Читать онлайн Там, где море обнимает небо бесплатно

Глава 1: Новые берега

Шины глотали километры прибрежной дороги. София то и дело трогала шрам над бровью – дурная привычка, оставшаяся после той ссоры. Три месяца прошло, а перед глазами всё ещё вспыхивала хрустальная пепельница, летящая в лицо. Андрей тогда даже не извинился. Просто швырнул на стол деньги – "на косметолога".

"Вдох-выдох, главное – дышать". Психотерапевт, конечно, дал более сложную схему, но сейчас в голове крутилось только это. Три часа пути растянулись, как жвачка – липкие, тягучие, набитые осколками воспоминаний. На заднем сиденье сиротливо устроилась потёртая спортивная сумка – всё, что она решилась забрать из прошлой жизни. Ну и чёрт с ним, с остальным.

Волосы лезли в глаза – выгоревшие до соломенного цвета, они уже месяц, как забыли любимый Андреем каштановый оттенок. В приоткрытое окно врывался ветер, пахнущий солью и водорослями. Пах свободой, чёрт возьми. София жадно глотала этот воздух, будто пыталась надышаться впрок. В зеркале заднего вида мелькало осунувшееся лицо с тенями под глазами – последние недели она спала урывками, между приступами паники и сборами.

Чайки орали где-то впереди, будто звали к себе. София невольно растянула губы в улыбке: вот они, звуки её нового дома. В тридцать один начинать всё заново – страшно, конечно.

"Ты сама ничего не сможешь!"

Голос Андрея в голове звучал так явственно, что она вздрогнула и крепче стиснула руль. Эти слова он повторял как мантру, стоило ей заикнуться о собственной мастерской или персональной выставке.

Навигатор тихо пискнул, показывая поворот на Каменку. София уже и не помнила, как выбрала это место – ткнула пальцем в карту побережья, лишь бы подальше от общих знакомых и бизнес-партнёров мужа. Посёлок, зажатый между морем и соснами, показался идеальным убежищем. А когда риелтор обмолвился про неважную связь и перебои с интернетом…

Внутри будто отпустило что-то. Последние месяцы Андрей отслеживал любой её шаг через телефон – сообщения, геолокация, звонки каждый час. Здесь само пространство защищало от этого цифрового ошейника.

Дорога вильнула в последний раз, сосны расступились, и она едва не пропустила съезд на обочину – настолько оглушил открывшийся вид. Море. Оно лежало впереди, как опрокинутое небо, – все оттенки синего, какие только можно представить. Волны набегали на берег лениво, будто во сне, оставляя на гальке кружевные следы пены.

София кое-как припарковалась у обочины. Ноги затекли от долгой дороги, и она неуклюже выбралась из машины. Несколько шагов до края обрыва – и вот оно, море, прямо под ней. Ветхое ограждение едва сдерживало натиск прибрежных трав, а внизу раскинулся дикий пляж – узкая полоска гальки между водой и крутым склоном, изрезанным дождевыми ручьями.

Чайки носились над морем, их крики сплетались с шумом прибоя в какую-то первобытную музыку. София машинально потянулась к телефону – пять лет въелось в подкорку: надо отчитаться, где она. Экран равнодушно мигнул "нет сети", и она рассмеялась – хрипло, почти истерически, но с таким облегчением, что защипало в носу.

Ветер играл с волосами, и София поймала себя на мысли – она впервые за долгие месяцы просто радуется. Не натягивает на лицо маску благополучной жены успешного бизнесмена, не пытается соответствовать чужим ожиданиям. Просто стоит и улыбается, как та девчонка, которая когда-то грезила морскими пейзажами.

На дальнем мысе высился маяк – белая башня с чёрными полосами, точь-в-точь гигантская шахматная фигура на фоне яркого неба. Рука сама потянулась к сумке – там лежал потрёпанный альбом для набросков, единственное, что она успела тайком вынести из мастерской после того, как Андрей спалил все её "депрессивные картины". Но она одёрнула себя. Сначала дом.

Каменка встретила её путаницей узких улочек, сбегающих к морю. Старые дома хранили следы былой роскоши – резные наличники, выцветшие изразцы, замшелые колонны. В прошлом здесь кипела курортная жизнь – об этом говорили облупленные ворота заброшенного санатория и остатки некогда шикарной набережной. Теперь время здесь будто застыло, позволяя природе потихоньку отвоёвывать территорию – плющ душил старые беседки, а сквозь трещины в асфальте пробивалась упрямая трава.

София сверилась с сообщением от риелтора. Дом стоял почти на отшибе, "в пяти минутах от моря". Она медленно вела машину вдоль улицы, щурясь на номера домов, пока не остановилась у неприметной калитки, почти скрытой занавесом одичавшего винограда.

Заглушив мотор, она замерла, прислушиваясь к тишине. Внутренний голос – тот самый, что три месяца назад, наконец, погнал её к психотерапевту – нашёптывал: ещё не поздно вернуться. К налаженной жизни, к статусу, к золотой клетке, где всё решают за тебя. Где Андрей…

"К чёрту".

София злее, чем нужно, выдернула ключи из замка зажигания. Хватит. Пять лет она слушала чужие голоса в своей голове. Пора услышать собственный.

Калитка отозвалась ржавым скрипом. Узкая тропинка, выложенная потрескавшимися плитами, вела к двухэтажному серому дому. София брела по ней, впитывая детали новой реальности: россыпь ромашек в некошеной траве, паутинку между столбиками крыльца с застывшими в ней каплями недавнего дождя, облупившуюся краску на ставнях. Всё здесь дышало той естественной небрежностью, которую Андрей так ненавидел в её работах.

Каждый шаг давался с трудом, словно воздух вокруг загустел. В памяти всплыла другая картинка – их первая квартира, купленная на деньги Андрея.

– Теперь заживёшь как человек, а не как богемная оборванка. – Сказал он тогда, а она – дура, приняла это за заботу.

Ключ легко провернулся в замке – старом, но явно ухоженном. София переступила порог, и её окутал странный букет ароматов: ветхое дерево, морская соль, сушёные травы и что-то неуловимо родное, похожее на запах бабушкиного дома в Архангельске. Солнечные лучи пробивались сквозь грязные окна, расчерчивая пол золотистыми полосами.

Из тесной прихожей, пахнущей полынью и старыми газетами, она прошла в гостиную. Простая мебель не скрывала своих лет, но радовала какой-то уютной обжитостью. Огромное окно, занимавшее почти всю стену, смотрело прямо на море. София подошла ближе, коснулась холодного стекла – на пальцах остались дорожки пыли. В городе такая неряшливость была бы немыслима, здесь же она выглядела частью общего очарования.

Отсюда маяк казался ещё внушительнее, его силуэт резко вырезался на фоне неба – такая чёткость линий, о которой она всегда мечтала в своих городских пейзажах. "Слишком грубо, – морщился Андрей, разглядывая её работы. – Людям подавай что-нибудь помягче, поженственнее". В последний раз эти слова сопровождались тем самым жестом, из-за которого ей пришлось неделю не снимать водолазку даже дома.

Усталость навалилась внезапно – придавила плечи, загудела в висках, отозвалась эхом бессонных ночей. София сползла на широкий подоконник, привалилась к стене. Всё тело ныло, но эта боль была правильной – не та, что от чужих рук, а усталость долгой дороги к свободе.

Господи, какими же безумными выдались эти недели: тайные встречи с адвокатом по домашнему насилию, поиски жилья через третьи руки, заявление об уходе с работы, где держалась только на связях мужа. А ещё бесконечные вопросы друзей и родных, которые "совсем её не узнавали в последнее время", попытки Андрея "всё исправить"– будто можно исправить пять лет планомерного уничтожения чужой души.

Здесь, в тишине старого дома, нарушаемой только ровным дыханием моря, всё это казалось дурным сном – зыбким и нереальным, как акварель под дождём. София закрыла глаза, позволяя себе раствориться в моменте. Не думать. Не планировать. Не оглядываться через плечо. Просто быть.

Когда она заставила себя встать, закатное солнце уже окрасило комнату в медовые тона. В городе такой свет она видела разве что на картинах старых мастеров в галерее, куда сбегала в особенно тяжёлые дни. А здесь он лился свободно, превращая пыльную комнату в декорации к позабытой сказке.

Нужно было разгрузить машину, но что-то удержало её. В сумке лежали документы – свобода пришла с новым паспортом, спасибо связям адвоката. Почти пять лет она носила фамилию мужа, приросла к ней, как улитка к раковине. А теперь её настоящая фамилия – от умершего отца – казалась одновременно чужой и удивительно правильной. София Велесова. Как странно звучит.

На крыльце её встретил вечерний воздух. Откуда-то издалека донёсся низкий гул маяка – глубокий, вибрирующий звук прокатился над водой, отдался где-то под рёбрами. София вздрогнула. В этом гуле было что-то первобытное, настоящее как песня кита в океанских глубинах или раскаты грома над степью.

Телефон в кармане неожиданно ожил – связь мелькнула на секунду, притащив с собой шквал уведомлений. Двадцать три пропущенных. Тридцать семь сообщений. София, не читая, смахнула всё и решительно выключила телефон. Андрей никогда не умел принимать отказы – ни в чём. Но здесь его правила больше не действовали.

Ветер усилился, принёс запах надвигающейся грозы. София обхватила себя руками – на плечах всё ещё темнели следы синяков, последний "подарок"мужа, – но не спешила под крышу. Она смотрела на темнеющее море, на маяк, чей свет разгорался всё ярче в сгущающихся сумерках, и чувствовала, как внутри медленно разжимается давно сжатая пружина.

– Я дома… – слова сами сорвались с губ. Ветер подхватил их, унёс к морю, смешал с криками чаек и шумом волн. Впервые за пять лет эти слова не звучали как оправдание или обязанность.

Тяжёлые капли дождя загрохотали по крыльцу, когда София юркнула в дом. Впереди была ночь в незнакомом месте, но в первый раз за долгое время одиночество не душило. Здесь, между морем и небом, она чувствовала себя в безопасности – как раненый зверь, нашедший укрытие для исцеления.

Маяк снова бросил луч света, прочертил яркую полосу в сгустившейся темноте. София невольно улыбнулась – не той вымученной улыбкой, что держала наготове для друзей мужа, а настоящей, забытой, как старая фотография на дне шкатулки. Завтра будет новый день, а сегодня… сегодня хватит просто быть здесь, на пороге своей – наконец-то действительно своей – жизни.

Стук в дверь застал её за попыткой отмыть подоконник. Тряпка выскользнула из дрогнувших пальцев. В памяти тут же вспыхнул тот вечер трёхмесячной давности – такой же неожиданный стук, пьяный Андрей с букетом роз и разбитое зеркало в прихожей.

Она застыла вслушиваясь. В городе любой незваный гость вызывал панику – Андрей строго фильтровал её общение. Даже курьеры предупреждали о доставке за час, иначе следовал допрос с пристрастием.

Стук повторился – мягкий, почти мелодичный. Совсем не похожий на грубые удары, от которых содрогалась дверь их городской квартиры.

– Есть кто живой? – Донёсся женский голос, хрипловатый и какой-то домашний. – Я с ухой, пока горячая!

София медленно выдохнула. Досчитала до пяти – ещё один совет психотерапевта. Подошла к двери, мельком глянув в пыльное зеркало – растрёпанные волосы, следы паутины на футболке, перепачканные руки. В прежней жизни она бы сгорела со стыда от такого вида.

На пороге стояла пожилая женщина – из тех русских красавиц, чью внешность не касается старость. Морщинки у глаз складывались в добрую полуулыбку, а в волосах, собранных в небрежный пучок, затерялся маленький василёк. В руках она держала глиняный горшок, от которого поднимался пар, и одуряющий запах настоящей ухи.

– Анна Петровна. – Представилась гостья с той особой простотой, что даётся только полным принятием себя. – Живу по соседству. А ты, стало быть, новая хозяйка дома Митрича будешь?

– Митрича? – Переспросила София, машинально отступая в сторону.

– Дмитрий Александрович тут жил, художник был. – Анна Петровна прошла на кухню так уверенно, будто бывала здесь сотню раз. – Царствие небесное, десять лет как помер. А дом всё ждал кого-то – троих квартирантов до тебя не принял.

– Не принял? – София невольно усмехнулась такой формулировке, пока доставала из коробки две глубокие тарелки.

– А то! – Анна Петровна уже хозяйничала у плиты, разжигая газ под старым чайником. – Один сбежал через неделю – болтал, будто в мансарде по ночам кто-то холсты перебирает. Другая не выдержала здешней тишины – мерещился ей какой-то звон, вроде как кисти в банке бренчат. А третий… – она хмыкнула, – третий просто не смог картины со стен содрать. Словно приросли к дому.

София замерла с тарелками в руках:

– Какие картины?

– А ты не видала ещё? – Анна Петровна прищурилась. – Ну, оно и правильно, умаялась с дороги. Поешь, отдохнёшь, тогда и поглядишь.

От горшка шёл такой дух, что желудок предательски заурчал. София только сейчас поняла, что не ела с самого утра – тот наспех проглоченный бутерброд перед выездом не в счёт.

– Спасибо. – Выдохнула она, глядя, как Анна Петровна разливает уху. – Я правда не ожидала…

– А чего ждать-то? – Женщина достала из кармана передника свёрток с хлебом. – В Каменке все друг дружку знают и поддерживают. Одной-то тяжко на новом месте, я по себе помню. Сорок лет назад приехала сюда замужем из города, думала – с ума сойду от тишины. А теперь в город – ни ногой, разве что детей проведать.

София украдкой разглядывала нежданную гостью, пока та раскладывала на столе нехитрую снедь. Каждое движение Анны Петровны дышало какой-то особой уверенностью, будто она точно знала своё место в мире. Такой же была когда-то бабушка – и такой сама София уже не чаяла стать.

– А ты надолго к нам? – Спросила Анна Петровна присаживаясь. В её голосе не было обычного городского любопытства – только искреннее участие.

– Я… – София замешкалась, гоняя ложкой золотистые блёстки жира. – Пока не знаю. Хочу попробовать пожить здесь. Я художница, могу работать удалённо.

– Художница? – Глаза Анны Петровны блеснули. – Вот оно что… – она помолчала, словно прислушиваясь к чему-то. – От чего-то или к чему-то?

София оторвалась от тарелки:

– Простите?

– Люди обычно либо от чего-то бегут, либо к чему-то тянутся. – Пояснила Анна Петровна, пододвигая ей хлеб. – Особливо когда выбирают такие места, как наша Каменка. Тут либо прячутся, либо ищут.

К горлу подкатил ком. В городе, София научилась скрывать чувства за отрепетированными улыбками, но проницательность этой женщины пробивала все щиты.

– Наверное, и то и другое. – Еле слышно отозвалась она, невольно потирая запястье с бледным следом от слишком крепкой хватки.

Анна Петровна уловила это движение, и в её глазах мелькнуло понимание. Она кивнула, словно именно такого ответа и ждала:

– Значит, правильно приехала. Море для того и есть – чтобы прятаться и искать разом. Оно, знаешь ли, лечит. Митрич говорил – море забирает всё лишнее, оставляет только то, что душе нужно.

Они помолчали. София с удивлением поняла, что тишина не давит – она была уютной, как старый бабушкин плед, который пришлось спрятать от придирчивого взгляда Андрея.

– А в мансарде его мастерская была, – вдруг сказала Анна Петровна, собирая посуду. – Каждый день одно и то же место писал, а картины разные выходили. Говорил – море никогда не повторяется, как и душа человеческая. В мансарде до сих пор свет особый держится, это любой подтвердит.

София вспомнила лестницу наверх – заметила её, разгружая машину, но подняться не решилась.

– Можно посмотреть? – Спросила она, чувствуя, как внутри просыпается давно забытое предвкушение.

– А чего ж нельзя? – Анна Петровна поднялась. – Твой дом теперь. Пойдём, покажу. Заодно окна проверим – они, бывает, от ветра распахиваются. А может, и не от ветра вовсе – Митрич любил свежий воздух, сказывал, что с морским бризом музы прилетают.

Лестница оказалась крутой, ступени выщерблены временем. София поднималась медленно, цепляясь за перила – гладкие, отполированные сотнями прикосновений. Каждый шаг отзывался тихим скрипом, будто дом вздыхал, пробуждаясь от долгого сна.

Анна Петровна шла впереди, напевая что-то себе под нос – старую колыбельную про море и чаек. У Софии защемило сердце – такую же пела бабушка, единственная, кто поддержал её решение пойти в художественное училище.

Чем выше они поднимались, тем светлее становилось. Солнце било через круглое чердачное окно, играло с пылинками, рассыпая в воздухе радужные искры. На миг показалось, что они складываются в неясные образы.

