Читать онлайн Порождение сына бесплатно

ГЛАВА ПЕРВАЯ. ПОРА, МАКС

Помню. Не отчётливо. Не подбирая слова. Помню образы, очерки, тени. Помню еле-как. Но помню.

Тонкая нить дороги городилась лесом. Лес городился пушистым одеялом смога. Будто смотришь через целлофановый пакет. Продрог до ужаса. Ноги сводило. Судороги машинально тянули тело за собой.

Шёл по дорожке. Багровая дорожка на снежном ковре, в который проваливаешься по колено. Середина января. Или ближе к концу. Жуткий мороз, нос отваливался, усы от дыхания индевели.

«Почему так хочется плакать?» – ругал себя за несобранность.

Мало того, что всё окутано набухшим, неразрывным туманом, ещё и куриная слепота. Потёмки. С неба падали крупные частицы. Не град, тем более не снег. Будто подгнившие зубы бились о темечко.

Встал на пограничье леса. Обернулся. Блёклое, ленивое солнце уже закатилось. И вот я хотел – или, скорее, ноги хотели – продолжить путь, как на замену взошёл ярко-красный шар.

Ровно с того же места. Идеальная сфера. Не светилась, не грела. Новогодняя игрушка с отблесками гирлянды купировала всё небо. Смотрела строго, величаво, надменно. Жуть заворошилась в груди.

Но я продолжил путь. И вот тело занесло в лес. Будто проглотили, и я оказался в чреве. Темно, сыро. Вонь. Под ногами хлюпала субстанция. Под стопами плавилась земля, возникали топи.

Тут чувствовался контраст между погодой там и погодой здесь. Под паркой – парилка. Свитер лип к коже. Очки запотевали. Бросало в жар, суетились мысли, бились об стенки. Зудело под коркой.

С толку сбивал шёпот:

– Пора, Макс.

Я чётко ощутил рукоять, стройно лежавшую в ладони. После женского голоса я расслышал гулкий стон. Кряхтел вдали, молился хрен пойми кому, звал на помощь хрен пойми кого.

– Пора, Макс, – всё твердила и твердила.

Женский, такой знакомый и одновременно отдалённый. Физически – отовсюду. Будто она и вызывала зуд. Отдалённый, точно. Как было всегда. Почему-то так думалось.

Голос, что раньше боялся, позже ненавидел. Сейчас кажется такой обыденностью. Аутентичная, определяющая черта. Типа родинки, говора, мимики. Характерная частица.

Красные лужицы колебались по тине. В этой тине – по колено. Хотелось плакать – слёзы подрагивали на ресницах. Сердце колотило в шее. Я знаю, что могу сделать, но не могу понять, какова причина этому.

– Побойся, – трепетал мне некто, мужской хилый голос.

Я был уже близок к нему. Знакомый, как тот, женский. Только он не вызывал того трепета. Боялся ли я его, восхвалял его – не помню. Да и вспомнить его сквозь этот звериный рык невозможно.

Я крепче впивался в рукоять одной рукой, а второй – почёсывал спутанную бороду, спихивал с глаз упавшую кудрявую чёлку.

– Пора, Макс.

Не унималась. Продолжала раз за разом, всё тише и тише. Палец скользнул к затвору. Рык мужчины воротился в поросячий визг. Мне до него – шаг и готовый. Вялый старик с седыми усишками.

Баварец – как-то выскочило из головы. Ни имени, ни фамилии. Баварец. Лежал плашмя, вокруг – красные подтёки. Темечко нагревала сфера. Нависла над душой, совсем близко. Ещё пару сантиметров и заласкала бы.

Прицелился. Одно непроизвольное движение, и мозги окажутся на чёрном столбе дерева. Дышалось тяжело. Теперь хотелось не плакать. Хотелось вырвать. Запах застревал в пазухах. Смрад тухлой воды.

Привкус железа впивался в глотку. Баварец тянул ко мне морщинистые руки. Сердце билось, липло всё, рука затекла, но ни одна мышца лица не дёрнулась. Не чувствовал ни черта.

Но удовлетворения никакого. Смакую непонятно что. Тяну время.

– Боже, – не обращался он более ко мне, а тянул взгляд к шару, – соединись моё тело к телу твоему, слейся душой к чреву твоему.

Молился. Тихо так, без надежды. Молился, но в свои слова не верил. Скорее, страшно было. По лицу читал.

Помню. Помню, как рисовались контуры. Складки, как у шарпея, седые усы, выкрашенные кровью, палые глаза, суматошно рыскающие по лесу. Помню жарко было, воздуха не хватало – рёбра хотелось вырвать.

Отзвук предохранителя, как точка невозврата. Щелчок.

***

Я лениво открывал глаза. Сердце пыталось вырваться из глотки. Плотные шторы не справлялись с задачей – в белоснежную комнату заваливались солнечные лучи. Одеяло растянулось по паласу.

Полез к телефону, что прятался под подушкой. В Бельнусе тридцать градусов, воскресное утро десятого июля. Болела голова, а паника не отступала. Я вкопался в подушку своим горбатым носом.

Нет желания начинать выходной так рано. Тяжёлая голова. Будто под скальп закинули камней. В глаза заливалась кровь. Тело залилось мёдом. Липко. Мерзко. Душно.

«Не выйдет», – с разочарованием я мычал в подушку.

Нащупал очки на прикроватной тумбочке. С подъёмом потемнело в глазах, но быстро пришёл в норму. Если своё состояние можно было так назвать. Всё ещё слышал охающий выстрел.

Залез в душевую. Глотал воздух от холодной воды. Сифон захлёбывался от потока. Я смотрел на слив, ожидая, что вода станет рыжей. Ждал, что дорогая итальянская плитка воротится в пожелтевший тазик.

Точно тазик – ванной назвать язык не поворачивался. За дверью будто вот-вот должны послышаться крики, переговоры. А в ухо будто вот-вот шепнут:

– Пора, Макс.

Так странно: я знал, что жил до этого дня, но было чувство, что я появился с момента открытия глаз. Прошлое выцвело, но будто не договорило, пыталось донести важный урок. Неумело, пугая.

– Пора, Макс.

Невыносимо. Не домывшись, оставляя мокрые следы на деревянном полу, дошёл к кухне. Лёгкий ветер покачивал тюль, за окном с раннего утра визжали дети. Рядом с роксом с недопитым виски – таблетки.

Погремушка с «Ратлит». Антидепрессанты. По мне – витаминки с подсластителем. Овальная форма с дугой. Одна с утра, две – после обеда, для хорошего сна – одна вечером. Не мешать с алкоголем, но запить чем-то надо.

Поднял рокс и залил в себя, чуть морщась. Пренебрегал предписаниям. Из-за этого и снилась чушь. Из-за жары уже высох, кожа стянулась. Занёс кудри назад, подобрал пульт.

– Пропавший в сентябре прошлого года пассажирский поезд, – читала диктор сухим тоном, пока я устраивался на стул, – следующий по пути Бельнус-Осмкопс, был найден двадцать девятого июня в пределах «Порога». Как состав, считавшийся пропавшим более полугода, возник в трёхстах километрах от путей и куда пропали пассажиры – в репортаже Аделы Равен.

На столе развалились документы, которые я с тщательностью собирал, но облил крепким алко. Документы тоже говорили о «Пороге». Хотелось отпустить его. Стоило отпустить, если жизнь дорога.

Как я ненавидел это место, так и не мог отпустить. Вся домашняя библиотека – литература про аномальную зону психического влияния. Эффект таблеток быстро разнёсся по венам: из паники к апатии.

Но отступить от гиперфиксации они не помогали. Да и не от этого я их пил. Как казалось. Точно не знал. «Не подавить, а помочь» – такой лозунг компании, выпускающей эти таблетки, который цитировал врач.

Помощь сдирала всё, что десбализирует сознание. Ещё курс, и тех очерков прошлого я не вспомню. Слава богу – сказал бы, если бы помнил, почему хотел избавиться от них. А потом бы хотел вспомнить. Такая ирония.

Послышалось пение рингтона со спальни. На экране, как можно было предположить, Адела Равен активно жестикулировала возле обгоревшей железной капсулы. Оставил её наедине.

Звонила Ани-Мари.

– Алло? – взял я трубку и прохрипел в трубку.

Пришлось откашляться.

– Макс? – дрожащим голосом спросила Ани-Мари.

– А ты видела, кому звонишь?

Она не среагировала на подкол.

– Ты… Я…

Ани-Мари никак не могла подобрать нужных слов. Сопливила. Плаксивый голос, что волнами по тонам растягивал слова.

– Да, это я, Ани, – чуть более серьёзнее я обозначил для неё. – Что-то с Коэном?

– Нет. Макс, – сдержала Ани-Мари паузу. – Мама умерла.

Как неловко слышать такие новости, будучи нагишом. Но ни одна мышца моего лица не дёрнулась. Я слышал, как, отставив трубку, всхлипывала сестра. Но ничего не мог сказать ей.

– Хорошо, – вырвалось. – Только, Ани…

Ани-Мари не дослушала. Сбросила.

– Спокойнее, – произнёс я в пустоту.

Из кухни доносилось:

– Очередная акция «Целом», признанная нежелательной на территории Злитчении, закончилась столкновением с полицией…

***

Внутри что-то ворочалось. Промеж селезёнки и печени бурлило. Лёгкие с кишками будто пытались поменяться местами. Кислота жгла глотку. Трещало под рёбрами нечто необъяснимое.

Необъемлемое – даже так. Пытался дышать глубже. Слизь копилась во рту. Не сплюнуть, не проглотить. Тошно. Хотелось выпить больше воды и потушить пламя.

Воздух дрогнул. Лента завибрировала, неся за собой гроб из красного дерева. Не самая благоразумная покупка, но что не сделаешь, ради последнего желания. Пустая комната с белой плиткой в камуфляже из копоти.

Шторки широко раскрылись, вылезли язычки жерла. Мягкие блики доносились, вызывая головокружение. Тяжесть запаха осела в желудок. Кулачки рядом стоящей Ани-Мари побелели.

Мои пальцы подрагивали, будто некто тянет за нитки. Касался мизинца, безымянного и так далее, и наоборот. Жар чувствовался через холодное стекло. Расстегнул пуговицу, чтобы глотнуть больше воздуха.

Опухшие глаза Ани-Мари жадно прощались. Жадно, ведь отдавать что-то личное тяжело. Так мне казалось. Возможно, пренебрежительно, словно к предмету, я относился к тающему в огне телу.

Но иначе не получалось – таблетки делали ровно то, что должны были. Ани-Мари завела короткие, пепельные волосы за ухо. В глаза блеснул рубин, висевший на её ухе. Нос её не походил на мой. Черты её лица были схожи с отцом, нежели мои.

Навскидку. Насколько я мог помнить его. Я ведь даже фотографий с ним давно не видел. Что уж говорить о голосе. Ани-Мари искоса поглядывала на меня. Выжидала. Я хотел бы подбодрить.

Сказать пару приевшихся фраз без должной на то скорби, но врать, что я чувствую что-то большее, чем изжога, я не мог. Мог взбодрить нелепой шуткой, но тогда бы трупа стало два. Она не любила подобное.

Мне стоило просто молча выйти. Что я и сделал.

Около десяти утра нового дня. Температура немного утихомирилась. Но солнце светило. На инопланетном небе. Без единой тучки, лишь с размытыми штрихами пролетающих самолётов.

Будто мы под куполом или что-то вроде того. Трагичная миниатюра, запрятанная в новогоднюю игрушку – таким ощущался мир. Конвейерная линия: из машин на парковке выходили родственники, сменяли родственников, что выходили из монолитного здания.

Так и менялись за время, пока я смолил сигарету марки «Сарком». Владелец тот же, что и у фармацевтической компании, которая выпускает таблетки для моей стабильности.

Смолил на капоте своего раритетного японца, который развозил какого-то депутата по префектурам более тридцати лет назад. Потом авто оказалось в такси, после у любителя стрит-рейсинга.

В конце жизни отправили в утиль и каким-то чудом он оказался у меня, получив шанс. Перекрученный, переделанный, пересобранный. Только кузов напоминал, кто он есть на самом деле.

Ани-Мари выбралась наружу, передав эстафету другой семье. Её тёмные глаза становились ещё мрачнее от осознания, что ярко светило солнце, а не барабанил проливной дождь.

Обнимала урну с прахом, пытаясь почувствовать материнское тепло, уловить последний миг увядающего, прошептать невысказанное, не раскрытое. Сложно смотреть на подобное.

Я скрыл глаза, бросил под ноги бычок и притоптал огонь. Подошёл к двери и только после этого бросил строгий взгляд Ани-Мари. Она не с первого раза поняла, что происходит. Пришлось махнуть тройку раз.

Привёл её в чувства только окрик. Не нервный. Так, чтобы она услышала.

– Ани, идём.

Ани-Мари засеменила к автомобилю, пока мой зад скрипел на свежеобтянутом кресле. Пока мотор разжёвывал топливо, Ани устроилась в салон, пристегнулась, зафиксировала урну с прахом.

Сдал назад, подъехал к шлагбауму и рванул в сторону города под нависающими деревьями. Очки адаптировались к тени и линзы стали вновь прозрачными.

– Черневы Бой, тринадцать, – уточнила Ани-Мари адрес.

– Включи навигатор, – усмехнулся.

Пять километров до города, ещё пять до нужного адреса.

– Когда ты в последний раз заезжал домой? – спросила Ани-Мари, глядя в окно.

– Неделю назад, – припоминал я. – До этого – даже не помню.

– Понятно, – растянула Ани-Мари.

– А что?

Она заворошилась на скрипящем кресле, пытаясь достать из плотно прилегающих карманов что-то. Вытащила газовую зажигалку с моими инициалами – МВ.

– Чёрт, вот где она, – не отвлекаясь от дороги смотрел я крем глаза на серебристый брусок.

– Снова начал курить?

– Нашёл в кармане пальто пачку. Не выбрасывать же.

– Удивительное мышление.

– Мне уже пошёл пятый десяток. Тут ты либо в возрасте, когда от старости умрёшь быстрее, чем от рака лёгких, либо уже поздно менять что-либо, – оправдывался я.

Солнце ползло, хватаясь за столбы деревьев, растянутые по магистрали. Ани-Мари особо не говорила: поглядывала на меня, пыталась взглядом вытянуть из меня хоть пару фраз, но я не понимал, каких именно.

– Как дома дела? – пытался перевести тему.

– Стабильно, – посмеялась Ани-Мари, но словно поняла, что не готова к этому с урной праха матери в коленях. – Коэн с гуманитарной помощью, Артур ленится делать уроки.

– Что же Коэна всё к «Целом» тянет?

– А тебя что в «Порог» тянуло? – подтрунивала Ани.

– Слава, правда…

– Деньги, – добавила она последний пункт.

– Конечно, – без зазрений ответил я и повернулся, чтобы взглянуть в глаза Ани-Мари. – Пока не пахли.

– Пахли? – подловила. – Пока не фонили, ты хотел сказать.

Я не ответил. Отвернулся к дороге. Но Ани продолжала сверлить меня взглядом. Игнорировать слона в комнате, как минимум, уже неприлично.

– Она правда этого хотела? – подводил я к теме аккуратно, так, чтобы не спровоцировать ругань.

– Она сказала об этом полгода назад, – вздохнула Ани-Мари.

– Странно. Не думал, что её вера подразумевает такое.

– Она давно избавилась от «Целом».

– Главное, чтобы они теперь не избавились от нас. Как от пасынков.

Я провалил задачу. Видно, как Ани-Мари вскипала. Стоило ли напоминать положение дел – вопрос риторический. Поэтому стратегия сменилась: включить магнитолу и послушать болтовню.

Хреновая программа с хреновыми ведущими начиналась с хренового джингла.

– Йоу, мы вернулись, – пытался безуспешно молодить себя ведущий. – Простой подход, Войчех, – представлял он себя.

– Франц, – поприветствовал слушателей соведущий.

– Знаешь, вот мы говорили о пагубном влиянии «Порога» и как он повлиял не только наше восприятие мира, – заводил тему Войчех, – но и на экономику, одежду, даже на продукты питания, но вот плюсы! Плюсы-то мы игнорируем.

– И какие плюсы от этой замедленной бомбы? – возмущался Франц.

– Спросим сегодняшнего гостя, который терпеливо ждал и бил себя по лбу из-за нашей не эрудированности.

Послышался басистый хохот, не схожий с ведущими.

– Великий человек не только нашей страны, но и всего мира: начинавший с ларька, впоследствии создавший огромную фармацевтическую компанию «Манн инк.», если вас не обидит, – обращался к гостю Войчех.

– Ничего, – ответили ему.

– Сумел из общей скорби вынести пользу, используя флора-паразитов «Порога» в медицине, а также преуспев в предпринимательстве, в радио- и телевещании, успев побыть волонтёром и… – отступился Войчех. – Я могу долго продолжать.

– Да, у Войчеха есть манера увлекаться, – повернулся Франц к гостю, что было понятно по приглушённому звуку. – Приходится объяснять это каждому гостю.

– Павел Манн, друзья!

– Привет, ребят. Рад, что пригласили.

Ани-Мари закатила глаза от надоедливого голоса, который сейчас пытался попасть в любую передачу и влезть в любой рекламный постер.

– В любую дырку залезет, – подметила она.

– Нужно же как-то продаваться, – встал я в защиту Павла.

– Когда ты де-факто монополист?

Я с озорством посмотрел на неё – доля правды в его словах была. Не стал разглагольствовать.

– Так вот, – подводил к теме Войчех, – дорогой Павел Манн. Ваша компания занимается созданием лекарств на основе флора-паразитов.

– Только не загоняйтесь, Войчех, – подшучивал Павел.

– Самый известный и популярный ваш препарат на рынке, – посмеивался обходительно Войчех, – антидепрессанты «Ратлит». Чем же они отличаются от других антидепрессантов, помимо диковинки?

– Наша самая главная особенность, – Павел переходил из свободного расслабленного разговора к более деловой форме, – и выигрышная позиция в том, что препараты работают на клеточном уровне. Они естественно восстанавливают биохимические процессы в мозге. Мы не подавляем симптомы, мы стимулируем регенерацию нейронов.

– Как паразиты могут быть полезны? – задал соответствующий вопрос Франц. – Это разве не опасно для человека?

– Хороший вопрос, – щёлкнул пальцами Павел. – Мы работаем. Вот ещё одно наше отличие. Мы, как и наши препараты, работаем на пользу нашего клиента. Мы работаем над улучшением формул, синтезируем полезные и убираем опасные компоненты. Например, из последних клинических испытаний следует, что вещества, выделенные из флора-паразитов, эффективны с тревожными расстройствами, депрессией и ПТСР.

Павел немного отвлёкся от разговора, так как к нему подошли, но быстро вернулся к микрофону.

– Паразитические растения… – не мог он до конца сформулировать мысль и терялся в формулах. – Обладают огромным потенциалом не только в сфере антидепрессантов, но и для лечения множества заболеваний, от аутоиммунных до нейродегенеративных болезней.

Ближе к городу ожидаемо возникла суматоха: очередной водила решил пошашковать. Пришлось выкручиваться. Ани-Мари высматривала, как я справляюсь с управлением.

– Снял кольцо? – тыкнула Ани-Мари на мою руку.

Я обернулся к ней, провёл черту её взгляда. Смотрела на безымянный палец правой руки.

– Да, – не желал много говорить об этом. – Сдал в ломбард. Толку больше.

– Видела недавно, как Ян шёл со школы, – напоминала мне о сыне Ани. – Неужели все дети так быстро растут?

– Мгм, – мычал. – Особенно, когда видишь их раз в неделю из-за деспотичной матери.

Наконец мимо размывались знаки въезда в город. В небо пихались трубы, а вместе с ними – мрачные жилые муравейники. С магистрали – на проспект. Сразу же остановка у красного светофора.

Никого не смущали пешеходы, многие пытались проскочить быстрее, сигналя мамам с колясками, горбатым бабушкам. Даже за мной нервно сигналили, а проезжая мимо, пихали в окно неприличные жесты.

Спереди билборд обозначал, в какой район мы въехали и какие улицы по разным сторонам. Дорогой, любимый район Милосердие. Как же воняло. Даже через закрытые окна.

Пока мы стояли, мимо шныряли местные в лохмотьях, а за ними следовали чистые красные халаты из «Целом». Одни стучали в окно, чтобы попросить милостыню, а вторые, чтобы прочитать нравоучения.

Дёрнулся сразу же, когда загорелся жёлтый. Не мог терпеть даже вид местной фауны.

– Какой, интересно, нотариус, – как бы невзначай говорил я, – согласился вообще иметь дело с ней?

– Сейчас гуляют по диспансерам, – пожала плечами Ани-Мари. – Больше интересно, сколько мама заплатила за это.

– Сколько осталось после «Целом», – хмыкнул я.

Навигатор командовал свернуть с главного проспекта. Когда въезжаешь в нутро Милосердия, сразу просыпается животный страх. Растопыренные здания с облупленными фасадами, меж которых втесались пустыри.

Разбитая в труху дорога укачивала, выворачивая нутро. Ещё и этот, вызывающий раздражение с кашлем, запах. Источник виднелся заранее – подожжённый мусор на заброшенной площадке.

Не заглядывая во дворы через понимаешь, что тебя там ждёт. Невольно вспоминалась дилемма в школьные годы: либо ты отдаёшь карманные, которые тебе выделили на булку, либо питаешься через трубку.

«Родной, твою мать, чёрный квадрат», – брезгливо я говорил про себя.

Именно такое название подходило Милосердию больше его настоящего имени. Среди приличных зданий можно было выделить лишь отделения Злитчеполис и конторы «Целом».

– Вы прибыли, – сообщил навигатор механическим голосом.

Я втиснулся между двух машин, от которых остался в живых лишь скелет. Распахнутые двери «Дома Целом» соседствовал с типовым домом, где висела выцветшая вывеска нотариуса.

Красные халаты, белые халаты – приверженцы «Целом» с недоверием поглядывали на новых гостей. Не хотелось соприкасаться взглядами с подобными элементами. Ещё подсунут свои брошюру и сядут на уши.

– Приглядят за машиной, как думаешь?

Ани-Мари не ответила на мой вопрос: выбралась из салона и сразу же проскочила к двери нотариуса. Мне оставалось лишь следовать за ней, игнорируя прицельные глаза представителей секты.

***

Маленький кабинет, буквально десять квадратов, не считая мебели, еле вмещал его владельца – толстопузого нотариуса, чья мебель из ДСП трескалось под его малейшим напором.

Дышалось ему тяжело, особенно из-за жары, а вентилятор заклинило. Лёгкий ветер сдавал его попытки скрыть проплешины на лобной части, зато густо росли брови. Одна деталь: росли они вперёд.

– Что ты несёшь, твою мать?

Ани-Мари сгорала от ненависти. Жабье лицо нотариуса скуксилось, щёки затряслись, а руки нервно подправляли тугой галстук. Я нежно коснулся костяшек сестры.

– Просто повторите, что вы сказали, – чуть более обходительнее я говорил с нотариусом, – но менее юридическим языком.

– Рената Велки, – пробежал взглядом нотариус по листу, – завещает квартиру по адресу…

– Проще, – подталкивал я его.

– Квартиры усопшей переходит Томашу Плетихе. А тело оставить на улице Вечнозелена, тринадцать.

– Когда вы подписывали с ней документы? – кричала Ани-Мари.

– Какого чёрта вы вообще имели дело с ней? – усмехался я, скрещивая руки на груди.

Пот со лба нотариуса сносился обдувом вентилятора куда-то вбок.

– Я просто выполнял работу, – оправдывался он.

– Отдать квартиру «Целом», – не могла поверить Ани-Мари.

– Оставить тело в центре «Порога»? – спросил уже я.

– Если мы, в наших обстоятельствах, не будет подписывать подобные изъявления, то мы останемся без работы, – снимал с себя обвинения нотариус.

– Ваша задача соблюдать законодательство Злитчедом.

– Мне казалось, ваша профессия подразумевает держать пульс на теле общественности, Макс Велки, – подкалывал меня нотариус.

– Что вы имеете ввиду?

– Поправки в конституции подразумевают, что теперь мы имеем право под наблюдением лечащего врача подписывать любые документы. Но даже этот пункт не подходит под данную ситуацию.

Я облокотился на спинку кресла, поглядывая, как у Ани-Мари подрагивает глаз. Мне показалось всё это настолько сумбурным, идиотическим, что невольно вырвался смешок, возмутивший всех сидящих в кабинете.

– Я же вашу контору прикрою, – издевательски я обращался к нотариусу.

– Только не нужно пустых угроз, Макс Велки, – взъярился нотариус.

– Вы подписали документы с сумасшедшей.

– Макс, – шикнула в мою сторону Ани-Мари. – Побойся Бога.

– Она недееспособна. Была. Клинически. Помимо помешательства – развивающая деменция.

– Мы подписывали документы с человеком, который осознаёт свои действия.

– Она вряд ли когда-либо осознавала свои действия, – слова нотариуса вызывали у меня приступ смеха.

– Но это не было подтверждено врачом.

Нотариус тыкал в документ, лежавший в его руках.

– Её подпись.

Он перевернул лист.

– Её подпись. Моя заверенность. Даже если вы захотите что-либо написать про меня, Макс Велки, то вряд ли у вас выйдет что-либо стоящее.

– Кто говорил, что я буду писать про вас.

– Ах, да, – иронизировал надо мной нотариус, – вы ведь теперь на пыльной полке, верно?

Улыбка сошла с моего лица.

– Не переходите на личности, – я заикнулся. – Как вас, кстати?

– Это её решение.

Это сказала Ани-Мари. Я обернулся в непонимании. Даже отчаянии. Отпустив голову на урну, которую она слабо покачивала из стороны в сторону, Ани-Мари сжимала скулы, а глаза были на мокром месте.

– Сколько у нас есть времени забрать вещи? – будто в пустоту обращалась Ани-Мари.

– Две недели.

– Спасибо.

Чуть не перевернув стул, Ани-Мари рванула к выходу, гулко хлопнув дверью. Мы переглянулись с нотариусом.

– Что ж, – растеряно бубнил нотариус. – Мне лишь нужна ваша подпись.

Я схватился за ручку, чтобы быстрее закончить этот нудный день и оставил кляксу вместо подписи.

***

На улице картина совсем помрачнела: по безлюдным тротуарам ветер гонял пакеты, а сектанты спрятались в стенах церкви. Лишь Ани-Мари ждала, когда я закончу.

Увидев, как я открываю пластиковую дверь, она приподнялась с капота и обогнула машину. Теребя дверь, она безучастно смотрела на меня в ожидании, пока я не подошёл вплотную к машине, ложась на крышу.

– Что это было?

Я не кричал, пытался разобраться в произошедшем.

– Просто отвези меня домой, – озлобленно говорила Ани.

Так мы и общались – через барьер физический и ментальный.

– Ты видела её чаще, чем собственного сына. Силы, время, деньги – и ради чего всё это?

– Я отдавала долг.

Поверить, что кто-то на полном серьёзе верит в это, я не мог. Ситуация вызывала у меня истеричный смех. Я побарабанил по крыше и прошагал дугу, вновь вернувшись на место.

– Долг? Кому?

– Той, кому мы обязаны жизнью, – переходила на крик Ани-Мари.

– Да лучше сдохнуть.

– Закрой свой рот!

Как гром пронёсся по кварталу голос Ани. Клянусь – даже волосы на руках вздыбились. Я и правда последовал совету и молча смотрел на сестру, на чьих висках вздулись вены.

Она глубоко вдохнула, хлопала губами, считая от одного до десяти и обратно.

– Я понимаю, – беспомощно бубнила Ани-Мари.

Её брови собрались домиком.

– Я понимаю, что вы конфликтовали. Понимаю, почему у вас с ней был разлад. Даже понимаю, что ты ни разу не приходил к ней. Но, пожалуйста, вспомни, кто тебя воспитал.

– «Порог», – отрезал я, ни разу не сомневаясь в ответе.

– Я никогда не смогу проникнуть в её чертоги, – проигнорировала мой ответ Ани-Мари, – или осознать её действия. Но всё, что я поняла – в последние моменты жизни она жила там, в «Пороге». Где была достойная квартира, уважаемая профессия у отца. Где двое детей безмерно её любили и видели в ней защиту. Ей не нужна квартира в «клоповнике». Она лишь хотела остаться там, где ей хорошо.

Только сейчас я понял, к чему клонит Ани-Мари. И это ужаснуло.

– Нет, – протянул я с улыбкой. – Нет, нет, нет.

– Открой дверь, – молила Ани-Мари.

Я огибал автомобиль, чтобы ближе подойти к своей обезумевшей от горя сестре и встряхнуть её, чтобы она пришла в норму.

– Только не говори, что ты решила…

– Я не прошу у тебя помощи, – перебила она.

Я закрыл лицо ладонями.

– Какая же хрень, – глухо я хохотал в ладони, а после, сложив их у носа, смотрел в глаза Ани.

Полные самоуверенности, праведности своего решения, она сверлила меня взглядом.

– Ты решила ехать туда ради человека, который даже не понимал, кто он такой? – решил я уточнить.

– Это наша мать, Макс.

Если Ани-Мари называла меня по имени – дело плохо. Ведь она зациклилась и не повернёт назад.

– Наша мать умерла десять, да даже тридцать лет назад. А это, – указывал я на урну, – не она.

– Макс, просто отвези меня домой.

Началась игра в гляделки. Кто твёрже убежден в своём, тот не отведёт взгляда. Тишина окутала улицу. За нами уже наблюдали доходяги, как на некую мелодраму.

– Ты ни разу не была в «Пороге». Там было опасно в мои вылазки, а сейчас тем более.

– Мне не нужно твоё одобрение.

– Я хотел, чтобы ты поборолась за квартиру, а не за благополучие праха.

– Я люблю тебя, но я должна это сделать. Не ради себя.

– Я не хочу, чтобы ты…

– Я знаю.

– Тогда почему?

Мы перебивали друг друга фразами, но каждый говорил о своём. Ани отвела взгляд. Мой выигрыш не казался таким сладким.

– Почему? – требовал я ответа.

– Потому, что ты не знаешь её.

Продолжать спор было бесполезно сейчас, на эмоциях. Изжога вновь пробудилась. Руки потряхивало. Я сунул руку в карман и замки отщёлкнули. Ани устроилась в салоне, я в след за ней.

Мотор пробухтел, но завёлся. Мы тронулись с места.

***

Сидя в собственном кабинете, я лишь ждал, когда лучи сгинут за домами. Я не помнил, когда именно стакан появился на моём столе, но гуща кофеина заворожила меня.

Кабинет. Этот уголок квартиры давно превратился в склад. Заброшенные вещи, коробки, идеи. Прошлая жизнь, прошлые хобби, которые зависли и никогда не будут доделаны.

За несколько лет я сменил порядком хобби. Но каждый раз отвлекался и делал привычное – мониторил новости, сводки, концепции, теории. Я начинал с «Порога». К «Порогу» и возвращался.

Лента соц. сети прокручивалась, как на слаженном производстве. Только вместо полезного и стоящего воротилось на нём дерьмо. Кипящая дефекация бесполезных споров и обвинений.

Громче и глубже гудел ноутбук. Глаз замыливался. Я снял очки и помассировал переносицу. Тут услышал:

– Пора, Макс.

– Сука, – на выдохе прошептал я голосу.

Значит, пора. Ничего нового про «Порог» я не узнал. Как обстоят там дела, к чему пришли исследователи, – поставленные Злитчедом и не очень, – буянят ли там «Целом». Лишь обсуждение, кто гондон и почему. Как и было с самого возникновения.

«Порог» должен был стать нашим прорывом. «Порог» должен был стать нашей выигрышной картой в войне. «Порог» должен был стать давлением. Но «Порог» стал лишь политическими очками.

Стал лишь козлом отпущения, на который можно спихнуть эпидемии, кризисы, дефолты, проигрыши. Или плохой день. «Только мы решим проблему «Порога»!», – кричали с того и другого лагерей.

Но никто не собирался решать проблему демографического кризиса, гетто, банкротившихся диспансеров, безумных сектантов и ежедневных терактов. Будто все вдруг образумятся и будут жить в мире, как «Купол» сработает.

– Пора, Макс.

– Да закрой свой рот.

Встал с кресла. Не стал захватывать за собой кружку – завтра тоже буду смотреть на неё. Интересно ведь.

Тапки шаркали к кухне. Горизонт потухал. Время ближе к десяти вечера. Можно выпить. И таблетки тоже. После спать. Ворочаться. Проснуться в поту. Слышать очередное «пора, Макс».

Но что пора – я глубоко не копал. Не знаю, что пора. Что-то.

Ухнул глухой взрыв. Не то, чтобы сильный, но заметно, как задребезжали окна. Я не дёрнулся, можно сказать не заметил бы, если бы блики не стрельнули в глаза.

Обернулся к окну, но ничего не увидел. Странно: про очередные демонстрации ничего не говорили, дороги не перекрыты. На «толчок» не похоже. Был бы «толчок», то никакого физического воздействия не произошло.

Подошёл ближе к окну. На горизонте что-то сверкало, но этот свет легко перепутать с прячущимся солнцем. Странно, но не прям интересно. Протиснул в глотку таблетку. Подумал, будет мало и выпил ещё одну.

Тело плюхнулось. Я не снимал одежды. За окном, разрывая связки, кричали люди. Пропеллеры басисто разрывали воздух, а мигалки служб поднимали тревогу. Но мне уже всё равно.

Тепло прошло по телу, «Ратлит» разрывался, проносился по крови. Меня будто всасывало вглубь кровати, будто в кротовую нору. Влага меж пальцев. Нос закупорился. Я понял, что не могу вдохнуть.

Резко вынырнул. Я снова по пояс в тине, держу ствол напротив усатого. Старик. Морщины искажались в болезненной гримасе. Линии луны, что пыталась протиснуться сквозь жуткие голые ветви.

Даже в контурах я видел обесцвеченную кожу, на которой разлилась грязь. Запёкшаяся кровь в мясистых порезах. Он то ли злился, то ли смеялся от безумия. Тянул руку. Пальцы походили на деревяшки.

Уродливые, с раздутыми суставами пальцы. Будто их выворачивали. А он собирал их заново. И так раз за разом. Дуновения покачивали ветви. Я мог видеть его с разных сторон, разглядеть картину.

Радости от этого никакой. Дроблённые ключицы пронзали мягкие ткани. Худоба узника, морившего голодом. Пульсирующие вены в тени казались извивающимися червями. Или были таковыми.

Я видел, прямо в тот же момент, как он гниёт заживо. Смотрел на него через мушку и задавал вопрос не что именно с ним случилось, а как он до сих пор остался жив.

Вот он открывает рот. Серо-зелёная жижа проваливается, булькает по вязкой тухлой воде. Чёрные осколки зубов, дёсны с язвами. Мучительно тянется вперёд, а мышцы рвутся.

Ствол подрагивал, руки в страхе ёрзали по холодному металлу. Хотелось плакать.

– Делай, что должен.

Произнёс он мне тихо, расслабленно. Будто смирился. Или знал давно, что такое произошло бы.

– Прости, Йозеф, – оправдывался я перед ним, внезапно вспомнив имя.

По телу прошёлся ток. Рука старика плюхнулась на воду.

– Делай, ну, – зверел старик.

Он подставил макушку, чтобы я наверняка попал. Я злился. Злился и боялся. Я знал, что не я держу ствол, но наблюдал воочию. Видел чужими глазами.

– Ты знал, на что идёшь, – будто через радио говорил старик.

– Ты знал, что мог идти за мной, – всё ещё пытался исправить я положение.

– Стреляй, твою мать! – кричал старик на меня. – Стреляй, тряпка.

Я зажмурил глаза. Гниющий старик спрятался во тьме. Выстрел умчался прочь, шуршал вдалеке. Пот щекотал лицо.

Только через секунду меня осенило, что это вовсе не пот. Дышал через рот. Хрипел. Слизь вибрировала в гортани.

Я знал. Помнил. Ещё два вдоха. Ещё один выдох.

Я открыл глаза в самом начале пути. Лес, туман, кровавые следы. Бесконечное повторение действия. И, как бы я не пытался заменить его, оказывался в лесу. А после – на поле.

Уроборос. Цикл с полным погружением. Реалистичная проекция невольно пережитого пути. И самое страшное – не видеть вновь и вновь один и тот же исход. Самое страшное – не вырваться.

Остаться в личном аду, вечном сне, пока моё тело физическое разлагается.

«Что же я оставил после себя?», – каждую ночь провоцировался вопрос.

Кроме разрушенного брака, несчастного ребёнка, который не видит во мне отца, продажи карьеры за тёплое местечко – где я не обосрался? Может ли кто-либо подтвердить факт значимости моей жизни?

Ничего подобного. Снова выкрученные суставы, заевшая пластинка, звонкий выстрел, гудящий в ушах и снова. Когда всё произошло, когда я стоял с закрытыми глазами, я спрашивал себя: «Что же я оставил?».

Я не мог вспомнить. Не мог вспомнить жертву. Постепенно забыл себя. Выстрел. Поле. Лес. Выстрел. Поле. Лес.

– Пора, Макс.

Что пора – не спрашивал. Никто не ответил бы, если я сам не знаю.

***

Очнулся. Осознать себя самого в тёплой постели без суетящегося приклада на плече – та ещё задача. Крепкое на ночь добавляло тумана в голове. Стрелочки часов размывались.

Было ясно – еле касались пяти утра. Хотелось спать, но смысл? Горизонт до сих пор гудел: городские службы всю ночь маршировали по городу, но будто игнорировали сам очаг возгорания.

Что же это горело? Пытался прикинуть, чьи именно заводы стоят в той части, тем более вблизи к городу. До телефона не дотянуться, под грузом тела руки онемели.

Ещё и слизь забилась в пазухи. Не хватало кислорода. Ковылял на кухню, чтобы исправить ситуацию. Но в погремушке не осталось ни одной весёлой таблетки.

Помутнённой памятью обрисовывал ситуацию: вчера я явно перебрал с количеством пилюль. От этого и гудела голова, тело немело, а безразличие трансформировалось в пустоту.

Пустоту абсолютную, где не образовываются ни малейшие зачатки интереса к продолжению существования. Да даже самоубийство не интересует. Момент пустоты, который ощущаешь телом.

А хотелось бы не ощущать. Испариться. Исправить прошлое. Не рождаться. Переиграть. Сменить колоду, неудачную раздачу. Хотелось не ощущать, а стать пустотой.

В таком настрое еле заварил себе кофе. Еле похлёбывал. Включил фоном телеканал, но вместо новостей крутили залежалый лайт-найт. Будто война началась.

Может, началась, а я проспал. Может, моё тело сравняли с землёй, а кости обглатывают собаки. Нет, нужно срочно в аптеку.

Следующие три часа я собирался духом, ещё половину думал о том, в чём пойти. Нужно было, наверно, пролистать ленту, но тогда бы я вышел на улицу с закатом.

Тапки, спортивки. Небо в серой обёртке. Тошно не меньше, чем от духоты. Пить хочется, жесть. Упёрся в очередь. Змейкой, нервную очередь, начинавшуюся хрень пойми откуда. Шёл мимо, разглядывал.

Спросили что-то, делили сантиметры и считали секунды, кто пришёл первый. С забавой наблюдал, пока не понял, что очередь строилась в закрытые двери аптеки.

Ещё одна, чуть дальше, – очередь в продуктовый. С другой части дороги ещё одна, в хозтовары.

– Шире шаг! – кричали в хвосте.

– Шаг назад! – отталкивали у головы.

Углубляясь в улицы, картина мрачнела: уставшая очередь не могла сдержать напряжения, что доходило до рукоприкладства. Даже лезвие ножа свистело по воздуху, угрожающе.

В меня врезалась суетная девчонка с растёкшимся макияжем.

– Куда прёшь, плесень?

От подобного я растерялся. Девчонка, чьи глаза напоминали панду, с вогнутыми вниз уголками губ, чтобы я смог оценить её челюсть, как травмоопасную в случае укуса, буквально излучала опасность.

Я не стал отвечать, отошёл дальше и не реагировал на выкрики в мою сторону. Залез в главную погибель общества, чтобы узнать происходящее. Все как с цепи сорвались – не просто так ведь?

В последний раз я наблюдал такое при объявлении «Целом» нежелательной организацией. Странно, что они так или иначе остались в границах страны и продолжали существовать в рамках законодательства.

Клеймо, которое стало татуировкой. Изюминкой. Но не более. Экранчик шесть дюймов показывал мне ту же картину, которую я наблюдал: люди поджигали автомобили, разбивали витрины, отбивались от Злитчеполис.

В некоторых видео мелькнули люди из коалиции по «Порогу». Срочные пресс-конференции сгоняли «Манн инк.», премьер перед камерой плевался на ответственных, призывал к рассудку. Глава «Целом» пытался усмирить своих и чужих.

Яснее не стало – ситуация спуталась ещё больше. Пока, при очередном обновлении, не всплыло видео.

Видео характерное: плохое качество, заброшенный ангар, из света – тонкая полоса солнечных лучей. Мужчина перед камерой – с веснушками, свисающими, как у бассет-хаунда, веками, гладковыбритой кожей, будто не растёт ничего.

– Души, – обращался он, – друзья. Единство. Верный путь. Нам не хватало того, пока Он, – указал он в небо, – не вернулся к нам. Потерянным. Искушённым грехом. Но кого мы впустили? Кого мы слушаем сейчас? Они отправляли нас на смерть, – указывал он уже влево, – они испытывали нас, они привели нас к потере, затоптали наши золотые тропы своей грязью.

Услышать его полностью я не мог – толпа гудела всё громче, некоторые разламывали двери. Я стремительно скрылся во дворы, перематывая видео.

– Своей грязью, – повторял мужчина на видео. – Я, иерарх Матус Иерих, достойный глаза Бога, обращаюсь ко всем моим друзья и душе Его: противьтесь. Бегите. Искалеченные битвами, изнеможённые пытками, бегите в обитель. Ваши ноги, ваши руки – ваше спасение. Братья по оружию: противьтесь. Вспомните, кто вы есть. Не слушайте лепет дьявола, повернитесь к нему гордо. Ваше оружие – ваши руки. Вы, – более грозно он прошипел, – потерянные, не часть души, а лишь порождение сына Его…

Тут он запнулся. Матус обернулся по сторонам, протёр рот от слюней, грозно уставился в камеру и произнёс слова, что потянули за собой цепочку:

– Обитель, что вы коверкаете «Порогом», – священная земля, не подвластная вам. Территория… Тело…

Он очевидно путался в том, что именно хотел сказать, нервничал, протирал глаза в злобе.

– Это территория Бога, – сказал он убеждённый в своей правоте. – Вы не сможете доить её. Все ваши дьявольские заводы воспылают в Его злобе. И вы узнаете кару. Вы узнаете, что такое око за око.

На этом он закончил свою речь. Вертолёты пролетали мимо, распугивая грозовые тучи.

***

–Секта «Целом», признанная нежелательной на территории Злитчении, – читал паренёк в записи новостного сюжета, – объявила аномальную зону «Порог» и её окрестности независимой республикой…

Перематываю чуть дальше.

– Любые акты, – почему-то стеснялся слово «теракт» пресс-секретарь, – которые грозят целостности Злитчении будут жёстко подавляться и провоцировать санкции в отношении лиц, нежелательных на территории Злитчении…

Кликаю на следующее видео. Середина.

– Как вы считаете, признают ли «Целом» террористической группировкой? – спрашивала совсем ещё юная девчонка людей на улице.

– Давно пора эту падаль…

– А что они сделали такого? – сразу перебила стоящая женщина своего мужчину. – Если бы никто на них не давил…

Листал дальше. Глаза зудели от недосыпа. Моргать больно и трудно из-за опухших век. Хотелось пойти и влить очередную кружку кофе, чтобы, хоть звучит иронично, успокоиться. Хотелось размяться.

– Очередной теракт, – обыденно рассуждал бородач на экране ноутбука, сидя в тёмной студии, – очередная провокация от «Целом». Нежелательная организация, если что, – посмотрел он в камеру для отчёта.

– Пока что, – мерзко хихикал соведущий.

– Верно. Довольно крупное сплочение людей на своей волне – одно дело. Но ведь они лезут в политику.

– И что ты думаешь? – зарядился соведущий, складывая локти на стол. – Кто их послушает после подрыва крупного завода корпорации, что, хоть и маленький, но столб экономики страны?

– А ты думаешь кучка сектантов очень уж рациональны? Они, в первую очередь, переступили дорогу обычным людям, таким как мы с тобой. Как быстро взревут улицы без «Ратлит», как думаешь?

– Да я уже на заднице усидеть не могу!

Периодически в мою комнату вваливался солнечный свет, что выныривал из-под своего плотного одеяла. Выставив руку вперёд, я смотрел на свет сквозь пальцы, отворачивался к стене и наблюдал за чёрными пятнами.

– Странно, что президент ещё не выступил с обращением, – удивлялся ведущий. – Странно, что Павел отмалчивается.

– Итак, – подытоживал соведущий, – мы имеем обезьян с гранатами, что решили объявить войну, сепарировать аномальную зону и ещё огрызаются. А правительству будто плевать.

– Да, в обществе зреет недовольство. Сейчас на главном экране, – махал рукой режиссёру ведущий, – мы покажем, как люди скапливаются у Злитчедом и скандируют лозунги.

Толпа кричала в окна дома правительства что-то вроде требований ответа, количество погибших, суда над ответственными, а за ними наблюдали бухгалтерши с кислой рожей и со сложенными на груди руками.

Я отодвинул штору, ещё сильнее прилип к экрану ноутбука. Солнце в свою очередь прогуливалось по моей комнате, наблюдая за пылью, не заправленной кроватью и рукавами, торчащими из дверец шкафа.

Я переключился на соседнюю вкладку. Там уже общался политолог, сидя перед камерой в своей студии.

– Очевидное решение в данном случае, – рассуждал он, сложив руки у подбородка, – признание «Целом» террористической организацией без полумер. Подобное заявление мы слышали от премьер-министра в экстренном обращении, но пойдёт ли это дальше?

Пять лет назад – я вспоминаю. Руководство «Целом» сменилось вместе с избранием Злитчедом. Принятые меры по регулированию сектантов раскололи группу на две: радикальную, что спряталась в лесах «Порога» и лояльную, что оставалась в клетке Милосердия.

Пять лет назад ситуация ухудшилась. Пять лет назад на олимп восходил «Манн инк.». Пять лет назад я перестал уезжать в командировки. Пять лет назад мне поставили хроническую депрессию.

Пять лет как я развёлся. Пять лет, как живу здесь. Пять лет, как я… В плутании по воспоминаниям я случайно кликнул на очередную вкладку.

– Это ведь невозможно терпеть! – прямо с митинга брали интервью у негодующего гражданина средних лет. – Всё это безумие – дело рук нашего правительства! Давно пора было прижучить этих паразитов! Давно было пора ввести план «Купол»!

Ему не позволили договорить – вежливые сотрудники Злитчеполис потянули его за шиворот. Растерянный корреспондент пошёл дальше в страхе быть скрученным.

Случайные прохожие услышали про «Купол» и по нарастающей выбрали новый лозунг.

– План «Купол»! План «Купол»! – скандировали в один голос стоящие.

Солнцу видно не понравилась обстановка в моей квартире. Продолговатый тёмно-серый сгусток закрыл за собой солнце. Я отодвинулся от стола, не способный переварить всю информацию, повернулся всем корпусом и прилёг на спинку кресла.

Рассматривал деревянный пол с его закрученными линиями.

– План «Купол»! План «Купол»! – не унимался народ.

Давно приглушенные ощущения вспылили во мне. Не мог успокоиться и только думал, где же я могу взять таблетки. Ценник наверняка на них умножился на три. «Что же делать?» – навязчиво крутилось в голове.

Рождённые в гетто, недовольные судьбой, которую не выбирали и не были подвластны изменить – вот кем являлись «Целом». Паразиты, высасывающие сок. Говно на подошве, что еле выскребешь.

