Читать онлайн Мороз и пепел бесплатно

1

Обшлага кожаной куртки заместителя комиссара криминальной полиции Дэниеля Трокича заиндевели, его черные волосы припорошил снег, щеки щипало от мороза. В стремительном течении речной воды тонули мириады больших тяжелых снежинок. Освещенное прожекторами детское тело покачивалось, как в колыбели, на переплетении из ветвей, склонившихся до самой воды. Ветер сорвал укутавшее его снежное покрывало, и можно было разглядеть длинную куртку и маленькое, безжизненное, бескровное лицо, на котором проступали голубые прожилки. Тонкая мальчишеская шея была обмотана рыболовной леской. В морозном воздухе чувствовался слабый запах гари. Запах, исходивший от опаленных волос и одежды и от сильных ожогов на руках мальчика.

Трокич прошел через ограждение и направился навстречу комиссару криминальной полиции Эйерсуну, который уже успел разжиться стаканчиком горячего кофе в машине криминалистов. Дело происходило примерно в полукилометре от городка Морслет, вытянувшегося вдоль речки Гибер О. В пустынном месте, где во все стороны простирались поля, казавшиеся бы бескрайними, если бы они не перемежались вкраплениями облетевших деревьев, напоминающих торчащими голыми ветками огромные метлы. Трокич попытался проследить, куда дальше ведет русло, но было слишком темно. Какое-то время они с шефом молча наблюдали за работой криминалистов и судмедэкспертов, потом Трокич решил, что пора ввести Эйерсуна в курс дела.

– Мальчику лет восемь, видно, из здешних. Зовут Лукас, исчез по дороге из школы продленного дня вчера около половины четвертого пополудни. Поисковая группа разыскивала его со вчерашнего вечера, а час назад тело обнаружила служебная собака. Корнелиус и Тауруп отправились к родителям.

– Черт побери! – пробормотал Эйерсун, мотнув коротко стриженной головой, будто пытаясь отогнать открывшуюся у него перед глазами жуткую картину. – А что это у него там на шее?

Трокич слизнул с губы крохотную снежинку, тут же растаявшую у него на языке.

– Рыболовная леска. Бак считает, что его задушили.

– Похоже, убийца торопился, и ему пришлось срочно избавляться от трупа, – предположил Эйерсун. – Иначе отвез бы его куда-нибудь подальше и закопал.

– Возможно. В любом случае, по-моему, вполне рабочая версия.

Трокич застегнул молнию до самого подбородка, ежась от промозглого ветра. Он только-только вернулся домой после тихого мирного рабочего дня, открыл бутылку вина, полистал свежую газету, и тут раздался звонок… И теперь он рассматривал пейзаж, детали которого в свете прожекторов словно бы уменьшились. Взгляд его зацепился за что-то синее – вязаная варежка, торчащая из кармана куртки. Ниже покачивалась нога в белом резиновом сапоге.

– Когда это случилось? – спросил комиссар.

– Бак говорит, мальчик пролежал здесь со вчерашнего вечера. Об этом свидетельствуют степень окоченения, характер трупных пятен и повреждения кожи от долгого пребывания в воде, но точное время наступления смерти он установить не может. Труп в точности такой же холодный, как и всё вокруг, так что температура тела нам ни о чем не скажет.

Судебный медик Торбен Бак стоял чуть ли не по пояс в воде, согнувшись над телом жертвы. Без него не обходился ни один выезд на место происшествия. Его белая фигура почти сливалась с заснеженным пейзажем. Увидев Эйерсуна, Бак приветственно махнул обтянутой перчаткой рукой.

– Пока сложно определить, что и как произошло, – продолжил Трокич. – Метель сильно затрудняет работу. Все следы занесло. Несколько наших машин увязли по дороге, неизвестно, когда доберутся.

Непогода разыгралась накануне, ближе к вечеру. Похолодание сулило снегопад, и он не заставил себя ждать: сперва землю укрыли широким одеялом крупные плотные хлопья, затем сменившиеся мелкими снежинками, которые швырял на землю резкий вихревой ветер. Весь вечер и всю ночь бушевала жуткая метель, и снежные заносы парализовали движение на дорогах.

– Нашли свидетелей из местных? – спросил Эйерсун.

– Пока нет. Здесь ведь пустыня, точно на материковом льду. Правда, возле дороги расположено несколько домов. Сейчас отправим ребят опросить хозяев.

– Надо же такую мерзкую погодку устроить, – Эйерсун, который терпеть не мог зиму, поморщился и кивнул в сторону небольшой группы людей, негромко переговаривавшихся и притоптывавших на месте, чтобы хоть как-то согреться. – Смотрю, пресса не заставила себя ждать и на сей раз.

Трокич пожал плечами:

– Вот только нам нечего им сказать.

– Я завтра с утра пораньше соберу пресс-конференцию. Передай им это, если не отстанут. Надеюсь, они за это время никакого бреда не сочинят.

В последний раз они расследовали вместе убийство год и три месяца назад. Труп молодой женщины с перерезанным горлом обнаружили в лесу Марселисборг. Журналисты ухватились за версию, связанную с ритуальным убийством. Сейчас надо сделать все, чтобы они не нагнетали напряжение.

Трокич несколько раз бывал в Морслете. Это красивый, словно сошедший со страниц старой сказки городок рядом с Орхусом, визитная карточка датской провинции. Городок, где не происходит никаких событий, порочащих добрую славу этих мест. Преступность на нуле. Даже взломщики в этих краях почти не водились. Местный участковый в одиночку справлялся со своей работой без какого-либо вмешательства с их стороны. Иными словами, городок служил примером для всех своих собратьев по муниципалитету. Но образцовая репутация не убережет Морслет ни от репортеров криминальной хроники, ни от пугающих газетных заголовков.

– Черт побери, Дэниель, он, ей-богу, на моего парня похож, когда тот был помладше, – Эйерсун ткнул крупным жестким пальцем в плечо Трокича, точно назначал своего зама ответственным за все. – Давай заканчивай тут, а в двадцать ноль-ноль у нас совещание.

На прощание он протянул Трокичу стаканчик из-под кофе и размашисто зашагал по полю, увязая в снежной целине.

Трокич вернулся к убитому. Эксперты уже убрали бóльшую часть снега и сложили его в зеленый контейнер, так что к жертве теперь можно было подойти вплотную. Снег растопят и направят на исследование в экспертно-криминалистический центр. Каштановые, с рыжим отливом волосы обрамляли мелкое застывшее личико Лукаса. На щеке красовалась проведенная лиловым фломастером линия, а губы были слегка приоткрыты, будто мальчик хотел сделать последний живительный вдох, и обнажали ряд неровных зубов. Трокич мысленно поблагодарил того, кто закрыл ребенку глаза, пусто смотревшие в равнодушное небо, когда полицейские только прибыли на место. Потом он перевел взгляд на шею, обмотанную рыболовной леской. В нескольких местах она глубоко врезалась в светлую кожу, оставив багровые отметины. Да уж, убийца постарался. Со зла? В приступе гнева? К Дэниелю подошел судмедэксперт Торбен Бак. Его седые волосы почти полностью скрывались под вязаной шапочкой, и была видна лишь часть лица.

– Его здесь убили?

– М-да, – неопределенно качнул головой Бак. – Думаю, его бросили в речку где-то ближе к городу, а сюда тело принесло течением, тут оно в ветках и запуталось. В ообще-то, по-моему, не так далеко отсюда. Куртка у него промокает, насколько я понимаю. Если бы он пробыл в воде долго, она бы намокла и утащила его на дно. – Он махнул рукой в сторону сугробов. – Надо бы его к нам перевезти. Условия для исследований здесь явно неподходящие. Я попытался найти следы кровоизлияний на коже век, на лице и слизистой во рту и глазах, но при таком освещении ничего не разглядеть. Кстати, похоже, у него царапины на шее остались.

Трокич кивнул и прошел последние пять метров к телу. И снова почувствовал жуткий запах, который не исчезал даже на морозе. У мальчика сильно обгорели руки. Крупные желто-красные пятна покрывали ладони с тыльной стороны, а пальцы напоминали небольшие волдыри. Как будто он сунул руки в огонь. Вихрь воспоминаний об охваченной вой ной стране пронесся в голове Трокича. В том числе и о плотном удушливом дыме, горящих зданиях и жарком пламени, пожиравшем все и вся вокруг окончательно и бесповоротно.

Мальчик боролся с огнем. И этот огонь – последнее, что он видел в своей жизни. Но где? Поля и деревья лежали под гигантским белым ватным одеялом, и ничего не было видно на мили вокруг.

2

Дэниель Трокич набросил мокрую черную кожанку на крючок, вставил компакт-диск в прорезь стоящей на письменном столе мини-системы, и в кабинете зазвучали ритмы «Утренней звезды»[1] группы «Раммштайн»: тяжелые риффы заполнили помещение, и, как всегда, звуки этой музыки позволили ему привести мысли в подобие порядка.

Он только два дня как приехал с рождественских каникул в Хор ватии и радовался возвращению домой, в Данию. Или, по крайней мере, домой в родной город, пусть даже с заваленными черно-серым снегом дорогами, заляпанными грязью автобусами и голодными чайками, с криками охотящимися за объедками пиццы. Впрочем, даже сейчас Орхус не утратил своего очарования. Рождество и Новый год миновали, осталось убрать гирлянды с пешеходных зон и елку с Ратушной площади, и снова начнется нормальная жизнь и с лиц горожан исчезнет предпраздничная суетливая ошалелость. Трокич прожил в Орхусе все свои без малого сорок лет и любил его без этой кричащей праздничной мишуры. Он смотрел через окно на ползущие с черепашьей скоростью машины. На обратном пути в город ему сильно повезло, многие улицы оказались закрыты для проезда из-за аварий или снежных заносов на проезжей части.

На столе лежала записка от Эйерсуна: «Прочти до начала летучки». Под запиской лежали несколько флаеров, верхний зазывал на конкурс на лучшее приготовление суфле в шоколаде. Вряд ли достойное его внимания чтение, но кто-то, вероятно, находил в этих текстах нечто важное. Он отложил листок в сторону и обнаружил под ним отчет прибывших первыми на место полицейских, сухой и лаконичный рапорт местного участкового о результатах поисков, а также протоколы показаний первых свидетелей. В одном из последних указывалось, что Лукасу Мёрку восемь лет, в другом – восемь с половиной. Неужели и в таком возрасте счет ведут на полугодия? Росту в нем было приблизительно сто тридцать сантиметров. Трокич поглядел на лежавшую перед ним фотографию, с которой на него смотрел веселый зеленоглазый шатен. Аккуратный тонкий нос, веснушки, лукавая усмешка. Школьное фото, как указывалось на обороте. Глаза мальчика улыбались, и Трокич будто сам почувствовал, как радостно тот позировал фотографу. Трокич магнитиком прикрепил фото к доске. Эксперты еще не закончили работу, да и вскрытие Бак проведет только завтра утром.

В зале заседаний стояла тишина – два десятка сотрудников отдела «А» управления полиции Орхуса терпеливо ждали, пока Эйерсун искал пригодный к работе фломастер. Тишина, однако, была обманчивой, у многих глаза полыхали яростью и решимостью.

– Ладно, хрен с ним, – пробормотал начальник, отчаявшись найти подходящий фломастер, и выпрямил спину. – Работаем в группах в обычных составах. Наверное, излишне напоминать, что о свободных вечерах и выходных придется забыть. Сейчас во всем Морслете, да и в Орхусе тоже, не найдется родителей, которые бы не опасались за жизнь своих детей.

Он оглядел подчиненных и почесал переносицу. Эйерсуну было уже под шестьдесят, три года назад они с женой развелись, двое детей-подростков остались с матерью. После развода Эйерсун за собой особо не следил, вот и сегодня он явно не морочил голову, в чем пойти на работу. Зеленая, цвета медной патины, футболка выглядела растянутой и, мягко говоря, неглаженой, будто после стирки ее нерасправленной кинули на батарею сушиться.

