостольский нунций Мастема. Он красноречиво вещает, подводя к решению судебного дела над правителем твердыни Сигор фермилорда Геоманта. Решение ему известно и лежит перед ним заверенное, но ещё не оглашённое.

– Да, пламя восстания Люцифера бушевало во всех уголках Империи Солнечного Гало. Жители оказавшихся в этих объятьях, неважно, чью они сторону занимали, в глазах истории отличаются друг от друга лишь тем, как решили встретить свой конец, – в его горле пересохло, и он с грустью принял тот факт, что в столь ответственный момент остаётся трезв. – Возвращаясь к первоисточнику, а именно ко лжи и мотиву её, которое послужило сему бесчеловечному истреблению, знайте, что лож – воплощение ереси, от этого и отталкиваемся. Она твердит нам о своём превосходстве. Заявляет, что рано или поздно все мы станем её рабами, что реальность погибнет, и она будет владычествовать вечно. Именно поэтому ересь должна караться без жалости и сожаления, – нунций опустил взгляд на решение присяжных и ему стало действительно грустно. – Ересь говорит нам, что такова судьба, она говорит, что в парадоксальном времени Хаоса это уже случилось. Эти слова, как и вся её природа, пропитаны ложью, и само её существование не более чем сама лож, – глядя на старика в клетке, «ответчика» у которого не было шансов защититься, он будто наконец-то по истине ощутил себя трезвым. Весь груз ответственности пал на его плечи и ноги задрожали. – Да, мощь ереси велика – это совокупность похищенной энергия человеческих разумов. Обличье ереси – это образ, при взгляде на который мы понимаем, что к нам возвратились прегрешенья наши, – нунций не хочет зачитывать решение, но таково требует трибунал канцелярии и это сильнее его желаний. – Верно, она обладает мощью, но эта мощь пожирает не только нас, но и саму себя, а это обуславливает, что ересь не хищник, она – падальщик. Взирая с призрением на её лживость, ересь всё же сильна, она способна извращать разумы живых, превращать плоть в насмешку, отрицать смерть и разрушать труды смертных. Она может сокрушать армии и повергать героев в бегство, и она всегда там; выжидает за границей мысли и за краем зрения, – нунций вновь посмотрел на старика в клетке, давая ему последний шанс на спасение. – Фермилорд Геомант вы отрекаетесь от своих убеждений?

– Никогда… – за долгим молчанием, ответ старика прозвучал хрипло, но достаточно разборчиво.

– Прошу повторить? – нунций понадеялся, что старик всё же одумается и исправит свой ответ, но нет.

– Никогда! – закричал старик на него, что осталось духа. – Я никогда не откажусь от истины, от того что Люцифер великим предатель и никак не герой, в которого хотите обратить его Вы. Вы даже не понимаете то, что он погубил целую цивилизацию ни оставив в памяти даже то доброе что было у нас всех тогда…

– Вера, – с глубокой грустью выдохнул нунций Мастема и взял решение присяжных в руки. – В правильных руках вера – это величайшее оружие, но даже самый лучший клинок оказывается подвержен последствиям ошибок его обладателя. В чужих руках могучий меч веры может нанести больше вреда царству Создателя, чем все еретики вместе взятые. Вот почему те, кто заявляет, о своей праведности, должны быть подвергнуты самому суровому испытанию, – нунция на мгновение замолчал и на его глазах скопились слёзы, что задрожали, но так и не соскользнули. – Если возражений нет, то я готов огласить приговор? – на его вопрос остановить это безжалостное следствие, не прозвучало не единого возражения. – Ну что ж… – нунций выдохнул себе под нос горячий воздух и кинул прощальный взгляд на старика в клетке, что смиренно ждёт решения большинства. – В судебном деле над правителем твердыни Сигор фермилорда Геоманта, трибунал установил абсолютным большинством целенаправленно лжесвидетельство «ответчика» с целью введение в заблуждения описывающие события восстания Люцифера, приведшие к истреблению целой цивилизации. Трибунал постановил, посмертно снять обвинения с фермилорда твердыни Адма Люцифера обвинения в предательстве и отступничестве от короны Империи. Трибунал так же постановил наложить обвинение на правителя твердыни Сигор обвинение в ереси и разжигании вражды с призывом к мести. Приговор по делу правителя твердыни фермилорда Геоманта назначить смертная казнь на Аутодафе (торжественная религиозная церемония, которое заканчивается публичным сожжением осуждённых еретиков), – по трибунам суда и следствия прошёл шокирующий вздох и угас в прискорбном молчании самого нунция Мастема.