Нужно забить горечь кофе. Нужно покурить. Нужно посчитать до десяти. Да даже подёргать заусенцы – что угодно, лишь бы сбавить накал, зревший внутри. Я ощущал, как пухнут пальцы.

Отдалённый свист центра я слышал через плотные окна. Телефон мой тоже разрывался – все набирали мне, знакомые и не очень, хотели комментариев. А я хотел разбить телефон нахрен. Об стенку. Вдребезги.

Я не отключал звук ни на одной из вкладов. Голоса смешивались, разношёрстные рассуждения об одном приходили к разным выводам. Но отчётливо услышал:

– Пропавший без вести Йозеф ван Шульц…

И в этот же момент погас свет. Ненадолго, всего на секунду. В кармане джинсов от вибраций прыгал телефон. Стало настолько тихо, что эту вибрацию могли услышать в соседней парадной.

На экране неизвестный номер. Сбросил. От этого же номера десять пропущенных. Сдаваться не намеревался – звонил ещё. Снял трубку и подвёл к уху.

Тишина. Слышал своё сердце и дыхание с той стороны.

– Алло? – спровоцировал я диалог.

– Макс Велки.

Знакомый голос. Хрипотца. Растягивание гласных. Я слышал его в обращении.

– Матус? – решил я убедиться.

– Макс Велки.

Слышно, как он улыбался. Довольный чёрт, дозвонился наконец.

– Я не желаю с вами разговаривать. И это опасно для нас двоих, – убеждал я без пяти минут как террориста.

– Этот разговор нужен более вам, чем мне.

Его тон был чрезмерно приторный, услужливый. Не похожий, будто он ставил мне условия, а скорее предлагал услугу.

– Я не знаю, чего вы хотите, – с осторожностью я подбирал слова, – и что мне так необходимо. Всё, чего я хотел, я добился, поэтому…

– Всё, чего вы хотели, у вас украли, – убеждал Матус. – Обвели вокруг пальца. Знаете…

По постороннему шуму слышно, как он устраивался в кожаное кресло поудобнее, а, говоря, постукивал карандашом по столу. Дико впивалось в ухо, но я позволил ему говорить.

– Так много воды утекло. Нравы поменялись. Как ваша мама?

– Слушайте, если вы планируете угрожать мне…

– Нет, что вы? Я не обижаю друзей.

– А мы с вами?..

Я сдержал паузу, но раздражение нарастало.

– Мне кажется, разговор бессмыслен. Мне кажется, у вас сейчас многим больше забот, поэтому, прошу, не тратьте время зря.

Я только оторвал от уха динамик, как услышал:

– У нас с вами одинаковая борьба. Хоть вы и пытаетесь это забыть.

– Я вешаю трубку.

– Злитчедом через час объявит военное положение и приведёт в действие план «Купол», – прямо сказал он, не ходя вокруг да около. – Люди так и не узнают всю правду. Просто тысячи бездыханных тел, которые отсрочат, но не исправят проблемы. Вы остались единственный, кто может помочь.

– Вы ошибаетесь.

– И это ваш последний шанс оставить наследие, которое вы наработали с Йозефом.

Я впал в ступор. Не знаю, почему. Это имя вводило меня в ужас и отчаяние. В ушах зазвенело. Писк, как игла, протыкал ушной барабан.

– Вы помните? – насмехался надо мной Матус.

– Помню.

Соврал.

– Интервью, материалы, – не договаривал он из соображений безопасности. – Конечно, вы можете отказаться, – игрался Матус со мной, брал на слабо. – Но, как думаете, кто после нашей смерти станет козлом отпущения?

Он сбросил первый. Я всё ещё стоял, как вкопанный. Пол становился мягким, будто я проваливался под него. Но что именно произошло? Разговор мигом улетучился.

Я заметил, что телефон вырубился. Села зарядка. Сальные следы на тёмном экране. Я видел в своих глазах истинный страх. Не краткосрочный, а будто впитавшийся в меня вместе с молоком матери.

– Мне нужно срочно в «Порог», – проговорил вслух, смотря в собственное отражение.

ГЛАВА ВТОРАЯ. КУПОЛ

Детство. Я могу документально, слово в слово, зачитать постановление по созданию исследовательского центра на востоке Злитчения. Реконструировать события, значимые даты, указать высокопоставленных лиц.

Я держу в голове поимённо проживающих в доме тридцать на улице Зелена, а в моей полке, затесавшихся меж книг, пылится бухгалтерия продовольственного магазина дома напротив.

Всю сознательную жизнь я хочу найти детство среди этих сухих фактов, которые послужили переменной общества, его раскола, но себя я там не нахожу. Однако могу восстановить хронологию.

Хронология, которая шлейфом ложится на этапы моей жизни: от зачатка до «толчков», которые именуют ещё и вспышками. От возведения города до смерти отца тем злополучным днём.

Придерживаясь хронологии событий, получается, что родители обручились в момент подписания приказа №0012/33, который подразумевал, что исправительный лагерь в окрестностях горнодобывающего комбината получает статус «город» под грифом «секретно».

Я был не первым ребёнком – до этого был ещё выкидыш. Тем временем был вырыт котлован, а приказ получил название «ПоРо» и перешёл в состав управления полуконспирологичного Красного пояса, подотделом КГБ.

Пол Рокос – стоит поговорить об отце психотроники. Рождённый в непримечательной семье из научного руководителя и жены-домохозяйки. О детстве мало что есть.

Отчёт жизни Пола Рокоса можно начать с назначения его доцентом психологии кафедры социальных наук. Именно тогда в обществе популяризовались статьи парапсихологии.

Раз уж общество заинтересовалось оружием на грани фантастики, которое излучением может свести человека с ума, то государство обязательно обратит внимание. А где государство, там и военные цели.

Государство – это в принципе такой огромный мальчуган, что скачет по двору с изогнутой палкой. Представьте, что с ним случится, когда ему покажут не палку, похожую на ружьё, а броневик.

Врачи ставят неутешительный диагноз: если я и не умру при родах, потянув за собой мать, то точно не доживу до следующего дня рождения. А проект «ПоРо» обрастает грандиозными планами по созданию сверхсолдат и запрограммированных партизан.

Рокос умер он инфаркта в сорок восемь. Какие-то документы сообщают, что Рокос курировал проект, другие – опровергают. Однако его инициалами назван исследовательский центр.

А после уже общество додумало приписать букву «Г». Все заключённые лагеря реабилитированы, но их судьба незавидна. Если отталкиваться от документов, точнее от их отсутствия, они не рождались.

Мама носит меня шестой месяц. В части отца выходит приказ о переводе. Дают время подготовиться. В Бельнусе проходит съезд. Торжественный, важный. Бельнус славился преступными группировками.

На это закрывали глаза, даже после нелегальной сходки. Даже после наркооборота Злитчеполис не повели глазом. Но при съезде – другое дело, всё должно быть чистенько и опрятно.

Рейды, зачистки, закрытые суды и крайние меры. По ушам потекли слухи про какой-то секретный проект, где выжигают мозги вместо смерти. В тот момент это ещё можно было назвать слухами.

Свидетельство о рождении Макса Велки, рождённого тридцатого августа семьдесят девятого. Родили поздно, задержался на две недели: мать поскользнулась и упала на лестнице.

Видимо, инстинкт самосохранения сработал. Секретный город получил официальное название вместо проекта «ПоРо» – Онгевест. Северо-восток, три часа до столицы, чистый воздух, приятные соседи.

Жители сплошь учёные из вшивой интеллигенции, офицеры, а также прокажённые, шизофреники, прошедшие лоботомию, слепые, немые, преступники, маньяки, педофилы.

Мы переезжаем в город Онгевест, сообщая родственникам, что уезжаем в командировку в другую страну. Так сделали все семьи, которые стали нашими соседями.

Я не успел родиться, как мама носила в животе уже Ани-Мари. Исследовательский центр проводит первые испытания психотронного генератора на заключённых «для изменения магнитного поля посредством силы мысли» – цитата.

Изучения грубели, менялись, добавлялись и приводили к летальным исходам, но продолжались финансироваться из желания получения запрограммированных солдат.

А я пошёл в первый класс.

Детство. Память – злая штука. Память легко править, заменить. В ней легко заблуждаться. Память о детстве представляется мной калейдоскопом. Битые стёклышки, что расщепить – смысла не имеют.

Но вместе, хоть и абстрактно, имеют общую картину. Я не допился до момента, когда, твёрдо убеждённый, могу обозначить, что родился в октябре девяносто второго.

Есть бумажка. Бумажка, что я жил ещё тринадцать лет. Но до этого промежутка времени я ощущаю благоговенный сон. Отпечатки, отзвуки, ощущения, запахи.

Говорят, что для психики и иммунитета полезны воспоминания, но, как щёлкает в голове, – ощущаю дикую тоску. Будто всё, что было до промежутка тринадцати лет, – потерянный рай.

О чём-то подобном говорило радикальное крыло «Целом». Обращение от 12 марта 2019 года. Очередной погром с поиском прокажённых. Нет, я вновь утекаю от сути, теряя след своего детства.

Детство. Помню выборочно. Из детства я помню гогот отца, а вот лицо – клякса. Помню ещё его руки. Крепкие, волосатые. У меня сейчас такие же. Помню, как мама рассказывала, что у нас с отцом похожи уши.

Помню её слова, а где именно она их произнесла – не помню. То ли на кухне, то ли во дворе, когда пакеты несли. Как ругали Ани-Мари за пролитую краску на свежий ламинат, который заменили с премии отца.

Ни лиц, ни действия, ни слова – сладковатый запах, который забился в слизистые. Но подобное не имеет за собой вес, кроме шлейфа чего-то далёкого, на грани настоящего и фантазии. И стоит ли верить этим помутнениям?

***

Я механически кивал, пародируя действия на экране. В сотый раз пересматривал одно и то же обращение подпольной фракции «Целом». Рассматривал каждую деталь, ловил каждое шипение, чтобы убедиться – именно он приглашал меня.

Именно он – партизан по убеждениям, террорист по статье – хотел, чтобы я донёс забытую правду. Но подмечал иронию: пропагандируя идею, что мы – единый дух Бога, религиозное течение не смогло договориться, раздробившись.

Пролистывая комментарии, народ чествовал героя, ненавидел и проклинал, а главное – не оставил никого равнодушным. Отстрелы продолжали музицировать по улицам Бельнуса. Мне срочно нужно было искать путь.

Если я не сделаю это в кратчайшие сроки, то брать интервью будет уже не у кого.

– И вы узнаете кару, – зычно грозился Матус. – Вы узнаете, что такое око за око.

Без усталости танцевал телефон на столе, от вибраций добравшись к краю стола. Страшно брать трубку. Пару людей смогли бы выручить меня и сквозь град из пуль пронести вглубь «Порога».

Проблема лишь в том, что их тела давно в холодных объятиях земли. Звонят клерки, что и на метр не подходили к блокпосту и ни разу не отправляли заявку на статус D. Молодняк.

Правильно делали, осудить их за это – равно сказать ветеринару, что он трус, раз уж не сунул голову в пасть голодному аллигатору.

«Что вы думаете о нынешнем положении вокруг аномальной зоны?», – предвкушал вопрос.

Я не думаю ничего. Мне нечего сказать. Я потерян вместе с обомлевшим обществом. Боли в животе скручивали тело. Расползлись продавцы, что готовы отдать «Ратлит» за конский ценник. Объявления быстро снимали.

То ли спрос большой, то ли «Манн, инк.» позаботились, чтобы не дестабилизировать ситуацию. Телефон треснул об пол. И всё резко затихло. Ни звонков, ни гула с улицы.

Редкие, раз в десять секунд, удары по карнизу забились ливнем. Я осмотрел улицу. Что-то неладное. Залез в ленту, обновив её. Две молнии с подписью: «Экстренное обращение Павла Манна».

Огромный зал, отделанный деревянными панелями, с креслами из красного бархата, на которых ютились задницы в костюмчиках и нервно перешёптывались.

Одна камера снимала, как другая снимает третью. Все ждали, кто-то взволнованно ходил от стены к стене. Куча охраны: трое на квадратный метр. Даже с таким количеством телохранителей это смелый ход.

Но глупый. Лысый, с гладко выбритой головой, с шеей, как спичка, и ростом, собирающим косяки двери, мужчина в строгом костюме, на котором прикреплен бело-красный в тонкие полосы флаг Злитчении.

Павел Манн проходил спеша, подправляя пуговицы на пиджаке, а за ним змейкой шла ещё тройка охранников. В зале возникла гробовая тишина, каблуки громогласно отстукивали к креслу.

Павел Манн с выдохом присел, задув кучу микрофоном на столе. Долго собираясь с мыслью, приклеив подбородок к груди, он наконец поднял свой грозный взгляд.

Пододвинулся к столу, упираясь об него рёбрами.

– Я, – басисто произнёс он, – Павел Манн: владелец компании «Манн, инк.», гражданин Злитчении, волонтёр, патриот своей страны, отец трёх детей и добросовестный налогоплательщик, обращаюсь к членам Злитчедом. Сотни моих рабочих погибли под обломками завода, тела многих, которые ещё достают, погибли от ужасающих, нечеловечных действий нежелательной организации «Целом».

Павел сдержал паузу. Видно, как на лысой, сверкающей голове выступили вены.

– Дети остались без родителей. Тысячи людей получили травмы, а обычные граждане – остались без нужд первой необходимости. Без вещей, что приносили им радость каждый день. Под угрозой мы остановили все свои фабрики, закрыли магазины и прекратили логистику. Все сотрудники ушли в оплачиваемый отпуск, а семьям пострадавших мы пытаемся помочь всем необходимым. «Манн, инк.» – честная компания, производящая детские игрушки, пищевые продукты, медицинские препараты, не сможет долго оставаться на плаву. Как и экономика страны.

Он повысил голос, стукнул по столу, отчего сидящие в зале шарахнулись, а охрана чуть не пришла в действие.

– Мы не должны жить под страхом обезумевшей группы. Мы не должны страдать от рук экстремистов, которые решили, что могут выбирать: кто «Целом», а кто «Порождение сына». Поэтому, от лица граждан Злитчении, прошу признать религиозное течение «Целом» террористической организацией. И прошу возобновить ход программы «Купол».

На этом его обращение закончилось. Встав с кресла, он мигом проскользнул к выходу, а толпа, внимательно впитывающая каждое слово Павла, резко вздыбилась, выкрикивая вопросы невпопад.

Трансляция прервалась. В моей голове начался отсчёт: от обращения до начала полномасштабной операции я обозначил время в три дня.

«Кто же может провести меня?» – массировал переносицу, пытаясь вспомнить хоть одно имя.

И, посмотрев на стену в озарении, я захохотал так, что будто желудок разорвался – такая боль была. Я улёгся на стол, препечатавшись лбом, обвил руками грудь. Ко рту полез горький ком.

Пройдя все стадии принятия за пару секунд, оценив все за и обернув в плюсы все против, я, подобно Манну, скользнул к беснующей улице полускрюченный.

***

Путь пролегал через центр. Я мог наблюдать, в какой мрак окутался город за последние сутки. Стоило торопиться, и, что неочевидно, я шёл пешком: аккуратно выстроились баррикады, а магистрали встали из-за выскакивающих на дорогу протестующих в красных халатах.

Шёл торопливо, но из-за невыносимой боли в животе выходил лишь прогулочный шаг. Сам не заметил, как втесался в толпу, что волокла меня, подхватив за руки. Живой барьер из Злитчеполис становился уже от квартала к кварталу.

Цельная масса будто проходила через лабиринт кишки. Огляделся: я точно не среди пацифистов «Целом» – среди обычных граждан, сочувствующих или нет. Однозначно не скажу, за что или против чего они вышли на демонстрации.

Проблем накопилось множество. Выбрать среди кучи одну единственную и самую неприятную – невозможно. Катализатором стал резкий дефицит. Прямо сказать, Злитчедом подобное тоже не по нраву.

По пути выхватывал лозунги из перемешанных голосов:

– Мы хотим есть!

– Злитчедом под арест!

– «Целом» под «Купол»!

– «Купол» – наш яд.

И я понимал каждого. Многие не могли расплатиться с долгами после кризиса, многие потеряли работу из-за причастности к «Целом». Ребята, на чьих лицах печаталось Милосердие, требовали лояльного отношения.

Требовали отмены плана «Купол» либо из-за того, что их родственники примкнули к радикалам, либо из-за того, что прекратится производство «Ратлит». Требовали быстрое принятие плана «Купол» либо ради безопасности детей, либо ради продолжения испытаний человеческого рассудка.

Зрели реваншисткие настроения, желание победы в проигранной войне, были «белые плакаты», что желали отделаться от статуса больных, ветераны «Порога» требовали повышения льгот по безработице, националисты злились на иностранных специалистов из Комитета «По Изучению Порога», что воруют рабочие места у Злитчан.

И каждый сталкивался лбами. Злитчеполис лишь приходилось разнимать людей, усаживая в передвижные камеры. Из-за дефицита оных и те, и другие, и третьи, и десятые садились друг напротив друга в узком помещении, переламывая носы уже там.

Вот что происходит, когда люди в сети обезличивают друг друга, когда СМИ, финансируемые группами, компаниями, неравнодушными и желающими устроить задницу в кресло помягче, стравливают людей в эпоху постправды.

«Жители Милосердия съели ребёнка», «Мы узнали, что происходило за закрытыми дверьми Злитчедом в эпоху кризиса», «Целом» проводят собачьи бои. Смотреть» – и это из последнего, что я заметил из заголовков.

Пёстрый заголовок ради информационного шума приводил к личным обвинениям всех в «Пороге» и последующих за ним проблем. В комментариях извечно собирались эксперты, у которых правда правдивее, и грозились перебить всех несогласных.

Теперь же сеть разбирала по кусочкам тротуары, играя в снежки камнями, выстраивала себе базу из шин и всевозможного мусора на улице, а самое мирное, что они делали с противоположной группой, – освистывали их.

Злитчеполис не хватало штата, и собрать всех протестующих не хватало ни рук, ни техники. Стягивались сержантики военных частей поблизости, и им приходилось, глядя в глаза своим соседям, друзьям, любимым, забивать всевозможные недовольства.

Для предупреждения пронеслись пули в воздух, но это мало кого волновало в криках, звонких ударах по хрящам, в лозунгах. Все хотели вбить свою правду в противоположную морду. Что до официальной церкви – им плевать.

Нет, конечно, пасторы пытались спрятать в храмах истекающих кровью и оказать малейшую первую помощь, но они проиграли эту битву с дьяволом. Если люди отвернули шею от Бога, то повернуть её обратно выйдет, только переломав позвонки.

Как говорил мне в одном интервью ныне покойный пастор «от народа», как его кличили: «Пытаться обернуть в благоразумие наше общество – словно кричать в глухом лесу столбам-деревьям, высохшим и полным тварей». Повесился через год.

Пастор критиковал «Ратлит» и называл адамовым яблоком всю эту продукцию. Закономерно ли это действие – сказать не могу, но факты критики и смерти прекрасно ложатся друг на друга.

Самых агрессивных видно не было: они под шумок рыскали по магазинам, разбивая витрины, и для отвлечения внимания поджигали автомобили. Службы становились в один ряд с гражданскими автомобилями. Огонь подхватывался, загоралась ещё одна и так далее.

Улицу окутал дымок и духота от проливного дождя в жаркий день. К горлу подкатывал камень из желчи и выпитого кофе с утра.

– Соблюдайте общественный порядок! – гололистно требовал майор Злитчеполис. – Любая провокация преследуется законодательством Злитчении!

Общей группой нас занесло на аллею, которая упиралась в жилой дом. Из окон наблюдали тысячи глаз. На седьмом, последнем, махали флагом Злитчении, посвистывая гимн.

Толпа вывернула влево. Там, вдалеке, проходила ещё одна группа из красных халатов. Как роботы, синхронно и монотонно они произносили:

– Мы все едины! Мы все едины!

Противоречие их слов и действий: они хотели отмыться от своих коллег, взрывающих здания и ворующих поезда, но не хотели отдаляться от идеи целости общества. Я пытался вытиснуться из толпы, что в ответ красным кричали:

– «Целом» в «Купол»!

Я не в том возрасте, чтобы принимать в подобном участие. Я помню свою горячую голову и как мы выходили под эгидой: «Будущее для обездоленных, счастье без труда». В наше время действительно было трудно пробиться.

Адрес с Милосердия, а если и рождение в Онгевесте, то, если тебе не повезло с твоими талантами упираться в потолок, то тебя переламывало. Но никто не хотел брать к себе выходцев из гетто.

Таланты приходилось использовать в нелегальной сфере, чтобы хотя бы покушать раз в неделю. Выходец из Онгевеста – стопроцентный псих, который ещё и живёт в Милосердии, а там сплошь бандиты.

Всех под одну гребёнку. Шизик, проститутка, синяк, нарик, барыга, вор, отсидевший, сын отсидевших – подставьте любой порок, и за это нас ненавидели. Я не видел своего будущего, потому что у меня его украли.

Украли нагло, не стесняясь, и насмехались из-за того, как облапошили дурачка. Наверно, сейчас бы я лежал где-нибудь в притоне, часами разглядывая прогулку таракана, если бы ушёл из дома.

Если бы мать не сошла с ума от горя и не обратилась к зачаткам «Целом». Если бы мать не сказала, что я больше не её сын. Если бы Ани-Мари смогла убедить меня тогда, стоя на коленях.

Если бы я не устроился в бордель. Если бы не увидел Баварца. Если бы не стал журналистом. Я мог долго рассуждать, кем бы стал, если бы мог выбирать; кем бы стал, если бы не череда случайных происшествий.

Память нахлёстом возвращалась ко мне, но разобрать её по полкам не выходило: слишком много слайдов прокручивалось в голове. Я наконец смог овладеть телом и отдалиться от столкновения.

Присев на бордюр, размытым глазом наблюдал, как по асфальту разливалась кровь. Снова, как лезвие, капли покатились вниз, чуть ли не разрывая кожу. Таким уставшим и больным я чувствовал себя до терапии.

Терапия, что помогала мне восстановиться. Волнения, воспоминания. Боль. Бледная кожа Ани-Мари. Как там мой сын? Как там мой Ян? Здесь ли он? Почему липкие руки? Почему привкус металла?

Оперевшись об колено, я по инерции шёл, куда мне нужно, совсем не помня, где нужный адрес. Где-то рядом, если я вижу шпиль Злитчедом. Совсем рядом зелёный прямоугольник коттеджного комплекса.

Автопилотом, с горем пополам, я дошёл до чёрных ворот, рядом с которыми стоял хиплый мальчуган. Охранник, чтоб его, который, может, месяц назад только сдал школьные экзамены.

Увидел меня, пошатывающегося, сырого дядьку, который бледный настолько, что будто прозрачный. Видел – не слишком долго, но видел – его ручки, что тяжелее члена не держали, дрогнули.

Мальчишка навёл на меня дуло автомата.

– Частная охраняемая территория! – промурчал он мне, стараясь сделать это угрожающе.

Мои прилипшие губы еле шевелились:

– Мне нужна Ани-Мари. Это моя сестра.

– Частная охраняемая!..

Не успел охранник договорить, как я выставил руку вперёд:

– Ани-Мари. Моя сестра. Живёт здесь. Муж – Коэн. Сын – Артур. Я Макс Велки. Может, не знаешь меня. Я журналист. Подъезжал к этим воротам на чёрном япошке, раритетном.

Я сдержал паузу и вздыбил брови, как бы спрашивая, понял ли он все мои слова.

– Ещё движение, и это будет расцениваться как нападение.

Видимо, не понял. У меня совсем не осталось сил даже держаться на ногах.

– Сестра моя. Ну. Что ты? – промямлил, как с полным ртом жвачки во рту.

Свалился сначала на колени, а потом пришиб голову об бордюр.

***

Свет резал глаза через закрытые веки. Я понимал, что нахожусь во сне: лёгкость в районе груди и некоторая грузность тела припечатывала меня к холодной земле, которую я практически не мог осознать, но ощущал.

Вьюга протяжно напевала, не ограничиваясь в пространстве, а на лицо будто летела металлическая стружка. Наконец я смог раскрыть глаза, увидеть окружение: знакомое, считай, родное, но в ином ракурсе.

Противоречивые ощущения, что и пугали, и давали чувство облегчения. Подобное я, плутая в вечном повторении кошмара, не ощущал никогда. Обычно сердце ломало рёбра, кончики пальцев немели, а тело было не подвластно мне.

А сейчас я будто бы мог сам строить собственную траекторию, но, словно приученный, словно собака Павлова, снова лез в те дебри, где меня ждал Баварец, Йозеф, захлёбываясь в крови.

Снег скрывал следы крови, но я и без этого знал, куда идти. За стеной падающего снега за мной наблюдала сфера. А голос повторял в голове, что пора. Шёл к столбам деревьев.

– Щенок, что гонится за собственным хвостом, – закрутился голос Йозефа в голове.

Это не было похоже на диалог нынешний. Скорее вытянутый из прошлого, что похрипывает пластинкой.

– Каким ты был, – жаловался Йозеф, – таким и остался.

– Зато я не продал собственную жопу, – раздражал своего старого друга.

– Ты-то? Грёбанный лицемер!

– Фанатик, твою мать.

Мы перебрасывались оскорблениями заочно, до того, как я дошёл к обезображенному телу. Путь до него показался вечностью: коридор, что вёл к Йозефу, расширился до неузнаваемости.

– Я старался воспитать в тебе честь. Достоинство. Дал тебе будущее, твою мать! – кричал Йозеф. – А чего хотел ты?

– Выбраться из нищеты, – в сердцах сказал ему. – Чему ты жалуешься, старый хрен? Ты тянул мне руку помощи, а в итоге сам и погряз в яме дерьма. Я ли виноват, что кто-то не оправдал твоих надежд, которые не имели под собой почку?

– Выбраться из нищеты? – гоготал Йозеф, от злости прослушав всё сказанное после. – И чего это стоило? Фабрика кошмаров вместо родного города? Убитые соседи?

– Они же этого и хотели. Мрази из «Милосердия», что манипулировали разбитым обществом, их ты пытаешься огородить? Защитить от злого правительства? – пародировал я устрашающий тон, гиперболизируя его.

– Ты ведь видел всю правду.

– В чём правда, Баварец? – не сдерживался и уже кричал на Йозефа. – В чём? Ты помогал не тем. Помогал не так. Ты полез к людям, целей которых не знал. Ты не знал, а я прекрасно накушался дерьма, который они преподносили. Ты совершил ошибку и не хочешь признавать её.

– Чем же ты лучше: помогаешь пешке, чтобы Злитчедом не упала в грязь лицом? Тебя посадили на крючок, лишь бы ты стал частью системы! Ты ведь видел всё своими глазами. Мы вместе!

– Мы продаём разную правду.

– Мы правду рассказываем, – возразил Йозеф, сплёвывая. – В них есть надежда.

В голосе его появилось нечто мечтательное, заворожённое, когда речь шла про «Целом». Меня тошнило от такого приторного тона.

– Я думал, – потухал он, – что и в тебе видел ту надежду, рассвет. Ты прав: я виноват, что поверил в тебя.

– Старый пёс потерял нюх, – сквозь зубы произносил я, предохранитель щёлкнул.

– Стреляй ты уже. Слишком много слов.

Я всё ещё шёл. Ботинки хлюпали, подошва отходила, и с каждым шагом казалось, что вот-вот и я встречусь лицом к лицу с Йозефом. Но я шёл, шёл и шёл.

– Ссышься, сынок? Как и ссался всегда. Выбраться из нищеты, говоришь? Ты присосался из страха сказать против. Привычка сосать сиську мамки-то даже к сорока не ушла, да? Зря ты свалил из дома. Зря я подобрал тебя. Животное.

Слышно, как пустой отзвук удара рассеялся поблизости – это лоб впечатался в дуло.

– Стреляй, ссыкуха! Твой новый папочка Манн будет доволен! Стреляй же, сука!

Но вместо этого я открыл глаза.

В мои глаза лазерной указкой светил Артур с высунутым языком, как делают озадаченные люди. Делал он это с таким интересом, что отвлекать его я не стал, даже из-за дискомфорта.

Однако, увидев меня, он опешил и со стеснительной улыбкой убрал указку за спину, сделав пару шагов назад. Я легонько улыбнулся ему и подмигнул.

– Хочешь узнать, как лошадь кусается? – с хитрым прищуром обратился к Артуру.

Он помотал головой и сделал ещё шаг назад. Размах моей руки дотянулся Артура, однако я позволил ему увернуться, и с визгом он умчал в другую комнату.

– Артур! – кричала из спальни Ани-Мари. – Дяде Максу нужно отдохнуть.

Полностью осознав пробуждение, я осматривал залитую зеленью гостиную. Простор, который можно разбить ещё на пару комнат и лишний этаж до потолка. Плед давно скомкался у ног.

Я успел подсохнуть от дождя. Посмотрел в окно – звукоизоляция не позволяла проникнуть творящемуся на улице беспределу. Только немного дребезжали стены и сверкало небо. Изредка, но точно в цель – сердце ёкало каждый раз.

На удивление, я чувствовал себя свободно. Тошнота прошла, голова встала на место, а во рту не сушило. Если меня не тянуло к «Ратлит», значит, кто-то об этом уже позаботился.

Аккуратно перетащив ноги на пол, я принял вертикальное положение и старался не переусердствовать. Память закупорилась. Не то чтобы я не рад этому, но снова чувствовал апатию.

Чувствовал, что потерял собственное я, а осталась лишь оболочка: хрупкая, вне зависимости от габаритов моего возраста, нежная и собранная по кусочкам. К такому вряд ли привыкнешь.

Из кухни доносился лязг тарелок, удары ножа об доску. Приятные домашние хлопоты с волшебным пряным запахом. Артур добежал, пролепетал что-то невнятное, и шум прекратился.

После, выйдя к косяку двери, на меня смотрел статный, опрятный мужчина с лёгкой щетиной и, как нос корабля, укладкой волос. На лице виднелось наигранное счастье, которое скрашивалось косым впалым шрамом на половину лица.

По комплекции он меньше меня, но бочки на руках с правого хука свалят даже быка.

– Очнулся?

– Что ты мне дал? – наглаживал я брови.

Коэн оторвался от двери и подошёл к кровати, сел на корточки.

– Позволишь?

Не дожидаясь ответа, он начал водить перед моими глазами пальцем.

– Следи за движением, – указывал он мне.

Я покорно водил глазами из стороны в сторону.

– Я дал тебе обычные нейролептики, – всё же ответил он мне, – без токсинов и примесей.

Коэн достал телефон с фонариком и проверял, как сужаются мои зрачки. Результат его не обрадовал, но и не разочаровал.

– Но, видимо, они лишь заглушают психоз, – констатировал Коэн.

– Не понимаю, о чём ты.

– Гложишь себя? – убрал он фонарик и строго осматривал мои полные дизеориентации глаза.

– Про что ты?

– Ты говорил во сне. Кошмары?

– Скорее, бред.

– Ну, поделом, – скрывал за улыбкой неприязнь Коэн.

Он продолжил осмотр, приходя к неутешительным выводам.

– Как давно не пил таблетки? – по-докторски, отстранённо расспрашивал меня Коэн.

– Не знаю, – прикидывал прошедшее время. – С аварии. Сутки, может.

– С аварии? – поднял Коэн бровь. – С аварии прошло три дня.

Меня это искренне удивило: неужели час проходил за два?

– И зачем ты пришёл?

Я не успел ответить Коэну, как из спальни выбралась Ани-Мари. Она миновала мужа и присела рядом со мной, поглаживая моё плечо.

– Что с тобой? – по-матерински обратилась она ко мне. – Ты не на шутку нас напугал.

– Я… Мне звонил… Матус.

Коэн в удивлении приподнялся, попятившись назад.

– Кажется, ты ещё в бреду.

– Лидер секты? – уточняла Ани-Мари у всех, кто находится в комнате, потому что не верила в подобное, но после повернулась вновь ко мне. – И ты пришёл…

– Да, – перебил Ани. – Мне нужен Коэн.

– Ты хорошо себя чувствуешь? – она приложила ладонь к моему лбу.

Моё лицо сделалось камнем. Ани-Мари молча смотрела то в один, то во второй мой глаз. Я кинул взгляд на Коэна, что опешил, сложил руки на груди и прикусил губы, смотря на свою жену.

Не желая продолжать диалог, тем более такой резкий, без прелюдий, Ани-Мари тотчас скрылась на кухне, подхватив с собой Артура, что подсматривал за дверью одним глазом.

Коэн пошёл вслед за Ани-Мари. В разочаровании, что никто не желает поддержать мою идею, я закрыл глаза и на ощупь побрёл за всей оравой.

На кухне, со стенами из белого мрамора и дорогой утварью, которую я видел в детстве по телевизору, считая, что такой ремонт – выдумка, стояли глубокие тарелки, противни и как минимум две сковороды, полные еды и закусок.

Неподалёку от места готовки, ближе к панорамному окну, стоял обеденный стол, такой же мраморный, прибитый к полу. С него смотрела Ани-Мари, сдавленная противоречивыми эмоциями.

Рядом с ней Артур ковырялся в тарелке, пытаясь вилкой захватить побольше гороха. Коэн доводил до готовности мясо у плиты и, повёрнутый спиной ко мне, кивнул в сторону:

– Присаживайся.

Я кратко пожал плечами и прошёл вглубь. Усмотрел за окном, как шелестит листва, хоть ветра не было. Скуля от сдающихся мышц, что будто скрестились между собой и невыносимо болели, я сел.

– Давно ты подтолкнула Кона к готовке? – спросил я с лёгкой улыбкой у Ани-Мари.

– Он любит нас побаловать. Когда не в командировке.

Я посматривал за Артуром, что усиленно захватывал горох и, пытаясь сдержать баланс, завести их в рот.

– Баловать он вас любит, да? – спросил у Артура.

Он лишь услужливо улыбнулся.

– Если бы нас так кормили в детстве, – пробурчал.

– Говорят, – подходил Коэн с несколькими тарелками в руках, укладывая каждому по порции, – «готовить – это как писать музыку. Одно неверное движение – и всё испорчено».

– Пахнет великолепно.

– Ешь, Макс, – заботилась Ани-Мари. – Выглядишь, будто неделю не ел.

– Паста аль форно с соусом бешамель, – отвечал на мою лесть Коэн. – Пальчики оближешь.

Коэн отобрал тарелку с горохом у Артура и поставил более приемлемое блюдо.

– Про тебя тоже не забудем, парень, – трепетал по волосам Артура Коэн освободившейся рукой.

– Я думал, ты умеешь готовить только на гриле, – подшучивал над Коэном.

Тот уселся за своё место и вдохнул приятный запах, доносящийся из тарелки.

– Я быстро учусь, – подмигнул Коэн.

Коэн схватил свои ладони так, что на тыльной стороне лежали пальцы, и пододвинул их к груди, закрыв глаза. Он начал нашёптывать молитву, которую произносят «Целом» перед едой.

Смотреть было, мягко говоря, неприятно, зная, что творится на улицах. Ани-Мари заметила мой недовольный вид и кивнула, словно говоря: «Не понимай, но принимай».

За отцом повторил и Артур, совсем не понимая данного жеста – просто впитывая, что делают взрослые.

– Приятного аппетита, – после коротких благодарностей Богу Коэн схватил вилку.

– Приятного, – в ответ, почти хором, пожелали мы.

Соблюдая правила не говорить с набитым ртом, мы замолчали. Я действительно не слышал визгов, очереди автомата, лозунгов за окном, но одна только мысль покрывала меня мурашками.

Счёт шёл на секунды. Чем раньше я начну этот неприятный диалог, тем будет лучше.

– Я понимаю, что говорил тебе, – обратился к Ани-Мари, уткнувшись в тарелку. – Но это шанс не только для меня, но и для матери.

Ани-Мари не смогла сдержать смех, прикрыла рот рукой.

– В какой момент ты начал думать о маме?

– Это важно не для меня или её. Это важно для тебя.

– Знаете, – пытаясь отвлечь нас от ссоры, произнёс Коэн, – это великолепная еда. Макароны – основа, бешамель – роскошь. Сыр – власть.

Коэн ткнул вилкой в дымящуюся пасту, показывая слой томатного соуса.

– Горечь реальности, – наивным тоном сказал Коэн. – Паста пропитывает всё. Сверху корочка хрустит. Вкусно. Но внутри всегда что-то пережаренное или слипшиеся. Отличная аллегория общества, верно?

Коэн искал поддержки в наших недоумённых глазах.

– Итальянская кухня, как и любое искусство, подражает жизни. Расслоение, отчаяние, несправедливость – это ведь наша история, не так ли? Власть закрывает на это глаза, а такие, как Манн, паразитируют на этой системе. Но, – он сделал паузу, подняв вилку с кусочком пасты, – если макароны, соус, сыр и специи объединятся, смешаются в гармонии, что получится?

– Вкусная паста? – с сарказмом я спросил у него.

Коэн улыбнулся.

– Не просто вкусная, нет. Идеальная. И точно так же мы можем стать чем-то цельным. Прекрасным. Главное – помнить, что даже пережаренный кусочек пасты может стать частью чего-то удивительного.

Коэн вновь посмотрел на пасту.

– И раз общество не может пока вырасти до этого, так почему вы должны? Вы семья, которой у меня никогда не было. Я не хочу вставать меж двух огней, но, Макс…

– Ради чего ты хочешь попасть в «Порог»? – перебила мысль Ани-Мари.

– Я потерял след. Многое сделал не так и хочу исправить ошибки.

Все внимательно слушали меня. Кроме Артура: он наслаждался едой и на взрослые разговоры ему было откровенно насрать. Но, обдумывая, стоит ли мне открывать душу в данный момент, слова поневоле вырвались из рта:

– В тот момент, когда мне сообщили, что я ухожу в долгосрочный отпуск без определённой даты и возможного будущего, когда моё имя находилось под запретом целых пять лет, я пришёл в свою полупустую квартиру после развода с женой, залез на самую верхнюю полку, достал старый револьвер, подаренный человеком, которого потерял, – я сделал паузу, вспоминая искорёженное лицо Йозефа, – и засунул его в рот. Тогда должен пронестись гул выстрела, но я сидел так долго, что залил слюной штаны. Я думал. Думал, что именно должен выбрать. Что именно должно пробить: выстрел или справедливость? Видя меня рядом, – с искренним вопросом я обратился к Ани-Мари, которая пыталась сдержать накатившиеся слёзы, – что именно должно было пробить? Ошибся ли я? Мне кажется, что да, но правду я не помню. Кошмары, которые крутятся и крутятся, не дают мне покоя. И, если у меня есть шанс даже не исправить, а хотя бы узнать потерянную правду, которую я не хотел принимать, я хочу это сделать. Ради этого я хочу в «Порог». И я могу помочь тебе.

– Мне? – удивилась Ани-Мари.

– Я знаю, как можно вернуться в наш двор. Я бывал там в вылозки. Знаю тот путь, который не знает никто. Я помогу вам, – смотрел я на Коэна и Ани, – а вы поможете всему миру.

– Претенциозно, – с сомнением скривился Коэн. – Ты совершенно пренебрегаешь своим рассудком, верно?

– Думаешь, там осталась доля здравого смысла?

– Ты не понимаешь опасность своего положения, – закипал Коэн. – Мы рискуем малым, наш план гладок, хоть и страшно оставлять Артура, но вот ты… Ты ведь потеряешь себя.

– Малым? – удивился я. – Мы на пороге второй гражданской войны за фабрику кошмаров.

Меня скорёжило от цитирования Йозефа.

– Я знаю, что мы можем сделать, – в полголоса говорил я. – На крайний случай.

Коэн понял мой взгляд. Мы общались кивками, зная, какие негласные действия предпринимаются там, за пределами разумного.

– У меня нет иного выбора, – продолжал я яростно убеждать двоих под волнующим тиканьем часов. – И я предлагаю помощь.

В знакомые гляделки играли уже Ани-Мари с Коэном. Коэн моргнул первый, выдохнул и вылез из-за стола. Смотрел на Артура, беззаботно поглащающего жирную еду. Масло стекало у него по губам.

– Он до сих пор не говорит, верно? – повернулся к Ани.

Она лишь сжала губы. Вернулся Коэн с картой местности «Порога».

– Значит так, – потянулся Коэн. – Формальности в виде статуса D – малая из частей: бланки заявлений валяются под кроватью, а печати, даже сейчас за завышенную плату, можно достать сегодня вечером. Самое сложное в нынешнем положении дел – найти лазейку.

– Туннели? – предположил я.

– Те туннели, через которые мы раньше проходили, завалили. Оставшиеся, возможно, завалят сейчас, с «Куполом».

– Это по твоей версии гладко?

– Для начала дослушай, – скривил морду Коэн. – Ведрана сможет провести нас тихо и незамеченными.

– Ведрана?

– Да. Боевая девчонка. Снайпер, ветеран гражданской. Списали за ранение челюсти.

– Отлично, – возмущался. – Девчонка будет вести матёрых проникновенцев.

– А тебя сильно пугает отсутствие члена? – спросила Ани-Мари.

– Туше.

– А дальше, – продолжил Коэн, – всё не так сложно. Попадём к военным – покажем статус D. Попадём «Целому» – они меня знают. Твою сохранность гарантировать не могу, но если успеешь сказать, что пришёл по приглашению Матуса до того, как тебе отрежут голову, может повести.

– Мирная религия, да, Коэн?

– Что посеешь, то и пожнёшь, – уколол Коэн мой скептицизм.

– И что, это все трудности?

– Помимо токсинов флора-паразитов, зеркального леса, болота и «толчков», что перемешивает все опасности? Да, думаю, нам особо ничего не грозит.

– Всё равно звучит слишком сладко, – я подвергал сомнению план.

– Никто точно не знает, как изменят программу «Купола», – включилась в диалог Ани-Мари.

– Да. Никакие связи не помогут. Может, тебе лично рассказывал Павел?

– Я всего лишь работаю на его канал, а не пью с ним с утра кофе.

– Поэтому, чтобы избежать рисков и последствий, нам стоит делать всё быстро и аккуратно, не привлекая внимания, и двигаться чётко намеченному пути. Значит, уйдёт у нас как минимум два дня, если уж тебе нужно попасть к Матусу. Итак…

Коэн начал рассчитывать путь, взяв карандаш в руки.

– Я не особо вдавался в подробности его нахождения.

Я чувствовал себя виновато из-за неосмотрительности. Коэн посмотрел на меня с раздражением и застывшим вопросом, идиот ли я, а после подправил голос.

– Раз мы так стройно всё решили, тогда, может, мужчинам стоит сделать перекур?

Тон его был вопросительный, но смысл был утвердительным – мы встали в унисон и побрели к балкону, что выходил в уютный закрытый двор. Я заглянул в пачку – все сигареты отсырели. Коэн предложил мне свои, ароматизированные.

Вежливо предложил мне огонёк, а уже после поджёг свою, попыхивая. Мы смотрели, как добравшийся смог сплетался с сигаретным дымом. Коэн согнулся к решётке и прищурился.

– Да, – протянул Коэн, – время идёт, а всё будто одно. Скажи?

Коэн пытался завязать как можно дружественный диалог, однако я не проникся, смотря в квартиру: Ани-Мари о чём-то весело беседовала с Артуром. Я завидовал ей белой завистью.

– Как часто подходят с просьбой сфотографироваться? – спросил Коэн.

– Дай Бог вспомнят, назвав «этот, как там его», – ухмыльнулся.

– А когда-то выйти из дома не мог, – утопал в ностальгии Коэн. – Как же я нещадно был рад быть частью вашей культуры. Общество ГРЖ – как же гордо это звучало.

Коэн напомнил мне про гражданских расследователей журналистов. Но мне будто мало что говорило это общество – кивнул только, будто помнил.

– А потом что? – погрустнел Коэн. – Сгнобили. Манн скупил все СМИ, кто не согласен – того давно убили. Заточили нас в информационный концлагерь, управляя чисто животными инстинктами и воюя за наши секунды. Стагнация прогресса за дешёвый дофамин. Один ты остался – ветеран. Хрен пойми как. Хотя, я знаю.

– Что ты хочешь сказать мне? – взбесился я на полунамёки.

– Я ведь помню весь шум. Ты, может, заглушил его, но, давай откровенно, – мозги твои давно каша. Да, я сгладил углы для Ани-Мари: попадём на военных – срать им на наши бумажки. Застрелят и разбираться не будут при изоляции. «Целом» на поражение каждого забьют. Блокпосты за сто километров, болота и споры. Но знаешь, какая самая большая опасность? Ты – самая большая опасность. Ты и только ты пополнишь кладбище «Порога». Я знаю, научен.

Коэн расправился и подошёл ко мне, нервно шевеля челюстью.

– Ты же понимаешь, что это твоя последняя вылазка? Правды хочешь? Я этими сказками не проникся. Кому ты эту правду расскажешь? Ты же не тупой. Тогда не смог, сейчас сможешь? Когда благоразумное правительство устраивает цирк, чтобы убить неугодных, которых сами расплодили? В это время ты думаешь, что всю правду расскажешь? Нет, – перебиваясь хохотом, мотал головой Коэн. – Ты-то помнишь всё. Помнишь, вот и гложет. Как компромат спалил, как Баварца прибил. Тебе же подсоском просто надоело быть. Хотел вырваться из тени, себя показать, а потом Манн нарисовался, все СМИ сделались подконтрольными. Ничего не добился, бесился на «Целом» – вот и жизнь прошла, да? Кризис среднего возраста и тому подобное.

– Смотри-ка, – начал я издевательски посмеиваться над Коэном, – тебя в секте научили мораль читать? А правда, что твои ребятки деревню сожгли по идеалогическим причинам, глаза не мозолит?

– А, та знаменитая деревня, которой ни на картах, ни в документах? – обвинил меня во лжи Коэн. – Не туда сворачиваешь, Макс.

– От тебя требуется только проходка. Или что, побольше бабла хочешь? – полез я в кошелёк за хрустящими купюрами.

– Да пошёл ты, – дёрнул Коэн меня за руку, после чего кошелёк повалился на пол. – Твои ублюдские деньги, из-за которых геноцид устроят? Просто хотел предупредить.

Коэн осмотрел кухню, понял, что Ани-Мари его не видит, и злостно выставил передо мной палец, зачитывая предупреждение:

– Тебе не нужны лишние трупы? Хорошо, устроим. Лишь малейший психоз, помешательство – пуля в голову. Каждый «толчок» – осмотр. Намёк повторения твоего прихода, угроза или обсуждение «Целом»…

– Всё сказал? – рявкнул я, затягиваясь.

Коэн промолчал.

– Какого чёрта ты её не отговоришь? – спросил у растерянного Коэна, украдкой показывая на Ани-Мари.

– Отец умер, брат бросил. Госпожа Рената хоть и не была святым человеком, но старалась до конца жизни держать себя в руках.

Коэн забычковал фильтр в пепельницу, потянулся к ручке балкона, но притормозил, обращаясь ко мне через плечо.

– «Целом» лишь козлы отпущения. И ты знаешь это. Твоя мать – не дьявол во плоти. Просто ты видишь в себе её. Ты думаешь, действуешь и приходишь к тому же, к чему и она, поэтому бесишься. Бесишься и становишься извращённой версией матери. Просто не обманывай себя. И ответь честно, ради чего тебе нужно попасть в «Порог»?

– Правда.

Коэн принял ответ в штыки, но сжал кулаки, только бы не сорваться.

– В рот твою правду. Ты паршивая овечка. Не знаю, зачем Баварец тебя взял.

– Взаимно.

Коэн оставил меня наедине на балконе. Я продолжал смолить, недовольный надменным придурком, за которого вышла моя сестра. Его нагон не дал мне ответа, стоит ли мне искать других людей или он снизойдёт милостью.

Лицемерная свинья, что пытается очистить честь благотворительностью и помощью жадным до крови бабуинам. В груди жгло, слюна густела. На улице поразительно тихо.