– Митрич говорил – это не пыль вовсе. – Словно прочитав её мысли, проронила Анна Петровна. – Сказывал, краски в воздухе летают, ждут, когда их на холст положат. А мы, простые люди, видим только пыль…

Мансарда оказалась больше, чем чудилось снизу. Под скошенной крышей пряталась целая вселенная: старые мольберты, полки с выцветшими банками краски, пучки трав по стенам – полынь, чабрец, тысячелистник. В углу громоздились свёрнутые холсты, точно часовые на посту.

Но главным тут было окно – огромное, во всю стену. Оно распахивалось прямо на море, и от открывшегося вида у Софии перехватило дыхание. Волны внизу бились о камни, взбивая пену. Маяк на мысе казался отсюда выше, его силуэт чётко резал закатное небо.

–Господи… – Выдохнула София, приближаясь к окну.

– Идеальный свет. – Закончила за неё Анна Петровна. – Митрич говаривал, такой бывает только там, где море обнимает небо. Видишь, как лучи ложатся? Будто сами картину пишут.

София провела рукой по подоконнику, стирая пыль. Дерево под пальцами оказалось тёплым, живым. В закатных лучах проступил еле заметный рисунок: море, чайки, маяк вдалеке. Моргнула – и видение исчезло, оставив только причудливый узор древесных волокон.

Что-то блеснуло в углу. София обернулась и замерла: у стены стоял старый мольберт с холстом. Не белым, как следовало бы за десять лет, а жемчужно-серым, с едва уловимыми переливами – будто кто-то начал писать морской пейзаж и застыл на подмалёвке.

– Его последний холст. – Тихо сказала Анна Петровна. – Никто снять не смог – словно прирос. Митрич в тот день твердил, что видит что-то особенное, чего раньше не замечал. А наутро нашли его здесь, у окна. В кресле сидел, кисть в руке, улыбался. Говорят, лучшей смерти для художника не придумаешь – за работой.

София подошла к мольберту ближе. От холста шло тепло, как от нагретого солнцем камня. Рука сама потянулась к поверхности, но замерла на полпути.

– Можно его оставить? – Спросила она, сама не понимая, почему это вдруг стало так важно.

– Для того и стоит. – Анна Петровна улыбнулась как-то особенно понимающе. – Митрич перед смертью наказал: 'Пусть ждёт того, кто дорисует”. Мы тогда решили – бредит. А теперь вот…

Она недоговорила, но София поняла. Что-то изменилось в воздухе мансарды – будто само пространство выдохнуло с облегчением. Солнечный луч скользнул по холсту, и на миг ей почудился проступающий рисунок: фигура на фоне маяка, обращённая к морю.

– Пойду я. – Анна Петровна двинулась к лестнице. – А ты обживайся. И на ужин загляни, часам к семи. Муж ещё одну уху сварил, а он дважды в день редко готовит. Значит, неспроста.

Шаги стихли на лестнице, хлопнула входная дверь. София осталась одна в мансарде, но впервые за долгое время одиночество не ощущалось пустотой. Здесь оно было наполненным – светом, запахами, незримым присутствием чего-то большего.

Она медленно обошла комнату, касаясь старых кистей, баночек с засохшей краской, потрескавшихся рам. Каждая вещь хранила отпечаток чужой жизни, но не отталкивала – словно приглашала стать частью истории.

В дальнем углу нашёлся старый сундук, окованный потемневшей медью. София откинула крышку, ожидая увидеть хлам, но внутри лежали аккуратно сложенные альбомы с набросками. Достала верхний, провела ладонью по кожаному переплёту. Страницы истончились от времени, но рисунки сохранились: море в разных состояниях, маяк в разное время суток, чайки, рыбацкие лодки, и снова море, море, море…

На последней странице она нашла незаконченный эскиз – тот самый вид из окна мансарды, но с пустотой в центре, будто художник нарочно оставил место для чего-то важного. Или для кого-то.

София подошла к окну, прижалась лбом к прохладному стеклу. Закат красил воду в те же оттенки, что на рисунках Митрича. Время здесь будто остановилось, законсервировав момент в янтаре вечности.

Вдруг она поняла – впервые за день не вспоминает про оставленную жизнь, про страхи, про синяки, которые ещё не до конца сошли. Здесь, в этой залитой светом комнате, прошлое казалось далёким и нереальным, как сон. Настоящими были только море, небо и это странное чувство – будто она вернулась домой, в место, которое всегда её ждало.

Ужин у Анны Петровны превратился в настоящее посвящение в местную жизнь. Михаил Степанович, её муж, оказался коренастым, небольшого роста человеком с выцветшими от солнца глазами и руками, всё в узорах шрамов – следы многолетней рыбацкой работы. Больше молчал, чем говорил, но в редких замечаниях сквозила та особая мудрость, что приходит только с морем.

– У нас тут свои правила, – говорил он, подкладывая Софии копчёную камбалу. – Море – оно живое. С ним договариваться надо. Вот как художнику тебе скажу: и не думай его покорять или приручать. Просто слушай.

От печки тянуло теплом, в старой вазе стояли полевые цветы, а из приоткрытого окна доносился шум прибоя – такой родной, будто она слышала его всю жизнь. София поймала себя на том, что впервые за долгое время по-настоящему расслабилась.

– Ты хоть берег-то наш обошла? – Спросил Михаил Степанович, когда она засобиралась домой. – В темноте-то не ходи одна, а вот завтра с утра…

– Можно и сейчас. – Перебила его Анна Петровна, подмигнув Софии. – Самое время для первой встречи с морем – закат. Тропинка прямо от твоей калитки ведёт, не заблудишься. Только куртку накинь, к вечеру свежеет. И это… – она на миг замялась, – если что странное увидишь – не пугайся. Море любит испытывать новичков.

София хотела спросить, что значит "странное", но промолчала. После историй про мансарду она была готова ко всему.

Тропинка и правда начиналась от калитки – узкая, едва заметная в высокой траве. София брела медленно, впитывая новые ощущения: мокрый песок под босыми ногами, туфли она скинула почти сразу, запах полыни и чабреца вдоль тропы, крики чаек, стихающие к вечеру.

В городе она почти не ходила пешком – вечные каблуки, постоянная гонка от машины до офиса или очередной галереи, где Андрей выставлял её напоказ:

– Моя жена – художница, но мы это лечим.

Здесь земля требовала другого – внимания, уважения, будто каждый шаг был частью древнего ритуала.

Трава редела, под ногами всё чаще попадался влажный песок. Ветер усилился, принёс запах водорослей и йода. София поёжилась, плотнее закутываясь в куртку – старую джинсовку, что пряталась на дальней полке. Андрей терпеть не мог "эти хипстерские тряпки", но именно в ней ей дышалось свободнее.

За небольшим спуском открылся берег. София застыла, оглушённая красотой. Закатное солнце превратило море в живой холст, по которому невидимый художник размашисто наносил мазки пурпура и золота. Такого буйства красок она не решалась использовать даже в самых смелых работах.

"Слишком ярко. – Прозвучал в голове голос Андрея. – Кто такое купит?"Но здесь, перед лицом этого природного великолепия, его слова казались мелкими, незначительными.

Руки сами потянулись к скетчбуку. София опустилась на остывающий песок, достала карандаш. Линии ложились на бумагу, пытаясь поймать игру света на воде, причудливые формы облаков в мокром песке.

Волны шептались с берегом, делясь древними тайнами. София брела вдоль кромки воды, позволяя пене изредка лизать босые ступни. Холодные прикосновения отрезвляли, возвращали в реальность, напоминая: она здесь, она жива, она свободна.

Маяк вырастал всё ближе. В сумерках его силуэт казался почти мистическим. София вспомнила легенды, которые читала в детстве – о хранителях маяков, берегущих священный огонь для заблудших душ. Интересно, кто сейчас несёт эту древнюю службу?

Словно в ответ, наверху мелькнула тень. София замерла, вглядываясь в темнеющее небо. Силуэт человека чётко вырисовывался на фоне заката – высокий, широкоплечий, с какой-то особой осанкой, выдающей военное прошлое. Он стоял неподвижно, глядя на море, и в его позе было что-то… София не могла подобрать слова. Умиротворение? Отрешённость?

Она машинально поднесла скетчбук к глазам, пытаясь поймать момент – человек и маяк, застывшие на грани дня и ночи. Несколько быстрых штрихов, попытка уловить напряжение в развороте плеч, странную незавершённость позы…

Ветер бросил прядь на лицо. Пока она убирала волосы, силуэт исчез. София моргнула несколько раз, пытаясь понять – привиделось ей или нет? После рассказов Анны Петровны о странностях этого места можно было ждать любых видений.

Небо темнело, наливаясь глубокой синевой. Первые звёзды уже проступали в вышине – такие яркие, каких в городе не увидишь. София медленно побрела обратно, впитывая каждый миг этого вечера.

Справа от тропинки приметила холм, поросший травой. Поддавшись порыву, взобралась и села, обхватив колени. Отсюда открывался идеальный вид на маяк и линию горизонта, где догорали последние отблески заката.

В траве стрекотали сверчки, их простая музыка сплеталась с шумом прибоя в удивительную симфонию – такую же вечную, как сама жизнь. София открыла скетчбук на чистом развороте, но рисовать не стала. Просто сидела, позволяя этим звукам окутать себя, смыть напряжение последних месяцев.

Пять лет впустую. Пять лет она играла чужую роль, пытаясь соответствовать чужим ожиданиям. Перед глазами всплыла та первая персональная выставка – единственная, что разрешил Андрей.

"Милые пейзажики. – Говорил он, показывая её работы своим партнёрам. – Ничего концептуального, никакой чернухи – просто красивые картинки для интерьера".

А она стояла рядом, сжимая бокал шампанского, и улыбалась, пока внутри что-то умирало.

В кармане куртки нашлись камешки, подобранные по дороге. Достала один – плоский, отполированный волнами до шёлковой гладкости. В последних лучах он отливал перламутром, словно хранил в себе кусочек моря. София провела пальцем по поверхности, ощущая едва заметные бороздки – такие же оставляли любимые масляные краски на холсте, когда она ещё позволяла себе писать так, как чувствовала.

– Красивый закат, правда? – Низкий голос за спиной заставил её вздрогнуть.

София резко обернулась. В нескольких шагах стоял мужчина – тот самый силуэт с маяка, теперь она могла разглядеть его лицо. Лет сорок пять, глубокие морщины у глаз, совершенно седые виски, хотя остальные волосы тёмные. Военная выправка проступала в каждом движении.

– Я… да. – София с трудом подавила желание отодвинуться. После Андрея любое мужское присутствие вызывало инстинктивный страх. – Невероятный.

– Здесь каждый закат такой. – Он опустился на траву в паре метров от неё, достаточно далеко, чтобы не нарушать личное пространство. – Но к этому не привыкнешь. Я пятнадцать лет тут живу, и каждый вечер как первый.

Что-то в его голосе – спокойное, чуть хрипловатое звучание – помогло Софии немного расслабиться. Он говорил, глядя на море, а не на неё, словно понимал её настороженность.

– Вы… смотритель маяка? – Спросила она, удивляясь собственной смелости.

Он кивнул:

– Пётр. Просто Пётр. Классических смотрителей маяка давно нет – всё на автоматике. Я скорее… хранитель. – Он усмехнулся каким-то своим мыслям. – А вы, видимо, живёте в дома Митрича?

– София. – Она заметила, как что-то дрогнуло в его лице при упоминании старого художника. – Вы его знали?

– Хороший был человек. – Просто ответил Пётр. – Научил меня видеть море иначе. Не как преграду или угрозу, а как… – он помолчал, подбирая слова, – как живое существо, наверное. Со своим характером, настроением, тайнами.

София невольно глянула на скетчбук, где только что пыталась поймать силуэт этого человека на фоне заката. Пётр перехватил её взгляд:

– Вы тоже рисуете? – В его голосе не было привычного снисхождения. Только искренний интерес.

– Пытаюсь. – София захлопнула скетчбук. – Точнее, пыталась раньше. Сейчас… не знаю.

– Море поможет. – Уверенно сказал он, поднимаясь. – Оно всегда помогает тем, кто готов слушать. – Пётр отряхнул брюки от песка и травы. – Мне пора – служба. Но если захотите порисовать у маяка – приходите. На рассвете тут особый свет.

Он ушёл так же внезапно, как появился – только песок поскрипывал под тяжёлыми ботинками. София смотрела ему вслед, пытаясь понять, что именно в этом коротком разговоре заставило её почувствовать себя… в безопасности? Или дело было в чём-то другом?

Ветер усилился, принося прохладу ночи. Пора было возвращаться, но она медлила. Здесь, между морем и звёздами, вся прошлая жизнь казалась дурным сном. Реальными были только эти мгновения – солёный ветер на губах, шорох гальки под ногами, крики запоздалых чаек и странное чувство начала чего-то важного.

Она встала, бережно спрятав камешек обратно в карман. В скетчбуке остались торопливые наброски – море, маяк и силуэт человека между небом и водой. Может, завтра она придёт сюда на рассвете. Может, впервые за долгое время возьмётся за краски. А может…

Маяк вспыхнул особенно ярко, прочертив световую дорожку по тёмной воде. София улыбнулась, вспомнив слова Петра о море, которое помогает тем, кто готов слушать. Интересно, что оно хочет сказать ей?

Обратный путь София нашла легко, будто тропинка сама светилась в сумерках. Где-то вдалеке снова загудел маяк – теперь она знала, чьих это рук дело. Почему-то от этой мысли стало спокойнее.

У калитки София в последний раз обернулась к морю. Маяк методично посылал свои лучи в темноту, напоминая – даже в самой густой тьме есть свет, указывающий путь домой. Раньше такие мысли показались бы ей банальными, но здесь, в Каменке, даже простые истины обретали новый смысл.

Старые половицы приветливо скрипнули под ногами, когда она вошла в дом. В окно мансарды заглядывала молодая луна, превращая пыль в серебристую взвесь. София постояла немного в темноте, прислушиваясь к тишине и к себе. Впервые за долгое время внутри было спокойно – словно море действительно забрало что-то лишнее, оставив только самое важное.

На подоконнике лежал её скетчбук, раскрытый на последнем наброске. В лунном свете рисунок казался живым – тени смягчились, линии стали текучими, как само море. А может, всё дело было в том особом свете, о котором говорила Анна Петровна? В свете, который превращает простые вещи во что-то большее – нужно только быть готовым это увидеть.

Глава 2: Пробуждение

Солнце выползало из-за горизонта лениво, будто само ещё не решило, стоит ли начинать новый день. София щурилась от непривычно яркого света – чистого, пронзительного, совсем не такого, как в городе. "Особенный свет", – вспомнились слова Анны Петровны, и теперь она понимала их смысл. Здесь всё выглядело острее, правдивее, словно кто-то стёр с мира привычную городскую дымку.

Под ногой что-то хрустнуло. София опустила взгляд – из альбома выпал пожелтевший листок с загнутыми уголками. Она подняла его, поднесла к свету. Почерк был мелкий, но разборчивый, буквы плясали по бумаге, словно их писали в спешке или волнении.

"Море не терпит фальши, – прочла девушка.– Оно как зеркало – показывает всё как есть. Многие пытались его написать, да не у всех получалось поймать характер. Пятнадцать лет учился его видеть. И теперь… кажется, начинаю понимать. Жаль, времени осталось мало. Надеюсь, кто найдёт эти записи, тоже сумеет разглядеть настоящее море".

К концу записки буквы становились всё неровнее, будто рука писавшего дрожала от усталости. София бережно сложила листок и вернула в альбом. От старой тетради пахло пылью, солью и масляными красками – запахами, которые она почти забыла за годы "приличной"жизни с акварелью и пастелью.

Спускаясь по лестнице, она впервые по-настоящему разглядывала дом. Вчера он казался просто заброшенным, но сегодня проступали следы прошлой жизни: потёртости на перилах, где годами скользили ладони, въевшиеся в половицы пятна краски, выцветшие фотографии на стенах. Дом дышал историей – не парадной, а живой, настоящей.

В прихожей она остановилась перед зеркалом в потускневшей раме. Отражение удивило – будто смотрела на кого-то другого. Выгоревшие волосы растрепались, в глазах появился давно забытый блеск. На щеке отпечатался узор от старой салфетки, футболка помялась, на рукаве – пятнышко от карандаша. Раньше один взгляд на такое отражение вызвал бы приступ паники. Андрей требовал безупречности всегда, даже дома, даже в четыре утра.

"Но Андрея здесь нет."– Эта мысль отозвалась внезапной радостью где-то под ребрами. Здесь были только она, море за окном и утренний свет, превращающий даже пыль на подоконнике в россыпь золота.

В кармане джинсов она нащупала вчерашнюю находку с пляжа – гладкий камешек, отполированный волнами. По поверхности бежали светлые прожилки, складываясь в природный узор. София улыбнулась отражению. Художники вечно ищут образы в случайных формах – этому её учили ещё в училище, пока не появился Андрей со своими представлениями о "правильном искусстве".