– Ты представляешь, что сотворил, Саммаэль? – Конрад Мракобес стоя рядом с ним не меньше изумился приговору, чем свидетели дела.

– Справедливость… – усмехнулся в ответ Саммаэль, самодовольно глядя на старика в клетке, что прикрыл голову руками в ужасе поражения, зарыдал.

– Что скажут люди, когда казнят последнего правителя? Это же твоя вина…

– Вина? – высокомерно посмотрел на него Саммаэль и усмехнулся. – Ты хотел сказать заслуга?

– Нет, я не путаюсь в таких словах, брат.

– Ты не можешь ясно видеть всей картины, твой разум одурманен пагубным пороком. Праведникам нужен герой, ибо только герой способен умереть один-единственный раз, а трус умирает снова и снова, рассказывая о своём позоре. И во всей этой истории только Люцифер станет таковым героем, а я преемником его, – не снижая высокомерный взгляд с Конрада во взгляде Саммаэля видно, как он наслаждается каждым моментом своего триумфа и цедит его по глотку. – Нам предстоит тащить невежественных и слабых к свету, какова бы ни была цена. Неважно, сколько из них будет рыдать и истекать кровью по пути, но мы придём, пускай не все, но всё же мы будем там куда ведёт нас перст Создателя. А я позволяю моей легенде расти сверх всякой степени правдивости. Я позволяю людям думать, что я непогрешим и могуществен вне моих возможностей. Я с радостью принимаю это за служение Создателю, ибо я и есть его Перст…

– Я не узнаю тебя, брат, – Конрад ошарашенно попятился от Саммаэля. – Гордыня ослепляет тебя…

– Трибунал сегодня закончится, и я вынужден выдать тебя под стражу, Конрад Мракобес.

– Как скажешь, брат. Я буду ждать тебя в лаврах твоего тщеславия и гордыни, – Конрад поклонился Саммаэлю, выразив свою наигранную покорность. – Ну а пока мне нужно покаяться перед твоим грядущим допросом…

Глава 12. Полуночная месса.

Осень.

Всё чаще горят свечи по ночам во внутреннем Храме твердыни Адма, всё чаще в его стенах слышен одинокий молебен Конрада Мракобеса. Вызов на его допрос затягивается и мучительное ожидание истязает его душу сильнее плети, которая жжёт спину ударами раскаянья.

– Я создал себя из того ничего что ты мне даровал Создатель, от того и мучаюсь, – стоя на коленях перед крестом, он со всей силы сжимает рукоять плети, так что она хрустит в его пальцах. – Ни в пустоте среди звёзд, ни в глубинах земных недр не найти тьмы мрачнее деяний моих и того что я называю долгом своим. Мрак моих деяний побрал меня полностью, – Конрад взмахнул плетью и кровь проступила на коже, мелкими алыми каплями, как пот, оставив лишь жгучую боль. – В моём мраке, я постоянно разрываюсь между тем чтобы убить себя или всех, кто меня окружает.

– Очень часто мы не делаем того чего хотим, боясь, что другие подумают, что мы этого хотим, – с оттенком насмешки голос за плечом прошептал ему в ухо.

– Вздор! – Конрад вздрогнул и попытался смахнуть с плеча голос. – Всё не так, с того момента как я встретил её, я не могу перестать думать о смерти. Смерть занимает все мои мысли.

– Хоть ты и не понимаете меня парой, инквизитор, но я слишком хорошо знаю тебя, – голос тихо засмеялся, будто неловко зажимая себе рот. – Ты воображаешь, что подчиняешь свои убеждения строгим принципам, что веришь лишь тому, в истинность чего вполне убедился сам. Всё это и есть – добровольный самообман. Чем шире становится кругозор в представлении Веры, которую ты неизбежно принимаем из чужих рук, тем больше в тебе сомнений. Потому что твои воззрения почти в каждом аспекте определяются позицией иных авторитетов. Ересь приходит во многих формах. Она может быть ужасающей, как та, что сейчас разрывает тебе душу, но также едва различимой, непреднамеренной. Например, строить новый Мир на крови.

– Мир принадлежит одному лишь Создателю и каждый кто так не считает – еретик.