Зашёл в дом. Никого на кухне. Слышал странный писк, доносящийся из комнаты – только из телевизора, будто вышли на перерыв. Малость смутившись, шёл на зов. У телевизора столпились.

Ани-Мари прикрывала рот рукой, Коэн будто впал в ступор, а Артур обращался к матери, не понимая, что происходит на его любимом детском телеканале. Я прошёл ближе.

Огромная надпись «Профилактика» с прыгающим значком по углам вместо программы с яркими, кислотными персонажами. Нет бы включить повтор программы, но и детей запугать надо.

Я с нежностью улыбнулся, до конца не понимая, чему именно был так рад.

– Началось?

Все переглянулись, осознавая, что, какие бы мы планы не строили – они вмиг поменяются. Осознавая, что спустить время на болтовню – самое худшее, что мы сейчас сделали.

– Артур, – глядя мне в глаза произнесла Ани-Мари, – собирай вещи. Мы идём к тёте.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ. ПОЖАЛУЙСТА, ПОКИНЬТЕ ТЕРРИТОРИЮ

Мило беседуя с женщиной лет шестидесяти на соседнем участке, Ани-Мари поглядывала на нас, стоявших поодаль. Я прокручивал пальцы вокруг оси, дабы сестра поторопилась.

Коэн требовал скорого заполнения бланков, советуя поторапливать булки людям с другого конца, но делал это так сладко, даже в некотором роде заигрывая, что мне самому захотелось быстрее ему помочь.

Артур резвился с соседним мальчишкой на лужайке. Детский хохот заполонил сумрачную улицу, и свист за пределами таун-хауса не проходит барьер.

Однако с падающей на город ночью отчётливее виднелись яркие свечения – рыжие, пылкие, крупными мазками на чёрной мгле. Завораживающее зрелище огня пугало ровно так же, как и манило.

От беспокойства там отвлекал Артур здесь. Непосредственность ребёнка разоружала: искреннее ребячество ещё незаполненного сосуда, не травмированного кровожадными, отравленными реалиями.

Счастливое детство, которого я мог лишь пожелать у потолка перед сном. У потолка, который я, перенимая паттерны взрослых, именовал Богом.

– Я произвёл перевод половины указанной суммы, – хоть и злился, но довольно услужливо и подбирая слова бурчал Коэн в динамик. – Всё остальное после подтверждения, и чаевые сверху, если курьер окажется на месте в точное время.

Для общего понимания положения дел мне необходимо было зайти в телефон, но боялся железяки в кармане больше, чем огня. Страшила не столько мысль, как именно дегуманизировались толпы, а что игра не стоила свеч. Что потраченные деньги ушли впустую.

Рука сама, без моего ведома, схватилась за экран, скроля последние всплывшие обновления ситуации. Палаточные городки, сожжённый флаг, первый труп, который оказался не трупом, а кучей красных тряпок, но все настолько поверили в жестокую расправу, что закрывали глаза на раскрывшийся контекст.

Самое удивительное – каждая фракция причисляла труп к своей: одни говорили, мол, это ксенофобы зверски забили мигранта, но вторые тут же пылко возражали, что это «якобы мирные фанатики» решили поиздеваться над представителем Злитчедом. Злитчедом молчала.

Злитчедом удивительным образом вообще не пытался с ноги влететь в морды недовольных. У репрессивной системы импотенция. А вот Манн, в свою очередь, лез на баррикады, говорил с недовольными из разных групп. И говорил очень уверенно.

Конечно, вокруг него присутствовало толпище охраны, однако он без стеснения говорил с каждым воткнутым в его щёку, рот, бровь микрофоном, сообщая, что скоро всё решится. Вердиктов он не осмеливался произносить, однако двусмысленная ухмылка говорила больше. «Купол» неизбежен.

Его попытки заработать доверие и массивность в глазах электората говорила мне не столько о том, что он серый кардинал или защита лица Злитчедом, сколько, что такими выходками он стремился сесть за власть.

Отменить антимонопольный закон, который со скрипом, но всё же приняли, после чего ему не придётся стесняться своей империи, который он раздробил для вида, делегировав ближайшему кругу управления, а сам будет способен крутить колёса и шириться всё больше и больше.

Либо я теряю хватку и не настолько дальновиден, как он. Всё, на что я способен, как и диванные аналитики – впустую рассуждать, что творится в чужой голове за закрытыми дверями.

Ощущение себя не как глас народа, способный манипулировать бесящимся правительством от раскрытия правды, как и где они обосрались, а лишь глав. редом интернет-издания, работающего на эмоции, а не на сухую констатацию, ставит меня в унизительное положение.

Посмешище ли я? Смеет ли кто меня осуждать за выбор? Осуждать некому, как и некому вспомнить, кем я был. Сможет ли кто подтвердить, что есть я?

– Что там? – подкралась Ани-Мари.

Она спросила довольно тихо, очевидно простояв с пару секунд перед тем, как задать вопрос, но для меня это было настолько неожиданно, что, подпрыгнув, я чуть не выронил телефон из рук.

– Я, – растерялся, несколько раз заикнувшись, – я не знаю.

– Всё настолько плохо? – уточнила Ани-Мари, что вопрос стоял про положение общих дел, а не только наших личных.

– Народ жаждет крови, – с каплей досады обобщил все прочтённые новости.

– Закономерный итог, – цыкнула Ани-Мари. – Наверно, это неправильно говорить, и я ругаю себя за подобные мысли, но иногда я жалею, что родила Артура. Из-за собственного эгоизма подвергла очередного человека ужасу.

– История циклична, – успокаивал её. – В жопе всегда есть просвет.

– Пытаешься успокоить меня туалетным юмором? – пыталась скрыть выскочившую улыбку Ани-Мари.

– Раньше помогало. Да и сейчас, смотри, – указал я на трясущиеся уголки её губ, после чего она не сдержалась и всё же улыбка растянулась до ушей.

– Да пошёл ты, – нежно толкнула меня в плечо Ани.

Вмиг она вновь помрачнела, взглянув на Коэна. Тот заметил пристальное наблюдение с ожиданием скорейшего вердикта и выставил палец вперёд, чтобы мы подождали.

– Удивительно, что после всего вы до сих пор остались вместе, – с щепоткой претензии сказал Ани-Мари.

– Он прекрасный человек, – мантрой убеждала себя сестра, – со своими тараканами в голове. Если бы я могла изменить своё прошлое, я бы его не меняла и оставила всё как есть.

– Завидую.

– Ты слишком пессимистично смотришь на свой выбор, – подбадривала Ани, поглаживая моё плечо.

– Как в нашем мире есть место такому добру, как ты?

– У нас семья такая, – глаза Ани заиграли искрами, – противоречивая.

– Хрен знает, как остались ходить по этой земле, хм? – спросил её.

– Как точно и красноречиво, Макс Велки.

Коэн поблагодарил оператора с той стороны и счастливый побрёл к нам.

– Одеваемся и быстро едем. Говорят, дивизии уже стягиваются.

– Загвоздка. Нужно заехать ко мне, – ставил условия.

– Возьмёшь мою одежду.

– Не в одежде дело.

Коэн с подозрением посмотрел на меня.

– У нас мало времени.

– Нам всё равно по пути. Хочешь быть в безопасности – заедешь ко мне домой.

– Каждая секунда на счету, – взрывался Коэн. – Я сейчас потратил зарплату на два месяца жизни лишь на аванс и рискнул репутацией, чтобы что?

– Коэн, – баюкала пыл мужа Ани-Мари.

– Нам нужно выдвигаться прямо сейчас, – обернулся Коэн к Ани, – я жопу рвал.

– Это нам известно, – раздражал Коэна.

– Коэн, – коснулась плеча мужа Ани, – пожалуйста.

Коэн вновь смотрел на меня, растопырив ноздри от злости.

– Надеюсь, после этого мы никогда не встретимся, – сказал Коэн.

– Не каркай, – издевательски я сплюнул за плечо.

Ни слова не говоря друг другу второпях, мы зашли за минимумом необходимым – рюкзак и аналогом «Ратлита», который Коэн потряс передо мной в предупреждение, – залезли в кроссовер и умчали прочь.

В окне я увидел того молодого охранника. Он не заметил меня – был увлечён последними новостями, всплывающими в телефоне. Мы проезжали по пустынным подворотням в слабом освещении.

Фонари помаргивали, а маяками являлись пожары, охватившие Бельнус. Радио говорило об атаке на электростанции, обвиняя «Целом», заочно обзывая их террористической группировкой.

Я не имею ни малейшего представления, где мне искать Матуса среди огромной зоны под градом пуль, где ты не враг, а лишь цель с красной точкой во лбу. Наверно, есть смысл попробовать дозвониться.

На удивление, среди принятых звонков не было ни одного за последнюю неделю. Да и цифр я не запомнил, поэтому днём с огнём не сыщешь их в отклонённых среди огромного списка.

Говорить напряжённому Коэну, который против своей воли пытается довезти меня до квартиры, или же Ани-Мари, которая со всей любовью прижимает урну к груди, – бессмысленно.

Слишком поздно отказываться. Кочки и странный запах в салоне вызывали рвотные позывы. Я не смог сказать везти Коэну тише – боялся загадить коврик под ногами – поэтому легонько постучал по его плечу.

– Господи, – ошеломлённо обернулась Ани-Мари, – снова бледный, как смерть.

– Препараты перестали действовать, – брезгливо обозначил Коэн, выворачивая руль. – Если ты, – обращался он ко мне, повысив голос, – так часто будешь просить нейтрализаторы, то мы точно никуда не дойдём.

– Где они находятся? – заметалась Ани-Мари, отстёгивая ремень.

– Всё настолько плохо, да? – действительно не понимал, о чём речь.

В полумраке осмотрел руки, которые схватил тремор.

– В кармашке сзади, – сказал Коэн сначала Ани, а потом уже начал говорить со мной. – Если бы ты следовал предписанием.

– Коэн, – шикнула Ани-Мари.

– Ты ему рассказывала? – с разочарованием я посмотрел в глаза обернувшейся Ани.

Она пыталась скрыть виноватый вид, опустив голову.

– Но теперь ты зависимый, приятель, – объяснял, как маленькому, Коэн, – удвой серотонин с дофамином, и контроль над дозировкой снизится. По пачке в день, да?

– Нет, – с обидой ответил, но тут же задумался. – Меньше.

– Эти? – Ани показывала коробочку Коэну.

– Да. Дай две штуки.

Я выставил вперёд трясущуюся руку, в которую выдавили две капсулы, и закинул их в рот, заглатывая так, без воды.

– Через полчаса поможет.

Мы как раз подъезжали к комплексу. Разобранные магазины, которые закрылись на неопределённый срок, у лужаек которых работники вычищали плитку от груд металла, бутылок и вымывали кровь.

Коэн затормозил у калитки, я вяло потянулся к двери.

– Пойти с тобой? – беспокоилась Ани.

Вместо ответа я потряс головой, но не уверен, что она увидела. Как только я скрылся в глуби арки, будто уснул: провалился в кисель, не понимая, куда и зачем иду. Несколько раз даже упёрся в чужую дверь.

С горем пополам, домогаясь дверной скважины, ввалился в собственную квартиру и, стимулируя фотографическую память, залез к верху шкафа. Не сумев удержать коробку, она с грохотом повалилась на пол.

Магнум, к которому я стремился, проскользил за тумбу. Я только цыкнул и полез за ним. Ощупывая комки пыли, я чувствовал, что вот-вот провалюсь в сон и окажусь в позорном положении до утра.

Действуя как можно более импульсивно, я разгонял кровь по телу, лишь бы не остаться здесь. На телефон приходили куча сообщений, скорее всего, с заглавными буквами с требованием поторопиться. На ладонь легла холодная рулетка, а после зашаркала ко мне.

Я не мог отлепить веки друг от друга. Инертно, по памяти, семенил обратно, ощупывал кнопки лифта и домофона, а как залез обратно на заднее сиденье, так и вовсе пропал. Последнее, что помню, как меня дёрнуло и затылок прибило к подголовнику.

***

Я не скакал по грязи, не пыхтел от усталости. Мороз не колол кожу, а палец не подрагивал на курке. Вместо этого я был зажат в тёмной комнате – размеры помещения я ощущал от давления на тело.

Скрутить спину колесом не выходило, и я сидел ровно, ощущая себя частью стены. Ноги болели из-за отёков, но в теле ощущал лёгкость юности. Не мучали гипертония, остеопороз и остальные болячки возраста.

Меня будто откинуло на тридцать с хвостиком лет назад. Настроившись на темноту, я взглянул наверх. Оттуда лилось ангельское свечение. Оно было яркое, но такое далёкое – виднелась лишь точка от него. Словно звезда.

Я знал, что способен выбраться наружу, стоило лишь малость потрудиться и карабкаться по стенам. Да и голос зазывал меня:

– Пора, Макс.

Он был нежнее того, что преследовал меня в лесу.

– Пора, Макс.

Так любяще, нуждаясь во мне, искренне зазывал женский сладкий голосок.

– Пора, Макс.

Я не смел сопротивляться. Ладонь выше другой, сменяются рука, нога, рука, нога. Я карабкался, будто выпархивал. Но свечение тускнело, а на меня, вытанцовывая вальс, спадали чёрные снежинки.

Ударяясь в белки глаз, будто иглы вонзались в меня.

– Пора, Макс, – грубел голос.

Я знал, что стремлюсь в ловушку. Знал, что это сирена, что воротилась в нечто прекрасное, но ждёт меня блядская рвань с букетом ЗППП. Но я всё равно полз, как червь. Как слезняк, мерзко вылизывая свои губы.

– Пора, Макс! – кричал мужчина. – Стреляй, сукин сын!

С хрипом пытаясь втянуть весь воздух в машине, я очнулся от тряски – Ани-Мари пыталась привести меня в чувства. Около четырех утра. Веки ощущались прилипшим тестом от пельменей – практически не мог их открыть.

Лобовое стекло автомобиля треснуло несколько раз. Кто-то мило позаботился о нашем завтраке, закинув помидоров, но по пути они собрали мошек и растёрлись по стеклу.

– Пора, Макс, – шепнула Ани-Мари. – Просыпайся.

– Что произошло? – сонным голосом уточнял.

– Конфуз, – сказал Коэн. – Дальше придётся идти пешком. Километров через десять нас встретит Ведрана.

Осмотрев всё по периметру, я понял, что мы стоим на аномально высокой траве посреди поля. Коэн копался в багажнике, выволакивая сумки весом с человека, пока я в обомлении собирал причинно-следственные связи.

– Препараты не забудь, – сзади напоминал Коэн.

Вялые руки не слушались. За меня всё сделала Ани-Мари.

– Давай лучше я, – улыбнулась она, выхватывая из кармашка сиденья коробочки с пилюлями.

Я протёр глаза и решил выйти наружу. Расправившись, я наметил наш путь по подмятой траве. Мы ехали по чистому полю достаточно, чтобы двигатель автомобиля вскипел.

Но встряли мы, уткнувшись носом в яму, прорезав глубокую колею. Свежесть сознания с непривычки провоцировала головную боль, но в противовес хотелось искренне улыбаться.

– Сильно не радуйся, – Коэн вздёрнул руку, посмотрев на время. – Через час выпьешь ещё две таблетки.

– Умеешь насрать, – буркнул я. – У нас будет что-то вроде кофебрейка?

Я откровенно подтрунивал Коэна, что его корёжило от каждого моего слова. Однако ответ пришёл, откуда я его не ждал: заикающийся домофон очень приглушённо просил соблюдать дистанцию и покинуть зону «Порога» как можно скорее.

– Выложили причину вчерашней профилактики, – подошла Ани-Мари, вывернув экран в нашу сторону.

Матус сидел в привычном интерьере с надменной улыбкой, смотря через собственные брови и прислонив подбородок к груди, и толкал проповедь в камеру:

– Тело отделено от головы, дабы не скормить тело Божье ядом. Порождение сына млеет, пытается продолжать пускать яд в ваши умы, но готовы ли вы веровать отродью? Огнём мы ответим огнём, ибо глаз Бога приглядывает за вами. Не отвернитесь. Не дайте превратить наше единение в погибель. Мы не подопытные…

Интернета не хватило, чтобы Матус закончил речь.

– Изъясняется он отвратительно, – повёл я бровью. – Так я не очищу их имя, если он продолжит толкать шизофренический бред.

Коэну не понравились мои рассуждения. Он кинул мне под ноги рюкзак, подправил лямку и скрылся за травой.

– Пошли, – махнула Ани рукой. – По пути, может, поймаешь его волну.

Оглянувшись на машину, я нырнул за Коэном.

Шли мы донельзя тихо, по касательной обходя истеричные требования мегафона:

– Пожалуйста, покиньте территорию «Порога», это необходимо для вашей безопасности!

Но повторял он это настолько часто, иногда обрывая самого себя на половине предложения, что это стало не более чем белым шумом, смешавшись с шелестом травы.

Чуть позади нас шла Ани-Мари, замыкая цепочку, обнимая урну с прахом. Я притормозил, чтобы она догнала меня, и потянулся к урне.

– Я сама, – отдёрнула Ани руки.

– Позволь помочь, – не сдавался я.

– Это мой крест, Макс, – она готова была загрызть меня.

– Это превращается в нездоровую фиксацию.

– Не тебе об этом твердить, – окрикнул Коэн. – Давайте дойдём быстрее.

Мы поторопились вперёд. Усложнял наш путь – хоть этого не было заметно от тычащихся тонких нитей травы – волнистый рельеф, где мы то поднимались, то отпускались. Дыхалки, мягко говоря, не хватало, а влажная почва наращивала каблуки.

– А это ещё малая часть, – говорил Ани-Мари, не поворачиваясь. – Она бы…

– Твою мать, Макс, – шипела Ани. – Давай ты не будешь мне читать морализаторство, – делала она акцент на «ты», – мы не в полной мере понимаем цели друг друга, но давай просто примем путь каждого, окей?

– Ладно-ладно, – сдался я. – Твоё дело.

– Иногда ты становишься невыносимым мудаком, – закончила речь Ани.

– Я построил на этом карьеру, – отшутился.

Осмотрелся, когда залезли на очередной бугор: лес не представал ужасающим, таящим тайны, не был обложкой третьесортного ужастика.

Обыкновенный лес, коих в Злитчении и за её пределами в западнославянских странах полно. Но, увидев его, пульс увеличился. Необыкновенный ужас забурлил в поджелудочной, проходя взрывом по всему телу так, что хотелось скулить.

– Ты ведь лет тридцать здесь не была, – говорил с Ани-Мари.

– Что? – задыхалась Ани от упражнений. – Ах да. Даже как туристке было страшно ездить сюда.

– Правильно. Коэн, – кивнул я вперёд, – а ты рассказывал, как почва там расхлябалась настолько, что даже в городе проваливаешься по колено?

– Ани предупреждена и вооружена, – неохотно произнёс Коэн.

– Это хорошо.

– А вот ты, – обернулся Коэн, – ты насколько хорошо помнишь территорию? Читал ли исследования? Знал о появлении новых аномалий, «бордюров»?

– Читал бы, не пришёл к вам.

– Я иногда сам теряюсь в этих статьях, – начистоту общался Коэн. – Да и всем нет дела до «Порога»: финансирования минимум, новых исследований – по пальцам токаря. Теперь любимая тема общества – интриги. За кровью всегда интереснее наблюдать. Двигаемся на энтузиазме и только.

– «Порог» перестал быть темой дискуссий, – с печалью произнёс я. – Человечество ведь самый гадкий приспособленец.

– К чему это ты? – замедлил шаг Коэн.

– Мы быстро привыкаем ко всему. Адаптируемся, ассимилируем. Ломаем психику, чтобы она срастилась по-иному при новых обстоятельствах. Все привыкли к «Порогу», но всем интересно, что происходит вокруг него. Теперь всем интересно противостояние Манна и Злитчедом против секты, а из-за чего оно произошло – всем глубоко и совершенно насрать.

– Всем стало плевать на «Порог», потому что представлять его некому, – обнадёживал Коэн. – Манн ведь через кровь захотел притянуть к себе внимание. Только вот загадка: почему жертва в лице «Целом» по итогу осталась виноватой? М, Макс?

– Всё не успокоишься?

– Как долго нам осталось идти? – отвлекала Ани-Мари нас от очередного тявканья на друг друга.

– Полчаса.

Как раз эти полчаса мы провели в тишине, издыхая от крутости подъёмов и с переменчивыми спусками на мягком грунте, а сопровождали нас предупреждения со звуками почти нетронутой природы.

Воздерживались от разговоров, ведь любой неаккуратный вдох, что может намекнуть на вокализм, тут же спровоцирует очередной спор. Уверен, Коэну много чего хотелось бы сказать мне.

Я не то чтобы не был согласен с Коэном в вопросах «Целом» и Злитчедом, – я смело забывал личную неприязнь, когда дело касалось рабочих моментов, – но раздражать его одно удовольствие.

Подвергать сомнениям догмы, предписания, критиковать неосторожные фразы, косые взгляды представителей «Целом» – для Коэна как комар душным летним вечером.

Конечно, он мог защищаться, парировать ошибками моими, но либо не хватало эрудированности в вопросе, либо смелости возразить. Оттого бесился ещё сильнее.

Коэн остановился, цепочка сомкнулась. Впереди нас оказалась дорога. Ни намёка на военных или стягивающиеся дивизии, как настораживал Коэн. Пустынно. И не скажешь о каких-то операциях.

Обычная просёлочная дорога. Коэн поглядывал на часы.

– Ну и где же вы, вашу мать? – так, чтобы мы не услышали, произнёс Коэн.

Стоило только пожаловаться, как вдали поднялось облако пыли, что ближе к нам с каждой секундой. Коэн жестом указал нам присесть. Никто не стал спорить. Так глупо попасться кордону мы не могли.

Опасения опровергались, когда джип, явно невоенный, заморгал фарами трижды – один раз кратко и дважды с длинными задержками.

«Способ шифрации не изменился за столько времени», – с какой-то странной теплотой подумалось мне.

Джип остановился у нас, из него выбрались три тела. При всех них имелось оружие, хоть по их добродушным лицам не скажешь, что они умеют пользоваться им.

Коэн, подойдя к ним ближе, удивился не меньше. Вперёд выбрался водитель: по наружности интеллигент, щуплый, что удивляло, как его не сложило от бронежилета, но был он на две головы выше всех присутствующих.

– Никогда не подумал, что такой пацифист, подобный тебе, способен взять в руки огнестрельное оружие, – протянул он руку своему товарищу.

Тот крепко пожал её и слегла потряс.

– Времена нынче такие.

Он посмотрел сквозь Коэна на нас, приметив в первую очередь Ани-Мари.

– Печально видеть вас при таких обстоятельствах, Ани-Мари. Соболезную вашей утрате. Но ваша мать воссоединилась, как того желала.

А после он оценил меня вдоль и поперёк, вспоминая, кто же я такой.

– Пан Велки? – уточнил он.

Я лишь кратко кивнул, что привело собеседника то ли в восторг, то ли в ужас, а, возможно, в ярость.

– Давно не было слышно о вас. Что не мудрено. Решились взяться за старое?

– Решил залатать старые дыры, – увиливал я от ответа.

– Воздержитесь от злых деяний, – по его интонации стало понятно, что он знает многое о моей биографии. – Иначе перед «Целом» придётся отвечать нам всем головой. Что-то ужасное воротится, – сетовал он, – но такова участь Бога. Ладно, долой болтовню.

Мужчина обернулся к своему напарнику, что держал свору документов на троих.

– Какие планы, пан Фибих? – всё же продолжал беседу Коэн.

– Покоя в этой стране нам точно не будет. Ищем пути для транспортировки команды, но это малая из проблем. Мы, может, и останемся в сохранности, а остальные? – кивнул он в сторону леса, разочарованно выдохнув. – Но мы сделали, что могли. Всё остальное – за нашими душами.

Наконец все получили свои заветные бумажки. В мои руки легла книжка – удостоверение о психической стабильности для прохождения в «Порог». Тот самый статус D.

– Я бы рад побеседовать, – становился всё серьёзнее Фибих, – и деньги нам как никогда необходимы, но, пока не поздно, всё же спрошу тебя: ты готов рискнуть?

Коэн обернулся на обеспокоенную Ани.

– Мы мало чем рискуем, – врал, смотря в глаза своей дорогой жене, Коэн.

Коэн снял рюкзак, залез в потайной карман и протянул котлету из денег в руки своему другу. Тот не стал пересчитывать.

– Ведрана, – вполголоса произнёс Фибих за машину.

Оттуда вышла короткостриженая, почти под ноль, женщина – навскидку младше меня на десять лет – с очевидным хирургическим вмешательством на челюсти. Взгляд её был похож на мой: не злой, не напряжённый, а скорее расслабленно-подавленный.

Взгляд прожжённый. Повидавший. На её, казалось бы, хрупком телосложении было завидное количество обмундирования, которому позавидует какой-нибудь лейтенант из армии Злитчении.

– С ней, как обговорено, – напоминал Фибих.

– Да, я помню, – закивал Коэн, а уже после поприветствовал Ведрану. – Как ты?

Она не ответила. Оценивала нас и то, сколько раз придётся спасать наши задницы.

– Что ж, – готовился прощаться, возможно, навсегда, Фибих. – Да осветит вам путь глаз Божий и не встретятся вам порождения.

В последний момент Фибих взглянул на меня, попрощался повторно и уже после залез в машину. Становилось определённо неловко от подробного изучения нашей группы Ведраной.

Будто змея, готовая к нападению, она извивалась вокруг нас.

– Так и какой план далее? – хотел я скорее обрубить чувство, что я жертва исследований.

– До нужной шахты, если повезёт, дойдём до зенита, – Коэн указал на положение солнца где-то в линии горизонта.

Он посмотрел на время.

– Пил таблетки?

Я ничего не ответил – как ни в чём не бывало полез за пачкой.

– Очередной закрючкованый? – придумала для меня термин Ведрана.

Стало очевидно, почему она молчала: её челюсть будто не собралась до конца даже после множества операций, поэтому расходилась по разным сторонам. Она проглатывала буквы и шепелявила там, где этого сделать невозможно.

– Я предпочитаю термин «клинически обоснованный закрючкованый», – ответил ей, закидывая таблетки в рот.

– Три четверти страны такие, – сплюнула она в разочаровании.

Ани-Мари мило поднесла мне воды и пошла вслед за мужем. Я крупными глотками протолкал пилюли и не стал отставать от группы.

***

Высокая трава шептала, как только мы её подминали под своими ботинками. Стебли цеплялись за одежду, боясь отпустить нас в путь. Предостерегали, но не способны были сказать и слово.

В этом щекотании, попытке задержать, было что-то обманчиво тёплое, но только сорвись стебли с наших тел – сразу веяло отчуждением. Впереди Коэн, за ним Ани-Мари, я, а уже после Ведрана.

Говорить-то не о чем. И не нужно: создавать лишний шум – последнее, что хотелось. Голос мегафона дрожал, поскрипывал. Сухой, механический голос, которому не веришь, что бы он ни говорил.

К предупреждениям добавлялись перестрелки, что звучали чаще тиканья часов. Эхо отстрелов, что дразнит, то приближаясь, то отдаляясь. Каждый поход в «Порог» меня сопровождало странное ощущение.

Ощущение зыбкого сна, где всё знакомо, но перемешано столь неаккуратно, что, кажется, лишается логики и какого-то нарратива, последовательности, присущего даже для того мира, что остался в противостояниях улиц Бельнуса.

Нерешительные шаги Ани-Мари, звякающие цепи Ведраны позади и почему-то доносящее дыхание Коэна. Воздух густел. Хотелось прилечь – возраст уже не тот. Или здоровье.

Подкошенное намеренно, подкошенное злоупотреблением, но такое необходимое для понимания. Врачебный тон Манна – почему-то о нём я вспоминал. Мы встречались редко, по деловым вопросам, но почему-то его харизма подкупала даже меня.

Память рвалась, как старая плёнка. Я не помнил момент, как в моей ладони, как влитой, устроился «Ратлит». Вдруг мой взгляд зацепился за тёмную бездну. Трава у границ шахты стихла.

– Дошли, – обозначил Коэн.

Голос Коэна заглушила резкая, вызывающая головную боль, тревога, поднятая из тех самых мегафонов. Скрыться от этого невыносимого гула позволила шахта.

Не задумываясь, не взяв малейшую передышку, мы нырнули внутрь. Тьма поглотила нас, и только удачное стечение обстоятельств выплюнет обратно.

Казалось, я сплю. Поймал сонный паралич, осознавая, что нахожусь во сне, но не могу из него проснуться. Клаустрофобное положение, где я царапался и ударялся о покошенные столбы, держащие потолок. Ударюсь ещё и оставлю нас погребёнными здесь.

– Ведрана, – эхом прокатился голос Коэна по коридорам, – включи фонарь.

В недостатке света Коэн начал разворачивать измученный план местности с условными обозначениями некогда бывавших здесь улиц, домов, предприятий.

– План такой, – говорил Коэн, проводя пальцем по линии шахты. – Минут десять вперёд, и нужно свернуть влево.

– Ты хочешь выйти к болотам? – с недоверием переспросил.

– Есть вариант лучше? – недовольно сказал Коэн.

– Дай посмотреть, – выдёргивал я карту.

Оценив варианты, я провёл пальцем чуть дальше, к выходу на юго-запад.

– Там никаких просветов, – убеждал я, – сосны и бетонные джунгли сплошняком. Придётся идти по дуге, но мы сэкономим гораздо больше времени.

– Этот выход как раз в ловушку, – бесился Коэн, – все «Целом» используют эти здания как крепость.

– Что там использовать? Не будь идиотом, Коэн.

– Я-то идиот?

– Вы ещё письками померьтесь, – насмехалась Ведрана.

– Господи, – облегчённо выдохнула готовая взорваться Ани-Мари, – спасибо, что сказала это.

– Я здесь, чтобы помочь найти лёгкий путь без последствий? – напоминал Коэну риторическим вопросом. – Поэтому позволь мне не выслушивать твои нервные попытки покрасоваться знаниями. Где ты боялся проходить, я ходил в туалет.

– Давай, гений логистики.

Коэн свернул карту и сорвался с места, идя на ощупь вперёд. Я закатил глаза перед Ани-Мари. Над нашими головами послышался свист и трещащие деревья, на макушки посыпались камни.

Конечно же, мы не стали задерживаться на одном месте. К тому же нас подталкивала Ведрана, молчаливо крича на нас – в свете лишь одного фонаря взгляд казался жутким.

Сырой коридор, что врезался в ноздри запахом стоялой воды, растягивал прилипшей жвачкой время внутри него. Сказать по правде, подобные путешествия не просто переживать размякшему телу.

Не во все проёмы пройдёшь с наращённым мамоном, как у меня; не каждый крутой обрыв перепрыгнешь с недостатком синовиальной жидкости в суставах. Романтику подобных вылазок лучше оставить в капсуле времени, а не проживать задохлому старику.

Я жалел, что решился на подобное – лучше бы до конца жизни снились кошмары и я бы жалел о своих решениях прошлого, чем сейчас, весь вспотевший, лез по отвратительной дыре.

Однако путь продолжался. Со странной хрипящей отдышкой я догонял Коэна, пробовал его даже обогнать в потугах детского азарта, но попытки тщетны – он оставлял главенство.

Мы снова поднимались выше, что не было понятно в тени, но чётко ощущалось кардионагрузкой с невероятным сердцебиением. Вдали виднелся просвет.

Земля под нами малость стихла, а значит, мы в какой-то мере опережаем армию. Как быстро они нас обгонят – сказать невозможно.

Всё ещё есть чёткое ощущение, что полки стягиваются ради пугалки. Мол, обосрались? То-то же, нахрен шлите бога своё и не мешайте нашим делам, сумасшедших хватает.

Всегда есть надежда на лучшее, даже когда тебе откровенно говорят, что даже предпосылок на абстрактное лучшее нет. Надежда, что хоть кто-то держится за рассудок и не собирается устраивать кровавую баню со своими же гражданами.

Наконец коридор оборвался – яркий световой день заглядывал, выслеживал хоть кого-то. Мы натурально выбежали на поверхность, ведь находится в таком обстановке – вредно для психики. А она нам ещё понадобится.

Каждый прикрыл глаза рукой, кроме Ведраны – она терпела режущую боль. Как глаз привык, перед нами открылся потерянный мир. Здесь-то точно надежда умерла ещё в утробе.

Покинутые амбалы зданий в девять этажей, на балконах которых произрастали юные деревья, кустарники. Бывшие аллеи произрастали почти девственным лесом.

У парадных влага перекусывала автомобилем, а тихо так, что можно услышать, как термиты пожирают кору дерева. Всё потрескивало, перекрикивалось между собой, сообщая о чужаках.

– Вперёд, – указал я на побитой дороге. – Впереди флора, может, ещё остались, но это минимум.

Наша группа не стала задерживаться, чтобы рассмотреть каждую деталь из нашего путешествия в забытое и стабильное прошлое: трое уже успели восхититься этой инсталляцией, а Ани-Мари с открытым ртом, что ловила культурный шок, вёл за собой Коэн под ручку.

Следовало навострить уши, что я и сделал. Не зря. Только мы прошли пару шагов к цели, как послышался торопливый шелест листвы, а за ним прострелы в нашу сторону.

Нужно было соображать быстрее. В этом помогла Ведрана: она схватила каждого за плечо и немыслимой силой поволокла нас к ближайшему бетонному блоку. В укрытии она привела в боевую готовность свой автомат и стала стрелять. Не на смерть – предупреждающее.

– Вояки, говорил же, – кричал неизвестный другому.

Второй, видимо, от факта своих заблуждений, истошно кричал, а за криком последовала очередь.

– Придурок, блядь, патроны не трать.

Ведрана скрылась, присев рядом с нами, одним молчаливым взглядом спрашивая Коэна: «Стреляем или договариваемся?». На лице Коэна смешались эмоции, от страха до отвращения.

– Я, Коэн Руона, – кричал он нападавшим, – ответственный за медицинское обследование «Целом» на территории аномальной зоны, требую прекращение огня.

Удивительно, но грозный тон подействовал: в нашу сторону перестал лететь свинец.

– Кто? – спросил стрелявший осипшим голосом у своего напарника.

– Коэн… Коэн…

Он повторил имя несколько раз, елозя по своей памяти.

– Коэн Руона? – переспросил стрелявший.

Для убедительности Коэн встал из укрытия с поднятыми руками.

– Коэн, твою мать! – кричал неизвестный.

Мы наконец могли не бояться получить пулю в жопу и встали, осмотрев нападавших. Ими являлись старички в забавных нарядах. Те же белые халаты, что из-за недостатка стиральных машин и условий стали коричневыми с оттенком зелёного, с поясом из каната и разного рода партизанскими приблудами.

Такая встреча единомышленников позволила нам спокойно сесть в укрытии первого этажа и наполнить животы тушёнкой, чего мне не хватало со вчерашнего дня.

– Велки-Велки, – был недоволен старший из наших новых друзей. – Не думал, что сяду с тобой за одним столом.

– Такое время, – отвечал односложно с набитым ртом.

– Ты бы хоть предупреждал, – говорил младший Коэну. – Так бы и полёг.

– Не было времени.

– Так значит, – обращался младший к Ани-Мари, – почила?

Ани-Мари кивнула. Урна стояла рядом с ней.

– Даже под страхом смерти не отпустит, – сказал я.

– Вот так да, – удивлялся старший, – соболезную утрате. Она часть лучшего из нас, – успокаивал Ани он.

– Суки, – негодовал младший, – даже проститься нормально не дают. А ты чего, – обратился он ко мне, – жалость проснулась?

– Ваш командир позвонил, – невзначай ответил.

– Кто?

Сказали они хором, искренне удивляясь, что у них есть командир. Я смотрел на них в том же непонимании.

– Матус. Лидер вашего крыла.

– Матус?

Непонимание усилилось вдвое.

– Лидер террористов «Целом». Вы смеётесь?

Они переглянулись.

– Что за хрень у вас там, в Злитчении, творится?

– В общем, неважно. Главное, не благодарите, когда выйдут материалы и вся правда о вас.

– Наговорил ты уже правды, – явно в плохом ключе имел в виду старший.

– Я тебе расскажу всю правду, ‐ обозлился младший. – Террористы, срать те в рот. Какие мы террористы? Мы в Бога верим! В единство с такими порождениями сына, как ты!

– Ну есть в моей религии Иисус, – насмехался я от нелепости, – и что с того? Сколько я вас не изучаю, всё понять не могу.

– А мы тебе не крысы лабораторные изучать нас, – буркнул старший.

– Иисус твой неправильно Бога представлял.

– Как неправильно? – откровенно хохотал над ними. – Вам часть с «не убий» не по душе? Или что?

– Макс, – вступился Коэн, – закрой рот.

– Да что? Я дискуссию хочу, узнать точку зрения. Ну не признаёте вы другие веры, детей вам заводить нельзя, в «Пороге» хотите бэдтрипы ловить, я осуждаю ли? Гнобить вас за это? Вас же не за веру гонят, а за радикализм.

– Да что ты? – уже готов был влезть в драку младший. – А то, что с самого начала за нами государство гонится? За тобой, кстати, тоже. За всем Милосердием шлейф из говна несут, подонки. Ошибки свои признать не хотят, что авария из-за них, что гражданскую проебали, что страна в квадратных метрах сузилась. А мы-то что? Мы не Сын, что щёку подставит.

– Мы те, кто треснет, – подытожил старший. – От этого и козлы отпущения.

– С самого начала за вами гонятся за скрытую пропаганду, за криминальные схемы, за сотрудничество с бандитами и поддержкой сепаратистов, – напоминал я. – К вам за медицинской помощью приходили, а вы лапшу на уши. Деньги трясли. Думаете, все забыли? Вседозволенность – вот с чем вы не сошлись с теми «Целом», что остались в пределах Милосердия. Вы власти хотели. Вот и кусаетесь.

– Да мне, что ли, нужна власть? – принял за личное старший. – Я за честность, за стержень. Я поддаваться всяким капиталистам не собираюсь.

– Вот именно, – задумался я, – вы кусаете частный бизнес, а вот Злитчедом перестали трогать. Страшно стало?

– Ты не ставишь равно между Манном и Злитчедом, – снова закрутил шарманку Коэн.

– Не нужно продвигать свои шизофренические теории о подковёрных играх, отмывании денег и репутации, – но тут я осёкся. – Нет, кажется, я понял.

Все с удивлением посмотрели на меня, в ожидании.

– Вы пытаетесь запугать, а должны дискредитировать, – посоветовал им, посмотрев каждому в глаза. – Эпоха поменялась. Простой террор вам не поможет. Вы должны лить не кровь оппонента, а дерьмо на него. Понимаете?

– А тебе же только слабых пинать, – вспоминал мою карьерную лестницу старший. – Когда Злитчения после гражданской не могла оправиться, ты на них карьеру построил. Потом, когда Злитчедом окреп, кого ты шпынять стал, а? Правильно. Шестёрка, Макс Велки, вот кто ты.

И вроде он пытался обидеть, но попал в другую точку. Меня рассмешило осознание: Матусу не столь важно, чтобы именно я взял у него интервью.

Но именно я владею инструментами, такими необходимыми, как бы грустно это ни было. Я знаю, как работает эта система. Не та, достойная, с кодексами и правилами журналистики. А та, грязная система.

Мой опыт журналистики с перепрыгивания и программирования мнений для дегуманизации кого бы то ни было однажды пригодился Манну, а сейчас необходим Матусу.

– Да, – согласился я со своим же вердиктом. – Информационная война, где не важны факты, а важно, какие эмоции за ними.

Когда-то, ещё до того, как я рухнул под собственным весом, мне верилось, – нет, честнее сказать, хотелось верить, – что правда – это некий универсальный ключ ко всем людям.

Что она спасёт нас, освободит от оков, как любили писать в учебниках. Но вот я здесь, в полуразрушенном доме, среди тех, кого называют радикалами, причисляют к врагам народа, и понимаю: правда умерла.

Нет, не так. Её не убили, не похоронили. Она просто исчезла, растворилась в шуме. Сейчас важно не то, что есть на самом деле, а то, что кажется. Правда – или её искажённая версия – это уже не инструмент, а оружие.

Каждый раз, когда кто-то говорит, что ищет истину, на самом деле создаёт свою собственную, потому что в нашем мире не осталось объективности. Только у кого громче голос. У кого голосов больше.

Я смотрел на Ведрану, её строгий профиль напрягся, словно она почувствовала что-то раньше нас. На мгновение наши взгляды встретились, но ненадолго. Мой телефон зажужжал.

Меня даже отдёрнуло со страха: чтобы в «Пороге» ловила сеть? Я, сообразив, что это за звук, вытащил из кармана телефон. Коэн в бешенстве смотрел на меня.

– Выключи нахрен! – прорычал он мне.

– Матус.

Я повернул телефон, чтобы доказать, что не сошёл с ума. Мне звонил Матус. Его имя буквально высвечивалось на экране, хоть я и не записывал его номер. Но Коэна это не убедило.

– Вырубай.

Я встал с места, отложив еду, и резко ушёл в другой конец комнаты, к разбитой стене. Взял трубку.

– Да? – спросил я.

Коэн же поднялся за мной, топал ко мне, как бы указывая всю серьёзность своего гнева. А я лишь услышал одно:

– Манн в «Пороге». Осталось мало. Ищи меня в центре. Я останусь там. Если придёшь раньше – повезёт.

Разговор окончен. Время будто замерло вокруг. Коэн не шёл ко мне. Прогулки ветра по развалинам цивилизации не слышались. Я лишь сфокусировал взгляд на одном мелком камешке.

Камешек, что застрял между битым бетоном, трясся, изображая нелепый танец. Сначала слабо. Потом подпрыгивал. Выпал на пол. Гул нарастал. Я легонько повернул голову, чтобы рассмотреть, я ли один заметил это.

Нет. Не один. Пол едва заметно задрожал. Камни посыпались с потолка, с громким стуком ударяясь о железные листы. Ведрана, казалось, услышала это первой – её напряжённый взгляд устремился к окну.

– Танк, – сказала Ведрана тихо, но эти слова прогремели, как гром.

Гул стал громче, словно сама земля рыдала под весом гусениц. Вдалеке раздался механический голос из рупора:

– Всем, кто находится в «Пороге», немедленно покинуть территорию. Повторяю…

Голос звучал безразлично, даже скучно. Он не предупреждал, не уговаривал – просто констатировал факт: мы должны уйти, иначе…

Ведрана кивнула в сторону заднего выхода, но в тот момент, когда мы начали двигаться, старший «Целом» вышел из укрытия, вздёрнув затвор.

– Блядь, старый дурак! – кричал ему молодой, пытаясь остановить.

Но рвение, с которым старший хотел выйти и что-то там доказать воякам, стянуло их двоих, словно они выдвижные мишени.

– Враг на одиннадцать!..

Очередь. Она оборвала слова военного, как нож нитку. Тела рухнули, как марионетки.

– Чёрт! – шикнул Коэн, от страха согнувшись, лбом чуть ли не ударяясь о свои колени.

Ведрана сохраняла холод. Мы начали спускаться к чёрному ходу, стараясь не шуметь. Всё внутри меня кричало: «Беги!», но я знал, что если мы поддадимся панике, то нас настигнут быстрее, чем мы успеем сделать шаг.

Ведрана перевела автомат в боевое положение. В ужасе и быстрых действиях я пытался поймать взгляд Ани-Мари. Не выходило. Зато прекрасно видел Коэна. Он, сука, почему-то улыбался.

Мы начали двигаться вдоль здания, избегая прямой линии огня. Танк медленно перекрывал улицу, оставляя за собой глубокие следы в грязи, словно чудовище, вырвавшееся из преисподней.

Слышны были обыденные переговоры солдатиков. Приглушённые вдали, но что становились ближе с каждым их шагом.

– Да нет тут никого больше, – через зевоту говорил один.

– Проверить надо. А то глаженные пиджачки придут и пиздец, – с обидой произносил второй.

– Танк, блядь, против пукалок и палок, – гоготал третий.

– Денег много, – отвечал четвёртый. – Иди хоть сам лезь, стреляй в деревья. Хрен кто что скажет.

– А чё, думаешь, они из кабинетов в болота полезут? – сомневался первый.

– Да хрен знает. Лучше перебдеть.

– Инициатива, как говорится, – слышно, как третий отпнул тело сектанта. – С куполом своим заебали.

– А сектанты тебя не заебали? – усмехнулся второй.

– Ну а чё они сделали-то? Делиться не стали – вот и плохие. Ладно, продолжай.

– Всем покинуть территорию, – снова раздался голос из мегафона. На этот раз он был громче и настойчивее.

Я смотрел на Ани-Мари, которая отчаянно цеплялась за урну. В ней был весь её мир, всё, что осталось от неё прежней.

– Сбрось её, – прошептал я.

Она покачала головой.

– Твою мать, Макс.

– Тебя убьют.

– Тогда пусть убьют.

Слова застряли у меня в горле. Что я мог сказать? Что её жизнь важнее? Что пепел не имеет значения?

– Она потеряла всё, и я хочу ей вернуть спокойствие хотя бы так, – пыталась убедить меня Ани-Мари.

– Она сама отказалась от всего, что имела, – резко, необдуманно вырвалось из меня. – Думаешь, она отказалась только от меня? От нас двоих. От себя.

– Но ты даже не думал помочь. Она заблудилась. Ты ушёл. Я осталась. Я не брошу.

Мы продолжили идти также аккуратно, не привлекая внимание и пытаясь синхронизировать собственные шаги. Ани шла впереди, но я заметил, как напряжены её плечи. Она будто сдерживала слёзы.

Упущенный разговор с матерью только разгорался огнём внутри меня. Я не сказал всех своих обид и пытался утешить детское эго через, как казалось, единственный проводник, поэтому и бесился на сестру.

Думал, будто она виновата.

Военные перекрикивались, расчёсывая территорию на наличие «Целом», в особенности много было их в здании, где мы обедали.

– Здесь был лагерь, – предупреждал военный в рацию. – Здесь остались документы, разбросаны вещи.

Мы переглянулись. Стало понятно, что в спешке Коэн порвал рюкзак, зацепив его за арматуру.

– Твою мать, – без звука, лишь хлопая губами, читалось от Коэна.

За окном здания потрескались стёкла на полу. Кто-то, пытаясь быть незамеченным, пододвигался к нам. Ведрана рукой указала нам присесть ещё ниже и быть готовыми к старту.

Её дуло поднялось наверх, ближе к раме. Она с каменным лицом смотрела на меня. Этот взгляд для меня абсолютно не знаком, но я мог прочитать его: чуть что, прогремит выстрел без сожалений.

Шаг. Шаг. Шаг.

Бетонные ошмётки давились под весом военного. Из окна тихо вытянулась подпирающая автомат рука, а после завиднелся подбородок. Я не мог не услышать ничего, кроме кипящей в висках крови.

Видел, как легонько сжимался палец Ведраны на курке. Ещё миг. Я затаил дыхание. Если бы мог, и сердце бы остановил.

– Стоять! – окрикнули сзади.

Ведрана выстрелила в выглядывающего из окна, попав ему аккурат в просвет между шлемом и воротником бронежилета, а после, будто даже не двигаясь, а сменив слайд своего положения, ранила военного с той стороны.

Мы побежали. Я чувствовал, как земля дрожит под ногами. Скрипело дуло.

– На девять часов! – кричал раненный.

Сзади нас, всего в паре сантиметрах, прогремел взрыв и разлетелись куски стены. Ани-Мари завизжала, но крепко держала урну. Чтобы она не растерялась, Ведрана подхватила Ани и тащила за собой.

Здание заканчивалось. Пришлось поворачивать, кидаться в овраг. Коэн скинул сумку за её бесполезность – внутри всё равно ничего не оставалось. По пути он ещё и успел пошлёпать по собственным карманам.

А после разразился самой яркой улыбкой. Будто за ним по пятам сейчас не бежит смерть.