– Дэниель Трокич возглавит следственную бригаду, копии всех отчетов ежедневно поступают к нему. Дэн, будь добр, поделись с коллегами, что нам известно на данный момент.

Трокич поднялся со стула и встал рядом с шефом. Поймав взгляд ассистентки отдела уголовного розыска Лизы Корнелиус, он кивнул ей. У него было заготовлено для нее задание, которое ей вряд ли понравится. Вернее, совсем не понравится.

– Лукас Мёрк пропал по пути домой из школы продленного дня вчера после обеда. Он ходил во второй класс и каждый день после уроков посещал расположенную неподалеку продленку, где находился примерно до пятнадцати тридцати, когда один из воспитателей, как правило, отправлял его домой. До дома примерно четверть часа, если идти в его темпе. По словам матери Лукаса, чаще всего он сразу шел домой, а даже если засматривался на что-то по дороге, то ненадолго. Поэтому она и заволновалась где-то в шестнадцать тридцать. Позвонила в продленку, и ей сказали, что ее сын давно ушел.

Трокич закрепил на доске скотчем увеличенную карту Морслета. За его спиной кто-то с характерным треском открыл банку с газировкой, сделал два шумных глотка и с трудом подавил отрыжку.

– Зеленой линией отмечен его всегдашний маршрут. Как видите, путь недолгий. Обычно он проходил мимо церкви, потом шел по Тандервай, оттуда поворачивал к кварталу, где жил.

Трокич показал маршрут на карте.

– По словам воспитателей, мальчика вчера никто не сопровождал. До церкви он добрался благополучно, о чем свидетельствуют родители троих других детей, они видели его, когда забирали своих чад с продленки. Но о том, что произошло потом, сведений у нас ничтожно мало. Со слов его матери, она сама стала разыскивать его, да и отец, вернувшись с работы около половины шестого, проехался по окрестностям, расспрашивая прохожих о сыне. По словам матери, она сперва решила, что сын перешел улицу и заглянул в супермаркет, чтобы купить сладостей. Судя по всему, у него было двадцать крон на карманные расходы, которые накануне подарила бабушка. Он и раньше пару раз заходил в этот магазин, но опаздывал при этом ненамного. Поэтому она сначала заглянула туда, но ни одна из кассирш Лукаса не запомнила, что, впрочем, можно объяснить большим наплывом покупателей в тот момент.

– А камеры видеонаблюдения у них имеются? – спросила молоденькая Анна-Мария, накручивая на палец завиток рыжих волос.

– Разумеется, и я уже дал задание раздобыть эти материалы.

Девушка нахмурилась:

– Но с самим Лукасом что случилось? Разве у него не было с собой мобильника?

– Нет, по словам родителей, не было.

– А какого хрена у него не было мобильника? – пробормотал с заднего ряда молодой оперативник.

– Ну, ему все-таки всего восемь… Было восемь, – неуверенно вздохнул кто-то.

– Вообще-то, – снова заговорила Анна-Мария, – в час пик кто-то непременно должен был его заметить.

– Да, но мы ведь не знаем, как далеко он продвинулся до встречи с преступником, – возразил Трокич и продолжил свое сообщение: – В восемь вечера родители в первый раз позвонили участковому инспектору Дэвиду Олесену. К тому времени уже совсем стемнело и начался сильный снегопад, поэтому Олесен не мешкая собрал поисковую группу из соседей и других добровольцев, они прочесали весь Морслет, но мальчика не нашли.

Двумя часами позже Олесен связался с полицейским управлением в Орхусе и попросил прислать кинологов с собаками. Таким образом сложилась внушительная поисковая группа из полицейских и местных жителей. Одна из служебных собак провела проводника от школы до улицы Хёрретвай, начинающейся сразу за церковью, где и потеряла след.

Трокич сделал паузу и посмотрел на коллег. Затаенная ярость читалась в их лицах. Ведь он рассказывал об огромной несправедливости, о том, что побудило многих из них пойти на службу в полицию. Да, на этот раз недовольства из-за сверхурочной работы, похоже, не будет.

– Они разделили район на зоны и исследовали их с собаками. Мальчика обнаружили сегодня после обеда, примерно в пятнадцать сорок, чуть в стороне от Морслета в речке Гибер О, тело застряло в ветвях растущих на берегу деревьев.

– Наверное, глубокий снег помешал собакам, раз они потеряли след, – подала голос блондинка, имя которой Трокич никак не мог вспомнить.

– Кашмир найдет все что угодно. И в глубоком снегу тоже, – возразил немолодой проводник собаки, нашедшей след Лукаса. – Он сел в машину в начале Хёрретвай. Другого объяснения быть не может.

– Так они что, черт возьми, сразу не доперли искать в реке? Это ж первое дело, когда речь о пропавших детях идет, – возмутился давний напарник Трокича, ассистент криминальной полиции Джаспер Тауруп, и с силой стукнул по столу шариковой ручкой.

– Верно, – согласился Трокич. – Но обнаружили тело недалеко от Морслета, а они поначалу сосредоточили поиски у реки и в других глухих местах в пределах города. Мы по-прежнему работаем на месте обнаружения трупа и считаем, что убили Лукаса не там, а уже после этого бросили в воду. Еще вопросы?

– Да. Сколько лет мне дадут, если я найду эту мразь и влеплю ему пулю в лоб? – спросила Анна-Мария.

– Давайте обойдемся без суда Линча, – посуровел Эйерсун. – Мы все возмущены, особенно те, у кого маленькие дети. Но надо держать себя в руках.

– А вскрытие уже произведено? – Лиза Корнелиус своим вопросом будто угадала, какое задание приготовил ей заместитель комиссара.

– Нет, вскрытие будет утром. – Трокич вздохнул. – Мы, конечно, надеемся, что что-то прояснится, но не забывайте, что тело некоторое время находилось в воде и часть улик восстановить не удастся.

– Нет признаков преступления на сексуальной почве?

– До вскрытия мы этого не узнаем. На данный момент могу только сказать, что тело сильно обгорело. Торбен Бак полагает, что жертва находилась вблизи открытого огня. Завтра попытаемся установить место совершения преступления. Мы много чего еще не обнаружили. Не найден, например, школьный рюкзак. Надо осмотреть места возгораний и поспрашивать местных, не было ли где пожаров в округе. Его, по всей вероятности, убили не слишком далеко от Морслета.

– Стараемся обойтись своими силами, – Эйерсун чуть склонил голову набок, – но если в ближайшее время не добьемся результатов, инспектор даст нам людей из других отделов, он пообещал. Кроме того, я назначил на завтра пресс-конференцию на одиннадцать утра, где изложу детали дела по гибели мальчика. Пока что сохраняется пусть и мизерный, но все же шанс, что удастся отыскать свидетелей, которые видели его после продленки, – помимо тех, кого мы уже опросили.

Узкие губы тронула усталая улыбка.

– Вы же все проголодались небось, вон там на столе бутерброды. Завтра в два встречаемся здесь же.

Тут открылась дверь, и в зал вошел начальник экспертно-криминалистического отдела Курт Тённес, мужчина предпенсионного возраста. Народ, устремившийся было к столу с бутербродами, вновь расселся по местам, выжидательно глядя на вошедшего.

– Я смотрю, никого нет, думал, вы в снегах застряли, – сказал Эйерсун, приподняв бровь. – Есть новости?

Тённес помахал зеленым пакетом.

– Вообще-то нет. Впотьмах уже ничего не разглядеть было. Но по дороге домой я заскочил к владельцам магазинчиков в Морслете и получил записи с трех камер видеонаблюдения. И есть шанс, что на одной из них Лукас, идущий с продленки. Могу предложить заинтересованным лицам фильм для ночного просмотра.

– Да ни к чему все эти просмотры, – пробормотал кинолог. – Кашмир потерял его след в начале Хёрретвай, стало быть, кто-то подобрал там Лукаса на машине.

– И все же записи мы проверим, – кивнул Трокич коллеге.

Полицейские с облегчением вернулись к столу с бутербродами, только Лиза Корнелиус осталась сидеть, рассматривая карту города и фотографию Лукаса.

– И все-таки почему именно его убили?

Трокич собрал бумаги. Его до сих пор преследовал этот жуткий запах, а при мысли о еде начинало мутить. Пожалуй, ужин сегодня отменяется.

– Это, наверное, самый важный вопрос за весь вечер. Завтра поедешь со мной на вскрытие, попробуем со всем этим разобраться.

3

Лиза расправилась с бутербродом со сваренным вкрутую яйцом и креветками, предварительно счистив с него сгусток майонеза.

– Брр, гадость какая, будто птичка снеслась, – скривилась она. Потом поднялась и пошла за Трокичем в его кабинет. Выспаться сегодня явно не светило, они с Джаспером Таурупом решили посмотреть записи с видеокамер.

В углу приглушенно ворчал любимый Трокичем «Раммштайн», Лиза поежилась, услышав тяжеловесные музыкальные фразы.

Несмотря на страшную сегодняшнюю находку, во взгляде синих глаз Трокича ничего не изменилось. Лиза положила перед ним два листка бумаги.

– Тут некоторые данные о преступлениях на сексуальной почве. Эйерсун просил показать их вам.

Трокич сел на стул, выключил, к великому облегчению Лизы, зловещую музыку и налил себе кофе. Хотя рождественские каникулы едва закончились, его стол уже был завален бумагами, пластиковыми чашками, футлярами от компакт-дисков и шариковыми ручками. Складывалось впечатление, что хаос больше всего подходил его стилю жизни. Лиза мысленно улыбнулась, здесь она чувствовала себя как дома.

Лиза работала под началом Трокича почти полтора года. Сперва между ними возникали кое-какие трения, но со временем оба притерлись и относились друг к другу с уважительной симпатией. Правда, она считала его упертым в некоторых вопросах, и – никуда от этого не денешься – к нему иногда действительно было не подступиться. Он был настолько закрыт, что она до сих пор почти ничего не знала о нем, кроме того, что ему под сорок и живет он один со своим котом в таунхаусе где-то в южной части города. Подробностями своей личной жизни с коллегами Трокич не делился, поэтому являлся предметом жгучего любопытства и всяческих пересудов в отделе «А». Но Лизу это ничуть не трогало, для нее главным было то, что ее взяли на работу на полную ставку. А в том, что это заслуга Трокича, она не сомневалась. Она три года прослужила в полиции Копенгагена, где занималась киберпреступностью, в том числе выявлением педофильских сайтов. Последнее надоело ей хуже горькой редьки, и Трокич об этом знал.

Эйерсун высоко ценил Трокича, хотя тот порой действовал по своему усмотрению, что не очень приветствовалось в полицейской среде, где ключевым методом считалась командная работа. Трокич умел находить общее в поведении разных преступников и слыл чрезвычайно талантливым сыщиком.

Лиза сама взяла на себя заботу о произраставших в кабинете начальника растениях и регулярно поливала их в его отсутствие. В том числе и спатифиллум, который секретарша с надеждой в глазах преподнесла ему в подарок на день рождения. Цветок сам по себе выносливый, но не бессмертный, и, если бы не Лиза, он бы давным-давно засох.

Трокич бросил взгляд на бумаги и провел ладонью по волосам, привычным жестом смахнув их со лба. Лизе подумалось, что отпуск пошел ему на пользу. Так хорошо он уже давненько не выглядел. Ладная его фигура казалась окрепшей, густые волосы были коротко острижены. Даже румянец на щеках появился, впрочем, это ненадолго, расследование предстоит тяжелое. Через пару месяцев ему стукнет сорок. Вряд ли он будет праздновать день рождения с коллегами, подумала Лиза.

– Хочешь кофе? – спросил Трокич.

– Нет, спасибо.

Она села напротив и ткнула пальцем в бумаги:

– Эйерсун считает, с ними можно поработать. Здесь список тех, кого нужно проверить в первую очередь. Эти люди живут в радиусе десяти километров от Морслета.

– Ого, ты зря времени не теряла. Сколько их там?