– Да, а уж через что это доказано абсолютно не имеет значения, когда еретик горит в очищающем огне инквизиции…

– К счастью для тебя мы разные с тобой, ведь я различаю правосудие и пытки, – голос захихикал и слегка стих, но никуда не делся. Он как сидел на плече, так и продолжает там быть. – В допросах, я пытаюсь достичь искомой боли, ведь только боль мой союзник в работе, только боль всегда со мной, – он стеганул себя плетью, и алая пыль вздыбилась облаком на спине.

– Когда Вера потеряна, остаётся лишь одна боль… – его руки задрожали и плеть выпала. – Нас формируют не великие свершения и не мудрые слова, инквизитор, – голос будто стал ближе. – Нас определяют сокрытые вещи, которые мы творим во мраке, когда никто нас не видит…

– Заткнись, – отмахнулся Конрад и вновь взял плеть, чтоб стегать себя. – Я пытаюсь сосредоточится.

Глава 13. Вакхана́лия.

Осень.

Самобичевание больше не приносит Конраду Мракобесу должного искупления, оставляя лишь горький привкус самообмана. Он знает, что только одно место в этом городе всегда приютит и обласкает его, а там и не важно искупление это или грехопадение.

Лупанарий наполнен горьким и одновременно душным запахом цветов мака, что завис неподвижной дымкой. Оргия в самом разгаре. Трудно разобрать в клубке голых тел, кто где начинается и в ком заканчивается. В самой гуще ласк искусниц, инквизитор Конрад Мракобес наслаждается грехопадением. Только так он может отвлечься от самых тёмных мыслей, только так он может забыться от своего внутреннего мрака, что душит и увлекает в пучину мыслей о смерти.

Хлопнула дверь, и лёгкая прохлада ворвалась в покои где не предусмотрены окна. Наполненные стоном и страстью, нимфы синхронно зашевелились и стали расползаются по сторонам, как змеи. Порыва ветра было достаточно, чтобы притушить свечи в комнате сладострастии. Но даже в образовавшийся темноте инквизитор Конрад Мракобес узрел необычайно чёрные глаза, что бликуют белым полусветом зрачков. На фоне дверного проёма стоит она. Он почувствовал, что всегда скучал по ней, просто в дурмане похоти забыл и вспомнил это только сейчас, когда увидел её во второй раз.

Конрад не замечает, как остаётся один на один с ней. Все нимфы куда-то делись, словно их и не было здесь никогда. Только он и необыкновенно чёрные глаза, в которых он теряет остатки себя.

– Многие из вас говорят о пагубности колдунов и ведьм, – её голос слаще сока цветка мака, и она на шаг стала ближе к нему. – О том, что их искусство по своей природе опасно только потому, что с его помощью можно вершить ужасные деяния, – она наклонилась грацией кошки ладони коснулись ног инквизитора и холод пошёл по коже. Конрад вздрогнул, но не от страха, а от подкатывающего возбуждения. – До сегодняшнего дня эти злодеяния были проекцией ваших страхов, но сегодня всё изменится, – она нависла над ним, и он почувствовал её дыхание, что как тяжёлый дым спадает с её уст. – Я здесь именно по этой причине, – он с трепетом ждёт от неё поцелуя, но вместо этого она нежно затягивает ему запястья шёлком. Он не сопротивляется, он даже не хочет сопротивляться. Так он отдаётся ей полностью без остатков, только так и никак иначе. Он наконец-то почувствовал надвигающийся покой в своём собственном мраке. – Ты запомнишь этот день, когда начался распад Инквизиции и когда ты лично принял в этом самое непосредственное участие.

– Где ты была? – Конрад улыбается, а на глаза накатываются слёзы, он рад что она наконец-то нашла его.

– Я всегда была здесь, я родилась под стенами Твердыни Адма, – она гладит его холодными пальцами, ласкает от чего у него по коже идут мурашки, но это только сильнее стимулирует возбуждение.

– Тогда почему ты так долго?

– Теперь я здесь, – она прижала его лицо к груди, и инквизитор заплакал. – Теперь всё будет хорошо…

– Я так сильно скучал! – в захлёб зарыдал Конрад, ассоциируя её со своим долгожданным спасение.