Наверху скрипнули половицы – обычный звук старого дома, когда солнце начинает греть балки. В приоткрытое окно тянуло шиповником и свежескошенной травой – кто-то из соседей уже начал утренние хлопоты. Откуда-то доносился запах дыма – видимо, Анна Петровна растапливала печь. Простые, домашние запахи, от которых почему-то щипало глаза.

После вчерашних рассказов о прежних жильцах София начинала понимать, почему дом казался особенным. Здесь чувствовалась не музейная история, а живая память – в стёртых ступенях, в царапинах на дверных косяках, в случайных пятнах краски на стенах. Память о человеке, который жил здесь не для показухи, а по-настоящему.

Решение пришло само. София поднялась в мансарду за скетчбуком и карандашами. После стольких лет запретов было страшно начинать заново, но разве не за этим она сбежала? Чтобы вернуть себе право рисовать так, как чувствует, а не как положено "приличной жене успешного человека".

На столе лежал забытый вчера альбом с набросками Митрича. Что-то подсказывало – сегодня он может пригодиться. Старые эскизы хранили секреты здешнего света, особой прозрачности воздуха, изменчивого характера моря.

Потёртая джинсовка висела на крючке в прихожей – та самая, которую она прятала на дальней полке шкафа. Андрей ненавидел "эти хипстерские тряпки", но именно в ней София чувствовала себя настоящей. Она накинула куртку на плечи, рассовала по карманам карандаши. В отражении мелькнула незнакомая женщина – растрёпанная, в мятой одежде, с блеском в глазах. И впервые за долгое время эта женщина ей понравилась.

Утро встретило прохладой и влажной травой под ногами. В соседском палисаднике уже возился кто-то из местных – слышался стук садовых инструментов и негромкое пение, больше похожее на мурлыканье. В зарослях шиповника заливалась малиновка, её трель смешивалась с ровным шумом прибоя, создавая странную, но уютную мелодию начинающегося дня.

София прикрыла за собой калитку и замерла, выбирая путь. Тропинка к маяку едва проглядывала в утренней дымке. Идти знакомой дорогой вдоль берега или рискнуть срезать через заросли? Низкий гул маяка донёсся со стороны мыса, словно подсказывая направление.

Трава хлестала по ногам, оставляя мокрые следы на джинсах. Колючки чертополоха цеплялись за кеды – мысленно отметила, что в следующий раз надо обуться посерьёзнее. Море шумело где-то впереди, его голос изменился с ночного – в нём появилась утренняя бодрость, почти озорство. Восходящее солнце красило редкие облака в невозможные оттенки розового и золотого. Внутри поднималось давно забытое чувство – предвкушение работы, желание поймать момент.

На первом пригорке она остановилась перевести дух и застыла, поражённая видом. Маяк выглядел совсем иначе, чем вчера – не отстранённо-величественный, а удивительно живой в утреннем свете. Солнечные лучи скользили по белым стенам, выявляя каждую трещинку, каждый след времени, а в окнах верхнего яруса отражалось розовеющее небо, превращая их в витражи.

София опустилась на поваленное дерево, покрытое серебристым лишайником. Достала скетчбук, поправила сползающую лямку сумки. Рука предательски дрожала, когда поднесла карандаш к бумаге. Пять лет. Пять лет она не позволяла себе рисовать по-настоящему, только "милые пейзажики"и "женственные натюрморты". Никаких резких линий, никаких глубоких теней, ничего настоящего.

Первый штрих лёг на бумагу, и что-то щёлкнуло внутри, словно открылся давно заржавевший замок. Линии ложились уверенно, точно – академическая школа никуда не делась, просто ждала своего часа. Маяк на бумаге оживал, со всеми морщинами-трещинами, с разводами сырости у основания, с этим особенным утренним светом, который превращал обычное здание в что-то большее, почти одушевлённое.

Она так увлеклась, что не сразу заметила движение наверху. Только когда солнце спряталось за облаком, подняла глаза и увидела на смотровой площадке знакомый силуэт. Пётр стоял у перил, глядя на море, его поза выражала то спокойное достоинство, которое бывает у людей, нашедших своё место в мире.

София перевернула страницу, торопясь зафиксировать момент. Карандаш летал по бумаге, схватывая основные линии. Она поймала себя на том, что совершенно забыла о времени и страхах – остались только свет, композиция и чистая радость возвращения к настоящей работе. Каждый штрих ложился уверенно, будто рука помнила то, что пыталась забыть голова.

Порыв ветра растрепал волосы, принёс запах водорослей и йода. София отвлеклась от рисунка и заметила, что фигура на маяке исчезла. В памяти некстати всплыл последний разговор с Андреем о её работах – тот самый, после которого она очнулась в больнице с сотрясением мозга.

"Ты рисуешь какой-то бред!"– Его крик до сих пор звенел в ушах. Любимый альбом полетел об стену, а когда она бросилась поднимать разлетевшиеся листы… В висках застучало от фантомной боли. София тряхнула головой, прогоняя воспоминание. Нет. Это осталось там, в прошлом. Здесь, под этим широким небом, рядом с этим маяком, она больше не позволит чужим суждениям диктовать, как ей творить.

Дорога становилась круче. София шла медленно, местами помогая себе рукой – трава была скользкой от росы, а тропинка петляла как пьяная. Она то и дело останавливалась, хотя, честно говоря, эти остановки были нужны не столько для отдыха, сколько чтобы собраться с духом. После пяти лет с Андреем любое мужское присутствие вызывало инстинктивную тревогу, сворачивалось холодным узлом в животе.

Маяк неотвратимо вырастал над ней, с каждым шагом становясь всё внушительнее. Вблизи особенно хорошо читались следы времени – трещины, похожие на морщины мудрого лица, выщербленные ветром камни, разводы сырости у основания. Но эти отметины не портили его – наоборот, придавали какое-то особое достоинство, как седина человеку, прожившему жизнь не зря.

У подножия обнаружилась небольшая площадка, огороженная старым штормовым ограждением из почерневшего металла. Покосившаяся скамья жалась к стене, на ней стояла жестяная кружка, от которой поднимался пар. Пахло свежезаваренным чаем с какими-то травами. София замерла, не зная, стоит ли идти дальше.

– Как раз вовремя. – Голос сверху прозвучал неожиданно, но почему-то не испугал. – Сейчас самое подходящее освещение.

София подняла голову. Пётр стоял на узком балкончике примерно на середине высоты маяка. В утреннем свете его фигура казалась высеченной из камня – высокий, широкоплечий, с той особой военной выправкой, которую не спрячешь под обычной одеждой.

– Поднимайтесь, если хотите. – Добавил он, заметив её нерешительность. – Лестница справа. Только осторожнее на первых ступенях – они скользкие от росы.

Обойдя маяк, девушка увидела винтовую лестницу, поднимающуюся спиралью вверх. Металлические ступени местами проржавели, но выглядели достаточно крепкими. На верхних пролётах устроили гнёзда чайки – птицы с криками кружили над головой, недовольные вторжением на их территорию.

Подъём оказался непростым. София старательно смотрела только на следующую ступеньку, стараясь не думать о высоте. Ступени мелко вибрировали под ногами – нормально для такой конструкции, но всё равно немного нервировало.

– Держитесь ближе к стене. – Посоветовал Пётр, когда она почти добралась до площадки. – Здесь наверху ветер бывает своенравным.

Он стоял у перил, намеренно отвернувшись и давая ей пространство для манёвра. София оценила эту деликатность – никаких попыток помочь, прикоснуться, вторгнуться в личное пространство. Похоже, он хорошо понимал, как важно сохранять дистанцию при общении с незнакомыми людьми.

Площадка оказалась просторнее, чем выглядела снизу. Вдоль стены маяка тянулась добротная деревянная скамья, на ней – термос, потрёпанная книга в брезентовом переплёте, какие-то технические журналы. В углу примостился старый этюдник, прикрытый от непогоды выцветшим брезентом.

– От прежнего хозяина остался. – Проследив её взгляд произнёс Пётр. – Митрич часто здесь работал по утрам. Говорил, свет особенный.

София повернулась к морю и невольно задержала дыхание. Отсюда открывался совсем другой вид – бескрайний, пронзительный до боли в груди. Море сливалось с небом у горизонта, создавая все мыслимые оттенки синего. Солнце, поднявшееся уже достаточно высоко, расчерчивало водную гладь длинными дорожками света, похожими на дороги в никуда.

– Потрясающе… – Выдохнула она, доставая скетчбук.

– Подождите минуту. – Пётр открыл термос и налил в две видавшие виды эмалированные кружки дымящийся напиток. Одну молча протянул Софии.

Она осторожно принюхалась – травяной чай, пахнущий мятой и чем-то неуловимо знакомым из детства.

– Чабрец, мята и шиповник – местные травы. От них просыпаешься лучше, чем от любого кофе.

София сделала глоток. Чай приятно обжёг горло, по телу разлилось тепло. После прохладного подъёма это было очень кстати.

– Смотрите туда. – Пётр кивнул в сторону моря.

София перевела взгляд и едва не расплескала чай. Из воды, прямо на солнечной дорожке, начали выпрыгивать дельфины. Их гладкие тела взлетали над волнами, оставляя за собой фонтаны брызг, искрящиеся в утреннем свете.

– Как… – она запнулась, не находя слов.

– Обычное утреннее представление. – В его голосе слышалась улыбка. – У них тут охотничьи угодья. Загоняют косяки ставриды к берегу. Местные рыбаки даже время по ним сверяют.

София торопливо открыла скетчбук. Карандаш заскользил по бумаге, пытаясь ухватить эти мгновения движения. Она не стремилась к точности – хотелось передать саму суть, энергию момента, ту невероятную свободу, с которой дельфины резвились в волнах.

– У вас хороший штрих. – Заметил Пётр, мельком взглянув на рисунок. – Уверенный.

София замерла, карандаш дрогнул в руке. Слова "хороший штрих"эхом отозвались в памяти – но совсем другим голосом, злым, презрительным: "Какой, к чёрту, штрих? Мазня какая-то! Ты же женщина, рисуй что-нибудь нежное, акварельное…"

Она непроизвольно сжалась, втянула голову в плечи. Перед глазами всплыла картина – разорванные рисунки на полу мастерской, осколки любимой кофейной чашки, побелевшие от напряжения костяшки пальцев Андрея…

– Простите, если сказал что-то не то, – голос Петра вернул её в реальность. В нём не было ни жалости, ни навязчивого участия – только спокойное понимание. – Вы здесь, на маяке. В безопасности.

София медленно выдохнула, разжала побелевшие пальцы. Карандаш оставил на бумаге резкую чёрную линию – неожиданно точную, словно прорезавшую бумагу.

– Простите… – Пробормотала она, не поднимая глаз. – Я…

– Не нужно извинений. – Спокойно ответил Пётр. Он по-прежнему смотрел на море, давая ей возможность прийти в себя. – У каждого свои причины искать тихие места.

В его позе, в том, как он держался на расстоянии, чувствовался опыт общения с ранеными душами. Может быть, работа на маяке научила его правильной дистанции – не слишком близко, чтобы не спугнуть, но и не настолько далеко, чтобы человек чувствовал себя брошенным.

– Знаете, что помогает, когда мысли путаются? – Продолжил он после паузы. – Наблюдать за морем. Оно никогда не повторяется. Трудно застрять в прошлом, когда перед глазами вечное движение.

София подняла взгляд. Дельфины всё ещё играли в солнечных лучах, их движения были такими естественными, такими свободными. Волны накатывали на берег в своём извечном ритме, облака меняли форму, вода переливалась новыми оттенками.

– Я давно не рисовала. – Неожиданно для себя призналась она. – То есть, рисовала, но… не то, что хотела. Не так, как чувствовала.

– Здесь хорошее место для работы. – Просто сказал Пётр. – Тихо, свет правильный. И никто не мешает. – Он собрал пустые кружки: – Пойду проверю оборудование. Рисуйте, сейчас самое время – воздух чистый, свет ясный.

София проводила его взглядом. В этом человеке было что-то располагающее – не показная надёжность, а глубинная основательность. Как в самом маяке – ничего лишнего, только самое важное.

Она снова посмотрела на свой рисунок. Та резкая линия, оставленная в момент паники, неожиданно оказалась самой живой – она передавала тот внутренний надлом, через который пробивалось что-то новое. София провела пальцем по штриху. Может быть, именно так и нужно рисовать – позволяя несовершенствам быть частью картины?

В механической комнате маяка зазвучали приглушённые звуки – Пётр проверял оборудование. Такие простые, рабочие шумы почему-то успокаивали. Дельфины ушли дальше в море, но солнце поднялось ещё выше, превращая водную гладь в живое зеркало. София придвинула к себе этюдник – старый, но крепкий, как всё здесь. Достала скетчбук, расправила плечи.

Где-то внизу послышались голоса – рыбаки возвращались с утреннего лова. Обычный день начинался своим чередом. Чайки кружили над водой, выискивая добычу, ветер доносил запах водорослей и соли. София начала рисовать.

Обратная дорога показалась короче. Она шла по тропинке, прижимая к груди скетчбук с новыми набросками, и впервые за долгое время чувствовала себя по-настоящему живой. Утреннее солнце уже припекало, в траве стрекотали кузнечики, издалека доносились голоса рыбаков, разгружающих лодки.

Старый дом встретил её знакомым скрипом половиц. София остановилась в прихожей, осматриваясь новыми глазами. Солнечный свет высвечивал детали, которые она раньше не замечала: старые фотографии в простых рамках, потёртый ковёр с геометрическим узором, почерневшие от времени медные крючки для одежды.

Поднимаясь по лестнице в мансарду, она изучала каждую мелочь – царапины на перилах, пожелтевшие вырезки из газет на стене (кажется, старые рецензии на выставки), пучки сухих трав под потолком. Обычный способ хранения лекарственных растений в деревенских домах – так делала её бабушка.

В мансарде её ждал сюрприз: утреннее солнце, падающее через большое окно, выявило на стенах множество карандашных набросков – видимо, Митрич использовал любую поверхность для работы. Море, чайки, рыбацкие лодки, снова море – бесконечные вариации одной темы, словно художник пытался поймать неуловимый характер стихии.

София провела пальцами по одному из рисунков – тот же маяк, что она видела сегодня утром, но в другом состоянии, во время шторма. Карандашные линии почти стёрлись, но в них всё ещё чувствовалась энергия движения – порывы ветра, бьющие волны, низкие тучи.

– А, нашла сокровищницу Митрича. – Раздался за спиной знакомый голос. София вздрогнула и обернулась. В дверях стояла Анна Петровна с большой плетёной корзиной, пахнущей свежим хлебом. – Он любил делать быстрые наброски прямо на стенах. Говорил, так лучше чувствуется масштаб будущей работы.

– Я не слышала, как вы вошли. – София почувствовала, как сердце постепенно успокаивается.

– Стучала несколько раз. – Анна Петровна прошла в комнату, по-хозяйски оглядывая беспорядок на столе. – Ты так увлеклась рисунками… Принесла тебе поесть. После прогулки к маяку обычно зверский аппетит просыпается. Особенно от морского воздуха.

Она поставила корзину на стол, откинула клетчатое полотенце. Запах свежеиспечённого хлеба наполнил мансарду, смешиваясь с солоноватым воздухом из открытого окна. София хотела отказаться – годы жизни с Андреем приучили её с подозрением относиться к любой незапрошенной заботе – но желудок предательски заурчал. Только сейчас она осознала, что действительно голодна, будто утреннее рисование потребовало не только душевных, но и физических сил.

– Давай-ка для начала позавтракаем. – Анна Петровна уже хозяйничала, расставляя на старом столе угощение. – А потом, если захочешь, расскажу тебе немного о Митриче. Он был… необычный человек.

Из корзины появились настоящие сокровища: кроме душистого хлеба там обнаружился домашний сыр, завёрнутый в льняное полотенце, банка варенья из шиповника с аккуратно подписанной датой, термос с травяным чаем. Всё было простым, но добротным, как и сама Анна Петровна в её выцветшем ситцевом платье и переднике с вышитыми васильками.

– Присаживайся. – Она пододвинула к столу старое кресло, то самое, в котором София провела ночь. – Расскажешь, как тебе наш маяк. И Пётр… – в её глазах мелькнуло что-то тёплое, понимающее. – Он тоже человек особенный.

София опустилась в кресло, всё ещё борясь с привычной настороженностью к чужой доброте. Но что-то в простой деловитости Анны Петровны, в её естественной, ненавязчивой заботе помогало понемногу расслабиться. Она не требовала немедленной благодарности, не создавала чувства долга – просто делала то, что считала правильным.

– Я видела дельфинов. – Сказала София, принимая чашку с чаем в простом цветастом подстаканнике. – Они прыгали в утренних лучах.

– А, наши постоянные гости. – Кивнула Анна Петровна с улыбкой, нарезая хлеб ровными ломтями. От буханки шёл пар – совсем свежая, только из печи. – Они тут каждое утро промышляют. Местные рыбаки даже время по ним сверяют – если дельфины появились, значит, рыба подошла.