Я же оставлял сумку до последнего, пока не зацепился ей, прокатываясь задницей по грязи вниз. Сверху ухали взрывы, а снизу Ведрана целилась в подбегающих военных.

Я стянул лямки. Покатился дальше. В какой-то момент встал на ноги и бежал под склоном. Ноги не успевали. Голова потянулась вниз быстрее. Приложился. Камень, твою мать, вылез из грязи.

Острый. Прямо в лоб. Кубарем вниз. Как сосиска, сука, катился. Коэн остановил.

– Документы на месте? – первое, что он спросил.

Я шлёпнул по джинсам. Почувствовал сложенную в три раза бумажку. Кивнул.

– Быстрее.

По дуге не получалось. Соображал. Мы идём не так. Всё равно к болотам. Кровь залила глаза. Урна в руках Ани-Мари. Меня тянет за руку Коэн. Спотыкаюсь. Плохо. Голова кружится.

Мир затуманился. Теряю сознание. Последнее, что увидел, как Коэн повернулся ко мне: его губы двигались, но кроме мольбы я не мог услышать ничего.

Последнее, что я почувствовал, – это гул танка, его тяжесть, давившую на грудь, и голос мегафона, который почему-то очень знакомым голосом обращался ко мне:

– Пора, Макс.

ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ. МИЛОСЕРДИЕ

Я тонул. Иначе состояние, в котором я пребывал, объяснить не могу. Давление вытесняло воздух, что я жадно пытался сдержать в лёгких. Чувство, будто за ноги тянула пучина, связав свои щупальца несколькими крепкими узлами на моих ногах.

А последнее, что я видел, – убегающий свет. Как только я выдохнул, как только отпустил ситуацию, всё потемнело.

И вновь разразилось светом.

Перерождение, не иначе.

Моя детская комната. Точнее, моя часть от неё, которую делили подпирающим потолок шкафом. Моя часть ближе к окну, Ани-Мари – ближе к выходу. Так решила жеребьёвка.

Иногда мы менялись, но ненадолго: я спал плохо, и меня мог разбудить любой шум, а в семье, где отец приходит с дежурства очень поздно, считай, что у тебя бессонница.

И вот я проснулся. Необычайно тихий день. Только светало. Первым, кого увидел, – накаченный мужчина с джинсовым жилетом на голое тело с постера боевика. Эталон мужества, думал.

Шипела яичница, донося маслянистый аромат, но более ничего не тревожило. Я пнул одеяло, что за ночь превратилось в мой кокон, и побрёл на кухню.

Отец увлечённо наблюдал, как булькает белок, разговаривая с ним. Яичница пыталась донести некую философию – представилось мне и показалось необычайно забавным.

Я протёр глаза и зевнул так громко, как делал отец. Когда я пародировал его басистый выкрик, я чувствовал себя необычайно взрослым. Отец заметил это. Улыбнулся, как улыбался всегда, услышав мою попытку быть его копией.

– Доброе утро, – с любовью, какая есть у отца к сыну, произнёс он.

– Не на работе? – удивился я.

– Отпустили раньше, – перевернул он яичницу.

А после, видимо, осознал, что я стою перед ним, и обернулся ко мне.

– Разбудил? – виновато спросил отец.

Я кинул взгляд на стол, где стояли электронные часы, которых в городе было всего три штуки. Они показывали четверть седьмого, а первый урок начинался в девять.

– Нет, – успокоил отца, – проголодался.

Отец похохотал, словно Санта-Клаус, и поспешил быстрее переложить порцию в тарелку. Усадил меня за своё место, возле холодильника, отдал свою порцию, с которой шла приятная дымка, и начал готовить новую порцию, для себя.

– Мама говорила, – издалека начал отец, – у вас там родительский день?

Он имел в виду открытый урок, где ты представляешь профессию отца через сочинение, однако перепутал название.

– Нет, – растянул я раздражённо, будто отец идиот. – День отца!

– Точно-точно, – обходительно он подправил самого себя, – день отца. Будешь представлять своего старика?

Я посмотрел на него: на нём всегда была форма. Парадная либо рабочая. Иногда мне казалось, что более у него нет одежды.

– Я ещё не начинал писать. На выходных, может.

Я выковырял скорлупу, от которой у меня пропал аппетит.

– Отлично, – обрадовался отец. – Возьму прогул, сходим куда-нибудь, м?

Я закатил глаза так, чтобы отец наверняка увидел недовольный взгляд.

– Но ты же не сможешь, – подловил его на лжи.

– Ради такого дня смогу, – оправдывался отец.

– Где мама? – пытался я сменить тему, чтобы не начать истерику.

– Пошла куда-то с Ани, – сократил он имя моей сестры.

Я взял в привычку также называть её от отца.

– Так что? – отец знал, что может продавить своё желание через настойчивость.

Не стал отвечать.

– Спасибо.

– Поковырялся и ни куска в рот? – обеспокоено говорил отец мне в спину.

Но я уже не отвечал – шёл прилечь перед школой. Не знаю, отчего во мне таилась обида. По моему плану, для отца должна была быть загадка, что я напишу про его профессию.

Я бы написал, как он обороняет наше спокойствие, как некий страж. Он представлялся мне именно таким: твёрдым снаружи, эмпатичным внутри, готовый рискнуть жизнью, лишь бы мы были счастливы.

Но хоть я и уважал его за выбор быть частью армии Злитчении, безмерно обижало, что он не проводил с семьёй время.

Ужины, праздники и моменты, в которых он должен был помочь, как, например, поддержать равновесие при первых оборотах колеса на двухколёсном велике, отец проводил за дежурством и бумажной волокитой.

Мне завидовали ровесники, что у меня есть отец, но я-то понимал: мы практически на одном уровне с ними. Мой отец присутствовал в моей жизни номинально.

В потоке мыслей, бурлящих в голове от гнева, непонимания и неспособности этот гнев выплеснуть и конкретизировать, я сам не заметил, что уснул снова. А проснулся потому, что меня трясла Ани.

– Тебе в школу не пора?

– А тебе? – буркнул я.

– Так я болею. А ты?

Она приложила ко лбу свою потную ладошку. Я пытался шлёпнуть по ней, но сделал хуже себе: её рука отдёрнулась, и я оставил красный след на лбу.

– Подожди, – вдруг осенило. – А сколько время?

– Который час, – подправила Ани. – Почти девять.

– Вот блин!

Следовало торопиться, но спешка вредила сильнее: нога не в той штанине, растёгнутый рюкзак, откуда всё повалилось, и куртка не по погоде. Но я бежал так, что никакой моросящий дождь или градусы на границе между плюсом и минусом не морозили.

В остальном день прошёл скучно. Только посещали мысли, что нужно извиниться перед отцом. Меня расстраивало собственное поведение, которое я не в силах обуздать.

Я не в состоянии был осознать, что отец старался не просто так, но и не мог понять, почему время на работе ему дороже. Как я его должен представлять, если даже ничего не знал о нём?

С понурым настроением я возвращался домой. Необычайно тихо. Так, изредка капли срывались с карнизов. В сердце – суматоха. Я поднимался на пятый этаж. Слева наша квартира.

Дверь красная, пухлая, мягкая. Слышал с предбанника, как резвилась Ани: прыгала вокруг мамы, рассказывала бессвязные факты о своём состоянии, прочтённое из книжки или то, что узнала в школе.

Очевидно было, что Ани симулировала болезнь: поела графита, чтобы повысить температуру, и врубила актёрскую игру. Но обиднее всего, что мать притворилась, что поверила и позволила Ани прогулять.

А когда я сделал ровно то же самое, то получил нагоняй.

Отщёлкнул замок.

– Макс? – почему-то спросила мама.

– Макс, – подтвердил её догадки.

Меня удивил вопрос – кто ещё мог прийти? Я осмотрел квартиру прежде, чем войти на кухню. Отца нигде не было. Не стоило и спрашивать, но всё же я уточнил:

– Где папа?

– Ой, – отмахнулась мама, – вызвали опять.

Мама понимала мои эмоции: неуклюжая улыбка не скрывала волнистые брови, скрученные от беспокойства.

– Кушать будешь? – заботливо спросила мама.

Я подошёл к сковороде. Тушённая курица под красным соусом разыгрывала аппетит, и мои слюни чуть не вылились на бурлящее чудо кулинарии.

– Руки мой и садись.

Приказной тон всё равно казался тёплым, любящим. Я посмотрел на возбуждённую Ани-Мари, которую мама еле усадила за стул. Я пригрозил ей кулаком, и она тут же утихомирилась.

От злости, что отца снова нет дома, я пытался смять в руках мыло, сдавить его, словно горло неведомого врага. Не получалось. Расстроенный ещё больше, я шаркал к своему месту.

– Устал? – спросила мама.

Я кивнул, не смотря ей в глаза.

– Ничего, скоро каникулы, – смотрела мама на календарь.

Середина октября. До каникул две недели. Глаза слипались. Невероятно хотелось спать. Никогда так не хотелось. И не сказать, что устал: проснулся без сил и всё.

Рядом со мной встала тарелка с аппетитными пухлыми макаронами – переваренными, как я любил. А вот рядом с Ани встал отварной рис с миксом овощей.

– Это тебе Ани сварила, – добавила мама вместо «приятного аппетита».

Я взглянул на Ани: она скривилась, как бы говоря «не благодари». А я и не собирался: знал, что она просто крутилась юлой и скорее мешала, чем добросовестно перемешивала кипящую воду.

Мама умилилась такой сценой, но мой взгляд её немного смутил.

– Ты зачем папе всё рассказала? – не стал ходить вокруг да около.

– Ты про что? – искренне, что было видно по поднятым бровям, спросила мама.

– Про день отца.

– Ой, да случайно вышло, – усмехнулась мама, чтобы как-то спасти ситуацию.

– Он же теперь точно не придёт.

– Я думала, наоборот, он тебе поможет и с радостью…

– Нет, ему просто плевать, если он узнает, – не думал я, о чём говорю.

– Макс, – нахмурилась мама. – Нельзя так.

– А что? – переходил я на крик. – Я же не вру. Если бы я ему сказал за день, то он бы точно пришёл. А так…

Логики в моих словах не было, я прекрасно понимал, ведь если бы я сказал в последний момент, то он бы точно не сорвался. Но бессвязная, эгоистичная обида рвалась за управление эмоциями.

– Ты не прав, Макс.

Мама отвернулась к плите.

– Со мной он чаще играет, – всё ещё инфантильная Ани-Мари, хоть и на год младше меня, дразнилась, как ребёнок.

Ей до моего психологического возраста не дотянуть.

– Он ведь старается для нас, – оправдывала мама отца.

– Все деньги мира не заработаешь, – бубнил себе под нос. – Мне ведь не деньги нужны.

– Ты это говоришь после того, как требовал от нас приставку? – подтрунивала меня мама.

Не стал ей отвечать. Что с ней спорить, если она меня не поймёт? Агрессивно закидывал в рот поданную еду, несколько раз поцарапав нёбо остриём вилки. Демонстративно вырвался со стола, не убрав за собой.

Залез на свою кровать. Долго просто пялился в потолок.

«Ни с кем не буду говорить!» – пугал кого-то внутри себя.

Будто кто-то способен был услышать. Представлялось, как я вдруг погибну, без ведомых на то причин, необъяснимых для современной медицины. Инфаркт в двенадцать лет, универсальный случай.

Мой пахучий труп найдут. Мама завизжит, заплачет, Ани-Мари забьётся в конвульсиях. Придёт отец, забежит ко мне, будет трясти мой труп, винить себя, что проводил со мной не так много времени.

Тогда все будут жалеть, что пропало такое будущее. А я буду смотреть на них и смеяться. И осуждать.

В ребро шкафа постучали. Мама выглянула, вошла осторожно, но я не смотрел в её сторону. Обиженный, упрямый, сложив руки на груди. Мама села на край моей кровати и, словно боясь нарушить моё личное пространство, положила руку рядом, не касаясь меня.

– Поговорим? – предложила она.

Я закатил глаза и повернулся к ней спиной. Но мягкий тон матери пробивал во мне брешь.

– Нечего обсуждать.

Её пальцы прошагали по моей ноге.

– А мне кажется наоборот, – чувствовалось терпение в каждом её слове. – Мне важно услышать, что ты чувствуешь.

– Мне иногда кажется, что если бы папы не было, то жилось намного легче.

– Ох, Макс, – слова её ранили.

– Зачем мы переехали?

– Ты же даже не помнишь, как было в Бельнусе, – шмыгнула мама со смеху. – Ты думаешь, было бы иначе?

– Не знаю, – зарычал я. – Мы здесь, как заложники: никуда не поехать, папы будто нет. Кто на такое согласится?

– Я понимаю. Но ему предложили эту работу, и он не задумывался – знал, что так сделает нам лучше. Мне тоже дороже его время, чем деньги, которые он приносит, – призналась мама.

Она немного замялась, пальцы остановились, но через секунду снова побрели по моему телу. Я молчал. Не подбирал слов.

– Он мог только мечтать о том, что имеешь ты. Ему кажется, что так сделает тебя счастливее.

Я сел, скинув ноги с кровати, чтобы посмотреть маме в глаза.

– Я не просил. Я не хочу, чтобы он был «ради нас». Мне нужен он не ради чего-то, – искренне говорил я.

Мама посмотрела на меня с грустной улыбкой, словно я сказал что-то невероятно мудрое, но в то же время болезненное.

– Ты прав. Макс, иногда… – задумалась мама, – Иногда люди не могут быть такими, какими мы хотим видеть их. Папа любит нас, поверь, просто он делает это… по-своему. Как считает это нужным. Понимаешь, правды ведь ни у кого нет. Ты считаешь так, а он так. Никто не знает, как правильно.

Я задумался. В глубине души что-то переключилось.

– Всё равно, – прошептал я.

Мама вдруг улыбнулась, а на её глазах блеснула слеза.

– Что? – нахмурился.

– Помнишь, как ты врезался в клумбу?

– Не смешно, – проворчал я, но уголки моих губ дрогнули.

– Он тогда так переживал за тебя. Стоял в стороне, потому что боялся, что его помощь тебя напугает или разозлит.

Я нахмурился. Я прекрасно запомнил тот день, хоть и сильно приложился.

– Он тебе не сказал? – удивилась мама. – А ведь он гордится, что справился самостоятельно. Без помощи.

Я не знал, что ответить, а мама разразилась смехом.

– Не без происшествий, конечно.

– Хватит, – претворился, что обиделся, но сам еле сдерживал смех.

Мы посмеялись в симбиозе и даже одновременно выдохнули.

– Почему он просто не говорит, что любит? – разглядывал я свои ноги, и почему-то ком подкатил к горлу.

– Мужчины не умеют этого делать, поверь мне. Твой папа не говорит, но пытается показать.

Мама улыбнулась, повернула мою голову к себе.

– Я скажу за него. Я люблю тебя, мой Макс, – пыталась пробасить мама.

– А мама скажет?

– И я люблю тебя, – говорила она своим голосом.

Я почувствовал необычайное спокойствие. Мама улыбалась широко. Какая же она естественно красива. Её нежные глаза. Она светилась, заменяя солнце в этот пасмурный день. Я обнял её крепко. Она обняла меня в ответ.

Ближе к вечеру, когда эмоции окончательно устаканились, вернулся отец. За стенкой я слышал, что они обсуждают наш разговор с матерью, где мама убеждает отца, – или, вернее сказать, обязывает его, – чтобы он подошёл ко мне прямо сейчас.

Требовала от него состоятельного мужского диалога, где каждый, пройдя барьер своей скованности, сказал друг другу важные слова, ведь, как говорила мама, отцу это необычайно необходимо не меньше, чем мне.

Разговор стих, а паркет поскрипывал к нашей комнате. Я же сидел за рабочим столом, доделываю ненавистную грамматику. Отец заглянул в комнату, пытаясь быть незамеченным.

Его тяжёлое дыхание опережало его, и поэтому я отложил ручку, но не поворачивался. Он опёрся об шкаф, отчего тот чуть скренился. Отец подсвиснул.

– Да, надо его укрепить, – заметил он. – Или новый купить. Что думаешь, парень?

– И этот хороший, – отвечал я на отвали.

– Как уроки?

Отец пододвигался. Хоть мы и делили комнату с Ани, но места у меня было достаточно, чтобы родители задумались о третьем ребёнке.

– Пойдёт, – выдохнул я.

Отец замялся. Понятно стало, в кого мой характер: он почесал переносицу и всё пытался подобрать нужные слова, но ничего связного не выходило. Да и я, если быть честным, не помогал ему.

– Я сегодня поговорил на работе, – откашлялся отец, – взял отгул и потребовал, чтобы меня не трогали.

– Прям потребовал? – принял за шутку я его слова.

– Да, – подхватил отец мой настрой, – сказал, если хоть звонок, я приду и всем морды набью. Пусть знают.

– Хорошо, – кивнул я.

– Ты бы что больше хотел: прокатится на колесе обозрения или покататься по городу?

– Хм, – задумался, почесав бровь. – На колесе скучно было.

– Было? – глаза отца округлились. – Его же только недавно открыли.

– Да, нас водили классом на открытие.

– Вот оно как. Как много я пропускаю.

Отец даже немного расстроился, что не смог впечатлить меня.

– Но, – протянул я, – может, во второй раз мне понравится.

Отец улыбнулся.

– А мы всё успеем, да, парень?

Я кивнул в ответ. Счастью отца не было предела.

– Что ж, – сказал отец, попятившись назад, – не буду отвлекать.

Он обернулся и практически скрылся за шкафом.

– Пап, – нежно окликнул его.

Он обернулся. Мы молча смотрели друг на друга, так и не сумев сказать нужные слова. Я кивнул ему, он кивнул мне. А после он ушёл в часть комнаты Ани.

– А вот и моя принцесса!

Ани по-детски захихикала.

***

Ночь была беспокойная. Я хотел спать весь день, но по итогу, когда лёг, сна не было ни в одном глазу. Пытался припечататься в подушку, будто снимаю слепок лица.

Пришлось использовать её не по предназначению, укрыв подушкой голову, но это не помогало.

По итогу я просто разглядывал узоры, которые рисовали фонарный столб и голые ветви дерева за окном. Они мерно покачивались, успокаивали, но не баюкали.

Как вдруг резкий, как свет маяка, свет разукрасил мою комнату в красный свет. После этого спать точно не получилось бы. Я вынырнул с постели, как ошпаренный, и прильнул к окну.

Яркий свет исчез, оставив только тёплый, фонарный, но спустя полминуты снова загорелся. Ещё ярче, чем до этого. Я пытался найти источник, но яркий свет будто лился из ниоткуда.

И гудел. Так казалось. Гудел, сдавливая перепонки. Гудел, заманивая. Пытаясь загипнотизировать. Гудел.

Я сглотнул слюну, и она поцарапала сухое горло. Появился источник. Идеально ровная сфера, которых природе не существует. Сначала она была размером с точку, как звезда, но, пододвигаясь ближе, она занимала весь простор окна.

И не сказать, что она огненная, как и что она словно прожектор. Сама она не рябила глаза, но всё окрашивалось её светом.

– Пора, Макс.

Я открыл глаза. Мои кучерявые, разбросанные в стороны волосы, подправляла мама, поглаживая мою голову подушечками пальцев.

– Просыпайся, – улыбалась мама.

– Пять минут, – пытался я повернуться.

Мои мольбы не были услышаны: в ход пошла щекотка, а на это у меня нет контратаки. Встал, умылся, поел в тишине. Мама ничего не сказала. И отца дома не было.

«Завтра ведь выходные. Видимо, сегодня отдувается», – оправдывал для себя отсутствие отца.

Рутинные происшествия с начерченным путём не предвещали беды. Только лишь красная сфера вводила в некий ступор. Я ведь чётко осязал, чувствовал и слышал эту сферу, но ощущения сна не пропадало.

По итогу я не мог прийти к вердикту, но этой сфере я посвятил весь свой день. Все мои размышления перебились внезапной сиреной. Сирена звучала прямо в школе, в столовой.

Учителя со взглядом, будто увидели самого дьявола, кричали нам собраться в одном месте. Я пошёл за своим классом, как искоса заметил растерянную Ани-Мари.

В суматохе никто не заметил, как я переменил свой путь и встал с классом младше. У запасного выхода собрали цепочку из младших групп к старшим. Я настоял, чтобы Ани стояла впереди меня.

– Как думаешь, что это? – спросила Ани, не оборачиваясь.

– Очередная подготовка, – сухо ответил я.

Подобных учений при чрезвычайных ситуациях у нас было немало за год, поэтому это считалось привычным. Учителя, конечно, были в лёгкой панике, но примечательного ничего не случилось.

Нас начали выводить по пятнадцать человек. Расчёт учеников разъединил нас с Ани. Когда я вышел, ситуация ухудшалась в моей голове: военные выстроились в лабиринт для нашей безопасности, через который мы должны были пройти к автобусу.

Гудеть и шутить не хотелось. Тишина стояла такая, что можно было ощупать её. Как один автобус собирался, он выезжал за пределы двора, а за ним хвостиком – сопровождение.

Я пытался сесть возле окна, чтобы наблюдать за Ани-Мари. Она растерянно пыталась найти себе место в автобусе, спросила с учительницей, которая, не сдержав эмоции, кричала на Ани. Та сразу же скукожилась, села на свободное место. Плечи Ани подрагивали.

Их автобус уехал. Совсем скоро поехал уже нас. Будто через трубку телефона доходила тревога через мегафоны, а на улицах было совершенно пустынно.

У нас не большое население, но чтобы даже какого-нибудь кота – впервые такое.

– А куда мы? – спросил парень с параллельного класса.

– Впервые мы в учебную тревогу куда-то ещё и едем, – сплетничала одноклассница.

Мы затормозили так, что некоторые от неожиданности приложились лбом в спинку переднего кресла, а учителя заохали. После, также резко, мы сдали назад, а вперёд выехала военная машина, перекрыв дорогу.

Я пытался рассмотреть, что же там, отчего мы стремительно пытаемся скрыться. Не смог разглядеть из-за макушек. Лишь при повороте что-то мельком привиделось. Куча людей почему-то в красной краске.

Подумать, что это кровь, мне даже в голову не пришло.

Так мы и ехали – в ужасе от неизвестности, непонимания, как себя вести. В тревоге, в которой не знаешь, что ждёт тебя дальше.

Удар. Откуда именно. Что именно. Я не помню. Просто ощущение, будто ты попрыгунчик, что скачет из стороны в сторону, ударяясь об стены. Видимо, в наш въехал такой же автобус.

По крайней мере, когда я на секунду приходил в себя, хоть и в расфокусе, я видел покорёженные груды металла. Тела. Бурые лужи. Я долго не мог прийти в себя. Что-то я и осознавал, особенно спустя время.

Кто-то дико, как резанная свинья, кричал в эйфории. Кто-то навеселе молил Бога закончить его муки. Как вонзался нож в мягкие ткани. А воображение уже само обрисовывало картину, которую я не мог увидеть.

Мне казалось, что я был в обмороке не больше десяти секунд, но моё тело из практически окраины оказалось в центре. Главная площадь. Ратуша. Памятник. Совсем вылетело из головы, кому был памятник.

Меня несли на руках, подняв над головами обезображенное, окровавленное тело. Я не мог пошевелиться. Боль сковала. Кажется, даже кость торчала из руки. Кажется.

Я смог разобрать из выкриков лишь обрывки неких молитв. Понятно не было. Не было понятно. Бог, Бог, Господи – разговоры только о нём. Требование Бога. Хотели, чтобы Бог обратил на них внимание.

Моё тело небрежно скинули к постаменту. Рядом со мной лежали ещё дети. Чуть подальше, как я мог понять по ошмёткам тел, – военные. Форма знакомая. Форма, как у отца.

«Разве у них нет оружия?» – подумалось мне.

А оружие находилось в чужих руках. Как это могло произойти? Завали врага мясом и рано или поздно, хоть через потери, добьёшься результата. После, когда я посмел оглядеться, заметил ещё военных.

Рядом с военными – не у всех, но большинства – дети. Из моей школы или двора. Все связанные, стоящие на коленях. Беспомощные, избитые, тяжело дышащие. Вокруг бесновалась толпа. Устроили праздник и пляски.

– Боже, увидь нас! – голосили. – Боже, увидь нас через реки крови детей твоих!

– Чей это сын, брат, муж? – перечислял лысый мужчина, стоя у военного.

Он тряс голову рядового, а рядом с ним устроился мальчишка, на пару лет младше меня. По его коленям, на брусчатку, стекала моча. Трясся весь, а военный молчал. Очевидно, ему тоже было страшно. Но он не показывал.

– Чей это сын, брат, муж? – кричал лысый, деля на слога.

– Её! Её! – рядом стоящие узнали родных рядового.

Их – молодую девушку и старую женщину – насильно вытянули вперёд. Рядовой мотнул головой. В руки старушки передали автомат, как можно было предположить, того рядового.

– Кого? – спросил лысый.

– Я не буду, – тонула в слезах старая. – Не буду! Не буду!

– Сука, – шикнул лысый.

Вырвал у неё оружие под недовольные возгласы. Усадил её на колени, рядом с внуком и сыном. Автомат лёг в руки молодой девушки.

– Кого? – переспросил мужчина.

Толпа скандировала «Кого?».

– Кого? Кого? Кого?

Губы девушки тряслись. Она прикусила, чтобы никто не видел, но дрожь потекла по всему телу. Я отвернулся, неспособный видеть подобное. Выстрел. Повалилось тело.

Долго сопротивляясь, прищурившись, я всё же обернулся обратно. Лысый поднял автомат от бьющийся и захлёбывающийся в собственной крови девушки и лично перестрелял всю её семью.

Очередь пошла далее.

– Как зовут? – обратилась ко мне рыжеволосая.

Тётенька. Жила в следующем от нашего квартале.

– Велки, – заикнулся я. – Макс Велки.

Рыжеволосая внимательно рассмотрела документ в руках и кивнула двум парням позади неё. Меня потащили, как зверёнка. На убой.

– Сюда, – показала рыжеволосая на знакомую спину.

Как только меня жёстко отпустили, после чего все колени я расцарапал в кровь, я понял, что сел рядом с отцом. Он обернулся. Неодобрительно мотнул головой. Глаза его блестели. Он сожалел. Я не понимал.

– Сын, брат, муж? – спрашивал лысый. – Кого? – следовал вопрос.

И так до нас. Я благодарил Бога, что Ани не было рядом с нами. Но Бога в этом месте не было. Ани усадили рядом с нами.

– Бог вас помилует, – утешала нас рыжеволосая, вытирая слёзы с щёк Ани.

– Твою мать, – прошептал отец.

Даже в подобной ситуации отец сдержан и спокоен.

– Чей это сын, брат, муж? – крикнул лысый так, что я оглох.

Моментально приволокли маму. Она была в некой прострации. Как будто и не с нами в данный момент. А отец не смотрел ни на кого – куда-то вдаль. Его глаза прыгали из стороны в сторону. Он пыталсяпридумать план.

– Когда мама выстрелит, – мило объяснял он нам, – просто бегите. Там, сзади, за памятником, совсем все из ума выжили. Пытайтесь раствориться в толпе и не оборачивайтесь. Договорились?

Он пытался говорить обходительно, но по-взрослому. Мы медленно кивнули, чтобы это не было заметно.

– Мама, – лепетала Ани, – мамочка, не надо.

– Кого? – спросил лысый, передав автомат отца.

Мама смотрела то на меня, то на Ани, то на отца, будто ещё и выбирала кого. Папа пытался привлечь её внимание, цыкая, за что получил по зубам от лысого.

– Кого? – настойчивее спросил лысый.

– Я не знаю.

Этот ответ. Будто земля провалилась под ногами. Я не знаю.

Лысый пытался вернуть автомат и сам решить, в кого стрелять, однако мама тут же выставила дуло вперёд. На меня. И только после на отца. Маленький момент. Но такой значимый.

Отец одобрительно кивнул. Я зажмурил глаза. Не хотел видеть. Никто в здравом уме не хотел видеть подобное. Выстрел. Кровь закипела в ушах. Грохот тела. И выстрелы позади.

– Оставаться на местах! – кричали в рупор.

Пули просвистели под головами. Я тут же открыл глаза. Не стал смотреть вниз. Взялся за руку Ани и бежал, куда глаза глядят. На наши головы валились тела, а позади – подкрепление военных. Опоздавшее.

Я мельком заметил чёрную форму и закрытые лица. А впереди себя видел красную сферу. Всё затихло. Резко. Пустота. Тихо.

***

Далее всё быстро, но мучительно: испуганную Ани и меня подобрали военные, перевозя под конвоем в безопасное место – в лагерь в пятидесяти километрах от города – и воссоединили нас с матерью.

Матерью, которую я никогда не видел: опустошённую, запертую в собственном рассудке женщину с возникшей проседью. В ту минуту я похоронил ее.

Разговоров было много, что именно произошло. Самая достоверная и подтверждённая тогдашняя теория гласила: из-за нехватки финансирования программы «ПоРо» эксперименты были на грани фола.

В один из дней, когда пытались извлечь разум из одного и трансплантировать в голову другому, произошло короткое замыкание – с потолка, видите ли, капало на розетки.

Взрыв, отключение энергии и, следовательно, открытые электронные замки. Заключённые, которых свозили в основном с восточной части и над коими проводили эксперименты, выбрались из клеток и сразу же сообразили, что месть должна свершиться.

Произошла стычка с охраной, где вторые проиграли количеству. После со всего комплекса выхватывались учёные, приводились в центр, оставались без ушей, носа, а, если повезёт, сразу же убивали.

Произошёл ещё один взрыв. Мощнее, громче, но без физических последствий. Многие выжившие и оставшиеся хоть с каплей рассудка описывали взрыв «будто из недр земли выплывала магма, левитируя в воздухе, собираясь в шар».

Красный шар. Выжившие заключённые в количестве ста или ста пятидесяти человек выбрались наружу, вспомнив, кто их затащил сюда и кто процветает за счёт их страданий. Око за око. А после то, что видел я.

Вспышка же, тот самый таинственный шар, виделся не только мне и находящимся в эпицентре, но и жителям вне зависимости от их нахождения. О случаях галлюцинаций сообщалось и за пределами города.

Даже в Бельнусе виделось. Однако для тех, кто был совсем рядом, сфера повлияла неимоверным образом. Инцидент всеобщего помешательства.

В итоге в центр стягивались не только заключённые, но и те, кто посчитал сферу божественным существом, видением. Спустя время, когда загадочная группа военных провела зачистку, по Злитчении поползли слухи.

Это не могло оставаться незамеченным. В Злитчедом горела и засекречивалась документация. Официальное заявление последовало лишь после ультиматума коалиции стран.

Признание на федеральном канале. Раскрытие тайны экспериментов. Семьи узнали, куда пропали их члены семей, в основном мужского пола. Кабинеты Злитчедом сложили полномочия.

Прошли демонстрации от граждан, санкции стран из-за негуманного отношения к людям, что, на самом деле, звучало так: «Вы хотели угрожать нам своим психотронным оружием? Поделом вам теперь».

Самый ужас творился на Вече. Восток страны. Злитчедом они больше не признавали. Хотели отмыться от грязи, в которой не были в курсе. Злитчения не хотела дробится, поэтому военные стягивались на восток. Протесты жёстко подавлялись. Злитчедом, хоть и разбитый и обессиленный, готов был сравнять с землёй часть своей страны.

Удалось договориться. Это довольно легко сделать, когда у тебя преимущество в технике, но так или иначе до гражданской войны не дошло. Пока что. Но это всё произойдёт после.

Некие инвесторы, желающие остаться анонимными, инвестировали в район. Милосердие – они назвали. Окраина Бельнуса. Строилось быстро, кое-как и в высоту.

Заранее виделось гетто в этом месте. Там нас и поселили. Квартира крохотная в сравнении с той, в которой мы жили. Комнату не удавалось поделить, поэтому мы с Ани спали на одной кровати.

Мама спала на кухне, на кушетке. Долгое время она не говорила с нами и будто не замечала. Будто вообще забыла, что у неё есть дети. Да и с Ани мы не говорили. Просыпались, лежали, пытались осознать, засыпали.

Даже не ели. Обещали пособие, но его всё время задерживали. Документы крутились и терялись, поэтому я не ел. Даже не хотелось. Потерял в весе десять килограмм.

Если честно, государству не было до нас дела. Мы стали для них фурункулом на жопе. Последствиями, которых они не предвидели и не хотели с ними разбираться.

Поэтому на улицах Милосердия, как только всё устаканилось, жители поняли, что имеют свободу в квадратике, что называют домом: если Злитчедом не трогают, значит, можно делать что угодно.

Оставшиеся заключённые, что не стали устраивать резню, мигрировали в Милосердие. Построили свою тюрьму, так скажем. Мама стала приходить в себя и говорить, но лучше бы она молчала.

– Говоришь со мной? – слышал я из кухни. – Говоришь? Покажи. Ладно. Один, два, три. Мгм. Один, два, три, четыре, пять. Мгм.

Это продолжалось полгода. С нами не говорила, зато любила беседовать с кем-то. Этот некто отвечал ей, устраивал ей эмоциональные качели – это можно было судить по крикам и визгам.

Конечно же, я плохо спал. Помимо крика матери, вечные тусовки от соседей. Вечные бои без правил на улице. Полицейские мигалки. Привыкать приходилось долго.

В школе не жаловали. На улицах, чтобы быть в так называемой тусовке, закурил в четырнадцать лет. Пытался проверить, замечает ли мать запах, но ей было всё равно. Всё равно на курение, но…

Мама стала раздражительной. Любая мелочь выводила её из себя. Я старался ничего не говорить лишнего, но это не всегда удавалось. Она цеплялась к каждому слову, к любому моему действию.

Если я сидел за столом дольше положенного, это тоже становилось причиной для её недовольства.

– Ты думаешь, это для твоего удобства? – кричала она однажды на меня, ведь я сидел на стуле и туловищем приложился к спинке. – Тут ничего для тебя. Вон!

– Да-да, – огрызался я.

А что ответить? Этот крик такой несуразный, нелогичный. Крик ради крика.

– Что ты сказал?

– Ничего, – выходил я из кухни.

– Стой, с кем говорю!

– Ты сказала идти, – уже из комнаты говорил я.

– Закрой свой рот!

На Ани она редко срывалась. А я совсем был неугоден. Оно и понятно – был бы я мил её душе, она бы не прицелилась в меня.

– Отец бы не позволил такого, – вполголоса сказал я, когда мы лежали с Ани на одной кровати.

– Что? – выскочив из сна, спросила Ани.

– Да так, – отвернулся я от неё. – Просто.

И нечего рассказывать о других днях: все как один.

Тут «Милосердие» зацвело. Долго молчали о таинственной сфере, что виделась всем. Но, как пошла цепная реакция, люди стали обдумывать, рефлексировать.

Зачатки «Целого» приходили к выводам: мол, было божественное. Видение. И гул – это мы просто не понимали речь. Он ведь точно пытался что-то донести. Точно хотел сказать, предупредить.

Почему красное? Потому что обнажён. Красные ведь мышцы, нутро, а значит, Бог без души. А где его душа? Здесь, на улицах. Мы и есть его душа. Бог хотел нам преподнести истину, забрать обратно.

Воссоединить. Собрать в целое.

После первого собрания в подвале дома, о которой мама узнала из бумажки, наклеенной на заборе, я впервые за долгие три года увидел её улыбку. Её горящие глаза. Она была счастлива.

Из и так небогатой жизни, где приходилось перебиваться, стали пропадать вещи. Сейчас смешно, но даже трусов было не найти. Еду, как гуманитарную помощь, «Целом» выдавали какое-то время, но и её перестало быть.

Схема типичной секты, где глава теряет крышу, которая стояла непрочно и до, от безграничной власти и невероятного доверия к нему. Как же его звали? Странно, на языке вертится, но никак не могу вспомнить.

Через серые схемы переписывались квартиры, частные владения, а молва о «людях, что знают истину», вытекла за пределы Милосердия. Сначала все недоверчиво, снисходительно относились к странным людям в красном.

Потом это стало новой модой. Фишкой. Люди любят сладкие слова, где они часть чего-то большего. Все службы «Целом» проходили под этой эгидой. Воодушевлённая мама пыталась затащить нас в «Целом», но я долго сопротивлялся.

Ани ходила и, вроде как, ей даже нравилось. Либо она хорошо претворялась, как всегда. И, может, я не доверял сумасшедшим, что пытаются продать мне общий психоз, но поддался желанию стать снова ближе к маме.

– Тебе понравится, Макс, – будто из прошлого доносился нежный и любящий голос мамы.

Суббота. «Целом» уже могла арендовать целый зал для своих проповедей. Мест не хватало на всех, и поэтому многие стояли в проходах, толкаясь и пытаясь протиснуться ближе к сцене. Нам повезло: места, откуда видно всех и каждого, и ничья чужая голова не мешает обзору.

Представление задерживалось. Я ёрзал на кресле, а мама, сев в одно положение в начале, до конца оставалась в нём. Я видел, как она подрагивала. По залу прокатился душераздирающий вопль – к народу вышел проповедник с невероятным световым шоу.

В глаза блеснул красный свет. Я посмотрел на источник. От лысой головы отсвечивало мне прямо в глаза. И я пришёл в ужас и гнев. Я видел похожую лысину.

Эта лысина отпечаталась в моей жизни до конца дней. Будучи подростком, не сформированным и не знающим рамки, ты способен на многое. Я вскипел. Рванул с кресла, перепрыгнув ряд, не собираясь обходить и церемониться. Я впечатал кулаки в морду лысого.

Ани в ужасе смотрела на это, оборачиваясь на мать. Её взгляд непоколебим.

– Макс! – кричала Ани.

Лишь несколько раз попав чётко в цель, я понял, что ошибся. Кто же знал, что в мире существует ещё лысые мужчины. Тут же ко мне рванули здоровяки, чтобы утихомирить.

Когда меня волокли прочь, я видел, как за мной бежала Ани. Видел, как мама любовалась выступлением.

Я поцеловал холодный асфальт. До меня добежала Ани и принялась ухаживать, отряхивая одежду. Я отдёрнул рукав.

– И зачем ты это сделал?

– Просто показалось.

– Тебя же больше не пустят.

– И слава Богу.

Я побрёл домой. За мной петляла Ани.

– Ани, иди к матери.

– Не называй меня так, – возмутилась Ани.

– Ани-Мари Велки, – обращался я официально, – будьте любезны, оставьте меня наедине.

Я вытащил смятую пачку и закурил. Впервые перед Ани.

– Я же не дотащу её домой, – пыталась убедить меня остаться Ани. – Или она опять всю ночь будет со своими друзьями. А мне спать на стуле.

– Скажи спасибо, что она тебя ещё и не бьёт.

– Макс, прекрати. Ей ведь тяжело.

– Да что ты? – остановился я, повернувшись. – А мне? К твоей голове мама приставила ружьё? Тебя ли готовы были убить? Сейчас всё, что она делает, сожалеет о том, что убила не того.

– Ты не видел. Она не убивала.

– Да? А где отец? За хлебом пошёл?

– Подумай, что ты говоришь.

– Неудобную правду? Да, именно это. Хочешь защищать психованную? Или я один слышу, как она говорить с отцом, – показал я кавычки. – Твою мать, Ани.

– Не называй меня Ани, – бесилась она. – Только папа звал меня Ани.

Я замолк. Понял всё.

– Значит, и ты хотела моей смерти.

– Ты не понимаешь.

– Я ненавижу мать и всю эту грёбаную страну, где я неожиданно стал отбросом. Меня списали, а я даже жизни не прожил. Всем плевать, что я могу, ведь меня не должно вообще существовать. Я ненавижу весь этот грёбаный мир. Ненавижу тебя.

Ани прикрыла рот рукой.

– Возвращайся к матери, – сказал ей вполголоса.

Я ушёл. Больше меня никто не преследовал.

Я лёг на кровать в полном опустошении и потерялся на час. В глазах гуляли красные точки, что рябили, растворялись и вспыхивали вновь. Дверь отщёлкнула.

– Как ты посмел? – без приветствий кричала мама.

Не успела она раздеться, как влезла в комнату.

– Как ты посмел? – продолжала, усевшись на меня сверху.

– Прекрати, – без эмоций ответил я.

– Сучий сын! – плевалась мне в лицо мать.

– Ты слышишь себя? – смеялся я без стеснения.

– Закрой рот!

Она скомкала угол одеяла и запихала мне в рот. Я хотел вырвать, но она продолжала вбивать одеяло в рот, пытаясь засунуть всё.

– Ты божье отродье, тебя не должно было быть. Ты результат неудачного аборта, сука! Твой отец, ты, все вы. Молчи! Заткнись.

Я брыкался, но её гнев оказывался сильнее. Пыталась коленями прижать мои руки. Почему именно я? Что именно я сделал не так? Я не имел понятия, за что стал нелюбим в своей же семье.

Вырвал руку, собрал в кулак, но ближе к носу матери расправил её, плашмя приложив к её лицу ладонь. Она свалилась вниз, на пол, здорово ударилась затылком. Я сам не понял, что сделал.

Слёзы полились из глаз.

– Да что с тобой такое? – кричал на неё, пригнувшись к её лицу. – Я же ребёнок, твою мать! Что ты делаешь?

Из её носа шла кровь. Смотрела на меня, будто никогда и не знала. А я продолжал свой монолог:

– Боже мой, я же просто ребёнок! Ребёнок, понимаешь? За что? За что, скажи мне? Ты кричишь на меня за то, что я просто существую? Зачем ты родила меня? Зачем, мама, скажи? Я не просил. За что?

Слёзы текли ручьём из моих глаз, срывались с подбородка и омывали её безучастное лицо.

– Не я убил отца! Не я заставил тебя это сделать! Почему?

– Тебя не должно быть.

– Почему тогда ты не застрелила меня?

– Порождение сына, – игнорировала она мои вопросы, – что оступился от глаза истинного и волочит грех лжи. Потерянная истина. Ты ошибка, которую я не замечала. Ты не мой сын. Мой сын умер в утробе. Тебя подменили. Ты гнилое яблоко, полное червей. Ты не мой сын.

Она улыбнулась. Я хотел въехать ногой в тело матери. Мне хотелось придушить её, скинуть с окна. Я замахнулся, но увидел у двери испуганную Ани.

– Ты не мой сын, – повторяла и повторяла мать. – Ты убийца. Ты не мой сын. Мой сын умер.

– Ани, пожалуйста, уйди, – просил я у сестры.

– Я не уйду.

– Ани, блядь, – сквозь зубы говорил я. – Пожалуйста.

– Ты убьёшь её, – плакала Ани.

Дышать стало тяжело. Я огляделся и подумал: а нужно ли мне это всё? Хочу ли я жить чужую жизнь? Я не видел смысла. Выхватил рюкзак, вытащил со шкафа первые попавшиеся вещи. Пошёл к выходу.

– Макс, – хрипела Ани, – постой.

Не ответил ей. За мной хлопнула дверь.

***

Мне двадцать. Пять лет, как я не слышал о матери, Ани. В школу я тоже не приходил. К подобному там привыкли: повезёт, если первоклашка отходит месяц занятий. Без диплома, но с нужными навыками выживания в новой реальности.

Я перебивался по друзьям, сразу же нашёл работу в клубе, через который отмывали деньги местные бизнесмены. Народа там всегда была тьма: дешёвый алкоголь, оборот нелегальщины, на который Злитчедом закрывал глаза, быстрый перепихон.

Я разносил пиво всяким элитам, что звали себя куражниками: жили недолго, но ярко. Любили всякое незаконное, применяли неэтичное, но очень любили «Целом». Мне они оставляли значительные чаевые.

Мне они нравились. Раз в месяц лица менялись, но характер и привычки у каждого как на подбор. Каждый из куражников предлагал мне стать частью их бизнеса: что-то там перенести, с кем-то поговорить. В общем, шестёрка.

Взамен предлагали много девочек и много денег. За один день значительно больше, чем я получал официантом суммарно за полгода. Я вежливо отказывался, говорил, что девушка против.

Девушка с синими, глубокими глазами, с изгибами, как у морской воды и самой доброй улыбкой. Оливия Грабовски, что станет Велки. Я видел с ней невероятное будущее. Даже если будущее закончится через месяц.

В Вече подняли бунт, сожгли ратушу, узурпировали власть. Началась бомбардировка. После первой упавшей бомбы с гибелью тридцати человек объявлена гражданская война.

В Злитчедоме думали, что получится подавить недовольства ракетами и малым количеством пехоты, но жёсткое сопротивление с партизанскими отрядами заставили использовать все силы.

Ближайшая дивизия, охраняющая от ненужных глаз происшествия в «Пороге», стягивалась к Вече, поэтому прохудившаяся оборона привлекла всех интересующихся.

Сначала в «Порог» проходили только те, у кого шило в жопе, потом неравнодушные из Милосердия, не обошлось без «Целом», чья главная цель – соединиться в Божественном теле, который жил, естественно, на территории аномальной зоны.

Когда защищать «Порог» стало некому, он стал интересным местом для изучения. И для тех, кто хотел дорыться до истины аварии, о причинах которой никто не мог доходчиво объяснить.

Родилась ГРЖ. Общество панков среди журналистов, которые не обеляли Злитчедом, а говорили всё, как было, как есть и что будет с «Порогом», если его продолжить игнорировать.

Коалиция стран по изучению «Порога», справедливости ради, пыталась придумать и обуздать неподвластную логике природу «Порога», но делала это столь лениво, спустя рукава.

Зачастую они и сотрудничали с ГРЖ. Первоначально журналисты, которых не признавали и откровенно не любили официальные представители, выступали в роли волонтёров.

Но со временем пришло понимание, как дорога их память и скольким они рискуют ради правды. Теряя разум, утопая в болотах забвения, теряясь в зеркальных лесах, выдавливая глаза и всячески измываясь над своими же телами от воздействия флора-паразитов, ГРЖ говорила с народом на равных. И должна была получать за это хорошие деньги.

Один из таких ГРЖшников был частным гостем нашего бара. Вокруг него постоянно крутились интересные люди. Автограф, факт, когда новая вылазка – постоянные вопросы, которые я слышал у его столика.

В очередную смену мне выпала возможность обслуживать его. Дабл-раду без лимонного сока и содовую – запомнил. Еле протиснулся к нему через толпу, что готова была облизывать его с головы до ног.

Он схватил меня за рукав. Как же долго он анализировал меня. Даже толпа затихла и будто музыка стала тише.

– Был там, парень?

Видимо, по одному лишь взгляду он понял, откуда и что я такое. Без контекста я сразу же понял, о чём он говорит.

– Резня в Онгевесте, – уточнил я.

Он очень плавно закивал, стуча зубами. Его усы елозили из стороны в сторону.

– Расскажешь подробности за хорошие чаевые?

Я согласился. Он вскинул руку.

– Господа, я за работой.

Мы проговорили с ним около часа на эту тему. Он записывал каждое моё слово. Чаевые, которые покрыли оплату месяца аренды квартиры. Я тут же понял, кем хочу стать. Чёртов Йозеф ван Шульц, чтоб его.

После этого душевного разговора, где я сквозь слёзы вспоминал день, когда потерял отца и де-факто мать с сестрой, я дрался за его столик, когда Йозеф возвращался с вылазок, и мы общались, строили теории, дискуссировали на тему «Порога».

Четверг. Двухтысячные. Злитчения очевидно теряет Вече. Идёт война на истощение. Объявляется мобилизация населения, но не прямая: вылавливают людей и накидывают бронежилет.

В клубе тогда играла самая популярная в узких кругах группа ТМСТ – Тревожная Масса Состояния Толпы. Полная посадка, дебош и говнорокеры. В общем, веселья – обосраться просто.

Но я качал головой на одной из песен:

Железные звёзды падают с небес!

Мы стоим на страже в урочный час,

Наш дух не сломить даже гром напрасен!

Мы идём вперёд

И никто не помеха!