– Я знаю, я знаю, – она гладит его густые волосы и шепчет так сладко, что ему хочется спать. – Но ты ещё не знаешь зачем я здесь… – она отринула его лицо от своей груди и заглянула в глаза. Полуспущенные веки инквизитора медленно моргают, щёки блестят от слёз, но это ничего не значит для неё. Оседлав его, она скинула со своих плеч платье, оголяя грудь. – Этого тела касался сам Дважды Благословлённый Аббадон. Он оставил мне свою печать, – её располосованная кожа на груди стерпела многое, это подтверждают шрамы. – Да, может он и не досчитался одной души на пепелище, но мой замысел отличался от его войны, – она улыбнулась широкой улыбкой и острые белые зубы сомкнулись в жутком оскале. – Он создал меня, но ты пробудил во мне то самое искомое инквизитор Конрад Мракобес, в чём нуждался сам. Ты вынудил меня проявить всё то тёмное, что во мне скопилось. Спасибо, инквизитор, – она вынула нож, а согревающие тёплые чувства внутри него притупляют любую тревожность, и он продолжает улыбаться. – Кто знает, может я так и брела своё никчёмное существование в подворотнях Адмы, побираясь бездомными. Но теперь, я – Асая Бруха рождённая в печали, знаю для чего я здесь и почему именно сейчас… – она полоснула ножом по его груди, но не глубоко, так чтобы порезать только кожу. Инквизитор даже не почувствовал и всё с той же ухмылкой смотрит как лезвие режет ему кожу дальше. – Мой замысел обрёл смысл, а мотив отмщение… – надрезы сомкнулись, и она одним рывком содрала вырезанный кусок кожи. Ни одна мышца на довольном лице инквизитора даже не вздрогнула, он неподвижно продолжает улыбаться. – Твои зубы – это всего лишь часть скелета, – она взяла одной рукой за затылок инквизитора, а другой с размаху вдарила рукояткой ножа в зубы. Не с первого раза получилось у неё выбить зуб, но кровь пошла ручьём. Она жадно залезла пальцами в ему рот и достала выбитый зуб, но вместо страха, Конрад рассмеялся. По его щекам текут слёзы и это слёзы искреннего счастья. – Не задумывался, но при улыбке мы показываем собственные кости?

– Нет, – смеясь ответил он, а ведьма выкладывает только что выбитый зуб на окровавленную сторону вырезанной кожи. На этом она не останавливается. Она всё с той же широкой ухмылкой отрезает ему палец с родовым перстнем и так же кладёт его рядом с зубом. А Конрад Мракобес смотрит на это и заливается смехом. Может это действие сока цветка мака, но он не воспринимает происходящее взаправду и наблюдает будто со стороны.

– Твоё смирение и вклад неоценим, – ведьма под корень срезала прядь его волос и скрутила ладонями в верёвку. – Последний штрих, – усмехнулась она и плюнула в центр сбора. Стянув по кроям кулёк перевязала его верёвкой. – Похоже на твою мошонку, инквизитор, – ведьма поднесла получившийся мешочек к лицу Конрада и тот засмеялся в захлёб, ещё громче чем прежде. – Ну что инквизитор горе помогает лучше познать счастье?

– Я не знаю… – Конрад задыхаясь от смеха, попытался отдышаться. Он готов признаться ей в своих чувствах, в любви если так можно сказать, но отплёвывая кровь, продолжает смеяться дальше. – Асая, сейчас я счастлив, как никогда, просто потому что ты со мной. Ты лучшее, что случилось в моей жизни, а остальное не важно…

Глава 14. Проклятье Адмы.

Осень.

Прошло несколько дней.

Инквизитор Конрад Мракобес по-прежнему заперт в покоях сладострастия того же Лупанария. Он привязан к стулу лицом к входной двери. Со стены плачет десятичасовая свеча. Оставляя потёки, она больше дымит нежели даёт света. Конрад истекает кровью, Асая со всей своей нежностью содрала с него уже столько кожи, что хватит обтянуть добротный стул.

– Теперь ты доволен своими страданиями? – тихо на ухо спросил его внутренний голос.

– Да… – и струя густой крови выпала из его рта. У него осталось зубов чуть больше чем пальцев на руках и на ногах вместе взятых.

– Сомнения покинули твои мысли?

– Да, остался только ты…

– Ты видишь свет Его? – вопрос с насмешкой прозвучал и Конрад вскинул голову, будто невидимая рука подняла её за волосы, но в покоях Лупанария он сейчас один.

– Нет… – ответил он и голова под собственным весом склонилась вновь.

– Знаешь почему? – голос продолжает спрашивать. Его забавляют ответы инквизитора, и насмешка сама собой проявляется в интонации.