Она придвинула к Софии тарелку с хлебом и сыром:

– А что рисовала? Митрич тоже любил их рисовать. Говорил, в движении дельфинов есть какая-то особая музыка.

София помедлила, потом протянула ей скетчбук. Анна Петровна вытерла руки о передник, бережно взяла альбом. Она листала страницы медленно, внимательно, где-то задерживаясь дольше, где-то просто скользя взглядом. Её лицо становилось всё задумчивее.

– Хороший у тебя глаз. – Наконец сказала женщина. – Честный. Не пытаешься приукрасить, сделать картинку-открытку. Митрич тоже так работал – рисовал то, что видел, а не то, что людям хочется видеть.

София поднесла к губам чашку с чаем, пытаясь скрыть внезапно накатившие эмоции. После стольких лет критики, после бесконечных попыток соответствовать чужим представлениям о "правильном искусстве", эта простая похвала от человека, даже не претендующего на роль эксперта, неожиданно тронула её до глубины души.

– Особенно вот эта линия… – Анна Петровна провела узловатым пальцем по рваному штриху, оставшемуся после утреннего эпизода на маяке. В её жесте было что-то удивительно бережное. – Тут что-то случилось, да? В такие моменты либо бросаешь рисунок, либо он становится особенным.

Девушка помешала ложечкой чай, наблюдая, как плавает маленький листик мяты:

– Вспомнилось кое-что. Из прошлой жизни.

– Бывает. – Просто ответила Анна Петровна, не расспрашивая. – Но знаешь, что замечательно? Здесь, у моря, такие воспоминания как-то быстрее тускнеют. Может, оттого, что оно всё время движется, не даёт мыслям застояться.

Она аккуратно закрыла скетчбук, положила его рядом с тарелкой свежего хлеба:

– Пётр тебе, наверное, про утренний свет рассказывал? Он каждому художнику об этом говорит.

– Да. – София почувствовала, как губы сами собой складываются в улыбку. – Про то, как в ранние часы всё видится яснее.

Анна Петровна подлила ей чаю, добавила свежую веточку мяты из маленького букетика, который достала из кармана передника:

– Ну, раз он с тобой про свет заговорил… – Она хитро прищурилась. – Приглядывайся к нашему маяку повнимательнее. Может, найдёшь там что-то своё.

София заметила, как умело соседка уходит от прямых объяснений, но при этом говорит что-то важное. Наверное, годы жизни в маленьком посёлке научили её такой деликатности – рассказывать, не рассказывая, намекать, не раскрывая чужих тайн.

– А Митрич… – София отломила кусочек хлеба, всё ещё тёплого внутри. – Он долго здесь жил?

– Лет двадцать, наверное. – Анна Петровна присела в соседнее кресло, расправляя складки на переднике. – Приехал откуда-то из города, никому особо не рассказывал откуда. Сначала у старой Марьи Степановны комнату снимал, царствие ей небесное, а потом этот дом купил. Он тогда совсем заброшенный был, чуть не развалюха. Митрич его своими руками поднимал – и стены правил, и крышу перекрывал. Говорил, дом должен быть живым, чтобы в нём работать можно было.

Она помолчала, глядя в окно, где виднелся краешек маяка:

– А как отремонтировал, так и началось. Картины одна за другой пошли. Выставки были, в городе даже имя появилось. Только он туда редко ездил, всё больше здесь работал. Особенно в последние годы.

София откусила хлеб – такого вкусного она не ела, наверное, с самого детства, когда гостила у бабушки. Сквозь открытое окно доносился шум прибоя, крики чаек и далёкие голоса рыбаков. Обычные звуки побережья, но в них была какая-то особенная музыка.

– Я его последнюю выставку видела. – Продолжала Анна Петровна, машинально расправляя кружевную салфетку. – За месяц до того, как… В городской галерее была. Такие работы висели – смотришь, и кажется, что море живое. И маяк наш – то в тумане, то в шторм, то на рассвете. А один холст пустой стоял, только подмалёвок. Митрич сказал – это его последняя работа будет, самая главная. Только закончить не успел.

– Что случилось? – Тихо спросила София.

– Сердце. – Так же тихо ответила Анна Петровна. – Нашли его в мансарде, у мольберта. Сидел в кресле с кистью в руке, будто задумался. Видно, хорошая смерть для художника – за работой.

День незаметно перетёк в вечер. София провела несколько часов, раскладывая немногочисленные вещи по старым шкафам, пытаясь придать дому хоть немного жилой вид. В процессе обнаружила ещё несколько сокровищ: старые фотографии, закатившиеся за плинтус, коробку с засохшими масляными красками, записную книжку с выцветшими набросками. Каждая находка добавляла новый штрих к портрету прежнего хозяина.

Когда в дверь негромко постучали, она как раз заканчивала протирать пыль с подоконников. На пороге стоял Михаил Степанович с небольшим керосиновым фонарём:

– Пошли, художница. Уха стынет.

По узкой тропинке, освещённой только фонарём да тёплым светом из окон соседских домов, они молча дошли до его дома. Старое крыльцо поскрипывало под ногами, пахло дымком из печной трубы и пряными травами из палисадника.

В доме было тепло и людно. В большой комнате с окнами на море собралось небольшое общество: Анна Петровна хлопотала у стола, пожилая пара – как выяснилось позже, местный библиотекарь с женой – степенно беседовала в углу, а у окна…

София замерла на пороге. У окна стоял Пётр, его силуэт чётко вырисовывался на фоне заката. В вечернем свете он казался другим – более земным, что ли. Простая рубашка вместо форменной куртки, влажные после душа волосы. Но что-то неуловимо отличало его от остальных – может, военная выправка, а может, особая сосредоточенность во взгляде.

Вечер тёк неспешно и уютно, пока его не разорвала резкая трель мобильного телефона. София вздрогнула – она и забыла про телефон в кармане джинсов. На экране высветился незнакомый номер, но сердце уже сжалось в предчувствии беды.

– Софа, милая, – голос Андрея, такой знакомый, такой ненавистный, ворвался в тёплую тишину комнаты, – Как же долго я тебя искал. Ты же понимаешь, что мы должны поговорить? Я изменился, правда. Я…

Пальцы задрожали, телефон выскользнул из рук, но Пётр, оказавшийся вдруг рядом, поймал его одним точным движением. Не говоря ни слова, он выключил аппарат и положил на стол.

– У нас тут связь неважная. – Сказал он, и в его голосе была та же уверенность, что и утром на маяке. – Да и участковый хороший, если что. Тридцать лет в органах отработал, своё дело знает. – Он помолчал и добавил: – Решайте сами, когда будете готовы снова включить телефон. Спешить некуда.

София подняла глаза и встретилась с его взглядом – внимательным, понимающим, но без капли жалости или снисхождения. В этот момент она осознала: здесь она действительно в безопасности. Не от мистических сил, а от простой человеческой порядочности.

– Садись-ка к столу. – Анна Петровна уже ставила перед ней дымящуюся тарелку с ухой. – Миша сегодня расстарался, даже судака своего фирменного добавил. А потом послушаем историю? – Она подмигнула мужу. – Только не страшную, у нас гости всё-таки.

Вечер продолжился, будто и не было этого звонка. София слушала неторопливые рассказы Михаила Степановича, смотрела, как играют отблески керосиновой лампы на стенах, и чувствовала, как постепенно отпускает узел в груди. Маяк размеренно посылал свои лучи за окном, напоминая: даже в самой густой тьме есть свет, указывающий путь домой.

Глава 3: Новая жизнь

Июньское солнце плавило воздух, превращая его в густое марево над нагретыми камнями. София стояла у старого забора, щурясь на море сквозь выцветшую соломенную шляпу – очередной "трофей", найденный на чердаке. Дом Митрича постепенно раскрывал свои секреты, то и дело подбрасывая неожиданные подарки: старые кисти с потёртыми до блеска ручками, альбомы с набросками, жестяные коробки из-под карамели, полные засохших пастельных мелков.

Утро выдалось необычайно тихим. Даже чайки, обычно поднимавшие гвалт с первыми лучами солнца, сегодня лишь изредка покрикивали где-то вдалеке. София прислонилась к забору, рассеянно водя пальцем по шершавой доске. В голове постепенно складывалась новая картина – море в утренней дымке, пронзительно-голубое небо и силуэт маяка, проступающий сквозь солнечное марево.

Привычным жестом она потянулась за альбомом, лежавшим на перекладине забора, и тут случилось сразу несколько вещей. Старые доски, державшиеся, казалось, только на честном слове и ржавых гвоздях, наконец сдались. С противным треском секция забора начала заваливаться, увлекая за собой и Софию, и альбом, и неосмотрительно оставленную на перекладине чашку с недопитым чаем.

Падение было недолгим, но впечатляющим. София приземлилась в заросли чертополоха, успев в последний момент сгруппироваться – слава богу, хоть чему-то научили занятия йогой. Альбом описал в воздухе изящную дугу и приземлился в куст шиповника, а чашка, жалобно звякнув, откатилась к кусту сирени.

– Господи… – Пробормотала София, пытаясь встать и одновременно оценить ущерб своему достоинству.

И тут она услышала смех – глубокий, раскатистый, совершенно искренний. Подняв голову, она увидела Петра, который, видимо, шёл мимо и стал свидетелем всей этой постыдной сцены. Он смеялся, запрокинув голову, и от этого смеха что-то дрогнуло у неё внутри – она впервые видела его таким… живым? настоящим?

– Простите, – выдохнул он, пытаясь успокоиться. – Просто… я как раз шёл предупредить про этот забор.

София почувствовала, как краска заливает щёки. Вот так встреча – растрёпанная, в траве и чертополохе, наверняка с царапиной на коленке, как у первоклассницы. Пять лет Андрей вбивал в неё необходимость безупречного вида, а тут…

Но смех Петра не был похож на насмешку. В нём слышалось что-то тёплое, почти нежное, от чего внезапно захотелось улыбнуться в ответ.

– Вы не ушиблись? – Он шагнул ближе, протягивая руку.

София на мгновение замерла – прикосновения всё ещё давались ей нелегко. Но его ладонь выглядела надёжной – широкая, мозолистая, с длинным белёсым шрамом через всю левую сторону. Рабочая рука человека, который много делает сам.

– Спасибо. – Она всё-таки приняла помощь, отметив про себя, как осторожно он поддерживает её, не сжимая пальцы слишком сильно.

Прикосновение длилось всего пару секунд, но почему-то отпечаталось в памяти – тепло его ладони, шершавость мозолей, уверенная, но очень бережная поддержка.

– Давно собирался его починить, – Пётр задумчиво разглядывал поверженный забор. – Митрич всё говорил – характер у него своенравный, только тех и пускает, кого сам выберет.

– У забора? – София не удержалась от улыбки.

– У дома. – Он тоже улыбнулся, и от этой улыбки его лицо странным образом помолодело, словно разгладились морщины в уголках глаз. – Митрич считал, что у всех вещей есть душа. Особенно у старых домов у моря.

Он наклонился, поднимая её альбом, аккуратно отряхнул прилипшие листья:

– Не пострадал?

София покачала головой, принимая альбом. Их пальцы на мгновение соприкоснулись, и она почувствовала, как сердце пропускает удар. Удивительно – такая малость, случайное прикосновение, а внутри всё переворачивается, словно ей снова шестнадцать.

– Давайте помогу с забором. – Предложил Пётр, снимая куртку. – Заодно расскажете, что собирались рисовать. А то я видел, как вы стояли тут, задумавшись. Явно что-то интересное.

Он закатал рукава рубашки, и София невольно залюбовалась игрой мышц под загорелой кожей. В его движениях была какая-то особая грация – экономная, мужская, без лишней суеты.

– Я… – она запнулась, пытаясь собраться с мыслями. – Хотела поймать утренний свет. Знаете, когда солнце ещё не набрало силу, и всё как будто в дымке…

– А, знаю. – Он кивнул, осматривая сломанные доски. – Митрич называл это "молочным часом". Говорил, в такое время море приоткрывает свои тайны. Подержите? – он протянул ей конец доски.

Они работали молча. София держала доски, пока Пётр орудовал молотком, вбивая новые гвозди. От него пахло морем, деревом и совсем немного – машинным маслом. Простые, честные запахи, от которых почему-то начинала кружиться голова.

Временами их руки соприкасались – случайно, мимолётно, но каждый раз по коже пробегала дрожь. София ловила себя на том, что украдкой наблюдает за ним: как движутся мышцы под тонкой тканью рубашки, как проступает испарина на шее, как солнце высвечивает серебро в его волосах.

– Вот и всё. – Сказал Пётр, выпрямляясь. – Теперь должно простоять.

Он посмотрел на небо, прищурившись:

– Ваш "молочный час"ещё не закончился. Если хотите рисовать…

София помедлила. В прежней жизни она никогда не позволяла себе работать при свидетелях – Андрей вбил в неё убеждение, что творчество должно быть келейным, скрытым от посторонних глаз.

Но здесь, в этом странном месте, где море встречается с небом, а старые дома хранят чужие тайны, привычные правила словно теряли силу. Да и присутствие Петра не ощущалось вторжением – он умел быть рядом, не нарушая границ.

– Хотите чаю? – Неожиданно для себя предложила София. – В благодарность за забор.

Он улыбнулся – той особенной улыбкой, от которой разглаживались морщины вокруг глаз:

– С удовольствием.

Пока София возилась с чайником, Пётр устроился на крыльце, вытянув длинные ноги. Он казался удивительно уместным здесь – словно старый дом принял его как своего.

– Забавно получается, – сказал он, принимая чашку. – Я ведь правда шёл предупредить про забор. Митрич всегда говорил, что случайностей не существует. Особенно здесь, у моря.

София присела на ступеньку, держа свою чашку обеими руками. Странно – ещё час назад она и подумать не могла о том, чтобы вот так просто сидеть рядом с мужчиной. А сейчас это казалось таким… правильным?

Утренний бриз доносил запах моря и цветущего шиповника. Где-то вдалеке снова закричали чайки. София украдкой разглядывала профиль Петра – резкий, словно высеченный из камня, но с какой-то затаённой мягкостью в линии губ.

Его смех всё ещё звучал у неё в ушах – глубокий, раскатистый, живой. Как давно она не слышала такого смеха? Андрей никогда не смеялся – он ухмылялся, усмехался, скалился, но не смеялся вот так, от души.

– О чём задумались? – Голос Петра вывел её из оцепенения.

– О смехе. – Честно ответила она и тут же смутилась.

Он повернулся к ней, и в его серых глазах мелькнуло что-то похожее на понимание:

– Давно не смеялись?

София покачала головой, не в силах объяснить, что дело не в её смехе, а в его – таком удивительно настоящем, пробуждающем что-то давно забытое в душе.

Они снова замолчали, но это молчание не было тягостным. Наоборот – в нём была какая-то особая глубина, как в море перед рассветом.

Солнце поднималось всё выше, и "молочный час"подходил к концу. София знала, что должна встать, поблагодарить за помощь, вернуться к своим делам. Но что-то держало её на месте – может быть, тепло, исходящее от сидящего рядом человека, а может, предчувствие чего-то нового, готового вот-вот начаться.

Пётр допил чай и поднялся – плавным, экономным движением:

– Спасибо за чай. И будьте осторожнее с заборами – вдруг в следующий раз меня не окажется рядом.

В его голосе слышалась улыбка, и София вдруг поняла, что больше не боится. По крайней мере – не его.

– Буду осмотрительнее. – Пообещала она, поднимаясь следом.

Он кивнул и пошёл по тропинке к маяку. София смотрела ему вслед, пока его фигура не скрылась за поворотом. Потом подняла оставленный на ступеньках альбом. Пора было рисовать – пока ещё держится в воздухе особенная утренняя дымка, и пока так свежо в памяти ощущение тёплой шершавой ладони.

Где-то на краю сознания билась непрошеная мысль – интересно, часто ли он теперь будет проходить мимо её забора?

Утренний рынок в Каменке был похож на живую акварель – яркие пятна овощей и фруктов, серебристые бока свежей рыбы, выцветшие тенты над прилавками. София брела между рядами, впитывая новые запахи, звуки, краски. Здесь пахло солью и укропом, свежим хлебом и копчёной рыбой, арбузами и полынью. Торговки в цветастых платках зазывали покупателей, расхваливая товар:

– Бычки, бычки свеженькие! Только с моря!

– Помидорчики сладкие, с собственного огорода!

– Доченька, глянь какая камбала! Твой мужчина оценит!

От последнего возгласа София вздрогнула. Её "мужчина"… В памяти некстати всплыло лицо Андрея, но тут же растаяло, сменившись другим образом – Пётр на её крыльце, с чашкой чая в руках, и смешинки в серых глазах.