– Четверо. Но, по-моему, двоих можно исключить, они уже в очень серьезных годах. Вряд ли у них сил на такое достанет.

– В серьезных – это сколько?

– Девяносто один и восемьдесят два.

– Да уж, в таких годах и правда не разгуляешься. – Трокич улыбнулся Лизе, что бывало нечасто. Улыбка ему очень шла. – Ладно, этих двоих вычеркиваем. С остальными разберемся после вскрытия. Пока нет повода говорить о педофилии. Насколько знаю, вы с Таурупом сообщили родителям, что тело их сына найдено, и ты считаешь, что в семье нормальные, хорошие отношения.

– В общем да. Обычные добропорядочные люди. Мать работает тридцать часов в неделю, она ассистент зубного врача. Отец заведует складом в порту. У них еще и младший сынишка есть двух-трех лет.

– Да, тяжело с такими известиями в дом являться. – Трокич удрученно потер подбородок с едва заметно проступившей щетиной.

– Да уж, более трудного задания я и не припомню.

Перед глазами Лизы возникла убитая горем супружеская пара. Крик матери, узнавшей, что тело Лукаса найдено, до сих пор звучал у нее в ушах. Женщина ухватилась обеими руками за край клеенки на кухонном столе, чашки с только что заваренным кофе и сахарница полетели на пол. А потом она с неожиданной силой вытолкала Лизу и Джаспера из квартиры и захлопнула дверь. На улице Лиза, застыв как изваяние, глядела на здание, сквозь стены которого будто просачивались жуткие животные причитания и стон. Стряхнув с себя оцепенение, она сбежала оттуда, сгорая от стыда и с невыносимым ощущением собственной никчемности и беспомощности.

– Мне кажется, новость не стала для них неожиданной, – она подняла взгляд на Трокича. – Но не потому, что он так долго отсутствовал. Просто они всю ночь представляли себе такую картину. Но ведь люди живут надеждой.

– Ты когда в Амстердам едешь? Мне надо дату записать, чтобы не забыть, что тебя не будет в такие-то дни.

Лиза вздрогнула. Во всей этой суматохе у нее совершенно вылетело из головы, что ее отрядили на курсы или семинар по профайлингу, методу, о котором так жарко спорят.

– В понедельник. Но, может, теперь мне не ехать? – засомневалась она и повысила голос. – Поездку придется отменить.

– Поговори с Эйерсуном, это его епархия.

Лиза открыла было рот, собираясь что-то сказать, но передумала. Трокич прав. Этой частью бюджета в отделе заведует Эйерсун.

– Завтра заедем пообщаться с родителями. А пока надо выяснить, нет ли к ним претензий со стороны органов соцзащиты. Да, и еще, надо со всеми учителями продленки переговорить. А я проверю историю болезни Лукаса.

– Но мне кажется, родители… Вы бы видели их реакцию.

– Ты права, но тупая статистика требует проверить и родителей, прежде чем исключать их из списка подозреваемых. Надеюсь, они к делу отношения не имеют, но пока у нас есть только их заявление о пропаже сына, а от их дома до речки несколько сот метров. Да и, как я уже сказал, мне хотелось бы, чтобы ты пришла завтра на вскрытие. Зрелище не из приятных, но пара лишних глаз очень бы пригодилась. Я за тобой с утра пораньше заеду, но не на служебной машине, а на «Цивиче». От такого предложения ты не сможешь отказаться.

Лиза не стала говорить, что ей совсем не улыбается перспектива присутствовать на вскрытии, и не стала делать большие глаза при упоминании «Цивича». Накануне Рождества Трокич приобрел «Хонду-Цивик» с автоматической коробкой передач. И это Трокич, который никогда не интересовался автомобилями и всю жизнь ездил на консервных банках, самой дорогой деталью которых была магнитола. Так продолжалось до прошлой осени, пока ему по служебной необходимости не пришлось перегонять конфискованную «Хонду». С тех пор его стали замечать за чтением автожурнала за обедом, он стал расспрашивать коллег о достоинствах и недостатках этой марки. И вот наконец Трокич стал владельцем вожделенного транспортного средства. Джаспер на утренней летучке невинно поинтересовался, не называют ли в Хорватии машину этой модели «Цивич», и с тех пор приобретение Трокича иначе никто в отделе не называл.

– Ух ты, здóровo! – воскликнула Лиза. – Можно я поведу?

– Никак нет, – рассмеялся Трокич. – Как дела у Якоба?

– Замечательно. – На секунду боль от мысли о Лукасе отступила, и перед глазами Лизы возник светловолосый красавец-полицейский с тонкими чертами лица. Они были вместе уже полтора года.

– Нам потребуется помощь Райса. Я хотел бы, чтобы он поехал с нами.

– Я тоже, – улыбнулась Лиза. – Ладно, пойду к Джасперу смотреть видео.

4

Холод, он в каждом человеке сидит, маленькими льдинками обкладывая душу. Так думал житель одного из коттеджных кварталов Морслета, пятнадцатилетний Стефан Йоргенсен, ковыряя вилкой давно остывшую на тарелке лазанью и искоса поглядывая на сидевших напротив родителей. Сегодня в конце дня он узнал, что найдено тело Лукаса, и с тех пор у него жутко сосало под ложечкой. Он успокаивал себя, что ошибается, что убийство никак не связано с тем ужасом, что они сотворили вместе с одноклассником Томми. И все же сердце было не на месте. Трагедия попала в вечерний выпуск новостей, который родители смотрели с окаменевшими лицами. Хмурый журналист с подрагивавшими губами сказал, что на данный момент полиция обладает весьма скудными сведениями о произошедшем.

Да и среди соседских детей, вечером игравших в снежки и споривших об этом деле, нарастало внутреннее напряжение, граничившее с паникой. Кто же убил Лукаса? И не совершит ли этот преступник еще одно убийство в городе? Версий ходило великое множество, но самая распространенная говорила об извращенце, заманивающем детей. О ком-то жутком и непонятном, кого все дети страшились, потому что никто не знал, как такой извращенец на самом деле выглядит. Предположений также было выдвинуто немало. Большинство сошлись во мнении, что это мужчина. Пожилой. Кое-кто из малышей говорил, что дядя был с усами, в черном комбинезоне, а уши у него покрыты мхом.

Стефан Йоргенсен был уже достаточно взрослый, чтобы поверить в такую дребедень, хотя дрожь не раз пробирала его, когда он слушал эти красивые сказки, так что начинающаяся массовая истерия захватила и его. Но животом он маялся вовсе не по этой причине.

– Что с тобой? – Мать потерла уставшие глаза. Она работа – ла медсестрой и с каждым дежурством – неважно, дневным или ночным – выглядела все более измотанной и вечно жаловалась на несправедливо распределяемую нагрузку и условия труда в больнице Скайбю. Он звал ее радаром, поскольку, какой бы уставшей ни была, она всегда догадывалась, когда что-то шло не так, как будто была незримо связана с больничной аппаратурой, улавливающей малейшие изменения в состоянии пациента. Мать протянула руку над столом, убрала прядь волос, упавшую ему на глаза, и изучающе воззрилась на сына. Словно хотела найти ответ на какой-то незаданный вопрос. Он отвел взгляд, зная, что самого мимолетного зрительного контакта ей достаточно, чтобы через зрачки, минуя зрительный нерв и мозг, заглянуть в самые глубины его существа. А там ей открылась бы ледяная пустыня. Ему почудилось, будто белые стены кухни стали сужаться, словно собираясь сложиться и задушить его. Больше всего Стефану хотелось сейчас очутиться в своей комнате, забраться на диван и остаться одному.

– Да нет, ничего такого, просто задание по математике завтра сдавать надо, – соврал он.

Стефан сунул в рот бледно-розовый помидорчик черри и языком прижал его к нёбу. Помидор был одновременно и кислый, и сладкий, и вкус его заставлял вспомнить лето.

– Да это только поначалу так кажется, а стоит начать – постепенно втянешься, – заметила мать. – И потом, всегда можешь сказать, если совсем запутаешься. Папа тебе поможет.

– Угу, – пробормотал отец, не поднимая глаз от тарелки.

От этого «угу» у Стефана заныло в животе. С математикой отец ну никак не мог ему помочь. Ему уже после третьего класса задачки Стефана стали не по плечу. Но этот факт они оба, не сговариваясь, не обсуждали.

Он доел лазанью на голубой тарелке, взял для вида еще один индийский огурчик, поблагодарил за ужин и поднялся с места. И весь путь от кухни до своей комнаты чувствовал, что в спину ему, точно шприц, впивается взгляд матери.

«А вдруг меня в тюрьму посадят, если я расскажу все, что знаю?» – подумал Стефан и растянулся на постели. То, чем они с Томми занимались на футбольном поле прошлой осенью, в день, когда там никто не играл, было ужасно, даже жестоко, это он теперь понимал. Они друг друга так завели, что не могли остановиться и перешли все дозволенные границы. Пусть на Томми произошедшее подействовало не так сильно, но даже тот побледнел, когда они позднее как-то раз заговорили об этом. Впрочем, закрыв глаза, Стефан по-прежнему видел перед собой кучу разбросанных темно-желтых листьев и раздавленные грибы, чувствовал запах влажной от дождя земли и слышал крик девочки. Громкий, пронзительный крик.

Но они не одни такие. Это он уже потом выяснил. Еще в одном месте в этом маленьком городке другие люди хранили такие же тайны, страшные и даже более жуткие. Но если кому-нибудь об этом рассказать, то придется признаться и в своих художествах. А для этого надо быть уверенным, что эти события не связаны между собой. Но точно ли между ними нет связи? И может ли он быть уверен в этом?

По сравнению с некоторыми сверстниками Стефан жил очень даже неплохо. Пусть хотя бы по местным, морслетовским, меркам. После конфирмации два года назад ему выделили самую большую комнату в доме. Там нашлось место как для письменного стола, так и для столика для ноутбука марки «Делл». Подростку надо развиваться, считала его мать, она помогла ему обустроить жилище, раздобыв отличный рекламный плакат к фильму «Эрагон» и небольшой телевизор, подвешенный сейчас под потолком. Родители относились к нему хорошо, это Стефан знал наверняка. Его никогда не били, разговаривали с ним вежливо и спокойно. Просто они как бы отсутствовали в его жизни.

Даже когда были рядом в чисто физическом смысле и проявляли заботу о нем, казалось, мысли их были далеко от сына. Но как бы они повели себя, если б узнали, что он наделал? Его всякий раз начинало тошнить при воспоминании об этом.

И об уликах, свидетельствовавших о содеянном. Они образовывали замкнутый круг. Они жили где-то в другом месте, эти безмолвные силы зла в цифровом формате.

5

Ночь, словно тяжелое черное одеяло, накрыла таунхаус из красного кирпича. Дэниель Трокич жил здесь уже двенадцатый год, с тех пор как вернулся в Данию после нескольких лет, проведенных в Хорватии, и даже не представлял, как бы он смог жить в другом месте. Дом находился в Хойберге, южной части Орхуса в семи минутах езды от центра города и управления полиции. Ему фантастически повезло с ценой на это жилье, и, хотя в его распоряжении было всего лишь семьдесят квадратных метров и только одна спальня, он даже в мыслях не собирался куда-нибудь переезжать. Трокич очень ценил этот район, который благодаря своему расположению скорее являлся пригородом Орхуса, нежели его частью. Это был дом, куда он мог спокойно вернуться и чьи стены видели так много из того, что случилось в его жизни.

На полу в кухне валялись керамическая тарелка и кусок пищевой пленки. Хотя ранее на тарелке лежали две превосходные колбаски чоризо, которые он забыл убрать в холодильник накануне вечером.