– Потому, что имя мне святотатство…

– Именно! – голос воскликнул так громко, что Конраду стало больно. После все того что сотворила с ним Асая Бруха, боль не покинула его и продолжает держать в сознании, окончательно подталкивая к безумию. – Ты – существо, подвластное собственным порокам, направляемое безумием и долгом, в который не веришь и не верил никогда. Ты неизбежно оставлял за собой след из крови и кошмаров. Ты на каждом шагу даёшь выход своей злобе, а потом пытаешься упрекнуть себя плетью, но всё тщетно. Тебе ничего не нужно не от Веры, не от Создателя – ты презираешь всё это так же сильно, как и себя. Раб порока и бредовых идей, ты наконец-то получил по заслугам…

– Аминь… – сплюнул сгусток крови на пол и дверь перед ним распахнулась. Конрад почувствовал запах тухлой рыбы. – Бруха… – не поднимая взгляд он понял, что пришла ведьма. – Я заждался… – усмехнулся и опять сплюнул кровь на пол.

– Тогда возрадуйся инквизитор, – ведьма усмехнулась и её белые зрачки бликуют в потёмках сладострастия Лупанария. Она молча поставила к его ногам медный таз и на ножках вертел, для приготовления «вертельного мяса» но явно не в этот раз. – Сегодня для тебя всё закончится… – она присела перед ним и, заглянув в его полуоткрытые глаза, достала уже знакомый инквизитору нож.

– Я – инквизитор Конрад Мракобес и грешники трепещут при виде меня, – вуаль колдовства проходит и теперь Конрад отчётливо чувствует от неё вонь тухлой рыбы. На её коже не скрыты увечья ереси, гнойники и не заживающие раны из которых сочится что-то подобное гною. Проплешины на голове, гнилые зубы. От той прекрасной женщины ни осталось даже воспоминания. – Чтобы сломать меня понадобится нечто большее…

– А если так? – без промедления ведьма пырнула его в живот, но в череду всей причинённой боли, Конрад всего лишь вздрогнул и не проронил ни вопля слабости.

– Ближе… – тихо с хрипотой выдохнул он, ощущая холодное лезвие под кожей.

– Что? – ведьма замерла, не отпуская рукоять ножа и медленно проворачивая его в животе. – Тебе есть что мне сказать на последок, инквизитор?

– Да, – и Бруха поддалась ближе. – А я ведь целовал тебя… – пока она не вращает ножом, боль терпима и инквизитор это понимает. – Прости, но мне не понравилось… – его хрип резко перешёл в гортанный хохот, что разразился ей в лицо.

– Признаюсь, инквизитор, я поражена твоей стойкости, но это не повод останавливаться на достигнутом, – как никогда встрепенулась Асая от такой стойкости Конрада и одним рывком распорола ему живот. Он захрипел, но не взмолился «пощади». – Да, ты чувствуешь её, – теперь зашипела она, ловя боль через его дыхания. – Боль – это всего лишь иллюзия чувств; отчаяние – иллюзия разума; выше всего этого есть только смерть, ждущая тебя как молчаливый палач, – она медленно вытянула лезвие ножа из его живота, но достаточно аккуратно, чтобы из пореза не потекла кровь. – Смерть не делает различий, – Асая отложила нож в сторону и холодными пальцами полезла в разрез. Конрад выгнулся, ощутив, как её цепкие плацы ухватились за кишечник внутри него и начинают вытягивать его наружу. – Смерть столь беспристрастна, столь безупречна и справедлива, что совсем не кажется таковой, – зацепив за вертел вытянутую часть кишечника, ведьма с извращённым наслаждение стала накручивать его, продолжая медленно вытягивать наружу. – Сегодня я отравлю Главный колодец твердыни Адма и ты есть мой яд…

– Твоя месть не изменит прошлое… – Конрад последний раз выдохнул и свесил голову, только уходящим эхом слыша голос Брухи.

– Зато положит надежду на будущее, – она широко улыбнулась в ответ, пытаясь заглянуть уже в закрытые глаза инквизитора. – Ты наполнишь своим соком этот таз и тебе больше не придётся страдать, инквизитор. Засыпай и жди, когда смерть любя укроет тебя саваном и ты отправишься с ней в никуда…

Глава 15. Ведьмовский мешочек.

Осень.