Неделя после истории с забором превратилась в странный танец случайных встреч. Он проходил мимо её калитки – "просто проверить, как держится забор". Она оказывалась на берегу в час его обхода маяка. Будто что-то невидимое снова и снова сводило их пути, создавая эти короткие, полные невысказанного значения моменты.

– Картошечку берём? – Окликнула её пожилая женщина с кривоватым прилавком. – Мелкая, но сладкая, первая в этом году.

София кивнула, доставая кошелёк. Она ещё не привыкла к местным ценам – в городе все покупки делались картой в супермаркете. Здесь же приходилось учиться торговаться, выбирать, пробовать на ощупь и на вкус.

– А рыбку? – Женщина хитро прищурилась. – Вон, Степаныч с утра такую красоту привёз…

София обернулась к соседнему прилавку и замерла. Там, среди серебристых рыбьих боков и розовых креветок, знакомая фигура: Пётр что-то выбирал, негромко переговариваясь с седым рыбаком.

– Николаич дело говорит. – Донеслось до неё. – Камбалу бери, самое время для неё.

Сердце сделало странный кульбит. София медленно двинулась к прилавку, делая вид, что просто рассматривает товар. Но её выдавали пылающие щёки и чуть подрагивающие пальцы.

– Доброе утро. – Пётр улыбнулся, заметив её. Как всегда – одними глазами, самыми уголками губ. – За провизией?

Она кивнула, не доверяя голосу. Он был в простой рубашке с закатанными рукавами – похоже, недавно с маяка, после ночного дежурства. От него пахло морем и совсем немного – кофе.

– Возьмите вот эту. – Он указал на крупную камбалу. – Лучше всего запечь с травами. У вас же есть розмарин в саду? Я видел куст у крыльца.

София снова кивнула, отмечая про себя эту деталь – он замечает, что растёт в её саду. Что ещё он успел разглядеть, проходя мимо её калитки?

– Только я не умею… – Она запнулась. – То есть, никогда не готовила рыбу целиком.

– Я покажу. – Просто сказал он, и от этого "покажу"внутри словно развернулась тугая пружина.

Они шли домой вместе – он нёс её корзину с покупками, она прижимала к груди бумажный пакет с зеленью. София украдкой разглядывала его профиль, отмечая, как утреннее солнце серебрит виски и подчёркивает твёрдую линию подбородка. Какой же он всё-таки… красивый? Нет, не то слово. Надёжный? Тоже не совсем. Настоящий – вот, пожалуй, самое точное определение.

У калитки он замешкался на мгновение:

– Может, сначала кофе? После ночного дежурства…

София поймала себя на том, что улыбается:

– Конечно. И вы покажете, что делать с камбалой.

Кухня наполнилась звуками и запахами. Пётр колдовал над рыбой, его движения были точными и уверенными, как у человека, привыкшего всё делать своими руками. София готовила кофе, то и дело ловя себя на том, что залюбовалась – его руками, разделывающими рыбу, его сосредоточенным профилем, случайным солнечным бликом в его волосах.

– Вот здесь надрез. – Говорил он, показывая. – И травы внутрь. Розмарин, тимьян, немного чеснока…

София подошла ближе, заглядывая через его плечо. От его рубашки пахло морской солью и совсем немного – можжевельником. София на мгновение прикрыла глаза, впитывая этот запах, и тут же одёрнула себя – слишком близко, слишком интимно.

Но Пётр, казалось, не замечал её смущения. Или делал вид, что не замечает? В какой-то момент их руки соприкоснулись – она передавала ему розмарин, – и от этого мимолётного касания по коже пробежали мурашки.

– А теперь в духовку. – Он выпрямился, окидывая взглядом дело своих рук. – Минут на сорок.

– Тогда как раз успеем выпить кофе, – София разлила по чашкам дымящийся напиток. – На крыльце?

Он кивнул, принимая чашку. Их пальцы снова встретились, и она могла поклясться, что в этот раз прикосновение длилось чуть дольше необходимого.

Они устроились на крыльце. София подтянула колени к груди, обхватив чашку обеими руками. Утро было удивительно тихим – только шум прибоя вдалеке да редкие крики чаек. В такие моменты время, казалось, замедляло свой бег.

– Как ваша новая картина? – Спросил Пётр, грея ладони о чашку.

– Почти закончена. – Девушка улыбнулась, вспомнив своё последнее полотно. – Хотите посмотреть?

Он повернулся к ней, и в его взгляде мелькнуло что-то похожее на удивление:

– Вы никогда раньше не показывали незаконченные работы.

София замерла. Он прав – до сих пор она позволяла ему видеть только готовые картины. Старая привычка, въевшаяся за годы с Андреем: "Нельзя показывать черновики, это непрофессионально!"

Но здесь, в этом странном месте между морем и небом, прежние правила словно теряли силу. Да и кому, как не Петру, показывать работу, навеянную его маяком?

– Пойдёмте, – она поднялась, чувствуя, как сильнее бьётся сердце. – Только… она правда ещё не закончена.

В мансарде пахло красками и скипидаром. София подвела его к мольберту, стоящему у окна. На холсте оживало море – не спокойное и лазурное, как на открытках, а живое, мощное, с белыми гребнями волн и низкими грозовыми облаками. Маяк на горизонте казался последним оплотом твёрдой земли в этом бушующем мире.

Пётр долго молчал, разглядывая картину. София стояла чуть позади, нервно комкая в пальцах кисточку. Почему-то его мнение вдруг стало невероятно важным.

– Вы поймали его характер, – наконец сказал он. – Маяк. Он именно такой – последняя надежда в шторм.

Она шагнула ближе, прослеживая взглядом линии, которые ещё требовали доработки:

– Здесь нужно усилить контраст, и вот тут свет…

– А по-моему, именно так и нужно. – Его голос прозвучал совсем близко. – Видите, как луч пробивается сквозь тучи? В жизни часто так бывает…

Он стоял за её спиной – так близко, что она чувствовала тепло его тела. Если бы она только чуть-чуть отклонилась назад…

Внизу громко хлопнула входная дверь, и они отпрянули друг от друга. На лестнице послышались шаги и голос Анны Петровны:

– София! Ты дома? Я пирогов принесла!

Пётр отступил к окну, а София поспешила навстречу соседке, пытаясь унять предательскую дрожь в коленях.

Остаток утра прошёл как в тумане. Они втроём пили чай на веранде, ели удивительно вкусную камбалу, которую Пётр всё-таки успел приготовить. Анна Петровна рассказывала местные новости, но София едва улавливала смысл слов. Всё её внимание было приковано к рукам Петра, державшим чашку, к случайным взглядам, которыми они обменивались через стол, к его хрипловатому смеху, когда соседка рассказывала что-то смешное.

Уходя, он задержался на пороге:

– Если захотите показать ещё какие-то работы…

Она кивнула, не в силах произнести ни слова. Он улыбнулся – той самой улыбкой, от которой разглаживались морщинки вокруг глаз, – и ушёл по знакомой тропинке к маяку.

София смотрела ему вслед, прижимая ладонь к груди, где сердце выбивало совершенно сумасшедший ритм. Что это было? Почему от простого разговора о картине, от случайной близости у мольберта внутри всё переворачивается?

Анна Петровна, собирая со стола посуду, негромко напевала что-то про море и любовь. София поймала её понимающий взгляд и смущённо отвернулась к окну. За стеклом качались на ветру розы, море лениво накатывало на берег, а на горизонте белел маяк – такой же надёжный и неизменный, как его хранитель.

"Господи, – подумала София, прислоняясь лбом к прохладному стеклу. – Кажется, я в беде…"

Дни незаметно складывались в недели. София постепенно обживалась в доме, привыкая к его скрипам и шорохам, к тому, как солнце играет в пыльных стёклах мансарды, как ветер шумит в кронах старых яблонь в саду. Каждое утро приносило что-то новое: то куст шиповника зацветёт под окном, то чердачное окно откроет очередной секрет – коробку со старыми открытками или альбом с пожелтевшими фотографиями.

А ещё были встречи – случайные и не очень. София ловила себя на том, что начала замечать закономерности в маршрутах Петра: утром, возвращаясь с ночного дежурства, он проходил мимо её калитки; в полдень спускался к рыбакам; вечером снова шёл на маяк, останавливаясь иногда "проверить, как держится забор".

Каждая такая встреча добавляла новый штрих к его портрету. Вот он помогает соседскому мальчишке запустить воздушного змея – и София замечает, как мягко звучит его голос, когда он объясняет принцип действия хвоста. Вот несёт сеть для Михаила Степановича – и она невольно любуется игрой мышц под закатанными рукавами рубашки. Вот стоит на берегу, глядя вдаль – и солнце путается в его волосах, подчёркивая седину на висках.

Однажды утром она застала его в саду – он срезал разросшиеся ветки старой яблони, что царапали крышу веранды в сильный ветер.

– Давно собирался. – Сказал он, заметив её. – Мешают же.

Она молча принесла ему воды, стараясь не думать о том, как капли пота блестят на его шее, как перекатываются мышцы под тонкой тканью рубашки. А он, допив воду, вдруг провёл ладонью по её волосам:

– Веточка запуталась…

От этого мимолётного прикосновения внутри словно вспыхнул огонь. София поспешно отступила, бормоча что-то о неотложных делах, но весь день потом не могла сосредоточиться на работе. Перед глазами стояло его лицо – сосредоточенное, с капелькой пота на виске, с этой его особенной полуулыбкой.

Вечерами она часто сидела на крыльце, пытаясь разобраться в водовороте новых чувств. Прохладный бриз приносил запах моря и цветущего шиповника, где-то вдалеке мигал огонёк маяка. В такие моменты память услужливо подбрасывала детали: как его пальцы держат чашку с чаем, как звучит его хрипловатый смех, как тепло его ладони просачивается сквозь ткань рукава, когда он помогает ей поднять тяжёлый холст.

Иногда накатывал страх – слишком много, слишком быстро, слишком… живо? Пять лет с Андреем приучили её быть осторожной, не доверять первому порыву, всегда искать подвох. Но здесь, в этом странном месте между морем и небом, прежние правила словно теряли силу.

Анна Петровна, конечно, всё замечала. Её понимающие взгляды, многозначительные паузы в разговорах заставляли Софию краснеть, как девчонку. Но в этом не было насмешки или осуждения – скорее, какое-то тёплое соучастие.

– Знаешь, – сказала как-то соседка, помогая Софии развешивать выстиранные простыни, – иногда жизнь даёт нам второй шанс. Главное – не испугаться его принять.

София промолчала, делая вид, что поглощена работой. Но слова запали в душу, отзываясь там странной тоской и предвкушением чего-то нового.

А через пару дней случилось что-то совсем неожиданное. София работала в мансарде, пытаясь поймать на холсте особенный предзакатный свет, когда снизу донёсся звук разбитого стекла. Она вздрогнула – слишком уж живо вспомнился тот вечер, хрустальная пепельница, летящая в лицо…

Сердце колотилось где-то в горле, когда она спускалась по лестнице. На кухне обнаружился Пётр – он поднимал с пола осколки разбитой чашки.

– Простите. – Он виновато улыбнулся. – Хотел сделать чай, а она выскользнула…

София прислонилась к косяку, чувствуя, как отпускает паника. Просто чашка. Просто случайность. Никто не швырял, не кричал, не…

– София? – Его голос прозвучал встревоженно. – Вы побледнели…

Она помотала головой, пытаясь улыбнуться:

– Всё хорошо. Просто… испугалась.

Он выпрямился, осторожно шагнул к ней:

– Простите. Я должен был предупредить, что зашёл. Анна Петровна передала пирог, а вы не открывали, вот я и…

– Всё хорошо. – Повторила она, на этот раз увереннее. – Правда.

Они стояли совсем близко. София чувствовала запах можжевельника от его рубашки, видела маленький шрам над бровью, которого раньше не замечала. В его глазах плескалось беспокойство и что-то ещё – тёплое, глубокое, от чего перехватывало дыхание.

– Я… – его пальцы дрогнули, словно хотели коснуться её щеки, но замерли на полпути. – Я никогда не причиню вам вреда. Вы же знаете?

София кивнула, не в силах произнести ни слова. Что-то происходило между ними – что-то важное, хрупкое, требующее очень бережного обращения.

Момент разбился о пронзительный крик чайки за окном. Пётр отступил, возвращаясь к осколкам. София потянулась за веником, и следующие несколько минут они молча убирали последствия случайности.

Только когда он ушёл, унося с собой недоеденный пирог и невысказанные слова, София позволила себе сползти по стене на пол и разрыдаться. Она оплакивала не разбитую чашку, не испорченный вечер – она оплакивала своё изломанное прошлое, которое всё ещё не отпускало, мешая принять новое, светлое, настоящее.

А может быть, это были слёзы облегчения? Ведь впервые за долгое время звук бьющегося стекла не принёс с собой боли и унижения. Впервые рядом оказался человек, чьё присутствие не пугало, а наоборот – приносило покой.

Той ночью София долго не могла уснуть. Она стояла у окна мансарды, глядя на мерцающий вдалеке огонёк маяка. Где-то там, на самом верху белой башни, Пётр нёс свою вахту. Интересно, о чём он думает в такие ночи? Вспоминает ли их сегодняшнюю встречу? Чувствует ли он тоже это странное напряжение между ними, эту невидимую нить, что связывает их всё крепче с каждым днём?

Небо на востоке начинало светлеть. Скоро он пойдёт домой, и его путь будет пролегать мимо её калитки. София улыбнулась, вспомнив, как всего месяц назад упал злополучный забор. Кто бы мог подумать, что одна случайность может изменить так много?

За окном поднимался ветер. Он шелестел листвой в саду, трепал занавески, приносил запах моря и близкой грозы. София поёжилась – в этом ветре было что-то тревожное, предгрозовое.

Словно сама природа готовилась к чему-то важному…

Утро принесло странную тяжесть в воздухе. София проснулась от непривычной тишины – ни птиц, ни шума прибоя, только далёкий гул маяка да поскрипывание старых яблонь в саду. Море за окном казалось свинцовым, будто впитало в себя все краски неба.

Она спустилась на кухню и замерла у окна, разглядывая необычный свет. Что-то изменилось в привычном пейзаже – может быть, слишком низкие облака или неестественная неподвижность воды вдалеке? В памяти всплыли строчки из дневника Митрича: "Перед большой бурей море замирает, будто набирает в грудь воздуха. И свет становится особенным – не серым, не зелёным, а каким-то… потусторонним".

Стук в дверь заставил её вздрогнуть. На пороге стоял Пётр – непривычно серьёзный, даже хмурый.

– Доброе утро. – Он окинул взглядом небо. – Вы заметили?

София кивнула. Что-то в его тоне заставило её насторожиться:

– Что происходит?

– Барометр падает. – Он потёр переносицу жестом, выдающим усталость после ночного дежурства. – Похоже, идёт большой циклон. Давно такого не было.

Она посторонилась, пропуская его в дом. В этот раз он не улыбнулся, не пошутил про забор – только внимательно осмотрел окна веранды.

– Нужно будет закрыть ставни. – Сказал он, проводя пальцем по рассохшемуся дереву. – Особенно в мансарде. И убрать всё из сада, что может улететь.

София наблюдала за ним, отмечая, как изменилась его манера двигаться – появилась какая-то кошачья собранность, почти настороженность. Он напоминал сейчас не добродушного смотрителя маяка, а того морского офицера, которым был когда-то.

– Я помогу. – Он повернулся к ней. – Вечером, когда вернусь с маяка. Нужно проверить оборудование… – он осёкся, глядя куда-то ей за плечо.

София обернулась. По стеклу веранды медленно ползла странная тень – не от облаков, а словно от самого воздуха, сгустившегося до видимости.

– Началось. – Тихо сказал Пётр. – София…

Она подняла глаза. В утреннем полумраке его лицо казалось высеченным из камня, только глаза выдавали тревогу.

– Будьте осторожны сегодня. – Его голос звучал глухо. – Если что-то понадобится – я на маяке. Или к Анне Петровне…

Он не договорил, но она поняла. Что-то надвигалось – что-то серьёзное, заставившее даже местных нервничать.

Глава 4: Шторм

София проснулась от странного чувства тревоги, свернувшегося тугим клубком под рёбрами. В предрассветных сумерках мансарда казалась нереальной, словно застывшей между сном и явью. Первые лучи солнца едва пробивались сквозь низкие, почти графитовые тучи, окрашивая стены в неестественные серо-зелёные тона – такие она видела только на картинах старых маринистов, когда море готовится показать свой истинный характер.

Она села в постели, прислушиваясь к необычной тишине. Даже чайки, обычно поднимавшие гвалт с первыми лучами, сегодня молчали. Только ветер посвистывал в щелях старых рам да где-то внизу поскрипывали половицы, словно дом тоже не находил себе места.

На прикроватной тумбочке лежал раскрытый дневник Митрича – вечером она нашла его, разбирая старые книги, и не смогла оторваться до глубокой ночи. Пожелтевшие страницы хранили не только записи о погоде и набросках – в них пульсировала живая душа этого места, такая созвучная её собственным метаниям.