Их солист, чья фамилия походила на мою, звали его Арност Фелки, был бухущий в хлам. Это было прописано в его райдере. Но толпа не замечала, а истинные фанаты не удивлялись.

Их поражала часть шоу, где он, как дельфин, плевался пивом. Кто-то даже из эйфории открывал рот. Но праздник закончился, когда включили основной свет. В помещение ворвались Злитчеполис.

– Господа, проверка документов! – кричал полицай. – Дамы, не мешаемся под ногами.

Многие попытались сбежать, но все двери были закрыты.

– Что, мудаки? – гоготал в микрофон Арност. – Проебали вы войну? Слава «Целому», твою мать! Позор говноедам из Злитчедома!

На сцену поднялись люди в масках и скрутили Арноста. Я же сидел напротив Йозефа и впал в панику: по возрасту я как раз самый сладкий кусок торта для войны. Йозеф утихомирил меня.

– Спокойно, – будто ничего вокруг не происходит. – Говори обыденно, не нервничай, не привлекай внимания. Так что ты там думаешь, шизофрения?

– Пан Шульц, – подошёл крикливый полицай.

Йозеф обернулся.

– Доброй ночи, офицер.

– Документы, – подошёл ко мне уже другой.

– Парень со мной, – спокойно сказал Йозеф.

– Что вы говорите? – полицай вскинул бровь.

– Да, свежая кровь.

– Подобных «Порог» первыми переламывает, верно?

– Он выходец, – обозначил Йозеф.

– Вот оно как?

Атмосфера становилась напряжённая, я уже не знал, куда смотреть.

– Раз восточный, найдём общий язык с Вечевскими, верно? – подметил полицай.

– Или с «Целом».

Йозеф откашлялся и повернулся всем телом к полицаю.

– Дорогой друг, сейчас у нас процесс работы, от которой вы нас отвлекаете.

Рука Йозефа нырнула во внутренний карман пиджака, откуда выглянула здоровая котлета денег. Полицай, не шифруясь, вытянул руку вперёд, куда легли банкноты.

– Хорошей работы, защитники правды, – пожелал нам полицай.

Приложив руку с деньгами к виску, он удалился со своим помощником.

– Почему? – спросил я шёпотом у Йозефа.

Всё, что он сделал, – пожал плечами.

– Продолжай говорить.

***

Я выбрался из беспамятства. Подняв голову, я понял – мы прошли болота. Это многое объясняло о моих ведениях. Но пробуждение было не из самых приятных.

Обернувшись, я увидел виноватую Ани, смотрящую в сторону Ведрану, и мой магнум, что направляет Коэн.

– И тебе доброе утро, – пожелал ему я.

ГЛАВА ПЯТАЯ. БЕЛЫЙ БОРОВ

Линза треснула. Грязь кляксами мешала обзору. Я не мог рассмотреть, видел нечётко, но считать угрозу собственной жизни от дула магнума, висящую у лба, – не самая сложная задача.

Сложнее было понять, что именно к этому привело, а для этого мне явно необходимо зрение. Нерешительность Коэна подсобила мне: я снял очки и стал нащупывать на сырой, искупавшейся в грязи футболке островок чистоты.

Протерев, я понял, где нахожусь, с кем нахожусь, но ещё не мог проанализировать, почему сижу в луже, а моя жизнь зависит от нервного импульса, от движения пальца на курке.

Строгий, озлобленный и решительный взгляд Коэна казался фикцией из-за дрожащей руки. Он тоже, скорее всего, против своей воли, принял грязевые ванны, а гематомы на его лице переливались от красного к фиолетовому.

– Может, мы для начала поговорим? – предложил я Коэну.

За что получил удар, от которого в ушах зазвенело. Висок пульсировал, рука опёрлась об лужу, плеск которой омыл лицо. В зубах скрипел песок. Наверно, я получил по делу, но было бы менее обидно, если мне объяснили, что именно я натворил.

– Молчи, – шипел Коэн, пытаясь пробить дыру в моей голове. – Я предупреждал тебя!

– Твою мать, дай мне собраться! – взбесился я.

Коэн не отступал: наваливался на меня, почти что гипнотизируя, как заклинатель змей. Однако вместо палочки – дуло огнестрела.

– Я предупреждал, мудак! Одна лишь угроза!

Пытался осмотреться: Ведрана смотрела в сторону, придерживая лямку от автомата, а Ани сидела, устроившись у столба дерева в какой-то прострации, будто находилась вне обстоятельств.

Мы прошли болота, как можно было понять. Это объясняло мой сон и приступ амнезии. Видно, как Коэну сложно принять решение, поэтому он мечется и ждёт, когда я скажу хоть слово, когда занервничаю.

– Мы прошли болота, – вслух решил я обозначить и повторял. – Прошли болота. Прошли, а значит…

– Прекрати болтать!

Рукоять снова впилась мне в голову – уже в затылок, пока я рассматривал прошедший путь. Я упал лицом в грязь, размазал его на лице и пытался сдержать себя в руках, чтобы не давать повод пуле устроиться внутри моей черепной коробки.

– Послушай, – тихо сказал я Коэну, – мы ведь прошли болото. Дай вспомнить, – зажмурился я. – Ещё три часа до дома. Дойдём и разойдёмся. Вы с Ани домой. Я к Матусу. Обещаю, больше мы никогда в жизни не встретимся!

Торговаться за жизнь с человеком, от которого ты не ожидал угрозы, в какой-то мере даже позорно, поэтому приходилось сдерживать нервный смешок, чтобы не провоцировать Коэна лишний раз.

– Даже если ты мне пустишь пулю, то вы же плохо ориентируетесь в «Пороге». Да, Ани?

– Она тебе не ответит, – с горечью, что волновала гортань Коэна, произнёс он.

Я обернулся, разглядывая будто припечатанную к дереву Ани – она сидела выпрямлённой, будто хотела врасти в него.

– Что с ней? – посмотрел я в глаза Коэна.

Будто зверь, пойманный в клетку, Коэн всем видом говорил мне, что авантюра с планом на коленке – самая отвратительная из идей, что приходила ему в голову.

Его захватила больше не некая злость, а скорее отчаяние.

– Ты виноват, – переводил свою оплошность на меня Коэн.

– Хорошо, Коэн, – любезничал с ним, – я виноват. Но ты можешь убить меня после. Нам же двоим важно, чтобы Ани…

– Закрой свой рот!

Выстрел прогремел возле уха. Кровь закипала в ушной перепонке. Даже Ведрана на секунду обернулась на нас, отвлекаясь от патрулирования горизонта своим строгим взглядом.

– Чёрт! – вырвалось.

Я хрипел. Сдерживать бешенство, томящееся внутри, получалось всё хуже.

– Ладно, Коэн. Я понимаю. Но у вас даже не осталось карты. Я теперь ваша единственная карта.

– Если бы не ты…

Коэн протёр глаза от прилипшей на ресницы грязи.

– Даже таблеток не осталось, – лепетал он под нос. – Некуда вести Ани. Поздно.

– Что ты говоришь?

Я пытался вспомнить, что именно сделал, но приходилось лишь выдумывать причины, почему мы больше никуда не сможем добраться.

– Она выронила урну?

Прищурился: как мог понять, Ани сжимала в объятиях нечто похожее на вазу, поэтому теория недействительна. Коэн метался в волнах противоречивых чувств. И не справившись с ними, сел рядом со мной.

– Она… Она не может…

– Боже, Коэн, соберись.

Я легонько толкнул его в плечо, чтобы привести его в чувства.

– Макс, она больна.

На его глазах в кучу собирались слёзы. Я не мог понять, что именно покосило мою сестру, пока обломки паззла не собрались в мрачную картину. Но Коэн продолжал объяснять.

– Это наследственное. Агрессивное поведение, нарушение кратковременной памяти, умирающие нейронные связи.

– Мама, – вырвалось из меня, когда я услышал диагноз.

– Да. Наследственное. Понимаешь?

Коэн смотрел на меня с какой-то жалостью и одновременно с злобой.

– Нет, – протянул я, смеясь.

– Ани-Мари помогают те же препараты, что и тебе. Помогали.

– Что с ней сейчас?

– Ушла в себя, если говорить проще.

– Но ведь я…

– Ты… У тебя…

Коэн не мог подобрать слов, чтобы описать мне тот нонсенс моей психики.

– «Ратлит» работает иначе. Вызывает привыкание, да, но работает иначе. Ты грёбаный наркоман, но тебя ещё можно считать человеком. Однако…

– Не стоит запивать их алкоголем, – закончил я за Коэна.

– Никакая реабилитация ей не поможет, сражаться с болезнью она не хочет, а быть собственной матерью ей… Не хочет обременять.

И я снова смотрел на Ани с диким желанием подойти к ней, прижать к себе и попытаться привести в чувства.

– Подожди, – посмотрел я на Коэна, – она хотела?..

– Остаться. Остаться в старой квартире, если ты понимаешь.

Я не мог найти слов. Не мог конкретизировать своё недовольство, её эгоистичные решения и буквально обман. Меня предали, но, что ощущалось больнее, предали Артура.

Я смотрел в глаза Коэна и, как бы в моменте мне не было жалко его, через какой скрип души он прошёл ради того, чтобы вот так провести свою жену к самоубийству, я всё равно понимал, как глубоко ему насрать на своего ребёнка.

– Она ведь, – сквозь боль хрипел я, – даже не понимает.

– Понимает, – говорил со своей точки зрения Коэн. – Не хочет быть копией. Извращённой версией матери.

– Но ты…

Теперь злость накатывала на меня.

– Но ты ведь должен…

– Я сделал всё, что мог.

Всё понятно. Ребёнок, которого предали – это теперь не только я, но и Артур. Бедный Артур, чей отец его чуть не прикончил, а мать решила покончить с собой.

– Ты ли в праве осуждать нас за это? – спросил Коэн.

– Я не могу понять…

Я сказал это, хоть и прокрутил всё в голове за долю секунды.

– Почему? – всё же спросил Коэна.

Тот лишь мило, непривычно для меня, улыбнулся.

– Потому что ты её не знаешь.

В голове происходила буря. Диссонанс. Что же я теперь должен выбрать: закончить свой кошмар или разделить кошмар Ани? Позволить ей сдаться или всё же взять на себя ношу?

– И ты позволил ей даже подумать об этом?

Сколько бы Коэн не пытался убедить меня, что он сделал, что было в его силах, я знал: он не старался.

– Она ведь твоя семья, – ругал я Коэна. – Не «Целом», не работа. Она.

Коэн не стал оправдываться в очередной раз. Лишь сжал губы и потряс головой, осознав: что бы он мне не сказал, это не переубедит меня.

– Долго она будет, – махал я рукой в сторону Ани, – сидеть вот так?

– Каждое зависание увеличивается на пять минут. После болота – я не знаю. Будем надеяться, что, – взглянул Коэн на наручные часы, – ещё полчаса.

– Ты так сухо об этом говоришь, – тон Коэна вызвал у меня истеричный смех.

– Как и ты о матери, не так ли? – как бы призывал меня к нравственности Коэн.

Он расправился, засунув магнум себе в штаны. Подал мне руку, хоть и не горел желанием этого делать. Я рассмотрел свои руки: из трещин засохшей грязи выступала кровь, а костяшки припухли и пульсировали от боли. Не посмотрел бы я на них – даже не почувствовал бы боли.

Тело схватил озноб. Взглянул на серое полотно, откуда, вальсируя, сваливались снежинки, стройно ложась налётом на землю. Коэн подошёл к Ани, нежно подтолкнул её. Взгляд на две тысячи ярдов.

Марионетка с оторванными нитями – вот что представляла моя сестра. Тяжело смотреть, как последний член твоей семьи, который, несмотря ни на что, не отвернулся от тебя, фактически лёг в гроб.

Тяжелее всего думать, что Ани-Мари поставила на себе крест и не попросила помощи. Тяжелее всего – знать, что ты не поможешь. Ты ровно такой же беспомощный и брошенный.

Я пытался подсобить Коэну, но он вежливо послал меня. Так бы мы и не продолжили путь. Но «Порог» посчитал наш путь лишь уж лёгким.

– Оружие на землю! – сиплый крик прозвучал из гущи.

Треск веток и улёгшегося снега приближался к нам. Ведрана переводила оружие из стороны в сторону, ведь понять, откуда именно готовится нападение – тяжело. Отовсюду.

Иначе говоря, нас взяли в котёл. Послышались выстрелы на авось.

– Куда? – советовался Коэн с путём отступления у Ведраны.

Она паниковала: скулы выступили на лице, взгляд замешкался и губы скривились. Ведрана не знала. Ведрана спускала магазин в разные стороны, но ни одного протяжного хрипа не послышалось. Только треск коры дерева.

Словно стая волков окружала нас, наводила панику своими тяжёлыми шагами. Мы проигрывали во времени и будто даже не пытались скрыться – дёрнешься не туда и точно словишь пулю.

Смена магазина, выстрел в пустоту. Ведрана поймала одного. Поднялся поросячий вопль.

– Туда! – скомандовала Ведрана.

Мы беспрекословно подчинились. Страшны даже не сами военные, а их наступление. Как говорилось: «страшно не падать, а приземляться». Но скоро стало ясно, что вовсе не военные догнали нас.

Чёрная форма, около милитаристическая. Странные нашивки с кабанами, баффы на лице, лысые головы. В Ведрану прилетел складной нож, прилетевший будто из ниоткуда.

Она схватилась за бок, но продолжала обороняться, пытаясь удушить количеством пуль. Все пятеро наёмников вылезли к нам. Боеприпасы исчерпались. Нас держали на прицеле.

– Белый боров, – шепнул я, наконец узнал напавших на нас.

Один из них, – по всей видимости, главарь их группы, с бровями, что растут вперёд, а не вдоль, – насвистывал, снимая чёрный шарф с лица. Шёл вразвалку, будто играясь с нами.

Мы не поддерживали его настроение. Я смотрел сквозь него, за Ведрану, которую скручивают, попутно избивая её. Всё пыталась отбиться, за что получала ещё и ещё.

– Так-так-так, – прищурившись, смотрел на нас главарь. – Любопытно. Не слышим предупреждения? Не знаем, что нельзя гулять по запретным зонам?

– Позвольте, – вступился Коэн. – У нас статус D, и вот бумажки…

Коэн захлопал по карманам джинс, чтобы найти спасительную бумажку, но резкий движения были не по нраву наёмникам. Один из них треснул Коэна прикладом, после чего он свалился, чуть не потянув Ани за собой.

Я успел придержать сестру с ледяным, мёртвым взглядом.

– Лежать, собака, – посоветовал Боров Коэну.

Автоматы стали ещё ближе к лицу. Я начинал привыкать к продолговатым предметам, мельтешащим у глаз, что без труда могут забрать у меня жизнь.

– Подойдут? – сипло спросил один, небрежно схватив Ани за челюсть, крутя голову в разные стороны.

Я не стал возникать, хоть ненависть переполняла меня.

– Нельзя, – начала бормотать Ани. – Всё это не моё и не наше. Пора нам.

Её голос становился громче, истеричнее, что напрягло наёмников. Я попытался утешить её.

– Ани, – обратился я к сестре, – Ани, тише, прошу.

– Она что, – сказал один, у которого из-под маски лезла рыжая борода, – чокнутая?

Услышав мой голос, главарь стал пристально изучать меня, всё также нахально улыбаясь.

– Так, кто у нас? – выдвигал шею вперёд главарь.

Его брови практически коснулись меня, щекотали.

– Макс Велки? – задал он риторический вопрос, а после громко засмеялся.

– Как же мы оказались с тобой по разные стороны, Велки?

– Кто? – уточнил самый тихий из наёмников.

Рыжий толкнул его в плечо.

– Не знаешь, молодой ещё.

– А ведь вроде работаем на одного человека, хм? – закончил речь главарь.

Я не узнавал его, зато он, по всей видимости, очень хорошо понимал, с кем имеет дело.

– Я здесь, – мялся я, пытаясь быстрее сообразить оправдание, – по указке Манна. Командировка. И вы сейчас угрожаете жизни его сотрудникам. Ему очень это не понравится, ребята.

– Да что ты? – послышалось сзади.

Двое остальных несли вялое тело Ведраны к нам.

– А давно Манн принимает столько мусора из Вече?

Главарь провёл языком по внутренней части губы, никак не отводя от меня взгляда. Его безумные, чёрные глаза даже пугали.

– Велки, – снисходительно он обратился ко мне, – я очень не люблю, когда люди обманывают.

– Не веришь мне? – включил я наглость. – Спроси у Манна. Он же в «Пороге», верно?

Хоть главарь и не подал виду, он удивился, что я владею такой информацией. Удивился и я, что Матус дозвонился, а я не придумал этот разговор. Главарь обернулся, схватил рацию.

– Босс, – нежно он обратился к Манну, – мы проводили отлов и наткнулись на Макса Велки.

Ответа не последовало, поэтому главарь повторил.

– Макс Велки в «Пороге». Говорил, по вашей указке. Что делать?

Молчание с той стороны. Рыжий никак не отступал от Ани – уж очень она ему приглянулась. Он пододвигался всё ближе, еле заметно двигал тазом, и вот-вот – я был уверен – у него потекут слюни.

Его рука потянулась к талии Ани, но я быстро сориентировался, схватив её. Полный ярости взгляд накатил на меня.

– Нет, – успокоил его.

– Твоя сучка? – спросил рыжий.

Поднялся дикий визг от Ани, а под ногами что-то зашевелилось. Отпустив взгляд, я увидел, как обессиленная Ведрана направляла магнум прямо в бошку рыжему ублюдку. Выстрел. Ещё пару. В мою голову прилетело прикладом.

***

Я не окунался в абстрактные, как ненастоящие, воспоминания. Только сквозь обморок пытался уловить хаос, происходящий вокруг моего тела. Внутри головы звенело, как камертон.

Пока меня, словно мешок, подхватывали, волокли, кидали и бесстыдно ощупывали, я пытался уловить очертания слова, что визуализировалось перед моими глазами.

Семья. Такое странное понятие, которое, возможно, я никогда и не осознавал до конца. Воспринимать его сложно, потому что его интерпретация размылась под тяжёлым временем.

Семья. Не знаю, насколько сильно это подходит, но в моей голове, под сотрясением и психическом разложении, семья представлялась облаком, меняющим форму. Облаком рассыпчатым, фиктивным.

Семья. Рамка, условность. Я сквозь помутнение улыбался своей горькой мысли, но такой успокаивающей. Может, семья всё же – привилегия? Ровно как талант, к ней должна быть расположенность.

Или судьба-злодейка всегда ставила и продолжает ставить мне палки в колёса, лишь бы я не почувствовал единение с другим человеком и постоянно надеялся только на себя.

Судьба, которую не начертишь и не обозначишь заранее, которая решила списать тебя. Судьба, которой не нравилось, что в твоей жизни может быть кто-то близкий.

Отец умер, мать отказалась, Оливия не захотела привести меня в норму, а сестра, боясь, что я уйду от неё, как ушёл десяток лет назад, решила не бороться. Да что же мне жаловаться?

Я даже не пытался сражаться сам. Вся моя жизнь прошла в потоке, а какое бы решение ни выбрал – не доволен им. Сожаление и жалость к себе – вот что значит Макс Велки.

Макс Велки, вечно недовольный скряга, готовый запить проблему, но не решить её. Макс Велки – без семьи и отчества, который желал лишь побольше заработать денег.

Я улыбался, ведь наконец смел понять проблему. А это уже нечто. Лучше поздно, чем никогда. И, может, мне не так уж важно открыть тайну, которую готов рассказать мне Матус?

Ани-Мари, наверняка в беспамятстве, шептала себе под нос:

– Макс, ты тут?

И её зов, который звал скорее не меня, не здесь, а подростка, мигранта из Милосердия, так или иначе отзывался в моём сердце.

– Да, Ани, я тут, – нежно, как никогда до этого, я сказал ей.

– Хорошо, – по голосу я слышал, как она расплывалась в улыбке.

Грубо и без церемоний меня подняли под мышки и потянули за собой. Снег перестал забиваться за шиворот, и в нос врезался мерзкий запах сырости и плесени. В ботинки вгрызались острые ошмётки камней.

Они впились в колени, когда меня насильно усадили. Стянули с лица повязку.

– Тащи остальных, – крикнул сиплый.

Собор. Старый, заброшенный. Полы покрыты толстым слоем пыли, а сквозь арки пробивались редкие лучи света, размывая тьму. Подсобила им горящая бочка, в которой сжигали ненужную одежду.

Оголённые тела забились в угол, омрачая без того грузное ощущение, которое возникает в готических зданиях. В воздухе летает белый пепел, что будто пародировал снег за пределами здания.

– Так что, – рыжий кричал группе, которая оставалась в здании, – вы сообразили уже?

– Не торопи!

Боровы выбирали себе наряды, стягивая с погибших членов «Целом» – более чистую, без дыр от пуль и кровавых подтёков. Ещё пару человек настраивали камеру, разбираясь со штативом.

– Давайте, мальчишки, – хлопал главарь, – у нас тут образовываются жмурики!

Я не понимал, о ком он, пока не заметил вялого Коэна. Ему здорово прилетело по голове: рассечение, откуда не переставала литься кровь. Ани усадили рядом со мной. Она всё также находилась вне.

– Ани, – пытался я привлечь её внимание, – знаешь, я тут подумал…

Ей было всё равно – улыбалась чему-то, покачивая головой из стороны в сторону, словно падающий лист.

– Ты ведь даже не попыталась, – продолжал я шептать ей. – То есть даже не спросила. Представь, какого Артуру будет? Я понимаю, но… вспомни нас. Ты ведь…

Я не мог подобрать слов. Не понимал, получится ли её переубедить в таком состоянии.

– Манн нам поможет.

Сам не верил в эти слова. Скорее пытался убедить, обмануться.

– Здесь? – спросил один из Боровов.

– Да, – рыжий накинул белую мантию. – Давай попробуем.

– Вот текст, – сиплый тянул бумажки.

За что рыжий поднял его на смех.

– Ты это мне сейчас серьёзно?

– Чё тебе не нравится?

– Ты нахрена сценарий написал?

Рыжий начал изучать листы, после чего рассмеялся ещё громче.

– Ты ещё от руки написал?

– Мне сказали написать – я написал.

– Ты бы ещё свет настроил.

– Так этим белоснежка занимается.

Светловолосый парень подошёл к камере.

– Ничем я таким не занимаюсь.

Сиплый разозлился.

– А какого хрена ты этим не занимаешься?

– Так Манн пошутил, идиот, – плакал со смеху рыжий.

– Эй, кто идиот? – грозил пальцем сиплый. – Ну смотри, если Манн будет недоволен.

– Да нам им просто горло почикать и конец! Чё, думаешь, нужна телевизионная подготовка, чтобы народ поверил в ебанутых «Целом»?

– Манн сказал – я сделал!

– Ну-ну, – вытирал глаза рыжий. – Творческая, сука, ты личность!

Сиплый с обидой отошёл к трупам, пиная их. А ко мне подошёл главарь, чуть ли не мурча от самодовольства.

– Этого убираем, – приказал главарь.

– И чё, мы будем двоих казнить? – возмутился рыжий.

– Там ещё отлов.

Главарь кивнул в сторону двери, куда заносили разного сорта людей: и военных, и случайных «Целом», и заблудившихся туристов. Заносили даже бездыханные тела, среди которых была и Ведрана.

– А с этим лично Манн разберётся, – крикнул главарь остальным.

А после шёпотом обратился ко мне:

– Никакой, блядь, командировки у тебя нет, Макс Велки. И мы все знаем, почему ты приехал. Память мучает?

– Не понимаю, о чём ты, – буркнул ему.

– Любопытно. Не помнишь меня, но помнишь, куда идти. Макс «Туз» Велки, член ГРЖ.

Он похлопал мне по щеке и отошёл в сторону. Тех из «Целом», что занесли, переодевали в военную форму, а их одежду примеряли уже Боровы. Каждому заматывали рот скотчем, но оставляли глаза.

Страх в их глазах и непонимание происходящего очень сильно будет подкупать увидевших расправу псевдо-фанатиков – я знаю не понаслышке. Меня вновь поволокли, как мешок, в сторону, долой от камеры.

Устроили возле вздутых от газов тел, а от сочетания запахов сероводорода и аммиака откровенно воротило.

– Макс, – заволновалась Ани, которая осталась для красивой картинки. – Макс, ты где?

– Я здесь, Ани, – окрикнул её. – Всё будет хорошо.

Коэну было совсем плохо. Его приходилось придерживать, чтобы он не добил себя об пол.

– И Коэн рядом, – подбадривал Ани. – Всё будет хорошо, Ани.

– Макс, не уходи. Где мама?

Я видел, что она сжимала урну и даже Боровы не смели оторвать её от праха.

– Мама рядом. Мама обнимает тебя!

Как тяжело было произносить это. Перед глазами возникали мелкие частицы из прошлого, где всё было хорошо. Семья. Какая же это загадка – семья.

– И ты её обнимаешь!

– Закрой ебало!

В очередной раз мне треснули прикладом. Так, что чуть челюсть не вылетела.

– Макс, я боюсь.

Ани замотали рот скотчем.

– Пишем! – указал оператор. – Рыжий, да не мнись ты, как девка! Раскрепощённей.

– Не мнусь я! Сам встань, раз умный.

– Вызвался – не урчи. Давай, звёздочка наша, сияй!

Рыжий откашлялся.

– Во имя Бога, единой формы нашей, по его велению мы будем резать отродье, порожденцев.

– Какую же ты хуйню несёшь, – возмущался сиплый.

– Чё ты сказал?

– Ну не говорят они «Бога». Вообще так не говорят!

– А как они говорят, умник? Ты с ними дохера общался, что ли? Может, ты и пёс вечевский, а?

– Кто вечевский, ты?

Они чуть не вцепились в драку. Как же это комично выглядело, несмотря на тот факт, что всё это происходит в заброшенном соборе в окружении трупов и крови на их руках. Наверно, нервное, но я загоготал.

Как раз, в унисон моему смеху, послышался тарахтящий мотор. Боровы заёрзали, придали своей деятельности искусственный масштаб. Стало понятно – начальство приехало.

Хлопок двери, маршировочные шаги и свист повешенной вместо двери ветоши от лишних глаз. Манн спереди, а по бокам охрана в боевом комплекте получше, чем у элитных частей.

Манн не стал разглагольствовать, вопросительно кивнул главарю, а тот – на меня. Манн прищурился, чтобы разглядеть мой силуэт в мерцании тусклого огня. Я сидел совсем рядом с Ведраной. А он улыбнулся.

Улыбнулся, как улыбаются старым друзьям. Сразу устремился ко мне, а за ним хвостиком последовала охрана с главарём.

– Стоп съёмка, – приказал Манн, пододвигаясь к трупам, – а то вы снимаете какое-то постыдство.

– Я же говорил, – с укором шепнул сиплый рыжему.

Манн с невероятной любезностью протянул ко мне руку, будто мы – деловые партнёры, что сейчас заключат сделку века. Я вяло протянул ему руку, но уверено сжал его ладонь, указывая свои намерения.

– Что ж, Макс Велки, – говорил Манн, – довольно неожиданная встреча. Учитывая, что никаких приказов и распоряжений о вашей командировке я не отдавал. Позвольте уточнить, что именно вас сюда привело?

Его бархатный голос создавал иллюзию дружелюбия, но ему не удавалось подкупить меня. Лицемерие, которым он меня кормил, значило лишь одно: он прекрасно знал ту правду, что скрыта от меня.

Правда, которую он тщательно заметал, хоть я и не могу аргументировать его причастность.

– Меня позвали, – не стал я врать, но и не договаривал.

– Можно уйти с ГРЖ, – смеялся Манн, – но ГРЖ из вас не уйдёт, верно, Макс Велки?

– Дело даже не в этом.

– Что же вы тогда хотите, если не тряхнуть стариной?

Манн пытался вывести меня на чистую воду.

– А что пытаетесь сделать вы?

Я кивнул в сторону съёмки снафф-муви. Манн не отводил от меня глаз и процитировал будто заготовленный текст:

– Не более чем возможности для злитчан. Вы ведь патриот своей страны, Велки?

Я не стал отвечать.

– Были бы вы иного мнения, то точно бы не восхваляли любое решение Злитчедом, экономический рост «Манн инк.» и не дискредитировали наших общих врагов. Никакое бы решение не вызывало у вас каких-либо сомнений, Макс Велки. Или я ошибаюсь?

– Я и не сомневаюсь в величии Злитчении. Однако вопрос совсем в другом: если постоянно закрывать глаза, как в конце будет выжигать веки?

Манн довольно улыбнулся.

– В писательском ремесле вам нет равных. Хорошая метафора. Возможно, вам стоило смотреть в сторону книг, а не статей. Но мы ушли в лирику, – откашлялся Манн. – Спрошу прямо: о чём вы думали, стремясь в зону боевых действий?

– Разве «Купол» уже объявили?

– Не стройте из себя глупого человека. Ответьте на вопрос, Макс Велки: что вы здесь забыли?

– Себя.

Манн всё понял: видно, как задёргались его брови, а улыбка воротилась в оскал.

– А вас больше нет, Макс Велки.

Его слова стали знаком действия для главаря. Манн отошёл в сторону, где проходила съёмка.

– Занимайтесь, – приказал он.

И спустя секунду в удивлении заохал.

– Так вы собрали всю свою семью! Какая прелесть! Как приятно видеть лица, которые до этого мог наблюдать лишь в досье.

Манн рассматривал Ани с Коэном, словно обезьянок в вольере.

– Семейный отпуск? – спрашивал он меня. – Настолько вы готовы рискнуть собственной жизнью? Или это подвид трусости?

– Их волновали другие вопросы. Не связанные со мной или с вашим бизнесом. Проявите милосердие, коллега, и отпустите их.

Я пытался смягчить Манна, но делал это настолько неохотно, пассивно, что убедить его мне не удалось.

– Другие вопросы, – рассматривать полуживого Коэна Манн. – Коэн Руона. Сирота, прибившийся к «Целом» и посвятивший им всю жизнь, прибыл в «Порог» по целям, что не касаются меня, вас.

Звонкий смех ударялся об стены.

– Скоро и отпускать будет некого, – Манн вытащил платок и протёр кровь со лба Коэна.

Щёлкнув пальцами, Манн указал главарю, кого уже нет смысла показательно казнить. Коэна уволокли.

– Ани-Мари Велки, – изучал Манн сестру. – Бедная, всё так же предана своей матери?

Манн пытался привлечь внимание Ани, маша рукой перед ней, а после, не получив никакой реакции, обернулся ко мне и зацыкал.

– Хочу поговорить с вами откровенно, Макс Велки. Чтобы вы осознали до конца происходящее сейчас вокруг вас и вашей семьи. Я поставил себе цель. Ещё в самом начале своего дела. Ещё до того, как получил поразительный эффект от мутированных растений, будто спустившихся к нам с небес.

Манн мечтательно зашагал из одного угла в другой.

– Исцелиться. Пока все ругали, – косо посмотрел Манн на меня, – или искали повод ругать Злитчению, – именно Злитчению, как землю, как историю цивилизации, – я хотел помочь ей. Ошибка стоила многих жизней, Макс Велки, вы знаете это. Вы злились и злитесь, но я пытаюсь помочь.

Манн снова приближался ко мне, но уже без той наигранной дружелюбности, а в разочаровании и злобе.

– Пытался помочь вам, но увы, – зацыкал Манн. – Вы вернулись сюда. Все мы ошибаемся. Не буду строить из себя святого, – усмехнулся он, – как пытаются делать здесь многие. Мои препараты были не столь идеальны, имели побочные эффекты. И я бы искренне хотел простить вам и вашу ошибку. К сожалению, вы видели больше, чем было нужно. Да, Макс Велки.

Манн подозвал парня из своего сопровождения. Он не думая уже был рядом, раскрыв чёрный чемодан. Манн схватил пробирку, толстый шприц и начал вводить в него серое вещество.

– Вы ошибаетесь в том, что вам необходимо найти в «Пороге» себя. Вы здесь найдёте лишь могильный крест того, кого называете «собственное я». Вам не требуется правда, вам не требуется исцеление, вам не нужен шанс.

Манн схватил мою руку, затянул рукав повыше и искал вену на моей руке. А я даже дёрнуться боялся.

– Вы такой же представитель «Целом», хоть и не хотите себя с ними ассоциировать. Их, как и вас, поздно лечить. Им, к сожалению, нужна эвтаназия. Дать распространиться болезни, чтобы прожить последние минуты в самом счастливом отрезке их жизни. «Ратлит» ни к чему, им нужен, – указал Манн на шприц, – «Дар». Я даю вам шанс выбрать: что именно для вас счастье?

Он так мило улыбнулся мне, а я даже слова сказать не мог. Оцепенение. Подчинение. Игла почти пронзила мою вену. С кончика на руку капала серая жидкость. Мне стало не по себе, хоть уколов я никогда не боялся.

– Бедные овечки, – с грустью сказал Манн, будто подчёркивая «веч».

– Но ведь вы тоже ошибаетесь, Павел Манн, – взял я тенденцию начальника. – Даже вам, с вашей империей, не сойдёт с рук убийство людей Злитчедом. Таких же обычных злитчан, которые пожертвуют своей жизнью за родину, которые очень необходимы нашему правительству.

– Друг мой, я и есть Злитчедом, – кивнул Манн мне напоследок.

По телу пробежало тепло. Выплеск, что происходит после безумного страха, когда кажется, что обошлось. Разбивались бутылки, вспыхивали стены. Одна, случайная, с зажигательной смесью, влетела в арку.

Меткости кидающего можно было позавидовать – попасть точно в горящий бочонок не каждый сможет, когда и цели-то такой даже не подразумевал. Пламя вспыхнуло с двойной силой.

– Готовность! – крикнул главарь.

Манн отдёрнул руку со шприцом. Я понял – он только пронёс укол внутрь, но не ввёл препарат.

– Очень жаль, что я не прибил всё ГРЖ раньше. Мудакам везёт, Макс Велки, – шепнул Манн, отпуская мою руку.

– Кому как не вам об этом знать.

Манн искренне посмеялся, после чего мерно встал и, будто ничего вокруг не происходит, побрёл к чёрному выходу. Внутрь здания летело всё, что только возможно: не только коктейли Молотова, но и камни, палки, жестянки.

Наёмники из Белого Борова старались отстреливаться, но сложно противостоять тому, кого даже не видишь. Ветошь вместо двери воспламенилась за секунду, а воздуха становилось всё меньше.

Я пополз в сторону сестры, чтобы прижать её к земле – даже перестрелка вокруг не приводила её в чувства. Она покачивалась, пыталась открывать рот, но скотч вокруг рта мешал ей полностью раскрыть потенциал бессвязного бреда гниющего заживо мозга.

Меня будто снова укололи, когда я увидел, как шальная пуля пронеслась мимо, но более-менее успокоился, поняв, что угрожала пуля лишь урне с прахом. Наверно, неправильно так думать.

Но жизнь сестры для меня сейчас много важнее. Я добрёл до неё под свистом над головой и потянул вниз, параллельно выискивая потухающего Коэна. Ани начала брыкаться в панике, но я приобнял её сильнее, пытаясь снять скотч со рта.

Когда у меня удалось это сделать, первое, что услышал от неё – это мама.

– Макс, мама! – вопила она мне в ухо.

Я заметил, как завалилась урна, трескаясь от груза и жара. Я не придумал ничего умнее, чем повторно использовать скотч, что только отклеил со рта Ани. Лишь бы успокоить сестру.

Выходило так себе: прах посыпался на пол, откуда под топотом поднималась пыль ещё сильнее. В здание ворвались белые халаты. Злые, на грани безумия, они жаждали мести. Оружия у них практически не было, однако те, что имели его, владели безупречно.

Всё же прошедшие боевое крещение на полях Вече, что пытались найти смысл жизни после убийств своих родных по духу людей, не могли просто так оборонять своё право жить.

Я видел Коэна. Совсем потерянного, его чуть ли не затаптывали в пол.

– Макс, почему ты ушёл? – спрашивала меня Ани.

– Я же здесь, – успокаивал сестру, поглаживая её по волосам.

– Макс, ты когда-нибудь думал, что прошла я?

Этот вопрос, что задан в бреду, был поистине целостным и правильным. Вопрос, который я сам себе никогда не задавал. Но времени рефлексировать в такой момент я не нашёл.

Прижал Ани ближе к колонне, пока столкновение разных идеологий принимало позиционный бой.

– Сиди здесь. Вот мама, – я сжал её руки вокруг урны. – Я приду. Сиди, пожалуйста, ладно?

Вроде слушалась. Кивала, по крайней мере. Я перебежками добирался до Коэна. Он сидел, неспособный пошевелиться, как мишень. Стреляй не хочу.

Путь к нему казался вечностью. Но мои руки коснулись его плеч. Я тряс его, хоть и наверняка не стоило этого делать. Адреналин бушевал.

– Эй, – крикнул ему. – Эй-эй-эй, Коэн! Ты здесь?

Как болванка тряслась его голова. Ещё одна кукла, не отвечающая своим действиям, на моей совести. Будто по привычке в голову врезался автомат. Я попытался увернуться, потому и удар был не той силы, чтобы вырубить меня.

Выродок с рыжей бородой не хотел отступать. Не медлил, уже жадно причмокивал от вида расквашенных мозгов, пущенных в стену. Я, скорее от отчаяния, чем от самообороны, бросился на него.

И по эффекту неожиданности я брал инициативу борьбы на себя, вскоре меня прижимали ближе к земле. Рыжебородый был сильнее, яростнее, а его вес вдавливал меня в мокрую грязь, неожиданно проступившую в пыльном зданьице.

– Что, сука, съел? – наслаждался он действом. – Ёбаный Вече. Чтоб вы подохли все.

Я почти ничего не видел от звёздочек, взрывающихся в глазах. Что-то пытался нащупать. Руки коснулись твёрдого и холодного. Похоже, идиот потерял его в возне.

Я не успел осознать, что именно делаю. Не самооборона – отчаяние. Скорее не выстрел, а щелчок. Скорее не грохот, а писк. Ещё один, ещё один. Казалось, заклинило. Пустые отзвуки.

Его тело дёргалось, всё рвалось придушить меня, но спустя пару секунд обмякло. Секунду я ещё лежал. Разум отказывался принимать происходящее. Рыжая борода приземлилась на пол. Я сделал это.

Я отполз, с трудом садясь рядом с Коэном. Какая жуткая гримаса у этого увальня-националиста. Мои руки были липкие от крови, их жгло от жара автомата – я держал его не так, как нужно.

Я убил его. Меня начало трясти как при лихорадке от одного лишь факта, что лёгкое движение пальца забрало жизнь хоть и морального урода, но живого существа.

– Чёрт, чёрт, чёрт!

Я повторял вслух, как заклинание.

Моё сердце билось так громко. Думал, что сейчас умру – не от выстрела или попав под горячую руку, а от того, что мозг, и так находящийся в стрессе, просто откажется функционировать дальше.

– Здорово, – еле слышно шепнул Коэн.

Я обернулся. Всё казалось, будто я нахожусь под водой.

Шаги приближались к нам. Меня вновь, безвольного и опустошённого, подняли вверх против моей воли. Подняли следом и Коэна.

Белые пятна. Силуэты и тени.

– Коэн Руона, – услышал я от мужчины нашего возраста.

– Берём все боеприпасы! – командовал кто-то вдали.

– Твою мать! – визжал кто-то у кучи трупов.

– Чёрт возьми, – шептал тот, что держал меня, – это же Велки.

Посмотрел в сторону, где должна была быть Ани. Она была в порядке. Я смело провалился в пучину.

Я убил. Ощущал это, словно в первый раз. Возможно, что там и было.

Я убил. Именно сейчас.

Убил. Какой же пиздец.

***

Разве трясло бы меня, как шавку на морозе, при повторном убийстве? Мне казалось, что мозг адаптируемый, либо моя память настолько прогнила под тяжкой болезнью, что не помнит, как именно реагировать.

Частично придя в себя, я понял, что мы оказались в лагере «Целом». Нас с любопытством осматривал мужчина с выдвинутой вперёд челюстью, что способна без труда щёлкать орехи.

Приборы у него были минимальные, а лекарства – экстравагантные. Какой-то зелёный суп, отвар из флора-паразитов – этим он нас порционно пичкал, но на удивление помогало.

Рядом сидела Ани, вокруг – пострадавшие, раненные или сумасшедшие. Врач спрашивал, что видит Ани, показывая на пальцы, просил следить взглядом, тыкал в разные части лица холодным молоточком. Она слушала, следила, реагировала.

Что не могло не радовать. Когда я окончательно вновь завладел своим телом, то попытался встать, но врач вежливо посоветовал не торопиться.

– Вы ещё успеете. Спешить некуда. Всё уже происходит.

Поэтому я устроился удобнее на жёсткой койке и уснул сидя.

Это был мой самый спокойный и крепкий сон за последнее время. Меня не смели беспокоить сны – уж тем более кошмары.

– Макс, – слышал я нежный голос.

Меня скорее не пытались разбудить, а укачивали ещё сильнее.

– Макс, – сквозь вязкий сон я понял, что зовёт меня Ани.

Я мерно раскрывал веки. На размытом образе проявились очертания Ани. Нежная улыбка. Я скучал по ней.

– Доброе утро, – прохрипел я, переворачиваясь.

– Ты…

Её голос волновался.

– Ты видел Коэна?

Продолжить спать не удалось.

– Коэн. Он… подожди…

Я повернулся к ней с претензией в глазах.

– Почему ты не рассказала?

– Что?

Я сел, выпрямив спину.

– Ты даже словом не обмолвилась. Не попросила помощи. Ты ведь знаешь, что теперь намного легче вылечить человека. Ты не мать.

– Господи, Макс, – восприняла в штыки мои слова Ани.

– Нет, ты не мать. У тебя есть шанс, у тебя есть люди, которые могут помочь. Я могу помочь тебе.

– Я не хочу продолжать этот разговор.

– Мы должны поговорить, – настаивал.

– Где Коэн?

Ани резко встала и сразу же схватилась за голову.

– Я не знаю.

– Что с ним?

Ани помчалась к выходу с палатки.

– Он в надёжных руках, – пытался я успокоить Ани, хоть был не уверен, что Коэн жив.

– А урна?

У урны был печальный вид: держалась она на соплях, а при небрежном обращении, даже при малом покачивании, оттуда высыпался прах.

– Господи, какой кошмар. Что с Коэном, Макс?

– Я действительно не знаю.

– Ты был в сознании! – кричала она.

Но поняла, что фактически кричать на меня не за что, и сама шарахалась от своих чувств. Ани выбежала из палатки, а я рванул следом.

– Подожди!

Вырвался в лес. Сугробы размером с человека собирались в кучу чуть ли не голыми руками фанатиков. Палатки строились в полукруге, а по центру, привязанным к деревьям, поскрипывал вагон.

Старый вагон поезда, о котором я будто что-то слышал: о его пропаже, нахождении, обвинениях. Вокруг меня суетились белые халаты, занимаясь уборкой, подготовкой обеда для всех.

Поиски Ани превратились в лабиринт. Лагерь гудел, как растревоженный улей. Люди – в основном мужчины с обветренными лицами и хриплыми голосами – носились с ящиками, похожими на те, что я видел в старых архивах партизанской деятельности Вече.

У кого-то на спине болтался рюкзак с торчащими антеннами, похожий на портативный передатчик. Кто-то чистил оружие, от земли пахло сыростью и бензином.

Это не были хаотичные действия – всё происходящее имело строгую логику. Каждый знал своё место, свой шаг. Будто чётко срепетированный танец, а я в неком интерактивном театре.

Мне не нужно было слышать приказы, чтобы понять, что эти люди готовятся к тому, что рано или поздно должно было случиться, если жить на краю разлома. Жаль, что случится это второй раз.

Я шёл вдоль рядов палаток, вглядываясь в лица. Некоторые оборачивались, но не задерживались. Мне нужна была Ани. В любом состоянии.

Когда я свернул за очередной шатёр, меня словно ударило по голове. Перед глазами – свежие могилы. На скорую руку, земля едва прикрывала кресты. Без изысков, без лицемерия. Мёртвым было плевать, насколько аккуратно обошлись с их останками.

Кто-то стоял у одной из могил. Я не сразу понял, что это за церемония. Но стоило присмотреться, как моё сердце сжалось. Там была Ведрана. Её тело лежало на простыне.

Никто не произносил ни слова, лишь кто-то из старших наклонился и опустил в могилу залатанный флаг Вече. Видимо, многое о её биографии было скрыто для меня, раз к ней с такой честью относились фанатики, что кроме своего Бога никого не признают.

Мне было горько за неё. Не за её смерть даже, а за то, что она умерла не на той войне и не за те идеалы. Я стиснул зубы и отвернулся. Не хотел, чтобы кто-то видел, как мой цинизм сползал с лица.

Через несколько минут, после взгляда в каждую палату на пути, я нашёл Ани. Она сидела в лазарете, рядом с койкой Коэна. На его голове был тугой бинт, лицо странно расслаблено.

Он улыбался, хотя выглядел хреново.

– Коэн, ты как? – спросил я, садясь рядом.

Мне не хотелось шутить над ним – впервые за всё время нашего знакомства. Он повернул голову, в его глазах читалось что-то странное.

– Макс, – как-то по-доброму он обращался, – я в порядке. Как ты?

– А что-то случилось? – отшучивался я.

– Там был Манн, верно?

Я кивнул.

– Манн здесь, – расстроился он. – Всему конец. Ани, – наконец он увидел свою жену, удивляясь, что она способна самостоятельно ходить, – ты тоже здесь?

В его взгляде не читался он сам. Туманный взгляд, тремор и глупая улыбка.

– Я так рад, Ани.

– Да, Коэн.

Ани села рядом с ним с подбадривающей улыбкой, которую искусственно натягивала. Как обращение к ребёнку – тебе необходимо поддерживать хорошее настроение в общении, вне зависимости от настоящих чувств.

Необходимое лицемерие. Отвлекая его улыбкой, она рассматривала алые бинты, что обвивали голову.

– Ани, – шёпотом он говорил лично ей, рассматривая глаза в безумии. – Ани, кое-что случилось. Кое-что плохое и хорошее. Я что-то понял. Понял взаимосвязь.

– Это здорово, Коэн.

– Макс, – обернулся он ко мне. – Ты когда-нибудь чувствовал, будто всё понял, но не можешь это объяснить?

– Постоянно, – хмыкнул я.

– Я помогал, но не так, – мечтательно он рассматривал потолок. – Я думал, деньги, питание всё решат. Поддержка. Да, поддержка. Но Бог сказал мне, что я не прав. Я не прав, да. Я должен был уйти сюда раньше. Но любая закрученная дорога приведёт тебя, куда ты держишь цель.

Эмоции переполняли его, что не могло не сказаться на физическом состоянии: зрачки стали дрожать, а мышцы переплетались, будто хотели изменить положение.

– Коэн, – коснулась Ани плеча мужа, собирая брови в беспокойстве о его состоянии, – ты просто устал.

– Я должен остаться…

– Тебе нужно поспать.

Я бросил взгляд на Ани. Она смотрела на него с тревогой.

– Спать… да, – протянул он, и его голос стал тише.

Врач подошёл, как будто слышал наш разговор. Словно уловил момент, когда нужно вмешаться.

– Ему нужно отдохнуть, – сказал он, приглаживая белый халат.

Ани провела по лицу Коэна кончиками пальцев, пока он всё крепче и дольше моргал. Губы его хлопали, но звуки убавлялись, буквы перестали собираться в предложения.

Ани улыбнулась, вздёрнув уголок губ с одной стороны. Обернулась. Видела мой вид, чему удивилась: презрения во мне не оставалось, как и цинизма, строгости, отстранённости.

– Он там, где хотел бы быть, – рассуждала Ани. – Мы ещё сможем вернуться и пойдём домой все вместе.

– Да, Ани, – успокаивал я её.

Она немного понежничала с Коэном, вырисовывая пальцами его скулы, и отстранилась, поспешно вылезая на улицу. За ней тянулся песчанный след, что высыпался из урны.