Прошла декада дней с вынесения приговора фермилорду Геоманту. Конрада Мракобеса никто не видел после того как он покинул судебное слушанье. Повестки на допрос не находят адресата. Такое уклонение преследуется инквизицией и грозит безоговорочным арестом.

Расследование по делу Конрада Мракобеса в «уклонении перед допросом» указывает на Лупанарий, чья репутация шагает широкими шагами впереди рассудка его посетителей.

Саммаэль взяв с собой трёх последователей отправился на последний рубеж розыска. В полном обмундировании и вооружении, последователи отнеслись к заданию с максимальной ответственностью. Замешкав на входе Лупанария, перед множеством еле заметных символов гениталий выгравированы в камне, отряд ожидает приказа прежде тем как войти. Во всём многообразии гравюр, внимание Саммаэля невольно привлёк именно небольшой мешочек под дверью. Кожаный с неопалёнными редкими волосами и с заметными отпечатками крови, перевязан длинными волосами.

– Не стоит так легкомысленно брать в руки сомнительные предметы, брат, – Саммаэль не успел предупредить, как проявивший инициативу верный последователь, взял в руки находку. Как неожиданно подняв, так и неожиданно выронил его перед собой.

Очевидно, что он несёт в себе сообщение для нашедшего, но всё закончилось не этим, через забрала в шлеме последователя раздался резонирующий крик. Непреодолимая жгучая боль обожгла ему пальцы, и он сбросил перчатки. Пальцы, покрытые воспалёнными гнойниками, начали чернеть от самых кончиков, продвигаясь на кисть. Последователя стошнило, и он пал на колени. Остальные братья из отряда попятились, как от чумного, покрывая себя крестами и моля «пощади». Саммаэль сохраняя хладнокровие, схватил первого попавшего под руку последователя. Обладая незаурядным интеллектом и непоколебимой волей, Саммаэль мгновенно выхватил меч у него из ножен и одним точным взмахом рубанул по руке бедолаги. С хрустом он перебил лучевую кость, но не отсёк её. Лезвие меча загудело, отдавая в рукоять и Саммаэль замахнулся на второй удар. Бедолага взвыл в небо, моля Создателя «пощадить» и Создатель откликнулся. Вторым ударом Саммаэль отсёк кисть, и она упала на пол образуя под собой парящую на прохладном осеннем воздухе лужу крови. Саммаэль ощутил какое-то удовлетворение, несмотря на то что меч был туп как палка. Наблюдая, как последователь на коленях, посылая крик боли и ужаса в запустелое помещение Лупанария, инквизитор холодно улыбнулся.

– Жить будешь, – спокойный голос Саммаэля прозвучал так вовремя, что пришёлся как соль на рану. – Скажи слова благодарности своему брату по оружию, что не наточил свой меч, – не задерживаясь на раненом, он проткнул остриём меча кожаный мешочек на полу и из него выпал отрезанный палец. Не снятый с него перстень указывает на высокородность хозяина. – Ведьмина проказа… – ведьмовский мешочек из человеческой кожи, полный жутких находок, приоткрыл перед инквизитором гротескный пейзаж ужаса. Последователь без кисти затих, он впал в обморок и обмяк на полу. Непонятно, что могло привести к этой мерзости, но самая страшная часть происходящего ещё ожидает впереди. – Вы же понимаете братья, что никакие доспехи не спасут нас от проклятья ведьмы, только наша Вера щит перед темным искусством, – Саммаэль не смотрит на последователей, но обращается к ним. Он осознаёт, что впереди найдёт больше жутких находок и мрачных злодеяний, чем сейчас видит перед собой. – Вас готовили к этому, так встаньте рядом со мной! Приготовитесь увидеть тьму, братья, мы заходим…

Саммаэль вошёл первым, в его руке горит факел, покрывая копотью плесневелый потолок. Чем глубже отряд продвигается по коридору Лупанария, тем сильнее начинает ощущаться вонь гниющей плоти и крови. Здесь она зависла в воздухе невыносимым мёртвым ароматом и оседает на кончике языка тошнотворным привкусом и именно его чувствует Саммаэль. Стены покрыты темными пятнами и запёкшейся грязью. Пересекая эту жуткую атмосферу, пламя факела дрожит и пытается не потухнуть в смраде здешних грехопадений. Броский взгляд Саммаэля заметил в потёмках одних из покоев сладострастия спокойно сидящего на стуле брата по оружию – инквизитора Конрада Мракобеса. Пол под ним залит липкой кровью, а он сам будто мирно спит в неудобной позе на стуле. Раздетый до гола, во мраке опустевшего Лупанария сразу и не заметить повсеместно срезанную кожу на его теле и верёвки, которыми привязан к стулу.