– И что это значит? – Трокич посмотрел на кота, указывая на пол и пустую тарелку. Пушок сидел на кухонном столе и старательно вылизывал длинную черно-белую шерсть. Услышав голос хозяина, кот спрыгнул на пол и направился в гостиную. Если Трокич правильно понял, кот вознамерился опередить его и первым забраться на хозяйское кресло. Самому же хозяину, как водится, предстояла ссылка на диван. Кот не одобрял зиму и вообще любые погодные катаклизмы, поэтому большую часть времени проводил дома. Иногда Трокич выгонял его на террасу, но Пушок, посидев с недовольным видом пару минут на холодной плитке и принюхиваясь, плелся к задней двери, в которой для него была пропилена специальная дверца, и с облегчением возвращался в домашнее тепло.

Трокич вздохнул и поднял с пола тарелку. Аппетита не было, так что потеря колбасок оказалась хоть и огорчительной, но отнюдь не смертельной. Тем более что колбаскам нашлась недурная замена. Он открыл хранившуюся в загашнике бутылку «Зубровки», полученную в подарок от недавно освободившегося польского наркобарона, который за время пребывания за решеткой решил перевоспитаться и взяться за ум, налил треть стакана, достал из холодильника яблочный сок и долил в стакан до верха.

Открывая входную дверь, он надеялся, что быстро вернется в нормальное для себя состояние. Неважно, собирался он еще поработать над делом или нет, все теперь решала добрая его воля, хотя, как правило, по вечерам он давал мозгам передышку от дневных забот. Это, без сомнения, объяснялось здоровым цинизмом, качеством, приобретенным за долгие годы службы в полиции и пребывания в Хорватии во время боевых действий. Включалась система самосохранения.

Бывали, правда, исключения, хотя и редко. Вот и теперь Трокич обнаружил, что картинки с места обнаружения тела Лукаса стоят у него перед глазами, а подсознание работает вовсю. Что же представляет собой эта личность, так беспощадно отнявшая жизнь у еще толком не начавшего жить мальчика? Что побудило преступника затянуть леску на шее Лукаса? Ожесточение души? Абсолютное хладнокровие? И как это увязать с жаром пламени, от которого так явно пострадало тело жертвы?

Водка с соком оказалась в самую меру крепка, но недостаточно холодна. Это была «Зубровка» польского розлива, вкус и цвет ей придавала плававшая в бутылке душистая травка. Травка эта водится в Беловежской пуще в северо-восточной Польше и Беларуси, говорят, в тех местах, где зубры справляют большую нужду. У «Зубровки» чувствовался привкус ванили, Трокич помнил его с юных своих дней в Хорватии, когда они с братьями с превеликим удовольствием потягивали коктейль из «Зубровки» и яблочного сока, называвшегося почему-то шарлоткой. Нынче он отдавал предпочтение красному вину.

Трокич взял стакан, бутылку с остатками водки и перешел в гостиную, прихватив с собой стопку уже прочитанных бумаг. Он намеревался просмотреть их еще раз, но мысли были заняты совсем иным. Он откинулся на спинку дивана и стал разглядывать висевшие на серо-зеленых стенах красочные пейзажи небольшого формата, ожидая, когда начнет действовать водка. Жилище его не отличалось уютом – какой тут уют, если оно было завалено старыми книгами, которые хозяин никогда не читал, комнаты обставлены простой и разностильной мебелью, больше всего места занимала музыкальная аппаратура. Ну и эти вот картинки, написанные кузиной Трокича Синкой.

Мысли заместителя комиссара незаметно для него самого вернулись к его последней поездке в Хорватию. Ему пришлось разбираться с исчезновением Синки. Нужно было обдумать вновь поступившую информацию. Но нет, сейчас не время. Это может подождать.

Однако душевного спокойствия он не обрел и, впервые за долгое время включив телевизор, поставил диск с концертом «Раммштайна» в Ниме. Стереосистема стоила бешеных денег, не говоря уже о полноразмерных наушниках, которыми он пользовался, дабы не мешать соседям. А вот телевизор его давно уже вступил в преклонный возраст и теперь представлял собой скорее музейный экспонат. Пульта управления в доме не было с тех пор, как одна из многочисленных случайных знакомых опрокинула на него бокал с пивом. К счастью, штекер наушников подходил к разъему телевизора. Трокич уселся поудобней и занялся приведением мыслей в порядок под тяжеловесные, словно грузовик, звуки музыкального шоу с языками пламени, дымом, вакханалией световых эффектов, фейерверками и черным маникюром.

* * *

Его разбудил телефонный звонок. Трокич, не открывая глаз, снял наушники, нащупал на столе мобильник.

– Это Джаспер, – сообщил голос в трубке. – Ничего, что так поздно?

– Зависит от повода.

– Мы с Лизой просмотрели камеры всех магазинов.

Трокич взглянул на часы. Половина второго ночи. Его слегка подташнивало. Вот что значит пить водку без закуски.

– Нашли что-нибудь?

– Поэтому и звоню, чтобы поставить тебя в известность. Мы в этом почти уверены. Надо, правда, увеличить кадры и сделать их почетче, но этим Лиза займется с утра. На одном кадре, похоже, Лукас со школьным рюкзаком, с которым он, как говорят, ходил в школу. На внешнем кармашке должна быть большая божья коровка, насколько я помню. Камера поймала его, когда он проходил мимо витрины булочной.

Сон окончательно слетел с Трокича. Он машинально потянулся за сигаретами, лежавшими на столе, вытряхнул одну из пачки, щелкнул зажигалкой. Глубоко затянувшись, спросил:

– Рядом с ним кто-то есть?

– Нет, рядом никого нет, но вот на другой стороне улицы кто-то стоит.

– Мужчина?

– На сто процентов не уверен. Но думаю, что мужчина. По-моему, он просто стоит и как будто наблюдает за Лукасом. И чего-то ждет.

6

Сисель заворочалась, пытаясь проснуться, и больно стукнулась затылком об изголовье кровати. На дворе было полутемно, и, даже не взглянув на лежавшие на ночном столике наручные часы, она знала, что сейчас полвосьмого утра. Еще минутку она полежала, рассматривая лепной потолок и стараясь отогнать ночной кошмар. Сперва ей приснилось, что она ныряет в Плюрагротту[2] в Норвегии и у нее порвался костюм, а это означало гипотермию и верную скорую смерть. Потом ей приснился будильник, издававший долгие дребезжащие звуки. Тревожные. Настойчивые. И такие правдоподобные, что еще долго звучали в ушах после пробуждения. Сисель облизнула сухие, потрескавшиеся за ночь губы. У нее сильно колотилось сердце. Она постаралась успокоить дыхание, делая глубокие равномерные вдохи.

Она села на постели, закутавшись до подбородка в перину, и поглядела в окно. Все годы, что Сисель занималась дайвингом, ей ни разу не снились сны, связанные с погружением под воду, хотя сама стихия в ее снах часто напоминала о себе в самых причудливых видах. Возможно, сегодняшний сон навеяли ей разговоры о речке. Или сработало подсознание, ведь она слышала о случившейся трагедии. Вид на речку Гибер О открывался сразу из нескольких окон. Занимался рассвет, стали видны искривленные стволы деревьев, точно стражники стоявшие вдоль русла, и красно-белые ленты полицейского ограждения. Приехав в Морслет накануне, она сразу почувствовала, что случилось что-то нехорошее. Казалось, город ее детства горестно замер. На морозных улицах переговаривались то тут, то там стайки перепуганных жителей. Возле дома на берегу Сисель увидела полицейских в гражданском и спросила, что произошло. Услышав об убитом мальчике, она почувствовала, как в желудке образовалась невообразимая тяжесть, и это ощущение не оставляло Сисель до конца дня. Неужели злой рок так подшутил над ней, ведь мальчика убили именно тогда, когда она вернулась в родной город? Полицейский сказал, мальчика звали Лукас. Фамилию он не назвал, и теперь Сисель терялась в догадках, знает ли она его родителей.

Наконец она заставила себя спустить ноги на пол, осмотрела их, признала, что они нуждаются в эпиляции, и вскочила с постели. Бросив взгляд на кучу одежды, сваленной на пол, выудила из нее «найковский» костюм и спустилась по лестнице в кухню. Дом она арендовала у своих давних друзей Метте и Сёрена. Они искали человека, чтобы тот присматривал за домом, пока они колесят по Новой Зеландии, и Сисель охотно согласилась, надеясь в тишине и покое засесть за дипломную работу по морской археологии. Дом построили в двадцатые годы прошлого века, и достался он Сёрену и Метте в наследство. Он был выкрашен в бежевый цвет, назывался Муспельхейм и неплохо смотрелся со своими красивыми линиями и окнами с переплетом. Весьма большой дом – для своего времени, конечно. Примерно триста квадратов, если брать все три этажа. Сисель, правда, не спускалась в подвал, а большинство помещений были закрыты и не освещены ради экономии энергии. Она знала, что здесь еще многое следовало привести в порядок. Многие вещи нуждались в замене. Плита жрет немерено электроэнергии, кухонный стол низковат и к тому же весь в царапинах, а желто-зеленый линолеум потрескался и вздыбился вдоль плинтусов. Из кухни можно пройти в три гостиные – светлые, просторные, с хорошо сохранившимися лепными потолками, они составляли главную гордость дома. В одной даже была дровяная печь, но Сисель ею еще не пользовалась.

С чашечкой кофе она прошла в зимнюю гостиную с окнами, выходящими на запад, в сад, то есть в противоположную от речки сторону. Вчера она сложила здесь свои книги, необходимые ей для работы. Сисель выглянула в темный сад и обнаружила, что снег под окнами примят. Кто это здесь шастал? Косуля, наверное. Похоже на ее следы. Она подивилась, что косули заходят так далеко от леса.

Покачиваясь в кресле-качалке, Сисель раздумывала, не совершила ли ошибку, приехав сюда. Она чувствовала себя отрезанной от мира, слабой и незащищенной, а странный звук или, вернее, звонок из кошмарного сна все еще звучал у нее в ушах. Впрочем, не успела она допить кофе, как дурные предчувствия улетучились, словно воздух из проколотого воздушного шарика. Сисель снова вернулась к действительности. Вот теперь и душ можно принять, а то после вчерашней поездки голова выглядит совершенно непотребным образом.

В это мгновение в дверь постучали. Она машинально взглянула на наручные часы и с удивлением обнаружила, что всего лишь восемь часов. Не представляя, кому могла понадобиться в такую рань, и торопливо приглаживая на ходу волосы, она пошла открывать.

Двое полицейских в гражданском, осыпанные снежными хлопьями, показали свои служебные жетоны. Сисель сперва подумала, что они пришли из-за машины, которую она вчера довольно неудачно припарковала. Но вряд ли они из-за такой мелочи постучались бы к ней в такую рань.

– Криминальная полиция. Меня зовут Джаспер Тауруп, а это мой коллега Мортен Лин. Можно задать вам пару вопросов?

– О чем?

– Как вы, наверное, заметили, вчера у реки было многолюдно. Там нашли тело убитого мальчика.

– Да, я видела полицейских, даже говорила с одним из ваших коллег. Жуткая история, но я приехала поздно и только на пару недель, так что вряд ли смогу быть вам полезной.

Полицейский, обращавшийся к ней, вытянул шею и заглянул ей за спину в коридор. И принюхался. Как будто запахи в доме могли дать ему ключ к разгадке тайн самого дома. На вид он был не старше ее, где-то около тридцати, с бледным лицом и неровной, бугристой кожей – видимо, последствия юношеских прыщей.

– А где же хозяева?

– В Новой Зеландии. Уехали в отпуск на несколько недель.

– Давно?

– С Рождества.

– То есть все это время в доме никто не жил? – узкие губы полицейского растянулись в скептической улыбке.

– Да ведь всего две недели прошло.

Они обменялись взглядами.

– Мы осматриваем дома в округе. Вы не против, если мы зайдем? – полицейский смахнул с лица снежинки.

Сисель прикусила губу. Конечно же, она против.

На полу в ванной валяется грязное белье, на кухне остатки вчерашнего ужина, а содержимое чемодана она вывалила прямо на пол в спальне. Но какая разница, если им надо, они все равно вой дут. Сисель распахнула дверь.

– Пожалуйста.