Всё укорачивало наше время и уменьшало шансы. Ани заметно дёргалась и подрагивала. Её цель стекала на пол. Как прозаично: время рассыпалось на пол, как подбитые песочные часы.

– Ты хорошо держишься, – сказал я Ани.

– Да. Пока. Это как ржавчина. Ползёт, помню, и я это чувствую каждым сантиметром своего тела.

Её слова эхом отозвались где-то внутри меня. Мы шли вдоль лагеря, наблюдая, как люди собираются в группы, несут снаряжение. Вокруг меня кипела жизнь, как в муравейнике, но я не мог отвести взгляд от её лица.

– Что ты чувствуешь? – спросил я.

Она слегка поджала губы, словно боялась произнести ответ.

– Чувствую, что постепенно становлюсь чужим. Моё тело вроде бы со мной, но оно меняется. Как будто кто-то переписывает мои воспоминания. У нас мало времени. Ещё меньше, чем хотелось бы.

Её взгляд вдруг устремился куда-то за мои плечи, и я оглянулся. Чуть позже я услышал хриплый голос позади себя:

– Макс Велки!

Я обернулся и увидел перед собой мужчину лет сорока. Лицо загорелое, покрытое мелкими морщинами. На правой щеке виднелся грубый шрам, словно кто-то неудачно полоснул ножом.

Волосы коротко подстрижены, но светлые пряди всё же выбивались из-под потрёпанного капюшона. Его глаза – серо-зелёные, цепкие и будто всегда ищущие.

– Да, – ответил я с некоторой настороженностью.

Мужчина ухмыльнулся и протянул мне руку.

– Как неожиданно вас здесь встретить! Я думал, что уже прошло то время, когда подобные вам стремятся в «Порог». Обычно, – захрюкал он со смеху, – они здесь остаются навсегда.

– Извините, я совсем вас не помню.

– Ох, да. Столько времени прошло. Марко. Ты брал интервью, когда ещё о «Пороге» не всем в мире было известно.

– Может быть. Но мы торопимся, поэтому…

Я указал ему на конец лагеря, что устремлялся в лес. Он посмотрел с неким отвращением и пожал плечами.

– Прямиком в ад, да?

Он не дождался моего ответа, поэтому продолжил дальше монолог:

– Безумное время. Цирк без дрессировщика. Я слышал, поймал недавно свежую радиопередачу. То, что рассказывают о происходящем в «Пороге», – помотал он головой с улыбкой на лице, – Боже, на что только не пойдёшь ради своих целей.

– Что вы знаете о настоящих целях «Купола»?

Я видел его взгляд, полный возмущения и непонимания.

– Вы дразнитесь? Вы ведь и сами прекрасно знаете.

– Если бы я что-то и знал, то не спрашивал вас.

Он снова улыбнулся, ещё шире и ещё недовольнее.

– Все, кого вы видите, – провёл он рукой по лагерю, – они ведь и не радикалы вовсе. Оборона. Вояки, которым не понравилось, что государство их в очередной раз продало. А за пределами лагеря – безумцы, что совсем потеряли связь с реальностью. Ритуалы, обряды, оккультизм. Варварство, как в старые добрые. Но ни эти, ни те – они совсем не преследуют цели, что официально заявляли Злитчедом или кто там сейчас…

– Да, конечно, – смеялся я над ним, – и теракты не они устраивали, и Матуса никакого нет.

– Матус, теракты, – его смешила моя глупость. – Какая это ерунда. Театр. Неужели вы верите в это, Макс?

По моему виду он понял, что я не шутил.

– Вот оно как, – разочарованно произнёс он.

– Что вы знаете о Матусе?

– Что его нет, – отрезал он.

– Мне звонил лидер радикального крыла «Целом» с официальным приглашением на эксклюзивное интервью.

– Вы шутите, – не мог поверить Марко.

– Я на полном серьёзе, – злился я. – Что вы знаете о лидере «Целом»? Где он сейчас?

Марко испугался, отстраняясь от меня. Я и сам испугался наплыва агрессии.

– Лидер, – шептал он, шарясь в собственной памяти, повторяя одно и тоже слово. – Всё, что я могу подсказать, где может скрываться глава, – показал он кавычки, – так это идти в район Промислгор.

– Прямо в пучину, – насторожился я.

– Марко. Кажется, я видел тебя раньше. Ты тогда брал интервью у кого-то из наших в «Милосердии».

– Не припомню.

– Оно и понятно, столько времени прошло. Добро пожаловать в ад. Хотя, – задумался он, – тебе и даме чертовски повезло.

– Почему? – спросил я, нахмурившись.

Марко ухмыльнулся, но на его лице это больше походило на гримасу.

– Но лучше вам оставаться здесь. Хоть какая-то стабильность.

Его слова заставили меня задуматься. Зловещие очертания «Целом», ужасы экономики, наплевательство Злитчедом, какие-то безумные схемы для того, чтобы слепить врага. Всё это перемешивалось в кашу.

Ани потянула меня за рукав, как маленький ребёнок взрослого, привлекая его внимание.

– Макс, – спросила она, ожидая, как я психану и выберу путь к Матусу. – Что именно ты хочешь?

Счастье сестры или собственное успокоение? Ответить сложно. Личное или общее? Да плевать вообще на прогнивший мир.

Вдруг над лесом прокатился гул. Мы все подняли головы. Где-то вдалеке раздавались громкие объявления:

– Всем, кто находится в зоне «Порога»! Немедленно покиньте территорию! Объявляется «Купол».

Слова пронзали воздух, словно стальные прутья, и их тяжесть легла на наши плечи. Ответить нужно было прямо здесь. И я ответил:

– Мир уже в огне. Давай навестим свой дом.

Ани кивнула. Мы покинули суетящийся лагерь, пришедшего в ужас Марко, больного Коэна и наконец спокойную Ведрану. За нами оставался лишь тонкий серый снег, ползущий змейкой на белом ковре.

ГЛАВА ШЕСТАЯ. ВЕЧНОЗЕЛЕНА, ТРИНАДЦАТЬ

Забитые снегом выбоины, как партизаны, действовали на неожиданность, потому ноги подкашивались и упрощали и без того трудный путь. Желудок предательски постанывал, рот заливался слюной.

Ани-Мари бережнее относилась к разваливающейся керамике, с которой отсыпалось по чуть-чуть, мерно. Я, позади, придерживаясь за живот, лишь бы прошла тяжесть, давящая в попытке вырваться, не беспокоила так сильно.

Я отпинывал снег, еле сменял ноги в ходьбе, и думалось, что сейчас откину коньки. Мегафон успокоился, перестал трещать про наше нежелательное нахождение в «Пороге».

На смену ему пришли глухие очереди, что звенели со всех сторон одновременно. «Порог» без того походил на муравейник, а после формального объявления «Купола» стал растормошённым бесстыдным мальчишкой.

По моим прикидкам, если верить торчащим крышам над верхушками деревьев, идти нам оставалось ещё сорок минут. Может, даже час. Вертушки сотрясали воздух. Болел живот.

Как бы я не хотел растягивать наш путь по времени, я постучал по плечу Ани-Мари. Её обеспокоенные чёрные круги под глазами смотрели на меня яснее, чем зрачки.

– Перекур? – спросила Ани.

Я замахал вперёд.

– Просто помедленнее.

Спустя минут пять мы вышли на остатки мощённой дороги. Хотелось верить, что никто не выйдет на нас. Впереди, по моим прикидкам, нас ждал островок флора-паразитов, но я надеялся, что от них не осталось и следа. Так и было.

Нас встречало выжженное поле, приправленное снегом. Я то и дело спотыкался, выворачивал ноги, и это нагнетало всё больше с каждым шагом.

– Грёбаный снег, – бесился. – Какого чёрта здесь снег?

– О чём ты? – изображала улыбку Ани-Мари.

– А ты не видишь?

Я обвёл руками всё пространство, схваченное непогодой.

– На улице плюс тридцать, Макс. Прекрати.

Я нахмурил брови. Я продрог, во все дырки забивался снег, а тучи грозились бураном – как же на улице тогда может быть жара?

– Ты смеёшься надо мной?

Ани не стала отвечать. Она шла ровно, насколько это было возможно, исчерпав второе дыхание.

Наконец мы добрались до открывающей вид пригорки. Отсюда всё как на ладони. Вид, честно говоря, омерзительный. Серые монолиты выбивались из зелёной простыни. Смотрелось неестественно и жутко.

Ани посмеялась.

– Что? – уточнил я.

– Вспоминаю, – выдохнула Ани.

Она указала на левую сторону, где был условный собор.

– Там я впервые пошла на свидание.

Меня взяло острое негодование, будто я до сих пор мальчик, главная задача которого – оберегать сестру от таких же придурков, как и я.

– Не может быть, – не верил я в её слова.

– Да. Это был Всеволод, этажом ниже.

– Тебе же было одиннадцать, как мы переехали.

– Хотела быстрее почувствовать себя взрослой. Смотри, – указала вдаль Ани-Мари. – Там же осталось озеро, интересно?

– По-моему, там тоже болота. Оно и до всех происшествий высыхало, поэтому…

– Да, точно… Помнишь, как мы собрали плот из бутылок газировки?

– Да, – хмыкнул я. – Самая ужасная идея…

– Поплыть в самый центр, будто ты исследователь морей, – добавила за меня Ани-Мари. – Каждый раз говоришь об этом.

– Мне просто хотелось впечатлить девчонок, что пошли с нами.

– По итогу плакал, что чуть не умер и что мама наругает, ведь она запретила приближаться к озеру.

– Зато ты меня спасла. Как и до сих пор.

Ани восприняла слова, сказанные невзначай, близко к сердцу. Взгляд быстро потух, а урна прижималась к рёбрам.

– Нет, Макс.

– Что нет?

– Нас больше нет в этом месте, – пронзительно смотрела Ани на меня. – Мы уже давно выбрали другие пути.

– К чему ты клонишь?

Ани-Мари начала спускаться вниз, в самую, казалось, гущу, ведь оттуда доносились нескончаемые ответные удары одной стороне, другой, и так по очереди.

– Я больше не хочу спасать, – идя вперёд, сказала Ани. – Я и не смогу.

Пришлось покорно следовать за сестрой. Ещё один косяк вертолётов пролетел под нашими головами. В глазах то и дело отсвечивали рыжеватые, алые взрывы. Уши давно привыкли к резким звукам, а писк казался приятной мелодией.

Я всё ждал звонка от Матуса, ориентировку, путь или хотя бы игру в «горячо-холодно». Но при огромном желании он не сможет дозвониться: телефон не выдержал приключения, от удара на экране плелась паутинка.

– Как думаешь, – спрашивала Ани, – там осталось живое место?

Свист. Хлопок. Резкий ветер ударит песком в глаза. Ответили наглядно. Спускаясь ниже, к границе между лесом и началом городка, мы спрятались за листвой, побаиваясь выходит ближе к дороге.

Уже скоро начинался город – более сохранившаяся его часть. Но, кажется, ненадолго. Открылся вид высотных надгробий с тёмными окнами, где тенями пробегали «Целом».

На них давно не белые халаты: тёмно-зелёные, бурые. Таких же цветов придерживались военные Злитчении.

Каждый занял свою позицию. Проигрышная была у вояк, которых застали врасплох, отстреливая их с балконов. Стало ясно, почему как коршуны летают вертолёты. Дожидаются.

Я чувствовал, знал, что рядом Белый Боров с Манном в придачу тоже наблюдают за действом. Почему же он с такой лёгкостью отпустил меня? Этот вопрос никак не покидал голову.

Он знает, что я знаю. Не помню, но знаю. Чистого рода зверь, что насытился, а сейчас лишь хочет поиграться.

– Что будем делать? – пыталась перекричать гул Ани-Мари.

Я подбирал момент, когда мы можем проскользнуть к бетонному блоку, который оберег бы нас от пули военных или пули «Целом».

Бессмысленная пальба выглядела как постановка боевика, но не устрашала. Боли внутри тела сбивали весь настрой, и было не до прицельных выстрелов и раскидывания Молотовых.

Бутылки разбивались об каски военных, но их униформа позволяла им не вспыхнуть, даже медлительно обернуться, прикинуть траекторию и закидать свинцом чёрные дыры окон.

Фанатики, которые – видно по их рожам – явно разделяли идеологии другого лагеря, выскакивали из парадных так, чтобы напасть со спины на вояк. Солнце спускалось, темнело, и театр пора было прекращать как можно быстрее.

Как жаль, что нам придётся высидеть его: нам с Ани-Мари как раз по прямой, минут двадцать по аллее и на месте. Мысли путались, и не думал ни о чём, кроме как о желчи, ползущей то вверх, то вниз, то и вовсе вбок.

Картинка мира не успевала за движением глаз, отчего я дольше моргал, чуть ли не до мозолей натирал веки и пытался продуть очки. Иначе я не мог очистить их, вся одежда и руки были в засохшей, заиндевевшей грязи.

Ани трясла меня, но выходило лишь бессмысленно раздражать. Открыв глаза, надеясь, что я пришёл в норму, я рассмотрел впереди себя сферу. Сферу, что подсвечивала белоснежный налёт плотно намазанной побелки.

Да, не снега, ведь, скорее всего, это дроблённый до мелких частиц бетон, что ссыпался с могильных домов, молчаливых до безумия.

Красная сфера, что может довести тебя до истеричного смеха своим очередным появлением, этот смех же – провокация его, ведь она, сфера, проводила некую шоковую терапию.

Терапию, что я смел лишь припоминать. Припоминать с горестью своего положения деградирующего собственного Я, ощущать, как личность отслаивается. Как личность перестаёт жить. Точнее, как она живёт отдельно.

Красная сфера возвращала меня в интервью с Арностом Фелки, у которого я брал его на смертном одре. Он жалел о том, что верил постоянно не тем. Жалел, что не мог помочь кому нужно. Зверинец, – повторял он.

«Зверинец» – так он хотел назвать свой последний альбом, но боялся. Точнее, думал, кто с ним расправится быстрее, но не хотел проверять. Он умер. Завидую.

Я потряс головой, и только тогда красная сфера миновала меня.

Прямо. Желательно так, чтобы не попасть никому на глаза. Невыполнимо, но выбирать не приходилось.

Становилось совсем плохо. Посмотрел под ноги, и стало ясно: под стопами сдавливались, пуская сок, побеги флора-паразитов. От этого и становилось дурно.

На Ани-Мари эффект распространялся не так сильно.

– Будем ждать, пока здесь всё не сравняют с землёй?

Мы правда теряли много времени, но иначе поступить невозможно. Ани-Мари дёргалась вперёд, под общее внимание враждующих, но я придерживал её за плечо.

– Ты хочешь добраться или здесь лечь? – пытался я успокоить её.

– Там вообще скоро ничего не останется!

Она указала на бомбардировки высоток, чтобы фанатики повылезали, как тараканы от дихлофоса. Меня брал страх, ковырялся в теле, руки немели. Выдохнул. Закрыл глаза. Покусывал губы.

Короткая тишина.

– Пошли.

Я вылез первый, потянул за собой Ани, что спотыкалась, не успев сообразив, какую ногу ей нужно подставить вперёд.

Перебежкой мы добрались до очередного бетонного блока, за которым, как казалось, нас вряд ли могли заметить.

Наше положение оказалось стратегическим, ведь можно было расслышать перекрики военных по рации:

– Двадцатый, сука, вы не можете разобраться с сумасшедшими? – шершаво выдавалось из рации.

– Численность, твою мать! Подкрепление! Нам нужно подкрепление!

– Все части на штурме «Порога», какое вам, нахрен, подкрепление?

– Мы тут для зачистки или штурма, ты?

– Какая зачистка? Чётко следовать приказу: окружение и подавление! Выполнять приказ!

– Да пошёл ты.

Радио шикнуло в последний раз. Далее ждала серия перестрелок, но стреляли скорее от злости, чем для истребления кого бы то ни было.

Как только весь магазин был выпущен, я снова потянул Ани, и мы скользнули, как тени, к первой попавшейся парадной.

Не сказать, что внимание мы не привлекли, и нас явно посчитали частью сектантов, чем заблудившихся туристов, что проигнорировали советы сваливать с зоны.

Можно было взять лёгкую передышку, но точно не останавливаться: тише, но мы пошли вперёд по коридору, минуя предбанники напрямую, а не через дверь.

Под ногами хрустел уже не снег, а ошмётки стёкол с камнями.

– Тяни его! – кричал один из «Целом».

Скрюченное тело, что вопило беззвучно: пасть была широко раскрыта, в глазах читались слёзы и отчаяние, но вопля, даже писка не вырвалось. Его несли двое, менее раненых.

Волокли по острым осколкам, не жалея.

– Что мы ему сделаем? – возмущался второй.

– Сука, помнишь, как было в Вече? – отпустил мужчина, тряс пальцем перед лицом брата по оружию, пока измученный болью крутился червём на земле. – Я тебя, блядина, вытащил из огня! Вот твой должок!

Спор двоих решился пулемётной очередью из соседней квартиры через отсутствующую стену.

Мы с Ани спрятались, как могли, кратко наблюдая, что происходило с трупами. К остывающим подобрался такой же, в белой одежде, волк в овечьей шкуре.

По лицу и причёске было видно, кого он на самом деле представлял. Отщёлкнув кобуру, подходя к трупам, он вытащил укороченный пистолет и решил судьбу третьего, позволив ему более не мучиться.

Под моей ногой лопнуло стекло. Это не осталось незамеченным: Боров под прикрытием, словно зверь, напряжённо обернулся к нам. Были бы на его голове волосы – вздыбились бы.

– Крот, – не отводя глаз, наклонил он голову, откуда пришёл, а после кивнул на нас, – проверь.

В нашу сторону послышались шаги. Больше, чем одного – кажется, кротов было целое семейство. Нужно было как-то ретироваться, но сделать это незаметно невозможно. Я пытался раздвоить взгляд, смотреть на Ани и на Боров.

– На счёт три, – шепнул.

Указал Ани на лестницу, что позади неё, на верхний этаж. Шаги совсем рядом.

– Раз, – шлёпал губами.

Уже виден носок ботинка. Я произнёс только два, но времени на отсчёт не хватило. Я всем весом полетел вперёд, хватая, по всей видимости, Крота, валил его с ног и пытался обезоружить, пока Ани, рассыпая пепел, бежала к лестнице.

Крики в мою сторону, в очередной раз дуло, безумные глаза Крота из-под круглой оправы, намотанной на резинку для лучшего крепления.

Я вдарил ему так, что чуть не оставил на костяшках его зубы, а после, выхватывая у него из рук автомат, неумело воспользовался им.

Пули пролетели над головами Боровов, что пригнулись под натиском ссыпающейся на их головы штукатурки. Не стал расходовать весь запас, а под шум побежал вслед за Ани.

– Велки! – кричал лежавший Крот. – Это Велки!

– Живым! – кричал Боров.

Поднимался вверх по лестничному пролёту, пытаясь удобно повесить автомат. Топот понёсся за мной. Здание потряхивало, что разваливало его сильнее.

Поднялся на верхний этаж, что выглядел приличнее и целостнее. Приветствовало граффити: «Ад давно здесь».

– Ани! – крикнул, оборачиваясь по сторонам.

Краем глаза заметил машущую руку, торчащую из двери. Побежал. Ани стояла, пытаясь отдышаться, прийти в норму.

Свист. Хлопок в другой стороне дома. Мороз прокатился по телу. В этой квартире, там, где считалось, должна быть кухня, пачками лежали столкнувшиеся вояки с фанатиками.

Кто-то ещё держался в живых, захлёбываясь и пытаясь сказать, наверно, звал на помощь. На сектанте, что вместо Бога, завывая, призывал мать, лежал лейтенант в бушлате, который мне так необходим.

Почерневший, без отличительных знаков, что мне очень подходило.

Игнорируя всхлипы мальчишки, который лишь получив смертельную рану осознал, что не готов умирать за идею, я поднял с его тела труп, растёгивая зип.

– Что ты делаешь? – осуждающе шипела Ани.

– У меня переохлаждение.

– Ты сумасшедший.

Хохот Ани-Мари на грани между забавой и издёвкой никак не смущал меня. Я стянул куртку, накинул на себя.

– Стоять на месте! – хрипло кричал Боров, поднявшийся на наш этаж. – Обстрел!

Он не обманул: в наш дом подряд полетела артиллерия. Ответных ударов не следовало – нечем отвечать. Очевидно, что главная цель Боров – построить ужасающий и нечеловечный лик «Целом», но что касается обороны – они в этом ноль.

Да и сами сектанты. Как легко запутаться, где есть кто.

Есть ли здесь часть, кто действительно верит в «Целом», а кто лишь прикидывается за хорошие деньги? Военные ли нас штурмуют или это тоже Боровы?

Разбираться в экзотических перепетиях не приходится. Самое главное – добраться до собственной квартиры.

Ани всё ещё хохочет. Как дитя. Покачивается, усевшись на пол. Интересно, что думал Арност Фелки перед смертью? Всё также переживал о своей нелепой жизни?

Он хотел умереть молодым, и в этом есть смысл – не успеваешь разочароваться, чёрное и белое не смазывается.

– Чёрт! – ударил себя по ушам, пытаясь прекратить щёлкающие мысли.

А ведь я брал интервью, когда искал себя. Хотел начать карьеру заново, не участвуя в вылазках. Читал ли его Йозеф? Усатому херу явно было не до этого.

Я не помню, сколько получил за тот выпуск. По-моему, смел отвести Оливию в ресторан.

Потом, спустя полгода работы сторонним экспертом, что освещает музыкальные предпочтения молодёжи, я вышел на Манна.

Он помнил меня ещё по ГРЖ, но по ещё тем мелким, незначительным его интервью было ясно его отношение к этой группе.

Почему же тогда я привлёк его внимание? Думал, я разочаровался в расследователях? Как сладко он мне улыбался, неестественно и услужливо.

– Вы чё, дебилы, в форме? – спросил кто-то, пододвигающийся к нам.

Послышались тяжёлые берцы, ударяющиеся об пол. Отдёрнутый затвор.

– Э-э, пидорасы, вы чё удумали?

Три автомата заголосили. Глухой удар тел.

– Цель устранена.

Так сухо, по факту было сказано. Обыденно. Я обернулся, как вылез из мыслей. Пытался отодвинуть Ани, спрятаться в уцелевшем кухонном гарнитуре, но она не поддавалась. Снова над ней нависла болезнь. А берцы отпнули дверь, что сорвалась с петель.

Боров в своей естественной форме.

– Новая цель. Ориентировочно Макс Велки.

– Оставить, – ответили из рации.

Грохотания прекратились. Половина дома оставалась держаться на соплях. Я не был уверен, что стреляли именно по нашему дому, но складывалось такое ощущение.

Но раз уж мы в целости и нам ещё возможно угрожать, значит, всё не так плохо.

Я не способен более складывать картину мира вокруг себя. Наконец меня стошнило.

Мужик, держащий меня на мушке, растерялся. Не стал меня отвлекать.

Всё выносилось наружу, застревая в ноздрях. Кажется, что это была не густая масса, а цельные куски.

Смог отдышаться.

Смог разглядеть.

Красные кружки. Из меня вырвались красные кружки, твою мать.

Даже Ани отвлеклась.

Даже мужик испугался, отпустив оружие.

Я потянул к нему руку, вопрошая. Думал, что хотя бы он понимал, что происходит. Но нет.

Кто знал тогда?

И в молчаливом переглядывании я почувствовал вибрацию в кармане.

Мужик кивнул, мол: «Бери чёртову трубку».

Я и взял. Взял телефон, что не работал примерно с самого начала.

Тихо спускались сумерки.

Входящий от Матуса. Принял.

– Да? – спросил я.

– Центр. Иди к центру. Жаль, что тебе пришлось пережить. Соболезную.

– О чём вы? Чему вы соболезнуете?

Посмотрел в сторону, где должна была быть Ани. Но вместо неё сидел Йозеф, потирая свои усы.

***

Наверно, пятница под шестым числом месяца, что следовало из красной рамочки на календаре. Наверно, ещё было довольно дождливо, если месяц май. Наверно, пятнадцатый год. Тогда пообедал в недавно открывшемся ресторане.

У него были все шансы стать моим любимым, но настойчивость официанта, который только и искал предлог, чтобы втюхать мне несчастный десерт, приводило меня в неловкое положение.

Было вкусно, но в еде я никогда особо не был разборчив и уж тем более не следовал этикету, который в данном ресторане обязаны соблюдать повально все – интерьер кричал об элитарности.

Заплатил пятнадцать деревянных и двадцать процентов от суммы официанту. Конечно, он особо не заслуживал этого, но и не его вина проводить дополнительные продажи.

Не успел я подняться с места, как тройка других официантов, что, гуляя по залу, вечно перешёптывались и смотрели в мою сторону, подошла ко мне. Я уж подумал, что меня без десерта не выпустят.

– Позвольте, Макс Велки, – протянула девчонка ручку и листок блокнотика.

За ней, осмелев, потянули остальные. Самый низкий из них и, честно говоря, с глупым выражением лица тянул листок вовсе с записанным на обратной стороне заказом.

Я замешкался, ведь с самого утра в стрессе. Стоял около часа перед зеркалом, поднося к горлу лебединую шею вешалки, подбирая нужный костюм, но никак не мог сообразить, какие штаны подойдут мне больше.

Широкие выглядели слишком обыденно для встречи с такого рода человеком, но узкие выглядели вульгарно, да и понабрал веса, из-за чего они могли пойти по швам. По итогу выбрал какой-то печальный, похоронный стиль, отчего недовольно ёрзал.

Я вышел, расписавшись везде, где нужно, помахал рукой людям, чьё внимание ненароком привлёк, и вышел на улицы Бельнуса. На нём, как всегда, властвовала готика.

Шпили домов тянулись к низким облакам, как будто хотели зацепить их за края. Дождь был мелким, почти незаметным, но от него пахло сыростью, которую не перебить никакими благовониями.

И вот среди этого царства мрака и величия, окружённого каменной узорчатой арматурой, стоял небоскрёб. Гладкий, будто вылитый из чёрного стекла. Он выглядел неестественно, словно бородавка на теле города.

Я стоял у основания здания и смотрел вверх. Башня словно специально была построена, чтобы заставить человека почувствовать себя мелким, незначительным.

«Как уместно для Манна», – подумал я.

Внутри меня встретил человек в идеально сидящем костюме. Он улыбался, сдерживал руки у пупка, в позе, словно он балерина. Его лицо невозможно было запомнить, настолько оно было лишено особенностей.

Охранник провёл меня через вестибюль, где на мраморном полу отражались неоновые огни, и довёл до лифта. Путь наверх занял двадцать секунд, но показался вечностью. Слышно было только гул движения кабины и тихое дыхание сопровождающего.

Когда двери открылись, меня встретил сам Манн.

Его присутствие заполнило весь просторный кабинет. Никакой громоздкой мебели, только стеклянные стены, дающие обзор на весь Бельнус, и небольшой стол, на котором стоял графин вина и два хрустальных бокала.

– Макс Велки, – протянул он, улыбнувшись.

В его манере говорить была утончённая холодность.

– Добро пожаловать.

– Спасибо за приглашение, – ответил я, чувствуя, как слова звучат натянуто.

Манн пригласил меня сесть, сам же налил вино, описывая его, как будто речь шла о шедевре искусства.

– Сицилия, начало нулевых, – начал он. – Год выдался засушливым, и это отразилось на вкусе. Ноты вишни, сухофруктов и чуть-чуть ванили.

Он поднёс бокал к носу, сделав глубокий вдох.

– Не правда ли, восхитительно?

Я поднял бокал, глядя на красную жидкость, но пить не стал.

– У вас всегда был вкус к изысканности, пан Манн.

– И вы это заметили, – усмехнулся он. – Но ведь не ради вина вы пришли ко мне. Или всё же?

Я пожал плечами, решив не спешить с ответом.

– Знаете, что я больше всего ценю в людях, Макс Велки? Целеустремлённость. Порой это качество требует жертв, но результат всегда оправдывает средства.

Он смотрел на меня, изучая. Казалось, что он видел больше, чем показывал.

– Говорят, вы ушли из ГРЖ, – продолжил он, делая глоток. – Почему, если не секрет?

Я отвёл взгляд к окну. Снизу город блестел бисером, а дождь стекал по стеклянным стенам кабинета.

– Сын, – сказал я. – Жена. Работа в ГРЖ не оставляла мне права быть отцом. Или человеком, если на то пошло.

Манн откинулся на спинку кресла, поигрывая бокалом.

– Интересно, – протянул он. – Но ведь журналистика – это страсть. Она сжигает вас, но дарит нечто большее. Разве вы не скучаете по этому чувству?

– Нет, – соврал я.

– Понимаю, – кивнул он, но его взгляд выдавал сомнение. – У меня трое детей. Вы знали?

– Не слышал об этом.

– И это правильно, – усмехнулся Манн. – Я предпочитаю держать семью в тени. Мир, особенно тот, что я строю, слишком опасен.

– А какой вы строите мир? – спросил я, откидываясь в кресле.

– Прогрессивный, – Манн провёл пальцем по краю бокала. – Медицинские инновации, исследования, новые технологии. А вы слышали о флора-паразитах? – посмеялся он. – Извините за столь нелепую шутку, Макс Велки. Конечно, слышали. Удивительная вещь, – сказал он, пристально глядя мне в глаза. – Они могут стать ключом к новому витку в фармацевтике. Но есть одна проблема – их нестабильность. Чтобы работать с ними, мне нужно больше свободы.

– «Порог»? – предположил я.

– Вы проницательны, Макс Велки. Но, боюсь, сектанты «Целом» создают сложности. А вам ведь известно, что я всегда нахожу способы устранить проблему, ориентируясь, так скажем, на новую этику.

Он замолчал, словно проверяя мою реакцию.

– Как видите, – продолжил Манн, – я человек с большими амбициями. Возможно, вы тоже проголодались по этому чувству, желанию стать частью чего-то значимого?

– Какой же это выбор, если ты уже внутри? – сказал я, поднимая бокал.

Манн улыбнулся.

– Вы умны, Макс. Мне это нравится.

Манн сделал ещё один глоток вина и отставил бокал в сторону, словно поставил точку в предложении, которое не нуждается в продолжении. Его взгляд снова нашёл меня.

Я ощущал, как он сканирует каждую деталь – мои слова, позу, даже паузы.

– Скажите, Макс Велки, – начал он с едва заметной улыбкой, – вы когда-нибудь задумывались, сколько в реальности стоит человеческая жизнь?

– Деньги? – предположил я, скрещивая руки.

– Необязательно, – покачал головой Манн. – Иногда она стоит правды. Иногда – лжи. А чаще всего её цена – это чья-то иллюзия.

Я не ответил, только посмотрел на город, который казался миражом в стеклянной оболочке. Манн продолжал:

– Люди ищут правду, но не хотят её знать. Злитчедом это доказал. Они жаждали справедливости, а получили бюрократическую пустоту. И где они теперь? Вопрос риторический. Вече? Полузабытая территория, захлебнувшаяся в собственных мечтах о независимости.

Он отошёл к окну, держа руки за спиной, и заговорил спокойнее, словно произносил монолог для пустого зала:

– Я был там. В Вече. Видел, как они праздновали свою «победу». Усталые люди с фальшивыми улыбками, их дети бегают по улицам, но за каждым взглядом – страх. Они получили свободу, но какой ценой? Раздробленные семьи, истощённые ресурсы, политическая неопределённость.

– А вы видите в этом урок? – перебил я.

Манн обернулся, его улыбка стала тоньше.

– Конечно. Свобода – это нечто, что требует управления. Люди, оставленные наедине с ней, начинают бояться её. Они пугаются пустоты, Макс Велки.

– И вы хотите заполнить её?

– А разве это не естественно? – спросил Манн, разводя руками. – Люди жаждут порядка. Их нужно направлять. Я не тот, кто навязывает правила. Я лишь предлагаю инструменты для выживания.

– Например, «Купол»?

Он усмехнулся.

– Например, сеть вещания. Мы живём в мире, где информация стала оружием. Вам ли не знать, Макс Велки. Вы разбираетесь в этом лучше, чем кто-либо.

Я насторожился.

– Вы хотите использовать моё имя?

– Нет. Я хочу использовать ваш ум. Пронзительность. Ту способность видеть правду, которая делает вас таким уникальным. Люди доверяют вам. Они читают ваши слова, они следуют за вашими мыслями.

– Люди перестали читать.

– И я намерен это изменить, – заявил он, добавив в голос стальной оттенок. – Моя сеть вещания станет не просто новостным ресурсом. Это будет площадка для идей, для реформ. Злитчении нужна другая реальность, Макс Велки. Мрак Злитчедом должен рассеяться.

– А если это всего лишь ещё одна иллюзия?

Манн поднял бокал, но не пил.

– Иногда иллюзия – это всё, что у нас есть.

Мы молчали. Дождь за окном усилился, и капли зашумели по стеклу, будто разбитые часы напоминали о времени.

– Вы правы, – сказал я, прерывая паузу. – Правда – это иллюзия. Но вы хотите её контролировать.

Манн улыбнулся, как будто я только что подтвердил что-то важное для него.

– Контроль – это не власть, Макс Велки. Это ответственность. И вы знаете, что в этом хаосе она нужна как никогда. Посмотрите на «Порог». Сектанты создают хаос. Правительство – фарс. А я предлагаю решение.

– Решение для кого?

– Для всех, – ответил он. – Но в первую очередь для тех, кто может видеть шире. Как вы.

Я задумался, и Манн это заметил.

– Вы видите шире, Макс, потому что вам приходилось. Уйти из ГРЖ ради семьи, ведь иначе бы она трещала по швам…

– Вы знаете слишком много, – перебил я.

– Я знаю достаточно. И знаю, что у вас есть сестра. Она всё ещё рядом, но разве между вами нет той трещины, которая появляется, когда кто-то однажды уходит? Или ваша дорогая мама, за которой приходится ухаживать Ани-Мари? Я ведь мог вам помочь. Пансионат, что присмотрит за ней. Вам не придётся тратить время, деньги. Которое вы точно не хотели тратить. А после мы поможем ей исцелиться. Не дать плацебо, ложную надежду, как «Целом». Не откупиться, как «Злитчедом». Помочь.

Слова Манна задели меня, но я не подал виду.

– Не стоит говорить о моей матери.

– Я понимаю, как тяжело говорить об этом. Но вы можете стать тем, кто приблизит наше лекарство от всех болезней. Ваша мама придёт в норму, если вы инвестируете свои силы в наш проект, Макс Велки.

– Не стоит упоминать мою семью даже в контексте помощи.

Манн сложил ладони перед собой, прикоснулся ими подбородка и внимательно рассматривал мою реакцию.

– Я лишь хочу вернуть вам, что вы потеряли из-за Злитчения. Лишь ваше слово, что зажигает сердца на целый мир, который потерялся во времени. Вернуть, как должно быть.

Я молчал. Кривился от упоминания матери, вспоминал Ани-Мари, что сложила собственные амбиции ради матери.

– Подумайте, Макс Велки. Просто подумайте.

Он наполнил мой бокал, снова описывая вкус вина. Но теперь в его голосе звучала скрытая насмешка, словно он знал, что сделка уже заключена, хотя я ещё не дал ответа.

За окном раздался гром, будто мир тоже решил задать вопрос, на который не найти правильного ответа.

***

Шумно, как сдувающийся вакуум, я втягивал пыльный воздух. Обложенный, как усопший венками, я лежал на земле, а может и ниже. Чистое чёрное небо с пульсирующими звёздами.

Полыхало будь здоров. Воняло ещё до ужаса. Тяжело было вдохнуть. Видимо, сильно ударился позвонком, но двигаться мог, а значит, не парализовало. Сухие губы облизывал не менее сухим языком.

Боевые действия, которые происходили прямо здесь, вокруг меня и с моим недобровольным участием, перенеслись глубже. Это не единственный плюс – я ещё и здорово выспался за это время.

Куски от зданий периодически срывались, кувырками сваливаясь на землю, что не давало шанс случайно выжившим. И если я хотел продолжить путь, то мне необходимо было подняться.

Неимоверные усилия потребовались, чтобы вытащить хотя бы куски мяса из-под обломков дома. Куски мяса – иначе мою левую руку не назовёшь. Рык медведя пронёсся по пустырю.

Я поднялся. Во тьме сложно было что-либо разглядеть, благо помогал рыжий горизонт, объятый пламенем. Вдали – звездопад. Яркие жёлтые линии поливали «Порог», а лишь спустя полминуты гул доносился до меня.

Почерневший от копоти снег слоился на обезображенные тела. Бушлат не грел. Я наконец смог подняться, хоть и стоял неровно – словно надувная фигура для рекламы, которую поддували снизу.

– Ани, – пискляво я пытался докричаться до сестры в надежде, что и она осталась в живых. – Ани-Мари Велки.

Тяжело передвигаясь в прямом смысле по головам, я вертелся во все стороны, чтобы в мраке разглядеть движущееся тело. Внутренности людей хлюпали, сдавливались, как мягкие игрушки, под моей подошвой.

Неожиданно шарманка механического голоса заиграла вновь. Предупреждала, что пора покидать территорию, но все понимали, увидев ад, творящийся вокруг, что живым отсюда не выбраться.

– Ани-Мари Велки! – не сдавался я.

Краем глаза я заметил, как на голом фундаменте, где находилась, скорее всего, гостиная, суетилось белое пятно, разгребая осколки, куски, людей. Настороженно, но я побрёл к ней. Терять мне явно нечего.

Ани-Мари выворачивала ногти, собирая не только кусочки вазочки, где отдыхала мама, но и пыталась собрать в одну горсть разную пыль и не факт, что человеческую. Собирала и запихивала в карманы.

Она пыталась поменять своё положение, но, как только вставала, резко падала на колени, а руки от такого чуть ли не переламывались.

– Ани? – почему-то спрашивал я. – Ани, всё в порядке?

– Уйди!

Голос не был похож на её. Искривлённая, сжатая версия, будто Ани проглотила пищалку, что застряла у неё в горле.

– Не подходи ко мне!

Я не слушал её желаний. Ани-Мари поскальзывалась, как новорождённый телёнок.

– Я просто хочу знать, что ты в порядке, – пытался я оправдать приближение к ней.

– Нет, твою мать! – вопила. – Нет! Нет! Ты не мой брат!

– Но я ведь…

– Мы не семья!

Её яростные глаза практически вонзились в меня. Ощущение, будто мои рёбра переламывали.

– Мы не семья тридцать лет, Макс! Ты когда-нибудь думал, что чувствую я? Что пережила я? Мне нужно было дойти!

– Но я ведь хотел помочь.

– К чёрту твою помощь, – нещадно била себя по груди Ани-Мари, – к чёрту тебя и «Порог». К чёрту ту жизнь, которую я жила. Я всего лишь хотела вернуть всё назад! Тебя не было – и слава Богу, Макс! Ты только всё портил! Забрал у меня мать! Забрал у меня спокойствие!

– Я хотел защитить тебя, помочь.

– Я не просила помощи.

Ани-Мари выдохлась и принялась дальше загребать пепел себе в штаны. Я же пододвигался ближе, заметив, что её ногу будто переехали катком.

– Боже мой, Ани, – еле слышно произнёс, почёсывая бороду в смятении.

– Ты прав, – спокойно говорила Ани-Мари, – тебя воспитал «Порог». Ничего ты никогда не хотел исправить. Просто хотел выгоды. Не я твоя семья. Не Оливия. Не Ян. Ты всё боялся остаться один, но стремился к этому. Парадокс.

– Я хотел защитить всех.

– Ты стал тем, кем стать боялся.

Ани обернулась ко мне. Я не видел той светлой, всепрощающей, даже ангельской женщины, что способна найти позитивные нотки даже в дерьме. От Ани-Мари оставался опустошённый облик.

– Ты стал матерью, Макс, хоть и не готов это признать.

– Твоя нога, Ани-Мари.

Уже не пытаясь строить из себя неженку, которой нужно разрешение на действие, я сел рядом с ней, подбирая остатки всякого рода мелочи, в которой затесалось всё помимо праха матери.

Кусок керамики вонзился в начало большого пальца. Ладонь сестры осталась красным следом на моей щеке. Не стал обращать на это внимание, занимаясь своим делом.

– Уйди, – в последний раз Ани-Мари попросила меня об одолжении.

Я взял её под мышки, потянув наверх. Она, как испуганный щенок, протянула гласную от боли.

– Что ты хочешь?

– Закончить всё это.

Никак не получалось не обращать внимание на раздробленную лодыжку, которая кровоточила. Я усадил Ани-Мари на кусок бетона с острыми обрывками, предварительно рукавом снося сугроб, собравшийся на нём.

Вырвал у ближайшего парня белый рукав. Ему он больше ни к чему. Такого рода жгут. Ани-Мари не нравилось такое внимание, заплаканное лицо кривилось, но сопротивляться она не стала.

– Ты всё собрала?

Ани-Мари кратко кивнула. Я повернулся к ней, закидывая её тело к себе на спину.

Двигались мы медленно. Каждое движение давалось с трудом, через поскуливание. Пространство было вырванным и перемолотым. Стальные рёбра арматуры торчали из металлолома и бетона.

Люди оказались не чем-то ценным, а лишь прыщиками на груде их же строений, которые легко превратить в пыль. Как просто обесценить то, что на короткий промежуток казалось важным.

Шаг за шагом мы пробирались сквозь руины города. Ветер, пропитанный гарью. Хруст под ногами то ли от снега, то ли от человеческих зубов. Как же это всё бессмысленно, но почему-то я продолжал идти.

Я шёл, с трудом удерживая Ани-Мари на спине. Она была не очень тяжёлой, но с каждой секундой становилась всё непосильнее. Путь в двадцать минут – почти вечность.

А пространство, охваченное огнём, растягивалось.

– Всё это – какой-то пиздец, – произнёс я, с трудом перешагивая через вал.

Слова вырвались сами собой, словно мысли обрели голос.

– Вся эта гонка, войны, идеи…

Сзади послышался слабый стон Ани. Я поправил её положение на своих плечах, чтобы она не упала. Пыльный воздух обжигал лёгкие. Я закашлялся, наклонив голову вперёд, чтобы не задохнуться.

– Ты, наверное, скажешь, что это бред. Но оглянись вокруг, – я обвёл взглядом адское пространство. – Я думал, что всё это ради чего-то важного. Все мы хотели свободы, будущего, чтобы наша правда была правдивее. А по итогу просто бегаем по кругу. Грабли засыпаем снегом, знаешь? – улыбнулся.

Снег под ногами, перемешанный с копотью, предательски скрипнул. Я замер, прислушиваясь. Впереди было тихо. Даже грохот перестрелок затих где-то на заднем плане, оставляя лишь шелест ветра.

– Интересно, – пробормотал я. – Почему никто не хочет признать, что проиграл?

Я повернул голову к Ани, её лицо было бледным, но глаза оставались закрытыми. Она ещё дышала, но это было тяжёлое, натужное дыхание, и я уже не был уверен, что она протянет долго.

– Человеческая жизнь – жалкий фарс, – сказал я, даже не ожидая ответа. – Мы думаем, что строим что-то великое, но на самом деле всё, что мы создаём, превращается в мусор. Понимаешь? Мы привыкли сравнивать всё с землёй, доказывая свою правду, и стараемся строить из остатков новое будущее. Ищем новую идентичность, а когда не находим – разочаровываемся. Разрушаем. Мусор. Новый мир. По кругу.

Откуда-то донёсся треск, и земля под ногами задрожала. Что-то рухнуло впереди, я даже не посмотрел.

– Знаешь, раньше я думал, что хочу стать кем-то. Делать важные вещи, менять жизни людей. А теперь я понимаю, что всё это было только для меня. Не для них, не для мира. Я просто хотел доказать, что чего-то стою. Я не хотел денег всего мира. Хотел просто сытно покушать. А влез в говно по горло.

Огонь вдалеке на мгновение вспыхнул ярче, окрасив мир в кроваво-красный цвет.

– Помнишь, как я ушёл из дома? Потом была Оливия. Мы думали, что сможем построить что-то настоящее. Но я всё испортил. Работа в ГРЖ, постоянные командировки… Я боялся привязаться к сыну, как будто он был моей слабостью. И винил я Оливию за то, что она ушла, не пытаясь понять. Какой я, блядь, придурок. Кусался и помощи просил.

Добраться до дома оказалось сложнее, чем я ожидал. Развалины не хотели нас пропускать, как будто сам город пытался нас остановить. Я выбрал путь через остатки школьного двора, где когда-то учился.

Под ногами захрустели осколки стекла, перемешанные с промёрзшей землёй. Я остановился, чтобы перевести дыхание.

– Забавно, – сказал я, глядя на остатки турников, которые когда-то были частью нашей школы. – Вот это место… Здесь мы дрались с парнями из соседнего класса.

Я посмотрел вверх на низкие, тяжёлые облака, которые закрывали небо.

– Я просто хотел большой стол. Мне вообще насрать на политику, грызню, правду. Плевать, кем я был. Кем я был? Я прожил дольше собой после «Порога», чем до. И почему меня должна волновать прошлая жизнь? Просто избавиться от кошмаров… Не знаю…

Когда мы добрались до развалин старого кафе, я остановился, чтобы перевести дыхание. Всё вокруг было таким знакомым и в то же время совершенно чужим.

– Помнишь, как мама водила нас сюда? – сказал я, обращаясь скорее к себе, чем к сестре. – Она всегда заказывала один и тот же пирог. А я вечно злился, что она не берёт ничего нового. Теперь я понимаю, что это была единственная стабильность в её жизни.

– Мама, – услышал позади себя усталый голос Ани-Мари.

– Да, мама.

– Мне так плохо, Макс, – ненадолго пришла в себя Ани.

– Ты потеряла много крови.

– Я не дотяну.

– Дотянешь.

Наш дом появился на горизонте неожиданно, как будто его кто-то нарисовал. Я остановился, глядя на него. Он был таким же, каким я его запомнил: пятиэтажка с облупившейся краской, с торчащими балконами, похожими на кривые зубы.

Когда я добрался до дома, мои плечи горели от напряжения. Ани-Мари была не очень тяжёлой, но за это время её тело стало невыносимой ношей.

– Макс, – шепнула с лёгкой ухмылкой Ани, уперев подбородок на моём плече.

– М? – отозвался я.

– Раз уж это конец…

– Списываешь себя раньше времени, – улыбнулся.

Я чувствовал всем телом, как тяжко даётся Ани говорить со мной.

– Скажешь всё, что хотела, когда дойдём до квартиры. Вон, уже пятнадцатый дом.

– Я не могу, – увядал голос Ани. – Макс, мне пора.

– Я часто это слышал. Не понимал, что и кому пора. Что же тебе пора?

– Прости меня, Макс.

– Почему ты извиняешься?

– Мама звала тебя. Перед смертью. Хотела сказать, что жалела. Вспоминала последний день.

– Хорошо. Передашь ей, что я подумаю?

Ани хмыкнула, чуть сдержав паузу.

– Если выберешься, – говорила Ани так, что мне приходилось разбирать слова по вибрациям на спине, – пообещай, что заберёшь Артура.

– Конечно.

– И будешь больше проводить время с сыном.

Я промолчал.

– Знаю, что ты хороший человек. Которого никто не мог разглядеть. Знаю. Но не порождай ненависть далее.

Ани-Мари затихла. Я вошёл в парадную и стал подниматься по лестнице. Каждый шаг отдавался эхом, а под ногами что-то хрустело.

Когда я толкнул дверь квартиры, она почти беззвучно открылась. Запах пыли и времени окутал меня, как старое одеяло. Свет, льющийся через незанавешенные окна, разрезал комнату полосами, точно очерчивая её старую, знакомую геометрию.

Всё было на своих местах: книжные полки, стол, даже те мелкие безделушки, которые раньше я считал мусором, но теперь они казались чем-то важным, почти священным.