"Свет перед штормом особенный, – писал Митрич. – Он словно вытягивает из воды все оттенки серого и зелёного, смешивает их в немыслимой палитре. В такие моменты море обнажает свою суть – оно не синее и не лазурное, оно цвета самой стихии. И человеческая душа обнажается тоже, только успевай подмечать…"

Порыв ветра распахнул форточку, принося запах озона и водорослей. София зябко поёжилась – воздух был тяжёлым, наэлектризованным, как перед грозой. Но она уже знала: это будет не просто гроза. За месяц в Каменке она научилась различать признаки приближающегося шторма: особую нервозность чаек, низкий гул прибоя, тревожную суету в рыбацком порту.

И что-то ещё, неуловимое – то ли предчувствие чего-то важного, то ли отголосок тревожных снов. Ей снился маяк этой ночью, его ровный свет в темноте. И чьи-то глаза, внимательные, серые, как само море перед бурей… София тряхнула головой, отгоняя непрошеные мысли.

Старый дом поскрипывал и вздыхал, словно готовясь к испытанию. В такие моменты особенно остро чувствовалось его одиночество – он слишком долго стоял пустым, храня память о прежнем хозяине. София провела ладонью по шершавой стене, чувствуя каждую трещинку, каждый след времени. Странно, но именно эта несовершенность старого дома дарила ощущение защищённости – здесь не нужно было притворяться идеальной, как в стерильных городских квартирах Андрея.

На улице царило необычное оживление. Накинув старый свитер, София подошла к окну. Соседи заколачивали окна, убирали с участков всё, что могло стать добычей ветра. Анна Петровна, повязав голову цветастым платком, командовала процессом с уверенностью генерала на поле боя. Было в этой суете что-то тревожное и одновременно правильное – словно весь посёлок готовился встретить древнего морского бога.

– Будет знатный шторм. – Сказала Анна Петровна, заметив Софию на крыльце. – Такой же, как в девяносто седьмом. Тогда пол-пирса снесло, три лодки разбило. – Она окинула взглядом дом. – Ты окна-то проверила? В мансарде особенно – там рамы старые, могут не выдержать.

София покачала головой – она даже не подумала об этом. В городе непогода означала просто необходимость взять зонт или вызвать такси. Здесь же каждый шторм был испытанием, к которому готовился весь посёлок.

Рыбацкие лодки одна за другой возвращались в гавань. Мужчины споро крепили их двойными канатами, под руководством Михаила Степановича укрепляли волнорез мешками с песком. София застыла, разглядывая это слаженное движение людей, знающих цену морской стихии.

На дальнем причале мелькнула знакомая фигура – высокий силуэт, чёткие, уверенные движения. Сердце предательски сжалось: Пётр помогал закреплять последний катер, и было что-то завораживающее в том, как естественно он вписывался в эту картину предштормовой готовности.

София поймала себя на том, что слишком пристально наблюдает за ним, и отвела взгляд. После их последней встречи у маяка прошла неделя – неделя случайных пересечений взглядов издалека, неловких кивков при встрече, недосказанных слов. Но каждый раз его присутствие странным образом меняло пространство вокруг, делало его более… надёжным?

В мансарде было прохладно. София достала краски – небо за окном приобретало всё более драматичные оттенки, и руки сами тянулись запечатлеть эту игру света. Старый мольберт Митрича словно ждал её – на нём всё ещё держался тот загадочный холст, который никто не мог снять.

Первые мазки легли неуверенно – она давно не писала маслом. Андрей предпочитал акварель, считая её более "женственной"техникой. Но сейчас только плотная, густая краска могла передать тяжесть нависших над морем туч, их свинцовую угрозу и затаённую мощь.

Ветер усиливался. Дом поскрипывал и вздрагивал, как старый корабль перед бурей. В пустых комнатах первого этажа что-то звякало и перекатывалось – наверное, забытая банка из-под краски или кисть в стакане. София невольно прислушивалась к этим звукам, пытаясь угадать, выдержит ли старое здание натиск стихии.

Волны накатывали на берег всё яростнее, их гул нарастал, как дыхание просыпающегося зверя. В этом первобытном рокоте было что-то гипнотическое – София поймала себя на том, что кисть в её руке движется в такт этому ритму, будто само море водит ею по холсту.

На картине проступало что-то новое – не просто пейзаж, а словно портрет стихии, готовой вот-вот сорваться с цепи. В тяжёлых облаках угадывались очертания мифических существ, в пенных гребнях волн мерещились оскаленные пасти левиафанов. Она никогда раньше не писала так свободно, так… яростно?

Стук в дверь застал её за работой над особенно сложным участком неба. Рука дрогнула, оставив на холсте непреднамеренную тёмную полосу. София замерла, привычно прислушиваясь к шагам – въевшаяся за годы с Андреем привычка угадывать настроение по звуку походки.

Но эти шаги она узнала бы теперь из тысячи – твёрдые, уверенные, с едва заметной военной чёткостью.

– София! – Голос Петра, приглушённый усиливающимся ветром, прозвучал встревоженно. – Откройте! Скорее!

Она спустилась, на ходу вытирая испачканные краской руки о старую футболку. Сердце стучало где-то в горле – глупое, неуместное волнение. Словно ей снова шестнадцать, словно не было этих лет с Андреем, убивших в ней способность радоваться простой человеческой близости.

Пётр стоял на пороге – куртка намокла от мороси, в волосах блестели капли воды. Порыв ветра взъерошил его седеющие виски, и София невольно стиснула пальцы, подавляя странное желание пригладить непослушные пряди. Он окинул взглядом дом, задержавшись на открытых ставнях мансарды, и в его серых глазах мелькнуло беспокойство.

– Нужно всё закрыть. – Сказал он, переступая порог. – Будет сильный шторм, а дом старый.

В его голосе не было ни снисходительности, ни попытки указывать – просто забота, от которой почему-то перехватывало дыхание. София кивнула, отступая в сторону. От него пахло морем, дождём и чем-то ещё – можжевельником, что ли? Этот запах будил в ней что-то давно забытое, какое-то детское ощущение безопасности.

Пётр быстро и деловито осмотрел окна первого этажа, проверил крепления ставень. Его движения были скупыми, точными – ни одного лишнего жеста. София наблюдала за ним, прислонившись к дверному косяку, и ловила себя на странных мыслях: как гармонично он смотрится в этом старом доме, словно всегда был его частью.

– Наверху тоже нужно проверить, – он обернулся к ней. – Особенно в мансарде. Там окна самые уязвимые.

Они поднимались по скрипучей лестнице – Пётр впереди, София на полшага позади, невольно отмечая, как перекатываются мышцы под промокшей рубашкой. В мансарде он остановился, разглядывая её незаконченную работу на мольберте.

– Вы поймали его. – Вдруг сказал он. – Тот самый момент, когда море собирается с силами.

София подошла ближе, глядя на картину его глазами. Действительно, в этих мазках было что-то первобытное, какая-то затаённая мощь.

– Митрич тоже любил писать перед штормом. – Продолжил Пётр, и в его голосе появились непривычно мягкие нотки. – Говорил, только тогда море показывает своё настоящее лицо.

Он стоял так близко, что она чувствовала тепло его тела. Порыв ветра ворвался в щель под рамой, взметнул бумаги на столе, и София невольно шагнула ещё ближе, будто ища защиты от этого холодного дыхания стихии.

– Давайте я помогу убрать картины. – Предложил он, и его рука едва ощутимо коснулась её плеча – случайное, мимолётное прикосновение, от которого по коже пробежали мурашки.

Они работали молча, бережно снимая холсты со стен, укрывая их от возможных протечек. Каждое случайное соприкосновение рук отзывалось внутри странной дрожью. София ловила себя на том, что начинает двигаться медленнее, будто продлевая эти мгновения.

Очередной порыв ветра с такой силой ударил в окно, что стёкла задрожали. София вздрогнула, машинально шагнув назад – и оказалась в кольце его рук, неосознанно протянутых то ли для поддержки, то ли для защиты.

Мгновение растянулось, наполненное гулом ветра и стуком двух сердец. София чувствовала его дыхание на своём затылке, тепло его ладоней совсем рядом с её плечами, и что-то внутри неё плавилось, таяло, отзывалось на эту нечаянную близость.

– Простите, – хрипло сказал он, отступая. – Я не хотел…

Но договорить не успел – в кармане Софии ожил телефон. На экране высветилось знакомое до дрожи имя. Андрей. Комната качнулась перед глазами, воздух сгустился, превращаясь в патоку, в которой невозможно дышать.

– Софа?.. – Голос мужа, такой неуместный здесь и сейчас, звучал с привычной обманчивой заботой. – Милая, ну сколько можно? Возвращайся домой. Я всё прощу, мы начнём сначала…

Телефон выскользнул из онемевших пальцев. В ушах шумело, сердце колотилось где-то в горле, перед глазами плыли чёрные пятна – верные признаки подступающей панической атаки. Но сквозь эту муть пробился другой голос – глубокий, спокойный, как само море в штиль:

– София! Дышите. Просто дышите. Вот так, медленно…

Его ладони легли на её плечи – осторожно, почти невесомо, но в этом прикосновении была такая надёжность, такая сила, что темнота начала отступать. София сфокусировалась на его голосе, на размеренном ритме его дыхания за спиной, на тепле его рук.

– Вдох. Выдох. Вы здесь, в безопасности. Я рядом.

Постепенно мир обретал чёткость. София почувствовала, как отпускает спазм в груди, как возвращается способность дышать. Только теперь она осознала, что практически упала в его объятия, что его руки всё ещё держат её, что её спина прижата к его груди, и сердце – его или её? – гулко бьётся где-то между ними.

– В маяке безопаснее, – тихо сказал Пётр, не выпуская её из своего осторожного кольца рук. – Там связи нет совсем – глушит во время шторма. И стены крепче. Переждём там.

София кивнула, не доверяя голосу. Его близость одновременно пугала и успокаивала – странное, противоречивое чувство. Как море перед штормом – опасное, но завораживающее.

– Я… мне нужно собрать вещи. – Наконец выдавила она, с неохотой отстраняясь от его тепла.

– Только самое необходимое, – он отпустил её, но остался рядом, словно готовый подхватить, если она снова начнёт падать. – Шторм может затянуться.

София механически складывала в сумку альбом, кисти, документы. Руки всё ещё подрагивали, но паника отступила, оставив после себя странную лёгкость. Она бросила последний взгляд на незаконченную картину – грозовое небо на холсте теперь казалось пророческим.

Спускаясь по лестнице, она почувствовала его ладонь на пояснице – едва заметная поддержка, но от этого прикосновения внутри разливалось тепло. Пять лет любое мужское прикосновение вызывало у неё только страх и отвращение. Почему же сейчас всё иначе?

Снаружи их встретил ветер – злой, порывистый, пытающийся сбить с ног. Пётр шёл чуть впереди, прикрывая её от особенно сильных порывов. София невольно залюбовалась его уверенными движениями – он словно танцевал со стихией, предугадывая каждый её выпад.

Море справа бесновалось, выбрасывая на берег пенные валы. Волны с грохотом разбивались о камни, обдавая их солёными брызгами. Тропинка, ведущая к маяку, превратилась в полосу препятствий – мокрый песок предательски уходил из-под ног.

На особенно крутом повороте София поскользнулась. Пётр мгновенно развернулся, подхватывая её. Они застыли, тяжело дыша – её ладони на его груди, его руки на её талии, и между ними только шум ветра и стук сердец.

– Держитесь за меня. – Хрипло сказал он, и от этого голоса что-то дрогнуло внутри. – Так будет безопаснее.

Она послушно вцепилась в рукав его куртки. Теперь они шли почти вплотную друг к другу, и каждый шаг отдавался в теле странной дрожью. София чувствовала его силу, его тепло даже сквозь слои одежды, и это чувство было таким правильным, таким… настоящим.

Маяк вырастал перед ними – белая башня на фоне почти чёрного неба казалась последним оплотом спокойствия в разбушевавшемся мире. Пётр открыл тяжёлую дверь, и София шагнула в тепло и относительную тишину. В нос ударил знакомый запах металла, машинного масла и… корицы?

– Анна Петровна передала пирог. – Словно прочитав её мысли, пояснил Пётр. – Она всегда печёт с корицей, когда приближается шторм. Говорит, помогает сохранять тепло.

Он включил свет, и София невольно замерла, оглядываясь. Помещение первого этажа напоминало одновременно музей и мастерскую: старинные приборы соседствовали с современной аппаратурой, на стенах висели морские карты разных эпох. Было в этом что-то завораживающее – словно прошлое и настоящее сплелись в причудливый узор.

– Наверху теплее. – Пётр мягко коснулся её плеча. – Там жилая комната.

По винтовой лестнице они поднялись на второй этаж. Здесь действительно было уютнее – небольшая гостиная с потёртым кожаным диваном, книжные полки, старый радиоприёмник. На столе стоял электрический чайник – единственный признак современности.

– Располагайтесь. – Он помог ей снять промокшую куртку, и его пальцы на мгновение задержались на её плечах. – Я должен проверить оборудование. Чай в шкафчике над раковиной.

София проводила его взглядом. В движениях Петра появилась какая-то особая собранность – словно близость стихии пробуждала в нём того морского офицера, которым он был когда-то. Она подошла к окну – узкому, забранному толстым стеклом. Море внизу превратилось в кипящий котёл, волны с яростью бились о каменное основание маяка.

Сверху доносились его размеренные шаги – он проверял механизмы, поддерживающие работу маяка. Этот звук странным образом успокаивал, создавая иллюзию порядка посреди хаоса. София достала альбом, попыталась сделать несколько набросков, но карандаш не мог передать мощь происходящего. Нужны были краски – плотные, густые мазки, способные ухватить суть шторма.

– Может быть, чаю? – его голос за спиной заставил её вздрогнуть. София не слышала, как он спустился. В руках Пётр держал потёртый термос. – Это с чабрецом. Анна Петровна делает специальный сбор для штормовых дней.

Он устроился рядом с ней у окна – достаточно близко, чтобы чувствовать тепло его тела, но не настолько, чтобы это тепло стало опасным. София приняла чашку, отмечая, как осторожно он старается не коснуться её пальцев. Чай оказался крепким, пряным, с каким-то особенным привкусом, который она не могла определить.

Они пили молча, глядя на разбушевавшуюся стихию. В этом молчании была какая-то особая интимность – не требующая слов, наполненная только шумом ветра и биением двух сердец.

– Мой первый шторм здесь был таким же. – Неожиданно сказал Пётр. Его голос звучал глухо, словно пробиваясь сквозь завесу воспоминаний. – Я тогда только заступил на службу, ещё не привык к здешним масштабам. В море и раньше бывал – на флоте служил. Но одно дело быть в море во время шторма, и совсем другое – наблюдать его отсюда, с маяка.

София повернулась к нему. В тусклом свете его лицо казалось высеченным из камня – те же резкие линии, та же нерушимая твёрдость. Только глаза выдавали что-то другое – какую-то глубоко спрятанную боль, созвучную её собственной.

– Страшно было? – Спросила она, сама удивляясь своей смелости.

– Нет, – он покачал головой. – Не страшно. Просто… осознал впервые, насколько мы малы перед стихией. И насколько важно иметь точку опоры. – Он помолчал, глядя в темноту за окном. – Маяк для меня стал такой точкой. А для вас?

София задумалась. Два месяца назад она сбежала из города, спасаясь от собственных демонов. Каменка, дом Митрича, эта мансарда с особенным светом – всё это стало её убежищем. Но точкой опоры?

– Я пока ищу, – честно ответила она. – Учусь заново стоять на ногах.

Пётр кивнул, словно именно такого ответа и ждал. Их взгляды встретились, и что-то дрогнуло в воздухе между ними – какое-то электричество, не имеющее ничего общего с бушующей за окном стихией.

Особенно сильный порыв ветра ударил в стекло. София инстинктивно отшатнулась, расплескав остатки чая. Горячие капли обожгли пальцы, и она тихо охнула от боли.

– Дайте посмотрю. – Пётр осторожно взял её руку в свои ладони. От этого прикосновения по коже побежали мурашки, но не от страха – от чего-то совсем другого, давно забытого.

Его пальцы были тёплыми и чуть шершавыми. Он бережно осматривал её ладонь, и в этой осторожной нежности было больше интимности, чем во всех прикосновениях Андрея.

– Нужно промыть холодной водой. – Тихо сказал он, но руку не отпустил.

София подняла глаза и встретила его взгляд – тёмный, глубокий, как само море в шторм. Время словно остановилось. Они замерли в этом моменте – он всё ещё держал её ладонь, она всё ещё тонула в его глазах, а вокруг бесновалась стихия, только подчёркивая хрупкость и ценность этой минуты.