– Брат? – Саммаэль приблизился к Конраду, но в тусклых вспышках факела обнаружил лишь бездыханное и изуродованное тело, привязанное к стулу инквизитора. – Нет, прошу нет… – он осознал, что перед ним результат преступного заговора против самого Создателя, у которого ярко выраженные черты тёмного искусства, – Слишком долго я позволил тебе ждать. Вера давно оставила тебя брат и ты остался совсем беззащитный один на один со своим пороком, – голос Саммаэля задрожал, ему стало невыносимо больно, как будто это ему отсекли руку на входе, а не последователю. – Ты же мне говорил, ты же меня умолял, но я так увяз в правосудии, что теперь поплатился за это. Прости меня, брат…

Все события вокруг, начиная с ведьмовского мешочка и заканчивая телом инквизитора, ведут к какой-то завершающей цели, втягивая его в мрачный замысел, который пока не ясен.

– Он умер, как подобает мученику, – Саммаэль стоит перед телом Конрада без отпечатка скорби, наполненный решимостью. Он чувствует, как внутри него накатывает злоба, и она неминуемо вытесняет хладнокровие. Саммаэль привык быть выше своих эмоций, не позволяя им задурманить разум, но сейчас это другое. – Когда кто-то из нас погибает, то тем самым он позволяет брату своему продвинуться ближе к совершенству, заняв его место, – он обернулся на последователей за своей спиной. – Знайте это и помните, что ненароком близок час каждого из нас, но плата будет всегда выше чем заслужим при жизни. Пусть ему сейчас повезло, кто знает от какой страшной судьбы спасло это несчастье и что теперь ждёт нас… – в глазах Саммаэля бликует отражение огня факела, предвещая грядущие пожары. – Ни в пустоте ночного неба, ни в глубинах земных недр не найти тьмы мрачнее деяний ведьмы, за которые она ответит перед мной, – его голос по-прежнему холоден как сталь, что прошла через лёд и пламя. – Клянусь, я повешу всех в этом городе, кто хоть косвенно относится к этому делу, и буду вешать до тех пор, пока кто-то из них не покается в содеянном, – он прошёл между последователей, направляясь на выход. – Здесь всё понятно, братья. Заберите тело инквизитора и после сожгите это место дотла. Завтра повесим всех в радиусе двух домов от Лупанария на обозрение. И я вам обещаю, причастные заговорят…

Глава 16.  Охота на ведьм.

Осень.

В чертогах твердыни Адма витает атмосфера ужаса и надвигающегося зла. Центр города пылает в очищающем огне инквизиции. Из окон жилых домов свисают повешенные еретики, приговорённые к смерти без допросов. Округа охвачена паникой, все знают о проклятие ведьмы и как беспощадно её разыскивает инквизиция.

На входе в Приёмный зал стоит инквизитор Саммаэль. Ощущая внутренний гнев, он хмурясь созерцает с высоты главной башни Донжон на начавшееся очищение твердыни Адмы. Облачённые в сута́н (верхняя длинная одежда с длинными рукавами), он перестал носить доспехи, ведь не какая сталь не защитит от кощунства тёмного мастерства ведьм. С приятной тяжестью в руке он держит «утреннюю звезду» – стальную булаву с шипованным оголовьем. Излюбленное оружие скоропостижно скончавшегося инквизитора Конрада Мракобеса. Саммаэль не присвоил оружие себе, а наоборот принёс дабы возложить её как погребальный цветок в гроб хозяина.

– Мы мало делаем во благо Веры, необходимо усиливать наши методы, – послышался эхом голос пьяного нунция Мастемы, что сидит в глубине зала на каменном троне с кубком алтарного вина. Он крестами уставил пространство за спинкой троны, всё ради вышей святости своей персоны.