Я стоял на пороге, глядя на всё это, и не верил своим глазам. Как эта квартира могла остаться целой, когда всё вокруг превратилось в пыль и обломки?

Я перенёс Ани-Мари в её часть комнаты. Половина комнаты, её территория. Здесь ничего не изменилось. На столе стояли её старые записи, которые я не трогал – знал, что получу нагоняй.

Её кровать, застеленная тонким покрывалом, казалась чужой в этом странно гармоничном хаосе. Я аккуратно положил её на постель, поправил волосы, упавшие ей на лицо.

– Ты дома, Ани, – тихо сказал я.

Она не ответила, лишь слабый стон сорвался с её пересохших губ. Я отвёл взгляд, не в силах выносить эту тишину, и шагнул к своей половине комнаты.

Моя часть комнаты выглядела не менее нетронутой. Те же книги, разбросанные по полу, и устаревший плакат с героем боевика. По лицу текли слёзы. Не замечал их, пока они не сорвались с подбородка.

Протёр, растирая грязь по лицу, подправил очки и нащупал в бушлате пачку сигарет «Сарком». Не мог не порадоваться. Я вернулся к Ани-Мари. Её дыхание было таким слабым, что мне приходилось напрягаться, чтобы его расслышать.

Я сел на пол рядом с её кроватью, прислонившись спиной к стеллажу, и заговорил, не зная, с чего начать.

– Мы все цепляемся за жизнь, как утопающие, но в итоге понимаем, что ничего не понимаем. Я давно умер, ещё до того дня, когда хотел прострелить себе голову.

Моё дыхание стало хриплым. Я откашлялся, прежде чем продолжить:

– Теперь я понимаю, что человек может жить как механизм. Просто двигаться вперёд, выполнять функции, но внутри ничего нет. Ни души, ни желаний, ни цели. Мы просто обслуживаем сами себя. Такой извращённый онанизм.

Мои пальцы коснулись руки Ани-Мари. Она была холодной. Я замер. На мгновение, потом ещё на одно. Мой взгляд упал на её грудь.

Она не поднималась. Я медленно дотронулся до её носа – дыхания не было.

– Ох, – выдохнул я.

Голос прозвучал хрипло и сухо, как будто говорил кто-то другой.

Я не двигался, наверное, минут пять. Смотрел на неё, но не видел. Она больше не была Ани-Мари. Она была телом. Простым телом.

Медленно, как во сне, я поднялся. Взял её руки, сложил их на груди. Я искал слова, но не находил их. Потом, сам не знаю зачем, я вспомнил одну из молитв «Целом».

– Мы – часть целого. Жизнь рождается, чтобы стать частью большего. Цельность – наша благодать. Дух наш – ориентир наш.

Чувствовал себя идиотом. Закончив, я посмотрел на неё. Моё сердце не дрогнуло. Ни гнева, ни горя.

Я достал из её кармана то, что осталось от праха матери. Нашёл на полке старую вазу, в которой когда-то лежали искусственные цветы. Я аккуратно пересыпал пепел в неё, накрыл крышкой и поставил на её стол.

Потом я вернулся к кровати, сел на пол рядом с ней и уставился в окно. Где-то далеко ещё гремели взрывы, но они уже казались мне чем-то далёким.

Я достал сигарету, закурил её и протяжно выдохнул табачный дым.

– Завидую тебе, – улыбнулся Ани.

Завидовал, потому что она достигла цели. Мне же – поход в неизвестность. Вытянул телефон. Пепел срывался на экран. Никак не реагировал. А может, мне стоит остаться здесь?

Не получилось. За дверью послышались тяжёлые шаги. Стук в дверь, будто в неё кидали гирю. Я обернулся, конечно, но не предпринимал действий. Сидел, втягивая половину сигареты разом.

Терпения у гостя не хватало. Ударов было три разом, небольшая пауза, и ещё один, сильнее.

Встал.

Голова закружилась. Встал у двери. Три разом, пауза, сильнее. Отщёлкнул. Отодвинул. Вместо предбанника – тёмное небо с блестящими точками.

– Стреляй, – сказал мне некто из пустоты.

Я не стал стрелять. Просунул ногу вперёд. Перед глазами, будто я внутри красной сферы.

Смешанный, ускоренный, сотнями людей прогремел крик в ушах.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ. ТУЗ В РУКАВЕ

Не сказать, что после того, как Йозеф спас меня от смерти в мясорубке гражданской, я сразу устроился к нему: ещё с месяц поработал в этой обрыгаловке, раза два встретив Йозефа, что, улыбаясь, здоровался со мной, подняв свой коктейль.

По Злитчении прокатились слухи, что Вече, которой хотелось независимости в своём регионе, потянули руки к «Порогу». Именно из-за недостоверных слухов «Целом» и начала дробление.

Оливия сомневалась, что разговор про работу на ван Шульца – правда. Подтрунивала меня, но моя надежда не тухла. Пованивала, может, но стухнуть я ей не давал.

Спустя месяц, под начало смены, что необычно, пришёл Йозеф, спрашивая про кудрявого парнишку. Все сразу поняли, про кого речь, и чуть ли не силком вытащили меня из раздевалки.

Не объяснили ситуацию, поэтому я изначально испугался – думал, решили меня сдать Злитчеполису. Но как я увидел знакомый силуэт с густыми, будто измазанными воском усами, отлегло.

– Пятьдесят деревянных и чаевые сверху.

Столько я стоил в представлении Йозефа. Он хлопнул по рукам с моим начальником. Как же тот улыбался. Йозеф махнул головой к выходу, а я, глядя на Оливию, вопрошал её: «Как тебе такое?».

Оливия мило улыбалась. Радовалась не меньше моего. Я показал ей жестом трубку телефона, обещая оставаться на связи, и хвостиком пошёл за Йозефом.

Он водил старого американца – громоздкого, пожирающего бензин за три седана, но взамен дарил пространство и чувство превосходства на дороге. Йозеф приказал сесть на переднее сиденье.

Я, даже со своим ростом, еле залез внутрь. Йозеф устроился на водительское кресло. Долго не заводил мотор, стучал по рулю и строго смотрел вперёд по улице.

– Кем ты хотел стать, Макс? – спросил он меня таким тоном, будто брал интервью.

– Думал, военным, – лукавил я, – по стопам отца. Потом понял, что интереснее наблюдать за этим в фильме на экране, а не участвовать.

– Вот оно как, – в очередной раз побарабанил Йозеф по рулю. – Перспектив сейчас не так много, верно?

– Да, но я получаю неплохие чаевые и делю оплату квартиры с девушкой. Я о таком только мог мечтать.

– Что-нибудь знаешь о психотронике?

– Только то, что она разрушила мою жизнь.

Йозеф ухмыльнулся, но не отвёл взгляд от дороги.

– Хотел бы навестить места, где рос?

– Смотря, сколько мне за это заплатят.

– Правильные мысли, – кивнул Йозеф. – Ты, конечно, знаешь все эти моменты, что ГРЖ много зарабатывают, скрытые герои, Робин Гуды херовы. Но это всё верхушка. Заранее хочу знать, что ты готов видеть и кого способен стерпеть.

– Я видел достаточно, – говорил я достаточно серьёзно, чтобы убедить Йозефа. – Да и если я способен выслушать индульгенцию бухих бандитов, то не смогу справиться с расспросами… кого там?

– Сейчас это и проверим. Считай, стажировочный день.

– Если мы заедем после в кафе, то я согласен.

С долей иронии Йозеф посмотрел на меня, не пытаясь скрыть улыбки, а после провернул ключ.

***

Мы выезжали за пределы города. Показались знакомые высотки Милосердия, но и их мы миновали. Я давно не выезжал за пределы города, поэтому для меня это было в новинку.

– Тринадцатое мая, – записывал на диктофон Йозеф. – Интервью в лагере беженцев из Вальги, окраина Вече, близкая к «Порогу». Сообщения о массовом помешательстве после «толчка», после которого последовали акты каннибализма. Из двухсот жителей уцелевших – пятнадцать. Опрос очевидцев.

Диктофон щёлкнул, запись временно прервалась.

– Как думаете, – обернулся к Йозефу, – какая вероятность, что это именно последствия «Порога»?

– Хочешь сказать, они сами решили съесть соседа своего?

– Ну, знаете, такой эффект плацебо: люди думают, что их сводят с ума, но на самом деле они оправдывают свои желания. Самовнушение или типа того.

– Хорошая мысль. Да, встречались такие. В твоём Милосердии девочка убила двух сводных сестёр, потому что ей так сказал чёрный силуэт, возникший после «толчка». Никаких «толчков» в тот момент зафиксировано не было, а у семьи всё было не слава богу.

– Жесть.

– Или мамочка выковыряла вешалкой из себя семимесячный плод и потащила в детский сад. Да, нельзя сказать, что это воздействие внешних факторов, но и опровергать «толчки» не можем. Мозг довольно сложная штука, изученный на уровне чёрных дыр. И наша задача – докопаться, кто просто маньяк, а кто жертва государственных планов.

Йозеф говорил по фактам, словно учитель объясняет материал, но говорил на столь страшные темы, что его размеренный тон нагонял больше жути.

– Насколько этично докапываться до людей с такой травмой?

– Ворошить ужасы трудно, согласен. Но только так мы сможем разобраться или помочь коалиции по «Порогу». Людям не нравится чувствовать себя монстрами, поэтому ты встретишь много сопротивления. И то, если повезёт и на тебя не накинутся с ножом.

Мы свернули с трассы на просёлочную дорогу с углублённой колеёй – настолько, что даже наша высокая машина целовалась с землёй. Мотало по всему салону, но я пытался держаться и поддерживать диалог.

– Значит, мы и психиатры в своём роде?

– У большинства с ГРЖ научная степень в сфере изучения мозга. Недавно пришёл к нам парень, у которого диплом, – Йозеф немного задумался. – Дай вспомнить. Психиатрия в сфере изучения деформации и деградации при воздействии активностей аномальной зоны.

Я пытался повторить в голове эту профессию, но запутался уже на слове «изучения».

– Получается, и вы? – намекнул я Йозефу на его профессию, повертев пальцем у виска.

– Да, консультировал на юге Злитчении.

Мне даже стало грустно: образованные люди, среди которых паренёк с незаконченным школьным образованием.

– Не подумай, – успокаивал меня Йозеф, – в этом всём наше образование устаревшее. Считай, его и нет. Главное – готовность и способность адаптироваться.

– Легко сказать.

Меж двух холмов собирался палаточный лагерь, окружённый военной техникой и кучей медицинских работников, что сменяли друг друга, бегая от одной палатки в другую.

Мы встали у самодельного поста. Йозеф вышел наружу, взяв с собой папку документов, и подошёл к дежурному, здороваясь с ним, как со старым другом. Я сидел и нервничал.

При виде грозных военных всегда чувствовал себя маленьким мальчиком. Йозеф посмеялся вместе с дежурным, они дружелюбно похлопали друг друга по плечу, а после Йозеф вернулся в машину.

Нас пропустили вглубь, советуя оставить машину чуть дальше от военных грузовиков, чтобы при возможной эвакуации её не переехали всмятку. Почему может быть эвакуация – я не спрашивал. Только надеялся, что её не случится.

Выйдя, я тут же провалился по голень в землю – её будто усердно пропололи. Вытаскивать ноги было тяжело, но ещё и приходилось держать баланс. Нас поджидал такой же усатый мужчина, выглядевший чуть хуже Йозефа, с фотоаппаратом наперевес.

Видимо, чтобы устроиться в ГРЖ, мне необходимо отрастить нагубную шевелюру – подумал я, и меня это рассмешило. Так, что я выдавил из себя смех, как сдувающийся шарик.

За это меня окатили недовольным взглядом.

– Ты не говорил, что у тебя сынишка.

– Макс-Бронислав, Бронислав-Макс, – повертел Йозеф рукой между нами, провоцируя закрепить знакомство рукопожатием.

Что мы и сделали. Шершавая рука Бронислава царапала мою ладонь. Украдкой я взглянул на его вздутые пальцы от заусенцев. Было неприятно.

– Удалось что распознать?

– Только бредни. Несвязные предложения про шаровую молнию, объятую огнём. Чуть извращённая форма веры «Целом».

– Всех опросил?

– Те, кто хоть слово говорил. А так – пусто.

Йозеф пошевелил усами, вытащил сигареты, закурил и потянул руку вперёд, приглашая нас пройти.

– Как ещё раз? – повернулся ко мне Бронислав.

– Макс. Макс Велки.

Бронислав цыкнул.

– Откуда ты такой, Макс Велки?

– Бельнус, Милосердие.

– Он очевидец, – добавил Йозеф.

– Теперь работаем со шпаной, Баварец? – повернулся Бронислав к Йозефу.

Тогда я узнал, как обращаются к ван Шульцу свои.

– Эта шпана побольше твоего видел, Боров. Ты знаешь всё по книжках, а он может помочь нам на практике.

– Боров? – спросил я.

Йозеф повернулся ко мне с недоумением.

– Боров, – нехотя подтвердил Бронислав.

– Националист, – тыкнул пальцем Йозеф в Бронислава. – Слышал о таких?

Я мотнул головой.

– Тогда это была идея, – оправдывался Бронислав, – честь, а сейчас там одни головорезы.

– Если он скажет тебе, что ты биомусор вечевский, – обращался ко мне Йозеф, – то помни, что это его фантомные боли.

– Да пошёл ты! – посмеялся Бронислав. – Знаешь, почему он Баварец? – повернулся ко мне он.

– Усы? – предположил я.

– Нет. В одной из вылазок в «Порог» словил «толчок» и представил себя рейхсмаршалом и балакал с диким акцентом на родном языке.

– А вы, идиоты, строились.

– С таким тоном, как у тебя, страшно не построится.

Такой разговор расслабил Бронислава, и он более снисходительно смотрел на меня.

– Ладно, пацан, повезёт – и тебе кличка будет.

Мы быстро добрались до отдельной палаты, где находились более разговорчивые очевидцы каннибализма. Представителей ГРЖ встречали с объятиями и счастливыми лицами, несмотря на повод. То, с каким уважением к ним относятся, становилось завидно.

Желание вступить в их ряды увеличивалось, ведь неужели и меня в кои-то веки будут рады видеть? Наверно, помимо значительного заработка меня привлекала и значимость моей личности в глазах других людей.

– Мы уже можем поговорить с кем-то? – спрашивал Йозеф у врача. – Кто-нибудь более-менее пришёл в норму?

– Да, – внимательно смотрел на листы с путанными записями врач. – Есть пара людей без явных признаков помешательства, но с посттравматическим синдромом. Им требуется скорее помощь хирурга, нежели психологическая.

– В какой они палате?

Врач указал на палату чуть правее от нас. Йозеф пожал руку врачу и ушёл с благодарностями за работу. Удивительно.

Стоны послышались через тонкую ветошь, а перед входом курили испуганные интерны со взглядом на тысячи ярдов.

Мы вошли. Картина не из приятных: куча тел, еле отделённые друг от друга, крутились в постели, извивались ужом то ли от боли физической, то ли ментальной.

Отвлёкшаяся медсестра с фанатичным взглядом запорхала к нам.

– Милая, – говорил Бронислав, – с кем мы здесь можем попробовать поговорить?

От волнения встречи с кумирами медсестра не смогла сказать ни слова – провела рукой к женщине без ноги. А меня же передёргивало: всё же это не подходящее место, чтобы люди, хоть и перед своими любимчиками, забывали про плачевное положение.

Конечно, ГРЖ имело вес, но те причудливые рожи, что купаются в крови жертв каннибализма, сбивали с толку. Пока я рассуждал, мы встали рядом с здоровыми больными.

– Я пойду туда, – сказал Бронислав, отходя в противоположный край, где находились испуганные брат с сестрой.

Меня торкнуло от их вида, будто разорвались старые раны. Но отвлекаться на них я долго не мог. Йозеф сел на кровать перед женщиной, которая поглаживала свои волосы и находилась вне этой комнаты, что чувствовалось по её глазам. Йозеф достал микрофон.

– Добрый день, мадам. Меня зовут Йозеф ван Шульц. А вас?

Ему не ответили. Йозеф посмотрел на каркас, где была прикреплена табличка с именем Даниэла К.

– Даниэла. Приятно познакомиться.

Запись диктофона началась.

– Интервью с очевидцем массового помешательства. Рабочее название: ужин Вальги. Даниэла, жертва, следуя по укусам на руках и рваным ранам на ноге, вторая отсутствует. Даниэла, – Йозеф поставил диктофон посередине, – где вы находились, когда произошёл «толчок»?

– Дома, – тихо произнесла она.

– Отлично. Давно вы живёте вблизи территории «Порога»?

– Где мой сын? – взбодрилась Даниэла.

– Вы жили вместе с сыном? Что он делал, когда произошёл «толчок»?

– Где мой сын?

– Как зовут вашего сына?

– Матиас.

– Матиас находился рядом с вами?

– Боже, где мой сын?

Даниэла начала смотреть по сторонам в ужасе, не находя своего сына.

– Вы можете описать свои ощущения? Видели вы галлюцинации?

– Матиас, – неистово вопила испуганная мать.

– Мы поможем найти вашего сына, если вы поможете нам. Опишите обстоятельства, в которых вы находились. Вы пришли на площадь? В вашу квартиру ворвались?

– Мой сыночек…

– Вас посещали навязчивые мысли?

Я остановил Йозефа с его грубыми вопросами.

– Мама, – сказал я женщине. – Мама, я здесь.

Даниэла обернулась ко мне с таким видом, что на секунду я подумал: не сработало.

– Матиас.

Её нежная улыбка растянулась до ушей, а мозолистые, искусанные руки с гематомами потянулись к моему лицу. Я прикоснулся к ним с той же нежностью.

– Да, мам. Это я. Мне было так страшно. Что произошло?

– Матиас, я думала, они забрали тебя.

– Кто?

– Они. Всю жизнь в одном доме, одни соседи. Стояли вместе, против расселения. Ох, Матиас, какая же я глупая.

– Нет, мама, ты не глупая. Это ведь наш дом.

– Матиас, ты цел?

Она стала разглядывать меня.

– Да, мама. Что они сделали с тобой?

– Они будто сошли с ума, Матиас. Резко. В моих глазах потемнело, а потом они вырвали дверь. Ворвались. Матиас…

– Всё хорошо, мам.

– Матиас, я думала, они понесли нас на главную площадь. Думала, что они стали разрезать тебя. Живого резать, Матиас.

Слёзы то ли счастья, то ли горести катились ручьём по её лицу.

– Думала, что они тебя съели.

– Нет, мам, я здесь.

Она потянула меня к себе и обняла. Я стал гладить её по спине.

– Расскажи ещё, мам. Расскажи мне, что рассказывала перед сном. Расскажи, как я родился. Расскажи, что тебе привиделось в кошмаре. Неужели наши соседи способны на такое, матушка?

Она начала плакать, а мне только и оставалось утешительно гладить её по голове.

Мы выбрались наружу спустя три с хвостиком часа. Счёт был четыре-ноль в нашу пользу – Бронислав не добился ни одного слова, а мы сумели построить хоть и неровную, но картину происшествия.

– Как тебе удалось? – спросил Йозеф.

– Вы слишком налегаете из настоящего, – ехидничал я, – а они не в настоящем. Проще залезть в их внутренний мир, чем вытащить в реальность.

– Сука, – смеялся Бронислав, тыкая локтем в Йозефа, – может, мы всё же не тем занимаемся?

– Мы ещё не были в «Пороге», – подмигнул мне Йозеф.

– Я даже не старался.

– Где ты взял этого парня? – спросил Борислав. – Это же у нас туз в рукаве.

Тут он щёлкнул пальцами и протянул мне руку.

– Добро пожаловать, Макс «Туз» Велки.

Я с удовольствием пожал его руку.

***

Вернулся домой я достаточно поздно. Настолько поздно, что у Оливии закончилась смена, она давно переоделась во всё домашнее и смыла макияж – обычно она смывает его, готовясь ко сну.

Но нет, Оливия не могла спать, поэтому готовила поздний ужин, который, скорее, походил на ранний завтрак. Я понял, что можно неаккуратничать, на радостях раскидывал ботинки и как позёр влетел в кухню.

Оливию смешило моё ребячество. Она убавила огонь на плитке и повернулась ко мне, приняв позу фламинго, согнув ногу и уперев на вторую.

– Как прошло?

– Они, – я мечтательно смотрел на потолок, радуясь, как ребёнок, – впечатлены.

Но где была моя радость, там и слёзы – я горестно завыл, прикрыв ладонями лицо, и чуть ли не упал на стул. Мне нравилась перспектива получать много за свою работу, которая вроде как даётся мне с легкостью.

Но я слишком близко воспринимал чужие истории, проецируя их на свою жизнь. Взять даже Даниэлу. Она искала своего сына, как я бы хотел, чтобы меня искала моя мать. Я ревел навзрыд. Но не мог объяснить Оливии почему.

Она подбежала ко мне, резко побледнев, ведь никогда до этого не видела моих слёз.

– Ну чего ты? – как с ребёнком говорила со мной Оливия. – Решили, что ты не подходишь? Да и чёрт с ними, Макс.

– Нет, нет, – я поднялся с красными глазами и слипшимися от слёз ресницами. – Через неделю ещё одна стажировка, посерьёзнее. В «Пороге».

– Ну и отлично, – быстро переобулась Оливия, – значит, они умные дядьки, раз увидели в тебе потенциал.

Я понимал это. Перспективы, которые мне открывались. Я мог только мечтать о них. Но не думал, что это будет настолько личное, будто скальп, доведённый до белого каления, проходящий только по сшитым ранам.

Это я должен был сказать Оливии. Она растерянно улыбалась, пытаясь тем самым подбодрить. Я же, вместо слов, которые – как я теперь понимаю в ретроспективе – должны были скрепить нас, вытащил из бумажника стопку сложенных купюр номиналом в пятьдесят.

– Стажировочные.

Оливия в шоке взглянула на лежащую пачку, которая закрывала наши недельные потребности, а я, не в силах что-либо добавить, ушёл в ванную. После это войдёт в привычку: я буду не способен говорить о работе, а на столе будет куча безжизненных бумажек, которые никак не скрепляли нашу жизнь.

Спустя минуту, как я умывался, постоянно ополаскивая лицо кипяточной водой, подошла Оливия и нежно обняла меня, скрестив свои руки на моей груди. Мы стояли неподвижно, пока текла вода.

– У тебя как день? – прервал я тишину.

– Нормально, – мило бубнила Оливия, сдавливая щёку на моей спине, – сегодня мужчина устроил истерику, ведь в его напиток положили шесть кубиков льда, а он просил семь.

Я усмехнулся.

– Счастливое число, видимо. Не хочет, чтобы его пристрелили, и попросил семь на удачу.

– Не стала его разочаровывать и принесла седьмой.

– А он?

– Отсыпал мне нормальные чаевые и подмигнул. Выключи воду.

Оливия приказала мне, но сама же протянула руку, еле касаясь к рычагу крана, но я ей помог, положив свою руку поверх её.

– Он украл твоё сердце? – игриво произнёс Оливии.

– Может быть.

Как только она сказала это, быстро отпустила меня и чуть ли не выбежала из ванной.

– Эй, в смысле?

Послышался ребяческий смех с гостиной.

– Правильный ответ – я украл твоё сердце! – помог я Оливии.

– Правильный ответ – моё сердце будет твоим, когда на моём безымянном пальце будет кольцо!

Оливия вернулась в коридор, встав у косяка двери.

– Ты голодный?

Я посмотрел на неё через отражение зеркала, размышляя на счёт своей сытости.

– Может закажем пиццу?

– Я что, – возмутилась Оливия, – зря готовила целый час?

Она продолжала строго смотреть на меня, пока не сдалась:

– Ладно. Маргариту.

Я хитро улыбнулся и кивнул ей.

***

Неделя миновала быстро: я пролежал дома в ожидании звонка от Йозефа, пару раз просто так пришёл в клуб и даже разнёс суммарно кегль пива. В основном, конечно, отсыпался.

Йозеф, как гром среди ясного неба, явился ко мне домой, отстукивая ритмичный рисунок. Удивило меня это потому, что свой адрес я ему не говорил.

Я открыл дверь. Усы чуть приподнялись в дружелюбной улыбке.

– Возьми документы, – сказал Йозеф.

И тут стал спускаться вниз.

– А вещи? – кричал я в лестничный пролёт.

– Всё необходимое у меня в машине. А более тебе не нужно.

– Мог бы просто позвонить, – крикнул я ещё громче.

– Конспирация.

Я мотнул головой в недоумении, но последовал указаниям.

Оливия спала, как младенец, скомкала у ног одеяло и прятала руки под подушкой. Я долго смотрел на неё, мысленно прощаясь – всё же я не знал, что меня ждёт в аномальной зоне.

Может, я никогда её больше не увижу – не мог отрицать такой поворот событий. Я тихо подправил одеяло, залез в комод и забрал паспорт с удостоверением жителя Милосердия. Вдруг понадобится.

Во дворе лёгкий ветер сдувал листья сирени, солнце путалось среди ветвей, а уличные коты нежились на отмёрзшей земле. Погода была располагающая.

За домом стояла тарахтящая машина Йозефа, что пускала чёрные клубы дыма. Рядом Йозеф – тоже смолил, дожидаясь меня.

– И насколько мы дней? – спрашивал я его, лениво подходя к машине.

– Сложно сказать, – подправил усы Йозеф. – Тебе может показаться, что прошли сутки, а ты там провёл около недели. И наоборот.

– Что мы будем делать?

Йозеф втоптал бычок в асфальт и сунул в карманы руки.

– Помимо «Целом» туда возвращаются заключённые, над которыми проводили эксперименты. Запрограммированные, якобы исцелённые от шизофрении, помилованные маньяки, которые, как только подумают о крови, их тянет блевать. Интересная публика. У них мы будем узнавать, почему они вернулись, что с ними делали и что они чувствуют. Как-то так.

– И мы будем проводить с ними время? Без оружия?

– Кто тебе сказал?

Йозеф кивнул на багажник своей машины и подмигнул.

– Давай, – поторопил меня Йозеф. – Нам нужно ехать.

Я дёрнул за ручку двери, еле залез в машину, а когда потянулся за ремнём безопасности, заострил внимание на окна нашей с Оливией квартиры. Хотелось, чтобы она смотрела, но из-за бликов солнца ничего не видел.

Хотел верить, что она смотрит, уперев подбородок в подоконник, грустно провожая меня.

***

Мы ехали не по главным трассам. Ехали в обход, извилисто и зачастую не по асфальту. Чем ближе мы были, тем чаще вырастали гарнизоны военных вдали.

Меня знатно укачивало не только от плохой дороги, но и от волнения перед встречей с городом. Конечно, в сам Онгевест первым делом меня явно не потащат, но сам факт, что я увижу видоизменённые знакомые виды, приводил меня в ужас.

– Иногда мне кажется, – хотел я разбавить обстановку разговором, – что на самом деле эксперименты продолжаются.

– Так, – хохотал Йозеф, – начинаются теории заговора.

– Ну, то есть, неужели они просто оплошали и произошла авария?

– Иногда мир много проще. Человек, как бы он ни был внимателен, всё равно пропустит незначительную вроде бы деталь, после которой может рухнуть целые империи.

Йозеф понял, что ушёл в лирику, и я не совсем такого разговора ожидал.

– Но да, теория интересная. Превратить целую страну в полигон по испытанию мозга и социума. Своего рода МК-УЛЬТРА. Но только не углубляйся, а то начнёшь думать, что тобой управляют через СВЧ-излучение.

Виднелся лес, огороженный забором, и что-то вроде КПП, возле которого рядовые показывали свои таланты: их мастерство сна стоя по стойке смирно действительно поражало.

Они даже не услышали рычащий мотор рамного внедорожника. Мы достаточно близко приблизились, только после они раскрыли глаза. Подняли вверх ружья, но сразу же отпустили, как Йозеф поморгал им.

Мы подъехали вплотную, и Йозеф на время заглушил машину, открыл дверь, но не планировал выходить.

– Здорова, солдатики, – иронично приветствовал заспанных солдат Йозеф. – Сон охраняете?

– Нет, – почесал затылок рядовой, – пару елей и мох.

– Документы и разрешение, – наступательно приблизился второй из солдат.

Йозеф похлопал глазами, переводя взгляд то на одного, то на другого. Первому стало даже неловко.

– Только приехал? – спросил Йозеф.

Первый кивнул, а второй замешкался от такой наглости Йозефа.

– Ладно, как договаривались.

Йозеф наклонился к бардачку, вытащил оттуда белый пухлый конверт и передал первому рядовому. Он изучающе смотрел на меня.

– На одного договаривались.

– Там за троих, – постучал по краю конверта Йозеф и полез в карман за бумажником. – А это тебе за бдительность, солдат.

Йозеф пересчитал несколько купюр и всунул в руки второму рядовому.

– Проезжайте, пан Шульц, – отдал честь первый.

Со спокойной душой мы тронулись вперёд, в гущу леса.

Путь был, как несложно догадаться, ещё хуже. Даже в этой огромной машине я умудрялся ударяться головой о крышу. Но вскоре мы выехали на ровную дорогу.

– Вы женаты? – спросил я Йозефа.

– Да. Да, женат.

– И как ваша жена реагирует на ваши командировки?

– Сначала болезненно. У нас долгое время не получалось, – тут Йозеф сделал печальный вид. – Да и не получается завести ребёнка, а, как она сказала, с моими вылазками точно останется без стакана воды в старости.

Йозеф посмотрел на меня.

– Проблемы с девушкой?

– Типа того.

– Главное в отношениях – диалог. Если ты останешься с нами, тебе придётся оставлять дом. Может, даже навсегда.

Меня насторожили такие слова, но Йозеф отшутился:

– Ладно, за нашу практику два человека только умерло. И то по дурости. Просто…

Йозеф устроился удобнее, прибавляя к словам жесты для большей убедительности.

– Если она та, с кем ты бы хотел провести жизнь, она поймёт все твои слова. Если ты ей скажешь, что ты хочешь и что тебя огорчает – будет лучше, чем она сама додумает твои чувства. Запомни.

Я был впечатлён. Этот разговор даже грел мне душу и по истине открыл глаза. Мне нужны были подобные наставления. Хоть я их и забыл под конец отношений с Оливией, но держался этой правды до конца.

– Такие дела, парень.

Резкий поворот, при котором мы чуть не завалились на бок, и аттракцион продолжился. Вверх, вниз, вверх. Мимо пролетали ветки, цепляя лобовое стекло. Было ощущение, что они вот-вот проедутся по моей морде.

Расселённая территория выглядела цивильно – не скажешь, что эти дома покинули, просто немного запустили сад. Мародёрство только зарождалось, поэтому можно было заселить бесхозные дома, если не страшно потерять рассудок.

Йозеф пристроился возле частного здания, рассматривая живность за окнами, пытаясь поймать хоть какое-то шевеление. Я, по сути обучаясь ремеслу, впитывал, как губка, любые действия Йозефа и парадировал их.

Оценив ситуацию, Йозеф потянул руку к задним местам и вытащил ланч-бокс, в котором лежал сэндвич с куриной грудкой, порезанный на две части. Одну он протянул мне.

– Меня подташнивает, – отказывался я от еды.

– Именно поэтому нужно поесть.

Йозеф немного потряс сэндвичем перед моим носом, чтобы разыграть во мне аппетит, и я уже не смел отказываться, иначе бы залил весь салон слюной.

– Когда начало тошнить?

– Как только мы въехали.

– Понятно, – хохотал Йозеф. – Типичная ситуация в «Пороге».

Нравоучения продолжились.

– Не забивай на хорошее питание. После выпьешь таблетки, чтобы легче усваивалось.

Йозеф откусил кусок своего сэндвича.

– Кишечник – второй мозг. Не зря говорят. Хорошее питание помогает здраво мыслить.

– Понял, капитан, – кивнул ему.

Как только последний кусок был съеден, Йозеф достал свой диктофон и начал зачитывать текст:

– Двадцатое мая. Интервью с бывшими подопытными «ПоРо», или же «Порог». По информации, заняли типовой трёхэтажный дом, возможно, продвигаются к центру, в исследовательский центр.

Он завершил запись, передал диктофон мне и улыбнулся.

– На, изучай.

Мы тронулись с места.

Путь до необходимого места занял порядка двадцати минут. Могли доехать быстрее, если бы не дорожные условия. Жаловаться было грех: Йозеф рассказывал по пути, что наша вылазка на машине обошлась дорого ради моей лучшей интеграции.

В основном приходилось добираться на своих двоих.

Я слушал все оставшиеся записи на диктофоне, самая первая датировалась началом апреля. Разговаривали с буйными из Оскомпса. Кроме завываний и возмущений о ненадлежащем обращении к больным от Йозефа, ничего дельного.

Это немного скрасило поездку, а остывший сэндвич смог порадовать, как не радовал бы в обычных обстоятельствах. Мы заехали во двор: брошенные машины, ржавеющая по тихой грусти детская площадка, заколоченные окна трёхэтажки.

Йозеф парковался ближе к дверям парадной. Он оглядел окружение, а потом кивнул мне, приглашая выйти. Он открыл багажник, вытащил двухзарядное ружьё.

Красивое, блестящее, в мягком чехле, он накинул его на плечо и пальцем указал, куда нужно идти.

– Держись позади меня, парень.

Йозеф немного оттолкнуть меня в сторону и пошёл внутрь.

Как только мы прошли, нас встретил запах гниющей древесины. Птицы приватизировали себе такое огромное гнездо, превратив его в коммуналку.

Дерьмо птиц обелило лестницы, перила, двери. Взмахи крыла отдавали эхом. Мы были не первые посетители – на белом полу виднелась подошва. Йозеф прокашлялся.

– Добрый день, господа. Меня зовут Йозеф ван Шульц, журналист ГРЖ.

Ничего, кроме курлыкания голубей.

– Мы не сотрудники «Злитчеполис» и уж тем более не военные, мы не навредим. Всё, что мы хотим – короткий комментарий.

Впереди нас уселась птица, внимательно разглядывая, кто потревожил её.

– Ладно, пошли, – сказал мне Йозеф.

Мы поднимались всё выше и выше, разглядывая квартиры на наличие людей. Кроме пыльной мебели и сгнившей, недоеденной еды – ничего интересного. Так было и на втором, и на третьем этажах, так было и в следующей парадной.

Но в последней, на втором этаже, мы всё же встретили человека. Потрёпанный судьбой и добитый своим же алкоголизмом, его припухшая морда улыбалась в тринадцать оставшихся зуба, а зацветшие татуировки на костяшке он пытался скрыть под столом.

Он вертел кухонный нож на столе, под которым скрывалось его туловище, но всё же выглядывали кровавые следы. Мужчина не обращал на нас внимания. Мы подошли вплотную, пока он не включился.

Испугать его не удалось. Он не до конца понимал, что именно происходило.

– Здравствуйте, меня зовут Йозеф ван Шульц.

Мужчина кивнул.

– Позвольте узнать, как зовут вас?

– Петар.

– Отлично. У нас с вами выходит диалог, верно?

Йозеф улыбнулся, чтобы казаться более дружелюбным.

– Зачем вам ружьё? – не поддержал настроя мужчина.

– Это, – Йозеф убрал ружьё чуть дальше, за спину. – Безопасность. Здесь, говорят, разгулялись головорезы. Но мы лишь хотим узнать у вас пару вещей. Интервью на пятнадцать минут, максимум полчаса.

– Что вы хотите узнать о таком доходяге, как я? – скромничал мужчина.

Йозеф понял, что мужчина более-менее настроен на разговор, поэтому пододвинул стул и сел рядом.

– Петар. Что вы здесь делаете?

– Здесь – это где?

– В «Пороге». Возможно, вам близко это место.

Мужчина цыкнул.

– Да пошло оно нахуй, это ваше место.

– Вы пришли один?

– Нет. Мужики пошли дальше. В центр.

– В НИИ?

– Я ебу? – вроде бы мужчина и грубил, но делал это с такой доброй улыбкой. – Просто в центр. К заводам или куда там.

– Что вас туда тянет?

– Хрен проссышь. Правда, наверно. Память. Чё там.

– Массовая амнезия сейчас не такая уж редкость.

– Особенно когда мрази из Злитчедом пичкают тебя таблетками, превращая в овощ. Скажи?

Мужчина повернулся ко мне и будто только сейчас заметил моё присутствие, заострив на мне взгляд. Улыбка его колебалась, извращаясь в непонятный оскал.

– Вы бывший каторжник, не так ли? – привлекал его внимание Йозеф.

– Да, вроде. Чё-то такое было в моей биографии.

– Значит, вы участвовали в резне? – спросил я неожиданно для всех, для себя в том числе.

Я пытался играть роль, будто никогда не присутствовал при тех событиях, но мужчина легко читал эмоции.

– Да. Нет. Вроде. Но, – мужчина указал на меня пальцем, – тебя я помню.

– Вы хотите вернуть память о событиях? – продолжал я цинично и холодно расспрашивать его.

– Память? Пошёл ты. Память о чём, пацан? О том, как нас держали, словно животных? Память, в которой мне впаяли изнасилование девчонки, которую я никогда в глаза не видел? – через крик мужчина пытался доказать свою невиновность. – Как матушка меня не дождалась?

Мужчина смотрел на меня с улыбкой, которая бывает у маньяков: острой, безумной, раскрывающей все жёлтые кривые зубы.

– Или тебя, пацана? Злитченок. Западник, блядь. Мусор. Хуже зверя, ублюдок.

– Какова ваша роль в участии резни? Следуя хронологии, было две волны наплыва подопытных. Как вам удалось выбраться при условии зачистки отрядом специального назначения?

Он игнорировал мои вопросы, а Йозеф удивлялся, что я не растерялся и будто бы утопил свои эмоции глубже. Потом он повернулся к Йозефу с ещё большей улыбкой.

– И тебя помню, врачёнок.

– Вы меня явно с кем-то путаете. Я не участвовал в жизни «Порога».

Нож перестал кататься по столу, и мужчина сжал рукоять. Когда лезвие перестало царапать стол, я смог услышать тихий скулёж из дальней комнаты.

– Давайте всё же вернёмся к вам, – Йозеф возвращал разговор в обычное русло. – Какова ваша цель? Как именно Злитчения довела вас к такому решению? Какое давление на вас оказывала политика к испытуемым и жителям Милосердия?

Пока Йозеф закидывал мужчину вопросами, спутывал ему карты и пытался стушевать диалог, я медленно выходил к проходу. Тихо, ища не скрипучие доски, я добрался к залу.

По пути были видны следы борьбы, кровавые потёки, а скулёж превращался во что-то более цельное, похожее на просьбы о помощи. Я открыл дверь. И лучше бы я этого не делал.

Приколоченный, кое-как привязанный к шкафу мужчина, как две капли воды похожий на нашего друга с кухни, висел с распоротой грудиной. Рёбра, раскрытые как бабочки, на глазах – измазанные птичьими фекалиями повязка.

Пальцы, кровоточащие в местах, где должны были находиться ногти, почти касались пола, пытаясь ощутить что-то другое, помимо боли. Меня удивляло, что он ещё был способен функционировать, жить.

– Помоги, – протягивал мужчина. – Он здесь? Скажи, что его нет. Дай мне цельность, дух мой, дай мне шанс плотью твоей стать.

Меня вырвало на окровавленный пол. В ушах зазвенело. На кухне слышалась возня. Драка. Но я не обращал внимания, слышал только стоны и невероятную боль, которую почему-то перенимал на себя.

– Мама, – звал истерзанный мужчина.

– Макс! – кричал Йозеф.

– Я лишь хотел больше, мама, – продолжал мужчина.

Топот приближался. Я обернулся. Йозеф взглянул в комнату, на удивление спокойно её осмотрел, а после ненадолго исчез только ради того, чтобы притащить и поставить мужчину с кухни на колени перед живым трупом.

Я лишь наблюдал со стороны, как Йозеф впивал дуло ружья в затылок монстру, что гоготал в безумии.

– Что это? – вопрошал Йозеф. – Как ты это объяснишь?

– Этого? – кивнул мужчина. – Тварь злитчевская. Биомусор. Фанатик ебаный. Вот, объяснил.

– Ради чего ты это сделал?

– Он сам просил. Сказал, что идёт в «Порог» искать свою душу. Я тоже человек верующий, все эти «Целом» мне неравнодушны. Хотел помочь ему. Искал его душу. Там, где сердце стучит.

Йозеф долго сопротивлялся мысли, что каждая жизнь важна.

– Он ведь такая же жертва, как и ты, – учил Йозеф мужчину правде жизни. – Ты не меньшее животное, что пытали тебя.

– Мне было интересно, каково это.

Йозеф практически нажал на курок.

Но вместо этого вырубил мужчину точным ударом, после чего он упал лицом в кашу из внутренностей человека. Йозеф томно набирал воздух в лёгкие. На это у него ушла минута. Он явно хотел больше времени, чтобы прийти в себя, но душащая вонь не помогала.

– Макс, иди к машине.

– Я не…

– Макс.

Я послушал Йозефа. Всё же он знал больше, а я пока был не готов ко всему, что он планировал сделать. Вышел в коридор. Прозвучал один выстрел. Я дёрнулся в страхе. Но продолжил идти, не оборачиваясь.

Пять минут спустя Йозеф вышел, открыл двери, мы сели и как можно быстрее отъехали от злосчастного дома. Йозеф остановился у въезда на дорогу.

– Ты всё видел. Ты всё понимаешь. Это – один день. Будничный. Здесь люди ходят, ищут себя, Бога, правду. Не подозревают, как наступают в ловушки, которые сводят их с ума. Да что говорить – даже мы не всегда их знаем. Эта работа расплавила твой мозг. Ты понимаешь риски. Я не пытаюсь тебя убедить. Но у тебя есть все зачатки, есть опыт и знания, холодность и, хоть не совсем умелый, но расчёт. Открой бардачок.

Я молча последовал указаниям. Внутри лежали два конверта. Толстых.

– Это твои стажировочные. Две тысячи деревянных. Это статья, конечно, не такая громкая, не раскрывает правду людям. Но у неё есть ажиотаж, она пробуждает животный страх, а значит, её будут читать. В самоволку распространять её – уже выйдет пять тысяч деревянных, что уж говорить про агрегаторы. Людям это необходимо. Мы рискуем, но имеем имя.

– Я понимаю, – тихо ответил Йозефу.

– Подумай об этом.

– Нет. Не хочу думать.

Я пытался держать позитивный настрой, глядя Йозефу в глаза.

– Я готов.

– Отлично.

Йозеф побарабанил по рулю. Только тогда я заметил его рану на руке. Порез вдоль всей ладони.

– И запомни ещё одну вещь: мы не убийцы. Ты имеешь право лишить жизни человека только в том случае, когда его последние секунды превращаются в ад. В конечном итоге должен быть грохот. Не от выстрела. Грохот правды.

– Хорошо, Йозеф.

– Можешь называть меня Баварец.

Он протянул мне целую, не раненную руку.

– Добро пожаловать, Макс «Туз» Велки.

Мы пожали друг другу руки, тем самым я устроился в ГРЖ.

Поездка обратно показалась чуть короче и спокойнее. Наряд не менялся, остались все те же умельцы, спящие, как лошади. Пошлять ещё раз не пришлось – это радовало Йозефа, и он даже подольше пообщался с рядовыми, рассказывая дедовские анекдоты.

Ещё никогда я не был рад табличке «Бельнус» при въезде. Солнце устраивалось удобнее, зарываясь в землю. Посмотрел на табличку, которая указывала дату и время.

Мы провели внутри аномальной зоны полтора дня. Казалось, что прошло лишь пару часов. Об этом говорил Йозеф. Помимо всего я ощущал неведомую радость.

Я бы не сказал, что это из-за перспектив, что неожиданно свалились мне на голову. Я был обязан быть напуган: перед глазами всё ещё всплывал ужасающий вид, а в ушах шептался мужчина, что молил о помощи.

Так или иначе мой мозг по какой-то причине блокировал все негативные эмоции, вливая в кровь кучу дофамина, который я не был способен обработать.

– Знаешь, – неуверенно вырывался Йозеф из размышлений, – очень хочется верить, что общество деградировало после аварии. Что только после «Порога» у всех атрофировалась мораль. Но, если снять очки, на самом деле авария стала лишь катализатором. Оправданием для человека перед его тёмными желаниями. Зачастую все «толчки», доносящиеся до Бельнуса, вызывают лишь кратковременные галлюцинации и тревожность, но все хотят верить, что их гнусные мысли пришли извне.

– Люди хотят верить, что они праведны, – добавил я.

– Да. Точно.

Работа не заканчивалась, как меня предупредил Йозеф, и вместо того, чтобы отвести меня домой, он привёз меня в офис, который снимал он и ещё пара людей из ГРЖ. Он объяснил мне, что гражданские журналисты – это не совсем компания, а скорее объединение.

Объяснил основные положения, про конфликты с журналистами, как он сказал, «с корочкой» и штрафы от «Злитчеполис» с припиской: «Нам нравится ваше дело».

– То есть штрафуют для отчётности? – смеялся я от удивления.

– Да. Пишут на листе надуманное правонарушение общественного порядка и де-юре не отменённый комендантский час. Такая проволочка, чтобы мешать и выполнять план на месяц. Но в основном штрафы маленькие, что-то около пятидесяти деревянных.

– Брали автографы?

– Пару раз.

– А было такое, например, что бешеная фанатка подбегала и кричала: «Ты мразь, я беременна от тебя»?

Йозеф с насмешкой и удивлением обернулся назад, смотря на меня с выпученными глазами.

– Просто спросил, – пожал я плечами.

– Мы же не рок-звёзды, в конце концов, – успокоил меня Йозеф, но тут же выдохнул. – Ко мне скорее подбегут и крикнут: «Я твой ребёнок».

Мы поднялись на второй этаж здания. Йозеф открыл дверь, щёлкнул включателем, и зажужжали люминесцентные лампы. Интерьер в стиле лофт, доски вдоль всего кабинета, исписанные цветными маркерами.

Пару столов и стульев, карты местности, главные новости, даже телевизор с приставкой. Не уверен, что кто-либо успевает в неё поиграть, – её поверхность была вся в пыли, – но сам факт наличия не мог не радовать.

Йозеф провёл меня в самый конец, в угол возле просторного окна, из которого открывался вид на реку Дешна, и включил компьютер, вывалил на меня пачку документов, свой диктофон, счастливо улыбаясь при этом.

– Теперь самая сложная часть работы, – пытался сдавить смех Йозеф. – Изучи документы и попытайся написать вольный репортаж на нашу вылазку.

Я смотрел на гору, закрывающую мне вид на монитор, мельком видел мигающий курсор документа и засохшую кровь на диктофоне. Сейчас я действительно был в панике от монотонного выписывания сухих фактов.

Сложно было оставаться объективным, когда ты видел, на что способен человек и что жить на самом деле страшно каждый день.

– Полторы тысячи знаков, – давал мне напутствия Йозеф. – Опиши обстановку, окружение, время. Всё должно обставлено, как сюжет – главные герои. Персонажи, диалоги и контекст всего происходящего. Не уходи в лирику, но и не выписывай сухо – зацепи читателя. Заголовок, лид, детали, персонажи, диалоги – такая цепочка.

– Лид? – уточнил я.

– Абзац с содержанием мысли, которое плавно переводит к репортажу.

Йозеф увидел мои испуганные глаза.

– В документах подробнее, как должно выглядеть всё это действо. Примеры и так далее. Можешь писать полную отсебятину, но главное – держишь скелета репортажа. Ты справишься. Я ведь справился.

Йозеф отошёл, но моментально вернулся ко мне с магнумом в руках, положив его мне в руки.

– Это на случай, если я не справлюсь? – спросил я Йозефа, смотря на документы.

– Табельное оружие. Если почувствуешь опасность своей жизни. Носи его только в «Пороге», иначе будут вопросы. Карточку журналиста сделаем через три дня. Теперь работай.