Его большой палец невесомо скользнул по её запястью, очерчивая едва заметный шрам – след от слишком крепко затянутых наручных часов, "подарка"Андрея. От этой ласки перехватило дыхание. София видела, как расширились его зрачки, как дрогнул уголок рта, как он подался вперёд – почти незаметно, будто против воли…

И в этот момент маяк содрогнулся от особенно мощного порыва ветра. Откуда-то сверху донёсся тревожный звон – оборудование требовало внимания. Пётр отпрянул, словно очнувшись от наваждения.

– Я должен проверить. – Хрипло сказал он, выпуская её руку. – Вы… отдыхайте. Ночь будет длинной.

София смотрела, как он поднимается по лестнице – стремительно, почти бегом, словно спасаясь от чего-то. Или от себя самого? Её ладонь всё ещё хранила тепло его прикосновения, а сердце колотилось как безумное.

Что это было? Этот момент между ними, эта почти осязаемая близость, это электричество в воздухе? София прислонилась лбом к холодному стеклу, пытаясь привести мысли в порядок. Пять лет она пыталась забыть, как это – чувствовать. Пять лет строила стены вокруг своего сердца. И вот теперь…

Сверху доносились его шаги – уже не такие размеренные, как обычно. Словно он тоже был выбит из колеи этим моментом. София закрыла глаза, прислушиваясь к этому звуку. В нём было что-то успокаивающее – как в шуме моря, как в ровном дыхании спящего дома.

Шторм бушевал всё яростнее. Волны с грохотом обрушивались на основание маяка, ветер выл в щелях между камнями, дождь хлестал по стёклам. Но здесь, внутри, было тепло и почти уютно. София свернулась на диване, укрывшись старым шерстяным пледом, который пах морской солью и совсем немного – можжевельником.

Она не заметила, как задремала. Сквозь сон слышала, как Пётр спускается проверять что-то на первом этаже, как гудит маяк, посылая свой свет сквозь завесу дождя. В какой-то момент сквозь дрёму почувствовала, как кто-то поправляет сползший плед, и тёплая ладонь на мгновение касается её волос…

Впервые за долгое время ей не снились кошмары.

Проснулась София от тишины. Первые лучи солнца пробивались сквозь редеющие тучи, окрашивая комнату в перламутровые тона. Море ещё волновалось, но в его волнах уже не было вчерашней ярости – только глубокая, удовлетворённая мощь.

Пётр спал в кресле у окна – видимо, задремал под утро после ночного дежурства. София позволила себе несколько мгновений просто смотреть на него: как солнечный луч подчёркивает седину на висках, как подрагивают во сне ресницы, как расслабленно лежат на подлокотниках сильные руки…

Он что-то почувствовал – морские волки, должно быть, даже во сне сохраняют бдительность. Открыл глаза, встретился с ней взглядом. И в этом взгляде было столько невысказанного, что у Софии перехватило дыхание.

– С добрым утром. – Тихо сказала она, удивляясь тому, как естественно прозвучали эти простые слова.

– Доброе, – его голос со сна был особенно хриплым. – Как спалось?

– Спокойно, – она улыбнулась, – впервые за долгое время.

Что-то промелькнуло в его глазах – понимание? надежда? – но он сдержался, только кивнул:

– Кофе?

– С удовольствием. – София поднялась, расправляя примятую одежду. В утреннем свете вчерашнее электричество между ними никуда не делось, просто стало мягче, теплее.

Они двигались по маленькой кухне, то и дело случайно соприкасаясь локтями, и в этой утренней неловкости было что-то удивительно домашнее. Пётр колдовал над туркой, София доставала чашки – простые действия, но каждое наполнено особым смыслом.

– Погодите, – вдруг сказал он, когда она потянулась к верхней полке. – Дайте я…

Он шагнул ближе, легко достал чашки. На мгновение София оказалась зажата между ним и кухонным столом – его тепло за спиной, его запах, от которого кружилась голова. Она почувствовала, как он замер, не отстраняясь, словно тоже боялся спугнуть этот момент.

– София… – выдохнул он ей в затылок, и от этого шёпота по коже побежали мурашки.

Она медленно повернулась к нему лицом. Его глаза были совсем близко – серые, как море перед рассветом, с золотистыми крапинками у зрачков. В них читалось столько невысказанного…

Его ладонь невесомо коснулась её щеки – так осторожно, словно она была сделана из хрупкого стекла. София подалась навстречу этой ласке, прикрыв глаза. Сердце колотилось где-то в горле.

– Я не хочу вас напугать… – тихо сказал он.

– Вы не пугаете. – Она открыла глаза, встречаясь с ним взглядом. – Совсем нет.

Он долго смотрел на неё, и в его потемневших глазах читалось столько сдерживаемого желания, что у Софии перехватило дыхание. Его большой палец невесомо скользнул по её нижней губе, посылая волну дрожи по всему телу. Она почувствовала, как сбивается его дыхание, как напрягаются мышцы под её ладонями – он всё ещё сдерживался, давая ей возможность отступить.

Но она не хотела отступать. Впервые за долгие годы её тело отзывалось на мужское присутствие не страхом, а жаром, растекающимся по венам. Пётр медленно наклонился, и когда его тёплое дыхание коснулось её губ, София услышала свой собственный тихий стон.

Первый поцелуй был нежным, почти целомудренным – он словно спрашивал разрешения. Но когда она подалась навстречу, обвив руками его шею, что-то надломилось в его сдержанности. Поцелуй стал глубже, требовательнее. Его язык скользнул по её приоткрытым губам, исследуя, лаская, заставляя задыхаться от новых ощущений.

София таяла в его руках, плавилась от каждого прикосновения. Его ладонь скользнула по её спине, оставляя огненный след даже сквозь ткань блузки, притянула ближе, вжимая в твёрдость его тела. Вторая рука зарылась в её волосы, слегка потянув, заставляя запрокинуть голову. Его губы скользнули по линии подбородка, спустились к шее, и когда он прихватил зубами чувствительную кожу над ключицей, София выгнулась в его руках, теряясь в ощущениях.

Она чувствовала его всего – жар его тела, стук его сердца, твёрдость мышц под её ладонями. Его сдержанная сила опьяняла, но не пугала – он оставался нежным даже в страсти. Когда его бедро скользнуло между её ног, у Софии подкосились колени. В паху пульсировало горячее, тяжёлое желание, такое острое, что почти больно…

Где-то наверху что-то загрохотало – видимо, ветер распахнул форточку. Они отпрянули друг от друга, тяжело дыхая. София чувствовала, как горят губы, как кружится голова от переполняющих эмоций.

– Простите… – хрипло сказал Пётр, делая шаг назад. – Я не должен был…

– Не извиняйтесь. – Она покачала головой. – Пожалуйста.

Голоса снизу вернули их в реальность. Пётр медленно отстранился, но его рука всё ещё лежала на её талии, словно не в силах разорвать контакт. София чувствовала, как колотится его сердце – или это её собственное так гулко стучало в груди?

– Николаич! – Донеслось снизу. – Ты где там?

– Сейчас спущусь! – Отозвался он, не отрывая взгляда от её лица. Его глаза всё ещё были темны от желания, а на скулах проступил румянец. – Мне нужно…

– Да, конечно. – София попыталась отступить, но его пальцы на её талии чуть сжались, удерживая.

– Я хочу, чтобы вы знали – Хрипло сказал он. – Это не… я не…

Она накрыла его губы пальцами, останавливая сбивчивые объяснения:

– Я знаю.

И она действительно знала. В его прикосновениях не было ничего общего с властной жадностью Андрея. Каждый жест, каждый взгляд Петра говорил о таком глубоком уважении, что на глаза наворачивались слёзы.

– Кофе остыл. – Сказала она, пытаясь справиться с нахлынувшими эмоциями.

Его взгляд потеплел:

– Сварим новый. Потом.

В этом "потом"было столько обещания, что внутри всё сжалось сладкой дрожью предвкушения. София смотрела, как он спускается встречать гостей – его движения стали чуть менее чёткими, выдавая волнение, рубашка измята там, где она стискивала пальцы.

Оставшись одна, она прислонилась к стене, пытаясь собраться с мыслями. Тело всё ещё помнило его прикосновения – сильные руки, требовательные губы, жар его кожи. Она и забыла, что может быть так – когда от одного поцелуя подгибаются колени и кружится голова.

Снизу доносились голоса – рыбаки обсуждали последствия шторма. София слышала уверенный голос Петра, отдающего распоряжения, и от этих командных ноток по спине бежали мурашки. Как один человек может сочетать в себе такую силу и такую невероятную нежность?

Девушка подошла к окну. Море успокаивалось после шторма, в пенных гребнях волн играло солнце. Пейзаж изменился – там, где раньше был пологий спуск, теперь громоздились вымытые штормом коряги, а берег усеивали ракушки и осколки цветного стекла, отполированные волнами до матовой гладкости.

"Всё изменилось". – Подумала София, прижимая пальцы к губам, всё ещё хранящим вкус его поцелуев. Не только пейзаж – она сама стала другой. Словно шторм смыл последние остатки прежней, сломленной женщины, позволив проснуться кому-то новому. Кому-то, способному чувствовать, желать, любить…

Любить? Это слово должно было испугать её. Но здесь, в стенах старого маяка, пропахших можжевельником и морской солью, даже страх ощущался иначе – как предвкушение чего-то прекрасного.

Шаги на лестнице заставили её обернуться. Пётр замер в дверном проёме, и в его взгляде она прочла всё, что не успела сказать сама – тревогу и надежду, желание и нежность, готовность ждать столько, сколько ей потребуется.

– Рыбаки хотят показать, что шторм натворил в порту, – сказал он. – Я должен…

– Я знаю. – Она улыбнулась. – Идите.

Он шагнул к ней – всего один шаг, но от него перехватило дыхание. Его ладонь невесомо коснулась её щеки, большой палец скользнул по нижней губе, словно запоминая.

– Я провожу вас потом домой.

– А может… – она набрала воздуха, удивляясь собственной смелости. – Может, нарисуем сначала море после шторма? Вы говорили, здесь особенный свет по утрам.

Что-то дрогнуло в его лице – радость? Надежда? Облегчение?

– Конечно. – Его голос звучал хрипло. – Только сварю новый кофе.

София смотрела, как он спускается во второй раз, и чувствовала, как внутри разливается тепло. Она больше не боялась – ни моря, ни бури, ни собственного сердца, так неожиданно проснувшегося для любви.

За окном чайки делили добычу, выброшенную штормом. Ветер трепал водоросли на камнях, принося запах соли и свободы. Где-то на горизонте собирались новые облака – не штормовые, а тихие, перистые, предвещающие ясную погоду.

Маяк снова послал луч над водой, рассекая утренний туман. София улыбнулась, чувствуя, как внутри поднимается волна чистой, ничем не замутнённой радости. Кажется, она наконец нашла свою точку опоры. И что удивительно – эта опора оказалась не местом, а человеком, способным удержать её и в шторм, и в штиль.

А впереди был целый день – солнечный, ясный, полный новых возможностей и надежд. И множество других дней после него. София достала альбом, примериваясь к чистому листу. Ей хотелось запечатлеть этот момент – не только море после шторма, но и то новое, что родилось этой ночью между двумя одинокими душами, нашедшими друг друга на краю земли, где маяк обнимается с небом.

Снизу донёсся запах свежесваренного кофе, и она улыбнулась, предвкушая этот день, полный тихих разговоров, случайных прикосновений и тех особенных взглядов, от которых сладко замирает сердце. Впервые за долгое время будущее не пугало – оно манило, как море в штиль, обещая новые открытия и чудеса.

Пётр поднимался по лестнице, и в размеренном звуке его шагов ей слышалась музыка – та же, что звучала в шуме прибоя и криках чаек. Музыка начала. Музыка жизни. Музыка любви.

Глава 5: Праздник у моря

Июльское солнце плавило воздух над нагретыми камнями. София стояла у распахнутого окна мансарды, разглядывая необычное оживление на главной улице Каменки. Вдоль дороги развешивали гирлянды, а у пирса собирались рыбацкие лодки, украшенные разноцветными флажками.

– Праздник святого Николая. – Раздался за спиной голос Анны Петровны. – Три дня гуляем, гостей со всего побережья принимаем.

София обернулась. Соседка, повязав голову цветастым платком, раскладывала на старом столе какие-то травы.

– Раньше-то размах был – городские приезжали, концерты давали. А теперь больше для своих. Зато душевнее.

Она помолчала, перебирая стебли чабреца, потом лукаво взглянула на Софию:

– Танцы будут вечером. У костра. Пётр Николаевич, говорят, хорошо вальс танцует…

София почувствовала, как краска заливает щёки. После той ночи в маяке они виделись почти каждый день – за утренним кофе, во время её работы над новыми картинами, просто случайно на берегу. Но между ними словно повисла невидимая пауза – оба не решались перейти черту, обозначенную тем первым поцелуем.

– Ты бы платье надела. – Как бы между прочим заметила Анна Петровна. – У меня есть одно, дочка привозила, да не по размеру оказалось. Голубое, как море в штиль.

София машинально коснулась выцветших джинсов. После побега от Андрея она принципиально не носила платьев – слишком много болезненных воспоминаний о "правильном гардеробе приличной жены".

– Это другое. – Словно прочитав её мысли, мягко сказала соседка. – Здесь ты другая. И платье будет другим.

Что-то в её голосе заставило Софию кивнуть. Может быть, права Анна Петровна? Может, пришло время примерить не только новую одежду, но и новую себя?

К вечеру посёлок преобразился. Вдоль набережной протянулись ряды столов с угощением, в воздухе плыли запахи копчёной рыбы и свежей выпечки. Из динамиков лилась музыка – что-то народное, протяжное, похожее на песню ветра над морем.

София нервно одёргивала подол голубого платья. Оно действительно оказалось впору, мягкая ткань ласкала кожу, но непривычное ощущение открытых плеч заставляло ёжиться. Она специально выбрала место в тени старой ивы, подальше от основной суеты.

– Красивое платье.

Она вздрогнула, узнавая голос. Пётр стоял в паре шагов – непривычно торжественный в светлой рубашке, с чуть влажными после душа волосами. Его взгляд скользнул по её фигуре, и от этого взгляда внутри что-то сладко сжалось.

– Анна Петровна одолжила. – София попыталась улыбнуться, но голос предательски дрогнул.

– Тебе идёт. – Он сделал шаг ближе. – Как море на рассвете.

От него пахло можжевельником и совсем немного – табаком. София поймала себя на том, что подалась вперёд, инстинктивно тянусь к этому запаху, такому правильному, такому… своему?

Музыка сменилась – зазвучало что-то медленное, тягучее, как патока. Пётр протянул руку:

– Потанцуем?

София замерла. Пять лет она не танцевала – Андрей считал это "вульгарным". Да и до него особо не умела. Но рука Петра была тёплой и надёжной, и она вложила в неё свои подрагивающие пальцы.

Его ладонь невесомо легла на её талию – так осторожно, словно она была соткана из морской пены. Вторая бережно сжала её пальцы. От этих целомудренных прикосновений по коже побежали мурашки.

Они двигались медленно, чуть покачиваясь в такт музыке. София чувствовала тепло его тела, слышала биение его сердца. В какой-то момент он чуть притянул её ближе, и она доверчиво положила голову ему на плечо. Его рубашка пахла свежестью и совсем немного – машинным маслом. Правильные, честные запахи.

Мир сузился до этого маленького круга – они вдвоём в сгущающихся сумерках, музыка, шум моря вдалеке. София закрыла глаза, позволяя себе раствориться в моменте. Впервые за долгое время она чувствовала себя в безопасности в объятиях мужчины.

Где-то в толпе мелькнуло знакомое лицо, но София не придала этому значения. Сейчас существовали только тёплые руки Петра, его дыхание, чуть щекочущее висок, и музыка, обволакивающая их, как тёплое море.

Первый день праздника только начинался…

Музыка стихла, но они ещё несколько мгновений стояли неподвижно, словно боясь разрушить волшебство момента. София чувствовала, как пальцы Петра чуть подрагивают на её талии, как его дыхание становится глубже. Он первым сделал шаг назад, но его рука скользнула по её руке, задержавшись на запястье.

– Прогуляемся? – Его голос звучал хрипло. – У причала фонари развесили.

София кивнула, всё ещё не доверяя своему голосу. Они медленно шли вдоль набережной, то и дело задевая друг друга плечами. Каждое случайное прикосновение отзывалось внутри сладкой дрожью.

У старого пирса действительно развесили фонари – разноцветные шары, похожие на застывшие капли росы. В их мягком свете лица гуляющих казались нереальными, словно нарисованными акварелью. Пётр что-то рассказывал о традициях праздника, но София едва улавливала смысл слов, завороженная тем, как свет играет в его седеющих висках.

– София? София Ярская?

Знакомый голос ударил как хлыст. Она резко обернулась, инстинктивно отступая ближе к Петру. Перед ними стояла Марина Стрельцова – жена бизнес-партнёра Андрея, безупречная в своём белом льняном костюме.