– Скажу как есть, – темно-русый полицейский с бледным лицом отряхнул снег с обуви на половичке. – Мы пока не нашли место, где убили мальчика, и продолжаем поиски. Желательно обнаружить это место как можно скорее, если его вообще удастся отыскать. Вы после приезда были в подвале, на чердаке, в сарае и так далее?

– Нет, но никаких признаков взлома или…

Она осеклась, и перед глазами у нее замелькали кадры с мест преступлений из кровавых детективов. Правда, вчерашний полицейский сказал, что мальчика задушили. Значит, крови не было?

– Полной уверенности у нас нет, но по кое-каким признакам можно судить, что он сопротивлялся, и к тому же мы не нашли его школьного рюкзака. Вы ничего здесь вчера по приезде не убирали? Может, что-то валялось в беспорядке?

– Нет, все было прибрано.

– Вы случайно не видели, не было ли пожара поблизости?

– Нет, ничего такого не видела.

– Ну что ж, если у вас все в порядке, я с вашего позволения пройдусь по дому, посмотрю, а коллега Мортен побудет с вами.

– Да-да, конечно.

Сисель впустила полицейских и закрыла входную дверь.

– Хотите кофе?

– Нет, благодарю. Нам надо еще несколько домов осмотреть, которые по берегу расположены, так что обойдемся без кофе. Я начну сверху, а потом спущусь вниз, – с этими словами темноволосый полицейский исчез на лестнице, ведущей на второй этаж.

Сисель налила себе кофе, села за кухонный стол и стала ждать, искоса поглядывая на хмурого полицейского, пока еще не проронившего ни слова.

– Можно узнать фамилию мальчика? – наконец спросила она. – Я ведь жила здесь, возможно, его родителей знаю.

– Мёрк. Лукас Мёрк, – сообщил Мортен Лин.

Сисель прикусила губу, вспоминая знакомых с детских лет обитателей городка.

– Так он сын Карстена Мёрка? По-моему, я его знаю. Но лично мы незнакомы.

– Да, это его отец.

Карстен Мёрк был лет на десять старше, но Сисель его помнила, его младший брат учился с ней в одном классе. Это был такой рослый и сильный парень, он избегал чужих взглядов и редко когда вступал в разговор.

С чердака доносились звуки шагов второго полицейского. Из крана на кухне капала вода. Пару минут Сисель прислушивалась к падающим на стальное дно мойки каплям, потом резко встала и завернула кран. Из кухонного окна она увидела, что к месту, где обнаружили тело Лукаса, подошли три фигуры, двое взрослых и ребенок. Один взрослый, как бы защищая его, приобнял ребенка за плечи, а другой, встав на колени, положил на снег цветы. У Сисель защипало в глазах.

Проводивший осмотр полицейский открыл дверь, ведущую в подвальный этаж. Ч ем-то погромыхав там, он через пару минут вернулся на кухню.

– Замечательная коллекция вин у ваших друзей, – сообщил он. – Но кроме нее, ничего там нет. Мы еще в сарай заглянем, и на этом все.

Тремя минутами позже полицейский, которого звали Джаспер Тауруп, широко ей улыбнулся.

– В сарае тоже ничего примечательного нет. Благодарим за помощь и хорошего дня.

– Не за что.

Сисель уже собиралась закрыть за ними дверь, как вдруг он спросил:

– Это ваша машина припаркована на встречке?

И подмигнул.

7

Оперативники Джаспер Тауруп и Мортен Лин вернулись на дорогу и направились к следующему дому, построенному в пятидесятые годы из красного кирпича и покрытому черной крышей. До цели им пришлось пройти девяносто пять метров.

– Эх, сейчас бы у этой печечки погреться, – Мортен, ухмыльнувшись, сунул в нагрудный карман блокнот. – Может, нам вернуться и устроить этой дамочке личный досмотр? Ты как?

– Завязывай с этой ерундой, – пробормотал Тауруп и уже который раз пожалел, что прошли времена, когда ему довелось быть постоянным напарником заместителя комиссара Дэниеля Трокича. Уж лучше в одиночку работать, чем в паре с Мортеном Лином, который всякий раз, открывая рот, обнаруживал полную несостоятельность в общении с людьми. К счастью, большую часть времени он помалкивал.

– Сколько домов на этой улице нам еще надо осмотреть? – поинтересовался Мортен.

– Кажется, три, – ответил Джаспер. – И на этом закончим.

Чуть погодя они уже стучали в шикарную дверь с молоточком. Табличка на стене сообщала, что здесь проживает Анни Вольтерс. Спустя пару секунд дверь открыла почтенная дама лет восьмидесяти, в коричневом платье с цветами. Седые кудряшки отливали синевой. Через толстенные стекла очков в зеленой оправе она вопросительно смотрела на полицейских. На тонких губах играла легкая улыбка, обнажавшая ряд ровных искусственных зубов. Эта старая женщина напомнила Джасперу его собственную бабку, которая пребывала в самом что ни на есть добром здравии и тиранила родственников. Краешком сознания он не в первый раз уже подивился, как эти божьи одуванчики добиваются такого небесного оттенка волос. Теми же словами, что и молодой соседке, он объяснил Анни Вольтерс суть дела.

– Какая жуткая история, – старушка поежилась, как от холода, в ее глазах застыл ужас, который, казалось, отражался на лицах всех жителей Морслета.

– Да уж, фру Вольтерс, – поддакнул Джаспер. – Вот мы и разыскиваем тех, кто мог бы рассказать нам что-нибудь об этом деле. Люди могут даже не подозревать, что знают нечто важное для нас. Вы дома были последние два дня? Нас интересует период с полудня и до позавчерашнего вечера.

За спиной хозяйки виднелась уютная прихожая с ярко-синим ковром и небольшим секретером темного дерева. На стоячей вешалке висели шерстяное пальто, длинный красный зонтик и палка для ходьбы. И даже пахло в доме так же, как у его бабки. Слабый запах мыла, смешанный с ароматом кофе и выпечки.

– Позавчера я весь день была дома. Здесь, кроме меня и кошки, никого нет… Может, вы пройдете? Могу предложить кофе и пирожные.

– Нет, благодарю. Если вы оба дня находились дома, незачем его осматривать. Тем более мы торопимся. У вас сарай есть? Он заперт?

– Заперт. Но вы можете заглянуть. Сын новый замок как раз повесил. Вот ключ.

Она выдвинула ящичек секретера и протянула полицейским маленький ключ.

– Посмотрю, – сказал Мортен, забирая ключ.

Когда он зашел за дом, Джаспер спросил:

– А вы знали Лукаса?

На морщинистом лице появилось какое-то странное выражение, женщина нервно затеребила золотую цепочку на дряблой шее.

– Да. Я знала мальчика, с которым случилось несчастье. Он ведь сын Карстена Мёрка, а тот ровесник моего сына. И потом, я ведь до сих пор даю уроки музыки, учу детей играть на фортепьяно. Вот и с Лукасом несколько раз занималась прошлой весной, но он быстро утратил интерес. Так сейчас со многими детьми происходит. Нотную грамоту он освоил, но дальше дело не пошло. Он больше интересовался насекомыми, вот ими он с удовольствием занимался. Но вообще Лукас был славный мальчик.

К ним подошел Мортен, покачал головой и вернул ключ.

– В сарае тоже ничего.

– Получается, вы его в последние дни не видели? – спросил Джаспер.

Повисла недолгая пауза. Мортен Лин вздыхал, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу.

– Нет, не помню, – произнесла Анни Вольтерс.

Она поправила очки в тяжелой оправе и сосредоточила взгляд на обуви Таурупа. Ему на долю секунды почудилась неуверенность в ее голосе, как будто она решила сказать им неправду, но Джаспер тут же отбросил эту мысль. Ведь Анни Вольтерс восьмидесятилетняя грузная старуха, которая ходит с палкой.

– Я с ним не виделась с тех пор, как он приходил ко мне на уроки. А было это, как я уже говорила, довольно давно, – прибавила она.

– Если вспомните что-то, что может иметь для нас значение, позвоните нам сразу, фру Вольтерс. Речь идет об очень серьезном преступлении, об убийстве.

Он протянул ей свою визитку, и она не глядя сжала ее в руке, словно ей вручили билет на спасительный автобус, который увезет ее подальше от творящегося безумия.

– Конечно, обязательно. Надеюсь, вы скоро поймаете злодея. Мы страшно напуганы, все соседи, да и весь город, понятное дело.

По пути к следующему дому Джаспер Тауруп подумал, что сейчас ему не хотелось бы оказаться лишь в одном месте. Но именно там его сейчас ждал заместитель комиссара Дэниель Трокич.

8

В восемь тридцать утра Дэниель Трокич вошел в институт судебной медицины. Ночью он долго размышлял об увиденном на записях с камер наблюдения, потом все-таки заснул, но спал беспокойно. Теперь Лизе Корнелиус предстоит тщательно изучить видеоматериалы. Но это уже после вскрытия.

С институтом отношения у Трокича складывались не слишком-то хорошо. Главную проблему представляли запахи. Сладковатый дух пробуждал воспоминания, и в памяти оживали картины военной поры. Но, оказавшись в прозекторской, он сообразил, что сегодня просто забыл о своем отвращении к этому месту. Накануне вечером родители Лукаса уже опознали тело сына, и Трокич порадовался, что им не придется присутствовать на предстоящей процедуре.

Компанию ему при выезде из управления составили Лиза Корнелиус и техник-криминалист Курт Тённес. Кроме них, в прозекторской находились судмедэксперт Торбен Бак с помощником и двое студентов, парень и девушка. Трокич поймал взгляд Лизы. Она была собрана, но, когда ввезли тело Лукаса Мёрка, в ее глазах промелькнул ужас, лицо окаменело и на шее запульсировала голубая жилка.

На Лукасе по-прежнему была его одежда: синие джинсы, белые кроссовки «Кавасаки», голубой свитер с принтом в виде черепахи и зеленая дутая куртка без капюшона. Шея была по-прежнему обмотана леской. Трокич уловил запах чего-то горелого. Он никогда раньше не присутствовал при вскрытии ребенка, противоестественность процесса угнетала его с такой силой, будто он впервые попал в это место.

Все предметы одежды были сфотографированы, осмотрены, сняты с тела и сложены в пронумерованные бумажные пакеты. Полиция предъявит их в качестве вещественных доказательств. И вот Бак приступил к вскрытию.

– Как мы и предполагали, он был задушен рыболовной леской, – начал судмедэксперт.

Он обмотал леску скотчем и потом перерезал. Трокич знал этот прием, леска теперь сохранит диаметр, узелки и прочее. Бак аккуратно уложил леску в пакет и передал Трокичу.

– Леской обмотали шею несколько раз, она перетянула вены и частично артерии, поэтому приток крови к мозгу был ограничен, что послужило причиной кровоизлияний. Кроме того, было еще небольшое кровотечение из носа.

– А что это у него на щеке? – спросил студент.

Голос у него слегка подрагивал, но вообще он неплохо владел собой. Все всмотрелись в пятно на щеке мальчика, более всего напоминавшее коровью лепешку.

– Сажа, – коротко констатировал Бак. – Он ведь стоял рядом с открытым огнем. Такие пятна есть и в других местах. Не исключено, что он отравился угарным газом, когда вскроем тело, осмотрим сперва дыхательные пути.

Бак продолжил комментировать свои действия, его рассказ записывался на диктофон.

– Имеются отчетливые царапины на верхней части шеи непосредственно под челюстной костью. Скорее всего, ребенок пытался сорвать леску и поранился. Кроме того, имеются два синяка в области плеча, думаю, четырех-пятидневной давности. По всей вероятности, кто-то с силой схватил его за плечо. На руках ожоги второй степени с образованием волдырей и другие повреждения кожи. Количество и степень ожогов указывают на контакт жертвы с открытым огнем.

Бак закончил осмотр грудной клетки, не отметив каких-либо существенных для следствия моментов, после чего тело перевернули на живот.