Йозеф потряс кулаком в качестве поддержки и вышел из офиса. Жужжащие лампы, взлетающий компьютер и куча макулатуры. Не такого я ожидал, конечно. Взял диктофон и начал слушать.

– Двадцатое мая. Интервью с бывшими подопытными…

***

Очнулся с тяжёлой головой. Открывал глаза на секунду, но тут же закрывал. Мычал от боли, открывал глаза и видел пылающий красную сферу перед глазами.

Она была мелковата – не как обычная, которую я всегда видел. Чувствовал, что она способна мыслить. На уровне животного, но всё же. Она изучала меня, рассматривала, думая, опасен ли я для неё.

Красный шар статично висел в воздухе. Шипение огня перебивалось будто бы перевёрнутыми словами. Я не мог и двинуться, не мог открыть глаза и понять обстановку.

Я потянул руку вперёд. Тело потянулось, и я рухнул. Пришиб голову, кудрявые пряди упали на глаза. Слова не могли пройти некий барьер. Застревали в горле и всё. Никак.

И тут я услышал, как меня пытались убаюкать.

– Тс-с, всё в порядке. Садись.

Тело качнулось, в голове всё закрутилось. По венам постучали, и я почувствовал, как в одну из вен вонзается тонкая болючая игла.

– Так будто лучше, Макс Велки.

Я смог понять, чей это голос. Но не мог поверить, что он нашёл меня.

Спустя полминуты я смог до конца выйти из сонного состояния. Перед глазами возник бритоголовый, дружелюбно улыбающийся Павел Манн.

– Как вы? – прохрипел.

Я начал осматривать свою квартиру и понял, что та девственная картинка дома, не тронутая с самой эвакуации, была лишь в моей голове. Никакой мебели, плакатов. Даже стены не осталось.

– Кто ищет, тот всегда найдёт, верно? – спросил меня Манн. – Как же вам и вашей сестре повезло, что артиллерия прошла по касательной вашего дома. Конечно, – вместе со мной Манн начал осматривать квартиру, – здесь наверняка мало чего осталось, что могло бы вызвать приятные чувства. Голые стены и бетон. Какой тут семейный очаг, верно, Макс Велки?

Шприц вышел из моей вены. Сзади Манна стояли псы из Белого Борова. Манн передал одному из них чемодан и продолжил любезно беседовать со мной.

– Знаете, Макс Велки, люди ошибаются. Главное, чтобы они умели признать свою ошибку. Я признаю – было ошибочным решением попытаться убить вас. Вы достойный человек и давно всем доказали, что умело адаптируетесь. Убить вас так просто – растоптать вашу честь.

Манн подправил мой бушлат и стряхнул пыль.

– К тому же я узнал, кто именно вас пригласил в последнее путешествие. Снова.

Тут Манн засмеялся, как маленький мальчик, не сдерживая себя.

– Что ж, это любопытно. Поэтому я предлагаю вам игру. Кто быстрее доберётся до него: я или вы. Старт начнётся, когда эффект вашего любимого «Ратлит» в улучшенной форме, без всяких гадких примесей, сработает. Не переживайте, без вас игра не начнётся, Макс Велки.

Манн встал в полный рост, осматриваясь в очередной раз.

– Не переживайте, Макс Велки, в случае проигрыша ничего вам или вашей сестре с её мужем ничего не будет угрожать. Вопросы лишь к виновнику торжества.

– Моя сестра умерла, – нехотя обозначал я данный факт.

– Действительно, Макс Велки? – высмеивал меня Манн. – Ваша сестра покинула этот мир, Макс Велки? Вы правда так думаете? Как же вы желаете смерти всем, кого любите. Чувствуете себя уязвимым, верно?

Манн понял, что мне сейчас не до шуток и принял строгий тон.

– Ваша сестра в тяжёлом состоянии, но мы её не отпустим. Её ждёт сын инвалид. А Коэн Руона тихо, но верно приходит в норму. Как бы нам не хотелось обратного.

Манн пошёл к выходу, указывая своим бойцам сворачиваться.

– Макс Велки, не торопитесь. Но помните, когда начинается отчёт.

Прощаясь, он кивнул. Я остался наедине с отдалённым, как из сна, перевёрнутым голосом от красной сферы, а жар грел мои щёки. Дверь захлопнулась, а я смеялся.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ. МАЯК

В голове устаканились мысли. Только когда возвращаешься в реальный мир, понимаешь, что всё увиденное тобой – фантазия. Страшно думать, что не отдаёшь себе отчёт и не можешь уверенно сказать, что видел и что привиделось.

Бои продолжались. Продолжались ближе к центру, непрерывный обстрел спутывался среди веток, из-за чего доносился слабый гул. А это значит, что цельные «Целом», что поверили в идею сепаратизма, не справляются.

Сложно было понять, кто настоящий, а кто псевдо-фанатик. Сложно понять до конца план Манна. Сцепить всех и вся для увеличения градуса хаоса? Сложно отдавать отчёт о действительности.

Единственное, что я понял – мне нужно торопиться. Не ждать, когда я окончательно приду в норму, а выходить прямо сейчас. Я смеялся. Смеялся во весь голос, для себя, до лихорадочного кашля.

Меня радовал факт вероятности, что Ани-Мари жива. Радовало, что то плачевное состояние, в которое мы влезли по глупости, нам может сойти с рук. Какое бы будущее нас не ждало, я хотел верить, что его мы проживём семьёй.

На улице постукивали капли по различного рода металлу. Оттепель. Вместо зимней сказки расцвет жизни, весна. Поймал себя на мысли, что, возможно, сезон года зависел от моего морального состояния. А небе красовалась сфера.

Красная, яркая, с переливами. Больше того, что я видел, проснувшись. Больше даже солнца. Она освещала всё пространство, заливая кровавым оттенком лужи, дома, блестела на земле.

В голове я всё же слышал отголоски. Сфера говорила. Говорила разными голосами: мальчишкой в пубертате, прокуренным голосом тётки с вокзала, элегантным голосом старой аристократии, вульгарным голосом маминого сынка.

Говорила так знакомо. И говорила только одно:

– Пора, Макс. Пора, Макс. Пора, Макс.

Зазывала. Я был не против пойти на зов. Хотя бы была ориентировка – красная пылающая сфера была моим маяком. Не был уверен на сто процентов, но какая-то внутренняя вера говорила за меня.

Стоял у выхода из дома. Впереди кровавая баня, которую умело скрывал красный перелив.

Нога скользнула за порог, тело стиснулось на улицу. Игра, по всей видимости, началась. На крыше соседнего дома блеснуло нечто.

«Следят, суки», – усмехнулся.

Рассматривал сферу и пытался прикинуть по памяти, что именно меня ждёт по пути, никак не научившись тому, что знать что-либо наперёд сейчас, когда не разобраться, кто кого и за что готов убить, невозможно.

Изуродованный двор. Ни души, кроме моей, хоть это тоже спорный аргумент. Шёл я вяло, не спеша, даже если бы хотел обратного. Ноги подводили и будто решали за меня. Нет, скорее, решать за себя, куда именно они хотят.

Я сопротивлялся, и этот протест потянул меня к земле. Я измазался отмёрзшей землёй, потому принял некий камуфляж. Отлёживаться долго не приходилось.

Поднял своё тело трясущимися руками. Впереди пронеслись отряды «Целом». Не собранные, еле-как экипированные, но злые, словно псы. Сразу понял, что нужно следовать за ними.

Они как раз шли по направлению горящего шара в небе. Я подождал в укрытии, пока они пройдут вперёд, и побрёл за ними. Скрывался меж деревьев и бетонных блоков.

Скучно не было. Я чувствовал себя скрытым убийцей, шпионом на чужой территории. Мне казалось, что я справляюсь неплохо и поспеваю за фанатиками. Казалось.

Группа остановилась. Впереди них собрались полные копии: та же одежда, то же оружие, даже морды как под копирку. Но именно моих фанатиков что-то насторожило.

– Эй, – крикнули с той стороны, – видели ещё наших? У нас куча раненых и боеприпасов минимум. Армия давит, собирает в котёл и давит. Вы как? Подходите!

Стоящий впереди, по всей видимости, старшина группы, приготовил оружие. Все перевелись в боевую готовность.

– Эй, – уже испуганно кричали, – вы чё? С ума сошли?

– Огонь на поражение, – скомандовал предводитель.

Один автомат перекрикивал другой. Приняв дозу свинца, возможные враги были обезврежены. Такое зверство мне было непонятно, но приходилось привыкать. Я спрятался глубже в кусты.

– Стоять, – послышалось сзади. – Руки вверх, так, чтобы я видел.

Меня передёрнуло. Я посмотрел назад, послушно поднимая руки. Белый халат держал меня на прицеле. До меня не сразу дошло, какой я идиот: вымазанное лицо, будто для камуфляжа, но что более плачевно – бушлат военного.

Больше похож на дезертира, чем представлял малейшую опасность, но вряд ли можно было это доходчиво объяснить человеку, что явно понимает потенциальную опасность и потерял немало друзей.

– Хорошо, – пытался я не провоцировать, – просто дай мне объясниться.

А как ему что-либо объяснить? Сам не догадывался. Не ситуация, а хрень. Знакомые щелчки. Будет стрелять одиночными.

– Я Макс Велки, бывший журналист ГРЖ, родственник Коэна Руона. Я здесь не для того, чтобы навредить или принимать участие. У меня иные цели.

– Попизди, – строго сказал парень.

Для него моё имя – словно пёрнуть в воду.

– Микулас!

К нам направлялась группа, которая если не убьёт, то превратить меня в ручную собачку. Нужно было думать, как спасаться. Но спасаться уже не было сил, а как именно это делать – фантазии не хватало.

Ждал развития сюжета, словно наблюдал за кино. Как можно было услышать по мерзким смешкам, ребятам ситуация казалась комичной.

Непонятный обросший мужчина, которого за военного могла выдать лишь куртка, накинутая поверх гражданской одежды, а на мушке его держит испуганный мальчишка, у которого руки трясутся, будто сейчас произойдёт его первый половой акт.

Но и понять напугавшихся, которых тоже хватало в массе, можно: за день от начала программы «Купол» и не такого ожидаешь.

– Я Макс Велки, – сумбурно решил представиться новой компании.

– Что он говорит? – пронеслась волна вопросов среди толпы.

Их, как я предполагал, лидер суматошно водил взглядом по небу, несчётное количество раз оборачиваясь к красной сфере.

– Он не представляет опасности, – резко кивнул лидер в мою сторону. – Он тут никто.

Возмущённые возгласы пришлось оставить при себе. Так и хотелось сказать, что только благодаря мне их мозг не разорвало по частям. Именно моими популизации и общением с учёными большинство знают, как вести себя в «Пороге».

Благо слова о моей никчёмности в данном месте убедили парня, что хотел безжалостно расстрелять меня. Лидер группы спустился ко мне, усевшись на корточки, и долго разглядывал меня, будто хотел вспомнить.

– Как тебя ещё раз?

– Макс Велки.

– Макс. И что ты делаешь, Макс, если ГРЖ давно ликвидировано?

– Вам покажется смешно, но вы сами меня позвали сюда.

Лидер удивился и от смущения ухмыльнулся.

– Ваш глава, – уточнил я. – Матус как его там.

– Матус? – пытался вспомнить лидер. – Знаю одного, что пытается говорить за всех, не советуясь ни с кем. Сидит себе в центре. Дурак.

Лидер выдохнул с разочарованием.

– Всё, что мне нужно, – взять интервью.

– Интервью? Я могу рассказать тебе подробнее. Гады-нацики решили сделать из нас монстров, что из своей веры превратили культ. Фанатиков, что убивают людей за просто так, причём зверски. Рассылают по конторам видео с казнями, а они – далее. Превращают нас в гадов. Гуляют по телу нашего Бога. Вот как те, – указал в сторону расстрелянной массы лидер. – А всё под Маннов. Его гений не мог терпеть конкурентов.

– Хочет себе контроль над «Порогом», – возмущённо добавили из толпы. – Контроль над Богом, что породил его!

– Доволен интервью? Достаточно информации?

– Не хватает деталей, – подметил я.

Подметил шутливо, что не стоило делать перед вооружёнными, голодными, а от этого и злыми людьми, вроде представителей «Целом».

– Если бы я увидел всё, как вы говорите, или факт, подтверждающий это, то я безусловно поверю. Но пока мне кажется, что вы только подтверждаете своё зверство. Бедные люди лишились жизни, а почему? За что вы их убили?

Лидер растерялся. Я лишь цыкнул, пытаясь пристыдить их всех.

– Слушайте, – продавал я идею не убивать меня фанатикам, – я здесь, чтобы восстановить справедливость. Я не знаю, кто вами управляет, – сумасшедший хрен или кукла, – но сам факт того, что меня вызвали сюда и я рискнул жизнью ради правды о том, какие вы хорошие и вас не стоит трогать, должен ведь хоть как-то настроить вас за меня?

Я намеренно дерзил, будто хотел получить пулю в лоб, тем самым обозначая, что терять мне нечего. Это если и не подкупило, то хотя бы посеяло сомнение в головах, уставших от насыщенных битв сектантов.

– Я сделаю всё, чтобы вас никто больше не смел беспокоить. И вашу веру. Это мой долг.

Парням стало стыдно за такое отношение ко мне. Они переглядывались друг с другом, шушукаясь и выясняя отношение ко мне. Как я понимал по редким выскакивающим голосам, я их убедил.

– И что тебе нужно? – уточнил лидер.

– Лишь путь, – я указал на место, где висела красная сфера.

Все обернулись. Только тут я понял, что не я один вижу её, но, что удивительно, – видели мы её на одном месте. Массовое помешательство.

– В такой мясорубке вряд ли он мог выжить, – кто-то уточнил в толпе.

– Сейчас штурмуют заброшенные предприятия, – уточнил лидер. – Нам не страшно умереть в теле Бога, – повернулся ко мне лидер. – А тебе?

– Я уже давно мёртв.

Мои слова звучали строго и пугающе. Но фанатики уже пуганные и не обратили внимания на мой негативный настрой.

– Хочешь идти, держись позади. Любое непонятное телодвижение будет расцениваться, как попытка навредить нам. А там ты знаешь.

Суровый тон лидера лишь хотел ясно донести мысль. Это мне и помогло. Я кивнул, мы пожали руки в качестве согласия.

– Продолжаем путь. Он говорит, что времени мало.

Все встали в две шеренги. Неумелый военный строй перебивался, и устрашающий топот в одну ногу постоянно сбивался. Я шёл позади и понимал: если что, жалеть меня никто не будет.

Ни эти ребята, ни другие, которые запросто перебьют неумелых в военном деле. Но это многим безопаснее и быстрее, чем в одиночку прятаться и бояться каждого шороха по пути к центру.

Я спрашивал у строгой колонны, который сейчас час. У каждого была своя точка зрения: половина шестого утра или доходило до трёх ночи; четверть одиннадцатого вечера, а у кого-то вовсе остановились часы.

Время оказалось самым субъективным элементом в «Пороге». Солнце не планировало выскальзывать из горизонта, как бы не тужилось.

– Извините, – сухой, как смерть, парень произнёс пискляво и постучал меня по плечу. – Вы сказали, что были с Коэном Руона?

Я увидел на его лице характерный шрам. Примерно такой же шрам был и у Ведраны. Почему-то мне стало невыносимо горестно, хоть мы и не имели никакого контакта с ней. Вряд ли вспомню даже её голос.

– Да, – не свойственно себе пробасил в ответ. – Коэн Руона, чтоб его.

– Значит, с вами была Ведрана? Ведрана Ковачевич?

В его голосе прослеживалось переживание и некая надежда на моё знакомство с Ведраной. Меня же ворох памяти приводил к мигрени: сыворотка и воспоминания плохо сочетались между собой.

– Да, она была…

Я немного откашлялся, так как не понимал, какова будет реакция мужчины на смерть его как минимум знакомой.

– Она наша охрана. Я мало, что о ней могу сказать.

Мужчина промычал, но его не устроил такой короткий разговор. Он решил проложить с блаженным воодушевлением на лице:

– Ведрана. Чудо. Душащая гадюка.

Мужчина расплылся в улыбке, будто хвастался передо мной, что имел честь быть знаком с Ведраной.

– Так её мы называли.

Мы шли долго – песок под ногами, шум голосов впереди, звуки шагов откуда-то сбоку. Отряд двигался в тишине, лишь изредка раздавались короткие команды. Но это было неважно. Всё, что я видел перед собой, было смесью теней и фигур.

– Хорошо, – ответил я ему на отвали.

– Она ведь была готова, да?

– Готова к чему?

– На что угодно, лишь бы вы остались живы.

Парень вновь что-то промычал. Его взгляд загорелся странным, почти детским воодушевлением. Я сделал вид, что его слова ничего не значат, и уставился на дорогу, размытую и тёмную.

– Ты ведь знаешь, однажды она спасла меня, – пробормотал он, словно продолжая разговор с самим собой. – Это было в лесу тогда…

Я не ответил, он продолжал говорить.

– Ты был с ней, значит, ты это понимаешь. Она не бросала своих. Она могла быть жёсткой, даже жестокой, но всё делала правильно. В тот раз… Белый Боров загнал нас в ловушку. Они поставили мины прямо у старого моста. Я уже прощался с жизнью, а она… Она просто знала, что делать.

Он замолчал на мгновение, словно вспоминая что-то настолько личное, что не мог подобрать слов.

– Её маска… Знаешь, как она выглядела? Белый материал с круглыми прорезями, как у привидения. Люди говорили, что в ней она становилась неуязвимой. – парень усмехнулся и покачал головой. – После той операции половина отряда погибла. Но она осталась жива.

Я позволил себе коротко кивнуть. Пусть думает, что она жива. Так безопаснее.

– Она вытащила меня из-под завалов, – продолжал он. – У меня тогда был только нож и пустой пистолет. Она заставила нас двигаться, заставила думать. И у неё всё получилось. У неё всегда всё получалось.

Он остановился, вглядываясь в меня.

– А теперь скажи мне. Где она?

Я не сразу понял, что он ждал ответа. Лёгкий ветерок поднимал пыль с дороги, и в этом было что-то символичное: мои мысли тоже разлетались в разные стороны.

– Она здесь? – спросил он. – Она жива?

Я чувствовал, как каждый его вопрос вонзается в меня, как заноза. Отрицание в его глазах сменялось надеждой, надежда – отчаянием.

– Она всегда знала, на чьей стороне быть, – сказал он, словно оправдываясь перед самим собой.

Мне хотелось развернуться и уйти. Исчезнуть. Но дорога вела только вперёд.

– Послушай, – начал я, пытаясь подобрать слова, – я не знаю, что тебе сказать. Она была с нами.

Он остановился и повернулся ко мне.

– И?

В этот момент кто-то из отряда окликнул нас. Звук голоса прервал наш разговор, и я воспользовался этим, чтобы отойти в сторону. Но я чувствовал на себе его взгляд, полный вопросов, на которые я не мог ответить.

Тишина снова окутала нас, но я знал, что разговор ещё не окончен.

– Она мертва, – сказал я наконец.

Слова прозвучали холодно, словно ледяная игла пронзила воздух.

– Она в могиле. И я не думаю, что ей понравилось бы, если бы её тревожили расспросами. Прости меня.

Мужчина резко остановился. Казалось, его дыхание замерло.

– Ведрана мертва? – проговорил он, словно не веря своим ушам.

– Да, – подтвердил я, не глядя на него. – Её нет. Она погибла. Прости.

Я почувствовал, как он повернулся ко мне, его тяжёлый взгляд жёг мне спину.

– Ты уверен? – Его голос был грубее, чем прежде.

Я стиснул зубы и развернулся к нему.

– Я уверен, – бросил я, глядя прямо ему в глаза. – Её больше нет.

Его лицо оставалось бесстрастным, но в глазах вспыхнула боль, а за ней – гнев. Он открыл рот, чтобы что-то сказать, но тут воздух разорвал крик из головы колонны:

– Там кто-то есть!

Отряд мгновенно оживился. Люди вскинули оружие, готовясь к атаке. Мы услышали шаги, приближающиеся из темноты.

Когда из темноты показались фигуры в грязных окровавленных халатах, отряд бросился вперёд.

– Стойте! – попытался возразить кто-то, но его слова потонули в хаосе.

Всё смешалось – крики, выстрелы, шаги. Я попытался отойти в сторону, но парень вдруг схватил меня за руку.

– Я Томаш, – сказал он в суматохе, сжав мою ладонь. – Если Ведраны больше нет, скажи мне хоть что-нибудь: она погибла стоя?

Я не знал, что сказать.

– Да, – произнёс я, почти не задумываясь. – Она стояла до последнего.

Его лицо смягчилось. Он отпустил мою руку.

– Черве Розан вовеки. Как птицы над Вече, – произнёс он с улыбкой. – Спрячься.

Я послушался. У меня было не так много вариантов, поэтому я лишь выбрал толстый столб дерева, за которым мог наблюдать за ходом событий.

Сыворотка, размягчавшая мой разум, теперь превратилась в нечто острое и ясное. По неведомой мне же причине хотелось выбраться и голыми руками лететь под автомат.

С этим ощущением я застыл, как загипнотизированный. Как пьяная девственница, которая не даёт себе отчёта при виде члена. Моё тело было неподвижно, спрятанное за деревом, но внутри что-то металось, словно дикий зверь в клетке.

Я чувствовал, как сыворотка «Ратлит» ползёт по венам, заполняя каждую клетку мозга. Она вытаскивала на поверхность каждую эмоцию, раздувая её до невыносимых размеров.

Гнев и ярость смешались в токсичный коктейль. Каждый выстрел, каждое движение казались невыносимо громкими, словно вокруг рождался новый мир, кровавый и дикий.

Передо мной разворачивалась сцена убийственного хаоса. Фигуры в белых халатах падали от пуль фигур в белых халатах. Один за другим, один за другим.

Кровь окрасила землю вокруг, и казалось, что воздух пропитался её металлическим привкусом. «Целом» или нет – это уже не имело значения для тех, кто стрелял. Но я не мог отвести взгляд. Что-то внутри рвалось наружу.

Что-то, что требовало участия, движения, борьбы. Я попытался убедить себя, что это просто побочный эффект «Ратлита», но мои пальцы дрожали от желания сжать оружие, а ноги были готовы выбросить меня из укрытия в самую гущу событий.

«Это не моя война», – пытался я напомнить себе. «Это не мои люди. Это не мой выбор».

Но голоса, крики, кровь – всё это становилось частью меня.

Моя голова звенела от контраста: я видел, как один из бойцов нашего отряда толкнул человека в халате на землю, прежде чем выстрелить ему прямо в лицо. На какое-то мгновение их взгляды встретились.

Взгляд убитого был полон страха, но также и чего-то ещё – как будто он смирился с неизбежным. Я отвернулся, прижавшись лбом к коре дерева, холодной и шершавой.

«Я не смогу это вынести», – подумал я, но внутри меня всё ещё билось то странное желание – желание быть частью этого.

– Ты ведь хочешь, – вдруг услышал я за спиной голос своего отца.

Я обернулся, и он стоял совсем рядом, его лицо было покрыто копотью и чем-то тёмным – грязью или кровью, я не мог понять.

– Ты ведь хочешь выбежать туда, да? – его голос был мягким, но острым, как лезвие.

– Нет, – отозвался я, но мой голос прозвучал неуверенно.

– Весь в отца. Я горжусь тобой. Продолжение военного дела.

– Я не похож, – ответил я.

– Ты прямо сжимаешься, как пружина, – не унимался он. – Хочешь прыгнуть. Ты хочешь что-то доказать самому себе.

Я отвернулся, но его слова звенели у меня в ушах.

– Ты мёртв, – сказал я, стараясь не смотреть в сторону боя.

Он хмыкнул.

– Я чувствую сердцебиение твоей матери.

Он приложил ладонь к карманам моих джинсов.

– Ответь: если это не твоя война, то что ты здесь делаешь? Нет, даже шире. Почему ты гражданин Злитчении, если это не твоя война?

Его вопрос повис в воздухе. Я не мог на него ответить. В этот момент раздался взрыв – глухой, оглушительный. Земля под ногами дрогнула, и деревья накренились, как будто сами испугались.

– Они нас обстреливают.

В этот момент я увидел, как из-за холма выскочила новая группа людей. Одетые в те же белые халаты, они бросились вперёд с поднятыми руками.

– Они сдаются! – закричал кто-то из наших.

Но вместо того, чтобы остановиться, кто-то из отряда поднял автомат и открыл огонь.

– Нет! – вырвалось у меня прежде, чем я успел осознать, что делаю.

Я выбежал из укрытия. Сколько было белого – халаты, руки, лица. Всё сливалось в одно сплошное пятно.

– Стой! – закричал я, не задумываясь.

Кто-то резко схватил меня за плечо и потянул назад.

– Ты с ума сошёл?! – заорал Томаш, перекрывая грохот выстрелов.

Я не успел осознать, что вместо отца появился Томаш.

– Они не враги! – выкрикнул я ему в лицо.

– А если враги? – его лицо исказилось от ярости. – Ты хочешь узнать это на собственном опыте?

Я с трудом держался на ногах, дыхание было тяжёлым, сердце билось как сумасшедшее.

– Убирайся обратно под дерево, Макс, – прорычал Томаш. – Или ты погибнешь первым.

Но я уже не слышал его. Всё вокруг слилось в хаос, и я больше не понимал, кто прав, а кто виноват. Сыворотка жгла мои мысли, и я чувствовал себя частью этого ада, частью войны, которую я не выбирал, но от которой не мог отвернуться.

– Я всего лишь хотел сытый желудок, – закрывал я уши и в панике кричал кому-то, оправдываясь.

Во мне боролись несколько желаний: жажда крови, жажда справедливости, ответов, войны, дома и, наконец, жажда увидеть сестру хотя бы в последний раз, чтобы убедиться, что она жива.

Каждая из этих эмоций была острой, как лезвие, и настолько чуждой, что я едва сдерживался, чтобы не сойти с ума. Сначала пришла нежность – неожиданная, как мягкий свет после грозовых туч.

В голове возник образ Ани-Мари: её тонкие пальцы, которые когда-то тянулись к моему лицу, словно ободряя меня. Я вспомнил её голос.

Её голос. Её высокий, но спокойный голос звучал в тихие вечера моего детства. Тепло, мягкость, защита.

Но за этим последовала другая мысль. Зловонная, гниющая в глубине моего сознания.

«Зачем ты вообще её ищешь? Она сама предпочла смерть, лишь бы не видеть тебя. Ты – позор».

Этот голос был моим. Обоснованным, резким, холодным.

«Нет, она будет рада меня видеть», – пронеслось в ответ.

Я отчаянно цеплялся за воспоминания, за улыбки, за всё, что когда-то скрепляло мою семью.

«Ты ищешь её, чтобы убедиться, что ты не одинок, но это ложь. Ты не для неё. Ты для себя».

Я схватился за голову, чувствуя, как каждая мысль дробится на тысячи осколков. «Ратлит» вытаскивал на поверхность всё, что я когда-то боялся признать.

Кровь. Её запах в воздухе вдруг показался мне сладким, как сахар. Желание смешивалось с отвращением.

«Неужели ты хочешь увидеть это ещё раз? Хочешь быть среди них, в этом аду?».

Моё дыхание стало частым и рваным. Я вытер лицо ладонями, будто пытался стереть себя. И тогда я почувствовал её запах. Тёплый, нежный, как в детстве. Ваниль и розы – мамины духи.

– Макс.

Её голос, едва слышный, пронзил всё внутри меня.

Я поднял голову, и передо мной стояла она. Тонкое платье цвета слоновой кости подчёркивало её хрупкость, а на лице была такая добрая, нежная улыбка, что я на мгновение перестал дышать.

– Мама?

Она кивнула, делая шаг ко мне. Я почувствовал, как её тепло окутывает меня, даже не прикасаясь.

– Ты здесь? – прошептал я, не понимая, что происходит.

Она не ответила, но её взгляд – добрый, всепрощающий – заставил мои мысли закружиться вихрем.

Неужели самая нежная улыбка способна пробудить во мне самые животные чувства?

Я сделал шаг к ней, чувствуя, как в груди бьётся что-то невыносимо острое – смесь любви, вины и звериной ярости.

Она подняла руку, мягко коснулась моего лица, и я закрыл глаза.

Открыл глаза и увидел её лицо – оно всё ещё было передо мной, но начало меркнуть, словно светильник в ночи, когда его затмевает рассвет. А за ней небо разорвалось чем-то ярким и неестественным.

Огромная красная сфера снова напоминала о себе. Плотная и зловещая, она двигалась вниз, всё ближе к горизонту, уменьшаясь в размерах, словно её тянуло к земле. Она не падала, а словно ускользала, забирая с собой последние отблески света и чего-то важного.

Я стоял в оцепенении, не в силах отвести взгляд. Отступающие фигуры в белом бросали короткие взгляды на этот зловещий объект, прежде чем раствориться в холме.

Их силуэты мелькали вдалеке, белые халаты развевались, как призрачные флаги. Моя мама исчезла. Вместе с её образом вернулась холодная реальность. Небо, разорванное криками и вспышками.

И я – стоящий посреди всей этой мерзости, безоружный, но полный кипящей, необъяснимой злости.

Не раздумывая, я рванул вперёд. Мои ноги словно сами выбрали направление.

Красная сфера всё ещё мелькала на краю моего поля зрения, она, как маяк, вела меня туда, куда уходили отступающие.

Бежать. Это было единственное, что имело смысл. Мои лёгкие горели, ноги гудели от напряжения, но я не останавливался.

Звуки выстрелов становились всё тише, отряд, в котором я был, казалось, остался позади. Я выбежал на тёмное поле с редкими всполохами света.

Где-то впереди мелькнуло движение. Один из бегущих в белом резко обернулся, заметив меня, и замедлил шаг. Его халат был разорван, левая рука беспомощно висела, а в правой он держал оружие.

Он поднял пистолет и выстрелил. Грохот оглушил меня, но пуля пролетела мимо. Ещё один выстрел – снова мимо. Его руки дрожали.

Я прибавил скорости, мои ноги грохотали по твёрдой земле, каждый шаг отдавался в висках. Он снова попытался выстрелить, схватившись за автомат, но на этот раз ничего не произошло.

Я видел, как он яростно дёргал затвор, но магазин был пуст. Его лицо исказилось от ужаса. Он развернулся и побежал, но был слишком слаб, чтобы уйти далеко. Я настиг его, налетел, как зверь, сбивая с ног.

Мы оба рухнули на землю, и в этот момент мне показалось, что я сам превратился в зверя. Мои руки крепко сжимали его плечи, я навис над ним, чувствуя, как в груди разгорается что-то дикое.

– Ты меня слышишь?! – моя рука сжала ворот его халата так, что он закашлялся. – Говори!

– Я… – прохрипел он, пытаясь дышать.

Я точно не знал, почему преследовал их или почему повалил этого бедного парня. По неведомой причине я точно знал, что он проглотил красную сферу, а из-за этого исчезла моя мать.

Я хотел провести больше времени с матерью, что была так нежна со мной, как не был никто в последние годы. Он отнял у меня эту возможность.

Его губы шевельнулись, но вместо слов раздался лишь жалкий звук, похожий на всхлип. Я смотрел на него как на врага, на источник всей той боли, которая не давала мне покоя последние дни.

Казалось, его молчание было насмешкой. Как будто он знал то, чего я никогда не смогу понять. Парень пытался что-то сказать, его губы шевелились, но я не слышал слов.

Я понимал, что мои действия не приведут к ответам, что в нём нет красной сферы, но что-то внутри меня толкало вперёд. Это была не логика, а какой-то первобытный импульс, который я не мог остановить.

Я на мгновение замер, глядя ему в глаза. Его взгляд был полон страха, но где-то глубоко внутри я уловил что-то ещё – слабую искру сопротивления, гордости или даже ненависти.

Этот человек тоже сражался, как мог. Возможно, он тоже кого-то потерял. Но я был ослеплён своей болью. Я принялся разжимать его челюсть. Конечно, ему это не особо нравилось.

Но мне было это необходимо.

– Ты, – приплетал я невинного парня к своему несчастью, – именно ты забрал у меня всё. Отдай мне это. Отдай!

Его сопротивление лишь злило меня. Я сминал его лицо, как пластилин. Бил его от психов. Он давил мне на лицо, за что я прижал его руки к земле коленями. Его скулы по всей видимости схватила судорога.

Он разжал рот, но мешались зубы. Я был зол. Отпустил его. Его это удивило. Но это лишь передышка. Я схватил автомат, что он выронил. Укороченный, что дают незначительным войскам.

Перевернул прикладом к его лицу. И отпускал. Отпускал, прикладывая всю свою силу. Бил его по зубам. Бил со всей дури. Не жалея сил. Лицо превращалось в кровавое месиво. Пару раз промахнулся, попав по носу.

– Ты монстр! – кричал, плюясь ему в лицо. – Ты монстр! Сука! Мусор!

Наконец, когда его голова не была способна соображать, где и что он, я выкинул в сторону автомат и снова принялся влезать ему в глотку по локоть. Мне мешал только его рвотный рефлекс.

Я пытался проникнуть именно туда, где находится человеческая душа. Размеры мешали. Но я надеялся, что получится. Я лез, пытался пробраться и вытащить красную сферу, которую проглотил этот парень.

Но, когда я понял, что он почти умер, наконец меня отпустило. Я почувствовал ужас от своих действий. Видел не лицо, а фарш, измазанный в грязи. Меня пугал сам я.

Я шарахнулся. Перевернул парня, чтобы он не захлебнулся собственной кровью. Он еле дышал. Но был жив. Я смотрел на свои руки. На себя. Пытался вправить мозги, бил себя кулаками по вискам.

– Господи, – только пронеслось из рта.

Он ведь даже не угрожал моей жизни. Даже не знал, что я здесь есть. Вспоминал слова Манна про чистый «Ратлит» без примесей. Вспоминал маму и Ани-Мари. Я не понимал, что я такое. И я ли это вообще.

Слёзы покатились произвольно. Слёзы покатились даже не по причине моей животной ярости, а от боли, что я испытывал из-за шарахающихся желаний и чувств.

Слёзы покатились, чтобы я ощутил себя человеком. Но это не помогало в полной мере осознать собственные мотивы. Я хотел ощутить тепло, что дарила мне пылкая сфера.

Трясло, как в припадке лихорадки. Я вспоминал лица всех, кто мне был дорог. Всех, кто дорог до сих пор, – именно так. Вспоминал, как часто хотел им признаться в любви.

Чувство слабости, что давали мне эти слова, я старался не произносить. Что может быть теплее и хуже слова «люблю»? Какое отвращение оно не вызывало у меня, я обязан был хоть раз сказать малышу, следствию слияния половых органов. Я ни чуть не менялся, раз собственного сына определял именно таким описанием.

Лицо побагровело, может, даже синело от напряжения. Я рыдал тихо, не всхлипывая. Жалел. Жалел себя больше, чем кого бы то ни было рядом. На моё успокоение обратила внимание женщина, севшая рядом со мной, нежно касаясь моей спины, поглаживая её бархатными ручками.

Я обернулся, оторвав с лица ладони. Так обаятельно она выглядела, так притягательно до сумасшествия.

– Тише, тише, – заглаживала она мои слёзы мягкой подушечкой большого пальца. – Всё в порядке.

Я не смог выдавить ни слова. Лишь сорвался с места, улёгся на её коленях.

– Всё в порядке, – проносились пальцы матери по моим кудрям. – Что ты так распереживался?

– Я потерялся, – разнылся я как мальчишка.

– Все мы тут потерялись, малыш. Ты главное найди сестру. Вместе же вы сильнее, правильно?

– Мне нужно закончить дела. Только тогда я смогу её увидеть.

– Тогда пора, Макс.

– Я знаю, мама.

– Пора. Вставай.

Мать начала подталкивать меня, чтобы я встал с её коленей.

– Ты ведь хочешь увидеть сестру?

– Да.

– Что тебе нужно сделать для этого?

– Узнать правду.

– Твоя сестра любит тебя.

– Я надеюсь на это.

– Пора, Макс.

Потерев лицо от слёз, я отстал от матери. Очки никуда не годились – я слабо видел происходящее на расстоянии руки, а глаз замыливался сильнее от истерики. Нежность оберегала мой разум, поэтому я уже не особо сильно переживал о парне, если вообще мои эмоции можно было назвать переживаниями.

Тусклый, скорее алый, чем красный свет вновь залил собой пространство. Красная сфера вернулась, но пряталась под цельным полотном облаков. Я подполз к парнишке, которому жадно влезал в рот. Он перестал дышать. Цепочка причинно-следственной связи укрепилась.

Я улыбнулся и дал себе обещание, что красная сфера будет освещать мой путь, пока я не перестану дышать сам. Неспешно посыпался снег. Знакомый снег, что я видел во сне. Снег, похожий на подгнившие зубы курильщика.

Я встал, чувствуя, как ноги дрожат, словно весь мой вес стал невыносимым для тела. Мир вокруг был смазан, как неудачная картина, написанная слишком густыми мазками краски.

Образы перетекали друг в друга: деревья становились столбами дыма, которые шипели и шептали на ушах что-то оскорбительное. Каждая снежинка, падая на мою кожу, казалась горячей, как пепел, а свет красной сферы в небе бил в глаза, выжигая остатки здравого смысла.

– Правда… мне нужна правда, – прохрипел я, делая шаг вперёд.

Казалось, земля под ногами плавилась, превращаясь в вязкую субстанцию, которая цеплялась за ботинки. Каждый шаг отдавался эхом в моих ушах, словно мир пытался отразить мой голос обратно ко мне, превращая его в незнакомую какофонию.

– Макс, куда ты? – голос раздался справа, резкий и знакомый, как хриплый крик Коэна.

Я обернулся, и передо мной возник он. Его лицо, покрытое трещинами, будто фарфоровая маска, смотрело на меня с яростью и болью.

– Снова бежишь? Или ты наконец-то хочешь понять?

Я не ответил. Просто побежал дальше. Ветер хлестал по лицу, перемешивая снег с песком, и каждый его порыв был похож на хриплый смех.

Слева из клубящегося дыма выступила фигура. Его маленькая рука тянулась ко мне, а голос, такой слабый, как шёпот, проникал в самые глубины моей души.

– Папа, – произнёс он, и моё сердце взорвалось болью.

Это был мой сын, но его лицо искажала тьма, растекающаяся по коже, как чернила.

– Почему ты оставил меня?

– Нет, – я закричал, закрывая лицо руками. – Это неправда! Я не мог!

Но его образ растворился, и вместо него передо мной встала фигура моего отца. Его глаза были как бездны, а в руке он держал нечто, похожее на груду красных нитей.

– Ты порвал эту нить, Макс. Нить, которая связывала нас. Что ты пытаешься найти?

– Правда! – крикнул я, размахивая руками. – Мне нужна правда! Я должен знать!

Он хмыкнул и растворился в воздухе, оставив после себя только запах табака и горечи. Вперёд. Вперёд. Я должен бежать, иначе весь этот мир поглотит меня.

– Макс! – раздался голос Йозефа, звонкий и обличающий, как удар колокола. Его силуэт выступил из тени, его глаза горели осуждением. – Ты всегда всё рушишь. Каждый мост, каждую нить. Что ты думаешь найти? Ты не заслуживаешь правды.

– Закрой рот! – прорычал я, бросаясь вперёд, прорываясь сквозь его образ.

Голоса, смех, крики – всё слилось в один протяжный гул, пока я мчался к красной сфере, которая становилась всё ближе. Мои ноги едва не подкашивались, но я не мог остановиться.

Снег падал всё быстрее, оседая на моих волосах и плечах, превращаясь в невидимое бремя. Я споткнулся и упал на колени. Передо мной снова появилась мать. Она улыбалась, её образ был ярким, почти ослепительным. Она протянула руку, но я почувствовал страх.

– Ты не найдёшь правду, Макс, если не заглянешь внутрь себя, – её голос был таким же мягким, как раньше, но теперь он звучал угрожающе. – Что ты готов сделать ради неё?

Мир вокруг меня вспыхнул красным светом, и сфера над головой зазвучала, будто огромный набат. Я зажмурился, закрыв уши, и закричал.

– Всё! Я сделаю всё! Только скажите, что мне делать!

И всё стихло. Сфера, казалось, услышала меня. В тишине раздался голос, глубокий и холодный.

– Иди. Ищи. Узнай. Но запомни: правда – это не всегда спасение.

Я открыл глаза и увидел перед собой только снег. Он больше не казался страшным. Но я понял: пути назад больше нет.

Я прижался к земле, ощущая её хриплое дыхание через ладони. Снег – это не снег. Это соль? Нет, не соль. Пепел? Он казался мягким, липким, цеплялся за кожу, оставляя привкус железа, будто земля сама кровоточила.

Мир трещал вокруг меня, как старый винил, заевший на одной ноте. Или это я застрял? Мои мысли мешались, их слова расползались, как чернила в воде. Красная сфера вибрировала надо мной, её свет бил в глаза, но я не мог отвернуться.

Она звала, притягивала, как магнит, обещая ответы, обещая огонь. Я встал. Нет, я упал. Встал опять. Колени подкашивались, ноги тонули в пепельном снегу, но я шагал, будто это был танец.

Каждый шаг – дробь по полу, каждый вздох – скрип гитарной струны, натянутой до невозможного. Вдруг из сугроба, будто из моря, вынырнул Коэн. Его лицо было бледным, его глаза горели ненавистью.

– Смотри, Макс, – он рассмеялся, и смех его был металлическим, звенящим, как битое стекло. – Смотри на свою жизнь! Всё, что ты хотел, превратилось в пыль. А теперь ты ищешь правду?

Я протянул руку к нему, но он растаял в воздухе. Вместо него на меня смотрел мой отец, его фигура была огромной, нависающей, как башня. Он ничего не говорил, но его взгляд был таким тяжёлым, что я едва мог дышать. Я сделал шаг назад, и снег захрустел под ногами, словно он был живым.

– Ты помнишь, Макс, – раздался голос из глубины. – Помнишь, как всё началось?

Передо мной встала дорога. Узкая, скользкая, выложенная красными кирпичами, которые пахли кровью. Я пошёл по ней, мои ноги скользили, но я не мог остановиться.

По краям дороги стояли фигуры – тени или люди, я не знал. Они шептали, но слова были бессвязными, как наброски песен, написанные без рифмы. Один из них протянул мне руку, и в его ладони лежал кусок сломанного зеркала.

– Посмотри, – прошептал он, – вот твоё отражение.

Я посмотрел, и там был не я. Там был мальчик, стоящий под дождём. Его лицо было перекошено от плача, а в руках он держал красный воздушный шар. Я хотел сказать ему что-то, но зеркало расплавилось, стекло потекло между пальцев.

Красная сфера вздрогнула, и земля подо мной начала рассыпаться. Каждый шаг теперь был прыжком в пустоту, но я шёл, шёл, шёл. Руки тряслись, как листья на ветру, а воздух был густым, словно его можно было разрезать ножом.

Где-то вдали я услышал голос матери. Она звала меня, её слова были сладкими, но я чувствовал яд в их основе.

– Макс, ты ещё можешь вернуться, – сказала она. – Вернуться к тому, что было.

– Нет! – закричал я, и мой голос разнёсся эхом. – Я должен узнать!

Слова матери исчезли, их заменил смех Йозефа. Он стоял впереди, его лицо менялось, становясь то моим лицом, то лицом сына, то лицом совершенно незнакомого человека.

– Тебе правда нужна правда? – спросил он, и его глаза блеснули, как две маленькие сферы. – Правда ведь не спасает, Макс. Правда убивает.

Я прошёл мимо него, и дорога под ногами стала красной, как кровь. Шаги эхом отдавались в моей голове, превращая её в пустую барабанную установку. Всё вокруг вращалось, смешиваясь в хаосе света и теней.

Я видел лица, видел руки, видел вспышки воспоминаний, которые не были моими.

– Это не моя жизнь, – прошептал я, и вдруг всё стихло.

Только красная сфера оставалась. Она смотрела на меня. Смотрела внутрь меня. Я сделал последний шаг, и мир рухнул.

Мир стал как будто бы свёрнут в тугой узел, и этот узел был живым, пульсирующим и шепчущим мне слова, которых я никогда не слышал, но отчего-то понимал их смысл.

Я шагал сквозь бурлящую вязкую пустоту, и всё вокруг превращалось в мясистую мозаику. Пространство раздирали оглушительные вопли – это не голоса, а скорее скрежет металла по стеклу, визг, от которого глаза начинали слезиться.

Земля, которой я касался, была не твёрдой, а тёплой, будто кожа. Она дышала. Я почувствовал, как она напряглась подо мной, и выдохнула облако пара, в котором кружились уродливые существа.

Они были смутными – головы, похожие на растаявшие свечи, руки, похожие на ржавые провода, глаза из пустоты. Они не двигались, а извивались, как водоросли на дне моря, шепча:

– Макс. Макс. Макс. Пора, Макс.

Я закрыл уши, но их шёпот проникал в мой череп, как зубная боль. Каждое «Макс» растягивалось и рвалось, становясь эхом. Внезапно одно из существ вынырнуло из облака пара и ткнуло в меня пальцем, который вытянулся, как капля масла:

– Ты ищешь нас?

Я не ответил, но они продолжали гудеть, как огромный рой насекомых. Я пытался вырваться из этой вязкой субстанции, но вместо этого оказался внутри самой красной сферы.

Теперь она была как гигантский глаз, пристально смотрящий на меня. Каждая из её прожилок была выпуклой, пульсирующей, и внутри этих прожилок я видел сцены, как если бы кто-то смотрел фильм, но отмотал его плёнку не туда.

На одной плёнке был я, падающий в чёрный бассейн, где вода превратилась в густую нефть. На другой – я, младенец, который разрывает собственные руки, чтобы вылезти наружу.

На третьей – я стою, окружённый тысячами лиц. Все они улыбаются, но их улыбки безгубые, обнажающие зубы. Красная сфера засмеялась. Её смех был как сирена, разрезающая мои мысли.

– Ты правда думал, что сможешь сбежать? – сказала она голосом, который звучал как мой собственный.

Я попытался закричать, но слова застряли где-то между горлом и желудком. Тогда я увидел себя самого. Точнее, множество меня. Одни версии меня стояли спокойно, другие орали, некоторые были покрыты ранами, а одна сидела, раздирая своё лицо ногтями.

– Найди себя, – сказал один из них, голосом, от которого моё сердце пропустило удар.

Но вместо того чтобы искать, я почувствовал, как меня начинает засасывать внутрь чего-то ещё. Я падал, но не вниз, а как бы вовнутрь себя. Мои кости гудели, а кожа начала лопаться, откуда вылетали чёрные воробьи.

Они каркали слова, которые я не мог разобрать, но их смысл проникал прямо в мой мозг. Теперь всё стало вязким, словно расплавленный пластик. Вокруг меня начали вырастать руки, обволакивая меня.

Они тянулись из земли, из стен, из самого воздуха. Эти руки были моими – и не моими. Они хватали меня за лицо, за волосы, за горло, и каждая из них шептала:

– Это ты, Макс. Это всё ты.

Вдруг один из шёпотов прорвался громче других. Я обернулся и увидел своё отражение, но оно двигалось не так, как я. Оно смеялось, показывая обнажённые дёсны. Затем оно протянуло мне руку, и я почувствовал, как внутри меня всё обрывается.

– Прими это, – сказала моя копия.

Тут пространство начало рушиться. Всё вокруг было залито красным светом, будто кто-то пролил ведро краски. Земля растворялась под ногами, превращаясь в бесконечное красное море. Я закричал, но звук растворился в пустоте.

***

Я пускал слюну на пол плесневелого подвала полуразрушенного здания. Даже ориентировочно я не мог сказать, где именно находился. В глаза били яркие солнечные лучи.

С тени оторвалась часть и встала между мной и солнцем. Глазу пришлось привыкать, чтобы разглядеть хотя бы очерки лица.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ. ЛИШЬ МАЛЕНЬКОГО СЧАСТЬЯ

Сыро и