– Господи, это правда ты! – Марина всплеснула холёными ручками. – Мы все с ума сходим! Андрей на ноги поднял всех…

София почувствовала, как немеют пальцы. Воздух сгустился, превращаясь в патоку, в которой невозможно дышать. Но тут тёплая ладонь Петра легла ей на поясницу – едва заметная поддержка, якорь в накатывающей панике.

– Теперь я София Велесова. Мы развелись. – Её голос прозвучал неожиданно твёрдо. – Три месяца назад.

Марина осеклась на полуслове, её идеально подведённые брови взлетели вверх:

– Но Андрей говорил…

– Андрей много чего говорит. – София машинально коснулась шрама над бровью. – Марина, пожалуйста… не говори ему, где я.

Что-то мелькнуло в глазах Марины – понимание? Сочувствие? Она перевела взгляд на руку Петра, всё ещё лежащую на талии Софии, потом снова на её лицо:

– Конечно, дорогая. Я всё понимаю.

Но в её тоне было что-то такое… София слишком хорошо знала этот светский лоск, за которым прячется жадное любопытство.

– Идём. – Тихо сказал Пётр. – Там у маяка фейерверк готовят.

Они шли молча. София чувствовала, как дрожит всё тело – реакция на встречу с прошлым, которое так неожиданно напомнило о себе. Пётр не пытался её утешать, просто был рядом, и в его молчаливой поддержке было больше тепла, чем во всех словах утешения.

У маяка собралась небольшая толпа. Кто-то разжёг костёр, потрескивание пламени смешивалось с шумом прибоя. Пётр набросил ей на плечи свою куртку – она даже не заметила, что замёрзла.

– Хочешь уйти? – Тихо спросил он.

София покачала головой. Куртка пахла можжевельником и табаком, этот запах действовал успокаивающе. К тому же, здесь, в тени маяка, она чувствовала себя в безопасности.

Первая ракета взлетела в небо, рассыпавшись золотым дождём. София невольно ахнула – огненные искры отражались в волнах, превращая море в звёздное полотно. Пётр стоял позади неё, и когда особенно громкий залп заставил её вздрогнуть, его руки легли ей на плечи.

Она откинулась назад, опираясь на его грудь. Его тепло окутывало её, как кокон, отгораживая от остального мира. Они стояли так, глядя на танец огня в небе, и постепенно тревога уходила, сменяясь странным спокойствием.

Последние искры погасли в тёмной воде. Толпа начала редеть – завтра был второй день праздника, нужно было набираться сил. София повернулась в кольце его рук, собираясь поблагодарить за поддержку, но слова застряли в горле.

Он смотрел на неё так, словно видел впервые – или наоборот, знал всю жизнь. Его ладонь невесомо коснулась её щеки, большой палец скользнул по нижней губе, и от этой ласки перехватило дыхание.

– София… – Выдохнул он.

Где-то в посёлке грянула музыка – праздник продолжался. Но здесь, в тени маяка, существовали только они двое, их сбившееся дыхание и это электричество между ними, от которого кружилась голова.

Его губы были совсем близко, но он медлил, давая ей возможность отстраниться. Вместо этого София подалась вперёд, сокращая последние миллиметры между ними. В этот раз поцелуй был другим – не таким отчаянным, как в шторм, а медленным, чувственным, полным невысказанных обещаний.

Первый день праздника подходил к концу, даря им этот момент полного единения – между морем и небом, между прошлым и будущим, между страхом и надеждой.

Второй день праздника начался с тревожного стука в дверь. София, только закончившая утренний набросок моря, спустилась на первый этаж. На пороге стоял встрёпанный Михаил Степанович:

– Там это… гости городские приехали. С телевидения. Говорят, репортаж делать будут.

София почувствовала, как холодеет внутри. Камеры. Интервью. Её лицо могут показать в новостях… Она прислонилась к дверному косяку, пытаясь справиться с подступающей паникой.

– Я уже Петру сообщил. – Торопливо добавил старик. – Он просил передать – маяк закрыт на технический осмотр. Можешь там переждать.

Сборы заняли минуты. София механически побросала в сумку альбом и краски, натянула старую джинсовку. Анна Петровна, появившаяся словно из ниоткуда, всунула ей в руки корзинку с пирогами:

– Не на голодный же желудок прятаться.

Тропинка к маяку петляла между кустами шиповника. София почти бежала, то и дело оглядываясь на посёлок, где уже собиралась праздничная толпа. Пётр ждал её у входа – хмурый, с залёгшей складкой между бровей.

– Я попросил их не подниматься к маяку. – Сказал он вместо приветствия. – Сослался на правила безопасности.

В его голосе звучала такая уверенность, что София почувствовала, как отпускает внутреннее напряжение. Здесь, под защитой массивных стен, она действительно была в безопасности.

День тянулся медленно. София устроилась на диване в жилой комнате, пытаясь рисовать, но карандаш не слушался. Пётр спускался каждый час – проверить, как она, принести чаю, просто постоять рядом. От его молчаливой поддержки на душе становилось теплее.

К вечеру от посёлка донеслись звуки музыки – праздник продолжался. София подошла к окну. В сумерках были видны огни костров на берегу, силуэты танцующих людей.

– Можно подняться на смотровую площадку. – Предложил Пётр. – Оттуда лучше видно, а тебя никто не заметит.

Наверху гулял ветер, пропитанный запахом моря и дымом костров. София замерла у перил, глядя, как волны отражают праздничные огни. Пётр встал рядом – так близко, что она чувствовала тепло его тела.

– Спасибо. – Тихо сказала она. – За всё это.

Он повернулся к ней, и в его глазах отражались звёзды:

– Я всегда буду защищать тебя. От чего угодно.

От этих слов что-то дрогнуло внутри. София подалась вперёд, утыкаясь лицом в его плечо. Его руки сразу обняли её, надёжные и сильные, и впервые за день она позволила себе расслабиться.

Они стояли так долго. Ветер трепал её волосы, музыка доносилась словно издалека, а внизу море пело свою вечную песню. София чувствовала, как его пальцы рассеянно гладят её спину, и от каждого прикосновения по коже разбегались тёплые волны.

– Я не железный. – Вдруг хрипло сказал он. – Когда ты так близко…

Она подняла голову, встречаясь с ним взглядом. Сейчас его глаза казались почти чёрными, а дыхание сбилось. София потянулась вверх, и он склонился ей навстречу.

Поцелуй был глубоким, требовательным, почти отчаянным. Его руки скользнули по её спине, притягивая ближе, и она выгнулась навстречу, чувствуя, как внутри разгорается пламя.

Когда его губы коснулись чувствительной кожи за ухом, София тихо застонала. В ответ он чуть прикусил мочку её уха, и острая вспышка удовольствия прошила всё тело. Она вцепилась в его плечи, чувствуя, как подгибаются колени.

– Прости. – Выдохнул он, отстраняясь. – Я не должен…

– Должен. – Она притянула его обратно, зарываясь пальцами в его волосы. – Очень должен.

Где-то внизу грохнул фейерверк, заставив их отпрянуть друг от друга. София рассмеялась – немного нервно, но искренне. Пётр притянул её обратно в объятия, и она почувствовала, как его сердце колотится в унисон с её собственным.

– Мне нравится твой смех, – сказал он, целуя её в макушку. – Особенно когда ты так близко.

Они просидели на площадке до глубокой ночи. София устроилась в кольце его рук, слушая ровный стук его сердца. Внизу догорали костры, море лениво накатывало на берег, а над головой кружились звёзды – вечные свидетели чужих тайн и надежд.

Второй день праздника подходил к концу, оставляя после себя привкус поцелуев с можжевельником и предвкушение чего-то большего, что должно было вот-вот начаться.

Третий день праздника выдался особенным. С рассвета море окрасилось в розовое, словно впитало отблески далёких зарниц. София проснулась рано – привычка последних недель, когда каждое утро начиналось с рисования на маяке. Но сегодня она медлила, перебирая в памяти события вчерашней ночи.

Тело помнило его прикосновения – сильные руки, требовательные губы, тепло, исходящее от каждого касания. София провела пальцами по шее, где ещё горел след его поцелуя, и внутри снова всколыхнулось вчерашнее пламя.

– Любуешься? – Голос Анны Петровны заставил её вздрогнуть. Соседка стояла в дверях мансарды с корзиной свежей выпечки. – Хорош рассвет. Как на твоих картинах.

София смутилась – она даже не заметила, как задумалась, глядя в окно. Анна Петровна с понимающей улыбкой поставила корзину на стол:

– Последний день гуляем. Будет большой костёр на берегу, танцы до утра. Самое время для красного платья.

– Красного? – София удивлённо подняла брови.

– А то! – Женщина достала из-за спины сверток. – Когда то я носила эту красоту. А теперь твоя очередь.

Платье оказалось цвета спелой вишни, с открытой спиной и летящей юбкой. София осторожно коснулась ткани – шёлк струился между пальцами как вода.

– Я не знаю… – начала она, но Анна Петровна уже развернула платье в полный рост:

– Примерь хоть. Такое платье для особенных вечеров шьётся.

К вечеру берег превратился в декорацию из старой сказки. Вдоль кромки воды горели костры, в их свете море казалось живым существом – дышало, переливалось, подмигивало отражёнными искрами. Музыка доносилась словно отовсюду – протяжные народные мелодии смешивались с современными ритмами.

София нервничала, кутаясь в шаль. Красное платье сидело идеально, но она чувствовала себя слишком открытой, слишком заметной. Пять лет Андрей запрещал ей носить красное – "слишком вульгарно для моей жены".

– Ты похожа на рассвет над морем.

Она обернулась, чувствуя, как сбивается дыхание. Пётр стоял в паре шагов, и его взгляд… От этого взгляда внутри всё плавилось, превращаясь в жидкое золото.

– Потанцуем? – Он протянул руку, и София вложила в неё свои подрагивающие пальцы.

Музыка была незнакомой – что-то старинное, с цыганскими мотивами. Пётр притянул её ближе, и мир закружился в безумном танце. София чувствовала, как его ладонь скользит по обнажённой спине, как его дыхание щекочет висок, как их тела движутся в едином ритме.

Костры бросали на них отблески, превращая каждое движение в часть древнего ритуала. София не помнила, когда научилась так танцевать – словно музыка сама вела её, сплетая с партнёром в одно целое. Его рука на талии, жар его тела, его глаза, в которых плясали огненные искры…

Когда музыка стихла, они оказались чуть в стороне от толпы. София тяжело дышала, чувствуя, как колотится сердце. Пётр не отпускал её, только чуть ослабил хватку.

– Ты прекрасна. – Хрипло сказал он, и от этих слов что-то оборвалось внутри.

Его губы накрыли её – требовательно, властно, совсем не так, как раньше. София застонала, подаваясь навстречу, забыв обо всём на свете. Его руки скользили по её спине, оставляя огненные следы, его язык творил что-то невообразимое, и всё тело отзывалось на эту ласку дрожью наслаждения.

– Не здесь. – Выдохнул он, с явным усилием отрываясь от её губ. – Пойдём.

Они почти бежали по тропинке к маяку, останавливаясь через каждые несколько шагов. Его поцелуи становились всё более требовательными, заставляя её задыхаться от желания. София чувствовала, как его руки скользят по телу – властно, но нежно, изучая каждый изгиб через тонкий шёлк платья. Когда его пальцы коснулись обнажённой спины, она вздрогнула всем телом, прижимаясь к нему теснее.

Маяк встретил их прохладой и тишиной, нарушаемой только их сбившимся дыханием. Пётр развернул её к себе одним плавным движением, прижимая к холодной каменной стене. Контраст между ледяным камнем за спиной и жаром его тела спереди заставил Софию застонать. Его губы скользнули по шее, спускаясь ниже, прокладывая дорожку поцелуев к ключице, легонько прикусывая нежную кожу.

Его руки блуждали по её телу, оставляя огненные следы: одна скользнула вверх по спине, запутываясь в волосах и чуть оттягивая их назад, заставляя её открыть шею для новых поцелуев; вторая очертила линию бедра, притягивая ближе. София чувствовала каждый твёрдый мускул его тела, каждый тяжёлый удар его сердца, и от этой близости кружилась голова.

Его губы вернулись к её рту – требовательные, властные, но всё ещё невероятно нежные. София отвечала со всей страстью, накопившейся за эти недели томительного ожидания. Его язык сплетался с её языком в чувственном танце, а руки… его руки творили что-то невообразимое, заставляя её тело петь от наслаждения.

Когда его бедро скользнуло между её ног, София почувствовала, как подгибаются колени. В паху пульсировало горячее, тяжёлое желание. Она царапнула ногтями его спину через рубашку, и его низкий голос отозвался вибрацией во всём теле.

– София… – его голос звучал хрипло, почти неузнаваемо. – Ты сводишь меня с ума.

Она вновь застонала, когда его губы снова нашли особенно чувствительное место за ухом. Его пальцы скользнули по обнажённому плечу, спускаясь к краю платья, и кожа вспыхивала от каждого прикосновения…

Грохот фейерверка за окном заставил их замереть. София разочарованно застонала, и Пётр прижался лбом к её виску, тяжело дыша.

Грохот фейерверка заставил их отпрянуть друг от друга. София рассмеялась – немного нервно, но счастливо. Пётр уткнулся лбом в её плечо:

– Я… слишком увлёкся.

– Всё хорошо. – Она погладила его по щеке. – Всё правильно. Всё…

Договорить она не успела – снаружи послышались голоса. Кто-то из гостей решил посмотреть фейерверк от маяка. Пётр тихо выругался, но в его голосе слышалась улыбка.

– Продолжим в другой раз? – Спросил он, целуя её ладонь.

София кивнула, чувствуя, как внутри разливается тепло. Теперь они оба знали – другой раз обязательно будет. И он стоит любого ожидания.

Праздник догорал вместе с кострами на берегу. Они стояли на смотровой площадке, глядя, как первые лучи солнца красят море в розовое. София уютно устроилась в его объятиях, чувствуя себя абсолютно счастливой.

Впереди было столько всего – рассветы и закаты, штормы и штили, моменты близости и часы разлуки. Но сейчас существовало только это мгновение – между небом и морем, между прошлым и будущим, между двумя ударами сердца, бьющегося в унисон с прибоем.

Снаружи снова раздались голоса – кто-то из гостей решил посмотреть фейерверк от маяка. Пётр тихо выругался и отступил на шаг, явно пытаясь взять себя в руки. София прислонилась к стене, чувствуя, как дрожат колени. Его губы были припухшими от поцелуев, рубашка измята там, где она стискивала пальцы, и от этого зрелища внутри снова вспыхнуло желание.

– Пойдём наверх. – Хрипло сказал он, протягивая ей руку. – На смотровую площадку. Там никого не бывает в такой час.

Восхождение по винтовой лестнице превратилось в сладкую пытку. Он шёл сзади, и его руки то и дело скользили по её талии, придерживая на крутых поворотах. Каждое прикосновение отзывалось электрическими разрядами по всему телу.

Наверху действительно никого не было. Море внизу мерцало отражениями праздничных огней, где-то вдалеке догорали костры. Пётр притянул её к себе, и София утонула в его объятиях, чувствуя, как их сердца бьются в унисон.

– Ты даже не представляешь, как давно я хотел… – Он не договорил, снова находя её губы своими.

На смотровой площадке маяка они забыли о времени. В тишине слышалось только их сбившееся дыхание и далёкий шум прибоя. София чувствовала тепло его ладоней на своей коже, жар его тела, силу его рук, бережно державших её.

Его губы едва ощутимо коснулись уголка её рта, скользнули к виску, спустились к шее. От этих невесомых прикосновений кружилась голова. София подставила лицо под его поцелуи, как под тёплый летний дождь. Когда он слегка прикусил мочку её уха, она не сдержала тихий стон. Его пальцы скользнули вдоль позвоночника, и она выгнулась навстречу этой ласке, чувствуя, как внутри разгорается пламя.

Внизу грянула музыка – последний танец праздничной ночи. София улыбнулась, не отрываясь от его губ. В этот момент не существовало ничего, кроме его рук, его губ, его тепла. Только они вдвоём, между небом и морем, между прошлым и будущим.

– Останься… – выдохнул он ей в губы.

И это слово прозвучало как обещание – не только этой ночи, но всех ночей впереди, всех рассветов, которые они встретят вместе. София прижалась к нему теснее, безмолвно отвечая на невысказанный вопрос.

Море внизу пело свою вечную песню, звёзды кружились над головой, а между ними двумя разгоралось что-то новое, прекрасное и немного пугающее своей силой. Но здесь, в объятиях друг друга, они были готовы встретить это чувство во всей его полноте.

Глава 6: Ночь откровений

В полумраке комнаты маяка тени двух разгоряченных фигур сплетались на стенах в причудливый танец. Каждое движение отзывалось волной жара, каждый вздох превращался в стон. София чувствовала, как пульсирует кожа под его прикос