– На спине имеются многочисленные трупные пятна. Вот, взгляните на эти участки кожи синюшно-фиолетовой окраски, – приглашающе сказал он студентам. – Под воздействием силы тяжести кровь перетекает по сосудам вниз, и ее сгустки становятся видны под кожей. Трупные пятна отсутствуют там, где кожа контактирует непосредственно с костями. Они появляются через полчаса-час после смерти и становятся более отчетливыми в течение десяти-двенадцати часов после остановки сердца. В промежутке между четвертым и двенадцатым часами трупные пятна могут перемещаться, если, к примеру, тело перевернуть. В таком случае пятна бледнеют, но можно определить, в каких местах на тело давили ветки дерева, а в других давление не ощущалось, поскольку эти части тела находились в воде. Пятна можно увидеть и там, где в тело врезалась леска.

Трокич вспомнил об одежде, снятой с тела мальчика. Куртка была перепачкана грязью, скорее всего, его тащили волоком по земле до реки, там кинули в воду, и тело унесло течением, пока оно не застряло в ветвях. Но все следы замело снегом.

Бак приступил к той части исследования, которая вызывала у Трокича наибольшее отвращение.

– Никаких повреждений рта, прямой кишки или полового органа, свидетельствующих о сексуальном насилии, не обнаружено, – проговорил судмедэксперт в микрофон.

Хоть в этом ребенка пощадили, мелькнула мысль у Трокича.

– Я так и думала, – пробормотала Лиза. – Хотя он был в одежде, когда его обнаружили. Иначе что-нибудь осталось бы, какая-нибудь улика. Например, сперма на одежде или на теле.

– Думала она… Скажешь тоже! Ты просто не видела всего того, что попадает ко мне на стол, – скептично фыркнул Бак. – Но я не договорил. В некоторых случаях сексуального насилия видимых следов не остается. В том числе и на телах мальчиков.

Я возьму материал для микроисследования на наличие следов спермы и для анализа ДНК.

– Даже если мы ничего не найдем, сексуальный мотив исключать нельзя, – заметил Трокич. – Может, у преступника не было возможности довести дело до конца, или он получал удовлетворение, причиняя мальчику боль. Нам доводилось иметь дело с педофилами-садистами. Надо учитывать все версии, ни одну нельзя отбрасывать. Но давайте дождемся результатов анализа, и тогда уж будем думать.

– Там у него на затылке что-то желтое, – студент показал пальцем на безжизненное тельце.

Бак взял пинцет и, присмотревшись, подцепил крохотный обрывок нитки.

– Дэниель, вчера мы это упустили.

Трокич подошел ближе, чтобы рассмотреть находку.

– Что это?

– Это пряжа, возможно, сочетание разных нитей.

– Одеяло или одежда?

– Не знаю, – ответил Бак и попытался почесать под бородок о свое плечо. – Это сможет определить эксперт по тканям.

Бак не меньше часа бесстрастно исследовал внутренние органы жертвы. Трокич старался не отводить глаз и прикидывал, сколько детских трупов прошло через руки коллеги. Бак имел право проводить судебно-медицинскую экспертизу в случаях криминального убийства, так что ребенок, убитый в этой части страны, неизбежно оказывался в его прозекторской.

Бак работал в отделе уже лет двадцать. Его отец был профессором судебной медицины и автором нескольких учебников по криминалистике, а двадцатичетырехлетняя дочь Кристина, студентка мединститута, недавно изъявила желание пойти по стопам деда и отца.

– В нижних отделах дыхательных путей имеются отложения сажи. Я возьму материал для анализа на содержание в крови угарного газа и степень его воздействия. Но учитывая ожоги на руках… М-да, уже сейчас можно сказать, что воздействие было весьма существенным.

– Когда у нас будут результаты анализа? – осведомился Трокич.

– Я сейчас отправлю материал в химический отдел, так что ответ получим до конца дня.

Заместитель комиссара осмысливал полученную информацию. Если мальчик наглотался угарного газа, то почему он не умер на месте? Зачем было его еще и душить? Какой во всем этом смысл?

Пока Трокич ждал, когда Курт Тённес сделает последние снимки, ему вручили упакованные должным образом вещдоки, которые надо было передать криминалистам. Он чувствовал себя измотанным, в уставших от резкого света глазах мелькали черные точки. Бак стянул перчатки и отправился мыть руки.

– Жду отчета нашего рентгенолога.

– Рентгенолога? – удивилась Лиза.

– Да, перед вскрытием мы сделали компьютерную томографию. Позвоню вам, как только переговорю с ним. Я так понимаю, что вы еще не говорили с терапевтом. Думаю, вам следует сравнить результаты КТ с информацией лечащего врача, и тогда сможете составить ясную картину истории болезни.

– Сделаем, – пообещал Трокич.

– И еще не забудьте про синяки. Они старые. К то-то схватил его за плечо. Я бы на вашем месте пообщался с его родителями.

9

В Морслет Дэниель Трокич и Лиза Корнелиус ехали по узким, заснеженным дорогам, петляющим среди одетых в зимнее убранство полей. В машине негромко играла композиция «Хаос» группы «Мьютемат». Трокич поставил эту песню специально для Лизы, которая терпеть не могла группы, которые любил он, однако к новоорлеанским альтернативщикам относилась вполне терпимо. «Это можно слушать», – благосклонно отозвалась она об энергичном роке с клавишной пульсацией и четкой линией ударных.

Пейзаж за окном резко контрастировал с привычной городской картиной. Они только что проехали самую высокую точку Орхуса – курган Йельсхой, здесь проходила граница города, и Трокич подумал, как сильно Морслет отличается от гетто, в котором прошло его детство. Средний доход в этом городке был одним из самых высоких в óкруге. Это объяснялось не только крайне высоким уровнем благосостояния местных жителей, но и полным отсутствием социального жилстроительства. Идиллическая картинка датской провинции, представляющей страну с лучшей стороны.

Нет, он ни за что не поменялся бы жильем ни с кем из четырех тысяч жителей городка, хотя на пригородной электричке можно было добраться отсюда до центра Орхуса всего за двадцать минут. Трокич любил городскую суету, шум уличного движения, этническое, социальное и культурное разнообразие. В Морслете всему этому неоткуда было взяться.

Сейчас здесь царила паника. Перепуганные жители с утра обрывали телефон Эйерсуну, спрашивая и спрашивая, как идет расследование, родители не выпускали детей из дома, а какой-то самозванный представитель общественности пенял бургомистру, что «в стране хозяйничает всякое отребье».

Они подъехали к дому родителей Лукаса Мёрка. Хотя в салоне играла музыка, Лиза Корнелиус едва не заснула после бессонной ночи, проведенной за просмотром видеоматериалов, которые ей в скором времени предстояло еще раз изучить в подробностях. Она сидела на пассажирском сиденье, подогнув под себя длинные стройные ноги, и лицо ее с правильными чертами выражало умиротворение. Лиза с ее манией менять цвет волос – сейчас она была блондинкой с фиолетовыми прядями, – высоким ростом и весьма скромными формами была не во вкусе Трокича, но сейчас она показалась ему красавицей. Лиза – душа чувствительная, и у него не укладывалось в голове, как ее занесло в полицию, да еще в отдел по расследованию производства детской порнографии и педофилии. Зачем ей копаться в человеческих низостях и злодействах, это же все равно что искать точку опоры в зыбучих песках, мысленно философствовал Трокич. Или ей удалось найти эту точку, раз ушла из главного управления полиции. Или убедилась, что границы размыты, да и смещаются постоянно. Тогда все хуже, чем ему кажется.

– Просыпайтесь, просыпайтесь, фрёкен Корнелиус.

Трокич вылезал из машины, когда в кармане завибрировал телефон. На экране высветился номер судмедэксперта Томаса Бака.

– Предварительный акт вскрытия скоро пришлю, – сказал он. – А пока вот что. Только что говорил с рентгенологом и посмотрел снимки. На правой руке застарелая сросшаяся трансверсальная фрактура.

– Что это значит?

– Что рука была сломана. Перелом такого типа – поперечный – может случиться от сильного прямого удара. Надо, конечно, еще внимательно посмотреть снимки. Кстати, я пообщался с химиками, они говорят, что доля угарного газа в крови около двадцати семи.

– А это что значит?

– Это указывает на сильное отравление. Будь она чуть выше, он бы потерял сознание. И еще мы сделали предварительные анализы биолого-генетических материалов и следов спермы не обнаружили. Но ждем окончательного ответа от генетиков.

Возникла короткая пауза, пока Трокич обдумывал полученные сведения. Ничто по-прежнему не говорило в пользу версии о насилии на сексуальной почве.

– Да, привет тебе от Кристины, – буркнул Бак.

Много лет назад судебный медик привел в управление дочку-подростка, и та по уши влюбилась в заместителя комиссара. Трокич, разумеется, не мог всерьез воспринимать эту детскую любовь дочери коллеги, пресекал любые ее попытки остаться с ним наедине, не читая, отсылал ее многочисленные послания обратно. И как прикажете понимать этот привет? Он думал, она его давно забыла.

Стоя возле из машины, Трокич огляделся. Он был здесь впервые. Воздух был морозный, на деревьях позвякивали тысячи заиндевевших веточек. Скеллегорден напоминал фермерскую усадьбу начала прошлого века, и Трокич решил, что сельхоззем ли хозяева выделили для строительства близлежащих коттеджей. От прежних времен остались только жилой дом и служивший ныне пристройкой к нему бывший скотный двор. На участке примерно в две тысячи квадратных метров сдавались внаем четыре квартиры. Три располагались в большом доме, а четвертая – в пристройке. Дом с огромными окнами в лиловых рамах был неровно выкрашен темной охрой. Краска во многих местах облупилась, особенно на высоком цоколе, на входной двери топорщились лохмотья лакового покрытия. Крыша из асбестоцементного шифера также нуждалась в замене.

Лукас жил на втором этаже вместе с родителями и младшим братом. Почему они обретались в этой развалюхе, а не купили себе дом? Пусть даже их доход оставлял желать лучшего, но все же это представлялось весьма странным. Как будто старшие Мёрки не решались расстаться с первым жильем своей молодости.

Трокич так и не понял, как Ютте Мёрк, оглушенной горем и находящейся в полуобморочном состоянии, удалось выставить полицейских, принесших ей черную весть. Напротив него сидела тщедушная женщина, почему-то напоминавшая муравья. На вид ей было лет сорок пять, некрасивое лицо опухло от слез. Рыжие волосы с пробивавшейся сединой были темнее, чем у Лукаса, и выглядели неопрятно, похоже, расческа их не касалась далеко не первый день. Затуманенный взгляд бесцветных глаз блуждал по комнате, ни на чем подолгу не останавливаясь. Она как будто прокручивала в голове события последних дней. Движения были неуверенными и скованными. У Трокича заныло сердце, не приведи бог никому терять ребенка.

Рядом с ней, скрестив руки на груди, с сумрачным лицом сидел Карстен Мёрк. Он казался отчужденным, и Трокич задался вопросом, всегда ли он такой или их присутствие заставляет его замкнуться. Заместителю комиссара было мучительно сознавать, что даже родителей нельзя исключить из числа подозреваемых. Эти двое, вероятно, провели бессонную ночь, бесчисленное множество раз представляя себе картину произошедшего с их сыном, который оделся, помахал на прощание воспитателям, прошел по тропинке с продленки и повернул на улицу. Но что же случилось дальше? И сколько жутких сценариев с одним и тем же страшным концом разыгрывалось у них в голове за последние сутки.

Трокич простыми словами рассказал о результатах вскрытия, делая упор на деталях, подтверждающих, что Лукас не подвергался сексуальному насилию. Ютта Мёрк беззвучно плакала, хватая ртом воздух и зажмурившись, будто хотела, чтобы весь мир провалился к чертовой матери. Лиза вытащила из пачки бумажный платочек и протянула Ютте.

– Расскажите подробнее о Лукасе, – попросил Трокич. – Он мог по собственной воле пойти с незнакомым человеком?

Супруги переглянулись, словно советуясь.