– Говорят, что ересь похожа на дерево… – выдержав короткую паузу Саммаэль обернулся. По центру Приёмного зала размещён пьедестал с гробом – повод сегодняшнего собрания. – Корни этого дерева скрываются во тьме, а листья шумят на ветру, – стражника рядом с ним стошнило, но забрал на шлеме помешал извергнуть всё наружу, от чего ему стало ещё хуже. Стражник пал на колени, суетясь снимая шлем. Саммаэль же посмотрел на бедолагу без намёка на брезгливость и сострадание. После того как нашли первые ведьмовские мешочки стражники начали страдать от проклятья гниющих ног переходящее в гангрену. – Можно сломать ветви дерева, даже срубить его под корень, но оно всё равно вырастет ещё сильнее и больше. Такова природа ереси, и поэтому её так трудно уничтожить, – Саммаэль уверенными шагами направился в сторону гроба, вскинув «утренею звезду» в руках как букет. – Многие задаются вопросом, есть ли у нас право разрушить остатки этого мира с тысячью душ до конца, но только немногие понимают, что у нас нет права оставить их в живых, – Саммаэль подошёл к открытому гробу, где лежит тело инквизитора Конрада Мракобеса. Тело до шеи закрывает саван, как и обещала ему ведьма, но об этом знает только мертвец и она сама. Бледная кожа его лица с грубыми чертами и нисходящая ухмылка, Конрад будто безмятежно спит. Саммаэль положил на грудь мертвеца «утренею звезду» в честь траура сегодняшнего дня склонил голову. – В нашем деле нет слишком большой жертвы и слишком большой платы, в нашем деле есть только долг…

– Я не совсем об этом… – Саммаэль посмотрел на нунция Мастема и тот заёрзал на своём месте. Ему стало жутко от слов инквизитора. Только сейчас он в полупьяном состоянии понял, что поистине боится его и не зря это делает. – Наши методы стали карающими, где наша милосердие?

– О каком милосердии может идти речь глядя на бездыханное тело нашего брата в этом сбитом гробу? – Саммаэль силой сжал бортик гроба, так что тот затрещал. – Уверен вы смогли оценить по его ранам степень милосердия еретиков, – он медленно посмотрел на каменный трон, что занимает нунций, оставаясь на нём как не чёткое пятно небрежной кисти мастера на картине. – Что нам остаётся, когда вокруг остались одни еретики. Да и то, те кто из них ещё дышит жаждут от нас прощения, а мы всё тянем с их благословением…

– А не кажется ли тебе инквизитор, что всё что нас окружает это и есть продукт нашей работы? – повисла тишина, нунций будто отрезвел на мгновение от такой тяжёлой мысли. Но быстро вернулся в своё первоначальное состояние ощутив тяжёлый взгляд инквизитора. Он сам не замечая того, оказался на допросе.

– Я расцениваю эти мысли как слабость, а в столь тёмные времена нам ни как нельзя быть слабыми перед нависшей тьмой. Мы были и остаёмся оружием за чистоту веры в руках воли Создателя, мы вершители судеб по воле Его, так обрушится на нечестивых благодать и не устоят они перед Его праведностью…

– Ты отзываешься о праведности как о грубой силе, а не добром слове… – нунций отставил кубок с вином и чуть спустил правую ногу, дабы облегчить побег по мере необходимости.

– Мы были достаточно милосердны и вот к чему оно нас всех привело! Мы на гране вымирания во имя Создателя, – Саммаэль сделал шаг в сторону нунция Мастема, а тот уже привстал с каменного трона и бочком начал спускаться по мере приближения к нему инквизитора. – Время болтовни прошло, приходит эпоха «очищения», – нунций попятился к боковому выходу, чтобы укрыться в своих покоях и спокойно спиться. Он так много пьёт, что забыл какова на вкус чистая вода. – Мы никогда небыли так близки к «очищению», что осознание этого пугает… – улыбнулся Саммаэль и тень пала не его глаза. Он видит, как освобождается каменный трон и ему ничего не пришлось для этого делать. – Я не позволю себе остановиться и вам не советую высокопочтенный нунций Мастема препятствовать мне, – он твёрдыми шагами поднимается по ступеням пьедестала к каменному трону, и улыбка не сходит с его лица. – Я выжгу еретика из его логова. Предам огню его поганых идолов, брошу в пламя всё, что ценно для него, – он взошёл на престол не стремясь к этому, и не скрывая своего довольства занял опустевшее место. – Лишь затем, когда еретик поймёт истинную цену своего вероломства, низвергну его в заслуженное забытьё, – Саммаэль закончил и вместе с его последним словом угасло эхо хлопка закрывающейся двери за высокопочтенным нунцием Мастема, что сбежал, приняв своё окончательное поражение.

Глава 17. Длань бл