– Нет, не пошел бы, – сказал Карстен. – Я в этом уверен. Он чужих сторонился, и с ним не так-то просто было познакомиться. Об этом и воспитатели говорили, когда он еще в детский сад ходил. Он не сразу перед людьми открывался. Представить не могу, чтобы он с незнакомым человеком пошел добровольно. Наверняка его похитили, затолкали в машину. Усыпили, вкололи чего-нибудь. Как с той девочкой в Бельгии…

Он осекся, словно нечаянно сказал что-то лишнее, но Ютта, испуганно ахнув, торопливо прижала ладонь ко рту, будто сдерживая крик. Глаза Карстена заметались по тесной душной комнате, останавливаясь на стене, на дубовом книжном стеллаже с подписными изданиями клуба любителей чтения в восьмидесятых, стеклянном журнальном столике и, наконец, на какой-то точке на груди у Трокича.

Трокич сделал пометку в блокноте и напомнил себе, что надо выяснить, не видел ли кто в городке подозрительных автомобилей после того, как Лукас покинул продленку.

– Вы говорите, он был застенчив с рождения. Это из-за низкой самооценки?

– Нет, не в том дело, – ответил Карстен Мёрк – Он всегда как бы примеривался к человеку, прежде чем сблизиться с ним. Асоциальным он ни в коем случае не был, если вы об этом. Он был очень живой. Интересовался многими вещами. Мы всегда говорили, что он сообразительнее нас. И рассудительный не по годам.

– А в тот день, когда он исчез, в котором часу вы видели его последний раз?

– Примерно в половине восьмого утра, прямо перед его уходом в школу. То есть это Ютта его в школу отправляла. Я-то уже на работу уехал.

– Было еще темно?

– Нет, уже рассвело, к тому же у нас тут фонари у дорожек. Он не боялся один в школу ходить, да и недалеко тут совсем, ну и мы, честно говоря, не опасались его одного отпускать. Это теперь…

Голос его надломился, он перевел взгляд на окно.

– А почему он не взял велосипед?

– Вообще-то он после школы катался, – ответила мать, – но я боялась отпускать его в школу на велосипеде. На Обструпвай такое движение по утрам. У нас ведь не все по правилам ездят.

– Мы пока еще не нашли место, где он мог получить ожоги.

Слово «ожоги» далось Трокичу с огромным трудом.

– Вы сказали участковому, что у Лукаса не было с собой мобильного телефона, но был школьный рюкзак с божьей коровкой на внешнем кармашке. Его мы пока тоже не нашли, и еще среди его вещей не хватает синей шапки. Верно?

– Да, верно.

– Других вещей у него при себе не было? Может… «Гейм-бой» какой-нибудь. В его карманах тоже ничего не нашли, кроме мелкой гальки и пары скрепок.

Родители покачали головой.

Трокичу очень не хотелось продолжать, но деваться было некуда.

– У Лукаса обнаружены синяки на предплечье. Предположительно он получил их за несколько дней до исчезновения. Вам известно их происхождение?

Родители вновь обменялись взглядами, в гостиной повисла тишина, в которой можно было различить шум проезжающего поезда. Железная дорога проходила совсем близко отсюда. Наконец снова заговорил Карстен Мёрк. На лбу у него выступили капельки пота.

– Не знаю. Может, он в футбол играл, и кто-то его за руку схватил. Синяки у него время от времени появлялись.

Трокич ненадолго задумался.

– Нет, ребенок такой силой не обладает. Мы почти уверены, что его схватил взрослый. И похоже, очень крепко.

– Мы такими вещами не занимаемся, – заверил Карстен, взмахнув для убедительности своими огромными ручищами.

– Два года назад Лукас сломал руку, – подчеркнуто бесстрастным тоном продолжил заместитель комиссара. – В истории болезни отмечено, что перелом случился при падении. Где это произошло?

– На ступеньках перед домом. Они каменные, обледенели, вот он и поскользнулся и неудачно упал. Но почему вы задаете такие вопросы?

Мужчина спрятал лицо в своих больших ладонях и подавил рыдание. Ютта коснулась плеча мужа, вид у нее был немногим лучше. Краска сошла у нее с лица, светло-зеленые глаза потускнели, узкие губы дрожали.

– Расследование предполагает, что мы обязаны прояснить все нюансы произошедшего с Лукасом, – уточнил Трокич. – А это значит, что мы вынуждены задавать и такие вопросы. Надеюсь, вам это понятно и вы будете отвечать на них со всей возможной прямотой.

Судя по выражению лица, Карстен Мёрк хотел огрызнуться, но успел приструнить себя.

– Мы обнаружили остатки желтых волокон на шее Лукаса, – продолжила теперь Лиза. – Это мохер, шерсть и полиамид. Но когда нашли тело, ничего из одежды такого цвета на нем не было. Вы не припомните, может быть, на нем было что-то желтое тем утром.

– Нет, ничего желтого он в тот день не надевал, – сдавленным голосом ответил отец. – У него вообще ничего желтого из одежды не было. Не любил он желтый цвет. Предпочитал ходить в синем.

Трокич секунду переваривал эту информацию, а потом перевернул страничку блокнота и сменил тему.

– О'кей. Нам необходимо выявить всех, с кем общался Лукас. Начиная с родственников и кончая воспитателями и родителями его друзей. И еще нам надо переговорить с вашими соседями. Вы с кем-нибудь из них водите знакомство?

– Да нет, не особо, – ответил Карстен Мёрк.

Трокич заметил, что тот избегает его взгляда. Хотя он скорее всего не виноват в смерти сына, но, вполне вероятно, соврал насчет синяков на руке Лукаса. Трокич поймал непроницаемый взгляд Лизы и попытался прочитать его. Лиза умела разговорить людей, ей это удавалось лучше, чем ему. Он охотно признавал за ней это превосходство. Бог знает, сколько в их среде сотрудников, не умеющих слушать. Встречались полицейские, которые даже и не пытались скрыть своего враждебного отношения и антипатии к человеку, сидящему по другую сторону стола, с самого начала допроса. Допрашиваемые, естественно, замыкались и уходили в себя в ответ на явно провокационные методы следователя. Или сотрудники, размечтавшись о чем-то своем, забывали делать записи или обращать внимание на жесты и вообще поведение допрашиваемого и стараться выявить суть в их показаниях. Но даже когда он сам вел допрос, людям было спокойней, когда при этом присутствовала Лиза.

– Что значит не особо? Вы с ними общаетесь или нет? – напрямую спросил Трокич.

– Мы здороваемся, изредка перекидываемся парой фраз о том о сем, – ответила Ютта. – Но у нас с ними мало общего. Йонна и ее дети, которые в пристройке живут, или в скотном дворе, как мы ее по-прежнему называем, они совсем необщительные. Ну разве только ее дочка Юлия иногда играла с Лукасом. Есть еще парочка, они в соседней квартире живут, но сейчас их нет, они вахтовики и уехали на несколько месяцев в Норвегию. А еще Джонни Покер с первого этажа. Он на досрочной пенсии. Тоже не слишком разговорчивый. Но зато к нему самая разная публика частенько заглядывает.

– Что за публика?

– У него в карты играют. Много кого можно там увидеть.

Трокич обреченно вздохнул, прикинув, какую толпу придется опрашивать.

– А Лукас с кем-нибудь дружил? – спросила Лиза.

– Я же говорю, он с Юлией из пристройки играл. Это у них с полгода как началось. Хотя ему, конечно, больше с мальчишками хотелось общаться. Особенно с Фредериком, младшим братом Юлии. Вот с ним Лукасу было по-настоящему интересно.

– А других приятелей у него не было? Может, он к кому-то в гости ходил?

– Были. Сейчас вам имена запишу.

Пока Ютта Мёрк искала бумагу и ручку, Трокич обвел взглядом чистенькую, чуть ли не вылизанную гостиную. Ч его-то здесь не хватало. Он не сразу догадался, чего именно: не было ни единого цветочка, ни одного цветочного горшка. И дело не в том, что они должны быть, вовсе нет. Он ведь и сам не имел ни малейшего понятия, сколько воды потребляют эти зеленые штуковины. А спатифиллум у него в кабинете – до того, как за ним стала ухаживать Лиза, – выжил лишь благодаря тому, что стоял далеко от кофемашины и автомата с газировкой. С Трокича могло статься поливать его одним и другим по очереди.

– Вы позволите нам осмотреть комнату Лукаса? – попросил он.

10

– Проходите.

Ютта, пошатываясь, провела их через кухню в крошечную комнату. Лиза заранее проинструктировала Трокича, что педофилы имеют обыкновение преподносить своим избранникам подарки, в том числе и поздравительные открытки с днем рождения и тому подобное. Если убийство совершено на сексуальной почве, то такие вещи могли послужить уликами, поэтому комнату следовало осмотреть со всей тщательностью. Трокичу было еще важно разобраться, чем жил этот мальчик, что он любил, что терпеть не мог, что читал, с кем дружил. Узнав все это, можно было начинать разбираться, что подтолкнуло ребенка туда, где их с преступником пути пересеклись. Надо искать любые зацепки, даже косвенные улики выводят на след убийцы.

Ютта оставила их одних и пошла курить в кухню.

Трокич оглядел бледно-зеленые стены.

– Он и вправду интересовался насекомыми, это видно, – заметила Лиза.

Интересовался – это слишком слабое слово. Лукас был фанатом всяких букашек и козявок. Над постелью висел плакат с желто-зелеными кузнечиками, на котором синими буквами было выведено: Саранча перелетная семейства настоящие саранчовые. На комоде расположилась целая коллекция раскрашенных резиновых насекомых, преимущественно пауков. Трокич взял с полки несколько книг и просмотрел первые страницы изданий, которые представляли собой главный интерес в жизни Лукаса. «Путеводитель по миру датских насекомых» и «Мир мелких животных», издательство «Гюльдендаль». Однако в это время года насекомые в природе почти не наблюдаются, так что такая находка, свидетельствовавшая о своеобразном увлечении Лукаса, вряд ли могла сыграть существенную роль в расследовании.

Трокич поставил книги на место и с интересом занялся расположившимся на полу полицейским участком, собранным из деталей «Лего». Создавалось впечатление, что Лукас никогда этой игрушки не касался: настолько точно были подогнаны друг к другу все части конструкции, будто ее собирал взрослый. Сам Трокич в детстве с «Лего» дела имел мало. У его матери не было денег на дорогие игрушки, да и сам он такими вещами особо не интересовался. Но этот леговский полицейский участок почему-то привлек его внимание.

– Посмотрите-ка сюда! – Лиза показала на небольшую коробочку на подоконнике. В ней лежала блестящая двадцатикроновая монета. – Не та ли это монетка, что ему бабушка подарила накануне?

– В таком случае его не видели в булочной просто потому, что ему не на что было купить сладостей.

Трокич сел на постель, чтобы осмотреть противоположную стену. На комоде лежала стопка одежды: джинсы и футболка из хлопка с ворсом внутри, а сверху – три пары носков. Рядом в рамке стояла фотография пожилой женщины. Бабушка? Похоже, снимок был сделан в сочельник, на голове мальчика красовался красивый длинный колпак гнома. Глаза Лукаса сияли. Он улыбался в объектив камеры, демонстрируя отсутствие переднего зуба. Трокич вздохнул и принялся перебирать игрушечных животных. Среди них оказалась большая мягкая божья коровка, шея у которой была повязана синей косынкой.

– Лукас очень божьих коровок любил, – Ютта зашла в комнату, держа в пальцах дымящуюся сигарету. – Он их в спичечных коробках приносил, знал, что я не терплю в доме живых мелких насекомых.

По лицу ее снова покатились слезы, она вытерла их тыльной стороной ладони.

– В доме он прятал их на денек в пустых банках, а потом снова выпускал на волю. Он мог бы целый доклад прочитать о том, как много пользы приносят эти жуки. Вы знали, что в Дании водится примерно полсотни видов божьих коровок? Он мне об этом рассказал несколько месяцев назад. Если б он одну только домой приносил, я бы ни слова против не имела, но двадцать сразу – это уже чересчур.

– Мы делаем всё возможное, – единственное, что нашелся сказать Трокич. – Если вы вспомните что-то, что, по-вашему, может иметь отношение к делу, позвоните мне.

Он достал визитку и протянул Ютте Мёрк, указав на лицевую сторону:

– Здесь мой телефон, звоните в любое время.

11

Пристройку в свое время капитально отремонтировали, после чего она стала пригодна для жилья. Она стояла в полусотне метров от жилого дома в самом дальнем углу участка. Пристройка была выкрашена в тот же цвет, что и главное здание, который из-за загораживающих ее сосен казался темнее. В некоторых окошках отсутствовали стекла.

Йонна Риисе открыла дверь так быстро, будто ждала их. Ей было слегка за сорок, густые темные волосы доходили до середины спины. Карие глаза, широко расставленные на крупном лице с выдвинутой вперед нижней челюстью, смотрели на полицейских настороженно. На ней были коричневая кофта и брюки в елочку, облегавшие стройную фигуру. «Служащая», – определила Лиза социальный статус Йонны. Согласно справке, которую Лиза держала в руке, Йонна была единственным взрослым в этой квартире, где зарегистрированы еще трое детей. Женщина излучала неприязнь, будто нежданные гости совершили преступление против нее уже только потому, что ступили на порог ее дома.

– Криминальная полиция, – Трокич и Лиза протянули Йонне свои жетоны, и она принялась с интересом их изучать. А потом распахнула дверь. Настороженность сменилась слабой улыбкой.

– Вы, конечно, пришли в связи с этой историей с Лукасом, – неожиданно приветливо произнесла Йонна. – Входите.

Полицейские прошли в большую квартиру, обставленную настолько незатейливо, что ни мебель, ни вещи не позволяли составить впечатление о проживающих здесь людях. Белые стены были бы совсем голыми, если бы не несколько полок, на которых располагались декоративные вазы, толстянка в горшке и несколько учебников. Меблировка простая, практичная, выдержанная в светло-коричневых тонах. Такое ощущение, что хозяева в эту квартиру по-настоящему еще не въехали. Лиза, правда, успела углядеть приличный беспорядок в кабинете со стационарным компьютером, горами бумаг и роутером, прежде чем Йонна закрыла в него дверь.

– Фредерик, Юлия, идите к себе.

На диване сидели мальчик и девочка чуть младше него, они играли в военную игру на «Плейстейшн». На первый взгляд, это были близнецы с одинаковыми светлыми кудряшками и широкоскулыми личиками, но при ближайшем рассмотрении становилось ясно, что между ними четыре-пять лет разницы. Разглядывая их, Лиза размышляла, что сейчас творилось в головах этих ребятишек. Ведь убили мальчика, который жил с ними рядом. Что они об этом знали? Думали ли о том, что вполне могли оказаться на его месте? Все у них вроде бы было нормально, но когда дети на мгновение повернулись в сторону вошедших в комнату незнакомцев, в глазах мальчика промелькнул страх. Как будто гости одним лишь своим появлением превратили ужасное в реальность. Хотя страх тут же исчез, и игра снова полностью завладела вниманием детей.

– Не, мам, не сейчас, – ответила Юлия, не отрывая глаз от монитора.

Фредерик, напротив, положил на пол джойстик и удалился.

– Ну же, Юлия! – скомандовала мать.

С глубоким вздохом девочка швырнула джойстик на лакированный деревянный пол и со скорбной гримасой вышла из комнаты, на ходу покосившись на Лизу, будто та была виновата, что ей пришлось прервать игру.

– Мы бы хотели поговорить о том, что происходило в день исчезновения Лукаса, – начал Трокич, когда дети ушли.

– Разумеется. Прошу прощения за поведение мелких, но эта история с Лукасом и на них сказывается.

Женщина предложила полицейским присесть на диван, а сама устроилась в коричневом кожаном кресле по другую сторону обеденного стола, скрестив ноги и положив руки на широкие подлокотники.

– Мы все участвовали в его поисках, – сообщила она трагическим голосом.

– Вы имеете в виду себя и детей? – спросила Лиза.

– Да, Юлия часто играла с Лукасом, но и сыновья мои, Фредерик и Матиас, тоже помогали его искать.

– Мы пытаемся выяснить, с кем Лукас был знаком и кому известно, что он делал в тот день, когда пропал по дороге из школы домой. Как вы думаете, Юлия что-нибудь об этом знает?

– Если бы знала, рассказала. Они ведь вместе играли по вечерам. Ямки в саду рыли и все такое прочее.

– А с мальчишками он не играл? – Трокич никак не мог понять, почему Лукас предпочитал общаться с девочкой.

– Нет, у них разница в возрасте слишком велика. Фредерику тринадцать, Матиасу пятнадцать. Лукасу очень хотелось с ними дружить, особенно с Фредериком, но ребята на контакт с ним не шли.

– А вы чем занимались во второй половине дня до начала поисков?

Лицо Йонны едва заметно дрогнуло.

– Я ездила в Орхус, покупала пригласительные билеты для конфирмации Фредерика и кое-что для учебного процесса. Я преподаю в школе в Маллинге, но после обеда занятий у меня не было. А дети остались играть с друзьями.

– А у вас дома бывают взрослые, которые знали Лукаса? – продолжила Лиза, и снова перед глазами у нее возникли картины с телом Лукаса на прозекторском столе. Картины эти мелькали, точно зловредные куклы, с той самой поры, когда они с Трокичем покинули институт судебной медицины. Хорошо бы сейчас сделать глоток виски с содовой. Или, на худой конец, глотнуть кофе.

Йонна Риисе откинулась на спинку кресла и скрестила руки на груди.

– Не совсем понимаю, что вы имеете в виду?

– Мы пробуем очертить круг знакомых Лукаса, – объяснил Трокич. – Так всегда делается. Нам нужно исключить из числа подозреваемых как можно больше людей.

– Мужчины у меня сейчас нет, если вы об этом. Отец детей живет на Зеландии[3] в Кёге, и мы с ним не общаемся. Правда, деньги присылает. Дети обходятся все дороже и дороже. То Матиасу новый компьютер нужен, то вот Фредерик опять мобильник потерял, ну а Юлии все время обновки подавай.

– Какие у вас отношения с соседями в Скеллегордене?

Лиза ожидала, что Йонна спросит, какое им дело до этого, или заявит, что это к расследованию никакого отношения не имеет. Но ничего подобного – Йонна улыбнулась.

– Превосходные. Мы здороваемся, иногда перекидываемся парой слов. Но тесно не общаемся. Ютта – клуша. Лукас тоже странноватый мальчуган, на насекомых зацикленный. Но Юлия к нему относилась как к младшему братику. Да, кстати, он был очень воспитанный. Во всяком случае, когда у нас бывал, вел себя идеально.

Трокич, сидя рядом с Лизой на диване, немного подвинулся вперед.

– А как, по-вашему, у них дома отношения складывались?

Йонна посмотрела ему прямо в глаза, но быстро, словно застеснявшись, перевела взгляд в пол.

– Не люблю сплетничать, но, по-моему, они по части строгости с ним немножко перебирали. Приходилось слышать, как родители на него кричали. Чаще, правда, отец этим отличался. Дом-то старый, так что мне все слышно, особенно летом, когда окна открыты.

– И что они кричали? – задала вопрос Лиза.

– Ну, что-то вроде «Лукас, прекрати, черт тебя побери!» или «Нет, черт возьми, я больше не могу», ну а потом уже мальчишка дико кричал. Или младший сын, Тайс, он тоже кричал. И пару раз такие звуки раздавались, будто у них там что-то разбили.

Трокич поднялся и, скрипнув молнией, застегнул ее до упора.

– Благодарю за помощь. Если у нас возникнут еще вопросы, мы зайдем снова.

– Заходите. Если меня не будет дома, позвоните в школу и оставьте для меня сообщение, а я перезвоню.

Они уже направлялись к выходу, когда Лиза заметила у стены гостиной напольные часы с серо-голубым циферблатом и позолоченными стрелками и цифрами. Она на мгновение застыла, рассматривая их, но тут же продолжила путь. Часы напомнили ей что-то, что она видела когда-то давным-давно, но Лиза никак не могла сообразить, что именно.

– Что-то не так? – спросил Трокич, когда они вышли в сад.

– Да нет, просто у меня дежавю возникло, когда увидела часы в гостиной. И никак не могу понять почему. Что-то в памяти засело глубоко-глубоко и не хочет вылезать.

– Со мной тоже такое случается, – сказал Трокич, – я, бывает, тоже не могу вспомнить, где ту или иную вещь раньше видел.

Полицейские разглядывали сад. Заснеженная бирючина была выше взрослого человека и полностью закрывала вид на остальной мир. Укутанные снежным одеялом яблоневые деревья. Игрушечный красный домик был весь в лишайнике и загажен птичьим пометом. Сточный желоб оторвался и угрожающе свисал вниз вместе с налипшими на нем сосульками. На террасе кто-то соорудил кормушку для птиц, где три синички и два воробья пытались поделить между собой половинку яблока.

– Может, посмотреть, не пробудился ли наш картежник? – спросила Лиза.

– Это оставь Джасперу. Он сейчас подъедет, а ты на его машине вернешься в отдел и займешься видеоматериалами.

12

Лиза Корнелиус бросила коричневую кожаную сумку на письменный стол и пошла в туалет за полотенцем, чтобы просушить волосы. За окном по-прежнему падали крупные и красивые, как листочки анемонов, снежинки. Ни машин, ни людей вокруг. Лиза радовалась свету, который, отражаясь от снежного покрова, лился в кабинет, но вдруг поняла, что сейчас расплачется. Присутствие при вскрытии оказалось ей не по силам, Лиза чувствовала себя выжатой как лимон. Теперь она наконец-то осталась одна, и было приятно заняться каким-то другим, конкретным делом. Чем-то ощутимым, реальными фактами, которые бы говорили сами за себя.

Лиза нашла материал с камеры наблюдения в булочной и включила компьютер, который, негромко похрюкивая, принялся загружаться. Она пожалела, что Якоб не пришел на вскрытие. Он бы не стал ее упрекать, если бы она разревелась в прозекторской. Однако ассистент криминальной полиции Якоб Вид, приехавший навестить ее из Копенгагена, наверняка до сих пор дрых в ее постели.

Лиза придвинула стул к компьютерному столику и вошла в систему. Вчера им крупно повезло. Камерой наблюдения записывались все сигналы на видеомагнитофон. Накануне они извлекли нужную запись, и Лиза сохранила ее на диске, чтобы пересмотреть позже. Техника позволила им увеличить изображение с помощью зума на определенных кадрах, а разрешение 720 на 576 пикселей позволило получить материал отличного качества. Да, насчет некоторых мест они сомневались, действительно ли там фигурирует Лукас, но это объяснялось тем, что камера снимала происходящее на улице через витрину и к тому же была сфокусирована на определенном секторе в помещении булочной. Вдобавок стало темнеть, но, к счастью, в непосредственной близости находились два мощных фонаря, иначе ничего не удалось бы разглядеть.

Лиза проклинала тот день, когда, зайдя в кабинет тогдашнего своего начальника, сказала, что хотела бы заниматься киберпреступностью. С одной стороны, у нее был талант к этому делу, а с другой – в то время считалось чуть ли не подвигом бросить привычную работу и заняться чем-то совершенно для себя новым. Ее направляли на различные курсы как в Дании, так и заграницу, она участвовала в расследованиях совместно с полицией разных стран. Но с какого-то момента львиную долю ее рабочего времени стала занимать детская порнография. И в конце концов Лиза не выдержала. Просто изучать подобного сорта видео стало невыносимо. И несмотря на старания прикрепленного к ним психолога, она начала замечать, что эти сюжеты просто выжигают ее изнутри. Жуткие цветные картинки поселялись у нее в сознании, причиняя глухую боль, еще и потому, что никто и слышать о них не желал. А ведь это был целый мир, который замалчивался, будто его вовсе не существовало.